7 мая 1535 г. Бермондси.

Уже темнело, когда Джеймс, надсадно кашляя, постучал в дверь Аду-аль-Мелик Мозафара. За углом дома притаился Хантер, за другим двое дюжих стражников в простой рабочей одежде делали вид, что присутствие госпожи Инхинн вне тюрьмы - дело нормальное. Впрочем, из окон Мавра ни первый, ни вторые видны не были, и Джеймса это более чем устраивало.
Кашель усиливался. Чтобы его вызвать, пришлось полной грудью вдохнуть перец, а потому у Джеймса было полное ощущение, что горло сейчас извергнется на мостовую.
- Иду, во имя Аллаха! - За дверью раздалось шарканье мягких тапочек, она распахнулась и на порог появился Мавр, одетый в полосатый халат. - Бисмилляхи Рахмани Рахим! Мастер констебль! Вечер такой сырой, а вы с чахоткой, муш-муш. Ну входите же, Аду-аль-Мелик Мозафар знает, что делать.
Джеймс зашёлся в кашле, опёрся на Мавра, почти ложась на плечо. И вывернул ему руку, вытягивая локоть и заламывая её за спину.
- Хантер! Инхинн!
- Вай дод!
Мавр дёрнулся, но вырваться не получилось. Он судорожно вздохнул и сжал зубы. Изо рта немедленно потекла густая зеленоватая пена, а тело напряглось. Хантер перехватил Мавра, уложил на бок, почти одновременно Инхинн засунула чуть ли не всю руку в рот лекарю, вызывая рвоту, а Джеймс получил пару секунд, чтобы опустошить флягу, наполненную молоком. Молоко смыло перец, жжение унялось и снова можно было говорить.
- Сегодня его лучше не допрашивать, - Инхинн брезгливо вытерла руки о полу халата Мавра и выпрямилась. - И ему желательна новая одежда, чистая, не пропитанная ядовитым потом.
- А что он сделал-то, кроме того, что под чужими юбками шарить любил?- Проворчал Хантер. - И ты бы домой сходил, что ли. А то я как-то мимо проходил, и твоя Мэри там занавеску на скалку наматывала. И было это, считай, два дня назад.
- Есть мнение, что он в бордельные секты вхож, - Джеймс кивнул стражникам, чтобы уволокли Мавра в тюрьму. - Ну да завтра проверим. Том, пошли нарочного в орден, чтоб срочно лекаря прислали. Анастасия отдохнуть не успела, её подменить бы. Надо последить, чтоб Мавр не сдох. А я - домой, посмотрю что там с занавесками.

Дома пахло едой. Мэри, судя по звукам, доносящимся из комнат, накрывала на стол. Встретившая в дверях миссис Элизабет выглядела умиротворенной, и это было нехорошо. Потому что если старая упырица маменька казалось сытой, значит, она либо недавно свернула кровь кому-то, либо собиралась это делать.
- Даже не думайте, миссис Элизабет, - предупредил её Джеймс, рухнув на скамейку и стягивая сапоги. - Маленькая, я дома!
Мэри павой выплыла из кухни, держа тяжеленный таз с водой. И прежде чем Джеймс успел забрать его с нотацией, что ей нельзя такое таскать, уронила на ноги, чудом ничего не сломав и окатив водой.
- Ой, - мило улыбнулась она. - Садись ужинать.
И ушла. Джеймс встряхнулся, как мокрый пёс и припустил за ней. Ссориться было категорически нельзя. Во-первых, потому что это была Мэри! Мэри - маячок, Мэри - путеводная звезда, и если она обидится и уйдет слишком далеко, жизнь станет пустой. Во-вторых, Джеймс её любил. По-своему, возможно, слишком трепетно и кто-то бы сказал, что такое недостойно мужчины, но терять эту теплоту не хотелось.
"Да уж, ангельский характер".
- Мэри! Постой!
Пойманная в объятия Мэри глядела печально. Даже не морщилась от боли в ноге, отбитой тазиком. На что, конечно, имела полное право, особенно если вспомнить об Инхинн.
- Послушай. Ты можешь злиться, но! Сначала меня в лесу нахватила глейстиг, от которой спас тот самый брат-лекарь. Пока я пытался оправиться от кровопотери, этот грёбаный маг переместил меня в свою лабораторию, где намеревался разобрать на части. Потом я оттуда провалился на "Горностай"! Ты была со мной там, ты знаешь, что оттуда я не выхожу сразу и от меня это не зависит! Я не мог ни вернуться домой, ни записку послать! Потом меня вышвырнуло во двор тюрьмы, и только я собрался пойти домой, как приехал гонец от Кромвеля со срочным делом! Я только сегодня вернулся из Лондона, скрутил Мавра и сразу домой! Ну что мне сделать, чтобы ты простила? Хочешь, на руках ходить стану?
Вопреки словам, Джеймс сграбастал Мэри и как был, мокрый, путаясь в тесемках сапог, рухнул с ней в кресло у камина. Потому что твердо намеревался примириться.
- А рубашку потерял и нашёл, пока брал на абордаж испанский бордель, - кивнула Мэри. - Или насильно надели, пока героически лежал, раненый, в лихорадке. В том же борделе.
- А рубашка сгорела, прости, - покаянно вздохнул Джеймс. - Когда вывалился. Пришлось отобрать у Ворона, который тра... э... общался с Инхинн. Времени буквально ни на что не было, даже домой заскочить: корона обвинила Ричарда Фицалана в измене.
Жутко хотелось скрестить пальцы, по-детски скрывая ложь. С другой стороны, это как в ассизах - правду необходимо подавать под нужным углом. Но врать - нельзя.
- Снимай, - вздохнула Мэри, потянув за рукав. - Она ведь в плече разошлась уже, пока меня поднимал. Бесси потом Инхинн отнесёт, а то где этих михаилитов искать? Или... лучше, наверное, я сама. Всё равно хотела с ней поговорить о... ой, ты же не знаешь.
Она прижалась плотнее и улыбнулась.
- Это Бесси первой заметила, не знаю уж, как. Кажется, детей будет двое.
"Так вот чего я не знал в собственном доме".
Близнецы рождались редко. И выходило, что одного из них Джеймс отдал своему чертовому папеньке. Пряча горечь за радостным поцелуем, он подумал, что если что и умеет, так это скрывать и притворяться.
- Инхинн в ближайшие дни занята будет. Много работы, - рубашка и впрямь разошлась, снимать её с Мэри на руках было неудобно, а потому один из рукавов затрещал и оторвался. - Быть может, лучше брата Сапфира пригласить? Так что, я прощен? Или ужин тоже полетит в меня?
Мэри мотнула головой и соскользнула с колен, чтобы взять миски.
- Не нужно. С Инхинн просто было бы не так стыдно, пусть она и странная. А так - миссис Элизабет поможет. Видел, какая она довольная? И Бесси рада.
"Воистину - ангельский характер".
Джеймс улыбнулся и потянул к себе лютню. Мэри любила музыку, а ему мягкий перебор струн помогал не думать.
В конце концов, детям полезно слушать мелодии. Даже если один из них - отец.

8 мая 1535 г. Бермондси.

Утро началось как обычно. Джеймс проснулся до петухов, поцеловал спящую Мэри, долго плескался в кадке с холодной водой на заднем дворе, позавтракал пышками и простоквашей, поданными миссис Элизабет, пробежался по Бермондси. Городок оживал после блокады, несмело открывали лавки торговцы, на рынке снова появились нищие, цветочница и пара типов от Стального Рика - Ю показывала остальным бандам, кто тут хозяин. Хантер тоже не дремал - на каждом углу стояли парами стражники. Словом, Бермондси в этот раз удовлетворил Джеймса, а потому в управу он не пошел. Принимать прошения от тётушек, у которых сбежали гуси, в то время, как в тюрьме Мавр непытанный сидит? Увольте.
Мавр, впрочем, был лишь причиной. Иногда стоило признаться хотя бы самому себе - Джеймса влекло к Инхинн еще с самой первой встречи в Брентвуде. Белизну её шеи тогда подчёркивала бархотка, с которой свисали каплевидные ониксы, окружая и выделяя небольшой крестик. Самым странным в облике была тонкая косичка у виска, в которую палач вплела несколько ярких перьев невиданных цветов. Хотя, пожалуй, нет. Самым странным было то, что на неё почти никто не смотрел. Если подумать, то Инхинн с тех пор стала чем-то вроде феи-крёстной.
Она отдала Джеймсу Гарольда Брайнса, хоть ее и воротило от мысли об этом. Вытащила из лап Эзры Харта, не дав искалечить и повесить. Помогла оправдать Раймона де Три. Сделала вид, что не увидела, как был исправлен протокол Ричарда Фицалана, несмотря на то, что Фицалан ей не нравился. Быть может, даже больше, чем его сестра. Она молчала, хотя знала о Джеймсе больше его собственной жены, хотя могла бы давно за одни только мысли выдать Кромвелю. Или сразу королю. А то и церковному суду. И Джеймс был ей благодарен. Он ценил эту дружбу, стараясь сделать всё, чтобы Инхинн не выматывал ни дар, ни ремесло. Но вопросом "почему" задался только сейчас, разделив с ней ложе.
Вопрос в самом деле был важный. Ищейка всегда ходит по той же шаткой доске, что и её добыча. И чтобы оставаться в самом деле хорошим сыскарём, верным псом, нельзя сомневаться. Нельзя оспаривать желания власти, даже самые абсурдные. Но Джеймс из-за проклятой склонности думать и делать выводы, грешил этим в мыслях с завидным постоянством. Если опустить нефритовых соколов, неприязнь к королю, производившего впечатление душевнобольного, нежелание срываться с земли и бороздить просторы страны, то Джеймс всё равно оставался инакомыслящим, dissidente, как это называли польские католики. Такой партнёр был проблемой для палача-телепата, и в случае чего Инхинн стала бы соучастницей, поскольку покрывала и умалчивала.
"Фея-крёстная... Вот же нелепицу придумали".
Если принять, что та глейстиг тоже была феей, то Золушке, у которой была такая крёстная, поневоле сочувствовалось. Джеймс хмыкнул, отгоняя дурацкую мысль и возвращаясь к этому назойливому "почему", которое следовало бы озвучить госпоже Инхинн.
Почему палач, будучи женщиной умной, сильной, самодостаточной и явно стремящейся к уединению, раз за разом прикрывала задницу своему коллеге-констеблю, который исправно тащил в пыточную проблемы, профанации и даже говорил о мерзком Гарольде Брайнсе? Беседы о чёртовом торговце Джеймс не простил бы даже самому себе. Незванной гостьей, следом за Брайнсом, в мысли вползла Дженни. Девочка, должно быть, сгинула в своих поисках состояния, но скорбеть не получалось. Упорно казалось, что она вот-вот вырулит из-за угла, подбрасывая в ладони монетку, просияет улыбкой и выдаст что-то вроде "Наше вам, ваше констебльство". И снова следовало признаться самому себе - Джеймс бы обрадовался этому. Рыжая побирушка была душой Бермондси, без неё городок опустел. Некому стало срезать кошелёк у миссис Мерсер. Впрочем, самой миссис Мерсер тоже не стало. Её тело и тела семьи только недавно срезали с городских ворот, аккурат перед блокадой, чтобы закопать за оградой церкви. Потому что заговорщики и смутьяны людьми не являлись. С этой мыслью Джеймс толкнул дверь пыточной.
Инхинн выглядела усталой и обнималась с новеньким бронзовым колоколом, свисающим в дальнем углу пыточной. Настолько усталой, что хотелось плюнуть на Мавра и всех прочих, взять её в охапку и уволочь спать. Джеймсу все эти проявления рекомендовали оставить дома, для жены, поэтому он просто протянул своему бесценному палачу очередную бутыль домашнего вина. Миссис Элизабет уже начала коситься и принюхиваться к сыну, но это Джеймс мог пережить.
- Ну вот скажи, - тускло сказала Инхинн, не открывая глаз и не отрывая головы от колокола. - Quo vadis, о констебль Джеймс Клайвелл, рыцарь короны? Проще говоря, на кой?
- Вино, спать или плевать на Мавра? - попробовал было пошутить Джеймс, но осёкся. Для шуток, вина и Хайяма, кажется, было не время. - Боюсь, дорогая, я не читаю мысли. Поэтому должен переспросить: на кой - что? Вытаскивать за уши Фицалана или вообще жить так, что складывается ощущение, будто я хочу, чтоб меня вздё... а, я ж рыцарь. Будто я хочу, чтоб мне отрубили голову?
- Куда ты сам идёшь, куда планируешь дойти? - Уточнила Инхинн, открывая глаза и отмахиваясь от бутылки. - Только ещё алкоголя мне сейчас не хватало. Ради чего подставляешь свою шею - и мою тоже? Она мне, знаешь, дорога.
Джеймс задумчиво покрутил в руках прибор, в мире палачей именуемый "аистом". "Аист" тоже был новым и самым изуверским из всего арсенала. Молитвенный крест, в котором зажимали тело жертвы, был тщательно продуман: голова, шея, руки и ноги были стиснуты единой железной полосой. Спустя несколько минут неестественно скрюченная поза вызывала у жертвы сильнейший мышечный спазм в области живота; далее спазм охватывал конечности и все тело. По прошествии времени стиснутый «аистом» преступник приходил в состояние полного безумия. Часто, в то время как жертва мучилась в этой ужасной позиции, ее пытали каленым железом, хлыстом и другими способами.

- Знаешь, леди-рыцарь Анастасия Инхинн, - запрыгивая на дыбу и поудобнее усаживаясь на ней, благо, что она была пока свободна, проговорил Джеймс, - это очень хороший вопрос. Настолько, что лучше б ты меня в этого "аиста" зажала. Со смерти Дейзи я шёл на работу. Жил на ней. Жил ею. На самом деле, я очень люблю закон. Ибо закон - не юриспруденция, не толстенная книга, забитая параграфами, не философские трактаты, не напыщенные бредни о справедливости, не истрепанная фразеология о морали и этике. Закон - это безопасные дороги и тракты. Это городские закоулки, по которым можно прогуливаться даже после захода солнца. Закон - это спокойный сон людей, знающих, чего разбудит их пение петуха, а не красный петух. Кажется, я откуда-то украл эту цитату, но это не важно. И я был, и остаюсь рабом закона, чтобы стать свободным. Вся проблема в том, что я люблю закон, но не люблю законотворцев. И всё это время... как бы сказать помягче? Всё это время меня несло вразнос, я то вешал бунтовщиков, то усмирял резню банд, то заключал пакты с этими самыми бандами, чтоб в Бермондси шалили строго там, где это можно делать, то нянчился в бездомными побирушками, то выносил голых настоятельниц из монастыря, пока не повстречал Мэри. Веришь ли, я её облил водой из кувшина при первой встрече. Она зачем-то упала в обморок.
Странно, но с тех пор Мэри в обморок не падала ни разу. Джеймс хмыкнул, припоминая, что Мэри могла сигануть с обрыва, чтоб не мешать ему резать людей, собрать и разобрать пистоль, переколотить безделушки миссис Элизабет - но не упасть в обморок. Это было так странно, что он даже остановил свой монолог, задумавшись, куда он в самом деле идёт. И зачем. И так ли важна эта его любовь к закону в сравнении с благополучием жёнушки, Бесси, еще нерождённых детей, матушки, Анастасии Инхинн, Брухи, Хантера и прочих, кто был ему дорог? Потому что ответ на вопрос самого лучшего из палачей был очевидным - Джеймс жил ради них, жил ими. Каждый поступок, каждая мысль были продиктованы страхом за близких. Ради них - и в первую очередь, Мэри - он ушёл с арены, хотя мог бы остаться. И быть почти счастливым, почти свободным в безмыслии неволи, когда за тебя решают, что делать. Если подумать, то Джеймс носил в себе одновременно и ад, и рай, обратив себя в щит, защищающий тех, кто рядом. Почему он вытаскивал и Раймона де Три, и Ричарда Фицалана?
- Потому что за их спиной стоит Роберт Бойд. Это человек, с которым лучше дружить. Нет, если я ему откажу, моих детей и жену всё так же укроют за стенами резиденции. Но он - запомнит.
Таков мир. Когда ты законник, видишь многое. Разнимаешь дерущихся из-за межи, которую завтра истопчут кони королевской охоты. Увешиваешь деревья вдоль дорог висельниками, а в лесах - треплешься с разбойниками, уговаривая их не резать глотки купцам. То и дело натыкаешься на трупы в сточных канавах в городе. Спешишь в богатый особняк, где муж истыкал жену стилетом, и сам свалился на пол, синий от отравы. Видя всё это, привыкнув к этому, нельзя было ответить на вопрос, куда идешь и чего хочешь достигнуть. Потому что если Джеймс и хотел чего, так это состариться вместе с Мэри, в окружении пары десятков внуков, в мире и покое. А потом - тихо умереть, обрести покой небытия.
- Знаешь, леди-рыцарь Анастасия Инхинн, это очень хороший вопрос. Даже не знаю, что ответить. Разве что спросить, на кой ты меня всё время прикрываешь?
- А хер знает, - задумчиво отозвалась леди. - До того оно было не настолько опасно. А с Фицаланом - по инерции. Ну и потому, что ты там немного сбрендил, кажется.
- Просто я слишком долго кружил вокруг Потрошителя, дорогая. Мне до сих порой снится Фанни Пиннс. И... странное. Будто далёкое будущее, знаешь? Лондон, здешний и нездешний одновременно, и там я тоже - сыскарь. И тоже охочусь за тварью, похищающей женщин. И когда Фицалан сказал, что спас эту девочку, дочь Фанни... Я сбрендил. Спасибо, что выбила обратно. Но ведь и он виновен лишь в том, что родился принцем. Можно, я тебя обниму? Ужасно хочется, но боюсь услышать, что это тоже лучше уносить домой.
В самом деле, хотелось и обнять, и сказать, что преступный мир свято чтит свои законы, потому что в государственных нет ничего святого. И что казнить Фицалана в самом деле было не за что - Джеймс в этом был глубоко убежден. Potentia magna. Если хватать каждого пятого на улице и с пристрастием спрашивать, что он думает о короле, то из этих пятых можно было бы повесить каждого третьего. Эдак в стране никого не останется. К тому же, король тоже был человеком, и человеком весьма самодурным. Самодурственным.
Запутавшись в словесных казусах, Джеймс снова хмыкнул и отпил из бутыли.
- Значит, надо сделать так, чтобы Фицалана снова допрашивали мы. И остальных тоже, а то... старший констебль - хорошо, но ведь и их порой вешают. Подробнее можно будет поговорить у меня в комнатке, ну, потом. После продолжения объятий, - Инхинн уселась рядом, привалилась к плечу. - Дьявол, а ещё ведь доспех нужно где-то достать. И копьё. И коня. Дорого... Как думаешь, может, если выехать на турнир без рубашки, они просто сдадутся?

- Леди-рыцари не бьются же, - удивился Джеймс, приобнимая её и запрещая себе думать о том, что скажет Мэри, когда правда вскроется. О том, что всё тайное рано или поздно становится явным, он знал не понаслышке. - Но если хочешь, найдем тебе в арсенале стражи броню и коня. Всё равно парни отказываются носить тяжелые доспехи, да еще и цвета тюдоровской зелени. Будешь Зелёным рыцарем, как Его Величество в молодости. Ты думаешь, снова придётся допрашивать? К слову... ты ведь путешествовала с магистром. Что думаешь о нём, можешь поделиться?
Всегда было полезно знать, чем дышит человек, ради дружбы с которым Джеймс рисковал жизнями.
- А может, я хочу потыкать кого-нибудь копьём. Но в зелёном лучше не стоит, - Инхинн помедлила, тряхнула головой. - Тогда сразу повесят. А магистр этот твой - усталый престарелый негодяй, которому доверять нельзя вообще и никак, и ни за что. Даже не престарелый, а древний. Куда старше, чем даже хочет казаться.
Удивительно, как женщины, даже самые умные, умели всё усложнять. Возраст магистра был написан в его глазах, а негодяям доверия бывало побольше, чем иным добропорядочным. Вообще, работая с негодяями, Джеймс понимал их и не опасался.
- Хорошо. Отсутствие Мавра лучше слов свидетельствует, что он еще не готов, иначе твои оболтусы уже разложили б его к моему приходу. Что ты там про комнатку говорила?
Было странно из постели жены перекочёвывать в постель друга и коллеги, но Джеймсу нравилась эта странность. Подумать об этом можно позже, в управе, принимая бесчисленные слезницы и заполняя изрядно накопившиеся бумаги. Сейчас же мысли только вредили.
Разум - третий лишний там, где нужны только двое.

Раймон и Эмма де Три

5 мая 1535 г. Билберри, кладбище, насморк.

- Gealach garlic, mo bhalach milis, air neo bidh thu tinn... Ой, ты же не понимаешь! - Хихикнула Немайн, вываливаясь из воздуха.
В руках она крепко держала внушительных размеров бутылку с мутной жижей. Яркое алое платье распласталось по надгробию.
- Настойка на чесноке, говорю. Заболеешь еще. Что ты за михаилит будешь с соплями?
"Да как этот язык вообще можно понять?! И что все привязались к моему здоровью и мешают упиваться жалостью к себе?"
Вообще-то говоря, мысль была нечестной и для этих всех довольно обидной: Раймон подозревал, что эти самые все заботились и волновались искренне. Но где ещё обижать, как не в мыслях? Мысленную и общую злобность подпитывали сразу четыре вещи. Во-первых то, что одну и единственную из всех похитили и она египтяне знают, где. Затем - то, что ещё один из всех флиртовал - и небось, успешно! - с тварью, на которую у незабвенного Гарольда Брайнса когда-то там не хватило денег. В-третьих, если он ещё что-то помнил о ритуалистике, то вот этой конкретно волнующейся скакать тут по надгробиям было опасно. Ну и в-четвёртых, знобило так, что насморка и правда было не избежать - ну и пусть ему будет хуже. Кому какое дело?
"В-пятых, мысли тут вполне могут и читать".
- Поимейте совесть, дамочка, не выкидывайтесь в мой погост. Или вы думаете, шо вы не опоздали? Так я вам скажу, шо таки да!
"В-шестых, я тут вообще не нужен, пусть себе общаются. Общий язык явно найдётся без проблем".
- Уйди, котяра, распылю, - Немайн взметнула косами, рассыпавшимися длинными гладкими прядями. Одна из них зацепилась за куст терновника, но богиню это не волновало. В руках у неё из ниоткуда появились кружки. Хорошие, пузатые, каждая не меньше пары пинт. - На кой упиваться жалостью к себе, если можно просто напиться? А потом пойти смотреть, как моего зятя бьёт ножнами, убивает, воскрешает и обращает в младенца моя сестра? М-м, чесночок...
Пила Немайн жижу залпом, не морщась, как портовый грузчик, всучив вторую кружку Раймону и как-то кокетливо глянув на кота.
- Так вот, - продолжила она. - Сопли - это плохо. Значит, будем лечить. Танцами! С бубном! У тебя есть бубен? Ну, или туз бубен? Нет? На худой конец, бубен кому-нибудь набьем. Так сказать, кто к нам с бубном придет, тот в него и получит.
- Те карты, которые у меня есть, слишком липнут к рукам, а если там и сплошные тузы, то без бубнов, - Раймон скептически оглядел засыпанные солью кости, гадая, что именно пойдёт не так. Что-то ведь должно. Или всё сразу? Он бы не удивился. Роба небось уже вообще зажрали, а богиня так себя ведёт от горя. Или радости. Хотя, зачем бить ножнами труп? Хотя, кто их, этих шотландцев, знает. - А бить морды не хочется. Поверишь, вообще никогда особенно не хотелось. С мордами лучше всего - это когда они сами друг другу всё набили, да ещё и виноватыми остались.
"Поганый из меня... кто-либо. Вечно, пока не доведут, добреньким остаться хочется. Или прикинуться. Впрочем, и тогда больше хочется убивать, а не бить морды. Потому что если уж настолько довели, то морды на месть не хватит. Впрочем, про "сами набили" - мысль неплоха. Что-то в этом есть, что-то крутится".
- Не зажрали и даже еще не трахнули. Но, думаю, собираются? Хотя... За штаны он держится, как нетронутый. О! А давай пойдем кошек на крыльце ломать? А то чего они, поразвели котов тут.
Немайн девчоночьи хихикнула и попыталась повиснуть на шее, но Раймон, вписавшись в движение, закрутил её и усадил обратно на надгробие. Кружку, впрочем, взял, принюхался и чуть не вычихал всё варево прямо на кости. Почему вообще "держится", когда соль? Или всё же не те кости? Или?..
- На деле всё, чего хотелось - по-настоящему хотелось, а не под хмелем, - это делать мир лучше. Ну, на мой вкус, и хотя бы чуточку, но лучше. А сейчас? Во-первых, разве все эти Рольфы о том думают? А если и думают, то это когда-то там, а пока - станет только хуже. Во-вторых, мой вкус внезапно стал нашим, через сказки, коленки, поротые спины и прочие недомолвки - и это бы ничего, это одновременно правильно и неправильно, как и надо, но где сейчас это "мы", я спрашиваю? Половина, а рядом - отсутствие, как тут не беситься, спрашиваю? Какое тут "лучше", когда даже содранное с очередной глейстиг платье не подарить? Ну а в-третьих, в-третьих...
Допив мерзкую дрянь, от которой аж передёрнуло, он таки перевернул её над могилой, роняя капли. Если уж его самого так с этогой воротило, то бруха вообще должна изумиться до полного окаменения.
- В-третьих - пошли. Бить котов. Они мне, честно говоря, сразу не понравились, уж очень морды наглые. И флюиды какие-то не такие. Или такие. В каком-то смысле.
"В-четвёртых, за такое и правда не бьют морды. Если вспомнить тот милый костерок, потом - кузена Эда, Листа... нет, битьё морд в этот ряд вообще не укладывается, древние греки не оценили бы, наставники тоже. Даже Роза бы не поняла. Мена на бруху или карты - тоже, потому что с какой стати? Нас украли, а не купили, в конце концов, так что отвечать надо тем же. Значит, и карты, и бруха - не для этого, а чтобы все били друг другу морды. Кто - все? Хотя бы Грейсток, потому что бруха, и Рольф, потому что Эмма. А зачем? Затем, что бруха и Эмма. Почему? А вот тут надо подумать. Наконец-то подумать так, словно я - всё ещё мы. Но есть чувство, что вот для почему небубны точно пригодятся".
Немайн, надувшая было губы обиженно, снова вспорхнула с надгробия. Платье сменилось на короткую блузу, не скрывавшую ни округлых плеч, ни высокой груди, ни женственного живота, и такие обтягивающие штаны, что приличнее было бы без них.
"Но коленки не те. Да и прочее".
- Беситься - это вроде от слова "бес"? - уточнила она, протягивая новую кружку, от которой тянуло виски на дубовой стружке. - Это тебе не подходит. Хочешь... злиться? Я же твоя богиня-покровительница, так что злиться могу обеспечить с крышечкой.
Раймон только отмахнулся. В мыслях плавали и никак не хотели смешиваться эммы, брухи, карты, вампирята и почему-то драконы.
"Почему драконы, откуда?.."
- Злиться я и сам умею. Одну церковь вспомнить... да и вообще.
- Богиня-покровительница, - издевательски прокаркала с ближайшей ветки мелкая ободранная ворона, или даже воронёнок.
Над птицей отчего-то поднимались струйки дыма, и Раймон закатил глаза. В лесу определённо становилось очень тесно. Не хватало... нет, пожалуй, упоминать никого не стоило, а то мало ли. Ворона меж тем каркала дальше.
- Подопечный даже morrean и mallachd не отличает, стыдоба подхолмная. Пррравильно! Хочешь, чтоб тебя не выбросили из ренессанса - нянчи чадо, а в прочем только пить и остаётся. И сиськами светить.
"Нянчи, чтобы не выбросили..."
Немайн, мило улыбаясь, выжгла наглую птицу до отсутствия пепла, оставив только плавающий в абсолютном ничто довольный оскал. Вороний.
"Впечатляет. Вот так и я бы не отказался, и выжигать, и скалиться после того, как выжгли. А сиськи..."
- Главное, что есть чем светить, - в этот раз богиня обошлась без попыток ввинтиться в объятья. Просто возникла перед ним, да так близко, что слова щекотали губы. - Умеешь - и ладно.
- Папе пожалуюсь, - вредно заявил Раймон. - Как семейный человек и вот это всё ваше гаэльское. Это где ж такие няньки виданы, да и я, кажется, из того возраста вышел. Но, кстати...
Горячее дыхание богини упорно пыталось пробудить какую-то мысль. Что-то о воронах, нет... поймав идею, Раймон довольно прищёлкнул пальцами.
- Точно! Даже о стандартных методиках забыл с этим всем.
Искра нырнула в саркофаг, и внутри полыхнуло, как в печи. Кости горели, обращаясь в пепел, смешиваясь с неохотно текущей солью. Если уж гулять, так гулять.
- А отвар она просто в таверне нашла, - пожаловалось отсутствие мелкой вороны и снова улыбнулось. - Сама и варить-то не умеет!
- Кыш, - Раймон отмахнулся от не-призрака, снова поворачиваясь к Немайн. - Если уж бить котов, ты не могла бы помочь добраться туда побыстрее? И ещё, потом нам наверняка потребуются лошади - бога с два я дотащу до места, где их оставили, таща на себе Роба и бруху... даже одного Роба-то вряд ли, прежде чем все олени попросыпаются.
"Станет ли от взаимного мордобития хоть мир лучше?"
Раймон покатал эту мысль в голове и пожал плечами. Для разнообразия на это было совершенно плевать.

Роберт Бойд

5 мая 1535 г. Билберри, лес, комары.

- Цезарь не бегает от войны, но и не просится на войну, - Роб пожимает плечами. В кабинете Верховного тепло, сумрачно и пахнет травами.- А ведет столько войн, на сколько сейчас хватает легионов. Сейчас меня хватит разве что на занудную лекцию о тактике, совершенно не применимую к ситуации. Может ли некромаг подчинить себе бруху, одержимую леди Элизабет Грейсток, Руп? Как именно она, будучи бестелесным духом, умудрилась одержать бруху? Что со всем этим делать?
- Я думаю, Роб. Не торопи. Как оно, замужем?
- Как в той потешке: женатый боевой маг ищет любви, ласки, понимания и чего-нибудь пожрать. Ну ладно, пожрать дают.

Что такое охота, если не стремление одной души найти другую душу и полностью подчинить своей власти через смерть? Всякий в мире желал догнать, поймать и разорвать - даже зайцы. Особенно они, ибо кто еще мог так коварно и жестоко уничтожать беззащитную траву?
Роб беспечно почесал щёку, мимоходом подумав, что напрасно побрился вчера. Под щетиной хотя бы не было видно комариных укусов, которыми зловредные насекомые испятнали едва ли не всё лицо. Но, может быть, комары были вовсе не виноваты, а зуд вызывали те декокты, которыми брат Филин накачивал Роба всё утро? Так или иначе, но Робу было весело, жарко и беззаботно.
- Ветер с моря дул, ветер с моря дул...
Переделка была нелепой. Следовало петь длинно, заунывно, с тщанием выговаривая "bidh a ’ghaoth a’ gal sgòthan fiadhaich le", но зачем, если можно весело и задорно горланить на весь лес, что видно не судьба, видно не судьба, видно нет любви, видно нет любви. И особенно громко о том, как некий Ты посмеялся над некой Мной. Имена были странные, смешные и явно не христианские. Из чего можно было сделать вывод, что Филин знает толк в настойках, особенно - в вербенно-полынной. Не стоило столько пить, нужно было есть. И петь. Роб прислушался к мыслям и кивнул сам себе. Мысли звучали верно, в согласии с настроением. Жужжали, как те комары, чертовы кровопийцы. Ну вот какое из него украшение шатра, если эти твари крылатые грызут немилосердно?! Правильно, пятнистое. А неистовая хотела полосатого котика. Но не расчесываться же теперь до полосок?

- Да чтоб её сожрали все порождения Мрака! Кто этих брух вообще придумал?
- Испанцы, кажется.
- Всегда знал, что от них одни проблемы. То королевы бесплодные, то брухи вот.

- Как упоительны в Суррее вечера - любовь, лесавки и закаты, переулки...
Одна вдовушка из этого самого Суррея называла мягкий, вкрадчивый баритон Роба драматическим. Утверждала, что его голос вызывает трепетание во всем теле - от пяток до макушки. По чести сказать, чтоб вдовушка затрепетала, хватало малости. Но если женщинам нравилось, как Роб голосит незамысловатые песенки, то почему б их не голосить? В лесу под Билберри вполне могли обитать женщины - вдовые и не очень. О том, откуда бы бабам взяться в весеннем лесу, полном тварей, и что за такие мысли сделает со своим шотландским кобелиной Бадб, Робу думать не хотелось. Потому что нельзя, - нельзя! - потому что нельзя... Потому что нельзя полировать освященным вином настойку из листьев осины! Господи Всеблагой, да что они только не пили! Даже к лютикам приложились, и к мяте. Последней Роб сейчас и дышал на осточертевших комаров. Не зря же говорят - свежее дыхание упрощает понимание. К сожалению, у кровососов мозга не было, и согласия достичь не удалось.

- Чтоб ты понимал, Роб, белый единорог означает духовную жизненную силу, свет мудрой жизни, особый "женский фаллос", не материальный, но духовный. Ибо... Хм. А вот когда тебя кто-то кусает, что происходит?
- Светом мудрой жизни не осеняет, если ты об этом. Особенно, когда кусает единорог.

"А ты это что, покусываться брухами собрался, что ли? - подозрительно поинтересовалась Бадб. - Столько декоктов и прочей отравы. Вот когда за упырями-мужиками - так небось не готовился, как за упыребабой. Упыреледи. За брухобабой, короче. Ещё и с Раймоном. Вот стоило у него жену украсть, так тут же по брухам".
- А я нашел другую, хоть не люблю, но - целую, - упыребрухи, брухоледи, а если по гримуарному, научно, то вампир исключительно женского пола, в которого после смерти превращается женщина, занимавшаяся при жизни колдовством. Убить бруху невозможно, нет таких способов, хоть вбивай ей куда угодно осиновые колья — не поможет, если только они не сравнимы размером с тележной оглоблей. Запах чеснока ей неприятен - как очередное нарушение этикета. Священные символы для неё — лишь забавные предметы народного промысла. Свет солнца она переносит хорошо, хотя предпочитает ночную тьму. В общем, почти всеми представлениями о вампире в случае брухи можно было разве что подтереть задницу. Гримуары вообще советовали осторожности и молитву, именно поэтому Роб согласно хмыкнул словам жёнушки и заголосил еще громче. - Юный некромант, мальчик молодой, все хотят повоскрешать с тобой...

- А если это вот так смешать? Чеснок, мята, святая вода, полынь. Немного терновника с Голгофы. Осина.
- Если... кха... ты хочешь меня отравить, так и скажи. Ух, мерзкая херня!

Лес, тем временем, согласно похрустывал ветками под ногами, посвистывал птицами, покапывал каплями росы. Он, наверное, попискивал бы мышами и пощелкивал белками, но Роб не слышал ни тех, ни других - а жаль. Мыши - мягкие, теплые, послушные. Серые. Белки - тоже, но рыжие и чёрные. Роб даже зажмурился от удовольствия, представив большую, размером с него самого, шубу из живых мышей. Наверное, комарам она бы тоже понравилась: разнообразие вкусных мышей лучше, чем один и тот же старый поддатый магистр. К тому же, мыши почти наверняка бы глушили обостренный слух, не позволяя улавливать подозрительное шуршание то сверху, то слева, то чуть впереди.
- Сегодня, - сообщил шуршанию Роб, - святая Церковь празднует память святой мученицы принцессы Урсулы Кельнской.
Память принцессы, замученной гуннами, праздновалась двадцать первого октября, но право, какие это были мелочи по сравнению с женщиной, соблаговолившей-таки выйти из-за приземистого дубка.
Пышная - такие некогда нравились Раймону - сдобно-белокожая, чернокосая и черноокая, закутанная в живописно подоткнутые прозрачные ткани. При взгляде на неё вспоминались жирные сливки, козий сыр и почему-то свиное сало. Словом, всё то, с чем Роб никогда бы не сравнил красивую женщину.

- Какая дрянь...
- Пей. Идея дурацкая, согласен. Но как еще отравить вампира, если не кровью? Хочешь еще мяты?
- Дерьмо мятой не испортить.

В сущности, никто не мог точно сказать, что это за тварь - бруха. То ли от того, что упырицы были штучным товаром, то ли от нежелания братьев-исследователей выстраиваться в очередь и изучать, изучать, изучать... Испанские asesino de monstruos утверждали, будто она по ночам способна превращаться в призрачную птицу, чтобы нападать на людей и высасывать из них кровь. Сейчас она не была похожа на птицу - обычная еврейка из богатой семьи, разве что развратно одетая. Роб лениво повёл плечами, сбрасывая с себя личину огромного, неповоротливого уровня, и вежливо поклонился.
- Госпожа, - голос звучал самоуверенно, расслабленно и самую толику нетрезво. - Значит, это вы меня желали... видеть?
За лихой, мальчишеской улыбкой юнца, уверенного в том, что его хотят все женщины мира, а те, которые не хотят - попросту дуры, Роб припрятал страх и трепет. Впрочем, дама и сама их почуяла, дёрнув носом и ехидно рассмеявшись.
- А вы insolente, магистр, - сообщила она, демонстрируя помимо клыков еще и осведомленность о том, кто её собеседник. - Вы любите играть в салки?
- Боюсь, госпожа, я слишком стар для таких preludio.

- Она создательница и разрушительни­ца. Она сотворила время со всеми его циклами возрастания, спада и унич­тожения и является причиной и измерителем времени. Она — подательница жизни и пожирательница мёртвых, плодородное чрево и могила, в которую тело помещается, когда смертная жизнь завершилась.
- Впечатляет, Роб. А что ты там про могилу?

Теперь комары не кусались - не могли догнать. Роб мчался сквозь лес, позволяя веткам хлестать по щекам, цепляться за рубашку и рвать её, оголяя тело. Бруха счастливо смеялась сзади, благо, что оказалась слишком глупа, чтоб понять - магистр, женатый на богине, подобным образом развлекается хоть и не часто, но с завидным постоянством. Впрочем, ни Роб, ни Циркон совокупно не думали, что умение подыгрывать Бадб может пригодиться в охоте на бруху. Или в охоте брухи на михаилита, что в целом было одним и тем же.
- Куда же вы? - Бруха оказалась как раз на дороге, и, разумеется, даже с дыхания не сбилась, хотя могла бы, чисто из вежливости. - Там ведь одни деревья и кусты. И как же без preludio? Разве рыцарь приступает сразу к piatto principale? Это вредно для желудка и, наконец, просто невежливо по отношению к даме, а то и не к одной.
- Туда, - Роб ткнул пальцем в сторону Билберри. Указательным, хотя очень хотелось средним. - Рад был знакомству, заходите вчера.
Вопреки словам и голодному взгляду собеседницы, побуждающим здравое желание продолжить упоительное, героическое бегство, он медленно провёл по свежей царапине на скуле и задумчиво облизал палец, пробуя собственную кровь. Вышло совершенно нецеломудренно, но и жест был подсмотрен у одной из трактирных шлюх.
- Рыцарю крайне интересно, - сообщил он, - почему дама полагает его готовым к подобным... игрищам? Ничего особого, уверяю вас. Обычный престарелый и не слишком здоровый михаилит.

- Яд хобий? Кровь лесавки? Жабдарова слюна? Сорок три тома бестиария, и ни одна тварь бруху не сожрала!
- Хм, Руп, а вот эта тварь всегда на этой странице была? Надо же... Ллос. Дурацкое название и на вид - паук пауком. К слову, если Бадб придется меня исцелять, будешь объясняться с ней сам.

- А морда на диво молодая, для престарелого, - заметила бруха, тоже облизнувшись. - Кто бы мог подумать, что магистры стареют как хорошее вино - чем больше лет, тем ярче, привлекательнее, богаче ароматом. У вас в ордене все такие?
"Он ещё и с брухами заигрывает. Вот кобелина шотландский. К слову, помнишь, как сестричка однажды прыжок подправила? Я, наверное, тоже так смогу. Правда, один раз, потому что на второй эта бруха заигрывать будет уже со мной".
"Ладно, Роб, яйца в кулак".
Улыбка предназначалась скорее Бадб, но отвечать ни ей, ни брухе Роб не спешил. В конце концов, должна быть в рыцаре какая-то загадка. Тайна. Которая, как известно, только делает вкуснее.
- Ну что вы, прекрасная госпожа, - совершенно правдиво сообщил он, - я такой один. Единственный, неповторимый и несравненный. Хм, если подумать, я вообще редкий. Можно сказать, даже вымирающий. И очень, очень скромный.
В целом, у Роба существовала гипотеза о существовании брух. Гипотеза тоже была плодом пьянки с Рупом... братом Филином и выглядела достаточно бредово, чтобы походить на правду. Роб полагал, что бруха - попросту диббук. Не то, чтобы за свои полсотни лет он встречал много диббуков. По совести сказать, он не видел ни одного.
Зато много читал. Диббук - душа умершего человека, не отличавшегося добротой. В своей естественной форме диббуки представляют из себя полупрозрачных, летающих медуз, волочащих за собой длинные нити. Однако они редко путешествуют таким образом. Вместо этого, тварь овладевает первым подходящим, найденным трупом, пробуждая тело от смерти, чтобы затем потакать своим отвратительным порокам. Обычно они изгоняются цадиком и десятью другими членами еврейской общины, которые при этом одеты в погребальные рубашки. При процедуре изгнания сжигают нард, ладан, камфору, сандал, мирру, читают молитвы и трубят в шофар. Вот только у Роба на момент не было шофара, а воплощение цадика и всей остальной еврейской общины, заманившее его сюда, развлекалось на кладбище. Зато нарда, ладана и прочих пряностей было в избытке - но внутри.

- Молодость как плен, Руп. Он не умеет, не хочет переступать через свой нрав. Даже Эмма не сдерживала его в последние дни.
- Никогда не понимал. Почему именно - Раймон? Мрачный трикстер на грани безумия, непослушный, торопливый.
- Именно поэтому. Он - вылитый я. Ну... тогда, у истоков времен. Не гляди так, мне пришлось признать, что тогда тоже был я.

- И вообще, госпожа, почему морда-то?
- Потому что наглый, - просветил диббук и одарил его печальным взглядом из-под пушистых ресниц. Повёл плечиком, и платье соскользнуло ниже, открыв ещё полоску белоснежной кожи. - Зубы заговариваете, бегаете туда-сюда, волков пугаете совершенно возмутительным образом. Не лучше ли проводить даму домой, как подобает магистру? Выглядите провожальщиком опытным, почтенным, ароматным, а даме одной идти далеко, через лес. А вдруг разбойники? Или волки? Страшно! Особенно волки, в последние ночи совсем наглые стали, ходят везде, чисто gallos.
"Если бруха тебя трахнет, то взрослеть заново будешь, - меланхолично пообещала Бадб. - Из пелёнок".
"Годится. Заодно и Раймона так же. Грёбаный tolla-thone".
Роб улыбнулся со всей доступной ему обольстительностью. На лице шотландского побережника это смотрелось, должно быть, не слишком маняще. Скорее, будто Роб собирается бруху ограбить. Но Бадб нравилось, а остальное было не важно. Разве что провожать сомнительного качества нежить в особняк, где бруха себя чувствует дома, не хотелось вовсе. Насидевшийся в башне Циркон решительно протестовал против таких авантюр, да еще и бесплатных.
- Заманчивое предложение, госпожа, - от улыбки кровь из царапин засочилась сильнее, но это было хорошо. - Даже жаль, что у михаилитов, как и у всяких проституток, есть правило не работать бесплатно. Особенно, если наглые петушары-волки. Скажем, магистр проводит вас домой, а вы отпустите его потом... после ужина... в резиденцию. Живым. В конце концов, мой непутёвый воспитанник так или иначе займёт моё кресло, другого-то претендента уже нет.
Что там Раймон наобещал этой даме, Роб достоверно не знал. Но дитятко так умильно бесилось при упоминании преемничества, что могло прикрываться только креслом. Пешка не худшая, хоть и не самая верная.

- Слушай, Руп, а если она и не в брухе вовсе? А в своих костях? Лежит там, водит бруху за веревочку.
- Медиумизм. Тогда... нужно позаботиться и об этом. Вот тебе кипарисово-коричный декокт. Пей.
- Это же афродизии!
- Как удачно, что ты женат, правда?

- По рукам? - Руку получилось протянуть в поклоне почти придворном. Роб скривился, будто поясница ныла от возраста, и невинно хлопнул ресницами. Почти так же невинно, как это делала Птичка.
Поцелуй, который он получил в ответ, был жарким и обещающим столь многое, что будь это жёнушка или просто обычная девчонка, Роб долетел бы до поместья если не на крыльях любви, то около того. Верхом, так сказать, на собственном. Но увы, нежить оставалась нежитью, и чтобы хоть как-то заставить себя проникнуться моментом, пришлось прижать её покрепче и припомнить обнажённую Бадб. Которая сейчас имела полное право обидеться и огреть чем-нибудь тяжелым. Что самое поганое, с этим чертовым поцелуем гасла приязнь к Раймону. Пофлиртовать с подавальщицей в трактире, подмигнуть хорошенькой девчонке на тракте, подать цветок миловидной фрейлине - всё это мог себе позволить женатый магистр, искренне привязанный к своей супруге. Целовать мёртвую бабу, сиречь - ремесло... Никто не видел сапожника, лобызающего сапоги, bark? Пообещав себе оторвать сыночку всё, до чего дотянется, Роб мягко отстранил бруху, ласково касаясь холодной белой щеки.
- О, какой шалун! Ведите же, магистр.
"Uighean ann an dòrn, Роб..."

- Я ей и говорю, что буду, мол, руки тебе целовать, как мальчишка, забыв о смене времён. То есть, не говорю - думаю. Но мысли же читает!
- Ты б лучше говорил, а то мало ли... Женщины, пусть даже богини - существа непостижимые. Почти как брухи, мать их всей вампирской братией.

В душной, пряно пахнущей духами, вином и сластями спальне Айме, Роб между поцелуями позволил стянуть с себя рубашку. Отчаянно чувствуя себя целкой на сеновале, как в последний бастион вцепился в штаны - "Еще рано, моя прелесть" - и увлёк бруху на греховно мягкую постель. Особняк он не запомнил совсем - только кошек у крыльца, о которых говорил Раймон. Покрытые трещинами статуи заставили Айме хмуриться и торопить события. С силой, достойной королевского гвардейца, она утащила Роба в это чувственно пахнущее фрезией место, полное алебастровых кувшинчиков, ярких ковров, расшитых подушек, тяжелых штор, стеклянных бус. Нагая, как в день, когда появилась на свет, бруха прижималась к нему, обнимала шею, притягивая к себе ближе. Покусывала и облизывала, заставляя прислушиваться к внезапной, резкой боли, к струйкам крови, стекающим из укусов. К каплям слюны, остающимся в ранках. Капля за каплей, и вот уже тело, привыкшее бороться со всякой заразой, какой была и нежить, вошло в первую фазу. Тело хотело поближе познакомиться.
- Вы так спешите, mo thruaighe, - томно и тихо заметил он, отстраняясь от объятий брухи под чувство тяжёлых и немного мстительных размышлений, которыми истекали его клейма илота. - Разве поспешность принесёт усладу? Возраст - как крепкий виски из погребов Ангуса Дугласа, его надо смаковать вдумчиво и медленно.
Подкрепляя свою мысль, Роб дотянулся до кубка со сладким вином и пригубил его.

‌‌‌‌- Рисково, - теперь Руп пожимает плечами, прикладываясь к бутылке, и Роб понимает, что Верховный очень похож на него самого. Не зря говорят, что германцы и гэлы - родичи. - Слишком много "если". Если в гробнице не она, если охламон не справится, если не успеет. Если соли не найдет. Если последствия. Если это не де Манвиль.
- Если Грейсток или кто он там. Не люблю вашу братию, Руп, а эти они, как ни крути, некромаги.

"Яблони на Авалоне нужно выкопать, - без всякой связи с происходящим, отстраненно, следом за утекающей в бруху жизнью, подумал Роб. - Сколько их там теперь осталось-то? Вот все и выкопать. И посадить в холмах у Вест-Килбрайт. Хорошо будет! Цветут, листьями шумят, в них птички поют. Миру иногда нужно немного чуда. А бравым солдатам - полезного для духа и тела труда на земле".
Внезапно накинувшаяся грызть и пить нежить делала это с той же страстью, с которой целовала до этого. Мысли путались и сбивались на дрожь руки, в которой был кубок, из которого Роб отпивал вино, которое...
"Mo chreach".
И тут бруха взбесилась окончательно. Она вздрогнула, взревела на два голоса, вцепилась в плечо, выдрав приличный кусок. И - схватившись за горло, оцепенела.

Изрядно поддатый, но трезвый как стекло Руп задумчиво плещет настойки в огонь. Огонь злится, раскрашивается в разные цвета.
- Я вот что думаю, брат мой, - наконец сообщает он, - надо сделать так, как требует твоя жена-богиня. То, что является подателем жизни, станет и разрушителем. Вот только тебе придется соблазнить эту бруху, заставить укусить. Отдать кровь. Врубаешься?

- Ну наконец-то. Mo leannan, плетёнку сюда!
Сверху рухнула кольчужная сеть, которую Бадб заговорила так же, как и кольчугу. Преодолевая страшную слабость, Роб бережно спеленал бруху сначала в кольчугу, а потом в простыни. И дал себе ровно пару вздохов на отдохнуть. Когда планируешь отравить кого-то собой, кровь становится жидкой, течет быстро, а сворачивается плохо. Сейчас нужно было бы перевязаться, позвать жёнушку и восполнить силы... Но оскорблять Викку после почти измены с нежитью не хотелось.
Тяжело вздохнув, он взвалил на плечо сверток с Элизабет Грейсток и, пошатываясь, поковылял к выходу. В ушах навязчиво звучали строки песни.

Послушай, как ветер шумит.
Это плач малолетних сирот.
Мать детей с того света зовет.
Послушай, как ветер шумит.
(с) Listen to the wind

7 мая 1535 г. Форрест-хилл. Резиденция.

В хаммаме не хватало одалисок. Стройных, нежных, приятных телу и глазу. Чтобы весело плескались, смеялись, играли на сазе и флейте, танцевали, лакомились фруктами. Роб вздохнул, откидываясь на борт бассейна, в котором отмокал уже добрые два часа. Одалисок не было. Было густое красное вино с рябиной, чтобы восполнить кровопотерю. В изобилии имелись мысли.
Во-первых, почти изнасиловавшись брухой, Роб донасиловал себя королём и теперь чувствовал себя грязной шлюхой после роты наемников, отымевших во все отверстия. То, что Викка - "подумать только, он называет её Бэби!" - поддерживала в старом Гарри юношескую резвость - "и она ему еще ничего не оторвала за это!" - что утоляет боль - "А меня за Мэг кустами била!" - было хорошо и правильно. Довольный самодур - сговорчивый самодур, и вероятно нельзя пользоваться таким влиянием жены на короля, но как еще получить желаемое? Орденскую инквизицию, финансы, Ричарда Фицалана, чтоб ему Тауэр через задницу вышел? За Фицаланом Роб к королю и пошел, но верный своей привычке осторожно нащупывать дно в мути воды, вовремя умолчал об этом. Зато все эти два часа, что Роб мечтал об одалисках, во дворце находился Филин самолично, и можно было быть уверенным, что уж Руп-то проследит, чтоб правила для инквизиции были написаны так, как это нужно.
Во-вторых, не давала покоя мысль об обещанной королевской охоте на тварей. Хотелось как-то совместить короля и поход за Эммой, тем паче что бруха - вылитая ведьма. Сомнения вызывал цвет волос нынешней оболочки Элизабет Грейсток. Королева тоже была брюнеткой, и Роб был готов поставить ломаный пенни против драного сапога, что ведьму старый Гарри желает уличить в ней.
"Интересно, если я назову её Бэби, что она мне сломает?"
В-третьих, Бадб обиделась. На обиду жёнушка имела полное право. Более того, Роб сам на себя был обижен. Однако, скорая на расправу богиня затаилась и даже слова поперек не сказала. А это не предвещало ничего хорошего. Чем дольше откладывалось возмездие, тем больше становилось шансов, что Бадб не остановят ни аргументы необходимости, ни признание вины, ни даже то, что бруха - это ремесло.
Филин самолично собирал все необходимые для исследований жидкости и упаковывал тварь в специальный саркофаг из камня с Голгофы, расписанный согласно Каббале. Теперь та, что отзывалась на имя Айме, билась в этом каменном узилище, силясь порвать путы, выла и рычала. К ней водили мальчишек и те слушали пояснения наставника со страхом и восторгом. Когда нежить понадобится - её заткнут декоктом, над которым уже работали монахи. Ничего личного, никакого сожаления - только работа.
От мыслей легче не становилось. Роб выдохнул, погружаясь с головой в прозрачную воду и глянул наверх. Сквозь рябь слабо различалась ухмылка сатира, нарисованного на потолке. Мерзкое чувство - измена, пусть даже оправданная необходимостью. Но разве сам Роб смог бы простить Бадб, переспи она с королем ради спасения Фицалана? Пусть даже между ним и брухой были только объятия и поцелуи, ощущалось это будто принудили предать Викку. Пожалуй, бушуй она, швыряй острое, тяжелое и самого Роба, прибегни она к кнуту - как бывало некогда! - Робу бы стало легче. Подрались, примирились - можно жить дальше. Покаяние, ожидание возмездия, будто Бадб была сродни христианскому богу, оказались тяжелее и страшнее.

"Жертву ей принести, что ли?.."
- Забыла сказать: я согласна, что работа не всегда должна быть приятной. Необходимость порой - совершенная необходимость, ничего не поделаешь, верно?
Бадб явилась с мёдом. Мёд, как это у неё водилось с недавних пор, был густо намазан на ломоть хлеба. Тягучие капли стекали в воду, размываясь желтоватой дымкой. Роб, всплывший за мгновение до явления богини своему супругу, сглотнул. При всей ненависти к липким сластям, обескровленный организм решил, что немедленно хочет добрый кусок этого хлеба, и даже обнаженность Бадб отошла в сторону.
- Неверно, mo leannan. Необходимостью хорошо оправдываться, когда есть в этом потребность. А мне - стыдно и противно. Значит, что-то можно было поделать. Не сделал. От этого еще более противно и стыдно. Настолько, что сам готов принести тебе кнут. Или розги. Или... побрить налысо Раймона.
- Нет, нет и нет.
Бадб погрозила пальцем, откусила ещё кусок хлеба и с явным удовольствием проглотила. Дальше творилось вовсе невообразимое. Бадб отламывала истекающие мёдом кусочки, и с рук, как птенца, кормила. Хлеб был ароматным, свежим, мёд - сладким, вино - крепким, но и то, и другое, и третье - увы! - оказалось мороком. Потому что не насыщали совершенно. Роб попытался перехватить кубок, больно получил по рукам и заставил себя расслабиться. Если не можешь ничего сделать - получай удовольствие.
- Конечно, все три предложения - очень искусительны, - меж тем вещала жёнушка, - почти под стать новым союзничкам. Но эти методы устарели, по новым правилам рыцарей таким не бьют, а мы - богиня современная и развитая, поэтому так делать не будем. Несмотря на искусительность. А что будем? Хм...
"Мы?!"
Попытка обнять тоже не увенчалась успехом. Хоть современная и развитая богиня и не била рыцарей кнутами, розгами и лысыми Раймонами, своим рукам она волю давала со знанием дела. Возможно, даже по новым правилам.
- Не делайте, - признал тактическое поражение Роб. - Позволь узнать, это "хм" вы сейчас всей своей божественной кодлой обдумываете или только твоими воплощениями?
"Какого чёрта - мы?!"
Подзатыльник, медным колоколом зазвеневший в ушах, тоже был отвешен вполне развито и правильно. При этом Бадб умудрилась засунуть в Роба большой кус хлеба, размазав мёд по трехдневной небритости, будто не был иллюзией.
- По лесам набегаются, песен нагорланятся так, что даже мёд едят, ну чисто бард, - умилённо проговорила Бадб, не давая времени на ехидное "а теперь облизывай". - А мы, как госпожа и рабовладелица...
Шрам - память о первом когтелапе - исчез, будто его корова языком слизала. Зато рыжее, голое воплощение безмыслия медленно, острым ноготком вывело вместо него "Le Badb ann an gaol gu bràth", вплетая эту любовную клятву в красивую вязь. Добавляя к старым оковам новый поводок.
- Спасибо, что тавро на задницу не поставила, как породистому жеребцу, - пробурчал Роб, одновременно пытаясь смыть с себя несуществующий мёд, стараясь не морщиться от боли и отвлечься от мысли, что неистовая обнажена, находится в доступной и весьма соблазнительной близости. - Довольна?
- Ох, - промурлыкала Бадб, любуясь новой татуировкой, - такой взрослый, матёрый, опытный рыцарь, лэрд, магистр, зверятник, а не знает, что кобелинам шотландским тавро ставят не на заднице, а... но нет, нет, современная, хорошо воспитанная bhean bheag ТАК мужей не калечит. А то обидно получится и как-то даже стыдно, особенно ночами. Она только заботится. Кормит, украшает и помогает умыться. Вот...
Вода внезапно и весьма подло стала холодной, до плавающих льдинок и отсутствия каких-либо намерений.
- Окончательно сбрендила, шальная? - Ласково и лениво поинтересовался Роб, стряхивая неистовую с себя и отплывая подальше. - Чего бесишься? Мёда переела? Думаешь - если мысли вообще посещают ваше сумасбродство, о великая богиня и моя госпожа, - я наслаждался этой нежитью? Зараза бешеная...
Тёплый воздух над ледяной водой стремительно густел, собираясь в небольшую, сердитую тучку, которая ворчала и посвёркивала зарницами в такт злости Роба.
- Ага, а я-то уже думала, что придётся переименовывать в святого великомученика Роберта, - удовлетворённо заметила Бадб, откидываясь на край бассейна. - Но нет, всё тот же псих. А ты - кыш, кыш отсюда.

Облачко послушно отплыло к стене и немного её обуглило. Бадб же, посерьезнев, наклонилась вперёд.
- Скажи, раз уж изволишь беситься, на кой тебе это всё? Мы, я, мы-я и то, что это включает, окружает и прочая философия. Ну, правда? Без этой вашей модной логики, которой отговорился в прошлый раз, а по-настоящему, от души?
- Возраст, - сочувственно покивал Роб, выбираясь из бассейна и заворачиваясь в простыню. Грубая ткань зацепила новую татуировку и она засаднила, хоть и уже зарубцевалась. Видимо, так болела неволя. - Понимаю и разделяю, старушка моя. Порой сам забываю простые вещи. Зачем оно мне, когда ты преследовала, уговаривала, заманивала, угрожала, била о меня посуду, устраняла моих женщин, покупала за Вихря? Проклятье, я забыл, что обещал выбросить все камни... Ну давай поговорим. Объясняю на пальцах, собери остатки мыслей, пока совсем не разбежались. Primo - я уже однажды тебе всё сказал. Tha gràdh. Если что-то изменится - сообщу дополнительно. Письменно. В трех экземплярах. Один вообще в камне выбью. Чтоб твою дурь увековечить. Бэби.
Secundo. Роб считал себя человеком глубоко верующим. В самом деле, сложно не уверовать, если ты - знаешь. Знаешь о несовершенстве бога - любого, но все равно продолжаешь служить, преподнося всего себя на алтарь. А божество - возвращает любовь и принятие, и не стыдно раскрыть и тело, и помыслы. И хочется продолжать служить, стремясь к большему. Бадб, если отбросить, что они не чужие, как неистовая некогда изволила заметить, была таким божеством, да простит Господь. Её хотелось возвеличивать и возносить, какой бы сумасбродной, сбрендившей дурочкой она не была. Потому что - кто без греха? В конце концов, Иегова жёг города и требовал приношения сыновей, а Элохим выпнули беззащитных Адама и Еву из Рая. Христианские боги тоже были теми еще... неистовыми.
Tertio. Приязнь и благодарность были не худшей основой для брака. Бадб помиловала его, подарив детство и семью. Берегла на тракте, незаметно, исподволь. Роб - подкармливал её случайными жертвами, наблюдая издали. Что поделать, если два нечужих человека, один из которых - богиня, долго не могли снова сойтись? Конечно, Викка не была воплощением супружества. Скорее горькой долей, наважденьем, бездной, сжигающим огнём. Привкусом крови в брачном кубке. И Робу, которому порой хотелось, чтобы его попросту обняли, не хватало сердечности. Да что там говорить, всего не хватало. Хотелось разговоров, семейных перебранок, посиделок у камина, смеха...
Зависть - плохое чувство, но Роб порой завидовал Раймону, глядя, как Эмма приглаживает ему вихор. Но просить у гордого чернокрылого ворона стать домашней курицей было неправильно. Противоречило secundo, обесцвечивало и обесценивало божественную сущность. В конце концов, в один прекрасный, но очень одинокий вечер пришлось признать, что если кем-то дорожишь, то принимать его нужно ad finem. Не пытаясь изменить, перекроить и перевоспитать. Стоило прожить полвека, чтобы избавиться от юношеских заблуждений и просто пытаться наслаждаться жизнью. И гордиться своей рыжей, несносной женой-богиней, которая сегодня вознамерилась довести до белого каления.
Роб мгновение подумал и швырнул в неистовую яблоко, что сиротливо лежало на краю бассейна.
- Это я-то псих, придурочная? Я эту бруху даже не трахнул, чтоб дать повод к таким разговорам. Какого рожна тебе не хватает? На кой тебе я вообще? Любовник - ну так это сомнительно. Мужиков на белом свете хватает, у меня не гранёный, да и возраст не тот. Полководца я еще могу понять, хотя сколько тех полков осталось? Ренессанс может твой любимый Фицалан двигать, даже лучше, чем я.
- Ты меня измучила, - я ей сказал,
Истомила, - я ей сказал.
О аллах, она мне сказала,
Так мучь же и ты меня!
Бадб взяла из воздуха брошенное яблоко, так до неё и не долетевшее, с хрустом разломила надвое.
- Бобби и Бэби - гроза королевских балов... - одна половинка полетела обратно, а вторую Бадб с видимым удовольствием надкусила. Слизнула сок с губ, проглотила ещё кусочек и тыкнула остатками в Роба: - Вот скажи мне, а есть разница, если соединить половинки от одного яблока, или от разных?
- Разумеется, моя Бадб. Другие меня бесят больше. Одну даже убил недавно, если помнишь.
Когда богиня Дану творила сущее, она вырастила яблоню, и разбросала плоды по всему свету. Яблоки падали на камни, ломались пополам, люди и боги подбирали их. Счастье тому, чьи половинки совпали. Чаще не совпадали, что приводило к мучениям, поискам и метаниям. Так люди и жили - пытаясь отыскать свою, но каждый раз находя чужую. Роб подбросил на ладони яблоко. И глянул на жёнушку, успокаиваясь. Однажды повстречавшись на перекрёстке времён, жара и стужа сложили половинки незрелого плода и поняли, что они совпадают. Подходят, как ключ к замку. Однажды расставшись на этом же перекрёстке, они не потеряли половинок, пронесли через лесные пожары и вьюги, чтобы снова, случайно соединить их и обнаружить зрелый, сочный плод.
- Я - голос тростника! Я, право был бы рад,
Как соловей, сладчайших песен звуки
Тебе дарить сто тысяч лун подряд.
Когда душа, сгорая от разлуки,
Как мотылек, в огне надежд дрожит,
Не стоит удивляться этой муке.

Часом позже.

Песочные часы - память о Томе-Ясене - "Пап, смотри какую хрень я тебе на стол добыл" - глухо поблёскивали в отблесках камина. В своём кабинете Роб бывал нечасто, но всегда находил в нём воспоминания. А сейчас - ещё и изменения. Исчез со стола портрет Розали, вместо него появилась другая миниатюра. Бадб Маргарет Колхаун-Бойд, в зеленом старинном платье, с тартаном Колхаунов через плечо стояла на фоне холмов Портенкросса, готовясь вытащить меч. Рыжие локоны вились по ветру, глаза сияли, и следовало признать - неистовая вышла на портрете, как живая. Казалось, сейчас шагнет на стол и примется разгуливать по нему. Роб усмехнулся и потёр новую татуировку. Та, ожидаемо, никуда не исчезла и, в общем-то, не мешала: одной больше или меньше - не важно. Разве что бесила своей спонтанностью.
Вздохнув, он выудил из кипы прошений самое грязное и вчитался.
"А ведь какая была тихая округа! Даже домовые — и те редко отливали бабам в крынки с молоком. И вот, поди ж ты, под самым боком какая–то дрянь. Но заплатить — не заплачу. Фондов нету. На награды–то", - писал некий староста из деревушки под Чингфордом. Люди вообще любили выдумывать чудовищ. Тогда они сами себе казались не столь страшными. Греховными. Бесчеловечными. Напиваясь до соплей, обманывая, воруя, насилуя, они искренне думают, что самое страшное на свете - несчастный хухлик, прибившийся к деревне. Тогда им становится легче и проще жить. Самой большой проблемой было то, что люди жили в мире, где сказанное и подуманное могло воплотиться. Отсюда появлялись призраки, обретали облик пакостные фэа и множились преступления. И если с последним Роб ничего сделать не мог - не законник, то к первым вполне мог найти подход. Даже жаль, что фондов у этого старосты не было.
"А вот ежели бы давеча мы нонеча еёшнего да евошнего бесперечь вередили, - это письмо Роб вовсе отложил. Если зайдёт Раймон - пусть читает, продирается сквозь словоблудие кметов, наворотивших своих "выкамуривать", "разманить" и "сухоты".
Его собственная, Роба, сухота по имени Бадб порой задавала вопросы, совершенно не располагающие к работе. Сейчас, в тишине кабинета, не злясь и не торопясь, Роб мог подумать о случившемся разговоре.
Ему и в самом деле до сих пор было противно и стыдно. Будучи чадолюбивым, он полагал своей обязанностью помогать воспитанникам, и особенно - беспутному Раймону. Но обязанность и необходимость не смывали мерзости ласк и поцелуев с нежитью. Даже выволочка от Бадб не спасала. Особенно, в контексте её вопросов. Мы, я, мы-я, подумать только.
Говорить о чувства и отношениях всегда было сложно. Допустим, любишь ты кого-то. Не важно, как - родительски, страстно, невинно, как супруг или как еду. Но как описать это? Все знают, что такое - мать его - яблоко, какой у него вкус и запах, но попробуй дать определение яблоку!.. Вмиг рехнёшься.
Как избежать пафоса, избитых фраз, чтобы сказать: "Хотел бы бежать с тобой от весенней грозы под усыпанную цветами сирень, а летом собирать ягоды и купаться в реке. Осенью вместе варить варенье и заклеивать окна от холода. Зимой — помогать пережить насморк и долгие вечера. Мне не хватает одной жизни, чтобы любить тебя". И самое главное - как заставить поверить в это богиню, читающую мысли? И нужно ли? Потому что тогда придётся признаться - больше всего на свете Роб хотел простой михаилитской жизни, а после - покоя призрачной стражи в стенах резиденции.
Ему нравилось мёрзнуть на тракте, выслеживая тварей в дождь и вьюгу, носиться между тюрьмами, вытаскивая из них за уши непутёвых орденцев. Нравились ночёвки у костра, с теплой Девоной под боком. Он получал скромное удовольствие, когда получалось что-то выторговать для Ордена у властей. Ему хотелось возвращаться в свою комнату под самой крышей. А еще ему хотелось иметь теплый, уютный дом, выводок детей и внуков. Собственное скромное надгробие, обязательно - с белыми цветами. И при этом совершенно не хотелось быть ни генералом, ни илотом, ни движителем Ренессанса.

Но всё это приходилось принимать. Во имя Бадб. И во имя спокойствия и довольства жены.
Генерал - пусть и командовать было почти некем - уже однажды бросил полки истаивать, забыв о том, что эти люди тоже хотят жить. Ярко, вкусно, своими домами и семьями. Отринуть генерала - снова бросить их.
Рисунки на запястьях, клейма илота, из свидетельства несвободы уже полгода как стали символом привилегий. Упроси Роб Викку снять их, она бы не отказала. Но такой поступок показал бы, что даже муж этой богини отвергает её волю. Хотя должен гордиться.
И право, неистовой в самом деле порой нужно быть госпожой, а не супругой. По крайней мере, что делать, когда тебя гоняют от того дуба и до обеда, Роб знал. А вот, когда женщина его пилит - не любил. Иоанн Златоуст говорил, что любить есть дело мужей, а уступать – дело жен. Поэтому, если каждый будет исполнять свой долг, то всё будет крепко; видя себя любимою, жена бывает дружелюбна, а встречая повиновение, муж бывает кроток. Кроткая неистовая была нонсенсом. К тому же, Роба в этот брак никто не тащил. Он сам навязал его, сам и должен был теперь оберегать, защищать, носить на руках, гордиться и терпеть.
"Агромадное страховидло с зубишшами вот отседова и доседова, сожрамши и покалечимши жуткую уймищу, а как стали его ловить, так он летаить, хохочить и шиши кажить!», - от смешка удержаться было сложно. Роб скомкал эту бумажку и швырнул в камин. Не долетела, а ветром подгонять было лень. Пожалуй, лучше было бросить всех этих страховидл на жальниках и славно подремать в кресле у камина. Быть может, во сне получится пережить и стыд, и отвращение.

Ричард Фицалан

5 мая 1535 г., Лондон.

Бывший кабинет леди Леони, а нынче его, диков, был убран с роскошью; около стен стояли шкафы с книгами, камином было широкое зеркало; пол обит зеленым сукном и устлан коврами. Старинный тяжелый стол из ореха, украшенный резным гербом Греев, стоял под окном, оставляя пространство для семи жестких кресел, обступавших его робкой стайкой. Здесь же, в углу за хозяйским столом, располагалась небольшая мягкая оттоманка, на которой кто-то забыл вышивку и книгу и на котором теперь сидела Хизер. В этой тёплой роскоши, было стыдно заниматься делами, обсуждать со старостами деревень сенокосы, считать доходы и расходы, принимать вассалов, вершить тяжбы. Но - приходилось. Вот и сейчас Дик, скрывая тоску, готовился слушать двух соседей - Джона Лилберна и Уильяма Хемпдена, умудрившихся не поделить межевую полосу.
Лилберн - пожилой, статный мужчина, отец пятерых детей, одному из которых, Иккину, Дик приходился крёстным, хоть и помнил это смутно. В конце концов, пригласить синьора крестить ребенка считали необходимым даже крестьяне, и если запоминать каждого, кого должен вести в Царствие Небесное, то этого самого Царствия не хватит. Хемпден - ровесник Дика, недавно вступивший в наследство и еще не успевший обзавестить потомством.
- Добрый день, джентльмены. Для начала хочу представить вашу новую госпожу - Хизер Фицалан, леди Грей. Прошу уважать и оберегать. А теперь - повествуйте.
Лилберн встал со своего стула, небрежно поклонившись Хизер.
- Дело такое, сэр Ричард, - откашлявшись начал он. - Некрасивое дело, не хотелось бы с ним в королевский суд идти. Но, если не рассудите, придётся. Есть у нас с Хемпденом межа между деревнями Шер и Гомсхолл, аккурат посередине поля, где озимые сеем. И я, и он. И вот в этом году при вспашке мистеру Уильяму почудилось, будто я лишнего припахал и засеял...
- Ха, почудилось! - Вскинулся Хемпден. - Моих крестьян оттуда согнал, а одного так избил, что тот ещё месяц работать не сможет - а за убыток отвечать отказывается.
- Лично согнал и избил? - Дик нахмурился, пытаясь представить, как немолодой уже Лилберн гоняет чужих крестьян по полям и весям. - Сдаётся мне, господа, что вы не договариваете чего-то.
Хмурясь, он поглядел на молчаливо сидящую Хизер. Казалось, её не трогает ни его тоска, ни неприязнь вассалов.
- Юнец недостойно врёт и позорит имя отца, сэр Ричард, - твёрдо ответил Лилберн. - Крестьяне подрались, бывает такое. Но ведь это не повод стадо племенных коров собаками травить! Да вот еще что...
- Крестьяне, может, и дрались, - перебил его Хемпден, - да только ничего больше нет. Сама эта ведьма на меня накинулась, осквернила попервости ворожбой, а потом и вовсе, и если милорд не рассудит, то я пойду не в королевский суд, а к экзорцистам.
Подперев кулаком подбородок, Дик задумчиво оглядел кабинет, превратившийся в подмостки для странного фарса. Теперь в деле всплыла какая-то ведьма, осквернившая несчастного Хемпдена. Судя по всему, ведьма была юна, миловидна и явно принадлежала к дому Лилберна, иначе почему бы её упоминали сейчас?
- Хемпден, вы что, принудили какую-то крестьянку сэра Джона?
- Дочь! Эллу! - Лилберн даже ногой топнул. - Ей всего пятнадцать, мы её уже за сына Джона Пима сговорили! Как бог свят, сэр Ричард, он её уволок и в лесу обесчестил, бедняжку мой егерь нашёл, вся истерзанная! И яблоки вокруг, конские.
- Ну хоть не надкусанные, - фыркнул Хемпден, скрещивая руки на груди. - Сказки-то не рассказывайте, стыдно. Ежели у вас дочь - блудница бесолюбая, то я - жертва, а не насильник какой. Следите лучше за своими... домочадцами женского полу, потому что страха Божьего в них нехватка великая.
Договорив, он бросил короткий взгляд на Хизер и нахмурился.
- Вы еще подеритесь прямо тут, - меланхолично вздохнул Дик, подпирая щеку другим кулаком. - А вы, Хемпден, придержите язык. Обвинять леди в распутстве и ереси недостойно дворянина. Ну, поскольку мистер Уильям женат и не может загладить свой грех браком, то решим таким образом: сэр Джон выплатит пятьсот соверенов за побои, а Хемпден оплатит цену двух приданых леди Изабеллы. Чтобы я был уверен, что леди возьмут замуж даже опороченной. Обращаться к экзорцистам запрещаю в виду отсутствия необходимости. Спорную межевую полосу я отдаю баронету сэру Уилфреду Харперу - де Манвилю. Что вы думаете, миледи жена?
Молчание Хизер становилось тревожным.
- Думаю, что решение воистину Соломоново, даже лучше, - легко и воздушно ответила Хизер, глядя куда-то над спорщиками. - Пройдёт чуть времени, и на полосу даже ступить будет нельзя, потому что баронет её сломает. Нет полосы - нет спора о земле. А если бы ещё жены не стало!.. Ой, само вырвалось.
Дик устало потёр переносицу. Что Харпер сломает межевую полосу, он даже не сомневался. Более того, на это и рассчитывал. А вот ситуация, когда из Хизер сами вырываются вредные и крамольные советы, ему порядком надоела. Но не держать же её в будуаре, как султан одалиску, право!
- Миледи нездорова, - коротко пояснил он вассалам. - Когда у вас родится сын, мистер Уильям, обручите его с одной из дочерей сэра Джона. Чтобы прекратить эту вражду.
- Придётся ждать внуков. От дочек. Потому что браки между дочками никогда... - Хизер помедлила, глядя Дику в глаза, и явно читая там что-то своё, - В общем, долго ещё таким ничего не скрепить.
- И где ж вы, сэр Ричард, - сочувственно начал Лилберн, - таких-то блаженных, прости Господь... А Харпер - это кто?
- Да безродный, который у Манвиля дочь трахнул, - фыркнул Хемпден, - и женился через это. Хотя кто её не трахал-то... Оскорбление прямое выходит, сэр Ричард. Не будь я ваш вассал, тут бы и дуэль...
- Идиот малолетний, - Лилберн заметно испугался. - Ты его на ристалище видел? Нет уж, сначала выплати виру Изабелле, потом дуэль.

"В самом деле, где я беру этих блаженных? Что Рисса на боженьке свихнулась, что эта вот... просто с ума сошла. Эх, где же ты, Кат?"
Чтобы привести в разум вассалов, пришлось грохнуть кулаком по столу и нахмуриться. Хизер и бровью не повела, и это было нехорошо. Кто будет бояться синьора, которого не опасается даже вот эта пигалица?
- Забываетесь, - процедил он. - Хемпден, если вы хотите дуэль, я к вашим услугам. После того, как подпишете мировое соглашение и выплатите всё, до пенни. Я вас обоих больше не держу.
Дождавшись, когда спорщики выйдут и жестом выгнав другого вассала, поспешившего заскочить в кабинет, Дик потарабанил пальцами по столу. Он трезво понимал, что Хизер еще долго будет такой чудной и блаженной, что совладать с собой - сложная задача даже для сильных духом людей, но причуды Хи утомляли.
- Тебе нехорошо, Хизер? Голова болит? Да так, что мысли сами вырываются наружу?
- Нет, почему? - Хизер взглянула на него слегка удивлённо и с почти королевским - королевски-обиженным - достоинством. - Мысли никуда не вырываются, я их говорю. Потому что леди и должна давать здравые советы, когда речь заходит о вассалах, спорах и прочем. Прочем таком. Или неправду говорю?
"Пошлите мне кто-нибудь терпения".
Дик неопределенно пожал плечами, думая, как без занудства и помягче сообщить Хи, что нельзя советовать избавиться от жён, позволять себе ремарки о разрушительных качествах вассалов и пророчествовать прилюдно. Потому что всё это чревато для репутации, разума и жизни. Впрочем, засиживаться в особняке тоже не годилось. Где-то там в Гринстоуне ждали дела, так и не принятые у Дакра по королевской воле, и теперь для них в кои-веки нашлось время. Решать проблемы богопротивных тварей, по меткому описанию сэра Клода, было удобнее решать будучи полковником и командиром богопротивных эльфов.

6 мая 1535 г. Лондон.

Двор короля Генриха Восьмого вполне можно было приравнять к пороховому складу, а королевскую спальню - к полю битвы, где любой неосторожный поступок мог стоить жизни. Тем, кто желал быть как можно ближе к королю, приходилось терпеть множество неудобств. Извне, из домов крестьян и джентри казалось, что жизнь при королевском дворе похожа на сказку, а на самом деле это была суровая служба, полная неудобств и бытовых неурядиц. В Хемптон-корте было всего тридцать лучших комнат. Их занимал король и члены его семьи, а также самые привилегированные и обласканные придворные. Кроме того, что это были самые просторные и светлые комнаты, в таких покоях были - о чудо! - собственные уборные. Всем остальным приходилось ютиться в маленьких комнатках безо всяких удобств. Для естественных человеческих потребностей был построен «Великий дом облегчения», и конечно же ароматы от этого помещения были мало приятными. Даже сейчас, когда майский ветерок уносил запахи прочь от садов, сменяя их на сладость цветущей сирени, тонкая нотка вони просачивалась, щекотала ноздри, заставляла хмуриться сквозь улыбку. Зато при дворе Генриха неприлично было быть неряхой и не следить за чистотой одежды и тела - король очень трепетно относился к гигиене и требовал от приближенных быть чистыми и благоуханными. А еще он очень любил женщин - именно поэтому Дик сегодня не взял с собой ни Хизер, поручив той позаботиться о припасах в дорогу, ни Эспаду, который обзавёл серьгой-крестом Йорков и зачем-то отращивал кудри. В конце концов, чего бояться при дворе самого богоспасаемого и богохранимого короля?
Дик одёрнул черный, шитый серебром колет, оправил цепь, высматривая монарха. Взгляд скользнул по пёстрой стайке дам - фрейлины оживленно обсуждали что-то, хихикая, упёрся в огромного Саффолка, нежно склонившегося к своей миниатюрной жене, миновал пажей. Король обнаружился у площадки для бадминтона. Его Величество оживленно размахивал ракеткой, во всё горло орал, подсказывая Брайену, как ударить, и выглядел настолько здоровым, что на враки, будто он гниёт заживо, хотелось плюнуть. Вздохнув пару раз и полюбовавшись тисами, Дик пристроился к толпе придворных лизоблюдов, громко восторгавшихся статями короля. И тихо, деликатно кашлянул.
- Cэр Ричард, ага! - Король развернулся на пятках, словно заправский танцор и одарил пространство рядом с Диком широкой улыбкой. Впрочем, одуловатое, нездоровой серости лицо тут же помрачнело, и он ткнул в сторону Дика ракеткой. - Как быстро вы справились с тем дельцем в Гринстоун. Думал, побольше займёт. А где же леди Хизер? Лишаете сестру королевских пирожных, недокармливаете? Впрочем...
Король взглянул на леди Бадб, потом поднял взгляд небесам, словно призывая в свидетели и её, и их тоже. Свита, следуя примеру, дружно уставилась на проплывавшие облачка, а Брайен, зазевавшись, даже уронил пушистый волан.
- Впрочем, у вас, Фицаланов, всех ба... женщин недокармливают. Та, другая сестра, помнится, тоже тоща. Хотя там и понятно - михаилит объедает, щетину вон нажрал. Но у вас-то в особняке? Нет, требуем предоставить леди пирожным. Откармливать леди - это вам не с ополчением этим серым Лондон оборонять. Вот за них хвалю, отменно послужили, не то, что все эти бездельники.
Злобные взгляды бездельников Дик чувствовал даже спиной, а король продолжал так, словно ему и дыхание переводить не требовалось.
- Странные они, конечно. Небось, шотландцы, все они такие, вот хотя бы на мужа леди Бадб посмотреть. Только почему это шотландцы серые и тощие? Повелеваю раскрасить и откормить так же, как леди Хизер, и через месяц - или полтора, но не больше двух - на парад и раздачу милостей. И чтобы все на волынках играли, надо показать, что нам милы любые подданные, даже такие. К слову, и вообще, а как сэр Ричард смотрит на то, чтобы пару разков на ближайшем турнире того? Мечом помахать? Это приказ, да-да, королеве полезно смотреть на бравых воинов, когда она вынашивает наследника, вот и леди Хизер заодно посмотрит, и другие леди тоже. И - главное.
Король поднял толстый палец и посерьёзнел. Наклонился ближе.

- Новым рыцарям, которых будем чествовать на пиру, это полезно вдвойне. Втройне. Вот, например, баронету, скажем, очень полезно, а то милорд Кромвель говорит, что он тыква. Конечно, не после любой тыквы монастыри исчезают, и в целом мы скорее довольны, но надо признать: эти новенькие баронеты... они такие не рыцарственные. Монастыри надо пропадать с изяществом и куртуазностью, а где их взять? Повелеваем к турниру научить баронета манерам, рыцарственности и владению всяким оружием, а то баронет ведь нынче де Манвиль, положение обязывает. К слову, он с прелестной Леттой поладил? Ох, эта проказница де Манвиль!.. С такой проказницей ему очень важно проявить себя. И вы, сэр Ричард, лично отвечаете, чтобы проявил. А то ведь и послы все будут, а тут такой рыцарь. Стыдоба на всю Испанию. И Францию и даже, прости, Господи, Мальту, потому что и оттуда обещались послать. Послы - они ведь посылаемые всеми человеки, ха-ха. Ой, ну не смейтесь, что ж я вам, шут? А, ещё же этот констебль, которого мы недавно осчастливили рыцарством! У него еще жена такая... недокормленная. Соммерс, как его? Сливелл? Клайвелл! Его тоже надо на турнир бы, запиши. А то негоже в спальнях его смотреть, даже после покушения. И, возвращаясь к леди Алетте: намекните баронету заодно, пока учить будете, что мы тоскуем и скучаем. Как была леди при батюшке - а дядя Рольф и сам батюшка, и друг моего батюшки, ха-ха! Говорю же: не смеяться! Всегда при дворе была, а баронет с собой таскает, со свадьбы и не видели. Небось, тоже не кормит, а если кормит, то не тем. К слову, слышал, вас можно с разводом поздравить? Бастарда признаете или как? Я бы не признал, пусть Дакр нянчит. Держите ракетку. Да не мою, отберите у кого-нибудь. Раз кашляете, значит, вам для здоровья нужен свежий воздух, активность! Сыграем. Где там наш волан?
- Это такая честь - проиграть вам, Ваше Величество, - прозвучало вполне в духе двора, по-придворному льстиво, и Дик одобрительно улыбнулся. Тыквы-баронетов, эльфов с волынками, недокормленных леди и Алетту вполне можно было проигнорировать, бастардов - тоже, а вот Гринстоун требовал признаний, что о нем не то что не вспоминали, а попросту забыли в суете жизни. - Такая честь, что я с великой неохотой уступлю её сэру Френсису Брайену. Признаться, мне нужен ваш совет по Гринстоуну, Ваше Величество. Совет, помощь и ваше отеческое благословение.
"Вот ведь breugaire, - не без одобрительной иронии подумала леди Бадб, не переставая приятно улыбаться. - И ещё этот, как его... подхалим. Мелкий".
- Вчера вспомнил, или сегодня за завтраком? - король тоже улыбнулся, но приятности в этой улыбке было куда меньше. Совсем не было. - Вот ведь поганец и этот... как там наши серые шотландские подданные говорят? Бургунд? Да, полный бургунд. И ведь серыми своими получил ты наше всяческое благоволение и довольство, а теперь взял и всё похерил.
Бургунд в понимании Дика был либо варварским племенем, создавшим Бургундию, либо цветом этой самой Бургундии - геральдическим, в оттенках бордового. С поганцем полагалось согласиться и покаянно повесить голову, пригорюнившись. Что Дик немедленно и сделал, преданно глядя на короля.
- Я всегда помню о воле Вашего Величества. Но будь я в Гринстоуне, разве успел бы с серыми, чтобы заслужить ваше довольство? Вы наставляли нас, что всему своё время. И вот теперь, когда всё успокоилось, оно наступило для Гринстоуна.
"О нет, госпожа, я этот... scoundrel".
Король вздохнул. И отвесил Дику звонкий подзатыльник тяжелой, уверенной рукой мечника.
- Говарды, прелестная Бэби, - обратился он к Бадб, - всегда были засранцами. А этот... кузен - прямо истинный Говард. Увы, увы, горе нам. Горе королю, у которого приближенные стали решать, чему какое время! Это горе скрасит только ваш сладкий поцелуй! Прямо сейчас. Нет? И вы отказываете, примерная шотландская жёнушка! Ступайте за мной, сэр Ричард, и покуда мы изволим вести вас в наш кабинет, читайте "Отче наш". Громко. Ибо вам следует смирять гордыню.
- Отче наш, сущий на небесах...

Спустя сотню-другую отченашей, произнесенные скороговоркой, спустя коридоры Хемптон-корта, кланяющихся челядинцев и стражу, распахнулись двери королевского кабинета. Удивительно, но он мало отличался от того, что принадлежал Дику - такой же массивный стол, сплошь заваленный бумагами. Такое же тяжелое кресло с зелёными подушками, те же книжные шкафы. Разве что в кабинете короля стоял аптекарский шкафчик с небольшим алхимическим столиком - Генрих Восьмой всерьез увлекался медицинской наукой.
"Забавно, что в случае чего я даже не пойму, что сменил кабинет. Главное, вовремя остановиться, когда начну менять королев".
За Хизер было тревожно. Она осталась в особняке одна и творила там бог весть чего. И поганый Эспада вряд ли останавливал её, разве что присматривал, чтоб не поранилась. Но сейчас Дик не мог быть рядом с ней, а потому, приняв почтительную позу, он приготовился к выволочке.
Король величественно опустился в кресло и повернул лицо к окну. Словно по команде, в двери спиной вперёд протиснулся Ганс Гольбейн, балансируя мольбертом с прикрытым шёлковой тряпицей полотном. Протиснулся - и принялся раскладываться, бормоча себе под нос что-то о мужественной линии подбородка, остром взгляде и чудесном свете, в котором всё это должно непременно запечатлиться и восхищать потомков до невероятного количестве колен. Художнику король не возражал, зато ругать Дика всё это ему не мешало.
- Вот вы претендент, сэр Ричард. Нет, не протестуйте, знаю. Всё знаю, вижу, запоминаю. Вот вы поглядываете на трон своего короля, а мыслите негосударственно. Совершенно. Почему? Потому что как были сквайром-земледельцем в душе, так и умрёте. Только плохо баронетов воспитывать да хорошо мечом махать. Даже завидую. Что вы там хотите от уставшего Гарри?
- Знаний, Ваше Величество. Если позволено будет узнать, то я так и не смог понять, где находится Гринстоун и какого рода миссия мне поручена.
И не поспорить - мыслить государственно у Дика возможности пока не было. К тому же, он сам себя в мыслях именовал сквайром, и соглашаться с этим оказалось почти приятно.
- Знания, - король усмехнулся. Ласково и душевно, под недовольную гримасу Гольбейна. - Что же, поделимся. Будете знать, сэр Ричард, что промедление с этим делом - почти измена. Быть может, сэр Ричард хочет погостить в Тауэре? Рядом со своим дружком Дакром? Тоже тот ещё мелкий, как там наши подданные... балахон.
- Вы в своем праве, Ваше Величество. Хотя должен заметить, что сидя в Тауэре я точно никуда не успею.
"А Хизер в это время зарежет Эспаду, отравит слуг и вассалов, а потом сбросится с крыши. Насмерть. Чудесно".
В тюрьме Дик еще не сидел. Впрочем, всё случалось впервые, а в Тауэре сиживали и короли - перед коронацией.
- О своих правах я осведомлен, мой бесполезный рыцарь, - уведомил его король. - Что ж, я позабочусь, чтобы у вас была сухая камера, а то идти на эшафот, скрипя суставами... Недостойно турнирного светила, считаю. И домочадцев уведомлю. Прелестную Бэби, чтоб сообщила своему лишнему в её жизни супругу. Кого еще? Ах да, леди Эмму, вашего наследника и баронета.
Отчаянно хотелось съязвить о самодурстве. О том, что госпожа на милое дитя похожа также мало, как дитя походило на слона в королевском зверинце. Что королю стоит сообщить всё это в лицо лэрду лично. Особенно про то, что он лишний. А баронета хотелось посоветовать засунуть в задницу, причем почему-то Кромвелю. Но вместо этого Дик только злобно улыбнулся и поклонился.
- Где наш секретарь? - Генрих похлопал в ладоши, вызывая тщедушного на вид мужчину и двух дюжих стражников. - Ах вот вы где, мой милый. Значит так, пишите нашу волю. Чтоб Ричарда Фицалана, лорда Грея и графа Суррея заточить в Тауэр. Дознание поручаем вести сэру Джеймсу Клайвеллу и сэру... сэрице... Боже милосердный, пусть будет леди-рыцарю Анастасии Инхинн. Примите его, господа.
Стражники заломили руки Дику, и король, полюбовавшись на это, кивнул.
- Так-то лучше. А то сам не дойдет. Как в Гринстоун.
Сопротивляться Дик не стал. Что-либо говорить - тоже. Врожденное благоразумие и наглядный урок госпожи о том, как должен вести себя воспитанный илот, замыкали речь надежнее проклятья. Тюрьма так тюрьма. Всякое заточение заканчивается так или иначе. Конечно, хотелось бы обойтись без палача, лучше - ссылкой. Но... Никто не мог предсказать, куда повернется самодурство короля Гарри.
"Вот гадство".

6 мая 1535 г., Тауэр, Лондон.

Многократно пра- дедушка Роджер Мортимер чувствовал себя здесь как дома. Говорили, будто он мог воспроизвести в памяти каждый закоулок тюрьмы Тауэра, никогда их не увидев, а лишь слушая на протяжении двух лет. День за днём он вслушивался в гулкие шаги стражи, рисуя в воображении карты и схемы, планируя побег. Впрочем, не дружи он с епископом Херефорда, это знание ему никак не помогло бы. Яд порой надежнее всяких карт. Дик пнул низкий топчан и немедленно пожалел об этом - отправляясь утром к королю, он надел легкие сапоги, узкие, со слегка заостренным носом. Совершенно немодные, но дорогие и, увы, не дорожные. Пришлось рухнуть на этот топчан, шипя от боли в ушибленной ноге, злости и беспокойства.
Самодур-король был меньшим из зол. Он мог внезапно подобреть и отпустить, внезапно казнить, внезапно выгнать в ссылку, но всё это ничего не стоило рядом с тем армагеддоном, который была способна устроить Хизер. В мыслях рисовались руины особняка, горы трупов, Хи, вгрызающаяся в оторванную руку Эспады, и хотелось выть.
И ведь ничего не мешало оставить её в Портенкроссе, под присмотром разумной Леночки и шотландской прислуги, приученной к тому, что за убогими надо следить и отбирать у них острые, вяжущиеся и горящие предметы. Всё отбирать, в общем. Поняв, что размышляет не как страдающий от разлуки супруг, Дик пожал плечами. Благосостояние и свобода Хизер зависели от него. Так что, лучше бы ей отбросить сейчас свои чудачества и самой немножко пострадать от разлуки. В славной своими традициями Англии-матушке от сумы и тюрьмы зарекаться не стоило. Голодать снова Дик не намеревался, а значит сидеть в темницах предстояло с незавидной регулярностью.

Мысли перескочили на Эмму и почему-то Алетту. Во-первых, у Дика было неприятное чувство, что пропажа сестры спровоцирует охоту на него самого. Та же Великая Королева вполне может счесть, что негоже терять еще и Зеркало, когда Светоч пропал. Во-вторых, безо всякой связи с во-первых, внезапно очень жалко стало жену неудачливого комиссара. Дик сосватал её, вовлёк тем самым в сумбурную кутерьму, а теперь её украли работорговцы и вассал вряд ли справится с этим сам!
"Удивительно, чего только не надумаешь, когда появляется время".
Впрочем, могло статься, что времени не было. Обвинения в измене подразумевали пытки и допросы, а Дик не хотел первого и опасался второго. О том, что они совмещались в одной процедуре, думать не хотелось вовсе.
Впрочем, к вечеру он так намаялся, что нелюбезному приглашению на допрос почти обрадовался. Его долго вели узким душными коридорами, мимо камер с отребьем, через маленький двор, в отдельно стоящую башенку, за дверью которой приглушенно слышались голоса - знакомый, констебля, и какой-то женщины.
- Криворукие идиоты! Всё не на своих местах! - женский голос, недовольно. - На дыбе ремни растянуты - и как прикажете работать? Вдвое сильнее колесо закручивать, или втрое, или, может, по тангенсам высчитывать?
- Это потому что набирают кого попало, - констебль, меланхолично.
- Ты посмотри только, клещи ржаветь начали! А если он заражение крови подхватит? В рабочее время мучиться - это всё хорошо и правильно, так он и после будет. А потом такой же криворукий хирург ногу отпилит. Или руку. Или и то, и другое. А это ж звезда ристалищ. Тот гонец нас на месте порешит. Вместе с хирургом. Толпу таких же ценителей приведет - и порешит.
- Сразу голову надо. Без ног впадет в уныние, уныние - это грех. Оно ведет к самоубийству, а это грех вовсе непрощаемый. Так миссис Элизабет говорит.
- Предложить вместо хирурга вернуться сюда? Я могу отпилить голову медленно, чтобы успел покаяться. Только пилу свою возьму, потому что на этих - вот, гляди, сюда, на линию! - даже зубья не развели. Застрянет в кости, как пить дать.
- Добрый вечер, - вежливо поздоровался Дик, втолкнутый в пыточную и вынужденный прервать эту увлекательную беседу. - Не сочтите за наглость, но нельзя ли обойтись без тангенсов, отпиливаний и прочих... прелестей?
Констебль Клайвелл со времени последнего свидания изменился разительно. Посмуглел, раздался в плечах, коротко подстригся и обзавелся ошеломляюще красивым палачом. Который был женщиной. Дик оглядел её, дыбу, рядом с которой она стояла, поклонился и снова оглядел Клайвелла. В ухе у того поблескивала серьга - точная копия той, какую Эспада совсем недавно сменил на крест Йорков.
- Поклон от Эспады, сэр Джеймс.
Шансы, что один гладиатор знает другого, были ничтожны. Но попытаться стоило.
- О, - оживился констебль, отрываясь от тощей папки, которую проглядывал, позёвывая. - Как он? Где вы его видели?
- Без тангенсов - это на глазок, - отстранённо заметила палач, поглаживая - видимо, тот самый, растянутый - ремень. - Методики такое не рекомендуют, потому что порча материала.
- Эспада в добром здравии, нагл и дерзит, - пожал плечами Дик, с интересом наблюдая за палачом. С интересом - и надеждой, что дыбу готовят не для него. - Живет у меня, довелось выкупить в Ирландии. Вы позволите узнать, что мне вменяют? А то схватили, притащили.
- Вам вменяют покушение на жизнь короля, попытку государственного переворота, языческую ересь и почитание епископа Рима, - Клайвелл сверился с папкой и кивнул. - И шпионаж в пользу Испании.
"Да уж, братец Эд обзавидовался бы".
- И это всё - один я? Любопытно, как трактуется опоздание в Гринстоун по причине спасения Лондона от орд нежити.
"По приказу лэрда, между прочим. Кто выше - король или синьор? Впрочем, сейчас не об этом".
- Это вы опоздали до того, как занимались работорговлей в Ирландии, или после? - с интересом осведомился Клайвелл. - Впрочем, за Бермондси я вам благодарен. Неприятно сидеть в блокаде. Госпожа Инхинн?
Палач с равнодушным лицом шагнула ближе, провела пальцем по швам рубашки. Запахло горелой тканью, и одежда сползла с плеч и рук, открывая татуировки, на которых констебль задержал взгляд.
- Хм. А что, здоров ли лэрд?
- Это я опоздал вообще, - Дик проследил за обрывками одежды и сложил руки на груди. - В промежутке между спасением Эспады, попыткой выжить после покушения - подумать только, родной брат Эд хотел убить! - и поисками сестры. Украденной из вашего дома, сэр Джеймс. Ох уж эти испанские шпионы...

Дыба стала ближе, и снова вспомнилась Хизер. Слова Лилитаны о том, что с Хи делали на подобном... оборудовании вспыхнули ярко, накрывая тяжелой головной болью, но почти сразу Анастасия Инхинн коснулась виска, и боль пригасла, смирилась, хотя и намекала, что - на время.
- Чтобы не было ничего лишнего, - пояснила палач и хлопнула в ладоши. - Чтобы ничего не мешало.
Дверь скрипнула, и в пыточную, сразу сделав её меньше и пахучее, вошли двое - одинаковых, мускулистых, лоснящихся. Вошли и встали у стены, разглядывая Дика с неожиданно живым и умным интересом.
- Да, - покивал головой Клайвелл, не обращая на них внимания. - Ваши испанские братья даже до моего дома лапы дотянули. А ведь леди Фламберг воистину святая! А как сэр Фламберг теперь скорбит и молит Господа помочь ему! Все полы в нашей церкви коленями протёр. Госпожа Инхинн, подследственный упорен в своих заблуждениях. Что посоветуете?
- Culla di Giuda... посоветовала бы я, но рано, - протянула госпожа и, поймав взгляд Дика, кивнула на толстый клинообразный кол, схваченный металлическими обручами. Над колом висели цепи - ржавые, как валяющеся на столе клещи. - Вот оно, колыбелька. Человека подвешивают, а потом - опускают. Действует всегда, пусть и не всегда быстро. Поэтому - посоветовала бы, но рано, рано. И не всегда получается потом срастить всё правильно, понимаете? Некоторым потом сложно сидеть. Дыба - вот эта, неухоженная... посмотрите, дерево всё в пятнах от... всякого. С дыбы советуют начинать, но местные палачи такие растяпы, что не могу посоветовать и её. Мне стыдно использовать такой инструмент, он оскорбляет моё образование. Но знаете, что? Всё это, - Инхинн обвела рукой всё блестящее, ржавое и пахучее, - для дилетантов. Со времён, когда в таком ещё была нужда. Нам же...
Она провела холодными пальцами по щеке Дика, от подбородка до уха. Словно следуя за касанием, в костях и словно глубже вспыхивала боль - и гасла.
- Убрать головную боль непросто, с этим справится не всякий. А если добавить? Сколько было? Больше? Чуть меньше? Намного больше? Вот так...
- Где вы были апреля двадцать второго сего года? - Голос констебля стал низким, бархатным, вкрадчивым. Усиливающим головную боль, и без того нестерпимую. - Ну же, отвечайте. "Никто ниоткуда не слетит, если моё высочество окажется на дыбе" - помните?
- Я сказал тогда: "и разве мы все не верны королю?", - прохрипел Дик, отчётливо понимая, что все его мигрени обратились в ничто в сравнении с этой болью. - Я сказал: "Я не могу поступиться своими клятвами, забыть об обязанностях, сойти со своего пути".
Думать становилось всё сложнее, но в этом была определенная свобода. Безмыслие приводило к воспоминаниям, а в воспоминаниях неизменно жила Хизер, смеющаяся при виде играющего волчонка.
Клайвелл сокрушенно хмыкнул.
- Неужели вы думаете, что госпоже Инхинн и мне хочется проводить время здесь? Вот вы упираетесь, изворачиваете факты, как адвокат какой, а у госпожи Инхинн там кот некормленый. Что же, животному страдать из-за вас? "Что хуже, люди, захватывающие власть или власть, захватывающая людей, господа?" - сказали вы в то время, когда должны были землю носом рыть в Гринстоуне. Забавно, что у вас нашлась возможность посетить свою мать - настоятельницу монастыря в Лонгфрамлингтоне... К слову, госпожа Инхинн, а ведь монастырь этот Харпер, Брайнсов сын, разрушил. Уж не затирал ли следы присутствия французских католичек?
Боль отпускала плавно, возвращая мысли вместо звенящей пустоты. Инхинн взглянула на него так, словно и правда кот был стократ важнее. И обратилась так же, почти с презрением.
- На колени.
Ноги подогнулись сами, словно из них вынули кости. Колени стукнули о пол, а потом, когда тело ниже шеи отказалось служить, Дик просто повалился на камни. Палач вздохнула.
- А ведь ещё даже падать не приказывала. Поторопился. Эдак, глядишь, ещё и подтирать придётся. Эй, помогите лорду Фицалану.
Подручные подхватили Дика подмышки и приподняли. Один даже вежливо поддержал голову, чтобы она смотрела на констебля.
- Фицалан я по праву рождения, а не милостью короля. Даже если мне отрубят голову, я останусь Говардом, - констебль в свою очередь смотрел исключительно в папку, но кивнуть что-то прошептавшей ему Инхинн не забыл. - Тюрли, февраля семнадцатого сего года. Граница Ноттингемшира. Конечно, тогда вы еще не опаздывали в Гринстоун, но говорили уже много и интересно. Да еще и с изменником Дакром. Якобы в споре за некую безымянную шлюху.
- "Его Величество - истинный рыцарь, это все знают", - пришлось глубоко вздохнуть и напомнить себе, что буквально недавно его как нашкодившего кота валяли пинками по лесу, а потому ни одно унижение не страшно. Хоть и ужасно хотелось хорошенько вмазать и констеблю, и подручным. - Сказал я тогда, вступаясь за униженное, забитое дитя перед изменником Дакром. Боже милосердный, с каких пор судят за помощь несчастной дочери Фанни Пиннс?!
- Фанни Пиннс? - Клайвелл вскочил из-за стола, прыжком оказался рядом. - Леди Хизер - дочь Фанни Пиннс? Госпожа Инхинн?!
Палач кивнула, и констебль заглянул в глаза Дику.
- Ты даже не представляешь, рыцарь, сколько я её...
- Хм-м, шарообразные овцы, растущие на деревьях? - Перебила Инхинн. - Даже для той Ирландии звучит странновато.
- Господи всеблагой. Это всё в Ковентри, дорогая. Тамошние фанатики и не такое могут, а наш сэр Ричард наведался туда с леди Хизер. И даже беседовал с монахом, дав ему золотую монету. А еще сэр Ричард был в Балсаме - жуткое место, доложу вам. И после его визита туда исчез юный Буршье. И некий торговец вином. А в Стратфорде-на-Эйвон пропала некая Лилитана, чье тело нашли выпотрошенным неподалеку от избитого кнутом содержателя борделя по имени Герберт. По чести - туда им и дорога. Но! Слишком много совпадений. Верните ему конечности, госпожа Инхинн. А вы, - Клайвелл кивнул подручным. - Принесите вино.
Дик, которого бесцеремонно уронили, уселся на пол и подниматься не спешил - сидя не так далеко и больно падать. Чего ожидать от этого человека он не знал, и потому опасался. Каким бы хорошим бойцом ты не был, а в казематах, в заточении, под такими вежливыми пытками поневоле теряешься.
- Мне нельзя вино, - спокойный тон давался с трудом. - Зверею. С юным Буршье, сэр Джеймс, я не знаком. А водиться с торговцами вином и содержателями борделей вовсе зазорно. Впрочем, мой брат Эд - тот еще затейник. И он совершенно точно был в Балсаме.
Говорить правду было легко и приятно, не теребить шрам от болта на шее - сложно. А еще очень хотелось, чтоб всё закончилось - так или иначе. По крайней мере, перед казнью дали бы поспать.
- Принесите воды сэру Ричарду, - миролюбиво кивнул сэр Джеймс подручным. Вино, которое они принесли, констебль всучил палачу. - И кресло. Пара вопросов, сэр Ричард, и я отпущу вас спать. Возможно, даже разрешу свидание и смену одежды, хотя прелесть этих привилегий вы пока еще не познали. Первый вопрос - в чем из перечисленного вы признаёте себя виновным?
- Лишь в том, что не поспешил в Гринстоун.
"И вы всё равно читаете мысли, но... Языческая ересь может быть дорогой к костру, а может - путём в вечность. И сдаётся мне, что вы это уже знаете".
Горло, точно назло, немедленно пересохло при упоминании воды. Не позволяя жажде занимать мысли, Дик поднялся с пола и оперся о дыбу, на которой так и не полежал, к счастью.
Палач долго шептала что-то на ухо Клайвеллу. Тот то хмыкал, то улыбался, то кивал. Наконец, их совещание закончилось.

- Хорошо. И второй вопрос - в чём вы сами хотите сознаться, сэр Ричард?
- Мне не в чем сознаваться, сэр Джеймс.
"Меня вообще почти нет уже".
Осознание, что сегодня - всё, что были обещаны только два последних вопроса, накатило с такой силой, что Дик чуть было не рассмеялся. Но - совладал с собой, запретил и смех, и слёзы. Разве что смирился с сильным головокружением и усталостью.
А когда его наконец отвели в камеру - рухнул на топчан, показавшийся мягче всех перин на свете. И уснул. Сегодня он не выиграл в диспуте за свою свободу и жизнь, но и не проиграл. И это было хорошо.

После разговора с Джеймсом.

Джеймс Клайвелл на службе и после был разными людьми. Жёсткий законник, вызывающий страх и неохотное уважение, как по щелчку пальцев превратился в доброжелательного джентльмена, способного поделиться своим плащом. Дик поуютнее завернулся в колючую шерсть, сожалея, что Клайвелл не догадался принести рубашку. Одетый лишь в штаны, впервые обнаживший свои татуировки, Дик чувствовал себя нагим и каким-то мерзко беззащитным. Что Хизер додумается принести смену одежды, надежды и вовсе не было.
"Странно, что я думаю сейчас о том, как мне холодно. Надо бы молиться. Или звать госпожу на помощь. Или писать королю, умоляя о прощении. А я - мечтаю о рубашке".
Как всегда бывало после мигреней, отчаянно кружилась голова. Но сон сбил Клайвелл, и ничего не оставалось, как лежать, глядеть в потолок и говорить с самим собой.
Почему он не помчался в Гринстоун, да и по чести сказать, не собирался мчаться, теряя подмётки и подковы, даже после помилования, буде такое случится? Потому что сначала его отвлекло поручение госпожи - а оно важнее. Потом - нежелание общаться с Дакром. После о Гринстоуне Дик попросту забыл. Да и не мальчик на побегушках он, право. Не придворный пёс, выслуживающийся за милость монарха.
"Королём быть не могу, до герцога не снисхожу, я - Фицалан", перефразируя знаменитый девиз Роганов. Дик потерся щекой о плечо, мимоходом думая, что бритву и мыльный корень Хизер тоже не принесет. И на эшафоте надменный, гордый своей фамилией граф Суррей будет щеголять смешной рыжеватой щетиной.
Кто вообще будет о нём скорбеть? Хи, которой по вдовьей доле отойдет один из особняков в Уэльбеке? Сын Ричард - единственный наследник всего? Госпожа? Сестра Эмма? Отчего-то казалось, что скорбеть не будет никто. Мгновение поразмышляв, трогает его это или нет, Дик закрыл глаза.
Всё-таки, нужно было заснуть.

7 мая 1535 г. Всё ещё Тауэр ин Ландон.

Сквозь сон пробивались голоса. Говорили констебль и палач, и Дик сказал бы, что в их речи слышались нотки почти любовные, но открывать глаза не хотелось.
- Проклятье, снова забыл ему рубашку принести.
Если открыть глаза, то придётся вернуться в мир, где Джеймс Клайвелл и Анастасия Инхинн снова пришли, чтобы спрашивать и пытать, чтобы услышать то, чего не было. Во сне же, под теплым плащом, было безопасно, и даже голова не болела.
- Воронову отдай. Всё равно в плечах узкая.
Голова всё еще не болела. Страшно - становилось. Сердце принялось бешено колотиться, и Дик сел на топчане, но голова так и не удосужилась заболеть. И это было так странно, что даже страх на мгновение пропал.
- Она у меня единственная. Пока. А, доброе утро, сэр Ричард.
- Доброе утро, леди Анастасия, сэр Джеймс. Чем обязан?
- Могу свою отдать, - проворчала Инхинн, старательно не прислоняясь к дальней стене.
- А потом мне придется отдать тебе свою. Нет, решительно, надо кого-то отправить на рынок за сменой одежды!.. Сэр Ричард, я послал за леди Хизер. Думаю, с минуты на минуту будет.
- А я воронову не приму, - леди Анастасия пожала плечами, разглядывая Дика с интересом хирурга. - Приходит леди Хизер в камеру, а тут все полуголые и делят две рубашки. Мне нравится.
Дик тоже пожал плечами, и собирался было съязвить, что эти двое могли бы поделить свои рубашки без свидетелей, как в камеру не то вошла, не то влетела Хизер, прижимающая к груди какой-то свёрток. Она испуганно огляделась и влепилась, вросла в Дика, обхватила руками. И мир перевернулся.
- Ну что ты? - только и смог неловко сказать Дик, обнимая её и целуя светлую макушку. Арселе на удивление не помешало. Вообще ничего не мешало, даже жуткий констебль, даже палач. - Что? Жив, цел. Ну же, Хизер!..
- Точно? - тихо спросила Хизер. - А они не?..
- Если сам за ночь не покалечился, то точно цел, - заметила леди Инхинн, потирая висок. - Душевное же не лечу.
Дик помялся, выбирая между правдой и успокаивающей ложью. И выбрал правду.
- Допрашивали и немного пытали. Всё уже позади. Видишь, руки на месте, ноги тоже. Хочешь, нотацию прочитаю?
Последнее прозвучало сквозь улыбку, чему тоже пришлось удивиться. События вчерашней ночи будто перемололи и заново собрали, а Хизер довершила эту перестройку своим страхом.
- Немного?! А ещё... будут снова?
Палач фыркнула.
- Соберись уже и объясни этой блаженной, что происходит.
Дик нахмурился, и подхватил Хизер на руки, усаживаясь с нею на топчан. Прижал, делясь собой.
- Пожалуйста, леди Анастасия, воздержитесь называть мою жену как-то иначе, нежели "леди Хизер". Хи, это - леди-рыцарь Анастасия Инхинн, она палач. Констебль - сэр Джеймс Клайвелл. Сэр Джеймс хочет задать тебе несколько вопросов, поэтому тебе необходимо взять себя в руки и отвечать правдиво, хорошо? А будут ли снова - я не знаю.
То, что лорду палач тыкала, можно было пропустить мимо ушей. Хуже, что при мысли о допросе начиналась нервная дрожь, которую с большим трудом удалось унять. Дик прикрыл глаза, вдыхая запах волос Хизер, заставляя себя успокоиться.
- Сэр Джеймс?
Констебль, до того наблюдавший за всеми с благодушным лицом, просиял улыбкой.
- Не волнуйтесь, леди Хизер. Ваш супруг цел, и пытать его дальше совершенно незачем. Дознание проведено, вины не найдено. Разве что суд потребует дополнительного следствия. Я вот о чем хочу поговорить. Сэр Ричард кратко рассказал вашу историю. Скажите, что вы помните о том лекаре, который приходил к вам у мадам Лилитаны?
- Плохо помню, - тихо ответила Хизер. - Ни лица, ни рук. Сладкий до отвращения, и... тёмный? И почему-то мел.
Успокаивалось плохо. За закрытыми веками мелькали картинки, яркие до тошноты. Густо набеленная девушка в чудной московитской одежде с совершенно невозможным арселе в виде башенки. Полная и почти голая девица, прикрытая лишь бусами синего цвета, но зато с криво намотанным тюрбаном, и беловолосая, раскрашенная вайдой, будто недавно из хоранова полка сбежала. Коренастый низенький мужчина с упитанным брюшком и на деревянной ноге - Сивый Пью, хозяин борделя. Собственная окровавленная перчатка. Дик никогда не подумал бы, что единственный виденный им бордель так потрясет его. Почти отстраненно он погладил Хи по волосам.
- Он говорил вам что-то? Слышали ли вы его голос? Если я вам покажу несколько людей, а в числе прочих будет он, то сможете ли вы его узнать?
Констебль подался вперед с азартом ищейки, взявшей след. Хизер начала было мотать головой, но потом задумалась. Глянула на Дика, старательно не смотря на Инхинн.
- Может быть, голос, чуть - движения. Но лучше всего я помню... - она помедлила. - Касания.
- Я против, чтобы Хизер узнавала кого-либо через касания, пока я не смогу сопровождать её, сэр Джеймс.

Внезапно Дик осознал, что сказал констебль. Дознание проведено, вины не найдено. Это означало только одно: если и пэры с этим согласятся - он свободен. Вот только пэры были покорны королевской воле. А если Генриху Восьмого что-то втемяшилось в голову, то он это сделает. Например, лишит этой самой головы Дика.
- Взяли в моду казённые помещения использовать. - Дверь с жутким скрипом, доселе неслышанным, раскрылась и явление лорда-канцлера Кромвеля лишь на мгновение опередил кивок госпожи Инхинн. - Полы изнашиваются. Впредь, сэр Джеймс, будьте любезны новое дознание начинать как положено, в специально отведенных для этого местах. В конце концов, вам в Бермондси постоянно выделяются деньги то на табуреты - ломаете вы их, что ли? То госпожа Инхинн половину бюджета страны вытянула на какие-то новомодные инструменты... О чём это я? Ах да. Сэр Ричард, король в своей бесконечной доброте вас помиловал.
Дик покачнулся. Порадовавшись, что сидит и не может упасть вместе с Хизер, он только и смог, что благодарно поклониться. И совершенно пропустил момент, когда из камеры исчезли Джеймс Клайвелл и палач. Сколько он так просидел, понять было сложно. Невероятное облегчение от того, что всё разрешилось, что свободен, что жив заполнило до краёв, вскипело и вытекло. И только тогда Дик понял, что всё это время Кромвель что-то говорил.
- ... должны понимать, что вас удалось вытащить буквально из-под топора. Конечно, вас, Йорков-полукровок, осталось мало. Король, вы да Реджинальд Поул. Да, у вас прав на престол больше, чем у Поулов, вы потомок Эдмунда Мортимера, который старший среди потомков Эдуарда Третьего. Но это тем паче делает вас обязанным показывать пример покорности королевской воле! Вы бы сами хотели, чтобы против вас бунтовали? Вот и я думаю, что нет. Вы должны понимать - ваша жизнь держится на благосклонности короля к леди Бойд и доверии ко мне. Как только всё это будет утрачено - а оно будет- ваша голова слетит. Возможно, вместе с моей. Будьте почтительны и послушны. И не принимайте никаких милостей от королевы. Сроку, чтобы успеть в Гринстоун, я вам даю... мало. Буквально три дня на сборы, не более!
- Я вам очень благодарен, милорд Кромвель. Но, право, что мне делать в этом самом Гринстоуне? Где он находится? Признаться, тяжело ехать туда, не знаю куда.
Дик аккуратно пересадил Хизер с коленей на топчан и взял у неё из руки свёрток. В нём оказалась рубашка, бритва и даже мешочек с чем-то сыпучим. Рубашке он обрадовался даже больше, чем помилованию. И лишь надев её, застегнув все пуговицы, почувствовал себя уверенным.
- Не вижу, чтоб вы были благодарны, - Кромвель педантично разложил бумаги на шатком тюремном столике. - Самоуверенный и самовлюбленный... принц. Так вот, принц, ехать вам на Север. В Лланелли. Лланелли в документах проходит как Гринстоун, за цвет скал. Но откуда вам это было знать, верно? Там существуют некие проблемы со сбором жемчуга. Мешают морские твари. Почему я не пошлю туда михаилита? Да потому что эти твари - фоморы. Понимаете меня, лейтенант из Портенкросса, который носит такие красивые татуировки на руках?
- Полковник, - с достоинством поправил его Дик, слегка обидевшись за самовлюблённого принца. И пояснил, поймав недоуменный взгляд. - У вас устаревшие сведения, милорд Кромвель, я - полковник. Но если опустить, что я не знаю, что такое фоморы и не понимаю, о чем вы, то михаилит лишним не был бы.
О фоморах много рассказывали однополчане. Ужасные при свете дня, прекрасные ночью, эти существа были богами до прихода туатов. До прихода госпожи и ее сестер в эти земли. Разумеется, худшего решения Кромвель принять не мог. Что сделают поверженные, изгнанные в леса, моря, горы фоморы с человеком, носящим клейма илота одной из победительниц?
- Михаилит исключительно за ваш счет, лорд Ричард. И всё вы понимаете, не надо изображать тыкву, как ваш вассал. У вас это хуже получается, - Кромвель оглядел Хизер, всё еще сидевшую в оцепенении. - Нет, это не приказ учиться у Харпера. И вот еще что. Либо покажите эту вашу б... миледи лекарю, либо подыщите другую. У меня на вас большие планы, не желательно, чтоб вы пребывали в неравновесии.
- Не стоит пренебрежительно говорить о миледи, сэр Томас. Чего именно мне нужно добиться от этих... фоморов? Замечу, что я не дипломат и не посол. И с тварями справляться необучен. Это какой-то извращенный способ казни?
Хизер и впрямь нуждалась в лекаре. Возможно, стоило обратиться к лэрду, или к другим орденским целителям. Еще могла бы помочь госпожа Инхинн. О палачах издавна шла слава целителей. Чтобы кого-то правильно покалечить, сначала надо научиться лечить. В том числе и разум. Но всё это ждало того счастливого момента, когда Дик окажется за стенами тюрьмы.
- Ну что вы, лорд Ричард. Пожелай я вас казнить, не отправлял бы на Север. К подданным, так сказать. К слову, можете по пути их утешить, что нашли себе жену чёрного происхождения и поэтому ваши права на престол теперь сомнительны. Что до фоморов... Местные по старой памяти приносили им жертвы. Девок. Фоморы вытаскивали жемчуг - много. Хватало на декокты от лихорадки и на припарки для ноги короля. И в торговлю перепадало. Но один придворный маг нашёл Каббалу. И создал големов. Они не требуют жертв, послушны и выносливы. Всё остальное выясните на месте, Дакр ничего внятного пояснить не может. Конечно, ему достался не такой хороший палач, как вам. Но это ведь не повод мямлить! А теперь идите, лорд Ричард. Ночью в вашем особняке был пожар.
Кромвель кивнул, пришлепнул лист с помилованием ладонью и вышел.
"Пожар?!"
Дик поспешно схватил бумаги и почти поволок Хизер по Тауэру к выходу и свободе.

Утреннее солнце ослепило его, улица ошеломила теплом, щебетом птиц и зеленью. На миг забыв о пожаре, Кромвеле, короле и вообще всех, Дик глубоко вздохнул. И наконец смог собраться с мыслью.
- Что случилось-то, Хизер?
- Ночью в особняк вломились, - Хизер вздохнула и крепче прижалась к руке. - Дворецкий говорит, воры, Эспада ругается по-испански и говорит, что профессионалы. Они ему руку проткнули, и рёбра ещё порезали, когда услышал стук в кабинете и пошёл проверить. А до того, днём, заходили фрейлины, утешали... а это правда, что теперь тебе из-за меня на престол нельзя?
- Сэр Ричард! Madre de Dios! Наконец-то! - навстречу спешил Эспада, ведущий за собой лошадей. Сквозь рукав рубахи проступала кровь. - Хизер, как он? Лекарь нужен?!
- Смотрю, вы заключили перемирие. Я цел, Эспада. Не правда, Хи. Правда в том, что с нашими детьми никто не захочет породниться из монарших семей. Но престол занять ты мне не мешаешь, если б я этого хотел. Ты считаешь, что фрейлины и ночное нападение связаны?
Фрейлины наводили на мысль о том, что шлюшьи сектанты прощупывали почву и желали то ли убить Хизер, то ли вернуть её в своё лоно. И тут бы заболеть голове, затянуть мысли темным покрывалом, но боль упорно отказывалась приходить. Вместо этого хотелось пожать руку Эспаде и поцеловать Хи, что Дик и проделал поочередно.
- Э... Ну она дурочка, конечно, - растерянно ответил телохранитель, ошарашенно глядя на свою осчастливленную Диком руку. - Но раны шьет как святой Пантелеймон.
- Только в кипящее олово не бросай. И ноги можно не лизать, - Хизер даже улыбнулась но тут же посерьезнела, а когда заговорила снова, даже голос немного изменился, стал выше, писклявее. - Ой, леди Хизер, ну прямо как пышная роза в саду, соловья из клетки ожидаючи. А вот его Величество про весеннюю чистку вчера говорил, жалко-то как, если не дождётесь.
- Сэр Ричард, а что это с вами? - Эспада похлопал лошадь Хи по крупу, успокаивая. - Как подменили, право-слово.
- И много ли сгорело? Впрочем, не важно. Я в порядке, Эспада.
Даже если сгорел весь особняк, то убытки были небольшими. Дик мог себе позволить потерять дом-другой, хотя память о голодных годах никуда не делась. Она так же тревожила, но теперь - меньше. А после того, как они с Хизер посетят лекаря, можно будет поехать в Гринстоун, по пути пожив в других своих поместьях. И забыть о Тауэре.

УИЛЛ "ДРУДЫНЬ" ХАРПЕР

6 мая 1535 г. Ливерпуль - Ланкастер.

Когда Уилл проснулся, пляска в зале так и не прекратилась, но сквозь окна в внутрь пробивался утренний свет, и воздух в зале стал как будто свежее. Он на удивление хорошо выспался.
На столе рядом стояла овсяная каша с молоком и мёдом, ветчина и отваренные яйца. На заднем плане, задумчиво ел хлеб с ветчиной Скрамасакс. Уилл потянулся, зевнув.
- Доброе утро. Ты до Ланкастера верхом.
- Это приказ или констатация? - Оживился михаилит. - Впрочем... Верхом, разумеется. Хотя хотелось бы просто щелкнуть пальцами и перенестись. Верно поговаривают, что друиды так умеют?
Уилл задумался. Он вообще мог назвать себя друидом? Жрецом он себя не чувствовал, ничего не знал, не понимал и, однозначно, был чужим для гэлов .
С другой стороны, хоть и по глупости, но он, по крайней мере, выбрал это сам. В отличие от рыцарства, женитьбы и ещё десятка понятий, которым он был должен. Да и Морриган, при всех её недостатках, как будто всегда была рядом. Уилл пожал плечами, сменив задумчивость на улыбку.
- Не знаю. Умел бы я так, я может быть, никогда бы и не женился. Насчёт верхом - предположение, а вообще, насчёт умений друида я знаю меньше тебя.
Скрамасакс продолжал незаметно вызнавать у него всё больше деталей, не особо рассказывая про себя. С другой стороны, про некромантию, хоть и косвенно, он признался. Так что назвать обмен совсем нечестным, было нельзя. Уилл пододвинулся к столу и положил кусок ветчины на хлеб.
- Не расскажешь, что вообще должен уметь друид? По слухам.
- Мне казалось, что на гримуар бесценных знаний я не очень похож, - вздохнул михаилит, поднимаясь из-за стола. - Спроси у того идола, которому служишь.
Уилл пожал плечами, посмотрев на хлеб с ветчиной в руках. Раньше он тоже часто использовал это слово, например, по отношении к Папе Римскому. Для Морриган оно точно не подходило. В исконном христианском понимании идол не мог отвешивать оплеухи.
- Это как посмотреть... Встретимся через три часа на северном выезде из города, хорошо?
Скрамасакс согласно кивнул и пошел к выходу. Уилл решил так не спешить, потому что не знал, когда в следующий раз сможет нормально поесть и побриться.

Где-то в городе закукарекал припозднившийся петух. Уилл зевнул и с улыбкой потрепал по шее каурую лошадь. Годива обошлась ему в небольшое состояние, но кобыла была в расцвете сил, и нрав у неё был неплохой.
Они стояли у выезда из городка. Со стороны домов доносился стук молотка по металлу, мычание, детские крики и какая-то возня. Несло навозом и кухонным дымом. Время от времени по дороге тяжело переваливалась телега, поднимая пыль там, где уже просохла роса. Но совсем рядом несколько скромных огородов переходили в лес, и оттуда пахло елью.
Уилл был рад, что получилось так передохнуть. Он смог побриться, проверить оружие и вещи, которые у него остались. В сумке откуда-то появилась исписанная рунами грамота. Читать руны он не умел, но грамоту решил пока не выкидывать. Оказывается, у него остался флакон единороговой крови. На меч такого бы не хватило, максимум разъесть колодки.
Радель отказалась брать плату за ночлег и еду, а когда Уилл начал настаивать, отвесила ему по шее. Да так, что шея и часть плеча до сих пор ныли. После этого Уилл посчитал, что с трактирщицей они так или иначе в расчёте.
На дороге ведущей из города показался, восседающий на рослой, в яблоко лошади Скрамасакс. За это время михаилит успел расплести косички, расчесаться и собрать волосы в длиннющий хвост. Оказалось, что шевелюра у него эльфья, платинового цвета. Из волос торчали кончики острых ушей. Одет Скрамасакс был в щегольской, ярко-синий плащ.
Уилл ещё раз потрепал Годиву по шее, и поднялся в седло, щурясь от солнца.
- Хорошую таверну ты выбрал, и кормят хорошо. Хотя рука у Радель тяжелая... Почему она не берёт плату за ночлег?
- Потому что, - пожал плечами михаилит. - Тебе ж лучше, сэкономил деньги на жену.
Таверна Радель, наверное, была единственным интересным местом в Ливерпуле. Но он сомневался, что побывает в неё ещё раз. Скорее, в следующий раз здания просто не окажется на прежнем месте. Уилл потёр шею.
- Сомневаюсь, что так у меня получится накопить на выкуп. Даже примерно не знаю, какие деньги требуют за рабов. Если ты про это, а не про то, что Алетта хотела бы тратить каждый день. Там вообще никаких богатств не хватит.
- Никогда не покупал рабов. Могу написать Тракту, чтоб спросить, сколько такое стоит. Наверняка он встречался с чем-то подобным. Но если твоя Алетта так же хороша, как о ней говорили, то стоить она должна немало.
Скрамасакс без интереса покосился на обочину, где буйно цвели одуванчики.
Уилл задумался, глядя в гриву лошади. Ему не хотелось просить Скрамасакса об одолжении. И вообще не хотелось опять оставаться перед кем-то в долгу из-за того, что он искал Алетту. Уилл потёр шею.
В памяти всплыла картина, как потерявшая память Алетта мутузит себя по животу кулаками. Пусть она и была избалованной дворянкой с замашками шлюхи, от такого щемило в сердце. Он погладил лошадь по шее. Не велика беда быть у кого-то в долгу. Всяко лучше рабства.
- Это было бы кстати, спасибо.
Уилл проследил за взглядом михаилита.
- Эта дорога опасна, стоит быть внимательным? Не считая того, что лучше всегда глядеть по сторонам.
- Это просто одуванчики. Taráxacum, ежели на латыни угодно. Они жёлтые, - терпеливо, точно ребенку пояснил Скрамасакс. - Из него салат в Суррее делают. Ты ж суррейский баронет, должен знать. А дороги нынче все опасные. То комиссара встретишь вот, то иную тварь.
Уилл улыбнулся про себя.
- Да, комиссары это опасно. Такой и покусать может...
Суррей. Он и забыл про Суррей. Не то, что бы надел был ему нужен, но раз земля была его, нужно было держать её в порядке. Так что туда нужно было заехать. Сразу после того, как Кромвель повесит его за невыполнение приказов. Надел. Уилл поправил сумку на плече.
"Госпожа, у меня, часом, нет надела, за который я отвечаю? Или у нас, как у христианского монаха - весь мир надел, все люди паства?"
"Люди не стадо, чтобы его пасти, а ты - не христианский пастух, не раб раба, - судя по мыслеголосу, Морриган была крайне недовольна такому вопросу. - Ты - мерлин, любимец богов, чистая мысль природы. И если уж говорить об ответах и наделах, то мой прошлый мерлин не смог закончить одно дело. И теперь вряд ли закончит."
- Что, уже кусал?
Уилл улыбнулся чуть шире. Больше возмущению Морриган, чем вопросу Скрамасакса. Утреннее солнце стало тусклым и в лесу поднялся туман. Стало сыро, и по-весеннему прохладно. Вместо елей на дороге всё чаще попадались молодые дубы и ясени. Всюду рос мох и кусты смородины. Уилл по очереди закатал рукава и тут же потёр озябшую кожу.
- Ну я же не единственный комиссар на свете. А так, то конечно, кусал. А ты что, никогда никого не кусал?
"Какое дело, Госпожа? И что с ним сталось?"
"Илоты моей сестры, Вороны Битв, Пророчицы, Бадб должны вспомнить своё место, подчиниться, - задумчиво сообщила ему Морриган. - Понять, что вернуть в мир нужно то, что было, так, как было. Без притворства, обнажив грудь. И в первую очередь - тот, кого она называет мужем. Сделаешь так, Уилфред-мерлин, и настанет мир, который - всё, и ты станешь - часть его".
- И как, покусанные в тебя превращаются на полнолуние?
На дороге показались несколько необычных очертаний. Деревья тут росли как-то странно, образуя живые кольца, шириной в два-три шага. И дорога шла прямо сквозь них. Уилл бегло посмотрел по сторонам.
- Да нет, просто недовольно потирают рану и живут себе дальше. Я же не католик. Странные какие-то кольца.
Уилл сомневался в том, что он мог убедить хоть кого-то хоть в чём-то. Тем более, Бойда.
"Значит, я должен убедить всех, что раньше было лучше. Но ведь я не знаю, как было раньше. И вряд ли у меня теперь выйдет это узнать".
- Странные, - из-за трубки согласие михаилита вышло каким-то невнятным.
"Убеждать буду я, о мой Prìomh Amadan - и это отныне твоё имя! А ты устрой так, чтобы они меня слушали. Не важно - по своей воле или против неё".
Звучало имя, как ругань. Впрочем, как и вообще всё на шотландском. Всё-таки ему было сложно быть проповедником непонятно чего. Не веря и даже не понимая. Это нужно было исправить, раз уж он был мерлином. Раз уж Суррей, раз уж мерлин, раз уж муж. Глаз зацепился за висевшую на дереве старую сумку и Уилл плавно остановил Годиву.
- Там сумка на ветке, я схожу гляну. Если повезёт, даже не сьёдят по дороге.
Он спрыгнул с лошади. Вдохнул полной грудью, осматривая лес вокруг.
"Имя - это почётно. А что оно значит?".
Скрамасакс только пожал плечами, от Морриган ответа вовсе не последовало.
"Видимо, придётся узнавать самому... Ну... благодарю за имя".
Уилл подошел к дереву и снял сумку с ветки. Внутри оказалась испачканная кровью ряса. Он обернулся и у видел примотанное к ветке распятие. Причём, примотали его так, чтобы голова указывала на чащу, всторону от дороги. Для убедительности на распятии была нарисована стрелка, конечно же кровью. Уилл потёр нос указательным пальцем.
"Скажем так, лучше бы я проехал мимо".
Он бегло осмотрел землю рядом с деревом. Долго искать не пришлось, потому что следов вокруг оказалось уйма. И взрослых и детских. Многие уходили в чащу.
Создавалось впечатление, что в соседней деревне почти все жители состояли в культе. Все, потому что если бы культисты прятались от местных, то для указателя они бы подобрали не настолько исхоженное место.
Уилл пошел обратно к дороге. Было удивительно, что он к ряду встретил некроманта и культистов. В то, что Скрамасакс мог быть дьяволопоклонником, не верилось. Но он совсем не умел разбираться в людях.
С другой стороны, если орден ещё мог стерпеть относительно благопорядочного некроманта, то культиста - вряд ли. Так что Скрамасакса не стоило слишком уж сильно подозревать. Уилл подошел к лошади.
- Ничего необычного, окровавленные ряса и распятие. - Он поднялся в седло. - Я так думаю, местных лучше не спрашивать где их священник.
- И в самом деле, - Скрамасакс спешился почти одновременно с тем, как Уилл угнездился в седле. - Каждый день на деревьях висят сумки с рясами, да еще и кресты так красноречиво прибиты. Пойдём, комиссар. Учинишь это, как его, визионерство. А то вдруг облачение католик сбросил, пытаясь скрыться от твоих соратников?
Уилл вздохнул, глядя на чащу. Ему не хотелось туда идти, — что-то между плохим предчувствием и здравым смыслом.
- Судя по рясе, осматривать этого священника будет уже апостол Пётр...
Ведь, по сути, культисты были не его делом. Он был слаб и неподготовлен, не мог защитить даже жену. Глупо было при этом строить из себя мирового констебля.
Уилл погладил Годиву. Знал бы он ещё, зачем оно нужно было Скрамасаксу. Михаилит был ценным спутником, вдобавок деревня была не так далеко от штаб-квартиры иоаннитов. Может, получилось бы узнать чего-нибудь ценного. Уилл спрыгнул с лошади.
- Хотел бы и я так по-хозяйски относиться ко всей Англии. Тебя в детстве не дразнили прозвищами за любопытство.
- Отродясь любопытным не был. Но - дразнили.
Скрамасакс наступил на хрусткий сучок у ноги Уилла, бесшумно перепрыгнул на корень дуба, и скрылся, растворился в кустах, только белый хвост мелькнул вьюгой, россыпью снежинок.
- Иди вперёд, - прошелестело откуда-то из-за спины, - и шуми поменьше.
Уилл поглядел на растоптанную ветку. Наверняка, в детстве Скрамасакса дразнили Снежинкой. Звучало удобно и достаточно оскорбительно, чтобы иметь смысл. Если Снежинка пошел сзади, рассчитывая на его способности друида, то он, конечно, погорячился. Уилл привязал Годиву к ветке, так чтобы если нужно та могла сорваться и попытался прислушаться к лесу. Он же был друидом, прости Господи. Снежинку за спиной он не ощутил, только сырость под корнями, и то, что у ели справа чесалась одна из верхних веток, потому что там сидела сойка.
Уилл улыбнулся. Не совсем то, чего он хотел, но для первого раза и это было неплохо. Он слегка согнув ноги в коленях и осторожно пошел вперёд, стараясь не шуметь.
Около трёх миль он пробирался по лесу. Иногда где-то вдалеке начинала петь и сразу затихала птица, но кроме этого было тихо. Сапоги испачкались в грязи и сам Уилл слегка продрог от сырости. Опасности от леса он, как ни странно, не чувствовал.
Когда он начал уставать и задумался о том, чтобы просто повернуть назад, впереди появились просветы, а потом поросшие мхом стволы расступились и он вышел на опушку. Чуть поодаль виднелся шалаш, а рядом с ним монах с топором в руках. Монах, судя по всему не в первый раз, занёс топор над головой и опустил его на полено.

Уилл хмыкнул. Это совсем не укладывалось в идею с культистам и, как и сказал Снежинка, больше было похоже на беглого священника. Но для беглого священника ряса и крест на дереве имели мало смысла. На вид монах был стар, одежда у него была засалена, волосы - седые, грязные и давно нестриженные. Уилл вздохнул, стряхнув с головы кусок сухого листа. Чем он вообще занимался?..
- День добрый, я тут заплутался, не до конца понимая куда иду и зачем. Здесь что, монастырь поблизости?
- Будь здесь поблизости монастырь, разве пребывал бы я в стольких скорбях? - резонно поинтересовался монах, без особого интереса глянув на нарочито громко чихнувшего Скрамасакса, который появился напротив Уилла, с другой стороны поляны. - Равно ты мог бы спросить, не здесь ли обитают братья во Христе, михаилиты, завидев одного из них на дороге. Если ты, сын мой, пришёл поглумиться надо мною нелепыми вопросами, то спаси тебя Господь и благослови, ступай с миром. Если же ты желаешь вспомоществовать страждущим...
С этими словами монах вонзил топор в чурбан и утёр пот.
Уилл улыбнулся, глядя на старика. Дед ему не нравился.
- Если есть чем вам помочь, то так и говорите. Религиозные убеждения и искренний страх заставляют меня относиться с уважением к страждущим и пожилым, пока они страждут и сожалеют.
- Это правильно, это по вере Господней, - согласился монах. - Укажу я, куда тебе идти, и зачем тоже. Так что уважай и слушай, ибо стражду я чужими стражданиями, и зело велики они, потому что много. Ой, много страдают в славной Англии, и почти все - от католиков. Вот вы, сыне, верный слуга Его Величества? Рвут вам душу дела папские, ака змиивы?
Было непохоже, чтобы сам старик был католиком и прятал правду за религиозным рвением. Кажется, монах был из тех людей, которые могли заложить собственного брата, и которых всем вокруг были одни беды. Уилл скрестил руки на груди, не переставая улыбаться.
- Конечно, очень. Так и где, и как обижают?
- Везде и всячески, - наставительно произнёс монах, поглядывая на топор. Снежинка почти молитвенно смотрел на монаха. Топор не смотрел ни на кого, но если смотрел бы, то наверняка укоризненно. - Ибо земля суть печали юдоль. И слёз. Но сейчас реку я о мерзкой папистке леди - тьфу, ещё таким словом называть! - Мине и страданиям оркристским. Деревенским то есть. Поверите, сыне - а впрочем поверите, ибо чему тут не верить? - с работорговцами оная Мина спуталась, а то и руководит. Люди пропадают, а недавно так она и вовсе стыд потеряла - трёх ребятёнков у трижды безутешного отца исхитила и в поместье уволокла, потому что нет такой гадости, на какую папист не пойдёт, а папистка - тем паче. Небось, только следующего каравана ждёт, чтобы продать - дорожка у них здесь натоптанная и слезами напоенная. А там - до моря и фьють.
Фьють звучало протяжно и как-то по-иностраному. По-восточному.
- А деньги понятно, на что, раз папистка. Так что прошу помощи в спасении невинных детей, - буднично закончил монах и почесал грудь. Затем, подумав, добавил: - И деревушки целиком тоже, конечно, хотя этим страдать за грехи положено. Лбы здоровые, а чтобы на исповедь, или там покаяться, да подношение святому отшельнику поднести - не дождёшься. Но пусть уж и они заодно спасутся. И от этого, сын мой, станет мне если не хорошо, то лучше. Страждать придётся меньше, а радоваться благодатьи Божьей - больше.
Уилл скрестил руки на груди. Это могло занять много времени, а он спешил. Но проигнорировать похищение детей было сложно. Непонятно правда, как кого это было его делом - как комиссара, друида или рыцаря, прости Господи. Он вздохнул, почесав затылок. Да без разницы.
- О, ну вы щедры и милосерды, как не погляди. А каково полное имя этой Мине? Всмысле чьих она будет и с кем живёт?
- Трандафир, прости Господь Всемилостивый, родофамильным прозванием она, - благочестиво перекрестился монах. - А живёт одна, будто.
Уилл огляделся, и заметив подходящий пенек, сел. Фамилия звучала как выдуманная и как-то по-дурацки.
- Деревня принадлежит ей? Как она здесь появилась?
- Ногами пришла, вестимо, - лениво заметил Скрамасакс, опираясь на дерево. - Или приехала на чём. Ты б в деревню сходил, да там поглядел... Инквизитор.
Последнее прозвучало отнюдь не молитвенно - издевательски.
Уилл упёрся рукой о подбородок, глядя на Снежинку. Даже если вспомнить, что он был комиссаром, оп сути дело его не касалось. С тем же успехом, можно было пристать к дереву, убеждая всех что оно католическое, и потому требует проверки.
- На тот же самый вопрос в деревне может никто не захотеть отвечать. Или ты уже знаешь, что это за дворянка? Всё-таки ты работал не так далеко отсюда.
Скрамасакс в ответ глубоко вздохнул, явно собираясь выдать длинный и обстоятельный ответ. Но монах его опередил.
- Сыне, откуда же брату моему во Христе знать, кто суть госпожа этих мест, равно как и мне самому? Ежели определено Господом и законом государя нашего, что женщина хозяйкой стать может не иначе, как через мужа? Воистину, если ты горишь верою, аки свечой воска ярого, чтишь закон Его Величества, святого Генриха Восьмого, то путь тебе в Оркрист. Там и вопрос, там и ответ. Но, помнится мне, что король наш пожаловал деревню в награду мужу её. Видать, правильный рыцарь был. Не то, что жена.
Уилл вздохнул, потерев глаза. Как можно было не знать на чьей земле ты живёшь? Он поднялся, обращаясь к михаилиту.
- Ну пошли, посмотрим. Можешь по дороге рассказать мне свой длинный и обстоятельный ответ.
- Иди, - мотнул головой Снежинка. - Я догоню. Мне исповедаться надо. Благословите, отче?
Уилл закатил глаза.
"Там жена рыцаря детьми с прилавка торгует, по полсоверена за фунт, а этому лишь бы исповедаться".
Монах казался ему человеком недостойным, который чаще оправдывался верой, чем руководствовался ей. Так что перед ним изливать душу Уилл бы точно не стал. Будь то хоть сосуд святого духа, хоть ещё кто.
- Ну как знаешь.

Деревня выглядела плачевно - несколько старых домов без изысков, да горстка срубов на фермерских угодьях вдалеке. Из того, что когда-то было деревенской таверной сделали сарай для коз.
"Хорошо бы найти место для ночлега, а то придётся ночевать в обнимку с козами".
В глаза бросались несколько относительно целых мест - кузница, конюшня и швейная мастерская. Видать, всё что было нужно местной хозяйке.
Тропинка, ведущая от главной дороги, извилисто убегала вверх по холму, к небольшому двухэтажному особняку. Особняк был удивительно красивым, и не подходил ни безлюдной деревушке, ни скромным угодьям вокруг. Большие стеклянные окна с белыми рамами, пышные клумбы с сиреневыми и светло-голубыми кустами. Место как будто вырвали с южного побережья Франции и переместили в нищую Англию. По крайней мере, Уиллу так казалось, потому что во Франции он никогда не был, и быть не собирался.
При таком виде было проще поверить в продажу местных работорговцам. Но с выводами лучше было не спешить. Кто знает, может быть детей местная Вильгельмина просто ела. Тогда дело было проще, потому что оно было Скрамасакса. Уилл почесал лоб, взглядом ища кого-нибудь необычного среди местных. Кроме пары женщин и мужчин в поле, никого найти не получалось.
Снежинка так и не появился. Видимо, священник во славу Духа попросил его доколоть дрова. Уилл спешился и, взяв Годиву под узду, пошел к особняку. При взгляде на деревню, только больше захотелось проехать мимо, но если Мина была связана с работорговцами, то нужно было хотя бы попробовать что-нибудь разузнать. Всё-таки, иоанниты были только предположением.
Уилл пошел прямиком к особняку. Думалось ему, что от местных он узнает не намного больше того, что уже услышал от монаха. Да и подозрительно это было, вот так шататься и расспрашивать крестьян. Лучше, сразу напроситься в гости к Мине. Снежинка, пришиби его телега, зачем-то не дал расспросить старика, да ещё и сам куда-то пропал.
Когда крутая тропинка закончилась, перед Уиллом открылся двор поместья. С одной стороны было большое открытое крыльцо, а с другой росла громадная черная акация. Деревянная табличка рядом с крыльцом гласила: «Пожалуйста, не ходите по лужайке». А возле ствола акации лежало несколько комков, похожих на мёртвых птиц. Уилл присмотрелся и оказалось, что это мёртвые воробьи.
"Хорошо хоть не вороны, а то пришлось бы разбираться..."
Он взошел на крыльцо, попутно осматривая двор, и остановился возле двери. Как-то вокруг было очень уж тихо, газон казался неухоженным, да и птиц никто не убрал. Окна были наглухо забиты, и тоже навивали какое-то беспокойство. Уилл развернулся и ещё раз пробежался взглядом по двору.
"Лишь бы хозяйка детей продавала, а не ела..."
Положение друида было незавидным, - просить христианского бога о защите было как-то нагло. А просить о защите Морриган была вообще опасно, - богиня могла взаправду явиться, и тогда всё становилось так плохо, что не помог бы уже ни бог, ни все святые вместе взятые.
Уилл постучался в дверь, но та оказалась незаперта и, поддавшись, со скрипом приоткрылась. На сам стук никто не отозвался. Уилл провёл рукой по подбородку, борясь с нежеланием заходить внутрь. Он немного подождал, и снова постучал в дверь. На шум никто не явился, но ему показалось что внутри что-то испуганно зашебуршилось. Уилл недовольно хмыкнул и настежь открыл дверь.
Внутри была прихожая. Стены были оштукатурены и расписаны венецианским узором - черные виноградные лозы и белые цветки розы поднимались к потолку, где несколько цветков образовывали луну, дающую тусклое освещение. Выглядело жутко богато.
На противоположной стороне прихожей можно было разглядеть приоткрытую деревянную дверь. Входить в чужой дом без разрешения не особо хотелось, такое мало кому нравилось. Уилл прочистил горло.
- Эй! У вас всё в порядке? Может, нужна помощь?
Ну делать было нечего, не мог же друид пройти мимо нуждающихся. А комиссар, так вообще не мог пройти мимо, даже мимо тех, кто ни в чём не нуждался. Уилл сделал шаг вперёд, придерживая дверь одной рукой. Сила не перестала его слушаться, это было хорошо. Он отпустил дверь и прошел дальше, рассматривая комнату.
Слева из комнаты выходила большая двойная дверь. Уилл пробежался по прихожей взглядом. Достаточно быстро, получилось разглядеть в стене по обе стороны от большой двери два потайных прохода, замаскированных тем же рисунком, что и стены. Ни ручек, ни замочных скважин видно не было. Он опустился на колено возле одного из ходов. Стена была ровной, ничего не выступало. Пол во всей комнате был из венецианской мозаики. Уилл пригляделся к элементам мозаики возле двери. Судя по износу, царапинам и цвету окантовки, потайными ходами часто пользовались и сдвигаться потайная дверь должна была внутрь. Он поднялся, отряхивая пыль с колена, и попробовал надавить на дверь. Та не поддалась.
"Прямо как католик на допросе".
Странное место для потайных ходов - по обе стороны от двери в прихожей. Может, двери были нужны для того, чтобы через них выводить рабов на торги? Уилл через плечо глянул на искусственную луну на потолке, потом на плотно закрытые окна. Или дверцы открывались только в определенное время суток.
"Госпожа, а вы когда-нибудь имели дело с вампирами?"
Уилл обратился к Морриган больше от чувства одиночества. Он сомневался, чтобы дело было таким уж страшным и касалось кровоядных. Но всё равно, он как будто был один во всём особняке, и от этого становилось не по себе.
Морриган только фыркнула где-то вдалеке. Уилл пожал плечами, открывая большую дверь.
"Вампиров, наверное, боится".
В комнате было светлее и просторнее, чем в прихожей. Возле окон стояли несколько картин. Наброски на холстах, кажется, изображали мужчину и женщину в стандартной для портрета позе. В дальнем углу комнаты был вход в помещение поменьше, судя по торчащему оттуда краю обшитого дорогим московским мехом плаща, - гардеробную.

"Странно, что за такими богатствами никто хотя бы не приглядывает".
Уилл зашел в комнату, придерживая рукой дверь, пока не убедился, что сила его слушается и потолок не спешит падать на голову. Движение, конечно бесполезное, потому что потолок мог упасть и сильно позже. Но так всё равно было как-то спокойнее.
Он заглянул в гардеробную. Там тоже не было ничего необычного, — несколько плащей, начищенные женские сапоги для верховой езды. Пыли вокруг было мало - особняк точно не пустовал неделю до его прихода. Неожиданно он почувствовал себя толи вором, толи похитителем. Чем он вообще занимался, расхаживая по чужому дому без приглашения? Уилл развернулся и пошел к прихожей.
- Эй! Есть кто живой?
- Ты что, себя не видишь? - издевательски удивился голос Морриган. - Или уже не живой? Хотя, я бы, наверное, заметила. Или нет. Иногда с вами, смертными, не понять. И вообще, какой идиот зовёт живых в таком месте? Что тебе от них надо, добить, что ли?
Уилл хмыкнул, заглядывая в следующую комнату.
"Ну не мёртвых же мне звать, от них толку мало. А что не так с этим место? Тут проходил королевский сборщик податей?"
Идея встретить одних мертвецов, хоть ходячих, хоть нет, ему не очень нравилась. Но если и встречаться, то лучше с неходячими
"От комиссара все разбежались, - ехидно просветила его богиня. - Известно, что вы тащите всё, что не прибито. А что прибито - отдираете и снова тащите. Беззаконие и подражание моей сестрице, Бадб".
Уилл улыбнулся, открывая ту дверь, что вела из прихожей направо.
"Мы? И тащим? Не может быть. Ну, а то, что я должен вашей уважаемой сестре мешок золота - это и правда беззаконие. Тут могу только согласиться".
Комната была достаточно просторной, но тёмной. Полупрозрачные окна, которые по поднимались почти до потолка были закрыты снаружи металлическими щитами. Стёкла украшали изображения роз. Уилл пробежался по комнате взглядом. Внутренние стены были обшиты панелями из тёмного дуба, посередине комнаты широким кругом расставили мягкие кресла, а рядом с ними небольшие столики из того же дуба. Из комнаты вели две, замаскированные под цвет стен двери. На столиках лежали игральные карты, стояла начатая шахматная партия, на подоконнике - стопка бумаг. Судя по обстановке, уходили из зала неспеша, - ничего не валялось на полу, никто случайно не задел столик или кресло. Уилл подошел к окну и заглянул в бумаги.

Почерк был аккуратный.

Мы подчиняемся Той, которая следует за нашей процессией, которая, скрывшись в своем паланкине, изучает по книгам Гермеса судьбу мира; это наша Королева, наша Герцогиня, Великолепная Повелительни­ца Огня и Металла. Ах! Темный лоб, который венчает сверкающая корона, волнистые волосы негритянки, ассирийский плащ, на котором поет золото в окружении глухих драгоцен­ных камней. Ты, что следует за глашатаем, несущим ветку шиповника. Нищенка, Верховная Жрица!

Уилл устало вздохнул, потирая глаза. Либо это было неудачное описание Анны Болейн, либо речь шла о другом божестве, которое занесло в Англию из какой-то оплеванной пустыни. В худшем случае, с этим же тёмным лбом был связан Рольф. Но это вряд ли. Он перевернул лист.

Ярость совсем поглощает Эспаду. Он бьет одного из двух мужчин, с которыми борется, прямо в горло. Хватает за руку другого мужчину с мечом и дергает ее вперед так, что меч вонзается в грудь держащегося за горло гладиатора. Выгодный товар.

Я стояла над гладиатором, израненным бойцом, лежащим на полу в своей клетке. Думала - вот лежит он, сильный, мощный, статный, порезанный таким же самцом на потеху публике и во имя моей прибыли.

Они осознают, что попали в плен, когда приходят в себя под аренами, с раскалывающей головной болью. Толстый, тяжёлый ошейник, затянутый вокруг их шей, не даёт дышать. К ошейнику пристёгнута цепь, и она, протянувшись вниз, связана с кандалами на запястьях.

Не могу забыть, каков Актёр на Арене! Жаль, что эта стерва заломила за него такую цену... Жилистый, вёрткий, кровожадный. Совсем, как я. Я облизываю губы, глядя на его пронзительные серые глаза. Это возбуждает – находиться под властью такого человека. Жар внизу живота становится всё сильней и сильней, и я представляю, как скольжу ладонью по широкой и твёрдой как камень груди, скрытой под старой тогой. Много бы я отдала поглядеть на его бой против чемпионов других арен...

Уилл повёл ладонью по подбородку. Эта Мине была помешанной из-за вседозволенности дворянкой. Очень опасной. Человек, который держал рабов для гладиаторских боёв, наверняка, имел сильную охрану, ну или какие-то магические приспособления. От таких мыслей становилось не по себе. В дополнение, кажется речь шла о знаменитом королевском констебле с серьгой в ухе. Уилл отложил листы с описанием гладиаторских боёв.

И католицизм, и Реформация короля Гарри изжили себя, как и христианство в целом. Только мешают!

Привезли очаровательно красивую блондинку. Строптивая, как и все аристократки. Кажется, беременная. На рынке в приграничье за неё отдадут немалую сумму. Там любят норовистых кобылок с приплодом.

Уилл тяжело вздохнул, оперевшись руками о подоконник. В груди зацарапала перемешанная с усталостью злость. Он схватил один из столиков и с размаху ударил им по тому месту, где в стене была замаскированна дверь, потом ещё раз. И откинув столик в сторону, упал на колено, приложив руку к полу. Пол охотно отозвался цоканьем когтей и в коридор вышла собака. Здоровенная, состоящая сплошь из костей, скрепленных усохшими сухожилиями, она по всем законам природы не должна была двигаться. Но - двигалась, да еще и поглядывала на Уилла пустыми глазницами. Отчего-то казалось, что делает она это плотоядно.
Уилл тяжело вздохнул, доставая михаилитский меч из ножен. Пытаться договориться с нежитью, скорее всего, было бесполезно. Он приготовился рубануть гончую, если та прыгнет на него. Но собака прыгать не спешила, только скалила зубы, невозможно, глухо рокоча горлом.
Уилл хмыкнул, не сводя глаз с собаки. На деле тварь была очень опасной, умудрится схватить за шею и всё, пиши пропало. Не разжимая рукояти меча, Уилл попробовал силой прощупать пол под собакой, но камни впитали магию как сухая земля воду. Это не вселяло веры в завтрашний день. Эффект был похож на тот, что бывает в тюрьмах. Уилл уставился на гончую.
- Слушай, давай ты оставишь меня по-хорошему. Я не от бессилия предлагаю, а от природной доброты.
Собака фыркнула, сожрала кусок кресла, которое Уилл сломал о дверь, развернулась к нему задом, презрительно загребла задними лапами, как будто закапывала дохлую крысу, и пошла куда-то вглубь дома. Уилл подождал ещё немного и улыбнувшись вернул меч в ножны.
"Кто бы знал, что Англия теряет здесь такого великого дипломата".
Он присмотрелся к полу, силой пытаясь разобрать, где начинается и заканчивается всасывающая пустота.
Судя по всему, пол поместья мало чем отличался от пола тюрьмы. Момент, однозначно, был отрицательным. Уилл не любил находиться в помещении, которое не мог развалить. Интересно как делались такие полы? Было ли дело в материале или в каких-то чарах. Раньше он об этом как-то не задумывался, но вряд ли на месте особняка раньше была тюрьма. Получалось, что государственными тайнами владел кто попало. Ну или для настоящих дворян это было не такой уж и тайной...
Уилл ещё немного поразглядывал комнату, и пошел дальше, осторожно ступая и глядя по сторонам. Было непонятно, что стряслось в поместье, когда искать кого-то живого Морриган не советовала, но и следов крови нигде не было. Уилл на ходу поправил сумку.
"Местные отправились на поиски гроба господнего, не иначе".
Из комнаты он вышел в зал. В углу стояла большая арфа, замотанная в пыльный матерчатый чехол. Пол был выложен мозаикой, которая изображала танцующих крестьян, за которыми подглядывал сатир. Если бы не человеческое туловище, сатир бы походил на Кромвеля. Стены в комнате были странно пустыми, а большим камином, явно, долго никто не пользовался. Уилл придирчиво посмотрел на арфу. Такую большую арфу он видел впервые в жизни.
"Даже слово какое неказистое - Арфа..."
"Это комиссар - неказистое слово, а никакая не арфа, - просветила его богиня. - Сам подумай, арфа. Благозвучно, таинственно, воздушно. А комиссар? Берешь com, добавляешь missio - и выходит "с посланием". С каким, от кого, кому, зачем?.. Кстати, а правда - с каким и зачем? Если это про кресло и дверь, то это странные упражнения для друида. Знаешь, мышцы ты себе и так нарастить мог бы. Как то дерево. Они ого-го какие сильные! А корни!.."
Уилл хмыкнул, высматривая потёртости на мозаике. Глаз у сатира бы немного затёрт и как будто мог вдавливаться в пол, платье селянки - тоже, он сам уже не понимал, кто и чем занимается. То ли друид, то ли комиссар, то ли рыцарь. Дурак. Дурак - это наверняка.
"Что, правда? А цвет волос поменять можно? А то меня с этой шевелюрой за милю видно, никакой тебе конспирации. Тут и правда не комиссар, а сплошные "кому?" и "зачем?". А дерево, оно что здесь какое-то особо коренастое?"
"Дерево? - Было почти ощутимо, как богиня всплеснула руками. - О, о деревьях я знаю всё!"
Она звонко рассмеялась и откуда-то повеяло цветущими яблонями.
"Прям такие всё? Ну вот что самое важное можно знать о деревьях?"
Уилл поднялся с пола и полез под чехол арфы.
"А ты видел, как сосновые корни из земли так и выпирают, так и выпирают, толстые, бугристые, ах!.. - не сбиваясь с тона, продолжила богиня, добавляя в яблочный дух хвойный привкус, - А дураком можно быть с любыми волосами. Хоть с летними, хоть с зимними. Хоть зелёным ходить, хоть лысым, в общем. Ох, знала я однажды лысого друида, так такое вытворял!..".
"Не... лысым я быть не хочу, даже если после этого можно будет вытворять всякое. Да мне и так, наверное, можно. Знать бы только что... Вот что вытворял этот лысый друид?"
Арфа была обычной. Уилл отпустил материю, подняв в воздух облачко пыли. Чем он вообще тут занимался, если Алетта, должна была быть в другом городе? Он подошел к стене и стукнул костяшкой пальца по штукатурке. По стене пробежалась вибрация, в стороны и вверх, ровно отражаясь от углов. И только справа внизу от камина, волна провалилась, как в колодец. Уилл подошел к спрятанной нише и, став на колено, пару раз потыкал в замаскированную дверцу пальцем. Та не отрылась.

"Растения и деревья – это одежда мира, - задумчиво сообщила богиня, - его счастье и радость. Эфемерный, каменный мир замков – это тюрьма, которую люди построили сами для себя. Я считаю, что человечество сегодняшнего дня лицемерно в своих нуждах. Вы восхваляете природу, пишете о ней стихи, рисуете ее на картинах, любите гулять в ее лесах, смотреть на деревья. И вместе со всем этим, вы осознанно уничтожаете растения, деревья. Для меня самый страшный тип человека-вредителя – это тот, который осознает, что вредит, страдает от того, что вредит, но продолжает виновато понурив голову это делать".
"Ну ведь тут всё не так однозначно... Большую часть времени мы голодаем. Чтобы не голодать, вырубаем лес и засеиваем больше полей. Нам начинает хватать еды. Рождается больше детей. И все, что родители, что дети снова голодают. Получается, что возделывание земли, - это большая ловушка. И выйти из неё уже нельзя, потому что лес столько ртов не прокормит".
Уилл переборол желание выломать дверцу и вернулся к полу, разглядывая мозаику. Всего в пол вжимались зеленый глаз сатира и семь разноцветных платьев селянок. Уилл пальцем вдавил в пол сначала глаз, потом зеленое платье. Доверия ко всем этим архитектурным махинациям у него не было.
"Тьма, которая обнимает нас вот уже скоро год – это не тьма богов, которая чревата жизнью, новым солнцем, светом, да и вообще – продолжением цикла бытия, в котором чередуются жизнь, смерть и возрождение, - недовольно сообщила ему богиня. - Это тьма человеческой мерзости, тьма, противная богам и людям, тьма, которую создает только человек".
Эффекта нажатие не дало, но он заметил, что вдавливаются сегменты в пол по-разному. Платье щелкнуло всего три раза, а глаз - раз семь. После небольшой проверки оказалось, что каждый сегмент щелкал разное количество раз. Уилл начал прожимать сегменты по возрастанию, чтобы шума становилось всё больше.
Слова Морриган вызывали тревогу. Он, конечно, мог сказать, что последний год дела в стране идут из рук вон плохо. Но сказать так можно было и год назад, и пять. Это же была Англия. Видимо, происходило что-то поглобальнее.
"Тьма?"
"- А друид тот, - радостно сообщила богиня, - даром, что лысый был, а цветы трахал, как волосатый. Чисто шмель. Они такое рожали - ууу... Римлян сжигал. Чувства чужие понимал, опять же. Беду ногами чуял. Ну, зелья варить и девок кустами ожившими спьяну пугать все умеют. А вот еще - в междумирье ходил, как к себе домой. Богинь всех ублажал. Потому что обычный человек не сдюжил бы. А уж как богини его любили... А потом он чуть этого генерала-любовника Бадб не убил, да. И история пошла вспять. Но и сначала. А может, и с середины наискосок - но пошла.
- А если ты, о покровительница детей, идиотов и полных идиотов, скажешь, куда именно эта история пошла, я тебе её туда и засуну, - меланхолично сообщила богиня. - Уже б засунула, да некогда. И вот ведь сжигали недавно, сжигали, а всё не в прок".
Впечатление было такое, будто у него в голове заседал парламент, в не лучшие для парламента времена. Уилл пальцем вжал зеленый глаз в пол, слушаю как тот отсчитывает семь щелчков. Вообще, спор богинь заставлял задуматься о том, как мало он знал о месте, которое занял. Из всех подвигов лысого друида его заинтересовала возможность "ходить в междумирье". Может быть, так можно было быстро перемещаться между городами. На седьмой щелчок ниша возле камина издала ужасно противный звук и отворилась. Внутри клубилась какая-то недобрая тьма. Уилл пригнулся, пытаясь рассмотреть, что было внутри.
- Ой, девочки, не ссорьтесь, - протянула богиня, хихикнув. - От этого морщины появляются, как у карги.
- Возраст - се почтенно, - не согласилась богиня, - сие цикл рождения и смерти, который нарушать нельзя. Ибо это противно закону.
Кажется, он начинал различать голоса богинь у себя в голове. Последняя реплика, явно, принадлежала Морриган. Уилл подошел к камину и засунул руку в нишу. Внутри оказался клубок цепочек и ключей. Цепочки выглядели культистскими - на одной был изображен чёрно-огненный глаз. Ключи были похожи на те, что он видел за стойкой в таверне.
"Опасные штуки... Но и оставлять жадность замучает".
Уилл снова засунул руку в нишу и вытащил оттуда портрет. Портрет изображал одного из братьев-вампиров, которые угостили его сыром, в обтягивающем костюме. Походило на любовные фантазии какой-то престарелой дворянки.
"- Я помню, - голосом, полным неизбывной тоски, продолжила богиня. - Когда-то всё было иначе. Мы были едины, как перья в крыле, несли закон и мир этим землям. Без притворства, обнажив грудь. Теперь же одна смотрит преданными глазами течной суки на своего илота, опрометчиво вознесенного до мужа, другая - нянчится с пасынком первой, а третья... Эта всегда была дурочкой. И даже друид отвратен, задолжал гривны и верность.
- Жадность - се почтенно, сие цикл зависти и смерти, который неизбывен, ибо окован законами, - издевательски дополнила богиня. - Гривны небось тоже зажадил, потому что где это видано, чтобы комиссары отдавали? Хотя, странно, послания же относили. Может быть, несли, но не отдавали?"
"С обнаженной грудью..."
Уилл отрезал кусок полотна, которым была накрыта арфа, и закутал в него клубок цепочек и портрет. Непонятно к чему в особняке лежал портрет вампира. Может, он здесь вырос, может, был зачем-то нужен хозяйке поместья. При встрече, нужно было предупредить и показать портрет. Всё-таки сыр на дороге не валялся.
"- Чего это я нянчусь? - Возмутилась богиня, с металлическим треском тряхнув чем-то. - Взрослый, красивый мальчик. Сам себе на уме. Или завидуешь, о Старшая?"
Уиллу становилось интересно, случись богиням подраться у него в голове, он бы поумнел? Или просто вспомнил бы про гривны. Он поднялся, запихивая свёрток в сумку. Нужно было собрать всё, что могло помочь с поисками Алетты и, по-хорошему, сваливать из поместья от греха подальше. Уилл вернулся в комнату с креслами и окинул её взглядом. Кроме двух дверей, сделанных под цвет стены, ничего в глаза не бросалось. Он вдавил одну из дверей и та поддалась, открыв вход в коридор. В нескольких метрах от него, посреди узкого прохода сидела гончая. Справа в стене было что-то похожее на очертания входа, — как будто под штукатуркой был потайной проход в виде арки.
Разглядеть штукатурку получше не вышло, потому что гончая с радостным видом подскочила к нему и отодрала от ноги кусок мяса, вместе со штаниной. Уилл выругался, не зная, хвататься за меч или обдать собаку пламенем.
"Вот сволота-то!"
При этом, вид у твари был такой, как будто он специально принёс ей пожрать, а не оказался жертвой вероломного нападения. Уилл прикрыл левой рукой кровоточащую рану, не сводя взгляда с гончей.
"О, а я такого на ярмарке видела! - Восторженно поделилась богиня. - Только не собак, а змей заклинал, вот ровно таким же взглядом. Так уставился, и смотрел, и смотрел, аж дым из ушей. Я бы его тоже цапнула, как та гадюка. Два раза. Не люблю, когда смотрят, от этого форма появляется".
Уилл подвёл левую руку к ране, кривясь от боли.
"Если бы меня никто не кусал, то я бы и не пялился".
Пока гниль с клыков гончей не разошлась по телу, нужно было вытолкнуть зараженную кровь из раны и попробовать залечить укус. Уилл использовал магию, не сводя глаз с собаки. Кровь смешанная со слизью потекла вниз по штанине, а на месте раны появился большой шрам. Боль тоже отступила и он перестал хмуриться.
"А вот штаны я лечить не умею, придётся пока ходить с дыркой".
Так и оставаясь в полуприседи, он провёл рукой по стене. Лёгкая рябь отразилась от углов и, рассеиваясь, ушла вглубь камня. Кажется, дверь можно было задвинуть внутрь стены. Мешали только спрятанные каменные штыри.
Заскучав, ну или не выдержав его грозного взгляда, гончая махнула хвостом и поцокала вглубь особняка. Уилл поднялся с колена, отряхивая штанину и меряя взглядом дверь. Глаз сразу цеплялся за весящий вверху портрет толстой, красноволосой дворянки. Две трети портрета занимала грудь, оставшуюся часть - пухлое, ярко раскрашенное лицо. Где-то между ними краснел медальон, чем-то похожий на те, что были в шкафу.
Ему не понравилось лицо с портрета, взгляд у пухлой дамы был неприятным. Уилл поближе рассмотрел стену, ища потёртости.
Ничего необычного видно не было. Единственное, - у портрета был слегка побит нижний левый угол. Уилл заглянул под картину. Крепилась она на обычный гвоздь, и для потайного рычага подходила плохо. Висела неудобно и высоко.
В остальном стены в коридоре были голыми. Внимание привлекала только стоящая в углу пустая ваза со странным рисунком. Разрезанная пополам чёрная голова, между двумя половинами парили песочные часы и золотая фигурка женщины с нимбом. Уилл попробовал подвинуть вазу. Внутри шуршало что-то вроде кожуры от орехов, он упёр вазу о носок сапога и высыпал содержимое на пол. На паркет посыпалась шелуха от лесных орехов, два пенни, засохшая мышь, кусочек усохшего сыра, лепестки розы, собачья шерсть, клубы пыли, опилки, щепки, обрывки промасленной бумаги.
"Ну вот, только намусорил..."

Уилл поставил вазу на место, сапогом затолкав мусор за неё и вернулся к портрету. Подёргал его из стороны в сторону и пару раз ударил рамой по стене. После удара стена заскрипела и дверь открылась внутрь, запуская тусклые лучи света в небольшую комнатку. Стены, пол и потолок внутри были покрыты мягкой, толстой тканью. На каждой из трёх стен висело по металлическому кольцу. Судя по всему для цепей.
Кажется, комната предназначалась для рабов и мягкие стены были нужны, чтобы человек не мог разбить себе голову о камень. Уилл нахмурился. Как и портрет, комната вызывала неприятные эмоции. Магии он не чувствовал, следов внутри комнаты видно не было. Уилл взял монетку из кучи за вазой и кинул внутрь комнаты. Иллюзий внутри тоже, вроде бы, не было... Он ещё раз стукнул картиной по стене и дверь с тихим шорохом закрылась.
В этот же момент на него с потолка посыпались пауки, каждый размером с кулак. Уилл вздрогнул от неожиданности. Твари тут же начали ползать по всему телу и больно кусаться. Судя по весу они были полыми внутри. Уилл схватил одного из пауков и разбил о стену, потом схватил второго и точно так же ударил им по стене. Пауки кусали пальцы, а от удара взрывались, выпуская облачко пыли.
"Не работает".
Уилл упал на пол и начал кататься по холодному камню, стараясь не дышать пылью. Несколько пауков хрустнуло под плечом и бедром, но он не заметил как в коридор вернулась гончая. Собака прыгнула ему на спину, и Уилл чудом успел извернуться и откинуть её ногами. Гончая с неприятным стуком грохнулась в стороне.
Уилл рывком встал на колено, не сводя взгляда с твари. Руки и ноги болели от укусов, было тяжело дышать. Гончая, стуча костями, поднялась на лапы. От неё нужно было избавиться. Уилл зацепил одну из фоновых вибраций в противоположной стене, усилил её, вывернул и выпустил. В гончую с пылью полетел кусок кладки, перехватил её в прыжке и припечатал к потайной двери. До того как стена поглотила всю кучу костей, половина собаки оторвалась, упала на пол и оттуда тут же прыгнула на него. Голень обожгла боль, которая усилилась, когда второй камень сорвал остатки гончей с него и впечатал их в стену.
"Ну нахрен..."
Уилл поднялся, упираясь рукой о колено и тяжело дыша. Стена потайной комнаты поглотила последнюю косточку и выровнялась, как будто ничего и не было. Уилл ладонью вытер лицо, взглядом ища пауков в коридоре. Те, судя по всему, разбежались. На полу валялось пару зубов гончей, и кажется кусок мяса с его ноги.
"Не буду заводить собак".
Когда он начал лечить рану на ноге, боль потихоньку утихла, уступив место тишине. Даже в ушах засвистело. Уилл выпрямился, глядя в конец коридора. Нужно было подумать, что делать дальше.
Ему не нравился особняк. Понятное дело, что будь здание обычным, он бы никогда не позволил себе разгуливать по чужому дому и ломать чужие кресла. Но ни гончая, ни записки, ни обшитая тканью комната не вызывали доверия. Комната, по виду, была одной из тех, двери которых сами по себе захлопывались у тебя за спиной.
Что он вообще надеялся найти в особняке? Саму хозяйку, у которой можно было спросить про Алетту или комнату с рабами? Судя по всему, кроме костяной гончей, в особняке вообще никого не было. Он был не вор и кулоны с портретом взял только по тому, что кулоны были прокляты, а портрет касался одного из братьев-вампиров.
Уилл вздохнул. Хозяйка поместья занималась работорговлей, а Алетту похитили совсем недалеко. Нельзя было уйти, не перерыв весь особняк. Нужно было пройтись по комнатам и проверить, нет ли в них всё-таки кого-нибудь живого. Ещё в здании должно было быть место, через которое внутрь попадали рабы. Вряд ли торговля шла через парадную дверь. Это место тоже нужно было найти. Уилл пошел дальше по коридору, прислушиваясь к малейшему шороху, чтобы уклониться, если на него снова вылетит какая-нибудь зараза.
"Покрытое мыльной пеной тело, - с придыханием сообщила богиня, - напоминало туго натянутый лук. Ни намёка на дряблость или вялость".
"Вы что там, любовные поэмы читаете?.. Или просто намекаете, что мне нужно помыться?"
В коридоре было тихо, но из-за того, что пол не пропускал силу было сложно сказать, что сзади, не оглядываясь. Да и пауков на потолке он пропустил.
"Следовало выпороть тебя еще в день прибытия, - теперь богиня говорила задумчиво, - именно этого ты и заслуживаешь".
"О...Да! Да! Да! О..."
"Вы совершенно рехнулись. Все, - резюмировала грустно богиня. - Кроме Викки".
Уилл вздохнул. Кажется, разговор шел в никуда. В последнее время ему казалось, что и его собственные мысли превращаются в бессмысленную перебранку. Где одна его часть глупо шутит, вторая пытается быть взрослой и серьёзной, а третья вообще... третья.
Пыльный коридор повернул направо и через десяток шагов вывел его в тускло освещённый зал. В большом камине этого обеденного зала пылал огонь, отбрасывающий длинные колеблющиеся тени на пол и стены. Большую часть комнаты занимали длинный узкий стол, освещённый тремя массивными канделябрами. На дальнем конце стола сидела крупная фигура в кольчуге, склонившаяся над тем, что когда-то было остатками передней части козы. Голова мёртвого животного свисала со столешницы и истекала кровью. На несколько мест дальше сидела женщина в эффектном, забрызганном кровью белом платье, но не очень красивая. Она не спеша потягивала что-то из рога.
Увидев Уилла, женщина ласково улыбнулась. Одновременно с этим фигура в кольчуге поднялась из-за стола и, как-то не по-человечески топая, побежала на него. В зале начало страшно вонять мертвечиной, так что Уилла чуть не стошнило прямо на пол. Если женщина была некромантом или вроде того, то стоило сначала убрать её. Скелеты вообще падали, когда умирал некромант? Да она и по виду была не очень жива...
Он успел отскочить от рыцаря в сторону, стараясь дышать ртом. Но если некромантша умела говорить, то нужно было сначала спросить у неё об Аллете. Уилл крикнул, внимательно следя за мертвецом в доспехах.
- Послушайте! Давайте лучше поговорим! У меня в голове много женских голосов, я уверен, мы найдём общий язык!
- Ленута Йорга, вторая невеста Войтеха Толмаи, не говорит с едой, - лениво потянулась не очень живая некромантша. - Но сейчас я сыта. Говори, зачем ты пришёл? Ты хочешь погубить нас? Ты ищешь их, наших отпрысков, наших Николаса и Микаэля?
- Зачем вы коверкаете английские имена? - Уилл отвлёкся, думая, что на время разговора громила остановится, но мертвец в броне попёр дальше и на ходу плюнул в него целой лужей жижи. Уилл запоздало скакнул в сторону. Лужа больно ударила в плечо, прожгла одежду и обдала всё вокруг такой вонью, что заслезились глаза. Сгустки зелёной блевотины стекли по одежде и попадали на пол. Уилл подавил рвотный порыв и тут же увернулся он меча, ушел на несколько шагов в сторону. Рыцарь бил тяжело, так что разрубил бы и лошадь. Доставать меч против такого было бесполезно. Уилл положил руку на стену, напряженно глядя на мертвеца.
"Горе вашему дому, вы испортили мне штаны...".
Рыцарь сделал шаг вперёд, тяжелый, громкий. Вибрация пробежала по полу и ударилась о стены. До того как мертвец сделал второй шаг, дальний угол стены за его спиной изогнулся. Каменная кладка хлестнула рыцаря сзади, и замоталась вокруг него, как полоска ленты. Уилл сжал клубок, чувствуя как от напряжения начинает кружиться голова. И тут в комнате стало очень тихо. Не дыша, он прислушивался к особняку. Здание скрипнуло, но осталось стоять. Он вернулся взглядом к женщине. Хотелось блевать и помыться.
- Я не собираюсь вредить вашим отпрыскам, а просто ищу свою жену. Её недавно похитили работорговцы. - Уилл постарался восстановить дыхание. - Молодая девушка со светлыми волосами и голубыми глазами, зовут Алетта. Раз я всё равно еда, которой посчастливилось наткнуться на вас, пока вы сыты, проявите великодушие и расскажите мне, если вы что-то слышали о ней.
- Ты просишь без уважения, - прошипела женщина, обнажая острые и длинные клыки. - Ты даже убил брата Романа!
Она вскочила со стула, сделала шаг-другой и рассыпалась мелким туманом, который спешно начал всасываться под дверь.
Уилл секунду стоял, зло глядя на клубы тумана, а потом топнул ногой по полу. Пол волной покатился вперёд и хлопнул по нижней части двери, как раз, когда половина тумана уже выплыла в коридор. Вампирша зашипела как змея, на землю упала пара ног. А за дверью, судя по звуку, упало и поползло дальше всё остальное. Уилл посмотрел на оторванные ноги. Из них даже не текла кровь...
"Я вспылил...".
Уилл поднял взгляд на дверь, думая, что делать дальше. Плечо, на которое попал плевок, дернуло от боли. Одежда шипела и плавилась и в голове гудело, как в пустом кувшине. Нужно было сначала переодеться и успокоиться. Не стоило забываться, реши вампирша драться, могла прикончить бы его на месте.

В одной из комнат нашелся белый дворянский костюм. Слегка щегольской, но когда от него воняло как из могилы, выбирать не приходилось. Уилл попытался стереть с себя слизь обрывками испорченной одежды, перед тем как надевать новую. Без одежды в комнате было неприятно холодно. По коже бежали мурашки.
Куда делся Снежинка?.. Может, стоило уйти, пока его не загрызли? Уилл представил как он едет дальше, думая, что упустил возможность узнать хоть что-то. Это был дом рабовладельца... Алетта вообще могла оказаться в подвале, куда уползла вампирша. И даже без этого, он уже каким-то чудом убрал мертвяка. А тот, наверняка, прикончил бы несколько местных. Если вампирша была последней, то её тоже нужно было убрать, а особняк сжечь. Уилл застегнул ремень на поясе, устало глядя в сторону коридора.
Дверь, за которую уплыл туман оказалась не заперта. За ней была маленькая комнатка с винтовой лестницей, вверх и вниз. Следы и обрывки одежды вели в подвал. Уилл вернулся в зал, снял со стены факел и осторожно пошел вниз, вслушиваясь в каждый шорох.
Лестница вывела его в небольшую комнату, из которой вело три двери. Одна была из тёмного дерева вся покрытая резьбой, к другой, что была напротив лестницы, было прикреплено огромное зеркало и запирающая её железная щеколда. Третья дверь на вид была обычной. В центре комнаты стояла небольшая кушетка с ремнями. Уилл нахмурился. Комната ему не нравилась, ощущение почему-то было как от пыточной. Пятна крови уходили к двери с зеркалом. Оттуда доносились тихие всхлипывания. Уилл вздохнул, рассматривая дверь.
Зеркало, наверное, было как-то связанно с вампирами. Ещё казалось, что щеколду лучше не отодвигать. Он подошел к двери, собираясь с мыслями. Если бы Уилл был дипломатом, он бы сказал, что у него слабая переговорная позиция.
- Я прошу прощения... - Он сделал пол шага в сторону, чтобы если дверь резко откроется, ему не дали по носу. - Может всё-таки расскажите про Алетту?.. А я бы пошлел себе... дальше.
Ответа из-за двери не последовало, зато стало слышно что всхлипывания больше напоминают хлюпанье, как будто кто-то жадно пьёт. И ещё был еле заметный стон. Перед мыслинным взором выросла картина вампирши, которая туманном проникала под дверь, а сейчас напивалась крови запертого там пленника и восстанавливала силы. Нужно было что-то делать. Но открывать дверь было страшно, - он не умел убивать вампиров. Уилл поёжился.
"Сейчас она ноги отрастит, а убивать вампиров с ногами я вообще не умею".
Он отодвинул щеколду и дернул дверь, держа факел наготове. В тёмной комнате вампирша спешно доедала крестьянина. Лицо у мужчины было такое, что самому хотелось выть. Кровь хлюпала на землю, как будто её лили из черпака. Крестьянин жалобно посмотрел на Уилла. В углу неподвижно лежало несколько бледных ребят.
- Я б свалила, -- заметила в голове богиня. - Тут пахнет плохо. И вот, смотри, вооон то пятно над детишками особенно гадко выглядит. Не то чтобы прочие были приятные, конечно, но это - особенно. На сиськи похоже. Голые. Жуть.
"Страшно, хоть плачь".
Уилл со всей силы ткнул факелом в лицо вампирше. Та могла превратиться в туман, а что делать с туманом, он не знал. Как минимум нужно было отогнать её от сельчанина и остатков его крови. Голов в голове был благоразумным, точно не Морриган. Но драться пришлось бы всё равно, что сейчас, когда ещё можно было спасти крестьянина, что потому, когда Уилл убегал бы по лестнице.
Вампирша ярко вспыхнула и завыла так, что Уилл чуть сам не свалился на пол. Упырица оттолкнула крестьянина и, упав на землю, начала кататься из стороны в сторону. Часть огня перекинулась на мужчину. Уилл одной рукой потянул того за шиворот, разгоняя пламя с одежды.
Вампирша тухнуть не собиралась. Уилл быстро пробежал взглядом по комнате, ища любое другой движение. Ничего. Он вернулся к изорванному мужчине. Тот благодарно булькнул, кажется, на грани того, чтобы испустить дух.
Уилл остановил кровотечение, стараясь тратить как можно меньше сил. Нужно было следить за собой, чтобы не потерять сознание от натуги. Крестьянин удивительно быстро смог выдавить из себя фразу.
- Ох, благодарю вас, милорд!
- Ага. - Собственный голос казался чужим и хриплым. Уилл то и делом возвращался взглядом к горящей вампирше. Кричать та тоже не забывала. В подвале было тяжело дышать, жар обжигал лицо. Хотелось выбежать наружу. - Тут был кто-то ещё, кроме неё?
- Мина... Леди Мина... Умоляю, спасите моих детей!
Женский крик резко прекратился. Уилл бросил взгляд на совсем догоревшую вампиршу, потом на лежащих в углу детей. С упырицей, кажется, было покончено, но учитывая Леди Мину из подземелья нужно было выбираться. Он быстрым шагом подошел к детям и опустился на колено, так чтобы обгорелые останки были в его поле зрения.
Дети оказались совсем плохи. Даже без магии было понятно что в них почти не осталось крови. Уилл покривился, прикоснувшись к одному из мальчишек. Чудом было, что тот вообще ещё дышал. Крестьянин, явно, был не в состоянии поделиться, а его собственная кровь не годилась.
Уилл встал на оба колена. Обычно, когда он залечивал рану, он использовал ресурсы, которые уже были в теле. Просто направлял их куда нужно и ускорял лечения. В случае детей, направлять было нечего. Он нахмурился, пробуя ускорить выработку крови, но попытка как будто прокрутилась на месте. В детских телах для этого просто не было сил. Это было очень неприятно. Когда он залечивал рану, например горло отца ребят, чувствовалась приятная завершенность. А сейчас ему как будто били по рукам.
Уилл рукавом вытер пот со лба, пытаясь вспомнить что он чувствовал, когда воскресил михаилиток. Дело было не просто в словах. Сейчас казалось, что он мог вообще ничего не говорить, просто почувствовать. Что он тогда чувствовал? Уилл выдохнул, глядя на бледного ребёнка. То, каким сейчас был этот парень было неправильно. Это было несправедливо, вроде маленького изъяна на теле Вселенной. Он постарался зацепиться за это чувство. Как и говорила Морриган, все рано или поздно умрут, потом возродятся и снова умрут. А этому парню просто было рано умирать. Он прокрутится в колесе, станет старым и немощным, но сначала побудет молодым и здоровым.
Неожиданно из-за стены послышался страшный женский крик. Как будто кого-то резали. Уилл сжал губу, концентрируясь на детях. Если бы он сейчас отвлёкся, то второй попытки могло не представиться. Он глубоко вдохнул и выдохнул, стараясь не просто исцелить тела, а привести их к правильному состоянию, исправить изъян. Вместе с его выдохом шрамы на детских телах затянулись и совсем исчезли, дети на глазах повзрослели на несколько лет, лица наполнились румянцем. Парни по очереди открыли глаза. Чувство было неповторимым. Как будто он зашел в каждый дом в Лондоне и переложил тарелки на каждом столе, чтобы они лежали ровно. Главное, чтобы теперь не повторилась история с михаилитками. Уилл посмотрел в глаза одному из парней, уже прислушиваясь к тому, что было за стеной.
- В порядке?
Парень что-то невнятно промямлил, но в целом было ясно, что он в сознании. Уилл вскочил и быстро пошел к комнате, откуда доносился крик. После того, как в этой центральной дверью оказалась вампирша, заходить в следующую комнату было страшно. Там могла оказаться та самая Мина. Он завернул за угол, взяв факел в правую руку.
Новая комната оказалась даже тусклее прошлой. Напротив единственной двери стояла деревянная стойка высотой до потолка, на которой хранились пухлые бочки. В спёртом воздухе витал слабый запах гнилого мяса, и от его сочетания с видом бочек выворачивало. В одном из углов громоздилась куча мусора. На полу посередине комнаты лежала, скрутившись в клубочек и кричала девушка. Очень симпатичная, белокурая, с длинной косой. На вид лет пятнадцати. Разглядеть получше Уилл не успел, потому что в её сторону неспешно топал обтянутый кожей скелет.
Вампирша вспыхнула как щепка, а кожа на скелете выглядела сухой. Уилл сделал несколько быстрых шагов вперёд и ткнул факелов в мертвеца, силой раздувая пламя. Красно-желые лоскутки разлетелись в стороны от факела и по телу скелета. Несколько упало на пол, отбрасывая тени по стенам. В лицо ударил жар. Скелет жутко заорал. Через пламя проступила целая голова и мертвяк как ни в чём не бывало попёр вперёд. Гад невероятно точно и быстро ударил когтищами, целясь в грудь. Уилл постарался уйти в сторону, но не успел и когти впились ему в плечо. От боли помутнело в глазах, и на секунду показалось, что сейчас остатки пламени за спиной скелета завертятся кругом и он потеряет сознание. Когти с ещё одной вспышкой боли вошли в грудь и мертвец подтянул Уилл к себе, принюхиваясь к его лицу остатками носа.
Внутри всё сжалось от боли, отчаянья и злости. Уилл выдавил из себя то ли стон, то ли выкрик и изо всех сил потянул вверх кусок пола между ним и скелетом. Кривая каменная стена ударила по локтям нежити, оторвав руки. Уилл отшатнулся назад, но остался стоять на ногах. Рывок отдался жуткой болью в груди, как будто ему попробовали вырвать рёбра. Он последним усилием толкнул стену и та упала вперёд, перемешивая остатки мертвеца с полом. Когтистые руки так и остались висеть в груди. Всё внутри сжалось от страха.
"Сердце... Он что, достал до сердца?"
Уилл оперся липкой от крови рукой о стену, медленно опускаясь на пол. Мысль о смерти не укладывалась в голове. Он упрямо сжал губы, упираясь спиной о каменную кладку и медленно садясь. Было хреново, но сердце, кажется, не задело. В голове стало дурно, как будто он перепил, а потом оказался на сильном морозе. Он усилием воли, сконцентрировал внимание на здесь и сейчас. Осторожно положил руки на обтянутые высохшей кожей кости и на выдохе вытянул сначала одну лапу, потом вторую. В глазах потемнело. Кровь хлынула из груди, как из пробитого ведра. Уилл дрожащими руками попытался закрыть раны, силой останавливая кровотечение. Вся грудь ощущалась как месиво, где ничего нельзя было различить.
"Было бы проще лечить кого другого... я нихера не могу разобрать".
Медленно, но кровь остановилась. Уилл осторожно сделал вдох, потом выдох и опять вдох. Было больно, но о чудо, он был жив. От этой мысли тело размякло, захотелось завалиться на бок и уснуть. Уилл заставил себя оставаться в сознании. Он несколько раз моргнул, замечая как перед глазами из тьмы проступают черты комнаты. Полки с бочками справа, серая стена впереди и скрутившаяся на полу девушка в нескольких ярдах от него.

"Я не думал, что так боюсь смерти... Ведь стоило ожидать, что здесь будет опасно. Меня же и раньше могли так задеть и уже много раз..."
Он убрал руки от раны, откинув голову назад. От камня тянуло холодом, но сейчас он уже не казался таким страшным. В один день он так умрёт... И без какой-то великой цели. Да и какая разница с целью или без? Если бы в таверне, которую ему показал Снежинка, Уилл знал, что ест в последний раз, то обратил бы больше внимание на то, что ест. А сейчас он даже не помнил вкус той еды. Да и вообще мало чего помнил из жизни. Уилл поморщился. Его опять уносило в сторону, а сейчас нужно было думать о другом. Он только остановил кровь, а этого было мало. Нужно было как-то собраться, чтобы выбраться наружу. Он закрыл глаза, пробуя прочувствовать струны, которые связывали его с Морриган.

Уилл закрыл глаза, а открыв увидел иссиня-черную, как крыло вороны темноту. Он был перед Mór-ríoghain - Великой Королевой. Перед сутью закона, сущим и заклинательницей. Он посмотрел на свои жалкие, измазанные кровью руки и изорванную грудь. Из них выходили, подрагивая в такт метаниям его собственной души, струны. Вибрируя, они шли к Великой Королеве, преломлялись через неё и убегали куда-то очень далеко.
Его душа была абсолютной голой. Захотелось закрыться, скрутиться на земле клубком, спрятаться. Он чувствовал себя, как будто лежит на каменном алтаре со вскрытой грудью. Холодный воздух обдувал голое сердце и голые лёгкие. В нём не было ничего, что нельзя было достать, протянув руку.
Уилл постарался успокоиться, чувствую как струны подрагивают, вместе с каждой его эмоцией. Пройдя по ним взглядом он посмотрел на Mór-ríoghain. Ей не было всё равно, что он здесь. Они двое были связанны, как ничто другое на свете. К Морриган по струнам должны были уходить его смыслы, молитвы, жертвы. А возвращаться к Уиллу должны были те же смыслы, молитвы и жертвы, но изменённые до формы, которую он мог понять.
Но он не приносил жертв и не молился, поэтому вместо этих сил к нему шло что-то другое, чьи-то чужие смыслы и молитвы. Его желание закрыться, прикрыть и спрятать вскрытую грудь, закупоривали душу, оставляя тело в болезненной судороге.
Морриган смотрела на него и чем больше Уилл погружался в этот другой мир, тем больше чувствовал, что смотрела она с любовью, скорбью и надеждой. Он был друидом, - её языком и волей. Избранным жрецом и посланником бесконечного пространства. Он был властью богини. Казалось, что останови он сейчас судорогу, успокойся и дай всему идти так, как было правильно, он стал бы идеальным человеком. Жил бы единственно правильную жизнь, здесь и сейчас. Морриган чувствовалась как хищная птица-мать, ворона с железными перьями, которая высиживала его душу в гнезде на мировом Древе. Но открыться было страшно. Он ещё никогда так не чувствовал свою несуразность, слабость и увечность. Хотелось вскочить и убежать. Но, если по правде, то и бежать было некуда. То, где он сейчас стоял и чем был, - это было всё, что он имел. Это была его суть, которую нельзя было поменять. Он таким был. Он был слабым и несуразным, но при этом был друидом, был властью и волей богини. К чему ещё можно было стремиться? Ведь у него уже всё было в этот самый момент, здесь и сейчас. И было здесь и сейчас каждый миг всей его жизни до этого. Нужно было только выдохнуть и отпустить поток.

Уилл осторожно, боязливо попробовал отпустить сведённую судорогой душу. Дать ей успокоиться. Иссиня-чёрная тьма перед ним подалась в одну сторону, потому в другую, принимая знакомую форму величественной, прекрасной черноволосой женщины. В этот же момент Мориган дала ему оплеуху и он очнулся в подземелье, израненный, тяжело дышащий, но полный магических сил.
Уилл залечил рану на груди, чувствую как к нему возвращается ясность сознания. Или наоборот, ясность медленно покидает его. Девушка за это время отползла к стене, и теперь сидела, прикрывая колени юбками. Смотрела на Уилла она без паники, осознанно. Сейчас он мог лучше разглядеть незнакомку. Она была очень симпатичной, с маленьким прямым носиком и упрямыми скулами. Было видно, что её брови часто хмурились, а губы дулись в упрямом выражении лица. Внешность располагала к себе. Девушка была довольно высокой, имела светлые волосы. А значит речь в записках, скорее всего, шла о ней, а не об Алетте. Но сейчас это было уже неважно.
- Уилфред Харпер... рад знакомству. Ты не ранена?
- Варда Онория Флетчер, но папа, - девушка всхлипнула, - зовёт меня Ардой. Вы... Ты михаилит? Тебя папа нанял? Пойдем скорее, тут так страшно!
Судя по платью и хорошим манерам Арда была из купеческой семьи. Синее платье на девушке выглядело грязным и изорванным. Да и сама Арда была вся в грязи, - было видно, что девушка много пережила. Но держалась она на удивление хорошо.
- Нет, я - обычный друид, комиссар, ну может ещё рыцарь и лекарь. Но по призванию, конечно, ткач. Ты знаешь, как я умею ткать?
Уилл косо улыбнулся, поднимаясь на ноги, и протягивая девушке руку. Арда была права, из подземелья стоило сваливать, пока они ещё были живы.
- Ты хорошо держишься. Не переживай, всё будет хорошо.
- Дерево? - Девушка неуверенно улыбнулась и схватилась за руку. - Или из этих, про которых Цезарь?.. Не сожжёшь? Хотя рыцарь же. Наверное, не должен. А почему - "может"?
- Ну, с чем-то я уже смирился, а к чему-то ещё только нужно привыкнуть. Держись в двух шагах за мной и не теряй меня из виду. Если что, - кричи.
Уилл аккуратно помог Арде подняться. Судя по тому, как девушка стояла на ногах, серьёзных ран у неё не было. Нужно было свалить из поместья, пока им не оказала честь сама хозяйка. Он поднял факел, не дав ему затухнуть, и они вышли в коридор. Там стало понятно, что крестьянин с детьми не смогли выбраться, и просто бестолково метались туда-сюда, выпучив глаза. молились, психовали, рыдали. Уилл устало вздохнул. Хорошо хоть, что все были живы. Он оплеухами привёл парней в чувства, изредка подкрепляя разгул насилия, успокоительными словами. Отчего-то на последней оплеухе вспомнился Ричард Фицалан.
Оплеухи оказались удивительно эффективными, после них можно было даже ничего не говорить. Приведя всех в чувство, Уилл повёл толпу по коридору наверх. О том, чтобы всей процессией идти дальше, не могло быть и речи. Это было слишком опасно. Они молча поднялись наверх, прислушиваясь к каждому шороху. Уилл пару раз бросил взгляд на Арду, следя чтобы та неожиданно не пропала. Как ни странно, они без проблем смогли добраться до выхода из поместья.
Уилл облегчённо выдохнул открывая дверь на улицу и тут же по-глупому замер, таращась на красивую женщину в красном цирковом платье, которая ждала на крыльце, изящно присев на каменные перила. Крестьянин сзади что-то испуганно зашептал про леди Мину. Внешность у хозяйки поместья был такой, что её не мог испортить никакой возврат. Уилл не смог бы сказать тридцать ей, сорок или пятьдесят лет. А может быть, Мине было и двадцать, просто она не выспалась. Маленькое, шутовское платье красного цвета совсем не подходило к серьёзному лицу. Леди Мина, как будто шутила. Вампирша взглядом припёрла его к двери.
- Разрушать, не разбирая - не-по-друидски, - заметила леди. - Уходить, не проверив всё до последнего подвала - не по-комиссарски. Лишать даму прислуги и ужина - не по-рыцарски. Осталось проверить ткачество, так что, сэр без имени, соткёте мне вечерню?
Слуху хозяйки поместья можно было только позавидовать. Уилл постарался сохранять спокойствие, не показывая как напряглось всё его тело. Цели его за это время не поменялись, - нужно было остаться в живых и по возможности узнать об Алетте. Вампирша, с которой он сейчас говорил, была опаснее нежити, но в то же время, явно способнее на диалог. А значит, у него было меньше шансов выжить, если она решит его убить, и больше шансов - если получится договориться.
- Разрушить, не разобравшись, вполне по-комиссарски. - Ответил Уилл, кланяясь. - Уйти не проверив всё до последнего подвала, вполне по-рыцарски. Лишить даму обеда - вполне по-друидски. Меня зовут Уиллфред и я прошу прощения за беспокойство. Я оказался здесь в поисках Алетты де-Манвиль. Насколько я знаю, её продали в рабство несколько дней назад. - Уилл взглотнул слюну, следя за реакцией Леди Мины. - И я хотел попросить вас рассказать, если вы что-то о ней знаете. А я бы мог рассказать вам то что знаю про Ника и Майка.
- Мой милый, - вампирша кувыркнулась назад, встала на перилах, опираясь лишь на носки, и погрозила пальцем. - Если уж путаете аспекты, то берите лучшее из них, а не худшее. Поверьте моему долгому опыту. Поверьте так же, что за такое беспокойство извинений мало. Вот - минус пять экспонатов уходят недоизменёнными или вовсе изменёнными на свободный выгул. Вы представляете, сколько времени и сил у меня уйдёт на то, чтобы восстановить экосистему? Биом, если брать шире? Неужели и этого, и некой леди Алетты стоят одни Ник и Майк... если бы я даже знала, о ком речь. Вот вы - знаете? Представляете?
Скорее слова биом Уиллу на ум приходила гноярка, в которой из перегноя торчала детская рука. Хозяйка поместья, явно, жила весь свой долгий опыт со святой уверенностью, что ей всё можно. Он поборол желание сломать перила. Если бы вампирша не была так опасна, то в нём бы победило желание установить справедливость. Кто знает, может он и смог бы что-то придумать. Но вот все, кто стоял сзади, точно бы погибли. Да и стоило ли так тратить собственную жизнь.
- Мне кажется, что всё-таки стоят... - Уилл поправил сумку на плече и достал оттуда портрет одного из братьев, найденный в тайнике особняка. Ник и Майк были неплохими парнями, и ему не хотелось даже косвенно им вредить. Но вариантов было не то чтобы много. Так что он предпочёл бы сейчас обменяться информацией, а потом вернуть братьям долг. - Портрет выглядит так, как будто информация о братьях стоит восстановления... биома. Тем более, что у вас к этому такой талант.
- А шарить по тайникам - очень по-коммисарски, и это, действительно, лучший аспект, - с приятной улыбкой признала леди. Обнажившиеся при этом клыки приятными не выглядели. - Что ж, я с радостью получу весточку о несчастных своих потерянных детях. Юноши всегда так наивны, так впечатлительны... разве можно выпускать их в мир к комиссарам и работорговцам, которые, возможно, и проезжали здесь с некой на редкость скандальной белобрысой особой?
"Упыри противны природе. Выжги это как язву на теле, как всякую заразу", - холодно заметила богиня.
"Да подумаешь, всего-то энергия, которая пока ещё не вернулась в круг, - добавила богиня. - Если так подумать, то живые - тоже оно, так что же их, всех того?"
"Почему нет?" - Удивилась богиня.
"Вот сороки. И без того головы болят", - пожаловалась богиня.
- С другой стороны, - леди Мина мило нахмурилась и прикусила губу, - комиссар, рыцарь, ткач и дерево ведь мне всё расскажет, если станет приятным послушным гулем, правда?
У него самого тоже начинала болеть голова. Драка сейчас была бы лишней, но случись она, кто знает - может оно было бы к лучшему. Сейчас он пытался спасти пятерых, а убей вампиршу, сохранил бы жизни сотням. И всё-таки что-то говорило ему, что прыгни на него сейчас Мина, - он этого не переживёт. Уилл улыбнулся губами, не отрывая взгляда от вампирши.
- Если. - Уилл убрал портрет обратно в сумку. - Мне кажется, лучшей стороной было бы, если бы я рассказал вам то, что знаю о братьях. А вы, великодушно рассказали бы мне об Алетте и разрешили нам уйти. Всё-таки эти люди не такая большая ценность для вас. По дороге мы бы захватили с собой приехавшего сюда михаилита и больше не смели бы вас беспокоить.
- И этот михаилит может обеспечить "если", помешать вам превратиться в милого гуля? Но кто за это заплатит? Уж точно не я. - Сладко протянула вампирша, потягиваясь. - Но так и быть, милый, утешу вас. Вашу особу увезли к иоаннитам, в Ланкастер. Ваша очередь.
- Ваши сыновья с михаилитами. - Слова неохотно слетали с языка. Уилл обратился к Арде и остальным, не отводя взгляда от вампирши. Её реакцию потом нужно было пересказать братьям. - Идите в ту сторону, я догоню.
- Фу, как нехорошо, - надула губы леди Мина. - Я вас разве что за руку не отвела к вашей даме, а вы меня незнамо куда посылаете. У каких михаилитов? Где именно? Когда именно?
Уилл недовольно вздохнул и нахмурился, вспоминая события прошедших недель. Восстановить цепочку мест и дат оказалось на удивление сложно, да и говорить вампирше больше самого необходимого не хотелось.
- Кажется, двадцать второго апреля я встретил их с Фламбергом... Потом тридцатого в резиденции ордена. Там их уже по-михаилитски постригли. Ник, кстати, славный парень, подарил мне сумку с едой... - Уилл криво улыбнулся, готовясь отпрыгивать в сторону, если вампирша не сдержит слова. - На даты слишком не опирайтесь, - я редко понимаю где и когда нахожусь... Думаю на этом можно считать, что мы почти проверили друг друга за руки?

- О-ох, - вампирша выдохнула и внезапно посерьезнела. - Постригли, сумка с едой, славный парень Ник... О-ох! Что же, мистер комиссар-друид, бегите. Бегите отсюда как можно дальше. Так далеко, чтобы мне стало лень искать.
Она перекинулась через спину, расползаясь клочьями тумана.
Уилл резко топнул ногой о землю, та изогнулась под ним и метнула в сторону. Крыльцо размылось перед глазами, потом зазеленела трава, и он крутанувшись в воздухе, приземлился на площадке. Сердце бешено колотилось. Всё-таки было что-то противоестесвенное и мучительное в том, чтобы вот так стоять и разговаривать с хищником. Хотелось или начать драться или бежать. Уилл поднялся с колена отряхивая штаны и осматриваясь. Крестьяне как сумасшедшие мчались в сторону деревни. Арда неуверенно шла в указанном им направлении, то и дело оглядываясь.
Уилл пожал плечами. Они были местными, так что им было виднее куда бежать и где прятаться. А ему лучше было позаботиться о не-местной, тем более, что она не была такой же пришибленной на голову. Он развернулся и быстрым шагом пошел за девушкой.

Уилл поравнялся с Вардой. Он ещё вслушивался в ночные шорохи, но напряжение понемногу уходило и по мышцам разливалась приятная усталость. Ночь была тёплой и как будто мягкой на ощупь. Он краем глаза взглянул на девушку. Было видно, что Варда устала и еле идёт. Изорванное платье и запачканное личико вызывали в сердце что-то похожее на чувство вины. И в голову не приходило никаких толковых слов.
- Твой дом далеко отсюда?
Девушка пожала плечами.
- Мы из Билберри. Флетчеры, торговцы мукой. Отец брал в Гринфорде у Берроузов, и... Пироги из нашей муки даже на столе у короля бывают. Потом... ну, когда мамы не стало, переехали в Ливерпуль. Так что, наверное, дом в Ливерпуле?
Уилл слышал о Билберри. По слухам там раскрыли секту сатанистов. Оказалось, что замешан чуть ли не весь город. Всё вылилось в бойню, при чём такую, что когда стали выносить тела в церкви не было видно пола от крови.
Судя по тому, что Варда не спешила называть Ливерпуль домом, переехали они недавно и мать девушки вполне могла умереть именно в той бойне. Мало этого в новом городе на жителей Билберри, наверняка косились... Уилл поправил сумку на плече.
- Слушал о Билберри. Страшная история... Вы наверное, из-за этого и переехали?
- Очень страшная, - Варда зябко обхватила себя. - Это была ночь страха и боли. Ты знал, что михаилитов наняла корона? Констебль Клайвелл. Он тоже был в церкви в ту ночь. Папа так и не дознался, кто из них убил матушку - Фламберг или Циркон. Да это и не важно. Важно, что мы живем теперь в Ливерпуле и всё хорошо.
Уилл почесал нос. Всё-таки его мучила совесть за то, что он рассказал Мине про братьев.
- Кх... Ну, считай, отомстили мы за твою мать. Только что...
Интересно, как бы он чувствовал смерть близкого человека, будь тот оккультистом? Наверное, пытался бы оправдать. Что-то вроде, - а попробуй иначе выживи в таком городе. А потом просто постарался бы отделить переживания от потери, с тем что человека делал правильно или нет. И верно, какая разница, если это была её мать?
Ему самому в этом плане повезло больше. Хоть его отец и был оккультистом, он его никогда не знал, так что и ощущения потери не было. А сейчас даже не было какого-то особого осуждения. После того, как он чуть не помер в подвале и спасся только благодаря Морриган, мир казался уже не таким чёрно-белым. Как показывала жизнь, оккультисты, друиды и вампиры тоже бывали разными. Так что убивать стоило только тех, которые угрожали твоей жизни. И то, если сможешь...
- Мне кажется, что это правильное отношение. Вряд ли, любящий человека, который погиб, сидит и мечтает как бы его ребёнок всю жизнь прожил в несчастье и сожалениях... А как ты оказалась у вамирши?
- Я ехала с дуэньей из Ланкастера. Знаешь, там чудесные ткани, и можно купить недорого, - оживилась было девушка, но тут же угасла. - А потом страшно завыло, закружило - и тьма. Очнулась, когда эта жуткая тётка кровь пила. Погоди... отомстили?
Уилл указал большим пальцем назад.
- Чтобы уйти, мне пришлось поднасолить Фламбергу...
Скалистый спуск закончился и они вышли к небольшому ручью. Вокруг, склонившись, как будто тоже хотели пить, росли несколько молодых деревьев. Уилл облегчённо вздохнул. Он сам хотел пить, а уж как мучилась от жажды искусанная вампирами Арда, и думать не хотелось.
- Поднасолить? Ой, - Варда закрыла лицо ладошками. - Господи милосердный, там же миссис Рамирес, моя дуэнья! Давай вернёмся за ней, пожалуйста!
Уилл на мгновение остановился, но тут же зашагал дальше. Он решил, что раз девушка сразу не вспомнила о сопровождающей, то ту убили.
- Не спеши, давай сначала попьём. - Он стал на одно колено и зачерпнул воды из ручья в флягу, понюхал, взял пол глотка в рот. Вода была приятной, почти ледяной. Уилл протянул флягу Варде.
- Вода хорошая, пить можно.
Он зачерпнул воды в ладони и умыл лицо, потом сделал несколько больших глотков. Холод приятно освежал. Уилл с облегчением выдохнул, опустив плечи и смотря в ночь перед собой. Рядом журчал ручей, в траве справа шумели какие-то жуки. Над головой было звёздное небо, а в самой голове не укладывалось, что он мог снова оказаться в подземелье. Интересно, почему так, ведь совсем недавно он был готов рисковать жизнью. Даже не так, почему он был готов рисковать жизнью и тем, чтобы сейчас пить холодную воду до этого?
Уилл перетащил себя на ближайший камень и взглянул на девушку. Варда не пила и только смотрела на него большими, глазами брошенного щенка.
- Помнишь я угрожал вампирше михаилитом, который сюда заехал? Если твоя дуэнья ещё жива, то он обязательно её спасёт. И сделает это лучше, чем ты или я. Так что пей. Нам ещё топать по ночи до ближайшего города.

- Воду нельзя пить прямо из ручья, - девушка покрутила в руках флягу и сунула её Уиллу. - Можно заболеть. Я потерплю, правда. Спасибо. Скажи... о чём ты мечтаешь? Понимаешь... я смотрю на тебя. Ты - комиссар, такой молодой, чуть старше меня, а уже служишь королю. У тебя есть устремления? Сокровенные мечты? Желания?
Уилл удивленно посмотрел на Варду. Они оба были в крови и грязи, голодные и уставшие и было удивительно слышать про устремления. Потом он задумался, глядя на ручей. А может и уместнее всего было думать о том, чего он вообще хотел от жизни, раз в итоге оказывался в таком положении.
Ни о славе, ни о деньгах он никогда не мечтал. О дворянском титуле тоже. Если подумать, то комиссаром он устроился, в первую очередь, чтобы денег хватало на обычную, спокойную жизнь. С самой обычной семьей в самом обычном доме, чтобы денег было ну чуть больше, чем у соседей. А сейчас вместо брака у него было какое-то недоразумение, а о спокойствии было смешно говорить. На душе стало хреново и Уилл нахмурился, просто разогнав мысли. Достал флягу с бренди, которую он всегда носил с собой и долил немного в воду, слегка взболтнул и вернул флягу Варде. Потом посмотрел на флягу с бренди, но просто закупорил её и вернул в сумку.
- Да ничего особого я в жизни не добился. А сейчас даже сложно сказать какие у меня устремления.
Вспомнилось оещение уносящего его потока, которе он почувствовал умирая на полу в подземелье. Образ Морриган, осмысленность и стройная картина мира, на которую он дыхнул и тут же вернулся в тёмный подвал. Уилл криво улыбнулся, поднимаясь и отряхивая штаны.
- Но с устремлениями всегда можно разобраться, пока мы живы. А чтобы оставаться живыми на нужно найти какую-нибудь таверну, где можно поесть. Так что пошли.

ВАРДА ОНОРИЯ ФЛЕТЧЕР
15 мая 1535 г. Форрест-хилл-Лондон.

Разум должен вызвать кризис разума. Рос утёрла слёзы, провожая взглядом Джеймса Клайвелла. Чудовищная вакханалия чертей, воплотившаяся в этого законника, была необычной, жуткой, но вполне управляемой, хоть и опасной. За малым не узнавший, кто она такая - хотя Рос и не скрывала, Клайвелл удалился недовольным, и догадываясь, что в отчёте королю он не сравнит её с ангелом небесным, Рос вздохнула. Когда-нибудь, в самом скором времени, когда всё будет так, как хочет она, все эти короли, сыскари, михаилиты и даже их любимые собаки будут ползать в пыли, умоляя хотя бы о взгляде. Сейчас же следовало позаботиться о том, чтобы не сгореть. Перерождаться было крайне утомительным занятием, к тому же это тело устраивало Рос. Красивая юница может добиться многого. Большего, чем некрасивая старушка. И чтобы сохранить и тело, и наследство тела, и даже комиссара Уилла, следовало опередить Клайвелла, заявившись к королю самой. Благо, что Уилл, закончивший бесцельно-бесконечное шествование по резиденции михаилитов, возжелал пьянки с михаилитами же. Те, к вящему удивлению Рос, его поддержали. Почему-то упорно казалось, что раньше - в той жизни - орденцы были более строги к себе и выбору собутыльников. Но, хвала новой метле, попойка давала время для поездки в Лондон и обратно. Благо, что кошелёк Уилл отдал ей, кобылка у него была шустрой, к тому же Рос знала дивный декокт, чтобы лошадь не чуяла усталости. Еще она запаслась тряпочками для чучелок, ягодами рябины и железным ножом: на второй дороге из Форрест-хилл обитали разбойники. Покойный батюшка всегда чередовал эти дороги, когда случалось торговать в Бермондси. Лучше отдать малую толику мздой за проезд, чем потерять всё.
- Чего угодно? - осведомился у Рос секретарь короля, хмурый и серьезный мужчина неопределенных лет.
"Мне угодно голову одного михаилитского магистра в кадке с мёдом, " - хотела было ответить Рос, но секретарь вряд ли оценил бы такие желания из уст юной, невинной девицы.
- Слово и дело, - нежно улыбаясь, проговорила она. - Причем, Его Величеству лично. Поторопитесь, милейший.
Охрана распахнула двери, открывая утробу кабинета, где свежий, как майский ландыш, король играл в карты с шутом. Об Уилле Соммерсе Рос слышала много, но никогда не видела, и на мгновение замерла, разглядывая немолодого, крепкого мужчину с руками лодочника.
- Госпожа, как можно! Вы ведь одеты не по будущей моде!
- Господи милосердный, - вырвалось у Рос, а руки сами принялись мелко, суетливо креститься, - до моды ли мне, мистер Соммерс?! Государь, вы - глава церкви нашей, примите ли вы исповедь заблудшей души?
- Милосердный Господи, - вздохнул Соммерс, кладя на стол десятку пик. - Такая молодая, а уже королю исповедоваться. Не в жизни же на баржах? Вы тогда, думаю, ещё и не родились... Генри, не исповедуй её, пусть сначала поблуждает ещё немного, накопит. Ты же любишь подольше и подлиннее - если это не рукава, конечно.
- Не баржи, а бордели, - невозмутимо ответил король, скидывая карту не в масть. - Потаскушничаешь, вот тебя и узнают раньше твоего короля, стыд такого шута иметь.
- Фу, Гарри, где ты в борделях таких девочек видел? Или... если мисс будет исповедоваться именно в этом - исповедуй её, Гарри, исповедуй, немедленно!
Рос едва удержалась от того, чтоб хмыкнуть, как Джеймс Клайвелл. Сальные шуточки её не задевали. Не сейчас, когда в своих намерениях следовало опередить законника. Она рухнула сначала на колени, а потом уткнулась лицом в пушистый ковёр.
- Государь, меня зовут Варда Онория Флетчер, и я - дочь женщины, отдавшей себя князю тьмы. Мне тяжело жить с этим грузом в душе, и теперь, когда я побыла в святом паломничестве с вашим комиссаром Харпером, мне вдвойне тяжко. Умоляю, отпустите мне грех моей матери! Очистите меня от греха моего отца! Вам вверяю свою душу!
- Почему от паломничества с комиссаром тяжелеют все, кроме казны? Даже девицы вот. Вторая уже. Хотя, возможно, милая Летта не тяжела? Но, - король задумчиво пришлепнул картами о стол и подпер подбородок, - однако, не зря я сделал михаилитов своей инквизицией. Гляди, Уилл, как полезно посещение их резиденции. Милые барышни сами бегут ко мне каяться!
- Одна барышня. Пока что, - шут вздохнул и покачал головой, глядя на Рос. - Милая барышня, за вами ещё десяток кающихся не следует? Или два?

"Сатрап".
Рос старательно припомнила, как рыжая тварь убивала её сыновей и разрыдалась. Смерть детей всегда вызывала у неё то, что прежний муж недовольно называл слезоразливом.
- Я, - с трудом выдавила она, - уповаю... на спасение... на очищение крещением... станьте моим отцом... а вы... а вы!
- Ну полно, полно. Хватит пачкать соплями мой ковер, - король со вздохом встал и подошёл к ней. - Его привез испанский посол, между прочим. Вставайте, бедняжка. Конечно же, дитя за родителей не в ответе. И я стану вашим заботливым отцом. Вот так, без родовых мук я обрету покорную и любящую дочь.
Соммерс вздохнул, мешая карты.
- О, Господи, если бы в народе знали, как легко войти в королевскую семью... вот сколько я из-за тебя слёз пролил, Генри, а ты меня сыном так и не назвал. И не совестно? Я тоже могу покаяться. Только учти, я беру звание с титулами и землями.
"Слишком просто".
Рос замотала головой, отказываясь подняться с ковра. Испанский посол за такой колючий ворс ковра удостоился мрачного проклятья подагрой. Сказано слово или нет - оно обладает действием. Король ей не верил - сомнений не было. Слишком легко поддался на уговоры. Но время у Клайвелла Рос отыграла.
- Государь, вы слишком добры, слишком милосердны. Прошу вас, не оставьте меня без своей заботы!
- Забота - это конечно, - Генрих Восьмой силой поднял её с ковра, усаживая на кушетку. - Во-первых, дочь моя, воспитанной леди негоже таскаться с женатым комиссаром. Он вам ни муж, ни брат, ни отец-король. Плохо для девственности и репутации, понимаете? Поэтому, вас следует как можно скорее сбыть с рук... разумеется, приданое за нами. Хм, Соммерс, а этот... как его... Грей разрешения на брак не спросил ведь. Не признать ли недействительным? Дадим девушке титул, чтоб не мезальянс, а Харпер проводит к жениху. Что думаешь?
- Мысль, без сомнения, интересная, как обычно, - обронил Соммерс, вскинув бровь. - Вполне в строку с прочими твоими интересными мыслями. Но если уж думать о том, какой флаг какая роза поднимет, то отчего бы не развести милейшую Бэби? Там даже причины другой не надо, кроме колхауностости и того, что из доступных Колхаунов - стало быть, таких, которые могут связать два слова разумно - о ней никто не подозревал? Милая барышня, вам кто больше нравится - лорд Грей или лорд Бойд? Один далеко пойдёт, второй - всё идёт и идёт.
"Сойдут оба".
Рос попыталась было сползти с кушетки, но осознала, что перегибает лишнего, и церемонно утерла слёзы рукавом. Платочка, как - о, огни преисподней! - чёртов лорд Бойд ей никто не предложил. Замуж выходить ей не хотелось тоже. Илоты милейшей Бэби годились только для того, чтобы стать рабами Рос. Понимая резонность слов короля, она, тем не менее, не готова была связать свою жизнь с существом низким, да еще и служащим не той.
- Но, государь, ведь это опорочит честь леди! - всхлипнула она. - И я дала обет не выходить замуж, пока не посещу все монастыри в стране! А сэр Уилфред ведёт себя рыцарски. И жены у него считайте почти нет...
- Я б не стал выходить замуж за сэра Тыкву, - скептически заметил король. - Во-первых, зачем же огорчать дядю Рольфа? У него это единственный почти сын. Во-вторых, сэр Тыква и вас потеряет, дочь моя. Как любезную Алетту. В-третьих, вы же маркиза в своем праве, для вас барон Лилберн - жуткий мезальянс. Выбирайте Грея. Он статен, красив... Как там ещё Крам говорил? Ангельская улыбка.
- Генри, а забирай её себе, - посоветовал шут, потягиваясь. - Ты любишь монастыри, скатаетесь в свадебное паломничество. А лорду Грею мы отдадим сэра Тыкву, пусть рыцарски ищут почти жену вместе. Хороший план, и все довольны. Вот вы, милая барышня, довольны?
Рос молитвенно вздохнула. С Уилфредом Харпером путешествовать было хоть и небезопасно, но удобно. Комиссар в монастырь, ведьма - в ковен. Дела преисподней находились в небрежении и требовали хозяйского присмотра. Но спорить с королём стала бы только полная дурочка, а Рос, старательно изображая таковую, дурой себя не считала. Ей хотелось сказать, что комиссар Харпер нужнее ей, чем лорду Грею, но секретарь впустил в дверь Джеймса Клайвелла. Констебль быстро оглядел кабинет и удивление на его лице позабавило Рос.
- О, государь, я не чувствую в себе сил выбирать лорда Грея, особенно, когда рядом такой блестящий рыцарь, как вы. Но как отца прошу, не отсылайте сэра Уилфреда.
- Но милая, комиссар ведь не куколка, чтобы вы им играли. А, сэр Пират! Радуйте своего короля, радуйте отчётом, - король сгрёб карты со стола и перетасовал их. - Что там наш друг верховный магистр? Здоров ли?
- Память королевская... - пробормотал Соммерс и просиял, глядя на Мэри. - Леди, ой, милая барышня, а вы - довольны? Понимаете, тут разводят и сводят, поэтому можно выбрать из... из чего-нибудь. Может, вам нужен лорд Грей? А то от бедняжки все отказываются.
- При любом выборе чаще всего решающее слово остается за законом. То есть за мной, мистер Соммерс, - Джеймс Клайвелл просиял яркой улыбкой артиста захолустного театра. - Именно поэтому свою жену я никаким лордам не отдам. Даже если они меня убьют. Мой государь! Магистр Филин здоров и велел передать его уверения в своём бесконечном почтении к вам. Позвольте предоставить вам отчёт?
Рос вздохнула со всхлипом, будто еще не успокоилась от пролитых слёз. Жена констебля была хрустально-хрупкой, светлой, тонкой. Любопытно, знала ли она, какое наследство носит её супруг? Джеймс Клайвелл на своего отца не походил вовсе, но кровь полудемона, кровь могущественного друида наверняка тревожила его.
- Отчёт, - король поглядел на сверток бумаг в руках Клайвелла и горестно воздохнул. - Я сам почитаю сейчас. Ага. Ага. Ого. Ух ты. Мде. Хм-м. Н?! Оу. Ха! Значит так, сэр Пират. Даю вам два дня, чтобы закончить дело королевы. Вы мне будете нужны в ближайшее время для поисков леди Алетты де Манвиль. В конце концов, Крам называет вас лучшей ищейкой королевства. Кто, если не вы? Далее, леди Варда как почтительная дочь должна сопровождать меня везде. Хей, секретарь! Отправьте к верховному гонца, пусть пришлет мне в охрану двух инквизиторов посметливее. Посмазливее не надо. Придётся навестить дядю Рольфа, посетить святых иоаннитов, да и подданным полезно на государя поглядеть. Соммерс, ты остаешься тут, править, хе-хе. А Харпера, всё же, нужно отправить к Суррею. В конце концов, граф так молод, а принцев нынче мало. Помощь ему не помешает. Вдвоем они скоренько закончат дела, и присоединятся к нам у иоаннитов. Заодно для леди Варды по пути подыщем знатного жениха. А хотя бы вот и дядю Рольфа. Слишком долго вдовеет. Это и для здоровья вредно, и наследники от вдовства не появляются. То есть, появляются, но не Господом одобренным путем и... Тыквы.
Замуж не хотелось. Но супруга всегда можно было отравить, и Рос не тревожилась. Фамилией больше или меньше - не имеет значения в мире, где главой семьи был мужчина. Ей оставалось лишь вертеть этой главой в нужную сторону, и в этом был свой, сакральный, смысл. Только ей решать, будет ли жить навязанный королём мужчина. И как он будет жить.

16 мая 1535 г. Лондон, Хемптон-корт.

Неприятной новостью стали два михаилита у дверей опочивальни. Король изволил приставить к своей приёмной дочери охрану, но по лицам молодых мужчин, прочно угнездившихся в будуаре, было видно - эти телохранители могут стать и палачами.
- А потом он такой говорит: доберусь до города, да так эту корягу и посажу. Посажу, представляешь?! У города! - говорил первый, плечистый и статный, миловидное лицо которого и заострённые уши, прикрытые длинными белыми волосами, выдавали в нём кровь фэа.
- А ты её сжёг, - отвечал ему второй, встряхивая стаканчик с костями. Это был рыжим и кудрявым. - А она, может, живая была. Или... хм... ладно, не живая.
- Здравствуйте, - приветливо улыбнулась им Рос, размышляя, как теперь воплощать свои намерения. Ей хотелось посетить Уилла, а потом - Роберта Бойда. Первый должен был по ней скучать, второй - опасаться. - Меня Вардой зовут. А вы здесь и ночью сидеть будете?
- Ну можем полежать, - вздохнул рыжий, опрокидывая кружку с костями на стол. - Если желаете. Каприз дамы - закон для рыцаря, да, брат Скрамасакс?
- Можем полежать даже в опочивальне, - покладисто согласился Скрамасакс. - Для пущей охраны. А то недавно, говорят, какая-то тварь прямо в окно и влезла, так что надо бдить и бдить. Нас двое, можем лежать в двух комнатах одновременно, удобно! Осталось бросить кости, кто где.
- Спасибо, я предпочитаю спать в одиночестве.
Мальчики, как и ожидалось, оказались мальчиками: скабрезно шутили и заигрывали. Такая охрана Рос устраивала - ими можно было управлять.
- А почему вас называют Скрамасаксом?
- А чем вам наши лица не нравятся? - Рассеянно поинтересовался рыжий, потирая небритую щёку.
Скрамасакс только улыбнулся, явно не собираясь отвечать. Рос улыбнулась в ответ. Рыжий либо читал мысли, либо был медиумом. Что первое, что второе казалось одинаково неудобным.
- Ваши лица были бы приятнее, оставь вы меня в одиночестве, - вздох вышел кокетливым. - Но что уж поделать, государь так заботится обо мне! Хи-хи! Я запамятовала, как вас зовут?
- А я и не говорил, - михаилит тоже вздохнул. - Почему они тут все говорят "хи-хи", как думаешь?
- Причёски эти модные виноваты, - не задумываясь, ответил Скрамасакс. - Как только завиваться начинают, так сразу и хихикают. А высота тона зависит от диаметра колечек. Впрочем, леди тут недавно, но... может, на платье подхватила волос-другой?
- Здесь так принято, - Рос подобрала юбки, усаживаясь на креслице подле них. - Девица должна быть скромной, веселой и набожной, знаете ли. Поэтому приходится хихикать, как иначе показать всё сразу? Ну не будьте же букой, скажите, как вас нарекли и как давно знаете брата Скрамасакса. Обычаи Ордена так интересны, что я не могу упустить случая поговорить с михаилитами.
Обычаи ордена она знала урывками, восстанавливая их по недомолвкам Циркона и наблюдениям. Но интересно было в самом деле - прежде чем подчинить себе Роберта Бойда, надо справиться с Цирконом.
- А мы с ним в одной постели спали. Он сверху, я снизу, - невозмутимо ответил рыжий, потягиваясь. - А нарекли Шафраном. Только не спрашивайте - почему. Это дико неприлично. Хи-хи. Ой, и еще. Когда благовоспитанная леди Варда надумает сбегать, сообщите? А то мы с братом только-только с охоты, спать хотим - аж зубы сводит.
- Почему - неприлично? Получается, вы были соседями по комнате? Наверное, это очень весело, когда вас в опочивальне много. А знаменитый Палач из Билберри - тоже ваш сосед, брат Скрамасакс?
Память Варды порой мешала Рос. Ярко, вспышкой ей вспомнился черноволосый полуголый Фламберг, походя разваливающий матушку на две половины. Вспомнились его безумная усмешка, запах гари и крови, и Рос крепко ущипнула себя за ладонь, прогоняя видение.
- Не сообщит про побег-то, - горестно вздохнул Скрамасакс. - Значит, бдить. А мы, благовоспитанная леди, в ордене все - братья. Поговаривают, что будут ещё и сёстры, но возможно, мы их тоже будем называть братьями, как знать?
- Еще и Фламберг ей не нравится, - поддержал его Шафран. - А ведь такой добрый, отзывчивый, набожный и весёлый человек! Как леди, выходит.
Фламберг Варде добрым и отзывчивым не казался, и Рос предпочитала разделять это мнение, чтоб не путаться во врагах. А про побег ей сказать всё равно было нечего - сбегать она не намеревалась. Отлучиться на час и вернуться - это не побег.
- Я не собираюсь никуда сбегать, - озвучила она эти свои мысли. - Разве что отлучусь на час-другой помолиться и исповедаться. По правде сказать, я из Билберри и не могу думать о Палаче, как о добром. Или весёлом. Этот ваш магистр Циркон - и то приятнее. Разве что глаза холодные, не для наставника. Наверное, в ордене слишком строги к детям?
- Да, - флегматично протянул Шафран. - Как сейчас помню, жрём мы, значит, кору с дерева, а тут Циркон откуда ни возьмись. Все уши оторвал. Что любопытно, нас было шестеро, а рук у него две. Но оторвал же!
- Фламберг не оторвал бы, - задумчиво обронил Скрамасакс. - У него на всех рук не хватило бы, не магистр ещё, не отрастил. Правда, если домагистрится, то думается мне, воспитанники будут сами себе уши обрывать... заранее.
- И розы жрать. Знаешь, лошадь плакала, кололась, но продолжала жрать розу?
Михаилиты громко и очень невоспитанно заржали, а Рос с досадой вздохнула - в мыслях. Мужчины были слишком молоды, слишком мешали и, кажется, слишком много знали. Возможно, читали тот же констебльский отчёт, что и король.
- Сэры рыцари, - недовольно проговорила она. - Точнее, мальчики. Вы мне не нравитесь, я - вам. Давайте договоримся: я не сбегаю, а вы ржёте за дверями будуара, в коридоре. И если вы приставлены меня охранять, нам лучше поладить. Я намерена задержаться при государе надолго.
Скрамасакс вздохнул, сгребая кости в ладонь.
- Мы хотим задерживаться надолго? Настолько надолго?
- Ладно-ладно, госпожа магистр, мы будем примерными, - Шафран ухмыльнулся, - отроками. Идите спать, время позднее.
Рос пожала плечами. Спать ей не хотелось совершенно, напротив, ею владело возбуждение, предвкушение чужих смертей и чуда. Скоро, скоро, очень скоро всё свершится так, как ею задумано!
Скоро!
Заснуть в эту ночь не получилось.

17 мая 1535 г. Лондон и далее.

Вечер семнадцатого Рос встретила в исповедальне, куда проводили её бравые михаилиты. Лихорадочно, с трудом скрывая возбуждение, Рос нарисовала трискель, увенчав его рога рунами, усыпила исповедника и произнесла слова заклинания. Казалось бы, ничего не предвещало беды. Но когда Рос протиснулась сквозь узкое оконце трилистника, в лицо ей полетел пучок мороков: калейдоскопы, яркие пятна и лопата. Лопата, судя по боли в переломанном носу, была настоящей. Не успела Рос выразить недоумение или хотя бы выругаться, как её выдернули за ноги.
- Что... что происходит? - Растерянно спросила она, ничуть не лукавя, поскольку в самом деле не понимала происходящего.
- Мисс, - голос Шафрана слышался приглушенно, через шум и шипение. - Может, сначала кто-то из нас полезет? Я, например. Скрамасаксу нельзя, он красивый. А в морду нам получать всё ж привычнее.
- А то иначе почти оскорбление Его Королевского Величества получается, - согласился Скрамасакс. - По теории королевской относительности.
- И вообще, - назидательно добавил Шафран, приподнимая её лицо за подбородок. - Хорошие девочки в стены не бегают. Хм, братец, зови лекаря. Ей будто лопатой втащили. Не приведи Господь такое замуж взять.
Дрожали и руки, и ноги, и голова. Даже слова не казались обидными. Так же Рос себя чувствовала, когда рыжая тварь-богиня убила её в последний раз.Тот же яркий калейдоскоп, полный шипов и клыков, пятен и вращений. Та же боль. Но осознавалось это только сейчас, когда предвкушение и возбуждение слыхнули от боли. Значит, на той стороне был морочник, который расправился с нею в тот раз. Рос была в этом уверена - любимые ухватки не меняются с годами, сидят в крови прочно, и когда кто-то лезет из магических дверей, то такие способы применяют быстро, не задумываясь. Роберт Бойд морочником не был. Значит, оставался кто-то из михаилитов - воспитанников или наставников.
- Больно, - пожаловалась она, опираясь на руку Шафрана. - Когда о стену лицом. Не знаю, что на меня нашло. Будто мороком окатило. Это вы сделали?
- Конечно, я, - покладисто согласился Шафран. - Бывает, как встану после ужина, да как начну морочить всех направо и налево. Чтоб, значит, бабы в стену лицом. Эх, даже жаль, что не умею.
Узнавать у этого архангелова сына что-либо занятием было не только безнадёжным, но и бесполезным. Рыжий Шафран отговаривался от всего так, будто был рождён еврейской матерью. Сделав на памяти зарубку выяснить, кто из морочников мог быть в это время рядом с магистром, Рос безнадежно кивнула и осела в обморок. Потому что болел нос и говорить с михаилитом было не о чем.

РОЛЬФ ДЕ МАНВИЛЬ
14 мая 1535 г. Бакхёрст-хилл

Вот уже несколько дней Рольфа тошнило. Такого с ним не случалось давно, с тех пор, как они с королём Гарри и его дядькой Джаспером Тюдором знатно надрались в Ренне. Гарри тогда аккурат поклялся жениться на Лиз Йоркской, и ему требовалось залить горе. Будь у Рольфа могила, он сказал бы, что по ней прошёлся упырь. Но могилы не было, все упыри находились строго там, где должны были, а тошнота не унималась ни отваром подорожника, ни силой воли. Подумать - ничего особого не делал.
Подписывал счета зятя, которые кипой приносил управляющий, единственный живой среди нежити, полунежити, полукровок и попросту одурманенных. Просиживал дни в лаборатории, где пытался разложить по колбам части чужих душ. Навещал свою пленницу. Спеленутая, она выглядела мёртвой, ощущалась - больной. Рольфу хотелось разбудить её, но было рано. Разве что следовало бы пробудить её двойника-гомункула, чтобы для той фейской гончей, что ошивалась подле особняка, Эммой Фицалан пахло сильно и везде. Гомункул мог бродить по саду, ночевать в гостевой спальне, а сам Рольф в это время увёз бы свою драгоценную добычу в более укромное убежище. После того, как псина погрызла слуг нынешней ночью, Рольф не колебался. Такие собаки, по легендам, не подчинялись никому, кроме древних богинь этих земель и их жриц. Вряд ли магистра Циркона можно было называть жрицей, но древним божеством - вполне. Лже-Эмма, аккуратно причесанная, приодетая и очень опасная тем, что была сильна, как ломовая лошадь, и верна своему создателю как собака, вышивала под цветущей сиренью. Настоящую Эмму пришлось с невероятной осторожностью заменить на другого гомункула, спящего. Благо, десяток колбовых банок Рольф заказал давно, методики освоил дотошно, и мог выращивать двойников много и разных. Теперь, когда сестра Дика Фицалана переместилась в подземную лабораторию, а на пелены были наложены схемы, усиливающие сокрытие пленницы, Рольф смог подумать, отчего ему так дурно. Крестьяне-полукровки, думающие, что они просто крестьяне, с восторгом рассказывали про циркачей с ярмаркой. Про карточные фокусы рассказывали, напоминая ему о том, что потерял и хотел бы вернуть. Тем паче, что опыты уже приносили определенные результаты по расчленению душ и соединению их обратно. Получить обратно части себя, оставить молодости и обрести могущество почти абсолютное - это ли не мечта? Не хватало лишь Инес.
Теперь, когда для жены нашлось идеальное тело, Рольф не мог не вспоминать, как повстречал её.
Этот пир после турнира в честь свадьбы юного Гарри Восьмого он запомнил навсегда. Молодой король, красивый, как полубог, нежно глядел на свою испанскую жену. Едва заметные морщинки уже залегли у глаз Екатерины Арагонской, но оно всё еще была прекрасна. Пышно разряженная знать вокруг пила, веселилась, танцевала. Годы скорбные прошли, наступали годы тучные. Скромную испанскую девушку в черном платье, сидящую в углу, Рольф приметил давно. От неё едва уловимо веяло той же тьмой, с какой грешил он сам. И вокруг неё вился давно женатый Ричард Фицалан. Не нынешний, нет. Его отец. Такой же статный, красивый, гордый, как и сын. Такой же надменно-холодный. И совершенно безумный. Это угадывалось во взгляде, в кривой усмешке, в том, как бесцеремонно он хватал за руку испуганную Инес. Та встала и вышла из зала. И ушла в сад, посидеть в одиночестве. Фицалан оглянулся по сторонам, подмигнул паре дружков и пошел следом. Рольф - за ними.
Дар некроманта хорошо проявляется в опасности. Впрочем, как и любой магический дар. Так маги о себе и узнают, если искру в них не углядели раньше. И весь остальной мир - тоже, поди пропусти вихри, землетрясения или пожары. Когда трое здоровенных рыцарей схватили её и потащили в летний павильон, гогоча совершенно банальные "сейчас побываем в Испании", "мужика настоящего попробуешь" и "потом благодарить станешь", Инес сдержаться не смогла. И прокляла их со страху - сразу и навсегда. Самые насильственные органы - те самые - у двоих отвалились и сгнили на глазах, зубы с волосами выпали, кожа язвами пошла, глаза вытекли, а тело иссохло. Ричард Фицалан умнее оказался - сбежал. А может, чары Кэт де Молейн уберегли. Разве что сбрендил окончательно, но этого никто и не заметил. Такой Рольф её и нашел - обессиленную, не способную вымолвить ни слова. Нашёл, поднял и увез в Рочфорд, где выхаживал долго. День за днем, неделя за неделей, и Инес Алонсо стала леди де Манвиль.
"Тонкое проклятье, хорошее".
Всё становится просто, когда отбрасываешь ненужное. На него чаровали. Баловались с кусочками души, а от этого - мутило и кружило, будто с перепоя. Из этого следовало, что время спокойного омфалоскепсиса прошло, пора было отвечать.

Джеймс Клайвелл

9 мая 1535 г. Бермондси.

Девятое мая началось для Джеймса отнюдь не сразу. Оно всё еще длилось восьмым: управой сразу после Инхинн, когда жуть как хотелось отоспаться, долгим и утомительным выслушиванием жалобщиков. Обыском в доме Мавра, наконец. В маленьком, как все дома в Бермондси, но обставленном с восточной пышностью. С не говорящей по-человечески миссис Мавр, закутанной в обилие платков и шелков, сурово-мрачным Хантром, двумя молодчиками посметливее и журчанием крохотного фонтана. Молодчики и разворотили всё, вплоть до блистающей чистотой операционной. И в иное время Джеймс устыдился бы, но когда Хантер из стены в приёмной извлёк рисунки, которые расклеивали зимой по городку, стыд умер, не родившись. Нагая Анна Болейн восседала верхом на жирной свинье, в облике которой угадывался король - и уже за это Мавра можно было четвертовать. За той же панелью обнаружились рукописи, испещренные арабской вязью, а в лечебнице - список пациенток. Почти все женщины Бермондси, кроме пяти умных - Мэри, Брухи, миссис Элизабет, Бесси и Инхинн, и одной подозрительной - Тельмы, которую нашли в подполье у Алвкина и которая теперь жила на мельнице с братом Мэри, делая его похожим на какого-то беса. В списке обнаружились и фрейлины королевы - мисс Лидс, леди Невилл, мисс Стаффорд, леди Рочфорд и мисс Норрис.
В общем, восьмое закончилось поздно, когда дома уже все спали, и почти без перерыва началось девятое.
В тюрьму Джеймс не шёл - бежал. Его потряхивало то ли от утреннего холода, то ли от предвкушения и азарта гончей, то ли от жажды крови. Вести внятное, вдумчивое, интересное следствие не доводилось давно, и казалось - ничто не может принести больше удовольствия.
В пыточной уже было душно и немного дымно. Кажется, в этот раз драгоценная Анастасия Инхинн решила обойтись без магии и теперь придирчиво наблюдала, как подмастерья выверяют натяжение дыбы рычагами. Дыба в этот раз была strappado, а Мавр на ней висел, а не возлежал. Он был в сознании и частил молитву на своем тарабарском языке.
- Натаскиваешь? - Джеймс кивнул на подмастерий, даже не поздоровавшись с палачом. Порой образ сатрапа необходимо было усугублять такой вот небрежностью. К тому же, мало кто хотел оказаться в руках не мастера, но его неопытных учеников. И это зачастую побуждало подследственного говорить много и по делу.
Инхинн кивнула, нежно погладив калившийся в жаровне прут.
- Надо учить, а то кто его знает? С утра вот огурчиков хотелось, завтра апельсинку захочется. Поеду на рынок, а там - пусто. Тогда придётся к Рику, а там кто знает, откуда и что привезли? Слягу - и что тогда, не допрашивать никого?
- О Аллах! - Возопил Мавр, перебивая её. - Разве же я не внимал тебе с верою? Не чтил слово, данное тобой Пророку? Помилуй меня, о Аллах, пошли забвение! А этим мучителям - триста смертей и подагру!
Сначала Джеймс хотел удивиться. Не получилось. Потому что умел считать, и стать отцом еще одного ребенка у него не получилось бы. Потом поглядел на Мавра, ткнул его пальцем, раскачивая, припомнил, как искал вяленых лещей для Мэри - и просиял улыбкой.
- Лещи лучше, - просветил он, не утруждая себя уточнять, о каких именно говорит - оплеухах или рыбе. - Как себя чувствуете, многоуважаемый господин Аду аль-Мелик?
Первый допрос всегда был удручающе скучен. Джеймс присматривался к жертве, вёл разговоры о том, о сём, и в сущности - ни о чём.
- О, сэр Джеймс, - запричитал Мавр, напрягая руки и пытаясь приподняться, подтянуться на них. Не выходило. - Откуда здоровье у бедного, гонимого всеми лекаря? Разве ваша гурия, ваша прекрасная палач, услада сердца и очей, прекрасный алмаз тюрьмы и сияющий перл чресел Пророка не сказала вам, что я болен, серьезно болен?..
Все вышеперечисленные драгоценности, собранные в одну Инхинн, только пожали плечами.
- Да, - всё еще улыбаясь, согласился Джеймс. - Я вот тоже заболел. Как нашёл тайничок с теми листовками у вас, так сердце и зашлось. Значит, говорите, подбросили? Нехорошие люди у нас Бермондси живут. Непорядочные. Рисунки такие пачками подбрасывают, за обшивку приемной засовывают... Королеву столь непотребно рисуют, ай. Потому предлагаю не запираться, а отвечать честно. Кажется, ваш Пророк ложь порицает? Так вот, скажите, господин Аду аль-Мелик, что вы знаете о неких дамах, которых готовили в спутницы для претендентов на корону?
Взаимное прощупывание, пробные атаки и контратаки, уход в глухую защиту, обманные манёвры, поиск тактики... С чем это сравнить? Для шахмат - сумбурно, для боя на мечах - чересчур сложно. Пожалуй, Джеймс это сравнил бы только с допросом.
- У-и-ий, сэр Джеймс! Мухаммед осеняет благодатью каждого, кто хочет его слушать. Негодный лентяй, я не знаю, о каких рисунках вы говорите, ибо мой недостойный слуга прибирается в доме и он, только он мог утеплить ими стены! Но он не со зла, а от глупости. Вай мэ, я страдаю из-за этого сына шелудивой верблюдицы!
- А про рисунки - интереснее, - заметил Его Величество, распахивая дверь пыточной. За спиной его виднелась пара михаилитов с мордами выразительными, что твой кирпич. - Да вы не стесняйтесь, сэр Джеймс, сэр Анастасия, не стесняйтесь. Что там, говорите, про королеву?.. А, впрочем, как раз об этом я сам хотел поговорить. Кыш. И этого снимите, или наденьте ладанку попахучее, а то преет. И усыпите. Потом выкинем.
Подручные испарились, просочившись сквозь михаилитов, Инхинн же коснулась плеча Мавра, и тот обмяк, засочился приятным розовым ароматом.
- Ваше Величество.
Джеймс напомнил себе, что он рыцарь и склонился в поклоне. Анастасия, по-видимому, вспомнила то же самое, потому что изобразила придворный реверанс, придерживая пальчиками штанины, будто они были фалдами юбки. Король явился, как всегда не своевременно, а орденцы за его спиной были удивительны в той же степени, что и королевский визит в пыточную.
- Извольте посмотреть, Ваше Величество, - Джеймс в поклоне протянул листовку, которой как раз намеревался натыкать в морду Мавру. - Зимой такие же по всему Бермондси расклеивали, а нынче при обыске нашли за обшивкой кабинета этого... лекаря. Вдобавок, государь, он замешан в деле некоего ордена шлюх, воспитывающих спутниц для претендентов на ваш престол. Конечно, проституция - личное дело каждого, но не в случае, когда это касается спокойствия вашего и государства.
- Подхалим, - скорбно сообщил михаилитам король и те вежливо и невозмутимо кивнули. Его Величество удовольствовался этим, мельком глянул на рисунок и принялся путешествовать по пыточной, то щупая дыбу, то перекладывая милые сердцу Инхинн инструменты, то примериваясь к весу раскаленного прута. Лениво потыкал заостренным гвоздём в Мавра. Ущипнул за бок госпожу Инхинн. Потянул носом воздух.
- А ничего запах, - снова просветил он михаилитов. - Розы. Надеюсь, не белые, ха! Вы, моя прелесть, будете так же фрейлин щупать. И Брендона, а то у него никакого вкуса на духи. Зато верный. Господь свидетель, верных людей нынче днём с огнём... Вот вы, сэр Джеймс - верный?
"Смотря кому".
Жене Джеймс уже изменил. Если король хотел, чтобы хранили верность, ему следовало взять пример с Мэри и сидеть дома, не вмешиваясь в дела - о каламбур! - короны и закона. И ведь при всём при этом Мэри была незаменима как алхимик, божественно штопала раны и рубашки, умно поддерживала беседу и пекла невероятные пироги! Его Величество пока ничего полезного не сделал. Напротив, даже немного мешал.
- Я принёс вам присягу, Ваше Величество, как своему государю и воплощению закона. От присяги отступать не намерен, а потому - верный.
"Верная ищейка Норфолка, мда. А с некоторых пор - еще и Кромвеля".
Инхинн предостерегающе глянула на него, нахмурилась.
- Ну-ну, этого вот не надо, - король фыркнул, бросил быстрый взгляд на Инхинн и погрозил Джеймсу пальцем. - не заставляйте в себе разочаровываться, сэр констебль. Если бы клятвы всё решали, мы были бы самым счастливым королём на свете, не знали бы забот, не были вынуждены пытать и казнить, но нет! Мы несчастны именно тем, что слишком были доверчивы. Поэтому, как человека не глупого, а вовсе даже подозрительно умного, вот и Крам порой хвалит, когда не ругает, я спрошу прямо: а как докажете? Вот прямо тут?
"Дева Мария, Матерь Божья, моли о нас..."
На такие вызовы было принято отвечать как Муций Сцевола этрускам. Божий суд, по древнему праву, нормы которого всё ещё действовали в Англии. Не зря же бытовала поговорка "руку даю на отсечение", когда оппонент старался убедить в своей правоте. Джеймс перекрестился - "миссис Элизабет бы одобрила!" - скинул с себя оверкот и собственным ремнем перетянул предплечье. И положил руку на пыточный стол, ладонью вниз. Такой исход не одобрили бы ни Нерон, ни Квинт, ни Мэри, но остаться без головы было бы обиднее. К тому же, Анастасия почти наверняка руку пришьет обратно.
"Пришьешь ведь?"
- Руби, Инхинн.
Вместо того, чтобы всё сделать быстро, палач принялась раздеваться с такой медлительной томностью, что Джеймс на мгновение даже забыл, что сейчас расстанется с рукой. Она стянула с себя рубашку, с негой потянулась. Долго пробовала на ноготь заточку одного из своих устрашающих тесаков. И со всей дури, внезапно, а потому почти не больно, рубанула выше запястья. С отупляющим безразличием Джеймс смотрел, как из раны вытекает кровь, как подергиваются пальцы.
Король хмыкнул и аккуратно, будто не веря, коснулся отрубленной руки.
- Ну зачем же вы так, голубушка? - укоризненно проговорил он. - Разве ж мы тиран какой? Мизинчика и хватило бы, вон как в баночку просится. И констебль - настоящий псих, как нам и говорили, словно дома жена не кормит. Но убедили. Оба. Поэтому слушайте, сэр Джеймс, потому что у нас есть для вас новое задание. Не далее как через неделю после турнирных дней доложите мне следующее: с кем её величество королева нам изменяет, поимённо и в деталях. В каких культах состоит и каким мерзостям молится. С какими иностранными шпионами сносится. Когда и как её величество собиралось избавиться от нашего величества и с чьей помощью.
"И понял, как меня желанье подвело,
Вожатым оказавшись неумелым:
Меня упорно зренье жадное вело,
Но лучшую добычу просмотрело".
Боль накатила жаркой волной, а вместе с ней почему-то пришли стихи сэра Генри Норфолка, шерифьего сына. Не теряющая времени даром Инхинн приращивала руку, и Джеймс сквозь муть боли понимал - ей тоже херово. Возможно, тоже хочется сначала разбить королю мерзкую морду, а потом прикопать под дыбой. Но приходилось слушать про измены королевы, стараться не бледнеть и не мечтать скрыться на арене.
- Да, Ваше Величество.
- И про шлюх этих с претендентами не забудьте, - милостиво кивнул его величество. - Наверняка связаны с королевой, слышите?
- Да, Ваше Величество.
Король либо потерял интерес, либо ему стало так же херово, как и всем остальным в пыточной. За исключением, пожалуй, михаилитов. Этих вряд ли можно было удивить отрубленными руками и быстрым приращением утраты на своё место. Джеймс тоже остыл и к Мавру, и к работе, и соглашался скорее по необходимости, мечтая рухнуть в какую-нибудь постель. Желательно - свою.
- Я землю буду носом рыть, но предоставлю вам доказательства вины или невиновности вашей супруги, Её Величества.
- Ройте, ройте. Сэр Джеймс, сэр Анастасия, - король милостиво кивнул, повернулся, чтобы уйти, но в дверях помедлил. Бросил через плечо: - Как-то много в последнее время доказательств невиновности. Фицалан этот, её величество... если все невиновны, то чего же в королевстве такой бардак? Нет уж, как валлиец валлийцу... Ройте, сэр Джеймс, ищите доказательства вины. Вам это и проще будет, верно? В будуарах уже бывали, хе-хе.
Выждав секунду-другую для значимости, король удалился, а Джеймс облегченно хмыкнул, стекая по столу на табурет. Забота об Инхинн требовала выразить благодарность за помощь, обнять и выжрать бурдюк вина, что она прятала под дыбой. Но драгоценная палач всё это и так прочитала в мыслях, и обоим надо было отлежаться.
- Интересно, в каких это я будуарах бывал? - пробормотал себе под нос Джеймс. - И когда? И, самое главное, зачем бы? Чёртов псих. Пойдем, госпожа Инхинн, по домам. Сегодня я не способен допрашивать.
Сегодня Джеймсу на какой-то небольшой час показалось, что сменяемость власти - это правильно. Мысль была крамольной, порицающей монархию, но в голове она возникла сама собой и уходить не хотела. С этим он и направился домой.
Мэри будет очень недовольна.