Сопляк... Онодэра со вздохом расправил ноющие от напряжения плечи (стар он, что ли, становится?) и выпрямился. Но смотрел он мимо негаданно выскочившего защитника – на того, кого тот так отчаянно защищал. Человек в доспехах сёгуна внял его мольбе, перекатился с рычанием на бок, приподнялся, опираясь здоровой рукой о скользкую гальку. Очередной молокосос, обреченный на бремя принимать решения и нести за них ответственность. Во главе банды малолетних разбойников.
Онодэра Тодзаэмон занес меч – и попятился.
Роняя куски зеленой, сочащейся трупным ядом плоти, к ним спотыкаясь, но угрожающе разевая вонючую (можно было лишиться сознания от одного только запаха) направлялся полуразложившийся морской змей. В правой лапе дракон сжимал меч, в левой почти терялся кинжал-танто.
Отчаявшись найти на морском берегу в феврале хоть один свежий листик, Дынька водрузил на голову белой лисене венок из сухих водорослей. Снежноволосая девочка удивленно моргнула и... растворилась в соленом морском воздухе, Дынька едва успел схватить ее за руку. На влажном рыхлом песке отпечатались две цепочки детских следов.

Тодзаэмон покрепче уперся ногами в податливую почву, убеждая себя, что страшнее уже не будет.
- Да что это за человек, за которого сражаются даже демоны? – едва слышно выдохнул старый каро.
Ответил, как всегда, Шинко. Безоружный и готовый ко всему – удерживать ли Онодэру от опрометчивого шага, вынимать ли меч и сражаться рядом с ним, он переводил взгляд с дракона на человека в доспехах и обратно. На лице его то и дело мелькало желание исчезнуть отсюда, все равно куда, хоть обратно к призракам Тайра.
- Я помню его по Шиобаре. Он отважный человек и... – самурай из Мориоки замялся, подбирая известное старшему слово, которое соответствовало бы понятию в его родном северном диалекте, но отчаялся: – За ним идут. Он как солнце, за чьим светом поворачиваются подсолнухи.
Молокосос в доспехах, которые ему не принадлежали, встал на ноги, пошатнулся, но устоял. Оскалился, пробуя поврежденную руку.
- Тебе лучше не оглядываться, - посоветовал он, обращаясь к сацумцу, вытащил меч.

(minna)

Онодэра Тодзаэмон считал, что его трудно чем-либо удивить. Он пребывал в том возрасте, который вот-вот и начнут называть почтенным, но не чувствовал в себе ни усталости от прожитых лет, ни желания уходить на покой. Годы никогда не давили ему на плечи, хотя всех его приключений хватило бы не на одного человека.
- Зачем ты здесь? - спросил он, хотя был почти что уверен, что знает ответ.
Рослый - выше даже северянина Шинко, - широкоплечий (у Онодэры мелькнула неуместная мысль, что, наверное, все обманывались в возрасте этого сопляка из-за стати) противник попытался указать на храм, что скрывался среди рощицы за скальной грядой, болезненно сморщился. Меч с цубой в виде танцующего журавля он держал в левой руке, держал уверенно, будто всю жизнь.
Впервые старый каро ощутил укол чувства, в котором с изумлением узнал зависть. Ревность к этому мальчишке в старинном йорои - не потому, что того, будто сёгуна, чьи доспехи и меч он украл, окружала маленькая, пусть странная, но верная армия. А из-за осознания цели и уверенности, с которыми тот шел по жизни.
- Как твое имя?
- Сейшин-но Киёмори.
- Фудзивара-но Сейшин Киёмори? - уточнил Онодэра. - Из Нары?
- Угу.
Киёмори... накатившая ниоткуда волна затопила каменистый берег; вокруг щиколоток людей вскипела серовато-зеленая пена.
- Подходящее имя для этих мест.
- Мое - не так пишется*, - огрызнулся мальчишка, обиженно надув губы.

-----------------------
*Главу рода Тайра, погибших в битве при Данноура в 1184 году, тоже звали Киёмори, но его имя записывалось как 清盛 («чистота»+«процветание»), тогда как имя Мицуке пишется как 清守 («чистота»+«защита»).

- Тише! – заволновался вдруг Шинко и махнул рукой, чтобы все помолчали немного.
Опустился на песок и приложил ухо к земле, снова похожий на обезьяну, зачем-то нелепо вырядившуюся в человеческую одежду. Только смеяться никто не думал.
- Лошади, - пробормотал самурай из Мориоки себе под нос. – Три... четыре, нет, пять. И еще несколько дальше, их почти не слышно.
Он припал еще ниже, почти распластался, не заботясь о том, что серый песок липнет к мокрой ткани и забивается в волосы.
- Едут сюда. Стук... Ножны о седла!
- Может быть, нам лучше поспешить? - Тенкьё по-прежнему был начеку.
Он обращался лишь к Мицуке – так, кажется, положено?
Теперь и эти люди с фуна йюреи пойдут с ними? Кто знает. Сейчас в сознании сацумца мавашимоно был ками, хранителем, который самой жизнью своей поддерживает крышу мироздания сацумца.
Его господин может увлечь за собой даже врага. Насмешкой вспомнилось, как они скрестили клинки некогда, в рыбацкой деревушке... а потом Такеда и Чиру помешали схватке, и они оба противника пошли есть и пить сакэ. Это было... Неужели совсем недавно?

(по-прежнему все)

Самодельные четки под пальцами не хуже настоящих. Бусина за бусиной. Счет давно потерян, чувство времени тоже. Скорлупа одного из орехов лопается, но монах пропускает мимо внимания оставленную на коже царапину.
Свет, ветер, стон ломающихся под натиском досок потонули в удушающем дыму. Сквозь едкую пелену едва просматривались пылающие огни. Вдалеке ли, вблизи ли: расстояния больше не было. Разрывая дым в клочья хлынул водяной поток, приведя на мгновение в чувство – разом, будто вспугнутые с дерева птахи, взметнулась тревога за спутников, порыв действовать. Но мгновение ясности минуло, и мир замкнулся на обжигающей боли ледяного холода. Все ушло – настоящее, прошлое, желание будущего. Стремления... тоже ушли, оставив за собой лишь память о том, что когда-то они были.
Плотная толща воды сковывает движения, каждое замедленно, требует долгих мучительных секунд ожидания, чтобы произойти. Нечем дышать. Он не будет дышать, сколько возможно. А когда станет невозможно... Неважно. Слова, главное – он еще помнит слова, шепчет их одними губами. Закрыть глаза, не видеть бледные руки, что тянутся, жаждут обнять, прижать к себе и не отпускать больше. Держать, пока не кончится воздух, пока жизнь не сменится смертью, а может и после. Холодные руки, покрытые темными потеками крови.
Пузыри. Паника. Но уход драгоценного воздуха дарит еще одно мгновение ясности.
Его имя Тайкан! Новое. Прежние не имеют значения. И Азака не может быть здесь, не может звать, хоть этот зов слишком похож на ее. Она ушла, она сказала об этом прошлому ему, Такамори. Она ждет его в другом мире, а в этом не появится уже никогда. И руки, слишком уж алчные, не принадлежат ей, хоть именно ей он простил бы эту жадность.

(помощь в выкладке приветствуется персиком, нэ?)

(помогаю Даларе)

Шепот в ушах – или шум в голове, будто звон колокола? – почти ласковый, зовущий, настойчивый. Опасный. «Иди к нам, Генджи. Иди же, мы заждались тебя!» И снова отдаляется реальность, становится размытой, как запах цветов ранней весной. Пение стрел, гудение нагинат и звон мечей, хлопанье парусов на ветру, крики... Доведенные до крайности ярость, отчаяние и жажда крови, боевой дух. И волны, в которых закончилось все. Наверное, этим рукам тоже можно простить, ибо за шепотом кроется всеобъемлющая печаль, давняя боль. Можно принять их желание. Позволить...
Жжение на груди, болезненное и знакомое. Он открывает глаза, смотрит оторопело на мягкую синь, где холодные цвета плавно перетекают один в другой от светлого, почти серого, до густого черного. И как ни старайся, не двинешься быстро. Мягкие темные водоросли обволакивают, словно густые женские волосы, свивают кокон. Знакомо. Когда-то он уже видел такие. Может быть, во сне или очень-очень давно. Мимолетное видение: лето, шершавые камни перехода через Камогава, погоня, незнакомый самурай, чуть не утонувший вместо него.
Тайкан дернулся, развернулся, махнул руками, ногами в попытке выпутаться из сковывающих объятий. В колокол били прямо в голове. Легкие жгло нестерпимо. Он затрепыхался, как рыба, вытащенная на берег, с одним лишь на уме: «Я хочу на берег!»
Хлесткий удар по щеке закончил размытый тошнотворный кошмар в одночасье. Первая смутная мысль: когда это успел наглотаться воды?
- Ты живой, монах? – не слишком любезно осведомился мужской голос.
- А, это ты, Кураи.
Тайкан с трудом сел на колени, стараясь побороть тошноту и желание провалиться в глубокий сон без сновидений прямо сейчас.

Управитель Кокуры сидел перед ним в одеждах, потерявших от соленой воды свою яркость, но все еще многоцветных. На широком лице застыла маска надменности. Волны недовольно лизали длинными пенистыми языками прибрежные камни, жалея о потере добычи.
- Итак, мы живы, - констатировал Кураи. – Любопытно, что стало с остальными.
Короткий пляж в окружении скал был пуст.
- Четки!
Орехи, которые О-Санго выменяла у прибрежных жителей на столичный гребень. Орехи, которые она заботливо нанизала на нитку и отдала ему. Эти орехи теперь свободно раскатились по камням. Тайкан поспешно собрал их все, часть вынул из расселин между камней, часть отобрал у волн. Сунул за пазуху. Прислушался к себе, но Йошицунэ молчал.
На ноги они с Кураи поднялись одновременно.
- Смотри, - управитель вытянул руку к небольшому островку в море. – Нам туда.
- Сперва мы должны найти остальных, - возразил Тайкан.
Асанаги посмотрел на него, как на идиота.
- Чтобы разделить с ними сокровища Тайра? Незачем. Идем.
- Либо с ними, либо иди один, - уперся Тайкан.
Он прикинул стороны света по солнцу и размытой в дымке дальней горе и зашагал к ближайшим скалам. Тяжеленное от воды и соли парадное монашеское одеяние едва позволяло шагнуть.
Кураи выругался себе под нос. Но, рассудил он, что если призраки расставили много ловушек, одной жертвы может и не хватить, так пусть же их будет много. Пусть его дальние родственники, много столетий назад погибшие, утолят свою жажду душами чужаков. А ему, своему потомку, откроют сокровищницу. И управитель последовал по крупным прибрежным камням за высоким и тощим как жердь монахом.

(вот)

Погоня

Мерный стук - копыта били привычную ко всему землю, более терпеливую, чем монах-отшельник. Она могла позволить себе ждать чего-то своего непонятного и непостижимого, имея много времени. А вот люди сейчас спешили, у них времени было немного... Или так им казалось?
Нахмуренные, суровые лица; сердца гонят по жилам кровь – быстрее, быстрее, пока ритм ударов в груди не забьется в единый такт с ударами копыт.
Сабуро не покидало ощущение, что все это уже было однажды. Совсем недавно. Они спешат, впереди морской берег, где дочь господина и враг. Море и небо с любопытством смотрят на них, желают насладиться представлением, которое дадут люди. И для каждого уже написана роль, которую они должны сыграть сейчас, как и тогда.
Он невольно вернулся мыслями назад во времени, переживая путь от прошлого к настоящему, пока разгоряченные лошади в бешеной скачке отмеряли ленту тропы.

С резким хлопком раскрылись веера крыльев, и сокол взлетел в небо, спеша в Киото: отнести вести господину. Они торопились в Михару, найти корабль, спешкой отгоняя мысли о том, что делать дальше. Куда направит свой путь проклятый Сейшин – не знал никто, а на воде следов не найдет даже самый умный, умелый и искусный. Невзгоды оставили их как специально для того, чтоб не пришлось действием отгонять мрачные мысли.
Корабли красной печати действительно стояли в порту, неторопливо покачивая парусами над февральскими серыми волнами. Но куда направиться? И, что не менее важно, погоня затягивается, запас выданных господином денег не бесконечен и не стоит тратить их зря.
Ответ на первый вопрос пришел неожиданно и с неба. Наверное, кто-то из тысяч и тысяч ками вспомнил о них, хотя это были вновь соколиные крылья. Ашигару не смог различить, была ли птица той же самой или другой.
Нарочито неторопливо каро Ватанабе развернул листок бумаги – и не смог удержать улыбку, солнечным зайчиком коснувшейся сурового лица и тут же исчезнувшей.
- Наш господин посетил одного из самых знаменитых онмиёджи Киото, - сказал он. – И тот указал, куда следует направиться.
Самурай был краток, но в конце речи на лице мелькнула легкая тень, которую Сабуро истолковал не хуже любого колдуна: господин в Киото нашел след, который его слуги потеряли на месте. Надо очень постараться, чтоб успех загладил неудачи...
К счастью, корабль, плывущий в нужном направлении, был, но капитан опасался покинуть порт. Ходили слухи, что пираты нынче еще многочисленней и опасней, чем обычно, а команда была немногочисленна. Он только рад был принять к себе на борт воинов, что послужат защитой, не взяв с них платы за путь к месту вечного упокоения славы и силы Тайра.
Людям и лошадям было тесно, но они стойко терпели неудобства пути, хотя с радостью покинули шаткую палубу, когда пришел срок, и теперь мчались туда, где должны были оказаться преследуемые. Тяжкая тень сомнения временами посещала сердца каждого. Сойдутся ли линии путей и судеб, и какой стороной повернутся к людям, превратившись в заточенные лезвия мечей и столкнувшись со звоном?

Берег. По небу высоко вверху плывут облака, по морю катятся волны. Кучка людей у линии прибоя, где песок захлестывают седые пряди пены. Добыча, отвергнутая морем. Вперед!

Онодэра Тодзаэмон неохотно опустил меч; старый каро проигрывал битву недоумению и удивлению. Он посмотрел на дракона (тот яростно скалился, а в глазницах голого, с лохмотьями облезшей шкуры плясало зеленое пламя), на цепочку детских следов и две легкие тени на пустом крупном песке, на тощего рыже-белого кота, охраняющего пищащий сверток. На сацумца (этому стоило лишь раскрыть рот, чтобы все догадались, откуда он родом). Оглянулся: к ним спешили еще двое, и по виду - совсем не дети.
- Решай поскорее, - попросил вдруг рослый мальчишка в старинных доспехах. - Я не буду ждать тебя вечно.
Онодэра пошарил за пазухой и достал небольшой бамбуковый чехол; никаких украшений, только вырезанная чем-то острым короткая надпись. Море не сумело соскоблить втертую в царапины тушь.
- Это ты потерял?
Долговязый кивнул.
- Три года тому назад, в Шиобаре ты тоже действовал по приказу Хитрого Деда*?
Сопляк мотнул головой, длинные плети намокших волос хлестнули его по плечам.
- Приказывали отцу, а он послал меня вместо себя, - пояснил он. - Но я ни о чем не жалею.

Неподвижный Тенкьё казался статуей. Правда, ни один ваятель не выпустит из-под своего резца памятник со сломанной рукой. Он отвлекся от разговора Онодэры и господина, осмотрелся вновь и увидел десятка два всадников, вылетевших из-за горбившейся чуть поодаль скалы. Вылетевших – и почти мгновенно замерших на полном скаку. Лошади ржали, вздымаясь на дыбы, люди пытались их сдержать или осадить назад. Их взгляды были устремлены за спину сацумца, туда, куда велели не оглядываться.
- Погоня! - вытянул руку он, хотя пропустить это появление было трудно.

________________

*狸爺 – прозвище Токугавы Иэясу.

(вступление к очередному хору)

Кроме людей, за которыми гнался отряд, на берег стояло жуткое и отвратительное создание.
- Змей!
- Морской змей!
- Мертвый змей, - тихо, ошарашено прошептал кто-то.
Даже старшему каро понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы овладеть собой.
И только Сабуро почти равнодушно скользнул взглядом по чудовищу – ибо неспособен человек вместить в себя два изумления сразу, оба из которых стремятся на время заполнить сознание до краев.
- Дайгаро! – его возглас потонул в чужих криках.
И он имел в виду не Ватанабе. Прошлое требовательно распахнуло пасть, не меньше драконьей. Смерть Акаихигэ, которая сломала его жизнь, разделив на до и после... Тогда их пути разошлись, и Сабуро пытался мстить в одиночку. И вот теперь верные слуги последнего из Тайра встретились, но один был рядом со смертельным врагом. Может, он тоже хочет его убить? Нет, опустил меч... Да что же это такое?!

Отлив продолжался, среди волн проступила неширокая отмель - извилистая дорожка, ведущая к островку в треть ри, может, меньше, от берега.
- Я спешу, - напомнил необычный противник. - Но еще ни разу не бегал от поединка.
Полусгнивший дракон саркастически фыркнул. Онодэра хмурил густые брови; обстоятельный и практичный, старый каро не привык думать быстро. От него всегда ждали решений и обязательно верных. Ошибиться он не имел прав. Как и этот наглый молокосос.
- Пообещай мне, Сейшин Киёмори из Нары, поединок, как только закончишь свое дело здесь, - Онодэра вложил меч обратно в ножны; у каро дернулся вверх край губ. - И решай поскорее, море не будет ждать даже тебя.

(а вот, собственно, и хор)

Хорошо, что песок был мокрый. Ноги вязли в нем, но несильно. Хорошо, что лошади у преследователей испугались чар Рыжей. Вот только Мицуке не был уверен, сколько еще продержится их – его, лично его – удача. До заветного островка оставалось не так уж и много.
Несчастье – снова лисенок со съехавшим на одно пушистое ухо венком из водорослей на макушке, - отстала от всех. Она била хвостом по песку, от волнения рыла его коготками и поскуливала, то вставала, то садилась снова. Розовый нос поворачивался по очереди к почему-то медлящему отцу, вопросительно к матери, к всадникам. Те излучали угрозу; ветер приносил их запах, горьковатый запах разгоряченных, настроенных яростно людей. Загривок лисенки встал дыбом, зубы оскалились сами собой. Она защитит! Пусть она маленькая и ничего не умеет, но она постарается! Малышка сложила лапки, закрыла глаза и превратилась в до предела напряженный комок сбившегося в сосульки нежного меха. Даже хвост замер.
Высоко на склоне ни с того ни с сего вспыхнуло громадное дерево. В тот же миг громадным рыбьим хвостом поднялась волна, но разбилась о камень и с тихим шуршанием уползла обратно. В небе собралась было туча, но ее разметал порыв шквального ветра, и она повисла беспомощными обрывками. Несчастье открыла глаза и вновь заскулила.
Нет, решила лисенка, она будет действовать по-взрослому. Тогда все получится правильно, а не так... Грустно поникшие уши делали ее похожей на обиженного щенка. Пламя исчезло так же внезапно, как и появилось, оставив обугленный, но живой ствол. Несчастье вскарабкалась на выступающий из песка валун на границе с отступающей водой. Приготовилась, подпрыгнула и кувырнулась. Выглядело бы даже красиво, если бы кто-то мог ее видеть. И если бы не лужица в углублении. Маленькая колдунья с жалобным писком растянулась на гладком камне. Венок странным украшением болтался на кончике хвоста и функцию свою больше не выполнял. Несчастье горестно всхлипнула.
На песок жадно накатилась первая волна, зеленоватая, взбаламученная. Лисичка оглянулась и радостно тяфкнула. Широкие языки тянулись к дальним скалам на берегу, перехлестывали кое-где через узкую отмель, с каждой волной забирая все больше пространства. Скоро они преградят дорогу погоне. Замотался радостно хвост, а уши гордо встали двумя острыми треугольниками.

(все вместе)

- Бегите к острову! – мавашимоно указал на торчащую из воды скалу. – Не останавливайтесь!
Но сам – не последовал собственному приказу.
Тенкьё остановился, пропуская остальных. Если идти, то последним. Как ослушаться – и как оставить? О небо!.. С неохотой, оглядываясь и готовый броситься назад, он выполнил приказание.

Воинам понадобилось время, чтоб овладеть собой. Первым это удалось Ватанабе. Капли пота проступили на лбу, становясь истоками крохотных ручейков, но лицо было решительным.
Короткие приказы привели остальных в чувство, но люди не могли заставить себя приблизиться к чудовищу. А даже если бы смогли – лошади были решительно против. И даже когда буси спешились, ноги не хотели нести вперед. Не подобает бояться смерти, но умереть на зубах ужасного создания казалось гораздо хуже, чем просто умереть.
Они ушли! Ушли вдвоем – его бывший командир и его враг. Сабуро не понимал происходящего, но одна мысль грела – им некуда деваться с этого островка. Совсем некуда.
Кольцо вокруг твари постепенно сжималось. Несчастья, ни того, что тропа исчезает в жадных объятиях волн. Впрочем, не все. Дракон стоял недвижно, и, ободренные этим, четверо обогнули его, ступив в воду. С опаской оглядываясь, воины двинулись к островку. То и дело они оскальзывались и падали – дорога была уже плохо различима. И тем больше оснований спешить.

Рыжая перестала изображать дракона, но, выловив из воды растрепанную лисичку, рыкнула на нее так, что позавидовал бы сам Ямато-но Орочи. Для убедительности зверька еще и швырнули в указанном направлении. К себе приказ кицунэ тоже почему-то не отнесла.

(те же)

Тайкан шел медленнее всех. Парадное одеяние, загрубевшее, покрытое коркой соли, пригибало к земле, приходилось тащить его волоком, подхватив низ обеими руками. Заткнутый за пояс в самодельных ножнах меч еще больше осложнял положение. Но даже так получилось бы быстрее, если бы монах не оглядывался поминутно.
- Где тебя носит, Мару? – равномерно бормотал он себе под нос, чтобы не сбить дыхание. – Если ты остался на корабле, я тебя из-под воды достану и шею сверну...
Большой изумрудно зеленый попугай и не думал появляться и с радостным возгласом лезть обниматься к хозяину. Тайкан дернул плечом, на котором обычно сидела птица. Пусто.
Он вновь оглянулся и увидел, как белой звездочкой, раскинув лапы и хвост, скользит по волнам Несчастье, слишком легкая, чтобы утонуть. Прижатые в страхе уши, зажмуренные глаза – воплощение беспомощности. Но не успел он сделать и шага к ней, как зверушку выловила мать и дала родительский пинок. Лисенка шлепнулась на мелководье у ног монаха. Он нагнулся и поднял ее, невесомую. Легонько стукнул по носу.
- Перестань меня царапать.
Они с малышкой добрались до компании под предводительством Кураи, но Мару так и не появился.

(при незримом присутствии остальных)

Вода бурлила вокруг лодыжек, напоминала – не стоит терять время, которого и без того оставалось мало. Они оказались лицом к лицу, трое на четверых. Остальные беглецы добрались до островка и теперь стояли в узкой полосе прибоя, старались разглядеть, что делается на тропинке, что уже превратилась в цепочку песчаных отмелей и грозила вот-вот скрыться под волнами. Погоня металась по каменистому противоположному берегу.
- Как вы не вовремя, - с досадой поморщился Мицуке.
- Ты так занят, похититель чужих дочерей? – насмешливо спросил высокий воин.
Он шагнул вперед, примериваясь, как ловчее ударить нагинатой. С островка что-то кричали в несколько голосов, но слова уносил ветер.
- Похититель? – удивился мавашимоно.
- Скажешь, что не уводил её с собой? – в голосе прозвучал гнев, а изогнутое лезвие указало на берег островка, туда, где виднелись беглецы.
Мицуке качнул головой, сделал шаг назад, тесня соратников к спасительному берегу; зеленая плеть водоросли обвилась вокруг его ноги. Оружие пока оставалось в ножнах.
- Барышня ушла добровольно.
- Ты должен был доставить ее домой или хотя бы сообщить отцу! - в этот момент любителя поговорить прервал толчок сзади от одного из своих, и он решил завершить спор неотразимым, на его взгляд, аргументом. – Отдай нам ее и, может, останешься в живых!
Он шагнул вслед троице, восстанавливая дистанцию взмаха нагинаты. Беглецы вновь отступили. Возможно, двое из них и хотели бы остаться - в чем Мицуке сомневался, - но им приходилось идти, чтобы не затоптали.
Вода поднялась до коленей спорщиков.
- Забирай... если справишься.
Мавашимоно не стал уточнять - с кем. Или с чем.

(minna)

Тенкьё молча отступал. Он не мог помочь господину на узкой дорожке. Его час настанет, если, да не допустят ками, с Мицуке что-то случится. Тогда он вместе с Кагами должен вытащить его. Вот, собственно, и всё. Очень просто. Лезвие блеснуло на случайном солнечном луче, пробившемся сквозь облака. Рубящий удар наискосок был направлен в ноги мавашимоно.
- О, несчастный преследователь убежавших девиц, а с какой стати другим выполнять твою собственную работу? Не справился - на что тебе меч и живот? - начала было Рыжая, но гневная отповедь не успела ни набрать силу, ни дойти до ушей - и сознания - самураев. Хотелось бы сказать, что мавашимоно взялся за ум впервые в своей короткой жизни. Или - что долг в тот момент оказался выше личной чести. Но, кажется, на решение больше повлияла прибывающая вода и лисья непосредственность. В короткую паузу - когда узкий клинок в руках противника дрогнул, - Мицуке нырнул под него. Правая рука отозвалась болью, меч в левой скользнул вверх по древку нагинаты.
Оттолкнув обмякшее тело, Мицуке схватил Дайдай за руку.
- Бежим!
Лиса разочарованно фыркнула, но возражать не стала. Вода колодками обхватывала лодыжки, заставляя высоко поднимать ноги, на щиколотке кицунэ удавкой-браслетом затянулась плеть водоросли.
- Доспорим после, - успокоил ее Мицуке.

Никто так и не успел решиться нанести удар дракону. Чудовище только что стояло на берегу, и вдруг – исчезло, как будто его и не было никогда. Воины замерли в изумлении.
- Обман, – с досадой произнес Ватанабе. – Они выставляют вместо себя призраков. Не отступайте перед несуществующим, как бы страшно оно ни казалось. Трусы будут наказаны!
Старший каро посмотрел вперед, но дороги уже не увидел – время оказалось упущено. Они лихорадочно обшарили берег, словно пытались найти под одним из увешанных водорослями валунов лодку. Увы! Люди расположились на берегу, ожидая, пока путь откроется вновь, и молясь, чтоб уж очень капризная в последнее время судьба не послал беглецам новый корабль.

Они добрались до своих на последнем дыхании, готовые рухнуть на камни и больше никогда не подниматься. Тануки от возбуждения прыгал у кромки воды и торопил обессиленных людей.
- Куда идти дальше? – спросил малыш-оборотень у Кураи.
Тот оглядел видимую часть острова странным взглядом, словно видел настоящее пополам со сновидением, из сетей которого никак не мог выпутаться, и указал веером на скалы в окружении безлистых кустов, что вздымались справа от их временной стоянки. Указал и первым отправился туда, будто ему не терпелось добраться как можно быстрее. В небе низкие тучи обещали снова обрушить на головы наглецам стену дождя.

Оставшиеся в живых трое не решились напасть – силы стали явно неравны. Они держались настолько подальше от пестрой компании, насколько позволял островок. Вот дождутся следующего отлива, своих, и тогда...

(толпень, ага)

Расселина, заросшая мхом почти до верху, дышала сыростью и давней смертью. Внизу, во влажном соленом мраке, что-то негромко плескалось и вздыхало, словно оплакивало участь безумцев. Все понимали, куда нужно идти, никому не хотелось.
- Oi, хенгэ!
Оглянулись Дынька, Несчастье, высунувшая нос из-за пазухи монаха, и почему-то Чиру, который только что исполнил у ног хозяина – а так же под, вокруг и между, - танец восторженного приветствия. Мавашимоно что-то прикинул в уме, взял тануки за шиворот, приподнял (хотя тот молотил лапами и извивался) и швырнул в темноту. Первые пару кэн* серо-бурый мохнатый комок преодолел хоть и под аккомпанемент возмущенного писка, но ровно, а затем поскользнулся и носом обреченно принялся пересчитывать ступеньки.
...детское недоуменное «ой»...
...металлический гулкий лязг...
...скрежет когтей...
...удар камня о камень...
...смачный звонкий шлепок...
...взрык разбуженного очень злого дракона...
Мицуке подсчитывал на пальцах.
...визг рассерженного тануки.
- K'so.

_______________
*間 – ken – мера длины, равная 1,81 метра


(SonGoku mo)

- Не вздумай умереть раньше меня, - предупредил Онодэра Тодзаэмон, подвязывая рукава. – Мы по-прежнему враги
- Я помню, - кивнул Мицуке и первым протиснулся в узкую щель между скалами.
Рыжая фыркнула и сунула нос второй. Из вредности не осветив дорогу. Расползшиеся от воды соломенные сандалии-вараджи чуть не стали причиной безвременно кончины одного из участников событий. Тьма внизу была – хоть глаз выколи.
- А если сама шею свернешь?
- Это вряд ли, - самоуверенно ответила из темноты Кицунэ, но по стенам уже зазмеились оранжевые огоньки. Слишком близкие - чуть слепили, но не обжигали.
Все равно – спускались медленно, неуверенно нащупывая дорогу ногами, держась за стены. Барышня жалась к монаху, решив, что с ним безопаснее всего, если что, защитит и тело, и душу. Только бесхвостый Чиру рыже-белой молнией проскользнул вниз и ждал у подножия лестницы на камне, брезгливо вылизывая лапы. Рядом примостился насупленный Дынька.
Здесь лаз в камне расширялся, образовывая тесный грот. Зато можно было присесть и отдохнуть перед следующим этапом. Рыжая, неизвестно когда умудрившаяся сменить наряд на неразличимо-черный, обошла их вокруг и вернулась, чтобы помочь Мицуке. Желто-красные светляки скапливались в скальных чашах, освещая убежище, будто масляные лампы. Больше всего возни – именно из-за полумрака – вышло с содэ цуке но-о, шнуровкой плечевой защиты. Просолившиеся узлы на шелковом шнуре не поддавались. Рыжая пробовала их зубами, и, наконец, скорее разгрызла, чем развязала загрубевшую ткань. Оглянулась вокруг, прикидывая, кому бы укоротить косодэ. Самым длинным оказался кьютай у монаха.

Тайкан явно не желал отдавать часть подола и даже примеривался, чем бы защитить его так, чтобы не поранить супругу... невесту... любимую женщину друга. Затем неожиданно легко уступил: надоело таскать эту тяжесть, а Будде вряд ли было дело до того, как именно одет один из тысяч его последователей. Они даже начали резать: монах держал, Кицунэ вела нож, но тут им пришло в голову, что как перевязочный материал кьютай не годился – ткань слишком плотная, да и подол весь пропитанный морской солью, вывалянный в песке.
- Погоди, - остановил жаждущую деятельности лису Тайкан.
Выпутывание из многослойных одежд заняло некоторое время, но в конце концов Рыжей был предложен совсем другой подол – куда более легкой ткани. Такую делали только в Киото, ее не могло найтись ни у южанина Тенкьё, ни пренебрегающего изящностью одеяния Мицуке, ни у воинов – Онодэры и Шинко. Кураи держался в стороне, на взгляды не отвечал и окружающими не интересовался вовсе. Вскоре возле Мицуке ленивым бело-лиловым удавом свернулся будущий бинт. Рыжая облизнула пальцы и занялась стрелой. Ее пациент успел задремать, что было хорошо, а плохо – то, что он проснулся при малейшей попытке лечения. Рыжая еще раз нервно лизнула пальцы и продолжила уже медленней. Дынька сунулся было с советом и получил сильный пинок от шипящего от мавашимоно, который если и помнил о сдержанности, то – не сегодня. Разобравшись, что и откуда торчит, Рыжая глубоко вздохнула, обхватила стрелу покрепче, и... дернула.
- Вот это да! – восхитился тануки, выглянув из-за камней, и посмотрел на потолок: не обрушится ли. – Даже я так не умею.
- Больно же... – сконфуженно проворчал Мицуке.
- Зато быстро, - рассудила Кицунэ и принялась счищать с кожи кровавую шелуху. Язык, к сожалению, не дотягивался.

(опять толпой)

Онодэра Тодзаэмон и Шинко шли последними и устроились у подножия лестницы. Теперь было видно, что вовсе там не ступени, а скользкие от мха и водорослей валуны. Тануки же постановил, что связался с такими загадочными и непредсказуемыми существами, как люди, в последний раз. Для порядка он пометался еще немного, пересчитывая разрастающийся отряд, потерял Несчастье, но успокоился, заметив в складках ткани, в которой еще можно было кое-как распознать мужскую накидку, кончик белого хвоста. Утомившаяся лисена пригрелась и крепки уснула, несмотря на переживания и страхи. Малышка была еще слишком крохотная, чтобы в ней умещалось много эмоций так сразу. Заботы тануки перекинулись на О-Санго. Воспитанная столичная барышня не могла продолжать путь в грязном порванном одеянии, ей следовало переодеться. Во что – об этом Дынька не думал. Зато понимал, что сама она точно не справится. Дынька мог бы превратиться в служанку, но не сочтет ли О-Санго нехитрое проявление заботы нарушением их договора?
Тануки отправился за советом к Мицуке, но обессиленный воин заснул раньше, чем опять уселся на каменный пол. Убедившись, что ей не помешают (и не видят), Рыжая отбросила боевитый вид и свернулась так, чтобы греть рану боком.
Дынька дернул монаха за все еще длинный подол.

(компанией, ага)

Тайкан, неведомо где раздобывший свежие пеленки, а скорее всего приспособивший под них что-нибудь, для этого не предназначавшееся изначально, перепеленывал радостно агукающего младенца. И не сразу заметил, что требуют его внимания.
- Что тебе? – спросил он тануки, когда тот дернул второй раз, посильнее.
- Вон те двое... им можно доверять? – малыш-хенгэ, вновь принявший привычный вид мальчишки в сползающих зеленых штанах, посмотрел на чужаков. – Один из них северянин. Они раскапывают наши норы и охотятся на мою родню.
Тайкан ответил не сразу. Он не забыл Шиобару два с половиной года назад, суд, который ему устроили, свиту безразличного к судьбам людей даймё... но – черты лица смягчились – он был почти уверен, что еще больше лет назад в Киото только благодаря этим двоим он не стал очередной жертвой такой спокойной на вид Камогавы. Да и сейчас они все были, вроде как, на одной стороне.
- Можешь им доверять, - сказал наконец монах. – Только не раскрывай им больших тайн, кто знает, кому будет принадлежать их верность завтра.
Дынька кивнул и переместился к столь тревожащим его людям. Там он уселся напротив самураев, скрестил ноги, предварительно запутавшись в штанинах, и уставился на воинов – пристально и как можно суровее. Он решил не спускать с чужаков взгляда, чтобы вовремя заметить, не решат ли они предать командира их маленького разношерстного отряда.

(мы)

Спустился вниз Тенкьё с трудом. Казалось, что рука висит в изрядно запачканной перевязи уже несколько месяцев, и он вообще никогда не будет владеть ей. Впрочем, боль только не мешала наступившему ни с того, ни с сего покою в душе. Вот пещера. Где-то там – цель. Здесь – свои. Кто на миг, кто на день, но свои. Сзади враги и все, в общем-то, просто и ясно. Что будет дальше? Потом посмотрим. Если б еще рука не ныла...
Юноша огляделся, но никому его помощь не требовалось. Дынька, казалось, рассыпался на десяток шустрых тануки и успевал абсолютно везде. Не помогать же ему переодевать О-Санго – хотя юноша был бы не против.
Усталость навалилась тяжело и стремительно, как прыгнувший из засады тигр. Веки сами собой начали смыкаться, и сацумец поискал место для отдыха. Он привалился спиной к холодному камню возле Несчастья – та утомилась еще больше, чем он, и уже спала. Юноша осторожно, едва касаясь, провел рукой по белой шерстке. Она была мягкой, пушистой, и слегка щекотала пальцы. Тенкьё улыбнулся, погладил лисену снова, да так и задремал незаметно для себя.

Дынька с намеком облизнулся. С наивными идеями о том, что подкармливающий животное человек, будет в последствии относится к тебе хорошо, маленький оборотень расстался давным-давно. Ни к чему хорошему они, как правило, не приводили. Он смущенно чихнул и потер нос кулаком, вспомнив, сколько раз за долгие годы обжигался на одном и том же кипятке, и постановил, что на этот раз все сложится по-другому.
Но от тощего самурая так вкусно пахло... Его сосед, тот, что был шире, крепче и приземистее, излучал ароматы, положенные воинам, еще не добравшимся до отдыха, да и выглядел он так, будто сможет в одно мгновение освежевать не очень крупного зверька и приготовить себе ужин. Поэтому из двух зол Дынька выбрал меньшее.
Человек дернулся, ощутив прикосновение чего-то очень мягкого и щекотного к голой коже между задравшейся штаниной и носком-таби. Приготовился защитить себя от неведомого существа – и с удивлением обнаружил внизу комок шерсти с двумя блестящими круглыми глазами. В полутьме грота не разглядеть было толком, кому они принадлежат. Шинко замер, срочно вспоминая, кто мог бы оказаться здесь. Маленький, пушистый, трется об ноги...
- Сунэкосури*?! – от волнения голос самурая из Мориоки съехал почти на фальцет.
Дынька подумал, что при случае можно перекинуться в младшего собрата, обожающего чужие щиколотки и лодыжки, но затем отказался от этой мысли. Все-таки нехорошо – сунэкосури тоже йокай, добрососедские отношения, уважение и все такое... Тануки привстал на задних лапах и ткнулся мокрым носом в ладонь человека. Шинко умиленно заулыбался.
- Есть хочешь, да? Сейчас, должно было остаться кое-что.
И полез за пазуху. Запах сушеных фруктов и риса стал сильнее. Маленький оборотень сглотнул.

--------------
*sunekosuri - 脛擦り (нога+тереться) - безобидный в общем-то йокай в виде маленького пушистого зверька, который трется о голую ногу, когда меньше всего этого ожидаешь (откуда и название); любят попадаться под ноги, чтобы о них спотыкались.

Прошло время, прежде чем они снова пустились в путь, то есть - уговорили себя подняться на затекшие ноги и на онемевшие лапы. Шары пламени цвета лисьего меха чуть-чуть съежились и потускнели, но исправно плавали в воздухе, освещая дорогу и разбрасывая подвижные тени. Дынька опробовал один (хорошо, что не на зуб!), и теперь мусолил обожженный палец.
Шинко снова зашуршал кульком с запасами еды. Обошел всех участников разросшегося отряда, строго соблюдая им самим установленную очередность, и предложил каждому немного еды. Тем, кто отказался бы, он готов был терпеливо объяснить, что перед уходом следует поесть для поддержания сил. Но заготовленные слова пропали впустую. Некоторое время в пещере коротким эхом отдавался звук дружного чавканья.
Мицуке огляделся, ища взглядом кота. Тот сидел возле барышни и не требовал безраздельного внимания хозяина.
- Извини, - сказал ему мавашимоно, посмотрел на остальных. - Пошли.

(minna)

В пещере жили голоса, и она гудела, будто барабаны на празднике – от самых маленьких звонких паранку до огромного о-дайко, чей удар рушит замки подобно землетрясению. Невидимые обитатели каменных подводных коридоров жаловались, стенали, всхлипывали, оплакивая свою безвременную кончину. В их хор вмешивались равномерные гулкие удары, словно билось сердце гигантского чудовища, повелителя океанов. Впрочем, возможно, так оно и было.
Призрачные огни превращали влажные базальтовые колонны в тени воинов, что молча несли караул после смерти. Монах, которому был доверен присмотр за оборотнями, женщинами и детьми (порой в одном и том же лице или мордочке), недоуменно оглянулся на негромкий дробный стук, вносивший диссонанс в общий хор.
- Зуб-бы, - сдержанно пояснил хмурый Дынька; он вел за руку молчаливую беловолосую девочку в непомерно объемном для нее старом хаори. – Ст-туч-чат.
И еще раз нервно лязгнул клыками.

Впитываясь сквозь кожу и мельчайшими каплями разбавляя кровь, растворенные ядовитой взвесью в каждом глотке воздуха, страх, дрожь и уныние проникали внутрь. Недавний душевный покой Тенкьё забился в самый темный угол сознания и решительно отказывался оттуда высовываться. Один раз молодой воин потащил из ножен катану, но даже ее шорох казался зловещим.
Но если так чувствует себя он, то каково тем, кто слабее?
Юноша оглянулся. За ним по узкому коридору шествовал Кураи. Странно, здесь, в пещере, он казался настолько же на своем месте, как и в роли влиятельного господина, хозяина дома и земли. Выглядел сосредоточенным, но никак не слабым. Прижимаясь к стенке и пропуская его, сацумец изогнулся, как змея, чтоб не касаться камней, как будто они были раскалены и могли обжечь если не тело, то душу.
Судя по Дыньке, зубы стучали совершенно отдельно от сохранявшего мужество маленького тануки, и он сам ухитрялся еще помогать другим. Движения О-Санго были замедлены и лишены обычного изящества; чудом оставшиеся при ней гэта звонко выбивали каждый шаг. Тоненькие плечи девушки поникли, словно отзвуки неведомых голосов ложились на них тяжким грузом. Зубы она плотно сцепила, наверное, чтобы не уподобиться тануки. С таким выражением лица люди могут идти днями – или упасть в любой момент, но не просить помощи. Отделившись от стены, которой все же ухитрился не коснуться, Тенкьё поддержал ее здоровой рукой, получив за это странный взгляд, но, тем не менее, О-Санго не отстранилась, заронив в душу крупицу радости.
- Не знаешь, поможет ли молитва против здешних духов, хоши? – насколько мог негромко спросил сацумец Тайкана.

- Ну, прочти, - предложил тот. – Возможно, кто-то из ками, наших или чужих, услышит тебя и защитит. Но против обитателей этого места они не сделают ничего.
Сам монах, за спиной которого, прильнув к отцовскому плечу, с приоткрытым ртом спал младенец, и не думал взывать к кому бы то ни было, не произносил сутр. Взгляд его перетекал с темного сырого, будто залитого слезами, камня стен на подопечных и обратно.
Где-то впереди, слишком близко для спокойствия, раздался вдруг истошный вопль, куда более яростный и резкий, чем текучий гул призрачных голосов. Слишком реальный для спокойствия. Нечеловеческий.
Самураи одновременно, не сговариваясь, вытащили оружие.
- Quem vem lá? – требовал невидимый демон. – Batente! Canhões em pronto!*
Тайкан запнулся о подол собственного одеяния и был вынужден опереться рукой на стену.
- Мару! – позвал он, стряхивая с ладони ледяные капли вперемежку с чем-то липким.
Молиться Тенкьё не стал. Если уж монах говорит, что не поможет, и сам этого не делает, то ему, воину, тем более без толку. Услышав крик, юноша вздрогнул, готовый рвануться вперед, на помощь, если она понадобится, но руку О-Санго не отпустил.
- Это тоже духи?!
- Это мой попугай, - безмятежно откликнулся Тайкан.

--------------------
*Quem vem lá? Batente! Canhões em pronto! – (порт.) Кто идет? Стоять! Готовь пушки!

(&higf)

Храм Амида-джи, Данноура

Годы шли, и каждый из них забирал капельку ясности из небольшого мира, состоящего из каменистого пляжа, грохота волн, болтовни с рыбаками и обязанностей в храме на прибрежных скалах. Глаза все чаще подводили привратника Ясукичи, но он не жаловался, только шутил, что теперь не страшно и ночами ходить через кладбище, все равно не поймешь, с кем там встретишься - с призраком или человеком. Деревенские кивали, а про себя думали, что если с кем-то и столкнешься на каменных ступенях между могильных камней, то уж определенно, не с созданием из живой плоти и крови. Даже йокаи избегали заглядывать сюда.
Прихватив фонарь, Ясукичи отправился узнать, кто в такой поздний час (час Пса шел на убыль) постучал в давно запертые ворота. Оранжевый шар будто сам по себе плыл по воздуху в темноте, которая почти полностью скрыла скрюченного временем человека. Ясукичи прошаркал по каменной лестнице, едва не споткнувшись на выщербленной ступени, но не спешил откатить в сторону створку ворот. Мало ли кого принесло морским ветром? Воров, разбойников и йокаев старый привратник не опасался, но во-первых, сегодняшним днем в храм прибежали насмерть перепуганные рыбаки с известием о странных и страшных событиях на побережье. Последним явился запыхавшийся подросток, которого брали пока лишь приглядывать за уловом, и сообщил о двоих мертвецах, чьи тела приливом разбило о камни. Рыбаки наотрез отказались выходить в море, ловить рыбу и вообще жить в этом проклятом месте, пока настоятель Амида-джи не очистит берег от порчи.

Тот по-отечески успокоил их, пообещал совершить ритуал, когда взойдет солнце, и уверил, что сегодня беспокоиться уже не о чем. А когда его помощник начал было раздавать указания на утро, Ясукичи слышал, как настоятель остановил его со словами: «Не стоит нам беспокоиться слишком. Благородные господа Тайра не снизойдут до того, чтобы пугать рыбаков». А во-вторых, в их маленьком храме уже гостил важный гость, и места могло попросту не хватить, окажись новый путник по-богатому прихотливым.
Ясукичи подслеповато разглядывал через маленькое оконце позднего визитера, но фонарь был с одной стороны ворот, а человек (привратник храбрился лишь на словах, а втайне надеялся, что перед ним все же живой) с другой. Разобрал лишь, что гость высокого роста, одет чисто, но не вычурно, простовато. Похоже, из бродячих самураев, оставшийся после последней войны без хозяина и вынужденный зарабатывать себе на пропитание игрой на рынках. Вон и бива, держит ее, как ребенка, бережно, но крепко. Ясукичи задумался. Вопрос сложный: отказывать в приюте непристойно, а отворять боязно. Почему-то вдруг вспомнилось, как лет двадцать назад нашел вот у этих самых ворот завернутого в кусок алого шелка младенца. Из щелей между досками потянуло морозным холодом, как будто зима передумала и решила вернуться; Ясукичи подул на озябшие руки.
И – захлопнул окошко.

(мы с Сон)

Он вернулся в тепло и пристроился в уголке погреться и послушать, о чем настоятель беседует со знатным гостем. То, что тот был не из простых людей, Ясукичи сразу отметил – по богатой одежде, хоть и порванной (чего не случается в глухомани?!), не то, что тот, у ворот. В животе опять засосало, да так неприятно, что старый привратник пожалел, что вообще выходил на улицу.
- Ясукичи! – грянул над ухом задремавшего привратника строгий голос.
Оказывается, беседа уже закончилась, настоятель оставил гостя с его чересчур молчаливой женщиной наслаждаться вином со сладкими пирожками и теперь возвышался над скорчившимся в углу стариком.
- Куда ты ходил так поздно?
Привратник сердито нахохлился. Он отваживался возражать настоятелю, но сейчас, после недавней встречи у ворот с незнакомцем, всю отвагу как будто высосал мертвенный холод.
- К воротам, - ответил старик. – Какой-то бродяга просился к нам переночевать.
Тут, конечно же, он приврал. Самурай у ворот не промолвил ни слова.
Настоятель оглядел полупустое общее помещение, двух своих помощников и трех слуг и сложил руки перед собой; отчетливо щелкнули темные четки, предвещая возможный гнев их обладателя.
- Я не вижу здесь ни одного бродяги. Где он?
- Ушел...

(в паре, ага)

По крайней мере, Ясукичи очень на это надеялся. А в душе еще и пожелал свернуть шею на скользких скалах. Ну какая в общем-то разница, скольких мертвецов хоронить завтра утром? Но все-таки что-то не давало старому привратнику блаженного покоя.
- Дурак... - вздохнул настоятель, чьим предназначением, как и самого храма, было утихомиривать яростные души Тайра, а не множить смерти и раззадоривать тем голод призраков. – Иди и приведи его сюда. Нет, стой, куда тебе. Гохачи, Ёсаку! – громко позвал он куда более молодых слуг, те встрепенулись. – Идите к воротам и впустите человека по другую их сторону. Если его там нет, обыщите ближайшие окрестности, но не заходите слишком далеко.
Фитиль в плошке с маслом мигнул, на мгновение окрасив в алый серебристую щеточку едва пробивающихся волос на бритой голове настоятеля. Ни Гохачи, ни Ёсаку совсем не хотелось рыскать по округе в поисках им неведомого бродяги (да еще в темноте, да еще вспоминая рассказы о мертвецах), но еще меньше им хотелось испытать на своих спинах и задах крепость посоха в руках настоятеля. И, должно быть, не только они мечтали поскорее вновь очутиться в тепле. Но скорее всего, бродяга решил, что опасно лазать по местным прибрежным камням в темноте, и не ушел далеко, потому что слуги вернулись относительно быстро. Ясукичи не успел прогреть старые кости, а настоятель только начал вторую беседу со знатным воином, чья жена все больше отмалчивалась и прятала взгляд, когда вошел и остановился на границе света и ночной темноты новый гость.
И тут Ясукичи понял.
И открыл рот, но язык его будто присох к гортани.
- Я вернулся, - сказал молодой человек с бивой в руках.

(и опять)

Пещера

Груда сокровищ напоминала хлам. Все ненужные старые вещи сгребли в одну кучу, забыли о них. Тусклый металл украшала зеленая вязь патины и бурая накипь ржавчины, ткань истлели до паутины. Сундуки и шкатулки в белых разводах соли испорчены морской водой. Что не измазано илом, то запуталось в гниющих водорослях. Мицуке прижал ладонь к лицу, чтобы заглушить вонь, которой пропитались даже каменные стены пещеры. Звонко чихнула лисенка и смущенно зарылась носом в лапы.
Блуждающий огонек завис под потолком, но ему не хватало сил осветить все пространство.
На толстом обрубке камня, источенного и отполированного водой так, что он казался обломком колонны с древними письменами, восседал большой ярко зеленый попугай. Завидев гостей, он снялся с насеста, тяжело, чуть не задевая каменный свод, перелетел на плечо хозяина. Радостно потянул клювом за мочку уха. Тайкан, одной рукой закрывая нижнюю часть лица длинным рукавом кьютая, другой погладил переливающиеся на свету крылья. Поморщился, когда длинные когти проткнули многослойную ткань насквозь и впились в кожу.
- Onde estava você?* - негодующе вопросил Мару и добавил поучительно: - Пиастр-р-ры здесь!
- Это сокровищница?! – Тенкьё не сдержал изумленного возгласа, хоть и приглушил звук голоса.
В сказках было не так. Ослепительно сверкали груды золота; ранили глаза острым блеском прекрасные клинки; одеяния и знамена переливались яркими красками, сколько бы ни прошло лет или веков. Это место выглядело именно так, как должна выглядеть давным-давно не посещаемая пещера с грудой позабытых вещей. Не больше, не меньше. Похоже, несущие вечную стражу духи давно трудились зря. Наверное, это потому, что мы живем не в сказке – подумал Тенкьё с горьким весельем, не отпуская руку девушки.

--------------
* Onde estava você? – (порт.) Где вы были?

(minna)

Кураи же обвел непритязательную груду восхищенным взглядом безумца.
- Это они. Сокровища Тайра здесь, перед нами!
Он как будто не чувствовал запаха. Подрагивающей от волнения рукой потянулся к проступающей на ближайшем сундуке бабочке в круге... и не шагнул вперед. Незачем ему, потомку и наследнику грозных воителей, рисковать собой, когда рядом целый отряд. Жизнями чужих ему людей можно умилостивить голодных духов. Управитель Кокуры позволил себе презрительно-довольную улыбку.
- Идем же!
Мицуке сделал шаг... и остановился.
- Что стало с нашими сказками? Что случилось с легендами? Они что, превратились вот в это? – мавашимоно обвел широким жестом хлам под пленкой буро-зеленой слизи.
Кот потерся о его лодыжку, намекая, что если не сунэ-косури, так уж он обязательно попадется под ноги. Вместо исчезнувшего йокая.
- Мы забудем прошлое и станем никем.
Пещера застонала, но в протестующем хоре не было слышно голосов - ни людей, ни призраков. Лишь грохотал прибой, море возвращалось в свои пределы. Мицуке перестал его слушать. Ноги скользили по камням, деревянный якорь едва не рассыпался в труху, когда за него ухватились, чтобы не потерять равновесия.

(все)

Тенкьё озабоченно посмотрел на О-Санго. Девушка выглядела подавленной, но не испуганной, и он осторожно отпустил ее руку, завертел головой вокруг. Слишком много чужих! Управитель, те двое... Никаких угрожающих движений.
- Нельзя забывать прошлое, - тихо прошептал он, и добавил погромче: - Осторожнее, господин!

От детской обиды на нечестность - чью? бытия? - щекотало в носу. Пришлось вытереть его кулаком, сделать вид, что собирался чихнуть, а лицо мокрое - так это от пота. Кто-то дернул его за одежду, а потом еще раз, сильнее и гораздо настойчивее. Рядом, держась за руки, стояли упитанный толстощекий мальчишка и почти прозрачная девочка с белыми волосами.
- Мы по-прежнему здесь, - сказал Дынька, подтягивая сползающие штаны. - Ты ошибся.
Бормоча сквозь зубы пожелания призракам оставаться там, куда они всем скопом сгинули, Мицуке полез через завалы, где опасность сломать себе шею или подвернуть ногу была много реальнее, чем гибель от проклятия или когтей они.
Рыжая зажала ладонью нос, но натура взяла своё – кицунэ прошмыгнула вперед, разглядев в груде тряпья и водорослей деревянный ящик, что застрял между камнями. Чутье, даже придушенное вонью, не обмануло, но, вытянув на свет добычу, расхитительница древних сокровищ разочарованно фыркнула: старый клинок был обломан в паре сун* от ребристой тяжелой рукояти. Пещера загудела, как будто огромная бива в руках музыканта. В ударах волн слышался четкий ритм.
Мицуке оглянулся.
- Подожди, - сказал он. – Его нельзя доставать просто так...
- Но зачем?.. – «он нужен» - хотел договорить Тенкьё, но оборвал сам себя. Легенды вновь напомнили о себе. В них найденные в тайных пещерах мечи редко бывают просто клинками; тем более найденные таким человеком, как мавашимоно, который сам – ходячая легенда. Здравый смысл тут же возразил, что не в вонючем тряпье такому валяться, но ощущение сказки не желало уходить так просто. Казалось, что пещера повисла на тонкой ниточке между омутом веков и настоящим, между чудом и обыденностью, и все это сплеталось в причудливую вязь, странный узор, элементами которого были они все.

-------------
*sun - 寸 – приблизительно 3,03 см.


(minna)

- Убей мальчишку-варвара. Сейчас, - сквозь музыку волн прозвучал приказ командира, которому подчинялись сотни.
Нельзя ослушаться, можно лишь заговаривать зубы и надеяться, что руки останутся верны настоящему хозяину, а чужое желание не превратится в свое.
- С ума сошел? Не здесь.
- Нет разницы.
- Тебе-то точно...
Безумный внутренний диалог прервало почти невыносимое жжение, хотя камень Тайкан замотал в оставшийся после перевязки Мицуке кусок тряпки. Если приложить ладонь, тепло ощущалось даже сквозь многослойную одежду. Наверное, зря он так поступил – все поле зрения заволокла молочно-зеленая пелена. Но темнее не стало, наоборот. По грудам древнего хлама пробегали искорки. Показалось, в углублениях стен дымят факелы. Он приготовился увидеть давно мертвых людей, но никто так и не появился, лишь шептали голоса.
- Бери деньги и убей варвара.
Да, вон они лежат целой горкой, надо только снять сверху водоросли и истлевшую ткань. Почему никто туда не идет?
- Глаза заблестели, я чувствую, - продолжил неутомимый голос.
- Не буду я убивать за деньги.
- Ты же ронин.
- Я монах.
- Такой же монах, как я император.
- Тебе уже никем не стать, а у меня еще есть возможность быть монахом.
- Если Мицуке не видит демонов и призраков, значит, их здесь нет, - сказал Тайкан вслух, чтобы заглушить ядовитый ответ, который ему шептали, минуя уши.
Он прошел мимо Дыньки и Несчастья, ссадив им на руки попугая, обогнул Кураи – тот опустился на колени и разгребал кучу водорослей – и полез через завал, одной рукой подобрав надоевший длинный подол. Свою цель он сейчас видел так же ясно, как солнце в погожий день, несмотря на покрывавшие ее обломки досок и жалкие остатки бамбукового веера вперемежку с илом. Ил был холодным, а доски размокли до гнилой мякоти. Но когда он разгреб их, показалось, что тепло от камня потекло через кончики пальцев к обломку широкого увесистого клинка.
- Сейшин, - сквозь зеленоватую пелену позвал Тайкан. – Как его вынимать правильно?

(почти целиком я)

Судя по растерянному взгляду давнего знакомого, Мицуке сам понятия не имел - как.
- Расступитесь-ка...
К ним мрачнее туч пепла над вершиной пробудившегося вулкана подошел Онодэра Тодзааэмон. Приказ не пришлось повторять дважды, молодежь прыснула в стороны, как вороватые потревоженные воробьи. Далеко никто, конечно, не побежал; монах зацепился широким рукавом за обломок мачты, торчащий из общей кучи, и едва не упал. Тонкой струйкой с металлическим шелестом и перезвоном потекли из раскрывшейся шкатулки золотистые лепестки монет. Шинко остался прикрывать тыл, и теперь нервными шагами мерил узкое пространство у входа.
Помогая себе зубами, Онодэра ослабил шнуровку котэ, снял защиту. Кожа на обнаженной руке отливала металлической синевой и была неестественно твердой. Старый каро покрепче уперся ногами, чтобы не съехать по зеленой слизи, запустил руку почти по локоть в гору мусора и обломков вперемешку с сокровищами и сомкнул пальцы вокруг первого, что легло в них. Он ждал, что древний металл прожжет ему ладонь до кости, и даже зажмурился в ожидании боли.
Дынька и взволнованная Несчастье с помощью попугая растянули большой лоскут шкуры; возможно, когда-то принадлежавшей какому-нибудь бедолаге тигру, но настолько выцветшей и облезлой, что сказать теперь наверняка было сложно. По пещере раскатился звонкий гул, отразился эхом от каменных стен, раздробился. Все невольно затаили дыхание. Даже Кураи, обнаруживший какую-то реликвию, прижимая ее к груди, следил за действиями каро. Монах, не отрывая взгляда от Онодэры, подбирал и прятал за пазуху монеты из шкатулки; их тихий звон вторил яростному гулу, словно колокольчики биве.

(ну... практически все, кто еще жив)

Монастырь Амида-джи

Некогда, еще в бытность свою рыбаком, Ясукичи не упускал случая набить живот, жаль, что шанс потешить утробу подворачивался не слишком часто. Ныне старый привратник в Амида-джи мог хоть целый день предаваться любимому делу; да вот беда - годы подточили ранее безмерную прожорливость. Поэтому Ясукичи без удовольствия жевал угощение и больше слушал, разглядывая зеркально-ровную поверхность внутреннего пруда. Старик опасался поднять взгляд на гостей, но еще сильнее боялся, что новый гость повернет голову (тонкий слух этого подкидыша - и почему эти упрямые Тайра никак не заберут его к себе?! - позволял ему точно знать, кто где находится и чем занят) и спросит, почему Ясукичи не вернулся за ним ночью на берег.
Привратник видел и других музыкантов. Каждый год какой-нибудь бива-хоши стучался в ворота, а за еду и кров расплачивался музыкой. Кому-то не дает покоя слава Безухого Хоичи. Кому-то известно, что здешний настоятель охоч до старинных историй (он и сейчас слушал вдохновенно, даже прослезился) и от танцовщиц на деревенских праздниках он тоже не отворачивается. Так что слепой подкидыш (ну и вырос же он за прошедшие годы!) был не единственным, кого порой вынужденно доводилось слушать привратнику Ясукичи. Кто был лучше, кто хуже, и каждый норовил сыграть что-нибудь из «Сказания о Хэйке», как будто отчитывались перед деревянной фигурой в нише. Сейчас все было иначе.

(SonGoku to)

С Иэмоном всегда и все получалось иначе, чем с другими людьми. И сейчас он играл так, будто задался целью превратить буддийскую сутру в боевую пляску. А настоятель его не прерывал, наоборот слушал с большим вниманием, где-то кивал, где-то принимался выстукивать пальцами по колену быстро меняющийся ритм или теребить четки. Видно было, что музыка, похожая на неистовый прибой в шторм, пришлась по душе.
Ясукичи хотел, но никак не мог отвернуться. Звуки наслаивались, обгоняли друг друга; казалось, струны вот-вот лопнут от яростного натиска. По бассейну, где нефритовая вода была такой темной, что искусственный водоем казался бездонным, бежала легкая рябь. Над ней, как над прорубью особенно холодной зимой, клубился белесый туман. По болезненно-серому лицу музыканта катился пот, но ни Иэмон не прекращал играть, ни слушатели, будто завороженные стремительными ударами медиатора-бачи, не останавливали слепца.
Лишь один раз настоятель отвлекся: поманил рукой служку и тихо, на ухо, велел приготовить футон и принести угощение, чтобы «наш дорогой Иэмон» мог подкрепиться и отдохнуть после трудов. И чтобы все было лучшим, добавил он строго. Тот умчался, но даже он старался не топать слишком громко, дабы не разрушить хрупкую завесу музыки, которая словно перенесла всех на сотни лет назад.
Наверное показалось, решил служка, что отзвуки бивы плывут над берегом, вновь прибывающей водой и волнами, чей грохот о скалы вторил мелодии, словно призрачный хор. Зеленоватую поверхность пруда скрыла тонкая наледь, а камни от холода и влаги стали предательски скользкими. И все же, едва удерживая равновесие, служка не мог избавиться от торжественного волнения и, что таить, страха.

(+Далара, ун-ун)

На угощение слепой не отвлекся, лишь по напряженному лицу пробежала болезненная гримаса. Словно он играл не по своей воле, словно кто-то заставлял его руки двигаться, забывая, что и талантливому музыканту нужен отдых, каким бы выносливым он ни был.
Но вдруг – все закончилось. И опять Ясукичи сделалось непонятно все то, что только что виделось кристально ясным, словно кто-то промыл глаза ему целебной водой, а затем отнял дар. Почему биве вторила флейта? Почему на лице юного гостя настоятеля лежит тень многих веков? Почему не проронила ни слова его спутница, похожая на серую кошку?
Мелодия оборвалась неприятной, режущей слух нотой, как будто оборвалась струна.
Слепой выронил бачи и скорчился на полу, зажав ладони между коленями. Но все струны на биве были целыми.
Гость настоятеля тяжеловато поднялся с медвежьей шкуры и, опираясь на плечо женщины, подошел к музыканту. Остальные не шелохнулись, словно время для них остановилось. Ясукичи почувствовал огненный жар, когда самурай прошел мимо него.
- Воистину, - произнес юный гость; его голос был слишком богат тонами, чтобы принадлежать женщине, и слишком мягок, чтобы говорил мужчина. - Слеп не тот, кто лишен глаз. Слеп тот, кто с бездумным упрямством всматривается в пустоту в жажде хоть на миг увидеть чудо, отворачиваясь от истинного волшебства.

Тенкьё не знал, что случится сейчас. Казалось, что должно произойти хоть что-нибудь. Может, оттуда после первого же рывка взовьется они, тэнгу? Или появится дракон – хотя где дракону развернуться! Или... Воображение заело на змее. Но не может ничего не случиться! Хотя в последнее время он не раз попадал впросак со своими ожиданиями. Ну и пусть смеются. Лучше ошибиться так, чем в другую сторону!
Юноша снова взял за руку О-Санго, повел ближе к Мицуке и постарался втиснуться между ними и Тодзаэмоном. Правда, за его не столь уж широкими плечами не укрылся бы и один мавашимоно, а вдвоем с девушкой – тем более. Страх то приливал волной, заставляя сердце замирать, то отступал. Хотелось сбежать от пугающей неизвестности и, будь юноша один, он бы поддался этому порыву...
Кураи не смог удержаться от иронии: какому сброду порой достаются сокровища! Мальчишки, нежная столичная барышня, солдаты, оборотни... Управитель Кокуры оглянулся, и презрительная усмешка сползла с его лица. Забавный парнишка в слишком больших для него штанах и девочка с волосами белыми, словно запорошенными снегом, стояли бок о бок на коленях, молитвенно сложив перед собой маленькие руки – одни пухлые и мягкие, вторые тонкие, почти прозрачные. Взгляды обоих светились восторгом присутствия на самой главной, самой торжественной церемонии, какую только можно вообразить.
Все три обломка положили на шкуру, Онодэра Тодзаэмон отступил, тяжело дыша и пошатываясь, будто от смертельной усталости. Мицуке тоже опустился перед мечом на колено, провел над зазубренным клинком рукой – едва касаясь темного от времени металла кончиками пальцев. Скатилось несколько капель крови, зашипели, как будто меч был раскален и только-только вынут из горна.
- Амэ-но муракумо-но цуруги, - негромко проговорил мавашимоно. – Я не знаю, кто тебя сковал, но тот, кто нашел тебя, требует тебя обратно. Разреши мне стать твоим хозяином... на время.
Тенкьё затаил дыхание, на лбу проступили капли пота – то ли от спертого воздуха пещеры, то ли от волнения. Он бросил взгляд на чужих, тех, кто не плыл с ними на пиратском корабле – Кураи и двух самураев. Не помешают ли господину?
Рыжая озадаченно наблюдала за церемонией, не решаясь подойти к мечу ближе. Волшебная вещь играла с ее чутьем, то притворяясь никчемным куском металла, то отталкивая, то притягивая, то вызывая жгучий страх смерти. Подавив желание отобрать находку и закопать обратно, Кицунэ отвернулась прочь и запустила пальцы в ближайшую кучу. Заколка с красивыми камешками, металлическая отделка на мягких остатках шкатулки. На коже осталась вонючая паста из шелка и водорослей, А вот вторая куча рванья кольнула приятно и больно. Эта вещь соскучилась по вниманию и давно ждала того, чтобы ее наконец-то нашли. Рыжая вытащила из гнилья тусклое зеркало, вытерла о рукав и заботливо, словно чужой кошелек, прижала к груди. А потом - снова заставила себя повернуться к обломкам меча. Вдруг навредят кому?

(все-все)

Первым неладное заметил Шинко - самурай из Мориоки единственный держался в стороне от сомнительной груды сокровищ. Он поглядывал в темноту туннеля, через который они пришли сюда, прислушивался, не приближается ли погоня. А потому не сразу сообразил, что ноги вновь стали мокрыми, а набухшая солома вараджи сделалась склизкой, потяжелела. Сначала море напомнило о себе мерцающими в полумраке влажными потеками на каменных ступенях. Похоже, вода скапливалась у входа в пещеру, чтобы затем, переполнив чашу, перелиться через край. Еще немного, и вот уже вниз бегут соленые пенистые ручейки.
К северянину подскочил Дынька (взгляд безумный, сам всклокочен больше обычного), просительно растопырил лапки. Тот растерянно округлил глаза, наморщил лоб, не понимая, что именно от него хотят. Мальчишка нетерпеливо дернул его за косодэ.
- Так еды ж больше нет, только выпивка.
Хенгэ закивал и дернул еще раз, поторапливая. Лицо Шинко прояснилось. Стоило вытащить из-за пазухи небольшой сосуд, как его вырвали из рук. Тануки метнулся обратно, оскальзываясь на неверном склоне, зубами вытащил пробку и ненадолго присосался к бамбуковой фляге. Никто и охнуть не успел, как маленький оборотень фыркнул изо всех сил. Спиртным окатило не только обломки меча, но и руки мавашимоно, и Онодэру, а несколько капель попало на беловолосую девочку.
- Забирай его поско... - просипел Дынька.
Глаза упитанного хенгэ остекленели, малыш выронил флягу и скатился, по дороге обретя свой естественный облик, к ногам самурая из Мориоки. Там он сладко причмокнул:
- Аомори...

(куча-мала)

- Дурень, - с теплотой в голосе отозвался Шинко, отобрал флягу и поднял звереныша на руки, пока тот не промок насквозь.
Несчастье удивленно разглядывала темные пятнышки на рукаве, блестящие капельки на тонкой полупрозрачной коже рук, крохотное отражение в них... Она издала тоненький изумленный негодующий писк и пропала, словно рассыпался домик из костяшек для маджонга. В ногу Мицуке жалобно ткнулся нос. Потом еще один с другой стороны. В нескольких шагах на торчащем обломке мачты сидела очень грустная маленькая белая лисичка.
- Ма-о! – презрительно заявил бесхвостый кот, который разглядывал происходящее с высоты скального выступа.
Попугай согласился с товарищем.
Мицуке торопливо завернул меч в кусок шкуры, обмотал шнуром – пожертвовал содэ цуке-но о*, больше ничего под руку не попалось, - и лишь потом поднял голову. Взгляд его сделался задумчивым.

------------------
*Sode tsuke no o – 袖付けの緒 – шнур, скрепляющий щитки доспеха на плече.

(minna)

- Мы нашли то, за чем шли? – тревожно спросил Тенкьё, дурные предчувствия которого усиливались. – И что теперь?
О-Санго мягко вынула руку из пальцев молодого воина и пошла вперед. «До-дэс-ка-ден» перестукивали гэта по неровному каменному полу. Одежда в грязи и морской соли все равно оставалась дорогой, и маленькая пухленькая фигурка в ней не потеряла притягательной женственности и изящности столичной барышни. Гордо поднятая голова, тонкая белая шея.
В этот момент впервые за последние дни девушка вновь задумалась о будущем, о том, чего хочет в нем. Быть воином? Но она такая слабая, и все старания впустую. Сейчас, видя перед собой столько настоящих могучих людей, она окончательно поняла, что мужская сила для нее недостижима. Оставалась женская. Но ее требовалось обратить на кого-то, потому что сама по себе она не стоила и десяти мон. Итак. О-Санго огляделась. Мицуке – хорош, но занят безраздельно (вон его женщина глазами сверкает, чтобы не зарилась на чужое).
Тенкьё – слишком неопытный, слишком варвар, чтобы в полной мере оценить все ее совершенство. Дынька... хороший друг, но все равно остается комком шерсти и как мужчина не годится совсем. Тайкан – она вышла бы за него замуж сейчас же, но он монах. Не по названию, потому что стремится им быть. Обидно. Те два «вражеских» самурая? Один из них слишком стар, не протянет долго, что же ей, в монастырь потом идти? Второй моложе, но очень уж некрасив, скорей уж она выйдет замуж за макаку. Остается правитель Кокуры. Мужчина статный и видный, хоть и не малых лет. Но за пугающей внешностью видны страстность и сила, надежность. И взгляд его говорит, что уж он-то сможет оценить ее по достоинству. И столько гордости... Ну, на войне и в любви все средства хороши, так что вперед! О-Санго поправила прическу (если эту прядь выпустить, получится немного беззащитности) и чуть-чуть приспустила ворот на спине. Она преклонила перед ним колени и посмотрела в лицо. Больше и не понадобилось ничего, никаких слов, хотя она заготовила уже десятка два фраз.

(продолжение)

Чиру не жаловал человеческий род. Он и свой-то недолюбливал (особенно по весне, особенно того же пола), а уж о тех, кто ходил на двух ногах, был крайне низкого мнения. Даже лучшие представители людей иногда могли довести рыже-белого кота с половинкой хвоста до исступления. Даже если его предварительно укусить. Стоп-стоп, не кота укусить, а человека. И увернуться, потому что хозяин скор на расправу.
Эй! окликнули его с безопасного насеста - большой попугай занял место в нише и под самым потолком и теперь гордо смотрел на двуногих и четырехлапых свысока. Нужен другой выход, не то море затопит всех тут. Кошачий нос вряд ли можно назвать точным инструментом, но должен же он годиться хоть на что-нибудь.
Кот чихнул.
А что твой клюв?
Он приспособлен разбивать орехи и прочие твердые предметы, но не вынюхивать, откуда тянет воздухом, с достоинством отозвался Мару и демонстративно почистил перья.
Тонуть Чиру не собирался и не был намерен оставлять в беде хозяина. За годы, проведенные с этим человеком, кот привык заботиться о нем, присматривать и крайне обижался, когда тот не брал его с собой. Постановив, что отыграется на хозяине после, Чиру поточил когти о ближайший валун, брезгливо стряхнул ил с лап и вскарабкался на узкий каменный карниз.
- Мао! – воззвал он оттуда к собранию внизу, подразумевая, что им нужно замолчать и немедленно.
О-Санго подскочила от неожиданно громкого и не терпящего отлагательств воя. Тайкан словно только теперь сообразил, что делает, и стыдливо положил обратно несколько золотых монет, которые держал в руке. Маленькая белая лисичка испуганно прижалась к отцовским ногам и жалобно потянула когтем носок-таби. Шинко с тануки на руках повернулся к рыжему оратору.
- Мао, - сказал тот. – Ма-о!

Мицуке забросил сверток с мечом за спину, подхватил лисенку – та растопырила лапы и затихла; зато требовательно заголосили еще две ее копии, - и перевел:
- Пора бежать отсюда.
Попугай согласно закивал всем туловищем.
Из образованной двумя скользкими досками норки высунулся еще один белый с розовым кончиком нос. Не церемонясь, монах вытащил еще одну копию зверька, заработав укус и несколько царапин. Где-то среди груды «сокровищ» тоненьким голоском зло тяфкнули. Кураи поспешно завернул в роскошный платок-фуросики одному ему понятные ценности и завязал его за плечами с помощью О-Санго. Мицуке ссыпал Несчастья – всех, скольких нашел, - в дорожную суму, повесил на плечо, предварительно легонько хлопнув по ней ладонью, чтобы угомонить лисят.
Кот прошелся по карнизу, неизвестным природе (только кошки знают секрет) образом развернулся и прогулялся обратно, надзирая за людьми. Когда все были готовы, он задрал половинку хвоста и помчался на запах свежего морского ветра; тот просачивался пока еще тонкой струйкой через трещину в стене пещеры.
Попугай шумно захлопал крыльями, но быстро понял, что куда лучше ехать на плече хозяина, чем лететь самому, и сделал вид, что собирался так поступить с самого начала. Замыкал исход кладоискателей Шинко. Выяснив, что разбудить Дыньку в ближайшее время не получится, он вручил сладко посапывающего зверя О-Санго (та заупрямилась было, но сообразив, что больше некому, взяла). Пока все лезли в узкую щель, самурай из Мориоки стоял с таким видом, словно готов биться хоть с демонами, хоть с морем, если оно заполнит пещеру слишком рано. Когда он уходил, вода поднялась уже до колен.

Вопреки ожиданиям Тенкьё, стража у сокровищ не оказалось. И юноша даже не огорчился. Это в сказке герой красиво бьется с каким-нибудь чудовищем, а в воде по колено, со сломанной рукой, да когда рядом женщины и дети – не надо ни подвигов, ни чудовищ. Все это не так уж красиво. Теперь он держался не рядом с О-Санго, а на шаг позади, то и дело косясь на девушку. Ее поступок поразил молодого самурая. Он понял бы, опустись она на колени – нет, не перед ним, сацумец даже мечтать не смел – перед его господином, или Тайканом, это было бы понятно. Но их хозяин? Он не путешествовал с ними вместе, не совершил чего-то запоминающегося. Почему? Женщины таинственны, как говорилось во взятой им взаймы книге.
Нести он все равно ничего и никого не мог – осталось только быть наготове.

(minna)

Фиолетовые и темно-лавандовые тени плясали по камням, в темноте походившим на зубы огромного и очень старого чудища. Среди бесчисленных оттенков серого и синего вермильоново-красный мазок казался акцентом, тщательно продуманным и бережно размещенным так, чтобы оттенить деревянные ступени гробницы. Лиса не думала о гармонии: чутко прислушивалась к дыханию спящего человека, скрытого от взгляда тяжелой и черной тенью ворот. Наконец, уверившись в собственной безопасности, зверек легко вскочил на ступеньки и подкрался к свертку. Плетеный шнур перегрызть было не так-то и просто, но расхитительница сокровищ все же справилась. Знакомая уже рукоять странного прямого меча не выглядела слишком богатой, но была очень, очень старой. Осторожно, стараясь не спугнуть удачу лишним дыханием, зверек сомкнул зубы на вытертой многими веками резьбе. Поперек клинка легла широкая ладонь - костяшки сбиты, тряпка, которой когда-то давно обмотали руку, стала бурой и жесткой, - но спящий не открыл глаз.
- И не думай, - произнес он.
Рыжая, не задумываясь более, цапнула рукоятку и прыснула в сторону, исчезнув в тени лестницы вместе с обломком клинка. Хозяину оружия потребовалось больше времени, надо было еще сгрести оставшиеся куски старинной вещи. Заворачивал их в тряпку Мицуке уже вломившись в заросли у ступеней. Почему-то казалось - рыжая бестия не ушла далеко. Так и есть, вон блестит глазами в углу.
- Ты опять за свое? - спросил у воровки роши.
Лиса подошла на шаг ближе, критически и оценивающе рассматривая тряпку в руках Мицуке.
- Не отдам! Ну зачем тебе Кусанаги?
Кицунэ наклонила голову набок, подвернув треугольное ухо.
- Не боишься потом ходить в грозу? Вдруг хозяин потребует меч обратно?
Где-то недалеко разбивались о подножие скал волны, как будто обозленные призраки Тайра требовали вернуть принадлежащее им оружие. Возможно, так оно и было.
- Этих тоже не боишься?
Лиса фыркнула и оскорбленно приподняла одну лапу, потом метнулась в кусты и, держа зубами за рукоять, воинственно воздела обломок меча на всю длину шеи. Впрочем, не подходя ближе, чем на три шага. Мицуке воспользовался передышкой – обмотал оставшиеся у него части меча не только тряпкой, еще и веревкой сверху, чтобы спасти от острых лисьих зубов. Боевой дух его подруги восхитил бы не одного самурая. Он прислушался: к реву волн примешивались и другие звуки – топот копыт по камням, лязг металла. Рыжая оглянулась и снова перевела взгляд на Мицуке.
- Бежим? – предложил рослый мавашимоно.
Лиса шарахнулась к ногам Мицуке. Царапнула лапой, поторапливая. Забыв – отложив на время – спор и распри, воин и лиса побежали к тропинке, что вела вниз, на берег. Крутой спуск не предвещал ничего хорошего, Мицуке подхватил зверька на руки, пока кицунэ держит в пасти старинную рукоять, опасаться пока было нечего, разве что ее острых когтей.
- Вон они! – раздалось от деревянных ворот на другой стороне кладбища.
Зверек прикрыл глаза, старательно рисуя силуэт долговязого воина с красным проблеском на руках в другой стороне спуска, там, где тропинка нежданно обрывалась покатым и скользким карнизом.
- Нет, вон там!

(вдвоем)

Всадники разделились; некоторые протирали глаза, пытались сообразить – как так вдруг беглецы очутились в ином месте, - но другие пришпорили лошадей. Об ошибке узнали по громкому перепуганному ржанию, крикам людей и ударам внизу.
- Надеюсь, прилив уже начался, - неуверенно пробормотал Мицуке, спускаясь на берег.
Рыжая попробовала облизнуться, чуть не выронив обломок меча, потом округлила глаза и отчаянно забила лапами: один из всадников поднял лук, намереваясь стрелять наудачу. Луна еще пряталась за серо-синими облаками, но порывы ветра уже сдували завесу прочь. Мицуке оглянулся, нога в старом вараджи соскользнула по влажному от ночной росы камню.
- Проклятье!..
Последний отрезок до берега они проделали почти кувырком, чудом не сломав себе шеи; зато и стрелы просвистели мимо - почти, одна все-таки застряла в свертке с доспехами.
- Ты цела?
- Он сам это сделал, - Рыжая поднялась с земли, рассматривая неглубокую рану на локте.
Подхватив обломок меча, другой рукой сжала Мицуке запястье и бросилась бежать дальше, прячась от более неуклюжих всадников под защитой склона.
- Кто?
Упрашивать долго или тащить, будто упрямого жеребца, роши не пришлось; ему самому не хотелось выяснять, что понадобилось от них незнакомцам, пока он не доберется до настолько открытого места, чтобы не пришлось думать, не зацепит ли он мечом дерево вместо противника. Или до брошенной кем-нибудь нагинаты. Или до того, и другого. Влажные скользкие водоросли опутывались вокруг щиколоток, будто призраки моря решили помочь погоне.
- Меч. Вредный, - улыбка лисы не имела ничего общего с раскаянием.

(futari)

Позади раздались крики и шум - одна из лошадей поскользнулась там же, где и Мицуке, но вниз кувырком полетело четверо. Виртуозно ругаясь, оставшиеся всадники спешились перед крутой частью и теперь стаскивали вниз лошадей.
- Говорил тебе... не хватай чужое... – на бегу проговорил Мицуке; ящик с доспехами колотил по спине, мешал двигаться. – Когда-нибудь до...
Лиса дернула его за руку – в укрытие между огромными, в рост человека и выше, округлыми валунами.
- Это будет не скоро, - азартно пообещала кицунэ и затихла: старательно лепила два силуэта, перебирающихся по камням за следующий изгиб.
Каменная глыба холодила спину, пробирало даже через одежду, казалось – скала высасывает тепло из разгоряченного бегом тела. Мицуке прикрыл глаза, пообещал себе, что всего на миг, потому что спать, когда рядом жарко, усердно сопит кицунэ, и не хочется, и не стоит. Всадники проходили мимо укрытия невозможно-медленно - те, что сохранили лошадей, умчались вперед, но остальные плелись, хромая и ругаясь так, что могли бы пропустить даже затаившийся конный отряд.
Рыжая положила щеку на плечо своего самурая, рассматривая пенящуюся под копытами воду и липкие после отлива водоросли, цепляющиеся к стройным ногам животных.
- Мне тебя не хватало...
- Мне тоже, - тихий вздох мог бы сойти за еще не успокоившееся после бега дыхание.
Дорожная торба как будто распухла за последнее время, Мицуке осторожно приоткрыл ее – пять крохотных белых клубочков устало сопели, прижавшись друг к другу. Кицунэ приняла сумку и осторожно положила ее в выемку между камнями - туда, куда не доставали соленые брызги. Рядом пристроили доспехи, чтобы всем стало ясно, под чьей защитой лисята, а из пояса вышло очень длинное – но если сложить, то сгодится, - одеяло для всех пятерых. Рыжая тихо рассмеялась получившемуся и "нарисовала" в скальной стене уютный домашний алтарь с сутрой и веткой цветущей сливы.
Когда же, наконец, из-за скал выглянуло утреннее солнце, то оно застало беглецов крепко спящими в обнимку возле маленькой камидана с веткой сливы; вещи были раскиданы в узком пространстве между валунами, одежда в беспорядке. А еще – оно осветило зеленые, в цвет нефрита, волны, что уже подобрались к самым камням.

(опять)

В это время в Киото

Конец второго месяца 1601 года в Киото выдался необычайно холодным. Пруды покрылись тонкой корочкой льда, и снег лежал на крышах. Даже вороны, нахохлившись, молча сидели на ветках, а кошки так и вовсе не показывали носа на улицу. Никто из старожилов не мог припомнить ничего подобного. Поговаривали, что день девочек в этом году никому не принесет счастья. Кто-то предрекал, что все куклы будут поломаны, знаменуя приход новых несчастий. Все понимали, что в такую погоду не расцветут персиковые деревья, а самые большие пессимисты говорили, что не будет и плодов. Люди в страхе копили все, что могло пойти в пищу, и подношений в храмах стало куда меньше. Только Инари купалась в еде – ей приносили, моля об урожае и спасении от голода. Бродяги на улицах гибли один за другим, а порой случалось и так, что люди, придя домой, обнаруживали там мертвых домочадцев, покончивших с собой из страха перед будущим. Грядущее виделось таким же серым и угрюмым, как заснеженные горы и тучи над головой. Даже юные придворные дамы и принцы, которым самой судьбой велено проводить дни в беззаботном веселье, оставили свои забавы и жались группками поближе к жаровням.
Мост Итиджо оледенел и сделался опасно скользким. На краю, поджав под себя ноги, сидел молодой человек в черных одеждах придворного. Холод не беспокоил его. Как и шепчущие голоса, похожие на шелест голых ветвей и перезвон сосулек. Лед под этим человеком не таял. Флейта лежала на коленях без дела. Музыкант бросал косые взгляды на едва проступающую на воротах пятиконечную звезду, но не двигался с места.
Его внимание привлекла худощавая фигура в землистых темных одеждах, чьими длинными неубранными полуседыми волосами играл ветер. По изогнутому, словно коряга, посоху в руке пробегали голубоватые искры. Колдун шел медленно, покачивая в руке сверток. Пересек мост. Музыкант пошел следом, сопровождаемый голосами тревожными и насмешливыми. Массивные створки ворот распахнулись, хотя их никто не касался, и пятиконечная звезда проступила ярко, словно освещенная факелом. В запущенном саду склонившие головы под шапками снега сиротливо торчали сухие цветы.
Старик пересек двор по неразличимой дорожке, за ним, не оставляя следов, придворный. Столетиями не чищенные доски веранды скрипели под ногами. Колдун оставил посох внутри у входа, как оставил бы оружие, будь оно при нем. Не путая дороги в пропахшей пылью темноте, прошел к алтарю, зажег одну за другой принесенные с собой свечи. Густой аромат благовоний наполнил комнату и заставил молодого музыканта, что остался наблюдать от входа, прижать к носу плотную ткань рукава. Рис, сладости, украшения и бумажки с заклинаниями заняли свои места. Колдун преклонил колени перед алтарем.
- Успокойся, я присмотрю за столицей до появления новых защитников города, - прогудел он низким голосом, от которого завибрировали стены.

Несмотря на опасения, к Хина-мацури тепло вернулось в Киото. Персиковые деревья расцвели вовремя, и радостные нарядные девочки с горящими глазами, проходя под ними, надеялись поймать летящий вниз лепесток – на удачу.

Монастырь Амида-джи,
Акамагасеки

Малыш Дынька вновь оказался в безвылазном тупике и на этот раз решил окончательно: раз связался с настолько загадочными и непредсказуемыми существами, то придется смириться и привыкнуть к их мистическому поведению. Так как жизнь то и дело ставила перед деятельным (почти всегда) и неунывающим (почти никогда), зато маленьким по размеру тануки препятствие за препятствием. И каждое очередное - все выше, все неприступнее. А маленький, зато жадный до знаний и действий (не считая айвы) тануки воинственно задирал пушистый хвост - и далеко не всегда в переносном смысле.
Дынька думал о барышне. Воспитанной и очень нежной столичной девице не пристало выходить к мужчинам, один из которых вот-вот сделается ее мужем, в перепачканной дорожной одежде. Мысль о том, что у монахов Акамагасеки не отыщется женских платьев, не посетила голову четвероногого блюстителя традиций. Или же была вытеснена уверенностью в том, что самостоятельно О-Санго ни за что не управится. Дынька мог бы превратиться в служанку, но не станет ли такой фокус нарушением их договора?
Подметая чересчур длинными волочащимися аж на десять сун* штанинами и без того чистый двор, с шустростью, удивительной для убежденного обжоры, малорослый хэнге обежал все постройки храма, сунул нос во все щели и обнюхал все уголки. Печаль от изгнания из хондена*, где Дынька перевернул, зацепившись штанами, светильник, была утолена миской ароматной похлебки, которой оборотень угостился на кухне. Так же среди добычи числилась сушеная смоква - ее Дынька и жевал сейчас, но не уничтожая следы мелкого преступления, а для стимуляции мыслей.
____________
*sun - 寸 - приблизительно три сантиметра
*honden - 本殿 - центральное помещение буддийского храма