Мужчина задумчиво посмотрел на свою спутницу и опустил руки, поставив кувшин на татами. В глубине его глаз затаившаяся грусть смешалась с любопытством и участием.
- Ты почти никогда не рассказывала о своем доме...
Олури потупилась.
- У меня больше нет дома. Он сгорел. Дядя Хидэ говорит, что будет новый там, куда мы едем, но я не знаю.
Чтобы уйти от неловкости, она развила бурную деятельность. Смочила водой тряпку, положила на голову больного. Взялась за кувшин, тот оказался слишком тяжел для маленькой ручки, и девочка перелила немного воды в глиняную миску. Осторожно поднесла ко рту юноши и попыталась влить жидкость туда, но получилось мимо. Издав гневное «пфф», попробовала еще раз, ткнув краем в зубы несчастного парня.
- Осторожнее, - сказал португалец, - а то ему только хуже будет. Не спеши.
- Ун. У него голова тяжелая, - пожаловалась Олури, усердно следуя совету.
С трудом, но все же справилась, одной рукой приподняла голову, второй наклонила плошку, стараясь не промахнуться в этот раз. На все еще бледном, будто рисовая мука, лице распахнулись глаза, просверлили взглядом девушку, словно в душу вонзились. Она дернулась испуганно, потом замерла, глядя в завораживающую черноту глаз.
- Что такое? - краем глаза священник заметил реакцию своей подопечной. - Он очнулся?
- А? Да, очнулся...
И Олури снова уставилась в затягивающий омут глаз, чужой и близкий одновременно.
Европеец преклонил колени на досках пола.
- Надо возблагодарить за это Господа нашего, Иисуса Христа, - поднял он лицо вверх, к небу, хотя мог увидеть лишь потемневшие потолочные балки, - и помолиться за здравие этого юноши.
Священник сложил перед собой руки, и латинские слова полились по комнате, призывая святых, покровительствующих больным и немощным, услышать его голос и помочь подобранному ими мальчишке.

(с Хигфом)

Секигахара. 22 октября 1600 года.

Пожилой человек с жестким, не очень приятным лицом словно ощупал взглядом каждую доску тонких стен и посмотрел на вошедшего. Тот поспешно опустился на колени, оказываясь на одном уровне с предводителем армии.
Посланные отряды возвращались один за другим, привозя пойманных мятежников. Или не привозили – их и так было слишком много. Впрочем, избавиться от лишних пленников просто – мертвые не опасны. Токугава слишком долго ждал своего часа, чтобы рисковать. Он не должен допустить ошибку, как Нобунага – тот оставил в живых нескольких лишних людей. Тех, кого надо было убить. Губы Иэясу презрительно искривились при этой мысли.
- Кто у нас на очереди?
- Юный Ашикага, - доложил каро.
- А... – мысль - наследник сегунов - неприятно колет, но голос равнодушен. – Он должен умереть. Хотя... подожди. Это, вроде бы, совсем мальчишка? Я хочу его увидеть.
Да, интересно будет посмотреть.
Ишь, как побежал за мальчиком... Боится. И правильно делает. И этот должен бояться. Чушь все это – насчет древности рода и права крови. Он умнее и умел ждать. Вот и все право, а древность рода у него будет, а как же - скоро напишут. Выведут в лучшем виде от древних императоров – наверняка так и те же Ашикага выводили...

Маленького пленника, кажется, не слишком беспокоило или смущало его незавидное положение. Его накормили – вчера вечером, чтобы не тратить запасы больше необходимого, но ему и не требовалось слишком много. Гораздо больше мальчик обрадовался возможности отдохнуть после ночного перехода и сражения. Доспехи он снял, но переодеться ему было не во что; только ради приличия кто-то одолжил пленнику тобуку. Расчесать волосы ему было нечем, зато мальчику позволили умыться.
Он сел у самого выхода, но голову не опустил и сейчас безмятежно разглядывал то ли грозного старца, то ли стену за его спиной.
И он не был похож на сломленного жизнью человека, пусть даже маленького. Он сидел, гордо выпрямившись и расправив плечи, словно воин, ожидающий от вражеского плена лишь одного. И готовый встретить смерть как подобает воину. Пусть даже очень маленькому.

горы Арашияма, конец февраля
Подниматься было, как всегда, непросто, но в такой великолепный день это не имело значения. Солнце, встав, высушило всю ночную сырость и постепенно стало согревать рыхлую после зимы землю. Лучи дневного светила сонно и лениво текли сквозь ветви и полосатили пространство леса на пыльные сумерки и слепящие молочно-золотистые участки. Легкий ветер изредка приносил на дорогу лепестки сакуры и желтую пыльцу, а из долины прилетали гудящие жуки. Ночная таинственность природы испарилась вместе с туманом.
Лес и заросли бамбука словно ожили - все существа загомонили почти разом, и уже нельзя было разобрать, чирикает ли это маленькая птичка или ссорятся обезьяны. Казалось, все звери выбрались из лесных глубин, чтобы покрасоваться перед маленьким отрядом. Такую весну невозможно было не заметить. Особенно бурно проявляла свои эмоции, конечно же, молоденькая барышня. Не уставая восторгаться каждой маленькой букашкой, она беззаботно болтала и шумела не хуже любого обитателя зарослей даже на трудной горной дороге.
Юный самурай шел рядом с девушкой. Она казалась частью этой природы, этой весны. Да и какая весна может быть полной для молодого человека без женского общества?! Он с удовольствием слушал звонкий голос и шуршание шелка кимоно. Кстати, о кимоно...
- Надо бы раздобыть тебе другую одежду, - пауза между восторгами спутницы отыскалась не сразу. - Могут искать...
- Oya... - рослый воин порылся в котомке, что висела через плечо, но извлек оттуда не накидку, а рисовый никуман. - Посреди леса?
- Ма-о! - подтвердил мысль хозяина рыже-белый кот.
Некрупный зверь шнырял в зарослях, его шкурка то вспыхивала на солнце, то сливалась с лесным сумраком.

(Bishop, higf, я)

Девушка растроенно посмотрела на спутников и отряхнула пыль с роскошной ткани.
- Да они не додумаются, что я в лесу, - серьезность на ее лице быстро сменилась беспечностью. - Платье можно испачкать. А в какой-нибудь деревне что-нибудь найдем. Правда, котик?
Она протянула руку, закружилась в пятнышках тени и весело засмеялась.
- Мысли приходят и в лесу, - пожал плечами юноша. - Мы же куда-то придем.
Он тоже посмотрел на кота, ибо создавалось впечатление, что ведет отряд за собой именно уверенное в себе животное.
- Будем есть? - взгляд упал на никуман.
Один рисовый колобок на троих...
- Ма-аа!
Четверых желающих. В котомке были еще колобки, но кто знает, сколько времени им шагать через гору? А не поесть – не дойдут и до перевала. Каждый – исключая кота, тому досталась начинка из хозяйского никумана – получил по штуке.
- Спасибо. - Получив угощение, девушка ненадолго затихла. Правда, теперь ее внимание переключилось на видневшийся внизу город.
- А удачно я сбежала из дома, - хихикнула барышня.
- Почему? - спросил молодой человек, не уверенный, что встречу с ними и путь по горам можно считать большой удачей.
- Ну смотри, как все замечательно! Такая погода, птицы, звери, цветы, - она нежно прижала к себе фигурку тануки. - В общем, лучше быть не может. А то в городе скучно и душно, и люди ужасные.

(Sayonara mo, higf mo)

Погода, птицы, звери... Нет, чтоб спутников упомянуть! Юноша даже немного обиделся, но сказать ничего не успел.
- Смотрите, - он протянул руку к сосне неподалеку.
На одной из ее ветвей бушевало мрачно-багровыми языками пламя, не пожирая при этом ни зеленой хвои, ни темно-коричневой коры. В сердце огня неподвижно замерла фигура ястреба с мечом в лапе.
Котишка превратился в рыже-белый фырчащий шар, раздулся не хуже рыбы-фугу. Его хозяин потянулся к оружию.
- Рановато что-то... - не слишком внятно, рисовый колобок еще не был прожеван, проворчал он.
Открыв рот, девушка несколько секунд в ужасе смотрела на чудище. Потом, словно очнувшись, кинулась за спину рослого самурая.
- Нет, - жалобно забормотала она. - Я немного ошиблась насчет "удачно"...
Юноша тоже отступил, вздрогнув.
- Колдовство!
Огонь притягивал его взгляд, как любое пламя - на пляшущие в беспорядке язычки можно смотреть долго, погружаясь в себя и окружающий мир. Вот только на этот раз чувствовалось что-то, что убивало мысли о тихой мечтательности. Казалось - сгусток неопаляющего жара стремится приковать внимание, втянуть в себя, как в омут, из которого не выйти невредимым... Молодой самурай с усилием отвел глаза.
- Это знак для нас, - непослушными губами произнес он.
- Знак? - переспросил его спутник

(& Bishop & Sayonara)

- Да, - он снова посмотрел на застывшую, хищно смотрящую птицу и заговорил, будто читая неразборчиво начертанные иероглифы. - Предупреждение. Путь, по которому мы идем... На нем опасность. Огонь.
Рослый самурай рассмеялся.
- А про воду ничего не говорится?
- И что? Мы идем обратно? - испуганно проговорила барышня, присев на корточки около кота. Она ласково положила руку на вздыбленную шерсть, опустила взгляд.
Зверек на всякий случай плюнул в пылающего йокая, но разумеется - не достал.
- Только не я, - хмыкнул бугейша.
- И не я, - подтвердил юноша, нервно закусывая губу, но глядя упрямо.
- Ну раз так, я тоже остаюсь, но мне страшно, - честно призналась их молоденькая спутница.
Птица взмахнула крыльями и перелетела вниз, прямо не середину дорогу. Пламя взметнулось в человеческий рост, все так же не оставляя следов гари. Юноша неуверенно оглянулся на старшего самурая. И на кота.
Рыже-белый зверек гордо вздернул обрубок хвоста и пошел - прямо сквозь пламя. Долговязый воин взял девочку за руку, вторую ее руку стиснул в ладони юноша.
- Пошли, - сказал бугейша, шагнул следом.
Барышня зажмурилась и сжалась, но послушно дала себя вести. Только деревянный зверек был быстро спрятан в рукав подальше от языков огня.

(и Bishop, и higf, и я)

Прошел отведенный отшельницей срок, и совиный дух вернулся к ней за ответом. Уже рассвело, и растения, покрывшиеся за ночь росой, потихоньку испаряли влагу. Но в лесу было все еще мокро - капельки воды сверкали на хвое сосен и елей, переливались драгоценными камнями на последних засохших листьях.
Пестрая сова мокрым комком упала на крыльцо жилища Эйкуко-годзен, отряхнулась так, что во все стороны полетели мелкие лучистые брызги, и, почистив распушившиеся перья, направилась по деревянному полу ко входу в дом. Фукуро осторожно клюнул дверь, прислушался. Потом взлетел на ветвь сосны напротив крыльца и, наклонив голову, негромко ухнул. Солнце, играя в хвоинках, отразилось от желтых совиных глаз ярким зеленоватым блеском.
-Доброго рассвета, Фукуро-сама, - раздался позади мягкий голос женщины.
Повернув назад голову, дух взглянул на хозяйку дома, моргнул, и, перелетев пониже, почтительно поклонился.
- Вам того же, госпожа Эйкуко, - медленно проговорил Фукуро. - Я прилетел, как вы просили.
-И на твой вопрос был найден ответ, - отшельница перекрутила в ладонях шест, предлагая птице занять знакомое место, и опустилась на мокрую землю.
Босые пятки прижали лиловые лоскуты осеннего ковра.
Взмах крыльев - и сова расположилась на гладком дереве посоха. Склонилась к девушке, навострилась.
- Я весь внимание.
-Равновесие не восстановлено. Четвертого хранителя не нашли, - склонила голову бикуни. - Я обещала помочь, и стану искать, Фукуро-сама.

(с Сайонарой)

Дух нахмурился.
- Раз так... неужели все так плохо... - пробормотал он в светлые перья груди.
-На этот вопрос я не смогу ответить. Разные меры.
- Спасибо, - кивнул Фукуро. - Видимо, надо будет поговорить с другими обитателями леса. И, в крайнем случае, обратиться к темным силам природы.
Эйкуко задумалась, потом выпрямилась, едва не потревожив нахохлившуюся на шесте птицу. Листья взлетели от неосторожного движения.
-Возможно, мой гость будет вам интересен, - легким касанием пригладила встопорщившиеся перья.
Вздрогнув от неожиданности, птица щелкнула клювом.
-Какой гость?
Эйкуко на секунду задумалась:
-Необычный. Вы позволите, Фукуро-сама?
-Если это чем-то поможет, то конечно.
Под ногами в который раз за сегодняшнее утро зашуршал ковер опавших листьев. Сырые лоскутки прилипали к золотистым лодыжкам и босым пяткам. Мешали. Отшельница остановилась, отряхнулась на пороге и вошла, негромко позвав своего гостя. И в этот самый момент из-за послышалось раздраженное шипение…

(и Соуль)

Целый день Арима отлеживался, приходя в себя, а когда под вечер сделал попытку встать с циновки, то в ужасе уставился на отвыкшие ходить ноги. Ладно, та, по которой пришелся удар вражеского меча, отказывалась повиноваться, но вторая?! Молодой самурай с трудом приподнялся и сел. В голове все закружилось, и он переждал, закрыв глаза, когда хижина прекратит раскачиваться и вращаться.
С тихим шелестом отодвинулась в сторону сёдзи, упала на татами полоска света. Пропала. В проеме неуверенно остановилась пепельноволосая девушка, сжимающая огромное ведро. Прошла, с силой опустила его рядом с больной ногой донельзя знакомым жестом.
Избежать столкновения было почти невозможно; конечно же, Арима споткнулся, и конечно же, не удержал болезненного вскрика, хотя тут же прикусил губу, чтобы не переполошить отшельницу. Как хотелось расстаться со сковывающим движения телом, слишком хрупким и таким непрочным, что на глаза наворачивались слезы жалости, но он не мог..., а вредная обакэ еще и отошла в сторону и наблюдает с самым ехидным выражением на лице. И прячет что-то за спиной.
Девушка подобралась к выходу, взяла чужой шест и молча протянула его воину.
-Зачем он мне? - удивился Арима, но посох взял, хотя бы для того, чтобы опираться на него при ходьбе.
Дерево было старое, отполированное прикосновениями ладоней. Ньё приложила рукав к носу и хихикнула. Еще чуть отодвинула сёдзи, словно предлагая покинуть уютную комнату.
Боль распространялась от раны при каждом шаге, особенно, когда ноги вместо того, чтобы ступать твердо, начинали подкашиваться. Ночной воздух был напитан запахами добычи, которую не хватит сейчас сил поймать. Обакэ следовала позади, на особо неудачном шаге подхватила под руку, помогая. Ее странное «сокровище» из ладони перебралось в рукав, взбежало по предплечью и теперь сверкало глазками из-за воротника. Полевка.

(вместе с Соуль, а сейчас нас и бельше станет)

Голод был сильнее всего на свете, даже разума. Арима никогда в жизни не испытывал столь неодолимого желания. Казалось, если ничего не предпринять, его вывернет наизнанку. Не думая, он потянулся к добыче.
Ньё сцепила руки за спиной и отступила на пару шагов, высоко, как цапля, поднимая ноги при каждом шаге. Мышь перебралась к ней на плечо и теперь пыталась взобраться по волосам на макушку. Цепляясь за стену, Арима как завороженный пошел следом. Обакэ отпрыгнула дальше, завернула за угол дома, где весело бежала между камней вода, собиралась в аккуратно сложенной из камней чаше. Полевка, словно нарочно, моргнула, и, повернувшись к воину хвостом, принялась непринужденно чистить мордочку. Арима сделал еще один шаг и еще, он понимал, что надо остановиться, но эти мысли прятались за высокой и толстой стеной желания. На следующем шаге покалеченная нога подвела самурая, молодой воин споткнулся - то ли о выпирающий из земли корешок, то ли о камень, то ли сама земля предательски ушла из-под ног. Ньё метнулась в сторону, опустила ладонь на чужое плечо, провожая, и..., на опавшую листву посыпался водопад холодных брызг.
Арима зашипел; звук напоминал тот, который получается, если высыпать еще горячие угли в колодец или брызнуть водой на очень большую жаровню. Под ногами проказницы начала тлеть сухая трава. Обакэ кубарем скатилась в ручей, на ходу обращаясь в пушистую кошку, и засела там: над водой показалась только пушистая мордочка. В зубах была гордо зажата мышь. Зеленые глаза нахалки так и лучились ехидством.
-Отдай...
Ньё тряхнула мокрыми ушами и, подобравшись ближе, посадила несчастную полевку на рукав Аримы. Мышь, предчувствуя неладное, попыталась спрыгнуть в воду. Самурай поймал беглянку в кулак, сжал несильно; зверек жалобно пискнул. От запаха еды (казалось, он чуял ток крови под бурой шкуркой добычи) можно было сойти с ума. Обакэ наблюдала с интересом…

(пока еще не стало... но скоро)

Фукуро серым комком бросился с посоха девушки на крыльцо, зло заклекотал и угрожающе согнул лапу с острыми когтями. Эйкуко огляделась, не обнаружила гостя и выбежала наружу, поспешно извинившись перед совиным духом.
-Сюда, - бегло позвала за собой, уже заворачивая за угол маленького дома.
Птица, пригнувшись, осторожно последовала за ней. Дух распушился, глаза его яростно сверкали, когда он быстро шагал по двору.
За домом развернулась странная картина: кошка и раненный воин сидели в неглубоком роднике: в ладонях Аримы была зажата испугано пищавшая мышь, а Ньё с любопытством задрала розоватый нос, ожидая, что же будет дальше.
-Уходи! - из-под растрепавшихся волос стрельнули взглядом в хозяйку дома. - Не мешай мне...
Кончик ньёбо замер между лицом самурая и несчастной полевкой.
-Мышь отпусти, - раздался сдержанный совет.
Сова взглянула на воина и, хлопнув крыльями, подошла поближе.
-Демон? В человеческом обличье? - видно было, что дух немного растерялся.
-Я голоден!
Арима шумно втянул носом воздух, но не пошевелился. Мышь уперлась розовыми лапками ему в ладонь, стараясь раздвинуть пальцы.
-Ты тоже не в своем истинном облике! - огрызнулся молодой самурай, косясь на огромную птицу.
-Если тебе хочется крови, могу напоить собственной, - спокойно заметила бикуни, смотря, как Ньё осторожно поймала зубами розовый хвост полевки, и теперь пыталась спасти невинное животное из рук оголодавшего воина.
-Не надо крови, - возмущенно зашипел Фукуро. - Если он пришел в наш лес, это не значит, что имеет право пожирать его обитателей! У нас и без таких чудовищ полно забот!


(а теперь стало! Сайонара, Соуль и СонГоку)

- Хочешь сказать, что сам не ловишь мышей? - возмутился Арима; в темных глазах опять заплясали золотистые искры.
Ньё царапнула коготками руку самурая, и мышь снова оказалась в зубах довольной кошки. Гордо она прошествовала к берегу под скептическим взглядом хозяйки, впрочем, не спеша выходить из воды.
Сова нахмурилась, щелкнула клювом.
- Мыши - это плата за пользу, которую звери приносят лесу, - дух подозрительно проводил глазами кошку. - Госпожа Эйкуко, это твой демон?
Отшельница убрала посох.
- Это мой странный гость, Фукуро-сама. Вы хотели обратиться к темным силам природы…
Цепляясь за траву, глубоко зарываясь пальцами, скрюченными, точно когти, во влажную землю, Арима выбрался на берег. Нога разболелась, но он едва чувствовал эту боль.
- Я должен есть... это тело умрет раньше, чем встанет на ноги, если я не буду есть...
В голосе послышались жалкие, противные ему самому ноты; раньше ему никогда не приходилось никого умолять. Бикуни со вздохом присела рядом и помогла молодому самураю выпрямится.
- Люди едят другую пищу, - наставительно заметила. - Фукуро-сама, вернемся в дом, и там побеседуем.
Ньё потерлась мокрой головой о больную ногу Аримы, успокаивая. Склонив голову, дух последовал за отшельницей и демоном. Он старался держаться на расстоянии от них - недовольный взгляд золотых глаз не отрывался от самурая.

(и развеселое трио)

Деревня у дороги к замку Санада. 1598 год

Юноша дернулся, попытался сесть. Олури заботливо уложила его обратно, поправила одеяло. Незнакомые звуки разлетались по комнате, заполняли небольшое пространство, и девочка волей-неволей слушала. Не требовалось прислушиваться, слова, которые она и произнести-то не смогла бы, влетали в мысли, будоражили что-то смутное в душе. Больной снова дернулся. Дрожащими от слабости пальцами попытался закрыть уши.
Молитва явно действовала, слова не оставались просто сотрясением воздуха, как бывает, когда не приходит ответа от Создателя. Однако, хотя больной, казалось, стал активнее, оживление было каким-то странным – будто к нему прикасались не раскаленным добела, но все же горячим железом.
Не одержим ли он демонами? – промелькнуло в мыслях португальца. Сейчас он уже не так был уверен в злобности всех духов, но ведь и болезнь могла быть следствием их влияния!
Отец Андрео нахмурился, и добавил слова об избавлении от лукавого и мелких бесов.
Юноша перестал зажимать уши, даже привстал на локтях и, болезненно морщась, недоуменно разглядывал священника. Лицо, ряса, сложенные руки - все подверглось пристальному изучению.
- Что вы такое делаете? - наконец подал он голос.
Диковинный выговор резанул по ушам не только Олури, но даже иностранца.
Ответил священник не сразу, договорив сперва положенную формулу. Он разглядывалв подрагивающем, как крыло бабочки, свете торчащего из плошки фитиля лицо подобранного маленьким отрядом парня, в котором было в нем что-то непривычное, по сравнению с уже виденными ранее. Наверное, с другого острова?
- Я молюсь, - спокойно ответил он. – О твоем здоровье. Кто ты, и как оказался на дороге?
- Мое имя Рензо. - Мальчик перестал морщиться и выглядел более здоровым, чем еще совсем недавно. - Я... не помню. У меня был долгий путь, кончились все запасы, я не думал, что их потребуется так много. Очень хотелось есть и пить, но я не знал, у кого попросить. А дальше не знаю, что случилось. Наверное, я уснул.
Он рассказывал охотно и доверчиво, переводя взгляд с одного слушателя на другого. Свет лампы придал его коже видимость цвета, но даже сейчас бросалась в глаза неестественная бледность. Острый нос, выпирающие над впавшими щеками скулы, разлет бровей делали его похожим на птицу.
- А куда и откуда лежит твой путь? - задал священник следующий вопрос. – К родным?
Было бы хорошо, найдись кто-то у паренька. Конечно, нельзя его бросать без помощи, но он и тем более Хидэтада не могут везти с собой всех голодных детей этой страны... Которых, кажется, тут меньше, чем в христианской Европе. Впрочем, его лицо мыслей не выдавало.

(Далара со мной)

- Я с северных островов. Всю жизнь провел там. А тут... – Рензо замялся, перевел взгляд на сложенные поверх одеяла руки, потом обратно на патэрэна, затем Олури. – Мне сказали, что где-то в этих краях живет моя мама, которую я никогда не видел. Я решил, что обязательно разыщу ее!
Юношеский голос звенел искренностью. Отец Андрео невольно усмехнулся такому энтузиазму. Юноша явно понемногу приходил в себя.
- И как же ты собрался ее искать? У тебя есть какие-то сведения? - вообще-то надо бы предложить ему поесть, чуть запоздало всплыла в голове мысль, и миссионер сильно смутился за свой промах. - Но ты потерял сознание от голода, а я расспрашиваю! Съешь что-нибудь?
Подобранный смешался сильнее прежнего, вновь уперся взглядом в собственные руки.
- У меня денег нет, - нехотя признался он.
- Это я понимаю, - согласился кивком европеец. - Если бы были, ты бы на дороге не лежал. Что у нас осталось, Олури? - посмотрел он в сторону девочки.
- Я уже все отнесла на кухню, но могу попросить еще. Госпожа О-Хана такая добрая, наверняка даст. Я сейчас.
Не дожидаясь ответа, девчонка сорвалась и ускакала за занавески, откуда весьма соблазнительно пахло.
- У вас не осталось какой-нибудь еды? – вопросила она, обхватив руками деревянный столб и втягивая носом аромат. - И сколько с нас причитается за постой?
Хозяйка, вымачивающая что-то в небольшой глиняной чаше, подняла голову, улыбнулась.
- Ваш спутник уже заплатил. Сказал, что вы сами разберетесь с больным мальчиком, а ему нужно поспать с дороги.
- Правда? – усомнилась девочка, приложив палец к губе.
Они ехали не слишком долго, такой сильный человек, как Такеда не должен был устать...
- По-моему, он почувствовал себя неловко, что ничем не может помочь, - подмигнула женщина. – И еще он что-то бормотал о детях.
О-Хана принялась хлопотать с горшками и мисками. Собрав еду, передала ее Олури.
- Покормите как следует этого милого юношу. В моем доме еще никто не умирал от голода.
«Спасибо!» раздалось уже с другой стороны занавески. Хозяйка звонко рассмеялась.
Девочка вбежала, так и хотелось сказать - влетела обратно в комнату. Священнику подумалось, что ее сострадание похвально, да и слушала она рассказы с определенным интересом. Может, ее душу озарит свет христианской веры? Впрочем, только ли милосердием диктовался интерес к юноше?
- Спасибо, - поблагодарил иезуит. - Ты сможешь есть сам, Рензо? Только не переусердствуй, это может быть вредно после долгого воздержания от пищи!

(и опять Далара с Хигфом)

ноябрь 1600 года.

- Кацу… Кацу… Просыпайся… Пора вставать – смутно знакомый голос зазвучал во сне Онодэры Тадзаэмона, голос звал, манил, наполнял сердце и душу каким-то уже забытым приятным чувством.
Усталость придавливала к земле с увесистостью каменной глыбы; ночной переход под холодным дождем, несколько часов остервенелого боя, а потом долгое изматывающие преследование мятежников... бывший каро дома Тайра, ныне самурай на службе у Хосокавы Тадаоки, больше всего хотел сейчас крепко спать. И чтобы ничего его не будило.
- Кацу, пора вставать… - самураю показалось, что его кто-то гладит по голове, мягко, спокойно, как много-много лет назад, с каждым таким поглаживанием камень усталости придавивший было старого каро становился всё легче, тяжесть уходила, будто событий прошлого дня и не было, а сам Тодзаэмон спал уже несколько часов.
Онодэра протер слипающиеся глаза; наверное, все же приснилось, кто мог звать его здесь детским именем? С некоторых пор самурай не доверял странным снам.
- Кто здесь? - настороженно спросил он, озираясь.
Из-за круга света, что создавал костёр к каро шагнул мужчина.
- Здравствуй, Тодзаэмон.
Перед каро стоял дайме Тайра-но Акаихигэ в пышных придворных одеяниях своего неизменно красного цвета, лицо князя было более бледным, чем обычно, как будто хозяин переложил белил, но одна черта абсолютно несвойственная князю, прямо таки бросалась в глаза – распущенные волосы, они ниспадали волной на плечи дайме и дальше.
- Да. Это я - голос князя Тайра был всё также властен - только не смей падать на колени, это привлечёт ненужное внимание.

(и СонГоку)

(Дон снова с нами!)

- Господин... - Онодэра вдруг понял, что охрип; голос отказывался повиноваться. - Твой недостойный слуга обязан был последовать за тобой, но не смог выполнить свой долг немедленно, а потом...
Потом указом Токугавы им было запрещено совершать сеппуку, чтобы уйти следом; обезглавленный клан и без того был малочисленен.
- Я и не думаю винить тебя, - лицо Акаихигэ было наполнено спокойствием - ты всё сделал правильно, а твоя выдержка снова помогла тебе.
- Кроме того - князь позволил себе тень улыбки - мы бы тогда... м... разминулись и я бы не смог испытать радости от встречи с тобой.
Господин пришел не случайно; Онодэра Тодзаэмон слишком хорошо его знал.
- Но и человеку, убившему вас, мы не смогли отомстить. Он как будто в воду канул. Мы отыскали место, где живет его клан, но там не было ни единого человека. Либо ушли в горы, либо они из тех, кто умеет прятаться в тени.
По лицу Тайра нельзя было было сказать о чём думает, но глаза выдали его, в них заклокотала ненависть, ненависть вперемешку с гневом и яростью. Жуткая смесь. Но Акаихигэ был аристократом, говорить он начал когда буря улеглась.
- Мы можем поговорить где-нибудь без лишних глаз? Я не хочу ставить тебя под удар.
- Да, господин. Ступайте за мной.
Онодэра Тодзаэмон, стараясь идти так же твердо, как раньше, отошел к загону, в котором паслись расседланные кони. Он осознавал, что силы могут изменить ему в любое мгновение , но внезапную слабость готов был объяснить усталостью после боя.
- Надеюсь, здесь нам никто не помешает.
Он поежился. Еще было рано для первых ночных заморозков, но вокруг на траве лежал иней.

- Как ты уже понял я действительно умер. Наш дорогой господин Клещи каким-то героическим усилием расстался с самым дорогим ему сердцу и оплатил мне смену гардероба., он посчитал что я собрал слишком большую силу в провинции и слишком много подмял под себя - дайме запустил руку в рукав кимоно, но через мгновение с досадой вытащил руку и продолжил - Но как ты видишь я ещё не проиграл. Я стал вот этим...
Дайме провёл руками по волосам.
- Однако, лучше так чем кормить лис и червей... и кроме того всё ещё есть возможность стать прежним... - дайме посмотрел на старого самурая - есть один магический обряд что может помочь мне, но одному мне почти невозможно сделать это.
- Потому я и пришёл к тебе... ты... - голос дайме дрогнул - ты возможно единственный в этом мире к кому я ещё могу пойти.
- Но я... не колдун и не онмиёджи, - бывший каро на мгновение растерялся.
Он знал, о чем говорит его господин, но ни разу не слышал, чтобы в недавние годы кто-то проводил "макаи теншо". Да, в давние времена встречались великие мудрецы, равные небу, но сейчас... Память услужливо преподнесла воспоминание: пленник, захваченный два года назад, и странные события, окружившие его появление в Шиобаре.
- Я знаю - дайме улыбнулся - Но я тоже не сидел без дела всё это время. В Мире сейчас находится великий Суссаноо, он уже один раз отзывался на мой зов... и тогда сильно помог мне, я конечно не думаю, что стоит мне сейчас крикнуть погромче он явится снова и подаст сакэ, но и его можно звать по разному, а лучше найти его.
- Такэхая Сусаноо-но микото? - изумился седой воин. - Он опять спустился к нам?
Он посмотрел на небо, где, подтверждая слова призрака, стремительно неслись окрашенные закатом рваные облака. Кому еще играть с ними, как не повелителю бури?
- Но как его искать?
- Частично, ответ в твоей руке - дайме кивнул на руку самурая - сила Сусаноо всё ещё чувствуется в ней, собственно говоря ты сам смог бы найти его, просто доверившись ей, но есть и иной способ, с моей новой силой и твоей памятью мы сможем это!
Онодэра посмотрел на свою ладонь. Два года назад он запомнил удар, который отрубил ему руку у самого плеча, но когда он очнулся, конечность была целой, необычно тяжелой, но целой. Рука плохо слушалась поначалу и все время немела, на ощупь кожа была холодной и плотной, но все-таки это была его рука.
- Пусть господин только скажет, - произнес бывший каро. - Его слова жду не только я.

(И СонГоку)

Деревня по дороге из Шиобары в замок Санада

Олури тихонько пробралась на второй этаж, придерживая полы новой одежды. Старая годилась для путешествия, но никак не для представления девочки господам из замка. Добрая госпожа О-Хана приложила руку к выбору кимоно, и теперь было бы вдвойне стыдно запачкать или порвать его. Как мышь, прошмыгнула по коридору, заглянула за фусума, закусив нижнюю губу. Подкралась и уселась на колени рядом с головой Такеды.
- Дядя Хидэ.
Голова еле заметно вздрогнула, хотя дыхание спящего не изменилось ни на йоту. Спустя несколько секунд, когда девочка раздумывала, не потрясти ли упорно спящего за рукав, глаза кавалериста открылись, в них скользнуло узнавание.
- Да, Олури-химэ? Что вам угодно?
Такеда Хидэтада с легким кряхтением сменил положение с лежачего на сидячее и взглянул на подопечную с интересом, тщательно стараясь не показывать, как бы он был рад поспать еще пару-тройку часов.
Олури, занятая невероятно важным для нее в данный момент вопросом, не замечала ничего вокруг, включая сонливость и не совсем удачные попытки Хидэтады. Помедлила секунду, почему-то вдруг оробев. Собралась с духом и брякнула:
- Что делают, когда мужчина и женщина нравятся друг другу?
Бравый кавалерист округлил глаза и нерешительно, как понял бы любой зоркий наблюдатель, кашлянул, после чего в откровенном замешательстве, почесал затылок.

(пытаю Рейтара)

там же
(Далара+Reytar)

- Ну-у-у-у… Если мужчина и женщина действительно сильно нравятся друг другу, они стараются больше времени проводить вместе, стремятся узнать друг друга получше, вместе работают и добывают себе пищу, делятся всем хорошим и плохим, что было в их жизни… - Хидэтада произносил эту тираду угрюмо размышляя, как бы объяснить столь сложный вопрос юной, вступающей в пору зрелости деве, чтобы не испугать и не оскорбить ее обычным солдатским мнением о течении подобных взаимоотношений. - Это длится довольно долго - может неделю, может месяц, может год. И вот когда они оба, эти мужчина и женщина, убеждаются, что не просто нравятся друг другу, а очень-очень нравятся, тогда и только тогда они женятся... Вот так вот.
Десятник еще более угрюмо подумал, что из этого правила немало исключений, одним из которых является он сам, но знать о них молодой госпоже явно пока рановато. А коль уж придется узнать, то не от него, а от кого-то такого, кто смог бы об этом хорошо, достойно рассказать. От одной из придворных дам в замке Господина, например - зря они что ли там сладости едят?
Стараясь перевести беседу с столь скользкой темы на более простую, мужчина пристально взглянул на подопечную и произнес:
- Вы лучше расскажите, как себя чувствует тот мальчишка, Олури-химэ? Пришел ли он в себя и что говорит о его состоянии уважаемый патэрэн? Скоро нам нужно будет продолжить путь - вас очень ждут в замке Белого Феникса, мы не сможем надолго задерживаться.

То ли погрустневшая, то ли просто задумавшаяся девочка подробно ответила на каждый вопрос, не забыла упомянуть имя и упрямо заявить, что он никакой не мальчишка, а очень даже милый юноша. Тут же вывалила на Такеду историю Рензо.
- Вот если бы мы могли помочь ему найти маму... – Девчачьи мысли совершили неожиданный поворот: - Дядя Хидэ, а зачем меня ждут в Замке Белого феникса? И кто?
- Я не знаю зачем, но думаю, для того, что бы воздать вам должные почести. Почести, каковых вы заслуживаете, Олури-химэ! – Кавалерист уважительно поклонился девочке и продолжил. – А вот кто ждет – уверен знаю. Мой Господин точно ждет вас. Он окружит вас должным почетом и заботой, окажет должное радушие и озаботится вашим обучением и воспитанием, так что очень скоро вы с вашей красотой, заткнете за пояс, наиболее прелестных придворных дам. А кроме того мой Господин подберет вам хорошего жениха и обеспечит достойный вас брак с молодым прославленным воином, который сделает вас счастливой, так я думаю.
По лицу девочки было видно, что такое предположение ей не по душе. Она предпочла бы носиться по полям и лесам с нагинатой, гордо восседая на коне, драться рядом с мужчинами, как у Шиобары. Зачем ей, деревенской девчонке, выросшей на свободе и почти без присмотра, обучение, воспитание и придворные тряпки? И молодой прославленный воин тоже зачем?.. Хотя, об этом еще можно подумать.
- Хотела бы я родиться мальчиком, - искренне поведала Олури. – Тогда я могла бы быть наследником. Если только...
Она вдруг оживилась, взволновалась.
- А какой флаг у господина из замка Белого феникса?

(и опять мы)

там же
(Далара+Reytar)

Десятник задумался, пытаясь сформулировать никогда не видевшей этот штандарт девушке, что он из себя представляет. С одной стороны, он отлично помнил сасимоно боевых товарищей, символы на которых включали герб господина, но с другой стороны, на сасимоно кроме родового герба клана рисовали и личные символы воина, или символы отряда, так что полного сходства между ними почти не бывало. Наконец, Такеда определился. Отбросив ненужную лирику, он решил остановиться на основном штандарте клана Санада и произнес:
- Оно белое, подстать названию гордого и прекрасного замка, в котором живет мой Господин. Но так как ни одно светлое не может без темного, как Небо не может без Земли, поэтому на белом поле штандарта расположены темные кружочки заморских монет, принятых в Поднебесной Империи. Вот такое знамя развивается над Замком Белого Феникса, Олури-химэ.
Девочка нахмурилась, притихла, поддавшись воспоминанию. Конский топот и ржание, крики людей - воинственные у нападающих, испуганные у деревенских. Потом дым начинающегося пожара, языки пламени, лижущие постройки, норовящие дотянуться до людей. Паника, бег, кого-то зовут, ревет младенец, в страхе бегут животные и люди вперемежку. Сверкание мечей и яростные неумолимые стрелы. А надо всем этим белое полотно с черными кругами на нем, как черное солнце, выжженное на снегу.
Олури вдруг посмотрела на Такеду новым взглядом. Не выдержала долго, опустила ресницы. Пальцы бездумно касались единственной почти по-настоящему своей вещи - танто в ножнах за поясом.
- Я пойду, посмотрю, как там Рензо и патэрэн, - тихо сказала она, неуклюже поднялась и пошла к выходу.
- Конечно, о Олури-химэ! - Кавалерист поклонился, как подобало при обращении к высокородной девице, втайне радуясь, что сможет еще вздремнуть, но при этом несколько обеспокоено заметив странное выражение лица подопечной. - Если вам что-нибудь понадобится от меня, я здесь и всегда готов служить вам!

гора Ибуки, осень 1600 года

Сначала возник спор, порядком утомивший участников. Все сходились в том, что сидя на месте, ответов не отыщешь, а значит, нужно пойти... куда? Предлагались разные места и отвергались по разным на то причинам. К многочисленным богам никто обращаться не захотел, но все равно высказали мнение, что можно добраться до столицы, а там храмов много, в каком-нибудь да ответят.
Задремавший было Арима очнулся и пробормотал, что неплохо бы обратиться к какому-нибудь предсказателю, которых, впрочем, в столице гораздо больше, чем где-либо еще. Так, постепенно пришли к единому мнению.
Как только самурай поправился, ближе к декабрю, чтобы успеть до времени снегопадов и холодов, на лошадку, ту самую, которую бикуни увела с места сражения, погрузили нехитрые, но необходимые вещи, и небольшой группой отправились в путь.
Пришлось долго говорить с местными оборотнями, чтобы как следует приглядывали за домом, жили, пользовались посудой, а не растаскивали по склону, также и поступали с остальным. Мелкие и крупные обакэ, собравшиеся проводить соседку и ее нового знакомого, даже всплакнули немного, хотя некоторые и поглядывали вожделенно на крышу маленькой хижины, уж больно притягательный там лежал тростник. Ньё беззвучно зашипела на деловито шмыгнувшую в дом крысу (нахалка не обратила внимания), а потом по-хозяйски потерлась серым боком о ноги самурая, недвусмысленно намекая, что ее следует взять с собой и устроить так, чтобы было тепло и не пришлось лишний раз шевелить лапками. Бикуни выразительно посмотрела на воспитанницу и, вздохнув, перехватила поводья лошади.
Арима наклонился и подобрал пушистую, мгновенно зашкворчавшую мучительницу; при ходьбе он все еще опирался на палку, но понемногу возвращал себе уверенность движений.
- Мы должны успеть перебраться через горы, пока снег не закрыл перевалы, - сказал молодой самурай, поправляя мечи. - Но с костром у нас проблем не возникнет, это я обещаю.
- В это я верю, - согласилась бикуни, - как и хочу верить в то, что не сгорят окрестные леса.
Оголовье ньёбо оставляло едва заметные следы на земле.
- Хотелось бы знать, куда пропал Фукуро-сама собиравшийся отправиться с нами.

(Соуль с СонГоку, пока без меня)

(а вот и уже с тобой, Сай! И с Соуль)

Совиный дух не заставил себя долго ждать - вскоре послышался шум его серых крыльев, и взлохмаченная птица угнездилась на толстой ветке прямо над головой отшельницы.
- Я прилетел, - выдохнул дух, покосившись на демона. - Надеюсь, без нас в лесу ничего плохого не случится.
- И я надеюсь, Фукуро-сама, - согласилась бикуни.
Арима тем временем перевязывал голову свернутым в жгут платком, он больше не заплетал волосы, как положено. Кошку, чтобы не мешала, самурай посадил себе на плечо. Она уцепилась коготками за ткань и подняла пушистую мордочку, со странным интересом разглядывая сову.
- Не так, - прокомментировала действия молодого самурая бикуни.
Дух ответил кошке сердитым взглядом и вжал круглую голову в плечи.
- Небезопасный способ передвижения, - заметил он.
- Не у всех есть крылья, - ответил за беззвучно разинувшую пасть кошку Арима и посмотрел на отшельницу; он возвышался над ней, как будто за последние дни сделался выше ростом. – А как надо?
- Ребенок, - опустила поводья отшельница и выдернула из рук воина платок. - По-другому… расчесывал ли ты хоть раз волосы за то время, что у меня жил?
Бикуни удивленно попробовала провести пальцами по запутавшимся прядям и недовольно улыбнулась. Кошка на плече ехидно сощурила зеленые глаза.
- Фукуро-сама, вы можете отправиться в путь на моем плече.
Птица кивнула и слетела вниз, на мягкую мшистую землю.
- Госпожа Эйкуко, уверены, что вам будет не тяжело? - желтый глаз продолжал следить за пушистой спутницей женщины.

Арима тоже запустил согнутые когтями пальцы в гриву и недовольно сморщился, когда те увязли в черной массе волос.
-Не сейчас, - решил самурай.
-Ребенок. Забирайся в седло, - вздохнула отшельница и наклонилась, мягко, обеими ладонями поднимая с земли Фукуро. – Не волнуйтесь об этом.
Он чуть раскрыл крылья и осторожно уцепился за хрупкое плечо девушки. Прикрыл глаза, повернул назад голову и отрывисто крикнул. Эхом ответил сове лес. Потом дух нахмурился в сторону Аримы - он никак не мог привыкнуть к демону.
Это была самая необычная процессия, какую видел лес Ибуки в этот год. Звери, птицы и бакэмоно насмотрелись на вооруженные отряды и убегающих подальше крестьян и не сразу высовывались из убежищ. На мохнатой низкорослой лошадке ехал молодой человек, судя по одежде и мечам и осанке, из буси, а рядом, держась за стремя, шагала святая отшельница, у которой на плече сидела нахохлившаяся сова. Мордочка серой кошки выглядывала из притороченного к седлу мешка.
По осени пахло влажной хвоей, копыта лошади подминали редкие кленовые листы. На дороге тень сменяли пятна света – скользили по лицам резковатые солнечные лучи. В стороне нежно-зеленым мелькнула небольшая бамбуковая роща и пропала из виду, когда путешественники свернули к горе Татешима. До нее было недалеко: полдня, может, чуть больше. Решили следовать вдоль, к озеру. У подножия лежали огромные валуны, сейчас, ближе к зиме, полускрытые листвой. Склоны нависали ярусами.
Мягко подкрадывались сумерки, и, когда на небе от заката остался только росчерк багрово-алого, открылось озеро Сува, непроницаемо-темное к вечеру.

(та же пугающая компания... для местных)

Деревушка неподелеку от замка Ако (продолжение)

Урусаро, казалось, не замечал этой цветастой кавалькады. Он сидел на лавочке, не делая даже малейших попыток подняться и поклониться могущественным самураям, орудуя крючком и мотком прочной бечевы так, словно вокруг не происходило ничего неожиданного, а что происходило – успело приесться хуже самого дешевого рисового колобка с прокисшей начинкой.
Кавалькада приблизилась к дому, на скамеечке у стены которого и сидел Урусаро, невозмутимо штопающий последнюю, наиболее разлапистую дыру. Горделивый юноша в светлом панцире надменно качнул головой и плотный воин в темном доспехе сдвинув брови, взглянул на рыбака, после чего рявкнул:
- Эй ты, бездельник! Бросай свою грязную тряпку – мы пришли за тобой, подлый мятежник! Мы знаем, что ты не тот за кого себя выдаешь. Даже если ты вздумаешь молчать, твои волосы расскажут о том что ты таков куда красноречивее. Ты не простолюдин, ты запятнавший свою честь, трусливый енот! Выбирай, либо немедленно едешь с нами и принимаешь приговор, либо, если сеппуку слишком большая милость для столь бесчестного человечишки, мы убьем тебя на месте. Выбирай!
Щегольски одетые конники ответили радостным гулом, в котором звучала неприкрытая издевка и жажда доказать окружающим собственную удаль, без долгих разговоров зарубив мятежника. Воин в темном доспехе искоса, с некоторым презрением взглянул на разодетых всадников, но смолчал, уделяя основное внимание безразлично штопающему сеть, одетому в жалкую холстину, человеку.
Урусаро продолжал работу так, словно не слышал грозных слов, не видел пылающих яростью взглядов и отблесков на извлеченных наполовину клинках конных щеголей. Наконец, когда молчание затянулось, а щегольски одетые конники, сбились в плотную кучу, с надеждой поглядывая на своего господина, не разрешит ли он разделаться с наглым простолюдином, рыбак завершил работу. Он подбросил в руках сеть, посмотрел сквозь нее на небесную синеву, не пропустил ли где-то хоть одну дыру, и лишь после этого обратил свой взор на горделивого юношу, воина в темном доспехе и остальных, попугаистой расцветки, конников.
- Не тебе, Меняющий-Господ-Как-Сандалии-Слуга, упрекать меня в трусости. Ты оделся в дорогую одежду, прикрыл монами Токугава свой позор, но мы помним, кому ты служил до этого, и от кого сбежал, как только понял, что они могут проиграть. Ты носишь на себе обноски клана Такеда, ты, поджавший хвост пес Господина Клещи! Не тебе, и не этому щенку Токугава вякать на меня, обвиняя в бесчестье. Я был на поле Секигахара, я сражался там с Красными Дьяволами, а где был ты мальчишка? Или ты заплутал в трех соснах, объевшись праздничных никуманов, или трусил и не решался выйти на поле до тех пор, пока не стало ясно, кто победил? Хе! Вы пришли сюда всей толпой только ради того, что бы отвезти на казнь одно меня, или прямо здесь отсечь мне голову? Так попробуйте же, о грозные, ужасные для окрестных мышей, кроликов и подросших дочерей простолюдинов, воители! Кто первый рискнет приблизиться ко мне? Ты, недостойный сын достойного отца, Санада Нобуюки? Или ты, щенок от старого, неразборчивого в постельных утехах, пса Токугава Хидэтада? Или может быть кто-то из этих напыщенных фазанов, которым кто-то по скудоумию дал мечи? Ну же, подходите! Я перед вами один, без доспехов и оружия! Чего ж вы трусите?!

Разодетые всадники, все громче и громче роптавшие на протяжении всей речи простолюдина, под конец были вне себя от бешенства. Не дожидаясь какого бы то ни было жеста юноши, они с ревом обнажили мечи и коленями послали коней вперед, намереваясь раздавить и посечь на множество кусков наглеца, осмелившегося в таком тоне говорить с их господином.
Урусаро, положив обе ладони на сеть, подождал, пока отблескивающие яростью обнаженных мечей, фигуры, приблизятся настолько, что бы верхушками шлемов сравняться с дальней горой и вскочил на ноги. Свернутая упругим жгутом, толстая рыболовная сеть, разворачиваясь в воздухе, понеслась на встречу оскаленным конским мордам и раскрытым в вопле человеческим лицам. Понеслась, развернулась, опутывая, останавливая, сбивая с толку, пугая, заставляя паниковать и как можно скорее искать выход из ее, остро воняющих рыбой, объятьев.
Естественно, одна рыбацкая сеть не могла запутать весь десяток конников, но Урусаро не терял времени даром – его серая, грубого полотна, накидка, мелькала то у одного края сети, почти полностью сливаясь с нею, то у другого. Вставший в полный рост, этот плотный, широкоплечий человек не производил впечатления простолюдина. Слишком уж упруго и расчетливо он двигался, слишком точно наносил тычковые удары концом посоха, метя в лица, открытые рты и глаза всадников и слишком проворно уклонялся от полос остро заточенной стали, которыми пытались достать его канареечно разодетые противники, сноровка которых, похоже, оставляла желать много лучшего.
Юноша и воин в темном доспехе держались на некотором отдалении от свалки, к их чести, скорее потому что понимали – лишние всадники в такой свалке только мешали бы уже сражающимся, чем помогали. Остальные, кто уже вступил в схватку, старались дотянуться до верткого противника клинками катан, прижать его к стене крупами лошадей и раздавить или изрубить на куски, но всякий раз терпели поражение. Урусаро ускользал из-под ударов, хотя сам бил от всей широты души, так, что время от времени с седла валился очередной расфранченный воитель, с воплями закрывая руками подбитый глаз, или с хрипом сжимая поврежденное горло. Все же, одному из всадников удалось извернуться, переплести свой клинок с деревом посоха, отбивая тычок в лицо и дотянуться кончиком острия до ключицы противника, распарывая грубый плащ. Остальные, кто еще был в седле, откликнулись победным ревом, но вспоровший мешковину клинок негромко скрежетнул обо что-то, скрытое под ней, после чего, вместе с сжимающей его рукой, рухнул в истолченную копытами и ногами пыль.

(не я - Рейтар)

(там же)

Всадник взвыл благим матом и согнулся, зажимая здоровой рукой рассеченное запястье, откуда хлестала кровь, когда второй удар, неизвестно, как и когда выхваченного Урусаро из посоха, меча, отделило его голову от тела, прервав мучения. Вслед за первым погибшим, в дорожную пыль рухнули еще двое – один с вспоротым животом. Удар был так силен, что от такого неканонического сеппуку всадника не спас даже набрюшник нио-до. Второй канареечный конник обвис с седла, все еще пытаясь сжать руками рассеченное в поперек лицо, но, стоило коню вынести седока из свалки, обмяк и рухнул с седла. Остальные кавалеристы, а в седлах оставалось их немного, не более четверти дюжины, откатились назад, на дорогу, со смесью ярости и страха глядя на все еще стоящего на ногах, противника.
- Ну, кто еще рискнет?! Идите сюда, несчастные выкидыши попугая, кроличьи души! – Прорычал, тяжело дыша, Урусаро. Этот бой стоил ему немало сил и изрядно его измотал, но желания подороже продать свою жизнь ничуть не убавил.
– Подходите по одному, или все скопом, я найду, чем всех вас «порадовать»! – С горловым хрипом произнес простолюдин, скрещивая над головой клинок длинного кавалерийского меча и деревянный посох, одновременно являющийся ножнами.
Юноша в светлом доспехе вновь кивнул одетому в темное воину. Тот молча поклонился и мгновенно покинув седло, встал на ноги, поправляя подбородочный ремень шлема и одновременно обнажая катану.
- Кто ты? Назовись, я не привык биться с теми, кто стыдится своего рода. – С иронией произнес он. – Или твое родовое имя слишком запятнано, что бы его упоминать?
- Я воин из рода, которому клялся служить ты сам, а сейчас нахожусь на службе у того, кто раньше, пока ты не приник губами к пяткам Токугава, считал тебя братом. Думаю этого – достаточно, для того, что бы ты понял, насколько известно и запятнано ли, мое родовое имя! – Угрюмо пробурчал Урусаро, плавным шагом приближаясь к воину в темном.
Воин в темном доспехе ответил яростным взглядом и столь же плавно сделал два шага навстречу, сокращая дистанцию до условно-опасной, но все же недостаточной для удара без подшагивания. Противники на миг замерли в безмолвном приветствии, отбросив ножны и сжимая рукояти мечей обоими руками, а затем плавно пошли по кругу, поводя клинками, изучая один другого, присматриваясь и прислушиваясь, что умеет противник.

Так продолжалось некоторое время, а затем, словно лопнула струна – звон стали о сталь, два-три быстрых, на пределах скорости, удара и вновь пауза. Вновь два бойца неторопливо кружат один вокруг другого, присматриваясь, изучая, готовя внезапный, сокрушительный удар. Вот вновь схватка, скрещение клинков, обмен быстрыми, но благодаря искусству противника, не достигающими цели, ударами, сериями ударов, тщательно выискивающими дыры в обороне противника. И вновь пауза, вновь напряженные до предела в ожидании атаки нервы, мягкие упругие шаги и покачивание клинков, должное усыпить бдительность уже уставшего противника. И так раз за разом, пока тот, кто устанет быстрее или окажется медлительнее не откроется во время атаки, или не успеет закрыться, уйдя в оборону. Когда сражаются опытные бойцы, второй удар меча редко бывает необходим для победы. Так было и на сей раз – все, кто наблюдал за схваткой, отлично понимали, что оба противника примерно равны по силе и победу одному их них принесет либо усталость, либо ошибка другого.
Урусаро так же отлично понимал этот нехитрый закон боя. Он чувствовал, что усталость с каждой минутой все сильнее и сильнее давит ему на плечи, словно полновесные мешки риса, нагружаемые один за другим, и что долго такой темп боя выдержать просто не сможет. Следовало что-то делать, и выглядящий как простолюдин, человек, сделал свой выбор.
Когда в очередной раз, в схватке наступила напряженная пауза, он одним рывком развязал и отбросил подальше пояс, от чего его длинное одеяние обвисло и разошлось, открыв взглядам окружающих стальную скорлупу качественно изготовленного хотокэ-до, украшенного символом клана Санада на грудной пластине. Накидка начала сползать с плеч, начав стеснять движения Урусаро и тем самым давая воину в темном доспехе некоторое преимущество, которым он не замедлил воспользоваться, ринувшись в атаку. Урусаро тут же сбросил ее с правого плеча и, уклонившись от удара, перехватив рукоять левой рукой, вынул правую руку из отверстия рукава, одновременно раскручиваясь так, что накидку развернуло инерцией в сторону левого плеча. В следующий миг воин в темном доспехе нанес еще один рубящий удар, уворачиваясь от которого, Урусаро завершил разворот, вновь перехватывая меч правой рукой, а левой совершая резкий рывок в сторону противника, и заставляя тем самым снятую накидку полететь ему в лицо.
Воин в темном панцире тоже был не из осоки сплетен – понимая, что под прикрытием этого одеяния будет атакован, он несколькими широкими горизонтальными ударами рассек воздух перед собой, но все же, всего лишь на миг, опоздал. Клинок длинного кавалерийского меча Урусаро, распластавшегося над самой землей в низком выпаде, проник сквозь оборону противника и, нащупав щель между нагрудником и наплечником доспеха, впился в нее. Правая рука Санада Нобуюки безвольно обвисла – он не мог продолжать бой из-за раны, но и его противник устал настолько, что не спешил добить раненого, опаляя его полным ярости взглядом и старательно переводя дух.
- Ну… - Охрипшим голосом бросил в лица остальных противников Урусаро. – Кто следующий? Кто здесь хочет скоро увидеться с демонами? Может быть, ты рискнешь, сынок Токугава? Или мой меч недостаточно хорош для того, что бы выпустить из тебя кровь?

(все равно - Рейтар, ни слова моего)

гора Ибуки, осень 1600 года

Они спустились к деревне, когда большая часть мародеров и погромщиков, похоже, все-таки, ушла. Несколько крестьян, изрубленных мечами и исколотых пиками, валялись в придорожной канаве. Кодзи даже не обратил на них внимания, направляясь к крайнему дому, обычной лачуге не слишком богатого сельского жителя. Откуда-то из-за домов раздался женский крик, бродяга лишь вздохнул и зашагал дальше. Его маленький спутник, обеспокоенный неприятными запахами, то крутился на месте, то пытался не отставать, цепляясь за одежду нищего музыканта. Один раз он запнулся и растянулся на дороге, подняв тучу пыли, из которой донеслось сначала "k's..." а потом "апчхи!!!"
Кодзи остановился и обернулся:
- Ты всегда такой… шумный? – музыкант явно не сразу подобрал нужное слово.
- Я стараюсь... - тануки смутился.
Он был очень несчастен, он даже лапкой поковырял дорожную пыль.
- Я могу опять превратиться, только тогда захочу есть еще больше. Можно?
- Я тебе не хозяин, чтобы разрешать ил запрещать что-либо, поступай сам как знаешь, - усмехнулся Кодзи. - Если мы найдем мало еды, то все получишь ты, поскольку меня мало не устраивает.
Музыкант ободряюще махнул рукой и вновь зашагал к зданию. Дынька постарался не устраивать тарарам, поэтому ступал весьма осторожно и смотрел себе под ноги. Он даже обошел по большой дуге дохлую лошадь (на ней уже сидели мухи и недовольно жужжали).

(пока что только с Греем)

С деревней было что-то не так. Рыжая так и застыла, подняв в воздух одну лапу. Подумав, повернула назад, нашла приметный камень и аккуратно закопала сверток. Потом снова начала спускаться - тихо, крадучись. Понемногу беспокойство начало принимать вполне конкретные очертания.
Во-первых, звуки. Обычно деревня журчала словно ручей - голоса людей, крики скота, скрип повозок. Особенно сейчас, по осени, когда уборка урожая закончилась и люди могут заниматься своими делами. А в этой деревне были только шорохи и крики. Еще - не было запаха еды, только начинающая остывать мертвечина, от которой добропорядочных лис воротило даже на грани голодной гибели. В-третьих... Нет, мальчишка определенно был йокаем. В-третьих отменялось.
Лиса осторожно сбежала вниз - а к путникам вышел уже тощий мальчишка лет двенадцати.
- Добрые люди, у вас поесть не найдется? Всех убили, один остался! - без зазрения совести соврал последний, обращаясь к музыканту и его коренастому спутнику.
Дынька приложил палец к пухлым губам.
- Тссс! - предупредил он. - Нельзя шуметь. А еды у нас нет, мы ее сами ищем.
В животе у него заурчало.
- Будем искать вместе... - полушепотом сообщил ему бродяга, с лица которого сразу же исчезла вселенская скорбь - вместо этого зеленые лисьи глаза зажглись энтузиазмом. - А где?

- Я не знаю, - прошептал в ответ юный тануки. - Наверное, в каком-нибудь доме... Что-то же должно сохраниться!
Он забеспокоился: ведь если еды действительно отыщется мало, пусть она вся достанется ему, надо же поделиться! И тогда ее станет очень-очень немножко.
- Надо найти постоялый двор, - авторитетно изрек второй мальчишка. - Там всегда держат много еды... а осенью как раз пополняют запасы.
Пока они переговаривались, музыкант ушел далеко вперед, и Дынька вновь завертелся на месте, пытаясь определить, куда тот исчез.
- Меньше людей - больше еды, - философски изрек зеленоглазый, но тем не менее потянул новообретенного товарища к дому, возле которого в последний раз приметил силуэт взрослого.
Дынька решил не сопротивляться, пустой желудок способствовал обретению некоторой доли смирения. Они осторожно заглянули в щель между полуоторванными ставнями.
- Там кто-то есть... и это не Кодзи. Это кто-то другой.
Второй мальчишка попытался заглянуть в темную щель через голову тануки.
- Твой... спутник - ему можно доверять? - шепотом спросил зеленоглазый у Дыньки.
- Не знаю... меня пока не обижал.

(и Китти)

- Ладно. Выдашь - хвост оторву, - грозно предупредил тануки второй мальчишка. Тотчас же в полумраке хижины начал вырисовываться силуэт девушки с белым лицом - из-под нижнего края кимоно только струился туман. На лисьей мордочке лесного мальчишки отпечатался азарт. Дынька хотел ответить, что музыкант уже в общем-то видел превращения и ничего, обошлось, но благоразумно промолчал. Только уселся на землю, растопырил пальцы и забубнил, явно копируя заклинателя или колдуна. Человек, копавшийся в ворохе тканей, выброшенных из сундука прямо на пол, поднял голову. Белокожая девушка тоже подняла голову - черты копировали ту, что была известна два года назад в окрестностях Шиобары как Амэ - и, не открывая глаз, повернула лицо к мародеру. Простерла руку, словно собираясь коснуться лица мужчины и улыбнулась неживой улыбкой.
Мародер попятился, открывая и закрывая рот в беззвучном крике, и наткнулся спиной на огромную многоножку, вдруг высунувшуюся из стены. Девушка-призрак протянула пальцы вперед - те стали удлиняться, извиваться змеями. Оставался только один открытый путь - прочь из дома.

И мародер побежал, выскочил за порог, запнулся обо что-то и рухнул лицом в грязь. Больше тело не шевелилось, замерев у крыльца однотонной кучей одежды.
На противоположной стороне улицы бродячий музыкант покачал головой и, подцепив ногтями несколько рисовых зерен из еще теплой миски, отправил их себе в рот.
- Совсем запугали бедолагу, - как-то удрученно сообщил Кодзи стене, на которую опирался спиной.
- Он первый начал, - Дынька вытер ладони о штаны, подкатился к тощему музыканту и попробовал заглянуть, нет ли в миске еще чего-нибудь.
Но ничего не получилось, ростика не хватило. Кодзи ухватил еще щепоть риса и отдал миску мальчишке, затем зашагал к мертвецу.
- Посмотрим, успел ли наш новый друг чего-то отыскать.
Добросердечный Дынька хоть и страдал, что придется отдавать половину второму новому товарищу, но тоже жадничать не стал. Чавкая и давясь рисом, он наблюдал за действиями музыканта. Юки тут же деловито присел рядом, на всякий случай внушительно положив ладонь на рукоять странного короткого меча, слишком дорогого для двенадцатилетнего оборванца.
Они жевали рис, потом немного поспорили, кто сбегает за водой, потом Дынька подавился. Мальчишка любезно постучал его по спине, но сил явно не хватало.
Кодзи тем временем опустился на колени возле умершего, снял с плеча котомку и быстрыми, хорошо отточенными движениями, принялся ворошить в карманах трупа, его вещах, складках одежды и прочих укромных местах, где могло скрываться что-то ценное. Деньги и какие-то мелочи отправились сразу в котомку, мародер неплохо потрудился за прошедшее время, вот только успехи его трудов выпали отнюдь не ему. Длинный нож бродяга почему-то отбросил в сторону, наконец, на свет был извлечен сверток с провизией. Кодзи уселся прямо на дорогу и принялся разворачивать материю.
Подобрав тыквенные фляги, зеленоглазый паренек прыснул в сторону ближайшего ручья - только сверкнули немытые пятки. Оттуда он не возвращался подозрительно долго, а, когда наконец появился, вид имел ошеломленный до крайности.

(+ SonGoku, + Китти)

- Ты кого-то там встретил? - встревожился Дынька.
- Ага, - обладатель дорогого вакидзаши звучно плюхнул фляги на землю и покосился на них так, словно вспоминал не очень удачную - или наоборот, слишком удачную - проделку. - И этот кто-то мне не обрадуется... Наверное.
Все еще икающий тануки потянулся к ближайшей фляге и долго булькал водой, словно ему не приходилось пить очень долго. Потом вытер довольную пухлощекую мордочку ладонью.
- Давай попросим человека защитить тебя от... от... а кто это был?
- Он с ним не справится, - теперь лисенок уже в открытую фыркал. - Хотя... Сегодня он может быть поспокойнее. Пойдем, познакомлю.
Оставив фляги музыканту, пообещав, что не будут шуметь, а вести себя будут очень прилично, приятели со всех поспешили к ручью.
Не доходя до кустов нескольких шагов мальчишка пригнулся и... будь он сейчас лисой, наверняка бы прижал к голове уши. Из-за полуоблетевших веток слышалось конское фырканье, слишком басовитое и свирепое для поселковой лошадки. Зеленоглазый подобрался ближе и попытался схватить невидимую за ветками лошадь под уздцы. Конь взбрыкнул, целя наглецу копытом в голову. Дынька пригнулся, хотя для того, чтобы жеребец мог попасть по нему, ему следовало бы подпрыгнуть.
Лисенок увернулся и обиженно высказал коню, что тот, дескать, мог бы и узнать.
Конь опять зафыркал, мотая головой; в длинной гриве его запутались сухие листья.
- Он не отсюда, - авторитетно заявил Дынька из-под куста. - Он наверняка убежал с равнины.

(да все мы же)

- Где хозяина потерял? - мальчишка старательно делал вид что ему не страшно, но тем не менее держался от копыт жеребца подальше.
Конь промолчал из чистой вредности.
- Может, убили, - вместо него предположил Дынька.
- Вряд ли, - покачал головой зеленоглазый. - Надо его найти.
- Где?! Спускаться с горы опасно!
- Значит будем искать наверху, - мальчишка пожал плечами. - Ты с нами или студишь копыта дальше?
Жеребец, казалось, задумался, кося черным навыкате глазом на настырных зверенышей.
- А как же Кодзи? - спохватился Дынька.
- А мы его по пути подберем.
Им не удалось, как ни хотелось, усесться на коня верхом, ни даже вскарабкаться в седло, поэтому в деревню они вернулись втроем, а не двое на третьем. Дынька время от времени подпрыгивал на ходу, пытаясь разглядеть музыканта заранее, но по запаху он определил направление куда точнее. Кодзи сидел на обочине дороги с большим свертком. Пахло от свертка так, что можно было не сомневаться, еды бродяга набрал далеко не на троих, а на десяток взрослых здоровых мужчин. Где и как он это сделал в разрушенной деревне, оставалось загадкой. В тот момент, когда мальчишки увидели его, музыкант прятал в свой браслет длинный шип, похожий на колючку растения.

- Мы вернулись! - порадовал нового друга, защитника и кормильца повеселевший от еды Дынька. - И нашли лошадь...
Он увернулся от копыта.
- Коня, - торопливо поправился тануки.
- Главное, чтобы нас теперь не нашел его владелец, - сказал Кодзи в ответ, поднимаясь и вскидывая на плечо увесистый сверток, который по замыслу музыканта должен был очень быстро перекочевать на обнаруженную скотину. Ездить верхом бродяга все равно не умел и учиться не собирался. С конем заключили соглашение, что стоило некоторого труда и уговоров. Когда Дынька выбрался из канавы и подтянул сползающие штаны, тючок уже был привязан к спине вредного животного, а сам зверь жевал пук травы. Мальчишка потер ушибленный бок и пожелал знать, что такое интересное хранится у музыканта в браслете.
- Иголки, - ответил Кодзи, явно не собираясь развивать эту тему дальше.
- А зачем? - не отставал любознательный Дынька.
- Чтобы колоть и прокалывать, - музыкант немного помрачнел, правда, почти незаметно. – Ну, так, что убираемся отсюда, еды мы нашли достаточно? Или у тебя с твоим новым приятелем есть еще какие дела?
Дел не нашлось у обоих мальчишек, и поскольку черный жеребец тоже не высказал желания остаться здесь подольше, то странные попутчики двинулись в путь по выложенной камнем (поначалу, потом им пришлось месить осеннюю грязь) лесной тропе.

(те же, там же, так же)

1598 год

Что делает человека самим собой, определяя его судьбу и поступки? Обычно это мгновения и события, остающиеся с ним навсегда, рождающие потом чувства и мысли, слагающие вместе характер. Мимолетный, казалось бы, ответ матери на вопрос ребенка, роняющий в душу прочное, незыблемое убеждение, о возникновении которого взрослым потом не вспомнит и не поймет, как появился в сознании еще один краеугольный камень... Случайная встреча, породившая мечту... Взгляд пары прекрасных девичьих глаз, забравший душу если не навсегда, то на долгие годы...
То, что несешь с собой, где бы ты ни был. От этого бессмысленно и бесполезно бежать в другой город, на другой край света – еще никто не научился оставлять дома самого себя! Сабуро хранил в душе памятный день в Шиобаре, когда битва людей и страшные, нечеловеческие силы почти уничтожили деревню, а он потерял господина. Сейшин Киёмори убил его и забрал голову. Не стало древнего рода Тайра, и все его слуги и воины остались бездомными бродягами. Покончил с собой человек, который доверял ашигару* и выделял его среди прочих – Шимура Генпаку. И Сабуро поклялся, что отомстит убийце и станет самураем.
Да, тогда все пылали гневом, но их ярости хватило только на то, чтобы сжечь опустевший дом в окрестностях Нары, обитатели которого ушли в лес. А потом его товарищи принялись рассуждать о том, куда кому отправляться дальше, словно забыли обо всем, будто жар их сердец опадал так же, как пламя пожара, лениво угасавшее, не находя уже пищи для себя среди обгоревших развалин. Как можно было успокоиться? Ашигару так и сказал своим товарищам – конечно, с самураями он спорить не смел. Однако над ним только посмеялись и... продолжили решать, кто что будет делать для себя.
Тогда он зло выругался и, развернувшись, чуть косолапой походкой ушел в лес. При Сабуро осталась его оружие, которое стало средством добывать пропитание на дорогах. Обычно одинокие путники становятся сговорчивы, когда видят перед собой клинок нагинаты. Приятно, очень приятно было делать это на землях Сейшин, и молодой человек старался досадить им, как мог. Упорные труды не остались незамеченными, и юноши клана, жаждущие хоть каких-то подвигов и действий, начали настоящую охоту на появившегося разбойника.


* ашигару – пеший воин незнатного происхождения

1601 год, конец февраля

Дорога огибала гору, а затем, нырнув через перевал, опять спускалась к реке. Вернее, это река поднималась к дороге, а, та, превратившись в узкую тропу – с одной стороны заросшие мхом камни навалены и поднимается горный склон, с другой стремительный поток плюется холодными брызгами, - вела вверх по узкому, наполненному утренней тишиной ущелью к Камеяме, известной не только безрассудными лодочниками, которые везли в столицу товары через пороги, но и двумя предателями, один из которых уже снискал печальную славу, подняв руку на беззащитного господина в храме Хонноджи, а второй только ждал упоминания о себе.
Их путь проходил через по-зимнему еще звонкие бамбуковые рощи, по каменистому берегу горной речки, где под утро камни обволакивались сизым инеем, через перевал, уже чистый от снега. В верховьях Какогавы они наняли лодку - долгий спор с хозяином ее завершился, стоило долговязому бугейша взяться за мечи. Эта речка текла не так стремительно, как ее пенистая соседка, не нужно было то и дело хвататься за борт, оглашать воздух криками и восторженным визгом, хотя О-Санго именно так и поступала. Долговязый роши, закончив спор, устроился на дне лодке, дремал, прикрыв лицо шляпой; кот свернулся в клубок у хозяина за пазухой, только изредка тряс ушами, выпуская когти – когда брызги долетали и в его убежище.
Путников высадили на берегу недалеко от того места, где река впадала в море. Бугейша огляделся: лодочник выгружает мешки и бочонки, вокруг лодки снуют раздетые люди, таскают поклажу, от них валит пар. А неподалеку – словно три привидения – застыли три человека в дорожных накидках. И внимательно следят за каждым движением на берегу.

1598-1600 гг.

С каждым днем становилось труднее, иногда приходилось по несколько суток ходить полуголодным, но злость в душе от этого только росла. Правда, хотелось видеть людей не только из-за кустов. В родной деревне парень, хоть и не отличался красноречием, но был весьма общителен, а тут стал забывать, как звучит собственный голос...
Весь клан не победить в одиночку! Заставляло упрямо сжимать зубы лишь желание дождаться его главу – человека, который должен был умереть! Но Киёмори так и не появлялся.
В конце концов Сабуро был вынужден со скрежетом зубовным временно отступить, встав под стяги Ишиды, набиравшего армию, чтоб удержать за сыном Тоётоми Хидэёши власть, к которой Господин Клещи не смел протягивать рук, пока был жив сегун. Парню не было никакого дела ни до Ишиды, ни до Токугавы, он продолжал считать Тайра-но Акаихигэ своим единственным господином, однако его ремеслом оставалось воинское дело.
Под Секигахарой девятнадцатилетний юноша оказался на стороне потерпевших неудачу, но, видно, судьба решила сохранить ему жизнь – то ли для какой-то цели, то ли в качестве своей игрушки, – кто знает? Во всяком случае, ашигару избег участи множества погибших и немалого количества казненных, чего не смог сделать сам Ишида и многие другие мятежники.
Убегая с поля, ставшего местом разгрома, и скрываясь среди кустов, Сабуро почувствовал за собой топот ног и сперва припустил быстрее, но потом его обостренный жизнью разбойника слух уловил, что преследователь был один. От такой погони лучше избавиться совсем! Беглец, еще не отошедший от испуга за свою жизнь, напряженно замер за толстым деревом, несколько камней полетело в недальние колючие кусты, создавая шум. Когда с его убежищем поравнялся бегущий на звук воин в цветах одного из отрядов Токугавы, ашигару изо всей силы взмахнул оружием. Изогнутое лезвие нагинаты мелькнуло, сбивая еще не опавшие листья и рассекая горло врагу.
Тот по инерции пробежал несколько шагов, потом упал, чуть подергался, словно пытаясь уцепиться за отлетающую душу, и замер, недоуменно глядя остановившимися глазами на зацепившийся за ветку лист, красный, почти как текущая по земле кровь...
Сабуро остановился над ним, посмотрел сверху вниз и собрался было пробираться подальше, но внезапно пришедшая в голову идея заставила остановиться на полушаге и замереть, изучая покойника. Тот оказался мужчиной примерно вдвое старше беглеца, но того же роста – чуть ниже среднего. Широкие плечи, приземистая крепкая фигура, длинные руки и чуть кривоватые ноги – со спины его можно было бы принять за родного брата ашигару.
Ухмыльнувшись, юноша принялся раздевать покойника, затем скинул свой собственный наряд, и через пять минут над трупом в нижнем белье стоял воин армии-победительницы в перемазанной кровью и грязью одежде.
Он довольно улыбнулся, показав желтые крепкие зубы, и пошел обратно.

1601 год, конец февраля
Людской говор, копошение, суета почти гармонировали с оживающей природой, и только очень внимательный глаз мог уловить ту тонкую грань, где кончался человеческий мир и начинался прибрежный. Природа везде проявляла себя – мокрые лишайники завоевывали старые бочки, камни, морские и речные твари поселялись на веревках и пробитых лодках, чайки ловили рыбу у самого берега.
От обилия людей О-Санго даже затихла. Весь путь в лодке она не давала своим спутникам передохнуть от обилия всяческих историй, которых ей было необходимо им поведать, а сейчас девушка молча наблюдала за работой, кипящей у воды. Яркое кимоно, пусть и запылившееся и изрядно промокшее, все же привлекало внимание к О-Санго, и это ее очень беспокоило – она старалась держаться поближе к самураям.
А потом она увидела море. Из-за лесистых холмов, скрывавших реку, видна была лишь небольшая его часть, но О-Санго остановилась как вкопанная. Карие глаза зачарованно смотрели на зеленоватые, похожие на огонь язычки волн с пенистыми барашками, которые размеренно ласкали песчаный берег. Выросшая в городе, в четырех стенах, дочь самурая видела море раз или два, но сейчас оно было особенным для нее. может, от соленой воды пахло незнакомой свободой, по которой так тосковало девичье сердечко. О-Санго вдохновенно вдыхала тепловатый запах моря, не обращая внимания на ворчание спутников. Только обнаружив, что к воде в городской обуви не подойти, девушка растроенно вернулась на влажную дорогу.
Решив, что помолчала достаточно, барышня немедленно выпрыгнула вперед Мицуке и Тенькё и принялась расспрашивать их, живут ли в этом море огромные рыбы и гигантские змеи. Но девушка уже устала, и интерес к этим любопытным животным быстро пропал. Протерев рукавом статуэтку тануки, О-Санго протянула:
- Мицуке... Ты говорил, что нам уже недалеко... Когда мы наконец придем? Уже столько времени прошло... Вот котику везет, ты его несешь, – а нам что делать?
Она даже демонстративно отстала от спутников. Но глаза ее все еще тянулись к морю. Продолжая ныть, девушка семенила за Мицуке и Тенькё, изредка поглядывая по сторонам, чтобы ничто интересное не ускользнуло от ее внимания.

Наконец-то важный пленник был доставлен к господину Токугаве, и Ёрио, встав за его спиной, попеременно бросая взгляды то на своего повелителя, то на своенравного мальчишку, который даже сейчас, хоть и сидел смирно, совершенно не проявлял уважения ни к кому из присутствующих, включая и самого Токугаву, что легко читалось в его взгляде.
«Все-таки он забавный», - на этот раз с улыбкой подумал молодой телохранитель, вспоминая то, как совсем недавно вел мальчика в этот шатер.

- Юный Ашикага, - доложил каро.
- А... наследник сегунов –равнодушным голосом произнес господин Иэясу – Он должен умереть. Хотя... подожди. Это, вроде бы, совсем мальчишка? Я хочу его увидеть.
Услышав имя пленника, Ёрио вызвался сопроводить каро и проследить за тем, чтобы пленник был в целости и сохранности доставлен повелителю. Получив согласие, он выбежал вслед за каро, догнав того уже рядом с небольшим загоном для пленных.
-Иэясу-сама просил меня сопроводить столь важного пленника, - коротко произнес он, сумев не дать нахлынувшим эмоциям отразиться в голосе.
И, повернувшись в сторону оставшихся пленных, Ёрио встретился взглядом с мальчиком. Да, это определенно был Ашикага Нобору, встречи с которым он ждал все это время. Стараясь сохранять спокойствие, молодой телохранитель кивнул каро, который вывел мальчика из загона.
-Тебя хочет видеть господин Иэясу, - произнес Ёрио, как можно более холодно, опасаясь показать то, что узнал юного Ашикагу.
Пленника проводили разными взглядами, кто - сочувственно, кто - завистливо, кто - участливо. Нашлись даже такие люди, кто отпустил в адрес мальчика пару-тройку ругательств. Другие, наоборот, пожалели, что жизнь юного воина закончится, толком еще не начавшись.
- Эй, - крикнул кто-то вслед, кто был посмелее. - Не рановато ты взялся за меч? Мал еще участвовать в войне.
Мальчик не стал отвечать, лишь улыбнулся.
- Тогда ведите, - приказал он своим стражникам.
-Не слишком ли надменно сказано для того, чья жизнь может оборваться в любой момент? - Ёрио разозлил тон Нобору, и он уже было схватился за рукоять меча, впрочем, тут же отпустив ее, стараясь сохранить остатки спокойствия.
Несколько долгих мгновений мальчик отрешенно разглядывал изрытое лошадиными копытами каменистое поле, как будто обдумывал ответ. Но так и не произнес ни единого слова. Вместо него заговорил каро.
- Надо же! Он считает нас слугами, не иначе
-Тебе повезло, что Иэясу-сама хочет лично поговорить с тобой, - уже спокойнее произнес Ёрио, - Иначе ты бы уже был мертв, - и молодой телохранитель осекся, чуть не назвав мальчика по имени.
Избегая взгляда Нобору, юноша коротко добавил:
-Не стоит заставлять господина ждать, - с этими словами он схватил пленника за рукав и повел в сторону шатра.


(совместно с СонГоку)

Первым уступил долговязый бугейша, присел на корточки, подставил спину.
- Полезай, - со вздохом предложил он девчонке.
- Ма-о! – высказался, конечно же, рыже-белый кот с неодобрением.
- Тебе лапы на что? – осведомился его хозяин. – Ими ходи!
Его маленький спутник немедленно продемонстрировал, что лапы – а уж те, что с когтями, тем более – хороши, когда нужно порвать чью-то штанину. А еще можно ловить соломенную завязку сандалий-вараджи, заставляя хозяина спотыкаться. Из соленой воды поднимались горбы островов – словно покрытые мхом и зеленым лишайником спины уши-они*, что целым стадом собрались неподалеку от берега. Погрузили рогатые головы в волны, только и ждут беспечного и несчастливого путника. Их, правда, есть почему-то не стали; должно быть – голодные не были. На всякий случай Мицуке рассказал про них любознательной барышне.
- А еще в море водится призрачный кит, но не здесь, а в Идзумо, - продолжал он повествование. – Огромный скелет, вместе с ним плывут рыбы, которых раньше никто не видел, а над ними летают жуткие птицы. Рыбаки пробовали швырять в него гарпун, да все без толку. А еще есть садзаэ-они, когда проходит тридцать лет с их рождения, они отращивают себе руки и ноги, поднимаются со дна морского, чтобы танцевать лунными ночами в волнах.
- Как мило... – выдохнула ему в ухо барышня и покрепче обняла Мицуке за шею, чтобы не сползать.
- Маооо!!!
- Ну да... забыл упомянуть, с ними лучше не связываться...
- Ма!
Долговязый роши покраснел.

---
*уши-они – один из самых крупных и кровожадных демонов южных японских морей; как правило, у них тело гигантского краба или паука и рогатая бычья голова. Уши-они безжалостно пожирают любого, кого поймают на берегу. Так же уши-они называют демонов, имеющих облик коровы или быка, таких как живущие только в чистой воде гьюки с Сикоку и годзу с коровьими головами из буддийского ада.
*садазэ-они – улитки, превратившиеся в демонов; часто оборачиваются прекрасными девушками и делают вид, будто тонут, спасителям предлагают в качестве благодарности себя, но лишают их в процессе мужских достоинств.

1600 год – февраль 1601 года
Судьба так просто не оставляет тех, за кого по своей прихоти вступилась. Найдя «своих», и делая вид, что вернулся из погони, Сабуро выяснил, что отряд прибыл в стан Токугавы только перед боем, и был недавно пополнен. На вопрос, с кем он пришел, юноша указал на двух покойников в тех же цветах и с такими же монами*. Тут же принялся с самым скорбным видом, на какой был способен, заботиться об их телах. В общем-то всем было не до крестьянского парня. Праздник казней с переделом земель и власти был в самом разгаре.
С новым господином он попал в Киото. Столица показалась ашигару огромной, и в первые дни он постоянно путался, удивляясь - как жители только находят дорогу и откуда в одном месте берется столько людей? Постепенно суета стала привычной, оказалось, что тут все то же, как и везде, только домов побольше, да дворцы и храмы...
В феврале ашигару понял, зачем ками** привели его сюда. Не иначе решили внять молитвам, ибо он творит правое дело!
Вначале, когда старший каро*** Ватанабе послал людей искать по городу пропавшую дочь господина, рыком прикрывая свою растерянность, Сабуро было, в общем, все равно. И когда девушку не привели домой, и Ватанабе пришлось докладывать господину – тоже. Понял замысел божеств он лишь, когда его отправили, среди прочих в составе отряда, с приказом во что бы то ни стало найти юную госпожу, рассказав, что та, по словам стражи и других свидетелей, покинула город в сопровождении двух мужчин. Хозяин дома ходил хмурый – ни один актер Кабуки**** не показал бы ярость, тревогу и озабоченность лучше.
Один из этих мужчин был одет в хаори***** с монами клана Сейшин, второй... Вторым, в одежде без мон, не мог быть никто иной, как сам Сейшин Киёмори! Злая радость отразилась на лице Сабуро, которое стало похожим на морду хищника, идущего по следу крупной дичи.
Немногочисленные обитатели дома, где обитал упомянутый клан, с непроницаемыми лицами сообщили, что давно не видели своего главу, не знают второго человека и понятия не имеют, как к нему попала одежда с их знаками. Осталось только скрежетать зубами, хотя юноша вполголоса предложил сжечь дом вместе с обитателями, вспомнив про себя старый пожар в Наре. Однако Ватанабе раздраженно приказал ему заткнуться и напомнил, что они живут в столице, под покровительством законов, за выполнением которых следит сам Токугава Иэясу, и вообще...
Дальнейшее «вообще» было коротким, но энергичным и обидным для ашигару. Сабуро ткнулся носом вниз, глядя в землю, и угрюмо замолчал...
На следующий день отряд покинул Киото в уверенности, что они легко нагонят трех пеших, у которых пока только одна дорога, если они не будут блуждать по лесам. Юноша все время рвался вперед, высматривая случайных прохожих, которых можно расспросить, или следы, которые можно найти. А еще лучше – за очередным поворотом он увидит врага, поскачет на него с яростным, рвущим рот криком о своей мести, и нагината отделит голову от тела!
Он улыбался и иногда задумчиво облизывал языком верхнюю губу, предвкушая момент.


* моны – знаки на одежде, показывающие принадлежность к тому или иному клану.
** ками - божества
*** каро - глава всех вассалов какого-либо клана с широким кругом полномочий
**** Кабуки – японский театр
***** хаори – верхняя одежда

Осень 1600-го года
По дороге Накасэндо, которая не так уж давно дрожала под ногами тысяч солдат, сейчас раздавался лишь мерный стук пары гэта. Одинокая фигура, укутавшись в соломенный плащ, двигалась в сторону долины Секигахара. Порывы холодного ветра били ему в лицо, но путник, казалось, не обращал на него внимания, ни разу не прищурившись и не закрыв лицо рукой.
Когда человек подошел ко входу в долину, солнце уже покинуло небесный свод и его слабые лучи уже не скрывали луну, успевшую занять его место. В спустившихся сумерках сложно было разглядеть саму долину, но этого и не требовалось, поскольку путник отчетливо чувствовал дух смерти, витающий в округе, а крики погибающих воинов, казалось, до сих пор звучали над долиной.
-Если все останется так, как есть сейчас – это место станет очень опасным, - с усмешкой тихо проговорил путник, - Впрочем, меня это не касается. Пора начинать поиски.
И он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Аура, нависшая над долиной сильно отвлекала, но все же, открыв глаза, он увидел маленького убегающего ки-но йокая*, неизвестно почему оказавшегося так далеко от своего дома.
-Постой, Джуроку*! - выкрикнул путник.
Йокай остановился и повернулся в сторону заклинателя.
-Ты… сейчас со мной разговаривал? – недоверчиво спросил дух
-Да, прости, что отрываю тебя от дел, Джуроку, но мне нужна твоя помощь.
-Что это за имя такое? – недовольно, с долей обиды проворчал он, - Это не имя даже, а… Вечно вам, людям, что-то нужно.
-Извини, но твоего настоящего имени я не знаю, но ведь я должен был тебя как-то называть?
Дух обреченно опустил голову и две веточки, свисающие с его макушки стали чем-то похожи на рога.
-Вот всегда приходят, только когда нужно чем-то помочь, а потом также и исчезают. А некоторые еще и имена странные дают, - произнося последние слова дух поднял голову и сердито посмотрел в сторону путника.
-Обещаю, что достойно отплачу тебе за помощь, - эти слова заклинатель говорил уже присев на корточки, чтобы лучше видеть йокая.
-Вот это уже совсем другой разговор, - сказал дух уже дружелюбнее, после чего оглядел путника с ног до головы, - Ладно, говори чем тебе надо помочь.
-Ты не видел, куда отправились люди после битвы, произошедшей здесь?
-Да, видел, - дух кивнул, будто стараясь добавить своим словам больше убедительности, - много людей, идущих под стягами какого то… Токугавы вроде бы, так никуда и не ушли. Они все еще там, на равнине.
-А другие были? – задал еще один вопрос заклинатель.
-Да, но они бежали в разные стороны. Я видел, как три человека прятались в моем лесу, который на склоне вон той горы, - йокай указал на соседнюю гору.
Путник поднялся, распрямляя спину.
-А не мог бы ты отвести меня к ним?
Дух кивнул, и они направились в сторону леса.
Где-то между часом Быка и часом Тигра, когда заклинатель и йокай добрались до лагеря людей, путник мысленно поблагодарил ками, подаривших ему способность видеть духов. Без помощи маленького обитателя леса он никогда не нашел бы этих людей, поскольку они были очень осторожными. Костер был разожжен в специально вырытой для этого яме, а одежда их была настолько вымазана в грязи, поэтому сложно было найти этот лагерь, не зная, где он находится.
-Спасибо тебе, Джуроку. Я всегда выполняю свои обещания, поэтому на обратном пути воздам подношения твоему дереву. - шепотом проговорил заклинатель.
-Ты узнаешь его по двум сплетенным стволам. Оно недалеко к югу отсюда. Да, и не зови меня Джуроку.
Дух беззвучно исчез, а путник, приготовив на всякий случай свиток с заклинанием, вышел на поляну.
-Я ищу мальчика по имени Ашикага Нобору, - холодно произнес он.

-----
*Ки-но йокай – духи деревьев.
**Джуроку (Juuroku) – шестнадцать (яп.)

Близ устья Какогавы, 1601

Сперва юный самурай с интересом рассматривал берега реки. Он провел детство у моря, но по рекам не путешествовал, и сильное течение, деревья, то и дело выпячивающие корни в воду, причудливые повороты русла – все было в новинку. Однако вскоре пейзаж немного приелся, став обыденностью, а с морем, по его мнение, ничто не могло сравниться. И почему здесь его почти все почтительно опасаются?
Естественно, потом все внимание переключилось на их юную спутницу. Впрочем, ответным он мог похвастаться разве в том смысле, что, найдя внимательного и сочувствующего слушателя, девушка переключила основное направление словесного потока на него, за что Мицуке был, кажется, втайне благодарен. Однако, к огорчению молодого человека, она за всю дорогу не подала никаких признаков того, что замечает его неравнодушные взгляды, что немало портило настроение, поднявшееся было после ухода из наскучившей виллы.
Наконец они вновь оказались у моря, и он с удовольствием вдохнул знакомый соленый запах и даже немного расправил плечи. Впрочем, опять радости хватило ненадолго. Когда О-Санго намекнула на свою усталость, он так растерялся, что упустил возможность, и теперь шел следом, зло пиная ни в чем неповинные камешки и угрюмо глядя в землю.
Он заметил у тропы крокусы и задержался, чтобы сорвать несколько рано пробудившихся, на свою погибель, цветов, а, догнав спутников, застал весьма милую, правда, не для него, картину.
- Ты не устал? – резковато спросил Тенкьё у спутника, и тут же смягчил тон, обращаясь к «наезднице». – Возьми эти цветы! Смотри, они желтые, будто солнце на рассвете…

Секигахара, 1600 год

Пленника наконец привели. Он держался спокойно. Действительно мальчишка не боится или скрывает свой страх под доспехами гордости? Как бы то ни было, и то, и другое заслуживает уважение и... тем опаснее оставить его в живых.
Впрочем, никакой он не Ашикага. Никто из них не мог бы себя так вести, да и лицом не похож. Приятное лицо, Токугаве нравились такие - живое, не то, что вялые физиономии потомков сегунов.
- Тебя зовут Ашикага Нобору? – он выделил голосом второе слово.
- Меня зовут Нобору, - подтвердил мальчик.
Он улыбался каким-то своим мыслям или, вернее, он, может быть, улыбался; уловить выражение его лица было почти невозможно.
Иэясу пытался поймать взгляд собеседника и прочитать то, что таилось в его глубине. Это было неожиданно для него самого, но пленник обладал притяжением неразгаданной тайны...
- Почему ты участвовал в мятеже?
- Потому что людям надо было за кем-то идти, - отозвался мальчишка; говорил он без должного трепета, но вежливо, в голосе проскальзывали явно подслушанные у кого-то из взрослых интонации. - Они любят символы.
- И за каким символом шел ты? – странный мальчик. Говорит не по-детски, и ведет себя тоже. Повторяет чьи-то слова, не понимая. Проверим...
Нобору покачал головой.
- Я и есть символ, - уточнил он; вновь по губам проскользнула стремительная, как ветер улыбка.

(С СонГоку)

На миг Токугава подумал, что мальчик много о себе возомнил, потом вспомнил - ах да, Ашикага...
- Символ прошлого, - он ответил сухой и жесткой, как высохший лист, усмешкой.
- И надежды, - добавил Нобору; он стиснул изо всех сил кулаки, чтобы не было видно, как подрагивают от волнения его пальцы, смялась жесткая ткань.
- Надеяться надо на будущее! - странный, непохожий на допрос разговор начал раздражать Иэясу.
- Разве неизвестность приносит успокоение?
- Нет, - он снова успокоился, попав на знакомую почву, и голос стало высокомерно-уверенным. И тут же поймал себя на том, что последняя фраза мальчика попала в цель. - Но те, кто ищет успокоения, чаще всего находят его, отдавая другим право думать за них.
- Учитель сказал: у людей с красивыми словами и притворными манерами мало человеколюбия, - процитировал Нобору. - Раньше я слушал слова людей и верил в их дела. Теперь же я слушаю слова людей и смотрю на их дела. А мой господин?
- Я не верю пустым словам и проверяю те, что говорят о деле. И сами дела тоже, - определенно мальчик забавен. Пожалуй, давно он так не беседовал. - И если мне лгут...
Ладонь Токугавы рубанула воздух, почти как катана, затем над самыми досками замедлилась и мягко опустилась на них между ним и пленником, довершая движение.
- Сколько тебе лет? Неужели ты успел пройти генпуку?

(с Хигфом беседуем)

- Мне двенадцать, - не стал скрывать мальчик. - И меня еще не сделали взрослым. Доспехи - лишь для посторонних глаз, чтобы не задавали лишних вопросов. Люди видят только то, что хотят.
И правда, хоть он и был одет, точно взрослый, волосы его были подвязаны, как положено детям.
- Да, ты прав, - согласился Иэясу. – Странно, что тебя не убили в бою.
- Видимо, ками ко мне благосклонны, - улыбнулся мальчишка.
- Если я тебя не казню, - усмехнулся Иэясу, и впился ястребиным взглядом в мальчишку.
- Тогда я попросил бы перед этим дать мне несколько дощечек и принадлежности для письма. Это не самая невыполнимая просьба, нэ?
- Кому ты хочешь писать? – а ведь он не дрогнул после слов о смерти... – Я думал, ты попросишь ванну и гребень, - насмешка должна была вывести Нобору из себя.

- Хочу сделать ихаи* для тех, кто был добр ко мне. Пусть хоть что-то останется после меня, - Нобору помедлил. - Если я буду занят, то не стану думать о казни.
Он опять улыбнулся и добавил:
- К тому же если меня казнить грязным, что скажут люди о великом Токугаве? Что он слишком скуп?
Иэясу скрыл за улыбкой то, что мальчишка в очередной раз удивил его. А еще сподвижник Нобунаги был польщен.
- Я сказал – если. Тогда тебе принесут ихаи. А ванну можешь принять сейчас. Мне надо подумать... за чаем. Я не хочу, чтоб его подавал грязный мальчишка**.
Он снова посмотрел испытующе.
Нобору колебался всего лишь мгновение, а потом, опустив на циновку перед собой сначала одну ладонь, затем вторую, склонился в поклоне.
- Пусть господин даст мне новое имя. Для посмертного еще рано, а старым я не хотел бы себя называть, - сказал мальчик.
У Токугавы мелькнуло сомнение - не пожалеет ли он об этом? Как жалел о не срубленной голове предателя, наверное, в последний миг Нобунага... Нет, это еще не сформировавшийся мальчишка, начинающий жизнь, из него можно слепить то, что нужно. И – он не Ашикага, иначе пришлось бы убить. Да, имя...
- Теперь тебя будут звать Акира.

______________________
*ихаи - деревянная табличка, на которой вырезают или пишут посмертное имя и дату смерти, чтобы поставить на домашнем алтаре.
**имеется в виду мальчик, прислуживающий при чайной церемонии.

(заканчиваем с Сон милую беседу о смерти)

Берег озера Бива

Если бы не ранняя зимняя тьма, с кривобокого утеса, нависшего над озером, можно было увидеть не только противоположный берег, россыпь огней на нем там, где стоял чей-то дом, но и поднимающуюся вдалеке Фудзи-сан. Но сейчас даже она тонула во мраке. Под двумя корявыми соснами к скале лепилась скромная хижина, оставленная дровосеками или рыбаками, и несколько уже голых кустов; здесь и было решено переждать ночь. Солому с крыши кое-где сдул ветер, но латать прорехи ни у кого не было ни сил, не желания. Люди, оборотни и звери спали вповалку, и только оставленная снаружи лошадь время от времени переходила с места на место, ощипывая последнюю траву, а порой принималась выдергивать пучки соломы из и без того дырявой крыши. Впрочем, забылись далеко не все, очень скоро после того, как стихла усталая суета, один из путников пошевелился. Он встал не сразу, сначала выяснил, что сверху на нем, свесив лапы, спит серая кошка. Осторожно, чтобы не разбудить чуткого зверька, Арима переложил Ньё на колени хозяйке и выскользнул наружу.
Кошка недовольно приоткрыла один зеленый глаз. Потом другой. Холодно... Встряхнулась, и от этого движения проснулась хозяйка. Она сонно провела пальцами по мягкой шерсти и снова прикрыла глаза. Ньё зевнула и спрыгнула на холодный пол - недовольно подняла лапу. Мерзко. Решительно направилась прочь из домика.
Ариме казалось, будто он на самом краю утеса стоит не над водой, что плескалась о камни далеко внизу, укрытая слоем ночного тумана, а над облаками. Над головой узким серпом повис месяц, но его света едва хватало, чтобы слегка посеребрить влажную скалу и положить глубокие тени. Молодой человек раскинул руки, словно крылья. Ньё подобралась ближе к камням, встряхнулась и села, превратившись в большой пушистый клубок.
- Om amarani jiwantiye svaha*...

----
*буддийская мантра, незнающим санскрита помочь не в силах