Следующие несколько часов были суматошными. Во-первых, в "Розочке", которая внутри походила на хлев, свободных комнат не было. И Гарольда поселили третьим в маленькую каморку с огромным соломенным тюфяком. Во-вторых, хозяин "Красного Льва", завидев Гарольда, отделался коротким кивком на просьбу передать Дженни, что её спутник остановился в грязной "Розочке". В-третьих, в уже многократно упомянутом свинарнике, прикидывающемся таверной, не было конюшни. А потому и лошадь Гарольда, и мула Дженни пришлось оставить во "Льве". Сложные межтаверные отношения закончились только к полуночи, когда Гарольд, наконец, смог оказаться в почти своей маленькой комнатке.

Гарольд надеялся, что Дженни найдётся в Красном Льве, но девочка не появилась там и за то время, что он возился с вещами, лошадью и мулом. До этого Гарольду казалось, что он спешил, начав обшаривать город, просто не найдя девочки в таверне, но Дженни не было уже около суток. Положение дел не столько злило, сколько навевало грусть - девочка вподне могла погибнуть. Надо было искать. Может быть ему бы удалось найти девочку в публичном доме или тюрьме, а там уже или пытаться договариваться, или, что более вероятно, просто попробовать её выкрасть. Гарольд взял с собой остатки денег, верёвку и всё мало- мальски полезное. Принимать непонятную жижу, которую втюхал ему травник, перед продолжением ночной прогулки Гарольд не стал. Проверить эффект микстур можно было и потом. При других обстоятельствах, вряд ли бы он высунулся на улицу ночью ещё раз - денег на новое сопровождение уже не было, да и следующие встреченные горожане могли и не заниматься охраной и просто его убить, в лучшем случае ограбить. Даже так дорога, которой провёл его камень, если бы Гарольд ещё помнил все изнибы улицы, скорее всего, была опасна. Но идти ею он не собирался - пока позволяло время суток, можно было проверить кладбище. Несмотря на темень, шастать у реки утром было куда менее черевато, чем днём искать Дженни на кладбище.

Здесь и далее - Спектр и самую чуть я

Дженни Хейзелнат
19 февраля 1535 г. Бирмингем

Бирмингем пылал. Наёмникам и солдатам в цветах то вольных рот, то Дадли, то в странную шотландскую клетку не хватало места по трактирам, и ночь расцвечивали костры. Искры, поднимаясь к небу, соперничали с редкими фонарями и тусклыми удивлёнными звёздами. Ничего общего со спокойной ночью Бермондси, с кривыми, но понятными путями вокруг Гленголл. С тихими улочками детства, которого не было.
Крики, пьяный хохот, взвизги рвали тёмный воздух, а Дженни скользила между, впитывала жадно, захлёбываясь. Хорошо, что оставался только один глаз. Двух было бы слишком много.
Заросший полуголый хрен со шрамом через всё лицо и такой волосатой грудью, что мог обойтись и без куртки, попробовал поймать её за плечо. Дженни вывернулась, не скрывая презрительной усмешки. Не грыз, не старший грыз, да и наверное, привык ловить мамзелек повыше ростом да посисястее. Не Соверен. Улыбка пропала, словно её слизнула тень. Проклятый гоблин. Зря она не разглядела сразу, зря шутействовала.
Глазница жутко чесалась изнутри. Чесались изнутри ноги. Жаль, Клайвелл его убил у той мельницы. Мельницы всегда смеются, вечно крутят жерновами, руками машут. Страшные тварюги, все до единой. Когда-нибудь она найдёт на них управу, уж попомните. И на Соверена тоже, пусть он и помер. Мир становился таким странненьким, что, кажется, смерть могла уже ничего и не значить. Или он таким всегда и был, а она просто не замечала? Соверены вот точно были всегда, хотя до сих пор не возвращались. Никто не возвращался. До сих пор. Жалко-жаль, что у неё руки коротки, чтобы на той стороне рыться. И голос короток, докричаться. И до Соверена, и особенно до...
Сложенный из брёвен треугольный костёр обрушился, чуть не придавив тощую шлюху. Женщина в расстёгнутой до пупа рубашке отпрыгнула, визгливо хихикая и прижимая подол. И даже так ухитрилась не выронить ни одной монеты из загребущих рук. И это, с печалью заключила Дженни, было настоящей - и, кажется, исключительно местной - проблемой.
Кошельки. По сравнению с Бермондси, кошельки были просто везде, но… Дженни проводила тоскливым взглядом почти вусмерть пьяного солдата. Тот шёл, кренясь так, чуть не падал, но намётанный глаз заметил бы и то, что кошель был прошит металлической нитью, и то, что левая рука пьяницы постоянно висела рядом с драгоценным мешочком – как бы этого мужика не водило из стороны в сторону. Дженни в сердцах сплюнула. Проклятые наёмники. Как на вино и баб тратиться – так пожалуйста, а как об уличных подумать – не-ет, не для этого денюжки у дадликов получают. Словно разница есть! От потери кошелька, между прочим, такие чуйства пробирают, что никакой там маме Лоле не сравниться! А у неё-то, Дженни, особняка нету, ей нужнее! Она прищёлкнула пальцами. Вот и крутись тут, когда всё будто есть - а словно и нету. Волшебная, за ногу её, страна, где золото листьями обращается. Ехали к одним феям, к другим доехали. Бородатым, злым и в юбках шотландских. Чёрт их дери.
Задумавшись, Дженни заметила, что появилась компания, только когда её похлопали по плечу.
- Заблудилась, богачка? Проводить?
Наверное, светловолосый паренёк думал, что говорит искренне и сочувственно, пряча и жадность, и неприязнь, Дженни же фальшь чувствовала за милю. И не огрызнулась сразу только потому, что очень уж неожиданно, непривычно было слышать такое в свой адрес. Богачка? На миг показалось, что она раздваливается на трёх Дженни, одна из которых почему-то была мальчиком, а третья-лишняя вообще со стороны смотрит. Чой-то? Это она, что ли, так фальшивит, глядя завидущими глазищами на потеряшку? Да ни в жисть! Возмущение подхватило всех трёх Дженни и слепило одну - взъерошенную и злую. Сбитая рука отлетела в сторону, а Дженни длинно сморкнулась в грязный снег. Далеко, красиво, аж на душе посветлело.
- Ты, что ли, провожать будешь? Портки-то свои поутру находишь только потому, небось, что в них и спишь.
- Дык, - обрадовался парнишка, как-то странно, по-клайвелловски, хмыкнув, - вестимо, в них и сплю. Кто в Бирмингеме на ночь портки скидывает - тот атас и продрыхнет. Эх ты... зныба.
Неподалеку, где томно и нарочито постанывали женщины, нетрезвые голоса затянули песню. Пели что-то про саксов и коз, громко гогоча и стуча каблуками о мостовую. Дженни только фыркнула. и скорчила рожицу.
- От балабола слышу. А провожать - куда иду, туда дойду, а не дойду, так и не шла, а коли не шла, так и провожатых не надо, смекаешь? - в последнем слове она с удовольствием выделила первый слог, как Ю. Ещё и потянула, для обидности. Риковы бабы были странными и жуткими до жутиков, но слова, жесты!.. Сказка, не бабы. Небось, Рик потому и привадил, что раз странное - ещё жутчее! И надо же было третьей связаться с этим придурком! Только с Марико и Ю Гленголл казались неправильными, словно подпилили третью ножку, как в управе. На таком и не покачаешься. Управа... вину за то, что не сказала, не брякнула, Дженни привычно отмела. Иногда лучше было отрезать сразу, чтобы не косились лишний разок. Особенно когда в таких вот взглядах да хмыканьях звучало б: "а я предлагал". Пусть и не вслух, не на вид, а ведь слышно! А вот свиданий с Бесси было жалко-жалко, совсем. Там можно было забыть... про всё. Хотя бы на время. Не как с Клайвеллом - с тем забыть, кто ты, а кто он, не выходило. Как только дочка такая вышла? Но Дженни ведь вернётся, так? Богатенькой, побродившей, с рассказами о том да сём, а повязка - тьфу будет.
Мальчишка хохотнул и согласно кивнул, мельком, будто ненарочно, оглядываясь себе за спину. Не высмотрев ничего, он глянул поверх головы Дженни и лишь потом ответил.
- Я-то смекаю, - сообщил он, в точности повторив и потянув и, кажется, даже перетянув, - как не смекать? А коли не шла никуда и провожатых не надо, то... Отжалуйте, барышня, от богачеств ваших монету-другую для, значить, хода, куда не шли. А Косой Тим, я сталбыть, напрочь забудет, что смекал.
"Не один ведь, небось, с кодлой".

Дженни тяжело и совершенно искренне вздохнула. Ю выдала мула в аванс, с возвратом, не пожалела и денег, но богатство? Месяц назад она бы прыгала от счастья, попробуй только помечтать о сотне фунтов, а теперь? Сто фунтов - это всего лишь малое время, песок в чашке. Высыпешь, да там и останешься, где был. Нет уж. Богатство... Богачество, теперь она это понимала крепко, это когда тебя не тронут. Никакой Соверен и даже... Никакая Ю. И этот поход к феям - если вывезет кривая, то вдруг?.. Она вздохнула снова и потянула себя за рукав. Прежние интонации, жалобно-наглые, вернулись сами собой, словно и не переодевалась она, и не говорила по-серьёзному с этим странным дядькой-Гарольдом. По-взрослому, надо же! Узнал бы кто, животики бы надорвали. Дженни До, Дженни-да, не валяет дурака! Не валяла никогда - но вот стукнула беда! Ха!
- Значит, нелепа, думаешь, богатейка я-знать? Ха! Прикид дали, правда, чтобы дядьке вровень стать, не выиваться. Кто дал? А кому нужно, тот и дал. Да только денег-то... - главное - верить во вранье. Особенно в то, которое не проверить, будь этот Тим самим Клайвеллом. Ну а неприятности... Что-то ей подсказывало, что Гарольд выкрутится. Иначе разве бы Ю его подрядила, если б совсем бестолочью был? Да никогда! Наверное. Ну уж с таким-то должен?! Да и что это он вперёд неё на кладбище обещался, когда уже против сказанул?! За такое ведь как пить дать по голове стучать надо! - А вот дядька-то, смари. В борделях сотнями расплачивается. Непростой, конечно, человек, сам понимаешь, но...
Фраза повисла в воздухе, ожидая реакции. В ответ Тим лишь презрительно скривил губы. Он пнул случайно оказавшийся под ногой снежный ком и неожиданно серьезно проговорил:
- Непростой, значит. Оно и видно, сложно он от Тома-Ткача отбрехался, тобой.
- Зато чернокнижник! - неожиданно обидчиво выпятила губу Дженни. Дядька, конечно, был ей никто, даже не нравился так-то, но слышать о спутнике такое от уличного было как-то неправильно. Ну, не умеет он балакать, так что ж?! Волкодлак ведь, а волки не очень в разговоры умеют? В лесу-то и не с кем, наверное, да и выть как-то ухватистее, мордой-то, через зубищи. А вот в драке-т небось всех порвёт! Идея внезапно перестала казаться такой хорошей. Но проучить дядьку ой как надо было за игрища такие! - Небось, не за так душу-то продавал. Не за пенни, если меня спросить. А можно и не спрашивать.
- Дык, если дурак, то мог и за просто так, - резонно возразил он, - а скудова сама-то, барышня?
Вопрос "Откуда берутся такие няньки, что сдают своих дураков?" повис в воздухе.
- А с улиц, по которым железные грызы ходят, - отбоярилась Дженни, надув щёки. Не дурак - поймёт, а если дурак, то и не надо. - А до того оттуда, где нонеча кресты одни чернеют, носами длинными клюют, лет уж несколько будет. Оттуда вот, значит, и выползла.
Буквально. Дженни вспомнила сточную канаву от хаты, где прихватил Соверен, до укрывища, и её передёрнуло. Сейчас было не до того. Клюнет этот Тим, нет? И... а что скажет Ю, если Дженни вернётся без Гарольда? Дядьку таки было жаль. Совсем он неприспособленный получался, хуч и не оборотень и не против церковничков.
Дженни неприметно вздохнула. Ю, скорее всего, заберёт свои камешки да ничего не скажет. А, может, поблагодарит. Повыше поставит, глядишь. От этой мысли настроение почему-то испортилось вовсе.
- Так-то да не совсем так, но и наоборот уже, - не согласился, согласившись, Тим, - дурак - не синица, богатей - не воробей. Как вспорхнет, так и клюнуть может, а как клюнет - так и чирикает. Спроводить тебя, можа-таки? Негодящая ты для Бирмингема, зныба, как есть и напрочь. Эвон, на пощипать в красивом вышла, да еще и приехамши с дядькой в воронах.
- Щипать? Это ваша лужайка, я и не лезу, - предположение удивило Дженни так, что даже прежние мысли куда-то сгинули. Красть на чужой делянке она и впрямь не собиралась, а что вокруг посматривала - так привычка же, понимать надо! Вот жеж бестолковый мальчишка попался! - А провожать - благодарствую, господин паж, за сочуйствие ваше! - Она сделала вид, что приседает в книксене, как настоящая тётка. - Да не испугаешься ли? Улицы мне без надобности, а вот кладбище тутнее посмотрела бы. Говорят, знатное оно! Красивущее да пугательное, как пьяный пастух!
Тим как-то недовольно вздохнул, снова напомнив Клайвелла, и покачал головой.
- Чудесатая, - глубокомысленно заявил он, - кто ж на жальник ночью ходит? Ну, окоромя... Лады, госпожа михаилитка, запровожу. А если Алой Леди попадешься - не вопи. Не любит она этого, долго жрать будет.

Жути к рассказу Тима добавляли и языки пламени, желтоватыми искрами взлетающие к небу, и плящущие тени. Красная Леди, если верить мальчишке, была жуть какой мерзенькой теткой. К слову, побасник этот руку не предложил, не жентельмен оказался, но зато и шарить не пытался, и сказывал красиво. Получалось, ледя эта навроде как детишек к себе сластями подманивала, а потом жрала. То есть, и не жрала даже, а сначала просто за храпок, шею то есть, кусала и крови чутка пила. Нацедит с плошку - и гуляй, малыш, к мамочке. А теперь, выходило, во вкус вошла. Распробовала, или оголодала к весне, кто ж её знает? Не спрашивали. Драла она это самое горло, как голодная волчица, в клочья, так, что нутро зияло. А детей потом, понятно, между могилами находили. Если бы в Бирмингеме до этого было кому-то дело, быть дрянной дамочке звонкой монетой в кошельке твареборца. Но слёзы матерей не трогали никого. Армстронг занимался Дадлями, Дадлики - политичеством, а констебли думали, как бы им не попасть ни к Дадликам, ни к днищным. Так что бегала ледя на свободе, а на жальник, да ещё ночью, давно уже никто не ходил, так что тварь эта, небось, - с намёком заметил провожатый, - оголодала так, что даже такую тощую сгрызёт, да ещё косточки оближет.
"Интересно, почему здесь не бывает просто михаилитов? Они ведь на золото, как мухи на гниль летят, а тута, получается, полгорода в кубышку скинуться может, ради такой-то!" - задумалась Дженни, послушно вздыхая и ёжась на особенно жутеньких местах.
Не по-настоящему, наверное. Как по ней, такая ледя некоторым людям и в подметки не годилась. Видать, хорошо они тут жили, в Бирмингеме этом. А ей, Дженни, очень нужно было вернуться, и не с пустыми руками. Не снова - к тому же, от чего уехала. Так что, пугалки там или нет... госпожа михаилитка, ха! К монстрикам за золотом. Хороший орден, правильный. Жалко, девочек не берут!
Тим, меж тем, рассказывал дальше, и получалось, что в Бирмингеме окромя дамочки этой, прозванной Красной за платье дорогого алого бархата, на каждом углу были свои страшилы. В таверне старинной, из древней древности то стуки слышали, то скрежет, то плач младенцев, то холодно там бывало, как в могиле. Тим брехал, будто там костей много человечьих под полом нашли. В церкви здешней и вовсе полюбил монах монашку, снюхались они, а потом их заживо замуровали в стены. На этом Дженни фыркнула, не стесняясь: в аббатстве у Бермондси дела творились куда как неприятнее, да ещё и не когда-то там, а вот прямо только что, так что старые пугалки работали плохо. Ну а то, что в "Красном Льве", где она не успела заночевать даже, солдат зарезал жену с полюбовником - и вовсе. Просто жизнь. Поганая, но что уж.
"А что будет делать Гарольд этот - один? Если меня вот выпьют? Раздерут горло так, что нутро будет видно?"
Образ нарисовался перед глазами тут же, словно того и ждал. Но только девочка в богатом платье, раскинувшаяся между низкими могильными холмиками, была не ей, не Дженни. Лицо - то, одежда та, но вот не она - и хоть тресни. Пусть. Ещё секунду Дженни размышляла о том, будет ли этот странный чернокнижник её искать или пожмёт плечами и поедет дальше, а потом тряхнула головой. Какая разница. Пусть делает, что хочет, раз такой вот.
"Мула, наверное, продаст..." - вот тут Дженни вздохнула с искренней горечью. Лошадку всё равно пришлось бы возвращать, если б хабара не хватило, но Арион был таким славным!
У ворот кладбища, красивых, кованых, в завитушках и поганых чертячьих мордах, Тим остановился.
- Дальше сама, зныба, - неохотно проговорил он, - ты, конечно, девчонка ничего, свой парень, да только... Ежели выйдешь к утру, меня возле пирожницы найти можно, она - своя. Погуляем.
Парнишка плюнул себе на руку и протянул ее Дженни.
Она помедлила, глядя через мрачные чёрные прутья. Ни фонарей толком на этом кладбище, ни свечей. Ныкаться - самое то, да только что увидишь?! И, пусть Тим ещё стоял рядом, внезапно стало холодно так, что Дженни невольно вздрогнула под тёплым джеркином. А потом решительно плюнула на ладонь и пожала руку мальчишки.
- А и найду, ежели только скакать не придётся. Путь, знаешь, дальний будет!

Пустые, продуваемые ветром дорожки, чёрные ветки деревьев, мрачные скульптуры ангелов и людей, кресты и надгробные камни пугали куда больше, чем какие-то там рассказы какого-то там Тима.
"И всё равно не боюсь!"
Дженни с вызовом уставилась в печальное лицо женщины, склонившейся над погасшей свечой. В полумраке она не могла прочитать имени, но статуя выглядела такой красивой, что возмущение как корова языком слизнула. Огромные глазищи на треугольном лице, почти как у... мамы. Хотя эта, понятное дело, аристократка. Вон какое отгрохали. Не просто какая-то яма на окраине для больных. Женщина выглядела такой красивой, такой похожей, что её хотелось ненавидеть. Стукнуть. Повалить проклятую статую, лицом в снег! Дженни ощутила, как волосы на загривке становятся дыбом, а вокруг... словно потемнело? Странно, а видно гораздо лучше. Топнув ногой, она вытянула из-за пазухи мешочек с мелочами и достала огниво.
"Что за дура - стучать камнями там, где нежить водится?! Сожрут - так мне и надо!"
От злости или ещё чего фитиль свечи затлел сразу. Дженни охватила его ладонями, прикрывая от ветра, и какое-то время смотрела, давая разгореться, как оживает оранжевым и светлым лицо статуи. Такой красивой и похожей.
А потом сердито пнула постамент, глядя, чтобы не засыпать свечу снежной крошкой, и отвернулась. Не больно-то и надо!
Не успела Дженни пройти до следующего перекрёстка, как слева что-то хрустнуло. Громко! Подавив вскрик, она подпрыгнула и метнулась за обелиск, потом осторожно выглянула. Сердце колотилось, как бешеное. Пусто. Но ведь не птица же! Человек? Ещё кто-то? Гарольд?! Пошёл таки без неё, украсть добычу?! Дженни уже почти решилась выйти из укрытия, когда новый звук заставил её замереть. Хлюпанье. Нет. Посасывание с... урчанием.
"Божечки".
Ноги никак не хотели двигаться, но Дженни заставила себя сделать шаг, другой, стараясь не хрустеть настом. Потом пошло легче. Главное - подальше. А о том, как идти обратно, она подумает потом. И о том, кого оно... ведь не Гарольда же? Дженни помедлила посреди шага, потом решительно двинулась дальше. Помочь она тут ничем не могла, да и волкодлак же, ночью! Пусть сам. Не нянька же она, в самом деле! И предлагала пойти вдвоём, так? Значит, всё честно, вот.
"А если найти что-нибудь по-настоящему ценное, то выходит, не зря его и выжрали. Так-то".

Склепы, обелиски, могильные камни. Шорохи, глухое бульканье сзади пугали ещё больше, чем тишина, но всё было забыто, когда Дженни наткнулась на огромную, с дом усыпальницу. Мраморную, богатющую, а охраняли её аж несколько статуй сразу, не считая огромного креста на острой крыше.
- Вот это да! - не сдержалась Дженни, жадно разглядывая каменную резьбу, выцветшие в свете луны и звёзд гербы. Тяжёлую каменную дверь, точнее, плиту. - Вот дьявол подери!
Ну зачем так тщательно запечатывать полезные вещи? Дженни примерилась, пыхтя, толкнула плиту вперёд, в сторону, в другую. Без толку. Вот чёрт! Ну как-то ведь они к своим покойникам попадают? Хоть помолиться, а то ведь... взгляд упал на ровную площадку со скамеечкой и небольшим крестом. Судя по следам воска и копоти, если сюда кто и ходил, то предпочитал просить за померших родичей снаружи. Дженни топнула ногой и, уперев руки в бока, снова осмотрела плиту. Нет. Такое она бы не отвалила, даже будь с собой ломик. А то и вовсе её намертво присобачили, гады! Это же просто нечестно! Стены, статуи, крыша... отнорки? Она пригляделась. Под краем крыши виднелись тёмные квадраты, похожие на... поёживаясь, она стянула джеркин и повесила его на протянутую руку ангела. Вернётся - заберёт. Не вернётся - не всё ли равно? А лазить в толстой куртке было куда как несподручно. Зато так она взлетела по лепнине к крыше, как белка, и сунула голову в дыру.
"Темень".
Она снова зашарила за воротом, ища огниво, но испуганно замерла: позади, с дорожки, донеслось тихое пение. Приятный тётский голосок выводил балладу о графе и юной девушке, и Дженни захотелось спрыгнуть вниз, подойти, узнать, что же случилось с девушкой, которая боялась спать, потому что... ладонь неуклюже, словно во сне, проехалась по шершавому камню, и Дженни резко вздохнула от боли. Вот жеж божечки! Она оглянулась на джеркин, на дорожку, по которой - кто-то - приближался - беззвучно шагая по хрусткому снегу - и решительно толкнулась ногами, проваливаясь в тёмную дыру. Ледя-то, небось, по грязному камню лазить не станет!

Кровать была на диво неудобной. Жёсткая, хололодная, как каменюка! Дженни недовольно попыталась повернуться и с ленивым изумлением обнаружила, что что-то мешает. И рука болела просто жутенько, да и голова. Как-будто она грохнулась на... божечки! Она резко выпрямилась и:
- Ох!..
Скривившись, Дженни потёрла локоть. Болеть стало ещё сильнее.
"Ну хоть косточки не торчат".
Снаружи ничего не было слышно. Ледя ушла? Даже не попыталась её достать? У неё-то силов, небось, побольше. Но, может, от таких вот усыпальницу и берегли? Чтобы, значит, покойников не тревожили? Так или иначе, а за толстой стеной не пели, не топтались и не стучали. И хорошо! Знакомиться с этой ледей ближе не хотелось, пусть хоть сто раз красиво поёт. Но сколько же она тут провалялась?.. Да и где это - тут? Сморгнув гадскую слезу, Дженни, морщась, достала огниво и утащенную в трактире свечку - толстую, хорошую, из настоящего воска! Огонёк вспыхнул сразу, и Дженни уставилась в укоризненные глаза каменного ангелочка, сидевшего, опустив подбородок на кулаки.
- И вовсе я не виноватая, - сказала ему Дженни. - Это вообще всё ледя. И этот, торговец - тоже. Ну зачем он сказал, что вперёд полезет? Понятно, пришлось самой.
И вообще, разве не должны ангелы людей защищать? Вот, она, например, очень нуждается в защите. И в хорошей жизни.
Шипя от боли, Дженни неуклюже слезла с каменной крышки и огляделась. Людей здесь хоронили явно не первый век. Мрачные ряды саркофагов теснились к центру, и Дженни даже присвистнула от восторга: на статуях, изображавших покойных, висели драгоценные гривны или мечи, украшенные каменьями и золотом. Богатенько-то как! Это сколько ж Рик за такое вот даст!.. Забыв про боль, Дженни пируэтом повернулась обратно к ангелу и присела, взявшись пальцами за штанины.
- Весьма признательна!
Выбрав самую некрасивую, капризную на вид тётку, она, не обращая внимания на пыль, решительно влезла на крышку саркофага и примерилась. По всему получалось, что отковырять камешки вполне можно. Отковырять - и в тайнички. Даром, что ли, она над новехонькой одеждой потом ещё с ниткой корпела?! Кивнув сама себе, Дженни поставила свечу на голову статуи и потянула из ножен небольшой крепкий кинжальчик.
Небольшой, но яркий рубин поддавался неохотно, никак не желая расставаться с ложем, но всё же спустя несколько минут Дженни уже любовалась алыми бликами. Рубин. Настоящий. Не то, чтобы она не видела их раньше, но такие кражи обычно оставались тем, кто повыше. Не такому отребью. Красн ый. Как кровь? Нет. Как надежда. Дженни быстро сунула камешек в потайной кармашек и снова потянулась к гривне. Конечно, проще было забрать её всю целиком... для идиотов. Камешки было куда проще прятать. Камешки не заявляли во всеуслышание, откуда взялись. И скупщики брали их куда как охотнее. Так что медленнее - да надёжнее.
Уже примерившись ко второму рубину, она на всякий случай огляделась - словно тут кто-то мог её застукать! - и нахмурилась. У стены, за сарфокагами стоял... столик? Дженни прищурилась, всматриваясь в полумрак. Точно, столик, и какая-то доска с куколками. Шахматы! С некоторым сожалением оглянувшись на гривну, она всё же спрыгнула на пол и подошла ближе. В конце концов, времени было полно. Вылезать к этой леде до рассвета Дженни не собиралась.
- Странно. И всё страннее.
Ровные ряды фигур, пожелтевшая кость с одной стороны, облупленная бордовая краска - с другой. Над столиком наклонилась статуя какого-то святого, с задумчивым видом глядя на доску. Стула напротив него не было.
- И кто бы приходил сюда играть со статуей в шахматы? - поинтересовалась Дженни у усыпальницы, сложив руки на груди и выпятив губу, как порой делала эта гадкая жадюга Паркинсон. - Да ещё со святым. Им вообще играть-то можно?
Святым, как Дженни была твёрдо уверена, полагалось исключительно страдать. Разве не за это умные люди в тиарах назначали других людей в святые?
Она попробовала двинуть вперёд жёлтую пешку - они же так называются? Или нет? Неважно! - но та не тронулась с места, и Дженни нахмурилась, но потом поняла. Доску усеивали дырочки, в середине каждого квадратика, а в основании фигурок обнаружились длинные острые штырьки. Словно игру делали так, чтобы их не сдул ветер или не стрясло. Только вот воздух в усыпальнице был совершенно спокоен, а доску неведомый мастер вделал прямо в каменный постамент. Дженни на пробу покачала столик, но тот даже не шелохнулся. Это всё было куда интереснее покойничьих гривен. Вот только рубин в кармашке буквально жёг через ткань, напоминая о собратьях, но Дженни только шикнула на него и поднесла свечу ближе к доске. Фигурки и клетки выглядели одинаковыми, да не совсем. На доске чётко выделялись царапины и ямки - словно кто-то пытался вставить фигурки в отверстия, но у него дрожали руки. Вот только получалось, что играл этот человек - эти люди - всегда по одним и тем же клеткам. Дженни нахмурилась. Она не умела играть в шахматы, не помнила толком даже названий фигур, но была уверена в том, что ходят по всей доске. Иначе зачем делать целых... она помедлила. Да, целых шестьдесят четыре клетки, а ходить только по четырём? И, наверное, только некоторыми фигурками? Кость желтела одинаково, а вот штырьки, если присмотреться, отличались: у короля и вставшего на дыбы коня на кончиках игл было что-то вроде зарубок. На противоположной стороне такие же она нашла у обоих пажей, или кем они там были.
- Хм!
Дженни с интересом воткнула фигурки в клеточки... и ничего не произошло. Она топнула ногой.
- Эй! Нечестно!
Несколько секунд она обиженно смотрела на доску, а потом звонко хлопнула себя по лбу и поменяла фигурки местами. А потом ещё раз. Ведь любая могла встать где угодно? Или нет? Почему она не помнит, как эти фигуры ходят?! И только на пятой попытке внутри соседнего саркофага что-то негромко лязгнуло, и крышка едва заметно отползла в сторону.
- Да! - Дженни даже подпрыгнула от удовольствия.
Совершенно забыв про гривны, она подскочила к саркофагу и толкнула крышку дальше. Та двигалась неохотно, словно заржавело, но всё-таки, Дженни, пыхтя, смогла оттолкать её достаточно, чтобы открылась узкая лестница.
- Катакомбы! Да, да, да! Сокровища!
Где ещё прятать что-то по-настоящему ценное? Только там, куда сложнее всего пролезть. А ещё истории говорили о сторожевых тварях, ловушках, западнях и... Дженни, фыркнув, опустила ноги в дыру и, подняв свечу повыше, начала спуск под эхо собственных шагов.

Каменный мешок словно строили как ещё одну погребальную нишу - да только вместо саркофага в центре комнатки красовался только красивый полированный постамент. А ещё здесь было пыльно так, что Дженни сразу поняла - никто сюда не заходил уже очень давно. Может, годы, может, даже больше!
- Значит, всё моё будет, - пробормотала она, и слова призрачным шепотом заметались между покрытыми резьбой каменными стенами. Кресты, узоры с завитушками и квадратиками. И "всего" тут виделось как-то настолько мало, что не было вовсе. Комнатка в несколько шагов длиной оказалась совершенно пустой, не считая пыли. Зато в дальней стене обнаружилась дверь, над которой вилась надпись. Дженни подошла ближе и подняла свечу, прогоревшую уже на добрую четверть.
- Многие говорят: "Кто покажет нам благо?", - псалом, звеневший её голосом, казался странным, неправильным. Слишком давно она не... - Яви нам свет лица Твоего, Господи!
Дочитав, Дженни скривилась. Как же. Показал ей Господь благо. Явил свет, да только кожа, пылающая от лихорадки, кажется, всё не о том. И священник с лоснящейся рожей, который ныл о том, что всё суть от Господа и надо принимать... ни черта она не хотела такое принимать! Не дождутся. Мало она молилась тогда? Мало молились другие? И что же?! Вот она, стоит под проклятущим кладбищем с ворованным у покойника рубином, а над головой ледя шастает. Спасибочки, господи. Провёл, уберёг, явил! Она зло потянулась к ручке двери, но той - не было. Ни ручки, ни скобы, ни даже петли. Только ряд отверстий, узких, как на той доске, только фигурок не было. Или... Дженни огляделась внимательнее и кивнула сама себе. Под самой дверью на полу валялись разбросанные цифры со штырьками.
- Многие говорят, - проворчала Дженни, поднимая четвёрку, - Яви же свет! - семёрка обнаружилась рядом, и Дженни подняла её тоже.
Отверстия стояли по три в ряд, тремя рядами. Здесь гадать было ни к чему, присматриваться к царапинам тоже. Счёт, в отличие от шахмат, Дженни знала. Заучила ещё совсем маленькой. Как и псалмы.
- И исполнится сердце моё веселием.
Дверь отворилась с негромким скрипом, открывая тонущий во мраке коридор. Здесь было уже просторнее, Дженни даже не могла достать до противоположных стен, раскинув руки. Просторно - и тихо, как... как на кладбище. Дженни не слышала даже эха - звук шагов гасил толстый слой каменного песка - так что приходилось просто дышать погромче. А потом она и вовсе замурлыкала себе под нос привязавшуюся песенку про графа. Ну, тот куплет, который успела услышать. С песней идти стало куда как веселее, но вскоре ей пришлось остановиться: коридор распускался клевером. Лестницы уходили вниз и слева, и справа, и прямо. Лабиринт? Поразмыслив, Дженни повернула налево. Так было проще. А после выбитых ступеней, через несколько десятков шагов набрела ещё на одну тройную развилку! Но здесь все короткие коридорчики заканчивались дверями. Крепкими и... тоже с загадками-псалмами.
"Вот жеж кто-то набожный это всё строил! И куда же дальше?"
Снова выйдя в центр перекрёстка, Дженни нахмурилась. Выбирать по псалмам не хотелось, двери выглядели одинаково, значит, требовалось что-то другое. Например вот так. Дженни закрыла глаза и начала тыкать по очереди в двери, начиная с самой левой:
- Раз - для грусти
Два - для смеха
Три - на могилу
Четыре - рожденье
Пять - на небо
Шестёрка - в ад
Семь - для дьявола, будет он рад!
Когда она открыла глаза, палец уверенно указывал налево, к двери под красиво вырезанным в камне: "Огонь и град, голод и смерть - все это создано для отмщения". Дженни задумчиво потыкала дверь. Звучали слова из книги премудрости не слишком вдохновляюще, особенно для воришек. Злобненько и с намёком. Хотя, конечно, света после первой двери она не нашла, так, может, и здесь не огнь с градом вперемешку? Она задумчиво потянула себя за губу. Проверять хотелось не очень, но... сокровища же. И считалочка ведь ошибаться не могла, верно? Дженни приложила ухо к шершавому дереву, но изнутри не доносилось ни звука. И ведь... не напрыгнет же на неё этот огнь с порога? Наверное? До отверстий она могла дотянуться и от косяка, только вот... а цифры? Кто ж знал, что это всё пригодится! Фразу эту она слышала точно. То увещевательно, то с угрозой. Вот жеж не любят люди воришек, и почему только? Значит, сначала был огонь, который хороший, а уже потом... Тридцать шестая глава? Тридцать девятая? Точно что-то такое, красивое, кругленькое. А строфа? Следущая мысль заставила помедлить. А как быть, если цифери эти совпадают? Дырок-то девять! И две цифры в одну ну никак не залезут, да и не валялось на полу двух одинковых. Разве что от других дверей притащить. Поколебавшись, она всё же вставила цифры три и девять. И строфа точно была из конца главы, а она длиннющая! Как раз начать носом клевать, а это, значит, точно после двадцатой, так? Особливо если святой отец из церкви не в духе будет. Значит, снова три - или четыре. И ещё одна какая-то. На всякий случай встав за косяком, она принялась вставлять цифери, начиная с однёрки. По её удаче да по считалочке получалось, что три-то уж точно могло... нет. Не четыре и не пять. Ну тогда - шесть. Потому что туда ей при такой жизни и дорожка прямая. У этой цифры и основание штырька выглядело чуть светлее, чем у товарок.
"Может, чаще брали? Кто-то?"
Цифра утонула в двери, и внутри что-то щёлкнуло.
На полу маленькой комнатки лежали трупы. Много - три или четыре. Разобрать было сложно. Крысы, или кто тут бывал еще, растащили и перемешали кости, какие смогли, прикрыли обрывками тряпок, которые когда-то были одеждой, а потом пыль присыпала их пушистым пледом. Зато валялись кошели, по виду - набитые. Смачные, пузатые, шитые серебром и золотом. Камешки ещё лежали, выпавшие из рассыпавшихся в труху рукоятий кинжалов. Да и сами кинжалы выглядели так, будто их пережег в огне кузнец с конюшни.

Когда пыль немного рассеялась и унесла с собой сумрак, оказалось, что стены в комнатке черные и украшены странным узором, цепочкой отверстий от пола до черного потолка. Ладонь от ладони выбил их какой-то мастер, не обойдя своим вниманием даже потолок.
- Значит, дяденька заходит, идёт, а потом - ой, - заключила Дженни, подставив сапожок под дверь. - А чего это одежда не сгорела?
Ближайшее тело, погрызенное и очень обгорелое, лежало довольно близко, и Дженни видела, что ткань скорее гнила, чем обуглилась. Старый плотный бархат, изглоданные кожаные ремешки. Ей доводилось видеть горелую кожу, и эта выглядела - не так. И кошель, толстенький, набитый чем-то вкусным, выглядел совсем целеньким. Только вот... она оглядела камеру и вздохнула: пол покрывали изразцы, но ломаные, с торчащими уголками, словно мастер поленился подгонять. В лень верилось с трудом - уж слишком хорошо те же умельцы сложили стены, слишком ровно проложили узоры.
Поразмыслив, Дженни стянула ремешок, завязала узел и попыталась подцепить ближавшее тело за неотгрызенную руку. Башка-то небось оторвалась бы! Получилось не сразу, а когда получилось, она ойкнула и отскочила, прикрывая лицо рукой: комнатку перечеркнули огненные полосы, да так густо! И муха бы небось не пролетела. Пахнуло сухим жаром с кисловатым запахом.
- Ой... - Дженни помедлила, недоумённо глядя на ремешок, который змеёй свился на полу. Часть его сморщилась - полосой сразу за порогом, но в остальном телячья кожа выглядела нетронутой. - Ой? Что за огнь такой?
Дальше всё повторилось. Тело придвигалось к двери на дюйм, вспыхивало пламя, ремешок обгорал так, словно огонь полыхал только вдоль стен, а дальше его и не было - хотя и был. Казалось, что был - но не было, с мрачным удовольствием заключила Дженни. Вот только дяденьки-то горели там, в середине. Глупые. Схватив, наконец, кошелёк, Дженни осторожно его ощупала, убеждаясь, что внутри нет ничего интереснее монет с камешками, и жадно распустила завязки.
- Божечки!
Фунтов тридцать в старом, хорошем золоте, не считая серебра! Удача! Красивый серебряный крестик Дженни, ничтоже сумняшеся, спрятала в нагрудной мешочек. А вот над найденной там же запиской пришлось поломать голову. Ну вот что бы людям не писать по-простому, нормальными английскими словами?
- Перкин Варбек, - это было просто. Истории о принце - или не принце - ещё рассказывали. С остальным было хуже. - Ла корона... корона? Ну, да, хотел же он на трон. Рэй вердадеро. Рэй... рой - король? Всё-таки? - впрочем, это всё происходило слишком давно. Кого сейчас волнует этот Варбек? - Эспада эн пэдра... Меч... меч что-то там?
Дженни с некоторым сомнением покосилась на заржавленный одноручный клинок, который подтянула к двери вместе с трупом. На лезвии не было ни гербов, ни каких-то там королевских знаков. Мечик и мечик. На её поясе он, правда, смотрелся, как рыцарский. Дженни затянула пряжку и подбоченилась, жалея, что тут нет ни зеркала, ни хоть полированной пластинки. Небось не хуже рыцаря-то, или пажа какого! Особенно, если щёки надуть.
Записка с именем то ли принца Йоркского, то ли шаромыжника, забытая, упала на пол, а Дженни снова уставилась в комнату. До остальных так просто было не достать. Не от дверей. Зато дяденька этот однорукий, в красивой кожаной броне был длинненьким. Если бы только... она достала из ножен меч и на пробу стукнула им по телу плашмя. Потом - сильнее, но огня так и не появилось. Видимо, тело было слишком тяжёлым... а она, Дженни - достаточно лёгкой? Уперев рукоять в живот мужчины, она навалилась на меч всем весом, но и тогда ловушка не сработала. Ага!
Поразмыслив, Дженни устроила ногу в высоком сапоге так, чтобы дверь не закрылась сама собой и с опаской, очень медленно встала на труп. Мостик из него получался так себе. Если бы не броня, ноги, наверное, проваливались бы, а так - было всё одно, что ходить по перине. Похрустывающей и вонючей перине. Но главно - перейти туда, где обещанный огнь только казался. Странная ловушка. Глупые дядьки. Все, кроме первого! Да и тот тоже. Ну кто ж так лезет-то? Медленно пробираясь к голове записочного мужчины, Дженни фыркнула.
"Тоже мне, грабители нашлись. Зачем они вообще сюда лезли-то? Я вот - за ними, а они?"
Мысль заставила приостановиться и присмотреться к комнатке ещё раз. И только тут Дженни заметила то, что раньше пряталось среди мельтешения росписей и угрожающих отверстий. На стенах висели богато украшенные распятия, все в каменьях и тяжёлом золоте. Она присвистнула. Ради такого-то и впрямь... стоило потрудиться. Только вот у самых стен и огонь-то... да и изнутри пришлось бы мостики прокладывать. Дженни поморщилась. В огонь тут она, конечно, не верила. Почти. Ну разве что самую чуточку. Но поджариваться ей очень не хотелось и на чуточку. С тяжёлым, от сердца, вздохом она отвернулась от крестов. Тело по соседству принадлежало плотному тучному мужчине в богатой портупее. Крысы - или что тут бегало - изрядно подъели его лицо, обгрызли нос и уши так, что смотреть было куда интереснее было на пузатенький, под стать бывшему хозяину кошель, до которого как раз можно было дотянуться мечом.
- Фи... вот жеж... - разочарованно заметила Дженни, разглядывая содержимое.
Какая-то алая перчаточка с вышивкой, красотень аристократная - из-за неё-то кошелёк и надувался, что б его. А Дженни с неё какой прок? Даже без пары! Да ещё волосни пучок, тоже бессмыслица. Словно дядька из этих, про кого трубадуры петь любят. Как вот Клайвелл с письмом тем от своей Мэри. Да только Клайвелл поумнее будет. Этот вот, видать, о волосне думал вместо дела, да тут и остался. И всего проку - амулетик с лунным камнем да горсть старого серебра. Тьфу.
И сосед, как назло, улёгся пузом на кошелёк. А четвёртый и вовсе раскинулся костями у самой стены - далеко видать прошёл, осторожничал.
"Или просто умирал тяжело".
Дженни поёжилась. Нет уж. Ей умирать не хотелось, ни так, никак иначе. Пусть они тут лежат... со своими перчатками, локонами и письмами. И деньгами. Впрочем, перчатку Дженни затолкала за пояс. На всякий случай. И для пущей рыцарственности.
Вернувшись в коридор, она позволила двери закрыться. Цифери, словно по команде, выпали из гнёзд на пол, в кучку остальных.
- Хитрые!
С сомнением покосившись на две оставшиеся двери под библейскими цитатами, Дженни покачала головой. Псалмов ей пока хватило. Разве что здесь всё в них? Ведь были и другие коридоры, другие лестницы?
Вернувшись по следам, она двинулась прямо и вскоре упёрлась в очередную дверь.
- Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами, и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву; велико будет имя Мое между народами, говорит Господь Саваоф, - прочитала она вслух и вздохнула. Жертвы - это очень-очень неприятно. Фимиам - лучше. И всё же... пока что - нет. От лестниц начинала тупо ныть нога, но она упрямо вскарабкалась обратно и свернула в третий отнорок. И тут, наконец, обнаружилась простая, без отверстий дверь с огромным, изрядно ржавым замком. Очень подозрительно. Дженни поправила меч, который так и норовил сунуться под ногу, и полезла за отмычками. Инструменты словно сами прыгнули в руку. Не зря она отказалась, когда Ю предложила новые, получше. К тем ещё привыкать, а тут... а тут замок глухо щёлкнул и повис на дужке уже через десяток минут. Да и то так долго пришлось возиться только потому, что механизм уж очень проржавел. Новенькие замки открывались не в пример лучше!

Первыми из темноты выступили крутые бока грязнющих бутылок. Конечно, бутылки лежали на своих местах, на полках, но когда свеча отразилась в темном, толстом стекле, показалось - выпрыгнули. За ними возлежали бочки. Ни дать ни взять - Мавр на прогулке: пузо вперед, нос краником - вверх, обручи поясом - вокруг животища. Вот только запах в погребе стоял совсем не как в овощных рядах, где любитель дамочек гулять любил. Заплесневелые колбасы, висевшие под потолком, должно быть, когда-то были вкусными. Сейчас же они воняли, как не воняют даже сточные канавы. Даже кладбище для бедных. Но, кажется, они нравились крыскам, слепившим гнездо между ними из какой-то гадкой дряни, оплывающей на пол желтым слизким гноем. Да и сами зверюги, каждая - размером с щенка, с аппетитом уплетали эти отвратные припасы. Одна из них, упитанная, рыжая и полосатая, изволила спрыгнуть на пол и процокать к Дженни. Обнюхивала она с нескрываемым изумлением, написанным на узкой мордочке. А затем вопросительно заглянула в лицо черными зенками.
"Почти кошка. Только крыса".
Жратвы у них тут было довольно. Колбасы, упитанные дяденьки - которых даже не погрызли толком, так-то. Значит, вряд ли пригодится тощая девчонка, которая к тому же не лежит спокойно? Крысы в Бермондси и Лондоне вели себя иначе. Смотрели по-другому, охотились. Дженни вежливо кивнула.
- Госпожа крыса? Позволите осмотреться? Обещаю не трогать вашу еду. И вообще мне просто любопытненько.
Крыса, кажется, удивилась еще больше. Настолько, что со шкурки упал кусочек меха. С плотью. Обнажив ребра. Но воспитана она была так, что иной леде впору. Потому как пискнула и махнула хвостом, посторонившись.
- Хм.
Мёртвенькие, но живые крысы под кладбищем, по которому гуляют мёртвенькие, но живые леди. Ой интер-ресные у этих подземелий были хозяева! Насколько интересные - стало понятно, когда Дженни вошла в амбар. Полки у стены слева были уставлены банками, склянками и какими-то прозрачными кувшинчиками. Ну, когда-то прозрачными. Сейчас через слой пыли разглядеть содержимое получалось плохо. И всё же Дженни, не сдержав любопытства, протёрла одну банку бархатной перчаткой и ойкнула: внутри плавал в мутной жидкости младенец. Дженни даже возмущённо притопнула ногой. И тут некромансеры! Да сколько ж их развелось-то в Англии?! Даже в спутники вот один достался... может, тоже такие вот банки в седельных сумах возит? Ух, гадость! И эти тут... ну вот почему бы не хранить бочонки с золотом и серебром, чернокнижным трудом нажитые? Ну хоть где-то оно ведь должно быть? Как жаль, она не крыса, в дыры межстенные не пролазит! Крыска ходила за ней, будто её приклеили. Попискивала, обнюхивала ногу, а потом, точно просочувствовав и всячески задружившись, принесла кусок колбасы с особо пышной, ветвистой плесенью, уже покрытой синеватым налетом. И выплюнула его прямёхонько на новые сапожата.
- Хм! Спасибо? - осторожно поблагодарила Дженни, с тоской оглядывая обувь. Она надеялась, что колбаса была хотя бы не ядовитой. Впрочем, мазаться приходилось и в худшем. Наверное. Но крыса, умная или совсем даже наоборот, подсказала идею. Дженни порылась в сумочке и положила на пол кусочек твёрдого сыра.
- Это тебе. Но если хочешь ещё, то, может, вернёшь камушками? Вот такими, - она показала крысе рубин, не поднося пальцы слишком близко к умертвию. - Мена?
А ещё неплохо было бы найти Библию, чтобы открывать все этих двери! Пока что ей не попалось ни одной. Вот жеж! А ведь могли бы хозяева искать тут понимания мира и Господа. Опять же, ледя наверху ходит, как тут без святой книги? А то ведь скажешь ей: "и бесы веруют, и трепещут", крест на обложке покажешь, она, небось, и отстанет.
Пока она размышляла о несправедливости и безбожности мира, вокруг творились настоящие крысиные бега. Причем, их участники волновались, пищали и исчезали в едва заметных дырах под потолком. А потом они начали тащить. Тащили от всей мертвой крысиной души, но, кажется, что попалось под лапу. Изумруд, чей-то палец, резную пуговицу, кружевной платочек, ухо от какой-то статуи, скляночку с пузырящейся фиолетовой жидкостью, серебряную пряжку с сапога, камень из стены... Когда поток ерунды иссяк, полосатая крыса привстала на задние лапы, поджав передние на груди и алчно уставилась на Дженни.
- Идёт! - ой, какой дорогой получался сыр! Фунтов на тридцать за кусочек, если по камешку смотреть. А ещё пряжка. И... скляночка? Красивая. Дженни отломила три кусочка сыра и положила перед выбранными вещами. В конце концов, сыра было куда больше хотя бы по весу, а, значит, всё очень даже честно! - Годится?
Сыр крысы утащили в гнездо, отдарившись сначала еще одним кусочком колбасы. И снова окружили её кольцом, преданно и жалобно вздыхая. Свита? Дженни приосанилась, жалея, что у неё нет берета с красивым белым пером. Сейчас бы как заломить его набок! Правда... а что будет, когда сыр закончится? Поверят ли крысы, что его больше нет? Дженни тяжело вздохнула, внезапно ощутив на плечах груз почти государственный. Наверное, короли тоже прикидывают, достаточно ли сыра по карманам.
На перекрёстке она снова остановилась, выбирая. Две двери из трилистника. Третья была ловушкой, вторая, с псалмом про воду - скорее всего тоже. Огнь, вода... Дженни потёрла колено и поморщилась. Даже новые кошельки, кажется, не стоили спуска, а потом подъёма. Если только там не выход, но... как угадать? Оставалась ещё дорога прямо. Дженни взглянула на крысу и отломила ещё кусочек местных денег.
- Что ж, госпожа, порадуй советом. Если искать выход, вверх, к солнцу, то мне куда? Прямо или налево?
Взъерошившая загривок крыса жалобно запищала и взъерошила загривок. Но побежала вперед, прямо. Медленно, неохотно и недовольно урча.
- И что же там не так? - спросила сама себя Дженни, но двинулась следом, прихрамывая. Когда она разбогатеет, то точно потратится на хорошего костоправа. Обязательно. И... можно ли вырастить новый глаз?

С Фимиамом было просто. Единственная циферь на всё. Верно, и в самом деле выход, самое то для ленивых хозяев, чтобы в пыли не рыться. И вот для гостей. Удобно же! Дженни устало шагнула через порог, ожидая увидеть очередной коридор или крошечную комнатушку вроде огненной, и изумлённо присвистнула. В большой пятиугольной комнате было светло и тихо. Круглые шары под потолком, горящие каким-то колдунством, заливали ярким белым свечением склянки в держалах, из которых вырывались то облачка цветного дыма, то взрывались темные грибочки, то плавали в искрах молнии. В одной из них даже сидел маленький розовый человечек, который при виде Дженни оживился и принялся стучать полупрозрачными кулачонками в стекло. А на одну из склянок, красивую, завернутую винтом, бурлящую синим и оранжевым, печально глядела тетенька. Она зыбко колыхалась в масть к сквозняку, гуляющему по комнате и пахнущему зимой. И было понятно, что и алое платье, и золотые волосы, и рубины на шее - призрачные. Через настоящих тетенек обычно не было видно книжного шкафа с множеством пожелтевших и наверняка дорогущих свитков.
- Ледя, доброй вам но... - поняв, что не знает, сколько прошло времени, Дженни спешно поправилась: - Здравствуйте? Дженни Хейзелнат, наше вам с кисточкой.
И, кажется, надо было брать с собой сумку. Две. И мула.
- Леди, - призрачная дамочка лениво погрозила пальцем, поправляя её, - и без кисточки, пожалуйста. Грамотная речь - залог правильного понимания вас другими, мисс Хейзелнат. Чем обязана?
- Но вы ведь меня поняли, - резонно возразила Дженни. - А я... прохожу мимо. Случайно упала в этот мавзолей, потому что снаружи другая ледя... леди. В общем, упала и иду. Наружу. А вы?
Должно быть, это был вздох. Плечи призрака поднялись - и опустились, а лицо помрачнело.
- А я здесь, кажется, живу. Тело ходит снаружи, успокаиваясь на короткий срок. А я... живу, мисс Хейзелнат. Вспоминаю. Думаю. Мечтаю.
- Тело снаружи?.. - Дженни опёрлась на тяжёлый каменный стол, исчерканный непонятными символами. - А!
Ну, если эта тётенька снаружи людёв ест, то уж точно не будет против, если случайно попавший в эти катакомбы ребёнок что-нибудь унесёт. На память! Она сочувственно покачала головой.
- Об этом... графе? Сволочь он знатная получается, коли ту песенку взять - да на вас вот посмотреть.
- У его замка был пруд. Черная гладь воды поросла кувшинками, а берега - лилиями и ирисами. Каждое лето расцветали они, наполняя воздух ароматами и радуя взор... В шестнадцать лет, дитя, так жадно, так радостно дышится! Он обещал мне, что назовет графиней, что...
Дамочка в сердцах махнула рукой, обрушив свитки на пол. Те раскатились по комнате, заныривая в углы, под столы, подкатываясь к ногам Дженни.
- Что подарит вечную жизнь. Рядом с ним. Не обманул, правда?
- Это он тут тоже рядом, выходит, так, что ли? - Дженни подавила желание оглянуться, и вместо этого подхватила один свиток, потолще. - Как думаете, сколько за этот вот выручить можно?
- Он наверху, в усыпальнице. Спит вечным сном, - вздохнула дамочка,- а стоит этот свиток ровно столько, сколько палач попросит за сожжение на площади.
- Значит, вовсе бесценный, - рассудила Дженни. Рик бы такое, небось, с руками оторвал. Жаль, путь долгий, сперва туда, потом обратно. Стоит, не стоит? Она неуверенно помахала свитком в воздухе. - Значит, он обещал, а сделал, выходит, как удобненько было. И не обманул, и обманул. Ну верно же сволочь гадская. Да ещё и спит, пока вы тут... и даже не уйти? И не сделать ничего? Чтобы, значит, тело себе обратно хоть? Или не всё время в склепе. Небось ведь все книжки уже перечитали по сто раз, а новых сюда не носят?
- Упокоится тело - уйдет и дух.
Ледя улыбнулась Дженни ласковой, спокойной улыбкой и снова вздохнула.
- А сюда теперь носят не книжки, а бумаги, мисс Хейзелнат. Прячут, точно эта лаборатория - надежный тайник.
- Уйдёт - это тоже скучно, - заметила Дженни, запихивая хрустящие свитки в рукава и за пазуху. Где-то за городом наверняка можно будет устроить тайник получше, чем это кладбище. Её собственный, пусть и без ловушек для идиотов. - Наверное. Да и то, нескоро сюда какой михаилит заглянет. А пока - всё ждать и ждать получается. Лучше б по миру бродить. Хотя, - она помедлила, прикидывая, - наверное, призраку непросто. И народ пугаться будет... эх. Куда ни кинь, всюду клин, получается.
- Но больше всего я хочу отомстить, - ледя ее, кажется, не слышала, увлеченная своими мыслями. - Знаете, мисс Хейзелнат, унесите отсюда то, что погубит детей его внуков! Там, на второй грани, тайник! И отдайте... ну хотя бы законникам!
- Законники чёрта с два заплатят... - пробурчала Дженни, но послушно оставила свитки в покое. Из стола, повинуясь нажатию, действительно выдвинулся потайной ящичек, в котором обнаружились листы бумаги, подшитые в скромную серую кожаную папочку. Почти такие когда-то - в другой жизни - она листала в управе. Только здесь на страницах мелькали сплошь одни и те же имена. Дадлики, Дадлики, Дадлессы... Йорки?! Ух ты! А высоконько эти птицы летают, Икара завидки возьмут! - А ваша... семья, леди? Вы не хотите, чтобы они, ну, узнали? К слову... а как вас зовут-то? Я ведь представилась, а вас всё - ледя да леди.
- Марджери ле Диспенсер.
Дамочка присела в реверансе почти придворном.
- А семья меня забыла, когда я... ушла за ним. Не нужно их тревожить, милая Дженни. Ни их, ни меня. Возьми свитки, но будь осторожна, славная девчушка, не попадись с ними. И если вдруг встретится михаилит... Оплатой ему будет колье с моей шеи, когда срубит голову. Скажешь?

"Славная девчушка". Дженни покатала слова в голове. Славная девчушка могла передать бумаги Клайвеллу, и он бы наверняка надрал уши. Могла бы продать Рику за телегу золота - и нож в спину с могилкой на берегу Темзы. А могла и выторговать это золото у Дадли - и исчезнуть так, что никогда они бы не нашли такую мелочь! И всё-таки эта Марджери ле Диспенсер - надо же, как тётка в этом замке, что солдаты окружили! - называла её мисс, да ещё и славной. И граф, действительно, получался редкой сволочью. Почище Соверена, потому как у того просто лапы коротки были. Дженни тяжело вздохнула. Папка влезла под рубашку едва-едва, но всё-таки влезла. За спину, под ремень.
- Скажу, мисс Марджери, это уж как пить дать. Передам, даже если придётся до резиденции ихней ехать. А не попадаться уж тоже постараюсь! Только... попозже постараюсь, ладно? То есть... - Дженни помялась. Усталость наваливалась, окутывала тёплым серым плащом. - Можно, я тут у вас посижу? И, если можно... а вы не расскажете? Как оно было? Ну, до шестнадцати лет и вот это всё, - она покрутила рукой в воздухе.
- Благословение Господне тебе, моя дорогая, - вздохнула Марджери, поднимая руку, чтобы перекрестить её. - Как было? Ох... Это - страшная сказка, дитя мое, в которой не нашлось места для "долго и счастливо"...
Дженни кивнула и уселась на ритуальный стол. А потом и вовсе свернулась на нём в клубок, положив щёку на ладонь. Крысы собрались вокруг в почти ровный круг, с обожанием глядя на свою королеву, разбрасывающуюся вкусным сыром за какой-то мусор, а по комнате плыл голос Марджери. Призрак негромко рассказывала историю юной баронессочки, слишком умной, слишком увлечённой науками - и Роберта Дадли, молодого графа, которому так нужна была именно такая девица для экспериментов. Разумеется, об этом стало известно уже потом. После ухаживаний, после прошения руки, после побега...
Дженни слушала и кивала, издавая подобающие сочувственные и волнительные звуки - да ведь и вправду же гадство какое! Морду бы начистить этому Дадли! Хотя и дамочка хороша. Науки - науками, а смотреть-то тоже надо, и не только на смазливое личико! Личики - они дёшево стоят, Граф свидетель. Ну да ладно. Вмажет она им бумазеями этими, к гадалке не ходи. Йорки, надо же... да Варбек ещё этот. И меч... какой ещё меч? Не было там никаких особенных мечей. Дженни поправила рукоять, неудобно упёршуюся в рёбра, и вздохнула. Графья, баронессочки, короли. А поди найти отличия-то, окромя того, что там наряды богаче, да лица чище. Эспада...
Эспада эн пэдра. Странное, смешное слово. Меч... где-то. В чём-то. Эх, хорошо было в старые времена. Меч из камня достал - и король. Если бы...
Узкие каменные коридоры длились и длились, превращались в растрескавшиеся древние скалы, меж которыми над головой сияли с бархатного неба звёзды и узкий полумесяц луны. Огнь... нет, огонь согревал камень изнутри, вода сочилась по склонам, неся прохладу, ветер доносил запах цветов, словно не камень голый вокруг, а цветник какой. Как вот у баронессочек. С розами, маками да этими... пеонами. Тропа, которая сперва стелилась под ноги ровно, подставила ступеньку, потом ещё одну и ещё. Дженни послушно поднималась, с удовольствием подставляя лицо мягкому теплу и запахам. Вереск?.. Над головой раздалось насмешливое карканье, мелькнула тень, и Дженни вскинула голову. Чтоб вороны, и ночью летали? Да ни в жисть! Под ногами порскнула крыса, тащившая в зубах огромный, с неё саму, кусок сыра. Дженни улыбнулась и шутовски помахала ей рукой. Не очень королевский жест, но король - это ведь почти шут. Лестница сначала сузилась, а потом открылась в гул леса, в птичий гомон и жужжание крупных, в полкулака пчёл.
- Ух ты! - иногда Дженни жаль было второго глаза. Как сейчас, когда надо было вобрать столько, что одного ну никак не хватало. Хотя и странно. Ночь же, а пчёлы, да и видно всё так, словно... она подняла взгляд и сощурилась на яркое летнее солнце. Ну, точно. - Сон. Что ж ещё на кладбище-то видеть?
Впрочем, жалеть не получалось. Уж больно красиво было вокруг, и Дженни, вдохнув полную грудь ароматного воздуха двинулась дальше по тропинке. Поляна, окружённая огромными стволами с красноватой корой, открылась неожиданно - как и положено во сне. Словно ущелье, окутанное мягким зелёным светом. Здесь, кажется, росли только камни - кругом, потом ещё одним. Ни куста, ни деревка, только каменные столбы, а в центре... Дженни прищурилась и прыснула. Ну, точно! Иначе-то как!
Пройдя через двойной круг, она остановилась, уперев руки в бока, и какое-то время разглядывала мшистый валун, из которого торчал простой узкий клинок с чуть выгнутой гардой. Рукоять была обёрнута чёрной кожей, а из набалдашника на Дженни смотрел огромный тигровый глаз. Почти настоящий, даже, кажется, с вертикальным чёрным зрачком. Дженни с улыбкой покачала головой. Вот уж да! Если у человека один глаз - он уродец, если у меча - красиво же! А на двоих - всё равно два получится, так-то! Всё так же с улыбкой она охватила рукоять пальцами и потянула. Меч не тронулся с места. Даже сверкнул глазом, будто издевался, и Дженни нахмурилась. Это, в конце концов, её сон, или как? Что ещё тут за глупости?! И ворона глупая на ветке сидит, смотрит то справа, то слева, то вообще будто хвостом! Злит!
Зелёный свет потемнел, словно к грозе, а Дженни взялась за рукоять крепче. Её сон! Её меч! Рука дрожала от напряжения, и камень, казалось, задрожал вместе с ней, пошёл трещинами, словно состарился, устал от ударов ветра и воды. А потом в один миг - лопнул, осыпаясь галькой, оставив Дженни стоять, хватая ртом воздух. Сжимая в руке меч, в рукояти которого горел тигровый глаз. И, кажется, озорно подмигивал.
И всё погасло.

F_ae, Cпектр

Ричард Фицалан

15 февраля 1535 г. Тракт.

Странно, но венчального кольца на пальце не хватало. Привык, должно быть, за столько лет. Под перчаткой Дик не видел, но знал точно, что светлый ободок на загорелой коже будет виден сразу. Кольцо он отдал младшему сыну, Генри, прощаясь в холле резиденции михаилитов. Дик не был сентиментальным, не мог похвастаться привязанностью к детям, но в глазах отчего-то защипало, заныло в груди, когда вернувшийся с Генри пожилой монах сказал не менее пожилому магистру, развлекавшему Ричарда беседой и вином, что мальчик годится. "Воздух, чуть воды и немного - мороки". И прощание получилось скомканным, Дик долго не мог выпустить сына из рук, целуя теплую макушку, прижимая его к груди, запоминая сладкий детский запах. И кольцо отдал, надев на цепочку от нательного креста, вместо благословения. Уходил он, не оглядываясь, уговаривая себя, что так - лучше, так ребенок не замерзнет, не умрет от голода, так у него будет хоть какое-то детство и воинское воспитание. Но душа всё равно болела. Старший, Ричард, остался пока с Риссой, но и о нем думалось тоже. Лорд Бойд слыл добрым человеком, да и у шотландцев всегда были большие семьи, в которых сыновей воспитывали сами отцы, не отдавая никуда. Подумать только, как они все успевали? Или, быть может, разумные жёны помогали им с поместьями, людьми, оставляя время для всего остального? Дик обреченно вздохнул, понимая, что развод получит, только овдовев. Рисса красива, и даже может быть - умна, но ум ее, кажется, уходит в веру. И притом, монастырь ее устраивает так мало, что ума хватает еще и на слезоразлив. Хотелось картинно вздохнуть, приложив ладонь к окольчуженной груди: "Ах, Кат, с вами было бы всё иначе". Но это была бы ложь - пусть и самому себе. Не было бы иначе. В сумке у седла завозился волчонок, тявкнул недовольно, и Дик пустил лошадь шагом, чтобы щенок смог поразмять лапы. За золотой в ордене ему заговорила лохматого, привязали так, что даже он, Зеркало, понимал незримую связь между собой и щенком.
А за серебрушку ювелир в Бермондси оправил перо, пожалованное богиней в Волфише, в серебро же. Оно висело на тонкой цепочке вместо креста. Зачем - Дик не знал, но чувствовал, что так будет - правильно.

17 февраля 1535 г. Тракт недалеко от границы Нотингамшира, к ночи

Уже издали стало понятно, что спокойным отдых не будет. Подъезжая к деревушке Тюрли - жалкая пару десятков домов, - Дик увидел караван из телег, медленно втягивающийся на площадь. Как оказалось, был он ещё длиннее, чем показалось вначале - добрый десяток телег, плотно закрытых парусиной. Под тканью в зимнем сумраке выпирали углы ящиков размерами не меньше двух ярдов на ярд. Ругались возчики, хлопая бичами, а у трактира уже спешивался конный эскорт - дюжина стражников со значками, которые Дик в темноте разобрать не мог. С визгом под грубый хохот припустила по улице молодая женщина, которую явно кто-то ущипнул в суматохе. Вёл на конюшню холёного дорогущего коня мальчишка, одетый как паж. Гул в итоге скорее напоминал Лондон, а не провинциальную ночную деревушку.
Обозначен же трактир был без изысков: над входом покачивалась кружка, нарисованная на деревянной доске рядом с оленьей ногой. Краски давно уже не подновляли, и различить рисунок можно было только потому, что рядом висел фонарь. Волчонок заскулил, намекая на то, что нелпохо бы поужинать и Дик рассеянно потрепал его за уши. Сколько бы в таверне не было людей, ни один трактирщик не упустит выгоды, а потому хотя бы на вино и мясо можно было рассчитывать. Хотя и очень хотелось уехать подальше от этой суматохи, от людей, которых, чего доброго, придется отражать. Как только сестрица Эмма выдерживает кочевую жизнь, с её-то даром? Бросив поводья трактирному мальчишке-конюшему, Дик принялся пробираться сквозь толпу к двери, придерживая сумку с Фебом на боку.
В самых дверях навстречу попался стражник в летах, заметно седой, с обветренным лицом, на котором явно читалось отвращение. Не глядя, куда идёт, Дика он чуть не сбил с ног и начал было огрызаться, но потом всё-таки всмотрелся и бросил усталое: "простите", после чего сбежал по короткой лестнице и направиться куда-то в глубину деревни. В трактире же в лицо ударил запах разгоряченных, с дороги, тел и парившей от близкого огня одежды. И, как и снаружи, здесь царила суета - впрочем, суета осмысленная. Трактирщик, лысый детина с окладистой бородой, ревностно кивал подробным распоряжениям, которые выдавал молодой человек сострой рыжей бородкой. Оверкот на груди украшали три льва баронов Дакр, рода, что сидел в Сассексе. В гомоне рассаживающихся стражников, требующих поссета и подогретого эля, Дик слышал только части фраз, но аппетит Дакра, не особенно сочетавшийся с худобой, невольно вызывал уважение.
- ... свинину, и обязательно с овсянкой на меду. И, если есть окуньки, то давай тоже, поскольку... ...курица пожирнее...
Что было хуже, свободных столов Дик не видел, хотя отдельных мест и хватало. Впрочем, оглядеться толком он не успел. Подавальщица, остроносая девица с мышиного цвета волосами, пробегая мимо, задержалась, оглядела его одежду и ойкнула, когда внутри сумки завозился волчонок.
- Ох... добро пожаловать, господин!
- Спасибо, милая, - устало поблагодарил ее Дик, - к кому подсесть, посоветуешь? Чтобы потише?
В Англии, где дворянские роды долго и упорно роднились друг с другом, все были кузенами. А потому, снова глянув на Дакра, Дик не мог не задаваться вопросом, к которой ветви принадлежит этот рыжий и прожорливый барон - к Грейстокам или к Бейнингам? Не то, чтобы это было важно. Беседовать с ним Ричард все равно не собирался, равно, как и до груза его дела не было никакого. Но волчонком в сумке шевелилось любопытство, наверное, не приличествующее лейтенанту шотландского гарнизона.
Девушка присела.
- Труди меня зовут, господин. Только с потише - сами ведь видите... - она виновато обвела рукой зал. - Вечер такой. Каждый год они приезжают, и всегда всё занято. И ругаются так, что я могу сказать, что вы одну комнатку ещё прежде взяли, да? И ужин туда принесу. Потому что иначе ведь - как? Разве что к господину барону, только он ведь у-у! Злюка. Ой. Простите, господин! Но, правда, господин барон скоро уйдёт, это он завсегда. А то ещё сэр Клод всегда один, - девушка кивнула в угол, где на небольшим столом над кружкой сидел мрачный черноволосый мужчина в чёрном, без гербов.
Дик только успевал кивать, соглашаясь и с комнаткой, и с ужином, и с сэром Клодом и злюкой-Дакром.
- И сырого мяса для моего друга, - продолжил ее список он, - в ту же комнатку, хорошо, милая Труди? А пока - просто вино и я попытаю счастья присесть подле сэра Клода.
Каждый год приезжал сюда барон Дакр со своими людьми - и все становилось занято. И, кажется, занятно. Что заставляло его ехать этим путем? Дик улыбнулся подавальщице, неожиданно для себя обозначая поклон, точно говорил не со служанкой. Труди зарделась и сбежала, оглянувшись напоследок ещё раз.
Когда Дик подошёл к столику, рыцарь, который, судя по избороздившим лицо морщинам, приближался к сорока, поднял на него взгляд, хмыкнул и кивнул. Без особой приязни, но и не зло.
- Клод де Ла Тур, к вашим услугам.
- Ричард Фицалан, к вашим. Вы позволите к вам присоединиться? Я с дороги и докучать не буду, лишь разделю с вами тишину, насколько это здесь возможно.
К тому же, из такого вот угла очень удобно было наблюдать и думать. Зеркалу, если оно хочет осмыслить мир и то, как мир отражается в нем, нужно много наблюдать и думать. Понимать причины и следствия. Быть любопытным, наконец.

Клод взмахнул рукой.
- Прошу. Хотя какая тишина. Люди скоро перепьются. Плевать им, что завтра снова в дорогу, - говорил он тяжело, короткими рублеными фразами.
Не успел Дик сесть, как Труди поставила на стол тарелку с горячей колбасой и кружку красного вина, после чего исчезла, сверкнув улыбкой.
Вздернув бровь, он проводил ее взглядом, двигая эту самую колбасу на середину стола и предлагая разделить не только тишину, но и трапезу. Феб коротко тявкнул, требуя свою долю, но тотчас успокоился, получив кусочек.
- В дорогу, сэр Клод?
Пожалуй, стоило сбавить обороты, а то девица еще и в постель заявится, не подозревая, что Дик предпочитает иных женщин. Но Труди выглядела такой усталой, так спешно бегала по таверне, что не пожалеть её было нельзя. Не убудет с него, если глянет на девушку поласковее, быть может, подарив ей этот взгляд впервые за день. И тут же задуматься, а что, собственно, у них с Клариссой не так? Почему он готов пожалеть подавальщицу в трактире, но безжалостен к собственной жене? Уж не потому ли, что не хотел этого брака, а отец пинками гнал к алтарю? Но разве вина в том Риссы? Или потому, что супруга была набожна в ущерб семье? Но ведь ее радовали редкие подарки и красивые платья, а это - грех тщеславия, совсем не совместимый с ярой верой. Дик рассеянно погладил волчонка, отпив из кружки. И поглядывать на Труди не перестал. Явится она в ночь или нет, но колбаса окупала поклон, хоть есть пока и не хотелось.
- Королевская служба, - коротко ответил рыцарь, не чинясь кинул в рот кусок колбасы и всё-таки продолжил. - Груз из Гринстоуна на запад, в карьеры и лесопилки. Каждый, мать его, год за этой хернёй, о которой христианскому рыцарю и сказать-то неприлично.
- Господь Вседержитель, - припомнил Дик любимое восклицание Риссы, размышляя, что может быть неприлично христианину, который обзывает королевское нечто "хернёй", - я даже не могу представить, что бы это могло быть? Неужели, что-то языческое?
Клод раздумчиво прожевал, запил элем и пожал плечами.
- А бес его знает. Болваны самоходные. Деревья валить, глину копать. Тупые так, что и верно бесы, но усталости не знают. Портятся только. А в этот раз, - он помрачнел, - груза едва половина. А по листу надо больше. Да разве Томаса волнует. Что дали, то и погрузил. Ему-то всё в веселье.
Словно подтверждая слова, дверь хлопнула снова. Стражник, который чуть не сбил Дика на крыльце, вошёл, ведя за собой девчонку лет пятнадцати, тощую, угловатую, почти безгрудую, зато с толстой русой косой. Одета она была в поношенное серое платье с глубоким вырезом, и кожа выглядела не столько бледной, сколько синеватой от холода. И когда глаза случайно встретились, в Дика ударило одиночеством, предчувствием боли, страхом и одновременно - равнодушием, которое приглушало всё.
- Новая, - раздался голос Клода, в котором звучало усталое отвращение. - Прежнюю-то он сломал в тот год.
- Сломал? - Рассеянно переспросил Дик, успокаивая заскулившего волчонка кусочком колбасы. Что было горьше - одиночество или страх? Пожалуй, равнодушие к себе. Что ему до неё, до этой девочки, худой и несчастной равнодушием? До худой, голенастой мышки, похожей на маленькую Эмму? И что делал бы он, постигни такая участь сестру? Даже тот, прежний Ричард не отвернулся бы от такого горя. Но не тащить же ее с собой в Балсам? И... к чертям. Дик поспешно поднялся на ноги. - Простите, сэр Клод.
Толпа мешала, вынуждала лавировать, пробираться, но, всё же, Дик успел к середине комнаты, чтобы со всей силы будто случайно впечататься окольчуженным плечом в плечо стражника - и отойти в сторону, пренебрежительно бросив с самым надменным видом:
- В сторону, холоп.
- Ах, ты! - в голосе стражника недоверие сплелось со вспыхнувшей вмиг злостью, и мужчина развернулся, вскидывая внушительный кулак.
Тонко взвизгнула Труди, а девчонка шарахнулась к стене.

Увернуться Дик успел. В толпе драться всегда проще - чуть в сторону и удар достается уже не тебе, и через миг завязывается свара. Впрочем, сейчас до этого не дошло. Кулак впечатался в челюсть стражнику, родовые перстни под перчаткой - в кулак, а мужчина рухнул на пол.
- Невежа, - процедил Дик, уговаривая себя не морщиться от боли и поглаживая рявкнувшего по-взрослому Феба, - впрочем, что взять со слуг новоиспеченного баронишки? Придворного лизоблюда?
У барона Дакр оказался приятный чистый тенор, легко перекрывший поднявшийся гул.
- Фицалан, надо же! Развлекаешься трактирными драками в разъездах? На своих землях хамов уже всех поколотил?
Разворачиваясь к нему и прикрывая девчонку собой, Дик в который раз вопросил себя о том, зачем, ну зачем он пожалел эту тощую шлюху и что он собирается делать с нею дальше? Потому что сейчас он оскорбит Дакра так, что тому придется вызвать его на дуэль. Ну, или уступить облезлую девочку ему и мстить. За спиной. Вдумчиво и со вкусом.
- Мои земли фамильные, Томас Файнс, девятый барон Дакр. Не подаренные за то, что лобызаю стремя покровителям. Да и Фицалан я по праву рождения, а не милостью короля. Даже если мне отрубят голову, я останусь Говардом, а вот ты, сын джентри, как не пыжься, барончиком и помрешь. Что, задница изменника Уолси, которую ты нализывал ради титула, была хотя бы надушена?
В наступившей тишине он отчётливо слышал, как задохнулся от неожиданности Томас. Видел, как тот бросил взгляд сузившихся глаз на рукоять его меча, скользнул по кольчуге. Заметил даже - чего наверняка не сделал никто больше - как барон едва заметно передёрнул плечами. Но на лице Дакра, оказавшегося незаурядным актёром, тут же возникла маска, собранная из возмущения, уязвлённой чести и с трудом сдерживаемого гнева. Он медленно обвёл взглядом таверну.
- Как видите, сэр Ричард из Говардов, я - на службе. Исполняю приказ и, в отличие от некоторых Фицаланов, не забываю о королевской воле. О воспитании. О том, что его величеству виднее, кого возвышать. Ричард Фицалан... - барон с кривой ухмылкой покачал головой. - Трактирные потасовки и задирание тех, кто не могут ответить по долгу службы, конечно, украшают фамильную честь. Впрочем, какова сестра... Но этот бессмысленный разговор мне надоел. И испортил аппетит. К нему мы вернёмся позже. Ты, девка! А ну, сюда!
Девочка дёрнулась, пытаясь выбраться из-за спины Дика.
- Вижу, - согласился Дик задумчиво, обводя взглядом разгул, какой устроили стражники, - много чести королевской службе делают люди, пьющие ночь напролет, и их командир, насилующий детей. Конечно же, это говорит о воспитании и исполнении королевской воли, которая, кстати, запрещает существование борделей. Это так благородно, помнить о ней, когда нужно прикрыться от оскорбления! И размышлять, что его величеству виднее, посылая притом за ребенком к местной мадам.
Посторонившись, он выпустил девочку, продолжая разглядывать Дакра.
- Интересно, что король скажет, узнав, что Фицалан задирал потому, что вступался за купленное Дакром в борделе дитя? Чья вина перевесит? Его Величество - истинный рыцарь, это все знают. Он сам бы так поступил, как думаешь, Томас Файнс?
Сестрой оскорбить было невозможно, хотя Дик много бы отдал, чтобы посмотреть на Дакра, бросившего оскорбление Фламбергу.
Пока он говорил, взгляд Дакра менялся от гнева, уязвлённой гордости и нарастающего изумления до рассчётливости. Но лицо - лицо почти не менялось, сохраняя выражение оскорблённого достоинства. И когда Дик договорил, Томас Дакр запрокинул голову и рассмеялся, громко, от души, словно услышал отличную шутку.
- Понятно! Ну, Фицалан, сказал бы сразу. Хочется девку за чужой счёт - пожалуйста. У Дакров хватает денег, чтобы делать подарки. Пользуйтесь, сэр Ричард! Только, право, в следующий раз просто попросите. Не нужно бить моих людей. Адью, - и он повернулся к лестнице.

Дик вздернул бровь, провожая его взглядом, и с надменной улыбкой поманил к себе Труди, отстегивая с пояса тот самый дорогой, вычурный кинжал, что шел призом на турнире.
- Труди, моё сердечко, передай сэру Томасу этот кинжал, когда у него достанет смелости спуститься вниз снова. Боюсь, богатства не бесконечны, коль уж оборванок покупает. На следующую может не хватить.
Слышали его, должно быть, все. Говорить громко и четко, чтобы крестьяне слышали через всю пашню, Дик умел. Рассчетливость? Пусть. Что он может сделать, этот Дакр? Соблазнить Клариссу на рассказ о побоях? Посягнуть на Эмму? Сжечь поместье? Распускать гнусные слухи? Но первое лишь принесет ему свободу, поместье проще было отстроить, а если бы пожар еще и церковь зацепил... Дик усмехнулся, передавая кинжал подавальщице и не упуская случай поцеловать ей руку. А на Эмму, пожалуй, пусть посягает. Фламберг, кажется, умеет быть весьма убедительным, когда нужно отстоять свое право на сестрицу.
- Как тебя зовут-то, подарок? - Поинтересовался он у девочки, поворачиваясь к ней.
- Хи... - начала шлюха, глядя на него широко распахнутыми светлыми глазами, но тут же опустила взгляд и поправилась. - Никто, господин! Простите.
- Странное имя, - задумчиво сообщил Дик, - неужели так и крестили? Ладно, Хи, идём ужинать, пока у тебя время не закончилось.
До Балсама путь был не близкий, а увозить девочку без зимней одежды - всё равно, что убить. Да и ехать холодной, полной всяких опасных тварей ночью - не хотелось. И еще нужно было придумать, как объяснить Клариссе, откуда взялась девчонка. Если, конечно, услужливый Дакр не донесет прежде.
- Ужинать? И я не Хи! То есть... Никто, но не Хи!
Запутавшись, она беспомощно огляделась, но стражники уже снова гудели, а Труди так и застыла соляным столпом, сжимая в руке кинжал и уставившись на поцелованную ладонь. Разве что столпы не могут краснеть, а подавальщица залилась краской до ушей. Хи, почти видимо встряхнувшись, снова уставилась на Дика.
- Зачем вы, господин? Стражник этот, господин барон, кинжал и вот... ужин?
- Никто - это не имя, - терпеливо, как маленькому Генри, пояснил Дик. - Человека так не могут звать, понимаешь? А если не хочешь говорить, как тебя зовут, то придется кликать "Хи". А все остальное... Черт его знает - зачем. На сестру мою ты похожа. Точнее на ту, какой она была когда-то. Для сестры я не хотел бы такой участи, веришь ли?
Зачем, ну зачем тебе эта девочка, Дик? Ведь даже жену устроил ко двору, чтобы не мерзла в поместье. Дик отмахнулся от назойливого внутреннего голоса, улыбнувшись сначала Труди, потом девочке.
- А я и не человек, - тихо ответила девушка и передёрнула плечами. - Не верите - спросите Сивого Пью. Или Герберта. Или... всех, кто покупают время. Пусть будет Хи, господин. А времени у вас до утра - оплачено вперёд. И... простите за наглость, господин, но у вас - и такая сестра?
- Я бы спросил всех этих людей, девочка, но вряд ли поверю их слову, - вздохнул Дик, направляясь к выходу, - потому что вижу перед собой худое, замерзшее и голодное дитя, которому равнодушно и страшно одновременно. Сестра была похожа на тебя когда-то. Такая же тощая и серая, такая же несчастная. Всех отличий, что монашкой чуть не стала. Завтра я уезжаю в Балсам, потому ничего ни у кого спрашивать не буду. Поедешь со мной, мисс Хи?
Феб высунул голову из сумки, потянув носом воздух. Засиделся волчонок, хотелось ему побегать по двору, чтобы снег хрустел под лапами, потявкать на лошадей. Странно, что Дик понимал это, не понимая, точно щенок стал осколком в зеркале. Наверное, Хи станет таким же питомцем, вот только в сумку ее не посадишь. Дик глянул на нее, нахмурив брови. Нет, Эмма, все же, никогда не была такой. За себя сестрица боролась, как раненая львица. Упрямая, не чувствующая боли, даже злая. Наверное, этой девочкой он искупал зло, причиненное им сестре. Скорее всего - искупал. Сообразив, что на улице мороз, а Хи пойдет за ним почти наверняка, Ричард сдернул с плеч плащ, скрывая под ним убогий наряд юной шлюхи
Хи завернулась в тяжёлую ткань, вздрогнув, когда складки прошлись по спине. Посмотрела на высовывающегося из сумки волчонка. А затем, после секундного колебания подняла на Дика взгляд и кивнула.
- Да. Поеду. Поеду. Ничего не понимаю, но - поеду, милорд Фицалан. Только Сладкий Герберт продал меня Пью, и... ай, пусть идёт к дьяволу! А где этот Балсам?
- Рядом с Хантигдоном, - Дик толкнул тяжелую дверь и потянул воздух почти, как волчонок - жадно, наслаждаясь его острым холодом. Феб, выпущенный из сумки, принялся радостно и чуть неуклюже бегать, принюхиваясь к снегу, следам на нем. - И пожалуйста, зови меня хотя бы сэром Ричардом. Я намерен выдавать тебя за кузину, благо, если умыть и одеть будешь вылитая Беркли. Что у тебя со спиной? Били?
Пожалуй, вспоминать о том, как морщилась и вздрагивала Кларисса на третий день после кнута, не стоило. Но и прогнать мысли об этом не получалось. Но разве он был виноват в том, что не видел иного? Разве его это крест - вечно помнить крики матери? Разве его вина, что не было денег на лекаря, хотя бы самого обычного, не мага - и пришлось запереть отца отдельно от всех? Но как бы не оправдывал себя Дик - это была его вина, его крест, его ноша.
Хи вышла следом, кутаясь в плащ.
- Да, ми... сэр Ричард. Для этого я и есть. Для таких. То есть, теперь есть, с тех пор, как... только вот, - она помедлила и закончила тише: - не получится ничего. Вести себя, как такая знатная госпожа, кузина, я-то и не умею, и...
Волчонок, радостно хватавший снег пастью, прыгнул рядом с ней, неуклюже плюхнулся на бок и перекатился по снегу, махая лапами. Девушка прыснула, а потом рассмеялась в голос, правда, тут же зажала рот рукой и испуганно огляделась по сторонам.
- Вот и Кат не умеет, - вздохнул Дик, улыбаясь смеху девочки, - а ведь княжна, да и наука не хитрая. Научишься. Как тебя зовут, все же? Хи Беркли - звучит странно.
И лучше бы ее было назвать внебрачной дочерью... От какой-нибудь мельничихи. Невоспитанной, но - признанной. Вот только приодеть и причесать. И разжиться второй лошадью.
- Хизер, сэр Ричард, - девушка отступила и сделала реверанс. В широком плаще Дика это выглядело так, словно присела, склонив голову, палатка. Выпрямившись, Хизер странно улыбнулась. - Но, пожалуйста, когда можно - лучше Хи.
- Хи так Хи. Ступай, ужинай и спать. Выезжать мы будем очень рано, через несколько часов после полуночи. Не хочется бить еще и этого... как ты его назвала? Пью? Мерзкое имя.
А сам Дик, во избежание сплетен, кажется, был вынужден коротать ночь внизу, в таверне. Где, чем черт не шутит, может быть, получится соблазнить Труди. Что, конечно, тоже давало повод к сплетням, но уже к другим.
Дождавшись, когда девочка уйдет, Дик опустился на колено, поздывая Феба, чтобы потрепать его за ухом. Многое он отдал бы за то, чтобы пережить жизнь заново. За то, чтобы Эмма выросла не в монастыре, чтобы бежать с первым же михаилитом, а дома, в любви и тепле. Должно быть, у него уже были бы племянники. И Кларисса... Не слюбилось у него с Риссой, но ведь могло хотя бы стерпеться. Отец будто нарочно воспитывал из него негодяя, а из Эммы - жертву. Зачем? Ответов не было, но с родительским наследством Дику придется сражаться еще долго, самой тяжелой битвой из всех - с самим собой.

18 февраля 1535 г. Ковентри.

Первое, что видел путник, въезжающий в Ковентри, были стены. Новенькие, из красного песчаника, они охватывали город кругом и поражали своей высотой. И тридцатью двумя башнями, разумеется. А также двенадцатью воротами, в которые вели двенадцать дорог. Улицы за ними были вымощены всё тем же песчаником, отчего белёные дома под шапками снега казались еще более белыми. И над всем этим возвышалась острыми шпилями церковь. Высококолонная и многонефая, она поражала своими витражами и колокольней, которую видно было издали и которую часто принимали за мираж, фата-моргану, райские видения. Ведь что могло быть прекраснее, чем башня, парящая над горизонтом и лесом, будто сама по себе, разливающая колокольный звон на мили и мили вокруг?
Лавки и трактир, как и положено воспитанным лавкам и трактиру в таком добропорядочном городе, каким выглядел Ковентри, располагались на торговой площади. И стояли они там так уверенно, точно место под них запланировали еще в те приснопамятные времена, когда город был всего лишь деревушкой, разграбляемой каждую весну викингами. И даже люди по этой самой площади прогуливались степенно и размеренно, удостоив Дика малой толикой внимания.
А еще Ковентри славился своими сожжениями еретиков, которые тут были почти местной забавой. Дик зябко поежился, несмотря на то, что воспоминания о костре, продемонстрированном ему Фламбергом, было очень горячим. Менее горячей была Труди и потому несколько часов сна он, все же, ухватил за хвост, хоть и отчаянно зевал всю дорогу. Зевал всю дорогу и Феб, заснув, в конце концов, от мерной рыси игреневого жеребца, которого сын Ричард однажды назвал Буяном за норовистый нрав - да так и прилипла кличка. Хизер, которую Буяну пришлось нести на себе всю дорогу, молчала. От нее тянуло неуверенностью в себе, непониманием и осознанием своей бесполезности. В седле она сидела неуверенно, а когда Дик, одернув рукава оверкота пониже, а перчатки - повыше, помог спешиться у лавки с одеждой, сделала это неуклюже.
- Устала, Хизер?
Девушка встала прямее, хотя и опиралась на его руку.
- Нет, сэр Ричард. Я сильная. Если нужно ехать дальше, то поеду. Просто с детства не ездила верхом, вот и... но это всего лишь боль. Ничего.
- Боль нельзя терпеть, - хмуро сообщил ей Дик, перекладывая руку на сгиб локтя, - завтра будет еще хуже, послезавтра ты и вовсе ходить и сидеть не сможешь. Но уехать из Ковентри нужно скорее. Обещаю, в ближайшем трактире ты сможешь отдохнуть. Вот только оденем тебя.. сестрица Хизер.
Во что-то достойное внебрачной дочери покойного папеньки. Тонкую, но теплую шерсть, лён и замшу. И, может быть, даже нитку жемчуга. Дик вздохнул, понимая, что когда девочка округлится, отъестся и успокоится, одежду придется менять. Но и возить в собственном плаще ту, что выдаешь за сестру, было нельзя. К тому же, если обновки хоть чуть порадовали бы девочку, ему самому стало бы теплее.
Внутри лавка выглядела также, как и сотни иных лавок в иных городках: прилавок, полки с одеждой, опрятный и худощавый лавочник.
- Благослови вас Господь, - обратился к нему Дик, надеясь, что госпожа не осудит желание добраться до Балсама не в виде бесплотного, но весьма обгорелого духа. - Мастер, нам бы для сестрицы подобрать что-то, чтобы тепло и красиво, да и верхом пристойно.
- Благослови вас, - отозвался лавочник, с интересом и сомнением оглядывая "сестрицу".- Начиная с белья, если я верно понимаю вас, милорд? Ну что же.... леди, прошу вас вон за ту занавеску.
Больше он ничего не сказал, лишь предложил Дику кресло, а сам скрылся за маленькой дверцей, откуда через мгновение вышел с кипой одежды, чтобы скрыться за занавеской и снова нырнуть в дверцу.
Бегать ему пришлось ещё дважды, с разноцветными, пастельных оттенков кипами тканей в руках, пока следом занавеску не отдёрнула тонкая рука Хи. Девушка выбрала серое платье с чуть более тёмными рукавами, а поверх был наброшен полуоткрытый кафтан, который держали две массивные бронзовые застёжки. По тёмно-серой шерсти на груди сплетались северные драконы с длинными узкими телами, вышитые красным и синим. Хизер, держась так, словно и не сутулилась никогда, сделала несколько шагов, разглаживая пальцами складки кафтана, пропустила по ладони поясок платья и взглянула на Дика из-под ресниц.
- Милорд брат, - под взглядом торговца Хизер сохраняла спокойное выражение лица, словно в платье не было ничего необычного, и слова звучали всего лишь приятно, но светлые глаза светились горячей радостью, искренней - пусть и смешанной с болью - благодарностью и поднимавшимся из глубин памяти янтарным удовольстием, отороченным горечью и тоской.
Дик вздохнул, кивая головой выбору девочки, хотя и не одобряя серый цвет. Символ отречения, смирения и безразличия. Хватит с нее этого.
- Мастер, будьте любезны, на смену еще желтое платье и арселе. И плащ в тон. И сапоги. И еще - подскажите, кто-нибудь продает здесь лошадь?
Буян долго не смог бы нести двоих. Пусть девушка была легкой, как пушинка, но это - пока. Найти смирную лошадь, с которой справится даже Хизер, не сидевшая в седле с детства - и путешествовать стало бы проще. А еще, когда она позволит себе расцвести, придется думать о приданом. Расцвести она обещала быстро и пышно.
- Сколько знаю, лошадь никто не продает, милорд, - лавочник споро вынес новую стопку одежды, ловко укладывая ее в сумку. - Тридцать фунтов с вас, и благослови вас Бог.
Впрочем, до Хантигдона оставалось не так уж и долго. Потерпят все: и Буян, и он, и Хизер. Отсчитав деньги, Дик предложил руку девушке, уводя ее из лавки. Как не старайся, но спрятать запястья все равно не получилось бы. Хотелось есть, а в таверне придется снять перчатки.
- В Балсаме купим тебе жемчуг, - задумчиво пообещал он, когда дверь захлопнулась за ними, - под серое и к глазам. По ком ты тоскуешь? Тебе платье что-то напомнило?
На обещании по нему ударила новая, почти осязаемая волна изумления. А на вопросе сверху ударило холодом. Девушка вздрогнула и удивлённо вскинула голову.
- Жемчуг?! И откуда вы?.. Наверное, неважно, - она провела пальцами по шерсти. - Госпо... сэр Ричард, я не знаю, не понимаю, как так вышло, но я очень рада, правда. Пусть не умею говорить, как благородные. И не надо... жемчуга. Это слишком много для Хизер, хотя и годится для Хи, - она помолчала, перебирая поясок. - Тридцать фунтов - это треть от того, чего я стою. Чего стоила Пью. Вдвое больше того, за сколько тётя продала меня Сладкому Герберту в Стратфорде. Но платье, сэр Ричард - оно напоминает о времени, когда я ещё не знала себе цену. Оно особенное.
- Не хочешь жемчуг, будет лунный камень, - пожал плечами Дик, подсаживая ее в седло и беря поводья. - Хизер, у девушки должны быть украшения. Ну вот попросит у тебя ухажёр что-то, чтобы хвастать знаком внимания, а тебе и дать нечего. Ни ленты, ни браслета. А стыдиться буду я. К тому же, ты не можешь стоить ни сотню, ни пятнадцать фунтов, ни тридцать. Я это недавно понял только, но человек бесценен. Боюсь, совсем недавно я был сродни этому ублюдку Дакру. Даже жена боится... Ладно, подарок по имени Хи, есть-то хочешь?
Таверна была в самом конце торговой площади и он вполне мог пройти это расстояние пешком, давая отдых и коню, и намаявшейся девочке.

Трактир этот носил название "Галион" и над дверью торчал нос лодки, какого бы устыдился и небольшой когг. Но за непрезентабельной вывеской крылся большой и теплый зал, украшенный канатами и якорями. Пусть за чисто выскобленными столами стояли лавки, крытые полотном, пусть с потолка свешивались сети и морские фонари, а подавальщицы были одеты в скромные платья, напоминающие хабиты. Зато пахло жареным, вареным и поссетом, трактирщик походил скорее на моряка на пенсии и посетители сидели чинно, угощаясь пирогами. В одном из углов восседал монах-бенедиктинец, рассеянно поглядывая по сторонам. Худощавый, чисто выбритый, в опрятном облачении, он чинно сложил руки на столе, не обращая внимания на кругляши репы, стоящие перед ним. Его Дик оглядел внимательно, прикрываясь усаженной напротив Хизер. Священники ему не нравились настолько, что от каждого он ждал бед, особенно в этом городе фанатиков, где даже разносчицы одеты, как монашки. И подавали, на беду, только постное. Потому пришлось довольствоваться той же репой, отварной рыбой и элем без пряностей и трав.
- Не сутулься за столом, Хи, - Дик говорил рассеянно, лениво отделяя ножом кусочки белой рыбной мякоти, пахнущей рекой. - У тебя прекрасные плечи и шея, их нужно показывать. Почему тётка тебя продала? Где твоя матушка? Отец?
Хизер послушно села прямее. И ела девушка аккуратно и не спеша, словно и не проголодалась в дороге.
- Священник на нас смотрит. Больше на вас. А плечи у меня костлявые, - с видимым удовольствием проглотив кусочек рыбы, она задумчиво коснулась рукава платья и опустила глаза. - Я не знаю, что вам рассказать, сэр Ричард. Отца у меня никогда и не было. А мама уехала работать в Лондон, давно уже, много лет как. Она ведь швея была, каких мало, но когда в городе узнали, что она не вдова, а... а просто, то жизни не стало. Понимаете, назначили нового священника, очень ревнивого к вере, и так всё и закончилось. Прямо в церкви, на службе. Я даже не знаю, что с мамой. Тётя Урсула говорила, что ни писем не приходило никогда, ни денег, и вот... проку от меня не было, одни траты. Вот и пятнадцать фунтов. Я знаю, потому что Герберт сам сказал. Сочувствовал, ублюдок мерзкий. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Вот так. Ничего особенного.
- Paх vobiscum, - раздался вкрадчивый голос над самым ухом, стоило Хизер договорить. Монах подошел тихо, будто призрак, и теперь со смирением глядел на Дика, - сын мой, дочь моя, в сей день, когда вере должно укрепиться и вознести душу к горним высям, со всей любовью к ближнему своему и овцам стада Христова реку вам присоединиться к шествию крестному, в коим все во власяницы облачены будут, и усмирить себя бичеванием.
Рисса, после такого предложения-то, возлюбила бы монаха пуще Господа и пошла за ним, как эта самая овца. Дик тоже чувствовал себя бараном, но по другой причине: задерживаться в этом городе, всё же, не стоило. Даже ради скудной постной трапезы. Потому-то он смиренно вздохнул, благочестиво перекрестившись, и опустил голову.
- Мы путники, отче, - проговорил Дик негромко и почтительно, - а путникам дозволяется отрешиться от поста и от покаяний, доколе странствие их не будет завершено. Быть может, вы согласитесь молиться за наши грешные души? Верю, ваша святая молитва будет услышана Господом, ведь вспорхнет она подобно жаворонку к высям, в то время, как наши слова камнями падут на землю.
- Не мне считать себя выше других. Все мы равны в глазах Господа, и велика сила молитвы праведной, - монах потупился, перебирая простые агатовые чётки. - В такой просьбе отказать не могу, и братья присоединяться тоже. За кого возносить молитвы во искупление, сын мой? И, возможно, захотите вы исповедаться в церкви нашей святого Михаила?
- Отче, да разве кто-то отправляется в путь, не исповедавшись, не причастившись? - Удивился Дик, складывая руки на коленях. - Миледи сестра и я, раб божий Томас, Господа нашего молитвой о благополучном пути просили, а причащал и исповедовал нас отец Мартин, пастырь редкого благочестия! Вы позволите угостить вас элем?
Когда Дик прощался с женой, он никак не мог подумать, что ему пригодятся её вечные причитания и неизменная Библия в руках.
- Нет, сын мой, по обету пью лишь воду, - покачал головой монах, и посветлел лицом. - Но я надеюсь, вы хотя бы взглянете на ход, на хоругви и святые дары? Приобщитесь хотя бы к воздуху, коим дышат праведные Ковентри? Это, несомненно, дозволено и путникам. Процессия вскоре пройдёт по площади, совершая путь между церквами.
- Непременно, отче, - кивнул Дик, поднимаясь и помогая встать Хизер. - Если вас не оскорбит, примите малую толику для ваших нищих. А мы с сестрицей поспешим взглянуть на процессию.
Монеты за обед перекочевали под пустую кружку, а соверен, как того требовали всяческие аскезы, будто сам оказался на краю стола. Наплевать на отдых и еду - все это они получат в Балсаме. Или в какой-нибудь деревушке по пути. Главное - выбраться из города, в котором, кажется, даже и не помышляли о Реформации.

Шествие они услышали раньше, чем процессия, возглавляемая священником в cappa magna, показалась из-за поворота. Сначала раздалось тихое торжественное пение, чистое, возносящееся к самому небу. Затем, сперва слабо, затем отчётливо донеслись сырые хлопки, перемежаемые слабыми вскриками. Хизер едва заметно вздрогнула и плотне прижалась к руке Дика, не теряя впрочем удивительно благочестивого и даже восторженного выражения лица. Девушка могла не знать правил и не слишком умела играть в этикет, но актрисой Хи казалась прирождённой.
- Истинно верующими людьми, праведными полон этот город, милорд брат, - негромко говорила она, сжимая пальцы. - Можно ощутить - благодать истинную. Видишь её в прямоугольных штандартах с раскинувшим руки Христом, слышишь в стонах мучеников, что творят это с собой сами. Чувствуешь в запахе, что несёт ветер, прокатываясь по площади. Вы - чувствуете? Здесь?
Ряды духовенства в стихирях с высокими свечами и штандартами в руках медленно шли мимо. За ними двигались горожане, и было их куда больше. Впереди шли мужчины. Снег под ногами процессии быстро розовел. Брызги с плеч, покрытых алыми лохмотьями, долетали даже до сапог Дика. Женщины, простоволосые, то разрумянившиеся от холода, то белые от него же, замыкали ход. Под мешковатыми холщовыми платьями у многих ничего не было: Дик видел, как приподнимают грубую материю соски, как подпрыгивают на ударах плети груди. И во вздохах, которые паром срывались с припухших, искусанных губ, боль мешалась с блаженством, истекающий грех - с похотью, холод снега - с жаром плетей. Восторг - со страхом.
- Надеюсь больше никогда не чувствовать, - буркнул под нос Дик, вскакивая в седло и усаживая перед собой Хизер, когда процессия прошла мимо. Который раз, в толпе, он вспоминал об Эмме, недоумевая, как она выдерживает, выживает. К тому же, глядя на этих женщин, Ричард начал невольно подозревать, что Рисса носила деньги в церковь, искупая совсем не те грехи, о каких он думал. Быть может, ей попросту нравились побои? И наслаждение от них она считала такими греховным, что... Бред, не стоящий даже того, чтобы думать о нем. Дик хмыкнул, трогая жеребца в сторону ворот. Любых из двенадцати, лишь бы вели из города.

20 февраля 1535 г. Балсам.

Балсам обнаружился на милю раньше, чем это предполагал Дик. Сначала потеплело, точно в уютном леске по обе стороны тракта жила весна, а затем на дорогу пал густой молочный туман, ощупывая мир холодными мокрыми щупальцами. Буян заартачился, отказался идти, фыркал и тряс головой, заставляя понукать себя то лаской, то сапогом в бок. И потому Дик порадовался, когда стража открыла ворота, впуская его в узкие улочки с разноцветными домами, над которыми высилась белая церковь. С интересом проследив за тем, как к крепости неспешно пролетела, хлопая крыльями, белая кошка, и пообещав себе не удивляться ничему - даже компаниям тихих, молчаливых детей, куда-то спешащих по улочкам, даже пухлой торговке с тележкой, Дик направил лошадь к белёному двухэтажному дому под красивой вывеской, на которой виноградная лоза обвивала половину луны.
С порога в лицо повеяло теплом, запахами аниса, душистого василька, душицы и мяты: связки и веночки высушенных трав и цветов виднелись над каждым окном. Над всем плавал аромат жареного мяса в специях, который мог вогнать в грех и святого. Даже невероятно благочестивого отца Мартина. В светлом уголке, под лампой, сидел над дымящейся миской похлёбки высокий мужчина с необычайно синими глазами, казавшимися ещё глубже из-за чёрных, как вороново крыло, локонов, спадавших на плечи. Небольшая бородка не скрывала шрама на шее. Рядом у стены стоял полуторный меч с изящной гардой в простых ножнах. Подняв голову на стук двери, мужчина с интересом оглядел Дика, Хизер и вежливо склонил голову, после чего снова взялся за ложку. Ел он с нескрываемым наслаждением, чуть ли не жмурился.
Недалеко от двери, слева, сидела за замызганными картами целая компания: эльф, краснолюд и орк. Эти кивнули тоже, но, казалось, даже не взглянув на новых гостей. Игра, переругивания и мелкие монетки явно интересовали их больше. Орк как раз сгрёб выигрыш в десяток пенни и радостно оскалился.
- Вам только с гаргульями играть. Недотёпы.
- У тех всё на рожах написано, факт, - согласился эльф высоким нежным тенором.
- И рукавов нет, - подозрительно заметил краснолюд, не скрывая интереса к потёртой куртке орка.
- А вообще, конечно, с них и взять нечего.
- Да и играть не играют.
- Нечего с ними ловить, - подытожил орк, ловко мешая колоду в закорузлых пальцах. - Сдаю?
Хизер удивлённо улыбнулась, но тут разговор игроков перекрыл мрачный бас.
- Милорд? Миледи? Чем могу служить?
Подошедший трактирщик - а, судя по перекинутому через плечо белоснежному полотенцу, это был именно он, - обладал ростом ландскнехта, сложением кузнеца и, кажется, нравом проснувшегося по весне медведя. А уж бородой оброс так, что позавидовал бы иной отшельник.
- Комнату на двоих, с разными кроватями. Ужин. И после - ванну, со сменой воды.
Дик, забыв о своем обещании ничему не удивляться, смотрел на странную троицу, на кивнувшего без лишних слов трактирщика, на синеглазого в углу, с плохо скрываемым изумлением. Пожалуй, даже неприличным. Но к столу у камина он подвел Хизер, уже слегка собравшись с мыслями, уговорив себя, что удивляться будет позже, когда девушка уснет, а сейчас пугать ее негоже.
- Странный город, - негромко произнес он, стягивая перчатки, оверкот и кольчугу, чтобы остаться в чуть потертом колете поверх голубой рубашки, - будто не на своем месте и не в свое время. Похож на гриб, выросший среди мостовой. Впрочем, не важно. Хи, если хочешь чего-то, то не смущайся, скажи. Ты любишь пирожные?
Хизер бросила на него непонятный взгляд.
- Пирожные... я не знаю, нравятся они мне, или нет. Но, сэр Ричард, летающие кошки и гаргульи, которые не играют в карты, но с которыми стоит это делать неудачникам - не самое странное, что со мной случилось в последние дни. Честно говоря, я до сих пор не уверена, что не сплю, ударившись головой в той таверне.
- Могу ущипнуть, - рассеянно предложил Дик, продолжая рассматривать таверну, все эти веночки, венички, чужой меч. По виду - самый обычный трактир, каких много. По ощущениям... Слов не было, чтобы выразить их точно, но почему-то понималось, что самым лучшим описанием будет множество восклицательных знаков. И одновременно понималось, что здесь безопасно. - Но во сне люди обычно не устают от седла так, что у них ломит ноги и спину. Так что, леди Хизер, ты не спишь.
К столу легко, словно танцуя, подбежала в ворохе юбок подавальщица - кругленькая улыбчивая девушка с копной русых волос - и присела в реверансе.
- Вечер добрый, милорд, миледи! Эльзой меня звать. Добро пожаловать в "Лунную лозу"! Хозяин ворчал про ужин... Чего желаете? Отвар из лесных грибов с сыром - вот, как у господина Брайнса, - мясо наможжевеленное, с огня, или, может, дичь под благородными травами? А если господин постится, можем предложить кролика, томлёного с маслом. И сладкое, с мороза-то! Пирожные медовые, с орехами?
- Мясо, зелень, вино, для леди - еще и пирожные. Разные. А что это за дети в сером, милая Эльза, и куда они спешат в столь поздний час?
Больше всего на свете Дику хотелось сейчас окунуться в горячую ванну - и уснуть. Если не в воде, то в постели, блаженно вытянувшись под одеялом. Но приходилось лениво и нехотя ужинать и расспрашивать подавальщицу о странностях.
- Играют, - удивилась девушка. - Может быть, в прятки? Вот наиграются - и домой. А серый цвет - он практичный очень. Вы же знаете этих детей. Всю грязь соберут, стирать не успеваешь.
- Действительно, - согласился Дик чуть недоуменно, - всегда было интересно, зачем они ее собирают. Кошки летающие тоже в прятки играют?
Не играют в прятки с такими серьезными лицами, и тут уж как ни крути, а выходило, что ловить и расспрашивать детей - ему. Хотя в чем тут заключалась миссия Зеркала, было решительно неясно.
Подавальщица погрустнела, потянула себя за выбившийся из-под чепца локон.
- Ой, нет, господин, не играют. То есть да, конечно, вообще - бывает, но не когда летают. В воздухе-то ведь как спрячешься? Невозможно это, сразу заметят. Это она, должно быть, с цепи сорвалась, да и айда призрака искать. А то и к замку. Им там словно мёдом намазано - окна ведь светятся, фонарей много. А вы какую видели?

- Призрака?
Странностей прибавлялось. Летающие кошки, сидящие на цепи, чтобы не летели на свет и призраков. Призраки, приманивающие кошек. Дети, играющие в прятки по темноте. Жизнерадостная подавальщица, рассказывающая обо всем этом, и угрюмец-трактирщик. Пожалуй, следовало бы прямо сейчас отправиться искать призрака, но слишком уж устал Дик от перегона, да еще и с Хизер в седле.
- Ну да, призрака, - девушка недоумённо моргнула. - Богопротивно, конечно, и порядочным женщинам о таком и говорить не стоит, но что поделать, раз уж завёлся? Хотя брат Альберт очень злится...
Порой Дик отчетливо себя ощущал собственным младшим сыном.
- Почему богопротивно? Давно ли завелся? Брат Альберт? Почему злится?
- Потому что не ангел, - девушка оглянулась на дверь, что вела, верно, в кухню, потом снова повернулась к столу. - А... трудно сказать. Вроде бы и недавно, а если задуматься, то и всегда был. Но, кажется, несколько месяцев... или лет? А брат Альберт - местный священник. Такой мужчина!.. - Эльза хлопнула ресницами и с восторженной тоской подняла взгляд к потолку. - Так говорит!.. Заслушаться можно! Век бы таким проповедям внимала, правда-правда. Особенно когда с таким пылом, у меня ажно... - она чуть покраснела и потупилась. - Неважно. Наверное. Ну а злится как раз на то, что - не ангел. Ведь раз не ангел, то, получается - демон. Это ведь всегда так. М-м, так мне еду нести, милорд? У миледи вот и щёки запали. Кормить, значит, надо.
- Миледи кормить надо, - со вздохом согласился Дик, не желая отпускать кладезь сведений на кухню. Может быть, источник этот был чуть бестолков, слегка полноват, но сплетни выдавал пачками. - Несите еду, дорогая Эльза, пока щеки не запали еще больше. И передайте приглашение мистеру Брайнсу присоединиться к нам.
И мистер Брайнс, без сомнения, окажется таким же слегка безумным, какими, похоже, здесь были все.
Хизер же, глядя на то, как Эльза указывает черноволому мужчине на их столик, а потом бежит на кухню, вздохнула.
- Скажите, сэр Ричард, а для чего именно вы... мы приехали в Балсам?
- Не знаю, - честно признался Дик, - обретать гладь треснувшего зеркала и учиться. По велению госпожи, которая говорит, что в этом месте прореха, от которой чешутся пальцы.
Феб, которого укачало от рыси, наконец-то проснулся, зевнул с привизгиванием, и прошлепал к Хизер, чтобы улечься под столом на шлейф платья. Научиться вбирать мир во всей полноте велела тогда богиня. Но, как это свойственно богам, не пояснила, что при этом нужно делать. Ричард подозревал, что даже волчонок справляется с этим лучше его самого, но ничем, кроме смутного осознания, поделиться с миром не мог.
- Прореху нужно заштопать, - практичо заметила Хизер. - Если пальцы-то чешутся. Хотя даже и не знаю, как сшить город. Не платок же, молью поеденный, - она вздрогнула. - Бр-р. Простите, сэр Ричард. Как представила ту моль... а про зеркало и вовсе непонятно. Это как - выглаживать треснувшее?
Ответить помешал Брайнс, опустившийся на стул между Диком и девушкой.
- Добрый вечер, господин. Госпожа. Гарольд Брайнс. Славная девушка сказала, вы меня приглашали? - он вопросительно поднял бровь. - Но вроде бы прежде встречаться не доводилось? Думаю, я бы запомнил.
- Ричард Фицалан, - представился Дик, - и леди Хизер Освестри. Не доводилось встречаться, верно. Но, право же, знакомства в пути - роскошь не излишняя.
Незаконнорожденным Фицаланам давали фамилию по одному из поместий, ныне утерянных. Земель давнол не было, а Освестри - были, существовали и продолжали появляться. Некоторые - как Хизер, не имея даже малой толики крови Говардов. Но лучше так, хотя и стоило написать Эмме и братьям о ней, чем объясняться с первым попавшимся законником о том, откуда взялась убогая шлюха. А засвидетельствовать родство Дик пока мог и сам, будучи главой семьи.
Гарольд рассмеялся.
- Для меня - несомненно, милорд. Но вы не очень похожи на человека, которого заинтересуют дела скромного торговца, или кто пожелает купить с полудороги окрашенную шерсть из Шотландии. Хотя, сдаётся мне, тёплая шерстяная накидка в жёлтую и красную полоску удивительно бы пошла миледи.
- Если леди пожелает, - кивнул Дик, вопросительно глянув на Хизер. - Вы часто в Балсаме бываете, мистер Брайнс?
Странно, что в место, окруженное туманами, что твой Авалон; в город, от которого чешутся пальцы у самой Неистовой можно попасть вот так запросто, по пути из Суррея... Или Шотландии. Однако, могло статься, что этот торговец тоже часть прорехи - и тогда он исчезнет вместе с городом. Если, конечно, городу суждено исчезнуть.
Торговец покачал головой.
- Нет, милорд Фицалан, совсем нет. По совести говоря, я ведь вернулся в Англию не так давно. То тут, то там, то Германия, то Испания, то Русь, а потом... словно ветром потянуло обратно. Домой, пусть и в туманы. Да и родители ведь не молодеют. В общем, взял груз пеньки и воска воска из Дмитрова, в Лондоне сразу продал оптовикам и ушёл в холмы. На юге таких тканей вовсе нет, поверьте мне. Особенно если уходить дальше, к кланам, для которых Лондон - почти то же, что и Гамбург. Как ткали там основу во времена легендарные, так и плетут, чтобы шерсть и не тянулась, и не выцветала. Придворные портные с руками оторвут. А какие там долины! Поздней осенью, под солнцем, словно настоящие ковры из вереска и маков! От склона до склона, и зеркалами - озёра, по которым плывут облака. Впрочем, - он виновато улыбнулся, - простите, милорд, увлёкся. Это, наверное, действительно неинтересно.
- Я, наверное, хочу накидку, - Хизер, улыбаясь, смотрела на торговца словно заворожённая, как на чудо. - Цвета шотландского вереска.
Дик поморщился от внезапного укола ревности, заставляя себя не хмуриться. Женщины... Побасенок побольше - и они готовы на всё.
- У вас найдется такая, мистер Брайнс?
Но теплая накидка этой худышке и впрямь была нужна - ветер и мороз забирались даже сквозь плащ, жакет и шерстяное платье, Хизер дрожала всю дорогу до Балсама, и Дик порой чувствовал себя людоедом, ведь каждую милю приходилось думать: "Ничего, вот отъестся..."

- Разумеется. Дурным был бы я торговцем... Если вам угодно, растолкаю слугу прямо сейчас?
- Да, пожалуйста, - просияла Хизер.
Брайнс с улыбкой кивнул и поднялся.
- Со всем уважением, милорд. Это не займёт много времени.
Когда хлопнула дверь, улыбку с лица Хи стёрло, словно кто-то разгладил песок рукой.
- Сэр Ричард, в Стратфорде человек, который выглядел как полная копия мистера Брайнса, не считая шрама на щеке, купил меня у Герберта. До обеда. Он был очень... странным, - она замялась, подыскивая слова. - Не таким странным, как здесь, просто странным. То пугал, то предлагал сдать в монастырь - хотя денег, судя по одежде, у него было немного. Вызнавал, что я умею, словно хозяин фабрики или... работорговец. А потом просто взял и ушёл. Оставил меня одну. Но - покормил. Словно, знаете, хотел забрать, но оказалась не нужна. Но этот... я его даже не узнала сразу, верите? Лицо, выражение глаз, речь, жесты - другое всё! Совсем всё!
- В Балсаме даже кошки другие, - вздохнул Дик тоскливо, ностальгически вспоминая Кат и её библиотеку, - летают на крыльях и не подозревают, что им этого не положено. Должно быть, мышей тоже летучих ловят. Не волнуйся, Хизер, если мы встретим копию мистера Брайнса, он тебя уже не узнает. Да и леди Хизер Освестри имеет полное право не узнавать его. К слову, нашего отца звали Ричардом.
А братьев - Эдмунд и Томас. Им достались земли в Шропшире и Дик не не видел братьев с тех пор, как поделили наследство. И выходило, что он, Ричард, вместо того, чтобы собирать семью вместе, крепить единство, шатается черт знает где, привечая девиц сомнительного поведения. Но Хизер, уже не серая мышка, еще не леди, похожая и непохожая на Эмму, заслуживала иной жизни, лучшей. В память и во искупление его собственных ошибок.
- Я не боюсь Гарольда Брайнса, настоящего или копию, - тихо ответила Хизер, - но не могу не думать о том, кого ещё можно здесь встретить.
- Самих себя. Такими, какими они могли бы быть. Или - худших, чем мы сейчас. Короля. Кого угодно, Хизер.
Дик, кажется, начинал понимать, что имела в виду госпожа, говоря о прорехе. И смутно осознавал, что означает ее предложение вобрать в себя мир и вернуть его неискаженным.
Эльза, возникнув словно из ниоткуда, ловко поставила перед Диком тарелку, на которой исходил паром немалых размеров кусок телятины в ягодах рядом с горкой чечевицы.
- Ваш ужин, милорд! А ванна скоро будет, вода-то у нас завсегда есть.
Такая же тарелка появилась перед Хизер, а в середине стола девушка поставила миску салата, украшенного сверху ягодами смородины. Довершила картину бутыль вина в обмотке из плетёной соломы.
- Пирожные - сию секунду принесу! Ещё что-нибудь, господин?
- Нет, дорогая Эльза, благодарю.
Дик задумчиво ковырнул ножом мясо, не глядя на Хизер. Девушка различала странности, выводила разницу между ними "очень странный, но не такой, а просто..." Право же, Дик был бы не прочь перемолвится парой словечек с другим Гарольдом Брайнсом, ведущим себя сродни констеблю, если верить рассказу Хи, причем констеблю неумелому.
А Гарольд Второй - или первый, как посмотреть - вернулся так быстро, словно и в самом деле гонял слугу пинками. Или просто очень хорошо знал, где что лежит. Как бы там ни было, подойдя снова к столу, он с поклоном развернул накидку, окрашенную в глубокий сиреневый цвет, на желтых застёжках в виде деревьев.
- Лучшая шерсть, какую только можно достать, милорд.
Хизер нерешительно тронула край пальцами, провела по ткани ладонью.
- Какое красивое...
И этим тоже она напоминала сестру. Эмма вот так же говорила с тканью, слепо, руками разглядывала рисунки. Она всегда была странной, сестрица Эмма, но теперь то, что Дик задолжал ей, доставалось Хизер. Это было несправедливо, отдавало болью и обидой, заставляло думать о том, как придется объясняться с сестрой. Ричард коснулся ткани тоже, но равнодушно, не находя шерсть ни хорошей, ни красивой.
- Если леди считает накидку красивой, то, пожалуй, мы ее покупаем, - холодно проговорил он.
Торговец поклонился.
- Прошу, господин, оно ваше, и всего за десять фунтов. В иных обстоятельствах я бы счёл достаточной оплатой то, что носить эту вещь будет столь очаровательная леди, но... все мы вынуждены зарабатывать на хлеб насущный.
- Разумеется. Благодарю вас, мистер Брайнс.
Дик небрежно повел бровью, отпуская торговца. Воистину, купцы даже в адском котле будут торговать, пытаясь выгадать на кипятке и паре. К тому же, беседа становилась бессмысленной, коль уж этот Брайнс был в Балсаме впервые и вряд ли мог поведать что-то полезное, но зато светскую пустопорожнюю болтовню превратил в рынок. Монеты, одна за другой, легли на край стола. Утешало лишь, что вереск серым не бывал, и в гардеробе Хизер появилась еще одна яркая вещь.

Здесь и далее - со Спектром и Leomhann

Дик Фицалан

21 февраля 1535 г. Балсам

Спалось в этом странном месте спокойно. Способствовала ли тому усталось пути, или же тепло, но спал Дик крепко. И видел сны. Видел констебля из Бермондси гладиатором древнего Колизея, смуглым, плечистым, коротко стриженным - и удивлялся этому, ведь известно, что в реку прошлого войти нельзя. Видел того, кого знал теперь как мужа госпожи и сюзерена, рядом с обнаженной женщиной, чьи плечи были скрыты перьями, видел огромную клетку и не менее огромную руку, опускающуюся на них. Видел Гарольда Брайнса - теперь Дик знал, что его зовут так - с лицом, украшенным черными воронами. Торговец снимал украшения с обгоревших тел в какой-то деревне, где царило лето - и от этого становилось мерзко. И сестру видел Дик, понимая, что тоскует по ней, передавая во сне эту тоску, мольбу о прощении. И проснулся он с рассветом, когда глаза госпожи снова обожгли его, заставляя вскинуться на кровати. Хизер, к счастью, еще спала, не помешала умыться и одеться, спуститься вниз. И там, в непроснувшемся еще зале таверны, Ричард уронил голову на руки, понимая, что не хочет всего этого. Не нужен ему дар, не нужны эти странствия, ничего не нужно. Подобно титану Антею ему хотелось коснуться плодородной земли поместья, год за годом предающей его - и наполнится силами, чтобы жить, наслаждаясь жизнью сполна.
От мыслей его отвлёк скрип двери. Трактирщик, стряхивая воду с обвислой шляпы, вошёл в зал и остановился, увидев Дика, словно удивившись раннему постояльцу. Впрочем, почти сразу что-то проворчал себе под нос, недовольно кивнул и тяжело прошёл к камину, где и застучал дровами.
Дик кивнул в ответ, радуясь, что можно поручить Хизер кому-то другому и спокойно изучать город в одиночестве.
- Мастер трактирщик, - негромко заговорил он, - будьте любезны передать миледи сестре, что я постараюсь вернуться к вечеру.
Наверное, хозяин таверны что-то проборчул в ответ. Может быть, удостоил еще одним кивком. Дик этого уже не видел - он распахивал дверь в странный мир, именуемый Балсамом.

Ранним утром площадь ещё только оживала. Стоило Дику выйти за порог, как над городом поплыл колокольный звон. Церковь стояла в верхнем городе, и белый шпиль было видно и с площади. В окнах красивой, по виду новенькой ратуши с арочными колоннами, светились огни - скорее всего, слуги уже готовили здание к новому дню. По площади прогрохотали колёса - давешняя торговка прикатила тележку, от которой доносился вкусный запах печёного.Судя по звукам, недалеко были и прочие: струящийся от ворот ветерок доносил лошадиное ржание и громыхание телег.
От красивого двухэтажного особняка в лабиринт улочек неторопливо уходили двое мужчин, высоких, статных, в дорогих тёплых плащах. На ходу они негромко переговаривались, а в окне второго этажа за светлой занавеской мелькнула стройная тень. На миг занавески раздвинулись, открым тонкое девичье личико, и тут же захлопнулись снова. Если Дика не подводили глаза, выглядела девушка уставшей и испуганной. Из-за угла таверны лениво вышла полосатая дворовая кошка, потянулась и, фыркнув на Дика, запрыгнула на заборный столб. Стукнули двери аптеки под кованой вывеской со знаком кадуцея.
Узкая горбатая улица, начинавшаяся между двух закрытых ещё лавок, петляла между домов с неширокими фасадами и остроконечными крышами с фигурными коваными флюгерами. Из щелей в фундаментах порой выглядывали любопытные глазки крыс, а две даже пытались какое-то время следовать за Диком, но вскоре прыснули прочь: волчонку такая компания не понравилась вовсе. Улица забирала вверх, а вскоре навстречу сбежала стайка совершенно обычных, довольных новым днём детей, ничуть не беспокоясь о том, что звонкие голоса могут кому-то мешать.
Обычный город - днем. Странный и сказочный - ночью. Если уж кошки днем прятали свои крылья, то и все остальные скрывались почти наверняка. Крысы, коих слишком много было для такого благополучного городка, Дику не нравились почти также, как и Фебу. Но если волчонок попросту охотился, то Дику чудилась в них привкусом Балсама какая-то неправильность. Но беда была даже не в них - Ричард попросту не знал, с чего начинать. Он мог долго гулять по Балсаму, привычно удивляясь странностям, но зуд в пальцах у Бадб от этого не прекратился бы, да и прореха сама собой не залатается. А поскольку прорехой тут было всё, даже подавальщица в таверне, Дик развернулся, возвращаясь к аптеке. Не самое плохое место, чтобы что-то начать.
Площадь заметно оживилась. Аптека была уже открыта, и через окна виден был сухопарый седовласый мужчина, поправлявший товар на полках. Дверь ратуши хлопала, пропуская клерков. Сменялась стража, обмениваясь грубыми шутками. Звучали голоса торговцев, заманивающих ранних покупателей. Обычный день обычного города.
Вокруг лотка торговки порожками вилась ребятня, меняя медяки на свежие, с жару, румяные кругляши. На глазах Дика к лотку подскочила нарядно одетая девочка, которая чуть не врезалась в него на спуске. Торговка вздохнула и дала ей пирожок - но оплаты не получила. Девочка просто отошла на пару шагов и с явным удовольствием запустила в добычу зубы. Подмышкой у неё виднелась небольшая книжка в тёмном переплёте. Затем Дика отвлёк женский голос, донёсшийся от прилавка с овощами.
- Ох, простите!
Невзрачная, какая-то серая женщина, усталая, с кругами под глазами, собирала со снега рассыпанные листья салата. Торговец, пожилой, сухой, как ветка, неодобрительно покачал головой, присоединяясь к ней.
- Вы бы, госпожа Джоанна, к мастеру Рэйфу заглянули. Настойку бы какую. А то смотреть больно.
- Ничего. Простите. Я всего лишь... - поймав взгляд Дика, она потупилась и замолчала.
- Вам нехорошо? - Проклиная себя за неуместное любопытство и за неспособность удержаться от излишнего рыцарства, Дик подошел, протягивая руку, чтобы помочь подняться. И неожиданно вспомнил, что он, дьявол раздери, Зеркало. Что видит отражение мыслей и чувств, самой сути человеческой. Он глянул на Феба, подскочившего, чтобы обнюхать госпожу Джоанну, вспомнил серую шерсть под ладонью, глубину янтарных глаз - и заглянул в женщину, пытаясь уловить отражение того, как она понимала себя. Тёмная ночь ударила в лицо стыдом, запахом отбросов, уколола ярко-красными, блестящими глазами на отвратительном сморщенном лице... Нет. Морде, каких и не бывало в мире. Желудок перевернулся от чувства страха, вины, и... удовольствия, какого нельзя, невозможно было допускать. И лился шорох...
- Джоанна! Вот ты где! И ведь снова...

Глухой сердитый голос принадлежал полному мужчине в оверкоте дорогой коричневой шерсти. Судя по поясу и цепи, в купеческой гильдии толстяк занимал не последнее кресло, а на женщину смотрел с укоризной, смешанной с гневом.
- И какого беса ты пристаёшь к?.. Простите, господин. Странная она у меня. Вот дал-то жену Господь. Даже овощи купить не может.
Дик рассеянно и величаво кивнул купцу, бережно приподнимая женщину, чтобы поставить на ноги. Крыса-оборотень? Королева крыс? Он заглянул в глаза Джоанне снова, надеясь увидеть, повторить видение, но ничего не произошло. Лишь смутил, должно быть, бедняжку.
- У вас необычная жена, уважаемый, - проговорил он, - и отнюдь не заслуживает тех слов, что вы на нее обрушили. Напротив, с вашей стороны опрометчиво отпускать ее без служанки, коль уж госпоже неможется.
Крысы... Дик ненавидел крыс, мерзких, серых с рыжиной тварей, портящих припасы и разносящих заразу. Не гнушались они и детьми - однажды он прогнал такую здоровенную тварь с колыбельки маленького Генри. Но отчего-то Джоанну было жаль, как и всякого, кто страдает от своего дара.
- Города счастье недолго...
Крысы — нежданные гости,
«Чистят» подвалы без спроса,
Ужас несет в себе злость их —
Города счастье недолго...
Будто невзначай пробормотал себе под нос Дик, не отрывая взгляда от глаз женщины, гадая, поймет ли она, что он узнал о её секрете.
Судя по тому, как женщина побелела - она поняла. И чуть не потеряла сознания. Оглянулась на эшафот, новенький, ещё блестевший свежим деревом, а потом опустила глаза на пакет, который ей передал торговец. Купец между тем, отдуваясь, грубо подхватил жену под руку и поклонился Дику. Не слишком глубоко.
- Необычная - это точно, господин. Только стихами не смущали бы, правда. Непривычные мы к такой чести. Вон, и голову совсем повесила.
Когда в зеркало никто не смотрит, когда его никто не видит, когда скрывается оно под пологом ночи - оно отражает само себя. Показывает себе картинки дня, веселые рожицы детей, гримасничавших в него, томную улыбку красавицы. Когда нельзя сказать, чтобы не навредить, можно подумать - и отразить свою собственную мысль. Попробовать показать картинку, как говорила с ним эта африканская богиня-жрица, как пугал пуму-оборотня он сам. Дик вздохнул, глубоко, до головокружения и неожиданной зубной боли.
Вот он протягивает руку Джоанне, желая помочь - и отрицательно качает головой, глядя на эшафот, входит в таверну под луной, оплетенной лозами. "Не предам. Помогу".
- Будьте здоровы, госпожа, - медленно, уважительно, игнорируя хамоватого ее муженька, поклонился женщине Дик.
Если женщина и поняла, если и хотела дать об этом знать, то возможности ей не дали. Купец ещё прежде, чем Дик договорил, убрал жену за спину и посмотрел внезапно зло, ревниво. Без страха, но с опаской потери того, что считал своим.
Дик, ухмыляясь, продемонстрировал тому палец, куда вернул спешно купленное по пути брачное кольцо - после стычки с Дакром он посчитал за лучшее носить этот символ семейных уз. Злобно продемонстрировал, поджав остальные пальцы, отчего жест приобрел отчетливо оскорбительный смысл, но и доходчиво показывал, что Ричарду его серая Джоанна без надобности. Своя такая же имеется. Не дожидаясь ответа - опускаться до бесед с ревнивыми купцами он не собирался - Дик развернулся на каблуках, направляясь в аптеку.

Тяжелая деревянная дверь стукнула за спиной, отсекая шум толпы. По сравнению с тёплой, весенней погоды снаружи, под пригревающим солнцем, в аптеке показалось даже прохладно. Видимо, толстые стены неохотно расставались с ночным холодом. А пахнуло навстречу и запахом спирта, и сухими травами - они были упакованы в мешочки, банки и конвертики, но запах всё равно пробивался, странно-успокаивающий. А из угла, где что-то мрачно толок в обсидиановой ступке парнишка в простой серой робе, почему-то тянуло сладостью. И как-то подозрительно часто паренёк обмакивал в ступку палец, а потом украдкой, когда хозяин не видел, облизывал. Аптекарь же не смотрел часто. Худой остролицый мужчина занимался тем, что надписывал красивым, размашистым почерком ярлычки, то и дело поправляя круглые очки в металлической рамке, слишком широкой для его носа.
- Bolus armenus. Papaver somniferum... - дописав последее "m", мужчина поднял взгляд и близоруко прищурился на Дика. - Господин?
- Доброе утро, - несколько озадаченно поздоровался Дик, оглядываясь по сторонам. Обычная аптека, каких много, разве что в этой не было той нежити, что поставляют михаилиты. Впрочем, Дик вообще не был уверен, что михаилиты здесь бывают - слишком странное местечко даже для них. Но если подумать, то именно такая аптека ему и была нужна. Исчезнет Балсам - исчезнет и она, и никто не доищется, где он купил тот или иной препарат. Жаль, что лекарство от набожности еще не придумали, Ричард не поскупился бы на него. Что может быть лучшим подарком жене после долгого странствия? Только афродизии, пожалуй.
- Мне нужны мази - от ран и от болей, как после нескольких дней в седле, мастер аптекарь.
Аптекарь мелко покивал и повернулся к полкам с глиняными и стеклянными бутылочками.
- Chelidonium... сок, хороший, густой, ещё недавний... отвар Achilléa millefólium... и мазь. Пожалуй, Caléndula на масле, с осенним лесным мёдом... - на этом он зевнул, широко и очень заразительно, едва успев прикрыть рот рукой, сжимавшей баночку с мазью, плотно закрытую тканью.
Подмастерье прыснул в своём углу, и мужчина погрозил ему пальцем, впрочем, беззлобно.
- Мели себе! Если и в этот раз спутаешь, ох уж прут погуляет по спине! А вам, господин, вот. Не забудьте только сначала чисто вымыть кожу, а уже потом промывать отваром и накладывать мазь. И руки тоже! То есть, руки не накладывать, а вымыть. Это, значит, будет... это...
- Четыре с половиной фунта, - тихо подсказал из угла мальчишка, и аптекарь вздрогнул.
- Откуда?! Я ведь столько за это и не платил, а часть и сам собирал, они столько не стоят!
Прислушиваясь к перебранке, Дик отсчитал монеты и собирался уже уходить, когда, мысленно махнув рукой, решил рискнуть.
- Для жены не посоветуете настой, мастер аптекарь? Всем бы хороша, но... набожна так, что дом в монастырь превратила. Слышал я, что Балсам чудодейственными эликсирами славен.
А еще Дик не понимал, чем странна эта аптека и ее невыспавшийся хозяин. Ну не философский камень же он ночами готовит, в самом деле? Впрочем, это-то как раз и было бы нормальным, наверное.
- Не такими же! - аптекарь даже руками всплеснул, чуть не сбив с полки большую банку без ярлыка, наполненную каким-то серым порошком очень тонкого помола. А затем подозрительно уставился на Дика. - Вы ведь не про яд? Потому что яды - это плохо. От них люди умирают! Но, впрочем, немного меньше набожности - прости, Господи... можно подумать, господин, можно подумать... Эй, ты! - последний возглас был адресован мальчишке, который вздрогнул и поспешно вытащил палец изо рта. - Больше молотых крыльев летучих мышей! Опять недоложишь - метлу об тебя изломаю!
Подмастерье закивал и с явным удовольствием подсыпал в плошку полторы ложки белых кристалликов, которые едва ли получались из летучих мышей. Разве что очень странных. Аптекарь же повернулся к Дику и беспомощно пожал плечами.

- Вот бездельник. Понимаете, лекарство нужно самому мэру, а я, увы, приболел. Чихну - и порошки по всей лавке, куда годится? А то глаза заслезятся, а что за ингридиент - слёзы старика? Только всё испортят. Мэру и так худо. Но вам, наверное, скучн... да, жена. Набожность! Хм, - он потёр подбородок длинными узловатыми пальцами. - Пожалуй, можно и взяться. Но дело, как вы понимаете, хитрое, господин. Если подумать, то кроме вашей надежды - ибо Господь связывает мужа и жену неразрывно - понадобится кое-что ещё. Свет молитвы... да, да. Если его смешать... переизбыток может вызвать рвоту. Смешать со вкусом поста - ну, это совсем просто. Но нам понадобится ещё боль палача и, пожалуй, всё это развести в снеге иного мира. Чем дальше - тем лучше. И можно связать нитями из алтарного покрова. Только, наверное, святой отец будет против?
- Все есть яд и все есть лекарство, - пожал плечами Дик, - разница в дозе, не так ли?
В который раз он невольно подумал, что живи они лучше, не проматывай отец состояние - и, быть может, судьба сложилась бы иначе. Спокойно, ровно, неспешно жил бы Ричард в поместье, снисходительно поглядывая на причуды жены... При мысли о жене рисовалась отнюдь не Кларисса - Кат. Диана-охотница, которую Дик не любил, полагая брак со взаимной симпатией пределом мечтаний, но которую - уважал. И это было важнее любви: если людям хоть что-то нравится одинаково, они смогут жить вместе.
- Не говорите этого брату Альберту, - вздохнул аптекарь и зевнул снова. - Но с алхимической точки зрения, господин, вы, разумеется, правы. Всё есть всё. Всё есть во всём. Всё может стать всем. Вопрос только в том, чтобы найти способ. Принесите эти ингридиенты, господин, и я попробую составить ваше зелье. К слову... - он помялся. - Раз вы здесь, и первый посетитель, осмелюсь обратиться с просьбой. Болезнь почти лишила меня вкуса, и это лекарство для мэра... вы не согласились бы попробовать буквально крошку и сказать, достаточно ли оно горько? НИкакого вреда, слово мастера! Понимаете, демон - нет-нет, не в этом смысле демон! - тоски должен бежать того, что ему родственно, ибо не будет же он занимать вместилище, сходное с ним? Поэтому... вот. Толчёные нетопыриные крылья, помёт мышей - самый чистый! Сушёная полынь и некоторые грибы в сочетании, мне кажется, могли бы эту беду поправить. Но никак не подобрать пропорцию.
- Осина и пижма, - с удивительной даже для самого себя интонацией Эммы, подсказал Дик, - и душистая гвоздика, масляный экстракт. Но пробовать, уважаемый мастер, я откажусь, пожалуй. Мой наставник учил меня, что неизвестные зелья нельзя даже нюхать. Но... Ваш подход к лечению болезней столь необычен, что не могу удержаться от вопроса. Вы сведущи в алхимии? Неужели вы приблизились к открытию того пятого элемента, который, согласно Аристотелю, принадлежит миру небесному и вечному?
Присутствие сестры исчезло, как и не было, но Дик все равно чувствовал земляной и терпкий запах ирисов, слышал шуршание голубого шелка юбки, благодарил Эмму за помощь, пусть небольшую, но особо ценную сейчас, когда он остался в одиночестве.
- Осина? Пижма? - удивился аптекарь и скосился на Дика поверх очков. - Нет, господин, простите, но вы, кажется, очень слабо понимаете в травничестве... Ещё и гвоздика? Хе-хе, нет, нет, совсем нет. Никуда не годится. Но, признаться, это даже успокаивает, пусть, вижу, вы и не вполне чужды наукам, не вполне... Так что я вполне могу сказать, что да, конечно, как и многие другие пытаюсь я подобраться к тайнам lapis philosophorum.
- По стопам Марии Профетиссы? Или же вы считаете верным путь Николя Фламеля?
Хизер, должно быть, уже проснулась, и на ее месте Дик паниковал бы, полагая, что бросили, забыли, оставили. Совершенно справедливо паниковал бы, будь он худенькой, юной и забитой шлюхой, потому что не верил бы в доброту мира. А разве он верит в это сам? И для этого ведет эту светскую беседу о философском камне, на который ему было плевать хотя бы потому, что получить его сам никогда не пытался, полагая это бесполезным и безнадежным занятием?
Аптекарь поджал губы.
- Мэтр Фламел заходил несколько лет назад, но... если вы знаете имена, то знаете и то, что рецептура осталась тайной. Сам он лишь сказал, что унесёт её с собой в могилу. Ха! Хорошая шутка! Марии - да и Джордж Рипли - пошли совершенно не том направлении. То, что лежит в основе всего, молодой человек, то, из чего состоит всё первичное... впрочем, я ещё не смог найти шестую тинктуру, поэтому похвастаться пока что нечем, нечем... Но это лишь вопрос времени. Ха. Тоже недурная шутка, не правда ли?
Мэтр Фламел умер в тысяча четыреста восемнадцатом году. Сто семнадцать лет, разумеется, прекрасно укладывались в понятие нескольких, но тогда либо аптекарь был вечным, либо мессир Николя открыл философский камень. Дику, кажется, не нужно было пытаться справиться с каждой странностью Балсама отдельно. Весь город, все его жители были большим провалом во времени и между мирами, коих, кажется, было много. Сюда попадали Гарольды Брайнсы - и Дик почти был уверен, что торговец не может выбраться из города уже который день, заглядывали почившие в бозе алхимики, торговка подкармливала маленьких девочек пирожками, а тоску лечили горечью. Среди всего этого летающие кошки были почти обыденностью. Но может ли он, Ричард Фицалан, отразить этот провал, убедить время и пространство, что здесь - гладь? И должен ли, ведь тогда погибнут все эти люди - пухленькая Эльза, аптекарь-алхимик, дети? Или не погибнут, а вернутся в свои миры, откуда их затянуло в Балсам?
- Верно. Время - лишь последовательность наших мыслей и величайший тиран на земле.
Время - лишь последовательность... Врач всех неизбежных зол, помогающий там, где бессилен ум. Час увлекает за собой день, "рано" сменяет "поздно". Время утекает водой сквозь пальцы - его не поймать, не удержать. И... надо ли? Быть может, оставить всё, как есть - и природа сама выправит этот провал? Дик вздохнул, низко кланяясь аптекарю.
- Благодарю вас, мэтр, за поучительную беседу. Почту за честь, если позволите навестить вас для ее продолжения.

Громкий, уверенный голос ударил навстречу одновременно с ярким солнечным светом. Насколько Дик видел против света, говорил довольно низкий и округлый мужчина в простом оверкоте.
- Покайтесь, братья и сёстры во Христе! Ибо не грядёт день Гнева, но уж почти на вые нашей, ибо нельзя не заметить знамений, посылаемых нам! И будет воздвигнут Новый Иерусалим, созданы будут земля новая и небеса новые. Так уверьтесь, вписаны ли вы, верные, в книгу жизни, или будете посрамлены вместе с Диаволом! И лишь день свободы будет дарован и ему, и вам!
Слушали пророка, казалось, без особенного интереса. Молча, без привычных почти всхлипываний или причитаний. Но всё же толпа собиралась. Пять человек, затем десять, столпившись у рядов с рыбой. И - лишь взрослые.
"Но Господь пребывает вовек; Он приготовил для суда престол Свой, и Он будет судить вселенную по правде, совершит суд над народами по правоте." От Клариссы, всё же, была определенная польза, Дик хотя бы понимал о чем говорит этот проповедник - в семействе Фицаланов чтению Библии уделяли времени меньше, чем охоте. А после, когда отец умер, Дику стало не до чтения священных книг - приходилось носиться по полям, лесам и турнирам. Но о судном дне он остановился послушать - будут темы для разговоров с женой.
- Мало веры стало, люди добрые, - проникновенно вещал проповедник. - Оттого и плодятся беззакония, оттого и наказывает господь. А всё потому, что перестали следить за собой и за другими, за семьями и соседями. Потому, что не видят ни брёвен в глазу своём, ни соринок на чужом оверкоте. Церковь же видит всё, и кровоточит сердце от того, что призраки бродят по улицам. От богомерзких солнцепоклонников, что стоят за городом, а констебль ничего с этим не делает! Да, да! - мужчина кивнул в сторону ратуши. - Ничего! И тела, что находят поутру - тоже знак свыше. Плохо стало в Балсаме за грехи наши. Кайтесь же, верные! Боритесь с диаволом в душах своих и на городских мостовых! Гоните его прочь, поднимайте на пики, вяжите и жгите на костре. Ибо геенна огненная - вот чего он только и достоин. И жаль - да, жаль должно быть каждому, что костёр горит лишь малое время по сравнению с вечностью в геенне! Жаль, что кнут может содрать кожи не больше, чем её есть!
Зябко поведя плечами, Дик едва слышно вздохнул. Пики и костры, быть может, придавали жизни остроты, но он обошелся бы без них. Дьявольщина, второй город с излишне ретивыми проповедниками - и всё это ему! Пожалуй, стоило уйти сейчас, пока не примелькался, не запомнился этому апостолу Судного Дня. Да и Хизер, должно быть, заждалась. Точнее, Дику хотелось так думать. Он отвернулся от миссионера, собираясь уйти. Но голос его догнал.
- Не нравятся слова истины, господин? Ох. Ходит дьявол, аки лев рыкающий, и рык этот заглушает истину в сердцах людских... Признаться... - проповедник подслеповато прищурился на отражение солнца в окнах таверны. - Я не видел вас в церкви... кажется?
- Нет, отче, - смиренно ответил Дик, благочестиво опуская глаза долу. - Я еще не был на службе, ибо приехал вчера поздно вечером. И с радостью послушал бы проповедь сейчас, но в таверне сестрица... И она нуждается в приобщении к слову истины. Ибо сказано: "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – да уверует мир, что Ты послал Меня И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им да будут едино, как Мы едино." Греховно, если сам услышу, а сестрица будет прозябать в неведении, думается.
Ох, Рисса... Слишком часто жена повторяла слова Писания, пришлось запомнить. Знал бы тогда Дик, что бубнеж этого домашнего богослова будет нужен раз за разом, может, меньше бил.
Мужчина, явно успокоившись, покивал и перекрестил Дика.
- Мир вам. Тогда, господин, приходите вдвоём на собрание. Сегодня уже поздно будет, но завтра утром, когда день божий ещё чист, верные соберутся в домском соборе, чтобы утишить страхи свои и найти выход из тёмной пущи, которая есть мир этот и город в нём.
- Непременно.
До завтра нужно было придумать, как скрыть запястья понадежнее, да и ночью по Балсаму прогуляться надо бы. Дик вздохнул, направляясь к таверне. Тела, что находят поутру, город в тёмной пуще, темный замок над городом, королева крыс, аптекарь... Он тряхнул головой, осознавая, что мысли потекли в старую колею. Решить проблемы Балсама, кажется, мог только сам Балсам.

Хизер, и не думая паниковать, сидела у горящего камина с большой, с кулак мужчины, кружкой чая в обоих руках, и явным удовольствием вдыхала пар. Когда Дик вошёл, она с улыбкой поднялась ему навстречу и склонила голову.
- Милорд брат. Я скучала. Как утренний город?
- Отличается от вечернего, - пожал плечами Дик, извлекая из сумки пузырьки с притираниями, - думаю еще прогуляться в сумерках. И нас пригласили на какое-то религиозное собрание, поэтому тебе придется помочь мне забинтовать запястья. А пока - завтрак и ювелир. А то как не леди, право-слово. И лошадь тебе подыскать бы.
Скучала? В этом Дик сомневался. Когда бы ей успеть привязаться настолько, чтобы скучать? Притом, что в дороге он говорить не любил и всё общение сводил к молчаливой заботе о том, чтобы девушке было удобно ехать. Но улыбка, слова, всё же, были приятны. Давали что-то такое, чего не хватало ему, должно быть, с рождения. Не семейственность, но, может быть, полноту? Улыбнувшись своей мысли, а вышло, что - Хизер, Дик опустился в то же кресло.
- Эльза советовала не гулять в темноте, - заметила Хизер, разглядывая лекарства с явным знанием дела. Кивнула. - От этого вроде бы голова болит, и сны неправильные в ней заводятся. Пригласили... - она подняла глаза на Дика. - Настойчиво, да?
- Скорее, сам навязался, - вздохнул Дик, устало стягивая оверкот. В Балсаме он отчего-то уставал быстрее обыкновенного, точно все странности города складывались в одну корзину - и тут же вываливались ему на голову. Но Хизер он украл из борделя не для того, чтобы держать взаперти, как держат сарацины своих женщин. Ей нужно было гулять, дышать вольным воздухом. Жить, наконец. - А что голова болеть будет... пусть её. Мне необходимо хоть раз увидеть этот город ночью.
- Значит, пойдём на собрание. Как подобает искренне верующим и верным детям церкви, - спокойно кивнула Хизер и помедлила, катая в ладони баночку с мазью из календулы. - Я постараюсь не мешать, но, может быть, могу чем-то помочь? Правда, - она виновато развела руками, - знать бы, чем.
- Если у меня будет болеть голова, тебе придется все внимательно слушать. И не попадаться под руку. Я бываю... очень злым, Хизер. Особенно, когда болит голова.
Головные боли у Дика были редкими. Но зато, если уж случались, то он вынужденно покидал дом, прячась в лесу, в темной комнате - везде, где не было людей, шума, яркого света и запахов. Головная боль у Ричарда пахла сиренью и вызывала желание убивать. Не просто убивать, а бить ногами, плетью, всем, что попадалось в руки, пока жертва не захрипит, захлебываясь в собственной крови. Дня через три, когда приступ проходил - и он возвращался домой, мир становился серым, унылым и печальным. Еще через пару дней краски возвращались, а Дик начинал жить обычной жизнью - до следующего приступа.

У самой площади, где и располагалась лавка ювелира, обнаружились цыгане. Точнее, обнаружились они еще раньше - до таверны долетали обрывки разудалых песен, присвист и топот ног. Но здесь хотелось зажать нос от цыганского запаха. Молодые, гибкие красавицы, в развевающихся ярких юбких, едва прикрытые шалями, безобразные старухи в оборванных мантиях, смуглые босоногие ребятишки, статные парни в алых рубахах - все они казались странной и дикой картиной. И на фоне всей этой танцующей, поющей, побирающейся толпы алой розой на белом снегу сияла яркая, чистая красота белокурой девушки в золотой, голубой, зеленой юбках. Свои локоны она кокетливо повязала малиновым платком, явно понимая, что преукрасит себя этим больше, чем драгоценными камнями. Девушка пела, медленно кружась в танце. Еёзвучный, сильный, из самой груди выливавшийся голос, её улыбка во время пения, томные синие глаза, ножка, кокетливо отставленная - все это манило и обещало, задевало звонкие струны.
Завидев Дика и Хизер, цыгане заволновались пуще. Рослый, смуглый до черноты цыган, которого очень красила шапка кудрявых волос, ударил в ладоши, затем по коленям - и пошел в пляс. Он стучал каблуками, чеканя мелкую дробь, улыбался белозубо, покрикивал. На его крики старые цыганки отвечали гортанным напевом, от которого сердце ухало и проваливалось, оставляя сосущую пустоту, девушки подхватывали эту песню чисто и звонко.
- Дай погадаю, господин хороший? - Раздался вкрадчивый голос у самого уха Дика.
- Не стоит, красавица.
Балсам воистину был каким-то иным. Цыгане, эти жестоко преследуемые законом рома, давно уже осели по деревням, боясь сожжения на костре. Плясок, песен и таких вот пестрых толп Дик не видел с тех пор, как возмужал. Порадовавшись тому, что деньги, по заведенной привычке, носит зашитыми в пояс, а в кошеле держит сущую мелочь, он вздохнул, крепче сжимая запястье Хизер. Еще одна странность этого города, от которой хотелось сбежать.
- Сестрица, вы желаете, чтобы вам погадали?
Хи улыбнулась девушке тонко, одними губами, пристально глядя прямо в глаза.
- А если наоборот? Вижу, что когда-то войдёшь ты за красавцем-мужчиной в тёмный зал, уставленный колоннами. Любви ты ждёшь, жизни хочешь, а получишь только сорванное горло, только боль в изломанных руках, только кровь по бёдрам и щекам. И крики утонут в ушах гаргулий, а затем останется только огонь - но не станет он концом, а только новым началом, без солнца, без ветра и волн. И шорох, с которым черви раздвигают землю - твой навеки, пока не войдёшь ты снова за красавцем-мужчиной в тёмный зал. И алый оверкот, и чёрные жгучие глаза, и мокрые после дождя сапоги. Не ходи - скажу я, но ты всё равно сделаешь шаг по серым ступеням, под эхо и звон шпор, под бряцанье цепи, что скуёт, задушит. Так говорю я, и острят уже кол, льют смолу. Стучат шаги - стучат, как в дверь, как в сердце, как в душу! Всё ближе. Ближе. Пока не остановятся за плечом.
Дик вздрогнул, разворачивая Хизер к себе и совершенно забывая про цыганок. Пророчествующая девушка пугала даже его, Зеркало-недоучку, что уж говорить о рома?
- Хи, милая, что с тобой? - Мягко даже для самого себя спросил он, невольно глядя на громаду замка за площадью. Гаргульи, кажется, были только там.
Цыганка вздрогнула тоже, попятилась, испуганно глядя на девушку - и поспешно ретировалась к своим. Через пару мгновений, после её короткого и поспешного объяснения, табор с площади будто ветром сдуло.Дик проводил их недовольным взглядом: наведаться к ним в гости становилось сложнее. Вряд ли цыгане рассуждали отлично от остальных людей, а потому сопровождать такую страшную пророчицу мог только не менее страшный колдун.
- Хи?
Девушка моргнула и улыбнулась. Впрочем, улыбка тут же пропала, сменившись тревогой.
- Простите. Однажды, в детстве, я натолкнулась на банду таких и помню, что они могут закружить. Так что хотела немного напугать, сбить, чтобы потом вы могли говорить уже на своих условиях, но потом, слово за словом... мне казалось, что я должна это сказать. Именно это и именно так. Я всё испортила, да?
- Нет, - вздохнул Дик, впервые прижимая ее к себе. Так, как обнял бы Эмму - бережно, легко касаясь губами лба. - Не испортила. Это всего лишь цыгане.
С другой стороны, в глазах цыган он как-то справлялся с этой колдуньей. И, быть может, теперь они примут его охотнее? Хотя бы потому, что остановил её?

Лавка ювелира под вывеской с изображением бриллианта и резца располагалась в небольшом бежевом домике под шоколадной крышей. От него в стороны разбегались две мощёные улочки, так что дом стял на углу - и фасад был едва ли шире пяти шагов, зато выглядел очень аккуратно, с резными наличниками и белыми вышитыми цветами занавесками. Над дверью же здесь висели сразу три кокольчика, встречая гостей не просто звоном, а переливчатой серебряной трелью.
А за прилавком тёмного дерева стояла миловидная, хоть и немолодая уже женщина в светло-кремовом платье. Волосы её были заплетены в две широкие косы, а глаза выглядели покрасневшими, словно женщина недавно плакала. Но реверанс она сделала плавно, величественно даже, а голос не дрожал.
- Господин, госпожа. Валерия Брикс, в вашем распоряжении. Камни? Украшения? Гравировки или резьба? У меня есть всё.
На полках, повешенных за её спиной, действительно лежало множество украшений. Мерцали в свете расставленных там же свечей камни, блестели благородные металлы - хотя попадались и простая начищенная сталь или медь. Улыбались или рыдали чудные статуэтки из мрамора или зеленоватого камня. В центре красовалась фигура святого Георгия, убивающего змея. В отличие от многих привычных работ, здесь змей был куда больше всадника вместе в лошадью, и исход сражения, пойманного в момент, когда гад вскинулся от угодившего в грудь копья, казался ещё далеко не решённым.
- Украшения, госпожа Валерия, - вздохнул Дик, с интересом разглядывая статуэтки. - Для леди. Что-то простое, не вычурное, но подчеркивающее юность леди.
Дьяволов городок! Здесь водились проповедники судного дня, а женщины плакали, точно у каждой из них был ревнивый супруг-купец, как у Джоанны. Должно быть, у Риссы почти всегда были такие глаза, как у этой торговки украшениями.
- Простое... - Валерия Брикс задумаась, без стеснения разглядывая Хизер. Побарабанила пальцами по стойке. Заглянула в глаза, провела взглядом по длинным худым пальцам с коротко обрезанными ногтями. И, наконец, повернулась к полкам, разглядывая коробочки. - Пожалуй... не золото, даже розовое. Ни солнце, ни планет, леди если и властна над кем-то, то над луной. И, возможно... да!
Резко повернувшись в ворохе юбок, она опустила перед Диком плоскую деревянную шкатулку, пахнущую можжевельником. На тёмном дереве резчик вывел листья, окружавшие крупные округлые плоды. Внутри оказался набор из кольца, узкого браслета и колье. Материал, светлее, чем серебро, отливал почти белым металлическим блеском, который подчёркивали небольшие карбункулы. Камни, может, и не обладали богатой глубиной королевских драгоценностей, но даже так светились капельками чистейшей крови.
- Миледи сестра?
Всё же, женщины были привередливы в выборе украшений, и Дик сомневался, что бывшие шлюхи отличаются этим от остальных. Пожалуй, стоило бы купить что-то необычное и для Эммы, если Фламберг позволит ей принять подарок брата, произведшего столь неблагоприятное впечатление. Но отчего-то казалось правильным вспомнить об единокровной сестре сейчас. И Ричард скупо вздохнул, втайне радуясь, что лейтенантского жалования хватает на траты, но и огорчаясь тому, что на поместье в этот раз ничего не останется. По всему выходило, что ему лучше бы отписать эти земли братьям или Эмме, а самому переехать поближе к Портенкроссу. К земле и господам, с которыми его теперь связывал долг.
- Оно слишком красивое, - зачарованно пробормотала Хизер, которая видимо робела ещё только ступив на порог. - Очень. И совсем не похоже на...
Она замолчала, и в паузу влился голос Валерии.
- Я заметила, господин, что вас заинтересовали и статуэтки. Вот, взгляните. Работа из самого Колдстрима, лондонская мода. Знатные господа очень интересуются. К сожалению, сама я так не умею, а новых партий всё не приходит, так что эта - одна из последних. Из лучших, украшение моей лавки. Привлекает покупателей, понимаете? Но вам - готова продать.
Фигурка, выделанная из странного непрозрачного камня зеленовато-голубого оттенка, была с десяток дюймов высотой. Обнажённая молодая женщина, стоя на коленях, протягивала руки в мольбе к миру - и Дику. На поднятом лице неведомый мастер запечатлел даже дорожки от слёз, настолько совершенной была работа. Здесь не было нужды в краске. Мельчайшие детали, складки кожи - казалось, резец вывел даже рисунок на губах, на заострённых сосках статуэтки - создавали почти живые тени. Материал вбирал свет - и словно заключал его внутри, так что тонкие руки, волосы почти светились.
- Мы возьмем это колье, пожалуй.
Колдстрим, к счастью, не был ему поручен. По крайней мере, пока. Ехать к шотландской границе, через всю страну, охваченную Реформацией, ересями, неистовствами веры? А почему бы и нет? Тем паче, что статуэтка была слишком, подозрительно живой. Будто кто-то своей злой волей уменьшил и превратил в камень эту женщину. Ни один резец, ни один мастер не смог бы так точно перенести жизнь в статуэтку.
А вот покупать ее - не хотелось. Казалось, что это сродни торговле трупами - занятие полезное для лекарей, но постыдное и мерзкое - для остальных.
- От статуэтки же откажемся, - Дик чуть нервно сжал руки, уговаривая себя не трогать изваяние, не ощупывать слепо. - Она великолепна, госпожа, но гораздо интереснее было бы взглянуть на ваши работы. Ведь не их вы оплакивали, верно?
- Мои, господин? - женщина, ставившая фигурку обратно на полку, удивлённо оглянулась. - Но они и в сравнение не идёт. Бедный мой муж научил меня, чему успел, но это так мало по сравнению с настоящими мастерами. Но, если вам угодно...
На тёмное дерево перед Диком легла инталия, выполненная на тёмном топазе, оплетённом косичкой из филигранной серебряной проволоки. Девочка с кошкой на руках мягко светились нежно-голубым светом. Пропорции казались нарушенным, вытянутыми, половину лица ребёнка скрывали волосы, а крылья животного намечали скорее грубые штрихи, уходя на край рисунка, словно смыкаясь вокруг и кошки, и девочки. И всё же в этой картине виделись грация и чувство во взгляде, в незавершенном жесте, в тянущейся к ребёнку морде с мерцающими светлыми глазами.
- Как видите, господин, рядом с настоящими работами - лишь поделка, - сокрушённо вздохнула Валерия. - И бедная моя Мина. Это по ней я плакала, господин. Понимаете, ночью, верно, перегрызла поводок, и вот... вы снаружи не видели? Чисто белая, с голубыми глазами?
- Кажется, мы видели ночью какую-то кошку, что летела к замку, но... Скажите, а девочка - кто она? И если позволите, то ваша работа... она чище? Понимаете, - заторопился Дик, - та статуэтка, она великолепна, да вот только нет у вас ощущения, что ту женщину будто убили для изваяния?
Плакать из-за кошки? Порой Дику казалось, что он никогда не поймет этих дочерей Евы, женщин.
- К замку?! - Валерия побледнела, прижав руки к груди. - Значит... ох. И не говорите, такого, господин! Как это - убили для изваяния?! Типун вам на язык, уж простите за смелость! А девочка - дочь соседки, Луизы. Была такой сладкой, милой, но в последнее время... о, эти нынешние дети! Бедная женщина уже и не знает, что с ней делать. Послушная, смирная, вежливая, а смотрит словно сквозь, так, что дрожь берёт. Как такую и замуж выдавать? Женихи мимо ходят. Так а гемма - из воспоминаний собрана, из памяти.
- Типун так типун, - улыбаясь, пожал плечами Дик, - чего только не почудится. Сколько же вы хотите за эти чудесные украшения, от которых так робеет леди? И... посоветуйте что-то для другой сестры? Эмма... она чем-то похожа на меня, но добрее? Нет, не то слово. Спокойнее и человечнее, наверное.
О современных детях Балсама предстояло еще разузнать. Хотя бы у торговки пирожками, подкармливающей миловидных девочек. Такие уличные продавцы зачастую знали о творящемся в городе больше, чем трактирщики.
- Хм-м, - Валерия оглядела его, потом Хизер, нахмурилась. - А что она предпочитает носить, господин? Цвета, камни?
- Голубое, зеленое и желтое, - медленно припомнил Дик, - шелка. А в брачном кольце - изумруд.
В детстве Эмма любила яркие цветы, что расцветали на опушках их лесов. И в своих нынешних платьях была похожа на один из этих цветов. В желтом льняном - на лютик, который, как известно, еще и ядовит. В зеленом и синем - на не менее ядовитый ирис.

- Хм, в браке... - задумалась ювелир. - Почему-то мне кажется, что здесь подошла бы ляпис-лазурь, но, наверное, для госпожи это слишком просто, если она носит изумруды. И всё же - подошла бы. Васильковая, глубокого оттенка. Гемма или браслет... или же малахит. Почти год назад мне привезли из Руси амулет, который никак не найдёт хозяйку. Не может выбрать, пусть и оправлен в серебро. Но это описание, ваш тон, взгляд... он подойдёт тоже. Показать, господин? Или всё-таки что-то из более благородных камней?
Малахиту издревна приписывали способность защищать человека от дурного влияния, беречь от болезней, защищать от опасностей. Для первого было поздно, ибо кто мог влиять на сестрицу пагубнее, чем её муж-михаилит? Для третьего - у нее, снова-таки, был Фламберг. А болезни... Кажется, Эмма не болела с самого детства.
- Покажите, госпожа Валерия.
Пожалуй, камень успокоения и гармонии не помешает никому из Фицаланов. Тем более той, что светилась так ярко - и так тёмно.
Небольшая гемма, обрамлённая золотом, была прекрасна. Узор на сточенной грани, прикрытый лишь слоем прозрачного лака, походил на фантастический лес со скрученными растениями, из которых выглядывали странные, ни на что не похожие твари.
- Редкий узор, - без необходимости, но с явной гордостью заметила Валерия. - Второго такого, думаю, не найдётся нигде. Но и цена не мала - сорок фунтов. И шестьдесят за колье, если угодно.
- Вы говорили, это амулет?
Распускать шнуровку на внутренней стороне пояса было неудобно. Для этого пришлось его расстегнуть, придержать локтем рукоять меча, чтобы, наконец, извлечь деньги. Тайничок чуть опустел, пояс чуть полегчал, а Дик чуть подосадовал на траты. Право же, семья, в которой было так много женщин, требующих шелков и драгоценностей, была разорительна.
- Если его носить, - пояснила Валерия. - Чем дольше - тем лучше. Он поможет сохранить разум там, где обманывают глаза, уши и тело.
Той, что жила на тракте, сопровождая мужа-михаилита, такой камень будет полезен, должно быть. Дик вздохнул, выкладывая монеты на прилавок. Эмма не будет его носить, конечно же. Быть может, даже не дотронется, не проследит пальцами рисунок, уберет с глаз, но то, что этот амулет - мольба о прощении, поймет. Годы детства, годы монастыря нельзя было вернуть, нельзя было стереть из памяти, но можно было попытаться искупить.

Обратно пришлось возвращаться неспешно: обилие юбок у Хизер к поспешности не располагало. Впрочем, Дик давно, читай - никогда, не фланировал по красивому городу, придерживая под руку красивую спутницу. Спутница только обещала стать красивой, город ему не нравился, но прогулкой наслаждаться это не помешало. Балсам казался игрушкой,изящной, сделанной умелыми руками. И, пожалуй, Дик не отказался купить такую для собственных детей. Но... с Генри запретили всякое общение, кроме писем, а Ричард, должно быть, уже резвился в замке Дин. Странно, что именно сейчас, когда на локте лежала ладошка Хизер, тосковалось по детям. Вдвойне - что вспоминалось прощание с Генри, запах ребенка и то, как сиротливо закачалось брачное кольцо на шее сына. Никогда до этого, даже когда принял новорожденного Ричарда на руки, даже когда беспокоился о том, чтобы мальчики были сыты и одеты, он не думал, что дети могут быть ему так дороги. Хизер будто научила его, но не ярости, не страсти - семье, теплоте. На миг ему показалось, что во всём виновато поместье, что над ним витают какие-то черные чары, заставляющие забыть о самой человечности, но Дик отбросил эту мысль до поры.

Уснуть не получалось долго, хотя Хизер - не мешала. Девушка спокойно сидела в кресле у окна, настолько неподвижно, что взгляд с неё просто соскальзывал. Только иногда, поймав движение головы Дика, она отвечала улыбкой. В остальное время двигались только пальцы, оглаживая карбункулы так, словно Хи хотела запомнить каждую грань. Колье совсем не походило на простенькое украшения, доставшиеся ей от матери, оставшиеся у тётки. И цепочка, и браслет, и колечко остались там, в Стратфорде, в прошлой жизни. Рассказывала это Хизер по дороге неохотно, скупо, старательно не сжимая пальцев на рукаве - но всё же рассказывала. А теперь просто не мешала спать - но за неё с этим справлялась бурлившая шумом и детскими криками площадь в сердце нижнего Балсама. И всё же сон пришёл - не сразу, но пришёл, и оказался крепким и спокойным.
Проснулся Дик, когда за окном было темно и почти тихо - только неслись откуда-то звуки виуэлы, печальные, почему-то очень подходящие круглой луне, висевшей, казалось, прямо над черепичными крышами. Хизер спала, тихо посапывая, скинув подушку на пол и положив голову на руку. От неё слабо махло мазями.
Зал был тих и тёмен - только мерцали алым угли в очаге да лунный свет просачивался через щели в ставнях. С дверью Дику пришлось повозиться - трактирщик закрыл её не только на щеколду, но и на засов. А снаружи раскинулся город - тот же, и иной. И, как оказалось, днём спал не только он - если только глаза не подводили в полумраке, перед тем же особняком стояли, слушая музыку и тихо переговариваясь, те же двое мужчин, каких он видел утром. Разве что здесь в моде было носить одинаковые плащи. Или слушать музыку под окнами, за занавесками которых по утрам скрываются невыспавшиеся девушки. Дику, с лица которого только недавно сошел синяк за комплименты чужой жене, на миг показалось, что лучше пройти, не останавливаться, не слушать музыку, отправиться бродить по ночному городу. Но музыка... Она остановила его. И вслед за несколькими тактами мелодии пришло осознание - эта виуэла и эта девушка ткут ткань Балсама, держат его хрупкую гармонию. К тому же, Дику отчего-то чудилось, будто мужчины отнюдь не серенады петь собрались. Он прислонился к стене, прислушиваясь к мелодии. Та лилась непрерывно - музыканту, в отличие от дудочника или волынщика не нужно было делать перерывы на вдох. От музыки город словно застывал, прислушиваясь. Сверкали на крышах кошачьи глаза, захлопывались окна. Пробежала по влажной мостовой крупная красноглазая крыса, несущая в зубах то ли кусок сыра, то ли четвертинку яблока. Но длилась магия недолго. Стук каблука по камню, резкий шорох одежды и скрип кожи разрезали музыку, вошли диссонансом. А потом ночь разрезал негромкий, но резкий смешок, и скрипка сфальшивила, а затем смолкла вовсе.
Мужчины же сдвинули головы, о чём-то переговариваясь вполголоса. Они не слишком скрывались, но эхо слишком сильно сбивало слова на пустой площади, чтобы Дик мог расслышать. Зато, когда один из пары - повыше второго, стройный, - повернулся, под распахнувшимся плащом блеснули сталью гарды меча и кинжала. Да и оверкот в свете фонарей отливал дорогой тканью, если не позолотой. Дик откинул за спину собственный плащ, демонстрируя свои и меч, и кинжал, и кольчугу. И лениво улыбнулся, вопросительно поднимая бровь. Кажется, слушать музыку в славном городе Балсаме было опасным занятием.
Высокий же подошёл, ступая уверенно, властно, словно мостовая принадлежала ему одному. Сконил голову - неглубоко, чопорно и холодно глянул на Дика. Вблизи он оказался молод, возможно, возраста Эммы, если не младше, но с резкими, какими-то галочьими чертами лица.
- Добрый вечер, милорд. Интересуетесь музыкой?
- Добрый вечер, mon jeune ami, - надменно поздоровался Дик, - а вы?
Славно, что где-то в мире еще оставались юнцы, готовые затеять ссору из-за дамы и музыки, хоть Дика и смешили предлог к ней, вкупе с поведением мальчишки. К счастью, уличные драки отличались от турниров в лучшую сторону - они не были скучны. И, всё же, без такого развлечения он бы обошелся.
- А я хочу просто предупредить, - с не меньшей надменностью, не обращая внимания на тон, ответил тот. - Мадемуазель д'Аржент - моя. Если вы это забудете - я вас убью. Adieu.
Договорив, он развернулся, собираясь уходить.
- Как только забуду - к вашим услугам, - охотно, пожалуй, даже излишне согласился Дик, удерживая себя от смешка. Мадемуазель д'Аржент теперь требовала пристального рассмотрения, хотя бы для того, чтобы узнать, как выглядит объект столь сильной страсти. - Аu revoir.
В моду только входили французские романы, в которых мужественные графы, сеньоры богатых земель и фавориты какого-нибудь принца спасают прекрасных чужих жён от этого самого принца. Сцену, что разыгрывал сейчас юнец,а будто выдрали со страниц этих книг. Вот только Дик не был графом, да и принц из него не вышел. А мадемуазель, кажется, была вовсе незамужем, а значит всеми ее бедами занимался отец или опекун.
Парень громко рассмеялся на ходу, запрокинув голову.
- Оставь услуги себе... гость. Ты здесь чужой. Ты здесь ничего не понимаешь. Что ж... - он засмеялся снова и махнул рукой. - Играй, как умеешь!
Хлопнув товарища по плечу, он поднял лицо к окну.
- Ну же, мадемуазель! Сыграйте ещё! Ночь ещё молода!
Сейчас Дик, должно быть, обязан был произнести нечто вроде "Мадемуазель не желает играть для вас, кажется", придраться к цвету плаща юнца или разразиться пламенной речью к прекрасным, хоть никогда и не виданным, глазам этой д'Аржент - Аргенты. Зарезать мальчика, в общем, непременно перед тем поинтересовавшись, есть ли у его батюшки еще сыновья. Вместо этого Дик лишь переступил с ноги на ногу, продолжая созерцать картинку из романа. Спустя несколько секунд музыка полилась снова. Вздохнув, Ричард пожал плечами и направился дальше по улице. Где-то там, впереди, была церковь. И, возможно, ему посчастливится встретить призрака. Наверняка эта д'Аржент была недовольна присутствием юнцов, но знаки об этом она не подавала, а заступаться за неизвестную девицу Дик не хотел.
Почти сразу внимание привлёк восторженный мяв над головой. Пёстрая жирная кошка металась, хлопала крыльями в попытках поймать неслышно пищащую, но явно напуганную летучую мышь. На стороне мыши была непредсказуемость, на стороне кошки - упорство. Кошке не мешало даже то, что она пару раз ощутимо ударилась головой о кованые флюгеры, заставляя гудеть бронзу. Наконец, несчастная мышь нырнула в дымоход - кажется, слишком узкий, потому что кошка, хотя и приземлилась на край, следом не полезла. Уселась и принялась вылизывать под крыльями.
- Ну и дура же ты, - совсем не любезно обратился к ней Дик. - Да и я, кажется, не умнее. Вместо того, чтобы спать в теплой постели под боком у жены, шатаюсь по чужому городу... Летучие мыши, кстати, зимой спят. Так что, не лови всякую гадость.
Досадливо махнув животине рукой, он неспешно пошел дальше, размышляя, что разговор с летающими кошками может быть признаком того безумия, что посещало отца. Дик помнил, какими страшными, пустыми становились глаза батюшки, как наливалось кровью лицо. Тогда приходилось отправлять братьев и Эмму в охотничий домик, слуги прятались сами, собаки - тоже, а мать была то ли глупа, то ли смирилась - и ей доставалось больше всех. Успокаивался родитель только проигравшись и напившись до скотского состояния. Человеком он, кажется, стал, лишь принеся черную оспу в дом. Ничуть не жалел его Дик, запирая его в холодной комнате и не разрешая никому входить к больному. Эмме тогда, наверное, было тяжелее всех, но как бы не относился Ричард к своим домочадцам, позволить болезни захватить сначала их, а потом и Уорхем он не мог. Братья, сестра, мать могли осуждать сколь угодно: уверенность в своей правоте не покидала его до сих пор.

22 февраля (наверное) 1535 г (возможно).

Как ни странно, от церкви, расположенной на вершине холма, доносился тихий гимн. Пел, если ночной воздух и белёные стены не обманывали, не один или двое, а добрых пять, если не больше, человек. Или в этом городе - кого-то другого. Мерное пение под звуки органа катилось по небольшой площади, тонули в парке, разбивались о стены поместья - мрачного, днём, наверное, излишне вычурного, но сейчас, ночью, когда статуи, казалось, шевелятся... Парк, впрочем, выглядел не намного лучше. Ветра почти не было, но ветви ив качались, словно подманивая к себе; скрипели в глубине, несмотря на зиму, сверчки, метались светящиеся жуки - или это просто вспыхивали и тут же гасли чьи-то глаза. И задумчивый голос за спиной раздался неожиданно, словно человек смог подкрасться по мокрой гулкой брусчатке совершенно неслышно.
- Может быть, вы знаете, почему здесь не ловит сеть?
Дик повернулся к девушке, жалея, что оставил волчонка с Хизер. С Фебом подобраться к нему со спины было... Чувствуя, что челюсть у него падает прямиком на сапоги, он глубоко вздохнул. Девушка, русоволосая и невысокая, выглядела чересчур даже для Балсама. Странные, грубые темно-синие штаны, украшенные металлическими заклепками, не менее странный... оверкот? Серый, с капюшоном и застегнутый на невиданный прежде замок. Не шнуровка, не пуговицы, а какая-то металлическая полоса, больше похожая на змею. В расстегнутый ворот выглядывали полосатая рубаха и вышитая на ней тварь, похожая на мышь весьма распутного вида. Обувь, сумку, увешанную брошами, и браслет, по которому бегали цифры и буквы, Дик рассматривать не стал - вспомнил о манерах и воспитании.
- Нет, мисс, - выговорил, наконец он, - простите. А... вы ею тут кого-то ловите?
- Бусы, - словно само собой разумеещееся ответила девушка. - Но как их найти, если нет связи? И станций для зарядки. И ретрансляторов, кажется, тоже, хотя я пробовала даже гаргулий. Вы знали, что у них внутри металлический каркас?
- Нет, - озадаченно ответил Дик, пытаясь уложить в уме и понять для себя слова "станция для зарядки" и "ретранслятор", и то, как можно связываться с бусами. - Никогда об этом не задумывался. Позвольте спросить, мисс, какие бусы вы ищете и не называют ли вас здесь призраком? Видите ли, вы выглядите весьма необычно.
- Или это вы выглядите необычно, - не согласилась девушка. - Посудите сами, разве этот город - нормален? Но я невежлива, простите. Меня зовут Рита, - она протянула руку, как для пожатия. - А здесь называют, как позволяет воспитание. Кто-то - и призраком, конечно. Не худшее прозвище. А бусы я, конечно, ищу свои. Зачем мне чужие? Красивые оранжевые бусы из кристаллов, которые выращены специально, чтобы служить энергетическими ячейками. Батарейки. Когда я оказалась здесь, они... рассыпались, наверное? Всё-таки это очень, очень странный город.
- Ричард. Фицалан. - Дик попытался было пожать девушке руку, но ощутил лишь тепло, а длань прошла насквозь. - Видите ли, мисс...
Осознав, что повторяется, он умолк и глубоко вздохнул. Уж не благодаря ли этой девушке у госпожи чесались пальцы?
- Вы знаете, мисс, я выгляжу вполне обычно. Город, разумеется, странный, но даже в нем жители одеты так, как должны быть одеты подданые Его Величества, короля Генриха Восьмого. Впрочем, я сам не здешний. Но, быть может, могу вам помочь в поисках ваших бус? Кажется, я здесь именно для этого.

- Для этого? - призрак нахмурился, недоумённо пожал плечами.
Нашитая мышь скосилась на Дика, умильно моргнула огромными глазами и ещё выше задрала подол непристойной юбки. Девушка меж тем достала из прорези в оверкоте оранжевый шарик, сияющий, словно магический светильник, и раскрыла ладонь.
- Вот, что я ищу. Одна-две - мало, мне нужна полная нитка. Но в городе есть места, которые... - она на секунду приостановилась. - Слишком высоко или слишком глубоко, или просто рядом. К сожалению... но вы хотите помочь, здесь, в этом странном месте. Вы - рыцарь? Как при короле Артуре, только при этом... как его... Генрихе? Восьмом.
- Увы, мисс, рыцари короля Артура канули в Лету, - вздохнул Дик, улыбаясь, - и унесли с собой честь и подвиги. Но вы правы, я - рыцарь. Хоть привёл меня сюда отнюдь не рыцарский долг. Сколько всего должно быть бусин? И поправьте меня, вы знаете, где они находятся?
Пожалуй, рассчитывать на то, что девочка поможет, не приходилось. Если бы она знала - и могла найти эти бусины, то, должно быть, уже ушла туда, где дамы носили такую странную одежду.
- Всего их не бывает, - туманно ответил призрак и пожал плечами. - Если они оказываются рядом, то имеют дурную привычку срастаться с повышением накопительного потенциала. И тогда может случиться ой. С другой стороны, иногда одна бусина идёт за две, за три или даже... - она задумалась, покусывая бестелесный ноготь - Нет, пять, да без контролирующего устройства, пожалуй, уже точно - ой. Вместо города. И нет, милорд рыцарь, не знаю. Разве что... я чую, меня тянет в церковь, но в церковь я войти не могу. Даже здесь - слишком опасно. Можно я пожалуюсь, что этот город не очень дружелюбно настроен к путешественникам? Или это против правил приличия в данном пространстве-времени?
- Жалуйтесь, - пожал плечами Дик, - дамам можно всё. В церковь я могу войти, но... Их руками-то брать можно?
"Накопительный потенциал", "контролирующее устройство"... Звучало так, будто девушка говорила на странной, варварской латыни, и это - не упоминая, что Ричард не слишком понимал, о чем идет речь. Впрочем, возможный "ой" для Балсама выглядел заманчиво, хоть и заставлял сожалеть о его жителях. Госпоже город почти наверняка был бесполезен, ведь с сектой последнего дня Дик не смог бы ничего сделать. Люди есть люди.
- Конечно, - удивился призрак. - Это же бусы! Главное - не больше пяти одновременно. Понимаете, пока они в нитке - одна бусина касается только двух других. А вот так, россыпью - они для этого просто не предназначены. Честно говоря, до этого города я и не думала, что такое возможно. Потому что... - не договорив, девушка вскинула голову и скривилась. - Так. Они допели. Теперь чтение пророчеств пророка Исайи, и начнут расходиться. Я этот порядок уже наизусть выучила.
В ответ Дик пожал плечами. Бусины могла бы помочь найти эта крысиная вождица. Главное, чтобы у нее такое желание появилось. А вот слушать о грядущем великом Царстве не хотелось. Даже то, как эти мессианцы толковали весьма туманные сказки этого амосова сына, любопытства не вызывало.
- Значит, нам стоит уйти отсюда, - хмыкнул он. - А вам лучше вообще здесь не появляться, мисс Рита. Вряд ли эти фанатики порадуются призраку, пусть и такому очаровательному.
Призрак вздохнула.
- Hexenhammer утверждает, что девушки и мужчины могут быть освобождены от соблазнов инкубов и суккубов пятью способами, бла-бла-бла. Местные фана... религиозные люди считают, что лучше избавиться от причины вместе со следствием. Но я не могу уйти. К сожалению. Хотя и сама не очень понимаю, почему. Так что, наверное, уйти стоит вам, хотя бы на время. В последний раз, когда со мной кто-то говорил, и это заметили, они... - она замялась, - это было очень плохо, а вы мне нравитесь.
Пожалуй, что девушка была права. Фанатикам никогда не служили преградой ни рыцарство, ни знатность, ни принадлежность к древнему королевскому роду. Наоборот, всё это лишь усугубляло грехи. Дик вздохнул, в который раз вспомнив Кат, о которой тосковалось тем чаще, чем дольше была разлука. И кивнул призраку.
- Благодарю за лестные слова, мисс Рита. Где мне вас искать, если найдется хоть одна бусина?
- Если бы я выбирала, где могу быть, а где нет - разве стояла бы здесь? - удивилась Рита. - Где-то. Точно - в городе. Скорее - ближе к верхнему городу. Чем дальше от этого холма, тем почему-то тяжелее. Но идите же! На луну или лучше от луны, если это вам поможет, только берегитесь белых теней!
Речитатив, доносившийся из церкви, сменился ровным гулом голосов и деревянным стуком.
Дик кивнул, накидывая капюшон на голову и попросту отшатываясь в ближайшие кусты, как всегда делал на охоте, когда не хотел, чтобы его увидел королевский егерь. Что поделать, его лес граничил с монаршим, а у соседа олени, как известно, жирнее? К тому же, когда ты идешь неспешно, всем сразу становится ясно, что гуляешь, а не бежишь со свидания с призраком. Конечно, стоило полюбопытствовать, отчего необходимо опасаться белых теней, но сейчас приходилось принимать слова девушки на веру безо всяких объяснений. Прищурившись на луну, он развернулся и пошел в сторону таверны, стараясь шагать тихо. За спиной стукнули двери, смолкли и вновь вспыхнули голоса, злые, словно гудел осиный рой. Но затем их перекрыл низкий глубокий баритон. Звучал он неразборчивым речитативом, напоминая то ли молитву, то ли заклинание. А потом Дик услышал за спиной дробный топот сапожек с набойками по мостовой. Два ребёнка, явно из тех, кого родители приобщали к благости, пронеслись мимо, после чего одновременно приостановились и оглянулись. Дети - светловолосые мальчик и девочка, явно брат и сестра, - не моргая, смерили Дика взглядами серьёзных, почти чёрных глаз, словно только что заметили, а потом уже медленнее продолжили спуск. За руки они не держались, хотя и шли, словно приклеенные, касаясь плечами. Пришлось досадливо вздохнуть, мысленно выругаться и пойти медленнее, делая вид, что дети - не замечены, а вот луна - потрясающая. Для образа трубадура не хватало лютни, но на ней Дик играл лишь в детстве, а потом отец и вовсе пропил инструмент. Пожалуй, лучше было обойтись без неё, с такими-то умениями. Дети всё усложняли. Их не прирежешь в кустах, чтобы прикопать там же, они принципиальнее взрослых и зачастую - болтливее. И визжат громко. И госпожа такой способ решения проблем вряд ли одобрит. Ибо убийства маленького лазутчика на войне и просто потому, что мешают сектанты - разные вещи.
На мгновение Дик представил, как славно было бы решить проблемы одним махом - заложив дверь церкви и спалив её, вместе со всеми собравшимися - и снова вздохнул. Этого бы уже не одобрил лорд, ибо как бы ни был Балсам обособлен, но такие вести просочатся и в остальной мир, а связать такое деяние с Диком, что чихнуть. Престижем это называли французы, репутацией - итальянцы, и о них тоже приходилось помнить, будучи лейтенантом на службе у древней богини. Дети между тем ещё больше замедлили шаг, словно издеваясь. А затем девочка оглянулась. Губы её скривились, и по улочке пролетел даже не шёпот, а тень его.
- Камог. Й-йэ-э... Ш-шаб...

Мальчик подхватил её под руку и потащил в сторону, в один из отнорков, которые вели вниз, к городской стене. В ту сторону, где за резкими тучами сияла огромная налитая светом луна.
Были ли в богосопасаемой Англии города и веси без культистов? Дик вздохнул, понимая, что идти следом за мелкими поганцами сейчас нельзя - заметили. Но направление, на всякий случай, запомнил. После. Завтра. Когда-нибудь - потому что в счастливое прощание с Балсмом уже не верилось. Но - не сегодня. Ему еще предстояла утренняя месса, которую он ненавидел. Но спокойно добраться до таверны и тёплой постели, кажется, было не суждено. В направлении противоположном тому, куда ушли юные культисты, из боковой улочки, зажатой с обоих сторон двухэтажными жёлтыми домами, раздалось пыхтение, потом крик боли и приглушённая ругань испитым мужским голосом. Голос раскатывался по улицам, но, кажется, никому не было до происходящего никакого дела. Не хлопали ставни, не ругались жители, требуя заткнуться, не свистела стража. За глазами погорячело намеком скорой боли, потяжелело мигренью. Запахло тяжелой сиренью и еще какой-то едкой гадостью. Дик вздохнул, понимая, что Балсам начинает его раздражать сродни Клариссе. Проклятое отцовское наследство, отголосок его безумия! Оно просыпалось от усталости, разочарований, призывало к ярости и бешенству. Вот и сейчас, когда Дику не хотелось идти и выяснять, что там произошло, на помощь ему охотно пришел этот бес, поселившийся в голове после того, как отец ударил Ричарда так сильно, что потемнело в глазах, а край стола радушно принял в свои твердые объятия.
Прислонившись к прохладному камню стены лбом, закрыв глаза и глубоко дыша, Дик простоял пару минут, пытаясь загнать боль в тёмные недра, откуда она всплыла. Ну что ему до криков и ругани? Он не констебль, не стражник, да и Балсам - не ленный город. Зачем совать свой нос везде и повсюду, даже зная, что оно может пригодиться? Быть может, стоит разбудить Хизер - и сбежать из городка, дать себе короткий отдых перед тем, как признать слабость, трусость и лень, глядя в глаза госпожи? Только сейчас Дик понял, как чертовски он устал. Как хочется ему просто-напросто устроиться в тишине бибилиотеки, с книгой в руках, думая лишь о перепетиях судьбы, постигших героев этой книги. Но вместо этого он откачнулся от спасительной стены и побрел туда, где голосил этот пьяница.
Тридцать шагов по улочке, завернуть за угол. И в этот миг под ноги бросилось что-то светлое, жуткое, низкое, словно паук. И двигалось оно так же - быстро, не теряя равновесия, тварь метнулась в сторону, оббежала Дика по дуге и, не успел он рассмотреть подробнее, унеслась вверх. А с испятнанного красным снега, ругаясь, поднимался вдоль стены бородатый и волосатый мужчина, замотанный в такое количество тряпья, что фигуру угадать было невозможно.
- Ну, спасибо, мистер! Сэр! - он присмотрелся, подслеповато моргая. - Милорд! Аккурат бы сожрали, если б вы не подошли. По гроб, значит, обязан. А звать-то меня Сивым Хэнскомом.
"Да пусть бы и сожрали!"
Дьявол, из-за нищего пьянчуги потрачено драгоценное время на сон! Дик надменно кивнул, уже с трудом подавляя раздражение, алой болью полыхающее в затылке.
- Что это за чертовщина была?
- Да херни, милорд, - просветил нищий и смачно сморкнулся в снег. - Завелись тут. Месяца два как. Бледные, как не знаю что. Девок ночных резали, так те теперь и носу не кажут, а нам как быть? Хотя, Сизый говорил, как одна такая в окно лезла, а этаж-то третий был. Сталбыть, уже и дома плохо. Ну да, конечно, - он почесал зад, - Сизый-т он пьянь известная, да и не приврёт - день, почитайте, зря. Ну да что мы тут лясы точим на холоде, милорд? Если не брезгуете, так подвал недалеко, и выпить найдём! А в компании-то ить веселее.
Разнообразием прозвищ эти пьянчуги, кажется, не отличались. Сизый, Сивый... Снова накатила злость - нищий держался неподобающе вольно, и руки сами сжались в кулаки. Слишком сложно было Дику держать себя в руках, не отпихнуть ногой, не процедить сквозь зубы: "Как говоришь, холоп?" С трудом уговорив себя, что недостойно лорда пачкать сапоги об этого смерда, он вздохнул, решительно помотал головой и бросил своему нищему собеседнику соверен. К тому же, если твари лезли в окна... В таверне спала в одиночестве Хизер и вполне возможно, что к ней уже подбирались.
- Что говорят среди ваших? Откуда они? На что похожи?
- А на всё сразу и похожи, - охотно поделился Сивый, ловко ловя монету. - Благодарствую, ото всей, значит, христианской души! Вот тута словно паук какой, а Серый вообще непонятную херь видел, с клешнями. Ими-то, значит, ему пальцы и поотрывало, да и лапы пообкусывало. Крови нахлестало - жуть, а оно, значит, морду в лужу - и пьёт. А некоторые и вовсе на двух лапах ходят. Вот разве летающих пока что не было, хотя вот мыши что-то повсюду. Небось, в замке-то тепло, проснулись, как и не зима вовсе. Ну эти хоть людей не рвут. Покамест. Хотя летают так, словно, знаете, присматриваются. Ну а что говорят, да откуда... - нищий понизил голос и шагнул ближе. Вблизи от него пахло ещё хуже. - люди, милорд, пропадают, может, слышали? Поговаривают, что эти, значит, их и утаскивают, а я думаю, это души тех самых, пропавших. Выходят, значит, и грызут. Из злобы да зависти к живым. Потому что ну кровь-то, священники бают, самая душа и есть. Вот они и тянутся, вернуться, значит, хотят, хоть чужой жизнью, хоть как.
В наступившей тишине, словно подчёркивая его слова, по черепичному скату над их головами что-то проскрежетало.
"Теперь еще и Серый..."

- Прямо при людях кровь пило? Не боялось? - Хмуро осведомился Дик, отчаянно сожалея, что в Балсаме, кажется, михаилитов отродясь не видели. - Люди, говоришь, пропадают?
Констеблей, похоже, тоже здесь не бывало. А тот, что имелся, явно не спешил заинтересоваться делами городка, да и стражу Дик видел только на воротах. Зачем, ну зачем ему это было нужно? Ведь он не законник, не спаситель мира, христианскими добродетелями никогда не блистал, да и город ему не принадлежал! В этот раз в руки бродяги полетела серебрушка. Разбрасываться золотом не годилось, еще нужно было откармливать Хизер.
- А и пропадают, - ловя монету, нищий тяжело вздохнул и опасливо глянул вверх, хотя шум прокатился и стих. - Седого вот уже неделю как не видел. Дурной он был, да гордый. В толпе ему, значит, неприятно, нос воротил, свою лёжку устроил на окраине, под стеной самой. Ну, в арке, знаете? Но кажинный день, значит, ходил, милостыню просил у добрых людей. Ему хорошо давали-то, потому что калека, и выглядел-т подростком. Не то, что я... вот вы, милорд, добрый, благочестивый, сразу видать, все бы такими щедрыми были! Глядишь, и грехов в мире поменьше б стало. Ну да о чём я... а, ещё, значит, ночные бабочки жаловались. Тоже кого-то не досчитались, из молоденьких. Можа одной, можа и двух. Запамятовал. Но к девкам-то оно, кажись, шибче пристаёт.
"Добрый" и особенно "благочестивый" Дик хмыкнул, одаряя Сивого еще одной монетой. Кажется, нужно было поспешить к Хи.

Мыслей не было: слишком болела голова, чтобы думать о судьбе и странностях Балсама. Против воли, вопреки всякому желанию в памяти мельтешили то девочка-призрак, то странная белёсая тварь, то почему-то аптекарь-алхимик. Боль наливалась тяжестью, тянула затылок и мрачной, невеселой каруселью кружила мир вокруг. И хотелось бежать отсюда, исчезнуть, было уже почти наплевать, что придётся держать ответ перед госпожой. Но, всё же, запятнать себя трусостью, нет - неспособностью сдержать слово, выполнить приказ, Дик пока еще не мог. Ещё держал самого себя железной хваткой, заставляя быть верным клятвам, пока способен был справиться с яростью, которую побуждала боль. А значит, шел в таверну к Хизер, которая - и сейчас это понималось отчетливо - была ему не нужна. Совсем. Обуза, лишний рот, шлюха... Не сошел ли он с ума, пожалев её, ведь никогда и никого не жалел, кроме себя и детей? Дорожка поплыла рябью, летней рекой, мир перекувырнулся, будто уличный акробат, и Дик поспешно прислонился к стене какого-то домика, а может быть - лавки. С тех пор как возмужал, боролся Ричард с отцовым наследием - и оно побеждало, овладевало разумом. Нельзя просто так отбросить воспитание, забыть, как отец вкладывал в руки плеть и указывал на слуг, на сестру. Нельзя простить себе то ожесточение, с каким была повешена собака, и то удовольствие от предсмертных хрипов чтимого батюшки, когда тот сгорал в огне черной оспы. Можно лишь пытаться удержаться в рассудке, быть верным себе, своим обязательствам, своему слову. И - мечтать: о Кат, об уюте и очаге, о битвах и славе. А если он и недобр был к кому-то, то наплевать. Добрее и жалостливее Дик не станет, но спокойствие однажды обретет.
Волосатый владелец таверны сидел в кресле у окна, глядя через стекло в небо, где из-за шпиля ратуши выглядывала полная луна. В оранжевых отблесках догорающего камина мужчина казался старше, не таким угрюмым, а просто - усталым. Когда Дик пошёл, он вскинул голову, и повернулся, хоть хорошо смазанные петли не издали ни звука. При виде гостя он тихо хмыкнул и снова уставился в окно.
- В опасное время бродите.
Это Дик уже понял. Доставучие, ревнивые юнцы, сектанты, призраки и херни, которые нападают на людей, о благополучии времени не говорили. Наоборот, вопияли о благоразумии и призывали ночами спать. Но, увы, мигрень уже вступала в свои права, а значит, что ближайшие ночи спать не пришлось бы.
- Заметил. Впрочем, и вы не спите, мастер трактирщик.
Тот кивнул, не отводя взгляда от шпилей.
- Я жду.
За коротким ответом последовала тишина, тут же разорванная звуками шагов, довольными смешками и прощальными благословениями - видимо, прихожане возвращались по домам, и, казалось, встреча с призраком их не огорчила. Даже наоборот. Когда прохожие разошлись, трактирщик неожиданно заговорил снова.
- Иногда бывает так, что остаётся только ждать. Пока она спустится снова.
Дик замялся. Бестактно было бы спрашивать, почему трактирщика так беспокоит луна, зачем ждёт, когда она спустится, но очень хотелось. Еще одна странность Балсама или просто горькая судьба? Но, всё же, он удержался, лишь вздохнул сочувственно. И пошел наверх, в комнатку, где спала Хизер.

Хизер мирно спала, забравшись с ногами в кресло у окна и закутавшись в одеяло. Камин едва мерцал углями, но прохладный воздух пах мазями, отчего-то сиренью и ещё чем-то терпко-травяным. Источник последнего запаха обнаружился тут же, над камином. На странной распорке, под которой горел толстый огарок, стояла глинаная кружка с отваром. Мелисса, валериана, что-то ещё, чего Дик не узнавал. Рядом лежал прикрытый салфеткой кусок мясного пирога. Досадливо хмыкнув, ведь когда он уходил, девушка спала, Ричард подошел к ней, осторожно поднимая на руки. Просыпаться ей лучше было в кровати, иначе на утро будет болеть спина, и без того натруженная седлом.
Она была очень легкой и теплой, во сне - красивой, даже прекрасной. Но - не волновала, как не взбудоражила бы кровь Эмма. Или - дочь. Белокурая, голубоглазая Диана-охотница подарила бы ему дочь. Наследник у него уже был, и, должно быть, младший Ричард называл теперь старшего лорда Бойда милордом отцом, но дочь... Дик вздохнул, опуская Хизер на её кровать. Что толку мечтать о Кат, если женат, а собственная гордость мешает уехать из Балсама?
Хи не проснулась, устав от суматошного дня и ожидания, а Ричард - почему-то о себе иногда думалось именно, как о Ричарде - поправил ей подушку, прежде чем тихо раздеться и рухнуть на свою постель. Завтра следовало одеться победнее, ибо скромность - добродетель, а страдальческое выражение лица сошло бы за молитвенное.

Всё еще предположительно 22 февраля.

Под тёплым солнцем площадь выглядела очень уютной и почти праздничной. Даже гаргульи на фронтонах, казалось, улыбаются, а вовсе не скалятся злобно и неприятно, а уж церковь сияла белыми стенами так, как и подобало храму божию. В парке же свистели и перепискивались птицы, а жители стягивались к мессе, держа за руки нарядных и очень серьёзных детей, переговариваясь негромко, чтобы не нарушать торжественности. Там, где Дик ночью беседовал с призраком, поток, не замедляя шага, аккуратно раздваивался, словно ручей перед камнем. Внутри большой, шага в четыре пентаграммы мостовая была выжжене так, будто здесь ночь трудились королевские огненные маги. За пределами круга иней выглядел нетронутым, но внутри камни потрескались, а часть даже лопнула. И это добавляло к головной боли яркости. К злости - пока на самого себя - тоже. Какого дьявола?! То есть, чем им вообще помешала эта девочка-призрак, если она, в отличие от своих сотоварищей по всей Англии, даже не пакостит? Не пугает, не гремит цепями... Или что там положено делать призракам? Для чего вот это всё?! Неужели такая кровожадность приличествует добрым христианам? Впрочем, кажется, христиане не были такими уж добрыми... И Хи тоже!
Всю ночь Дика бесил запах отвара и мясного пирога, а утром зеркало отразило какого-то мрачного, бледного упыря с синими кругами под глазами и рыжеватой щетиной, которую еще и пришлось брить. Пара порезов настроение, ожидаемо, не улучшили, и потому Хизер оказалась виновата во всём, благо, что в отличие от Клариссы не молилась под руку.
- Буди меня на мессе, - сухо обратился он к девушке, морщась от укола вины, отозвавшегося вспышкой боли в виске, - никогда не мог их слушать.
Запястья тоже были забинтованы туго, повязки давили, их хотелось сорвать... И снова - какого черта?! Да, он илот, служит богине - и хочет гордиться этим! Пусть, мать их, завидуют! Христос, небось, не спустится с небес, когда кому-то из них придется биться с оборотнем! Впрочем, благоразумие нашептывало, что больше пользы своей госпоже Дик принесет живым, не сожженным на костре за то, что большинство считает ересью.
Хизер, взглянув на него, только кивнула.

Изнутри церковь выглядела на удивление обычно. Почти. Простые, лишённые украшений колонны подпирали стены, разносился слабый запах ладана, столь любимый Клариссой. Три ряда скамей тёмного дерева смотрели на алтарь, укрытый почему-то серебряной парчой без камней. Простым выглядел и кубок - скорее низкая чаша - для причастия. Но по-настоящему необычными были стены. Едва ли во многих церквах Англии вешали в качестве украшений гербы местной и, видимо, заезжей знати. Менее странно выглядел пол, частично выложенный из погребальных плит, уже порядком истёртых. Грешники упорно считали, что если по ним топчутся христиане, это снимает часть грехов. Возможно они даже были правы.
Когда поток прихожан иссяк, и служка закрыл тяжёлые двери, оказалось, что жители Балсама были вовсе не так уж богобоязнены. Заполнились полностью только скамьи в центре зала, боковые же оставались пусты. Но знакомых Дик всё равно заметил: сидел в первых рядах и торговец с женой, привели и двух детей, на которых он наткнулся ночью. В отличие от самого Дика, и мальчик, и аккуратная девочка в сером платье выглядели отлично выспавшимися. Служанка из трактира тоже проскользнула в дверь одной из последних и скромно устроилась на задней скамье.
- Тебе еще придется запомнить ту женщину с полным купцом, в первых рядах, - прошептал Дик на ухо Хи, помогая сесть на скамейку. Юбок у неё было больше, чем у Клариссы, а потому садиться ей было бы плохо. - После скажу, зачем. И... прости. Я не хотел тебя огорчать.
От этого смирения, просьбы о прощении голова заболела еще пуще, потемнело в глазах. Стать гладью было непросто, а человеком - и вовсе невозможно, если отродясь им не был.
Казалось, Хи хочет что-то ответить, но тут орган наверху, за спинами, вздохнул - и показалось, что церковь вздохнула вместе с ним. От шипения, или от гуляющего по полу холодного ветерка, пробрала дрожь. Но музыки не последовало. Просто вдох - и выдох. А затем заговорил священник - высокий коротко стриженый мужчина со светлыми глазами, в которых сливались солнце и морская зелень. Говорил он негромко, но белёные своды подхватывали голос и разносили по церкви так, словно священник стоял за плечом.
- На тайной вечере Спаситель омыл ноги учинекам своим. Подал пример истинного смирения, любви, какие должны были стать примером людям. Любовь же пронизывает вино, которая суть кровь, хлеб, который суть плоть. И принимая вино и хлеб, мы принимаем жертву Христа во имя наше - это известно каждому, даже закоренелым язычникам. И всё же, - он задумчиво обвёл пальцем по краю кубка. - Один из апостолов предал Иисуса. Один отрёкся от него. Остальные остались верны, и это могло бы значить, что среди людей лишь две паршивые овцы на дюжину. Много ли? Мало? Почему же, - голос его окреп, заполняя нефы, - столь многие забывают лицо Христа через минуту после того, как выпьют крови его, впитают плоть его?
"Потому что никогда его и не видели, а кровь - это лишь вино, облатка - лишь хлеб". Должно быть, негоже было так думать мужу верующей жены. Как сияли глаза Риссы, когда она слушала отца Мартина! С каким трепетом она подходила к причастию! Но Дику думать о благостях веры тогда думать было некогда, а сейчас - не хотелось. Спать - хотелось, тишины и темноты - тоже, а вот делать вид, что проникся и возгорелся - нет. Но приходилось, молитвенно опустив голову и сложив руки на коленях, совсем, как в детстве, когда они с братьями исхитрялись так даже проказить.
- Не будь духом твоим поспешен на гнев, потому что гнев гнездится в сердце глупых. Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи. Так говорит Господь, и мы покорны слову Его, - продолжал священник, и голос его помягчел. - Убивайте без гнева, жгите без ненависти, с любовью отправляйте души на встречу с Творцом. Потому что испытания, что посылает Господь - испытания не только тела, а души. Тело - ничто. Тело - лишь сосуд с божьей благодатью, и, буде так, что отяжелеет душа, опустится благодать на самое донышко - сосуд надобно встряхнуть, - он сжал руку в кулак, потом расправил и поднёс к свечам. Накрыл, не касаясь, три огонька, и по церкви поплыл сладковатый запах. Священник же всё говорил. На лбу его выступили крупные капли пота, но голос не дрожал. Не дрожала и рука.
А на скамьях распускались огоньки - маленькие, почти незаметные, но - перед каждым.
- Не наведу на тебя ни одной из болезней, которые навел Я на Египет, ибо Я Господь, целитель твой.
Уничтожение во имя любви? Вера, вывернутая наизнанку? Дик изумленно закусил губу, но боли не почувствовал, лишь солоноватый привкус крови. Зеркало ему сейчас только помешало бы, ввело в то странное, полуобморочное состояние, когда он видел - не видя, когда становился похож на Эмму пониманием.
"Три, четыре, семь, шесть, восемь,
Не увидеть тебе осень.
Зря меня ты огорчал,
Избегай-ка ты зеркал..."

Считалочка не помогала, была монотонной, как и проповедь. Зато злость, алая, ярая - бодрила. Помогала встряхнуться. Кой дьявол завладел этим чёртовым городом? И... почему так? Для чего внушать этим одурманенным, что убийство - это хорошо? Будь Дик верным подданным, то непременно предположил бы, что здесь зреет заговор против короля, воспитываются ассасины, способные во имя сомнительного блага встряхивания сосуда тела убить монарха. Но... Балсам казался настолько вне Англии, что подобное казалось нелепым. На всякий случай ущипнув себя за ухо, он продолжил слушать.
- Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи, - продолжал, меж тем, пастырь. - Лучше блюдо зелени, и при нём любовь, нежели откормленный бык, и при нём ненависть. Ибо это то, что повергает любовь ниц, втаптывает в грязь. И лишь огонь! Господень огнь и пламя милостью Его очищает от скверны. Могу ли я быть чистым с весами неверными и с обманчивыми гирями в суме? Сыны человеческие – только суета; сыны мужей – ложь; если положить их на весы, все они вместе легче пустоты. Но Кровь Иисуса Христа, Сына Его, очищает нас от всякого греха. Она в Нем - она в нас, ибо по образу и подобию сотворены! Душа биёт и стенает в узилище плоти. Вы слышите? Слышите? Услышьте её вопль, освободите её - и сие назовём благом. Сие назовём Любовью!
Огоньки разгорались всё ярче, точно лизали не плоть человека, а воистину пожирали душу. Но не было ни вскриков боли, ни страданий на лицах. Лишь умиротворение, настолько страшное, что глаза казались пустыми. Хизер тоже спокойно держала руку в огне - и внимала. Лишь девочка, оглянувшись, смотрела на Дика долго, не мигая. И оскалилась.
"Дьявольщина..."
Жуткое ощущение, когда какая-то часть тебя не слушается тебя же. И ты видишь вместо нормальной мессы, которая идет где-то там, за зеркалом, вот это безумие. Страшное, чертовское безумие! Дик мало знал Хизер, но то, что знал... Не могла Хи, познавшая боль и только начинающая жить, сидеть вот так! Но и выбираться из бреда он еще не умел. И если не помогали ни прокушенная губа, ни щипание руки, то оставалось только принять это, пропустить через себя. Осознать, наконец! Говорит же пастырь всё это для чего-то? Впрочем, с постулатами его Дик всё равно не согласился бы. Ненависть, конечно, возбуждает раздоры, но вот бороться с этим убийством или даже самоубийством...
"Уныло, на мой вкус."
Но вера, как известно, давалась человеку не для веселья.
- Не понимаю. Я ведь сделала правильный отвар. Из старых трав, с мёдом, который лечит и тело, и дух. Знаешь, шлюхи в этом хорошо понимают - те, что выжили. Но ты к нему не притронулся, словно то чудовище, что сидит внутри и хочет выть на луну...
Голос звучал мягко, сквозил болью, хоть губы Хизер не шевелились, а пальцы бережно листали молитвенник, словно лаская дорогую белую бумагу без единой буквы. Дик не помнил, когда книги появились на полочках скамеек. А со всех сторон накатывало другое, разное, неслышимое.
- Капкан в подвале. Да. И перед окном тоже. Я поймаю этих ублюдков, чем бы они ни были. Ласточка моя, золотце. Ты же понимаешь, что я любя...
- Господи, подай мне знак!..
- Как она прекрасна. Эта кожа, это тело. Мадонна. Оставить навеки такой, ведь ты знаешь, я...
- И сойдутся звёзды, что светят в доме Р'леха, что светят везде, и займут положение ключа. Мы не понимаем, мы не поймём, мы не любим, мы лишь чувствуем тяжесть неба и лёгкость воды. Поймите!..
- Нужно купить яблок. Яблоки - они завсегда в Лондоне хорошо, понимать надо...
- Они придут. Сегодня, завтра... папа, пожалуйста, пойми, они...
- А без контролирующего устройства всё равно будет - ой, - чётко вклинился голос призрака, и церковь застыла на полувздохе. Даже пылинки в луче зелёного света из витража, передумала опускаться в трещину между досками на полу перед алтарём. Только священник, убрав, наконец, руку, на которой не было и следа ожогов, взглянул на Дика.
- Будем внимательны друг ко другу, поощряя к любви и добрым делам. Слушаете ли вы, милорд?
- Пребываю в том, чему научен и что мне вверено, зная, кем научен, - ошарашенно ответил Дик словами апостола Павла, судорожно цепляясь... Ни за что не цепляясь, кажется. Потому что под пальцами был плотный воздух, а сам Ричард, как и большинство здесь, не понимал ничего. Лишь то, что их мысли будто пробили дыру в голове, и теперь туда заглядывали и звезды, и ласточки, и навязчиво крутилось это "контролирующее устройство", и яблоки. Зеленые. Терпко пахнущие осенью. Их почему-то было особо много. Так много, что Дик не выдержал, погружаясь в спасительную тьму забытья... и тут же почувствовал, как в рёбра упёрся острый - явно недокормленный - локоть Хи. Заодно оказалось, что девушка умеет если не чревовещать, но уж точно шептать, почти не шевеля губами.
- Очнитесь, милорд брат! Сколько можно на эту щель смотреть! Уже почти неприли...
- Ступайте с миром и да благословит вас Господь, - священник, завершая проповедь, широко перекрестил паству, и люди, вздыхая, зашевелились, заскрипели скамьями.
- Больно, - рассеянно пожаловался Дик, с трудом отводя взгляд от... чего-то. Щели? В глазах еще плавал туман и церковь казалась окутанной маревом наподобие тех, что видят путники в пустынях. - Когда уедем отсюда, буду кормить тебя рыбой. Не локоть, а пика какая-то!
К причастию подходить он не спешил, алкая свежего воздуха. Быть Зеркалом оказалось сложнее, чем осознавалось.

Записки он приготовил еще с вечера. Точнее, придумал текст, засыпая, а сейчас его нужно было повторить для Хизер, удостовериться, что она запомнила, выделить немного золота, чтоб купила себе пирожок или пряник ("Чёртов острый локоть!") - и отправить. К Джоанне - крысиной королеве и девушке с виуэлой. С просьбой найти его, Дика, для разговора, обещанием не навредить и уверениями в почтении. И после того, как Хи ушла, отправиться бесцельно блуждать по улицам Балсама, из которого хотелось сбежать все больше вопреки гордости. На лавку, вывкеской у которой служила кукла, он наткнулся случайно - свернул на узкую улочку, прошел совсем чуть вперед - и остановился у двери, чтобы без раздумий толкнуть ее и войти. Внутри оказалось чисто, светло, а куклы, расставленные по полкам были прекрасны. Хоть и навевали жуть. Точнее, были жуткими, но прекрасными. Или наоборот.
Запутавшись в казуистике, Дик вздохнул, без интереса оглядывая игрушки. Слишком мало у него было детства, чтобы оценить этих... тварей? Слово пришло на ум само, заставив устыдиться. Всего-то куклы, потеха для детей... Но казалось - что твари. Страшные, подкроватные монстры, которых так боялся сын Ричард и которых пришлось бить кочергой. Кочерга порой помогала ото всего: от монстров, от золы в камине, от набожности Клариссы и ее страсти отдавать деньги на благо церкви. Дик будто воочию увидел её - витую, кованую, украшенную шишечками, ощутил тяжесть в руке, отбросил в сторону с грохотом - и сосредоточился на паре, кажется, матери и дочери. Кукольная дочь уложила голову на колени кукольной же матери и обе глядели на него страшным остановившимся взглядом. Понимая, что пожалеет об этом, Ричард выдохнул, пытаясь заглянуть в собственное зеркало, увидеть суть лавки.
Видения обрушились калейдоскопом. Здание лавки было новым - едва ли пятидесяти лет с того часа, когда зодчий из Гейдельберга положил первый камень и вбил поглубже в землю. И всё же стены впитали столько чувств, столько любви, гордости, тоски и, главное, боли - столько боли!..
Очнулся Дик оттого, что кто-то осторожно хлопал его по щекам. Не без труда разлепив глаза, он увидел плотно сбитого мужчину лет сорока, с чёрными, но уже подёрнутыми сединой волосами. Увидев, что Дик очнулся, мужчина испустил вздох облегчения, хотя выражение лица оставалось встревоженным и словно бы виноватым.
- Ох, вы очнулись, милорд. Простите меня. Должно быть, пол скользкий. Вот ведь наносят порой воды с улицы, и убирать не успеваешь. Вы целы? Я могу послать за лекарем.
- Нет. Да, цел, благодарю вас. Простите. Это... Я, должно быть... Скажите, а кому здесь так больно?
Как и всегда, отражение заставляло говорить прямо, без околичностей - и Дик поморщился. Впрочем, списать это можно было и на то, что под правой рукой что-то кололось. Падая, он сбил статуэтку, странного фарфорового паука-собаку, от которого уцелели лишь морда с шестью глазами и часть лапок. Острый осколок порезал ладонь, из которой сочилась кровь. И было... страшно. Очень страшно, будто болел сам Дик, умирал этой болью вместе с... кем-то.
Мужчина отпрянул, как от змеи. Рука его дёрнулась вверх, словно он пытался перекреститься, но так и замерла у груди, стиснула тёплый, толстой ткани оверкот.
- О чём вы, господин? Худо вам?
- Уже нет. Я о том, кто здесь умирает, умер и... теперь ему больно.
Или наоборот. Больно, потому что умирает. Дик поднялся на ноги, стряхивая с себя осколки и фарфоровую крошку, зажимая платком порез. Эмма, должно быть, точно сказала бы, жив ли этот болящий. И Эммы в таком вот городишке не хватало, без неё не было... света? Пути? Впрочем, вряд ли Фламберг отпустил бы её ради того, чтобы помочь брату. Вряд ли она захотела бы это сама.
- Вы мистик, господин? Из тех, что видят невидимое? - кукольник смотрел ещё испуганно, но уже успокаивался, и голос звучал серьёзно, без дрожи.
- Отчасти, мастер. Чтобы понять эту боль, не надо видеть невидимое. Она... бесконечна. И, кажется, утихнет лишь с упокоением.
Ноги дрожали, но к голосу, наконец, вернулись прежние холодность и надменность, за которыми пришлось спрятать и чужую боль, и своё беспокойство, желание бежать далеко... Подальше от этой лавки и Балсама.
- Боль... вы где-то услышали. И теперь издеваетесь, - в голосе мастера звучала злость, но нарочитая, словно он сам в неё не верил. По крайней мере, отражалась она именно такой. - Услышали про Эльзу, и... и пришли. Что я вам сделал? Зачем напоминать о той, кого давно отпели и укрыли под землёй?
- Значит, её зовут Эльза... Это она так страдает? Или, - осенило Дика, - вы считаете, что спасли её? Ох, мастер, но кто тогда издевается?!
Жестоко? Пусть! Дику, кажется, было наплевать на то, что чувствовал мастер. Если эта болящая Эльза была ключиком к выходу из Балсама, то Ричард был готов сам прекратить её страдания.
- Я считаю?.. Что вы понимаете?! - вот теперь кукольник разозлился всерьёз, до алых пятен на щеках. - Спас? Нет! Я и себя-то спасти не могу, а уж её-то!.. Ох...
Дик досадливо закатил глаза. Дьяволов город и его сумасшедшие жители! Не хотел бы он когда-либо стать законником... или градоуправителем. По сто раз за день говорить вот с такими... И, к слову, херь, кусавшая Сивого... Пресного?.. Бродягу... была похожа вот на этого разбитого паукопса. Пошевелив осколки носком сапога, Ричард хмыкнул и глянул на кукольника.
- Это они жрут нищих и шлюх, да? Ваши куклы? Зачем? Неужели вы заключили свою дочь в одну из них и теперь вынуждены питать чужой жизнью? Ведь кровь - суть душа. Ну же, мастер, я не собираюсь сдавать вас властям или церкви. Напротив, чтобы распрощаться с этим чертовым городом, мне необходимо вам помочь.
"И не только вам."
Кукольник тяжело вздохнул и прислонился к стойке.
- Вы всё-таки не понимаете. Я уже ничего не делаю, не могу сделать, только искать способ, ритуал. Уже почти нашёл, но они...
Дверь стукнула, и в лавку вошли женщина с мальчиком, который тут же восторженно метнулся к полке, удостоив Дика только удивлённым взглядом, словно не ожидал увидеть здесь взрослого рыцаря.
- Ух ты! Хочу вот это, с клыками!
Кукла, на которую он указывал, действительно скалилась знатно, не хуже иной нежити. Плоский лоб, щёки в складках, глубоко запавшие глазки делали её похожей ещё и на какую-то нечисть. Причём не христианскую.
- Ух ты, у неё ещё и лапки двигаются!
Миловидная женщина присела в книксене, здороваясь с мастером. Тот, извиняющеся посмотрев на Дика, повернулся к клиентке.
- Здоровская кукла, верно?
Если куклы жрали людей, то ребенок им был легкой закуской. Дик улыбнулся мальчику и расстегнул пояс, чтобы снять кинжал.
- Но она, увы, дорога мастеру. Как и все тут. Хочешь, я подарю тебе кинжал? Мне его вручил сам король за победу на турнире. А ты... не будешь никогда покупать тут игрушки. Мастеру больно с ними расставаться.
Клинок, разумеется, был не тот. Награда за победу, должно быть, висела теперь на поясе Дакра. Но и этот, попроще, был нарядным, украшенным резьбой по рукояти. Мечта любого мальчишки. По крайней мере, сыновья за него отказались бы ото всех игрушек на свете.
- Ого! - мальчишка отвлёкся от полок сразу, потянулся к оружию, но осёкся, поймав жест матери.

Женщина, зардевшись, покачала головой.
- Простите, милорд, но это ведь слишком дорогой подарок, а мы совсем не знакомы, и вы... я... мы, наверное, пойдём.
- Идите, - великодушно разрешил Дик, всучая мальчику пряжку с пояса. Если уж мать не дозволяет кинжал, то хотя бы настоящая рыцарская пряжка сошла бы мальцу за сокровище.
- Это просто куклы, - заметил мастер, когда посетители, оглядываясь - женщина с испугом, мальчик с восторгом и благодарностью - исчезли за дверью. - И хорошие притом. Ещё из старых запасов. Мои куклы никого не жрут, милорд?..
- Вы снова уводите разговор в дебри казуистики, мастер. Вы говорили, что почти нашли способ-ритуал... чего? Точнее, для чего?
Пожалуй, стоило бы запереть дверь, чтобы в нее не входили посетители, не отвлекали от столь содержательной беседы, когда один зол и спешит, а другой - упорствует и увиливает.
- Для того, чтобы всё исправить, - как нечто само собой разумеещееся ответил Ганс Шефер, пошарил под стойкой и достал бутылку тёмного стекла, от которого отчётливо пахло бренди. Не самым хорошим. - Будете?
- Нет. Исправить - что? Мастер, говорите толком.
"Или у меня сейчас посыпется черепица." Когда Дик начинал говорить вот так - быстро, отрывисто, Рисса принималась молиться и плакать в предвкушении кнута. Счастье, что дети его, всё же, не боялись. Иначе детство у них было бы, как у него самого: несчастливое, страшное, голодное.
Шефер сделал глоток, потом ещё, и только после этого заговорил - медленно и разборчиво.
- Ни в одну из этих, - он махнул бутылкой, - я дочь не заключал. Я выстроил новое тело, идеальное, которое никогда не будет так болеть, - ещё глоток, больше. - Знаете, ни один хвалёный целитель не смог даже сказать, что не так. А священники советовали молиться. Ни один волос... ну я и решил, что если что-то происходит, то, значит, с Божьего соизволения. Я создал тело. Я провёл ритуал - с её согласия, слышите?! - и сначала казалось, что всё хорошо. Сначала... я думал, душа просто привыкает к новому сосуду. Ведь главное - душа, правильно? Не тело?
Михаилиты, упокаивающие и тела без душ, и души без тел, с таким постулатом бы не согласились. Дик с ним не согласился тоже, тем паче, что душа эта страдала. Но в ответ лишь хмыкнул.
- Она даже начала помогать в мастерской. - Продолжил мастер. - Раньше-то, знаете, только представления вместе давали, да ещё по-мелочи помочь тут и там. Играла она, и пела, заслушаешься. Перестала, хоть я и сделал пальцы мягкими - чтобы могла на дудке играть и... прочее всё. Как отрезало. Говорила - не хочется. А вот с печью да столом рабочим только дай повозиться. А я, дурак старый, и радовался. Наследников-то Господь не дал, дело оставить некому было, а тут - мастер ещё и получше меня растёт. Я-то, понимаете, снаружи делаю, по планам да рассчётам, а она словно на глаз отмеряет - и всё одно материал оживает. Ну и Эльза моя - оживала тоже, светилась вся. Это потом я понял... да поздно.
- Ничего не может быть поздно, мастер. Особенно, если это касается детей.
Дик оперся плечом о косяк двери, вздохнув. Эту простую истину он понял давно, когда чтимый батюшка явился домой с черной оспой, а у Риссы на руках был маленький Ричард. Да и Эмма... Странно, что Ричард только сейчас понял - сострадать он умел уже тогда. Жалеть - тоже. Даже любить. Жестоко, через ненависть и злобу, но... Наверное, он не был так жесток к своей семье, как этот мастер-кукольник. Потому что умел отпускать.
- Особенно, если это касается детской боли, мастер Шефер. Так вышло, что меня и мою сестру одарили проклятьем понимать. Ей больно. А остаткам светлого в душе - еще и мерзко, кажется. И хочется жить, не спорю, но... Они ведь убивают людей.
Кукольник скривился и припал к бутылке надолго. Когда оторвался, долго не мог отдышаться, но потом всё-таки ответил.
- Кхе... Я мог бы... обратить ритуал. М-да. Мог бы. Только вот, понимаете, милорд, я всё-таки понял слишком поздно. А вы, кажется, ошиблись со всем своим пониманием. Здесь сейчас не страдает никто, кроме меня. Если соблаговолите пройти в мастерскую, - он махнул рукой на дверь, - то я покажу, какой ход они прорыли. Я пытался пройти дальше, но он уходит в катакомбы, которые пронизывают весь город, говорят, глубоко под холм - вроде как ещё какие-то карлики рыли, хотя, конечно, бесовщина это всё неуёмная. Небось, контрабандисты старались. Но это такая сеть... они могут быть где угодно, моя Эльза и её новая свита. И что хуже всего, они забрали инструменты.
Дик хмыкнул. Каждый охотник знал, что если барсук не желает выходить из своей норы, то в нору подпускают дым. Или пускают собак. К тому же, его не покидало ощущение, что кукольник врет. Человек, так любящий собственную дочь, что заточил ее в... нечто - и не может связаться с нею? Мастер, любящий свою работу - и остался без инструментов?
- Позвольте не поверить вам, мастер Шефер. Неужели Эльза не навещает своего отца?
- Да и не верьте, - неожиданно обиделся кукольник, со стуком опуская бутылку на стол. - Ежели угодно, так подите спросите у неё, помнит ли ещё это слово - если найдёте. Думаете, я не пробовал? Ха! Сейчас, сейчас...
Шефер завозился, стягивая оверкот - как Дик теперь видел, слишком свободный. На то, чтобы расстегнуть рубашку подрагивающими пальцами, у мастера ушло время, но вскоре под серым полотном показалась плотная широкая повязка во всю грудь и часть живота под левыми рёбрами. От пропитанной какой-то жёлтой мазью ткани шёл отчётливый лекарский запах.
- Это, выходит, когда за материалом приходили с седьмицу как. Чуть не половину лучшей глины утащили, с востока выписывал, а теперь поди найди такую. Самой с ними - не было, но... эх, да что говорить, - он махнул рукой. - Вот как навещают. Могу и размотать, чтобы, значит, как Фоме...
Обреченно вздохнув, Дик жестом остановил его. Лезть в катакомбы не хотелось смертно. Да и что он мог сделать с куклами и их то ли предводительницей, то ли богиней?
Как-то много становилось божеств на квадратный ярд... Так много, что пора было прекратить метаться по городу и остановиться на каком-то одном. Признаваясь самому себе, Ричард с темным, затаенным удовольствием отмечал, что и мессианцев, и этих дьявольских детишек попросту бы вырезал. Сжег бы. Стёр с лица Балсама, ибо нет человека - не проблем. Нет людей - нет секты. И начал бы, пожалуй, с детей. Но для Дика - нового, присягнувшего богине, кажется, подобное было недопустимо. Вряд ли госпожа, осудившая его отношение к Риссе, смогла бы принять убийство детей, пусть они и были чертовски опасными. Или... смогла бы? В катакомбы лезть не хотелось, а вот проверить, что ему будет за то, что он передушит этих мелких тварей - очень. Хотя бы потому, что они, кажется, были опаснее всех. Куклы могли подождать, бусины - тоже, эта фифа с виуэлой - может быть, а вот если гаденыши призовут того своего демона, какого, без сомнения, призывают... У Дика может не быть шанса вернуться домой.

- У меня тоже есть дети, - неожиданно для себя признался он мастеру. - Двое. Сыновья. Старший воспитывается в другой семье, а младший... Он будет михаилитом. И я до сих пор даже не задумывался, что он ведь тоже сможет вот так... как Эльза. Или как эти детишки в сером. Простите, мастер, что растревожил. Я и в самом деле пока не понимаю, как помочь Эльзе. И не уверен, что смогу когда-то это сделать, но... Наверное, это неправильно, когда страдают все.
- Лучше бы я не находил ту круглую херовину, - с горечью сказал кукольник. - Лучше бы не дул тот чёртов ветер, после которого всё... вы правы. Она убивает людей. И сколько бы я не старался придумать, как всё исправить, всё равно ведь знаю, что ничего не выйдет. Ваш сын будет... спасать людей, а моя дочь - только губит. К дьяволу всё. Я не знаю, милорд, сможете ли, но если выпадет шанс - разбейте её. Пожалуйста. Только... если получится - быстро, чтобы...
"Круглая хреновина", без сомнения, была бусиной. И несмотря на это почти благословение убийства, в катакомбы все равно не манило. Хизер уже должна была вернуться, к тому же надо было купить её мужское, чтобы не оставлять одну по ночам. Бегать в юбках представлялось весьма неудобной затеей.
- Ветер, мастер? Какой ветер?
- Несколько месяцев назад... сложно сказать, понимаете? Я - мастер, веду записи, дневники, но заметил, что буквы тускнеют, стираются. Из памяти - тоже, точнее, становится всё равно, - кукольник поднял бутылку. - Точно не хотите? Так вот, я помню, что в какой-то день по городу словно прокатился порыв ветра - сверху, с холма, а пах всё равно землёй. Странный, по-летнему тёплый ветер кружил по улицам, забирался в дома, и с тех пор в Балсаме стало немного странно. Дурацкое ощущение. Осознаёшь, что что-то не так, но пальцем ткнуть не можешь, а люди вокруг просто живут, и всё хорошо.
В Балсаме странно было... много. Дик кивнул, соглашаясь с мастером в вопросе странностей, покачал головой, снова отказываясь от выпивки и задумался. Выходило, что начинать следовало все равно с ребятишек. Девочка видела его даже в зазеркалье, а значит, и то, чему эти сопляки поклонялись, существовало. И если оно бы выбралось в Балсам... Дику совсем не хотелось оказаться за отражением. Или в пасти какой-нибудь твари.
- Простите за странный вопрос, но... Что на холме находится?
- Крепость, конечно, - удивился Шефер, потирая грудь, потом задумался. - Там сейчас молодой Буршье сидит, жизнью наслаждается. Отец-то незадолго до того и выехад, а то суров и строг был - только держись! Церковь рядом, опять же, парк, где Эль... любили мы там гулять - хорошо, тень, свежестью тянет. Ей и в груди вроде как легче становилось. Сами видите, милорд, ничего такого, чего нигде больше нету.
Любопытно, был ли молодой Буршье тем сопляком, который так смущал мадемуазел д'Аржент? Если так, то Дик очень вовремя его не убил, право же. Хотя и стоило бы, наверное. Вариантов, впрочем, оставалось немного. Юнец мог экспериментировать с магией - и загнать Балсам в это странное состояние. В церкви могли проводиться обряды - с тем же исходом. Начудить могли и детишки, но... Отчего-то казалось, что это Буршье. И с ним стоило потолковать, но вне замка.
- А молодой Буршье, это, часом, не тот юноша, что ухаживает за мадемуазель д'Аржент?
Кукольник хмыкнул.
- Он самый, если это можно назвать ухаживаниями. Сейчас-то не знаю, а когда он ещё днём из замка выходил, так прохода не давал. Как околдовали. Хотя, правду сказать, он и раньше сумасбродом был - чего в голову втемяшится, туда и прёт, как бык. Прежде отец надолго не отлучался, а сейчас, видать, совсем свобода в голову ударила.
Сопляк Буршье, кажется, был сродни братцу Эду. Того тоже можно было бы назвать сумасбродом, не будь он сумасшедшим. Значит, будто околдовали? Тогда юнца почти наверняка можно было поймать под тем самым балконом. Какие-то вести могла принести Хи, о которой уже привычно думалось, как о сестре. Катакомбы могли подождать.
- Благодарю вас, мастер Шефер. И... простите. Я попытаюсь.

Назад, к Хи, Дик уже шел привычно, точно ноги сами знали дорогу - и это не радовало. Он привыкал к Балсаму, смирялся с ним, злился на него так, будто жил здесь всю жизнь. Притуплялось ощущение, будто засасывает в болото, даже голова уже болела не так, как могла бы. Впрочем, волновало сейчас не это. Почему сопляк Буршье выходил на улицу ночью, если раньше позволял себе гулять днем? А ведь в отсутствие отца он тут - сюзерен, и его присутствие может требоваться городским советом, если таковой вообще был в Балсаме. На ум почему-то приходили сказки о вампирах, но юнец не был похож на упыря. По крайней мере, ночью. Дик запнулся за камень и улыбнулся сам себе. Если уж придется лишить род Буршье единственного наследника, то лучше бы его потом сжечь. Частями. Вампир или нет - а рисковать тем, что мальчишка воскреснет, не хотелось.
Следующая мысль мучила его, пока Ричард покупал штаны, рубашку, оверкот и шапку для Хи. В мужском она сошла бы за мальчика. Пока не отъелась, разумеется. И её можно было не оставлять в таверне, поскольку за ней теперь почти наверняка явятся куклы. Но и тащить её за головами детишек-сектантов тоже казалось неправильным, да и само уничтожение секты... Не отвернется ли от него госпожа после такого? Дик вздохнул, понимая, что покаяния в его новой вере-знании нет. Есть лишь раскаяние перед самим собой, искупление - для себя. Но ведь и супруг госпожи вряд ли был чист, как ангел небесный? А значит, можно было надеяться хотя бы на понимание. На торговой площади Дик задержался, узрев торговку пирожками. Поразмыслив несколько мгновений, он отправился к ней. Торговки всегда всё знали.
- Пару самых вкусных пирожков для сестрицы, госпожа, - улыбнулся он. - И самых сытных - для меня. Целый днь гуляю по Балсаму. Чудесный город, но аппетит от него разыгрывается волчий.
Миловидная, раскрасневшаяся от ветра женщина просияла в ответ и принялась перебирать товар.
- Обязательно, милорд, вот... эти побольше получились, как раз после прогулок. И сестре вашей подберём, не сомневайтесь! Съедите - и снова гулять захочется. Город-то ведь славный у нас, его ходить - не переходить, верно, господин?
- Да, госпожа, - покладисто согласился Дик, не прекращая улыбаться. - И люди славные. Так жаль мастера Шефера... Потеря дочери - страшная трагедия.
Господь - или не он, но думать так было привычнее - дал для чего-то и серо-голубые глаза, и улыбку, и смазливую физиономию. Для чего - не уточнил, но использовать всё это Дик научился, едва возмужав. А сейчас он не видел ни одной причины, чтоб не использовать это для выуживания из пирожницы сплетен.
- Ой, и не говорите! Такая славная девочка была, - торговка вздохнула и даже перестала заворачивать пирожки в кулёк. Зато перекрестилась. - Худенькая только, болела всё, но как выйдет, так всега и поздоровается, о делах спросит. Уж как я на отпевании-то наплакалась, как наплакалась! После своей-то особенно. Ой, господин, тяжело как, когда дети-то из дома уходят. Вот было, а теперь - в сердце пусто-пусто.
- Тяжело. Сам недавно сыновей в обучение отдал. Ваша дочь тоже учиться ушла?
Слова торговки прозвучали так, будто бы её ребёнок умер. Но Дик предпочел понять, что она сбежала из дома. Еще одну королеву кукол он вряд ли бы пережил спокойно.
- Ой, да, - закивала торговка, передавая одеряюще пахнущий свёрток. - Двадцать шиллингов, господин. Учиться, конечно. Они так быстро взрослеют теперь... я вот в свои десять лет и не помышляла ни о чём таком, а эти!.. Вот ваши к кому пошли?
- Старший - в рыцарскую семью, младший - михаилитам достался, - сокрушенно вздохнул Дик, отсчитывая монеты. - А ваша?
О детях он, всё же, не волновался. Мальчики теперь были устроены, сыты и о них заботились получше, чем он сам. Но где-то, в глубине души, заворочалась тоска. И по Ричарду, и по маленькому Генри.
- Михаилит - это славно, славно, - умилилась торговка, опираясь локтями на прилавок и глядя на Дика снизу-вверх. - А моя вот в теологию. В церковь, значит. К этим... Ш-шаб... Ктулу, - она тяжело вздохнула. - Имена, конечно, странные такие, французы, наверное, а то и испанцы. Но и учат, и крышу дают. Глядишь, хоть дочка в люди выйдет, дело-то ведь солидное, правильное!
- Думаете, лучше, чем торговать такими вкусными пирожками? И где же церковь этих французов-испанцев?
Наверное, не услышь он это "Ш-шаб" от девочки, вышедшей из церкви, не заинтересовался бы. Но... Мелких засранцев теперь становилось сложнее выжечь - там была дочь этой славной женщины.
- Да Бог их знает, - удивлённо всплеснула руками торговка. - Где-то под стенами, на севере, кажется. Мне-то ходить недосуг, сами понимаете. То торгуешь, то печёшь, то за домом теперь одной следить. Да и, думаю, непосвященных и на порог не пустят. Монастыри - они такие.
Дик улыбнулся снова, благодарно склонив голову. Жизнь становилась если не проще, то хотя бы интереснее.
- Знаете, мне еще показался красивым замок. Эти гаргульи... Должно быть, мадемуазель д'Аржент будет счастлива получить предложение от юного Буршье.
Торговка рассмеялась.
- Ой, да будет вам, милорд. Она ведь нос как воротила, так и воротит, а молодой господин ведь партия завидная, всем хорош. И титул, и земли, и богатство тоже, да и не скупится нисколько. Вот недавно рабочих нанимал, так столько золота отдал, что те и вовсе из города уехали туда, где получше. Так и не видали их с тех пор, видать, хорошо устроились. И что этой мадмазеле надо, я и вовсе в толк не возьму. Ну да стерпится - слюбится, просто эти молодые барышни сами не понимают, что им лучше, вот так. Фантазии у них сплошные, знаете ли, придумки странные. Хотя вот от гаргулий этих я бы на её месте после свадьбы избавилась - жутенькие они, да и кошек ведь не напасёшься. И занавеси бы поменять. Хоть бы и на жёлтенькое, всё повеселей будет, верно я говорiю?
"Женщины..." Уговорив себя не закатывать досадливо глаза, Дик пожал плечами.
- Если вы спросите меня, госпожа, какого цвета занавеси в моем поместье, ни за что не отвечу. Не знаю, - признался он, вздохнув, - хоть желание милорда Буршье сделать ремонт и понимаю.
Сопляк нанимал рабочих. А под холмом, по словам кукольника, были ходы. Что он копал, этот юнец? И копал ли? Нянька Эммы рассказывала, что холмы - это сиддхи, созданные корнями Древа. И тогда Дик называл это детскими сказками, не слушал их. А сейчас приходилось жалеть об этом. Сказки завели дурную привычку оживать.
- Так не ремонт, господин. Он-то небось тоже про цвет занавесей не знает, это женщина нужна. Подвалы он расширял, дескать, вино уже не помещается. Папенька ведь его знатный питух, да и сын не отстаёт.
"Ну, разумеется..."
Значит, молокосос до чего-то докопался. Или до кого-то. И Дик готов был поставить душу против дырявого пенни, что случилось это как раз в тот день, когда с холма повеял странный ветер. Пожалуй, стоило погулять вокруг замка, пока гаденыш изволил почивать. Откланявшись пирожнице, Ричард отправился к замку.
Вблизи это оказался особняк, укрепленный так, будто Буршье собирались здесь годами пережидать осаду. Окна-бойницы, решетки на окнах, жутковатые на вид химеры и гаргульи... Дик хмыкнул, обходя дворец вокруг, чтобы убедиться, что одна из стен является еще и частью городской стены. И что там холм обрывается крутым спуском. А шторы и впрямь были мрачноваты - черно-красные, плотные. Согласится ли холм говорить с ним, с Ричардом? Покажет ли зеркалу себя? Отчего-то проверять не хотелось. Но Дик, всё же, опустился на колени, касаясь рукой земли. И глубоко вздохнул, чувствуя себя самоубийцей.

Спираль вилась во тьме, в окружении ярких огней, сплеталась с другой, такой же, но и иной. С бесконечным множеством, которые Дик осознал бы, но мешала темная стрела, пронзающая один из огней. "Балсам?" От стрелы чесались пальцы, зудели ладони, стрелу нужно было выдернуть, чтобы... Дик рванулся к ней, почти ухватил, но круги взвихрились, перемешались, свились иначе - и от этого стало горячо и больно. Стрела могла помочь понять, но не дотянуться, не вытащить эту занозу! А потом опустилась обычная темнота, в которой не было ничего. И Дика не было - тоже.

Ложе было неудобным. Холодным, каменистым и странно скрипящим. В голове плескалась серая муть, точно после хорошей попойки, какие нет-нет, да и случаются в жизни каждого, даже если он боится уподобиться батюшке-пьянице. Серая муть тоже скрипела и трещала, грохотала лапами, точно чёртовы гаргульи спустились с башен и теперь подбирались поближе, намереваясь если не сожрать, то пожевать. Осененный догадкой, Дик открыл глаза и сел. Марево медленно, неохотно рассеивалось, являя взору сумерки, улицу, стены замка и двух каменных тварей, делавших вид, что они незаметны. Самоубийство не вышло, зато появился повод хорошенько вздуть юнца Буршье, этого выродка на славном гербе баронов Фицуорин. Предки, извольте знать, в Столетней войне чудеса храбрости показывали, а этот... Что сделал этот барон, Дик додумать не успел - пришлось отползать от излишне прыткой гаргульи и вставать на ноги.
- Пошли вон, паскудницы!
Хи, наверное, уже сходила с ума от беспокойства. Сходила ли? Кто ей, в конце концов, был Дик? Случай, позволивший вырваться из борделя. Попутчик, деливший с ней одну комнату, но не постель. Если он сам не мог ответить на этот вопрос, то мог ли ждать того же от Хи? Дик вздохнул, устало глянул на гаргулий и поплелся в таверну. Домой.

Комната встретила теплом очага, запахом мазей, настоев и полной облегчения улыбкой Хи, которая, впрочем, тут же сменилась возмущённым взглядом.
- Я весь город обошла! Милорд брат. Говорили, что вы пошли наверх и не спускались, но там никого не было! И эти мерзкие гаргульи только скрежещут и пытаются укусить, а кольцо повторяет, как заведённое, что никто в гости к господину не приходил и вообще оно никого не видело. Я уже думала, - Хизер чуть опустила плечи, - что вы просто исчезли. В этом городе.
- Я исчез. То есть, не исчез, но исчез. То есть... - Дик умолк, пытаясь объяснить девочке то, что не понимал сам. И тряхнул головой, до поры откладывая эти попытки и пытаясь прогнать головную боль, напомнившую о себе лишь только он учуял запахи трав. - Почему бы тебе не называть меня Диком, как это делают все, коль уж всё равно сестра? А пропадать один больше не буду. Только вместе. Возьми в сумке одежду, я не могу оставлять тебя вечерами. Тут опасно.
Покрывало на кровати было прохладным, чуть царапало вышивкой щеку, но боль не прогоняло. А мысли - усугубляли её, делали особенно мерзкой, переливающейся из виска в висок. То, что он увидел на холме... Неужели, госпожа всё видела - так? Сплетением миров, разных, но единых, витием бесконечных вариантов, плоскостей и зеркал? Как магистр мог... исполнять супружеский долг с женщиной, которая и не женщина вовсе? Дик вздохнул в покрывало, вспомнив свою реакцию на богиню - и попенял себе за вопрос, совершенно неважный сейчас, когда в одном из вариантов сидела заноза, которую плоскость "здесь" уже начала отторгать. Окутывать гноем времени, растворять. И, быть может, это было неплохо, ведь выдернуть - сил и понимания не хватало. Но детишки и эти их французоиспанцы из зазеркалья... "Здесь" вполне могло оказаться "там", причем так быстро, что сказать "ой" не успеешь. Был ли у них алтарь? Хоть что-то, где они несли службы и без чего невозможен призыв божества? Что-то, что можно разрушить, не откручивая головы мелким сектантам? Пожалуй, на этот монастырь стоило взглянуть... Плечо обожгло прикосновением и кровать прогнулась под тяжестью - если о ней так можно было сказать - Хизер. Девушка, сестрица новоявленная, ничтоже сумняшеся, улеглась рядом, прижимаясь. Алая ярость огнем полыхнула в голове, заставила окаменеть. Воистину, можно вывезти барышню из борделя, но бордель из барышни - никогда!
- Мёрзнешь? - Злобно поинтересовался Дик. - Постель неудобная? Очень благодарна за всё? Ступай к себе, Хи, и... не разочаровывай меня. Я почитал тебя за умную.
Хи сползла с кровати, послушно и, кажется, весьма поспешно. И это взбесило еще больше. Пришлось встать, одернуть колет, подвернуть рукава рубашки и...
- Честь девушки, дорогая Хи, это её богатство, оно дороже всякого наследства, не стоит дорогих платьев и украшений. Я понимаю, что женщины мало смыслят в таких вопросах, но разве я тебе хоть словом, хоть взглядом дал понять, что нуждаюсь в благодарности - в такой благодарности? Что ты - игрушка, утеха в постели? Воистину, что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая - и безрассудная!
Знаешь ли ты, что честь человека заключается в том, чтобы в удовлетворении своих потребностей он зависел только от своих ума, поведения, стыда и трудолюбия? Или ты полагаешь, что всё это - платье?! И чем оно больше потрёпано, тем ты беспечнее к нему относишься? Но ведь у тебя теперь есть новое! Для чего ты его пачкаешь в той же грязи, из которой я тебя выдернул? О чём ты только думала? И - чем? Пожалуй, отнюдь не головой! Откровенная глупость может быть неотразима в женщинах, не спорю, но только когда она умна! Я считаю тебя сестрой, почти дочерью, но ты, кажется, мнишь себя содержанкой. И тем самым оскорбляешь не меня, а саму себя!
- Вы, любезный брат - ханжа, - тихо, но уверенно заговорила Хи, когда он замолчал. - Если мужчина хочет женщину - он приходит и берёт, и в этом нет позора. Когда женщина хочет отдать себя - это, значит, бесчестно и неблаговидно, потому как только мужикам можно. Из благодарности? Худо ж вы, Дикон, женщин понимаете, хоть и умеете строить глазки. Когда отдают - это не ради чего-то, просто - что. Беспечно, говоришь? Может, и так, да только вот не отправилась в паскудный дом-то, чтобы потешиться - если вообще ещё могу! А той чести, о которой рясы твердят - а они-то к нам захаживали, - у меня давненько нет. Тепло есть тепло. Не нужно оно тебе, хоть я и вижу, что худо - и ладно. Только вот лицемерия этого не надо. Дура я - может, да только если где-то честь и осталась, так её от отказа меньше становится да от проповеди такой.

- Ханжа, значит...
Дик сложил руки на груди и, нахмурившись, уставился на девочку.
- Отдают, говоришь? Тепло не нужно? Отказ? Ладно.
Ладони отчаянно зудели, да и кнута не хватало. Впрочем, можно ли было вразумить так мерзавку, чьё тело было предназначено для боли? Как вообще объяснить девчонке, что теплом можно одарить и не так, не через постель? Что достаточно взгляда, улыбки, участливого слова, свечи в окне...Заботы! Лишь в одном она была права: Дик не понимал женщин. Совсем. Рисса радовалась ему, но только потому что так заповедал Господь. О том, что думала Кат было известно только самой леди Эдцарт. Теперь еще и Хи... Теплоотдавательница, чтоб её!
- Иди сюда.
Хизер выпрямилась, помедлила, потом сжала кулаки и, вскинув голову, шагнула к нему.
- Ближе, - раздраженно прошипел Дик, уже почти слыша вскрик её боли. И шагнул сам, прижимая девушку к себе. - Ты не просто дура, Хи. Ты - дурища. Отдаваться научилась, а думать - нет. Мне нужно тепло. И тебе оно нужно. Но отогревать друг друга так - неправильно, от этого ничего не останется, кроме тоски и пустоты. Вот от них-то и худо. И я не хочу - так, хоть ты и посчитаешь это ханжеством или глупостью. Ты - не подавальщица из трактира, чье имя можно забыть уже на утро. Не содержанка, не любовница. Не жена, наконец, и этому я даже рад, потому что не желаю для тебя участи моей жены. Разве тебе плохо быть сестрой? Быть просто Хизер и не лезть в постель к тому, кто ни словом, ни делом не показал, что этого алкает?
Рука опустилась на теплую макушку и Дик вздохнул, приглаживая волосы Хи. Только терпеливый закончит дело, а торопливый упадет. Так, кажется, говорил какой-то восточный мудрец? Получалось ровно наоборот: после третьего обморока за день, выходки Хизер и вынужденного поста хотелось упасть из-за терпения.
- Ты не ешь, - невнятно, невпопад ответила Хи. - И не пьёшь. А ведь снова в ночь.
- Я ем. На бегу, но ем. И сейчас поужинаем, прежде чем в ночь уйти. А ты расскажешь, удалось ли поговорить с дамами. А отвары и вино я почти никогда не пью. Отец... наш отец - пил. Много. От этого сходил с ума и бил до смерти всех. Во мне это есть тоже, поэтому я осторожен с настоями и горячительным. Но если ты считаешь, что нужно пить отвары.... Ну что ж, придется.
Компромисс оказался неожиданно приятным. Тёплым. Он разлился не по телу - по душе, отозвался легкой тоской в разуме. Всё же, заново сложить жизнь было еще не поздно.

Сопляк Буршье со своим дружком обнаружились на площади, когда уже порядочно стемнело. Они неспешно фланировали, переговариваясь так тихо, что расслышать - о чем, было почти невозможно. Обрывки разговоров Дик уловил уже в одной из улочек, куда свернула парочка засранцев, следуя за ними в тени, тем самым бесшумным шагом охотника, под стопой которого не хрустел даже сучок. Буршье крутил на пальце связку ключей, те позвякивали, скрадывая звуки и выхватить удалось малое. "Вторая... направо от лестницы", "повар... ворился", "как только пролетит". Юнцы перемежали эти отрывки смехом, точно обсуждали нечто веселое.
Дик мысленно вздохнул. Повар... проговорился? О чем? О второй... двери направо от лестницы? Там ли вход под холм, к великому нечто, до которого мальчишка дорылся? Выбрав тень поглубже, Ричард нырнул в нее, приготовившись если не вмешиваться в странные ухаживания Буршье, то хотя бы наблюдать. Но странная пара не подошла к окну, как прошлой ночью. Вместо этого они остановились на углу дома, у низкой дверцы, которая скорее всего вела в помещения прислуги. Буршье стукнул трижды - два и один после паузы - и отступил на шаг, закутавшись в плащ. Его спутник меж тем оглядывал площадь, присматриваясь к аркам, колоннам ратуши, переулкам. Пару раз его взгляд скользнул по укрытию Дика, но не задержался.
Прошла добрая - и холодная - минута, прежде чем дверца скрипнула, бросив на мостовую прямоугольник света. На порог вышел высокий худощавый мужчина со светлыми волосами, подняв свечу повыше. Буршье проворчал еле слышное ругательство, а его спутник протянул мужчине два мешочка - один совсем небольшой, с фалангу пальца, а второй - с кулак. В последнем, судя по звону, были деньги.
Если бы Дик был не в Балсаме и не знал, к чему имел доступ гадёныш, то над мыслью, что Буршье всучил яд или приворотное зелье, даже посмеялся бы. Или решил бы, что не его дело. Но сейчас... Было не смешно. Пройдя к двери, он стукнул два и один раз, подражая сопляку. И приник к стене так, чтобы слуга не сразу заметил его, прикрыв дверью.
- Тише, - прошипел он на ухо захрипевшему мужчине, гася вскрик рукой, пережимая ему горло. Поймать слугу из дома мадемуазель д'Аржент оказалось так легко, что Дик даже удивился. Прижать к себе рывком, спиной, чтобы не видел лицо, чуть придушить, уколоть в спину кинжалом - и вот он, тепленький и трепыхающийся. - Отвечай на вопросы. Кивками. Что они тебе дали, кроме денег? Яд?
Мужчина отчаянно замотал головой.
- А что? - Осведомился Дик, чуть разжимая руку, чтобы слуга мог вдохнуть и ответить. - И не ори, кинжал в спину - штука мерзкая.
- Не убивайте, господин, - просипел мужчина. - Я ить ничего... не делал! Не яд никакой, сонный порошок, и всё, Господом клянусь! Вреда с него вовсе никакого!
- Давай его сюда.
Унести снотворное далеко слуга не мог успеть. Значит, оно было у него или за пазухой, или на поясе. Дик для убедительности подколол мужчину кинжалом. Так, чтобы выступила даже кровь.
- Господин, пощадите! Они же меня убьют! - взмолился мужчина и... зарыдал. Со всхлипываниями, дрожью, задышливо глотая воздух. Но всё же полез за пазуху, а когда рука снова появилась на свет, в ней был зажат шелковый мешочек. - На вас кровь моя будет. О, Господи...
- Кому ты это должен был подсыпать? Когда они вернутся? А это - бросай на землю. И остальное, что за пазухой и на поясе.
Пришлось бы освободить одну руку, чтобы взять мешочек, а это означало, что слуга мог попытаться позвать на помощь. В тюрьме Балсама Дик сидеть не собирался.
О мостовую почти сразу звякнул нож, упал, хрустнув, какой-то медальон, а затем раздался тонкий певучий звон - яркий и долгий. Завязки туго набитого мешка с монетами разошлись, и деньги раскатились по выбоинам и трещинам.
- Кому ты это должен был подсыпать? - Теряя терпение повторил Дик. Кровь слуги, которая должна была пасть на него, была безразлична. Она была предательской, продажной и не могла навредить хоть как-то. Очередная грязь, от которой стоило лишь отряхнуться.
- Всем, господин, - проныл слуга. - Госпожа в последние дни отдельно кушает, так готовлю всё равно я, и... вы меня убьёте? Пожалуйста, нет. Я всё сделаю. Что хотите. Я хочу жить!
- Когда ты это должен сделать?
Отчего-то было даже не любопытно, также ли умолял мужчина сопляка Буршье оставить ему жизнь. Было устало. Обреченно - тоже. И отчаянно хотелось куда-нибудь, подальше от Балсама.
- Завтра... сегодня вечером, господин.
- Когда они обещали вернуться?
Дик тяжело вздохнул, понимая, что сделать не может ничего. Разве что разыграть сценку с этой мадемуазель и прибить Буршье торжественно, к дверям прекрасной дамы. Увы, не своей. Правда, люди, столь легко запугиваемые, обычно не носили ножи за поясом, да и время не тянули так мастерски.
- Впрочем, кажется, вернуться они собираются очень скоро. Скажи, на кухне есть кипяток?
Слуга вздрогнул, попытался коротко оглянуться, но кивнул.
- Есть. Только я же говорю, следующей ночью они...
- Тогда идём, - буднично предложил Дик, отмечая, что на короткий миг из голоса слуги пропала плаксивость. - Исполним королевский указ.
Мужчина со всхлипом втянул воздух и затрясся снова.
- Это какой же такой за?.. - не договорив, он впечатал пятку Дику под колено и неожиданно резво рванулся вперёд.
Снова колено, мать его... Скрипнув зубами, Дик размахнулся, бросая кинжал. Рукоять с глухим стуком впечаталась в затылок не слишком споро улепётывающего слуги, и тот осел мешком в дверях. Мысленно обозвав себя дьяволовым ассасином, Ричард, прихрамывая, направился к слуге, чтобы втянуть его в пустой коридорчик с одинокой свечой на полке. И уже там, связав мужчину его же поясом так, чтобы он и пальцем не мог пошевелить, заткнув ему рот, отдышаться. Положение было если не безвыходным, то странным. Слуга - мешал. Он все равно растрепал бы, потому что наверняка успел увидеть, на мостовой валялись мешочки со снотворным-ядом и деньгами, а Дик стоял в коридоре чужого дома. Тяжело вздохнув и малодушно помолившись Господу, коль уж госпожа все равно тут не слышала, он сдавил горло мужчине, ломая кадык.
Развязал он слугу лишь когда сердце остановилось и утихли последние судороги. Лицемерно, без малейшего сочувствия поклонившись ему, Дик вышел на улицу. Мешочки лежали там же, где их бросил оставшийся безымянным мужчина. Нож, медальон и рассыпавшиеся монеты пришлось отбросить в сторону, в густую тень от домов. Пинком. Яд - или не яд - перекочевал в сапог, а кошель с монетами Дик издевательски вложил в мертвую руку слуги. И поспешно ретировался из дома, притаившись за ближайшим углом.
Ожидание длилось и длилось - пять минут, десять, двадцать, - но никто не выходил из улочек, не крался к дому. Не слышал он и шума внутри, хотя вскоре в окне, из которого намедни раздавалась музыка, зажглась свеча. И тут же в почти полной тишине, нарушаемой лишь ветром да поскрипыванием флюгеров, дыханием старых зданий, прозвучало громкое и явно приятственное мурлыканье. Сразу же Дик почувствовал, как его сапог кто-то обтёр. Полосатая кошка, вертевшаяся между ног, оказалась той самой, которая гоняла прошлой ночью мышей по крышам - и выглядела даже ещё более отъевшейся. Впрочем, частично в этом явно были виноваты толстенькие мохнатые крылья, сложенные на боках. Дик досадливо вздохнул, отпихивая животину ногой. К дьяволу ожидание, которое могло закончится упоительным побегом от стражи, если она тут вообще была! Сюда он вернется после полуночи, после разговора с мадам крысой. А потом - утром, когда сопляк будет спать. А сейчас следовало забрать из таверны Хи.

Предположительно 23 февраля. Заполночь

Вместе с Хизер Балсам казался другим. Девушка не слишком хорошо умела ходить тихо - по крайней мере, в новых ботинках - зато город странностью её почти не задевал. Хи вбирала его любопытными взглядами, касаниями пальцев - но вокруг неё воздух всё равно казался почти нормальным. Впрочем, кошки над головой летали по-прежнему, порой злобно мяукая с неба, словно жаловались на холод или ещё какие-то свои кошачьи проблемы. И стража здесь всё-таки была - и выглядела совершенно нормальной. Высокий стражник в начищенной кольчуге, скучающе опёршись на стену, что-то негромко втолковывал броско одетой женщине, а его напарник развлекался тем, что подбирал мелкие камешки и пытался ими жонглировать. Ронял, поднимал снова - и начинал заново. Заметив Дика, он уронил их снова, и по улице, шепотом мостовой, прокатился сухой стук. Стражник же смерил Дика злым взглядом и открыл рот, словно собираясь что-то сказать, но сдержался и отвёл глаза.
Отвёл глаза и Дик. К дьяволу стражу и шлюх, одной хватало. Что ему за дело до того, что стража вымогает у местных веселых девочек деньги? Или даже покупают их? Это не его город, хоть ему и важно сейчас залатать дыру в великом нечто, чтобы это местечко стало нормальным. Совсем таким, как при Хи.
Первым признаком, что они идут правильно, стали крысы. К этому моменту Хизер успела довести его до самой стены, а затем повернула налево, мимо лачуг, которые порой были приткнуты сразу в каменные арки. Фонарей здесь горело мало, да и те в основном на стене, отчего узкая улочка тонула в темноте. Но красноватые глаза вспыхивали в щелях фундаментов, на грудах мусора. Вспыхивали, и тут же гасли, словно звери передавали Дика со спутничей друг другу, как заправские разведчики, совершенно не боясь ни людей, ни волчонка.
Джоанну он сперва даже не заметил. Феб и без того ворчал почти непрерывно, а тёмная куча у стены выглядела почти обычной здесь, в трущобах. Вот только она двигалась. Сплошной ковёр серых шкурок шевелился, перетекал, временами открывая клочок белой кожи или прядь почти неотличимых по цвету волос. А потом куча взгорбилась под протестующий писк, поднялась во весь рост. Часть крыс сорвалась вниз, но тут же полезна обратно, закрывая дыры в тёплом шевелящемся плаще, который скрывал наготу купеческой жены. Свободным оставалось только лицо - с загнанными, запавшими глазами. Джоанна медленно развела руки.
- Теперь вы видите.
- Не вижу, - не согласился с ней Дик, - ничего такого, что могло бы вызвать стыд. Или страх. Я уж не говорю, что не всякая женщина может похвастаться такой пушистой шубкой.
Джоанна и впрямь не показалась бы необычной даже в обычном мире, не в Балсаме. Ну были же зверятники, повелевающие животными. Один из таких заговорил Феба, которого пришлось поднять на руки - и удивиться тому, как он потяжелел. Чем, в конце концов, крысиная королева отличалась от них?
- Талант подчинять себе крыс - всего лишь один из многих. Превращаться в крысу, если вы это делаете - тоже. Простите, госпожа, но гораздо больше заставляет волноваться ваш взгляд. Что вас тревожит?
- Я не могу спать ночью, милорд. Зов... тянет, словно из меня выдирают сердце, - она устало улыбнулась. - Не знаю я, кто кого подчиняет. Не могу и спать днём. Боюсь стражи, боюсь людей, боюсь всего. Муж, он... если даже не... он меня запрёт. И следующей ночью я умру или сойду с ума.
"А давайте я его убью", - хотел было предложить Дик, но сдержался. По всему выходило, что ему снова придётся разворачивать свою негладкую гладь, хоть этого не хотелось отчаянно. Но кривь, пожалуй, теперь могла помочь. Крыса и женщина не могли договориться. Он мог показать их друг другу, мог помочь. Дик покосился на Хи, прикидывая, сможет ли она дотащить его до таверны - и вздохнул.
- Госпожа, вы хотели бы поговорить с нею, с крысой? Договориться, быть может?
Джоанна моргнула, потёрла глаза.
- Поговорить? Да, конечно, но... это ведь только крысы?
И в этом была проблема. Крысы - были, но зов... Сколько охотник в Дике знал о стаях, их водил вожак. Сильный лидер, способный распределить обязанности, указать каждому его место. Зовущий, но не поддающий зову. Почему крысы выбрали себе Джоанну, он не понимал. Но вот что слово "только" им не подходит - догадывался.
- Вы понимаете, госпожа, сейчас вы для них - лишь... объект. Приложение их общности, теплоты, стаи, наконец. А должны стать - командиром. Настоящей королевой, которая даст им цель, быть может - осознание себя. Не они должны звать, но вы - их. Причем тогда, когда они нужны, не раньше. Вы понимаете меня?
Женщина медленно кивнула.
- Кажется. Королевой... но как мне?..
Договорить она не успела.
- Крыс - терьерами, муженька - со стены сбросить, а дамочку... Ну, дамочка ничего так, - лениво откомментировали откуда-то сверху голосом Эдмунда Фицалана и на мостовую тихо опустилась тень. При ближайшем рассмотрении, которое сама же и устроила, тень оказалась братом Эдом, одетым в щеголеватый черный оверкот, расшитый серебрянными кольцами. Братец успел обзавестись новыми шрамами на лице, явно свежими, но на пользу ему это явно не пошло. Эд ущипнул Хи за ягодицы, одобрительно хлопнув при этом и шутовски откланялся.
- Дражайший брат. Леди-шлюха. Мадам Крыса.
Дик поспешно оттащил Хизер к себе, досадливо и зло нахмурясь. Эд был чокнутым. Таким, каким не был даже отец. И то, что он в Балсаме... Отчего-то хотелось подло и недостойно вмазать братцу пониже пояса сапогом, а мысли выражались лишь большим количеством восклицательных знаков.
- Хи, успокой госпожу и не позволяй ей уйти, - прошептал он девушке, не спуская глаз с Эда. - Любезный брат, какое счастье, что вы тоже тут! Не соблаговолите ли убраться отсюда к чертям?

Хизер кивнула, совершенно по-мальчишески сплюнула под ноги - почти в направлении Эдмунда - и неторопливо, заложив большие пальцы рук за пояс, двинулась к Джоанне.
- Соблаговолю. Чуть позже, - охотно согласился Эд, провожая её взглядом. - Тут так мило. Зверушки, лорды со шлюшками. Крысиная сучка, не умеющая топнуть ножкой и сказать: "Сидеть, твари!" Нам ведь всё равно в таверну, милый братец.
- Хизер, напомни мне его чуть позже убить, - громко попросил Дик, тяжело вздыхая. - Драться он никогда не умел... Слабак. Я так понимаю, Эд, вы застряли здесь также, как и мы с сестрицей? Тогда соблаговолите хотя бы не мешать.
Братец Эд теперь еще и мешал. Сосредоточиться мешал. Зеркало искривлял злой усмешкой, которая сейчас, должно быть, поселилась на губах. Дик уставился на брата.
- И заткнись.
Эд ухмыльнулся, отступил на шаг, прислоняясь плечом к стене и плавно повел рукой, будто уступая подмостки.
- Как ни странно, госпожа Джоанна, - вздохнул Дик, снова обращаясь к королеве крыс, - но мой младший брат прав. Вождь... королева - не подчиняется подданным, но ведет их. Твердой рукой, непреклонной волей. Она строга, хоть и милостива. И... - "Черт, как же это делается?" - Посмотрите мне в глаза.
Как тогда, с пумой, Дик заглянул сначала в себя, вспоминая, что для него крыса. Теплое, мягкое, с кольчатым хвостом и голыми лапами существо, так хорошо подходящее для отравленной приманки на лису... Нет! Сейчас нужно было думать о том, что такое крысы для Джоанны! И снова - теплое, мягкое, милое... рой! Рой наподобие пчелиного! Не отрывая взгляда от глаз женщины, Дик увидел в них себя и медленно выдохнул, разделяя собой же Джоанну и её внутреннюю крысу.
Крыса пискнула удивленно-придушенно, следом за ней охнула Джоанна, и по разные стороны амальгамы встали двое, кого было не назвать ни человеком, ни крысой. Разум - и чувства. Необходимость в том, чего нет, пустота там, где могло бы что-то быть. Выше тепла, еды и блестяшек, глубже настолько, что хочется выгрызть эту пустоту - или заполнить. Всё это сливалось со страхом, ожиданием, смутными видениями тоннелей и домов размером с город, сдерживалось цепями дома, окриками и лаем псов. А еще - зуд в деснах от постоянно растущих зубов, и голод. Неуёмный, глодающий изнутри как пламя, на котором жарилось сало, в котором гибли сёстры и братья.
- Писк? - Обреченно спросила крыса и в этом вопросе было и недоумение, и сожаление, что её выдернули оттуда, где было сердце, и смятение существа, которое теперь не знало, что ему делать.
Эд за спиной хмыкнул и отчетливо издевательски зааплодировал.
- Писк, - согласился с ней Дик, чувствуя, как кружится голова, - тьфу... Крыса, сидеть!
Получилось по-эдовски, но иной команды он быстро не смог вспомнить, да и готовое решение, которое сам того не ведая - или ведая? - преподнес братец было хоть и жестким, но, кажется, почти верным.
- Джоанна, зовите её. Вы - госпожа, а не она. Вам повелевать.
Не-животное послушно опустилось на хвост, сложив на пушистой груди лапки, до изумления напоминающие человеческие руки. Джоанна же помедлила, нахмурившись, а потом без слов поманила крысу к себе. Та подскочила, сделала несколько шагов, но на середине пути резко остановилась, словно уткнувшись в стену. Потрогала лапкой воздух и села снова, шевеля вибриссами. Женщина же неуверенно взглянула на Дика.
- Так... лучше, наверное, но я ведь всего лишь женщина. Никакая не королева. Да и подумать только - свита из крыс, целый город... - она неуверенно улыбнулась, но улыбка тут же погасла. - Если у меня не получалось жить на два мира, то как выйдет - на три?
Дик хотел было досадливо закатить глаза, но остановился, неуверенный, что они у него сейчас есть. Женщины... Хочу крысу! Не хочу крысу! Хочу крысу, не хочу корону!
- Это не три мира, - терпеливо пояснил Дик, - один. И вы - в центре. Только ваша воля, кто и как будет жить. Вы - с ними или они - с вами. Не нравится слово "королева"? Будьте матерью неразумным детям. Ведь вы бы не позволили младенцу решать, что для него хорошо?
- Царь Соломон! Он воскрес! - Восхитился Эд, шмыгая носом.
Были ли у Давида и Вирсавии еще дети или Соломон в премудрости своей их убил? Дик лишь вздернул бровь, не желая отвечать на репризы братца.
- Не позволю, - согласилась женщина, задумчиво рассматривая то, что стояло по другую сторону зеркала. - Будет непросто... изменить свою жизнь, но я попробую. Не знаю, что вы сделали, милорд, но благодарю за шанс. Дальше я попробую сама, но... боюсь, мне нечем вас отблагодарить, да ведь и не золотом такое покупается, - она надкусила ноготь, взглянула на Эдмунда. - Хотите, мы его убьём за вас?
- Сначала, госпожа, совет, - Дик устало тряхнул головой, стряхивая с себя зеркало - и почти увидел брызги осколков, разлетевшиеся по мостовой. - Навестите аптекаря. Пусть он приготовит для вашего мужа лекарство. Простите, но он - тиран в своей любви к вам. А брата... я сам убью. Потом. Лучше помогите отыскать бусины. Оранжевые и светящиеся.
Мир уже плыл перед глазами и приходилось покусывать себе щеку, чтобы не уподобиться обморочной девице в четвертый раз. Хизер нельзя было оставлять наедине с Эдом.

- Бусы? - Джоанна, слившись с крысой снова, покачнулась, опёрлась на плечо Хизер. К названной сестре Дика потянулись было любопытствующие носы рукавов, но тут же отдёрнулись. - Хм. Люди многое теряют, но светящиеся? Мы боимся нового, необычного, и всё же... мы помним.
Женщина опустила руку к земле, и одна из крыс скользнула в щель между разошедшимися камнями. В темноте послышался возбуждённый писк, сопровождаемый вознёй. Спустя несколько секунд на улицу выбралась крупная чёрная крыса с облезлым загривком и потрусила к Дику. Щёки её светились на бегу, отчего животное походило на жутенького призрака. Добравшись до сапог, крыса помедлила, а потом выплюнула на носок оранжевый, как южный фрукт, шарик размером с ноготь - и чихнула.
- Такое?
- Да, госпожа, благодарю вас.
Шарик Дик поднял не без опасений, увязывая его в носовой платок. И поклонился. Причём, кажется, и крысам -тоже.
- Всего их пять или шесть, но держать вместе нельзя, лишь отдельно, чтоб не срослись. Вы очень меня обяжете, если поможете отыскать все.
Эда сквозь марево в глазах видно было плохо, но Дик надеялся, что глядит на него достаточно зло, чтобы тот помолчал еще хоть пару минут.
Джоанна присела в реверансе под возмущённый писк платья.
- Мы можем проникнуть не везде. Но мы попробуем.
- Братец, вы не больны? - Участливо осведомился Эд, шаркая ногой. - От крыс всякое подцепить можно, не гончие же. Да и шлюшка - не чистенькая Рисса.
Дик откланялся Джоанне и развернулся к нему, до крови прокусывая губу. От этого стало ясно и зло в голове, а руки сжались в кулаки.
- Её зовут Хизер, милый Эд.
Слова уже не текли - цедились.
- А крысы чище, чем ваши помыслы.
И ноги сами несли к Эдмунду. Быстро, переступом, будто Дик был Фебом. И хотелось ударить. Сильно. До стука зубов по мостовой. Но вместо этого Дик лишь пнул братца в колено, зажимая голову в локте.
- Ублюдок...
- От бастарда слышу, - огрызнулся братец, отталкиваясь ногами от стены, у которой стоял и падая вместе с Диком на мостовую.
- А как тяжело отстирывать одежду от помоев, - скорбно заметила Хи. - Есть ли у вас, кому это сделать, милый новый братик?
- А прачки на что? - Пиная Эда в живот, изумился Дик, тут же удивляясь снова - братец осведомился о том же. Иногда родственные узы были удивительно прочными.
Эд увернуться успел, вскочил на ноги и примиряюще вскинул руки, отчего под манжетами обнажились браслеты сродни тем, что красовались на запястьях Дика.
- Ша, братец, хватит. Перед шлюшкой извиняться все равно не буду, а выбираться отсюда надо, ты прав, хоть это и странно.
- Выбираться? - удивилась Джоанна, задумчиво гладя крыс по шкуркам. - Зачем? Хороший ведь город. Вам у нас не нравится?
Дик вздохнул, неспешно поднимаясь с мостовой. Эд, как и всегда, пасовал перед силой, да еще и в присутствии чужих говорил. Одёрнув себя, что и Эдмунд - не слишком свой, он улыбнулся, кивком головы зовя к себе Хи:
- Замечательный город, госпожа. Люди хорошие. Домой только хочется. Впрочем, нам пора. Ванна и прачки ждут. Не забудьте сходить к аптекарю, пожалуйста!
Уцепив Эда за рукав, Дик повлек его из переулка.

В таверне было темно, но не пусто. Печально сидел в углу Гарольд Брайнс, опустив нос в кружку, отчаянно зевала Эльза, колдуя у очага. Завидев постояльцев она оживилась, кивнула и умчалась на кухню, чтобы вернуться с горячим вином. Эд лишь проводил её взглядом, рухнув на стул и вытянув ноги под столом так, что там не осталось места совсем.
Дик повторил его маневр, отпихивая ноги братца своими и стягивая с себя пованивающий помоями оверкот. Эдмунд, разумеется, был психом, причем психом буйным, но даже он мог быть полезен. Если бы Дик не сомневался в его полезности и послушании.
- Какого дьявола ты тут забыл, Эд?
- Тебя, Дик, - удивленно вскинул бровь братец. - Соскучился, веришь ли? Так, что даже в этот паршивый городишко заехал.
Дик досадливо потер лицо руками, не желая уточнять, по кому еще соскучился братец и не навестил ли он Эмму и шурина. Потому что всё это было бредом и колкостями, и догадаться, чего больше, казалось сложным.
- Убить меня хочешь, - согласился Дик, - кресло главы семьи покоя не дает. Кому продался, братец?
Эдмунд фыркнул, под столом пиная по колену ойкнувшую Хи.
- Кому нужно старое кресло, мой дорогой брат, если есть нечто послаще? Такой же сладкой, как власть, пожалуй, может быть только наша сестрица, милая Эмма. К тому же, продались - вы. А я сам взял.
- В самом деле. - Дик покачал в руках кубок, чтобы мстительно выплеснуть его в лицо брату. - Тронешь Хи еще раз - выверну наизнанку. И, значит, попав сюда, ты понял, что выбраться отсюда не так просто?
Для Эда Балсам, должно быть, был тюрьмой. Уехать нельзя, судя по всё грустнеющему Брайнсу, а злобного и опасного сумасшедшего в маленьком городе скоро заметит даже местная попустительская стража. Для Дика этот город был скорее ярмом. Тяжелым и утомительным, о которого хотелось избавиться поскорее.
Эд отер вино рукавом и облизнулся, подмигнув Хи и красноречиво вложив средний палец в кольцо из указательного и большого на другой руке.
- Что, так хороша? - Удивился он. - Ладно, ладно... Пока - не трону. А то утомишься еще, выворачивая. На девку сил не хватит. А вот городишко - мерзкий. Куклы по улицам бегают и бьются плохо, сопляки в храме за городом хери какой-то поклоняются. Поглядел я на это и подумал, что надо бы бежать отсюда, да как брата-то с такой удивительно тощей потаскухой бросить?
- Вот так и оставить, - скучающе заметила Хи и продемонстрировала, проковыляв пальцами по столешнице. - Ножка за ножкой, пусть они и хиленькие. Бросьте, значит, как нашли, да и бегите.
- Не может он уйти, Хизер, - в тон ей вздохнул Дик, - как и мы. Так что, братец, давай без делёжки, кто старше. Ты со здешним лордом уже знаком? Мерзкий мальчишка, вроде тебя, но он дорылся в своем замке до чего-то, что подвластно только нашим госпожам. Подозреваю, именно поэтому в Балсаме - так. Догадываюсь, что пролом нужно залатать. Но - время. Есть у меня опасения - дети из того храма кого-то или что-то хотят призвать, поэтому - сначала они. Потом - Буршье и дыра в мироздании. И если я от такой штопки не сдохну, то можешь попробовать меня убить. Разрешаю.
Эд, посерьезнев, кивнул. Но тут же смальчишествовал, показав Хизер новенький пенни.
- Красная цена тебе, верно, детка? Впрочем, когда я убью Дика, ты сама мне платить будешь. А я его убью, потому что все эти засранцы - пшик. Сделаем, только постираться надо. Такой город, а прачки в нем нет. Уже.
Хи только усмехнулась и равнодушно пожала плечами, поднимая кружку с вином.
Дик хмыкнул, отнял кружку у неё и выплеснул её в Эда снова.
- Леди нельзя так делать, - наставительно проговорил он, обращаясь к девушке, - но когда очень хочется, то для этого есть брат. Или муж. Эдди, и кого еще нет теперь в славном городе Балсаме?
Эд по-собачьи отряхнулся, брызгаясь вином.
- Точно нельзя?.. - Хизер обиженно надула губы и вздохнула. - А если очень-очень хочется?
- Я думаю, в таборе даже прибавится, - невозмутимо ответил Эд, не обращая на нее внимания.
"Твою мать..." Мало было пророчествующей Хи, которой эти цыгане могли заинтересоваться, теперь еще и братец осчастливил какую-то грязную вонючку бастардом. Дик закрыл глаза, возмечтав о доме. Об охотничьем домике, где так уютно было сидеть с книгой у очага, прислушиваясь к шуму леса за стенами. Где он не был главой семьи, лордом или кем-то еще. Быть может, он даже привел бы туда Хизер, чтобы и девушка тоже стала собой.
- Скотина ты, братец.
Дик поднялся из-за стола, протягивая руку Хи.
- Утром ты должен быть тут. Завтра начнем выбираться отсюда.
Хотелось сказать - dixi, но пришлось удержаться, лишь величаво и гордо кивнуть, прежде чем проследовать в свою опочивальню. В комнату, пропахшую отварами и мазями, которую в этом городе приходилось называть домом.
Там не было потрепанного кресла и томика Гая Британника, зато ждал грёбаный отвар, который пришлось пить. Бусину, такую желанную, сулившую завершение хоть одного обязательства, Дик плотнее замотал в платок, убрав в один из кармашков на поясе. Впрочем, разве он обязан был отдавать призраку источник такой мощи, какую чувствовалась даже сквозь ткань? В конце концов, не Рите закрывать раны великого нечто.
Дик блаженно вытянулся под одеялом, понимая, что додумать у него не получится - глаза закрывались сами собой, слипались, будто их намазали рыбным клеем. Последним, кто пришел на ум, был убиенный слуга из дома мадемуазель д'Аржент. Но о нем не сожалелось вовсе - и Дик уснул.