Искали они долго и тщательно, проверяли каждый угол. Вернее, искала женщина, Такемура послушно следовал за ней, потея в пальто, но не решаясь снять его и оставить где-нибудь; правительственный служащий чувствовал себя неуютно в почти деревенской больнице, так далеко от привычного Токио. Кухня, склад продуктов, комната медсестер, комната ожидания посетителей – нашлась и такая, с телевизором в углу и множеством растений – не принесли удачи. Казалось, искатели ходят по коридорам бесконечно, сворачивают за углы, поднимаются и спускаются по лестницам, заглядывают в двери. Менялись только таблички.
Пахнуло мокрым тряпьем, нагретым металлом и паром. Стало жарко. Такемура вытер пот со лба платком в крупную клетку.
- А! – обрадовалась старшая медсестра. – Вот ты где!
Беглец устроился среди тюков с грязным постельным бельем, сидел, крепко обхватив колени руками. Медсестра достала из кармана заготовленный заранее карукан*, разорвала упаковку и протянула сладкий рисовый шарик мальчишке, чтобы выманить его из укрытия.
- Только не делайте резких движений, пожалуйста – вполголоса предупредила она.
- Хорошо, - ответил шепотом Такемура.
Он разглядывал мальчишку, похожего больше на какого-то зверька, чем на сову, и, наконец, определил словами свое ощущение - танучонок осенью. Уже оброс так, что из-под лохматой с рыжеватым отливом челки только блестят круглые влажные глаза, но еще не нагулял жирку к зиме. Руки вон какие тощие, хотя ладони по-деревенски крупные.
- Выйди к нам, пожалуйста, - попросил Наоки.
И присел на корточки, чтобы казаться меньшей угрозой.
_____________
*karukan - 軽羹 - (букв. "легкий горячий супчик"), пончик из рисовой муки с начинкой из сладкой бобовой пасты; широко распространен на острове Кюсю, считается традиционным лакомством в Кагошиме.
(ун-ун!!!)

Под пристальным взглядом темных глаз становилось почему-то неуютно. Мальчишка расцепил чумазые пальцы и потянулся к угощению, но медсестра чуть-чуть отодвинула руку; не так, чтобы найденыш посчитал, что его бессовестно дразнят, всего лишь на сантиметр, так чтобы не сразу достал. Минут пятнадцать таких упражнений и увещеваний, и беглец был извлечен в коридор. Медсестра перевела дух и с трудом высвободила подол кофточки.
- Не бойся, - сказала она. – Этот человек пришел за тобой.
Мальчишка жевал карукан, не спуская мрачноватого взгляда с Такемуры.

Разговор долго был односторонним. Государственный служащий сидел, скрестив ноги, на полу в укромном углу перед мальчиком – так, чтобы тот понимал, что может уйти в любой момент, - и говорил. Трудно было понять, внимал ли ему единственный слушатель, но, по крайней мере, не убегал. Наконец Наоки перешел к самой существенной части своей речи:
- В Токио обеспокоены тем, что дети оказываются без пищи и крова, без будущего. Поэтому существует специальный отдел, и задача его сотрудников состоит в обеспечении всего этого потерянным или брошенным детям. У каждого человека есть талант, хотя бы один. Мы хотим, чтобы талант этот раскрылся как можно ярче. И у тебя есть талант. Возможно, несколько. И ты можешь развить их. Можешь приносить пользу другим. И главное, - Такемура наклонился ближе к сосредоточенному нахохленному мальчонке «танучонку», - ты можешь быть счастливым. Настолько, насколько захочешь сам.
Ответственный момент.
- Ты хочешь изменить свою жизнь?


(опять мы)

Церковь св. Михаила Архангела,
2-1-7, Хиро-о, Шибуйя


Запах дерева. Он был сильнее прочих, его не забивал даже сладковатый аромат, который всегда приносило из ризницы, стоило не прикрыть дверь плотнее. Сейчас она была распахнута настежь, а за отодвинутой рамой окна видно было, как металась по второму этажу чья-то тень. Тень была широкая, приземистая, и в рясе больше походила на весьма упитанное пугало.
- Отец Цуцуи?
Оклик на пробу утонул в звонкой тишине. Юки снова закрыл глаза, сосредоточился, но спокойствие не вернулось; были апатичная пустота и усталость, и дыхание, клокотавшее в горле. Сложенные ладони для молитвы казались ледышками, между сведенными бровями мелким бисером выступил холодный пот. Деревянные ступеньки застонали под торопливыми шагами, настоятель церкви святого Михаила отличался здоровым аппетитом и жизнерадостным отношением к жизни и в результате с каждым годом все чаще ворчал, что крохотное здание становится для него слишком тесным.
- А, ты вернулся! – отец Цуцуи протиснулся в узкую дверь. – Плохо выглядишь, я бы посоветовал тебе прилечь, но кому-то надо присмотреть за делами.
- Но...
Над дверью в исповедальню горела лампочка. Настоятель отмахнулся мясистой широкой ладонью: давай, мол, давай, не отлынивай!
- Но я не...
- Я спешу, молодой человек. На станции в Шинджуку вчера...
- Я знаю...
- ...мои услуги могут понадобиться, не находишь?..
- ...я там был...

(продолжение следует)

С минуту они говорили одновременно, затем Юки неуверенно уступил. Он всегда давал задний ход, так было легче существовать, не соприкасаясь с миром.
- Как указывает святой Амброзий, молодой человек, бог не делает различий. Он пообещал милосердие всем и даровал жрецам своим власть отпускать грехи, без исключения.
Отец Цуцуи посмотрел на понурого добровольного помощника сверху вниз.
- Без исключения!
На пороге настоятель указал на горящую лампочку, на мгновение его пышный силуэт заслонил дверной проем и исчез.
В тесной, похожей на гроб, кабинке деревом пахло сильнее, за затянутым частой сеткой окошечком невозможно было разобрать лица прихожанина. Юки сжал кулаки, борясь с внезапной дрожью.
- Простите меня, святой отец, ибо я согрешил.
Высоковатый мужской голос обладал странными интонациями и легким акцентом. В нем как будто была насмешка и в то же время непререкаемая серьезность. Никакого раскаяния. Покровительственные ноты.
Полосатая майка была испачкана в саже, в щели между досками старой веранды просачивалась горячая вязкая жидкость; капли падали между лопаток, жгли кожу. Маленький беглец лежал на животе, зажав сам себе рот ладонями. Общепринятая ритуальная фраза показалась чересчур глупой. Нет, ни о чем он не думал, – и думал ли вообще? – в голове не осталось ни одной мысли.
- Расскажите мне...

(СонГоку и немножко я)

Рен вернулся домой еще до полудня, и привычная комната здорово его напугала, запустив электронику. Потом - вспомнил про установленные пару лет назад из любопытства сенсоры. И про сирену, на случай слишком долгого их бездействия. Большая часть одежды в шкафу подходила бы пятнадцатилетнему маргиналу - владелец ее не менял размер уже добрый десяток лет, и не испытывал особой потребности обновлять гардероб. Боевыми значками висели на створке подвески - каждой второй на виду достаточно, чтобы быть битым. Подумав, Рен выбрал ту, на которую пришлось больше всего.
В том, что в приют еще стоит вернуться, он не сомневался. Разве что - принять душ, проспать пару... почти пять часов, заглянуть в сеть, проверить неводы, запущенные агентами. На святого отца отыскалось не так уж много: он словно появился из воздуха уже подростком. И сразу – загремел в реформаторий. Запустив дополнительные неводы уже по найденным данным, Рен снова покинул дом.
Уже на улице, в сгущающейся темноте, его посетила мысль, что визит может выглядеть странно. Посетила - и ушла дальше.
Приют был похож на кукольный дом. Или на коробочку с конфетами в витрине магазина сластей. Освещенный изнутри, он не скрывал ничего из своей повседневной жизни: кто-то оккупировал стол и, завладев коробкой с цветными карандашами, превращал белые листы бумаги в живописные панно, как правило, из обыденной жизни - в неуклюжих, но старательно прорисованных фигурках угадывался и веселый отец Цуцуи с неизменным брюшком и веселым отношением к жизни, и длинноволосый "рыцарь печального образа" Масаюки, и даже Мика. Кто-то читал, забравшись на сложенные футоны, кто-то делал уроки. Самого Юки не было видно, он был занят в церкви, на вечерней службе.

Немного пошатавшись по округе в поисках Бо, туда Рен и отправился. В церкви неспешно шла служба, прихожан было мало, человек шесть-семь, преимущественно женщины, зато отец Цуцуи с избытком возмещал недостаток паствы своей персоной. Словно идеальный газ, настоятель ухитрялся заполнять собой любое предоставленное ему пространство; сейчас он как раз перешел к той части ритуала, когда вино в потире обращается в кровь Христову и, судя по блестящим глазам и здоровому румянцу на щеках, причастился уж основательно. Рядом с ним тихий и бледный больше обычного Масаюки казался потусторонней тенью.
Отец Цуцуи в последний раз (еще вдумчивее и дольше) приложился к кубку и окрепшим голосом вознес молитву. Бо нигде не было видно.
- Привет, - круглолицая Мика сидела на пороге и сортировала монеты в плоской плетеной корзинке.
- Доброго вечера, - Рен присел на корточки рядом с ней, не особенно желая смешиваться с прихожанами.
- Ищешь Бо? Он ушел вместе с другом, - девушка задумчиво взвесила на ладони монету. - Правда, он не очень хотел, но его друг пригрозил, что у Бо есть большой шанс быть съеденным вместе... вместе с...
Она засмущалась.
- А здесь как? - так можно обращаться к старой знакомой.
- Что? - Мика бросила на него удивленный взгляд.
- Масаюки.
- Так вон же он, - девушка указала на Тойохару, который поставил возле отца настоятеля блюдо с опресноками и вновь отошел в сторонку.
Рен ответил улыбкой. Его, похоже, нисколько не тяготило молчание - или он его вовсе не замечал. Парень смотрел на таинство с отстраненным любопытством, так, как смотрят на немой разговор двоих незнакомцев через окно, или занимательную пару кошек. От этого вопрос был вдвойне неожиданным.
- Почему он пьет?

(с Кысятиной)

- Это же причастие, - Мика прикрыла ладонью смешливый рот, чтобы звонкое эхо не разнесло ее шепот по церкви. - Через кровь и плоть мы становимся одним целым с богом.
- Это кровь? - искренне удивился парень.
- Разумеется, не на самом деле! Это вино.
- Тогда он пьет много, - задумчиво процедил Рен. Как будто крови было бы в самый раз!
Мика хихикнула.
Пока укорачивалась и без того невеликая очередь за благословением, Тойохара стоял сбоку от алтаря; он улыбался, но никого не мог обмануть.
- Он ведет себя очень странно... - задумчиво произнесла Мика.
- Может быть, не успел придти в себя?
Мика озабоченно покивала.
- Долго это еще будет?
- Нет.
Пока отец Цуцуи беседовал с прихожанами (негромко и так, что каждый думал, что он обращается именно к нему), Масаюки бесшумной тенью вновь скользнул к алтарю. Он двигался так осторожно, как будто опасался задеть что-нибудь ценное и хрупкое.
Рен поднялся на ноги. Вообще, не стоило здесь задерживаться: Бо не было, спасенный священник был потрепан, но жив, собственные планы, ужимаясь во времени, требовали внимания все настоятельнее. Тем не менее, уходить не хотелось. Рен и сам бы не мог сказать, что именно здесь нашел, но ощущение не отпускало. Он вышел во двор. Здесь почему-то было теплей, чем внутри - слышались детские крики и разрозненные запахи трав. Лаяла ворчливая маленькая собака. Парень прислонился спиной к стене и закрыл глаза.
Это все должно было быть неестественным, но вытекало одно из другого, как умело нарисованная композиция.

«Minami Nippon Shimbun»
1999年 05月 27日(木)*

26 августа в 11:45 по местному времени возле клиники Одаширо произошло дорожно-транспортное происшествие, повлекшее за собой серьезные травмы троих людей.
Робот-грузовик, управляемый диспетчером, неожиданно сошел с курса и вылетел на пешеходную часть улицы. Серьезно пострадали доктор Мори Юраку и медицинская сестра, а так же одиннадцатилетний пациент клиники Одаширо. Последний был доставлен в госпиталь университета.
Напомним, что за весь срок эксплуатации роботов-грузовиков это первый случай дорожной аварии. Причины инцидента устанавливаются, ведется расследование.

*газета «Южная Япония» за 27 мая 1999 года (четверг)

____________________

Кагошима

Сегодня рыбаков на портовом молу было меньше, зато к ним присоединилась компания бакланов, которые поглядывали на конкурентов с таким превосходством, что хотелось немедленно переключиться с морского промысла на птичью охоту. Отставной врач сидел на прежнем месте, как будто и не уходил. Мута достал из конверта фотографию и протянул старику.
- Церковь святого Михаила в Хиро-о, - сказал он. - Это в Токио, я записал адрес на обороте. Ваш Совенок живет там при детском приюте.
У молодого человека на снимке были длинные волосы, он улыбался, как будто возня с ребятишками подзаряжала его весельем, и был старше мальчика, которого моряки когда-то отыскали посреди моря. Но упрямый сосредоточенный взгляд чуть-чуть исподлобья остался прежним.
- Теперь вам есть куда отправлять письма, Саито-сенсей.
Старик спрятал снимок в нагрудный карман светлой, давно выгоревшей на солнце рубашки и неторопливо склонил голову:
- Благодарю вас.
Формулировка была строгой и официальной, и максимально уважительной при этом. И говорил старик торжественно, со значением, словно эта фраза была самой важной из всего, что он произнес за последние несколько лет.

(Да, нас двое - Дарт Фенек и Дарт СонГоку)

Нагасаки, Тайра-мачи, 564-1
Автомастерская
24 июня 2015, поздний вечер

Телефон звонил раздражающе долго. На том конце линии был кто-то очень настойчивый. Такеми ответил лишь для того, чтобы избавиться от назойливого шума.
- Автолавка Игучи. Хозяина нет, - заученно отбарабанил он, прижимая тяжелую пластиковую трубку к уху плечом; та норовила ускользнуть, если он снова ее выронит и разобьет, вычтут из жалования, уже предупреждали.
Бесплотный голос выразил желание поговорить с господином Моконами Сейдзо. Голос был спокоен и мягок, немного даже чересчур. Чеканность произношения наводила на мысль о Токио. Такеми чуть-чуть растерялся.
- Я вас слушаю...
- Сэйва Коичиро из лаборатории профессора Мацуды в Тодай, - представился невидимый собеседник. – Специализируюсь... на данный момент на нейрохирургии. Мой знакомый рассказал о вашем случае, и на основании материалов я делаю предварительный вывод, что все-таки есть вероятность восстановить работоспособность. Стопроцентной гарантии не дам, не просите, но шансы очень велики. Соглашаетесь на операцию?
Сначала он решил – это розыгрыш. Но глупые шутки на эту тему прекратились, наверное, года три назад. Когда он проломил весельчаку голову монтировкой, а в результате очутился в этой вот лавке. Никто другой не захотел брать его на поруки.
- Откуда... – сипло выдохнул он, замолчал; нет, ему важно другое. – Наверное, это очень дорого... Жаль, что вы потратили на меня время.

Конверт принесли на следующий день, поздно вечером, когда все остальные ушли выпить пива на набережной, а он остался копаться в моторе. Все нормально, он не ждал, что его позовут, а другие механики не думали, что он согласится. Обе стороны были правы. Обычный пакет из желтой плотной бумаги, пухлый – так что едва не лопается по швам. Почтальон, низенький крепыш уже в годах – он уже лет пять собирался на пенсию, но все откладывал, мол, кто тогда будет работать? - держал его осторожно, как будто опасался, что тот может взорваться у него в руках. Но отдал он конверт не сразу. С сомнением оглядел заляпанную маслом рабочую футболку Такеми, грязное пятно на щеке, прическу а-ля ведьмина метла.
- Странная штука, не находишь? Ни обратного адреса, ни марок, ни штемпелей. Даже индекса нет, только адрес и твое имя.
- Тогда как оно попало на почту?
Такеми раздраженно зашипел сквозь зубы, его больше интересовало, куда задевался гнездовой ключ с рукояткой с храповым механизмом. Он много чего научился делать одной рукой, но сейчас – впал в задумчивость. Либо несмешная шутка, либо кто-то забыл положить ключ на место.
- Принесли и оставили. Знаешь, какая у меня там сидит разгильдяйка, одни тряпки и песенки в голове. Она и не поинтересовалась взглянуть, кто принес. А раз есть адрес, я доставляю... Но с одним условием, - почтальон сунул в рот конфету, бодро почмокал ею, и по мастерской разнесся стойкий имбирно-мятный запах, - ты покажешь мне, что внутри. Ясно же, что не только письмо.

- Старый козел... – буркнул Такеми себе под нос; кажется, слишком громко буркнул.
Лучше бы таинственный конверт принесла помощница почтальона; умом она – против истины не попрешь, Такеми и не собирался, - не блистала, но если не обращать внимания на громкое бессмысленное чириканье, то внешний вид имела приятный.
- Доживи до моих лет, - очень ласково сказал почтальон. – Только куда тебе, шею свернешь раньше.
Велосипед с большой квадратной сумкой на багажнике поблескивал красной лакированной рамой в тусклом свете ламп у открытого въезда в мастерскую. За ним простиралась непроглядная чернота – лес у подъездной дорожки; чтобы выехать на освещенную трассу, требовалось свернуть направо. В этот час на трассе никого не встретишь, разве что совсем ночью пройдет междугородный автобус.
- Так будешь получать письмо?
Надпись оранжевым по пожелтевшему по краям плакату – и почему-то латинскими буквами – «Yokohama» была видна издалека, но только в светлое время, хозяин экономил на освещении. С тех пор, как южнее построили тоннель через гору, машин здесь стало меньше, разве что кому-то приспичило в Наруми. Господин Игучи любил повздыхать, что, мол, раньше было много работы завались, а сейчас только и приходится, что перебирать двигатели у старых рыдванов. Хозяин прибеднялся, он был знаком со всем населением Тайра-мачи и, как минимум, с половиной соседей.

По двухполосному – одна в одну сторону, другая в противоположную – шоссе, что разрезало здесь петляющую реку наискосок, прошла машина. Такеми обтер руку о штанину.
- Сами откройте.
- Ну, как скажешь.
Крепкий дедок в голубой форменной рубашке, сладко причмокнув конфетой, одним ловким движением вскрыл конверт. Заглянул внутрь и застыл с выражением ошеломленного пса, чью будку занял наглый кот. Поднял тяжелый, обвиняюще-недоуменный взгляд на Такеми.
- Ты что, ограбил банк?
- Чё?
Такеми отлепился от капота, навис над коренастым, округлым, как каменный дзидзо, почтальоном; маслянистый блик плавал по лысине дедка, как желток в стакане с какао. Из-за желтого света банкноты в конверте казались темнее, чем были на самом деле. Темнота вокруг как будто стала гуще – вокруг горы и лес, до реки, что журчит под мостом, два шага, пока хватятся чересчур любознательного почтальона, его труп унесет далеко от дороги.
- Дай сюда.
Тот беспрекословно отдал конверт. Отдернул руку, будто плотная желтая бумага грозила ожечь ему пальцы. Но, сознавая всю легкость, с которой может лишиться жизни, - слава у парня была еще та, недаром его нигде не принимали в «большом городе», - не попятился. Наоборот, устремил пристальный, с прищуром, взгляд на долговязого механика. Тот, недоуменно сведя брови над переносицей, водил грязным ногтем по банкнотам, не столько пересчитывал, больше пытался сам себя убедить, что не бредит.
- Тридцать шесть тебе, пора бы повзрослеть, - голосом школьного учителя сказал почтальон и вдруг тяжко вздохнул, грузно сел на складной табурет. – Небось, скажешь, что честно получил такую кучу денег...
В углу конверта скромно пристроился разноцветный листок с рисованной веселой рожицей и множеством восклицательных знаков.
- Э-э... – растерянно протянул Такеми. – Вроде как.


[помогаю выкладывать]

Токио, Шинджуку
поздний вечер

Это было рискованно. Тэтсугью нервно барабанил пальцами по столешнице, но едва заметил это, сразу сжал кулаки и опустил руки. Не просто рискованно, а весьма рискованно. И дьявольски опасно притом.
Не стоило говорить, что его, Тэтсугью, предок был великий колдун. Тем более не стоило говорить это якудза. Нет, сначала это казалось превосходной идеей, от деда осталось куча старых свитков и разных штук. И сам Тэтсугью кое-что умел, не так, чтобы уж очень, не так, чтобы сравниться с дедом, но кое-что. И почему бы и не передать весь этот волшебный хлам якудза? У них там есть понимающие люди, им бы пригодилось!
Но Тэтсугью сильно нервничал, а молодым якудза это только в радость. Глупо он поддался на подначку. Нужно было быть вежливым, корректным, спокойным. А он начал хвалиться, сердиться, что ему не верят, доказывать... Дурак!
Он хлопнул себя ладонью по лицу и замер так, не отнимая руки. Дурак. Ему, посмеиваясь, предложили вызвать ваньюдо, а он в запальчивости согласился. Тэтсугью глубоко вздохнул, и снова принялся барабанить по столу кончиками пальцев.
Кое-что он умел. Дед был великим мастером, в равной степени ему покорилась земля и пламя, и в сказаниях он, Слушающий Цикад, неизменно побеждал врагов. Легко и смеясь побеждал. И в свитках было написано о ваньюдо, даже рисунок имеется. Взял и вызвал. Провел ритуал, дал Колесу цель, и дальше оно вроде как само катится. Рожи корчит. Но как его загнать обратно, в свитках не указано. Тэтсугью подавил в себе желание приложиться о стол головой. Ваньюдо - его пропуск в клан. Ваньюдо убьет главу Нирено-гуми. Ваньюдо сделает свое дело, а Тэтсугью станет сыном клана Сумиёши.
Потомок Слушающего Цикад развернул свиток и в сотый раз перечитал его. Как и сотню раз до этого, там была только информация по вызову Колеса.


(SonGoku)

По соседу можно было сверять часы - если вы не против ненормированных отрезков времени. Никто не мо предсказать, в какую минуту и в какую часть суток он потянется за инструментом. Никто еще не сумел предвидеть, будут ли сегодня в программе сложные, но однообразные учебные этюды или виртуозный полет души. Никто даже не знал - почему его все еще не выставили за порог вместе с гитарой.
Впрочем, вечернему отдыху он, как правило, не мешал. Вероятно - потому что отсутствовал.
Но часы показывали два с половиной ночи, а брошенный в стену тапок, настойчивый стук кулаком, рык "заткнись, гад!!!" не уняли соседскую тягу к прекрасному. Следующий стук, словно эхо первого, раздался в двери. Стучали, впрочем, не кулаком, как бывало колотят от злости, а даже не головой, как если стучат в отчаянии.
Дверь, границу между светом и ночью, открыли не сразу – как не сразу умолкла причина неурочного визита. По одну ее сторону бычился среднего роста крепыш, плотный, точно комок глины, с металлической битой в руке, по другую задумчиво разглядывал необычной формы амулет на шее гостя хозяин квартиры. Он был выше, но проигрывал по весовой категории.
- Чего надо? – спросил он.
- Слушай, ты, - начал незнакомец, являя весьма скудные запасы приветливости. - Третий час ночи на дворе! Я не против, что ты тут музицируешь, но не мог бы ты делать это ритмичнее?
Сосед несколько раз мерно ударил битой по двери:
- Сечешь? Держи ритм!
- Это невыносимо! - раздался душераздирающий вопль из-за двери второй квартиры слева. - Теперь у него еще и ударник!
- Бо здесь нет! – огрызнулся гитарист. – Но могу позвать.
Он смерил гостя внимательным взглядом, что-то прикинул.
- Повтори. Я не понял – на вторую четверть акцент или на четвертую?
Теперь уже гость внимательно разглядывал музыканта, словно пытался понять - а не насмехаются ли над ним? Видно было: решит, что насмехаются - закопает во дворе. К счастью, вердикт оказался положительным.
- На вторую, - буркнул сосед, положил "барабанную палочку" на плечо и развернулся, чтобы уйти. - И не лажай. Мне важно сосредоточиться.
Тон был не столь угрожающим, сколь снисходительным и даже, кажется, покровительственным. Музыкант пожал плечами:
- Ну, как скажешь...

(Fennec Zerda mo)

Кагошима, 2015 год, лето

В холле было все так мило, даже как-то по-домашнему. Вероятно по причине небольшого размера этого больничного помещения, да еще розовые кофточки и белые халатики похожих на горничных медсестер - все выглядело безобидным, почти кукольным, как многое в Японии.
- Что с ней стало за десять лет? - рассуждала Омари вслух с некоторой долей рассеянности. - Мужчины не взрослеют, они из мальчишек в шортах превращаются в мальчишек в пиджаках, затем в мальчишек с пузиком или с сединой, а затем вдруг сразу в стариков. Но у нас иначе. Десять лет назад я была школьницей и мечтала умереть за свободу. Так, как я, горело, верно, только пламя - мне всего было мало, я хотела быть незаменимой, единственной, и при этом быть частью целого. Сейчас - где это пламя? И где эта вера, не знающая сомнений? Война состарила меня. А она была тогда медсестричкой в такой же вот кофточке, наверное, и даже походка у нее была такая же, как у этих девочек...
Омари моргнула и потерла глаза пальцами:
- Может, у нее дети. Может, она толстушка. Десять лет прошло, Мута. Мы для этих людей, верно, как призраки. Стала ли она бояться призраков?
Мута сидел, чинно положив неожиданно небольшие для столь крупного человека ладони на колени, напоминая благовоспитанного ученика младших классов, только увеличенного по всем координатам. И тихо безобидно улыбался.
- Ее зовут Рейко, - негромко произнес он, когда Омари сделала передышку.
Круглолицая полная женщина за стойкой регистрации подняла голову, как будто в ответ на его голос, но ничего не сказала, лишь улыбнулась необычной парочке и вновь принялась листать журнал записей. Над левой бровью у нее была небольшая родинка, а на пухлых щеках при улыбке появлялись ямочки.
- И это все, что мы о ней знаем, - Омари вздохнула. - Негусто. Но лучше, чем ничего.

(SonGoku)

- Ее тоже зовут Рейко, - Мута разглядывал женщину; та задумчиво теребила запаянный в пластик кусочек картона с фотографией, который висел у нее на шее на широкой синей ленте. – Так написано на ее карточке.
Омари подняла голову и проследила его взгляд.
- Думаешь, она? Не знаю, насколько это имя популярно в этой стране, но подойти и спросить не помешает.
Ирландка встала с пластикового стула и кивнула Муте:
- Чур, спрашиваешь ты.
Случилось страшное: ее горообразный спутник залился стыдливым девичьим румянцем.
- Впрочем, - поспешно добавила Омари, - на такой вопрос хватит и моих познаний в японском!
Ирландка старательно сжимала губы, давя веселье, но, осознав бесполезность борьбы с собой, развернулась и направилась к стойке, улыбаясь уже открыто.
- Извините, - по-японски обратилась Омари к женщине, - мы ищем женщину. Ее имя Рейко. Она работала здесь много лет назад.
Омари быстро повторила в уме счет, чтобы не ошибиться, и уточнила:
- Десять лет назад.
Воистину: мало суметь составить на этом языке вопрос, надо еще понять, что тебе на него ответили! Хорошо, что сзади шумно вздыхал провинившимся быком розовый, как кофточки медсестер, Мута.

(с Фенькой, ун!)

- Меня зовут Омари, - говорила ирландка на английском. - Это мой близкий друг Мута. Я хочу спросить вас об одном пациенте, но никакого нарушения врачебной этики не будет, поверьте. Около десяти лет назад здесь был мальчик, быть может, вы его вспомните...
Ирландка извлекла из бумажника фотографию мальчишки и протянула Рейко. Они стояли на узкой веранде позади центрального здания, здесь было не так прохладно, как в тени под деревьями, но там все скамейки уже были заняты. Напротив через луг скучковалась небольшая рощица, за густой зеленью просматривались стены какой-то старой постройки. В траве играл рыжий котенок.
Медсестра молча кивнула. Это могло быть согласием, а могло быть приветствием.
- Он находился здесь некоторое время, - продолжала Омари. - Вы можете рассказать о нем?
Мута негромко зашипел, словно схватился за горячую сковородку, Рейко еще больше потупилась.
- Это было очень давно, - негромко и упрямо произнесла она.
Омари поправила волосы и, помедлив, вынула другую фотографию, поновее.
- Теперь он такой. Взгляните, - Омари чуть улыбнулась. - Он мой близкий друг... Больше, чем друг. Он... Я люблю его. Случилось нечто, что до сих пор его гнетет. Понимаете? Нечто, от чего он до сих пор не может излечиться душой и памятью. Я из Великобритании. Быть может, вы сочтете меня слишком нахальной. Быть может, вы решите, что я не должна лезть в чужую жизнь.
Омари поймала взгляд Рейко.


(Из меня Омари, как из СонГоку - Мута!)

- Но прошу, постарайтесь меня понять - мною движет не праздное любопытство, а любовь. Я приехала сюда, чтобы он не был одинок. Поймите... Я должна знать все. Пожалуйста, расскажите, что помните. Хоть самую малость. Мне важно суметь помочь ему.
- Шицу, - старшая медсестра погладила фотоснимок кончиками пальцев, быстро улыбнулась. – Мы его так прозвали, потому что у него не было имени.
- Shitsumei, - вполголоса пробормотал Мута. – Но ведь он не слепой...
Рейко написала на перилах веранды одним пальцем два иероглифа.
- А-а, - понятливо сказал Мута и опять замолчал.
- Он был очень смешной, как котенок, - медсестра кивнула на оранжевого зверька, шныряющего в траве. – Кто бы мог подумать...
Она провела по белой полоске воротничка.
- Он священник?
- Еще нет, но у него дар утешить и помогать, - Омари улыбнулась Рейко. - Для него это так естественно, как для птицы летать. И он до сих пор смешной. Но что-то его гложет, что-то из прошлого.
- Не знаю, должна ли я...
- Мы его друзья, - с неожиданной уверенностью заявил Мута. – Мы никогда не причинили бы ему никакого вреда.

(с фенеком-зердом, ун!)

1999 год.

День был солнечный. Теплый ветер ласково гладил улицы, как добрый дед гладит по голове внуков - с любовью и гордостью. Близость воды насыщала воздух свежестью и особенной прозрачностью. Пожилой человек шествовал по аллее небольшого парка, опустив взгляд. Он был моложе, чем казался. Его старила болезнь, но лечение состарило и того сильнее. От уголков глаз до самых щек опускались глубокие борозды морщин. Седина выбелила виски, как снег, которому не суждено растаять.
Возле светлого здания старик остановился. Он давно не был в своем городе. Это новый корпус больницы, его построили, когда старик был далеко отсюда. Город медленно менял лицо, обрастал домами, но город молодел. А старик старел.
В парке возле больницы медсестры выгуливали пациентов. Солнечные пятна и пятна листвы, негромкие голоса и снова ветер. Старик помедлил и вошел в парк. Все здесь было иначе. Все здесь и тревожило, и странным образом умиротворяло.
Старик присел на скамейку, повинуясь порыву. Хотелось немедленно покинуть это место - слишком много воспоминаний. И пугающих, и постыдных. И сладостных, но даже эта сладость имела горчинку. И все же она все еще манила. Старик прикрыл глаза. Да, хотелось уйти, но он знал, что все равно вернется сюда и быть может, в следующий раз пойдет дальше. К старой прачечной, где он пережил самые важные моменты своей жизни. Сейчас, в этом солнечном парке, старик ощутил, что не жил несколько последних лет. Он ждал, когда сможет вернуться. Он ждал, чтобы узнать - властен ли он над самим собой.
Резкий высокий голос вырвал старика из задумчивости. Он открыл глаза - девица с солнечно-желтой сумкой щебетала по телефону, преувеличено живо, слишком громко, слишком искусственно. В инвалидном кресле рядом с ней сидел мальчишка лет восьми. Юный ангел, сосредоточие нежности и мягкого света, хрупкая и беззащитная кукла с отсутствующим взглядом аутиста. Старик закрыл глаза, сдерживаю слезы. Та девочка, его малышка - она тоже была больна.
Хрипло крикнула ворона, и старик вновь взглянул на мальчика. Затем встал со скамейки и отправился домой, ни с кем не встречаясь взглядом. В его пустом жилище никто его не ждет. Когда-то его ждала девочка, бледная куколка. Теперь старик чувствовал, что его ждет мальчик из парка. И это чувство словно давало ему новое сердце.

Токио, Шинагава-эки
кафе "Принц-отеля"
25 июня 2015 года, день

Зеленый, красный, прилив, отлив. Через широкий перекресток через паузу в полторы-две минуты тек человеческий разноцветный поток. Танагава East Wing не сияла яркими огнями - как и сама станция, - но жизнь вновь набирала прежние обороты.
- Как будто ничего не произошло, хотя еще пару дней назад здесь стоял регулировщик. Мы на удивление несгибаемая нация, - произнес совсем молодой человек в студенческой черной форменке с гербом Тодай на нагрудном кармане.
На этом официальная строгость одежды заканчивалась, рубашка была небрежно выдернута из-под ремня, смятый в небрежный ком галстук затолкали в карман - оттуда жалобно полосатым треугольником выглядывал его кончик.
Разбить вдохновенный монолог не получалось. Даже в те короткие паузы, когда молодой человек бросал на собеседника веселый быстрый взгляд: "Посоревнуемся, м? Рискнешь?".
- Хотя при других обстоятельствах это столь достойное качество кто-то назовет ослиным упрямством, - он подцепил ложкой один из белых шариков ширатама, которые плавали в сладком сиропе, и отправил в рот.
Его старший собеседник – полная противоположность круглощекому сладкоежке – напоминал учителя, чья карьера началась еще совсем недавно, и он желает всем своим видом подчеркнуть, что достоин уважения. Впечатление строгого подчинения формальности портила только лимонного цвета рубашка. Все остальное, от аккуратно уложенных волос до натертых до блеска ботинок полностью соответствовало образу. На лацкане его пиджака красовалась эмблема MEXT.
_________
*shiratama - 白玉 – букв. «белые шарики», клецки из сладкого рисового теста, обычно подают с пастой из красных бобов в сиропе.

(помощь-помощь)

Казалось, единственное, что есть общего у этих двоих, кроме принадлежности к образовательной системе, так это любовь к сладкому. Его они поглощали с одинаковой скоростью.
- Ослиное или нет, это упрямство позволило нам сохраниться как нации, пережить бедствия, как природные, так и военные. И именно оно дало нам возможность из побежденной аграрной, потерянной в неожиданном и слишком большом для нее мире страны превратиться в одну из самых развитых всего за половину столетия.
Вокруг их столика шумело набитое людьми кафе. Местные и иностранцы, студенты, офисные работники, пожилая пара в уголке под лестницей, разношерстные посетители торговой галереи «Принц-отеля». Среди этой разнородной массы можно было обсуждать государственные тайны, никто бы не заметил.
Работник Министерства образования (отдел по работе с перспективной молодежью) подчеркнуто перевел взгляд на университетский значок, где переплелись два листа гингко.
- Благодаря этому упрямству – и своему личному тоже – ты сейчас учишься и занимаешься микробиологией. Кстати, как поживает профессор Мацуда?
- Старик разгребает завалы. Похоже, только вашу контору задело меньше всего, - сообщил разговорчивый молодой человек. - А у нас сумасшедший дом наяву. Один ноль в пользу каллиграфии.
Кофе в маленькой чашечке показался очень горьким на вкус. Он решительно не лез в рот после увиденного на станции Шинджуку в самый отчаянный момент за всю ее историю. Министерский работник поставил чашку на блюдце и взялся за мороженое с удвоенной силой. Но и его вкус больше напоминал картон.
- Или, по меньшей мере, обычного блокнота и карандаша.
Молодежь - даже самую перспективную - в таком возрасте редко интересует применение биотехнологий в медицинском протезировании. И еще реже они погружаются в подобный необычный интерес с головой и добиваются больших успехов. Этот аспирант, который вынырнул почти из ниоткуда несколько лет назад, уже сейчас считался основным и самым одаренным помощником профессора Мацуды. Еще год или два, и он получит в распоряжение собственную лабораторию.

(с Бишем)

Его прошлое состояло из безликих слов в карточке учета: родился в Токио, учился дома с приходящими учителями (ни слова о родителях), сдал государственные экзамены, поступил в университет. И тут вдруг все раскрашивается яркими красками – отличные оценки, положительные отзывы преподавателей и сокурсников, большие успехи, невероятно удачные предложения, упорная работа почти круглые сутки.
Работник Министерства образования за годы своей карьеры встречался с самыми разными одаренными людьми. Но большинство младше тридцати подпадали под емкое описание: «раздолбаи». Их таланты и энергию требовалось направлять. А этот делал все сам.
Но больше всего старшего собеседника беспокоил тот факт, что он не чувствовал в себе того особого движения души, «внутреннего взлета», какие всегда для него отмечали людей, с которыми стоит работать отделу. Он никогда не ошибался в этом. Неужели первый промах?
Юнец налегал на сладкое за двоих, на него было приятно смотреть.
- Как ваш проект по восстановлению нервной ткани, - спросил старший. - Его ведь не свернули из-за недостатка финансирования?
Младший облизал ложечку.
- Чуть было не прихлопнули, - доверительно сказал он. – Старик заявил, что если я не найду подопытную свинку, то могу забыть о проекте и заняться чем-нибудь более практичным. Но тот парень из Нагасаки согласился, так что полный порядок. Наши врачи уже готовы целовать его на радостях, потому что случай тяжелый. Как только у нас все получится...
Понятие «если» отсутствовало в его жизни.

(Далара mo)

Шинджуку, Кабуки-чо
19 июня 2015 года, вечер

Каждый исполняет приказы в силу собственного разумения. И возможностей. Получение результата зависит от желания, преданности и усердия, а путь к нему - лишь от способа думать. Все в их маленькой армии знали, что Гаки весь день проваляется на диване, посасывая леденец (как не слипнутся его внутренности?) и сквозь полуопущенные ресницы наблюдая за остальными. Кто-то тихо злился, кто-то вслух негодовал, престарелый Вакамия лишь улыбался в пышные усы – предмет гордости и тщательной заботы – и ловил отражение якобы ленивого юнца то на темной полированной поверхности утопленного в стену шкафа, то на черном фоне программы, с которой работал с тех пор, как пришел звонок от их командира. Время от времени сухопарый дедушка мягко осаживал кого-нибудь, кто расходился особенно сильно. И ждал.
Когда быстрые вечерние сумерки загустели до полутьмы, Гаки встал и покинул их кондиционированный рай на шестом этаже. Сунув руки в карманы, ссутулившись, он шатался по улицам и прислушивался к толпе. Из беспечного девичьего чириканья в ярко-розовый аляповатый мобильник с гроздью пластиковых безделушек, из дружеской перебранки парней-зазывал, из возбужденного гомона старшеклассников он выуживал информацию. Ленивая беседа двух почти одинаковых, как андроиды одной модели, молодых людей в черных костюмах у дверей в маленькую якиторию, куда только что втянулась процессия во главе со стариком в традиционной одежде, дала ему больше, чем вдумчивое чтение газет и просмотр телевизионных программ. Сплетни, слухи, последние новости Кабуки-чо - все годилось, все оседало в безразмерной памяти Гаки.

(и Далара, конечно)

Некоторые улицы закрываются для машин, вечером и ночью они принадлежат людям. Огненные реки текут и бурлят между черными утесами домов. Порой разноцветное пламя рекламы и вывесок выплескивается на несколько этажей вверх, порой – до самой крыши. Внизу пахнет сладкими блинами с невообразимым сочетанием разнообразных начинок: пампушки из сахарного теста с мармеладом из зеленого чая и лимонным сиропом, взбитые сливки с бананом и соленой соевой пастой, красные бобы с маринованными пикулями, и так далее, и так далее...
Кейо-плаза еще сопротивляется нашествию, выставив против непрошенных захватчиков стражу - мрачные великаны-небоскребы, темные, с окнами в цвет ночного неба (иногда опоясанные полосой освещенных кабинетов, откуда еще не ушли клерки), исправно держат оборону. Вечером здесь пустынно и тихо, редкие прохожие издалека заявляют о том, что они не местные. Для этого им даже не приходится открывать рот.
И они считают этот город настоящим Шинджуку. Отчасти они не ошибаются - но только отчасти. От крайне небольшой части.
Потому что Шинджуку – рядом.

На узкой аллейке, освещенной только разноцветными витринами, торговали сладкими блинчиками, жизнерадостной раскраски киоск благоухал ванилью, фруктами и шоколадом. Гаки по-птичьи устроился рядом на ограждении спуска в метро, держа в каждой руке по душистому, в белой пене взбитых сливок кулечку, и кусал от каждого попеременно. Под ногами у него стояла мини-клумба на металлической подставке, на которую днем можно было бы полюбоваться. Остаток пространства, особенно широкий угол ограждения, оккупировали взволнованные школьники. На углу они расставили банки с пивом.

- ...дома тоже не появлялся, - сообщил похожий на ёжика в марлевой медицинской повязке; очевидно, из тех, кто ухитрится подхватить грипп даже летом.
Угощения они купили на всех, но из-за маски он не поспевал за остальными, так что его порцию дожевывал меланхоличный громила в куртке с красным выцветшим капюшоном. Каковым обстоятельством "ёжик" был весьма угнетен.
- Так он, наверняка, в больнице. Мы же сами его туда отвезли, - заключил тощий чистюля, который безуспешно пытался оттереть с белой рубашки персиково-рыжее пятно.
- Нет его там, - прогудел юный атлант и взял еще один блинчик.
Обездоленный «ёжик» в марлевой маске загрустил окончательно.
- И больницы там тоже нет.
- А куда ее убрали? – тупо спросил «чистюля»; он как раз выяснил, что пиво не является универсальным чистящим средством, и теперь боролся с гораздо более обширным пятном.
- Прогони поиск по «клиника Кацуки», - посоветовал четвертый участник скромной вечеринки, обладатель множества косичек и готичной банданы – дикое сочетание со школьной формой.
Гаки скосил на них глаза, не меняя позы.
- Добро пожа-аловать! – донес ветер нестройный хор зазывал с улицы.
- ...говорят, в парке видели большую черную пантеру...
- ...скидки только у...
Гаки отключил «внешние» каналы, сосредоточился на соседях, которые выслали «ёжика» за добавкой.
- Здание на месте, - возвестил громила. – Только пусто внутри. Говорят, что уже много лет. Хотели снести, но чего-то перепугались.
- Так были ж люди, - неуверенно возразил тощий.
- Может, правильно передумали, - задумчиво сказал «косички», доедая свой последний блинчик. – С могилой Масакадо вон не подумали, не испугались. Ну и получили что-то вроде того, что было вчера, только не в Реальности.
Он вытер губы салфеткой и проверил мобильник на предмет сообщений. Пусто.
- Надо найти Серидзаву. Один идет к нему домой и спрашивает соседей; один в школу, разузнает там. Кто смелый пойти со мной в «больницу-которой-нет»?
Поднял руку атлет в капюшоне.

(на троих)

Два горластых зазывалы в одинаковых белых рубашках и длинных узких фартуках с логотипом «Dining Bee» откочевали с шумной улицы за угол, чтобы тайком, без помех выкурить по сигаретке. По стриженной почти в ноль шевелюре одного шли тигриные полосы, второй напоминал олимпийский факел полыхающими всеми оттенками желтого волосами.
- Прикинь, там пять метров, не меньше! - возбужденно тараторил патлатый. - И вверх еще три, а этот чел со всей дури оттуда и об асфальт!
- Там машины все время, - его приятеля больше интересовала стайка толстоногих школьниц в неуклюже подтянутых сзади юбочках так, что порой были видны трусики.
- Там еще светофор. Во, смотри! - огненноволосый спорщик выудил из кармана мобилку. - Я заснял.
Минуты две-три с угла доносилось лишь "уй, ё!", "это ж больно" и "во, псих зажег". Гаки облизал пальцы, спрыгнул с насеста и отобрал у онемевших от чужой наглости зазывал аппаратик. Дожевывая второй блинчик, прокрутил запись несколько раз.
- "Дневник" есть? - деловито осведомился он, возвращая мобилку владельцу.
Тот кивнул, зашипел, роняя прогоревшую до самого фильтра сигарету, и засунул в рот обожженные пальцы.
- Давай адрес.

(ун-ун!)

Шинджуку, Токио
Кабуки-чо, клуб Stargazer
17 июня 2015 года, вечер
За день до происшествия


Концерт был заряжен потенциальным бешенством, возможной дракой, страстями, криками, действием. Маленький клуб в Шинджуку не похож на громадные концертные стадионы и залы, но сжатая в тесных стенах энергия кипит еще горячее. Люди, которые пришли сюда, точно знают, что хотят получить. Им жарко не менее чем шестерке музыкантов на сцене. Пот на лбах, соленые прозрачные капли. Кондиционер задыхается от духоты, раскрытые под потолком форточки не приносят облегчения. Солист держит зал, не давая расслабиться, подумать о чем-то другом, вообще вспомнить о мире за пределами песни - одной за одной, без конца и начала. Его поддерживают вопли, радостный свист. Поднятые руки густотой напоминают лес. Ясура со снисходительной улыбкой поддается общему настрою. Музыка вибрирует в нем, резонирует с его образом жизни. Солист настроен на гитару, словно он одно целое с ней, словно жить не может без нее. Она слушает его - или он ее. Как мастер и инструмент. Как игрок и карты. Как художник и кисть. Радостно наблюдать. Молодые люди на сцене приятны глазу, полны сил, им есть что показать, есть что отдать, и они бросают миру. Все, что имеют, они излучают на него. Их слушатели по большей части дети. Дети в зале - море. Принесет оно что-то на берег или скроет в темной пучине, покажет будущее.
- Тебе нравится здесь? - перекрикивает музыку девчонка, с которой Ясура пришел сюда. Она очень хотела, настолько, что он не мог возражать.
- Молодец, что уговорила меня, - говорит он ей на ухо и коротко лижет мочку.

Многие из них любят это действие. Вот и эта готова растаять, но все-таки держит себя в руках. Прильнула, танцует в ритме с ударами его сердца.
- Ты не теряешь фигуры, - говорит он ей, подчеркивая слова движением ладони.
И она прижимается крепче.
- Как называется эта группа? - кричит она, снова отдельная, снова пылающая танцем.
- «Банда Райко».
Остальные подхватывают последнее слово – имя, как искра в засуху, вновь поджигает зал. Солист поднимает руку, но без толку. Белую когда-то майку под кожаной курткой можно выжимать.
- Дайте передохнуть!
Громкий рёв был ему ответом. Ясура проследил направление взгляда солиста: на узенькой галерее – они шли вдоль стены и, как правила, не были заняты, все старались попасть ближе к сцене, - стояла высокая девушка. Она что-то высматривала в толпе, откровенно чужая здесь по виду и общему стилю. Неожиданно соблазнительная. И беззащитная.
Концерт был в самом разгаре, до окончания еще далеко.
- Уже поздно, я отвезу тебя домой, - сказал Ясура, наклонившись к самому уху спутницы.

- В Шинагаву, пожалуйста, - говорит Ясура патлатому, непривычно цветастому таксисту и называет адрес.
Девчонка кладет растрепанную голову ему на плечо. Очень юная, сообразительностью она может поспорить с куда более старшими. Пристрастилась к наркотикам, сбежала из школы, занялась проституцией... банальная история спуска на дно. Там он ее и нашел, на самом дне, ниже которого придумать сложно. Но она хотела быть. Не богатой, но способной жить, не пьяницей, как мать и отец, не заносчивой дурой, как подруги в школе, не унылой домохозяйкой и не заключенной в кокон предписаний бизнес-дамой. Она хотела быть, хоть и не могла сформулировать своих реальных желаний.

- Приехали, - объявил водитель; темные очки делали его похожим на отъевшегося к зиме тануки.
Его пассажиры, слишком занятые друг другом, могли и не заметить очевидного факта. Шелест бумажек при оплате, теплая щека девушки, прохладный по ночи ветер с реки. Хлопок двери за спиной и рычание мотора отъезжающей машины. Плитки под ногами.
- Может, не стоило так отрываться? - шутливо спрашивает Ясура.
Вместо ответа она пытается зарыться носом в его плечо. Свернуть во двор. Третий этаж.
- Ключ, - он держит протянутой ладонь.
Она без колебаний кладет брелок-собачку и болтающийся на нем ключ в перчатку с обрезанными пальцами. Они стоят на пороге: она внутри тесной прихожей, он снаружи на лестничной площадке. Порог - разделительная черта.
- До завтра, - говорит она, легко касается его плеча и тут же убирает руку.
- Спи спокойно, - желает он ей.
Он был в ее квартире только однажды - когда выбирал жилье для нее.

Через двадцать минут он вернулся в клуб, где не изменилось ничего. Бешеная энергия, льющаяся со сцены, грозила спалить всех. В стоящих дыбом волосах солиста, казалось, плясали искры. Зал бесновался. И та девушка все еще стояла на галерее, следила за входом. На набеленном личике прослеживалось легкое беспокойство. Ясура прошел сквозь беснующуюся толпу – ему охотно уступали дорогу – и забрался по металлической лестнице наверх. На традиционной одежде незнакомки яркие пятна огней со сцены мешались с тонким тканым рисунком. Ясура облокотился рядом на железную ограду галереи, глядя снизу вверх.
- Не почтете за грубость, если составлю вам компанию?

(помогаю)

21 июня 2015 года
Токио, Шинджуку, муниципальный многоквартирный дом

Партия в маджонг шла азартно, но как-то слишком ровно для Торабэ. В основной битве сошлись тихий обычно Усуи и громкоголосый Бо. Еще немного, и они проломят единственный в квартире низкий стол, за которым и сидела, скрестив ноги, четверка. Занавеску, которая номинально отделяла спальню – ту часть комнаты, где стояла кровать – от всего остального, пришпилили за неимением кнопок ножиком к косяку, чтобы не мешала время от времени поглядывать на забывшегося тревожным сном Райко. Если так набираться каждый раз после концерта... Кио заставил себя вернуться к собственному, не слишком успешному раскладу. И поморщился, когда Бо со свойственной ему энергией, удвоенной азартом, грохнул кость с такой силой, будто он Супермен, а перед ним враг. Удивительно, что еще никто из соседей не ломится в дверь с негодованием.
И тут постучали.
- Я открою, - вздохнул акустическая гитара и отправился к двери. И удивился, увидев на пороге беловолосое воздушное чудо. – Привет. Вот кого не ждали.
Присутствующие столь же не думали встретить тут нового гостя, как и гость их. Возникла напряженная пауза, во время которой братец Ким придумал начало для очередного серьезного разговора с Райко, Усуи сбросил «зеленого дракона», а Бо немедленно подхватил эту кость, с округлившимися от восторга глазами объявив панг из трех драконов.
- Чтоб тебя, - проворчал Ким, которому не везло уже шестую раздачу.
От Цербера его сейчас отличало лишь наличие всего одной головы. Гость слегка запаниковал. Торабэ понял, что надо спасать положение, пока не случилось смертоубийство. Он подтолкнул Йотаку, надеясь, что тот развернется и даст выставить себя в общеквартирный коридор.
- Билеты мы тебе обещали, я помню. Только не достали еще. Так что ты потерпи. Видишь, Райко не в форме...

(японское трио)

Йоцуя, 3-й чомэ, Араки-чо
18 июня 2015 года,
Вечер после инцидента на станции

На узкой улочке в Йоцуя показалось, что не случилось никакой трагедии. Мир и покой безвременья. Жара, каменные беленые, а то и просто кирпичные стены, между которыми едва ли протиснется машина. Запах дерева, нагретого солнцем железа и еще чего-то неуловимого, упрямая трава в углах, ухоженные цветы в горшках, выставленных прямо на улицу. Свалка из велосипедов на перекрестке с другой такой же «тропкой мегаполиса». Все как всегда. Разве что не орет телевизор у старухи-соседки. Старший брат постоял перед дверью с бессильно опущенными руками, потом открыл, опасаясь не найти младшего дома – тишина давила на уши.
- Эй...
Сообщение, что он вернулся, так и не прозвучало, неуместное на пороге семейного склепа. Ботинки младшего стояли на привычном месте. Аки поставил свои рядом, сделал два неуклюжих, как марионетка в руках новичка, шага по узкому коридорчику и остановился. Прикрыл глаза. Глубокий вдох-выдох. Внутренняя готовность. Шаг вперед – теперь другой, уже уверенный. Шорох, что донесся из полутемной комнаты, могла произвести мышь. Или крыса. Или брат. Опущенные бамбуковые жалюзи на окнах замыкали внутреннее пространство.
Йошиэ забился в угол дивана, отгородившись от злого мира подушкой. Старший безжалостно включил верхний свет.
- Переодевайся, - скомандовал он; бодрость была притворной, но лучше уж такая, чем совсем ничего.
От самого Аки несло антисептиком и гарью.
Брат не сдвинулся с места.
- За что они злы на нас? Что мы им сделали?
В детстве, задавая эти вопросы, он принимался раскачиваться взад-вперед, сейчас же сидел неподвижно, но, как и тогда, старший накинул ему на плечи старый любимый плед.
- Они не злы, - старший не стал уточнять, о ком речь. - Просто такие мы, как есть, им не нужны. Иногда мешаем.
- Тогда - кто? - взгляд младшего ускользал; Йошиэ упрямо смотрел в сторону.
Аки вытряхнул братца из провонявших штанов и положил их вместе с собственной одеждой отмокать в тазике в ванной. Домашняя юката смотрелась на нем естественно, будто он ходил всю жизнь только в ней.

(nihon-no sanningumi)

- Думаю, это сделал человек...
Тяжелая ватная пауза.
- Я разогрею собу.
Никакой реакции. Плохо дело.
Аки поставил дымящуюся лапшу перед братом так, чтобы дразнящий аромат непременно достигал ноздрей. Стукнул палочками о край фаянсовой миски. Плеснул шочу, заглянул в морозилку, где второй месяц превращался в мини-айсберг пакет с фаршем... и – не стал добавлять лед.
- Выпей залпом.
- Аники...
- Что?
- Он сумасшедший?
- Скорее – заблудившийся в мире и самом себе.
- Как я?
Старший пристально смотрел на брата, словно не мог поверить, что тот говорит всерьез.
- Не как ты. Не как кто-то еще. Ты здоров, что бы там себе не придумал. Ешь!
Сам не стал, хоть и знал, что надо. Кусок не лез в горло. Стоять над младшим не было смысла – такая версия принуждения никогда не действовала. Аки не нашел ничего лучше, чем сесть перед буцуданом. Коснуться табличек-ихаи с именами родителей: он не отказался бы сейчас от совета или хотя бы лишь молчаливого присутствия. И поддержки.
Йошиэ отложил палочки, насупился: взгляд опять поплыл в сторону. Старший насторожился – чересчур знакомый признак, а он-то надеялся больше никогда его не увидеть. Прошлое накатилось стремительнее, чем он ждал. Брат сипло выдохнул - словно поперхнулся, зажмурился. Чистые бинты на обеих руках, повязка на голове будто светились.

(типа того, но я лишь помогаю, ун)

Тот зимний студенческий вечер удался на славу, и когда шумная компания разошлась, Аки не увидел ничего противоестественного в том, чтобы остаться у своей девушки. Кто бы стал винить его? Возможно, это спасло его, в конце-то концов.
Декабрьское утро начиналось лениво и беззаботно. Сытое довольство жизнью, молодая шаловливая игривость и солнечные лучи сквозь тюлевую занавеску. Развлекательное ток-шоу плавно перешло в бубнящие о политике и экономике новости. И вдруг мир почернел, съежился, как сожженный в пепел лист. Когда видишь телерепортаж, требуется время, чтобы поверить: это случилось не с кем-то неизвестным, это случилось с тобой.
Он не запомнил, как натягивал штаны и свитер, как пулей вылетел из квартиры и, не разбирая дороги, помчался домой в Йоцую. Люди старательно не замечали бешеного взгляда и того, как он преодолевает лестницу в метро одним прыжком через десять ступеней. Кто-то пытался сказать ему, что стоило бы надеть пальто, но он проскакивал мимо слишком быстро, не слыша ни единого слова.
У дома были полицейские машины, желтая лента, озабоченные соседи. Круговерть лиц, чьи-то шарфы, руки, лица – они кидались в глаза цветастыми пятнами. Двадцатилетний парень ринулся внутрь, будто в горящий дом с кричащим ребенком.
Его остановили – с громадным трудом, - накинули какие-то теплые тряпки, говорили что-то, он не запомнил. В круговерти лиц не было тех, кого он хотел видеть. Ни одного.

Потом пришло оцепенение.
Ему что-то говорили, но услышал он только одно: отец, мать и брат. Все умерли.

В университете дали отгул, и он слонялся как в тумане по улицам.
Ледяным снежным комом свалилось опознание. В онемении и полумраке от собственных непролитых слез он трогал застывшие, окоченевшие тела. Отец. Мать.
И остолбенел, когда увидел такое маленькое детское тельце.
- Это не он. Не братик. Соседский мальчик...

Аки замер, словно его парализовало. Сегодня он был слишком близко к тому, чтобы потерять брата. На этот раз без чудесного возвращения. Отыскал бы вместо живого Йошиэ окровавленное тело... если бы от него осталось что-то различимое после столкновения поездов. С другими так и было...
Он с трудом поднялся и на деревянных ногах ушел в свою комнату. Включил монитор компьютера и уперся в него невидящим взглядом. Затем, слишком сильно давя клавиши «мышки», запустил пасьянс.

21 июня 2015 года
Токио, Шинджуку, муниципальный многоквартирный дом

- Билеты мы тебе обещали, я помню. Только не достали еще. Так что ты потерпи. Видишь, Райко не в форме...
Откуда-то повеяло холодом, как будто снежноволосый завсегдатай их концертов – гордое название для пары часов вечерней игры на пятачке у станции Шинджуку и выступлений примерно раз в неделю в «Stargazer»! – носил с собой портативный кондиционер.
В ладонь Кио скользнул небольшой пакетик, на кукольном лице Йотаки появилось независимо-проказливое выражение, словно у кота, выяснившего, что на полке есть не только миска со сливками, но и кошка.
- Кое-что для поправки здоровья, - гость стрельнул взглядом в насупленного братца Кима. – Отдашь Райко наедине.
Торабэ тоже обернулся посмотреть на братца Кима и подумал, что лучше бы этого не делал.
- Слушай, Йотака, шел бы ты, а. Давай-давай. Здоровье Райко как-нибудь поправится без тебя.
Кио демонстративно, чтобы видел бас-гитара, вложил пакетик в отвислый кармашек на любимой трикотажной, с капюшоном, безрукавке незваного гостя. Развернул его за плечи и толкнул в коридор.
- Только пусть девчонку оставит! – подал голос осчастливленный Бо, которому наконец-то выпал шанс поквитаться с Усуи; у него наклевывался маджонг, и он был готов любить целый мир, пусть и безответно. – Дождь на улице, чего ей мокнуть?

(японское трио в полном составе, ага)

Торабэ чуть не споткнулся о почти не существующий порожек, выпустил беловолосого и развернулся к Бо. Может, не надо было его забирать из больницы так сразу? Хотя все равно бы сбежал. А выглядит, вроде, здоровым...
Братец Ким заподозрил всех в умысле разыграть его без причины, меланхолик Усуи согласился, что промокнуть до нитки – это вовсе не то, о чем можно было мечтать, и задумался. С кровати дополз пока еще маловнятный приказ всем заткнуться и не мешать.
- Да у Бо после больницы еще не все вернулись домой, - констатировал Кио и вспомнил разговор в церкви: – Правда, у него с головой всегда не супер, лечи, не лечи.
Бо взлетел с места, словно его в это место ужалила оса; недоразобранная «стена» осыпалась, во все стороны полетели костяшки, только Ким успел спасти уже набранные им комбинации. Даже вечно тихий Усуи встрепенулся. Гвалт получился качественный, каждый орал о своем, к середине позабыв, с чего все началось. Они драли горла бы еще долго (если не перешли к следующему номеру программы), но вдруг выяснили, что в комнате как-то так... тесновато.
- Я пошел! – пискнул Йотака.
- Я тебя провожу, - возвестил Торабэ и уже в коридоре, когда захлопнулась за ними дверь, протянул руку: - Давай что ты там принес.
Райко был растрепан, сумрачен, он не выспался, а потому был зол. Конфликт, правда, не вспыхнул с новой силой, как ожидалось; наоборот – пошел медленно на убыль. Как будто пожар затушили огнем. Не окончательно остывший братец Ким продолжал кипеть, напоминая чайник, хозяин квартиры – не без удивления обнаружив у себя гостей – грызся с ним, больше по привычке, чтобы не потерять форму. Усуи собирал разбросанные по полу костяшки маджонга и, коли про игру все забыли, да и кто б теперь вспомнил, у кого что было на руках (плюс Бо жульничал, хотя его еще ни разу не удавалось поймать за руку), складывал из них пирамидку.

(sanbiki da)

Невысокая тоненькая девушка в белом платье с оборками и пышной юбкой, в почти невидимых сандалиях на неудобно высоких каблуках процокала вдоль стенки и забилась в угол, притянув колени к подбородку. На бледном круглом личике в обрамлении длинных волос темные глаза сверкали неожиданной силой. Настороженная бабочка, готовая вспорхнуть, если ее потревожить. Бо подкрадывался к ней полминуты, если не больше; затем – аккуратно, почти не дыша – сел рядом. И немедленно проверил видение на бесплотность. Его возмущенно шлепнули по руке. В пронзительных глазах появился гнев, когда «бабочка» обратила лицо к посмевшему тронуть ее негодяю.
- Уй! – обиделся Бо. – Ты чего?
Вместо ответа она перевела взгляд на Райко и нахмурилась. Так жена, готовящая ужин любимому мужу, смотрит на аккуратно слепленные котлетки, которые вдруг пригорели по непонятной прихоти мироздания.
- С ним все не так.
Голос у нее оказался такой же невесомый, как она сама. Грустный почти шепот.
Бо в недоумении сунулся было к Райко, заработал от него несильную оплеуху и, успокоившись, вернулся в их с девочкой угол, где вновь сел и подтянул колени к груди – так он занимал меньше места.
- Да он всегда такой, - рассудительно заметил Бо. – Когда спросонья.
Вместо того чтобы утешиться и, может быть, даже посмеяться, «бабочка» огорчилась еще больше. Отвернулась, как будто пряча лицо, и вытерла края глаз.
- Но как же он будет биться с демоном без меча? Райко должен быть бесстрашный и умелый, раз носит имя древнего героя. А он...
Определенно, фронтмен группы не внушал ей восхищения.
- Зато он добрый, просто не любит, когда все об этом сразу же узнают! – заступился за старшего Бо. – Говорит, что это вредит его имиджу. А меч мы ему отыщем.
По крайней мере, она перестала плакать.
- Думаешь, он согласится?
- Думаешь, у него будет выбор?
Скрипнула давно не смазанными петлями дверь. Торабэ поморщился от звука и сгрузил на низкий стол рядом с почти законченной пирамидой пять жестянок с энергетическими напитками. Перекинул одну Бо, не сомневаясь, что тот поймает, - уж что-что, а рефлексы у их ударника отличные. Еще бы превратить эти жуткие дреды во что-нибудь пристойное, цены бы ему не было. Только не дастся.
- Ты чего там сидишь один?

(san-nin desu)

Его появление всегда можно было легко предсказать: несмотря на погоду, время суток и работающий кондиционер, из щели начинало тянуть ночной свежестью. Затем через порог осторожно просачивался первый усик тумана. Из разумной предосторожности дверь всегда была заперта, и хозяин жилища не имел привычки раздавать ключи от замка даже близким друзьям, только Йотака не считал подобные мелочи за препятствие. Самым главным сейчас было не поднимать головы, чтобы не лишить себя удовольствия наблюдения за маленьким чудом. Следовало наблюдать краем глаза, исподтишка, как сгущается в ореоле искристого инея будто отлитый изо льда силуэт. А затем подождать, когда Йотака по-кошачьи свернется клубком на полу возле кресла. Тогда можно опустить руку, чтобы погладить слегка влажную копну серебристо-белых прядей. Они всегда такие, словно покрытые утренней росой.
- Здравствуй, Лунный свет.
Ясура заложил страницу тонкой бамбуковой закладкой и отложил книгу на деревянный столик у кресла. Там лежала аккуратная стопка ее сестер: некоторые почти новые на вид, другие страшно было взять в руки. Немолодой, но как будто застывший в неопределенном возрасте «средних лет», мужчина с пониманием взглянул на выкрашенную пастельной краской с едва различимыми узорами стену. Оттуда доносился шум, какой могут создать только пятеро горланящих в запале парней.
- Новая песня?
Стена - общая с соседней квартирой - дрогнула и как будто прогнулась; в нее с силой швырнули что-то. Или даже кого-то. Но гам пошел на убыль.
- Если не поубивают друг друга, - Йотака довольно жмурился, прислушиваясь к флейте, упрямо пробивающейся сквозь общий галдеж у соседей.
- Было бы очень жалко, - усмехнулся Ясура, - у них приятная музыка, и ритм жизни совпадает с моим. Если туда поселится домохозяйка со сворой ребятишек или студент, придется съехать.
Споры и вопли затихли окончательно, осталась лишь флейта.

(un!)

22 июня 2015 года, поздний вечер
Токио, 2-1-2 Касумигасэки

Факс извел немало бумаги, прежде чем успокоиться и пискнуть о завершении передачи. Кетсу собрал порезанные на стандартные А4 листы в стопку и унес к себе на стол под любопытными взглядами немногочисленных задержавшихся допоздна коллег. В углу каждого листа стоял телефон с кодом города Кагошима. Много фотографий, меньше текста. Еще через час принесли объемистый конверт с письмами, тоже от Муты. Бумага стала жесткой и кое-где начала желтеть от времени. Шестнадцать лет...
Кадзуя пробежал взглядом написанные от руки столбцы текста и надолго обосновался у ксерокса. Завтра по дороге на работу он отнесет рукописные чужие письма на почту и отправит адресату в Хиро-о. А потом будет читать копии. Ловить отголоски чужого тепла, предназначенного не ему.
Отчет о пребывании в Кагошиме неунывающий Мута составил так, что порой невозможно было не улыбнуться. А порой – пожалеть, что не догадался сделать то-то, спросить о сем-то. И что не присутствовал там. Впрочем, неповоротливому с виду, добродушному и невероятно искреннему бывшему сумотори можно было довериться. Кетсу бросил взгляд на погруженный в темень пустой кабинет начальства – чем позже узнают об этих «агентах», тем лучше. К демонам санкции и разрешения.
Последняя страница – не письмо, копия газетной статьи – приковала взгляд. Кадзуя прочитал ее два раза, чтобы убедиться, что не ошибся.
«...возле клиники Одаширо произошло дорожно-транспортное происшествие...»
«...Робот-грузовик, управляемый диспетчером, неожиданно сошел с курса и вылетел на пешеходную часть улицы. Серьезно пострадали...»
«...за весь срок эксплуатации роботов-грузовиков это первый случай дорожной аварии. Причины инцидента устанавливаются...»

(в незримом присутствии Сон)

«Ведется расследование...»
Год тысяча девятьсот девяносто девятый.
Следствие ни к чему не привело...
Несчастный случай, так это назвали. И положили в пыльный шкаф. Забыли.
Кадзуя!..
Твой брат...
...погиб.
Точка.
Так не может быть.
Почему?
Потом они, всегда один на один, с неприязнью говорили, что произнес он это хладнокровно; Кадзуя не мог вспомнить.
«Случайность, - сдавленно пытался объяснить непоправимое полицейский. – На Радужном мосту машина, идущая сзади, потеряла управление и выкинула его мотоцикл на соседнюю полосу... – участковый звучно сглотнул. – Там шел грузовик».
Рыдания матери до сих пор стояли комом в горле. И словно на бегу врезаешься в стену – отрешенный, без эмоций, отцовский голос: «Можно будет получить тело?»
Полицейский выглядел настолько виноватым, что хотелось на нем выместить злость на несправедливость жизни. Бить, пока не уйдет чувство отчаяния от того, что поменять уже ничего нельзя. Мешало только непонятное, болезненное онемение.
«Боюсь, там нечего получать. Но все останки будут переданы вам для похорон».
Еще немного, и он сломает копировальный аппарат.
- Ты управляешь Реальностью, - сквозь зубы процедил Кетсу. – Тебе это ничего не стоит. Зачем ты убил его?! Неужели боялся?
Если бы окна могли лопаться от накала чувств, на всем этаже не осталось бы целого стекла.
- Или ты стихия, для которой люди – травинки в поле?
Краем глаза он заметил отшатнувшуюся в страхе девушку-стажера. Вот-вот придется успокаивать ее. И, возможно, доказывать охране, что ничего не случилось. Кое-как, с трудом, Кадзуя разжал сведенные челюсти, махнул девчонке – мол, все нормально, иди себе дальше. Глубокий вздох, еще один взгляд на полные тепла и заботы письма.
- Как же такое мог сделать ты?

(источник инфы для боссу, ун!)

Церковь св. Михаила Архангела,
2-1-7, Хиро-о, Шибуйя
19 июня 2015 года, утро

За двойной деревянной решеткой, настолько плотной, что сквозь нее можно разглядеть лишь смутную тень, пошевелились. И вдруг почти у самого уха – электронный писк.
- Простите, - ни капли стыда. - Я сейчас выключу мобильник.
Снова шевеление. Снова электронный писк. И тишина, только ровное дыхание. Тот же высоковатый голос:
- Я был на острове, далеко отсюда, вместе с мальчиком. Мы удили рыбу. Не с деревенскими рыбаками, днем, вдвоем.
У человека за плотным переплетением решетки вдох получился чуть резче, но вопрос прозвучал почти ровно:
- Что случилось потом?
Солнечные зайчики затеяли бег наперегонки на деревянных панелях исповедальни. В этом городе у воздуха тоже солоноватый морской привкус, но слабее, чем на маленьком острове вдали отсюда. И летом здесь к нему неизменно примешивается запах цветов.
- Нечто страшное, - сказал беловолосый крупный немец; сам он до сих пор старался вспоминать как можно реже.
Он едва помещался в тесную кабинку, не рассчитанную на европейские размеры. Маленький, едва светящийся экранчик прицепленного к решетке прибора выдавал зубчатые кривые и цифры. С подробностями потом разберутся, но кое-что видно было уже сейчас. Неизвестно, к добру эти новости или нет.

(на пару с Сон)
(продолжение давно начатой и подзабытой сцены)

- Как вы думаете, святой отец, есть ли голос у моря?
Громкий голос. Множество голосов. Словно все умершие, возносясь в свой рай или спускаясь в свой ад, растворяли частичку души в горьковато-соленой воде. Кто-то весело и беспечно лопотал на прогретых, пронизанных солнцем отмелях, кто-то с оглушительным ревом штурмовал холодные скалы, кто-то, убаюкивая, нашептывал с каждой пологой волной, накатывающейся на песок.
Они редко сходились в один хор, но случалось, когда, подчиняясь чужой воле, они капля за каплей сплавлялись в могучее гибкое тело, одевали его чешуей, оснащали когтистыми лапами... И тогда, закручивая мальстрим, из глубин океана к облакам в ореоле из молний поднимался великий морской змей.
- Имя им - легион... - молодой человек в исповедальне плотно закрыл глаза; между сведенных бровей заблестели капельки пота.
- А следом пришел огонь, - настойчиво подсказал приглушенный деревянными стенками и решеткой голос с другой стороны.
К привычным церковным ароматам примешивался посторонний запах. Мужской одеколон с нотой имбиря. От него перед глазами вставали смутные, как в полузабытом сне, картины. Зеленая гора на фоне глубокого синего неба. Барашки на море. Скачущий по волнам ловко брошенный камень. Очень светлые и ухоженные, не такие как у всех вокруг, мужские руки – и подарок в них: настоящая, только маленькая, удочка.
Мальчуган восьми лет в полосатой рубашке и майке, штаны вымазаны в смоле, видно, снова лазал в поросшие сосняком горы, свежие царапины на коленях тоже тому подтверждением, смотрел исподлобья на огромного краснолицего, словно горный дух, взрослого. А затем опасливо, будто подозревал обязательный подвох, протянул ему руку...

(ун-ун, в роли исповедника)

...не вскочил и не кинулся радостно встречать молодого хозяина. Мальчишка скинул рюкзак на ступени и потрепал пса по холке. Тот ткнулся в ладонь холодным мокрым носом и заскулил...
...тележное колесо с острыми лезвиями по ободу продолжало нарезать облака на пласты...
...с громкими щелчками лопались от нестерпимого жара стволы бамбука...
...темно-красная, почти черная капля скатилась по верхней губе, краю рта, подбородку, сорвалась – и на светлой футболке расплылась безобразным пятном...
- Вы не сумели его защитить? Того мальчика...
Вопросительная интонация, но собеседник уже знал ответ. Воздух в тесной кабинке загустел и стал горячее, потянуло откуда-то запахом плавящейся изоляции.
- Вы хотели, но не смогли.
- Он выжил без моей помощи.
Может, лучше бы нет? Немец ладонью вытер со лба пот. Крошечная исповедальня неожиданно напомнила гроб. А ведь он сам тогда спасся лишь чудом.
То «чудо» до сих пор было в его груди – искусственное сердце. Давным-давно этот орган отказался работать, пришлось делать сложную операцию, тогда он выкарабкался лишь ради жены и детишек. Которых не видел уже столько лет, что потерял им счет. Но аппарат спас его, когда за считанные секунды страшной смертью погибли все остальные сотрудники. У него и андроидов был катер... у единственного выжившего на острове мальчишки – не было.
- Какой он теперь, этот ребенок?.. – спросил европеец.
- Как разбитый сосуд. Забыт в сердцах, точно мертвый... – ответ прозвучал слишком резко, слишком быстро; было слышно, как собеседник от смущения заерзал на жесткой деревянной скамье, будто школьник. – Извините...

(и маленький фенек в роли большого немца в Японии)

Кагошима,
22 июня 2015 года, вечер

Вещей у них с собой было мало - всего два рюкзака на двоих, - и поэтому сборы не затянулись. Билеты до Нагасаки предусмотрительный Мута заказал еще накануне, но наша парочка решила добраться до автовокзала загодя; вдруг повезет, и отыщется нужный водитель. И захочет переговорить. Как сказала после некоторого размышления Омари: "едва ли на этом маленьком острове в этом маленьком городе этот рейс обслуживает сто человек". Великан Йошимицу (в просторечии Мута), которому и Европа была бы тесна, добродушно с ней согласился.
- Кстати, - проговорила Омари, доставая из кармашка рюкзака ворох бисерных фенечек, - мне приснился сегодня тот доктор-рыбак, Саито, и представляешь...
Мута ничего не успел себе представить, потому что зазвонил телефон, и Омари подняла трубку.
- Алло, здравствуйте.
"Саито!" - проговорила она одними губами и сделала большие глаза. Великан замер посреди комнаты в странной позе, он как раз собирался взвалить все их пожитки разом себе на плечо.
- Здравствуйте, доктор. Да... Нет, конечно, нет. Говорите. Да, я понимаю. Да. Bos - "ладонь"... Это вы делали? Я поняла. Спасибо вам, что позвонили. Да, спасибо большое.
Омари положила трубку, дождавшись сигнала отбоя, и присела на свернутый футон.

(два следователя-любителя: фенек и царь обезьян)

- Он сказал, что вспомнил, как бинтовал руки Совенка - ладони были изранены, и текла кровь. Обе руки пришлось замотать. Он решил, что это может быть важно.
Мута перевел дух.
- Где же он так мог их ободрать?
Он почесал бы в затылке, но руки были заняты сумками.
- Я уже видела это... - пробормотала Омари. - Тогда, на станции, когда мы молились. У него капала кровь, я еще мельком подумала, что порезался о стекло вагона, потому что сама прыгала из окна, и тогда так сложилось все... Но послушай, вдруг это не стекло? Ирландка встала и подошла к зеркалу, протянув ладони к прохладной глади.
- Стигматы. Знаки страданий. Этого же не может быть, правда?
Она подняла взгляд и посмотрела на Муту через зеркало. Напарник уронил сумки. Он шарил по всем карманам, пока виновато не потупился.
- Фотоснимок... у тебя же есть, правда?
- Да, должен быть, - ирландка открыла рюкзак, вытащила блокнот, из блокнота конверт, из конверта снимок. - Держи.
Сидя посреди комнаты и близоруко щурясь, Мута вглядывался в изображение, потом ткнул в него пальцем.
- Розарии, - растерянно пояснил он. – Он носит на шее католические четки. И живет в церкви... Так кого же мы ищем, Омари?
- Тихо! - крикнула вдруг Омари и даже зажала уши ладонями. - Не говори! Не думай! Не хочу слышать!
Она отвернулась и начала ходить от стены к стене, ладони закрыли лицо.

[спешите видеть, весь вечер на арене фенеки в истерике. а тануки в норме!]

- Подожди, - сказала она, как будто Мута куда-то торопился. - Спокойно. В церкви живут разные люди, я сама полгода прожила в монастыре и... Не важно. Не о том. Дело не в этом. Стигматы, четки - это все не о том. Это внешнее, можно ведь и ошибиться. Руки он мог ободрать, порезаться, сбить - мальчишка же, они везде... Они как дикари... Это нет, это не то.
Он волнения она сбивалась то на английский, то на гаэльский.
- Я бы посмеялась, Мута. Это было бы смешно или ничего бы не значило. Но он молился и знал, что говорит. И из него сочилась не кровь, а успокоение. Понимаешь? Я - не понимаю.
Великан осторожно вложил фотоснимок обратно в конверт, а конверт – в блокнот. А блокнот спрятал в рюкзак. Затем так же бережно обнял маленькую (по сравнению с ним) напарницу.
- Я не знаю, что он за человек... даже не знаю, человек ли. Давай сделаем то, что нам поручили, и пока не будем думать о том, чего не понимаем, - Мута аккуратно прижал Омари к себе. – И постараемся не причинить ему зла, хорошо?
- Думать не запретишь, - ирландка убрала руки от лица, глаза ее, против ожидания, были сухи. - Но дело до конца мы доведем. Переволновалась, прости, Мута. Сон этот еще...
То ли этот добродушный громила никогда не унывал, то ли главной задачей в своей жизни определил поддержку всех остальных, сказать трудно. Но он опять улыбался так, что щелки глаз тонули в веселых морщинках. И сумки, включая рюкзак Омари, он вновь навьючил на себя.
- Пойдем! Если опоздаем на автобус, придется ждать до утра. По дороге расскажешь про сон.

(у тануков крепкая моральная устойчивость!)

- Просто удивительно, как все само падает нам в руки, - говорила Омари. - То есть ясно, что маленький остров, ясно, что все рядом, но ведь здорово же! Мне кажется, мы идем правильной дорогой.
Виновником энтузиазма Омари стал водитель автобуса. Перед отъездом они немного поболтали, было время на разговоры, правильно, что пришли заранее, и выяснилось вдруг, что этот самый водитель много лет назад чуть не вылетел с дороги, потому что, кажется, едва не сбил мальчишку... Да, в тот самый вечер. Да, того самого мальчишку. Он выскочил прямо перед автобусом, как привидение - весь в белом, явно больничном. Водитель выкрутил руль и затормозил, но ясно было, что мальчишке не жить, хотя удара не почувствовалось. Водитель вышел из автобуса, но никого не было. Привиделось? Ага, похоже на то. Он вернулся, дождался, пока перестанут дрожать руки, и поехал дальше. Мальчишка появился снова - то же белое привиденьице лет восьми... В общем, в конце концов, один из пассажиров вышел из автобуса, водитель уже решил, что ему, строгому священнику-католику, надоело ехать на автобусе, который то и дело сбивает призрачных пацанят, но пассажир вернулся. С мальчишкой. Настоящим, но точь-в-точь таким, который выскакивал на проезжую часть, в белом больничном кимоно... Они доехали до Нагасаки, и мальчишка все это время спал, свернулся на сидении клубком, как котишка...
- Само все в руки идет, - повторила Омари. - Разве не удивительно?

[два товарища идут правильной дорогой]

Токио, Шибуйя
19 июня 2015 года, день

Удушливая летняя жара на улице, почти ледяной кондиционированный воздух в комнате. Поменять настройки не удавалось уже месяца три. В небогатом пестром – японцы, китайцы, корейцы, вьетнамцы, кто-то из европейцев - квартале не задавали лишних вопросов, но и не чинили кондиционеры. Хочешь погреться, выходи на улицу.
Алексис Дуфф мог позволить себе и более дорогое жилье, но тогда не избежать постоянного внимания. Не заметить его в толпе токийцев невозможно: на голову, а то и полторы, выше всех местных, крупный, светлокожий и светловолосый... в последнее время, впрочем, больше седой. Немец, который почему-то отлично говорит по-японски. Становиться аттракционом для соседей он не собирался. И раз в год менял квартиру на другую такую же, похожую на стенной шкаф – настолько они все тесные.
На плечи пришлось накинуть теплый свитер.
Видеофонный номер Дуфф набрал по памяти, он и не был никогда записан ни на бумаге, ни в компьютере. Даже семнадцать лет назад, когда его дали Алексису. Или восемнадцать?.. Номер оставался прежним, менялись лишь те, кто отвечал по нему.
На этот раз включил связь кто-то новый. Молодой, почти мальчишка, круглолицый и с круглыми же очками, сосредоточенный и не от мира сего. Наверное, этой бородкой он пытался сделать себя старше на вид. Не сработало.
- Я из Японии, - сказал Дуфф пароль и одновременно указание своего местоположения. – Мне нужен Йоахим Баум.

(межконтинентальная связь на двоих)

Потусторонний взгляд уплыл в сторону – так здешние девчонки-старшеклассницы задумываются над невинным вопросом. Затем:
- Соединяю.
Зависший над клавиатурой средний палец уверенно опустился на нужную клавишу.
- Упс. Он просил его не беспокоить.
- Тогда прими информацию ты. Мне все равно, кто, но данные должны попасть к Бауму.
Файл шел долго не только из-за немалого объема. Алексис не понимал толком, как работает эта штука, но знал, что она разбивает документ на части – вроде шредера, - пересылает их по разным каналам, а потом собирает обратно. Наконец, в круглых стеклах в невидимой оправе появилось крошечное отражение, похожее на то, что Дуфф видел перед отправкой.
- Без ошибок?
Темноглазый юнец беззвучно пошевелил губами – должно быть, проверял на косяки. Затем поднял взгляд.
- А должно быть иначе?
Он напоминал японцев при деле – собранных и направленных на цель, как боевой меч. Разрез глаз и цвет кожи тоже говорили об Азии, как и компактность телосложения. Но иллюзию разрушали европейские обводы лица и хороший, с изрядной долей примеси густого баварского говора, немецкий язык. Как только этот юнец оказался в проекте? Хотя, помнится, уже доводилось говорить это про одного, лет двадцать назад, и надо отдать ему должное, без него проект закрылся бы тогда же.

(типа того)

- Всякое бывает. Просмотри данные.
Взгляд за круглыми стеклами быстро скользнул по строчкам, мальчишка недоуменно приподнял брови:
- Что это?
За неимением спинки стула, поскольку сидел по-турецки на полу, Дуфф откинулся к стенке и завязал рукава свитера узлом на груди.
- Понятия не имею. Я не лаборант и не нянька, я специалист по безопасности. Для того вы с Баумом там и сидите.
Камера взяла общий план – незнакомый юнец откатился на кресле от видеофона, - сделалась видна комната, не вся, лишь стена, крутой скос потолка, черепичные крыши за открытым окошком и расчерченный инверсионными следами ярко-синий небесный квадрат. Вернулся мальчишка со вскрытым пакетиком Magenbrot*.
- Любопытно, - сказал он с набитым ртом.
- Что именно? – раздраженно осведомился Дуфф: за окном пылала раскаленной сковородкой улица, внутри царила Антарктика, а имбирных пряников он не ел уже целую вечность.
- Вся картина, если смотреть целиком. Объект реагирует иначе, пики сместились вот здесь, здесь и здесь, - прожевав, очкастый вундеркинд ткнул несколько раз пальцем во что-то, чего Дуфф видеть не мог при всем своем желании. – И он стал гораздо сильнее. Док Баум будет биться в экстазе.
Замерзающий посреди пропеченного, словно картошка в фольге, мегаполиса специалист по безопасности прикинул, стоит ли говорить «младенцу» о личном наблюдении. И не стал. Мысли об увиденных сегодня утром в скромной церкви забинтованных руках молодого священника он изложит лично научному руководителю проекта в электронном письме. Черт, с этими иероглифами и факсами он уже забыл, как посылать смс!
- Передавай Бауму привет.


-------------------------
*Magenbrot – «сытный хлебец» (нем.), имбирный пряник.

(ага-ага)

23 июня 2015 года, день
Токио, Уэно

В стенном шкафу не найти было двух одинаковых костюмов, хоть все они были деловыми и стильными. Разных цветов, у одних едва заметный узор по вороту, у других особый крой, все различались. Но среди них не было того, что требовалось сегодня. Кетсу задвинул зеркальную дверь и оглядел себя. Расстегнул рубашку, растрепал волосы. Не то.

В парке Уэно располагался целый лагерь бездомных. Днем их было не много, в основном старики или совсем уж отчаявшиеся найти хотя бы самую примитивную работу. Едой и вещами с ними делились более успешные товарищи. Тем не менее, даже счастливым обладателям работы не хватало денег на съем настоящего жилья, и они каждый вечер возвращались сюда, к картонным коробкам и сделанным из подручных материалов навесам. Здесь очень тихо разговаривали друг с другом и никогда не смотрели на прохожих. Изгои общества не принадлежат уже миру, нечего и показывать свое присутствие в нем. Здесь стоял особый запах – такой бывает в шкафах, из которых решили вдруг вытащить давным-давно забытые там вещи.
На хорошо одетого молодого господина с большой спортивной сумкой поначалу не обратили внимания, мало ли кто идет мимо. Но когда тот остановился перед долговязым, сухим, как щепка, стариком и заговорил с ним, заинтересовались. Некоторые подобрались поближе, другие приглядывались издалека. Старик выслушал предложение с таким видом, будто к нему вдруг обратилась с вопросом ближайшая водосточная труба.
- Вы хотите, чтобы я продал вам свою одежду? – недоверчиво уточнил он.