Токио, 27 июня 2015 года

Час обеда прошел, и в кафе было пусто; лишь внутри еще сидели люди, прятались от летней жары. Легкие металлические стулья были оставлены в беспорядке, все равно наплыв посетителей раньше вечера здесь не ждали. Небольшое патио – утопленное в искусственной чаше между небоскребами делового квартала, отделенное от шумной улицы – прокалилось на солнце, как оставленная на плите сковородка. Плавился лед в стакане с водой, на ветвях ближайшего дерева раскачивалась и скрипела ворона.
- Правилами нам запрещалось уходить из приюта надолго, - собеседник хмыкнул. – Но отец Макиба смотрел на побеги сквозь пальцы, главное – вернуться к ужину. Все пользовались его добротой, только Юки сидел в церкви, будто привязанный. Или копался в саду, он любил возиться с цветами.
Кетсу поднес к губам уже почти не холодный чай; солнце отражалось крошечными бликами в каждом кусочке льда, бросало разноцветные блики на лицо. Разговор записывался на имплант. Маркировка – «Фантом», номер и дата. Для архива.
- С какими цветами?
- С розами. Он говорил, что это цветы любви и смерти. А еще – молчания и тайны.
Эмоциональный, экстатичный человек, «Юки». Потому и не похож на простоватого и несколько развязного (насколько может быть развязным побитый жизнью провинциал) собеседника.
- Как вы с ним подружились?
- Я принес в приют оружие, - приезжий сомкнул вокруг запотевшего стакана длинные, очень сильные пальцы. – И часто думал потом, что с этого-то все и началось. Если бы не тот пистолет, жизнь сложилась бы по-другому.

Солнце отразилось в окнах соседнего небоскреба, разбрызгав по маленькому тихому дворику яркие осколки света.
- Я показал его Саэко, - собеседник Кадзуи раскачивался взад-вперед, но не замечал того; он чувствовал себя неуютно посреди огромного города, население которого всего на миллион было меньше, чем на том острове, с которого он приехал сюда. – И соврал, будто украл его. Если бы я сказал правду, она бы так разозлилась!
В записях приюта при церкви Оура значилось, что девушка по имени Саэко скончалась много лет назад. Записано: несчастный случай. Кетсу наклонился ближе к собеседнику, опираясь локтем на пластик стола.
- А что было на самом деле?
Сам Кадзуя чувствовал себя как рыба в воде. Этот город, эта ситуация и его положение в ней были родными.

- Нэ, Такеми?..
Ни возведенные к небесам очи, ни горький вздох не заставили любимчика отца Макибы раствориться в воздухе. Дурной сон продолжался - теперь уже наяву.
- Что тебе на этот раз?
Тойохара остановился рядом, пыхтя и сопя после быстрого неуклюжего бега.
- Саэко говорит, что ты больше не должен с ними драться...
- Отвяжись, прилипала!
Легче было просить небеса быть добрее. Такеми смерил коротышку с высоты своего роста. Юки перетаптывался с ноги на ногу, мялся, отводил взгляд. Словом, вел себя, как обычно.
- Что, следишь за мной?
- Нет... – Юки покраснел до ушей.
- Тогда потеряйся, ладно?
Он развернулся и зашагал дальше, отсчитывая про себя. На счет «десять»:
- Нэ, Такеми...
Он надеялся не услышать за спиной торопливых шагов. Обернулся. Запыхавшийся Тойохара стоял перед ним.
- Отвяжись, - раздельно и очень негромко отчеканил Такеми.
- Я пойду с тобой.
Он не хотел бить - не хватало еще, чтобы о нем говорили, будто он поднимает руку на малышню, - поэтому он просто толкнул Юки. Несильно, лишь для того, чтобы показать, кто здесь принимает решения...

- А он не устоял на ногах.
Собеседник Кетсу вытряхнул из пачки сигарету, зажал ее в зубах, нашаривая зажигалку; все это – левой, правая рука, как и прежде, безвольно лежала у него на коленях, он прятал ее, как будто стыдился.
- Свалился, как кукла. Сидит в пыли, глаза на мокром месте, вот-вот разрыдается от обиды.
Кадзуя вспомнил, как сотрясался от плача объект их беседы. Представил, как это должно было выглядеть годы назад. Заказал еще горького зеленого чая со льдом – дал гостю города время обкатать воспоминание. Сколько ему тогда было? Лет двадцать? Двадцать один? «Фантом» младше, чем собеседник.
- И что вы сделали в тот момент?

- Что я тебе сделал? – Такеми опустился на корточки перед шмыгающим подростком. – Не порти мне жизнь, без тебя хватает забот.
Юки напряженно свел брови над переносицей, отчего приобрел еще более несчастный вид, чем обычно. Такеми вдруг – впервые – задался вопросом, не играет ли любимчик отца Макибы в страдальца, чтобы получить то, что хочет. Он все-таки сжал кулак... и вздохнул еще раз. Темно-красная, почти черная капля скатилась у Юки по верхней губе, краю рта, подбородку, сорвалась – и на светлой футболке расплылась безобразным пятном. Тойохара размазал ладонью кровь по лицу.

- Он всегда был какой-то нескладный, - рассказчик не счел нужным скрывать презрение; сам он производил впечатление здорового, крепкого животного, не отточенная жилистая стать породистых жеребцов, скорее – злое упрямство военных лошадок. – И какой-то придурковатый. Отец Макиба просил не дразнить его, утверждал, будто Юки не виноват, что отстал в развитии. Он привез его с собой из Кагошимы, заботился, как о собственном сыне. Почему мы должны были любить его?

Нагасаки, Тайра-мачи, 564-1
Автомастерская
несколькими днями ранее

Омари похлопала по коленкам ладонью, и Снупи, помедлив, изволил запрыгнуть туда и улечься.
- С ума сойти, - покачала головой ирландка. - Он как кошка... Хорошо, что он не вымахает до восьмидесяти килограммов. Мута, мы должны выполнить свою часть соглашения. Но кое-что для меня осталось неясным...
Золотистый ореол заката потускнел, быстрые лиловые сумерки превратились в почти непроглядную ночь. Собеседник зажег следующую сигарету. На втором этаже погас свет, мимо них, вытирая платком мокрый лоб, прошагал к остановке автобуса хозяин автомастерской.
- Не спали мне тут все, - сказал он на прощание.
Такеми выдохнул в небеса струйку сигаретного дыма.
- Что еще? – спросил он.
- Вы назвали этого человека убийцей, - Омари намеренно не назвала имени. - Я бы хотела знать...
Недокуренная сигарета – оранжевый светлячок – по дуге улетела вниз, в реку.
- Так... – неприятным голосом произнес Такеми.
Мута встал между ними, безрассудно подставив незнакомому и опасному человеку спину.
- Мне не нужны подробности, - прозвучал голос Омари из-за возникшей перед Такеми объемной спины: выглянуть из-за этой преграды ирландка даже не попыталась, визуальный контакт с допрашиваемым не стоил нарушения законов физики. - Только имя. Прошу вас.
- Шимадзу.
Слышно было, как Такеми сплюнул в пыль.
- Шимадзу Ясуфуми, полицейский из Оура-мачи в Нагасаки.
Омари подняла голову к Муте и сделала страшные глаза, всей мимикой выражая "Ты это слышал?!". Великан согласно кивнул, выглядел он (ну, в той своей части, которую удавалось разглядеть в сгустившейся тьме) несчастным.
- Адрес, - сухо потребовал Такеми.

(а еще Феняка и Биш)

Омари обняла Снупи и принялась дуть отважному зверьку в ухо. Адреса она не знала. И не очень хотела, чтобы Такеми знал. Но Муте было виднее, что там задумал таинственный Тот, Который «Боссу».
- Он назначил меня старшим братом... Он – единственная семья, которая у меня есть. Он – гаденыш, но он – все равно мой младший брат...
Мута все-таки оглянулся. Их собеседник стоял к ним спиной; на темной, почти черной от загара спине выпирали острые позвонки.
- Церковь Михаила Архангела, - сказал Мута. – Это в Токио.
И схватил Омари вместе с притихшим Снупи в охапку.

Целый час они ждали автобус, а затем подождали еще немножко. Среди ярких крупных звезд ползла искорка спутника, в темноте басовито гудели цикады. Иногда слабый ветер приносил из-под навеса автомастерской обрывки мелодий; старый радиоприемник на пустой бочке трудился из последних транзисторных сил. Снупи ткнулся на пробу влажным носом Омари в ладонь и засопел. Мута тоже клевал носом.
- Меня тоже ославили как-то убийцей, - вдруг сказал он, встряхнувшись.
Ощущение было - словно заговорила гора.
- Считаться кем-то еще не значит им быть, я-то знаю.
- Это верно. Я тоже в курсе.
Песик зевнул, высунув розовый язычок. Омари успела сунуть палец в узкую пастишку, и Снупи сомкнул на нем клыки, а затем с выпустил палец и с негодованием отвернулся.
- Он не очень смахивает на хладнокровного организованного убийцу. Может, непредумышленное? Или вообще несчастный случай?..
В тусклом конусе света от единственного на округу фонаря у автобусной остановки вились мошки. Затем на границе света и темноты возник тощий сутулый призрак в мешковатых штанах.
- Эй! Автобус придет только завтра утром, - сказал он. - Идите в дом, там есть кондиционер. Да и пес, наверное, проголодался.
Снупи поднял голову и согласно постучал хвостом по колену Омари.

(во множестве)

Девушки из приюта отращивали длинные волосы. Она - коротко стриглась. Девушки из приюта коротко обрезали ногти. Ее - были длинные, крепкие как кинжалы. А на больших пальцах - заточены в небольшие клинки. Девушки в приюте были нежны, круглолицы и слабосильны. Она шелушилась от неизвестной врачам аллергии, была угловата, словно подъемный кран, худа как скелет и легко могла сдвинуть с места бетонную тумбу. Девушки в приюте смотрели на мир глазами больших детей. Она - умела заставить наставников почувствовать себя детьми.
Такеми наблюдал за Саэко – она не любила имени, что дали родители, называла себя по-другому, - с безопасного расстояния. Он был старше и не боялся ее. Но хотел спать ночами спокойно. Они как два хищных зверя делили охотничьи угодья и, наконец, пришли к негласному соглашению не перебегать друг другу дорогу и прикрывать спину соседу при необходимости. Такеми ждал удобного случая. Она – видимо, тоже.
Приют был ее последней надеждой на жизнь на воле. Взрослые мало говорили об этом, а она и вовсе молчала, но каждый здесь каким-то образом знал, что от колонии ее отделяет всего один шаг, а от спецбольницы - и того меньше. По-своему, она очень старалась себя хорошо вести, только ее "хорошо" сильно отличалось от общеприютского. Друзей она не выбирала - общалась со всеми, кто не прижимался к стене, когда она проходила по коридору. Благо, таких были единицы.

Юки она приметила почти сразу. Тихий, редко в компании, он не пытался строить из себя видавшего все мужчину, и одновременно не старался продлить детство любой ценой. И ей, как никому, было видно, что тишина эта не была ни скромностью, ни попытками приспособиться. Несколько дней она рассматривала будущую добычу из безопасного места, потом, наконец, подошла знакомиться.
- Зачем тебе столько роз?


(все кроме =))

Сидя на корточках возле покрытого шипами куста, Юки не сразу поднял голову, а только когда чужая тень накрыла развороченную траву на клумбе.
- Рядом с ними легко хранить тайны, - он улыбнулся, как будто не чувствовал или не понял надвигающейся на него угрозы.
- Подари мне две штуки? - девчонка легла на землю, так, чтобы смотреть на цветок снизу вверх.
- Только две?
Тойохара хозяйским взором окинул глянцево-зеленые кустики, высаженные в только ему одному понятном порядке. В этом году цветы раскрылись неожиданно рано, и никто не понимал, в чем причина. Отец Макиба, по обыкновению наблюдая издалека, с каким усердием Юки подрезает лишние побеги, вслух заметил, что дело, видимо, не в погоде.
- Если хочешь, я могу пересадить для тебя один кустик в горшок. Ты поставишь его... – он смущенно потупился, рассмеявшись. – Я забыл, что тут все общее.
- Нет, я хочу срезанные, - улыбнулась его собеседница. - Насмерть.
Неуверенность пробивалась сильнее, когда он отводил взгляд.
- Но... они долго не проживут.
- В этом и смысл, - девчонка подняла руку и коснулась цветка. На секунду пальцы напряженно проступили мускулами - так, будто через секунду роза осыплется раздавленными лепестками.
- Не надо!
- Почему? - Саэко даже подняла с земли голову. На ее лице проступало странное веселье, из тех, при виде которого даже взрослые переходили на другую сторону комнаты.
- Я сам.
Юки снял с рабочего пояса секатор. Он чувствовал, как его спину сверлит чужой взгляд. Он даже знал, кому он принадлежит, - долговязому парню с копной темных, подвыгоревших на солнце кудрей и привычкой носить безрукавки, чтобы всем было видно не свойственную подросткам прокачанность его мышц. С порога церкви за ними троими наблюдал, щурясь от яркого света и касаясь пальцами большого креста на груди, отец Макиба.

Садовые ножницы щелкнули раз, другой. Два крупных, еще не до конца раскрытых цветка легли на ладонь двумя срубленными головами.
- В конце концов, розы означают смерть, - Тойохара протянул руку девушке.
- Белые, - девушка разочарованно оглянулась на ярко-алых воспитанниц Юки. - Ну ничего...
С улыбкой осмотрев подобравшийся "зрительный зал", Саэко очень мягко взяла подростка за руку... Острый край когтя глубоко впился в кожу быстрее, чем можно было отдернуть руку. Приняв розы, девчонка мазнула ими по ране - белые лепестки окрасились кровью. Они поменяли цвет не сразу, постепенно впитывая в себя солоноватую густую жидкость. Сначала в них венами набухли прожилки, затем алый оттенок проник в мелкие капилляры.
Из раны на запястье кровь выплескивалась толчками, в такт биению сердца, а...


- ...мы просто смотрели, все трое. Как будто это жертвоприношение, которое объединило нас до конца наших жизней.
Кубики льда в его стакане покрылись зеленым кружевом пены. Приезжий взбалтывал ее трубочкой.
- Стояли и смотрели, пока не прибежал святой отец.


Никто не думал, что отец Макиба способен рявкнуть, особенно на детей. Его голос разбил оцепенение. Священник не оттолкнул Саэко от Юки, но приказ сесть на лавку и не двигаться с места по силе мог сравниться с физическим толчком. Ошеломленного и как будто потерянного мальчика он полуобнял, задрав ему руку повыше, и почти бегом отвел в медицинский кабинет. В маленькой комнатке немедленно запахло антисептиками. Заглянувшим туда любопытным детским мордашкам было жестко велено отправляться заниматься делами. Как ни удивительно, они послушались. Юки безучастно смотрел куда-то в угол, лишь беззвучно шевелил губами, как будто твердил про себя некий текст в попытке зазубрить наизусть.

Вероятно, собеседник подглядывал на правах старшего из приютских сирот. Значит,
Тойохара произносил какой-то текст. Пометка в файле. Кетсу прикрыл глаза, восстанавливая в памяти недавние события на станции Шинджуку. Тогда Масаюки цитировал Писание.
- Вы умеете читать по губам?
- Нет.
- Жаль. Мне любопытно, говорит ли он всегда одно и то же.
- Всегда? – растерянно переспросил собеседник.
- По словам людей, среди которых он живет сейчас, он бормочет что-то или только шевелит губами каждый раз, когда расстроен или растерян, - сообщил Кадзуя.
Не совсем правда, но правительственный агент не собирался рассказывать о собственной встрече с Тойохарой.
- Ему всегда нравилась Вторая книга Царств. «Я гоню врагов моих и истребляю их, и не возвращаюсь, доколе не уничтожу их. И истребляю их, и они не встают. Ты перепоясываешь меня силою для войны, и я истребляю ненавидящих меня», - приезжий замолчал.
Кетсу залпом допил все, что оставалось в стакане, вместе с кусочками льда. Те хрустели на зубах. Холодные. Отрезвляющие. Пластик стола не мнется под пальцами. Кадзуя убрал руку под стол.
- Вы говорили, что принесли однажды в приют пистолет.

Поиски затянулись - по большей части потому, что мелкий то застревал, перелезая следом за ловким, как большая кошка, Такеми, забор, то путался в кустах, то принимался топтаться на перекрестке. Он робел в пугающей его толпе, даже если она состояла человек из десяти. Но все-таки, когда солнце перевалило зенит на вечер, они нашли тех, кого искали. Четверка одногодков Такеми и еще один (старше лет на пять, с обритой, блестящей на солнце от пота круглой, словно начищенный котелок, башкой; вокруг свежей татуировки кожа была ярко-розовой и припухшей) резались в карты на свалке около порта.
Такеми прихватил за шиворот споткнувшегося Юки, пихнул вперед:
- Эти?
Тойохара, барахтаясь, будто кутенок, торопливо кивнул. Такеми удовлетворенно оскалился. Причина не имела значения; он искал драки - он ее отыскал. В голове сделалось легко и пусто, ее словно наполнили чистым горным разреженным воздухом, аж звенело в ушах. Жизнь в такие минуты становилась простой и ясной. Такеми оттолкнул единственную помеху на своем пути и притворно-лениво - но ускоряя шаг - пошел навстречу повскакавшим со своих мест врагам.
Самый хилый из них бережно отодвинул в сторону ящик с брошенными картами. Знал, что потом схлопочет от своих же, если в суматохе нарушат расклад. Четверо встали отработанным полукругом вокруг наглого противника.
- Что, малявка прибежал жаловаться? – издевательством накалил обстановку тот из них, чья крашеная шевелюра сверкала на солнце, будто надраенный медный таз. - Ты ему хорошо вытер сопли?

Его приятель размотал цепочку, которую всегда таскал с собой, о чем все знали и не очень боялись, потому что раздобыть-то ее он сумел, а научиться как следует пользоваться поленился. Из всей компании он был самый толстый и неуклюжий. И первый полез в наступление. И - первый же получил. Такеми взял его с налета, колено пришло как раз в уже сплющенный от подобных упражнений нос. Толстяк смешно булькнул и кулём осел на бетонные плиты. Из-под прижатых к носу пальцев текла кровь.
Сработал извечный сигнал: «Наших бьют», и на противника кинулись одновременно с двух сторон. Крашеный пританцовывал в стороне и выжидал удобного момента. Такеми расслабился - жизнь принимала веселое и привычное направление.
Осознание первой ошибки подкрепили таким ударом по спине, что на какое-то время утратилась способность дышать. Кажется, драка перешла в стадию, когда все подручные средства - в его случае обрезок водопроводной трубы - хороши. Такеми зло оскалился: что ж, сами виноваты, теперь он тоже свободен от негласного уговора. На нем висели двое, третий как раз собирался отвести душу, рискуя нарваться на ответный удар. Словом, все шло своим ходом... и тут мир преподнес второй сюрприз. Первым удивился бритоголовый с обрезком трубы в руке - с недоуменным выдохом дернулся, схватился за затылок. Вытирая о штанину испачканные в крови пальцы, он тяжело обернулся в поисках обидчика. Второй обломок кирпича чуть не раскроил ему лоб, незваный помощник промахнулся всего ничего. Зато третья каменюка попала точно в центр груди. Противник мешком осел в пыль.
- Юки... - в бессильной ярости застонал Такеми. - Идиот!

Двое, что приклеились к нему, будто стикеры, разинули рты. Зато медноволосый не растерялся. Обозленный, развернулся к мальчишке, в два шага оказался рядом с ним, на третий выдал удар. Юки громко врезался лопатками в жестяную стену сарая. Гул стоял такой, будто неподалеку лупили в храмовый колокол. Тойохара удивленно моргнул и, наверное, съехал бы по прогибающейся горячей от солнца жести на землю, если бы его не поймали за шиворот. Наступившая тишина получилась короткой - Такеми с силой опустил каблук на ногу того из противников, что держал справа. Попал не глядя, зато очень точно, - по пальцам - и хватка ослабла. Под жалобный визг невезунчика, второй - обладатель роскошных дредов, которые сейчас ему больше мешали - отпустил руки и заехал кулаком противнику в живот. На этот раз Такеми озверел по-настоящему. Выдравшись на свободу, прихватил обидчика за шевелюру; тот, согнутый вдвое, пробежал по кругу и с приданным ускорением усеменил на периферию поля битвы.
Самый хилый из пятерки сел на корточки, ощупывая пострадавшие от твердого каблука ботинка пальцы ноги сквозь ткань летних тапочек. Визжать он уже перестал, только сопел и тонко постанывал. Малейшее прикосновение вызвало дикую боль, окончательно затуманило рассудок. С утробным рыком, сам не замечая, что делает, парень нашарил и зажал в кулаке увесистый полуржавый металлический болт. И не выгадывая момента, взлетел на ноги. Утяжеленный кулак с размаха мазнул Такеми по скуле.
- Это что было? - удивился тот.
Озверевший противник кинулся бы еще раз. Но его оттолкнули так, что он отлетел к бетонному забору и, ударившись, обалдело замотал башкой. Толстяк с распухшим носом и маленькими злыми глазками напоминал чудище из детских страшилок. Зато пистолет в его руке был вполне настоящий. Сила оружия переполняла его сознанием собственной значимости, и он восторженно захихикал сквозь кровавые сопли.
- Ща полуфишь, гад!

Все опять изменилось, и на этот раз - не в их пользу. В своей способности выбить пистолет из чужой руки Такеми не сомневался, как и в том, что за время, которое ему потребуется, толстяк трижды спустит курок. Если у него не заест чего-нибудь, но на это никто не надеялся.
...делаешь облака твоей колесницей, шествуешь на крыльях ветра, творишь ангелами твоими огонь пылающий... прошептал, запинаясь, неуверенный детский голос, и откуда-то издалека раскатистым эхом отозвался грохот огромных, окованных металлом колес. Насмешливо каркнули дуэтом два ворона.
Сначала - никто не обратил внимания, что в щели вытекают струи белесого дыма, а потом стало уже не до этого. Двери сарая вышибло изнутри, и над старой покосившейся подсобкой расцвел чудовищный желто-оранжевый цветок. Огонь визжал, ревел и стонал на разные голоса - хор тех, кого некогда пожрал и сделал своей невесомой плотью. В танце пламени угадывался поначалу невнятный, затем все более четкий ритм. Как будто биение учащенного пульса.
Юки прилип спиной к тонкой гофрированной жести стены, столбы плотного бело-черного дыма поднимались над ним, словно распахнутые, испачканные сажей крылья.
Трахеи, бронхи - все высыхало под нестерпимым жаром, превращалось в серую пыль, в пепел. Такеми показалось: кашель вывернет его наизнанку. И - что он будет корчиться, пока не размягчаться внутренности и его не вырвет этой кровавой кашей. А если этого не произойдет, он будет вечно кататься по раскаленной пыли, царапать скрюченными пальцами горло и задыхаться до потемнения в глазах. Ему хотелось бежать, куда угодно, не разбирая дороги, лишь бы убраться подальше, и тошнило от липкого непонятного страха.
С ясного, без единого облака неба ударила молния, и трансформаторный блок на столбе
над их головами взорвался, оплевав всех белыми искрами. Пламя с пронзительным визгом всосалось обратно в сарай.
Ноги были как у тряпичной куклы, Такеми боялся пошевелиться, не уверенный, что остался жив. Он сглотнул, от комка в горле сделалось больно - словно острые края не были воображаемыми. Юки стоял на прежнем месте и молча глотал слезы.

- Я испугался, что он и шагу не может ступить из-за боли, - приезжий раскурил новую сигарету, пальцы у него тряслись все заметнее. - Шутка ли - простоять столько времени, прижавшись спиной к плавящейся жестянке...
Струйка сигаретного дыма закрутилась в спираль напоминанием о давнем пожаре.
- Но обошлось, никакого ожога, только руки...
Официантка ловко заменила пепельницу на чистую и убежала внутрь, в кондиционированную прохладу зала. Кетсу подождал, пока она выйдет за пределы слышимости. Ее присутствие давало драгоценные несколько секунд, чтобы справиться и отодвинуть на дальний план так некстати пробудившиеся собственные воспоминания. Возможно, собеседник отнесет поджатые губы и жесткие вертикальные морщинки на счет рассказа. Возможно, и не заметит, ему не до того.
- На его руках были раны, - вместо вопроса сказал правительственный агент.
- Точно, - приезжий посмотрел на собственную ладонь, ничего не нашел там. – Как на иконах.


На серой с проплешинами стене осталось два ржавых отпечатка - там, где Юки прижал к ней ладони. Сопляк черепашкой втянул голову в плечи, но не сделал и попытки удрать. Такеми ободрал кулак о жесть сарая; та вновь жалобно загудела. Юки опасливо разглядывал рослого "соучастника" из-под выгоревшей длинной челки.
- Нэ, Таке...
- Что теперь?!!
В луже собственных соплей заворочался толстяк. Такеми ногой оттолкнул пистолет подальше от его рук. Остальные участники их короткой драки не подавали признаков жизни.
- Прости... - едва слышно прошептал Тойохара.
- Я тебя убью, - Такеми разжал сведенный неожиданной судорогой кулак. - Вот честное слово, я тебя когда-нибудь убью.
Обратный путь они проделали молча; Юки безропотно шагал рядом, стараясь попасть в такт размашистым шагам длинноного спутника. Получалось неплохо еще и потому, что Такеми не отпускал его ворота, заставляя держать ту же скорость. Подобранный - законная добыча! - пистолет оттягивал карман мешковатых штанов.

- Юки – мастер ставить других в тупик. С виду вроде бы дурачок, - собеседник Кадзуи невесело рассмеялся, вспомнив собственный глупый вид в тот далекий жаркий день последнего лета их детства. – Смотрит на тебя круглыми глазами, моргает, а потом – раз, и словно кувалдой по лбу. «Когда вы поженитесь с Саэко...».
Вздох был чересчур похож на всхлип. Гость столицы зло раздул ноздри. Кетсу передернул плечами.
- Вы ему что-нибудь ответили?
- Спросил, ему-то какое до этого дело.
- И что он?
- Сказал, что ему необходимо знать точную дату, потому что в тот день он уедет, - приезжий помолчал. – «Навсегда и очень далеко», так он сказал.
А еще Юки никогда не знал, чем занять руки; тогда, в далекий жаркий летний день он наматывал на палец прядь отросших выгоревших на солнце волос, но было очевидно, что надолго этого дела не хватит. И тогда он примется отколупывать щепку от парапета или чесать в затылке.
- И добавил, что тогда он перестанет спать.

- Нэ, Такеми...
- Что еще?
Они сидели возле остановки трамвая на деревянных перилах, болтали ногами. Отлив обнажил у берега каменистое, покрытое бурой слизью дно; кто-то забыл убрать лодку, и теперь она, задрав нос, терпеливо ждала возвращения воды в канал. Сигареты – одной на двоих – оставалось на три затяжки, Такеми докурил ее сам, чтобы не переводить добро на приятеля. Драгоценная добыча была редкой удачей, доставалась с трудом, а Юки ухитрялся закашляться, поперхнувшись дымом, хотя даже не втягивал его как следует. И совершенно не умел врать отцу Макибе. Подошел трамвай, оба повернули головы.
- Наверное, еще рано. Она приедет на следующем.

Вместо ответа Такеми швырнул окурок, целя в заплесневелую пластиковую бутылку из-под холодного чая, что застряла между камней.
- Нэ, Такеми...
- Что?
- Когда вы поженитесь с Саэко?
- Э?
Следующий трамвай уже замедлял ход, когда из заднего окна показалась пара ног в безразмерных мужских ботинках. Водитель резко затормозил, и Саэко спокойно прыгнула вниз. Даже помахала в зеркало заднего вида: "привет!". Подойдя к ребятам, девчонка привычно повисла на шее Юки и недоуменно скосила глаза на Такеми.
- Что это с вами?
Застенчиво улыбаясь, младший потрогал разбитую нижнюю губу; кровь уже не текла, говорить ничего не мешало, просто было не очень привычно. Старший – делал вид, будто ему наплевать, что лицо утратило симметричность, хотя то и дело тер распухшую скулу.
- Помнишь, ты рассказывала про уродов, которые приставали к тебе?
- И отобрали у Арису и Кироро деньги, когда тех послали на рынок, - вставил Юки.
- А еще я помню, что не хотела, чтобы вы с ними связывались, - вздохнула Саэко.
- Извини, - ухмыльнулся Такеми; он почти отрастил чахлую поросль на лице и чувствовал себя практически взрослым. – Бывает.
- Я вижу. В следующий раз принесут на носилках, - скучно констатировала Фуредди. - Меня бы хоть взял вместо этого клопа.
Такеми не собирался ничего говорить в свою защиту; их ленивая перепалка началась не сегодня, зато мелкий – не утерпел.
- Я предупреждал! – снова влез он между спорщиками. – Но он вообще один пошел, я испугался, что получится...

- Как? – срезал его Такеми на разгоне.
- Ну... нехорошо.
- Не лезь больше в такие вещи, - Саэко разомкнула объятия и сумрачно посмотрела Юки в глаза. - Или уже начинай всерьез, да?
- Идем.
Не глядя, последуют ли за ним остальные, Такеми – руки засунуты глубоко в карманы – вразвалочку зашагал прочь. Сладкая парочка догнала его на мосту. Никто не остановил их, когда юные авантюристы спустились по ветхой деревянной лесенке вниз, на голое дно канала. Под ногами скользили покрытые илом камни. Такеми нырнул в тень, прислонился к массивной опоре. Саэко почти волоком втащила следом нерасторопного Юки. И сразу же устроила подбородок на сплетенных ладонях у него на плече.
- Ну и?
Добыча была предъявлена не сразу, ее следовало неторопливо вытащить из бездонного кармана и развернуть. Деревянные «щечки» утратили за долгое время свой темно-вишневый оттенок, но металлические части тускло блестели, идеальные, безупречные, без единой царапины, как будто пистолет изготовили в прошлом году, а не больше полвека назад.
- «Намбу-14», - пояснил не без гордости Такеми. – Их больше не производят. Дорогая игрушка.
Фуредди перебралась поближе и теперь рассматривала оружие, почти касаясь друга плечом. Улыбнулась.
- Красавец. Настоящий красавец...

Юки тоже сунулся посмотреть, вытягивая шею, как неугомонный котенок перед слишком большой для него миской.
- Ух ты...
- И теперь он наш.
- Да, - Саэко отвернулась и теперь смотрела на то, как течет среди грязи ленивый ручей - бывший канал.
- Не беспокойся, - новый владелец оружия завернул опасную игрушку в платок, спрятал. – Я украл его. Те придурки не имеют к нему отношения.
- А те, у кого украдено?
- Когда тебя стали волновать такие мелочи?
Тяжелый сверток в кармане воздействовал странным образом, будоражил, заставлял кровь кипеть. Не усидев на месте, Такеми вскарабкался на стоящую под углом балку, глянул сверху на друзей. Если сейчас нога заскользит по пленке зеленой гадости, что покрывала опоры моста, то обратно в приют им придется тащить его на себе. Хорошо, если только переломает конечности. С высоты Такеми подмигнул онемевшему Юки.
- Эй, малявка, не проговорись отцу Макибе!
- Я слишком часто остаюсь с детьми, наверное, - задумчиво проговорила Саэко, и, наконец, оторвала взгляд от канала. Улыбнулась: - Пошли праздновать.

- Почему он так сказал? – поинтересовался Кадзуя, взбалтывая хрупкие кристаллики льда на дне стакана.
- Он боялся засыпать в одиночестве, - воспоминания сгладили резкие черты обветренного лица; собеседник казался старше Кетсу, хотя они были ровесниками, его сухую кожу словно посекли миниатюрные кама-итачи*. – В приюте не пошикуешь, мы все пользовались общей спальней, но даже это не помогало. Он мог неподвижно лежать с открытыми глазами всю ночь. Только отец Макиба умел сделать так, чтобы Юки уснул. И еще – Фуредди.
- Кто такой Фуредди?
Такого имени в списках не значилось – Кетсу никогда не жаловался на память. Иногда он об этом жалел.

__________________
kama-itachi - 構え太刀 - буквально «хорьки-косцы», йокаи с острыми, как серпы, когтями, они катаются верхом на сильном ветре. Первый сбивает ничего не подозревающего путника с ног, второй наносит порезы, а третий накладывает лекарство на раны, так что к тому времени, когда жертва камаэ-тачи сообразит, что произошло, она останется с болезненными, но не кровоточащими ранами. Говорят, камаэ-тачи братья-тройняшки. В виде хорьков их первым изобразил Торияма Секиен, который воспользовался сходством названий: kama-itachi (鎌鼬) – «хорек» и kamae-tachi (構え太刀) «позиция для атаки большим мечом». После чего этих йокаев стали называть кама-итачи.

- Саэко. Она так себя назвала, когда купила на рынке полосатый свитер и шляпу.
Девочка, желавшая быть мужчиной? Двое сильных в близком окружении, не считая святого отца. Совпадение или Юки испытывал необходимость прятаться от мира за чужими спинами? Воззвание-покаяние на станции было продиктовано той же необходимостью?
- Она нравилась вам обоим в таком виде?
- По мне – пусть носила бы хоть саван, она всегда была сама собой, - собеседник неловко дернул плечом, как будто хотел протянуть за стаканом правую руку, но та отказалась слушаться; саркастическая жесткая усмешка не шла ему, искажала черты. – Юки – другое дело. Он потупился, как девчонка. Промямлил, что ей не нужна такая защита.

В приюте в тот день Саэко толком не видели - не считая утренней ловли ворон деревянными ящиками. Четырнадцатилетняя Арису, из числа местных красавиц, говорила что "Фуредди" укатила гулять с неизвестным байкером, но ей мало кто верил. Байкеры были людьми разумными, к тому же Саэко совсем недавно искупала в луже последнее увлечение Арису. К закату беглянка появилась с огромным мотком сладкой ваты и попыталась разыграть ее среди малышни, но была вспугнута пастором. И ушла снова, размахивая разноцветным комком как победоносным флагом державы.
Когда вернулась, луна уже одиноко светила самой себе и редким кошкам. Сняв ботинки, девушка прошмыгнула внутрь и остановилась, осматривая футоны. Сосед Юки неосторожно оставил немного пустого места между собой и парнем. Туда Саэко и втиснулась. Поворочалась, попутно откатив соседа на безопасное расстояние (тот, перевернутый на бок, тихонько и почти музыкально захрапел), повздыхала, полежала молча, смирив дыхание и прислушиваясь к ночным звукам. Стянула свитер и пояс, вытащила из-за уха осыпавшийся еще к полудню цветок. Подождала, пока Юки перекатится на спину. И, наконец, уютно устроилась у него на груди, для безопасности обхватив руками.

Ждать пришлось не слишком долго, Юки вздрогнул, выныривая из короткой быстрой дремоты, и открыл глаза. Было слышно, как он дышит: стесненно, неровно, боясь спугнуть неожиданное ночное видение. Ему часто снились кошмары, но от них он не вскакивал с криком, а лежал, мокрый, тихий, как мышь, и смотрел в потолок. Саэко слышала, как колотится в чужой груди сердце. Девушка пошевелилась - слепо, словно во сне, потерлась щекой о "подушку". Сегодня был удивительно тихий день, а сейчас спокойствие окружало ее уютным коконом, и даже проказничать хотелось вот так, вполсилы, просто ради того, чтобы не считать возможность упущенной. Юки замер. В саду грянули хором цикады. Тойохара дотянулся свободной рукой до щекочущих ему шею волос, попытался их отодвинуть.
Саэко сонно дернула головой, потом подбородком, плечами и шеей. В результате ее волосы перестали колоться, зато рукав дырявой футболки съехал почти до самого локтя. Мальчик нервно сглотнул. Может быть, если бы он мог видеть их двоих со стороны, то покраснел бы немного меньше. Но перед глазами были лишь небеленые доски, паутина в углу (ее не было видно, но сегодня днем кто-то жаловался, что не может дотянуться метелкой и снять неожиданное украшение потолка) и темное пятно от влаги, потому что вчера прошел дождь. Девушка вздохнула и заворочалась во сне, потом затихла и вдруг пошевелилась, уткнувшись в шею своей "подушке" и почти совершенно ее обездвижив. Если бы Юки умел читать мысли, он увидел бы редкое зрелище - почти не окрашенные цинизмом сны. О луге, пестром от огромных разноцветных цветов, виденных раз под клеем и врезавшихся в сознание, об огромном черно-серебряном мотоцикле, о бесконечном беге-полете по крышам многоэтажных домов. Саэко грезила, не засыпая по-настоящему и не просыпаясь.

Лунный свет казался холодным на ощупь, серебристый квадрат его - почти ровный, лишь с краю прямую линию ломала тень ветки с разлапистыми листьями - прокрался бесшумно по половицам и вполз на первый из разложенных в ряд футонов. Такеми позавидовал, он, в отличие от невесомого блика имел реальный шанс разбудить всех и каждого. Прячась во дворе около входа, он прислушивался к сопению и дыханию спящих детей. Кто-то, ближний к нему, неразборчиво бормотал во сне.
Отец Макиба ночевал в комнатке, отделенной от общей спальни лишь занавеской. Малышня нередко забиралась к нему, когда сны становились особенно страшными, а в тенях мерещились демоны. Пастор относился не слишком благосклонно к вечерним рассказам о страшилках, и дети вели их тайком, сгрудившись в углу и укрывшись одеялами. Не то чтобы святой отец не знал, даже если никто из всем известных ябед не нажаловался ему. Ночью из персонала здесь оставался лишь он. Помощник и помощница – немолодая уже супружеская чета, детям они казались совсем стариками, - жили в городе и приходили только утром.

Саэко окончательно провалилась в сон, привычно-беспокойный, с лихорадочными переменчивыми картинками, быстрыми разговорами и вечным чувством опасности за углом. Увернувшись от чего-то, на что не было времени посмотреть, девушка выдала остроту старательно-нетрясущимся голосом, и... проснулась от собственного, уже спокойного, "нее?" Дернулась, но сразу же вспомнила об игре, и вместо этого умиротворенно почесала "подушку" незаточенными ногтями.
- Нэ, Саэко?..
- Фу-ре-ди... - сонно откликнулась девушка, устраиваясь удобнее.

Их шепот повисал в комнате, полной чужого дыхания и запахов высушенной травы, словно облачка утреннего тумана. Каждая фраза казалась отдельным его жгутиком, обманчивая и легкая.
- Почему ты такая?
- Какая? - острый подбородок ощутимо уперся в ключицу. Заметив реакцию, Саэко подложила под него собственную ладонь.
- Ты похожа на розу, колючая и красивая, - едва слышно выдавил, краснея от смущения, Юки.
Жар его щек можно было почувствовать даже на расстоянии. Чья-то тень скользнула было через порог и вновь отодвинулась, будто кто-то стерегущий снаружи не решился заглянуть внутрь. Девушка озабоченно положила вторую ладонь на лоб Юки.
- Ты перегрелся. Но можешь меня поцеловать.
В темноте общей спальни (сейчас, днем комната служила игровой и порой школьным классом) загорелое лицо Юки казалось почти черным, блестели лишь глаза и ровные, белые зубы. На скуле припухла свежая царапина. Тойохара улыбнулся. Сначала не слишком уверенно, затем шире.
- Увидят, - пробормотал он.
Саэко задумалась, почесала об Юки лоб, потом приподнялась и нахально спустила с плеча второй рукав собственной безразмерной футболки. После чего укрылась не своим одеялом так, что предмета одежды и видно не стало. Юки часто-часто задышал, ему сделалось очень жарко, так жарко, как никогда еще не было... как будто окунулся в почти невесомый огненный шар. Он зажмурился, чтобы прогнать неприятное воспоминание. Захотелось спрятать куда-нибудь руки, но одну мертвым грузом придавила Саэко. Ее волосы пахли сахарной ватой и дымом от сигарет.

- Тебя заругают, если узнают, что ты снова курила, - шепнул Юки.
- Они не узнают, - шепнула в ответ она. - К тому же, им будет не до того.
- Почему?
- Узнаешь утром, - улыбнулась в темноте Саэко и удобно устроила голову на плече парня.
Лунный квадрат медленно пересек комнату; вроде бы незаметно, но не задерживаясь на одном месте. Когда он добрался до Юки, тот опустил ресницы. Если уснуть, можно вернуться туда, о чем не хотелось помнить. Наяву было легче отсекать прошлое и жить так, словно ничего не случилось.
- Я хотел бы умереть, - едва слышно сообщил Тойохара луне. – Но у меня не получается.
Его спавшая уже собеседница вдруг подняла голову и уставилась на него серьезным, почти злым взглядом.
- Тебя убить? Прямо сейчас?
Юки кивнул. И зажмурился в ожидании.
И тут ему больно прилетело кулаком под ребра. Бить Саэко умела не по-девчоночьи. Юки всхлипнул, задохнувшись. Он бы вскочил, но в легких не оказалось достаточно воздуха, к тому же, страшно было поднять общий переполох.
- Ты!
Последовал новый удар.
- Умереть хочешь? Да что ты знаешь о жизни?
Саэко сграбастала его за волосы и приподняла над подушкой.
- Несчастный ребенок, да, семья сгорела! А я сама свою сожгла! И выжила. Всем назло. И когда в ванной запирали, и на улице. Все жить хотят, знаешь как? Твоей вот этой несчастной жизнью.
Отшвырнув Юки безвольной игрушкой, девчонка обняла его футон и крепко прижала лоб к пропахшей мальчишеским телом ткани.

- Я услышал, как кто-то заплакал, но это был не Тойохара. А Саэко... – приезжий проводил взглядом случайную ворону, потер скулу тыльной стороной ладони, как после хорошей потасовки, когда проверяют, все ли цело. – Фуредди не знала, что такое слезы. Если бы я тогда решился войти, наверное, смог бы что-нибудь сделать. Но тогда выяснилось бы, что я не ночую в приюте. Я не мог рисковать. Надо быть ошпаренной белкой, чтобы суметь убраться с пути Саэко, когда она в ярости. Да и соваться тушить тот пожар мог только Юки.

- Нэ, Саэко...
Юки стоял на четвереньках рядом, не решаясь прикоснуться к плечу девушки.
- Не трогай меня, - та взвилась от звука голоса так, будто это был ушат кипятка за шиворот.
Глаза ее были сухими. Она опрометью бросилась прочь, налетела на кого-то уже за дверью - раздалась приглушенная ругань и отчетливый звук удара. Потом топот босых ног, и все стихло.


Значит, сунуться к девочке мог только «Фантом»... К нему привязывались. Ему доверяли. Его допускали к себе даже самые закрытые подростки, а это очень немало. Природная способность располагать к себе. Об этом писал и Такемура.
- Юки был серьезно привязан к кому-нибудь?
На этот раз пауза была очень долгой. Длинноногая смешливая девочка-официантка вынырнула из кондиционированной сухой прохлады под крышей в полуденную духоту, чтобы принять заказ у троих иностранцев-туристов. К счастью, те не галдели, пристукнутые летним солнцем. Собеседнику Кетсу жара не мешала, похоже. Там, где он блуждал в воспоминаниях, лето было гораздо жестче.
- К отцу Макибе, наверное, - он забавно помаргивал, закрывая глаза чуть-чуть подольше, как обычно делают люди, что носят контактные линзы, хотя на зрение как будто не жаловался. - Ходил за ним, будто хвостик. Прятался на хорах и следил, а когда его ловили на этом, делал вид, что ему все равно. Или убегал. Кто-то из нас помнил родителей, кто-то нет. Большинство – нет, и они придумывали себе разные истории. А Юки не хотел помнить. Он вел себя так, будто единственный его родственник – святой отец.

Университетская клиника,
Сакурагаока, Кагошима
2002 год

Из-за рода деятельности этого человека, в силу обстоятельств, исторических фактов и географического положения городка (что, впрочем, было взаимосвязано) посетителя в госпитале при университете знал практически весь персонал от глав отделений до младшего санитара. Надо признать, что далеко не всегда его визитам предшествовали радостные события; скорее, наоборот. Как правило, появление на выложенной плиткой дорожке высокой тощей фигуры в черном означало, что кто-то умер.
Но часто (как сегодня) все оказывалось не столь мрачно. И букет цветов, перевязанный веселой расцветки лентой, в руке святого отца Макибы был тому подтверждением.
У мальчика, которого везли от крыльца в больничной инвалидной коляске, были пустые глаза. На щеках остались грязные разводы, как будто он только что плакал, но слезы никто не вытер, и они высохли сами, оставив свидетельство недавнего горя. Маленького пациента святой отец раньше не видел, зато часто сталкивался с девушкой из добровольных помощников, которая сопровождала его. Макиба не осуждал ее - он редко кого-нибудь осуждал, - лишь недоумевал про себя, зачем она пошла в волонтеры. Возможно, она думала то же самое про него. Странная пара направлялась к аллее, ведущей в больничный сад: пришло время прогулки. Девушка быстро глянула на Макибу и отвернулась, не прекращая разговора по мобильному телефону. На согнутом локте раскачивалась ярко-желтая полосатая сумка.

Священник некоторое время смотрел им вслед. Неизвестно, что так заинтересовало его – а может, удивило или насторожило – в мальчонке. Тот сидел в слишком большой для него коляске, нахохлившись, словно воробей, и непонятно, пребывал ли сознанием в этом мире. Макибе частенько приходилось видеть несчастных детей, но с этим было что-то... не так. Но когда святого отца окликнули со ступеней, он выкинул из головы недоумение, с приветливой улыбкой поздоровался и продолжил путь, как будто ничего не случилось.
Он забыл о случайной встрече, пока, прервав их разговор, в палату не заглянула юная медсестра и так смутилась чужим присутствием, что на круглых, с ямочками, щеках расцвел густой румянец.
- Извините, что помешала вам, святой отец.
- Ничего страшного, делайте свою работу.
Поговаривали, что Макиба излучает доброту и заботу, которой хватило бы на большое семейство. И какая жалость, что семьи-то у него как раз нет.
Уже знакомый мальчишка в инвалидной коляске был по-прежнему безучастен и выглядел самым одиноким и брошенным человеком в мире, лицо его слегка порозовело от солнца и свежего воздуха, но он все так же смотрел мимо окружающего его мира широко распахнутыми и безжизненными глазами. Медсестра заслонила его.
- Все в порядке, Шицу*, тебя никто не видит.
Ответ не прозвучал. Возможно, мальчик вообще не мог разговаривать.
- Ваш новый сосед, госпожа Мицумура? - вежливо поинтересовался священник у собеседницы.

-----------------
*shitsumei - 失名 - "имя неизвестно", яп.

- С тех пор, как врачи постановили, что он пойдет на поправку среди обычных больных. Хорошая девочка, - величественная (несмотря на крохотный рост) пожилая особа благосклонно кивнула, наблюдая, как юная медсестра раздвигает легкую занавеску, чтобы подкатить инвалидное кресло ко второй занятой койке в палате.
Остальные четыре кровати на данный момент пустовали. Госпожа Мицумура царствовала на самой по ее мнению удобной; ей никто не осмелился возражать. Ее часто навещали многочисленные родственники, и тогда эта немощная дама вооружалась костылем и разгоняла визитеров, требуя, чтобы ее оставили в покое.
- Вот скажите им, святой отец, - она любовно оглядела роскошный букет на тумбочке у кровати (благодаря родне, госпожа Мицумура в точности знала, какие цветы продают в лавочке на первом этаже возле входа). - Неужели мне нельзя отдохнуть от них хотя бы в больнице?
Сухопарый Макиба улыбнулся, привычно ловко налил сок в стакан и предложил своей неунывающей прихожанке.
- Им хочется быть с вами, разве это плохое желание?
Он кинул взгляд на занавеску, из-за которой видна была лишь безвольно опущенная кисть руки – по-деревенски широкой и крупной, но еще с детскими пухлыми пальцами.
- А мальчика навещает кто-нибудь?
Госпожа Мицумура отрицательно качнула головой; ее седые поредевшие волосы были тщательно уложены, отчего сама она напоминала располневшую с возрастом, но все еще пронырливую лису.
- Только вертихвостка из социальной службы.

- Не бойся, Шицу, - донеслось из-за полога. - Я сейчас закрою, вот видишь, теперь тебя никто не найдет.
Госпожа Мицумура покровительственно улыбнулась.
- Рейко - очень хорошая девочка, - повторила она. - Хоть и без родословной. Не то что та вертихвостка!
- Вижу, она вам очень не по душе, - поддержал разговор Макиба.
Несмотря на требование покоя, седовласая дама любила поговорить - и на публике, иначе незачем сотрясать воздух. Только наговорившись вдоволь, она чувствовала себя хорошо, и священник предоставлял ей такую возможность. Помощь выражается по-разному – утверждал он.
- У нее лживая улыбка, - госпожа Мицумура поджала губы, передразнивая. - "Как мне надоело возиться с малолетним дебилом! Ну почему всем достаются нормальные пациенты, а мне то старики, то дети!". И не надо так сурово хмуриться, святой отец. Ну да, я подслушивала. Я - старая женщина, и раз уж бог столько лет сносил мои выходки, то сможет потерпеть еще год-другой. А там уж мы с ним сами разберемся!
Кто выйдет победителем в этом гипотетическом споре, не сомневался даже священник. Госпожа Мицумура правила своим маленьким кланом и до того, как ее супруг тихо и незаметно отошел в мир иной, и вот уже двадцать лет после. Волевая старушка умела настоять на своем.
- Ее тоже можно понять, - негромко возразил Макиба. – Она не на своем месте. Не осуждайте ее за то, что ей неуютно.

Солнечный свет, пройдя сквозь легкий тюль на окне, рисовал яркие пятна на стене и занавеске вокруг соседней койки. Святой отец проследил за их медленным танцем.
- Почему она назвала его дебилом?
- Шицу - не умственно отсталый, госпожа Мицумура, я же вам объясняла, - Рейко вынырнула из убежища мальчишки и поспешно задернула плотный белый полог. - Он...
- Человек, который не способен выговорить собственное имя, разве может считаться нормальным? - возразила упрямая бабка.
- Он его даже не помнит!
- Велико достижение.
- У него психогенный ступор, - пояснила юная медсестра, потупившись, словно школьница. - Он у нас уже почти два года, шимпу-сама, и до сих пор не сказал ни единого слова.
- Зато до истерик боится людей, - фыркнула, но уже без былого запала, госпожа Мицумура. - Уж орать он умеет, как миленький.
- А зачем вы его напугали?! - возмутилась Рейко.