(Sayonara+Bishop+Reytar)
там же

- Иди сюда и попытайся заткнуть меня, наглец! Лизать пятки Токугава вы все мастера, лаять - тоже, а как на счет драки? Увидим! - Кавалерист оскалился, прикусив ус и искоса поглядывая на выходящего из-за скалы мужчину, очертания фигуры которого казались ему почему-то знакомыми.
О-Санго отпустила Ветерка, и конь с радостью отскочил к лесу. Его же неудачливая укротительница бросилась к Мицуке и, приготовив нагинату, встала рядом.
- Ты вообще в своем уме?! - вмешалась она. - Мы тут сидим, отдыхаем, никого не трогаем, а ты камни сверху бросаешь да еще и нападаешь!
- Сосунок, значит, и ты горишь желанием принести своему хозяину мою голову? Ну что же нападайте вместе - посмотрим кому сегодня улыбнутся ками, а кто очень скоро сможет услышать приговор в приказе Янь-вана. - Кавалерист сдвинулся на пару шагов в сторону, став так, что бы со спины зайти не смогли и вызывающе поманил пальцем.
Самурай протянул руку, задержал бросившуюся вперед девчонку.
- Сам справлюсь, - пояснил он. - А ты лучше посторожи сацумца.
Он сделал вперед еще один шаг.
Она отступила, сама себе удивившись. Постаралась кинуть как можно более уничтожающий взгляд на новоприбывшего противника и, пятясь, стала продвигаться назад.
- Ты только осторожно. И вообще - все это глупая затея, - заявила О-Санго достаточно громко, чтобы хамоватый воин ее услышал.
- Это почему хорошая драка с теми, кто устраивает засаду на меня, Такеда Хидэтада, полусотника кавалерии-нагината могучего клана Санада, может быть глупой затеей? - Кавалерист вызывающе оскалился. - Вы выиграли битву, но никто из ками не клялся, что так же вы будете выигрывать каждую стычку в этих горах. Победа господина не означает победу всех его слуг. Ну же, подходите! Я вас "повеселю"!

Около двух лет назад

Отец нечасто появлялся в доме на острове Эторофу, оставив жилище целиком на попечение юного Рензо. Тот чувствовал себя вольготно, имея в распоряжении двух домовых духов, целую библиотеку со свитками и книгами и остров, чтобы свободно бродить по нему. В доме существовало всего несколько комнат, куда запрещалось входить, в остальном же он мог находиться, где пожелает. Иногда он ходил в деревеньку на южном берегу, но чаще целыми днями бродил в одиночестве среди лесов и скал или читал. Душа молодого тэнгу тянулась к этим местам, к серым неприступных скалам и никем не тронутым лесам. Он ощущал себя частью острова, будто родился из прибрежных камней или из гладких бамбуковых столбов. Возможно, думал тэнгу, он не так и далек от истины: отец никогда не объяснял, каким образом Рензо появился на свет, и ни единым словом не обмолвился о его матери. Впрочем, такое положение вещей не слишком печалило, ведь главное, что он существует, а как именно это случилось, не так и важно.
Сегодня отец неожиданно приехал. На пороге его встречали только духи, Рензо подоспел позже, запыхавшись от бега. Отец был чем-то очень доволен, на его тонких губах играла полуулыбка, а глаза блестели. Даже нос не так сильно походил на клюв, как обычно. Хорошо, подумал юноша, что отец радуется, слишком редко он находит для этого и причину, и время.
Домовые накрыли к обеду в комнате, выступающей над обрывом, будто парящей над землей без всякой опоры. Ветра сегодня почти не было; волны, словно ручные собаки, лизали прибрежные камни. Отец, не изменивший своей привычке сидеть очень прямо, кинул на них взгляд. Недовольно свел взметающиеся крыльями брови. Велел:
- Закрой.
Рензо послушно сдвинул бумажные перегородки, внутренне недоумевая, чем отцу мог не понравиться вид. Начнет садиться солнце, станет еще красивее...
- Сядь, я хочу поговорить с тобой.
- Hai.
Юноша сел напротив, предельно аккуратно сложил руки, готовый внимать. Что-то мелькнуло в глазах отца – гордость ли, интерес или что другое, не понять.
- Ты отправишься на Хонсю вместе со мной.
Неужели отец наконец-то настолько доверяет ему, что позволит покинуть Эторофу, хотя бы ненадолго?! Рензо возликовал.
- Ты заберешь девушку, на которую я укажу, и доставишь ее сюда.
Девушку? Юный тэнгу призадумался, нахмурившись так, что между бровей пролегла тонкая и почти незаметная пока складка. Он ничего не имел против девушек, в деревне айну на берегу были даже некоторые очень милые, но... Сколько он себя помнил, отец ни разу не обращал внимания ни на одну женщину на острове. Рензо придумал на этот счет два объяснения, но которое из них верно, не решился спросить.
- Как ее зовут, отец?
- У нее и спросишь.
Юноша недоуменно захлопал глазами. Старший, вновь повеселев, с удовольствием взялся за еду.
- А если она не захочет пойти со мной?
- Не имеет значения. Но в этом случае будешь следить, чтобы она не сбежала.
- Hai, - Рензо склонил голову в поклоне.

Секигахара, 1600 год

Арима Мидзукуни занимал не столь высокое положение, чтобы вместе с господином отправиться на осмотр трофеев; к тому же любое движение причиняло ему сейчас мучительную боль, и все равно он был готов благодарить неизвестного ему хидзенца, чей меч, разрубив сунеатэ*, чуть было ни лишил Ариму ноги. С того места, где оказывали помощь раненным (если как следует присмотреться) можно было увидеть, как с жезлом в руке вдоль выставленных на всеобщее обозрение голов шествует в окружении приближенных Токугава Иэясу. Один за другим к победителю подходили даймё; по оленьим рогам на шлеме даже издалека распознали ши-тэнно Хонду. Когда перед Токугавой склонился предатель, многие отвернулись; смотрел в сторону и Арима. Вероятно поэтому он и стал невольным свидетелем странного происшествия.
Солнце вновь укрылось за тучами, что само по себе неудивительно; погода в этот октябрьский день менялась почти ежечасно. Арима разглядывал небо, чтобы не пропустить, когда солнечные лучи, словно копья разорвут облака. Сначала ему показалось, что сильный ветер оторвал клочок тучи и играет им, закручивая в вихрь, но потом Мидзукуни понял, что ошибся, что это на землю спускается диковинное существо, тяжело взмахивая огромными, отливающими перламутром, словно сотканными из огня крыльями. Опираясь на палку, заинтересованный Арима подобрался, хромая, поближе. Золотистое сияние исходило из-за груды мертвых тел, которые продолжали собирать по всему по полю. Но необычной птицы там не было; к ногам Аримы упало полупрозрачное, тающее в воздухе перо. Он протянул к нему руку:
- Ай!
Шелковистое на ощупь перо обожгло ему пальцы.
Подойди ко мне... Подойди ближе, скажи, у тебя есть желание? Чего ты хочешь больше всего? Мидзукуни посмотрел по сторонам, но никого не увидел; вдалеке продолжали чествовать победителя, два пехотинца рылись в куче мертвых тел, то ли отыскивали знакомых, то ли, что вероятнее, собирались поживиться ненужными им теперь вещами. Арима прикрикнул на них, ашигару отбежали в сторонку, там и спрятались, решив переждать.
Понимаю... опять прозвучал тот же вкрадчивый мягкий голос; который мог бы принадлежать женщине или ребенку, не обладай глубиной и мужской силой.
- Не читай мои мысли!
Слишком поздно... Хорошо, Арима Мидзукуни из Шимабары, ты исправишь допущенную несправедливость, ты согласен?
- Да...
Договор заключен!
Груда трупов зашевелилась, словно некто, погребенный под ней, приподнялся в желании вырваться на свободу. Арима попятился, но пламя догнало его, и охваченный страхом раненный самурай опустился в грязь на колени. Ему почудилось, будто ему в рот вливают расплавленный металл; он кричал, но сам не слышал собственного голоса. Сколько времени он лежал среди трупов, он не помнил, ему не было холодно, словно проглоченный им огонь грел его изнутри. В конце концов, он привстал, с удивлением посмотрел на испачканные в грязи руки. Наклонился над лужей, разглядывая отражение, провел одним пальцем по грязной щеке.
- Договор заключен, - повторил он негромко.

---
*сунеатэ – часть доспеха, наголенники и наколенники.

Песня текла вниз по склону. Недалеко. Быстро пропадала, впитываясь в листву и камни. Камни слушали, запоминали, чтобы потом одарить словами эхо. Шуршала под босыми ногами листва.
Эйкуко-годзен несла гэта в руках, чтобы чувствовать землю босыми пятками. Изредка украшенные заплатами хакама цеплялись за ветви, и бикуни останавливалась, чтобы освободить ткань, и тогда под ней мелькали желто-золотистого цвета сухие лодыжки и игрушечные маленькие ступни. Сейчас они были покрыты пятнами сырой земли и мало напоминали работу кукольного мастера.
Такими же миниатюрными выглядели ладони, пальцы казались неимоверно длинными, и на фоне темноватой кожи выделялись белые, больные ногти. Изредка паучья кисть взлетала ко лбу, чтобы защитить черные глаза от россыпи бликов.
Плечо оттягивала сумка: корешки, зерна и две неопрятных глиняных бутыли с водой немало весили вместе, но женщина не беспокоилась – не так давно приходилось и камни таскать под смех местных оборотней. Вчера их наведалось к жилищу бикуни особенно много, кто за советом, кто – просто поговорить, кто – стащить что-нибудь из еды. За семь лет привыкли, что Эйкуко, и не прогонит, и в обиду не даст, а, если повезет, еще и посостязаться предложит – и тогда вечер снова оборвется весельем: странная бикуни порой оказывалась ловчее оборотней.
Кто-то из них даже утверждал, что она действительно принадлежит племени, только перекидываться не желает, потому что превращается в зверя с пятью лапами, семью ушами, четырьмя глазами и диким количеством хвостов. Шутили… порой не так добро, и не только на словах, но с кем было общаться?
Эйкуко-годзен опустилась колено у огромного камня, когда-то стряхнутого с горы лавиной, отложила посох и достала глиняные бутыли. Под корешками сверкнула матово-черная палочка стального веера, но тут же спряталась под свертками, и снова – под неровной глиняной скорлупой.

(плюс Higf)
О-Санго поспешила к сацумцу – вдруг что-нибудь опять случится? Совершенно бессмысленная драка с тем типом точно никому на пользу не пойдет, думала она. И тут в голову пришла одна мысль – а ведь Тенькё и этот несчастный полусотник, похоже, на одной стороне!
Девушка опустилась на колени около дремавшего воина и тронула его за плечо.
-Эй, очнись! Там твой союзник, - тихо сказала О-Санго.
- Я не сплю, - негромко отозвался прислушивавшийся к крикам Тенкьё. - Я думаю, что сейчас сделает твой странный друг.
- Он мне не друг! - возмутилась она. - Я с ним только-только познакомилась, когда ты пришел!
- Спутник, - пожал плечами парень, - если ты не хочешь называть его другом. Но там сейчас, судя по всему, - буси прислушался к воплям Такеды, - мой товарищ по оружию.
Он попытался встать.
-Ну вот о чем я и говорю, - фыркнула О-Санго и подставила воину плечо. - Пошли, отговоришь его убивать нас.
Молодому человеку было немного стыдно, что он не может идти без помощи девушки, но ничего не поделаешь - так и было.
- Тебе не очень тяжело? - спросил Тенкьё, вставая и делая первые шаги.
- Ничего, все в порядке. Может, ты на лошадь сядешь? - с жалостью ответила О-Санго.
- Учитывая расстояние, - он снова прислушался к близким крикам, - дойти будет быстрее.
Медленно продвигаясь по камням, самурай с девушкой обогнули мшистую глыбу и узрели самурая с кавалеристом. О-Санго осторожно помогла Тенькё усесться.
- Поговори с ним, ладно? А то уж очень он нервный, - тихо обратилась она к воину.
Самураю подумалось, что неудивительно - он и сам сейчас нервный.
- Шимадзу! - выкрикнул он, насколько позволяло дыхание. Как кричал там, внизу.
Привлечь внимание можно было не опасаться - Хидэтада все равно наверняка привлек, если было чье.

1598 год, дорога из Шиобары к замку Санада

После всего, что было совсем недавно, дорога казалось на редкость спокойной и словно бы убаюкивающей. Кому-то, наверное, показалось бы, что чересчур спокойной, но для этого надо было думать об окружающем мире. Отец Андрео этим похвастать не мог.
Лишь время от времени он поднимал взгляд и видел своих спутников. Олури вертелась, оглядывалась и оживленно болтала, не очень заботясь, слушают ее или нет. Зато Такеде явно досталась доля бдительности, положенная на двоих, если не на всех троих. Десятник оглядывался по сторонам, как беркут, высматривающий добычу, и был готов, казалось, изрубить нагинатой все кусты подозрительного вида.
Совсем уже на краю зрения и сознания мелькали придорожные деревья и кусты, да и сама дорога, и миссионер вновь погружался в меланхолию. Мысли вертелись вокруг своего прегрешения, дальнейшего пути и, снова и снова – возможных несчастий, которые должны были случиться дома, за нарушением им обетов, данных во искупление несчастий семьи. На всякие беды его мозг оказался на диво изобретательным, и во всех подробностях фигурировали чума, пожар, нападение пиратов и прочие прелести.

гора Ибуки

Листья забавно хрустели под лапами, дождем летели сверху. Оранжевым, словно лисья шкура. Рыжая не удержалась и поймала один зубами. Добыча была холодной и влажной, по языку растекся терпкий сок. Хотелось есть. Несколько дней бега, сна урывками и самых глупых мышей в качестве обеда, превратили блестящий и гладкий бок во что-то невразумительное с торчащими ребрами. В буроватой куче, наметенной ветром неподалеку, кто-то шевельнулся. Рыжая скосила глаза на сверток под лапой, потом снова посмотрела на источник шороха. Решилась - осторожно, на высоких тонких лапах подошла к куче, замерла, ожидая повторения. Зашебуршало совсем рядом, почти под лапами. Прыжок, и... Не успела - только длинный хвост стремительно утек между когтями. А сверху дохнуло кровью и дымом, донеслось лошадиное фырканье. Еще раз с сожалением покосившись на кучу, лиса подобрала свою ношу и легкой рысью помчалась вниз.
Перед глазами мелькали камни, стволы деревьев, насыпи... Кошка. Ветерок, словно того и ждал, дохнул в рыжую морду до боли знакомым вкусным запахом. Лиса затормозила так, что из-под лап полетели камни. Осторожно устроила сверток между корней дерева, на всякий случай заставив слиться с листьями, потом снова выскочила на пологий склон выше, дружелюбно наклонив голову набок.
Слишком аккуратная для горной жительницы пушистая следовала вверх по склону, держа в зубах розоватый платок. Из-под простой ткани доносился запах инари-зуши, тек по склону, дразнил нюх лисицы. Сама обладательница лакомства, похоже, не замечала никого вокруг.
- Пирожок обронила, - привлекла ее внимание Рыжая. - Ты знаешь что происходит?
Серые треугольники ушей встали торчком. Кошка медленно обернула морду в сторону лисицы и оглянулась в поисках упавшего пирожка; не обнаружив, совсем по-человечески пожала плечами: не знаю, мол.

(и Соуль =) )

-Да, откуда вам знать... - дернула ухом лисица. Замолчала, переводя дух, потом продолжила. - Ашикага войну йокаям объявили, заклинателей набрали... У нас страх что творится, а теперь сюда идут. Скажи, кто тут у вас главный, чтобы предупредить... Только быстрее, а то я прямо тут умру, - мрачно закончила кицунэ.
Кошка присела на задние лапы, а передними начала жестикулировать, указывая в ту сторону, где мелькала убегающая вниз тропинка.
-Не понимаю, - снова склонила голову на бок Рыжая. В кустах позади нее кто-то резко шевельнулся, и лиса взвилась в воздух с напуганной мордой, приземлившись еще ближе к упитанному зверьку.
Серая красавица всплеснула лапами и начала было повторять пантомиму, как снова неожиданно передернула плечами и направилась прочь, выше по склону.
-Подожди... Объясни еще раз. Я же тут часы плутать буду, - безнадежность в голосе лисы была ненаигранной.
На этот раз кошка даже не соизволила остановиться, а только взмахнула хвостом в сторону тропинки. Пара легких прыжков - запах из свертка придавал усталым лапам резвости - и кицунэ попыталась остановить кошку, милосердно ухватив зубами не за шкуру, а за... сверток. Серая воззрилась на нее ярко-зелеными глазами, взгляд скользнул вдоль помятой шкуры, по пятнам на рыжем меху… стал откровенно жалостливым.
Кошка разжала зубы, отдавая сверток лисе, и сочувствующе провела хвостом по свалявшемуся меху.
Лакомство чуть не упало на землю - Рыжая ошарашено раскрыла пасть, потом смущенно опустила голову и попыталась прикрыть лапой ухо. Впрочем, на то, чтобы не думать о запахе, теперь особенно аппетитном, раскаяния все равно не хватило.
Кошка указала хвостом на переплетение ветвей, снова на тропинку и легко побежала в первом из направлений. Рыжая пристыженно пригнула уши к земле... а потом легко, в два укуса, развязала сверток.

(и хитрющая лисица)

Буря не прошла для леса бесследно: весь подлесок полег, некоторые деревья упали, не выдержав свирепого ветра, на влажной каменистой земле осталось много растительного мусора и грязи, со всех сторон слышались стоны и жалобы зверей и птиц. Многие за эту короткую ночь остались без жилищ, нор и гнезд, а кто-то, может, потерял и жизнь. Людям ночь тоже обошлась недешево – из долины неслись, проникая всюду, резкие запахи крови, мертвой плоти и чего-то паленого.
Совиный дух Фукуро брезгливо отряхнулся – с сосновых веток все еще противно капало, и вода упрямо просачивалась сквозь взъерошенные перья и холодила кожу. Неосторожно дернув крылом, сова получила довольно большую порцию ледяных капель по голове и обиженно переместилась поближе к краю розоватой ветки. Сейчас дух внешне представлял собой даже не птицу, а просто серо-коричневый комок перьев. Но чиститься и приводить в порядок себя не было сил и времени – после бури у духа много дел. Фукуро внимательно следил за передвижением людей в лесу – много воинов покинуло кровавое поле битвы и забрело во владения зверей. Кто-то ушел в горы, кто-то остался в долине. Но в воздухе среди деревьев отчетливо ощущался тяжелый запах человека, железа и лошадей.
На соседнюю сосну села крошечная сова, деликатно ухнула и спрятала клювик в серую грудку. Фукуро повернул голову и вопросительно посмотрел на малютку. Та кивнула и нараспев произнесла:
- Люди победили чужих, но не уходят в город. В лес они все не пойдут. Воины хотят разобраться с мертвыми.
Дух одобрительно ухнул, и маленькая сова, поклонившись, быстро взлетела и направилась вниз, в долину. Фукуро проводил ее взглядом огромных желтых глаз и еще раз хорошенько отряхнулся. Такие крошки были очень полезны вне леса – совиное божество немало узнавало о людях от этих птичек.
Но сейчас Фукуро необходимо было проникнуть в душу леса и спросить, что делать с теми человеческими существами, которые волей судьбы попали в его владения. Дух прикрыл глаза и оказался в зеленом, мягко освещенном пространстве. Именно здесь, в самом сознании леса, его сокровенной сути, духи зверей и птиц были в своих истинных, неведомых человеческим глазу и воображению обличьях, здесь они просили совета у мудрого всемогущего леса. Прекраснейшее место в подлунном мире, оно приносило успокоение и приют отважным духам, которые заботились о лесе и его обитателях.
Но сейчас Фукуро что-то мешало нормально проникнуть в этот мир – в зеленом пространстве мелькали черные и серые тени, мягкие и бесформенные. Сова открыла глаза и окинула яростным взглядом горы. Ох уж эти люди, вечно с ними проблемы, слишком много их на земле и думать они не умеют, и сбивчивые, растерянные человеческие мысли врываются в ауру леса, калечат ее. Конечно, сейчас оно понятно, везде витала смерть и ее духи, они забирали тех, кому не суждено было увидеть конца бури. Это всегда вселяет в человеческие сердца панику. Что ж, придется действовать самому.
Дух расправил мокрые крылья небольшого совиного тела и спланировал вниз на влажный мох. На земле еще отчетливей слышались жалобы зверей, доносилось ржание лошадей да слабое позвякивание металла.

Секигахара, ставка Токугавы Иэясу

Радость победы омрачило странное происшествие, которому долго потом не могли найти объяснения. День уже клонился к вечеру и, выставив охрану, в которой не было особой нужды, приказали всех накормить. Наконец-то прибыл опоздавший на битву старший сын Токугавы во главе тридцатитысячного войска. Не успевших вымотаться солдат разослали преследовать мятежников, а сам сын и наследник угрюмо выслушивал упреки отца, когда кто-то заметил бредущего вдоль ряда отрубленных голов человека. Он сильно хромал и ступал неуверенно, как будто вдруг разучился ходить, и опирался на собственный меч, как на костыль. Не глядя он прикасался к выставленным трофеям, и в предвечерних тенях, сгущающихся у подножия горы Ибуки, всем казалось, что из-под опущенных мертвых век при каждом прикосновении струился голубоватый дымок и втягивался в человеку ладонь. Одежда его и лицо были выпачканы в грязи, но когда кто-то посмелее заметил пришельцу, что негоже являться в таком виде к самому Токугаве, тот не обратил внимания. Даже головы не повернул.
- Это же Арима! – узнал его другой самурай. – Эй, Арима, что с тобой стряслось?
Необычный человек пошатнулся, бледность, покрывающая молодое лицо, была видна даже под разводами грязи. На повязке, стягивающей поврежденную в бою ногу, расплывались коричневые подпалины.
Позвали Кобаякаву, чтобы вразумил своего воина и отослал к остальным. По припухшим губам Аримы проскользнула улыбка. Раненный что-то проговорил; что – никто не разобрал, настолько тихо были произнесены слова. Расслышал их только Кобаякава и вдруг затрясся, словно в припадке; с распущенных губ потекла слюна. Никто не успел даже ахнуть, он выхватил меч и попытался перерезать себе горло, хорошо, что стоявшие рядом люди схватили безумца за руки, не позволили совершить непоправимое. Еще двое оттащили в сторону Ариму; тот не сопротивлялся.
- Да у тебя жар! Ты весь горишь...
Запекшиеся губы с трудом шевелились, формируя слова:
- Два года... у тебя есть... два года. Твой отец увидит твою смерть...*

---
* Кобаякава Хидэаки умер, сойдя с ума, в 1602 году за шесть лет до смерти своего отца.

склон горы Ибуки

- Шимадзу! – гаркнули за спиной, почти над ухом.
Мицуке можно было пытать – он все равно не сказал бы, почему не уронил от неожиданности меч. Наверное, давняя привычка сказалась. Если бы он собственными глазами не видел, как сацумцы умчались прочь по дороге, то уже вообразил бы, что сражение начнется вновь. Только с равнины будет перенесено в горы. Вот сюда.
- Шимадзу! – надрывно, словно после долгого бега, крикнули неподалеку. Кавалерист удивленно приподнял брови, все же не опуская меча и не выпуская из поля зрения вышедшего из-за скалы высокого воина, присмотреться к которому раньше не удавалось, хотя то, как он двигался, казалось странно знакомым. Такеда Хидэтада бросил быстрый взгляд в сторону, откуда прозвучал крик и увидел присевшего на камень, перевязанного, бледного воина, с монами союзнического клана на одежде. То, что это – сацумец, не вызывало сомнений, кому было нужно пытаться одурачить одинокого беглеца маскарадом, если можно просто убить его. По этому, кавалерист с куда большей заинтересованностью взглянул на раненого сацумца, а затем на юношу – почти мальчишку рядом с ним, совсем недавно скалившего клычата на Такеда и готовившего к бою нагинату, плечом к плечу с угрюмым здоровяком, с которым Хидэтада уже готов был скрестить мечи. Судя по виду, раненому изрядно досталось – вон какой бледный, и держится в сознании скорее всего на одной гордости, которой издавна славятся сацумцы, и это не удивительно. А вот что вызывало удивление – то, что перевязан он был умело, надежно, как никто бы не пытался перевязывать пленника, которому вскоре предстояло совершить сеппуку, или распрощаться с головой в руках палача. Странно и непонятно это было, тем более, что шанс встретить друзей, или хотя бы союзников поневоле, так близко от кровавого поля Секигахара, когда на каждого из них объявлена охота был призрачно мал.
Хидэтада потряс головой и немного опустил меч, взглянув на стоящего напротив самурая уже гораздо более пристально. Взглянул и удивленно расширил глаза:
- Ты?! Это действительно ты, или мне в глаза наплевали йокаи?

(Sayonara toki, higf toki, Reytar...)

- Такеда отличаются не только рогами на шлемах, - проворчал его противник, клинок он держал в опущенной руке, не убирал. - У вас и черепа крепкие, как у быков.
О-Санго вздохнула. Все сегодня морочат ей голову, особенно Мицуке. Девушка решила даже не пытаться понять, за кого все же он, да и сейчас это было не очень важно. Допустим, врать было не очень хорошо, а в данном случае еще и неприятно, но другого выхода не было видно. Вон, этот грубый кавалерист уже признал самурая за своего. Отец ей никогда не простит такого, подумала О-Санго.
- Ну вот, все разъяснилось, я надеюсь? - радостно выпалила девочка.
Тенкьё чувствовал себя так, словно попал в сумасшедший дом и занимает там почетное место. Его пленитель-спаситель и Такеда оказались хорошими знакомыми. Впрочем, имея дело с Мицуке, стоит, видимо, перестать удивляться.
- Нас стало больше? - полувопросительно проворчал он.
Долговязый самурай заглянул неудавшемуся противнику за спину, должно быть - хотел кого-то там отыскать. Даже удивился - там никого не было.
- Да, - подтвердил он. - На одного человека.
- Еще день пути, - с улыбкой заметил Тенкьё уже непосредственно Мицуке, - и у нас соберется армия, с которой не стыдно будет и вернуться.
- Ходят слухи, - со смешком отозвался роши, - что на днях клан Санада задержал в своем ущелье войско почти в тридцать тысяч голов. Мы - не хозяева Уэда, но как-нибудь справимся, если придется.
Он отступил, пропуская Такеду в укрытие за мшистые камни.
С облегчением наблюдая за воинами, О-Санго устроилась поудобней на сырой земле, но тут ее тронул мягкими губами за наплечник Ветерок. Девушка вскочила и провела рукой по мокрому боку коня.
- Может, временно не надо никаких войск? - тоскливо заметила она, снимая резное седло с лошади. - И так намучились.

(и Bishop, и Reytar, и higf)

- А отомстить... изменникам, - с некоторой паузой продолжил юноша. - И прислужникам Токугавы.
- Если никто не услышал глотки Такеды, то лучше мы сейчас отдохнем, - Мицуке пристроился рядом, вытащил из-за пазухи не первой свежести платок-фуросики, вытряхнул из него небольшой кисет и пару камешков.
Кавалерист глубоко вздохнул и спрятал меч в ножны.
Как ни мал был шанс на удачу, и все же она ему улыбнулась, хотя бы немного - встретить знакомое лицо здесь, да и, что без слов говорило, на чьей стороне бился ронин, еще и вместе с раненым сацумцем, которому грозила неминуемая смерть, попади он в руки людей Токугавы, было просто подарком судьбы. Усталость и напряжение последнего дня напомнили о себе - Такеда Хидэтада опустился на корточки, затем сел на землю, а уже через минуту прилег, растянувшись в полный рост.
- Прошу простить, Мицуке-доно, за поднятый мной шум и за то, что не смог узнать тебя сразу. Просто день нынче выдался суматошный: битва, отступление, осада, пленение, дорога к господину Клещи, побег… Унести свою голову в комплекте с телом удалось лишь чудом. - Естественно Хидэтада не собирался упоминать о том, что его побег был по сути дела организован членами родного клана - чем меньше людей об этом знают, тем меньше неприятностей от этого знания может произойти. - Раз уж драка отменяется, было бы неплохо представиться, хотя, думаю, кто я такой слышали горы вокруг на немалое расстояние. По этому я был бы рад узнать благородные имена доблестного господина из Сацума и юного воина, который отличается не только должной доблестью, но и чутким сердцем и немалым умом, раз этот чудесный конек так к нему привязан.
Полусотник, с кряхтением, переместился в сидячее положение и с интересом взглянул на остальных обитателей этой импровизированной стоянки.
Девушка с удивлением обернулась к кавалеристу.
- Благодарю вас, - улыбнулась она. - Я - О-Санго из Киото.
- Тачибана Тенкьё, - вторично, и на этот раз с гордым видом представился молодой человек.

(C Сайонарой, Рейтаром, Бишопом)

Мицуке понюхал металлический порошок, что высыпал себе на ладонь из кисета; наверняка – не тот состав, да где ему в горах отыскать нужный? Вместо плошки был взят гладкий плоский камень с небольшим углублением. Мицуке растер порошок между пальцами, вновь понюхал, но все же решился. Добавил несколько капель гвоздичного масла, тщательно перемешал.
- У кого-нибудь есть лист бумаги?
Такеда коротко поклонился новым знакомцам, а услышав вопрос Мицуке – развел руками.
- Чего нет, того, увы, нет.
- Бумага? У меня есть чуть-чуть, - отозвалась О-Санго и сняла с плеча кожаный мешок. Потом достала оттуда еще один, маленький, и вытряхнула его содержимое - несколько кисточек и сложенную бумагу. Девушка отряхнула ее от грязи и протянула самураю. - Держи. Только они отсырели немножко. А зачем тебе? - полюбопытствовала она.
Мицуке взял и кисточку, набрал ею получившую субстанцию, нанес на клинок, а затем неторопливыми уверенными движениями принялся полировать меч бумагой. Металл потемнел, приобрел голубоватый оттенок. Осталось пройтись по линии хамона камешком и не забыть, что на этом мече – другой узор, здесь хамон образует волны с острым гребнем.
Тенкьё внимательно наблюдал за манипуляциями товарища. У него было ощущение, что про такое оружие ему когда-то рассказывали, но пробелы в образовании давали себя знать - самурай никак не мог вспомнить точно. Только ему казалось, что он подцепил воспоминание и тянет его на поверхность, как оно выскальзывало и с насмешливым плеском ныряло назад в темные глубины сознания.
Хидэтада же только сейчас обратил внимание, на то, лезвие какого клинка полировал роши. Кавалерист изумленно поднял брови, одновременно раскрыв рот и шевеля губами, почти как карась, так что девушка, увидевшая выражение лица сурового полусотника не смогла сдержать смешок.
- Это он? - только и смог вымолвить кавалерист, с огромнейшим уважением глядя на Мицуке.
- Журавлиный меч, - невозмутимо кивнул в ответ самурай так, словно ему не в новинку держать в руках один из известнейших клинков.


(те же)

Гора Ибуки

Сумка не стала легче, зато отдохнуло плечо. Женщина присела рядом, положив на колени длинный боевой шест, прислушалась. В метрах десяти, слева, пробегала ведущая к роднику дорога, справа – вилась к храму тропинка, выше по склону, далеко, пряталось между камней жилище бикуни. Она ушла утром, и можно было только надеяться, что туда не наведался кто-нибудь из лесных гостей.
-…то ли спятил, то ли всегда с головой у него плохо было, - низкий голос долетел из-за сомкнутых ветвей.
-Еще к храму идти, - ему вторил более высокий.
Эйкуко покачала головой и поднялась, подбирая с земли тяжелую сумку. Там, где остановилась бикуни, трава обернулась нежно-зеленым цветом, а из-за камня показал лиловый бутон цветок. Спрятался.
-Вдруг, есть в этих местах кто-нибудь, кто знает… А идти далеко.
Бикуни отодвинула концом ньёбо ветки и вышла на дорогу, отряхиваясь от опавших листьев, как большая птица. Навстречу поднимались двое ашигару, потрепанные, уставшие после недавно отгремевшего сражения. Они беседовали между собой, не смотрели по сторонам, но остановились, когда заметили блеклую тень.
-Расскажите же, что произошло? – полноватые губы сложились в улыбку. – Если в храм пойдете, то все равно меня искать отправят.
Пехотинцы поспешно согнулись в поклоне, не то, чтобы шибко учтивом, скорее, от испуга и на всякий случай. Скороговоркой протараторили, перебивая друг друга, историю про недавний случай в ставке Токугавы.
-Да болен он, - сказал обладатель высокого голоса.
-Свихнулся, - возразил его товарищ. - Ты бы видел его глаза! Как есть свихнулся.
Эйкуко с интересом слушала их перепалку, выбивая пальцем по дереву ньёбо незамысловаты ритм. А ведь для вечерних гостей еще ничего не приготовлено…
-Не тараторьте, - остановила ашигару женщина, - суть и так ясна, а слова только путают. На роднике уже были?
Оба парня помотали одновременно головами.
-Тогда пройдите между этими деревьями – и путь сократите, и время сбережете, - указала на переплетение веток бикуни. - А я здесь подожду.
Эйкуко присела, ожидая их возвращения. Ашигару обернулись довольно быстро; наверное, не хотелось залезать в самую чащу, где сейчас можно было встретить не только призрака или зверя, но и затаившегося мятежника из восточной армии, который дожидается ночи, чтобы уйти через горы. Воды они набрали много, хватило бы не только рану промыть, но и напиться не одному человеку.
-Нет, не может быть, чтобы он с ума сошел, - вновь завел свое первый, с высоким голосом. - Жар у него, бредит. Рана воспалилась, грязь попала, теперь он ничего не соображает.
-Ага, а господин чуть себе горло не перерезал, а ведь Арима только и сделал, что взглянул один раз на него! - стоял на своем второй. - Или безумец, или демон вселился...
Эйкуко-годзен выпрямилась и в который раз за день подняла успевшую надоесть сумку. Позади раздалось едва слышное шуршание: отряхнувшись, как совсем недавно бикуни, из кустов показалась пепельно-серая кошка, которой женщина улыбнулась словно старой знакомице. Ашигару замолчали, уставившись на ухоженное животное, и пушистая, засмущавшись, спряталась за бикуни.
-Хватит смотреть, - женщина помогла запрыгнуть кошке в сумку и вздохнула, когда лямка натянулась еще туже. – Если демон вселился, и с ним общий язык найдем.
Дорога побежала вниз. Посох отмечал едва заметные камушки, иногда осторожно замирал рядом с показавшимися не по поре цветами. Воины сплетничали между собой, пересказывая странные события, иногда перескакивали на сторонние темы, но потом все равно возвращались к странной болезни неизвестного Аримы. По их словам могло показаться, что в несчастного вселились все демоны Поднебесной и Ямато с одной им ведомой целью.

(+ SonGoku)

Отовсюду доносился запах еды; это каменистое поле могло прокормить не только его одного, но тысяча голодных демонов устроила бы грандиозное пиршество, и все равно еще год всякая местная мелочь подбирала бы крохи с их стола. Стоило опустить веки, как подстегнутое непереносимым голодом воображение рисовало картины, от которых можно было сойти с ума. А открывая глаза, Мидзукуни видел над собой темнеющее предвечернее небо и очерченный солнечным светом край облака. Арима понял, что его связали; он чувствовал в себя силу разорвать веревку, словно та была тонкой ниткой, и в то же время не мог от слабости шевельнуть даже пальцем.
- Вот он, - прозвучал высокий голос неизвестного ашигару, следом раздалось шуршание ткани и глухом стук посоха о глину. Неуловимо повеяло лотосом и весенней травой, прохладные пальцы накрыли кисть.
- Арима Мидзукини…
Он хотел сказать, что это имя принадлежало тому, чье тело он занял, но язык едва ворочался в пересохшей гортани. Человек без имени с трудом повернул тяжелую голову.
Невысокая бикуни сосредоточенно вгляделась в движения губ и отпустила руку.
- Воды принесите, - подняла взгляд, обращаясь к пехотинцам, и коснулась кончиками пальцев повязки на ноге. Отдернула руку, словно ошпарившись. - Ей-ей, тебе не водой назваться, а огнем.
Несмотря на легкость слов, взгляд оставался серьезным.
- Помоги мне... – прохрипел человек без имени; сейчас, в полубреду, с воспаленными потрескавшимися губами он казался еще моложе, чем был.

(со спасительницей Соуль)

Бедолаги-ашигару, приставленные к отшельнице, выталкивая друг друга вперед и все так же препираясь, передали ей бамбуковую флягу с родниковой водой. Бикуни сердито на них цыкнула и, смочив успевшую высохнуть тряпицу, вернула ее на лоб раненного.
-Арима…, - задумчиво повторила женщина, - кем бы ты ни был, ты изменился, Арима Хиджиро. Он вернется со мной на гору.
Последняя фраза была обращена к ашигару. Те, кажется, были только рады избавиться от товарища, хотя один из них (с более низким голосом) заикнулся было, что надо испросить позволения у господина, но ему напомнили, что господину Кобаякаве сейчас не до того, его до сих пор не могут привести в чувство, а когда приведут, господин Кобаякава прикажет казнить зарвавшегося мальчишку на месте и не посмотрит, что тот болен. Монолог, прерываемый несмелыми возражениями, оборвался на:
-Как же он пойдет, если даже встать не может?
-Помощника мне дадите? – вздохнула отшельница.
Ни один из ашигару не вызвался добровольцем, но делать им было все равно нечего, поэтому они соорудили из обломков пик и попоны что-то вроде носилок. Следующий вопрос возник, когда работа еще не была доделана.
-Может, не стоит его развязывать? - спросил тот, у которого голос был выше.
-Пока, может и не стоит, - неоднозначно отозвалась бикуни, - а у гор, вдруг да понадобится?
Она отошла прочь, приглядываясь к оказавшимся без хозяев после битвы лошадям. Из сумки, оставленной возле раненого, выпрыгнула серая пушистая кошка. Она принюхалась к руке лежавшего воина и раскрыла алую пасть в беззвучном шипении. Взгляды Аримы и маленького зверька скрестились; в зеленых глазах кошки зрачок стал не тоньше нити.

(в роли раненого - Сон )

- Бакэ-неко... – выдохнул раненый. – Не думал тебя здесь увидеть...
Серая отпрыгнула и убежала к отшельнице, где прижалась мордочкой к золотистой лодыжке. Женщина подобрала поводья крепкой серой лошадки и опустила взгляд на свою спутницу. Нахмурилась, и снова посмотрела на стоявших в стороне пехотинцев. Когда они не шелохнулись, бикуни вернулась к раненному и принялась было расплетать стягивающие лодыжки и руки узлы, но остановилась.
- Тело сильно ранено. Без лекаря далеко не уйдешь. Понимаешь?
Арима кивнул.
- Я... никому не причиню зла... – он помолчал и добавил: - Пока.
Узлы принялись распускаться под длинными худыми пальцами. Кошка наблюдала за действиями отшельницы из-под руки настороженно и хмуро, и иногда раскрывала пасть, показывая белоснежные зубы. Ашигару стояли в стороне…
- Попробуй встать, - женщина накрыла паучьей ладонью плечо воина, помогая подняться.
Первый же шаг окончился неудачей, но раненый, прикусив губу, сделал еще один, приволакивая поврежденную ногу. Отшельница обхватила Ариму за талию, помогая добраться до устало наклонившей голову лошади.
- Еще немного и сможешь отдохнуть, - ладони успокаивающим движением легли на виски воина.
Арима взялся за холку лошади, но ни о какой былой прыти речи не было. Д что с ним такое! Он слаб, точно малый ребенок! Коняшка почуяла его гнев, переступила с ноги на ногу, но не убежала. Ашигару все-таки осмелились приблизиться, один поддержал стремя, второй помог раненому кое-как взгромоздиться в седло.
Отшельница перекинула через плечо сумку, погрозила серой кошке, надеявшейся и обратную дорогу отдохнуть, и подняла поводья. Лошадка испуганно мотнула тяжелой головой, и женщина привстала на цыпочки, что-то нашептывая в острое ухо. Что говорила - осталось тайной, но после этих слов кобылка пошла спокойным шагом.
-Я позабочусь о тебе, и буду думать, что делать, - обращаясь к Аример, бикуни не отрывала взгляда от дороги. - Можешь называть меня Эйкуко. Хотя… лучше молчи сейчас, ты и говорить-то толком не можешь. Отдыхай.

(и снова мы)

За всю свою жизнь – прожил он уже больше тридцати лет, а точнее никто и не брался считать, - Вака не сумел добиться положения выше, чем простой служка. Утешением было то, что служкой он при большом, на много ри вокруг известном монастыре. В Соген-дзи стекались люди изо всех городов, какие были известны служке, кроме, разве что, императорской столицы. А другими провинциями интересоваться Вака считал ниже своего достоинства. Правами он обладал небольшими, но было одно право, которое он свято хранил – право пожаловаться настоятелю. Тот выслушивал всегда и принимал меры, если то требовалось. Раздумывая об этом, в тайне от всех, Вака почитал себе равным по силе самому настоятелю. А что не сам он эту силу применяет, так зато и при ошибке ему меньше достанется.
Больше всего на этом свете любил служка не деньги и не еду, не женщин и не сон, нет – больше всего любил он сунуть свой длинный нос с целыми двумя бородавками в чью-нибудь тайну. Расковырять эту тайну, как собака землю, где зарыта кость, рассмотреть чужой секрет во всех низких и гадких подробностях, а потом со всеми этими подробностями выложить перед людьми во всеуслышание. Было для него блаженством смотреть на лица слушателей, когда он вот так препарировал чужие страсти. А высшей радостью – видеть лицо того, чью грязное белье вытаскивает и топчет. Впрочем, наслаждался он этим своим грешком осторожно, не выказывая открыто собственной радости, поэтому хоть и был словлен несколько раз, но сумел отговориться и не быть выставленным из монастыря.
В последнее время особенное внимание Вака уделял недавно ставшему послушником молодому бывшему ронину по имени Тайкан. Имя это, по традиции, тот получил при посвящении, и как он звался раньше, никому открыто не было. Тайкан был странен сам по себе: ну что делать сильному, молодому, приятному лицом воину в монастыре? Он пришел как-то поздно вечером, и его приход Вака пропустил, о чем сейчас жалел. Еще больший интерес служки привлекали случавшиеся с Тайканом приступы то ли безумия, то ли одержимости. Настоятель каждый раз спешил укрыть послушника у себя, чтобы никто не видел, но Вака умел хоть одним глазком, но подглядеть и туда. И чем дальше глядел, тем больше у него чесались руки вызнать эту тайну и насладиться ею сполна.

На заросших лесом склонах никогда не бывает тихо. Шуршат в листьях грызуны и ветер, тут и там срываются сверху камешки, летят под гору, оставляя дорожки примятого пальника. Вниз срываются птичьи перья, листья, а иногда и целые ветки. Лезвием катаны прорезала жухлый бурый мусор белка. Цокот копыт по изредка встречающимся камням сливался с шорохом и снова отмечал редкие секунды тишины, пока, наконец, из-за поворота не появилась лошадь. Ее вела под узцы высоковатая девушка - длинные распущенные волосы, причудливой юбкой - разрезанные для удобства полы кимоно. Нет-нет, да и мелькнет в разрезе узкое крепкое колено. На босых (по октябрьской-то поре!) ногах - ни царапины. Тропа резко свернула под уклон, вильнула бешеной змеей, а потом и совсем выровнялась - впереди было поле. Мертвые, умирающие... Между них стервятниками бродят живые - ворошат, оттаскивают в кучи... Один поднял глаза только когда девушка была уже в паре шагов. Секунду смотрел - потом резво заспешил прочь. Майе тряхнула головой - длинные волосы перекатились через плечи, упали на лицо. Осторожно пошла дальше, переступая через тела: маленькие ступни окрасились буроватым цветом вымытой дождем крови.

Несколько месяцев спустя...

В небольшом доме, почти хижине, за высоким бамбуковым забором на отшибе всю зиму не открывали ставни. Даже в солнечные дни, теплые настолько, что можно было без опаски выйти на улицу, не кутаясь в подбитую ватой накидку, там не убирали деревянные щиты, защищающие от ветра и снега. Как будто единственный обитатель соблюдал траур, лишь по забывчивости не выставив перед наглухо закрытой дверью фонарь с нужной надписью. Лишь приглядевшись, можно было понять, что уединение выбрано не добровольно.
Раз в день с кухни центральной усадьбы приносили еду; слугам и скучающим у калитки охраннику строго настрого запретили разговаривать с пленником. Так прошел месяц, за ним второй; давно было принято решение о казни, но никто не спешил исполнять приказ. Как-то раз, нарушив запрет, один из самураев рассказал обитателю дома, как был пойман укрывшийся в горах Кониши Юкинага, как был выдан преследователям больной дизентерией Ишида, как обоих с завязанными глазами провезли по улицам Осаки и Киото. И как Кониши, отказавшийся покончить с собой, держал в поднятой руке изображение чужеземного бога до тех пор, меч не перерубил ему шею. Чего добивался рассказом охранник, непонятно, так как в ответ из-за двери не донеслось ни единого слова.
Но однажды вечером явился посетитель, которого задержать не посмели и перед которым распахнули дверь, не отпиравшуюся три месяца. Они молча разглядывали друг друга, мужчина в одеянии придворного предсказателя и маленький узник. В единственной комнате не было ни светильника, ни жаровни, ничто не могло прогнать холод, ни рассеять полумрак.
- Что ты делаешь?
- Пишу стихи, - мальчик отложил кисточку и показал гостю покрытый неумелой скорописью лист бумаги. - Мне велено упражняться каждый день.
- Тебе нравится это занятие?
- Не-а! - он улыбнулся. - Все равно больше нечем заняться.
- Я принес тебе подарок, - прорицатель достал из рукава и протянул мальчику ветку сливы, усыпанную цветами.
- Так много времени прошло…
Гость качнул головой; в полутьме его глаза напоминали горячие угли.
- Нет, просто слива расцвела в этом году раньше времени. Кое-кому пора собираться в дорогу.

Сказать, что это была самая скучная зима в его жизни? Пожалуй, это все же будет преувеличением – жизнь в родительском доме тоже не отличалась разнообразием и обилием приключений, особенно в последние годы, когда выросшему мальчику стало тесно во дворе и на улице.
Все же доля истины в таком высказывании была – размеренный уклад и отсутствие возможности показать нос на улицу особенно донимали после того, как юноша, пусть ненадолго, вкусил другой жизни, где были друзья и враги, радость и горе, ненависть... и любовь? Нет, любви пока не было, хотя были женщины. А еще – широкий мир, который теперь ограничился территорией дома в Киото, откуда выходить мятежнику не рекомендовалось.
То есть разрешалось гулять по лесу, но не по улицам столицы! Окрестную часть леса молодой человек уже изучил, как и сад и колодец. Говорили, когда-то там чуть не утонул приведший его сюда Мицуке.
Эти рассказы тоже были выслушаны, ибо, несмотря на удвоение времени для тренировок, делать было нечего. Он помогал в некоторых работах, но в опустевшем на зиму доме это не занимало много времени.
Однажды вечером, когда уже стемнело, парень таки выскользнул из сада за ворота.
Ну что может случиться! Тут на пять шагов плохо видно, и вряд ли ками принесут кого-то, кто заинтересовался бы юношей и тем более – мог узнать его.

В тот день, когда поздняя зима уже поспорила с ранней весной, Вака ходил с мелкими поручениями по зданиям монастыря, пересекая сад по всем направлениям. В этом году необычайно рано зацвела слива, и все с большим удовольствием ходили посмотреть на хрупкие, словно вылепленные из розоватого снега цветы. Вака не был лишен чувства красоты и вниманием их тоже не обошел, однако и слишком засиживаться в любовании не считал нужным.
В зале для молитв уже загудел стройный хор голосов, читали «Сутру сердца». Вака прислушался к слогам, повторил тихо:
Fu ku fu jo fu zo fu gen...*
Сутра знакома настолько, что уже не нужно задумываться, губы сами собой производят нужные звуки. Значение их с течением времени стирается, забывается.
Мысли служки прервал запах. Чем-то схожий с благовониями, он, тем не менее, отзывался першением в горле, была в нем особо резкая нота. Вака потянул носом, отчего бородавки зашевелились, как два больших жука. Стараясь не производить шума, служка обошел вечнозеленые кусты и обнаружил рассевшегося на веранде того самого послушника по имени Тайкан. Удивился, почему тот не вместе со всеми в Дзендо**. Нос Ваки повернулся по ветру, чувствуя удачную находку. В руках послушник держал трубку, какими сопровождают свой досуг богатые модники-самураи, кугэ и женщины. Служка поскреб в затылке. Лицо у Тайкана откровенно простовато для кугэ***. За женщину его принять совершенно невозможно, разве что совсем издалека, когда стоит неподвижно. Только женщин такого роста и не бывает вовсе. Значит, он богатый самурайский сынок, натворивший что-нибудь этакое, за что его и водворили сюда, чтобы научился уму-разуму. То-то он с таким нежеланием соблюдает правила, аж за целый ри видно!
Бормочет что-то. Вака подобрался поближе, хоронясь за кустами.
- Ветка сливы... Кто же гонец?
В воздухе поплыл клуб ароматного дыма.
- Сладкоежка с котом. – Помолчал, разглядывая навес. – Да, наверное, так.
Вака понял, что Тайкан бредит. В служке проснулось даже какое-то подобие жалости, что с ним случалось нечасто. Надо сказать настоятелю, решил он, пусть бы тот полечил болезного молитвами да постом. Но жалость жалостью, а слушать Вака не переставал, надеясь на кусочек тайны, как собака на брошенную кость.
- Снова Акамагасэки, - проговорил Тайкан.
У служки зашевелились волосы на теле. Голос послушника звучал по-другому, чуждо. Теперь Вака был готов поверить, что это опальный кугэ, пришедший в монастырь под видом ронина. Тот повернул голову в сторону, откуда все еще доносился хор, сказал вроде бы и с почтением, но и с легкой издевкой:
- Sowa ka.****

------------
* Fu ku fu jo fu zo fu gen – не запятнанный и не чистый, без потерь и без приобретений.
** Zendo – место для проведения медитаций и чтения сутр.
*** Kuge - (яп.) придворный
**** Sowa ka – славься.

Равнина Ямато, февраль 1601 года

С восточного побережья в Киото ведет не так уж много путей, и один из них проходит через равнину Ямато, которая окружает древнюю столицу и тянется, перемежаясь с поросшими лесом горами и глубокими тенистыми лощинами до столицы нынешней. Тут живет немало народа - что ни долина между склонами, то чья-то деревня, - хоть и не так, как раньше, когда Нара знала лучшие времена. Сейшин-но Сато пряталась в кленовой роще у реки Учитаки и еще мирно спала в столь ранний час. Выпавший за ночь снег, последний снег этой зимы, успел подтаять, и камни, которыми была вымощена дорожка, блестели, словно отполированные бронзовые зеркала. С горы, как у древнего старца, свисала длинная борода тумана, покачивалась, постукивая в легкую перегородку, ветка сливы.
Кутаясь в слишком большую для нее накидку-дофуку, на веранду вышла молодая женщина; лицо еще хранило следы недавнего сна. Женщина молча подождала, когда ее спутник обуется, подтянет завязки сандалий-вараджи и накинет на плечи соломенный плащ, и только потом подала ему меч.
- Жаль, что это не прежний клинок…
- Чем тебе плох этот? – бугейша* сунул меч за пояс, нахлобучил на голову шляпу.
- Он чужой.
- Не начинай все сначала.
Они помолчали, не глядя друг на друга, одинаково высокие, с грубоватыми и одновременно детскими чертами похожих лиц. Все, что они могли возразить друг другу, было сказано еще вчера, а до этого – несколькими днями раньше.
- Жаль, что я не могу пойти с тобой.
- Тогда нас было бы не двое, а трое, - он покосился на расплывшуюся талию женщины. – Мне только новорожденного ребенка и не хватает!
Она засмеялась, прикрывая ладонью рот.
- Все равно тебя муж не отпустит.
- Как он стал бы мне возражать?
- Его приняли в семью, он теперь – наш каро, ты обязана его слушаться.
Женщина независимо повела плечом, сунула в руки собеседника узелок с едой.
- Уходи, - сказала она, - пока не проснулись младшие.
Они обменялись поклонами, а потом женщина долго стояла, прислонившись к столбу веранды, и смотрела вслед путнику, и даже когда он скрылся из виду, не сразу ушла в дом.

---
*бугейша – тот, кто живет военным делом, мастер боевых искусств.

(и Биш)

Чтобы попасть на другой берег, к храму Хотоку, надо либо идти вброд – в феврале? нет, увольте! – либо делать крюк до моста. Тоже мало веселого, зато потом можно будет добраться до полноводной сейчас Нуноме-гавы, а там уже лодкой – до озера Бива, и через перевал добрести до столицы. У моста бугейша умылся, потому что в сон клонило по-прежнему, и напился воды, холодной, от нее сводило зубы, зато прочищало голову. Окрестные холмы и леса были расчерченными тропинками, как утоптанными, так и тайными, по одной из дорожек крестьянин вел за собой вола, а тот тащил телегу, в которой сидели работники. У всех были одинаково равнодушные постные лица. Поравнявшись с воином, крестьянин остановился, его спутники повыскакивали на землю, склонились в поклонах.
На развилке дороги, возле старой лачуги путник остановился. На его оклик вылезла старая бабка, замшелая, точно пень, что подпирал осевшую на один бок хибару; ей даже кланяться не пришлось, годы давно согнули старуху чуть ли не вдвое. В хижине копошилась целая свора ребятишек.
- Еды, - приказал самурай.
Бабка недовольно заухала, точно сова, разучившаяся ловить мышей.
- Заплачу.
Бурчание приобрело скептический оттенок. Путник кинул старухе монетку, бабка уставилась на деньги с неподдельным подозрением, но спрятала в рукав и, не сводя утонувших в морщинах глаз с самурая, крикнула, чтобы принесли поесть. И удалилась. Вскоре чумазая девчонка - может внучка а скорее, правнучка, - притащила миску с остывшим еще вчера, клейким рис.
- А больше ничего нет.
- Сойдет, - привычно усмехнулся бугейша.
Сметая в рот последние рисинки и запивая их водой из ковша, путник решил придумать, как разжиться едой в ближайшем лесу. То, что ему собрали в дорогу, следовало поберечь. В крайнем случае, в ручьях водится рыба, и уж если нагрянет настроение порыбачить, из любой палки легко сделать острогу.
- Благодарю, - он поклонился чумазой девчонки, что сидела у двери лачуги, протирая заспанные глаза.

Киото, февраль
Маленькая серая птичка залетела из садика с журчащим водопадом в открытую дверь большого богатого дома, расположенного на одной из людных столичных улиц. Весенняя пташка попала сюда совершенно случайно, видимо, опьяненная мартовским воздухом и пробуждающейся природой, и ее растерянное чириканье привлекло внимание изящно одетой барышни, которая сидела у порога комнаты и лениво перебирала мягкую кисть от вышитого ковра. Девушка резко вскочила, едва не запутавшись в дорогом кимоно, и взяла полупрозрачную учиву* с подушек.
- Глупенькая, лети обратно, - улыбаясь, произнесла хозяйка комнаты. Она легонько подтолкнула серый комочек, и птичка, заливаясь возмущенными трелями, выпорхнула в садик. Девушка же, только приготовившись вернуться на насиженное местечко, внезапно замерла и прислушалась. Потом, не выпуская из рук учивы, прижалась к тонкой стенке, отделявшей ее тихую обитель от остальных комнат дома. Не долго стояла так барышня, видимо, любопытство пересилило в ее причесанной головке все разумные и неразумные мысли, и она бесшумно отодвинула дверь, огляделась и на цыпочках побежала по пустынному коридору. Шелест ее платья затих у расписной двери, из-за которой доносились приглушенные голоса.
Барышня аккуратно прислонилась к перегородке и, опустив голову, стала внимательно слушать разговор в соседней комнате. Через некоторое время девушка развернулась и осторожно, прищурив один глаз, вгляделась в маленькую, сияющую в потемках помещения щелку.

---
* учива - японский нескладывающий веер

Внезапно из коридора высунулась мальчишеская физиономия, и ее озорной обладатель с интересом взглянул на молоденькую жертву любопытства.
-Эй! – задорно крикнул звенящий голос. – Чем ты там занимаешься? – тут физиономия исчезла, чтобы не получить веером по своей особе, а перепуганная девушка, резко дернувшись, случайно ударила локтем в стенку. Зажав рукой рот, проказница съежилась, с трепетом ожидая реакции говоривших в комнате на шум.
Там затихли, потом раздались быстрый шаги - раздвинулась перегородка, весь проем занимал отец, массивный, широкоплечий, похожий на вепря, запертого в тесном загоне. Его гостя почти не было видно из-за него.
- Ты подслушиваешь?
Девушка, подобрав подол, мгновенно прижалась к полу в поклоне и смущенно защебетала, сбиваясь:
- Нет, нет, прошу, пожалуйста, пусть отец простит свою единственную дочь, она не подслушивала, нет, ни в коем случае... - звук ее голоса постепенно замирал, и маленькая фигурка застыла в ожидании неминуемого наказания.
Отец собирался отчитать ее, но его перебил гость - он не утруждал себя манерностью, говорил с набитым ртом:
- Что с того, что кто-то узнает? Пусть передадут - я согласен на поединок.
Вздохнув, барышня почти разогнулась и выглянула из-за ног матерого самурая. Быстро окинув взглядом широко раскрытых глаз гостя, она удивленно вскрикнула и, снова зажав ладонями рот, виновато посмотрела вверх, на отца. Тот лишь отмахнулся: что взять с женщины?
- Пусть назначат время и место, - продолжал гость, уничтожая еду, что принесли ему на небольшом подносе. - Мне все равно где.

(soshite Sayonara)

Обиженно подняв бровь, девушка тихонько тронула отца за носок, не осмеливаясь что-либо сказать, очевидно, чтобы худого не вышло. Потом вопросительно моргнула в сторону гостя, надеясь, что эта выразительная пантомима хоть как-то подействует на родителя.
- Еще наглядишься на него, - усмехнулся отец. - Не могу сказать, что наш гость останется надолго...
- Едва ли! - вставил тот, запивая еду глотком сакэ.
- Но завтра... завтра годится?
Гость мотнул нечесаной головой.
- Завтра можешь присутствовать на поединке.
Фыркнув, барышня отчеканила:
- Я на его бои уже насмо... - рука быстро вернулась в положение, когда непослушный язык ее хозяйки причинял меньше всего вреда в первую очередь ей самой.
Гость наклонился, чтобы рассмотреть, с кем там разговаривает хозяин, хмыкнул.
- На такие, - сказал он, - еще нет.
Черные глаза девушки загорелись.
- Да? Как хорошо! Хоть что-то еще есть интересное в этом мире, - задорно улыбнулась она.
(+Bishop)

К назначенному времени все было готово, и хотя никто не вывешивал табличку с объявлением, зевак собралось преизрядно. Оставалось лишь гадать - откуда узнали? Впрочем, чему удивляться? Столица, новости разлетаются быстро.
В тени восточной стены расселись приглашенные гости, домочадцы заполнили галерею, остальные - подглядывали откуда могли. Чужак ждал начала в сторонке; на него не сразу обращали внимание, слишком непритязательно выглядел в пестро одетой нарядной толпе. А если кто и оглядывался, то с мыслью: "зачем понадобилось пускать в дом бродягу?" Чаще всего приходили к решению, что, должно быть, это и есть тот ронин, что ищет покровительства, и сегодня будут проверять его мастерство.
Тем временем на галерею прибыли еще величественная женщина в сопровождении нескольких служанок и молоденькой барышни, которая что-то горячо доказывала ей. Когда они уселись рядом с хозяином дома, женщина одернула заболтавшуюся девушку, и та, насупившись, стала искать кого-то взглядом в толпе.
Назвали имена воинов.
- Чтобы не омрачать праздник, поединок будет вестись на незаточенных мечах, - объявил хозяин дома; он сел не в центре, уступив почетное место приглашенному судить главе клана Цукигоши, что из провинции Тамба.
- Начинайте!

(те же)

Все притихли, когда двое сошлись в центре двора, только шушукались, обсуждая событие, неугомонные служанки.
- Какой красавчик! - умилилась О-Тиё, служанка, которая держала веер госпожи.
- Молчи, - зашипела на нее дочь хозяина, - потом сплетничать будете! - и остановила зачарованный взгляд на воинах.
Дважды поднимали веер, обозначая паузу в поединке. В конце концов долговязый самурай в темной одежде опустил меч, посмотрел на противника - тот даже не запыхался.
- Ну, что скажешь? Тебе понятен исход?
- Разумеется, - пренебрежительно отозвался "красавчик". - Аи-учи - оба раза.
Зрителям показалось, будто ронин проворчал несколько слов, которые не стоит произносить в присутствии господина. Воин в темной одежде посмотрел на судью:
- Господин видел истинный результат?
- Ты плохо слышишь? Сказано же: обоюдное касание, - был ответ.
Вот теперь не осталось сомнений - ронин швырнул меч на землю и во всеуслышание заявил, что в столице завелась новая мода, судить о том, в чем ни ухом, ни рылом. Ему не потребовалось долго ждать, когда обозленный противник потребует настоящего поединка.
- Мой меч слишком хорош для тебя, - огрызнулся долговязый ронин.
"Красавчик" настаивал.
(и еще раз те же)

- У тебя что, две жизни?
Принесли оружие, и в конце концов ронин уступил.
- Получай по заслугам, - проворчал он, вновь принимая боевую стойку.
На этот раз все закончилось еще быстрее, зрители не успели подготовиться к зрелищу, как бойцы сошлись - и вот один из них в луже крови лежит на земле, а второй мрачно разглядывает дыру в рукаве, что оставил клинок противника. Во дворе воцарилась мертвая тишина, даже уличный шум отодвинулся куда-то.
- Говорил же, не берись за то, что не знаешь, - голос долговязого воина в темной одежде прозвучал неестественно громко; смотрел ронин на побледневшего судью. - Бездарная смерть.
Люди внезапно загомонили, толпа зашевелилась. Хозяйка что-то недовольно сказала дочери, на лице которой появилось скучающее выражение.
- Нет, нет, лучше останемся, вдруг еще что-нибудь произойдет, - наигранно равнодушно отозвалась девушка и заиграла веером. - Можно мне спуститься вниз?
Получив гневный выговор, она отвернулась от матери и тоскливо взглянула на последствия поединка.

(и те же)

Гора Ибуки

Циновка на полу была разноцветной от земли, от травы, от пролитых настоек и пахла странно: не то чаем, не то лотосом, а, может, и тем и другим вместе. Невысокая темноволосая девушка остановилась на пороге, держа огромное ведро.
- Ньё! - вздрогнула, едва не расплескав воду. - Где же тебя носит, непоседливая? Если ехать в сумке - первая, а помочь - последняя.
Под укоризненным взглядом бикуни кошка поплелась к раненному и, недовольно на него покосившись, грохнула ведро возле больной ноги. Отшельница вздохнула и смочила тряпицу.
- Тело сожжешь, - лоскуток лег на лоб Аримы, а взгляд Эйкуко остановился на деревянных фигурках в изголовье. Звери, птицы, цветы - любовно вырезанные из сухих веток медальоны, статуэтки и украшения.
- Я не могу иначе… я такой, какой есть…, - несколько мгновений раненый лежал молча, но природа его была такова, что он не мог удержаться. - Такой, каким меня создали люди.
Маленькая выдра оберегала от бед, лепесток глицинии вызывал воспоминания, птичий коготь вытягивал силы и превращал владельца в беспомощное дитя, а точеная женская шпилька, кончик которой был окрашен багровым, дарила ловкость.
- Возможно, люди виноваты и в создании куда более ужасных существ, - не стала спорить отшельница и сжала в ладони трубочку не больше мизинца длинной. Дерево теплом отозвалось на прикосновение: невидимые корешки проросли сквозь кожу, потянулись к костям. - Примерь-ка.
Эйкуко протянула украшение Ариме. Самурай послушно подставил ладонь, но тут же отдернул руку.
- Нет!
В глубине темных глаз зародилось первое пламя. Отшельница поймала амулет за кожаный ремешок, и теперь резная деревяшка покачивалась над грудью воина.
- Ты хочешь умереть от ран в лихорадке?
Над их головами начала тлеть балка, поддерживающая крытую тростником крышу; запахло дымом.
- Я не смогу его снять по собственной воле!

(с душой написано)

-Ньё! – окликнула пепельноволосую помощницу отшельница и выпрямилась, сжав в руке амулет и спрятав его от взгляда воина. – Еще ты можешь остаться здесь, в обожженном теле. В развалинах сгоревшего дома.
Обакэ испугано заглянула в комнату и отшатнулась, почуяв запах гари. Вскоре послышались шаги, словно кто-то быстро-быстро перебирал лапками, и шуршание опавшей листвы.
-Пообещай мне… - прохрипел Арима.
-Что? – спокойно спросила Эйкуко.
-Ты снимешь его с меня… когда придет время… - самурай опять сделал попытку привстать; на тростнике заплясали крошечные язычки пламени.
-Если до того ты не спалишь мне дом – обязательно, - отшельница недовольно посмотрела на рыжие лоскутки огня и вновь обернулась к воину. Взгляд стал серьезным. – Обещаю.
Арима закрыл глаза, пожар, не начавшись, начал стихать.
- Надень его мне на шею…
Длинные пальцы его казались полупрозрачными, как будто горячка источила воина раньше срока. Арима вцепился в циновку так крепко, что разорвал ее.
-Надевай! - приказал он. - Долго мне себя не удержать!
Отшельница набросила ремешок на шею воина – пальцы едва заметно дрожали - и опустила резную трубочку на грудь, прижав ладонью. Громкий вопль заставил содрогнуться непрочные стены хижины, тело Аримы выгнулось дугой, как в припадке, на прокушенных губах запузырилась кровавая пена. Но бесноваться долго ему не пришлось, силы кончились так же быстро как и накатили.
-Что… ты со мной сделала?..
-Ничего, что повредило бы тебе, Арима Хиджиро, - отвела взгляд бикуни и, смочив в воде чистую тряпицу, поднесла ее к лицу человека, вытирая кровь.

(вместе)

За дверью послышался шум - упругие удары крыльев. На секунду они затихли, и их сменили мелкое быстрое постукивание по деревянному полу и мягкое шуршание. Но и эти звуки замерли.
Из-за стены донесся негромкий воркующий клекот.
-Я сейчас вернусь, - повесила на край ведра лоскуток Эйкуко и поднялась, - гости пришли, свои, со склона.
Слова прозвучали неожиданно мягко. Босые пятки прошуршали по циновкам; тихонечко прокралась обратно кошка, принеся с собой запах весенней (и это среди осени-то!) травы. На входе, на полу сидела небольшая серо-коричневая сова, ее невесомое оперение легонько шевелилось на ветру. Птица нахохлилась, и только огромные желтые глаза сверкали из-под нахмуренных светлых бровей. Бикуни опустилась на колени рядом с созданием и подняла руку, словно собираясь дотронуться до маховых перьев. Улыбнулась, убрала.
-Чем могу помочь?
Сова запрокинула голову, и внимательно взглянула прямо в глаза женщине.
-Ты монахиня, которая общается с лесными обитателями? - птица говорила человеческим языком, но видно было, что давался он ей трудно - предложение окончилось ворчливым клекотом.
-Я, почтенный, - отшельница протянула руку к своему посоху, и положила его перед птицей, словно предлагая взобраться на отшлифованное ладонями дерево.
Сова не преминула воспользоваться предложением и аккуратно вцепилась в посох острыми когтями.
-Я - Фукуро, совиный дух, - осторожно проговорила птица. - У меня к вам одно очень важное дело, - дух отрывисто огляделся. - Никто нас не подслушивает?
Бикуни взяла ньёбо обеими руками и теперь держала перед грудью, разговаривая с неожиданным гостем. Поднялась, направилась прочь, приминая босыми пятками жухлую листву, сквозь которую изредка проглядывали неуместные зеленые травинки.
-Теперь никто и не услышит, кроме деревьев, - девушка опустилась на землю возле небольшого ручья. Вода бежала между камней, обдавая золотые лодыжки холодными брызгами. - Вам, наверное, известно, но Эйкуко-годзен, отшельница из этих мест. Что случилось, Фукуро-сама, совиный дух?
Птица шумно вздохнула и щелкнула клювом.
-Люди, - печально сказал он, - их мысли мешают нам, божествам, проникать в сердце леса. Возможно, это не мысли, а потерянные богами смерти души мертвых, битва ведь была. Но это очень опасно... Мне рассказывали, что вы многое можете, - взгляд Фукуро смягчился, он склонил набок пушистую голову.
Эйкуко вспомнила о странном раненном, незаметно вздохнула и положила посох на колени, смотря на переплетения пестрых пятнышек на совиных крыльях.
-Мне открыто многое, еще больше – спрятано, - улыбнулась. – Но на каждый вопрос всегда найдется достойный ответ.
(с Соуль)

Сова кивнула. Переступила лапами, фыркнула.
-Нам действительно очень нужна ваша помощь. Лесные духи не всесильны. А воинами управляют другие люди, которые не думают о лесе, - огорченно прокурлыкал Фукуро, прикрыв один глаз.
Отшельница кивнула, соглашаясь.
-Благодарю вас, - дух склонил голову. - Что я могу для вас сделать?
-Погодите, - бикуни раскрыла ладонь, останавливая Фукуро, - объясните, чего хотите вы. Сделать можно много, если поспешить, но сделанное может оказаться бесполезным.
-Я прошу вас успокоить людей и их души, чтобы они перестали врываться в сердце леса, - робко проговорил Фукуро.
Эйкуко-годзен на секунду прикрыла глаза. По векам пробежал золотистый от осени лучик, спрятался в темных ресницах. Губы сложились в подобие улыбки.
-Это сложная задача, Фукуро-сама. Прилетайте снова через несколько дней, я попробую успокоить… звон.
Совиный дух вздохнул.
-Конечно, - тоскливо проклекотал он. - Понимаю вас. Извиняюсь, что помешал. Если вам что-то понадобится, позовите меня или передайте моим подопечным, - сова взмахнула крыльями и переместила серое тельце на соседнюю ветку.
-Не тревожьтесь, - отшельница приложила ладонь ко лбу, вглядываясь в золотистый силуэт духа. – Перья слабеют, время идет, мир меняется. Я попробую найти ответ.
Щелкнув клювом, птица издала булькающий звук.
-Госпожа Эйкуко, я рад, что в мире есть такие люди, - дух расправил одно крыло, подставил его легкому ветерку.
Женщина поднялась, оправляя полосы химо, поклонилась Фукуро, подобрала с земли нёбо, улыбнулась:
-Могу еще чем помочь, Фукуро-сама?
-Нет, спасибо, - дух вжал голову в растрепанные перья плечей. - До встречи, Эйкуко-годзен. Надеюсь, она будет радостной. Пусть небесные светила помогают вам, - церемонно закончил он и взлетел, мягко ударяя крыльями. Холодные лапы сосен быстро скрыли его крапчатое тело от глаз собседницы.

(+Sayonara)

Деревушка неподелеку от замка Ако

Еще одна зима миновала, сменяясь ранней, пока еще несмелой, весной. Самое странное, что невозможно сказать, чего было в этой зиме больше, радости или горести. Но, как бы то ни было, он все еще был жив, и в целом неплохо себя чувствовал. Да, подчиняться указаниям других, тому, кто привык вести за собой полусотню, не всегда было приятно, но путь воина, в первую очередь, – это путь служения. Он, пришедший сюда осенью и в разговоре со старейшиной деревни, выразивший желание остаться тут жить, привыкал к местному укладу и обычаям. Многое было привычно и знакомо, но так же немало было и нового, ранее неизвестного – община жила ловлей рыбы, по этому море, и его почитание, занимало в обычаях крестьян видное место.
Он вживался в крестьянскую общину постепенно, понимая окружающих людей все лучше и лучше, принимая их уважение и помощь, и сам, оказывая услуги по мере возможности всем, кто обитал с ним рядом. Он починял порванные хитрыми рыбами или подлыми скалами сети, ходил в дальний лес за хворостом и деревом для новых весел, латал и смолил борта рыбачьих лодок, не отказываясь от работы, так как понимал ее необходимость и пользу для всей общины, а значит и для него, постепенно становящегося ее частью. Затем, когда стены его дома, силами всех односельчан, уже были возведены, он получил предложение старейшины вступить в команду его большой красивой лодки, часто удаляющейся далеко от берегов ради большого улова редких, высоко ценимых торговцами, пород рыбы. Неизвестно, что именно послужило причиной приглашения прозвучавшего из уст крепкого, хитро щурящегося простолюдина. То ли физическая сила и сноровка самурая в обращении со снастями, то ли боевой опыт и высокие шансы встретиться с пиратами в одном из рейсов, то ли подрастающая и уже почти на выданье дочь, будущим которой отнюдь не глупый папаша все больше озабочивался. Так или иначе, но приглашение было им принято и неизвестный, откликавшийся на имя «Урусаро», которое ему очень подходило, так, словно он уже когда-то носил его, стал матросом рыболовецкого судна принадлежащего старосте деревушки.

На дороге от Шиобары к Уэда
Сентябрь 1598 года

Поперек дороги неожиданно обнаружилось препятствие. Всадники могли бы и не заметить его вовсе – размером оно было невелико, но лошади захрапели и наотрез отказались идти дальше. Животные яростно мотали хвостами и испуганно косились на то, что казалось бы просто темно-серой грудой тряпья, если бы не торчащая из-под ткани неестественно бледная кисть руки, бессильно лежащая в пыли.
«Внимание! Стой!» - Поднял в узнаваемом всеми жесте, правую руку, скачущий впереди воин в тяжелых доспехах. Он свесился с седла, стараясь разглядеть странное препятствие, и еле сдерживаясь от того, чтобы не потыкать в него клинком нагинаты, и пробурчал:
- То ли какой-то йокай, то ли просто побирушка. Оттащить его с дороги, Олури-химэ, или просто объедем его?
Священник словно бы проснулся из-за неожиданной остановки и, направив своего сопротивляющегося и фыркающего коня вперед, поравнялся с Такедой.
- Это человек! - отметил он очевидный факт.
Олури, вместо того чтобы последовать примеру спутников, спешилась и, оставив коня на дороге, присела рядом с неизвестным. Сопровождающие не успели удержать ее от необдуманного поступка, когда она юркнула между коней. Хрупкая рука шевельнулась, из-под тряпок раздался приглушенный стон. Девочка откинула ткань, и взглядам путешественников предстало словно по-театральному выбеленное лицо с тонкими чертами в обрамлении угольно черных волос. Юноша был на вид едва ли старше Олури. Веки подрагивали, как будто он был поглощен очень неприятным сном и силился проснуться.
- Мы возьмем его с собой, - объявила девчонка. – Ему надо помочь.

(еще Хигф и Рейтар)

(Далара+Higf+Reytar)
там же

- Сперва надо узнать, что с ним, - заметил отец Андрео.
Кавалерист только крякнул, выражая полную солидарность с мнением патэрэна. Он отнюдь не горел желанием подбирать кого попало на дороге, особенно когда сопровождал юную и чрезмерно добродушную девушку, не располагая положенным для нее по статусу эскортом и слугами.
- Если мы его оставим тут, не узнаем, - возразила Олури.
Священник взглянул на восседающего на коне хмурого самурая и сидящую на дороге девочку:
- А кто мешает посмотреть на обочине?
- Тогда посмотрите.
Из всей медицины деревенской девочке было доступно лишь простое искусство перевязывания порезов и ссадин. Все остальное в деревне делали знающие взрослые.
- Что вы такие черствые?! - не выдержала она. - Видно же, что ему плохо.
- Ему - да, Олури-химэ. Разные болезни насылают демоны, и некоторые из них могут перебраться с больного на здорового. Поэтому, все же осмотреть этого оборвыша - дело уважаемого патэрэна Андорэо, и мое, все же кое-какой опыт штопанья пропоротых шкур имею, но никак не ваше. Вы - благородная дама на выданье, можно сказать, по этому прошу вас более уважительно относиться к вашему статусу. - С коротким поклоном ответил самурай.
- Ты думаешь помочь ему криками? - священник аккуратно спешился - он не был опытным кавалеристом - и подошел к лежавшему юноше.
Олури насупилась и замолчала. Переместилась за спину неизвестного мальчика, давая место патэрэну. Медицинские познания последнего находились на весьма среднем уровне, но были все же глубже, чем у девочки.

Кожа была бледной и прохладной, как будто кровь отхлынула от нее, парень дышал быстро и неглубоко, как после тяжелого бега. Пульс бился неровно. Однако крови видно не было, ран на теле тоже.
- Он не ранен, а чем-то болен.
- Это заразно? - поинтересовался, поглаживая Демона по нежному храпу, Такеда.
Олури поддалась искушению дотронуться до матовой, словно выточенной из кости, руки. Девочке все казалось, что сейчас она могла бы что-то предпринять, только забыла что и как это делается. Если долго касаться, все должно наладиться. Или нет? Нужно что-то еще, большее. Но дальше смутного чувства дело не шло, заставляя хмуриться и складывать губы трубочкой.
- Думаю, что нет, - миссионер отвернулся от пациента. - Я не обнаружил каких-то язв, чумных пятен или иных известных мне признаков заразной болезни.
- Тогда давайте отвезем его в деревню, - встрепенулась Олури, будто стремясь ни за что не упустить шанса оказать помощь. - Он, наверное, откуда-нибудь отсюда, там о нем позаботятся.
- Это милосердно, и будет угодно Иисусу, - склонил голову отец Андрео.
Кавалерист еще раз крякнул, на сей раз не столь солидарно с доводами священника, но противиться не стал - раз мальчишка не заразен, почему бы не помочь? Веса в нем - спину лисице не сломать, так что Демон уж точно от такой дополнительной ноши не обессилит. Перебросив тело поперек седла, Хидэтада вскочил на коня, схватил поводья и расположил бесчувственного юношу так, чтобы тот не упал на скаку.
- До ближайшей деревни не такой и малый кусок дороги, поспешим, если действительно хотим помочь этому худосочному юнцу.

(и снова втроем)

Столица, февраль 1601 года

Тени следовали за добычей – неторопливо, так как были уверены, что та никуда от них не денется. Они не собирались сегодня охотиться, они просто бездельничали на ступенях в очередной раз сгоревшего Комьёджи, когда мимо прошел молодой человек в добротной одежде. Тени надеялись поживиться. Один из бездельников быстро обежал задворками, чтобы выскочить наперерез. Остальные четверо пристроились сзади.
Услышав за собой шаги, гулявший оглянулся и наткнулся взглядом на нескольких оборванцев, которые не спешили приветствовать воина с двумя мечами. Он вопросительно-насмешливо поднял бровь и посмотрел на них.
- Снимай хаори, - потребовал голодранец, что считался за старшего.
- И деньги отдать не забудь, - поддакнул второй.
Похоже, будет возможность подраться. Эх, шум поднимется... ладно, он не виноват!
- А зачем они вам? - удивился юноша, вытягивая катану. - Все равно пропьете!
- Для того и просим! – развеселились головорезы.
Они были вооружены, готовы к сопротивлению, и они были наглые, потому что их было больше, а на улицу в темень не сунутся – даже спасать.
- Ну если жизнь не дорога, - согласился самурай, - то можете попробовать. Хотя я бы советовал вспомнить, как положено приветствовать самурая!
Вакидзаши тоже оказался в руках. Он окинул взглядом поле боя. Оборванцы неторопливо обходили воина с четырех сторон, раскручивая на цепочке серпы. Лицо искривила злая улыбка. Он не дрался по-настоящему с Секигахары. Хоть эти заплатят за все, раз попались под руку. Трезвый расчет соотношения сил не нашел отклика в душе юноши, а горячность привела к единственно верному решению - не дожидаясь действий грабителей, он атаковал сам, прыгнув направо, к крайнему. Катана мелькнула полоской света в вечернем сумраке, опускаясь на плечо оборванца. Крики, хрип, бульканье крови, снова крики. Топот ног неподалеку, оборвавшийся изумленным всхлипом. Вылезшая на небо луна осветила опустевшую улицу, пару тел на земле, разъяренного самурая, убегающего голодранца.

(вместе с Хигфом)

Кто-то сидел на корточках у стены и жевал никуман - наблюдал за сражением.
- Трусы, - разочарованно пробормотал молодой человек, опуская оружие. - Как следует и не повеселились.
Он оглянулся вокруг - не подкрадывается ли еще кто-то. Но увидел только единственного зрителя.
- Ты как здесь оказался? - вложив вакидзаси в ножны, но еще держа катану, любитель подраться, все еще тяжело дыша и сверкая глазами, подошел к нему.
- По большей части - спал в лодке, - хмыкнул тот. - Хотя пришлось и немного прогуляться.
Он запихал остатки рисового колобка в рот, примял большим пальцем.
- Это ты так пряфефся? - он прожевал никуман. - Занятный способ.
Только когда зазвучал голос, молодой человек узнал в непонятно когда появившемся на пустынной улице незнакомце своего товарища по бегству. Он на несколько секунд лишился дара речи, затем сделал вид, что ничему не удивляется. Получилось средне.
- Наверное, это не мое призвание.
Наконец в голову юноши пришла мысль, что пора бы и уносить ноги, пока не появилась стража. Всем известно, что она обладает талантом чувствовать издалека, когда заварушка закончилась. И правда, вдалеке, где идущая под уклон улочка выбегала к мосту, послышались новые крики. Должно быть, беглец добрался туда без приключений. Долговязый путник поднялся, стряхнул с плеч соломенный плащ, перекинул его сацумцу.
- Надень, - потом подал шляпу-амигаса. - И ее.
Тенкьё накинул шляпу и плащ.
- Пошли обратно, тут недалеко, - он прервал себя. - Хотя ты лучше меня это знаешь.

(и Bishop)

Гора Ибуки

Время идет. Она не меняется. Не меняется весна вокруг, неизменен запах лотоса и изумрудно-ясные травинки, показывающие язычки под ногами. Даже местные обакэ живут так долго, что, кажется, не приобретают с годами седые шерстинки в шкуры. Ничего не меняется. Только мир, а он кажется несуществующим, далеким.
Свеча над водой задрожала от неуместного вздоха, дремавшая на циновке пепельная кошка подняла голову, с прищуром посмотрев на мечущуюся бабочку-огонек. Зевнула. Опустила мордочку на лапки.
- Спи, глупая, - длинные пальцы пригладили мягкую шерсть.
За стенами дома сонно вздохнул ветер. Почудилось в его шелковом движении сдавленное рычание, словно огромный хищник ходил кругами, но не знал, как подступиться. Его шаги тоже не менялись, а сколько времени прошло?
Ладонь замерла над водой. Сколько духов на склоне? В изумрудном сумраке скользили силуэты. Как можно прогнать тени, которые прячутся между стволами, пугая, преследуя, мельтеша, мешая, раздражая? Как можно успокоить людей? С одной стороны ответ казался простым: они уйдут после битвы, но что делать с потерявшимися душами?
Скользят… скользят по склону, не поднимая голов, между стволами, между камнями, по присыпанным листвой тропинкам и дорогам. Не пропадают. Смотреть больно, до слез резко. Как Фукуро говорил. Мелькнул в тени белоснежный силуэт, рычание спугнуло колеблющуюся тень. Ньё снова подняла изящную головку. Почувствовала словно.
- Эх… ну, спи же, глупая, - пальцы сжали плюшевый треугольник уха. - Зачем ты просыпаешься каждый раз, когда близко подходит? Чувствуешь, верно?

(пока одна Соуль, я подключаюсь позднее)

Обакэ наклонила мордочку, соглашаясь. Поднялась и отбежала прочь, в темный уголок, подальше от надоедливого пламени и весеннего запаха. Ее тень, живая, не такая, как мешавшие Фукуро проникнуть в душу леса, промчалась по стене, точно маленький тигр.
Эйкуко покачала головой, подняла лепесток, в котором медленно плавилась свеча, отодвинула в сторону сёдзи и опустилась на пятки возле спавшего воина.
-Арима. Арима Хиджиро, - позвала.
Он выплывал из неспокойного сна, как из горного потока, иногда захлебываясь необычными, чужими сновидениями, иногда отдавшись воле течения. Порой его швыряло на пороги кошмаров, порой он погружался в темные зеленоватые глубины омутов, где скользили тени больших рыб. Наконец, повинуясь голосу, раненый разлепил веки.
-Доброй ночи, - отшельница поставила плошку на татами. – Скажи, что делать, если в сердце леса становится много теней?
-Теней…
Арима протянул руку к свече, огонек послушно и охотно перепрыгнул к нему на пальцы, и по стенам запрыгали искаженные изображения, в которых можно было угадать животных и птиц, порой - богов.
-Значит, равновесие все еще не восстановлено, - самурай усмехнулся. - Четвертого хранителя до сих пор не нашли…
-Что это значит? – взгляд бикни остановился на трепещущей бабочке пламени.
Позади послышались осторожные шаги: пепельная кошка, то и дело припадая на передние лапы, подобралась ближе и спряталась за коленом отшельницы.
-Дракон, приносящий весну, феникс лета, осенний тигр, - Арима посмотрел на женщину; на исхудавшем лице очерченные тенью глаза казались огромными. - Ты сумеешь назвать, кто следующий?

(а вот и Сон )

Она задумалась, склонила голову, пряча пробежавшую по лицу тень.
- Не сумею.
- Не ты одна. Белый тигр не справляется, ему не под силу увести всех в страну мертвых. К тому же, его подстегивает время, а передать власть некому, - похоже, Арима был этим доволен. – Слишком много убитых на Каменном поле.
Белый тигр… Мягким прикосновениям огромных лап за стенами дома вторили легкие: Ньё. Кошка потянулась и подобралась ближе к лежащему самураю, обнюхивая край одежды с недовольным видом.
- Чему ты радуешься? Неразберихе в лесах или погибшим? - огонек свечи отразился в непроницаемо-черных глазах отшельницы.
- Почему же я должен скорбеть?
- Почему ты должен радоваться?
- Потому что мне весело!
Самурай сжал кулак и вновь разжал пальцы; пламя не задохнулось, но на открытой ладони танцевало куда охотнее.
- Значит, ты радуешься погибшим, - подвела итог Эйкуко и поднесла свечу к пляшущему огню. Когда на фитиле сверкнула искорка, отставила плошку прочь, подальше. - Характерная черта…
Плюшевая голова Ньё мелькнула под локтем, и через мгновение обакэ сначала попыталась сбить лапой огонь, а потом еще и вцепилась в кисть острыми клыками. Для верности. Видимо вспомнила, как днем раненый едва крышу не подпалил.
- Что ты делаешь... - Арима не успел отдернуть руку, из прокушенной ладони скатились тяжелые, дымящиеся капли крови.

(а вот теперь уже вместе!)

-Кусается, - бикуни схватила за загривок упирающуюся кошку и попыталась отодрать от чужой руки. Ньё тяжело дышала, высунув опаленный язык. – Глупая-глупая…
Женщина ласково провела пальцами между треугольными ушками в попытке успокоить плачущую.
-Дай ее мне, - приказал самурай. Бикуни подтолкнула кошку к руке Аримы, но та уперлась всеми четырьмя лапами, не горя желанием лишний раз приближаться к воину. - Не бойся.
Ньё сверкнула ярко-зелеными глазами, словно возмущенная тем, что ее посмели упрекнуть в трусости, и в один прыжок оказалась на груди самурая. Арима поднес два пальца к губам, прошептал несколько странно звучащих неразборчивых слов, а потом провел по кошачьему носу; несильно, как будто призывая к молчанию, прижал палец к пострадавшим губам распушившегося зверька. Кошка недовольно дернула ушами, и отшельница снова, успокаивая, накрыла ладонью пушистую спину.
-Совсем глупая, - ласково проговорила.
-Ну что? Уже не так больно?
Ньё недовольно дернула хвостом. Совсем по-человечески вздохнула и согласно опустила мордочку на вытянутые лапки. Эйкуко тихо засмеялась.
Арима устало закрыл глаза.
-Слишком много событий… - прошептал он. - Слишком устал.
-Просто у тебя пока плохо получается быть человеком, - женщина подняла плошку с оплавившейся свечой и выпрямилась. – Ньё, пойдем.

(вот и закончилось покусание)

Киото, февраль 1601 года
Наконец-то ускользнув из-под строгого присмотра матери, которая отвлеклась на провинившуюся служанку, молоденькая барышня незамедлительно сбежала из собравшегося вокруг хозяина дома благородного общества и понеслась вниз. Она искала в уже поредевшей толпе высокого самурая, но его нигде не было видно. Какой-то веселый мальчишка на вопрос, не видел ли он дравшегося господина, громко поведал девушке, что воин только что покинул дом ее отца и пошел «во-о-он туда».
Следуя указаниям паренька, барышня поспешила на улицу. По дороге она вынула припрятанную в рукаве накидку и прикрыла богатое одеяние, чтобы люди не очень обращали внимания на дорогую ткань кимоно.
Самурай действительно быстро шел по пыльной улице, но беглянка не стала догонять его, а проследовала на некотором расстоянии.
Она семенила за воином довольно долгое время, пока за очередным поворотом не потеряла из виду. Барышня разочарованно плутала по пустынным улочкам, а тем временем совсем стемнело. Ей явно было немного не по себе – знатная молодая девушка, одна в праздничной столице, ночью, - и она уже было повернула назад, как вдруг невдалеке послышался шум, лязг мечей, голоса и крики. Девчонка почти радостно побежала по узкой улочке, едва не столкнувшись с каким-то типом. Вскоре ее взору открылись два тела в грязи и еще двое мужчин, покидавших поле боя. Придерживая накидку, девушка решительно направилась за ними – в неровном свете луны ей показалось, что один из мужчин был тем долговязым самураем, дравшимся в доме ее отца.

За покрытыми красным лаком – кое-где он облупился, открывая темное дерево, жгуты плюща оплели столбы, - в зеленоватый сумрак бамбуковой рощи и вверх уходила дорожка. Каменные ступени влажно блестели в полутьме. У подножия этой лестницы, возле каменного светильника бугейша оглянулся: покинутый город тонул в густом тумане, с трудом угадывались размытые силуэты храмов.
- Можете подождать здесь.
Снизу из молочной пелены донесся тягучий голос колокола.
Рослый воин неторопливо поднимался по скользким от утренней росы ступеням, не дожидаясь ответа от спутников. Внизу его спутники расположились на скользких ступенях. Девушка сидела, кутаясь в накидку и шмыгая носом - туман редел, оседая на всем живом и неживом. Поднявшись, она развернулась, поискала взглядом самурая, сердито топнула ногой.
- Холодно, мокро, а он еще нас куда-то затащил! - демонстративно заявила барышня и быстро побежала наверх, к воину.
- Наверное, знает, - тон юноши, впрочем, выдавал сомнение в том, что их проводник думает, куда идет. - Все равно деваться некуда.
И, перешагивая через ступеньку, последовал за девушкой.
За бамбуковой решеткой, что не позволяла кустам затянуть узкую тропинку, ему почудилось слабое движение, самурай присмотрелся – действительно показалось. На невысоком пеньке сидел не живой зверек, а вырезанная из кости фигурка величиной с большой палец руки. Объемное пузико, острый нос, блестящие, словно ягоды, бусины глаз, в одной лапке – кувшинчик сакэ. Бугейша присел рядом на корточки, рука с трудом пролезла между бамбуковыми, перевязанными конопляной веревкой прутьями. Фигурку будто нарочно отодвинули так, чтобы дотянуться можно было лишь кончиками пальцев, но воин справился.
- Смотри, - с ухмылкой показал находку барышне.
Третий член отряда заглянул через плечо.
- Тануки? Хороший мастер делал.

(Sayonara mo, higf mo)

- Ой, какой милый! - всплеснула руками девушка. - Красиво... А зачем он тебе? - не унималась она.
Женщины - взрослые или маленькие - умеют поставить человека в тупик. Вот сейчас, чего она хочет? Просто задает вопрос, чтобы не молчать, или клянчит фигурку-талисман.
- Предлагаешь бросить его здесь?
- Нет, конечно! Я просто не думала, что ты интересуешься такими милыми вещами, - невинно ответила барышня, улыбнувшись.
Их спутник молча слушал. Полюбовавшись костяной фигуркой, он перевел взгляд на другую, еще более приятную для глаз. Пока барышня беседовала с долговязым воином, молодой человек с улыбкой рассматривал ее. Красивая девчонка, и голосок звонкий! А ведь она за ним еще и ухаживала тогда, когда он ходить почти не мог!
- Держи.
Самурай всунул вырезанного из кости тануки в руку девушки - не без сожаления, фигурку и впрямь создал истинный мастер, - выпрямился и, уже не оборачиваясь, зашагал к деревянным воротам храма. Створки отворились лишь после четвертой попытки, когда бугейша подыскивал камень побольше, чтобы решить вопрос входа раз и навсегда.
- А, это вы… - монах протер глаза, удивленно пересчитал гостей; тех было больше, чем здесь ожидали.
Но во двор пропустил.
- Я хочу забрать то, что здесь оставил, - сказал рослый воин, разглядывая аккуратный ряд бочонков для сакэ под навесом.
- Мы сейчас куда? - слепое следование за проводником требовало много терпения, а эта добродетель никогда не входило в список молодого самурая.
Вместо ответа бугейша указал на запад, туда, где поднимался темный от пиний склон Арашиямы.
- На ту сторону и дальше, - сказал он.
Радостно прижав к груди подарок, девочка высунула нос из-за спины самурая и, не заметив в бочонках ничего достойного ее внимания, осмотрела маленький храм.
- Как тут красиво!

(Бишоп, Сайонара, я)

- Ма-о! - подтвердил рыже-белый кот, что возник на большом камне.
- Да, достойно восхищения, - юноша никогда не был ценителем храмов. Но сказать что-то надо. Лучше согласиться с общим мнением. Особенно если нравится девушка, высказывающая это мнение.
Барышня была в диком восторге - столько впечатлений за одно утро! Она в восхищении наклонилась к зверьку, протянула руку:
- Какой славный котик!
- Радостно слышать ваши слова, - монах склонился в поклоне, блестя плешью. - В родниках, что посылают нам ками, лучшая вода, такой не найдете во всей столице! Хотя и нехорошо похваляться, но вот что я вам скажу...
- Иди сюда! - велел рослый воин.
Монах, не обращая внимания, продолжал рассказывать о достоинствах здешней воды и сакэ, который делают из нее. Кот демонстративно отвернулся.
- Иди сюда, кому сказано!
- Ма, - рыже-белый хвостатый послушник охотно понюхал руку барышни, благосклонно потерся.
Слушать о сакэ было лениво. Если б пить...
- Твой кот?
- Угу...
Девушка ласково провела по голове зверя, почесала за ухом.
- Иди, тебя же зовут, - подтолкнула она его.
Кот посмотрел ей в глаза, нехотя стек с камня.
- Если немедленно не послушаешься, заказывай себе посмертное имя, - потерял терпение дюжий самурай. - Можешь даже буддийское.
- Ма-оо!
- Так на табличке и напишем...
- Ты его так всю дорогу будешь уговаривать, что ли? - у юноши, постукивавшего пальцами левой руки по ножнам, мелькнула мысль, что хозяин явно избаловал животное.
- А мы его с собой берем? - радости девушки не было предела.
Самурай изловчился, схватил упирающегося кота поперек спины, запихал себе за пазуху, где зверек покрутился, высунул рыже-белую ушастую голову и счастливо зажмурился.
- Если не возьмем, - мрачно сообщил бугейша, - то посмертное имя понадобится уже мне.

(и я, и Bishop, и higf)

Деревня у дороги к замку Санада. 1598 год

Через некоторое время дорога стала пошире и поутоптанней, превращаясь в улицу, бегущую между сделанных из бамбука изгородей небольшой деревеньки. За ними в растекающихся сиреневых сумерках виднелись огороды и дома. Встреченные крестьяне преклоняли колена перед хмурым широкоплечим самураем, возглавлявшим маленький отряд.
Где остановиться, можно было не искать – чайный домик виден сразу, благо, все поселение меньше ста шагов в длину. К нему и подъехали. Хорошего лекаря здесь не оказалось, и отец Андрео решил довериться своим медицинским познаниям. Зажгли жаровню.
- Олури, принеси воды, его надо напоить хоть чуть-чуть!
- Ага, - кивнула девчонка и унеслась так, будто за ней гналась тысяча демонов.
С самого отъезда из Шиобары она будто старалась наполнить каждую минуту как можно большим действием. Без умолку болтала по дороге, бегала вместо того чтобы ходить, заглядывала везде, куда только могла заглянуть. За этой суетой, как за полупрозрачной ширмой, пропадало ощущение пустоты, дыры, как в земле, если вынуть вросший в нее камень. Олури как будто пыталась заменить одной собой всех тех, кого уже не было рядом.
Обратно пришла уже медленнее, волоча тяжелое деревянное ведерко. Вода норовила выплеснуться с каждым шагом. Поставила и тут же юркнула за занавески к хозяйке просить тряпку. На ходу усомнилась, высунула нос из-за белой с грубыми розовыми цветами ткани.
- Ему станет лучше, если положить на лоб мокрую тряпку, правда ведь? - спросила она патэрэна.
- Непременно! – улыбкой подбодрил миссионер девочку. – А я за него еще помолюсь Иисусу.
Вернулась Олури с грубоватым, зато чистым куском ткани. Села рядом в ожидании, когда священник напоит лежащего в полусне юношу, и принялась с интересом наблюдать. Наконец, не выдержала, решилась попросить:
- А можно мне попробовать? Мне дома никогда не давали. Хочу узнать как это... ну, как себя чувствуешь при этом. Можно?

(с Даларой)