Арима оттолкнулся от скалы. На мгновение показалось, будто его тело замерло, распластавшись в воздухе, словно огромная черная птица с распахнутыми крыльями, зависшая перед тем, как погрузиться в воду. Но видение продержалось недолго; белесые жгуты тумана расступились, взметнулись, скрывая его с глаз невольных свидетелей или тех, кто подглядывал намеренно. Снизу раздался приглушенный всплеск.
Ньё выбралась из своего укрытия, отряхнула лапы и легко побежала в сторону спускавшейся к берегу тропинки. Чихнула, почувствовав запах воды, сбивавший знакомый - Аримы. Вскоре, раздвигая ладонями призрачные белесые клубы, на мелкий озерный песок выбралась темная фигура; с волос, с одежды ручьями лилась вода, от пловца валил пар, перемешиваясь с туманом. Арима, пошатываясь, направился вдоль кромки воды, к небольшой рыбацкой деревне, расположившейся между скалой и большим домом на мысу. Кошка бежала следом, то и дело высоко задирая лапы, чтобы стряхнуть капли, недовольно дергала ушами, принюхивалась и… похоже уже жалела, что отправилась на ночную «прогулку».
Ночной демон остановился у дома, стоявшего на отшибе, прислушиваясь и ловя запахи, точно дикий зверь на охоте. Затем бесшумно приоткрыл дверь и скользнул в темноту. Криков не было, не было и шума, какой должен подняться при обнаружении вора или незваного гостя. Внутри хижины царила прежняя тишина. Наконец, Арима появился снова, сделал несколько неверных шагов, опираясь на стену и оставляя на ней темные отпечатки ладони, и рухнул на колени на влажный прибрежный песок. Ньё в несколько быстрых прыжков подскочила ближе и… отступила, припав на передние лапы и прижав уши к голове. Алая пасть раскрылась в беззвучном шипении. Запах крови пугал и раздражал – шерсть стала дыбом, выскользнули острые когти.
-Меня следует принимать таким, какой я есть, - раздался в ночной тишине мягкий голос; он мог принадлежать и женщине, и мужчине. - Ты убиваешь, маленькая охотница, чтобы жить. И я тоже. Мы с тобой одинаковы.
Ньё неуверенно шкрябнула когтями по сырой земле и подошла, осторожно обнюхивая странного, теплого спутника. Все еще напоминала взъерошенный клубок, но легкие шерстинки постепенно опадали.
-Среди нас есть разные демоны, - продолжал говорить Арима, оттирая мокрым песком руки. - Но люди склонны видеть в нас только зло, потому что не понимают, не хотят нас понять. Ты сама - обакэ, скажи, разве я не прав?
Кошка совсем по-человечески покачала пушистой головой и запрыгнула молодому самураю на колени. Шершавый язык прошелся по грязной щеке.

(с Сон)

1601 год, конец февраля
Довольная девушка повернула голову с растрепавшейся прической к юному самураю и, осторожно протянув одну руку, изящно взяла цветы.
- Спасибо, Тенькё, - лучезарно улыбнулась она. – Какие красивые! Совсем как солнце, – рука с крокусами вернулась на прежнее место на шее Мицуке, легонько ударив того по носу желтыми чашечками. О-Санго испуганно опустила цветы ниже.
- Прости, - смущенно хихикнула девушка. - Так неужели нет в море никого, кто был бы дружелюбен к нам, людям? – почти с надеждой вопросила она. Еще девочкой О-Санго наслушалась подобных рассказов, но в дороге и в такой ситуации все было намного интересней. К тому же, мать никогда не отвечала на подобные вопросы.
Но теперь совершенно невинное выражение личика барышни сменилось на виноватое, и она кинула веселый взгляд на Тенькё.
- У тебя вся нога в песке, - беззаботно заметила беглянка, отчаянно пытаясь рассредоточить свое внимание на обоих спутников. Это становилось все сложней – кот-то тоже не переставал орать, вызывая умиление у О-Санго.
Морской ветер нещадно трепал черные волосы, еще с вечера собранные в сложную композицию, О-Санго осторожно поместила маленький букетик в прическу, засмеялась и радостно прикрыла глаза.

- Океан полон ярости, в нем живут души утонувших рыбаков и воинов. Те, кому повезет, сумеют вселиться в чаек, - Мицуке посмотрел наверх.
Над их головами с пронзительным криком промелькнула бело-серая птица. Трудно, если обе руки заняты, стряхнуть цветочную пыльцу; долговязый роши чихнул. Про повелителя драконов, его дочь Ото-химэ, а особо - морских монахов-умибодзу, наверное, лучше не упоминать. Не то вылезут, не посмотрят, что путники на берегу. Мицуке порылся в памяти.
- Говорят, шоджо никому не причиняют зла, - неуверенно добавил он.
О-Санго наклонила голову.
- Странно, что море такое недружелюбное... Оно ведь так красиво, - почти грустно протянула девушка и кинула тоскливый взгляд в ту сторону, где шумела вода.
- Не обижайся на дом, если в нем поселились плохие соседи, - подбодрил барышню Мицуке.
Юноша улыбнулся в ответ на благодарные слова о цветке, но тут разговор перешел на море, и он оживился.
- Его все опасаются... – произнес Тенкьё. – А ведь оно спасало нашу страну. Всегда любил море – может, поэтому на меня там не нападали ни рыбы, ни духи.
- А зачем им на тебя нападать? - удивилась О-Санго. - Ты же хороший человек, ничего плохого никому не делал.
- Разве хищники и демоны всегда нападают на тех, кто сделал что-то плохое? – в ответ изумился Тенкьё.
Кот убежал далеко вперед; должно быть - надоело слушать человеческую болтовню.
- Плохое? - переспросил Мицуке.
Кот убежал далеко вперед; должно быть - надоело слушать человеческую болтовню.
- Плохое? - переспросил Мицуке.
- А это должно быть наказанием, - уверенно сказала девушка. Очевидно, ей нравилось говорить что-то умное. - Ведь говорят же, что демоны часто появляются, когда совершаешь преступление.
- Смотри-ка ты, - рассмеялся роши и чуть не выпустил ношу. - Разбирается!
Юноша усмехнулся, вспоминая истории, которые слышал от матери.
- По-моему, часто они просто хотят есть и даже не знают ничего о человеке, на которого нападают. Бывает, конечно, когда люди сами привлекают к себе злых духов, но не всегда. Сменить тебя? – второй раз настойчиво предложил он, подойдя ближе.

(Сайонара, Бишоп и я)

Берег озера Бива

- То, что ты выглядишь, как человек, человеком тебя не сделало… но если не хочешь, чтобы тебя подозревал каждый, придется выглядеть достойно, - бикуни опустила на пол глубокую пиалу, наполненную горячей водой, гребень и немного мятый лоскут хлопковой ткани – полотенце.
Сама села рядом.
Арима с недоверием осмотрел каждый из принесенных предметов, а воду даже попробовал тронуть пальцем. Не понравилось, он зашипел не хуже кошки.
- Зачем это?
- Ты же пытаешься выглядеть человеком, хотя ведешь себя хуже зверя, - спокойно ответила отшельница, - поэтому пытайся как следует.
Арима взял непривычный деревянный предмет, несмело провел им по спутанным почти в войлок космам; гребень застрял, пара зубцов жалобно затрещала, угрожая сломаться. Юный воин наклонился над чашей, разглядывая свое отражение - чумазое лицо, бурые чешуйки засохшей крови на губах, настороженный взгляд. Подобравшаяся совсем близко Ньё прыгнула воину на голову так «ловко», что на секунду его нос окунулся в воду, а на щеках заблестели капли. Бикуни улыбнулась одними глазами и подняла полотенце. Поймав вырывающегося Ариму за загривок, принялась стирать влажным углом грязь и пыль со скул и лба. Сколько молодой самурай ни отбивался, но то ли у горной отшельницы сил было поболе, чем казалось на вид, то ли Арима не осмеливался причинить ей боль, а довольно быстро выяснилось, что под слоем черноты и копоти, которых не смогло осилить даже ночное купание, скрывается почти детское лицо.
- Мальчик… ребенок, - Нье принесла еще воды, и бикуни оттерла виски воина чистым полотенцем. – Волосы сам заплетать умеешь или и этому учить?
- Ни разу не пробовал, - честно сознался Арима.
Головомойку он перетерпел с достойной стойкостью и даже не ойкал, когда влажные, но уже не напоминающие звериную шкуру волосы расчесали как положено. С кончиков прядей капала вода, иногда шипела, испаряясь (когда попадала на голую кожу).

(Сон отчаянно сопротивлялась...)

Секигахара, 1600 год

Тайра-но Акаихигэ стоял в шатре Токугавы, он с презрительно-брезгливым выражением лица разглядывал убранство палатки, будто бы военачальник украсил свой временный дом не древними драгоценностями, а мусором, найденным на ближайшей свалке. Сам Токугава в этот момент спал на своей постели, его сон был чутким, но даже его слух тут спасовал, Тайра разгуливал по шатру, а Токугава спал. Наконец, сиятельный дайме насмотрелся на убранство и подошёл к спящему.
Акаихигэ немного посмотрел на спящего, опустился на колено и положил ладонь на лоб.

Токугава стоял на берегу реки Кисо, рядом с ним вода с рыком перекатывалась через пороги и несла свои воды дальше, к океану… Горный воздух, что окружал сёгуна, был кристально чист, пахло лесом, а могучие горы поднимались по бортам долины, заросшей мягкой будто ковёр травой, великий воитель будто сразу помолодел, его дыхание стало спокойным и легким. В руках Иэясу неведомым образом оказался веер из коллекции Тайра, Токугава посмотрел на веер и поднял взор к реке, там у порога стоял Акаихигэ, в своём любимом красном кимоно с бабочками он смотрел на горы, его волосы легко развевались под порывами легкого ветерка.

Это место напомнило Иэясу собственную родину, но все же очертания гор были немного другими. Полководцу пока не казалось странным, что он спокойно стоит здесь, а вокруг никого. Наоборот, все было естественно... До тех пор, пока взгляд не натолкнулся на фигуру Акаихигэ. Воздух внезапно показался холодным, колючим, он застревал в горле. Невольно он шагнул назад.
- Ты мертв, - громко произнес Токугава, как бы стремясь утверждением этого факта уничтожить видение.
Дайме повернулся и каким-то чудесным образом переместился к собеседнику.
- Да, очень верно подмечено, - Акаихигэ развёл руки в стороны. - Но. Вот. Он. Я.
Токугава нервно дернулся и снова отступил на шаг, но потом остался на месте, принимая бессмысленность бегства.
- Чего ты хочешь от меня?
- Услугу, - Акаихигэ улыбнулся, - Видишь ли, во владениях Великого князя Эмма очень душно. Душно и жарко. А кроме того невообразимо скучно и куча старых знакомых с которыми давно попрощался. Я не буду рассказывать тебе всего, всё равно скоро сам всё узнаешь...
- Это еще почему?

(и Хигф)

Иэясу становилось все холоднее, будто он стремительно поднимался к вершине высокой горы, где дуют холодные ветра и круглый год лежит снег.
- Судьба, - меланхолично проговорил дайме и запустил было руку в рукав кимоно, но, не донеся до отруба отдёрнул.
- Но и судьбу можно попросить подождать подольше.
Лицо Тайра стало непроницаемым.
- Восстанови справедливость и тебе ещё долго не придётся менять кимоно.
Даже мертвый, этот человек не может успокоиться и перестать мешать ему, Токугаве Иэясу! Неужели недостаточно убить раз? Что ж, он позовет лучших заклинателей! Победитель при Секигахаре посмотрел в сторону и коротко произнес:
- Говори.
- В твоих руках веер, что должен был лечь на мой костёр, но был продан тебе, - голос Акаихигэ был спокоен. - Без него я не могу успокоиться в павильонах нижнего мира, он был как часть меня, как продолжение меня, - улыбка чуть мазнула по лицу мертвеца и пропала. - Помоги мне найти успокоение и тебе зачтётся это.
Живой, разговаривая с мертвым, уже успел забыть о веере. Теперь он поднял его к лицу и осмотрел, недоумевая, как эта вещь оказалась сейчас в руках. Конечно, не самая дешевая вещь, но если такой ценой можно отделаться от мертвеца...
- Все, что ты хочешь – сжечь его? – неуловимая усмешка пробежала по старческому лицу, чуть-чуть разгоняя холод страха.
- Всё что я хочу это возвращение моего веера, - голос Акаихигэ был всё также спокоен. - На возвращения усадьбы и прочего имущества я не претендую, да и не думаю, что ты сможешь их отдать.
- Как его тебе вернуть? – с ним говорят, значит, не хотят сразу причинять какой-то вред. Надо всё узнать.
- Ты должен вознести его как подарок, разожги пламя своими руками и сожги в нём веер, сожги его без благовоний, но с соответствующими случаю словами благодарности умершим. Как только пламя поглотит подарок, я получу свой веер и обрету успокоение.
Токугава задумался и кивнул. Сейчас йюреи можно пообещать что угодно. А потом посоветоваться с теми, кто больше знает о мертвецах, и решить, стоит ли держать слово.
- Обещаешь? - Акаихигэ приблизился.
- Да! – произнести это было не сложнее, чем пообещать Тоётоми Хидэёши позаботиться о сохранении власти для его сына.
- Ты сказал, а я услышал, - дайме сверкнул глазами и растаял как туман.

(с доном Алесандро)

Год 1598. По дороге к замку Уэда

Ночью Олури тихонько выбралась из комнаты, замирая и затаивая дыхание при каждом шорохе. Мгновение постояла на пороге, тщась различить в кромешной тьме фигуры спящих Такеды и патэрэна. Ведь она больше никогда их не увидит. Слышно только похрапывание воина и сдержанное дыхание священника. Склонила голову, закрыла перегородку. Не зажигая лампы, прошла по дому, касаясь стен пальцами. В мертвой тишине мысли казались криком. У нее ничего нет, только вещи при ней - одежда, нагината да танто с журавлиной цубой. Нет денег. Она никого не знает. И все же, так лучше, чем в замке тех, кто сжег их деревню и убил стольких людей.
В комнате, куда положили Рензо, тускло горела лампадка. При ее свете девочка долго рассматривала лицо, порывалась разбудить и раздумывала. Наконец, вздохнув, ушла. Она не видела, что юноша провожает ее взглядом. Не слышала, как он встает и идет следом.
На веранде обдало холодным ночным воздухом. Древко нагинаты в руке показалось вдруг единственной в мире защитой. В недосягаемой вышине красовались звезды, и луна медлительно и лениво приглядывала за ними. Поодаль, занимая пол неба, вздымался хребет безлесой горы. Прислонив нагинату к столбу, Олури обхватила себя руками, ей вдруг померещилось, что гора движется, как грудь неведомого великана, колеблемая дыханием. От темной громады исходила подавляющая угроза. Ощущение вдруг сузилось, стало тонким, как луч, сошлось на Олури. В мыслях одно - сейчас сожрет! Ни о чем не заботясь, случайно задев нагинату и даже не озаботясь поднять ее, девочка сбежала с веранды и стремглав кинулась в лес. Бежала, задыхаясь, силясь избавиться от пристального взгляда горы.
Кусты разодрали рукава, расцарапали голые ноги. Засученный подол мешает бежать. Под ногами сплошные коряги и предательские камни. Ветви хлещут по лицу. И совы где-то вдали смеются над глупой беглянкой. Вперед, быстрее, подальше отсюда... Поляна, сверкнул лунный свет. Корень обвил ногу. С тихим писком Олури полетела носом в землю, еле успела подставить локти. Села, сжалась в покрытый ссадинами комочек под деревом. Она не будет плакать! Вот не будет и все тут!
Чья-то рука коснулась плеча. Девчонка подскочила с пронзительным визгом.
- Не бойся, это всего лишь я.
- Рензо? Ты что здесь делаешь?
- А ты?
- Я...
Она вдруг уткнулась в его плечо и захлюпала носом. Юноша растерялся, опасливо обнял. Вспомнил что-то, и немедленно лицо его стало жестче. Взгляд опустился на девичью макушку.
- Пойдем со мной.
- Пойдем, - глухой голос затерялся где-то в одежде.
Движение в серебристом свете луны. С шорохом разворачиваются громадные черные крылья, способные поднять в воздух человека.

Не хотелось расстраивать друзей - больно радовались этой охоте. Они делали все, чтобы развлечь его, и постное лицо граничило почти с кощунством. Но мысли то и дело возвращались, отравляя веселье. Сколько еще они смогут удерживать замок? Токугава не устает напоминать о претензиях, с каждым разом его намеки становятся все недвусмысленнее. Влияние брата - Нобуюки - в бакуфу* незначительно, придется рассчитывать лишь на собственные силы. Когда вернется посыльный? И с чем - с пустыми руками, безрадостными для всего клана вестями или надеждой?
В горах быстро темнеет, а по осени ночь обрушивается, точно каменный оползень. Надо бы придержать лошадей, переждать до утра, но грызущая неутихающая тревога не давала остановиться. Забеспокоился даже безудержный, бесшабашный Сарутоби:
- Саэмон-но сукэ, может, лучше здесь побудем?
- Храбрая обезьяна из Ига боится темноты? – полюбопытствовал второй спутник.
- Не мышам рассуждать об отваге! – огрызнулся первый.
- Чем громче кричит макака, тем больше ушей ее слышит, - не повышая тона, возразил второй, но и в его голосе промелькнула тревога. - В ночном лесу ты никогда не останешься один.
- В каком закоулке своей норки ты хранишь запасы мудрости? – не остался в долгу первый.
В темноте послышалась возня; выяснялись отношения, но стоило неподалеку затрещать ветвям, как оба телохранителя стихли. Черный гребень вулкана и круглая луна – как немигающий глаз проснувшегося дракона – наконец-то забияки обратили на них внимание.

----
*бакуфу – правительство сегуна (сэйи-тайсёгун), реально в отличие от императорского двора управлявшего страной.


(на троих, еще - Далара и Сон)

Оба натянули поводья, заставляя своих лошадей топтаться на месте. Нобушиге поторопил коня пятками, за спиной кто-то из двоих - кажется, Сарутоби, - проворчал о сомнительной чести служить Алому демону и его вошедшей в поговорку храбрости. Но не слишком всерьез, потому что немедленно оказался рядом, азартно нахлестывая коня между ушей.
Они выехали на поляну, как раз когда в полнеба над ней распростерлись огромные крылья. Луна покрыла блестящие черные перья серебряной пылью.
- Накликал... - пробурчал Недзу, но не смог скрыть восхищение.
Древняя заповедь: не хочешь попасть демону в лапы, держись от него подальше. Оба спутника Саэмон-но сукэ знали ее с детства и не собирались нарушать, натянули поводья, толкая фыркающих, пританцовывающих лошадей обратно под сень деревьев. И только их господин, натягивая лук, не остановился. Завизжала стрела с прорезями в наконечнике - для отпугивания всякой нечисти. Вопль - смешение испуга, удивления и боли. Нечеловеческие ноты сплелись с человечьим голосом. Оглушительный хлопок, тень рванулась наверх, к звездам. И в тот же миг раздался пронзительный тонкий девичий визг. Захлебнулся, снова набрал силу и неожиданно умолк под громкий треск.
- Что это было? - в тишине спросил Сарутоби; он не спешил вперед, полагаю, что если их господину вздумается узнать лично, то и они не останутся в неведении.
Еще он полагал, что ждать очень недолго.
Из темноты впереди раздался тихий стон, потом более отчетливое и совершенно человеческое:
- У-у-у-уй.

(тройственный союз)

Секигахара, осень 1600 года

Может быть, находись они в другом месте, пусть не в столице, не в замке, а просто в городе, все происходило бы по-другому, но сейчас один из солдат принес фонарь и относительно чистую одежду, чтобы было на что сменить провонявшее потом и грязью одеяние мальчика. И воду никто не стал греть, а отвели пленника (хотя кто он теперь?) к небольшому ручью под скалой. Один из охранников ушел в сторону и встал у тропы, второй остался с Акирой и показал ему на воду: раздевайся и мойся, сколько захочешь.
- Удивительно… - негромко прошелестел ветерок.
Мальчик оглянулся, но никого не увидел, только тени сгустились над каменистым некогда, а теперь разбитым в жижу многими тысячами ног полем. Ежась от холода, он разделся и сложил все на камень, потом неуверенно зачерпнул ладонью холодную воду. У охранника лопнуло терпение (ради какого-то недомерка мерзнуть тут половину ночи?!), и он толкнул Акиру - во все стороны полетели брызги. В этот момент откуда-то взялся порыв ледяного, пробирающего до самых костей ветра, незадачливый мойщик заскользил на влажной почве, постарался удержать равновесие, но не удержался и плюхнулся оземь, а ноги его оказались в воде. Первый солдат оглянулся на шум и ругань, но лишь рассмеялся, как будто над удачной шуткой.
- Оставь его в покое, - посоветовал он. – Не побежит же он голым ночью через горы!
Призрак улыбнулся и сделал ещё несколько шагов. Сунув руки глубоко в рукава, он взгляд на собирающегося купаться парня. Акира решился и не просто смыл с себя грязь, плеская пригорошнями, но и осмелел настолько, чтобы погрузиться в небольшой водоем, каменную чашу, в которой собиралась вода. Он постукивал зубами от холода, но почему-то улыбался.

(с Алесандро устроили хента... нет, хёрай)

- Стоило тебе познакомиться с Клещами и сразу стал удивительно бережливым, или это он снова сэкономил и не дал тебе мочала? - голос звучал насмешливо, но казалось, исходил отовсюду.
- Может быть, ему хочется приучить меня к более суровой жизни? - вполголоса проговорил мальчик и только потом оглянулся.
Во взгляде его читалось удивление и разочарование; как будто Акира ждал встречи, но не увидел того, с кем она была назначена. Он растер покрывшиеся "гусиной кожей" руки и плечи, потянулся за одеждой.
- Не льсти ему - рядом с одеждой парня стоял Тайра-но Акаихигэ, в огненно красном кимоно, с развивающими волосами в свете звезд он прямо таки излучал величие - Токугава это не человек, а мельничный жернов.
- Здравствуй, Нобору, узнал дядюшку? - дайме улыбался.
Мальчик улыбнулся в ответ, быстро, почти мимолетно, но радостно:
- Я узнал. Но теперь мое имя другое.
- Он изменил твоё имя? - князь скривился - И как же теперь тебя зовут?
- Я сам его попросил, - мальчик принялся одеваться, правда, теперь он не очень спешил. - Акира.
- Акира, - дайме будто пробовал это имя на языке - Значит Акира, чтож, новое всегда сменяет старое, так было, так будет.
Акаихигэ посмотрел на поле битвы.
- Но со старым надо прощаться, иначе оно любит возвращаться и запускать когти и клыки в тебя.

(СонГоку преувеличивает)

- Да, - кивнул мальчик. - А как?
- Пойдём.
Акира взял призрака за руку и засмеялся; несмотря ни на что смех его оставался прежним.
- Теперь я тоже проклят, - сказал мальчик. - Я тоже скоро умру?
- А ты хочешь? - Акаихигэ посмотрел на паренька.
Тот покачал головой.
- Нет, но, должно быть, придется.
- Разочарую тебя, - Акаихигэ высвободил руку - тебе ещё придётся помучаться здесь, а теперь минутку тишины, если мы хотим выйти погулять, нам не нужны твои новые друзья...
- Да, - кивнул мальчик. - А как?
- Пойдём.


(что, больше не нравлюсь Акаихиге-доно?)

Дайме приложил руки к губам и подул на них, будто пытался таким образом отогреть их, но пара не было, вместо него в ладонях замерцало зеленое сияние, оно медленно охватывало руки князя и начинало густеть, цвет становился более насыщенным, сочным. Вдруг Акаихигэ разжал руки и зелень ручейком потекла на землю, но едва достигая ей, оно начало принимать некую форму, она росла и мерцала вскоре столб сияния сравнялся с ростом мальчика, полыхнуло зелёным и перед дайме появилась, как две капли воды, точная копия Акиры.
- Теперь можно и погулять.
Мальчик попятился, но взял себя в руки, хотя старался держаться подальше от своего двойника.
- Научи меня, - попросил он, когда они отошли подальше.
Дайме улыбнулся.
- Боюсь, что для этого надо вначале стать вассалом князя Эмма - теперь уже Тайра взял Акиру за руку - Пока не дойдём до центра поля, не отпускай меня.
Миновав лагерь, Акаихигэ и его спутник вышли на поле битвы, свежие мертвецы заполняли все, куда только не падал взгляд, эманация боли, горя, и смерти переполняла окружающий воздух. Но князя Тайра не заботило это, в центре всё равно крови лилось больше, а по краям так, капельки. Они были не одни, вот слева два крупных они лакомились внутренностями воинов, вытаскивая их через страшные раны и с хлопаньем и чавканьем пожирая их.

(нет, по нраву, ещё как, СонГоку)

Дальше несколько тэнгу свежевали лошадь и её всадника. Чем дальше к центру поля проходил дайме тем больше становилось всяческой нечисти, уже попадались одноглазые монашки и головы рокурокуби, оставившие тела в безопасном месте. Чудища поворачивали головы и смотрели на странных посетителей, некоторые рычали и скалили клыки, некоторые кивали, будто приветствуя парочку, но большинство просто возвращались к своей трапезе.
- Вот мы и пришли - князь отпустил руку паренька.
Акира медленно озирался по сторонам. Ночью поле казалось иным, не таким, каким мальчик его видел раньше: обманчиво-пустым под туманной пеленой, не помнящим ничего в пылу схватки, мертвым от тел, утонувших в холодной грязи. Сейчас оно было странно живым. Он наклонился и поднял пропитанную кровью головную повязку какого-то безымянного воина; два мохнатых зверька юркнули под выдранный почти с корнем куст, спасаясь от голодного демона.
- Зачем мы здесь? – спросил мальчик.

(еще не Токисада, конечно, но...)

- Не видишь? Хотя да. Мы же родня, смотри! - князь Тайра положил руку на глаза мальчика, на минутку их обожгло, но не как от огня, как от холода, жгучего холода.
Картина что открылась мальчику завораживала, души погибших поднимались над полем, они кружились над телами, которые были оставлены без погребения, кружились, пытались отогнать нечисть, что лопала их тела, но было тщетно, демоны и черти просто не обращали внимания на души.
- Видишь своих воинов? Тех, что шли за тобой? - голос Акаихигэ стал холодным как снег.
Акира сначала замотал головой; ему очень хотелось вернуться, но он всматривался в белые лица с обведенными черной тенью, будто тушью, глазами.
- Не всех... но... да, я их узнаю, - он присел возле трупа, взял за шкирку мелкого они, насыщающего бездонный желудок, оторвал от пиршества и швырнул в сторону; демон, возмущенно вереща, улетел в ночь.
- Тогда перед тем, как начать новую жизнь с новым именем, тебе нужно отдать им последний долг. Иначе они придут к тебе, при жизни или на пороге палат Смерти, но они встретят тебя и спросят, почему ты бросил нас, почему позволил уйти в забытье? такие долги, Нобору, - дайме подчеркнул это слово, - надо платить всегда.

Все та же Секигахара, утро

Токугава проснулся рано, и долго лежал, открыв глаза и глядя в потолок. Он слушал собственное хрипловатое дыхание, и пытался себя убедить, что сон был обычным кошмаром. Не удалось, к тому же видение с проклятым Тайра никак не хотело расплываться, рвясь на куски и тая, как туман под лучами солнца. Так положено снам после пробуждения, но этот оставался все таким же ярким, играя в сознании красками, звуками, запахами... И словами. Весь диалог до последнего слова запечатлелся, как посмертное имя на камне.
Он хотел жить. Не для того он шел к своей цели, не останавливаясь ни перед чем, чтобы умереть сейчас. Иэясу нужны были власть и слава при жизни и память о своем величии после смерти - желательно нескорой. Пытаясь себя убедить, что не все так уж плохо, и нет причин для охватившего его премерзкого настроения, Токугава не преуспел, словно ночная встреча выпила ощущение недавнего триумфа победы, оставив неприятный осадок и легкую головную боль.
Нет, хватит! Он решительно сел на футоне, затем с кряхтением поднялся на ноги. Надо посоветоваться с теми, кто смыслит в таких делах, и побыстрее. Громкий и раздраженный крик, звавший слугу, отразил в себе испытываемое состояние...

Колдун пришел быстро, только лишь фактический владыка страны успел умыться и одеться. Прогнав всех, Иэясу дождался, пока мудрец сядет перед ним, почтительно склонил голову, и быстро заговорил о ночном сне – сухо и коротко, о главном, пренебрегая формальностями и некоторыми собственными мыслями.
- Он – опасный горьё, - задумчиво ответил онмиёджи. – И дело серьезное. Я могу помочь, но не уверен, что справлюсь. Лучший помощник для вас сейчас – Тошимару.
Токугава вздрогнул. Он слышал, как это имя произносили со страхом и почтением, хотя мало интересовался колдовством.
- Я не могу ждать так долго, чтоб найти этого Тошимару. Может быть, призрак явится этой ночью, - сердито и взволнованно бросил он.
- Я могу его позвать – он придет сегодня, - в глазах собеседника Иэясу разгорелся огонек гордости за себя, свое ремесло и собратьев по нему.
Взяв себя в руки, Токугава величественно и согласно кивнул, в этот миг напомнив Будду. Колдун вышел. Увы, дурное настроение и плохие предчувствия не покинули полководца вместе с ним.

1598 год, осень
неподалеку от замка Уэда

Господин приказал сделать факел, а когда господин говорит таким тоном, не надо спрашивать у господина, где взять палку. Существует возможность, что господин отыщет палку сам, и тогда чьим-то ребрам и спине не поздоровится. Сарутоби это твердо усвоил. Факел они соорудили вдвоем, конечно же.
- А кто-то хвастал, будто владеет магией, - поддел друга Сарутоби, наблюдая, как запасливый Недзу достает из одного рукава полоску ткани, а из другого бамбуковую флягу с сакэ.
- Магия привлекает демонов так же, как огонь мотыльков, - невозмутимо возразил тот, поливая ткань напитком. - Даже обезьяна вряд ли сумеет от них удрать.
- Можно подумать, пламя не привлечет! – проворчал невысокий телохранитель, поднимая разгоревшийся факел повыше. – Ух ты...
- Вот не думал, что осенью на деревьях распускаются цветы, - усмехнулся Саэмон-но сукэ, разглядывая не без любопытства разноцветные шелковые лепестки многослойных одежд; сверток с заключенным внутри неведомым существом раскачивался, зацепившись за сук, у него перед самым лицом.
- Да еще такие большие! – встрял Сарутоби.
- И с волосами.
Коренастый, лишь слегка повыше товарища, Недзу протянул руку в перчатке и дернул за черный локон, немедленно отдернув пальцы. "Бутон" шевельнулся, изнутри послышалось глухое мычание.
- А вдруг это демон? Кеукеген? – насторожился Сарутоби. – Вот нашлет на нас болезнь и...
- Кеукеген живет в домах и не носит одежды, - напомнил ему господин.
- Тогда фута-гучи онна! – не сдавался телохранитель, которому не хотелось отказываться от мысли, что испугаться демона не так уж и вредит чести.
- Или просто онна, - осадил его второй телохранитель. - Если подпалить волосы, сразу узнаем.
Сверток дернулся, затрещала ткань.
Господин отобрал факел у Сарутоби. Телохранитель все понял без слов - он не первый день был на службе, - и, оправдывая свое прозвище, ловко вскарабкался по стволу, дотянулся до нужной ветки. Один взмах клинка, и ночная гостья летит вниз в подставленные руки Саэмона-но сукэ.

(Далара mo, SonGoku mo)

Ноябрь 1600 года
Секигахара

Сегодня не радовали даже смерти врагов - после разговора с колдуном Токугава успел отдать несколько приказов о казнях, но не почувствовал обычного удовлетворения. Решив несколько срочных, но мелких дел, и попутно холодно выговорив тем, кто попался под руку, он понял, что сейчас не лучшее время для чего-то важного - можно потом пожалеть о собственных словах.
По приказу все покинули шатер, в котором, казалось, стало мало места - его заполнило, плескаясь неслышными волнами, недовольство властного старца. Оставшись один, он некоторое время сидел неподвижно, в задумчивости, затем взялся за кисть и бумагу и начал при подрагивающем огоньке свечи выводить ровными, скуповатыми штрихами ряды иероглифов.
Шелохнулся полог шатра, возможно, движимый дуновением ветра. Глухой стук дерева о покрытую шкурами землю. Разом стало еще меньше места, новое присутствие заполнило пространство. Разлился едва заметный аромат цветов и ритуальных трав.
Подняв голову, Иэясу увидел перед собой одетого в темное человека. Полководец не знал в лицо знаменитого колдуна, но сразу понял, кто перед ним. Облик Тошимару отчетливо показывал спокойствие, уверенность в себе, властность. Вместе с тем было в этом человеке что-то пронизывающее до костей - зловещее, заставлявшее вздрагивать и поминать ками. Казалось, лекарство может быть хуже болезни...
- Приветствую тебя! Ты Тошимару, знаменитый заклинатель? - голос был нарочито невозмутим.
- Да, это я. В каком деле великому сёгуну потребовалась моя помощь?
Неожиданно молодые на старческом лице глаза сверлили взглядом Токугаву, словно проникая глубоко в душу, выискивая там потаенные уголки.
- Ты же знаешь, что меня пока рано так называть, - польщенно ответил Иэясу.
Он протянул руку, и бумага, по которой только что танцевала кисть, занялась от свечи огоньком - сперва робким, как проситель перед чиновником, потом сильнее. Хозяин шатра бросил ее в стоявшую рядом чашу, наблюдая за огнем, затем вновь перевел взор на онмиёджи.
- Сегодня ночью я видел дурной сон. В нем появился горьё и угрожал мне...

(совместно с Хигфом)

Старик вздернул бровь, на лице его появилась полуулыбка - такая бывает у охотника, приметившего дичь.
- Кто был тот горьё? И что содержала угроза?
Бумага догорела. Токугава палочкой перемешал пепел, превращая его в мелкое-мелкое крошево.
Иногда ему хотелось описать свои мысли и чувства. После этого приходило некоторое облегчение, успокоение, но он не мог позволить себе вести дневник. Каждый раз запечатлевшую движения души и ума бумагу ждала одна и та же участь.
- Даймё Тайра-но Акаихигэ, - с усилием, после колебания. – Он сказал, что я умру, если не выполню его требования. Можешь ли ты помочь мне защититься от мертвеца?
- Что же он требует? - колдун был сама безмятежность, словно здесь обсуждался вопрос, будет ли день солнечным или польется дождь.
Судя по всему, Тошимару не остановится, пока не выпытает все. Что ж, он и сам так поступал, когда планировал бой или интригу. Токугава задумчиво посмотрел на гостя… Они были на глаз почти одного возраста и оба достигли вершин – каждый своей, не щадя соперников.
- После его смерти, - голос был напряжен, как натянутая струна, - ко мне попал веер Акаихигэ. Призрак хотел, чтоб я своими руками развел огонь и сжег в нем веер со словами благодарности.
Смех колдуна упал в воздух тяжелыми каплями. Не глядя на собеседника, Тошимару протянул руку, будто что-то перебирая пальцами. Затрепыхался огонек свечи, как на ветру, но на коже - ни малейшего дуновения.
- Что может великий полководец предложить взамен за эту услугу?
Бросив быстрый, как удар катаной, взгляд на дрожащее пламя, Токугава сильно склонил голову, скрывая жесткую маску алчности и недовольства, которая мгновенно проявилась и исчезла. Он следил, чтоб кисти и пальцы были неподвижны – они чаще всего выдают собеседнику движения души – страх, волнение, нетерпение...
- Война дорого стоила, - сказал он. - Но я достойно оплачу твой труд. Только не зная работы – как могу назначать цену? Скажи, чего ты хочешь, Тошимару!

(С Тоши... Даларой)

Гора Хиэй
последние месяцы 1600 года

Небольшой очень странный отряд поднимался по заросшим мхом ступеням, все выше и выше забираясь на гору. И чем дольше они шли, тем беспокойнее становился Арима. Ему пришлось спешиться; копыта лошадки скользили по зеленовато-серому камню, и теперь ее вели в поводу. Сов, нахохлившись, спал на плече у бикуни. Время от времени он покачивался, напоминая сильно уставшего человека, примостившегося на узком карнизе. Дорожка перепрыгнула через ручей с крутыми обрывистыми берегами и уперлась в небольшой двухэтажный дом с верандой и круглыми красными фонарями-гифу возле входа. Кто бы не был хозяином жилища, его не оказалось на месте, поэтому незваные гости оставили обувь за порогом, поклонились по обычаю и вошли в полутемное помещение.
Ньё сразу отыскала теплый угол, попробовала свернуться там клубком, но быстро, недовольная, подобралась к молодому самураю. Он появился последним - привязывал лошадь. Эйкуко поклонилась небольшому, изящно вырезанному алтарю, спрятавшемуся в уголке, и мягко заметила:
- Следует дождаться хозяина.
От ниши-токонома, в которой одиноко стояла в бамбуковой вазе изогнутая сосновая веточка, и алтаря Арима старался держаться подальше. Он устроился возле углубления в полу для жаровни и задумчиво водил ладонью над остывшими углями. Ньё подошла к нему ближе и привычно потерлась пушистой головой о колено. По белесым, как будто подернутым первым зимним инеем, углям расползлись огненные червячки. Кошка боднула юного самурая еще настойчивее, Арима неуверенно, одним пальцем, почесал ее за ухом.

(+ Соуль, - Сайонара)

Ньё вздохнула и недовольно на него покосилась. Перекувыркнулась, и вышла из дома уже человеком, а когда вернулась – несла в руках пучок сушеного дайкона. Протянула его самураю вместе с заполненной водой глиняной бутылью. Тот, морщась, пожевал ломтик, поспешно запил водой, но больше съесть отказался. Несколько дней после ночного происшествия он выглядел бодрым, но теперь вновь начал слабеть.
Угли в жаровне уже можно было раздувать, и в комнате стало заметно теплее. Бикуни вышла, чтобы снять с лошадки поклажу, а Ньё принялась недовольно ходить вокруг очага. Едва видимые блики от деликатно поблескивающих на гранях искр скользили по темным волосам. Наконец, обакэ остановилась где-то в углу, задумчиво склонила голову набок… а потом вернулась к очагу с сакедзюцу в ладонях. Подняла танто и рассекла кисть – из раны тонкой струйкой в маленькую чашечку потекла кровь. Фукуро, которого посадили в угол, проснулся, недовольно заухал и, перебравшись на притолочную балку, вновь опустил тяжелые веки. Арима наблюдал, как наполняется плоская чашечка; в сумерках казалось, будто туда налили церемониального черного сакэ. Полудемон-получеловек облизнулся. Постепенно ручеек начал обрываться отдельными каплями, и вот, каждая уже, упав, рисовала на поверхности дрожащие круги.
Нье отодвинулась, позволяя демону взять сакедзюцу в руки. Поднесла кисть к губам, останавливая кровь. Велико было желание осушить чашечку одним махом, но Арима пил медленно, наслаждаясь каждым глотком, и с каждым глотком огни в жаровне наливались оранжевым и алым огнем. Молодой самурай протянул к немой девушке руку, чтобы зажать кровоточащую рану. Прикосновение его обжигало.

(С Сон)

Ньё повернула ладонь, чтобы Ариме было удобнее, но резко отшатнулась, когда от края пореза покраснели от огня. На пальцах самурая осталась кровь, а девушка откатилась в сторону, обернулась кошкой, и с обиженным видом принялась вылизывать обожженную лапку.
- Прости, - юноша поднял насупившегося зверька на руки. - Но иначе в рану попала бы грязь.
Он пощекотал ей между лопаток. Ньё тихо, пока еще угрюмо заворчала, но после следующего мягкого касания, умерила недовольство и устроилась на теплых коленях, вначале зализывая лапу, потом осторожно подвернув ее под себя.
Доски веранды негромко заскрипели под чьими-то ногами, как будто идущий опасался потревожить окружающую дом зимнюю тишину; в приоткрытую дверь втянулся язычок холодного воздуха. Кошка зашипела, встопорщившись, но тут же пригладила шкурку, как только косматое чудовище в дверях сделало шаг вперед и оказалось всего лишь монахом, закутавшимся в старый соломенный плащ. Монах стряхнул налипший снег, присел у жаровни, вытянув над раскаленными углями замерзшие руки.
- Приветствую вас, путники, на нашей горе и жалею, что нечем угостить.
- Простите, что потревожили ваш покой, - бикуни проскользнула внутрь и слегка укоризненно посмотрела на вновь встопорщившую шерсть кошку.
- Этот дом всегда открыт для тех, кому требуется прибежище. А святым здесь тем более рады, - монах скинул плащ в угол, налил свежей вод в чайник и повесил тот над жаровней. – Даже путешествующим в столь занятном сопровождении.

(и опять же + Соуль)

Арима поежился под взглядом монаха, пробормотал себе под нос проклятие на древнем языке.
-Сопровождение действительно занятно, но так случилось, - мягко ответила отшельница.
Монах предложил ей сесть поближе к огню, чтобы согреться. На притолочной балке тяжко недовольно вздыхал Фукуро и вертел иногда головой, словно у него затекла шея; в темноте его круглые глаза казались двумя фонарями. Арима забился в угол и притих там, то ли утомленный долгим переходом, то ли обессиленный близким соседством с монахом.
-Что погнало вас в путь в неурочное время? - поинтересовался тот.
-Просьба Фукуро, совиного духа, - Эйкуко посмотрела на сжавшегося в клубок Ариму и подтолкнула к нему серую кошку. Ньё недовольно вздохнула. – Другие… иногда существа, о которых следует позаботиться, оказываются рядом слишком неожиданно.
Чайник выпустил под потолок тонкую струйку пара. Монах достал из ящичка простые пиалы и, налив в каждую немного отвара, поднес гостям. Передавая чашку Ариме, он постарался не прикоснуться к юному самураю и сделал вид, будто не замечает амулета у него на шее.
-Не сегодня-завтра снег завалит дороги, - произнес он. - Вы можете остаться здесь, при храме, и дождаться весны.
Бикуни принялась баюкать пиалу в ладонях, изредка поднося ее к лицу, чтобы вдохнуть теплый пар.
-Благодарю за гостеприимство и приглашение, но мы надеемся пройти до снежной поры. К тому же мой спутник будет для вас неприятным гостем, прошу простить за мои слова.
- На горе, где живут боги и демоны, хватит места еще одному, - усмехнулся беззлобно монах. - Но кто я такой, чтобы останавливать тех, кто видит впереди цель? Хотя бы переночуйте здесь, а утром отправляйтесь в путь.
-За предложение ночлега – спасибо… благодарю.

(все)

1598 год, осень
неподалеку от замка Уэда

Тихий шорох поблизости коснулся ушей священника, заставив вынырнуть из глубин сна. После недавнего ночного нападения почти в таком же домике этот звук встревожил, побуждая проснуться. Нет, открывать глаза так не хочется, сладкая дремота растеклась по всему телу, не минуя даже век.
Отец Андрео чуть приподнял их, посмотрел, прищурясь, сквозь барьеры ресниц. Ничего не видно... Но вот темнота распадается на части, образуя для глаз очертания предметов... Что за фигурка там крадется к двери? Олури... куда-то пошла - пусть. Он проводил взглядом девочку, зевнул и снова устало закрыл глаза. Прошли минуты, однако сон почему-то не шел, кружа, как птица вокруг разоренного гнезда, но раз за разом отлетая. Что-то не давало покоя.
Вдруг, разом проснувшись, миссионер сел. Нагината! Она тащила с собой оружие, а это значит... Значит, что девочка решила покинуть дом. Что могло стрястись, зачем? Взгляд на Такеду... Нет, пусть спит, она не могла еще уйти далеко. Найти, понять, вернуть, чтоб все было спокойно!
Быстро накинув одежду, он выбежал на веранду – там лежала нагината. Где Олури? Хотелось крикнуть, но глаз уловил мелькание в темноте вдали, что-то похожее на быстрый топот. Он одним прыжком оказался на земле и бросился туда.
Скоро замелькал лес. Тревога нахлынула сильнее, чем когда-либо - волной, которую не сдерживали, как во время недавних событий в Шимоцуке, свет дня, горячка боя вокруг, тревога за других спутников. Что угодно может случиться с девочкой ночью в лесу, полном зверей, ям, злых духов!
Что это? Сломанная ветка? Наверное, она только что пробежала! Где-то слышен треск кустов. Глаза видели смутные очертания стволов, отблеск света звезд на краях листьев, а в голове мелькали иные картины: Олури, за которую он молится, отгоняя демонов; та же Олури в углу, за его спиной, заслоняемая от неведомых убийц; и вновь она, выбегающая из леса с нагинатой на его защиту от воинов Акаихигэ.
Странная и непривычная нежность заставила потерять голову. Наверное, чувство походило на отцовское - он не знал. Треск и шорох слышались то в одной стороне, то в другой, и европеец начал метаться по лесу, ломая кусты, которые цеплялись за одежду, словно стремясь оставить клок на память. Послышался чей-то злорадный хохот – может быть, демоны. Наверное, надо было кричать, но с губ не срывалось ни звука, как будто, бросаясь в погоню, Андрео дал обет молчания.
Мысль – что с ней? – так же хлестала разум, как ветки били по лицу и плечам.
Он ощутил, что потерял след, уже не знает, в каком направлении дорога и деревня, но все это было совершенно не важно. Вдали послышался чей-то знакомый голос, громкий крик, который долетел даже сюда, но слов было не разобрать. Священник продолжал бежать вперед, что было сил, будто вот-вот должна была мелькнуть знакомая фигурка.

1600 год, осень
Секигахара

Переполох начался на рассвете, когда хватились малолетнего пленника и не обнаружили его под соломенной накидкой, которой укрыли ночью, чтобы не закоченел насмерть. Только струйка зеленоватого тумана змеей уползала в щель между бамбуковыми кольями. Те, кто справедливо боялся "грозного старца" больше, чем призраков, кинулись на поиски, но отыскали пропажу не они, а самый трусливый, тот, который не стал надеяться на чудо. Но именно он, пробираясь через переломанные кусты, не погребенные тела и утонувшие в грязи валуны, которые гора Ибуки некогда стряхнула с себя в пору своей бурной молодости, обнаружил замерзшего мальчика, спавшего на земле среди мертвецов. Рядом воткнута обугленная ветка, а вокруг рядами были разложены легкие бамбуковые пластины (наверняка пришлось расплести шнуровку не на одних доспехах, так их было много). В руке мальчика был зажат небольшой нож-кодзука. Солдат поднял одну из дощечек, прочитал написанное на ней и чуть было не отбросил ихаи, но собрал последние ошметки храбрости и положил на место.
Он перенес ребенка к кострам, разведенным еще вчера вечером и поддерживаемым всю ночь; там мальчику дали горячего питья и обогрели.

- Скажи, чего ты хочешь, Тошимару!..
Перед тем, как колдун ответил, откинулся полог шатра, и в прохладную полутьму скользнул мальчик в красной одежде, с тщательно причесанными, распущенными волосами. Он принес лакированный деревянный поднос с двумя бутылочками и закрытыми крышками чашами-ван.
- Угощайтесь, пожалуйста, - Акира налил из одной бутылочки в маленькую пиалку и подал гостю

1601 год, зима
Сон знает где, в лесу

В первую же неделю Демон-У, как бывалый вояка, выстроил свой маленький отряд по струнке. Обязанности, среди которых был, разумеется, уход за боевым конем, должная почтительность к оному и даже выбор тропинок, подходящих строевой лошади, не привыкшей обходить препятствия, не касались только, разве что, бродяги. Оба оборотня наперебой ухаживали за норовистым конем, позволяя себе припоминать его вероятную биографию только за пределами слышимости, но и скакун иногда снисходил до того, чтобы пронести сотню другую метров на себе особенно уставшего йокая. Рыжая, уже успевшая разжиться аккуратным увесистым сверточком под каким-то камнем, периодически пыталась пристроить свою ношу на вороной загривок, но боевой конь, кажется, считал любой неживой груз личным оскорблением.
- Вот тебя-то мне и надо! - скрипуче-ворчливый голос возник прямо над ухом Юки. Когда мальчишка повернул голову, говоривший - толстоватый и щекастый коротышка лет сорока с заплывшими глазками и полуоткрытым словно в вечном вопросе ртом - ловко перехватил его ухо и дернул. Лисенок взвыл и взмолился о пощаде.
- Ты мне что обещала, чертовка? И это две недели? Э-то две недели, спрашивается???
Из-за спины низкорослого человечка показался розовый нос - потом к ноге коротышки прижался лисенок не крупнее трех ладоней, составленных вместе, и белый, как снег на вершинах гор.
- Аа-ай! Так получи-илось... Отпусти-и, - Юки состроил жалобную мордочку, а потом перевел взгляд на зверька. - Вы о-оба зде-есь?
В последнем вопросе звучало искреннее удивление.
Лисенок покачал острой мордочкой и снова опустил ее на вытянутые лапы, тихий, смирный.
- Скажи ему! - взмолилась о помощи кицунэ.
Зверек робко мазнул хвостом по вараджи коротышки и умильно скосил темно-багровые глаза - уговаривал.
- И-не-пытайся! - сделал суровое лицо последний. - Я про нее все теперь знаю! Ты когда не вернулась, я же тебя искать пошел. В семье твоей был, у енотов ваших был, где только ни был. Такого наслушался...
- Ой, - только и произнесла Рыжая.

(вообще и Соуль тоже, но у нее проблемы с сетью)

- И про кэн тоже...
- Ой, - отреагировала кицунэ еще тише.
- И про Шиобару.
Последнего "ой" уже совсем не было слышно - только сошлись жалостливой трубочкой губы.
- Значит так. Вот тебе зверь. Вот тебе ухо, - дернув еще раз, посильнее, на прощание, коротышка отпустил лису. - И катись с ними куда хочешь. А я тебе больше не тануки.
- Ои-й... - Кажется, чуть не расплакалась кицунэ.
Лисенок снова прильнул к ноге коротышки пушистым боком и подмел хвостом землю с каким-то флегматично-отстраненным выражением на мордочке. Посмотрел на Юки - опустил нос.
- А мы вовсе и не еноты! – возмутился неожиданно Дынька, который (на этот раз опять в виде мальчишки) в виде большого одолжения ехал верхом на Демоне-У и придумывал, как бы подольше оставаться в седле. Но его никто не послушал, и маленький тануки насупился, оттопырив пухлую нижнюю губу, отчего совершенно всем стало ясно, почему у него такое имя.
- Не еноты, так не еноты... В кэн-то вас лисы всяко обходят, - пожал плечами низкорослый человечек.

(с Китти и через гонца с Соуль)

- Они жулят! - уверенно заявил Дынька; он ехал высоко, не всякий дотянется. А ниже был холеный бок коня, с которым ссориться ну совсем не хотелось. Рыжая только посмотрела с тоской.
- Мы просто играем лучше.
Пушистая рыжая лиса, что оказалась на месте Юки уже через секунду, в шутку цапнула зверька за загривок. Привычно увернувшись от тяжелых копыт Демона-У, еще раз посмотрела на знакомого коротышку, словно на живодера, и скользнула вперед, приглашающе махнув белому хвостом. Малыш направился следом, двигаясь легко, почти танцевально, только взгляд оставался пустым и грустным. Низкорослый господин еще что-то проворчал под нос и вскоре скрылся в буром по зиме подлеске. На секунду снежный лисенок замер, приподняв лапку и обернувшись - смотрел, как уходит коротышка, - а потом встряхнулся и вновь побежал за Рыжей.
Тут загрустил и Дынька; он попробовал развлечь новых знакомых, но то ли от расстройства, то ли от недоученности с превращениями у него что-то не получалось, сплошные перебои и никаких чудес. Правда, фокус с таинственным бульканьем ему удался, хотя возможно, это просто бурчало у него в животике.

(те же трое)

1598 год, осень
неподалеку от замка Уэда

Этой ночью десятник кавалерии-нагината славного клана Санада спал беспокойно, долго ворочался и что-то исключительно грозное бурчал себе под нос, но упорно не просыпался, хоть и очень этого хотел. Такеда Хидэтада снился плохой, изматывающий, полный ярости и горечи, сон. Сон, из цепких объятий которого он никак не мог вырваться, словно чья-то чужая, могучая воля пыталась запереть его дух в грезах, отвлечь от чего-то важного, что он мог бы вполне предотвратить, остановить, задержать убегающее мгновенье. Мгновенье, после которого только боль, позор и смерть – словно над головой смыкается зеленоватая морская вода и тебя тянет, тянет все глубже, туда где нет воздуха и где все твоя сила и гордость – ничто, если не сможешь удержаться на поверхности в это решающее мгновение.
Спящий кавалерист рванулся всем телом, словно пытаясь плыть и, сквозь сон прорычал настолько крепкое выражение, что, услышав такое, сам проснулся и обвел соловыми глазами комнату, в которой ночевал вместе с патэрэном и Олури-химэ. Он встряхнул головой, прогоняя остатки кошмара и переплетя пальцы, горячо помолился Каннон, а затем вскочил на ноги.
Такеда Хидэтада не помнил во всех деталях мучавших его видений, но кое-какие их обрывки, которые задержались в памяти достойного десятника, наводили на очень нехорошие мысли, поневоле заставляя быть предельно подозрительным. Так, среди прочего, Хидэтада запомнил сияющий, подобно лучшему из фонарей, диск луны в темных небесах, который внезапно закрывали черные крылья, роняющие сверху, подобные сгусткам пепла от сгоревших свитков, полных священных письмен, перья. Он помнил лунный отблеск на бледном, слишком правильном, для мужчины, лике и странный голос, звучавший у него в ушах, голос который то шипел подобно змее, то поднимался, словно звуки, издаваемые бегущим по перекатам ручьем.
Голос, звучание которого слагалось в незнакомую, но будящую в груди нехорошие предчувствия, песню:

Не спи же, о, Дева, не спи – мой конь под седлом
И я отпускаю чёрную птицу с плеча
В глазах отражаются звёзды крошащимся льдом
И пальцы смыкаются на рукояти меча
Под пологом ночи, под солнцем, в кромешном аду
Пусть ляжет мой путь, ведь ещё не проигран мой бой
Судьбу не обманешь, и я тебя всё же найду
Запомни – однажды я снова приду за тобой.

Не спи же, о, Дева, не спи – подковы звенят
Холодные искры меча отмечают мой путь
Вскипела река, и твой дом уж пожаром объят
Надежда разбита о камни – её не вернуть.
Ты зря тратишь время на поиски зла и добра
Хмельное вино обернётся безвкусной водой
Ты видишь – беда отражается в пляске костра
Осталось немного – я скоро приду за тобой.

Не спи, о, Дева, не спи – мятеж во дворце
Предательства крепкие цепи сомкнулись вокруг
Я вижу, как страх возникает на бледном лице
И зова не слышит надежный и преданный друг.
Ожившим кошмаром твоим я у цели стою
Я меч, занесённый над миром самою судьбой
Не смей шевельнуться, не смей – ты стоишь на краю
Быть может спасу, но однажды приду за тобой…*

(это все Рейтар)

Такеда Хидэтада помнил достаточно много из странного ночного кошмара, так не похожего на обычные сны, что бы немедленно действовать. Оба меча мигом оказались за поясом кавалериста, нащупанное в полной темноте, огниво высекло искры, фитилек лампы озарился сперва тусклым, а затем все ярким огоньком, осветившим все вокруг, и кавалерист, быстрым шагом устремившегося к ширме, за которой должна была ночевать подопечная. Десятник страстно надеялся на то, что это всего лишь сон, но вместе с тем, он привык доверять своему чутью, которое, в этот момент во всю намекало на то, что к этому делу приложили лапу какие-то демоны, отзываясь в сердце мучительной болью позора. Хидэтада готов был увидеть сколь угодно страшную картину, но не то, что предстало его глазам. Олури-химэ за ширмой просто не было. Более того, судя по положению постели, не было видно, что бы подопечная вообще ложилась спать, что наталкивало десятника на несколько менее похоронные, мысли. Поклявшись самому себе, пожертвовать в святилище Каннон половину всего, что смог скопить, если подопечная всего лишь заболталась с найденным по пути мальчишкой, которого, как успел вечером заметить Хидэтада, она опекала старательнее чем брата, десятник отодвинул перегородку ведущую в коридор и поспешил в комнату больного но никого не нашел и там.
Мгновенно опустившись на колено у постели, и внимательно осмотрев ее, Такеда пришел к выводу, что больной лежал здесь довольно долго, но затем, возможно недавно, куда-то удалился. Это означало,шанс найти мальчишку и выяснить у него, куда могла направиться Олури-химэ был довольно велик и упускать его кавалерист не собирался. С громким топотом вылетев на веранду, он яростно взглянул на висящую в небе луну, на угрожающе возвышающийся скальный клык вдали, на небрежно валяющуюся у самого края помоста нагинату, которую самолично недавно преподнес подопечной и громко зарычал. Его сознание наконец-то собрало воедино уже известные куски головоломки и пришло к самым неутешительным выводам, например к тому, что Олури-химэ, девицу благородной крови, находившуюся на его попечении, похитил какой-то мелкий тэнгу, прикинувшийся заболевшим мальчишкой, но разум отказывался верить в это, как за спасительную соломинку, цепляясь за мысль о том, что все это – лишь череда ничего не значащих совпадений.
- Олури-химэ-е-е-е-е!!! Отзови-и-ите-е-есь! – Заорал Хидэтада в ночь, сложив ладони раковиной. – Где-е-е вы-ы-ы-ы?!
Но лишь тишина снаружи, да испуганные вскрики жителей внутри домика была ему ответом. Кавалерист заорал еще громче прежнего, но, видя что ситуация не меняется к лучшему, смолк и взглянул на заткнутые за пояс мечи. Он не смог защитить Олури-химэ, к которой, как теперь понимал, привязался душой, относясь к ней словно к младшей сестренке, каковой у него никогда не было. Он не смог исполнить долг, он опозорил себя и своего Господина, а значит, должен был ответить за все. И он готов был держать ответ. Единственным вопросом, который следовало решить здесь и сейчас, был, одеваться в белое немедленно, или же прибыть в Замок Белого Феникса и доложить о провале миссии, и том, как это произошло, надеясь, что Господин, в милости своей, не казнит его за нерадивость немедленно, но позволит очистить честь от такого позора. Все еще пребывая в тяжелом раздумье, Такеда Хидэтада прислонился спиной к поддерживающему крышу столбу и сполз по нему на пол, присев и невидяще глядя на висящий в небе лунный диск.
Луне мысли десятника кавалерии-нагината клана Санада, были совершенно безразличны.

----------
* - стихи принадлежат глубокоуважаемой Тэм Гринхилд.

1600 год, ставка Токугава

Колдун сел на шкуры, скрестив ноги, и принял чашечку аккуратно, чуть ли не с почтением. Отпил немного, довольно улыбнулся.
- У господина сёгуна хорошее сакэ и прекрасные слуги.
Взгляд на мальчишку говорил, что Тошимару и сам бы не прочь иметь такого у себя в услужении. Прикрывшись, словно девочка длинным алым, как мак, рукавом, мальчик хихикнул, но веселый бесстыдный взгляд его выдал: он совсем не такой уж послушный и вышколенный слуга, каким хочет казаться.
Недоумение проскользнуло так быстро, что могло сойти за начало появления на лице легкого самодовольства - до этого оно приняло деловое выражение торговца. Он умолчал о том, что хорошие слуги не входят без распоряжений, неожиданно для господина - это подождет.
- Так трудно в наше время упадка нравов подбирать хороших людей... - вздохнул Иэясу.
Акира с улыбкой протянул и ему пиалу, наполненную сакэ.
Тошимару окинул кошо* взглядом, не имеющим ничего общего со скромностью или целомудрием. Морщины на его лице странным образом разгладились; рука, еще минуту назад бывшая старческой и дрожащей, незаметно стала рукой обычного мужчины средних лет, привыкшего держать кисть и веер, а не мотыгу и серп. Не изменились глаза, но по ним нельзя было сказать, родился ли колдун сорок лет или несколько столетий назад. Не ушли и седые пряди в распущенных волосах, но теперь они казались скорее украшением, мерцающем в отблесках свечей.

(Хигфе еще и Далара)

- Скажи, мальчик, как тебя зовут?
Прислужник стрельнул блестящими глазами на победителя мятежников и единственного, кто сейчас почти полноправно владел островами, словно спрашивал разрешения заговорить.
- Акира. Мое имя - Акира, - сказал он, не дожидаясь хотя бы кивка.
Улыбка озарила худощавое лицо колдуна, в по-птичьи круглых глазах сверкнули потайные искорки смеха.
- Напиши, - велел Тошимару.
На сей раз выражение явного недовольства на лице Токугавы было так же ясно видно, как растущая в небе перед непогодой темная туча.
- Если захотите, вы поговорите с ним позже, - рублено, отрывисто; пальцы сплелись и тут же снова успокоились. – Я думаю, мы должны обсудить дело... Акира, тебя позовут, - взгляд, казалось, выталкивал мальчика.
- Еще раз прошу прощения за то, что осмелился побеспокоить, - кошо поклонился, пряча улыбку.
У выхода из шатра маленькая алая фигурка вновь склонилась в поклоне, а затем выскользнула вон. В шатре стало как будто темнее.
- Действительно, дело следует поставить вперед удовольствий, - проскрипел Тошимару и сделал последний глоток из пиалы.
Его облик больше не менялся, и теперь едва ли кто-то сумел бы назвать колдуна ровесником Иэясу. Взгляд прищуренных глаз пробуравил лоб государственного деятеля, будто читая свиток. Потом, словно маска упала. Лицо Тошимару больше не выражало ничего, лишь спокойствие.
- Пусть этот мальчик, Акира, станет моим учеником.

(снова втроем, потом вдвоем)

Долгий взгляд Токугавы, казалось, хотел пронзить до костей, узнав все тайные намерения собеседника. От него не ускользнули ни изменение облика колдуна, ни то, как он смотрел на мальчишку.
Обычно, когда глаза полководца становились такими, собеседник терялся, начинал путаться и пугаться... Однако по Тошимару взор скользнул, словно потерявшая силу стрела на излете - по доспехам... Наступило долгое молчание - Иэясу думал и, очевидно, сделал выводы - губы сложились в странную, немного насмешливую улыбку.
- Это все?
Колдун неторопливо водил кончиком пальца по одному ему заметным узорам на темном дереве лежащего рядом посоха. Казалось, его занимают вещи, не имеющие отношения к разговору.
- Еще веер. Любой, с которым господин великий сёгун посчитает возможным расстаться. И тот, что требует покойный Тайра.
Второй раз пока не принадлежащее ему звание победитель при Секигахаре принял без возражений, однако с ответом не спешил, то ли медля, то ли колеблясь.
- Я хотел бы знать, правду ли говорит призрак, и что будет, если я сделаю так, как он хочет? Еще, - нехотя, тоном человека, рассказывающего врачу о своей болезни, - мне пришлось дать обещание сжечь веер...
Резкий взгляд. Тошимару сложил руки, переплетя пальцы.
- Призрак не лжет. Если требование не будет исполнено, вы лишитесь жизни в скором времени. Если же оно будет выполнено... - Пауза, треск пламени свечей. - В этом случае он может уйти, но я бы не стал рассчитывать на такой исход. Сейчас он имеет власть над вами, над вашей жизнью. Тайра любит власть и не выпустит ее из рук так просто. И он будет мстить.

(этот кусок - c Даларой)

Властитель оглянулся, будто ожидая, не явится ли вдруг покойный даймё
- Откуда у него такая власть? И... Если мы договоримся – ты избавишь меня от него?
«Ты сам дал ему эту власть, сёгун. Связал себя желанием его смерти, затем данным ему обещанием. Чего же ты ждал, поступая так?»
- Если мы договоримся.
Был ли то неглубокий поклон или медленный кивок, кто знает.
- Откуда у него такая власть? - повторил Токугава неторопливо, медленно поворачивая голову, чтобы смотреть прямо на Тошимару, и вновь обретая неподвижность статуи. - И зачем вам мальчишка? - в голосе промелькнули нотки досады.
Колдун внимательно посмотрел на Иэясу, будто увидел его впервые.
- Эта власть пришла к нему вместе со смертью. Что же до мальчика, то у него есть способности, он может стать хорошим мастером чайной церемонии.
- Да, мертвые много теряют, но и могут многое, недоступное живым. Но почему надо мной? - несмотря на бесстрастие, во фразе было что-то от почти детской обиды.
Будто поймав себя на ней, полководец еще больше выпрямил спину, лицо стало строгим. Губы Тошимару сжались в тонкую горестную полоску, возможно, лишь капельку более горестную, чем требовали обстоятельства.
- Потому что вы отдали приказ о его убийстве.

(с Хигфом)

Иэясу открыл рот, чтоб что-то сказать, но, глядя на колдуна, словно проглотил фразу, покачал головой, перевел взгляд на пламя свечи и обратно.
- Я могу дать вам в услужение мастера чайной церемонии. Мальчишка еще мало знает, - глаза в глаза, церемонии в сторону.
- Мне не нужен слуга, мне нужен ученик.
Взгляд хоть и прямой, но направлен куда-то мимо, словно колдун глядит насквозь.
- Я собирался его казнить, - слова Токугавы медленно и размеренно ложатся, как кирпичи в основание стены. - Но теперь не хочу отдавать.
В круглых глазах мелькает нечто, похожее на жалость. Губы изображают вселенское горе.
- Значит, великий полководец не хочет отдать неизвестного ему мальчишку в обмен на собственное спокойствие и собственную жизнь...
Цепкий, полный сомнения взгляд Иэясу - недоверчивость, ревность, что-то другое?
- А великий колдун хочет получить ребенка, которого видит впервые, и отказывается от иной цены?
- Разве другая цена была предложена? - деловой тон, эмоции испарились.
Тошимару сам налил себе сакэ, пригубил под изучающим взглядом Токугавы.
- Земли, деньги, женщины... В разумных пределах.
- Земли. - Колдун поставил пиалу на поднос. - Сколько и где, обговорим позже. - Жесткость неожиданно ушла из его черт. - Сейчас я попрошу у великого сёгуна в личное владение только один небольшой остров - Миякедзима.

(с Даларой)

Конец февраля 1601 года
Берег моря возле замка Ако

- Сменить тебя?
Сменить? Да, пожалуй, почему бы и нет? Долговязый бугейша ссадил прикорнувшую девочку, вручил ее спутнику и – пока барышня сонно протирала глаза – неторопливо распустил завязки шляпы-амигаса.
- Ждите здесь.

Амигаса не скрывала в себе никаких сюрпризов, ни клинков, ничего, просто – была скреплена для прочности и удобства изнутри свернутыми в кольца ивовыми прутьями. Она ударила коня по груди, заставляя подняться на дыбы; всадник с листьями дерево гингко на одежде не удержался, и хоть цеплялся за поводья, но все равно соскользнул на землю с седла. Из тени меж валунов, что принес когда-то оползень, вышел рослый воин в темной дорожной одежде; его волосы трепал морской ветер. Самурай прижал коленом распластавшегося на земле неудачливого наследника; зажатая в кулаке короткая, не больше ладони в длину бамбуковая палка уперлась бедолаге в горло.
- Не двигайся, - приказал бугейша, бросил короткий взгляд на остальных. – И вы тоже.
Сын победителя при Секигахаре, изловчившись, зыркнул на незнакомца. Остальные замерли в ожидании.
- Кто ты и зачем вмешиваешься не в свое дело? - Токугава старался говорить так, чтобы земля не попадала в рот.

(с Даларой)

Вместо ответа ему сунули почти под нос все ту же палку; на блеклом желтовато-зеленом дереве ярко выделялась надпись, чернила глубоко въелись: mawashimono*. И герб из трех листьев гингко. Поверженный сердито выдохнул, скривил губы. Повернул голову, чуть не свернув шею.
- Не ты ли приходил к моему отцу, обсуждал с ним тайные дела?
Догадка, не более, - Иэясу никогда не делился с сыном тем, что делается за закрытыми фусума, когда приходят агенты. Не называл их даже агентами, но кто еще могли быть все эти разнообразные люди, ни разу не появлявшиеся открыто?
- Отпусти, - приказ человека, кому в жизни доводилось просить очень редко.
- Если и обсуждал, то тебя они не касаются, - отрезал бугейша. - Отзови людей.
- С какой стати? – заупрямился Токугава. – Мы на государственной службе. – Он поджал губы, но все же пересилил себя: - Если у тебя есть приказ, покажи его. Если нет, не мешай.
Из бамбукового футляра извлекли узкую полоску бумаги.
- Узнаешь почерк?
Не узнать было невозможно, наследник видел его множество раз, да и его собственный носил с этим некоторое сходство. Громко, для своих, Токугава произнес:
- Отступите. – И уже для они-но бан*: - Теперь пусти.

-------
*mawashimono или они-но бан - тайный агент

(с Бишем)

Конец февраля 1601 года
Берег моря возле замка Ако
(Bishop+Higf+Китти+Reytar)

Усталый воин в хотоке-до, которого местные жители знали под именем Урусаро, узнал бугейшу. Он встряхнул головой, пробурчал себе под нос что-то красочное, с упоминаниями родственных связей они и человека, подобрал с земли ножны и спрятал в них клинок.
- Ты всегда появляешься столь внезапно и своевременно? - Буркнул он, приосанясь и глядя в лицо воину. - Иногда я задумываюсь, а человек ли ты вообще, или все же сродни тэнгу. Ну да это не важно. Думаю, этого юнца стоит отпустить - как бы я ни относился к его родителю, мелочным клятвопреступником он никогда не был.
Не взирая на горделивый вид, старательно демонстрируемый окружающим, Урусаро понимал, что если бы не появление старого знакомого, бой завершился бы довольно быстро и не лучшим образом для него - слишком уж он устал.
- А второго? - ухмыльнулся долговязый воин; его меч так и остался в ножнах. - Того, чьему клану ты служишь.
Он поднялся, давая возможность наследнику Токугавы вдохнуть свежий морской воздух.
- И второго тоже... - Пробурчал Урусаро. - Он хорошо сражался, куда лучше этих разряженных фазанов, и вполне мог выиграть бой. Видно, что от доброго стебля этот, пусть и не лучший, побег.
Кряжистый воин подобрал с земли свою, рассеченную мечем Нобуюки, накидку повертел ее в руках и, с разочарованным вздохом, отшвырнул прочь, после чего вновь взглянул на бугейшу.

- Я так понимаю, ты куда-то собрался? Ведь не на прогулку ты выбрался в эти края? И думаю, общество того, кто не успел разучиться держать в руках меч, тебе бы не помешало. Это так?
Рослый мавашимоно - у него было много имен - кивнул, пряча за пояс бамбуковую палку с вложенным в нее приказом "великого военачальника" и провожая взглядом отступление пристыженного отряда.
Удостоив отступающий отряд пренебрежительного взгляда, Урусаро вернулся к нагретой его седалищем и еще не успевшей остыть, лавочке, на которую не замедлил взгромоздиться, вытянув усталые ноги, после чего произнес:
- Вот и славно, а то я здесь уже потихоньку звереть начинал от безделья – хорошо ками направили сюда этот отряд напыщенных юнцов, а не кого-то посерьезнее. С этими можно было развлечься, но против опытных воинов я бы продержался не дольше, чем сладкий рисовый колобок на ладони проголодавшегося мальчишки.
Кряжистый воин потянулся всем телом и встряхнул натруженными руками.
- Есть ли время собраться и насколько далекий путь предстоит одолеть? И еще, неужели ты отправился в путь без того молодого сацумца и юной девы, столь умело размахивающей нагинатой, словно собирается побрить волосы всей округе? Если ничего не путаю, они уговаривались сопровождать тебя. Почему же я их не вижу? Или молодой сацумец сумел очаровать деву столь успешно, что вместо путешествия зазвал ее на свадебный пир?

(те же и Китти, за что ей спасибо)

К Урусаро возвращалось хорошее настроение, подпорченное прибытием кавалькады, а следом и его непритязательное чувство юмора, которое он не замедлил проявить, со скрытой в уголках глаз улыбкой, взирая на бугейшу.
- Хотя, что это я? Ты же, наверное, утомился с дороги. Зайди в мой дом. Это конечно не замок могучего клана, но доброе жилище, возведенное для меня достойными жителями этой деревни, в котором всегда найдется, что перекусить и выпить усталому путнику.

Когда всадники уже отъехали, из-за того же камня выбрался молодой человека в некогда щеголеватой, а сейчас запыленной и потрепанной одежде. Он отстал, уговаривая их спутницу не следовать за ними, пока не минет прямая опасность. Он увидел, что драка закончилась, и на лице промелькнуло разочарование, затем взгляд остановился на предмете, который бугейша все еще держал в руке.
- Так ты все же!.. - выдохнул юноша, вспыхивая, как солома и делая шаг вперед.
- Изменил ход сражения? - усмехнулся его собеседник. - Не льсти мне. Это никому не под силу.
- Ты служишь узурпатору! - тон хорошо бы звучал, будь юноша облачен в одежды судьи и сиди на возвышении в окружении стражи перед пленником. Обстановка рыбацкой деревни и внешность молодого человека не соответствовали лицу и тону, однако вряд ли он сам это замечал.

(играем c Бишопом, Рейтаром и Китти - присоединяюсь к благодарностям последней)

там же
(те же, факт, Китти отдельное спасибо, причем большое)

- Да, он прав... - Урусаро устало улыбнулся, глядя на вспышку юного сацумца и грустно кивнул головой. - Один человек не мог изменить ход великой битвы, самой большой, что я видел хоть здесь, хоть на землях Коре. Скорее, воля ками, чем действия одного человека, даже такого заметного как ты, Мицуке-доно, смогли подтолкнуть недостойного к предательству, а жестокого - к истреблению тех, кто верен слову и клятве.
Воин еще раз пошевелил усталыми руками, улыбнулся и коротко кивнул юноше:
- Входи и ты в мой дом, истинный сын Сацума - такой же скорый на деяния, как твой меч - на удары. У меня найдется дзабутон и для тебя и для юной девы, которая, я теперь уверен, потащилась в неведомый путь вместе с вами.
- Тебе решать, - Мицуке тоже смотрел на Тенкьё. - Мы можем решить свои разногласия. Можем принять приглашение. Можем и отложить бой, мне все равно, когда ты умрешь.
Кряжистый воин кивнул с улыбкой, услышав слова бугейши и подумал, что не пожалел бы нескольких мон на ставку, поспорив с любым небожителем или демоном о том, вступят ли немедленно в схватку Мицуке-доно и Тенкьё-сан, или все же воздержатся от нее, под благовидным и не роняющим честь каждого из них, предлогом. Несдержанность, упрямство и лихость жителей Сацума давно стали поговоркой, но и уроженец Нары, насколько Урусаро смог его узнать, тоже был отличный воин, равнодушный как к чужой, так и собственной смерти. В любом случае, ставка в таком споре была бы вдвое интересней, чем любая другая и результат не смог бы предсказать почти никто, так что даже ставя против Каннон, шансы были бы почти равные.

Юноша ответил огненным взглядом, но затем, пока он смотрел на лицо старшего товарища, по лицу пробежала тень воспоминаний - будто в пламя начинающегося пожара плеснули ведро воды, не потушив его, но заставив опасть. Он скользнул рукой к катане, оставаясь стоять на месте.
- А ты бессмертный, да? - парень угрюмо набычился.
О-Санго замерла чуть поодаль - рассматривала вероятных противников с испугом и, кажется, долей любопытства.
- Когда-нибудь умру, - согласился долговязый воин, – но, думаю, что не сегодня.
Он уже не стоял просто так, теперь пошире расставил ноги, расслабил плечи, и взгляд перестал быть веселым.
- Итак?
Искоса заметив девушку, младший из спорщиков перестал колебаться. Вздернув подбородок, он постарался казаться решительным и высокопарно провозгласил:
- Истинные самураи не отступают!
Затем резко, будто прыгая в пропасть, выхватил клинок и сделал шаг вперед. О-Санго бросилась вперед так же быстро - только меча в руках не хватало. Встала между мужчинами. Решительно, как и подобает воину. Только вот что сказать - никак не придумывалось...
Два клинка замерли в волоске от ее головы.
- Мо-может быть позже, а? - наконец, произнесла девушка, скосив глаза на лезвие.
- Отойди, прошу тебя! - сказал Тенкьё, принуждая себя быть хоть немного мягче и, опустив меч, сделал попытку обойти девушку. - Так надо!

- Довольно. - Кряжистый воин смотрел на скрестивших мечи самураев без улыбки. - Можно подумать, на пирушку в чайный дом собрались, что от скуки ищете повод заработать лишнюю дырку в боку. Вы же куда-то шли вместе, по важному и, я уверен, опасному делу. Неужели в этом походе вам не представится возможность срубить пару-другую голов, что вы решили сейчас отделить от тела свои собственные?
Кряжистый воин с иронией покосился на обоих бойцов, хмыкнул и продолжил:
- Мне кажется, данное обещание куда важнее личной мести, по этому спрячьте клинки. Когда наш путь завершится и то, что обещано, будет выполнено, сможете продолжить поединок и решить, стоит ли месть для каждого из вас, головы другого.
Урусаро еще раз хмыкнул, буркнул под нос что-то о "горячих головах" и скрылся в хижине, бросив:
- Лучше пойдемте, перекусите чем ками послали и отведаете местного сакэ - лучшим я его не назову, но все же… - Слова Урусаро слились в неразборчивое басовитое бурчание.
На изрытый ногами и копытами берег величественно вышел рыже-белый кот с половинкой хвоста.
- Ма-а! - горестно вздохнул он.
Мицуке рассмеялся.
- Чиру, как всегда прав. Я не могу драться с тобой, не выполнив обещания. Подождешь?
Посмотрев на кота, Тачибана улыбнулся в первый раз с тех пор, как вышел из укрытия.
- Обещания святы, - меч картинно влетел в ножны, и так же, словно на сцене или страницах книги, были произнесены слова. - И я обязан тебе помочь, потому что ты спас мне жизнь. Сделав это, я выполню долг и верну его. Тогда буду свободен и смогу скрестить с тобой клинки.
Мицуке молча смотрел на Тенкьё - ни слова, ни движения, лишь какая-то искорка во взгляде. Юноша смешался, словно не знал, как закончить сцену, если собеседник не отзывается "как положено" и неловко, другим тоном, закончил:
- Пошли есть, что ли...

(те же, окончание)

Монастырь Согендзи, Окаяма
1601 год

Бег и суета. Крики. И тишина в центре – нежданная, ненастная. Посреди двора, отведенного для молитв, вовек не знавшего ничего, кроме покоя, человек с окровавленной палкой в руке и смертью в глазах. Темные капли на песке, будто штрихи кисти жизни. Монахи сгрудились у стен, переговариваются, смотрят с испугом. Кто-то упрашивает привести настоятеля. Кто-то шепчет молитвы. Кто-то не может двинуться с места от страха. Ни единства, ни разума.
- Где вы прячете его?! – голос не послушника, командира.
Шепот, взгляды, толканье локтями.
- Где?! – Шаг вперед; монахи пытаются просочиться сквозь стены. – Покажите мне, не скрывайте. Пусть выйдет, ответит за предательство!
Никто не решается задать вопрос: кто, кто нужен, кто тот предатель? Неразличимая толпа: черное, белое, желтое. Один выступает вперед, отмахивается от предостережений, стряхивает тянущие назад руки, силится вразумить:
- Здесь нет предателей, здесь все честны. Прогони гнев из своего сердца...
Смотрит в глаза и видит лишь безумие, словно человек уже потерян для этого мира и не знает сам, как вернуться. Слова бессмысленны, их некому слышать.
- Настоятель, настоятель пришел... – шепоток за спиной.
Настоятель, невысокий пожилой человек с мудрыми глазами, поводит руками, взывает к спокойствию. Неторопливо подходит к безумцу, глядит ему в глаза, весь излучает доброту и сочувствие, как солнце тепло и свет. Говорит что-то тихо так, что не слышат остальные. Гладит послушника по руке, забирает палку. Тот отдает, опускает взгляд и обритую голову.
Настоятель уводит его к себе. Тот послушно идет следом, не замечая отвращения во взглядах. Вновь будут долго беседовать, никто не знает о чем. А после Тайкан заново станет собой: молчаливым, себе на уме, неизвестным.

Окаяма, 1601, несколькими днями позже

- Подаяние?
Тайкан недоуменно взирал на одежду, колотушку и деревянную чашу перед собой.
- Именно так, - в голосе монаха почти не было ехидства, почти. - Все живущие в общине обязаны помогать общине, в том числе собирая подаяние по окрестным деревням. Таков устав Согендзи.
Возразить было нечего.
В черно-белой одежде, спрятав голову от палящего солнца под широкими полями соломенной шляпы, послушник Тайкан отправился исполнять возложенную на него миссию. Самурай обязан исполнять свой долг перед хозяином, даже если "хозяином" является не человек, а объединение людей.
Скрыть себя под монашеским одеянием оказалось проще простого - никто и не пытался увидеть лицо, расспросить о чем-либо. Люди просто опускали в чашу деньги, кто молча, кто с одним-двумя словами. Разница была лишь в том, что обычно он находился "по ту сторону" этого действия.
Неприятное случилось в четвертой по счету деревне. Оставляя здесь своих спутников, Тайкан никак не предполагал явиться сюда в таком виде. Собирать деньги у тех, кому недавно заплатил сам, воистину боги любят пошутить. Он задержался перед входом в деревню, оглядывая уже знакомые дома. Потом надвинул амигаса поглубже и двинулся вперед. Так ходил он от дома к дому, скрывая лицо в густой тени, пока не прошел всю деревню насквозь. Тот дом он навестит в другой раз.

1598 год, осень
Неподалеку от замка Уэда

Лес равнодушно смотрел на бегущего человека – он был слишком велик, чтоб чувствовать боль от нескольких поврежденных веток и кустов, и слишком чужд, чтобы ощущать душевные терзания людей. Деревьям было все равно, когда католический священник бежал, они так же безразлично отнеслись к его падению после того, как кончились силы.
С трудом поднявшись на колени, затерявшийся начал молиться – горячо, проникновенно, с горькой ноткой боли, едким вкусом смятения и сомнений, которые рождали черную тень страха. И всю эту смесь придававшую вере и обращению к чужому здесь богу он вложил в свои слова. Лес на миг прислушался к водовороту чувств, затем снова забыл о мелких и сиюминутных делах и проблемах людей.
Постепенно слова затихали, тело навалилось на ствол клена, около которого упал миссионер, сползло на землю – молитва перешла то ли в обморок, то ли в сон.

1598 год, осень
Неподалеку от замка Уэда

Сперва было падение. Долгое, бесконечное, лишенное ориентиров и цели. Вокруг: справа, слева, спереди и сзади была темнота, он ждала снизу и накрывала сверху беспросветным куполом. Он не мог даже видеть, что падает, ибо не чувствовал сопротивления воздуха – просто знал, что летит вниз.
Затем мрак стал оживать, делиться на просто черное и еще чернее, движущееся, извивающееся. Появились звуки - насмешливое хихиканье раздалось со всех сторон. Подвижная чернота воплотилась в кружащихся демонов. Он понял, что сам породил их – давним стыдом, новым страхом, сомнениями от увиденного в эти дни, впитавшие в себя ощущений на года. Сопротивляться не было сил.
- Ты грешник! – шептали, кричали, царапающе визжали голоса. – Ты предал обеты, усомнился в вере!
Внизу разгорелась багровая точка.
- Адское пламя пожрет твою душу! – вкрадчивый неприятный голос. – Ты никого не способен защитить, никому помочь! – И он же, совсем тихо и непонятно. – И он погрузится в бездну вместе с тобой.
Отец Андрео не мог пошевелить рукой, ногой и даже говорить. Безразличие овладело душой, не было сил и желания его преодолевать. Все равно, что будет с ним, лишь бы ничего не случилось с другими. Другие? Перед глазами замерцали уже почти забытые и оттого расплывчатые, как отражения в неспокойной воде, лица оставленных на другом краю мира родных. И еще одно - Олури, которую он бросился искать, потеряв голову.
- Святой Андрей, мой покровитель... – губы не хотели шевелиться, безвольно немели, но священник с трудом заставил себя шептать, разрывая полное оцепенение. – Пусть прервется нить моей жизни и души за прегрешения мои, но да спасутся души и тела семьи моей и рожденной во язычестве, но невинной душой девочки...
Падение разом прекратилось, и если полет вниз не ощущался, то остановка была резкой и болезненной – враз заломило кости, как у старика на перемену погоды.
Злорадные звуки вокруг прекратились, утихли, во мраке появилось окно и из него глянуло чем-то знакомое лицо. Нет, не лицо – лик! Миссионер внутренне вздрогнул. Это был святой Андрей, каким он помнился по иконе – одной из тех, что висели в пропахшей дымом свечей комнате его матери. Тогда еще он не был монахом или даже послушником – просто Пабло, сын купца. И, казалось, та икона забыта навсегда за множеством иных, нарисованных возвышеннее, пышнее; а еще за глухой серой стеной прожитых лет...
Осунувшийся, усталый подвижник взирал на проповедника.
- Хорошо, что ты хоть о ком-то все же вспомнил, - голос у апостола оказался низкий и немного раздраженный. – Разве пристало тому, кто посвятил себя Господу, равнодушие? Запутавшись, хотел забыть о своем долге, радуя Сатану?
- Я недостоин, – слабо, потрясенно.
- Ты грешен, - сурово подтвердил святой, пронзая взглядом. – Как и многие другие, ибо совершенен лишь Иисус. Ты сделал много ошибок, но Христос милосерден, и его рука поддерживала и направляла тебя, ибо для каждого есть место в замысле Божьем. Знай, что твоя вина прощена, но долг не исполнен!
- Что я должен сделать? – португалец преклонил бы колени, если бы здесь была земля для этого. Он смотрел на морщинки в уголках глаз подвижника, одновременно горел от стыда за себя и возносился духом от гордости – святой удостоил его разговором!
- Не случайно ты попал в эту страну. Скоро здесь запретят нести Слово Иисуса под страхом жестокого наказания, но ты останешься тут.
- Мне не жаль умереть!
Он рванулся вперед и смог сдвинуться в пустоте, но святой Андрей лишь поморщился.
- Умереть могут многие, но ты избран для особого дела и должен его сделать. Ниспосланные сейчас испытания не были случайны. Теперь ты знаешь, ибо видел – мир живых существ гораздо шире, чем знают многие. Кроме людей и животных, есть не только демоны и ангелы, но множество духов и существ. Их души тоже поле битвы света и тьмы, добра и зла, Бога и Сатаны. В чем-то они такие же, как люди, хотя те именуют многих богами и молятся им.
Эти творения Создателя нуждаются в Божьем слове! Тебе дано то, чего нет у других – умение говорить с ними, понять и применить силу этой земли, - святой заговорил быстрее, словно предупреждая вопрос встрепенувшегося собеседника, не давая его задать. - Так есть, это замысел Господа, который надо принять! Держи уши и глаза открытыми для необычного. Как делать то, что должен, поймешь сам. В своем милосердии Бог хранит твоих родных, не беспокойся – через полгода с кораблем в миссию придут вести о них. Девочка же, о которой ты молился, пока идет своим путем. Она жива, но ваши дороги пока расходятся, не продолжай поиск. Когда ты очнешься в лесу, поймешь, куда надо идти. Да пребудет с тобой мир и благословение Господне!
Испуганному, обрадованному, взволнованному до дрожи португальцу хотелось сказать так много, задать хоть один из рвущихся наружу вопросов, приглядеться!.. Когда еще выпадет случай поговорить со святым? Однако видение истаяла, а в следующую секунду пропала и тьма. Его закрутило, словно перевернуло несколько раз и забвение – на миг или вечность – накрыло разум.

Разбудил луч солнца, игравший с ним, ловко перебирая ресницы. Иезуит проснулся разом, помня каждый миг, все слова, звук, запах того, что было в беспамятстве. Среди деревьев перед ним отчетливо рисовалась голая мрачная вершина горы неподалеку. Казалось, лес сторонится ее: то ли боится, то ли брезгует и потому наверху ничего не растет. От горы, казалось, исходит неприятное, давящее чувство, и монах удивился тому, что не ощутил этого вчера, когда та же вершина мелькала над деревьями. Еще вдруг стало понятно, что его дорога лежит именно туда.
В истинность видения он поверил сразу и безоговорочно, но долго не мог встать, словно не вмещая всего произошедшего. Сперва бросило в жар, потекли капли пота, несмотря на то, что утро было холодным. Затем португалец встал на колени и с благоговением произнес долгую благодарственную молитву небу. Пока говорил, успокаивались волнение и страх, ибо вера возвращалась на свое место, страхи отступили, становилось ясным, что делать.
Священник закончил обетом исполнить миссию, порученную Иисусом через святого Андрея. С трудом встал, разминая затекшие мышцы, ощущая боль в иссеченных накануне ветвями лице и руках. Одежда тоже была не в лучшем состоянии, зато неподалеку обнаружилась дикая яблоня – несомненно, не случайно! Он набрал мелких кислых плодов в узелок из разорванного рукава. Потихоньку откусывая и жуя одно яблоко за другим, отец Андрео побрел вперед.

1600 год, ставка Токугава

- Видно, колдун что-то пообещал, - шептались меж собою приближенные Токугавы.
Властитель наконец несколько успокоился и занялся неотложными делами правления, проведя в заботах несколько часов. Когда вышел очередной чиновник, Иэясу ровным тоном сказал:
- Акиру ко мне.
Хотя приказания никто не ожидал, его поспешили исполнить – широкоплечий телохранитель в синих доспехах отправился искать мальчишку.
И очень скоро вернулся вместе с ним; маленького прислужника не пришлось искать долго, он сидел позади шатра и играл с веером, теперь украшенным только что сделанной надписью.
При виде мальчика старец слегка улыбнулся, но затем, будто облако набежало на лицо, нахмурился.
- Почему ты сегодня утром зашел без зова и разрешения? - голос был требовательным и немного хрипловатым.
- Потому что мне показалось это уместным.
Акира не смотрел на "грозного старца", он разглядывал ворох пепла, оставшегося от записок.
Токугава два раза пристукнул указательным пальцем по мягкой ткани хакама.
- Ты и впредь собираешься поступать так, как кажется уместным тебе, а не согласно распоряжениям?
- Если только это не прогневит моего господина, - отозвался мальчик, хотя улыбка его оставляла сомнения в абсолютной искренности его слов.
Полководец поглядел на мальчика, соревнуясь внушительностью со статуей Будды.
- Покорность господину есть добродетель мужчины и воина, - произнес он.
- Самурай обязан отдать своему господину душу и тело, - согласился Акира; глаза его опять заблестели. - Но я не самурай.

(вместе с Хигфе)

- И не хочешь стать им? - с удивлением. - Или ты думаешь, что это придет в один день после генпуку? Ошибаешься... Впрочем, твоя жизнь и так принадлежит мне, если ты еще не забыл, -медленно добавил Иэясу.
- Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть, - вот теперь мальчик кинул быстрый взгляд на могущественного человека, сидящего перед ним. – Думаю, что сумею этому научиться.
Он взял длинную палку и пошуровал ею в углях жаровни.
Токугаве вспомнилась первая их встреча и столь же странный разговор. Он медленно повел головой и посмотрел на Акиру словно сверху вниз, хотя сидел на татами.
- Ты согласился служить. Я нуждаюсь лишь в тех, кто выполняет мою волю, остальные – будут наказаны. - Он не пошевелился, но откуда-то взялось, что перед глазами встало поле, где до сих пор лежало немало незахороненных тел, и те места ближе, в лагере, где уже не первый день вершились казни. Не прямой угрозой, а призрачной дымкой ее, как туман над нагретым дневным светилом полем. - Принеси мне чай. На двоих.
Пока закипала вода в чайнике, подвешенным над жаровней, Акира вернулся с подносом, где были разложены все необходимые принадлежности: шкатулка с чаем, чашка и деревянная ложечка. Мальчик спокойными и медленными движениями, как будто слегка задремал, опустив ресницы, насыпал в чашку зеленый порошок и залил его кипятком. Потом так же сосредоточенно принялся взбивать густую массу в пену.
Старый полководец долго смотрел на огонь. Видел ли он там отражения пожаров, войн, которыми был отмечен его путь к власти? Или что-то свое, личное, сокровенное? Так или иначе, молчание наполнялось спокойствием, пока его не прервал негромкий голос, вскользь, небрежно обронивший:
- Акира, ты знаешь, что колдун хотел тебя забрать к себе?

(c Сон)

- Да, - мальчик обеими руками протянул господину чашку; та была похожа на своего хозяина, без изысканного рисунка, из простой китайской глины, покрытая зеленовато-черной глазурью. – Он так и сказал мне.
Токугава принял чашку почти на ощупь, не отводя взгляда от одомашненного пламени, и голос, как и взгляд, не изменился ни на йоту.
- Когда ты успел с ним поговорить? Бери вторую чашку и пей...
Акира уже давно грел в ладонях шершавую пиалу. Мальчик сделал первый небольшой глоток; у зеленоватого напитка был горьковато-терпкий привкус. Когда чашка опустела, Акира вытер ее вынутой из-за пазухи бумагой.
- Он говорил со мной. Он еще раз спросил мое имя и попросил его написать.
- Хочешь к нему? - все точно так же, лишь глаза широко распахнулись на мгновение, пока мальчишка опускал глаза на чашку, взгляд ударил в огонь - казалось, язычки пламени должны испуганно отшатнуться.
- Разве самурай не должен быть верноподданным? – вопросом на вопрос ответил Акира; в полутьме его черные волосы маслянисто блестели. – Он не оставит господина даже в том случае, если число его воинов сократится со ста до десяти и с десяти до одного.
Недоверчивый вдруг Токугава довольно, с некоторым торжеством улыбнулся, снова посмотрев на мальчика так же, как глядел вчера или сегодня - Тошимару. Он вспомнил, что последний еще тут, и по лицу пробежала тень.
- Все же ты хорошо воспитан. Думаю, чтоб тебя снова поутру не пришлось искать, - тон ясно давал понять, что для Иэясу уже не секрет ночное происшествие, - останешься в моем шатре.

(вдвоем)