Хенрик этого не ждал. Но Йохансен был воином - попросту говоря, он больше не умел ничего, кроме своего мужского стремления залезть девушке под юбку. И, если быть абсолютно честным, то даже это получалось у Крыса из рук вон плохо...
Будучи воином, настоящим воином, даже с громадным количеством спеси, человек все равно замечают некие движение, нечто, что обычный горожанин сможет понять лишь после долгого и занудного объяснения капитана стражи.
И Крыс заметил это нечто, вылившееся в удар по кисти, а потому, сам не понимая, что делает, слегка опустил руку, и удар пришлось по клинку, отбросив меч на Хенрика. Оружие ударило воина плашмя, слегка выскользнуло из пальцев, но он тут же его перехватил, отшатываясь назад и слегка скользя в грязи, которая стала будто бы еще глубже от бесконечного дождя.
Деннис сделал всего два шага, точно и выверенно атаковав монаха выпадом.

Страх, уважение - все это осталось где-то позади. Не было рядом ни городской стражи, ни вольной конницы, способной вразумить двух воинов о том, как стоит относиться к странствующему монаху. Лишь дождь, да молнии, полыхающие в небе, шептали о том, что ни Крыс, ни Деннис, ни брат Рауль правы не были...

Деус!
Страшно тебе, толстый. Страшно! Как тогда в детстве.
Деус, ну почему мы не меняемся. Почему под этим толстенным брюхом, бессоницей, одышкой и дряхлым сердцем - вечным прибежищем неугомонного крысёнка, по прежнему живёт маленький трусоватый мальчишка с бембосского причала.
И снова как в тот день, когда испытывали свою смелость, плавая до островка, прозваного Глаз Каракатицы.
А море, всегда бывшее ласковым, как взгляд матери, неожиданно стало похоже на мачеху, точно Ариадна Гаракулокатис - худущаяя, бесстрастная и бледная, как глубоководная рыба. Она лубцевала своих приемышей-пасынков, а волны хлестали полузадохнувшегося, полуослепшего и почти отчаявшегося мальчишку, чтобы швырнуть совсем обессиленного на камни островка. Тогда я выплыл, а теперь?

- Вы хотели со мной поговорить. Признаюсь, за последние годы, вы первый, кто изъявил подобное желание по своей... инициативе. Это настолько любопытно, что...

Я не вижу твоего лица - свечи в фонаре с зеркальными вставками слепят меня, но я слышу твой голос.. Голос, больше похожий на змеиное шипение. Ты ведь улыбаешься, правда. Ты улыбаешьсянебрежной и брезгливой улыбкой. Так мог бы улыбаться кот, играя с жирной мышью.

На лице хозяина цирка, появилась спокойная улыбка.
- Мы с вами деловые люди, уважаемый. И как все деловые люди, не любим повышенного интереса вокруг наших дел, согласитесь
- Вы испытываете моё терпение...
- Дело собственно в том, что в тюрьму по обвинению в убийстве попал мой человек. Это конечно вам не интересно, но вот в истории этой замешан некто Пунс. Человека моего ждёт виселица. Но вот перед этим, пусть и формальный, будет суд. Имя Пунса, итак связывают с вашими... компаньонами, а на суде может поднятся излишняя шумиха...
- Вы угрожаете?

Мама, ответь, почему твой глупый сын не остался и не вырос на бембосском причале. Почему вместо того, чтобы однажды не вернуться из лова, к ожидающей на пристани жене, он избрал судьбой дороги юродячего цирка.
Деус, это крысёнок в моём и без того изношенном сердце, опять пускает в ход зубы.
Почему меня не захлестнула морская волна, чтобы ныне не захлёстывала и не накрывала, чёрная и холодная волна мутного страха...

- Ни в коей мере. Я предлагаю сделку. Честную сделку. Вам и вашим компаньонам, ничего не стоит спасти моего человека. Пара-тройка улик в нужном месте, пара-тройка свидетелей и вот убийца превращается в облыжно оболганную жертву, что собственно так и есть. Нет, я не спорю, вы можете изнечтожить всю труппу. Но согласитесь, вдруг я настолько умён, что оставил некое послание в надёжном месте, которое...
- Это всё?
- Ещё кое что. Не думаю, что вам так уж нужны нечистоплотные ... работники. И широкая известность, вам я так полагаю тоже ни к чему. А Пунс вас и ваших компаньонов...

Деус, как это слово! Красивое такое! Дис... дис...

... дискредитирует.
- А что с этой сделки будем иметь я и мои... компаньоны?

Да! Что ты можешь им предложить, толстый? Может своё необъятное пузо. Или брыли на щеках. Или свою лысину?

- Что угодно господину?
- Вы правы, что порой стоит пойти на незначительные жертвы, чтоб получить прибыль. Вашего человека вы получите. Но Пунс должен исчезнуть. Навсегда! И это сделаете вы, чтобы, мои компаньоны, как вы их называете, не вмешивались ещё и в это. Когда вы докажете, что дело сделано, вы покинете город. И больше здесь не появитесь. Таковы условия сделки. Принимаете?
Момус молчал долго. Очень долго.
- Да!

В таверне весело играла музыка. Румяная служанка поставила на стол кружку и кувшин с вином, за что получила шлепок по мягкому месту и пошлую шутку в след.
- Надо, будет ближе к ночи затащить эту красотку в номер, - Пунс налил вина в кружку…
…
- Небось пить хочешь, - злобно усмехнулся охранник, стоя перед скованным узником, попивая из глиняной кружки вино, в другой руке он держал такую же кружку наполненную водой. – Чего молчишь?
- Хочу, - ответил Эрик еле ворочая пересохшим языком.
- Вот это правильный ответ, - охранник подошел к Эрику. – Тогда давай я тебя попою.
Охранник вытянул руку с кружкой, где была вода. Эрик попытался дотянуться до нее, но цепи не давали продвинуться дальше.
- Что, не дотягиваешься? Тогда лови, - и охранник плеснул водой Эрику в лицо. – Видать ты плохой акробат, если не сумел поймать…Ха-ха-ха
Охранник еще долго смеялся над своей удачной шуткой, что смех его был слышан даже за закрытой дверью.
Холодная вода стекала по лицу и светлым волосам, а с волос по голому торсу. Языком он облизал мокрые потрескавшиеся губы.
- Я...я…хороший акробат, - прошептал он сам себе, - лучше всех. А вот как человек…как человеку мне не повезло.
…
Пунс проводил взглядом до двери пухленькую служанку, которую он приметил еще сидя на первом этаже:
- До завтра, мой пончик, - служанка захихикала и, открыв дверь, покинула номер Пунса. – А теперь спать.
Он уткнулся носом в мягкую теплую подушку, которая еще хранила запах волос служанки, и сладко уснул.
…
Я никогда не мог и представить, что
способен на такие чувства.
Это словно ты в первый раз увидел небо.
Я хотел бы раствориться в твоём поцелуе.
С каждым днём я люблю тебя всё сильнее

Эрик тихонько всхлипнул. Эту песню он так и не смог выучить наизусть, хоть ее ни раз исполняла Нира. Только общий смысл и отдельные фразы всплывали в его голове…Перед затуманенным взором Эрика появился образ Рионы.

Прислушайся – слышишь, как поёт моё сердце?
Оно приказывает мне отдать тебе всё, что у меня есть…
Весна сменит зиму, осень – лето.
А я буду любить тебя до скончания веков

Где-то в подсознании Эрика заиграла сначала скрипка, потом другая. К ним присоединились другие инструменты. И вот уже в его голове играл целый оркестр. Она подошла к нему и коснулась рукой его щеки, отчего по телу Эрика пробежала легкая дрожь. Он попытался обнять ее обеими руками и прижать к себе.

Мир вдруг стал таким прекрасным.
Всё вокруг вдруг наполнилось любовью
Моя жизнь вдруг обрела смысл
Весь этот мир теперь вращается лишь вокруг тебя.

Риона склонилась к нему и поцеловала в губы Эрика отчего у того потекла слеза и он от счастья закрыл глаза.

Все горы мне по плечо, все реки – по колено
Только спой эту песню, и я примчусь к тебе
Тучи могут сгущаться, звезды могут падать с небес
А я буду любить тебя до скончания веков. ©

Перестав петь, он открыл глаза и…никого не увидел. Он склонил голову на грудь, и на соломенный пол упала слеза.

НРПГ: Автор перевода песни неизвестен.

Что бы ни случилось, на время выступления нужно было забыть обо всем. Зрителям все равно, что у артиста на душе, они пришли увидеть шоу. И они его увидят. Так должно думать артисту, так думала и Мирабель. Все сомнения и опасения – после. Сейчас – время волшебства.
Мирабель сообщила друзьям, что готова выступить следующей.
На сцену была вынесена высокая стойка, на ней - разноцветные палочки, большой мяч, разукрашенный звездами, и длинная трость. Одновременно со стойкой на сцену была выкачена оклеенная блестками деревянная катушка. Вслед за этим под музыку флейты Крапивы на сцене появилась жонглерка в красном трико и пестрой юбке. Глаза ярко очерчены гримом, в коротких светлых волосах блестят вплетенные бусины.
Поприветствовав публику, девушка направилась к стойке и, взяв в одну руку трость, а в другую мяч, подбросила его пару раз в воздух, заговорщицки подмигнула зрителям в первых рядах. Убедившись, что все внимание публики сосредоточено на ней, Мирабель установила мяч на кончик трости, слегка запрокинув голову, водрузила трость себе на лоб, осторожно развела руки в стороны и немного прошлась по арене, стараясь при этом двигаться в такт музыке. Продолжая балансировать тростью с мячом на конце, Мирабель вернулась к стойке, взяла разноцветные палочки и, повернувшись к зрителям, начала осторожно, а потом все быстрее жонглировать ими.
Предметы кружатся в воздухе, руки работают четко, и тело улавливает малейшие колебания конструкции, удерживаемой на голове, чтобы в нужный момент податься в сторону, не давая пропасть хрупкому равновесию. Кажется, можно. Шаг вперед. Еще шаг. Музыка все еще звучит, но Мирабель ее уже не слышит, она слышит только свой внутренний голос, который ведет счет движений ее рук, и свое сердце, которое, кажется, стучит в том же ритме. Или это только кажется. Девушка подходит к деревянной катушке и осторожно, не прекращая движений руками, забирается на нее и какое-то время стоит, продолжая жонглировать палочками и глядя на мяч.
Еще немного жонглирует, стоя на катушке, убеждаясь, что все в порядке и собираясь с духом, а после начинает осторожно переставлять ноги, шаг за шагом. И вот уже деревянная катушка начинает медленно катится вдоль зрительских рядов под восторженный вздох публики, а Мирабель продолжает жонглировать разноцветными палочками, балансируя установленной на голове тростью с мячом.
Докатив катушку до края площадки, Мирабель осторожно и медленно развернулась и, ни на миг не прекращая работы руками, отправила катушку в обратный путь. Возвратившись в изначальную точку, жонглерка молниеносным движением оборвала полет палочек, собрав их в одну руку, другой сняла с головы конструкцию из трости и мяча и, продолжая удерживать мяч на конце трости, спустилась на твердую землю, радостно и с облегчением улыбаясь зрителям. Хорошо отработанный номер каждый раз вызывал настоящую эйфорию.

Пока Мирабель заканчивала номер, Майа уже смотрела вниз с большой высоты, удивляясь ловкости жонглерки. Нет, она и сама умела жонглировать, но так искусно и отточенно у неё никогда не выходило... Завороженная двидениями Мирабель, Ласточка едва не забыла о тяжелом дне со страшными новостями и о том, что сейчас ей выступать.
Но вот зазвучала драматическая, напряженная музыка, и все взгляды обратились вверх, где на канат вспорхнула тоненькая Ласточка в синем трико.Вот бы и правда стать птичкой, тогда было бы не страшно гулять над толпой, и ещё много чего можно было бы сделать.
Поворот. Легкий взмах руками. Нога и упругий канат - единое целое.
Можно было бы помочь Эрику, можно было бы всё знать наперед!
Короткая пробежка по канату.
Но тогда бы.. тогда бы рядом не было Алессио! Нет, плохо быть птичкой! Лучше быть девочкой, просто девочкой, гуляющей по канату, которая потом спустится вниз и ночью снова встретится со своим возлюбленным в тайне от отца!
Ещё один красивый поворот, толпа затихла.
Вот и всё, сама не заметила, как танец закончился. Как хорошо... Скорей бы убежать из этого города!

Следующим выступал Илок. На его счастье, всё, что он заказывал было уже куплено и славиец не волновался, хватит ингридиентов для представления или же не хватит. Это представление было особым. Впрочем, для настоящего артиста каждое представление особое. В прошлый раз пиротехническме эффекты он припасал на конец, теперь же Илок решил построить схему своего выступления несколько иным образом, дабы сильным финалом не смазывать эффекта тех номеров программы, которые следуют после его выступления. Огневик решил "размазать" их по всему выступлению, плавно вплетая в действие. Сегодня он даже немного поэкспериментирует. Суть опыта была проста, но как оно пройдёт, не знали даже всеведущие боги. Илок хотел пламенем изо рта пожжечь несколько шариков, которыми в этот момет он жонглировал бы. Шарики были давно готовы, орех с горючим составом тоже, но отрепетировать номер не удалось, ибо не хватало компонентов. С чем бы он вышел на арену, если бы не принесли бы ему то, что он заказывал?
Ну вот, а теперь номер с факелами. Смочили факелы в растворе, подожгли их о жаровню и... раз, два, три, раз, два, три. Теперь закрыть глаза, руки сами на автомате бросают, так... иллюминация прошла... поклон. Теперь шары. Мышцы груди рельефно вздуваются, багровые бархатные шаровары (ну почему они все думают, что именно так должны все славийцы ходить - трудно догадаться) красиво переливаются в свете факелов. Кому дать потрогать? Так... Вон тому долговязому. Сразу ясно, что из чьих-то охранников. Всё как по маслу, представление идёт, народ хохочет над своим героем и кричит "браво" укротителю огня. А вот и "коронка". Сейчас не просто "пускание струи". Это, хоть и эффектно, но это всё было, было и ещё раз было. Так, струя вверх, струя вниз, перелив, волна и, вот - четыре шарика сорвались с рук по двум дугам. Кивок головы... Да! Три из четырёх горят. Уже неплохо. Илок гасит пламя и шарики, описав ещё раз последнюю, самую высокую дугу пикируют в бадью воды. Илок отряхивает руки и склоняется в низком поклоне. Ладони ещё жжёт. Хоть маслом они и были смазаны, но кто сказал, что кусочки магния не попали на кожу. Ладно, к этому он привык. Огонь его любит. Аплодисменты.

Теперь он не в конце представления – и правильно. Пусть артисты передохнут, а Алессио на этот раз выполнит роль клоуна для передышки между номерами других. Эта мысль вызвала у него улыбку. А что, в какой-то мере он и есть клоун, только в роли простаков выступают зрители, а ему остается в душе смеяться над ними, а у Родрика наоборот.
Главное – направить вопросы в куда следует.
Он вышел под заунывно-таинственную музыку Ниры, отражавшуюся от городских стен и падающую на собравшуюся толпу, вводя ее в нужное состояние, когда ждешь чего-то необычного, мистического и готов верить всему. Как Крапива этого достигала – он толком не понимал и сам не хотел разбирать музыку на отдельные инструменты. Иногда в такие минуты он сам почти верил в свой дар…
Все то же загадочное одеяние, тот же круг людей. Нет, тут лучше обратить внимание на судьбы мира и страны, раз уж не узнаешь подробнее, как в деревеньке, о столпившихся вокруг стариках, детях и взрослых.
Он предложил всем узнать будущее. На пару вопросов об успехе в делах или потерянных курах парень ответил, что дух, который ему помогает, не всегда разглядит такие мелочи. Несколько раз уже привычно обещал скорое замужество красивым девушкам, и не очень красивым тоже, одной даже отдал за несколько монет амулет. Обычный красивый камешек, конечно, но ж больно робко держится эта неуверенная в себе красотка. Если будет думать, что талисман делает ее лучше в чужих глазах – станет смелее, ей пойдет на пользу.
Так же охотно парень вещал о мирном годе, хорошем урожае – последнее предвещали известные ему приметы, – а также рискнул предсказать появление у короля еще одного ребенка, вспомнив рассказы в таверне, что тот по-прежнему каждую ночь проводит в спальне жены.
Еще он угадал, у кого из зрителей спрятана монетка, призвав перед этим завязать ему глаза. Знаки сотоварищей? Да зачем они ему! Алессио сам предложил – пусть за каждым следят! разве нужны какие-то знаки, когда треть зрителей заинтересованно смотрит то на него, то на объект поисков? Слепым надо быть, и то понял бы – по тому, как то смолкает, то усиливается шепоток.
Когда представление подходило к завершению, юноша взял лежавший на краю арены близ фургонов прозрачный хрустальный шар и объявил, что сейчас покажет далекие земли. Какие угодно почтеннейшей публике?
Мальчишеский голос, честно отрабатывающий монетку, быстро выкрикнул:
– Эмариан!
Прекрасный город, столица соседней Андалии со своими высокими куполами церквей и громадой дворца. Некоторые жители Омула, из числа купцов, даже бывали там по своим торговым делам.
Незаметное движение – и в одной из рук мурийца забилась пламенем небольшая палочка – очередной подарок Илока. Забилась, стремясь к шару, и чуткие руки свели их вместе, свет упал на хрусталь, пронзая его, и тот засветился красноватыми отблесками, словно ворота отсюда в сказку, ворота, о которых с детства в глубине души мечтает каждый.
Казалось, что в магическом шаре бушует пламя, а потом, повинуясь незаметным движениям пальцев, оно опало, и перед изумленными зрителями в высоко поднятых руках Алессио начали проступать контуры куполов, знакомая некоторым надстройка главного эмарианского храма. Шар повернулся – и штрихи панорамы чуть сбились, а потом сложились в линии дворца королей Андалии, многими почитавшегося как одно из чудес света.
Восторженное «Ах!..» публики, еще миг чуда… Затем огонь погас и волшебное видение исчезло, что-то унося с собой, но грусть утонула в бурных овациях. Юный предсказатель низко поклонился зрителям и спокойной, величественной походкой удалился.
Уже в фургоне он задумчиво глянул на принесенный шар. Дорого обошлась Момусу это чудесная работа большого мастера, когда лишь при определенном освещении начинают появляться незаметные обычно очертания сделанного мастером внутри шара рисунка. Дорого, но, судя по звону всегда падающих после того монет, вложение давно окупилось. Правда, крестьянам в деревнях такое показывать бесполезно, вряд ли оценят, а не дай Деус разбить – Момус шкуру снимет!
А все же… На миг под таинственную музыку, красное мерцание и восторг зрителей он ощутил себя настоящим чародеем. Жаль, что это лишь обман.
Непохожий сейчас на себя, парень сидел, задумчиво и с грустью глядя на шар, а в это время на арене шел следующий номер.

Клоун вышел на сцену в потрепанном черном ... вероятно, это все же был плащ. Во всяком случае, это исполняло роль плаща. Отвесив зрителям глубокий поклон, Опенок принялся вещать
- Господа! Сейчас вы имели сомнительное удовольствие наблюдать за работой моего ученика. Ученик он препаршивый, поэтому сразу после него выступаю я - чтоб не возникло у вас желания сжечь наш балаган за подобные художества. Сейчас я продемонстрирую вам настоящую магию. Итак, фокус первый. Внутренний взор. Сейчас я завяжу себе глаза и пойду, так сказать, в народ. Перед одним из вас я остановлюсь и, не снимая повязки, расскажу все, что можно. Кто вы есть, чем живете и так далее.
Клоун извлек из кармана засаленную черную ленту и поднес её к глазам. Максимально незаметно (и, разумеется, так, чтоб это заметили все вокруг), он подмигнул и помахал рукой одной из девушек в первом ряду. Затем, завязав глаза, он бодрым шагом двинулся к ней.
"Да они сговорились", "Обман" - зашелестела публика. Родерик не обращал ни малейшего внимания на эти гнусные инсинуации; собственно, из-за ленты он не обращал внимания ни на что. Само собой разумеется, закончилось это ... нет, клоун не упал. Но споткнулся неплохо. Пара взмахов руками - и потерянное равновесие было восстановлено; обошлось без потерь. Лишь только из кармана Опенка выскочила и упрыгала в неизвестном направлении лягушка, да и пришел он в итоге не к девушке.
Местный кузнец - двухметровый рыжий детина с мускулами, которым позавидовал бы средний медведь - был крайне польщен тем, что могучий маг выбрал именно его. Однако, после первых же реплик мага, радость куда-то испарилась.
А Опенка несло. Он молол что-то о симпатичном парне, похитившем сердце той, что перед ним, обещал ей удачное замужество и четверых детей...
Кузнец не выдержал, когда ему пообещали, что за такую тещу, как он через каких-то двадцать лет будут бороться все парни округи. Он слегка кашлянул.
"Маг" осекся и медленно сглотнул. Рука его медленно потянулась к ленте и аккуратно опустила её вниз.
- Экхем. А где ...
Не сводя испуганного взора с кузнеца, клоун попятился назад. Через пяток шагов, видимо сочтя, что от "самой красивой девушки города" его отделяет в меру безопасное расстояние, он остановился
- Экхем. Прошу прощения. Сегодня сильные бури в магическом фоне - вот мой взор немножко и сбился. Продолжим. Фокус второй - таинственная материализация! Сейчас я вызову из публики случайного ... ага, вот ты, мальчик, вполне подойдешь. Поди сюда. Назови мне какое-нибудь небольшое животное, и я тут же выну его из своего кармана.
Вышедший из публики мальчик долго не раздумывал
- Хочу суслика.
- Ну что ж, лягушку - так лягушку, - рука клоуна потянулась к карману.
- Суслика, - вежливо поправил мальчик.
Родерик внимательно посмотрел на него.
- Что ты сказал?
- Суслика хочу.
- А не лягушку?
- Суслика.
Опенок почесал в затылке.
- Может, все же лягушку? По-моему, ты хочешь именно её, но стесняешься.
Мальчик решительно помотал головой.
- Дядя маг, я помню, что мы договаривались про лягушку. Но как вы её вытащите, если она у вас из кармана сбежала? Вытаскивайте суслика.
Лицо "дяди мага" побагровело. Но уже через мгновение он обрел дар речи
- Плохой мальчик. Пошел вон. Эээ ... господа. Третий фокус. Демонстрация красот природы. Соборы видели? Ну, с хрустальным шаром каждый может ... да и такой знаменитый город показывать - ума много не надо.
Из-за пазухи Родерик извлек свернутый в трубку бумажный холст.
- Любое место, какое вы попросите - опушка соседнего леса, главная площадь этого города, тот же Эмариан ... все, что будет угодно вашей душе, по мановению моей ладони появится на этом холсте. Предлагайте!
Народ принялся предлагать. Поскольку делалось это одновременно, разобрать в этом сумбуре было невозможно ничего. Немножко подождав, маг обратился к первому попавшемуся зрителю.
- Ваш вариант?
Вариантом зрителя была деревушка с абсолютно непроизносимым названием.
- Прекрасно. Итак, - клоун взметнул холст над головой и развернул его, - панорама этой деревни в безлунную беззвездную ночь!
Следовало отдать Опенку должное - абсолютно черный холст, в принципе, под данное название подходил.
- Что же, господа - удачи вам! И да защитят вас Светлые Боги!
Клоун покинул арену и направился к фургончику. Выступление удалось; единственное, что клоун отметил - мальчик сыграл все идеально и заслужил еще одну монетку.

Джилл с удовольствием наблюдала за неподражаемым выступлением артистов. Сама она не считала себя кем-то особенным, вот другое дело другие, ходящие по грани. Танцы в воздухе или же игра с огнем… А какая опасность в танце со змеями или поцелуе с древней ленивой гадюкой? Правда, зрители так не считали.
Когда Опенок закончил свое выступление (над которым Змейка смеялась не меньше зрителей), на сцену заторопилась Джилл.
Для выступления она надела черный облегающий костюм и теперь была похожа на своего Уголька, который невозмутимо сидел на плече танцовщицы. Волосы были собраны в привычный хвост. В зеленых глазах, подведенных черным углем, читалась уверенность.
Заиграла флейта Ниры, и Змейка неспешным плавным шагом вышла на сцену, вызывая у мужской части толпы восхищенные возгласы. Уж на черном фоне костюма издалека был незаметен. Змейка подтолкнула пальцем Уголька, и тот поднял голову. Народ загомонил – теперь было видно, что на плечах танцовщицы разлеглась большая черная змея. Джилл сложила руки крестом на груди и медленно подняла одну ногу, согнув ее в колене. Движения ее были плавными, словно текущая вода. Сейчас танцовщица напоминала своего ужа. Не дать не взять – приготовилась к броску на жертву. Звуки флейты прервались – Нира ударила по струнам лютни. Змейка крутанулась на месте, отскочила в сторону, будто спасаясь от невидимой угрозы, подняла Уголька над головой и закружилась по сцене. Резко остановилась и положила ужа на плечи. Уголек обвил шею и лоб танцовщицы. Черная чешуя отливала золотом. Ожерелье и диадема – и все в одной змее. Не каждая богатая красавица может похвастаться такими живыми украшениями.
А Джилл продолжила свой танец, двигаясь по сцене и часто подпрыгивая. Когда Нира вновь взяла в руки флейту, Джилл подошла к краю сцены. Под дружный «А-ах!» толпы, Олаф положил на босую ногу танцовщицы настоящую гадюку! Девушка подняла змею и захватила ее рукой. Гадюка яростно шипела, но не от злости, а больше для порядка. И вот настал самый впечатляющий момент представления – смертельный поцелуй. Танцовщица поднесла змею к самому лицу и, будто прощаясь, помахала рукой толпе. Гадюка разевала пасть, оскаливая клыки, но дотянуться до храброй танцовщицы не могла. Кто-то из толпы даже вздумал отговаривать девушку, но тут же заткнулся, когда Джилл сначала коснулась пальцем головы змеи, а потом вовсе поднесла ее к губам и поцеловала, будто перед ней была не ползучая тварь, а любимый человек!
Несколько секунд стояла гробовая тишина – неужели змея не укусила танцовщицу?!
Не укусила. И тут раздались восхищенные аплодисменты. Джилл поклонилась и отправилась со сцены.

"Хороший выпад, - мысленно отметил брат Рауль; ноги переступили по грязи, уводя тело в сторону от опасного жала клинка. - Капитан бы похвалил..."
Когда-то... казалось бы, так давно... ему доводилось биться с несколькими противниками. Хоть и не любил он этого...
Посох скользил в руках, успешно не давая противникам достать Рауля сталью. Но не драться же все время...
Одна была надежда - что тот, кого он защищал, очнется. И сумеет что-то сделать.
Что именно?
На все воля Его...

(soshite - Иннельда Ишер)

Кунаи совершил то, что редко делал. Но этот город требовал больше сил. Он – высасывал их, из каждого, из всех, только люди не замечали. Они рождались, чахли и умирали. Но только - не жили. Островитянин опустил на колени посреди криво очерченного палкой круга, сложил ладони, закрыл глаза. Помоги мне выбраться отсюда, сохранить себя, без потерь не обойдется, я знаю, но пусть хотя бы что-то останется...
Он поднялся, не обращая внимания на примолкший народ. Достал первый нож.

Под взглядами толпы Риона чуть согнулась, будто что-то давило ей на плечи. Взгляды ласкали ее, обнимали и неприятно обжигали, целовали и царапали, расплескиваясь вокруг живым океаном. Однако через несколько минут внимание переместилось на Кунаи. Девушка знала до миллиметра этот отточенный ритуал, который никогда не станет чем-то волшебно-легким, потому что метатель ножей не смотрит в глаза, но... Но рука островитянина взяла узкое перо хищной птицы, и представление началось.

Цветные полосы тонкой ткани – зря, что ли, кромсали украденные с чужого двора шали? – свивались в диковинные фигуры. Тонкий удлиненный клинок рассек первую и – пришпилил к столбу через секунду после того, как Риона разжала пальцы, что сжимали самодельный шарф. Второй нож отстал ненамного.

Раз - тонкие пальцы схватили невесомую полосу. Два - отпустили ее в невидимый глазу, секундный, но все же самостоятельный полет. Три - почти ощутимый кожей скрип клинка, входящего в неподатливую плоть дерева.

(Я и Bishop)

Когда-то отец принес в ее комнату игрушку. Заводная танцовщица с приклеенной улыбкой на фарфоровом личике рисовала руками в воздухе причудливые узоры в такт заморской музыке. Почему сейчас в голову пришло именно это вспоминание?
"Я совсем как та кукла, - отстраненно подумала Рио. - И я так же сломаюсь когда-то, если мой хозяин будет неосторожен".
Кунаи, ты ведь будешь...?

Их взгляды скрестились.
Он почувствовал или понял, что следующий нож попадет в цель. Не в ту, куда клинок отправляла рука. Туда, куда нож приведет чужое желание. Не его. Островитянин выхватил еще один клинок, из тех, которые всегда носил на всякий случай. Не такой длинный, не такой серебристо-зеркальный, совсем не похожий на эти. Под громкий единый вопль толпы ножи столкнулись перед самым лицом Рионы, коротко и зло звякнули. Один упал наземь, второй срезал прядь ее волос.

Вот и все. Риона устало прикрыла глаза. Краска медленно возвращалась на ее лицо, мрамор теплел и наливался жизнью. И по теплому, живому быстро прошлась блестящая серебристая дорожка.

Подошел островитянин, нагнулся за клинками. На зрителей он не смотрел. Подобрав все ножи, выпрямился и коротко поклонился - Рионе.
- Этого больше не повторится.

Риона взглянула на него своими медовыми глазами и коротко улыбнулась, безмолвно соглашаясь и безоговорочно доверяясь ему.
А потом лучезарно улыбнулась публике и послала замершим было людям воздушный поцелуй.

На этой потрясающей ноте, на взрыве аплодисментов и хоре восторженных криков закончилось представление.
Женщины обошли толпу, собирая деньги. Звонко падали монеты на донышко миаханского тамбурина Катрин, ему глухо отзывался полный доверху бубен Ниры. Ласточка шаловливым движением сорвала светийскую шапку с Фили и теперь с хохотом подставляла ее зрителям.
Зеваки еще долго не расходились, окружая фургоны и надеясь увидеть что-то еще. А Нира Крапива, укрывшись за ненадежной стеной из парусины, деловито считала выручку.
Прекрасный сбор! Как бы он сейчас пригодился обнищавшей труппе! Актеры пообносились, декорации пора отдать в покраску...
А ведь придется срочно уходить из города, такого щедрого и хлебного, и колесить по глухим, почти не населенным краям, где в нищих деревнях у крестьян и кружки козьего молока не выпросишь...
Но сомневаться в чем-то и менять что-то было нельзя. Труппа только казалась этакой разношерстной компанией. На самом деле она была намертво, накрепко спаяна в единое целое, объединена круговой порукой, соединена дружбой, которая была покрепче уз родства в иных семьях...
Эрика надо было спасать.

(совместно с лило... Иннельдой Ишер, в эпизоде - Мелетун)

Он допустил промашку - в прямом смысле слова. Теперь следовало исправить ее. Точнее, следовало сделать так, чтобы больше подобного не случилось. Кидать ножи в дерево - скучно, в стену фургона - не оценят все, кто там спит. Островитянин нашел старую дырявую корзину, привязал ее к перекладине. Ветер раскачивал мишень, целиться стало намного труднее.

Из-за фургона показалась Риона, подбрасывающая в руке красное яблоко. Завидев Кунаи, девушка спряталась за ствол дерева, чтобы оттуда понаблюдать за завораживающей игрой клинков. Как ей казалось, она сделала это абсолютно бесшумно.

Островитянин сделал вид, будто не слышал шороха ее шагов. Некоторое время - пока в руке не остался последний нож - он развлекал единственную зрительницу. Но этот последний клинок, развернувшись, отправил в дерево, за которым она пряталась.
- Доброе утро, - кивнул Кунаи, собирая ножи.

Рио выглянула из-за дерева. Личико ее казалось обескураженным.
- Как ты меня заметил? - голосом маленького обиженного ребенка протянула она.

- Услышал, - пояснил островитянин.
Один нож - тот, что пролетел мимо цели, - затерялся в траве, Кунаи вооружился палкой, резать пальцы собственным клинком не хотелось.
- Остальные ходят по-другому.

«Да, я наверно никогда не смогу понять этого человека…» - с тоской подумала девушка, но вслух сказала абсолютно другое:
- А как я хожу?

- Ты привыкла чувствовать под ногами пол, а не землю, - пояснил Кунаи, пока шарил палкой в траве. - И ступаешь иначе.
Наконец что-то звякнуло. Подкова. Островитянин продолжил поиск.
- Научись ходить так, будто тебе не все равно, во что влипнешь.

Девушка вспыхнула. Это ей-то все равно? После всего, что случилось с ней, с Эриком... "Ну держись, кукла бесчувственная, - разозлилась она, - устрою я тебе сладкий сон!".
- Кунаи, - пропела она нежно, - хочешь, я покидаю яблоко, а ты потренируешься попадать в него?
Когда-то отец учил ее бросать предметы так, что никто, даже он сам, не мог предположить, в какую сторону они полетят в итоге.

Островитянин поднялся, последний нож был найден, отправлен к остальным. Кивнул.
"Интересно, какую пакость она задумала?"
- Давай, - сказал он.

Риона, довольная тем, что ее замысел так легко осуществился, сбегала в хозяйственный фургон за яблоками. Среди принесенных ею были и ярко-желтые солнышки, и красные румяные колобки, и зеленые, с кислинкой крупные фрукты. Девушка выбрала самое желтое, небольшое яблочко и, хитро улыбнувшись, начала крутить его в руке. Неожиданно она четким закрученным ударом послала "шарик" в полет:
- Держи!

Кунаи не смотрел - ни на нее, ни на яблоко, только на пальцы девушки. Нож догнал мишень в полете. Получилось не так, чтобы очень красиво, лезвие срезало кусок, не воткнувшись.
- Следующий!

Риона изумленно распахнула глаза, но в ее душе уже пустил свои корни гибельный росток азарта. Она зло и уверенно бросила следующий веснушчатый фрукт в сторону фургонов.

Этот снаряд был пущен чересчур сильно, яблоко чудом не попало в лоб выглянувшей Катрине, ударилось о стенку. Секундой позже туда же вонзился клинок. "Сейчас будет крик".
- Давай следующее, - приказал Кунаи, пока укротительница лошадей набирала воздух для вопля.
И тот успел опередить девушку.
- Да вы что делаете, ироды? Мало того, что меня практически убили, так еще и добро переводите! Лучше бы лошадке это яблочко отдали. И то б пользы больше было! А вы...
На глазах Рионы выступили злые слезы. Не обращая внимания на шум, издаваемый Катриной, она схватила сразу пару яблок и, резко выбросив вперед руки, запустила два снаряда - желтый и красный.
Два ножа серебристыми рыбками описали дуги. Желтое яблоко упало на траву, рассеченное пополам, красное закатилось под фургоны. Клинок его не задел. Кунаи одобрительно улыбнулся.
- Еще раз, - выдохнул он.

(я и Хи.... Bishop)

На девичьих щеках уже явно проступили серебристые дорожки. Очередное яблоко полетело в самого Кунаи, вслед за ним с места сорвалась сама девчонка, отчаянно кидая бесполезные остатки фруктов в метателя ножей.. через несколько секунд Рио врезалась в Кунаи, схватив его за одежду и тихо, но бешено прошептав:
- Ты..! Ты...

Островитянин успел прикрыться рукой от сочного обстрела, но потом его застали врасплох. И почему она плачет? Кунаи оторопел.
- Что с тобой?
- Ты.. кукла механическая! Неужели тебе... - его живая мишень вовсе разрыдалась, уткнувшись носом ему в плечо.

Ему? Ему-то почему должно быть какое-то дело? Все решили, будто спаситель девушки - Эрик, и сама она - тоже так думает. Хотя... может быть, поэтому? Из-за того, что горе-шиноби попался ночной страже? Кунаи старательно делал вид, будто ему все равно, когда все хвалили подвиг охотника, разглядевшего в ночной тьме беглянку. Сейчас никого вокруг не было... и островитянин неловко обнял Риону.

Она подняла на него глаза, в которых, как в темных озерах, плескались блики солнечных лучиков. Злость уже тонула в этих водоворотах без малейшей возможности спастись. Однако то непроизнесенное, что Кунаи не стал озвучивать, она сумела прочесть в его глазах. И словно ответно бесконечной тишиной звучали слова:
"А ты разве хотя бы раз показал мне, что тебе не все равно? Ты только и возился со своей Онагой, а я.. я для тебя не лучше того яблока... "

"Онага - маленькая девчонка, одинокая, ей не мужчина нужен, а старший брат. А ты только и смотрела на Эрика... кто я для тебя? Чужестранец с непонятными мыслями и дикарь?"

"Думаешь, мне никто не нужен? Мне, девочке, выросшей в роскоши и не умевшей ничего кроме как вышивать, писать стихи, мило улыбаться и танцевать? Да, отец научил меня драться, но рядом с тобой я теряю всю свою выдержку, все свое умение быть жесткой, как кошка, царица мышей, кажется мелкой рядом с тигром..."

"Вы все здесь - особенно те, кто не с улицы, кто ходит в красивой дорогой одежде и живет в больших домах, - вы только и умеете, что смотреть испуганно, показывать пальцем вслед. И спускать собак... лишь бы сохранить покой".

"Неправда! Мы с отцом были другими... были... пока отца не предали, а меня не выкинули на улицу, как собачонку, как сломанную игрушку, которую подобрал тот мерзавец в надежде на то, что из нее еще можно что-то выжать, что кукла какое-то время еще потанцует и поулыбается, а потом ее можно будет сжечь. Пойми, богатым не всегда сладко спится и естся.."

"Не знаю... не уверен... пока что - таких не встречал, ни здесь, ни дома. Но дома, где у меня есть имя, а не прозвище, там я могу что-то сделать. Но только не здесь, где окажусь виноватым, только потому что у меня другой разрез глаз..."

"И потому ты борешься сейчас со всем миром, не впуская себе в душу никого, чтобы он не дай бог не остался там, не обжился и не сделал ее своим домом с красивыми занавесками и теплым запахом дыма из очага? Потому ты швыряешь в меня ножи, и я каждый раз умираю в душе, пронзенная твоим равнодушием? Именно потому Эрик показался мне человеком, потому что он добр ко всем. Он влюблен во всех женщин сразу - и не оттолкнет еще одну..."

"Любить всех - не любить никого. Если принести клятву верности всем сразу, что можно предложить одному из многих? Клочок?"

"Мне бы хватило клочка... Если приблизить его к глазам, он затмит пол-неба..."

"А я не хочу отдавать только часть девушке, у которой глаза такие же карие, как у тех, что живут у нас на островах..."

"Тогда... можно я..."

"Что?.."

Губы Рионы нежно коснулись уголка губ островитянина...

(Совместно с Хигфом, за что емуспасибо)
Перед днём Рыбьего Хозяина, или как его называли на островах, Морского Старца, мать всегда ловила своих сыновей, чтобы отмыть от белёсой пыли узких тропинок взморья, от приставших, словно продажные девки, рыбных чешуек. От вездесущего, всёпропитывающего запаха водорослей.
Она ловила сыновей, как ловят мальков на мелководье мальчишки, а сыновья и впрямь были похожи на мелких рыбёшек - юркая, шустрая стайка, с хохотом брызгающая в разные стороны. Мать всплескивала руками и невольно сама усмехалась, заражаясь весельем от этой буйной, ничем не омрачённой ребячьей радости.
- Негодники - кричала она, подпуская в голос родительской суровости - Разве вы не знаете, что Хозяин любит чистых детей? Или вы хотите навлечь беду на всех нас?
И присмиревшие сыновья сдавались на милость водорослевой мочалки, серого, из золы и жира бакланов, мыла и ласковых маминых рук.
Мать всегда пела, когда мыла детей. И чуть хрипловатый грудной голос навсегда остался в памяти мальчишки с бембосского причала в перемешку с ароматами соли, горячей воды и ощущением шершавой мочалки на коже.
Где ты теперь, мама...

Момус возвратился в лагерь ближе к вечеру. Окинул сонным, но строгим взглядом повозки и решительно направился к мужскому фургону.

Деус!
Хотя здесь скорее поминать стоит Врага. Полдня прошататься, по ставшему таким неуютным Омулу, собирая споетни, тратя последние монеты в кабаках, чтобы выйти на след этого... Пунса.
Деус, почему, ты снова и снова испытываешь меня на прочность, ведь я никогда не был верным твоим слугой. Или это гармония? Та самая гармония, о которой так любил рассуждать захмелевший Гастон, где все имеет свою цену, в том числе и счасть и горе.

- Алессио - голос хозяина цирка был слегка загустевшим, как выдержанный мёд, сказались обильные возлияния - Алессио, выйди, поговорить надо.
Муриец уже переоделся после представления - он всегда делал это быстро, и так же охотно, как змея сбрасывает отжившую свое кожу. Старик вернулся! Интересно, как-то получилось…
Парень быстро выскочил из фургона.
- Как день прошёл? Сборы есть?
- Сбор, по-моему, хорош, если бы было еще несколько дней - так и запас, думаю, у был бы на черный день козней Вражины, - несколько удивленно ответил Лемен. Почему к нему, интересно… - Хотя Крапиве лучше знать.

Деус, как же я устал!
Он стоит и смотрит на меня удивлёнными глазами, не понимая что хочет от него старый, толстый выживший из ума Спиридон.
А я вижу себя. Вижу юношу, мальчишкой бежавшего с бембосского причала, уже узнавшего что почём в этой жизни. Только глаза у этого юноши, блестят, ярче твоих, Спиро. Не удивительно, что Ласточка влюбилась. Ведь влюбилась же когда-то в тебя, шалопая и перекати-поле Марта...

Момус вздохнул и глядя в сторону сказал устало и как-то безучастно
- Выберемся из этой передряги - можешь к Майе свататься. Хватит уже в темноте за фургонами прятаться - позор один. Да пересуды.
Но это, если выберемся - голос хозяина цирка окреп и пропитался обычным ядом. - Девицу ту помнишь, о которой рассказывал? Которая подружка подружки Пунса. Найти сможешь? Постарайся уж. Илока возьми с собой и... наверное Кунаи.Втроём сподручнее, а эти ни слова лишнего не скажут ни вопросов ненужных задавать не будут. Пойдёте нынче ночью. После полуночи Пунс завсегда у очередной бабы ошивается. Хоть в мешке, как невесту по горскому обычаю, в лагерь притащишь. Только чтоб наши женщины не узнали. а то птичий базар будет. Понял?
Дар речи, никогда не изменявший ему доселе, Алессио утратил. И к собственному счастью и самоуважению, ибо только это не дало ему жалко пискнуть: "Что??". Таких слов он не ждал услышать, а потому - не сразу поверил. Старик Спиридон, который всегда на него смотре чуть не как на пустое место, когда речь не шла о представлении? Не может быть… Хорошо хоть, привычный тон и серьезность последующих слов помогли прийти в себя. Он с трудом дослушал до конца, старательно вникая, что требуется. Да он… Да… Горы б свернул, будь они тут! Душа взлетела вверх, и, казалось, небо над Омулом не вмещает ее в себе, и весь мир как-то мал… Захотелось сказать это отцу Ласточки, но тут он представил себе скептичный взгляд и холодный тон… Нет, он на этот раз докажет не языком, а делом.
Муриец чуть не впервые посмотрел на хозяина с глубоким искренним почтением, почти с обожанием, и сказал коротко:
- Понял. Сделаю.
- Вот и чудно. Что-то подустал я, пойду ка вздремну. Как с прогулки вернётесь, ты меня разбуди.
Момус, усмехнулся и отправился к своему фургону.

Окрыленный Алессио действовал, не откладывая ни на минуту. Мыслимо ли было? Да он просто не смог бы усидеть на месте и ждать, даже если бы очень хотел, в таком-то состоянии! Надо предупредить Майю, что он не сможет прийти ночью, и сговориться с товарищами. К Ласточке стоило пойти чуть погодя – вряд ли это понравится Спиридону, хотя Лемен не намеревался на этот раз нарушать его слово о тайне – слишком много от этого зависит. Майя поверит, что это важно… Как только будет возможность перекинуться парой слов наедине.
Островитянина что-то нигде не было видно, и начать юноша решил с огневика. Подойдя к огневику, он отозвал того в сторону.
- Илок, важное дело есть. Спиридон поручил, - Алессио говорил непривычно кратко и тихо.

Илок кивнул, показывая, что он внимательно слушает. То, что надо было что-то делать он чувствовал давно, но вот что именно. Только Спиридон с его тонким чутьём подводных течений, знанием людей и политической действительности мог спланировать операцию так, чтобы цирковая труппа не только не пострадала от случайных коллизий, но ещё и уехала из очередного городишки с полным кошельком. Алессио говорил от его имени, а, значит, надо было действовать так и только так, как говорит тот, до мельчайших подробностей.
И тут Алессио начал пересказывать огневику инструкции Момуса и немного - свои соображения по поводу предстоящего задания, после чего добавил:
- Надо найти Кунаи и договориться обо всем, а потом - готовиться.
- А удобно ли? Он сейчас... с девушкой тренируется.
Илок усмехнулся, при этом показывая, что надо бы как-то потактичнее отвлечь островитянина от тренировок и предложить ему настоящее дело.
- Кунаи, - окликнул Илок в темноту, - Не подойдёшь для разговора?

Неизвестно, чем мог окончиться их "разговор", неизвестно - как отнеслись бы все остальные, кто подглядывал или подслушивал. Или увидел случайно. Кунаи не знал - обрадовал его или нет голос огневика.
Отзываться не стал, отодвинулся от Рионы. У женщины - своя жизнь, у мужчин - своя. Иногда дороги пересекаются.
Он не хотел оглядываться, но все равно - быстро глянул через плечо. Риона стояла там, где Кунаи ее оставил. На расстоянии и в темноте - не разобрать выражения. Но запах ее он унес с собой.
Кунаи остановился возле Илока.
- Я слушаю, - деловито и очень негромко сказал он.

Риона стояла чуть поодаль от мужчин, слегка ошеломленная собственным поступком. С одной стороны, она понимала Кунаи, непоколебимой разумности которого был нанесен жестокий сокрушающий удар. С другой стороны, она чисто по-женски была обижена тем, что он не сказал ей ни слова. Хотя... Может, она просто неправильно поняла то, что говорил ей его взгляд?
Ну и пусть. Девушка зло сжала кулачки. Даже если островитянин никогда больше не взглянет ей в глаза, она все равно не забудет, как этот таинственный, мятежный и неистовый дух говорил с ней в преддверии очень важной для их цирка ночи.
Даже если он на следующей репетиции промахнется... Она не забудет и там.

(с Хигфом)

Алессио в очередной раз изложил то, что уже слышал Илок и предложил подумать и собраться всем за хозяйским фургоном, когда солнце скроется за горизонтом. Может, к тем порам придумается еще что-то. Дело делать все равно надо, это ведь ради их товарища!

Более пока делать была нечего, Лемен попытался что-нибудь продумать, но никаких полезных мыслей в голову не пришло, и муриец решил - сориентируется на месте. осталось только дождаться случая и увидеть Майю. Он сел около костра.

С наступлением вечера Майа вернулась в фургон и села в уголке, подтянув колени к подбородку и обняв ноги руками. Было грустно. Отец отправился в город, ему грозила опасность, а она ничем не могла помочь! Слава Деусу, хоть Алессио вернулся невредимым! Да и то сейчас нельзя с ним увидеться... Разорваться бы на части, да быть рядом с отцом и возлюбленным, а вместо этого приходится сидеть в компании одной лишь горящей свечи. Не стоило, наверное попусту тратить вещь, столь нужную в хозяйстве, но совсем в темноте было ужасно одиноко.
И тут послышалось ли? Неужели? За стенкой фургона два тех самых родных голоса... Девушка прислушалась - не обозналась ли? Но вскоре в подтверждение её догадок в фургон вошел отец. Радостно разузнав, что с ним всё в порядке, Майа теперь могла беспрепятственно встретиться с любимым. Она выбежала на улицу в поисках Алессио и нашла его около костра.
- Майа! - муриец сразу оживился, даже не пытаясь этого скрыть. - Как ты после представления? - Хотелось сказать совсем другие слова, но не разговаривать же среди лагеря о том, что так важно. В пределах видимости остальных они обычно ограничивались банальным обменом обычными фразами. - Поговорить надо, - закончил он совсем тихо.
- Всё хорошо, немного.. устала, думаю, что мне лучше лечь сегодня пораньше, - излишне громко произнесла Майа, хотя её глаза говорили совсем о другом, показывая куда-то вдаль за фургоны, - Так что я, пожалуй, пойду, спокойной ночи, Алессио!
Девушка одарила парня взглядом, полным невыразимого желания побыть вместе, потом поспешно отправилась якобы в фургон, а на самом деле обогнула его и поспешила подальше от разбитого лагеря.
Молодой человек еще несколько минут посидел на месте, потом лениво поднялся и удалился в сторону городских улиц. Там его походка сменилась на быструю и энергичную и, обогнув один квартал, он снова вышел к стене - на то самое место, где Алессио с Майей виделись вчера вечером, за углом башни.

- О, Деус, как же я тревожилась за тебя! - выдохнула девушка, бросаясь на шею любимому, - Пожалуйста, не заставляй меня больше так волноваться, иначе мое сердце разорвется!
Парень крепко прижал ее к своей груди. Кровь стучала в ушах, а в голове билась мысль – скоро не надо будет прятаться за башнями и ограничиваться тайными поцелуями. Ласточка будет его! Его… женой. Но сперва он должен выполнить поручение.
- Да брось, - чуть грубоватые слова, которыми он пытался скрыть эмоции, из-за интонации тоже прозвучали нежно. – Ничего страшного, я не первый раз в городе. Тысячи людей тут живут! И… - не очень хотелось произносить эти слова в ответ на то, что сказала девушка, но другого выхода не было. – Знаешь, мне ночью снова надо будет уйти.
- НЕТ! - Майа оторвалась от Алессио и сильно (на сколько были способны её маленькие кулачки) забарабанила по его груди, - Ты не можешь так поступить, я же с ума сойду! - Она кричала шепотом, злилась, а на глазах засверкали жемчужинки слез.
Он один миг продолжал удерживать любимую в кольце рук, потом опустил их, скользнув руками по ее плечам.
- Я должен. Я не могу пока сказать тебе, но так надо – не только чтоб спасти Эрика, нашего товарища, ты ведь не хочешь его оставить? Надо и для нас обоих, - во взгляде Алессио утвердилось обычно не свойственное эмоциональному мурийцу спокойное, каменное упорство.
- Для нас? - Бессильная злость сменилась удивлением, - Я тебе доверяю, если так нужно... Но причем тут мы?
- Просто верь мне. Я не хочу говорить, чтоб Враг не подставил ногу. Да и… Словом, завтра скажу, когда вернусь. Но еще, знаешь, милая… Это будет не в последний раз, ты знаешь. Такова судьба мужчин.
- Знаю, как же не знать... - Майа окончательно смирилась и снова прильнула к мурийцу, - Только, прошу, береги себя! Если с тобой что-то... нет, даже думать об этом не хочу! Слышишь?! Не смей попадать в неприятности.
- Буду беречь, - говорил Алессио, поглаживая девушку по волосам. – Обязательно буду, ради тебя! Да и мне неохота уходить на тот свет раньше срока... Потому под лишний риск не полезу, но иначе нельзя. Сегодня мы помогаем товарищу, завтра он поможет нам. А если убегать и прятаться от всех бед – да я тебе же в глаза посмотреть не смогу, милая. И успокойся, не переживай, все будет хорошо…
- Я верю тебе...

(Майа и Алессио... то есть Heires$ и higf)

Подкрался вечер. Подкрался тихо и незаметно, как серая летучая мышь в темноте пещеры. Вскоре надо было выезжать, но, прежде всего - задание хозяина. Пунса надо было принести к кибиткам. Принести живым и так, чтобы никто об этом не узнал. Но сперва надо было узнать его дислокацию. Красавчик Алессио должен был узнать место. Уж что там ему пообещал хозяин - неизвестно, но, было видно, что парень рвётся на задание так, будто от этого зависит его жизнь. В назначенный час огневик был за хозяйским фургоном, прихватив на всякий случай с собой мешок, ну и парочку петард. На всякий случай. Никто не знает, так ли легко пройдёт операция, как хотелось бы циркачам.
- Веди, Алессио. А то я город совсем не знаю, - кивнул огневик парню, убедившись, что и тот и Кунаи уже на месте.

В темной бесформенной по местным меркам одежде островитянин чувствовал себя удобно. Особенно - поздним вечером, когда в городе много теней, а света - наоборот, мало. Городские башмаки опять остались ждать хозяина в фургоне; когда-нибудь их кто-нибудь украдет к большой радости Кунаи. Ножи в кожаных чехлах, укрепленных на запястьях, ждали, когда их выпустят на свободу.
Островитянин не занимал голову, оставил планы и мысли другим участникам ночного похода. А когда слушал первоначальный план - только кивал. Иногда вставлял "хай" - соглашался, что слышит.
Темный платок, вечный его спутник в ночных лесных вылазках, сейчас был обмотан вокруг головы. Кунаи шел следом за огневиком и мурийцем, укусы совести островитянина не мучили.

Алессио быстро шагал во главе небольшого отряда. На всякий случай он прихватил с собой нож, хотя не мог тягаться во владении им с Кунаи, и веревки. Все это было спрятано под одеждой и с виду совершенно незаметно – уж тут у всех циркачей была большая практика.
Он уже напряг память, и вспомнил, куда именно приглашала его та девчонка из трактира. Подойдя к описанному местечку, парень замедлил шаг и оглянулся. Да, вот и двухэтажный дом через два от заведения, где он побывал с утра, там, второй этаж, дверь направо. Предстояла самая, с его точки зрения, неприятная часть, похуже собственно похищение Пунса: добыть у Нирали – так назвала себя девушка – сведения, куда недруг Эрика поселил упомянутую Керту.
Предлог был продуман в дороге. Оставив внизу товарищей, муриец постучался в нужную дверь.
- Кого там принес Вражина? - раздался женский голос, и на пороге появилась его знакомая в коротком и весьма откровенном халате. Увидев парня, она тут же изменила тон и мило улыбнулась. На счастье Алессио, девушка оказалась одна. – О, привет! Решил прийти? Заходи.
Нирали посторонилась и стрельнула глазками, чуть отставив ножку, из-за чего халат показался еще короче.
- Будь моя воля, я б от такой, как ты, никогда не выходил, - на этот раз муриец был готов врать столько, сколько надо. Это была роль. Игра. Представление. Это – ради Майи. Интересно, поняла бы она? Молодой человек надеялся, что да, хотя все же хорошо, что Ласточка этого не видит, пусть в его нынешних словах и нет искренности.
- Ну так за чем дело стало? С тебя я даже денег не возьму! – звонко расхохоталась девушка и взяла парня за руку.
- Погоди, - смущенно произнес Алессио. – Давай чуть позже, а то дело срочное есть. Мой отец тут, когда я ему рассказал про твою… как ее… Керту, припомнил, что она денежек давеча у него занимала, и велел предъявить долговую расписку, да побыстрее. Сумма крупная, батя обещал часть мне отстегнуть, вот погуляли бы.
И он подмигнул девушке, уставившись на оголенную почти доверху ногу и выразительно глянув на видневшуюся в глубине кровать.
Естественная обида женщины, которой предлагают «подождать» боролась с желанием немедленно отправить к бывшей подруге, а ныне врагу кредитора, и мыслью, что привлекательный парень – хорошо, а привлекательный парень с денежкой – еще лучше.
- А чего, это надо среди ночи? Она, может, и не одна? Мы бы скоротали время. -
мягкая женская рука потянула парня к кровати.
нельзя сказать, что ни на миг не промелькнула… Нет, не мысль, а чисто телесный порыв поддаться, но… Ни в разум, ни в сердце это допущено не было, ибо там горело предложение Момуса, образ Ласточки и мысль о том, что надо делать дело.
- Нет! – он очень хорошо изобразил расстройство. - Батя внизу ждет, и если задержусь, никаких денег… Но сегодня еще до утра буду!
- Ладно… Ступай отсюда к центру города, на пятом перекрестке поверни налево, там будет побеленный домик с балконом, три этажа. Тебе – первый, большая деревянная дверь. Жду.
Девушка послал воздушный поцелуй, Алессио ответил тем же и побежал вниз. Вскоре троица уже вновь шагала по городу к нужному месту. Совесть мурийца за вранье мучила не больше, чем за «предсказания» во время представлений.
Подойдя к нужному дому, он заглянул в окно. Там горела свеча и виднелись мужская и женская тени. Впрочем, они с трудом угадывались за плотной занавесью, тем более. что для просмотра пришлось удовлетвориться щелью в ставнях.
В этой квартирке жили все сменявшие друг друга содержанки Пунса. Как человек респектабельный и экономный, он не желал ни поселять их как в своем, так сказать, официальном жилище, ни снимать квартиру для каждой. Когда женщины надоедали ему, им приходилось возвращаться на прежнее место…
- Как брать будем? – обернулся Алессио к товарищам.

- Хм, может выманить его вспышками за окном? Не будет же он женщину посылать поглядеть, что тут и как? А уж если закричать, - "Пожар", то, без сомнения, суета вокруг дома, огонь и люди с мешком не покажутся чем-то неординарным. Огонёк я устроить смогу, ибо у меня всё с собой. А уж Кунаи его скрутит, как только тот выглянет. Ну а тебе, предсказатель, лучше предсказать нам успешный финал, - улыбнулся Илок и, уже серьёзно, добавил, - Следи за улицей, за посторонними. Если что - они на тебе. Забалтывать будешь.
Славиец оглянулся на напарников и передал мешок островитянину:
- Способ действия изберешь сам. Лишь бы наш кабанчик не хрюкнул чего лишнего. У кого есть идеи получше - говорите сейчас.
И огневик принялся доставать из почти бездонных карманов мешочки с магнием и петарды, с помощm. которые он и намеревался использовать в процессе выполнения миссии.

(higf, Torvik, Bishop)

Алессио на несколько секунд задумался над предложением огневика.
- А не боишься, что, кроме него, на шум сбежится весь квартал?
- А кого волнует чужое горе? Или Пунс настолько всем соседям нравится, что все поспешат к нему на помощь? О распространении пожара никто не подумает, от его дома до других метров десять. А выскочат - так ты их и отвлечёшь, а?
- При чем тут горе? - удивился парень. - Посмотреть захотят.
- Вот и увидят, как мы поможем выносить скарб и тушить.
- Если не выскочат раньше, чем он, - парировал Алессио. - Может, к нему постучать и сказать, что известие важное от… Алой Розы, скажем, раз он с ними связан. Если бы как-то тихо проникнуть… А ты что скажешь, Кунаи?
Муриец посмотрел на островитянина. Тот вообще говорил мало, но зато уж на ветер необдуманных слов не бросал, и за это Лемен, сам не только любитель, но, можно сказать, даже профессионал работы языком, прекрасно разбиравшийся в людях, уважал и его, и его мнение.
- Залезу по стене, - предложил Кунаи. - Вы войдете через дверь. А огонь лучше использовать, когда будем уходить отсюда. И поджечь не этот дом, а соседний. Пока будут тушить - никто не обратит внимания.
- Тоже дело, - согласился Илок. - Раньше времени не прибегут. А, когда пожар внимание привлечёт, будет уже не до нас.
- Ты умеешь делать огонь, - темные глаза островитянина смотрели бесстрастно. - А дым?
- Без особого труда. Это даже проще, - улыбнулся славиец и, подумав, спросил, - Чтобы в дыму уйти от соглядатаев?
- Да, а еще - сделай немного для меня. Тогда Пунс сам к вам выскочит.
Илок покопался в правом кармане и вытащил маленький пакетик, перетянутый багровой бичевой.
- Возьми. Когда надо использовать - надави вот так пальцами, понял? И кидай. Запаха нет, огня нет, а дыма - не продохнёшь. Правда, тогда и женщина его выскочит. Дышать-то захочет. С ней-то как? Как-то не хотелось бы её привлекать. НЕ тащить же с собой.
Островитянин придирчиво осмотрел то, что ему дали, что-то пробормотал на своем языке, кивнул.
- Не выскочит, - сказал он. - Я позабочусь.
- Иди. Мы у входа.
Огневик посмотрел на него, потом на мурийца и было двинулся к дверям, но тут что-то его остановило.
- А запасного выхода нет? Как бы не обмануться...

На улице Кунаи постоял, выжидая. Потом, цепляясь за выступы фасада, легко вскарабкался по стене, он был низкорослый и очень легкий. Завис возле нужного окна, подцепил ножом тугой ставень - чтобы не рама не закрылась с грохотом, подпер ее тем же клинком, - достал из-за пазухи мешочек. Размял пальцами, как учили, и швырнул внутрь.
Хорошо, что лицо завязал платком еще внизу, дым повалил так, будто дом уже подожгли. Кунаи подтянулся и перекатился через подоконник внутрь комнаты. Первый нож улетел на женский визг, и вопль оборвался, второй ждал новую жертву - если та появится.

Дождь и не прекращался, сапоги, промокшие и впитавшие жидкую грязь, скользили, не даря противникам твердой опоры. Меч, гудя, рассекал воду, падающую вниз, проходил мимо цели, когда монах уклонялся, а посох, вторя мелодии железа, метался к Крысу и пару раз заставил его шипеть от боли.
При этом все трое - и брат Рауль, и Хенрик, и Деннис, поскользнувшийся и поднимавшийся чуть в стороне от боя, - понимали чем-то внутри, каким-то непонятным обывателю чувством, что долго так продолжаться не может. Что ошибка, словно уголек среди хвороста, уже почти превратилась в пожар, когда один неверный бросок в сторону заставит потерять равновесие, когда удачный удар выбьет воздух из легких, когда...
Много было факторов "когда", "почему" и "как". Только ни один из троицы сражавшихся - и даже потерявший давным-давно сознание Турий, что лежал в грязи, а бордовая кровь, смешавшись и с водой, и с землей, растекалась вокруг его тела - ни на миг не задумывался над тем, что может последовать. Они просто чувствовали. А движения их продолжали искать того смертельного мига, когда ошибка-таки накроет врага с головой.
Ну а в том случае, если враг не совершает ошибки… что ж, ее можно предоставить. И позволить самому сделать большую часть работы.
Так и произошло.
Вроде бы дрогнули руки священника, он неловко переступил - видно, посох был слишком тяжел. И нетерпеливый противник не преминул этим воспользоваться.
Свистнул клинок, разрезая струи дождя. Хороший удар, быстрый и точный... да только с одним-единственным недостатком. Ждали этот выпад. Ждали - и ответили.
Удар прошел мимо... а вот взмах посоха пришелся как раз по голове прозванного Крысом. И результат был вполне логичным - длительный отдых в беспамятстве. Тело Хенрика, словно могучее дерево, подрубленное лесорубами, слегка дернувшись после удара, рухнуло в жидкую грязь под ноги Рауля.
Иногда бывает так, что, вынудив соперника ошибиться, мы сами ошибаемся. Где-то что-то не так просчитано - и этот досадный маленький просчет, словно небольшая трещинка, рушит всю крепостную стену.
Что именно произошло с монахом, одолевшим молодого и сытого воина, наверное, так и останется тайной. Услышав хлюп позади себя и мгновенно вспомнив, на каком расстоянии находился в последний раз, когда он его видел, второй противник, Рауль успел развернуться, дабы поймать удар меча на свой посох. Вот только Деннис оказался намного ближе. И намного проворнее, неожиданно поняв, что этот странный монах успел уложить Йохансена и вполне может, если расслабиться, одолеть и самого Денниса.
И тогда уже было непонятно, что произошло бы дальше с двумя верными псами Вильберта. А потому страх, подогревший существо следопыта изнутри, придал ему потерянных после удара копытом сил. И Деннис задвигался значительно быстрее и опаснее потерявшего сознание Хенрика.
Сухой треск, когда клинок ударяется о посох, во вспышке молнии Рауль успел заметить, как нога следопыта взмыла вверх, вырвавшись из жадного рта грязи, и как эта же нога ударяет монаха в живот, не столько принося боль, сколь отталкивая, заставляя потерять равновесие... Разворот вокруг своей оси, дабы поднырнуть под посох, и удар по кривой дуге, снизу вверх. Пламя боли, охватившее в том месте, где клинок разорвал одежду и прошелся по коже. Слабо, слишком слабо, чтобы принести с собой смерть - но достаточно, чтобы потерять опору под ногами и упасть назад. На сей раз - уже по-настоящему.
Вот только и Деннис не удержался, пируэт заставил его поскользнуться, и он припал на одну ногу, упершись в грязь рукой. Перед ним был его клинок, в новой вспышке молнии он заметил кровь, смываемую с лезвия дождем.
Где-то вдалеке, как показалось, заржали лошади, и по земле пошел гул от скачущих копыт. В той какофонии звуков, что царила вокруг из-за разбушевавшейся стихии, Деннис тут же осознал, что конники намного ближе. И что буквально через минуту будут здесь. Он быстро вложил меч в ножны и, не обращая внимание на поверженного монаха, что не шевелился, подхватил Хенрика под мышки и потащил прочь с дороги, меж двумя приземистыми домами...
Рауль поднялся, опираясь на посох и морщась от боли.
«Старею, – с грустью подумал он. – Раньше бы не пропустил… а, что сожалеть. На все воля Деуса, указавшего мне иную дорогу».
Священник склонился над тем, кого защищал, прижал пальцы к жилке на шее и облегченно кивнул – жив.
Такую сцену и застали прорвавшийся сквозь дождь отряд конной стражи. Как они тут оказались? Сложно сказать. Может, кто-то, видевший происходившее, подсказал. А может – обычный патруль услышал звуки боя.
Но так или иначе, стража появилась здесь.
Крепко сложенный командир удивленно хмыкнул, разгладил ладонью светлые усы. Увиденное отнюдь не походило на грабеж… скорее уж на последствия такового.
– Что тут случилось, отче?
Брат Рауль повернул голову и вежливо кивнул; в отличие от других, он никогда не забывал о приветствии.
– Да пребудет с вами благословение Деуса, воины. Двое людей напали на этого беднягу, и, скорее всего, лишили бы его жизни. Но Всевышнему было угодно направить меня ему на помощь.
– А нас – на помощь тебе, – заржал кто-то из стражников, но командир заткнул его хмурым взглядом. Юмора, связанного с церковью, он не одобрял.
– Куда делись те двое? – поинтересовался он.
– Похоже, пошли туда, – взмахом руки брат Рауль указал в сторону прохода, где скрылись недавние противники.
Стражник оценил и недовольно скривился: туда не прорвешься на лошади.
– Спешиться, – приказал он. – Пошли, поищем…
Солдаты не стали переспрашивать, проворно соскочили с лошадей, оставив одного, самого молодого, сторожить. Тот, конечно, недовольно зароптал, глядя в спины уходивших товарищей, а потому даже не глядел в сторону священника, держа в руке поводья лишь одного коня, командирского. Дождь и раскатывающийся по небесам гром скрадывали окружающие звуки, и юноша даже кашлянул, чтоб услышать что-то иное, кроме шелеста грозы.
Командир первым заскочил в узкий проулок, выставив перед собой меч, и, с громким выдохом, рванул вперед, оказываясь на небольшом дворике, где стояло две лошади, а рядом с ними, невозмутимо, стражу дожидалась одинокая фигура, по одежде которой текли грязные разводы.
- Что-то вы долго, - спокойно и уверенно заявил Деннис, выпуская из своих рук поводья. - С кем имею честь?
- Руки подними, чтобы я их видел, - сквозь зубы проговорил командир, нацелив на следопыта кончик меча. Солдаты медленно окружали Денниса, который повел головой по сторонам, затем вернулся взглядом к командиру. - И не сопротивляйся, когда у тебя меч возьмут.
- А по какому праву?.. - Деннис поднял обе руки вверх, демонстративно качнул правой, в которой был зажат кожаный пакет с приклепленным медальоном.
- А там разберемся. Может, и за убийство тебя на кол посадят, чертова сволочь, - командир кивнул, и один из солдат подошел к Деннису сзади, захватив руки. Другие тут же кинулись вперед, один вытащил меч из ножен, отдав его расслабившемуся командиру. Второй протянул пакет, и командир, махнув рукой, чтобы связывали преступника, отошел к стене, под навес, чтобы дождь не капал, и пригляделся к медальону. Затем подозвал одного из помощников, тот чиркнул огнивом, зажег лучину, загораживая ее телом от дождя. Командир вскрыл пакет, склонился над вытащенным оттуда пергаментом...
- Отпустите его! - крикнул он солдатам, быстро возвращаясь к скрученному и поставленному на колени Деннису с пакетом в руках. Подчиненные недоуменно посмотрели на усатого предводителя, не понимая, о чем это он. - Живо!
Деннис, выпущенный солдатами, поднялся, потирая запястье, и протянул руку, куда командир вложил пакет. Затем принял меч и сунул его в ножны.
- А теперь, если вы поторопитесь, командир, то, быть может, еще застанете настоящих преступников, по вашей милости избежавших наказания за преступление. Ваше имя, кстати?..
- Я... - командир смешался, сглотнул, неохотно продолжив. - Сержант Джошуа, сын Патрика.
- Я надеюсь, что мне не придется рассказывать моему господину о вашем поведении, сержант Джошуа, - Деннис развернулся и вскочил в седло.
- За священником, живо! - приказал сержант, и солдаты, оборачиваясь, покинули двор.

(совместный труд с V-Z)

Всё произошло так, как и было задумано. Пунс выскочил. Выскочил именно туда, куда и планировали его заманить циркачи.
- Что это ещё за шуточки? Снйчас надеру уши уродам!
То, что его женщина лежит недвижима Пунс не увидел, но, то ли в силу своей природной наглости, то ли даже не предполагая, что тут, в его святая святых кто-то посмеет предпринять против него какие-либо действия, он принялся спускаться по тёмной лестнице в чём был на момент начала задымления: в сапогах и бриджах с расстёгнутым гульфиком. То, что мальчишки уже не раз пытались подглядывать за его стараниями в комнат подруг, его волновало мало, пусть родители порят охламонов, если есть желание, но эта их проказа с дымом вызвала в горячем Пунсе желание отодрать хотя бы одного из них за уши. Или что похуже, если пацан выведет его из себя окончательно.
- Где ты, мерзлюк, твою мать?
И в этот момент сильная рука зажала ему рот. Последнее, что увидел Пунс была стена собственного же дома, об которую его тут же и приложили. Приложили так, что мало не показалось
- Вот и всё. Давай кляп, чтоб не хрюкнул, - повернулся Илок к Алессио. И вяжи. Верёвки не оставил?

Кунаи задержался - нужно было отыскать нож, не оставлять же его здесь понапрасну. Когда он вынырнул из клубов черного дыма, в горле першило, не спасала и повязка. Островитянин помог "упаковать" пленника, а по своей инициативе - дополнительно стянул Пунсу локти сзади остатком веревки.
- Так - ни за что не развяжется, - пояснил он.
Волочь добычу островитянин предоставил магу, решив, что за Илоком теперь прикрытие огнем, за ним же самим - клинками.

Веревка у Алессио, конечно же, была – предвидел ситуацию. Хорошо, что нож ему самому не понадобился… Глядя на лежавшую без сознания девушку, парень нервно вздрагивал. Хорошо хоть, жива, и то случайно. Неужели Кунаи никак не мог иначе? Конечно, это ради спасения Эрика и руки Майи, но ведь девчонка ненамного старше Ласточки, и могла бы быть ее сестрой. А если б любимая оказалась тут, на пути его товарища? Даже не так – не на пути, а просто досадная помеха с боку, сшибленная острым лезвием без колебаний. Да, она могла поднять тревогу, и все же?..
Лемен успокаивал себя тем, что ни сама Майя, ни ее сестра – будь таковая в наличии – не могли оказаться содержанками старого мошенника, и все же на душе было муторно, и только воспоминания – зачем он все это делает – заставляли держаться.
Он подхватил мешок, содержавший в себе Пунса, и, кряхтя, взвалил на закорки.
- Пошли, Кунаи…

Островитянин еще раз присел возле раненой девушки, скомкал брошенную на пол рубаху Пунса, приложил к ране. потом - закрыв глаза, шепча что-то на родном языке - прижал два пальца к точке над ключицей несчастной. Встал.
- Скоро кровь остановится, - он посмотрел на мага. - Хочешь - вынесем ее отсюда.
По голосу было понятно, сам Кунаи это делать не очень хотел.
- Я двоих не утащу. Это тебе надо было Филю звать! - буркнул муриец. - Лучше пусть Илок так дымит, чтоб она не задохнулась, если сам тащить не хочет!
Островитянин кивнул, поднял девушку на руки.
- Пошли, - выдохнул он.
Правда, на улице, раненую он вновь оставил.
- У тебя руки заняты. А мне мои нужны для ножей
Алессио старался идти как можно быстрее, чтобы поскорее добраться до лагеря и свалить ношу с плеч. Да и подальше отсюда быть, когда начнется обещанная огневиком шумиха.

(higf to)

Катрина ходила по лагерю циркачей. Нервно и быстро. Считая про себя шаги. Ей не нравилось все происходящее. Впервые за ее уже довольно приличную жизнь в цирке происходило что-то противозаконное, и под угрозу были поставлены все.
Алессио собрал мужчин и куда-то увел. А девушки и женщины как всегда остались ни при делах.
Катрина хотела хоть как-то помочь, но в то же миаханка впервые в жизни так боялась. Боялась неизвестности.
Подошла к лошадям, хотела себя занять уходом за прекраснейшими животными. Но не смогла. Она дрожала.
В итоге женщина устроилась у огня и стала просто ждать.

(с Гульдой)

Распрощавшись с Алессио, Майа понуро побрела к фургонам, обратив мысли к Деусу. Никогда она так искренне не просила его о чем-то, как о защите любимого. Девушка на столько ушла в себя, что совсем не заметила, как оказалась в лагере и едва не споткнулась о Крапиву.
- Нира... - рассеянно прошептала Ласточка, присаживаясь рядом, - А ты не знаешь, куда отправился Алессио? И Илок с Кунаи, - тут же спохватилась она.
Крапива, обнявшая руками колени и задумчиво глядящая перед собой, не сразу ответила на вопрос девушки.
– Не наша забота, – отрывисто сказала она. – Поверь мне, девочка: есть дела, которые лучше оставить мужчинам.
Майа покорно кивнула и обратила взгляд туда же, куда и Нира.. Интересно, что видела там эта женщина, которая всегда оставалась для Ласточки некой загадкой?
- Но с ним...и всё будет в порядке, как ты думаешь? - девушка повернула голову к Крапиве, ей так хотелось услышать уверенный ответ, что переживать не из-за чего, - Скоро они вернутся?
"Если вернутся..." – хотела ответить Нира. Но вовремя сдержалась. Не за что было мучить эту славную девочку лишними тревогами.
– Конечно, с ними все будет в порядке, – ровно и уверенно ответила женщина.
- Я так на это надеюсь! А то куда ж мы без них? - Майа шумно вдохнула, сдерживая подступившие слезы, - А что, если всё же... Нет! Даже думать об этом не хочу! Нира, ты такая спокойная.. я так не умею...
– Спокойная? – хмыкнула Нира. – Ласточка моя, да я еле сдерживаюсь, чтобы не вскочить и не кинуться их разыскивать! Но это было бы глупо. Даже если найду – какая от меня помощь? Только помеха. Сами управятся. Бывают такие передряги, когда наше женское дело – сидеть дома и молиться за мужчин.
- Эх, вот вернется Эрик! - Майа сжала маленькие кулачки, больно впиваясь ноготками в кожу, - Уж я ему устрою взбучку за то, что все из-за его похождений все жизнью рискуют! Так бы и поколотила!
Щеки Ласточки даже разрумянились от бессильной злобы, которой она прикрывала жгучее отчаяние, сжимавшее сердце.
– Это так, – не удержавшись, улыбнулась Нира. – Эрику мы еще оборвем уши по самые плечи. Пусть только вернется к нем поскорее...
Майа тоже невольно улыбнулась - так трогательно прозвучали слова Крапивы.
- Да мы его всей труппой отделаем так, что шелковым станет! Придумал тут ещё.. в неприятности попадать...
Нира снова стала серьезной.
– Когда он появится, девочка, мы с тобой ему даже подзатыльника не отвесим. Рука не поднимется. Когда я последний раз его видела, он висел на цепях, его за руки приковали к стене. А у ног его шныряли голодные крысы.
- Ну он.. он же сам виноват! - Чуть громче, чем следовало, бросила Майа, - Зачем было попадать в эту передрягу?! Ведь не случайно всё это случилось!
Только теперь Ласточка не выдержала, и слезы брызнули из её синих глаз. Нет, она вовсе не сердилась на Эрика, но было невыносимо думать, что с её Алессио может случиться что-то плохое.
Нира не утешала плачущую девушку. Она знала, что слезы вымывают из женской души боль.
– Не случайно, – глухо сказала она. – Но жизнь иногда заставляет нас делать то, что мы совсем не хотим. И Эрик за это уже расплачивается... Я там страже сунула пару монет, чтобы его хотя бы кормили. Но стражники – это такие неправильные звери, им никогда верить нельзя...
Женщина строго обернулась к Ласточке:
– А наша женская забота – вот о чем... Если все обойдется удачно, нам придется по-быстрому уезжать из столицы. Деньги, что собрали, целиком уйдут на взятки судейским. Впереди – полунищие деревеньки, где крестьяне с нами даже коркой хлеба не захотят расплатиться за представление. Голодать будем, Ласточка!
"Да хоть бы и голодать, лишь бы с любимым рядом быть!"
- А может.. ещё как-нибудь удастся заработать, пока мы тут? Мужчины наши спасением заняты, так может женщинам чего придумать, чтобы на будущий хлеб денег получить?
– Среди ночи женщина может заработать только одним способом, – цинично хмыкнула Нира. – Но ты про него и думать забудь. К тому же нам вдвоем за одну ночь все равно не раздобыть деньжат на прокорм стольких голодных ртов, уж ты мне поверь...
- Да.. честно никак, а нечестно... так ещё аукнется, хуже чем Эрику придется, - об "одном способе", упомянутом Нирой, Ласточка даже не сразу и догадалась... Даже и в мыслях у неё не было себя бесчестить. Но и правда, что ночью придумаешь?
Но видно, слова девушки как-то запали в душу Нире. Она недобро прищурилась, размышляя о чем-то невеселом, а потом резко поднялась на ноги.
– Знаешь, ты права. Наверное, есть еще один способ достать деньги... Оставайся тут, жди наших. Когда вернутся... ну, посмотри, не нужно ли кого перевязать. Моя сумка с лекарственными травами – в "женском фургоне". Не забыла, чему я тебя учила?
Не дожидаясь ответа, Крапива вышла из круга света, что очерчивал небольшой костерок, и исчезла во мраке.

(вместе с Гульдой)

Риона стояла, прислонившись спиной к дереву, когда со стороны лагеря мимо двинулась черная фигура.
- Кто там? - тревожно, но негромко воскликнула девушка.
– Я, Нира, – донеслось из мрака. – Тоже не спишь? Да, верно... этой ночью даже наши собаки – и те не спят...
Риона подошла к Крапиве и, обняв ее, уткнулась носом в ее плечо, как маленькая девочка.
- Нира... – прошептала она, - скажи, что у нас все будет хорошо, пожалуйста.
– И тебе тоже это сказать? – усмехнулась женщина. – Эх, если бы все было по моему слову...
Она погладила Риону по волосам.
– Успокойся. Циркачи – это такой особенный народ. Они каждый день играют со смертью. Они привыкли к ее взгляду. Ты это знаешь не хуже других, верно?
- Да... - тут мысли девушки вернулись к тому, кого ни на минуту и не покидали. - Иногда мне кажется, что очередной нож Кунаи пригвоздит меня к стене... Кунаи...
Риона опустила глаза.
- Нира, скажи... ты тоже меня осуждаешь? Катрина вечером так стрельнула в мою сторону глазами...
– Осуждать? Девочка, за что? Ваше дело молодое, вы оба сами себе хозяева, а миаханочка вам обоим не указ... Вот только будь осторожнее. Кунаи – не тот человек, с которым можно поиграть в любовь, а потом забыть.
Щеки Рионы вспыхнули - ах, проклятый маков цвет! - и, хоть Нира и не могла этого увидеть, но голос выдал волнение явной дрожью:
- Я... Нира! Ну как ты могла подумать.. Ах.. Да, могла. Да, я сама считала, что Эрик - лучший кого я могу представить. Но и ты пойми: у меня никого не оставалось в этом мире, и когда он протянул мне свечу, я решила: вот он, свет. И, как ребенок, потянулась к нему. А Кунаи - он все время бегал от меня, смотрел на меня, как на куклу, в которую можно нож метнуть... Я так думала...
– Эрик – веселый бабник, с ним любой женщине будет хорошо. А Кунаи... как его нож. И достойна его только та женщина, которая не моргнув смотрит на летящий в лицо клинок.
Из-под полуприкрытых век скатилась слезинка.
- Я... наверно, я его недостойна. Он даже не сказал мне ничего, когда уходил.
– Разумеется, не сказал. Он из тех мужчин, что не перекладывают свою ношу на женские плечи. Он ушел на опасное дело – зачем перед этим еще бередить женскую душу разговорами? Зачем оставлять ей слова, которые она будет перебирать так и эдак... и мучиться...
- В моем сердце и так застрял его клинок, - девушка упрямо мотнула головой. - Но даже если он больше не скажет мне ни слова, не взглянет в мою сторону, я буду улыбаться ему перед представлением...
– Ага! Ты наша, девочка, ты цирковая! Неважно, откуда ты к нам пришла... ты только вышла на свою настоящую дорогу. Именно ту, которую приготовила тебе судьба.
- Да, судьба ко мне, кажется, благоволит, но как понять, улыбка это или горькая усмешка? Я цирковая графиня, ассистентка метателя ножей.. Танцующая кукла, полюбившая тонкий клинок, - девушка грустно посмотрела на Ниру, пытаясь рассмотреть в темноте выражение ее глаз.
– Не самая скверная судьба. Ты могла бы выйти замуж за рыцаря, которого Вражина носил бы по чужим городам и землям. А ты сидела бы в башне, вышивала гобелен и от тоски таскала служанок за косы.
- Знаешь, ты почти повторяешь слова Кунаи. Вы правы. Наверно, я только сейчас стала свободной. Жаль лишь, что для этого мне пришлось потерять отца.
Ответом было молчание. Странное молчание, недоброе. Словно человек получил удар и не может заговорить от боли...
Наконец Крапива хрипло вымолвила:
– Отца, да... Знаешь, девочка, а я своего отца потеряю этой ночью...
Риона не сразу среагировала на эти слова, так как все еще думала о Кунаи. Но она тут же спохватилась и нерешительно произнесла:
- Но.. как это? - девушка слышала как-то, как Нира рассказывала о семье, однако думала, что родителей женщины нет в живых.
– Просто я собираюсь сегодня из родного отца выжимать деньги, – жестко и горько сказала Нира. – За то, чтоб никто не узнал, что у порядочного человека, смотрителя королевской библиотеки, дочь шляется по дорогам в бродячей труппе!
Заметив удивление Рионы, Нира криво усмехнулась:
– Ну да, дворянка, хоть и не титулованная... И сейчас сама себя не уважаю. Но это не имеет значения. Сейчас важно только одно: чтобы на осенних разбитых дорогах, среди нищих деревень и глухих лесов, у нашей труппы была еда!
Риона горячо заговорила:
- Да, конечно, сейчас это главное. Если бы у меня хоть что-то сохранилось из моих драгоценностей...
Внезапно лицо девушки озарилось улыбкой:
- Нира! Я вспомнила! Мой пояс!!
Крапива сразу поняла, что хочет сказать девушка.
– Пояс? Умница... да это можно... это было бы просто спасением...
И тут произошло что-то невероятное. Нира Крапива, бывшая разбойница, матерая бродяжка со стальными нервами и гроза цирковой труппы, вдруг закрыла лицо ладонями и расплакалась. Это были слезы облегчения. Слезы человека, чудом избежавшего страшной беды.
Риона обняла циркачку и повлекла ее к фургонам.
Пояс, единственное, что уцелело из роскошного костюма Рионы, нашелся в глубине "женского" сундука. Вспоров его, девушка вынула два золотых браслета и ожерелье с крупными изумрудами.
- Вот, Нира! Если вынуть камни и дать Филе согнуть их, то можно продать золото. Тогда их не узнает даже тот ювелир, что делал их. А камни и вовсе безлики, и стоят больших денег!
Все еще всхлипывая, но уже почти успокоившись, Нира сказала:
– Хватит и ожерелья, браслеты прибереги. Гнуть ничего не надо, мы же не к королевскому ювелиру пойдем, а к скупщику краденого. Он вопросов задавать не станет, а вещь сам переделает до неузнаваемости. Конечно, даст много меньше стоимости, но зато ничего не надо объяснять...
Нира говорила только о деле. Она ни слова не сказала о том, что Риона только что не дала ей совершить самую большую в жизни подлость. Промолчала... но запомнила это.

Илок не собирался устраивать большой шум. Так, немного. Не хватало ещё, чтобы за ними гналось полгорода, обвиняя в пожаре, поджоге и требуя воместить весь ущерб, как истинный, так и мнимый, приписанный тут же, по шумок. Раз Пунса уже не было, а девушка, бывшая с ним, находилась в обморочном состоянии около двери, то в доме можно было поставить несколько шутих. Поставить там, где до этого был дым. Ведь дыма без огня не бывает, не так ли? А, если огонь вскоре погаснет, так это лишь значит, что порыв ветра из окна сделал дело раньше пожарных и соседей с вёдрами. Илок мягкими шагами проник в помещение, в окне которого они и видели Пунса с любовницей и огляделся. Дешёвые обои, поклеенные десятилетие назад. Смятая кровать. Разбросанная одежда. Вялые высохшие цветы в посудине с отломаной ручкой. Некрашеный деревянный подоконник. Вот на нём-то он и разместит шутихи. Порошок сгорит. Будет небольшой хлопок, пламя. А потом? Потом всё пропадёт. Даже следа не оставит. Для верности Илок взял посудину с цветами и облил подоконник остатками воды из него. Потом выложил парочку маленьких шёлковых мешочков и поджог ленточки-фитильки высунутые из них. Маленькие огоньки побежали к порошку. Илок же поспешил вниз по лестнице, вслед за мурийцем и стровитянином, чтобы помочь им дотащить тело Пунса, весившего несколько больше, чем средний баран. Но Алессио, которого он догнал в конце узкой улочки, тащил мешок один. Кунаи, как всегда, был невидим. "Прикрывает", - подумал славиец и огляделся. Наступел момент вспышки. Даже с этого места было видно, как сполохи огня заметались по комнате, там, где не так давно за занавеской и ставнями мелькали силуэты мужчины и женщины. Взрыв был тоже слышен, но первыми должны были среагировать на него соседи и шальные прохожие. Илок подхватил мешок за свисавший край и кивнул Алессио, подтверждая, что свою часть работы он сделал, как надо.

Разумеется, ждать развязки истории брат Рауль не стал. Он допускал, что те двое действительно могут быть слугами дворян… но что это меняет? Разве это дает право убивать людей и уж тем более – нести смерть раненым?
Так что священник быстро осмотрел все еще пребывавшего без сознания человека. Он знал толк в ранах, но много ли сделаешь посреди дороги? Можно лишь немного отодвинуть необходимость ухода лекаря…
Но откуда он, и куда его отнести?
Рауль окинул взглядом одежду и нахмурился. Так… а ведь такие костюмы бродяги, торговцы, да и обычные горожане не носят. Более похоже на… да, цирковая!
В этот момент раненый пошевелился и застонал, чуть приоткрыв глаза.
– Скажи, куда тебя отнести? – торопливо спросил священник. – Где о тебе позаботятся?
– Цирк… – еле выдохнул тот. – Алессандро Момуса…
И вновь впал в беспамятство.
Названное имя показалось знакомым, и через мгновение брат Рауль вспомнил – встреченный недавно торговец хвалил эту труппу. Долго рассказывал о представлении, которое видел.
Священник прикинул время, прошедшее с той поры.
«Нет, они не могли уйти далеко».
С некоторым трудом он сумел поднять раненого в седло лошади и сам разместился рядом. Лошадь обиженно всхрапнула, почувствовав двойную нагрузку.
– Домой, – наклонился к уху лошади брат Рауль. – Домой!
И лошадь тронулась с места.
«Если она тоже из цирка, то сама нас к нему приведет… Остается надеяться на память лошади и на волю Творца.
Деус, Отец всего сущего, сохрани жизнь созданию Твоему. Дай ему силы дожить до лечения и оправиться от ран. Продли жизнь, которую Ты подарил…»

Первую половину задачи они выполнили, оставалась вторая – доставить Пунса в лагерь так, чтобы никто этого не заметил, кроме них самих и Момуса, и особенно – женщины. Если дело вдруг повернется плохо – с них спроса нет, ничего не видели и не знали.
Когда они оказались на окраине города, и только пустое место между домами и крепостной стеной отделяло от места, где расположились фургоны, муриец остановился передохнуть.
- Ну что, обойдем лагерь? Остановимся за хозяйским фургоном, и я пойду позову его самого. Как бы только это сделать, чтоб не заметил никто? Меньше видят – спокойнее спят, знать пока должны только мы, и Спиридон – четвертый.

(с Торвиком вместе)

Когда Алессио убежал за хозяином, Илок крикнул в пустоту:
- Кунаи, подойди. Здесь чужих нет. Помоги дотащить нашего барана.
Из темноты возникла невысокая фигура - метатель ножей не торопился помогать, но теперь никакие отговорки не помогли бы. Островитянин кивнул:
- Я возьму за ноги.
Илок кивнул и вскоре мешок с телом был в указанном месте. Когда его положили на траву, слабые стоны донеслись изнутри мешка.
- Жив, - скупо прокомментировал славиец.
- А какой нужен? - вдруг проявил интерес Кунаи. - Легко можно сделать мертвым.
Он сидел рядом с тюком и играл клинком.
- Хм, если мёртвый, так какого лешего стоило его переть? - Илок присел рядом в ожидании хозяина цирка, - Тогда я Спиридона просто не понимаю. Впрочем, не мне решать.
Островитянин легонько кольнул острием ножа в объемистую часть мешка, внутри ойкнули. Кунаи усмехнулся.
- С ним будет легко, - сказал он.

(Вместе с Хидеки... собственно, главным образом он)

Звук открывающегося замка привел Эрика в себя. Он поднял голову и в дверном проеме увидел стражника. В любой бы другой момент он возможно и обрадовался его приходу. Но, увидев, что в руках стражника нет ничего, его сердце стали биться в груди очень часто.
- Вот и все, - произнес стражник спокойно. – Больше мы с тобой не увидимся.
- Как? – только и сумел сказать Эрик. В его голове вихрем неслись куча мыслей, и все они сводились к одному.
Как коротка человеческая жизнь. Не успел человек родиться, научиться говорить и раз, приходит здоровый мужик и говорит тебе, что все, жизнь подошла к концу.
А ведь он так и не сумел совершить кучу важных дел. Не воспитал сына, не завещал ему свой дом и не поцеловал на прощание красавицу жену! Перед его глазами проплывали лица знакомых ему девушек, которых он уже успел осчастливить и те, кому это счастье уже не светило. Почему-то пронеслось лицо Ниры с таким выражением, что Эрика передернуло.
- Не дрожи так. Осталось не долго, - стражник неспешна освобождал руки и ноги Эрика от цепей.
- Да, - его голос дрожал в такт телу. Тут его неожиданно посетила любопытная мысль. А как его казнят? Что увидят зрители, когда будут смотреть на последнее шоу Эрика-акробата? Акробат рухнул лицом вперед, когда цепи окончательно расстались с его телом.
- Если ты считаешь, что я тебя понесу, то зря надеешься, - нога, обутая в кожаный сапог, пнула пленника под живот. – Вставай, на том свете отлежишься, если черти тебе дадут.
Видать стражника очень позабавила собственная шутка, и он громко рассмеялся. От этого смеха у Эрика свело все внутренности. Он с трудом приподнялся на четвереньки и тут его подхватили грубые мужские руки и поставили на ноги.
- Пошли, времени мало, - стражник потянул его за руку и поволок через коридор. Теперь Эрик мог осмотреться. Ведь когда его сюда привели, он был без сознания.
Да времени совсем мало. До казни оставалось, наверное, меньше часа, а он так много не успел сделать. Нет, теперь его уже не посещали мысли о жене и детях, а также о многочисленных девушках. Сейчас он думал о том, что так и не отомстит Пунсу. А ведь эта сволочь специально может пройти в первый ряд, чтобы полюбоваться на творение своих рук. А еще он жалел, что так и умрет, не очистив себя от клеветы. Он же всего лишь хотел только найти бумаги. Он никого…
- …не убивал, - последние слова он произнес вслух, даже не заметив как.
- Все вы так говорите, - пробурчал стражник.
И только теперь Эрик заметил одну странность. Они шли по пустым коридорам, его руки свободны, а не связаны, как положено. Эти и еще некоторые мелочи посадили в его голове ростки сомнения в нормальности происходящего.
Он хотел, было задать вопрос стражнику, но тот перехватил инициативу и сделал такую рожу, что Эрик понял сразу: лучше помолчать.
Теперь уже стражнику не приходилось тащить его. Ослабевшее тело акробата, словно, отыскав последние резервы, рвалось наружу, прочь из темницы.
***
- Свежий воздух, - пробормотал Эрик, вдыхая легкими ночной воздух. Как его не хватало там…Нет, не стоит вспоминать о том, что там было. Сейчас надо было скорее пройти за пределы города и оказаться в цирке. Здравый смысл подсказывал, что Момус что-то сделал, раз его выпустили. От одной мысли, что «Алая роза» попросила сделать Момуса, Эрика передернуло. Лучше он думать об этом не будет.
Стоп! А имеет ли он право вернуться в труппу после того, что совершил? Какими глазами он будет смотреть им всем, после того, как упал в их глазах. Эти мрачные мысли заполонили всю радость от освобождения.
Он прислонился голой спиной к холодной стене, от чего по коже тут же пошли мурашки.
Бежать? Но куда? И ребята, получается, зря старались.
- О Деус, что мне делать?
Женская рука тронула плечо Эрика. Он вскинул глаза.
Нира, бледная и строгая, протягивала ему плащ с капюшоном.
– Надень, а то как по улицам в таком виде пойдешь... Давай отойдем вон туда, за поворот, там на пустыре можно спокойно постоять. У меня в корзинке вино, хлеб и сыр. Тебе надо подкрепиться.
Эрик попытался что-то сказать, но Нира вскинула к его губам кончики своих пальцев:
– Нет-нет, не спрашивай, я сама ничего не знаю. Момус сказал, чтобы я тебя встретила возле тюрьмы... Мы очень скоро уезжаем, наши уже готовы в путь. Девушки покупают в дорогу еду, мы нашли деньги... то есть Риона нашла... Нам нельзя оставаться... ох, убила бы я тебя, Эрик, своими руками убила бы дурака...
И вдруг, коротко всхлипнув, припала к его плечу, вцепилась в плащ. Эрику пришлось поддержать женщину, чтобы она не потеряла сознание.
Нира Крапива быстро справилась со слабостью.
– Ух, будет тебе от наших... еще сам назад в тюрьму запросишься... ладно, пойдем скорее, пойдем отсюда...

Бывают, оказывается, и честные мерзавц... э-э-э, деловые люди.
Деус, когда-нибудь старый толстый Спиро предстанет перед твоим судом за все свершённые дела. Что ты скажешь мне? А я тебе?
Деус! Почему дороги жизни, какими бы длинными они ни были, как бы ни петляли они, всё равно выводят меня на перекрёстки с чужими жизнями?
Мальчишка с бембосского причала, отмахивающийся от кулаков дылды Теодоро. И кровь из разбитого носа. И слёзы - не столько боли, сколько злости за оскорблённое самолюбие. Тогда я ходил с носом, похожим на баклажан, и надо мной смеялся весь причал, три улицы, по которым я проходил на рынок. И даже выживший из ума Божен, про которого вообще никто ничего не знал, усмехался, словно разум возвращался в его бедную голову. Он ходил большой, неприкаянный, с диким взглядом и грязными космами и усмехался, видя мой нос. И от этого становилось ещё горше.
Теодоро стал моим первым мертвецом. Не за нос. Нет. Девочка, из-за которой мы дрались, стала его женой, родила ему троих рахитичных дочерей и превратилась в старуху в двадцать лет. Она отличалась склочным характером. А сам Теодоро стал пьяницей, пропил всё, вплоть до обручального кольца и попытался стать контрабандистом. Он утонул по пьяни, выйдя в море на дырявой лодке. Его синее распухшее тело волны выбросили на берег возле восьмого побережного маяка. Тогда моя жизнь впервые пересеклась с человеческой смертью.
Деус, почему твои кары отличаются таким изуверским изяществом? Почему, наказывая неугодного, ты вкладываешь в его руки нож, дабы он мог перерезать нить судьбы другого? Почему суд твой столь жесток, что заставляет меня стать другому судьёй? И приговором, и палачом.

Стук копыт и скрип тележных колёс растворились в ночи - цирк Алессандро Момуса покидал богатый Омул. Покидал ночью. Спешно. Словно конокрад, уводящий дорогого жеребца. Словно вор, унёсший самое дорогое. Маленькая армия Момуса бежала от позора, плена, страха. Сам хозяин, словно разом постарев на несколько веков, наклонился к мешку.

Что, веселишься? Тебе смешно, да, Деус? Старый глупый толстый Спиро перережет горло этому борову. Ещё один камень на шее утопленной в грехе души. Да! Да. Враг возьми, я сделаю это. А ты завидуй. Ты всегда завидуешь смертным, потому что ты одинок. Потому что тебе не баюкать на коленях дочь, рассказывая ей о дальних дорогах. Тебе не плакать на могиле жены и не зарываться лицом в колени матери. Ты завидуешь нам!!! Ты велик и могуч. Ты живёшь столько, что даже дядюшке Гургену с тобой не тягаться. Но ты одинок и безумен, как тот самый Божен, оттого, что не знаешь любви, радости, ласкового взгляда любимой, лепета подрастающего ребёнка, гордого отеческого взгляда. Ты завистливый трус, умеющий отбирать! Молчишь? Молчи!

Распоротая ножом мешковина явила ночному миру потное испуганное лицо Пунса.

Прости меня, Майя, прости, доченька! Если сумеешь. Убивать безоружного...
Деус, что ж так больно-то. Сердце, ты, моё сердце! Проклятый крысёнок опять грызёт тебя изнутри, стремясь на свободу. Больно...
Два удара в висок, чтоб рассудок прянул в глубины жирного тела и помрачился разум. Чтобы, вздрогнув, кучей тряпья замерло это тело. А теперь удар ножом в сердце, полторы ладони вглубь. И придержать бьющийся в агонии свёрток. Вот и всё.

Прости, доченька! Все простите!

- Он ваш! - тяжело пошатываясь, залитый, как лунным светом, нездоровой бледностью Момус отошёл в сторону. Из темноты переулка вынырнули три... нет, не человека - фигуры. Три неслышные тени, подобные нетопырям. Крючкодёры. Торговцы человеческой падалью. У врачей - всегда нехватка в материале для практики.

Свежий ночной воздух, какой бывает только за пределами большого душного города, взбодрил. Как и ожидалось, далеко циркачи не уехали. Ждали.
Грузный, тяжёлый и... жуткий Момус вошёл в освещённый костром круг.
- Вина!
Таким хозяина цирка видели лишь однажды... И вряд ли кто-нибудь хотел бы увидеть снова... Пришлось. Момус не заметил, кто передал бутыль.

Кто там сказал, что вино дарует мудрость? Кто сказал, что вино дарует забвение? Лжецы. Я бы хотел напиться так, чтобы не помнить. Я бы хотел напиться, чтобы стать умным и никогда не попадаться на крючок бродячей жизни. Нира, что ты так испуганно смотришь на меня? Где твоя смелость, моя Крапива? Ты думаешь, я пьян? Если бы. Ещё вина! Ещё вина, Враг бы вас всех побрал! Я хочу утонуть в вине, чтобы моё тело... тело... Это всего лишь вторая бутылка! Майя... Не смотри на меня! Не смотри на своего старого толстого дурака отца! Майя!
Больно!

Когда Момус увидел Эрика, его лицо исказилось бешенством.
- Рад тебя видеть! Очень!
Тяжёлый кулак хозяина цирка впечатался в лицо акробата, отбросив того на несколько шагов.
- Это тебе от меня!

Деус, больно-то как.
Туман... серый... жёлтый...
Чёрное!

Пунс получил своё. Видя, как Себастьян сводит счёты с этим человеком, никто бы не узнал в нём иногда пьяненького, неторопливого и меланхоличного хозяина балагана. Это был не он. Лицо, перекошено злобой, рука тверда. Зачем? Вопрос вырос у Илока в душе и жёг его, как может жечь огонь, любимое и послушное пламя. Зачем? А он стоял и смотрел. Смотрел. Лицо было каменным. А как же. Огонь и камень. Только так. Пожар не тушат, если он внутри. Огонь и камень. Что сделал этот Пунс? Илок не знал. А хотел ли он знать? Трудно сказать. Доверял ли он Себастьяну, чтобы не сомневаться в его действиях? Возможно. На сколько? Полностью? Трудно сказать. Но выбор сделан. Сделан шаг, который отделял жизнь от смерти и надо было понять, почему этот исход был так нужен Момусу. У Кунаи нет подобных вопросов. Тот сам мог бы прервать нить жизни. Просто прервать. На ходу. Почему сам? Почему не Кунаи? Не он, Илок в конце концов? Да, он трепетно относится к небесному огню, который внутри каждого, но он может понять. Солдаты убивают. Воины убивают. И он убивал. Пусть, защищаясь, но убивал. Да, потом ему было плохо, очень полохо, но ведь можно понять, если... А можно ли?
Илок сидел и смотрел на огонь. Спать не хотелось. Какой сон? Тело они унесли и продали. Зачем продавать тело, если милосерднее сжечь, дав огню очистить, выжечь все пригрешения этого человека. Но не след оставлять кровавые следы. Теперь на этом месте горит огонь. Это погребальный огонь. Чистый. Очищающий. Караван идёт дальше. Скоро рассвет. Они уедут, а след в душе останется. След. Рубец. На всю жизнь, как колея после фургона, как след ожога на гладкой коже...

Из разбитой губы брызнула кровь, испачкав выданную Нирой одежду, но Эрик даже не обратил на это внимание. Лежа на земле, он склонил голову, словно увидел нечто интересное в траве. Как он теперь будет смотреть им в глаза?
Да он виноват, но они же ничего не знают. Не знают всех причин и следствий. Не знают как ему было там, в тюрьме…
Словно провинившийся пес, что прижимает уши и поджимает под себя хвост. Только Эрик не скулил. От стыда за содеянное он готов был провалиться сквозь землю к Врагу на сковородку, если бы мог.
- Я должен был это сделать, - тихо ответил Эрик на удар Момуса. – Это была моя работа.
Рот наполнился кровью и он сплюнул ее на землю.

У Ниры Крапивы был чуткий слух. Она расслышала негромкие слова Эрика.
– Работа?! – взвизгнула она. – Твоя работа – публику развлекать. Кувыркаться – твоя работа! Ходить колесом – твоя работа! Чтоб дети хохотали, а взрослые в ладони били... чтоб радовались люди – вот главное, а все остальное – шелуха! И если ты еще хоть раз об этом забудешь, я тебя... я своими руками... а ну, живо в фургон! Отлеживайся, мерзавец, чтоб к следующему выступлению был как новенький!..

Лошадки неспешно везли по мягкой, ровной дороге четыре фургона. Цирк Момуса бросил себе под копыта и колеса еще один путь. Осталась за спиной одна из дорожных историй, которыми изобиловала судьба циркачей, а впереди ждали новые приключения...

Караван Момуса покидал Омул, но далеко-далеко от столицы, там, где в небесах нахмурился незримый лик Деуса, где по земле стучали крупные капли непрекращающегося дождя, поднимая грязные всплески от размытой дороги, скакало двое. Один, шатаясь в седле, пытался нетвердой хваткой удержаться за луку и вернуть встряхиванием головы ясность мыслей. Ему было стыдно, стыдно так, как никогда до этого. Он, не понимая до сих пор окружающего мира, что летел мимо, жаждал смерти. Смерти того необычного монаха, который сумел обставить вскормыша Господина как безусого юнца. Он жаждал смерти и того монаха, и всех, кто подвернется под его злую и горячую руку.
Второй всадник молчал, сосредоточенно глядя перед собой, держа в одной руке поводья своего коня, а второй - направляя лошадь своего спутника. Он молчал, ибо был не в пример умнее мотающего головой напарника. И не стал дожидаться результатов проверки стражи, ибо прекрасно знал, что никого там уже не было возле оставленных патрулем коней. Что делал патруль в этой глуши, зачем посреди ночи решил проехать через деревню?.. Загадки существуют для того, чтобы ломать голову. Но ответа на эту загадку не существовало на грешной земле. Лишь Деус, мечущий капли дождя вниз с невозмутимой настойчивостью, мог бы ответить. Но он молчал. Молчал до тех пор, пока люди несли в себе искру жизни. А терять ее никто не хотел, даже для того, чтобы получить ответы на все свои вопросы. Ведь людей больше всего страшит неизвестность... а если там ничего нет?..
Два всадника, в которых можно было узнать Денниса и Хенрика, скакали в поместье своего господина, Вильберта Крельтиа, молодого начальника канцелярии, считавшего, что может положить мир к своим ногам, если только найдет сбежавшую невесту... Оба скакали к господину и несли новости. Новости, которые могли вновь разгладить лик Вильберта.

Молния полыхнула позади всадников. Молния, которую могли увидеть жители Омула, реши они вдруг взглянуть на далекое небо. Она словно несла в себе знак, предназначавшийся цирку, только что сумевшему освободить одного из своих. Еще не все было закончено...

--- Конец второй истории. Перед началом третьей мастера объявляют перекличку и донабор. ---

Под неспешный топот усталых лошадок, под покачивание фургонов, в слабом свете только что поднявшейся луны начинается
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ
ВЛЮБЛЕННЫЙ ВЛЮБЛЕННОМУ РОЗНЬ

Почему так поздно едет по лесной дороге бродячий цирк? Почему не остановились актеры на ночлег прямо у дороги, не развели костерок?
Просто опытный Момус, уже странствовавший по этим краям, посулил усталым циркачам, что впереди должна быть большая деревня. И лучше уж остановиться на ночлег позже – но рядом с человечьим жильем, тут уж с хозяином согласились все. Места здесь нехорошие, разбойничьи...
Впереди, как всегда, ехал "хозяйский" фургон, на козлах сидел сам Момус. За ним следовал "женский" фургон, лошадками правила твердая ручка танцовщицы-миаханки, и "мужской" – там вожжи держал клоун.
"Звериным" фургоном выпал черед править Кунаи.
Хотя чужеземец-островитянин, как всегда, хранит непроницаемый вид, циркачи догадываются, что он грустит. Да и сами они грустят об оставившей их акробатке, маленькой Лиске-Алиске.
Вскоре после того, как труппа оставила столицу, малышка повредила ногу. В травмах циркачи разбираются не хуже любых лекарей. Возле постели маленькой акробатки собрались все ее друзья по труппе – и вынуждены были признать: не миновать девочке остаться на всю жизнь хромой...
Алиску в труппе любили, нашли бы работу и для хромой, не выбросили бы посреди дороги... Но судьба решила иначе.
Из-за болезни девочки труппа задержалась на несколько дней на большом постоялом дворе. Его хозяева, бездетная пара, приняли горячее участие в судьбе искалеченной акробатки, хлопотали вокруг нее, как вокруг родной дочери. А когда цирк собрался в путь, хозяин предложил Момусу оставить ребенка у них. Обещал, что они с женой вырастят девочку как свою. Останется хромой - не беда, на постоялом дворе ей колесом не ходить. А как подрастет – найдут ей хорошего мужа. Еще как найдут! Других наследников у них нет, все хозяйство рано или позже Алисе достанется...
А девочка и сама привязалась к заботливым людям, хозяйку даже мамой начала звать...
И теперь в "женском" фургоне освободился маленький соломенный тюфячок. А вместо исчезнувшей малышки поселилась печаль.
Ненадолго. Цирк есть цирк...

Арвид стоял перед могилой отца... Если это можно было назвать могилой. Заботливые соседи выбрали место, которое находилось поближе к лесу. ВЫкопали яму бросили туда тело, и закопали. Ни надгробия, ни Знака Деуса - не дай бог узнает Хозяин тех людей которые приходили за Тулием... Нужны им проблемы...Ага....
Кстати, удивительно, что вообще кто - то из жителей осмелился не только поговорить с ним, но и даже показать где похоронили отца.
Впрочем, человек ничего не боиться, если дать ему немного на кружку пива.

О чем думал дрессировщик? О том, что его жизни угрожает опасность? Уже плевать... у него теперь нет Дома. Есть только месть.
Но что, он может один...Вот если бы он вернуться в Цирк...

ВРАЖИНЫ ПРОДЕЛКИ! Как он мог, остолоп паршивый забыть из - за чего именно приходили к нему те ужасные люди... Из - за Цирка.
"Но что такого сделали беспечные бродяги сильным мира сего? Ведь если нас не трогать, так все мы безопасней черепахи.. . Ну разве, что за исключением Крапивы... Нет! Я обязан предупредить всех."
Арвид поспешно поклонился могиле(прости отец... Тебе не будет лучше, если я буду стоять на месте), и направился к стоящему невдалеке монаху. Тулий знал, что теперь надо делать. Предупредить Цирк любой ценой и , что самое главное... Отомстить.

(Совместно с Бишопом)

Эрик вылез из «мужского» фургона и немного постояв на дороге, дождался пока зверинец с Кунаи на козлах подъедет к нему.
- Небось, грустишь о малышке? Да, это печально, но такова жизнь и с этим ничего не поделаешь.
Островитянин натянул вожжи, придерживая лошадь, но - совсем не остановился. Рассудил: если Эрик захочет, то сумеет залезть. Если нет - пусть идет рядом.
- Мне печально, что не смог выполнить данное Онаге обещание, - после долгой паузы произнес он.
Эрик залез к Кунаи на козлы:
- Поверь, впереди тебя ждут прекрасные девушки, которым дашь другое обещание и обязательно выполнишь. Только не соглашайся сразу жениться, если она скажет, что беременна.
- Жениться? - удивился островитянин. - Зачем?
- Вот и я считаю, что жениться это самое последнее дело, - Эрик указал на едущий впереди «женский» фургон. – Вон там, они спят и видят, как подцепить такого красавца, как я или на худой конец, как ты. Но мы должны твердо верить, что женщины нужны мужчинам только для одного…
Кунаи исправно посмотрел в указанном направлении, покосился на соседа и опять стал смотреть на дорогу.
- Для чего? - на всякий случай уточнил он, потому что давно убедился: все, что очевидно для здешних людей, не обязательно ясно ему.
Обратное - тоже считается.
- Вот чертяка-в-Деуса-неверующий, - Эрик хлопнул себя по колену. – Д ты, наверное, девиц только издалека и видел. Неужели ты даже ни с одной не целовался? А?

(soshite Hideki)

Кунаи хмурился, не был уверен, что имело смысл откровенничать с этим человеком, но - если он не ответит, акробат заговорит его до полусмерти. Островитянина клонило в сон, а разговор - неплохое лекарство от дремы. Наверное, акробат - единственный, кто еще в труппе не сплетничал.
- Целовался. С одной... здесь, у нас с этим строже.
- Здесь!? – Эрик чуть подпрыгнул на седалище и тут же его голос стал лилейным, приторным. – И кого же наш красавчик подцепил? Что за курочка распушила свой хохолок перед нашим павлином? Давай, колись, я никому не скажу…Это точно, нет я даже боюсь подумать…Ну же…
Кунаи отрицательно покачал головой: пусть он не высокого рода, пусть ему всегда хотелось вылезти из той грязи, в которой родился, но хвастать встречами с женщинами?! Пусть даже с одной.
- Ладно, - Эрик сделал вид, что ничуть не обиделся. Но он во что бы то ни стало должен это выяснить. Это он герой-любовник, а не… - не хочешь не говори. Я и так знаю. У тебя на лбу написано все. Особенно когда ты на нее смотришь. Раньше я думал, чего ты так на нее пялишься, а теперь мне все понятно.
- На кого?
- Что на кого?
- На кого я... - Кунаи неуверенно повторил незнакомое слово: - Пялюсь?
- Ааа…Да всем это уже видно. Ты, небось, ее любишь, а?
Островитянин пожал плечами - еще неувереннее.
- Не знаю. Мы почти не разговаривали. Всего один раз... несколько дней назад.
- Да, - Эрик вспомнил, как сам несколько дней назад, сидя в тюрьме, покинутый всеми мечтал об одной девушке. Шептал ее имя. -…Риона.
Он не заметил, как имя девушки слетело с его губ.
- Риона? - эхом откликнулся островитянин.

Лошади едва загребали копытами дорожную пыль.
- Тебе она нравится? - спросил Кунаи без выражения. - Риона.
- Эта девушка очень опасна, - теперь голос акробата был серьезен.
- И поэтому она тебе нравится? - островитянин негромко рассмеялся. - Да, должно быть именно так. Ты любишь опасность.
Мягко постукивали копыта, скрипели негромко колеса повозок. Далеко, на болоте, должно быть ухнула выпь.
- Считаешь, что опасная девушка тоже нужна мужчине только для одного?
- Ты для меня большая загадка, Кунаи, - Эрик посмотрел на островитянина. – Ты тоже любишь опасность? Тебе тоже нравится чувствовать, как кровь в венах ускоряет свой бег, как бешено, стучит сердце, когда вот она опасность, - он снова протянул руку в сторону «женского» фургона, - на расстоянии вытянутой руки.
Островитянин задумался. Он знал это чувство - о котором говорил акробат. Торопливое биение крови, учащенное дыхание - в то мгновение, когда мишень и нож в руке связаны невидимой нитью. Не на арене. В жизни. Когда жизнь другого зависит от меткости твоего броска.
- Не люблю опасность, -равнодушно сказал он. - Опасность - не женщина. Почему ее нужно любить?
- Она необходимый мазок художника на картине, что предает ей еще более живость и реальность происходящего, - колесо фургона попало в небольшую ямку и зверинец слегка зашатало. – Люди часто скрывают свое прошлое в надежде на лучшее будущее и порой не подозревают, что там, в другой жизни, они уже ничего не смогут изменить. Они уповают только на «сегодня» и на «завтра». Позабыв о «вчера» они приближают опасность сами, как видишь, к чему это приводит.
Кунаи крепко держал вожжи; ладони у него были широкие, крупнее, чем можно было ожидать от него - больше похожего на подростка, чем на взрослого человека.

(все теже...)