Of the Beam and Blues: одна гангстерская история
Глава 1

В этом мире ты тот кто ты есть, одно из двух — или ты человек, или ты "die Scheiße". Так однажды сказал мой отец - родом с берегов Ист-Ривер острова Лонг-Айленд. На следующий день он умер от ножевого ранения, нанесенного обычным карманником, а отнюдь не попал под шрапнель противника на войне. Хотя, чтобы скрасить пребывание папаши на небесах, я стараюсь приврать в этой истории.
Так или иначе, каждый идет своей дорогой. Будь то притон или подпольный игорный дом, если у тебя есть голова на плечах без единой дырки от пули, ты будешь обречен на то, чтобы зарабатывать миллионы.

Томми Ласки, за стрельбой по пустым бутылкам


Старый квартал,
Tight Springs, штат Арканзас,
2 февраля 1930 год, ночь

Когда Пенни смотрела на кованный чугунный уличный фонарь, все окружающие предметы теряли цвет. Они оба работали в темном одиночестве.
Пенни была не самой лучшей работницей борделя «Мими». Все ее старания заканчивались тогда, когда клиент разбалтывал какую-нибудь ценную информацию, и путана могла не бояться получить втык от хозяйки, ведь ей было, что рассказать криминальным покровителям.
Острые каблуки ярких туфель проваливались в рыхлый щебень; дорога в старом квартале была не самой хорошей, поэтому автомобили сюда почти не заезжали. Но Пенни ждала посетителя, бросая под ноги один за другим бесцветные окурки.
Прошел час, прежде чем под тусклым лучом света выросли ватные мощные плечи в однобортном безвкусном пиджаке. «Daddy» или Рэд-сутенер, мелкая сошка с недостатком культуры и интеллекта, привычно теребил плотный узел ядовитого красного галстука. Верзила молчаливо подал жест - сегодня работы не будет, и зашагал мимо, ныряя в обрезанный край темноты.

Лакированные ботинки отсчитали пять шагов, человек остановился; его тело уже было согнуто пополам в спазме.
- Кэтч! - прохрипел мужчина как раз тогда, когда еще несколько ударов прекратили непроизвольное сокращение его мышц.
...ты веришь в Господа, дочь моя?Из воспоминаний о прошлом воскресенье вынырнуло бесформенное лицо старого католика-извращенца. Она поверит. Обязательно поверит, если сможет пережить этот ужас.
Уши Пенни словно воспалились от собственного крика. Звук лопающихся пузырьков кожи пробежал по ее натянутым нервам. Тощие колени в бегу сводило страхом; они не позволяли замереть и оглянуться на тело, начинавшее превращаться в порционные куски для дворняг опытной рукой серийного убийцы. Она уже знала - утром прямоугольник тротуара станет похож на половицу мясной лавки, пропитанной будто красной гуашью.

Мотель "Lasky",
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

«Lasky». Между двумя габаритными квадратами домов с трудом можно было заметить выцветшую вывеску над узким обшарпанным крыльцом и лестничным маршем с опорой на кирпичную стенку. Хоть это место и находилось в самом центре города, притягивало оно исключительно всякий сброд.
В отеле располагалось шесть крохотных комнат; обои, за ненадобностью, не жаловали, а с рыхлого бетонного потолка небрежно сползал размякший цемент.
Прагматичные хозяева, которых вряд ли заботила эстетика и благоприятные условия жизни в мотеле, предпочитали в качестве постояльцев ту небольшую группу людей, что мирилась бы с аскетизмом в угоду своей безопасности; ее братья гарантировали взахлеб. Откупаясь покарябанными табличками «No money», «No drink», Ласки никогда не интересовались биографией своих жильцов; их собственная занятость была непосредственным участником событий под продырявленным деревянным полом мотеля.
Когда «Бакс» закидывал свое подвыпившее тело на один из круглых стульев, растущих у стойки, ему хватало одного щелчка пальцами приправленного помятой купюрой. И в этот раз как по волшебству тамблер* с толстым дном возник перед носом и захлебнулся терпким виски.
Бармен тут же спрятал сиротливую бутылку в настенный деревянный погребок и, перекатываясь с ноги на ногу, поплелся проверять содержимое дубовых бочек.
- …индейцев посадили в сарай. Но те сбежали. Вернулись к вождю племени и говорят: - Сидим час, два, а на третий Острый Глаз вдруг заметил, что в сарае только три стены. – Бруно «Бакс», продолжил привлекать публику, теребя пальцами граненый восьмиугольник.

------
*tumbler - бокал для виски с прямыми стенками

Каким бы известным преступником не был, хоть верзилой, вышибающим дурь из задолжавших владельцев магазинов или криминальным талантом, стреляющим по людям как по банкам с бриолином, но ни один делец не проходил мимо, когда дело пахло покером или хорошей игрой в бильярд. Правда хорошая игра всегда начиналась там, где победителю светили не менее хорошие деньги.
- Чуется, я выйду, сегодня из-за стола с тремя сотнями, - «Kid» Берчеллузо закинул локти на стол и шумно выдохнул – «готовой руки» для выигрыша у него не было. Но если бы Алорио умел пасовать, карманы его костюма не рвались бы от долгов.
Изрубцованное оспой лицо старого джентльмена, сидящего напротив, бесстыдно хохотало, покачивая в зубах толстую сигару.
- Шоудаун, малыш.
«Kid» и его хомбург были неразлучны. Даже если он оставался нагишом, потертая зеленая шляпа из фетра с высокими полями и лентой по тулье всегда покрывала голову. Не спрятать под ней глаза во время вскрытия карт – изменить себе.
- Я бы налил тебе для храбрости, но ты не заплатил за предыдущие, - бармен выглянул из-за спин двух любопытствующих и побрел к угловому хозяйскому столику - Микки Ласки сегодня пребывал не в самом хорошем расположении духа, и чтобы исправить это одной бутылки вермута было мало.

(совместно с Joseph и saroff cane)

Биток лишь слегка задел черный шар и остался крутиться на месте. Восьмерка неспешно покатилась в угол и, словно издеваясь, зависла над лузой. Йи почти успела мысленно плюнуть в довольную морду соперника, когда шар все-таки угодил в сетку. Маска самолюбования медленно таяла на лице полного коротышки, уступая место эмоциям совсем другого толка.
- Это не считается! - голос его был раздражающе визгливым, отчего китаянка невольно отметила про себя схожесть оппонента с небольшой истерично лаящей шавкой. - Все видели, что шар был мертвый! Ты подтолкнула стол!
Женщина молча смеряла его взглядом темных глаз, азиатский разрез которых был подчеркнут широкой полосой черной подводки.
- Кто это видел? - выдержав паузу, обратилась она к зрителям. - Кто видел, как я толкаю стол?
- Ну зачем же врать? - к столу подошел высокий мужчина с сигарой в руке. Он немного подождал, желая вызвать хоть какое-то замешательство неоднозначностью слов. - Она даже не притрагивалась к столу.
Бруно «Бакс» присвистнул у стойки – если бы не женщины, он бы тысячу и два раза спился - оборвал очередной анекдот на полуслове; стакан требовательно оказался под рукой бармена. Разыгравшаяся сценка была горячее виски.
- Как же не притрагивалась, если она стоит чуть не облокотившись на него? - негодование в голосе "обманутого" было столь искренним, столь праведным, что по стихшему было в ожидании развития событий залу пронесся поддакивающий шелест.
- Стол хорошо закреплен, - Одди подошел почти вплотную к коротышке, обдавая того табачным дымом и стараясь сделать голос максимально спокойным. - Его не так просто толкнуть.

(совместно с Джонни и ТеО)

- Крейг, остынь, - похлопал мужика по плечу игрок соседнего стола. - Это хозяин сего уютного местечка, а Йи постоянно здесь ошивается. Как ты думаешь, на чьей стороне будет правда?
Лицо китаянки отразило весьма смешанные эмоции:
- Нужно уметь проигрывать, Крейг, - имя она произнесла с заметным нажимом, словно давила пальцем таракана, - даже женщинам.
Майк пристально и выжидающе смотрел в сторону коротышки. Кулак, который не был занят сигарой, сжался. Проигравший насупился и швырнул на сукно смятые купюры. После чего стал пробивать своей жирной тушей дорогу к лестнице. То ли Крейг был глуп по природе, то ли обида затмила его разум, только у самого выхода из зала, чувствуя себя в безопасности под живым щитом зевак, он процедил сквозь зубы, но весьма громко, обращаясь, очевидно, к Одди:
- А что, небось китаеза хорошо трахается, да?
Ставший на мгновение тяжелым, пропитанный парами никотина, воздух зала, который было улегся в разочарованных вздохах публики, снова вскипел. Кто-то сплюнул – ставки, господа.
Майк Одди Ласки спокойно подошел к столу, вытащил из лузы шар, из-за которого все началось, подбросил, положил обратно... собрался положить обратно и с рыком запустил им в наглеца. Сигара продолжала дымиться в зубах, когда он взял в руки кий.
- Проверни его в заднице нахала, - совершенно ровным голосом посоветовала Йи.
Шар угодил Крейгу прямо промеж глаз. Заплывшее жиром тело без оха и стона медленно осело на пол. Голоса требовательно заурчали вдоль столов: кто-то скидывал деньги, кто-то, наоборот, получал выигрыш.
- Живой, - возвестил о состоянии упавшего чей-то зычный голос, впрочем, кажется, никому до этого не было дела.

(вместе с Joseph и saroff cane)

Одди несколько разочарованно глянул на столь быстро побежденного, сплюнул и бросил бильярдную палку на стол. Тонкая ладонь нежно легла на его правое запястье. Девушка поморщилась:
- Это избиение младенцев, - впрочем, в голосе не было ни капли сочувствия, только легкая тень презрения.
- Если они слишком много выпендриваются, их следует пороть, - он обернулся и сказал тихо. - Хотя стол и вправду надо получше закрепить.
- Коктейль-победитель моему другу Одди! – Хлопнул по древку «Бакс»; несколько кивков означали, что и ему нужно было налить того же.
Тучный бармен сгреб разноцветные бутылки в кучу; приготовление фирменного Valencia* - дело хлопотное и кропотливое.
Йи пожала плечами:
- Парню просто было любопытно. Как думаешь, может, следовало удовлеворить его любознательность? - шуткой ли было сказанное, но карие глаза не смеялись.
- Я не люблю врать, - улыбнулся мужчина и вопросительно глянул на нее, подходя к стойке. - Не желаешь?
- Не откажусь.

------
*Valencia - апельсиновый коктейль-победитель первого коктейльного первенства мира 1915 года в Вене

(я, Тео, Билли)

«Бакс» хоть и принадлежал корнями к сингапурской мафии, любви к восточным собратьям не питал, а тут и вовсе понурил голову. Граненые стенки бокала в его руке нещадно издавали запах горькой полыни.
- Как обычно? - Под этим вопросом бармен подразумевал виски с колой в количестве двухсот грамм, напиток каждой леди, которую Одди приводил в бар и умудрялся расшевелить дальше разговора за угловым столиком.
Он поморщился.
- Что-нибудь поприличнее, - Майк обратил взгляд к выходу - вышвырнули ли уже этого недоростка на улицу.
Йи, до той поры игравшая роль молчаливой наблюдательницы, проследила его взгляд и безразлично повернулась к стойке. Потянувшись в сторону бармена, она заговорщеским шепотом осведомилась:
- Bisquit*, у вас, вероятно, отсутствует?
"Снифтер" из гладкого цветного стекла тут же возник на столе.
- Вы сидите рядом с человеком, благодаря которому у нас есть все, - откупоривая бутылку, отозвался бармен.

------
*Bisquit - элитная марка коньяка

(Joseph,Темный_Омут и saroff cane)

- О, да мне повезло! - впрочем, едва ли фраза была произнесена хоть с малой долей должного пиетета.
Подваливший из-за стола Алорио Берчеллузо, вовремя прервавшись и лишившись возможности просадить последние деньги в покер, приветливо поправил шляпу.
- Одди, - далее последовал ритуал привычного рукопожатия, и растерянное лицо, словно только что заметившее китаянку, показало кривую улыбку. – Не помешал?
- Помешал, - несколько раздраженно ответил тот, но смягчился. - Неужели нашел денег на комнату?
- Почти. А где Jam?
- Дрыхнет, - вяло повел рукой Одди.
- Тогда мне нужна минутка. Это важно и касается моего долга, - «Kid» не верил в чудеса, но надеялся, что ради денег Майк изменит привычке проводить ночи если не с братом, то точно не в одиночку. – Наедине.
- Эх, - Одди уже поднимался со стула и оборачивался к девушке. - Извини, но вынужден тебя покинуть. В ближайшее время нанесу визит в номер. Не возражаешь?
Он сделал жест бармену, который тот тут же расценил как "ее выпивка за мой счет".
Йи едва пригубила содержимое пузатого бокала, чуть задержала дыхание, перекатывая терпкую жидкость во рту, и неопределенно махнула рукой, - мол, конечно. В уме она прикидывала, стоила ли сумма выигрыша того, чтобы продолжить знакомство обыденным сексом в тесной комнатушке.

(авторство Joseph)

Полицеское отделение,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

Впервые увидев свой кабинет, Сэм Перри отказывался поверить глазам – каморка с трудом вмещала рабочие принадлежности. Чтобы забыть работу в Чикаго понадобился месяц, привыкнуть к здешним правилам еще столько же, но самым сложным оказалось смириться с фактом, что твой напарник – женщина.
У Сэма всегда хватало ума, чтобы не лезть в стычки с итальянскими семьями, незаконно иммигрировавшими в Америку и не указывать на их съемные квартиры с самогонными аппаратами. Там, где законно-послушный гражданин пересекал дорогу мобстерам, в пору было ставить конфессионал с марлевым окошком для исповеди и начинать лелеять признаки собственного благополучия, потому что в один прекрасный день бронированный кадиллак мог взять на прогулку и, перерезав глотку, бросить в самой глуши, где бы никто не стал искать.
Сэм изъял газетные вырезки из бумажной папки и разложил их на столе так, чтобы видеть заголовки.
- Тридцать человек, - он взял чашку кофе и утопил взгляд в растворимом напитке. – И ни одной установленной личности жертвы.
Брук Денвер, женщина тридцати лет, склонная реагировать на любые тупики в работе уменьшением к ним интереса и введением в будничный рацион избыточного количества никотина, разгладила ноготком льняную полосу бумаги. Скоро на ней появилась горсть сушеного табака.
- Вероятнее всего, все жертвы относятся к представителям «рабочей бедноты» - самая легкая добыча для серийного убийцы.
- Но никто так и не заявил о пропаже. Более того, нет ни одного свидетеля, и все, что мы имеем – лужи жидкой соединительной и мышечной ткани вперемешку с молотыми костями. Кто-то должен был увидеть эту тварь.

- Но не увидел. – Брук надела на палец кольцо из белого дыма и вновь поднесла сигарету к губам. - Скелет человека состоит из двухсот шести костей, из них восемьдесят пять парных и тридцать шесть непарных. Бедренная кость способна выдержать растяжение в полторы тысячи килограмм, а большая берцовая кость не ломается под тяжестью груза в тысячу шестьсот пятьдесят килограмм. У него, как минимум, должна быть с собой огромная мясорубка, которую никак невозможно припрятать в кармане.
Сэм внимательно и демократически сложил руки на груди, смяв суженые лацканы пиджака; он был готов пожертвовать своей и без того растоптанной гордостью и выслушать эту женщину, которая любого могла заткнуть здесь за пояс, да и не без оснований.
- Говорить всерьез о мистике, разумеется, нельзя - нам платят не за поимку призраков. Если же это очередные мафиозные грязные руки для грязных дел, - продолжила инспектор с заметным сомнением и развела ладони. – Что ж, вероятно, мы вмешаемся в очень неприятную заварушку.
Умеренная затяжка, позволила женщине оставить сигарету на волоске от гибели. Она с нарочитой аккуратностью вложила ее в оловянную пепельницу, чтобы напарник мог попробовать привезенный из Орлеана табак с самодельным асбестовым фильтром.
Крошечная комнатка очень быстро наполнилась дымом.
Взлохмаченная голова молодого дородного сержанта неожиданно возникла в облаке и хлопнула ртом, будто огромный сонный карп.
- Денвер, Перри, еще одно убийство.
Женщина смахнула с лица белоснежный локон, перебирая взглядом газетные статьи, будто это были кусочки одной мозаики.
- Opus barbaricum…*
- Снова, Кэтч? – Сэм не старался даже скрыть своего угнетенного настроения.
- Он самый. И кажется, в этот раз у нас есть свидетель.

--------
*Opus barbaricum - техника античной мозаики.

(Joseph и saroff cane)

Мотель "Lasky", подвал,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

Если тяжелые стальные листы двери не приподнимать, когда она открывается вовнутрь, появление всякого входящего будет оглашать пронзительный скрежет; по этой же причине пол в прихожей походил на раскрошенный лед. Гул котельной пронизывал комнату вдоль и поперек, но любой, проживший в этом месте недельку, быстро привыкал, как к тиканью больших настенных часов. Однако это было еще не самое страшное: вой жаротрубных котлов казался настоящим подарком в сравнении с застывшей в воздухе духотой, от которой находился единственный выход – уткнуться носом в плинтуса, продуваемые сквозняком. Она была настолько невыносима, с запахом кокса и мазута, что Одди в первый же день выдолбил в стене три дополнительных окна в прохладную полость.
Комната попалась маленькая и тесная – даже при тщательной осторожности не задеть что-нибудь во время передвижения было невозможно. Из-за сваленных в большие кучи предметов, а Ласки всегда находили повод отделаться от уборки, найти нужное среди этого хлама становилось безрезультатной тратой времени. Но если же гостю, взмокшему и раздраженному, зависит от того, насколько быстро он преодолевал лабиринт из барахла, удавалось пересечь каморку, он оказывался в просторной светлой кухне.
На пути к ней кто-то да подбивал выступающий угол старого дивана – сейчас на нем лежал совершенно нагой человек; Томас Ласки спал на животе, раскинув руки и спрятав голову под подушкой.
«Kid» Берчелуззо, перешагивающий через брик-а-брак, пролезающий над гладильной доской с тщательно отутюженными рубашками, через несколько минут сидел напротив Майка с кружкой ягодного морса.
Одди раскинулся напротив, сбросив пиджак еще в комнате на ближайшую кучу. Жар помещения только сильнее подстегивал раздражение - его оторвали от дамы, - которое он показывал всем своим видом.
- Ну? - взгляд, до этого бесцельно блуждавший по кухне, остановился на Алорио.

(Joseph и saroff cane)

Постоянно покачивающийся старый купол лампы то и дело отбрасывал полукруглую тень, сглаживая неровности даже с выцветшей краски на аккуратно расставленных вокруг стола табуретках. Клеенчатая скатерть была начисто вытерта и свисала с полок рваными краями – здесь Томас Ласки ежедневно подсчитывал, выписывал, заполнял, приводил в порядок счета и банкноты, которые теперь ровными башенками, подвязанные резинками, лежали вдоль посуды из ливанского стекла.
Кид сглотнул; выступающий на шее кадык заметно шевельнулся.
- Так, как дела Майк? Видел новую девочку – это с каких пор тебя потянуло на косоглазых?
- Может самую чуточку поближе к делу? - тот возвел взгляд к потолку. - Так, немного, совсем чуть-чуть.
Мужчина поднялся и заглянул в комнату, дабы убедиться, что брат спит, потом открыл шкаф и сделал несколько глотков из выуженной оттуда бутылки; в нее было налито явно что-то покрепче морса - Томми запрещал пить внизу, поэтому приходилось соблюдать конспирацию.
- Вообщем, есть дельце, - сообщил Берчелуззо, закидывая локти на стол. – Муженек одной мадам, которую я трахаю по вторникам, работает парикмахером у «Flanky» Руда. Так вот этот сушеный финик с кривой цветоножкой сболтнул ненароком про поезд с кубинскими эмигрантами. В этом самом поезде помимо толпы сибонеев прячется от добрых рук моих братьев Ласки большая партия нелегального варева. Вот я и подумал, а почему бы вам, бравым парням, не прибрать ее к рукам?
- Думаю, что такое сокровище охраняется не менее бравыми парнями, - фыркнул Одди, стараясь скрыть заинтересованность. - Причем в большем количестве.

(совместно с Джонни)

Затушивший эмоции морсом Кид вернулся к брызганью слюной; теперь он чуть ли не перекрикивал шипение котельной.
- Да моя мама в свои восемьдесят семь, будь она жива, у них из-под носа бы пару ящиков свистнула. К тому же, до пункта назначения локомотив будет идти без сопровождения – кому нужно подставлять своих людей на границе? Так что чистое дело, плевое. Я люблю тебя, Майк, но ты извини – если ты не согласишься сорвать этот куш, я сдам его кому-нибудь более находчивому.
- Во-первый, я не глухой, - он зло и продолжительно посмотрел на товарища. - А во-вторых, можно было бы и поподробнее. Путь следования, к примеру... В общем, нужны Бруно и Томми, хоть это чушь и кажется подозрительной.
Свою фирменную улыбку, когда на небритых щеках выступали ямочки, Кид всегда приберегал для какого-нибудь торжественного момента. И вот теперь она сияла на его лице.
- Так чахоточным креолам можно рассчитывать на появление братьев Ласки во всей своей красе? – хохотнул Берчелуззо. - Кстати, кажется, в комнате я видел задницу твоего брата. Может, разбудить его и спросить, что он думает?
- Лучше потом, - Одди отпил еще несколько глотков корн виски* и затолкал бутылку к дальней стенке ящика.

------
*corn whiskey - виски, содержащий более восьмидесяти процентов кукурузы.

(совместно с Джонни)

Квартира семьи Сигаруса,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полдень

Американский полноразмерный легковой автомобиль Großer Mercedeс с матовой освежающей голубой краской, оставляющей неизгладимое впечатление только что совершенной покупки, был припаркован у ограды дома. Отметив про себя машину – только посмотрите: акционерные общества и банки разоряются, обесцениваются деньги, люди остаются без работы, а здесь такое, - Сэм направился к двери.
Его напарницу больше интересовала роскошная наружность строгого содержания сооружения. Сигаруса владели сразу несколькими квартирами в престижном районе; показная вычурность «флэпперсов» не оставляла места элегантности ни в балконной навесной веранде, ни в занавесках, натянутых ребристым покрывалом на стены.
Брук Денвер затушила сигарету и сняла перчатки с большими раструбами; хоть она и была уверена, что блокнот не понадобится, но вытащила его из квадратной сумки для вида, впрочем, именно для этого же и поправила шляпу из коричневого гипюра.
В коридоре детективов встретила хозяйка дома. Во всем ее облике, даже в длинном платье с линией талии и перманентной завивке на светлых волосах, сквозило пренебрежение.
- Добрый день. Надеюсь, что вы быстро зададите свои вопросы и уедете. Нет смысла скрывать: мне неприятно ваше общество, уверена, вам мое - тоже, - голос Максины был подстать остальному - капризный и недовольный, - Пенни ждет.
Тонкая ручка указала куда-то в сторону. Полицейские переглянулись и вошли.
Феликс Руд, небрежно развалившись на софе, смуглый мужчина с голливудской улыбкой, зажегшейся ярче любой лампочки, что-то крикнул в другую комнату.
Заплаканная, с черными глазами от потекшей косметики, Пенни через минуту стояла в центре помещения и шмыгала носом. Сквозь маленькое серое платье легко разглядывался эластичный пояс для чулок, утягивающий талию и бедра.
- Синьора, вас тоже попрошу остаться, - Брук коснулась грифом карандаша белой бумаги и взглядом вернулась к свидетельнице - к "Мими" детектив предпочла обращаться согласно итальянскому этикету.

(Элис и Joseph)

Сэм потер небритую щеку.
- Значит, его вы не помните, Пенни?
Без косметики лицо девушки, измученное и все еще напуганное, было похожо на бледную круглую спилому.
- Я его не видела, - всхлипнула путана.
- Не мучайте девочку, видете, ей и так плохо! - раздраженно огрызнулась "синьора".
Чем больше было таких замечаний в адрес полицейских, тем меньше, среди перечеркнутых фраз, оставалось вопросов. Наличие свидетеля, а этот случай можно было смело сравнивать с двойной порцией перечной настойки, превращало несгибаемую Брук Денвер в податливую школьницу, готовую пойти на что угодно ради итоговой отметки.
Когда они вышли наружу, инспектор закурила:
- Интересно, если не мешать нашему ненаглядному убийце, сделает ли он фарш из всего этого семейства, - из-за белого облака становилось непонятно, шутит она или нет.
Сэм подсчитывал взглядом ступеньки крылечного проема; сколотый камешек брякнул под ботинком.
- Странно получается – я бы даже сказал, что он, возможно, намеренно оставил Пенни в живых.
- Возможно? Абсолютно точно. Убийца пользуется изощренной и продуманной системой выбора следующей жертвы, а вовсе не методом тыка. Устранять девочку не было нужды.
- Откуда ты знаешь? – На лице Перри застыло непонимание.
- Откуда? Если мы установим личности всех убитых, то наверняка увидим, что все они – главные действующие лица открытых дел моей канцелярской папки.
Дорожка из крошеного стертого щебня прервалась размашистой линией проезжего асфальта.
- Считай, что я теперь его преданная фанатка.
Сэм только на минуту отвлекся – Брук уже зажгла новую сигарету; пустая мятая пачка замерла между двумя ветками раскидистого куста латама. Граненые побеги, сверху зеленые, у корня темно-красные, вывернув наизнанку жирный слой земли, исчезли, как только они вышли на угол, в захлопнувшихся створках темноты уходящего дня.
- Впору открыть клуб славы, - добавил Сэм, морщась от голода. Желудок шумно урчал даже при воспоминаниях о неаппетитных картинах расследуемых убийств.
Брук задумчиво, продолжая быстро вышагивать, посмотрела на полосу застывшего сигаретного пепла.
- Откроем. Посадим за решетку и откроем.

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, вечер

При выключенном свете только самое богатое воображение позволяло не дать темной комнатке определение спичечного коробка. Прохладный ветер с лентами запахов цзюй хуа* и горящей паяльной лампы, влетая в распахнутое окно, разбивался об дрожь китайского колокольчика; он звонил лишь при появлении злого духа. Даже в кромешном мраке, клубясь выпуклой осязаемой дымкой, очерченный силуэт был четко различим, будто рисованный сажей из брусочков на белом хлопчатнике.
Тенгфей всегда отличался малоподвижностью: подобно девочке в детстве ему подгибали пальцы, являющие теперь безжизненные очертания, и привязывали к подошве обуви. Как радовался мальчик тому, что у него не было груди, чтобы стягивать ее холщевым бинтом.
- Wo xiang nian ni, zimei…*
Узкая полоска света скользнула по полу. На секунду коридорные лампы озарили дверной проем, и мрак снова завладел тесным пространством комнаты. Шаркнул в замочной скважине ключ, и наступила тишина, нарушаемая редким дыханием человека, сосредоточенно вглядывающего в темноту.
- А, это ты... tū rú qí lái*, - переходя на родной язык, промолвила Йи. Она нашарила на стене выключатель, но щелчка не последовало. - Оставить так?
- Shi…*, - голос Тенга едва ли был отличим от звона колокольчика.
Высокая фигура - она подпалиной въелась в пространство - оттолкнулась от пола; Тенгфей замер в узком промежутке между стеной и изголовьем кровати.
- Есть состоятельный клиент. Необычный клиент, – образ миловидного ребенка уступал место масляному пятну лица со зловещей линией губ, застывшей полумесяцем на желтой коже.
В несколько бесшумных шагов девушка пересекла комнату и остановилась около окна. Легкое дыхание коснулось стекла, и указательный палец вывел на запотевшем участке знак вопроса.

------
*ju hua - чайная хризантема
*Wo xiang nian ni, zimei - (кит.) я скучаю по тебе, сестра
*tū rú qí lái - (кит.) "как снег на голову"
*Shi - (кит.) да

(я и Тео)

Тенгфею понадобились считанные секунды, чтобы оказаться у нее за спиной. Шелковые струи волос, закутанные в масла пиона и гибискуса, коснулись затылка сестры.
Стекло отразило блеск, рожденный в тусклом луче фары проехавшего автомобиля, позолоченной латуни кандзаши*,
- Один богатый господин решил подразнить дракона – убить дворнягу, залаявшую на сноба не в положенном месте. Но тут же нашелся покупатель и на него самого. Два дела, zimei, охотник и его жертва.
Рассохшаяся рама застонала и шумно ударилась об откос, жалобно задребежжав стеклом, - ветер сильным толчком вогнал в комнату ночной воздух.
- Интересно, - Йи чуть подалась назад, прижимаясь лопатками к груди старшего брата. В ее голосе, громкость которого упала сейчас до уровня едва различимого шепота, Тенг мог распознать знакомый азарт стрелка, ожидающего, когда в небо выпустят тарелочку.
Волосы мужчины развились в стороны, неподвижной осталась только тоненькая височная коса, подвязанная цветным шнурком.
- Тот, чье убийство купил совершивший оплошность господин, любвеобилен и не привязан к сансаре. Он часто обтирает стены Чайнатауна в поисках проблесков для своей скучной жизни.
Тенгфей протянул сестре сложенный вдвое бумажный лист.
- Задаток? - на всякий случай уточнила Йи, разглядывая в тусклом свете от окна начертанные строки. Имена, адреса, время - информация впечатывалась в память, чтобы быть забытой только после того, как задание уже будет выполнено. Быстрое движение рукой - в воздухе запахло горючим, чиркнуло колесико зажигалки. Бледное голубое пламя лизнуло край листа и, подгоняемое потоками воздуха, жадно поползло вверх, распускаясь оранжевым цветком. Обугленные останки бумаги падали на железный поднос, стоящий на подоконнике, и, огонь, предприняв несколько отчаянных попыток разгореться из тлена, обиженно гасил искры.
------
*kanzashi - шпилька для волос. Здесь Тенг использует хираути кандзаши - плоскую шпильку с закруглённым декоративным элементом.

(я и Joseph)

- Zhe bu shi xiatao ma? Wo bu shi mei-guo-ren*, - губы почти коснулись уха сестры; с голосом срывался сладковатый запах опиума. – Деньги будут, как пришьешь первого.
- Забудь, никакого подвоха, - деловая немногословность Flop сменялась щебетанием молодой девушки. - Ты все чаще приходишь лишь по делу, меня это печалит. Разве ты не мой gēge*? - она откинула голову назад и, чуть повернувшись, запечатлела на его щеке легкий поцелуй.
Теперь Тенг улыбался как мальчишка.
- В этом городе выживать становится все сложнее, - он повернулся спиной, будто размышлял – воспользоваться ли дверью, чтобы покинуть комнату.
Бутоны из крученой серебряной нити, освещенные просачивающимся тусклым светом подреза дверного полотна, мятежно распускались на рукавах его темно-лилового чёнсама*.
- Нет другого человека, который бы так же часто думал о тебе, zimei.
Теплые ладони разгладили шелк на его плечах и скользнули вверх по шее, чуть разминая позвонки.
- Когда ты говоришь так, мне неуютно, - Йи помедлила, словно пробуя слова на вкус, - и страшно.
- Тебе нечего бояться. Мы слишком далеко зашли, чтобы позволить себе это. Мне пора.
Последние слова простучали сухой дробью. Девушка с сожалением опустила руки и обернулась к окну, высунувшись на улицу чуть не вполовину роста.
- Ты прав.
Воздух сегодняшней ночи был лишен будоражащего запаха крови. В последние дни он чуть ли не медным налетом застывал в гортани. Уже скоро контур фигуры Тенгфея тлел в желтизне коридора.
- Zaijian*, моя любимая сестра.

------
*Zhe bu shi... - (кит.) В чем подвох? Я не американец
*gēge - (кит.) старший брат
*chenshan - осовремененный вариант традиционного маньчжурско-китайского платья
*Zaijian - (кит.) до свидания

(я и Тео)

(Joseph и saroff cane)

Мотель "Lasky", подвал,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, 18:00

Отражение потертых, только что зашнурованных, штиблет с лакированными гетрами – младший Ласки никак не мог расстаться с вышедшей из моды обувью – мелькнуло в куске стекла, прибитом к стене. В нем же, разглядывая лицо, он обнаружил несколько новых шрамов и подумал, что видимо, придется начать отпускать волосы, чтобы не появились лишние вопросы. Однако зачастую если удавалось скрыть что-то даже от самого себя, с Одди такой фокус превращался в жалкое шарлатанство.
С кухни доносились голоса собравшихся; Бруно «Бакс» Тейлор рассказывал очередной анекдот.
- Эй, Jam!? В большой семье клювом не щелкают, друг. – Кид с набитым ртом выкрикнул в коридор и продолжил уплетать пережаренные папабургеры, запивая безалкогольной дрянью из кленового сиропа и отчаянно перебивая ворчание Одди.
Ровно две минуты Томасу понадобилось, чтобы нацепить очки Райбан*, смахнуть на руку узорчатую рубашку, взять форменную трубой карту и выйти к остальным.
Так получилось, что момент его появления совпал с окончанием анекдота и Томми был встречен громким до неприличия хохотом Майка.
- Ха-ха... , а давайте в том поезде тоже тотальную макачуку устроим? - не замечая появления брата, сквозь смех проговорил он, попутно покачнувшись и чуть не упав с табуретки.
Сложенный в трубу толстый лист, изображающий мухобойку, пришелся по макушке старшего Ласки.
- Я договорился, что у нас будут пуленепробиваемые ватники, - раздарив рукопожатия, Джэм уже жадно глотал рубиновый морс из прозрачного стакана.
Одди немного обиженно потер затылок. Если бы на месте Томми был любой другой, сейчас бы уже во всю шло размахивание кулаками, но с братом приходилось мириться.
- Хорошо хоть не рыцарский прикид, - вернувшись к ворчанию, ответил он, упершись локтями в столешницу и опустив подбородок сразу на две ладони. - Расстилай макулатуру.

------
*Rayban - популярная марка солнцезащитных очков

(совместно с Джонни)

Карта легла скатертью перед друзьями, заняв все свободное место; два сосредоточенных лица принялись изучать сделанные наспех обозначения железнодорожной магистрали, утопающей в крошечных деревцах.
- А это что? – Подушечка указательного пальца Кида ткнула прямо в жирную точку.
- В этом месте расположена стрелочная будка, - Томас придвинул свободную табуретку поближе. - Машинист видит, что семафор закрыт и вход запрещен. Поэтому поезд останавливается перед семафором, и тот подает гудки, чтобы его пропустили.
Джэм еще раз оглядел свои записи, будто убеждался не только в правильности отметок, но и понятности сделанных подписей; освежающий напиток вновь заполнил стенки емкости журчанием.
- И долго он гудеть будет? - продолжал бурчать Майк, убирая руки со стола. - Прям так и будет нас ждать. Где же там грабители подойти должны?
Он, кривляясь, повертел головой по сторонам, видимо изображая машиниста.
Вероятно, Бруно тут же вспомнил очередной подходящий анекдот, но прежде, чем его рот выдавил хоть слово, согнутые листы газеты хлопнули у самого уха – младший Ласки прихватил свежий выпуск «The New York Times» и все это время скручивал его за спиной. Новый шлепок дыбом поднял волосы на голове Одди.
- Когда поезд подаст гудок, стрелочник направится к стрелкам. У каждой, пользуясь переводным механизмом, он перебрасывает рукоятку с тяжелым противовесом. Одному из нас придется его потеснить и проследить, чтобы он не выпустил поезд. Остальные займутся товарным составом.
- А не легче в нем эдак минут за пять сделать пару лишних дырок? - поправляя прическу, а попутно выуживая из кармана сигару, ответил Микки.
Джэм широко улыбнулся и с признательностью положил руку брату на плечо.
- Вот мы только что и решили, кто займется стрелочником.

(ТеО и saroff cane)

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
3 февраля 1930 год, полночь

Освещенные окна хороши, когда на них смотришь с улицы: словно актеры театра теней, люди рисуют на стеклах сюжеты своей повседневности... В номере Йи в этот поздний час свет золотил лишь контур двери. Временами стены целовали сопровождаемые рокотом мотора блики включенных фар - и торопливо сбегали, выхватив из сумрака несколько элементов убогой обстановки.
Снаружи раскачивались деревья, расчерчивая уродливыми линиями асфальтовое полотно дороги. Китаянка наблюдала за их диким танцем, нахлопывая ладонью по подоконнику ритм "Puttin' on the Ritz". В какой-то момент к этому звуку присоединился другой - стук в дверь. Доли секунды лицо Йи выражало неподдельную растерянность, быстро сменившуюся озабоченностью и после - легким раздражением.
- Кто?
- Я обещал зайти, - послышался голос. - После истории с бильярдом.
- А... да, конечно. Подожди пять минут, я не одета, - безбожно соврала девушка, пинком отправляя под кровать старый чемоданчик с обшарпанными углами, на всякий случай сдернув покрывало так, что теперь оно гладило краем пыльный пол. Изящный серебряный гребень лег на растрескавшуюся крышку тумбы. Чуть слышно клацнул рычажок бра - заплясал, прогоняя темноту, неяркий свет готовой вот-вот перегореть лампы. Последний штрих - продолговатая пуговица косой застежки ципао* почти выскользнула из петли - и Йи разрешила гостю войти.

------
*qipao - национальное китайское платье.

(с ТеО и чуть чуть с Джонни)

Одди появился на пороге с букетом в руке; изогнутые стебли мордовника, украшенные мягкими подушечками декоративного мха, небрежно были всучены хозяйке - зная Майка Ласки и его незыблемую любовь к противоположному полу, можно было принять цветы за подкуп. Вместо одеколона, терпкий запах которого Микки не переносил на дух, мужчина отдавал предпочтение изысканному аромату сигар и бензина - согласно его предположению, такая гремучая смесь являлась визитной карточкой настоящего головореза.
- Как смотришь на то, чтобы выбраться в более приятное местечко?
- Если честно, - китаянка спрятала лицо за цветами, стараясь скрыть удивление от столь странного выбора растений, - меня вполне устроил бы бар, хотя его сложно назвать "более приятным местом".
С некоторых пор Flop не любила даже непродолжительные прогулки по ночным улицам города, где любая подворотня могла вспыхнуть протяжным предсмертным криком. Йи нравилось, когда чужие жизни обрывались уверенным движением ее рук, но испытывать силу кулона-защитника, вводя кого-либо в искушение отправить к праотцам ее саму она не собиралась. Но не говорить же, в самом деле, об этом первому встречному?!
- Как раз поэтому я и предлагаю, - развел руки Майк. Вести долгие содержательные беседы с женщинами он не умел, привыкший действовать безотлагательно, как только оказывался внутри четырех стен. - Не хочу, чтобы опять кто-то внезапно явился с "очень важным разговором".
- И... куда ты предлагаешь? - так и не решив, что делать с несчастным букетом синих колючек, девушка вертела его в руках: вазы в номере, разумеется, не было.
- Я знаю хороший ресторан в чайнатауне, - с несколько растерянным видом ответил Одди, отведя взгляд на какую-то, видимо, очень занимательную деталь интерьера.
Тонкие дуги бровей страдальчески сошлись к переносице, а красиво очерченный рот непроизвольно скривился в капризной гримасе:
- В чайнатауне?.. - фраза: "Ты издеваешься?" - произнесена не была, но отчетливо подразумевалась.

(Темный_Омут и saroff cane)

- Я решил, что тебе там должно понравиться. Родная культура и все такое.
- О да, там я не буду выделяться среди подобных мне узкоглазых... - судя по тону, Йи решила его "добить".
И добила, потому что тот окончательно сбился с толку.
- Тебе не уютно среди... таких же?
Щеки девушки заалели, но это было мало похоже на румянец смущения. Она едва доходила Одди до плеча, но, приблизившись к нему настолько, что он чувствовал кожей жар ее дыхания, полыхнула такой волной ярости, которую сложно ожидать от хрупкого создания:
- Значит, ты нашел себе экзотику и решил не смущать взоры белых людей?.. - букет упал к ногам, обе ладони взметнулись в воздух, однако, вопреки ожиданиям Майка, Йи не оттолкнула его. Пальцы скользнули по ткани его пиджака и замерли на груди.
- Эй-эй! Sei molto simpatica!* Детка, ты напрашиваешься? - Одди с улыбкой присвистнул и поднял руки, изображая удивление.
"Детка" отступила назад.
- О... - многозначительно протянула она. - Вот теперь я вижу, что твое второе имя дано тебе не просто так. Знаешь, - про себя отметив, что стрелки пузатого будильника показывали уже далеко за полночь, и памятуя о необходимости встать пораньше, девушка решила сворачивать этот балаган, - давай попробуем продолжить наше знакомство в следующий раз. И разыграем эту мелодию по другим нотам, O'k?
Майк Ласки на несколько секунд застыл, состроил недовольную гримасу и развернулся на месте.
- Тогда до встречи, - скоро он уже сердито шагал по коридору в направлении парадного входа, так и не дождавшись ответа.
Заперев дверь, Йи прислонилась к стене и, закрыв лицо руками, медленно осела на пол. Ее душил беззвучный хохот. "О, мой драгоценный gēge, видел бы ты это..."

------
*Sei molto simpatica! - (итал.) А ты симпатичная!

(я, saroff cane и коты)

Уже на лестничном марше, споткнувшись о ребристый ножной коврик, – Ласки упорно экономили, как на фонарях, так и на гранитной брусчатке бордюров - Майк чуть ли не лоб в лоб столкнулся с фигурой, выскочившей из приглушенного желткового света, что неаккуратно слизал краешек темноты мелькнувшей фарой только что отъехавшей машины.
Взлохмаченный, без пиджака, потерявший вдобавок матерчатый пояс, измазанный грязью, как крем в корице, Томас почесал щеку, не найдя более подходящего приветствия.
- Братишка, ты же вроде не пьешь? - Одди недоуменно задержал сигару у рта. - Или...
Кулаки сжались, покрылись выпуклыми венами, а глаза требовательно забегали по сторонам в поисках возможного обидчика.
- Кто?
Руки, видимо, тоже были в чем-то запачканы, потому что Jam уже вытирал их об рубашку.
- А ты в это время уже спишь, - он добродушно хлопнул Майка по плечу, намереваясь улизнуть как можно быстрее. – Небольшая потасовка – пришлось воспользоваться твоими методами. Ну, помнишь, апперкот, кросс, большой палец кверху или просто сломанный большой палец.
- После "небольшой потасовки", обычно бывают фингалы, а не это, - Одди ткнул в его "чистую" одежду, продолжая вертеть головой с самым серьезным намерением пострелять по живым мишеням или хотя бы размять кости.
Тишина стояла гробовая, если бы не хриплое мяуканье котов поблизости. Луна небольшим надрезом отколупала кусочек темно-пурпурного неба.
Младший Ласки втолкал брата в дверь; бросил осторожный взгляд в темноту перед тем, как закрыть за собой тяжелые створки.
- Расслабься, Микки. Пойдем-ка спать.

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, раннее утро

Утренний свет пробивался сквозь помутневшее от городского смога стекло и гладил неровные стены, покрытые кое-где облупившейся тоскливо-зеленой краской. Рассвет застал Йи только проснувшейся, но все еще придающейся дремотной неге. Ее хрупкое красивое тело, едва задрапированное жесткими складками сбившихся серых простыней, казалось вписанным в убогий интерьер тесного помещения по какой-то нелепой случайности. Солнечные зайчики яркими пятнами засвечивали желтоватый бархат обнаженной спины, споря с чернильными потеками длинных волос. Пряча лицо в грубый хлопок постельного белья, молодая женщина вслушивалась в тишину комнаты, нарушаемую мерным тиканьем часов и – изредка – звуками просыпающегося города, приносимыми ветром в приоткрытую оконную створку.
Погнутая секундная стрелка завершила очередной шестидесятишаговый круг; перещелкнулась минутная, оказавшись на одной линии с часовой. Пространство взрезал противный трезвон. Китаянка проворно дотянулась до тумбочки и ожесточенным движением утопила кнопку в верхней крышке будильника, словно прихлопнула назойливую муху.
Потянувшись всем телом – медленно, приводя в движение каждый мускул, – Йи перевернулась. Взгляд уперся в низкий обшарпанный потолок, на котором, при наличии определенной доли фантазии, можно было различить узоры, складывающиеся переплетением резких трещин рассохшейся штукатурки.
Появляясь на людях, по обыкновению, в традиционных китайских платьях, в быту, скрытом от посторонних любопытных глаз, девушка пользовалась простыми вещами. Впрочем, даже легкий «вафельный» халат она запахивала на правую сторону. Бесшумной тенью скользнув по коридору в сторону душевой, Йи отвернула вентиль. После непродолжительного шипения и урчания, из круглой "лейки" полились ржаво-желтые струи, большая часть которых стекала по выложенной кафелем стенке. Окутанная белесым влажным паром, купальщица старалась быстрее завершить банные процедуры и прекратить эту удушающую пытку. Закрутив кран, но все еще стоя по щиколотки в пене, она смахнула с лица тяжелые пряди, и в тот же момент услышала тихий всплеск. Инстинктивно коснувшись ладонью области ключиц и не нащупав своего оберега, Йи молниеносно упала на колени, шаря руками в мыльной воде. В какой-то момент девушка нащупала грубую вощеную нить с «каплей» лабрадора, но та верткой змейкой скользнула меж пальцев в отверстие слива.

(авторство Тео)

Все еще стоя на коленях, Йи неверяще уставилась на свои руки, словно они были предателями, упустившими самое дорогое, что у нее было. Потом до боли сжала кулаки – длинные ногти оставили глубокие борозды на ладонях – и в отчаянии ударила ими о ребристую плитку. Она била снова и снова, пока боль разшибленных костяшек не вернула ей способности мыслить. Китаянка поднялась на ноги, сдернула полотенце, оторвав до того державшийся на честном слове крючок, и наскоро обтершись, накинула халат и выскочила в прохладу коридора.
Номер встретил ее распахнутым настежь окном и студеной свежестью. Девушка оглядела комнату, ища следы пребывания брата. Последовал вздох разочарования – похоже, единственным, кто пробрался в ее жилище в столь ранний час, был ветер. Казалось, если бы здесь сейчас был Тенгфей, он бы обязательно успокоил. Как раньше. Как всегда. Кулон был его подарком – оберегом, хранящим их сердца и привязывающим души к телу, чтоб никто не смел увести их в мир мертвых. Даже мать не сумела забрать Йи к себе, пока она была ребенком – они с gēge так и выросли, лишенные материнской ласки. И вот сегодня эту защиту в буквальном смысле смыло водой.
С усилием вдавив ставню на место, но не защелкивая шпингалет, китаянка привычно встала в центре комнаты, освободив себе пространство, насколько это было вообще возможно. Цигун* был не просто тренировкой души и тела, это был ритуал утреннего обретения равновесия, самости. Сегодня Ци была непокорна и норовила выйти из-под контроля. Девушка шумно потянула носом прохладный воздух, стараясь заполнить кислородом весь объем грудной клетки… выдох – все нутро сжимается, концентрируется в одной точке.
Дыхание Йи было мерным и глубоким, а движения – плавными и сосредоточенными. На губах играла легкая улыбка. И только щеки ощущали жар соленых ручьев, и глаза видели лишь смутные, подернутые пеленой, очертания предметов.
… Перед тем, как уйти из номера, она переставила будильник на подоконник. Стрелки его сейчас безбожно врали, торопя день на три часа.

------
*Qìgōng - древнее китайское искусство саморегуляции организма, традиционная оздоровительная система, основа внутренних стилей боевых искусств.

(автор ТеО)

Чайнатаун, чифанька,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, полдень

К обеду клубящиеся ленты облаков лениво наползали друг на друга, оставив от утреннего солнца только воспоминания. Унылая бесцветная дрянь, подменившая собою небо, отражалась в запыленных витринах, контрастируя с яркими пятнами «веселого» квартала Чайнатауна.
Йи поставила пиалу на циновку, ярким желтым пятном выделяющуюся на липкой поверхности низкого столика, и откусила йоубин*, к тому времени совершенно остывшую и от того больше всего напоминающую по вкусу кусок резинового шланга. Впрочем, китаянка не ожидала кулинарных чудес от дешевой забегаловки, в маленьком грязном зале которой она была сейчас единственным посетителем: ради возможности скоротать время ожидания, не привлекая к себе ненужного внимания, можно было потерпеть и отвратительно прогорклый чай, и эту несуразную лепешку. Из окна открывался вид на узкую разбитую улочку, словно петляющую среди нагромождения невысоких строений.
Дверь дома напротив отворилась, впуская очередного посетителя. Выгоревшая от времени вывеска зазывала испытать поистине райское наслаждение акупунктурного массажа, заплатив за это совсем небольшую цену. Судя по всему, «подопечный» Flop бывал здесь достаточно часто – во всяком случае, он без труда нашел это заведение в одном из самых бедных кварталов. И теперь, пока он предавался неге, у Йи было время сделать некоторые заметки.

------
*youbin - жареная китайская лепешка

Карандаш плясал по тонкой промасленной бумаге, оставляя едва видимые ровные ряды предложений. Шифропись, где слоги, а иногда и целые слова, были заменены то на цифры, то на иероглифы, из-за детской аккуратности почерка смотрелась забавным ребусом. То и дело девушка косилась в сторону окна, боясь упустить момент, когда интересующий ее господин покинет массажный салон.
Пожилая китаянка, получив плату за чай и лепешку, буравила Йи тяжелым взглядом. Ее глаза – две черных бусины, выглядывающие из-под нависших век – смотрели внимательно и испытующе. Шаркающий звук шагов разбавил тишину: ладонь - сухая, покрытая густой сетью мелких морщин и словно забрызганная темными пятнами старости - легла на узкое девичье плечо. Йи напряженно обернулась. Старуха приложила к бледной полоске губ мозолистый палец.
- Tóupí fāmá*, - ее голос, дрожащий так же, как и ее руки, пораженные болезнью Паркинсона, звучал пугающе громко, - много смертей вокруг, и Дракон недоволен. Я замолвлю за тебя словечко, и за твоего родного человека. Принеси мне только белый порошок.
Девушка дернулась:
- С чего вы взяли?..
- Báihuò*, - китаянка закивала седой головой, словно болванчик. - И я заплачу защитой, которая тебе нужна.
С улицы донесся звон колокольчика. Flop порывисто встала, отстраняя ставшую вдруг почти невесомой ладонь, и быстрым шагом направилась к двери, на ходу убирая листок в сумочку.
- Я буду ждать, - догнал ее на пороге тихий шепот.

------
*Tóupí fāmá (кит.) – Кровь стынет в жилах
*Báihuò (кит) – героин

(Joseph)

Канализационная система города,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, 16:00

Из-за шума сточных вод, бурыми отметинами размывающих металлический водоприемник с лабиринтами прогнивших труб, с трудом можно было услышать звуки улиц – они порывами заглушали грохот лопастей вентиляционных стояков.
Через решетку люка, если поднять голову и посмотреть на свет, дневные полутени искажали до неузнаваемости стянутое полосками марли лицо.
Синха и Питер уже давно сделали редкий австралийский пенни своей мечтой, а осмотр писсуаров, шнырянье по городской клоаке и дождевой канализации превратились в его бесконечные поиски.
- Все деньги так воняют? - в слова «Dolly» вкладывал уверенность, пропитанную безысходностью – в самые грязные углы всегда лазил почему-то он.
Протирая колени, мальчик со сваленными кудрями неспешно разбирал помойную кучу.
– Вот ты знаешь, как пахнет 25 центов со стоящей Свободой? Никелевые 5 центов? А золотые 20 долларов?
Хинду молчал; сквозь разрез в вафельном полотне рот жадно вбирал воздух. Пятнистая выцветшая труба, изображающая канатную дорогу под его ногами, жалобно шипела с коллектором в один голос.
- По-моему, все они пахнут одинаково, - наконец, отозвался Синха – раскинул руки, словно акробат под куполом цирка; тряпичные джутти* ровными шажками описали прямую линию, пока ноги не замерли на одном месте: пунцовые оживки скучивались под золотистой лучиной и переливались, пропуская тонкую пленку водянистой массы сквозь радужную иллюминацию.
Как притягивали детский взгляд бутылочные стекла или китайский бисер, так манил к себе призрачный отсвет брошенного камешка – почти прозрачного, ослепительно теплого, похожего на солнце, повисшее на нитке над океаном в перьях листвы.
- Что там? – поднял голову Питер.
- Ничего.
Желто-зеленый, будто впечатанный в стекло, умирающий оттенок минерала окончательно задохнулся в кармане.

------
*jutti - индийская кожаная обувь.

Чайнатаун, закусочная "Lianhua jī chì"*,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, вечер

С большой мощеной дороги, где находился населенный китайцами квартал, переулок нырял за засвеченный вспышками огней угол. Высокая каменная стена огораживала шикумэнь* от торговой улицы; пестрые вывески сверкали и днем и ночью, подыгрывая голосу пожилой разносчицы сладостей.
На кресле у завешенного тряпичной занавеской окна мужчина только что закончил поедать фамичжоу*; на краю емкости горкой скопились нетронутые трепанги.
- Этот врач держит клинику в Сингапуре, - американец взял салфетку, складывая пополам. Горошина сливового соуса сорвалась с губы и капнула вниз.
Несмотря на то, что Тенгфей постукивал согнутыми пальцами по краю стола, его с трудом можно было назвать заинтересованным.
- Если бы все было так просто, я бы давно покинул Америку, – казалось, от взгляда узких, очерченных черным воском глаз, собеседник превратится в уголь.
Когда он поднялся с места, американец встал следом. Две протянутые руки совершили рукопожатие.
- Я надеюсь, мы с вами договорились.
На губы Тенга тут же замком был наложен его собственный палец с длинным отполированным ногтем.
- Никогда и ни о чем не напоминайте мне дважды, господин Сигаруса.
Перед выходом китаец положил в фарфоровую пиалу несколько монет. Когда дверь за ними закрылась, на пороге второго зала – переклеенная шесть раз вывеска вещала о прачечной - возникли те, кто намеревался его ограбить: "Кепка" и Тина Милтон.

------
*"Lianhua jī chì" - (кит) куриные крылышки в виде цветков лотоса
*famichzhou - жидкая рисовая каша
*shikumen - архитектурный стиль жилых домов в Шанхае

(за авторством Тиваза)

Ну как "возникли"? Возникают обычно голуби в рукаве у фокусника, эта же парочка спокойно вошла внутрь под видом самых обычных клиентов. Они даже приволокли с собой кучу всякой одежды, да ещё и заправили этой кучей несколько стиральных машинок, как это было принято в прачечных.
Пока "стиралки" делали своё дело, Милтоны тихо шептались, так, что бы их никто не мог слышать:
- Ты уверен, что нам следует привлекать к себе излишнее внимание? - тихо спросила Тина. Ее купленная по дешевке шляпка с плюмажем съехала, может быть даже нарочно, на лоб.
- Я не хочу, что бы Ласки нам надоедали. Если с младшим можно договориться, то с Одди возникнут проблемы, - ответил Кепка.
Он оглянулся через плечо, словно боялся, что его могут подслушать.
Тощий сморщенный старик, один из тех трудяг, что зовутся «китайскими мандаринами» натянул очки на переносицу, сделал аккуратную запись в журнал, не обращая никакого внимания на клиентов.
- Отдадим им часть долга, и они не будут нам мешать с основным делом.
Тина, казалось, была удовлетворена ответом, но продолжила, пряча нос в пестром кашне:
- А ты не боишься навлечь на себя гнев уважаемых людей? Ты ведь знаешь, как делаются дела в Чикаго.
- Не беспокойся, я всё проверил. И вообще, чего ты так волнуешься? За те с лишним полсотни дел, что мы провернули, сколько раз я подвергал тебя опасности?
Последний вопрос заставил обоих на мгновенье задуматься.
- Ну ведь не сотню, - мужчина прокомментировал беззвучный ответ, известный ему так же хорошо, как и напарнице.

(Tivаz и чуть-чуть я)

Некоторое время Милтоны молча слушали шум стиральных машин. Стены, чистые и аккуратные, как голландские печи, были покрыты белыми изразцами. Несколько деревянных чанов для белья издавали подозрительные всхлипывания; монотонно, прерываясь на длительные паузы, жужжали цельнометаллические баки. Через минуту женщина снова взяла слово:
- А попроще нельзя было? - Тина кивнула на сумку в руках у мошенника.
- В нашем деле надо быть изобретательней, - поспешил отпереться Кепка. - Мы же не могли просто вломиться и обчистить кассу, верно?
- Вообще-то, могли.
- Но так ведь интереснее.
На это воровка ничего не могла возразить. Вскоре стихли звуки - сигнал начинать.
Мошенники переглянулись и принялись перекладывать вещи из чанов в кадки для отжима, но, помимо тряпья, в приёмные отверстия отправились предметы больше подходящие для строительства, нежели для стирки. Кепка запустил механизмы, а Тина сделала несколько шагов в сторону кассы.
Блеклая от потертостей оправа очков сползла на кончик острого носа старого китайца.
- Shénme*?
Тина мило улыбалась и на ломаном китайском выдала:
- Lù bù chī ròu cāng lù*. - Смысловой нагрузки фраза не несла, по крайней мере для воровки. Ей просто нужно было выиграть время.

------
*Shénme - (кит.) да?
*Lù bù chī ròu cāng lù - (кит.) Цапля не ест мясо цапли

(Joseph, Tivaz)

Администратор прачечной – он скривил лицо, видимо, не сумев распознать даже родной язык, - услышал странный звук и подпрыгнул на подошвах поношенных сланцев. Резкий запах гари, тянущийся со стороны отжимочных прессов, заставил его забыть не только о возрасте, но и бегом покинуть рабочее место.
- Что за! - Вскрикнул Кепка, чтобы придать больше убедительности образу непричастного. В глазах его была растеряность, но на самом деле он был готов ко всему. Тина же, едва ли старик убежал в зал, метнулась к его рабочему месту. На столе в старенькой потрепанной коробке лежало несколько разложенных купюр: за две смены. Рядом с фигуркой Будды, забившейся в молитвенный угол, что был выкрашен алой краской, стоял деревянный футляр. Поблекшая, но заметная, с него шелухой сходила надпись: திறக்க கூடாது*. Мошенница быстро собрала деньги и бросила взгляд на футляр. В голове сразу мелькнули несколько вариантов сбыта антикварной вещицы.
Услышал ли китаец-администратор чирканье зажигалки у своего рабочего места не ясно, но он точно заметил небольшой дымящийся шарик, который выкатился к его ногам. Что происходило дальше, старик уже видеть не мог, потому, что из шарика начал валить густой красный дым, быстро заполняющий зал прачечной. Он так же не мог видеть, как Тина выволакивает из-за "кассового" стола деревянный футляр, слишком тяжёлый для хрупкой девушки.
- Помоги мне! - Недовольно бросила она своему напарнику, заблаговременно покинувшего "зону задымления".
Тот метнулся к воровке и подхватил футляр на плечо. После, под прикрытием ещё одной брошенной дымовой шашки, на этот раз зелёного цвета, Милтоны спешно покинули место преступления. Уже в глуби лабиринта улочек китайского квартала, они остановились перевести дух, и Кепка спросил подругу:
- А что ты ему сказала, там, у кассы?
- Надо было у него спросить, - лишь и смогла с улыбкой ответить Тина.

------
*திறக்க கூடாது - Tiṟakka kūṭātu - (там.) не открывать

Мотель "Lasky", комната Йи,
Tight Springs, штат Арканзас,
4 февраля 1930 год, ночь

Желтый дрожащий электрический свет уличного фонаря, качающегося и вторящего неприятным скрипом завываниям усиливающегося ветра, выхватывал из темноты цветастый прямоугольник покрывала. Йи сидела на кровати спиной к окну. Обняв колени и опустив голову - волосы, разделяясь на два искрящихся черных водопада, струились с покатых плеч вперед, обнажая тонкую шею, - девушка дремала в ожидании брата. Воздушные вихри, влетая в распахнутую створку, играли с шелковой полупрозрачной тканью домашнего платья, то скрывая, то подчеркивая мягкими складками изящный девичий силуэт.
Непонятно каким образом Тенгфей оказался в комнате – это было одной из причин, почему его называли призраком, - но когда зазвучал его голос, старший брат уже стоял в углу, выбрав самый темный, самый непроницаемый.
- Ming yuè zhào gāo lou, liuguāng zhèng páihuái. Shàng you chóu sī fù, bēitàn youyú āi. Jièwèn tàn zhe shéi?*, - линии губ, будто выкрашенные киноварью, пропускали каждое слово через призму ласковой улыбки, в которой преломлялись все потаенные мысли.
Несколько шагов, и молодой китаец положил на столик цветок темно-лилового тюльпана.
- Южным ветром я желаю стать, полечу, прильну к тебе опять. Если ты объятий не раскроешь, на кого тогда мне уповать?
Не оборачиваясь, Йи пошарила рукой в воздухе - девичьи пальцы ласковым теплом задержались на запястье Тенга, не позволяя ему отстраниться. Мягко, но настойчиво, китаянка потянула брата к себе, приглашая сесть рядом.
- Я ждала тебя немногим раньше и даже успела заскучать, - наконец, ответила она, добавляя в голос капли притворного каприза. Чуть переиначив строки, продолжила: - И я опять наедине с собой вдыхаю ароматных трав дымок. За пологом с жемчужной бахромой, как вишня, красный светит огонек…
Тенгфей всегда выглядел старше своих лет. Сталкивая друг с другом лоснящихся боровов и дельцов, он наблюдал за жизнью всего города со своей скромной ложи и сам не замечал, как прогнивший, изъеденный чешуекрылыми гусеницами, деревянный каркас крутящегося, подобно карамболине, мира превращал его в существо более жестокое. Только с Йи он снова становился маленьким мальчиком – нежным и робким, но уже понимающим, кем ему придется стать, чтобы защитить их обоих.

------
*Ming yuè zhào… - (кит.) Башня возвышается одна, яркою луной освещена. В башне женщина в тоске глубокой, но о ком печалится она?

(я, Тео)

Китаец остался на месте – он провел пальцами по ее волосам и принялся заплетать бьенцзы*, аккуратно, будто добывал туссу из брюшка шелкопряда, раскладывал прядку за прядкой.
- Дракон благоволит нам – у меня сейчас очень много дел. Скоро их станет еще больше, поэтому, если тебе что-то понадобится, я буду присылать Зэнзэн. Не будь с ней строга.
Второе за день упоминание Дракона заставило девушку вздрогнуть. Она мотнула головой, не дав брату доплести косу, и обернулась. Безразлично отсчитывал секунды будильник, и с каждым негромким щелчком Йи чувствовала, как сердце превращается в дрожащий холодный осколок боли.
…в ней не осталось прежней мягкости – подгоняемая собственным страхом, она порывисто вскочила на кровати и заключила Тенгфея в объятия, прижимая его голову к своей груди, путая пальцами пряди волос, покрывая их беспорядочными поцелуями и умывая горячими каплями слез.
- Ты жестокий! - шепот разливался по комнате горечью полыни. - Ты мне брат, а не твоя Зэнзэн...
За дверной коробкой с закрытой дверью булькнул чей-то пьяный голос – гости бара расходились сегодня раньше обычного.
Смиренно выслушав эти звуки, Тенг взял сестру за плечи и посмотрел ей в глаза.
- Tíngzhǐ*. Ты огорчаешь меня.
Волосы, которые были подхвачены на затылке вплетенной жемчужной нитью, распустились, и теперь брат стоял перед ней растрепанный и изумленный.
- Все изменится, изменится к лучшему – я обещаю. Дай мне немного времени.
- Jǐngshì*… - Йи отвела взгляд и замолчала, душа нерожденные всхлипы. - Его унесла вода.
Китаянка опустилась перед Тенгфеем на колени. Ткань ее длинного широкого платья волнами цвета слоновой кости расплескалась по покрывалу, вторя неровному дыханию отблесками вышитых соцветий.
Этот камень Тенг когда-то купил за десять медных кэш* на блошином рынке – какое бы золото он сейчас себе не позволил, оно никогда не сможет заменить потерянную безделушку.
- Мы должны учиться отпускать, - тихо произнес китаец, погладив девушку по голове. – Прекрати плакать. Я хочу говорить с Йи, которую знаю, с Йи, которая ничего не боится.

------
*bianzi – китайская коса. Девушки в Китае носили волосы распущенными лишь до помолвки. Вероятно, этим жестом Тенгфей показывает, что сестра уже принадлежит мужчине.
*Tíngzhǐ - (кит.) прекрати
*Jǐngshì - (кит.) медальон
*кэш - старая китайская республиканская монета

(с Joseph)

(за авторством Тео и Джонни)

- Да, я сейчас приду в себя, - она спрятала раскрасневшееся от слез лицо в прохладе черного шелка. Спокойствие легло на ее плечи так же осязаемо, как только что она чувствовала ладони брата, – теплым и нежным прикосновением.
Когда Йи вновь взглянула на своего защитника, мягкий овал лица освещала чуть отрешенная полуулыбка.
- Мне нужно знать кое-что о досуге моего shòuhàizhe*. Сегодня он посещал один салон в китайском квартале...
- Bēibǐ de diànliú*, каждый день наведается в Чайнатаун растрясти жир, - мужчина встал у стены, задумчиво закинув голову. – С салоном проблем не будет – я хорошо знаю хозяина. Клиент входит в комнату и натирается маслами, через какое-то время к нему присоединяется наймитка. Если ты начнешь сеанс чуть раньше, то у тебя будет пятнадцать минут на то, чтобы уйти прежде, чем придет настоящая работница.
Тоскливо застонали пружины, расставаясь со своей легкой ношей, - маленькие аккуратные ступни, выглянув из-под подола, бесшумно коснулись шершавого бетона. Несколько быстрых движений – и тонкие пальцы нашли ладонь брата. Йи стояла напротив, держа его за руку, и любовалась. Он был очень красив, ее Тенгфей. Пожалуй, самый красивый из мужчин, которых она когда-либо видела. Его манера держаться, этот хищный, чуть насмешливый, но любящий взгляд эбеновых глаз, очерченные скулы, красивый изгиб губ…
- Иногда мне жаль, что ты мой gēge, - дыхание обожгло кожу шеи.

------
*shòuhàizhe - (кит.) жертва
*Bēibǐ de diànliú – (кит.) эта гнусная шавка

(Те же)

Растерянный, с длинными, падающими на лицо волосами, Тенг чувствовал себя ребенком. Ползающие по стенам тени – они отшелушились от ночной скорлупы и вползали в комнату, – перехватывали черно-белые оттенки его лица; из-за благовонной водяной краски оно было похоже на девичье.
- Что тебе еще понадобится для убийства?
Йи пыталась задержать время, ускользающее сквозь пальцы бесцветной медузой. Время жгло руки, время жгло душу.
Девушка подула брату в лицо, разгоняя прохладным потоком воздуха непокорные пряди. Провела ладонью по щеке и, чуть склонив голову на бок, снова одарила Тенгфея долгим задумчивым взглядом, в котором заискрил, разгораясь, опасный, неправильный огонь.
Оставив в уголке его губ влажный след чувственного дерзкого поцелуя, Йи резко отвернулась:
- Все самое главное у меня есть. Тебе пора, - неохотно произнесла она, маскируя выступивший на щеках пурпур смущения ледяным колокольчиком слов. - И еще... мне нужен героин.
Прохлада воздуха рушилась – старший брат бесшумно пересек комнату и сжал пальцами ручку двери.
- Надеюсь, эту просьбу я слышу в последний раз, как и отвечаю на нее отказом, - теперь голос принадлежал «призраку», человеку, на которого в этом городе многие смотрели снизу вверх.
Тенгфей растворился также незаметно, как и появился в комнате; створожившийся коридорный свет секунду удерживал блики на покрытых слоями перламутра серо-голубых бусинах, рядком нанизанных на шелковую нить - она так и осталась лежать на холодном пятне бетона.
Бережно подняв украшение с пола, Йи снова переместилась на кровать. Перекатывая жемчуг пальцами, будто перебирая четки, она болезненно жмурилась. Разум вопил, орал, верещал в ее голове: «Нельзя!» - но мысленный взор возвращал картинку сладострастного сплетения рук.
… Ветер шевелил хрупкие лепестки Короля Ночи.

Железнодорожные пути,
пригород Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, раннее утро

Рельсовая колея, как рисованный жирным грифелем контур, линией с редкими петлями, поросшими желтой кашкой - ее головки зонтиками разлетались во время проносящегося поезда, - выныривала из-за горизонта и снова проваливалась в низменность.
Машину Ласки оставили за несколько сотен метров от железнодорожных путей на деревянных шпалах; из лесной полосы, недалеко от стрелочной будки, они могли спокойно наблюдать за движением.
- Судя по всему, у нас есть еще десять минут, - Томас причмокнул, глядя в бинокль и, вероятно, получая огромное удовольствие от чистейшей оптики.
Бакс перезарядил свой скромный Вальтер*, потом принялся рыться в сваленной на землю куче ватников. Сонный, в надвинутой до бровей шерстяной кепке он зевал - желание поспать настигло Бруно раньше, чем понимание, во что он, бывший сторожила порядка и закостенелый взяточник, по вине друзей в очередной раз вляпался.
Одди сидел на срубленном дереве - на подложенной стёганой ватной безрукавке; он отвлекся от полировки "обреза" Итака ган* и глянул в сторону будки.
- Ну? Мне уже или как? И так все веселье пропускаю, так еще в лесу торчать...
Вдалеке тоненький столбик пара локомотива разрезал небо на две половинки. Грохот вагонов и пронзительный гудок поезда сработали в качестве спускового крючка.
- Окей! Bang-bonk time*, Микки, - пробормотал младший Ласки, продолжая покручивать окуляры бинокля. – Постарайся никого не убить.

------
*Walther – немецкий пистолет 7.65mm калибра
*Ithaca Auto and Burglar Gun - ружейный "обрез" 28mm калибра
*Bang-bonk time - сленговый синоним, обозначающий сексуальные отношения

(я, Билли)

(совместно с Джонни)

Майк хмыкнул собственным мыслям, поднялся и широко зашагал к стрелочному посту, попутно натягивая жилет и заряжая оружие. Буквально через минуту послышались громкие угрозы в сторону коряг и кочек - внушительный Одди, известный ни столько грозным видом, сколько острым словом и тяжелым кулаком, распластался на земле в обнимку с репейником.
- А там ведь еще клещи водятся, Од! М-а-а-а-ленькие насекомые – можно подхватить паралич, глухоту или смерть. - Берчеллузо валился с ног от смеха.
Бруно поддерживал; со слезами на глазах кричал в сложенные конусом ладони.
- Одди! Если будку по щепкам пересчитаешь, про стрелочника то хоть не забудь!
В прессованных телогрейках они были похожи на несуществующий вид шарообразных пингвинов.
Томас недовольно шикнул – поезд вышел напрямую и заметно сбавил скорость.
В дверь караулки вежливо постучали, а спустя несколько секунд старший Ласки уже перезаряжал ружье с серьезным намерением успеть еще и в поезд.
- Ну вы там где? Я б уже отмечал успешное ограбление... - проворчал он под нос.
Товарный состав еще не остановился, а Джэм, Бакс и Алорио уже бежали вдоль крытых грузовых вагонов, подсчитывая нанесенные белой краской обозначения до тех пор, пока не нашли нужный.
- Девочки, прячем личики, - перекрестился Бруно. Он вытащил из кармана погнутые бумажные маски мультипликационных героев и нацепил первую попавшуюся.

- Почему я кролик Освальд, а ты Черный Пит? – под картонкой возмущенный голос Берчеллузо становился глухим.
Бакс поправил кепку, как будто этот жест должен был тут же все прояснить.
- Потому что Пит - жадный, хитрый, злобный, в своём магазине обманывает покупателей. Женат, двое детей и выгуливает собаку по кличке Рашпиль.
- И? С каких пор ты женат?
- Я не женат, но это не значит, что у меня нет детей.
Сперва в их перебранку вмешался громкий гудок, затем Томми – ему досталась веселая маска Микки Мауса – распахнул металлическую, с облицовкой из гладкой стальной жести, дверцу.
В тесном сонном вагоне сгустилась духота, и пахло мокрой соломой. Помятые смуглые лица гуанаханабеев из Гуантаномо – будто с картинки, где на скошенном берегу плодятся боно* с земляным полом и стенами из пальмовых досок, – вопросительно переглянулись.
Один из кубинцев, сидящих в широкополых соломенной шляпах на мешках из гречишной лузги, что-то пробормотал невнятно, махнул рукой и продолжил поедать ахиако*.
- Эй, Джэм, он разговаривает, - напыжился Берчеллузо, размахивая пистолетом.
- Сказал, чтобы ты закрыл дверь.
Томас и Бакс уже занимались деревянными ящиками, сброшенными в дальний угол, – остальные тары были набиты цветастыми прелыми одежками, – перемещали их к выходу.
У Алорио даже маска съехала от удивления.
- Ты что, понимаешь этих иракезов? – прищурился он, не сводя глаз с кубинцев и тыкая дулом в воздух.
- Нет, но на их месте, я бы сделал именно это.
Локомотив в очередной раз загудел, дрогнули вагоны вместе с черепяными плошками жирного бульона, и поезд неожиданно тронулся.

------
*боно – крестьянский дом
*ахиако – густая похлебка

(Это не я! Это Джонни)))

Пронзительный гудок блестящего, как от вымокшей сажи – из-за чего он походил на крупного зверя, - локомотива, поднял в воздух стаю птиц. Перегретый пар вывалился из трубы бесформенным сгустком, и в глухом всхлипе отозвались тормозные колодки.
Поезд набрал скорость, снес шлагбаум, росший у будки и преграждающий выезд; его стрелку раскрошило на яркие красные щепки.
- Одди…
Берчеллузо выглянул – и зря! – наружу. Ветер сорвал маску, хлестнул по лицу, отчего оно побагровело, и без того налившееся краской от испуга.
Томми все это время прислушивался к грохоту тендера: из него в воздух попадал свист – это работал механический углеподатчик.
- Надо прыгать! – Возгласил Бруно.
Тогда они втроем вытащили из-под беженцев пузатые мягкие мешки, обложили ими ящики и скинули с поезда.
Первым на землю упал Бакс, следом за ним – одну из добытых тар Алорио сжимал, как спеленованное дитя, - на помятом боку оказался Кид.
Мужчины обменялись тревожными взглядами. Вслух можно было и не произносить, но кто-то из них не сдержался:
- А где Джэм?

(совместно с Джонни)

Пунцовый круг расцветал в предрассветном небе так, будто соперничал с ослепительным светом прожектора товарного поезда, что грохочущим рядком и со свистящими колесными парами проехал мимо поста.
Потеряв шерстяную кепку, к тому же запутавшись ногами в длинных обрезках металлической проволоки – посчастливилось угодить прямо в петлю, - Бруно окончательно стушевался, подгонял криками Берчеллузо, да без стеснений стрелял в воздух.
За годы службы в полиции, он заполучил репутацию отъявленного негодяя, еще год подтверждал ее, лишившись звания, но не имел ни малейшего представления о том, как прыгать со стремительно мчащегося товарного состава или разворачивать его в другую сторону.
С криком и ящиком наперевес Алорио ввалился внутрь караулки.
- Одди! Твой брат остался на поезде!
Майк Ласки не был богом; никогда не отличался особенностью останавливать локомотивы голыми руками, но в такие моменты он всегда превращался в человека, на которого взваливалась обязанность принимать решения. А уж если речь шла о младшем брате, Одди заручался изрядной долей рассудительности, - непонятно откуда он ее брал и почему не пользовался в будничной жизни, - становясь трезвым как стеклышко, даже если минуту назад путал дверь со стеной. Вот и сейчас он только выругался, вмазал кулаком по стене - эмоции никуда не денешь - и тяжело глянул в окно.
- Куда поехал поезд? - взгляд нервно прыгал от одного пролетающего вагона к другому.
- Насколько я помню, следующая остановка будет через тридцать минут на вокзале. Заберем его там?
Однако на языке Берчеллузо вертелось совсем другое: «Слава Иисусе!».
- Погнали!
Майк решительно кивнул и широким уверенным шагом направился в сторону машины. Он даже не оборачивался - идут за тобой или нет, не так уж и важно, когда ты готов спуститься даже в ад за спасением самой дорогой души.

Железнодорожный вокзал,
Tight Springs, штат Арканзас,
5 февраля 1930 год, 10:00

На вокзале всегда было многолюдно. В любой час дня и ночи от одной платформы к другой шныряли разномастные людские толпы. Некоторые из них, отбившиеся от общего потока, как стадо овец, потерявшее пастуха, растворялись в свете чугунных фонарных столбов; бесцветные силуэты навсегда исчезали в неизвестном направлении.
Транспортный узел с застекленной сводчатой крышей – глянуть под другим углом, так маленькая копия большого города! - бурлил жизнью, распределял человеческие фигурки по нужным поездам.
На отправочных путях с удивительной быстротой менялись веселые региональные экспрессы. Среди зевак, впрочем, наделенных наблюдательностью, всегда находились те, кто глазел по сторонам и замечал под навесным переходом старенький желтый фуникулер.
Правда или вымысел местных бродяг, что метили территорию – в этом случае все живое умирало в радиусе трех метров, - но подъемник являлся одной из нерешенных головоломок города.
И дело было не в пугающей надписи «Adjure Chorus»*, точно выцарапанная когтистой лапой, на дверце. Всего-навсего порой здесь кто-нибудь сворачивает шею или роняет коляску со ступенек, и та попадает под шквал выстрелов. А если заглянуть в хронически запотевшее окно фуникулера, говорят, можно увидеть скривленные лица погибших.
Береженого Бог бережет, но в слухи мало кто верит: ни товарный поезд с эмигрантами, прибывший на десять минут раньше срока, ни банда Ласки, нагнавшая его спустя четверть часа на черном, как сердитый шершень, Кадиллаке.

------
*«Adjure Chorus» - нарочно неверно составленное с грамматической точки зрения словосочетание; намекает на дословный перевод с латыни - "Хор, призывающий к присяге"

Совместно с Joseph

Длинный пассажирский состав только что остановился у самой широкой платформы с тремя боковыми сходами; из блестящих, ярко-синих вагонов, что копировали друг друга с нервирующей точностью, выходили пассажиры - усталые и заспанные, точно оголтелые вороны, они ежились от внезапного пробуждения.
Со стороны кассового павильона уже начала движение толпа, торопящаяся сменить новоприбывших – для нее путешествие только начиналось.
- Dù lán?* - девочка-китаянка тревожно оглядывалась по сторонам; ноги запутывались в длинной пестрой юбке, вздрагивающей невесомым куполом.
Она лепетала на родном языке, подбегала едва ли ни к каждому мужчине, что подходил под описание.
Хозяин сказал, что иностранец будет похож на Гуань-Ди*. На полководца, что сошел с металлического массивного изображения.
Однако вот загвоздка: для того, чтобы узнать долгожданного гостя нужно смотреть не на лицо, а в душу.
Если для маленькой китаянки загвоздка состояла в том, чтобы заглянуть в душу никогда не виденного человека, то этому самому человеку, только что вышедшему на перрон и вместо наполнявшего купе запаха кожи (от собственных ботинок) и цитруса и зелени (от Жана Пату) вдыхавшего теперь мазутную вонь вокзала, предстояло не менее трудное испытание. Хотя вокруг хорошо одетого господина в наброшенном поверх темно-серого tailleur’а*, подбитом мехом пальто сама собой образовалась широкая полоса свободного пространства, нарушенная только носильщиком с двумя швейдеровскими чемоданами* и круглой шляпной картонкой, гость Тай Спрингс чувствовал себя неуютно.
Слишком много внимания. Слишком маленький город. Слишком парижские духи.
… Иногда следует поступать против логики. Логика человека, желающего укрыться после безвременной смерти, и с трудом выправившего дела, требовала осесть в большом городе и быть тише воды, ниже травы. Отказаться от дорогих портных, привычки жить в отелях с видом, сигарет с кофе натощак и кокаина. И даже шагу не ступать на порог игровых заведений. Лечь на дно, устроиться в офис какой-нибудь крупной корпорации и с годик-другой поизображать из себя примерного клерка. Жениться (это был единственный пункт, который он выполнил, с отвращением, подбадривая себя мыслью об ожидающих перед первой брачной ночью аперитивах: бокал бурбона для себя и барбитураты для супруга; «конечно же, ты устала, дорогая, столько волнений. Нет, конечно, никаких обид. Конечно, приляг, я пока займусь делами. Столько всего навалилось, знаешь ли…»).
Но стоило ли жить, если жить так?

------
*Dù lán - фамилия, произнесенная с китайским акцентом; в этом контексте - Durаn
*Guan Di - обожествленный полководец в китайской мифологии
*Tailleur - костюм (фр.)
*Shwayder (Shwayder Trunk Manufacturing) - по замыслу основателя - идеальный удобный дорожный чемодан, способный выдерживать большой вес.

(автор Monsieur Le Chiffre)

… Испытание, предстоявшее ему на вонючем вокзале заключалось даже не в необходимости проталкиваться сквозь толпу, невыспавшимся видом напоминавшую пролетариев, понуро бредущих к воткнутым в небо пальцам дымовых труб (новые идолы, непоклонение которым грозило утратой расположения, утратой средств, утратой самого этого жалкого существования). И не в легко прозреваемой необходимости улыбаться одинаковым, плоским, похожим на морских свинок физиономиям китайских иммигрантов. Не в переезде (не привыкать), не в размере города, не в новых людях, новых связях, не в номере гостиницы, которая может оказаться грязнющей дырой (может быть, дело все-таки в размере города, а?), и даже, пожалуй, не в необходимости приходиться кому-то ко двору, слушать, прислушиваться, и держать услышанное в себе.
«Кокаиновая скука». Прошел уже месяц с тех пор как он в последний раз видел белую дорожку на отполированной до зеркального состояния поверхности стола. Предосторожность, не больше; железнодорожные переезды и путешествия часто чреваты сюрпризами, и лучше избавляться от вредных привычек заблаговременно, до того, как воняющий чесноком и дешевой портупеей офицер в штатском возьмет тебя за задницу, чтобы мариновать в комнате для допросов, среди таких же дурно благоухающих выродков, как и он сам. Смутное удовольствие, даже от мысли о котором плечи сами собой зябко сжимались; не страх, а брезгливый ком в горле, как у домохозяйки, видящей, что красавчика, выползшего из роскошной машины, нестерпимо и громко рвет на ее любимый розовый куст.
Ничего. Здесь он отдохнет.

Совместно с Joseph

Рассеяный взгляд, лишенный всякого выражения и малейшей искры сострадания к ближним - чувства, овладевающего всеми, кого объединила необходимость рано подняться - скользнул с тайным раздражением по толпе, обтекавшей его, как воды мутного потока обтекают одиноко стоящий утес. Внимательный человек (или просто наркоман со стажем) уловил бы в нем тайную нотку зависти.
Спать...
Но мысли о теплой ванне и постели в комнате с наглухо задерными занавесями еще не успели толком сформироваться в его голове, как их в пух и прах разбило быстрое, нестерпимо для усталых глаз резкое движение маленькой девушки, метнувшейся по платформе в какой-то паре шагов.
- Почему нельзя все то же самое, но медленно?
- Dù lán?
Вот пришла и его очередь. Глаза – перламутровые жемчужины – смотрели с заостренного овала прямо на незнакомца; длинные черные волосы выбились из-под шелкового платка.
Неизвестно, как девчушка разглядывала душу и как из великого множества белоснежных, одинаковых, будто снятых с выкройки, лиц выбирала нужное. Знакомый ей по книгам образ Гуань-Ди, облаченный в халат с пятью драконами и восседающий на коне, она трафаретом прикладывала к претенденту.
Тщетно. Или хозяин ошибся, приняв европейскую парадоксальность за божественность, или она просто не видела того, что видел господин Тенг. Последний вариант был предпочтительнее, ведь кого-то ей все же нужно привести в квартиру.
Китаянка уверенно подошла ближе и повторила еще раз:
- Dù lán xiānshēng?*
Мужчина подался назад, на смуглом, словно, действительно, выбитом из камня лице с медальонным профилем появилось выражение брезгливости. Сперва дернулась губа, как у щерящегося пса, потом крыло носа. Потом в самом уголке глаза по мелкой сетке морщин прошла легкая рябь, как по озерной глади.
Нога натолкнулась на чемодан, напомнив о существовании свидетеля; повернувшись к носильщику, господин спросил, нервно подхватывая на плечах пальто, как будто опасался за его сохранность:
- Что надо этой маленькой чинк*?
- Наверное, то же, что и всем желтым. На вашем месте я бы приглядывал за кошельком, - отозвался человек, облизнул сухие губы. – И откуда их столько взялось…

------
*xiānshēng - (кит.) Господин - дословно "рожденный главным", мистер, сэр
*сhink – пренебрежительное наименование китайских иммигрантов

(вместе с Monsieur Le Chiffre)

Судя по досадливо скривленным бровям, чужой язык девочка понимала, а вот объясняться на нем не могла. Она растерянно оглянулась – всеобщая спешка, да поезд, что начинал набиваться очередными пассажирами и шипел, как прокисшая консервная жестянка, повергли китаянку в панику.
Сжав вспотевшие ладошки, она с последней надеждой воскликнула:
- Тенг! Знать гаспади Тенг?!
- Что? Фенг? - мужчина громко, лающе рассмеялся. По всему его виду: вздернувшиеся плечи, выдвинутая вперед челюсть, полуоткрытый, словно в попытке удержать изумление от подобной наглости, рот,- можно было, ни секунды не колеблясь, увериться в том, что он, пассажир в дорогом пальто и с двумя кожаными чемоданами, не только не слыхивал, но и не мог себе даже представить, что на перроне к нему вдруг пристанет косоглазая попрошайка. Продолжая смеяться, он вполоборота кинул быстрый взгляд на носильщика, тут же услужливо присоединившегося к веселью, в расчете, что подобная солидарность непременно должна быть оплачена. Но, должно быть, господину, прикатившему в маленький городок на переполненном поезде, пришла охота странным образом продлить развлечение: сделав своему сателлиту-тяжеловозу знак обождать на расстоянии, а заодно послужить защитой от напирающей толпы, мужчина наклонился, так что пола его шляпы почти коснулась платка, покрывающего девичью головку. С выражением, какое бывает у раздраженных клиентов борделя, когда им вздумается поставить на место оплошавшую шлюху, он проговорил, продолжая кривить красные, словно облизанный леденец, губы:
- А с чего ты взяла, что я скажу тебе, знаю или нет господина Тенга? У него, что, не нашлось никого постарше и посообразительнее тебя, подружка?
Еще чуть-чуть и китаянка готовилась провалиться под шершавый камень перрона, покрытые грязью и опилками неровности, но она скорее разрыдается – или приведет к хозяину первого встречного, - нежели раздвинутся под ногами оплеванные бетонные квадраты.
И это Гуань-Ди? Покровитель воинов, обладатель титула «шэн»*, коварный победитель тайпинов?
Мокрыми глазами, дрожащими так, словно в них резвился блеск отражения насмешливого оскала мастифа, девочка смотрела на незнакомца и - отрицая - трясла головой; шелковая ткань - креп из сложного плетения с вышитой по центру бабочкой-павлиноглазкой - сползла с волос на плечи.

------
*"шэн" – дословно "совершенномудрый"

Совместно с Joseph

Она снова залепетала. По-китайски. Брызгая влагой: не то слюной, не то слезами. Собственный голос полоскал по языку как нож, ведь китаянка осмелилась говорить такое, что, в случае уличения господином, будет стоить ей жизни. Во время бурлящей, будто мантра, речи она называла европейца – благо никто не мог этого знать! - чудищем Чию*, зверочеловеком с когтями тигра; клялась, если выпадет случай, подкинуть ему в кровать Аргиопа*, а когда тело окажется обездвиженным, отрезать что-нибудь такое, что сгодилось бы на ужин в качестве закуски к гобао жоу*.
И только верность долгу и своему покровителю заставили девочку успокоиться и выдавить сквозь сжатые зубы:
- Гаспади Тенгфей ждать. Ждать.
- Зат-кнись…- вытянутый палец смотрел девушке прямо в лицо, как нож, готовый при первом движении впиться в темное, подернутое влагой глазное яблоко. Кожа перчатки угрожающе натянулась, как будто наполняясь медленно закипавшей в мужчине яростью. Выпрямившись и нависая над китаянкой – разница в росте составляла добрых полтора фута – долгожданный гость старался глубоко и нечасто дышать, борясь с желанием осушить неуместные слезы одним ударом в кривящееся, ставшее до отвращения безобразным лицо.
Вряд ли что-то может быть проще, чем вывести из себя человека, который вот уже месяц не втягивал жадно подрагивающими ноздрями дорожку белого порошка. Человека, который трясся черт знает сколько времени в захолустный городок в одном поезде со всяким отребьем. Для которого в вагоне – о, позвольте заметить вам, мистер Тенг, в вагоне отнюдь не первого класса! - даже не нашлось чашки кофе. И который теперь стоит в толпе на перроне только потому, что какая-то мартышка не соизволила выучить человеческий язык!
Но сейчас все, что могло успокоить его, прилагалось, пусть не бесплатно, к одному имени, одному слову, и слово это было «господин Тенг». И получить все это иначе, как через эту кривляющуюся потаскушку, было нельзя. Поэтому незнакомец расправил плечи, сдергивая на место готовое упасть на перрон пальто, отведенной от личика китаянки рукой прикоснулся к полям шляпы, затем пробежал по брови, - и только затем вновь обратился к бестолковой провожатой с тем видом, как если бы она только что пообещала ему Второе пришествие или же поражение молнией, но вот прошло пять минут – и пока ничего.
- Ну и где же он, твой господин Тенг? Если он меня ждет, наверное, не нужно заставлять его ждать? Где он, где, ну?

------
*Чию - чудовище с телом дракона из китайской мифологии
*Argiope - (лат.) – ядовитый паук из рода аранеоморфных семейства Araneidae
*Guō Bāo Ròu — блюдо китайской кухни, приготовленное из свинины в кляре в кисло-сладком соусе

(с Monsieur Le Chiffre)

Девчонка – она трусливо притихла, - казалось, молитвенно сложила вместе две крошечные ладони – на самом деле всего лишь пыталась объясниться жестами. Не получилось.
- Ехать, – выдавила она, а лицо с влажными, черными от потекшей туши, солеными полосами вспыхнуло – вероятно, китаянка вовремя припомнила подходящее слово.
Ее тонкая ручка указала в сторону арочных вокзальных ворот – места, по которому приезжие составляют первое впечатление о городе; где ажурные кованые решетки с круглыми плафонами, напоминающие лепные головки античных богов, густым узором оттеняют потускневшие со временем витражи.
Урок был усвоен, поэтому девочка, не дожидаясь ответа и не оглядываясь, запорхала в сторону выхода, словно мотылек, что пытался освободиться от узничества.
Приезжий, столь нетерпеливо ожидаемый господином Тенгом, проводил ее взглядом – недолго, пока тщедушное тельце не заслонили фигуры других пассажиров опаздывающих на поезд и потому сновавших по перрону с омерзительной торопливостью. Рабочие в форменных куртках, мелкие клерки в мятых костюмах за десять долларов, женщины в унылом джерси, лет десять назад бывшем на писке моды, а ныне безнадежно растянутом и наводившем мысль о солдатских кальсонах, словом, все виды и формы мелкого люда – добегали до нужной или ближайшей двери, задыхаясь, уродливо семеня ногами перед тем как поставить их на ступеньки,- и, наконец, исчезали внутри синей гусеницы, уже выпускавшей пары, чтобы с шипением начать отползать в дальний путь.
Вполне по-китайски.
Обернувшись, утомленный наблюдатель сделал знак носильщику, с терпением статуи Святой Женевьевы ожидавшему его чуть поодаль, и двинулся по перрону к воротам, в том направлении, куда упорхнула бабочка с пестрыми глазами на крыльях. Но передвигаться в толпе с той же живостью, что и его маленькая проводница, владелец двух чемоданов не мог или не хотел, а потому, достигнув решетки, остановился, нарочито оглядываясь.