mon divin Epoux, Марго и мои два су

Жилистая шея холеного гладкошерстного добермана, на чем возвышалась голова-леденец, пусть волосы заметно выбились от неосторожных движений руки, за которыми американец пытался скрыть страх оплошавшего на охоте пса, возмущение подсадного кролика, оказавшегося настигнутым во время притравки этой же собакой, и желание отожравшейся крысы юркнуть в теплую непроходимую норку, надломилась, и Рузвельт – жалкое подобие слепленного из гипсовых черепков болванчика - коротко закивал: непонятно было лишь то, какое именно слово в предложении «патрон перепутал меня с персоналом» он рвался подтвердить.
Его неприученный к острословным перепалкам мозг, понимающий и принимающий лишь один способ решения сложных ситуаций – ласково отсчитывать долларовые тугие банкноты (еще он вместо пожеланий доброй ночи расчетливо жаловался матушке на официанта, что каждый раз на ужин упорно подавал вино «Calvet» вместо Pavillon Blanc) смог заставить длинноногое тело согнуть колени, склониться над рваными полосами серебряного кокаинового порошка и начать быстрыми движениями ревностно собирать бесценную собственность.
Ноздри Розмари гневно раздулись и опали: один быстрый взгляд на Рузвельта показал, что ждать защиты от него столь же напрасно, как от пушистой болонки. Но певица не сердилась на незадачливого покровителя, поскольку иллюзий насчет мистера О`Долла она не питала ни малейших, как и по поводу прочих двуногих мужского пола. Марго переступила замшевыми туфельками, чтобы не задеть склонившегося над кокаином обезумевшего Рузвельта, и рассмеялась, хрипло и нарочито вульгарно.
- Занятные обычаи в этой вашей Европе, - растягивая гласные, проговорила она, оборачивая собственные слова француза против него самого. Старая, как мир и вражда, шутка. - Американские девушки попроще, обычно мы смотрим в лицо, - и в подтверждение она в упор посмотрела на Дюрана.
- А разве мои ботинки… были вчера на лице? Занятные обычаи в этой вашей Америке,- не дождавшись, пока ползающий на карачках отпрыск неблагородного дома соизволит обратить внимание на коньяк (хотя до того ли было теперь собирателю серебристой манны?), гость мадам О’Долл сделал несколько шагов назад, возвращаясь к разоренной кровати.
- Пока ваш друг собирает прошлогодний снег… может быть, выпьете что-нибудь?

+ Monsieur Le Chiffre

Если бы Жан Дюран в придачу к другим своим талантам обладал умением читать мысли, то знал бы, что охотнее всего Марго отведала бы его разбавленной алкоголем и высокомерием крови.
- Вам есть, что предложить даме? - вопросом на вопрос ответила Марго гостю, распоряжавшемуся, будто хозяин, но все же прошла следом за Дюраном. В сетчатку глаза сполохами синематографических кадров в темном зале впечатывалось повторение прежних образов: спальня, разобранная постель, обнаженный мужчина, хнычущий Рузвельт. Недоставало только узкоглазого китайского божка.
Если бы способностью читать мысли обладала несравненная обладательница туфелек, которые живо напомнили французу сверкающие фальшивым льдом и фальшивой позолотой витрины магазинов (царство Снежной королевы, где с бьющимся сердцем замирают мидинетки, мечтая о временах, когда смогут натянуть, не красить ножки в цвет bronze, а натянуть настоящую шелковую паутинку со стрелкой, уезжающей, словно поезд, под арочный изгиб подвязки, а затем (высший шик) погрузить ее в черный бархат башмачка (каблук, помпон и/или кокетливый бант, призывный, как взмах ресниц, изгиб подъема)…да, если бы Марго обладала этим счастливым даром, она, несомненно, сморщила бы хорошенький носик, почуяв вонь опия и китайских благовоний, все еще витавшую в головах обоих мужчин. Но сейчас единственным, что она могла почуять, был острый запах алкоголя – да, может быть, резко-потливый душок, надо полагать, прошивший мистера Долли* от самого корня позвоночника.
- Что-нибудь, кроме филейной части вашего друга?- мутные глаза француза с сожалением оглядели напряженную фигуру местного вылощенного (или выхолощенного?) идола, и в них мелькнуло лютое сожаление, что нельзя поступить с нею образом, для которого она была, казалось, вполне предназначена – то есть отвесить хорошего пинка.- Не сомневаюсь, впрочем, что наши алжирские друзья* оценили бы подобный подарок. Если мой вид оскорбляет ваши представленья о нравственности, готов немедленно исправиться,- говоривший подхватил белый шлейф своего импровизированного одеяния, то ли намереваясь сорвать его с себя, то ли в очередной раз отбросить с дороги, которая, в зависимости от пожеланий дамы, могла пролегать в сторону бара или же ванной.

------
*опять же, обыгрывание фамилии Рузвельта. Dolly – кукла.
*Алжир формально был передан Франции в 1930 году, но уже к тому времени количество французских иммигрантов и франко-говорящего населения там было очень высоким, хотя формально страна и находилась под протекторатом Османской империи.

+mon сher l'époux infernal+несравненная Марго

- Здесь есть коньяк, виски, вполне пристойный Божоле и небольшой выбор красных и белых вин. Впрочем, с содержимым бара вы наверняка знакомы лучше меня,- не заботясь о связности своей речи, гость вопросительно воззрился на спутницу увлеченного кокаиновыми полями юнца.- Но готов устроить экскурсию по неизведанным ранее достопримечательностям. Что вас интересует?
Рузвельт тем временем уже прибрал к рукам кокаин, ногам же вернул – побеждающую тремор – решительность и выпрямился во весь рост, точно широкоплечий красавчик-спортсмен, собирающийся показать лучший результат в прыжках в высоту с разбега. После чего, задрав голову с ослепительной солнечной улыбкой, подобно олимпийскому гимнасту, что приветствовал восторженную публику, американец, наконец, выразительно посмотрел на неблагодарного мсье, не собирающегося платить любезностью за гостеприимство. Платить ему. А этот перетянутый простыней загорелый и поджаристый француз обязательно заплатит с полна, да, заплатит - и за руку, и за ущемленную гордость, за испытываемый стыд перед певичкой и за свою словесную несдержанность, чего О`Долл не позволял ни одной живой душе после кончины отца-фабриканта: единственного умельца вдалбливать в соломенную голову своего чада правила хороших манер и культурные дисциплины благородных американских сэров. Однако тот - то ли не успел вколотить как следует сложную науку, то ли умер в процессе этого бесполезного занятия.
- Милая, - Рузвельт нарочно подлил в голос дрожащей сладости. – Мсье разучился нормально отдыхать, не обращайте внимания на его грубость. Наверняка, он плохо спал этой ночью – пружины китайских кроватей для сна не предназначены. Может быть, мы сможем поднять ему настроение?
С этими словами (а присутствие Марго придавало мужчине уверенности лучше глотка ядреного портвейна) он двумя пальцами поднес драгоценный пакетик к лицу и потряс им, словно погремушкой перед личиком плачущего младенца.
Любимым развлечением маленьких хищниц, вонзающих подобно ламиям лисьи зубки в мужскую плоть, во все времена была и будет схватка двух самцов. Прикрытая более или менее прозрачным покрывалом лицемерной чувствительности, первозданная кровожадность.
- Как скажешь, дорогой, - проворковала Марго, подливая масла в огонь вопреки наставлениям мадам Алоизии, - я могу вообще не обращать на мосье внимания. Но вот незадача, - она капризно надула губки, - твоя мамаша мне платит как раз за то, чтобы я оделяла вниманием ее гостей.

Вместе с Джо

Удар, расчетливо подготовленный Рузвельтом, был, несомненно, силен, и достиг бы цели, поразив лишенного своей страсти кокаиниста в самое сердце, если бы не одна крошечная деталь: эффект неожиданности, потерянный и смягченный за время его намаза на полу. Подобно фокуснику, в шляпе которого оголодавший кролик прогрыз дыру, мистер О’Долл, выступай он перед широкой публикой, не снискал бы ничего, кроме громкого свиста.
Поэтому гость даже нашел в себе силы улыбнуться в ответ на любезное приглашение.
- Мадам, несомненно, очень щедра, ведь, судя по всему, большинство гостей мистер Рузвельт сам не обходит вниманием,- бархат в голосе француза ничуть не уступал по мягкости интонациям избалованного хозяйского отпрыска.- Вообразите, что я – китайская кровать… или, виноват, китайская подстилка,- вынырнувшее воспоминание заставило говорившего на мгновенье сжать челюсти,- о свойствах которых он, судя по всему, так хорошо осведомлен. Вы были сверху или же укрывались под ней от взгляда мадам?
Мужчина умолк, чувствуя, что яд ревности и раскаянья, занесенный в его кровь грязными когтями американца, медленно, но верно растекается под его медной кожей. Возможно, все брошенные слова были одной лишь ложью, но ни подтвердить, ни опровергнуть их, ни высчитать это по костям, по линиям на горле молодого любовника не представлялось возможным. Да еще порошок, тузом в незаконченном флеш-рояле вскрытый выкормышем сухопарой тигрицы, одним своим видом заставлял кровь кристаллизоваться, разрывая гулящие вены!
Не в силах больше стоять на ногах, европеец опустился на кровать, опираясь на локоть: побежденный Марс, с тоской вспоминающий беззаконные объятия жадной любовницы.
Даже сейчас, вышвырнутый за порог, словно приблудный пес, он все еще не мог избавиться от власти этой раскосой химеры.
- В этом пакетике, надо полагать, достаточно сильное обезболивающее, чтобы ваши чувствительные внутренности могли вынести удары китайских палочек?
- Как бы ваши китайские палочки не сломались, sweety, - процеживая по капле притворно ехидную и сахарную – как праздничная сладкая вата – ухмылку, членораздельно вывел американский щеголь, но на этом он не остановился, явно приободрившись от того, что медный богоподобный выскочка занял положение «лежа». - Американские барабаны с настоящим американским звучанием гремят так, что звук достает до копчика. Это вам не какая-то там китайская подделка.
Он обнажил и сверкнул ровным рядом блестящий зубов, точно таким же сиянием зашлись щеки Рузвельта, как если бы скопившаяся под кожей кислота начала проедать ее верхний слой и сползать вместе с вышколенной шкуркой с лицевой кости, так и напрашивающейся на смачный удар.
Но О`Долл был в себе уверен как никогда. Он хлопнул ладонью по пакетику, заодно присматривая столик, чтобы начать колдовать над облюбованным средством от всех депрессий.
- Но признаюсь вам честно. Вот за что мне действительно хочется от всей души наградить калифорнийскими палочками нашего общего друга, так это за «чистый кокаин», - он хлюпнул носом, как будто предвкушал эту обмораживающую негу. – Никаких примесей, никакого сахара, чистая соль, и потом такое начинается… Хотя он наверняка давал вам и это попробовать. Как предпочитаете: шприцом или через купюрку?

+mon сher

Едва ли африканский ребенок, живот которого распух от поедания гнилой чечевицы, или умирающий от голода в японском лагере житель незабвенного (для все еще витающего в комнате призрака) Шанхая,- да, едва ли кто-то из них взирал на кусок хлеба с большим вожделением, с большим голодом (зубы волка, зубчики пилы, впивающейся в раздробленную кость), чем полулежащий на кровати мужчина – на пакет белого порошка, которым так бережно, так небрежно распоряжался отпрыск умнейшей женщины, недавний гость Чайнатауна, Рузвельт О’Долл. Сейчас из жалкого, внушающего желание раздавить его башмаком (ни в коем случае не босой ступней) червяка он вдруг превратился в Дьявола, с услужливой ухмылочкой на устах распахивавшего врата в сказочную бездну. Каждое его движение, словно встряхивание сосуда с ядом, припасенном Борджиа или Медичи для своих врагов, заставляло кровь в венах сгущаться, взметало красные клетки незримыми торнадо – и все они сонмом дьявольских голосов вопили, выли, стенали на разные лады, требуя, умоляя, взывая de profundis*: дать, подарить, недоглоданной костью швырнуть им сладкую подачку наркотика. Пакет порошка, подобно Протею, превращался в руках Рузвельта то во Всевидящее око масонов, в философский камень древних алхимиков, в венец, обещающий Райские врата и блаженство в последнем кругу Ада; он притягивал, втягивал в себя все до единого чувства гостя, как магнит притягивает железо – и казалось, что сами кости сейчас с треском вырвутся, проломят ослабшую плоть, бросятся навстречу ему… альбиносу-отпрыску Золотого льва*.
Что было ему терять? К чему стремиться? Все блаженство, любовные клятвы и наслаждения целой вселенной лежали сейчас, перемолотые, перед его глазами; ответ на все вопросы, излечение от всех болезней.
Была ли услада, испытанная им нынче ночью в постели китайского юноши, столь же смертельной?
Привстав, мужчина несколькими шагами рассек загустевшее пространство комнаты и резким движением вырвал вожделенный пакет из руки Рузвельта. Ноготь, как нож убийцы, вонзился под уже поврежденную кожу; выдернув его, быстрым движением француз провел облепленным кокаином пальцем по губам, пробуя на вкус, втирая его в загоревшиеся десны.
- Да. Да.
Выжидая изменения на лице Дюрана и вгрызаясь крысиным взглядом в его губы, они казались американцу, растленному киношными фантазиями о мускулистых праздных и вечно загорелых донжуанах, что переполняют лазурные бассейны курортов Варадеро и салоны эротического массажа в Майями, отбивая их пороги босыми ногами и сверкающими ягодицами, разрезом в сочном томате – дикой черри на зеленой мохнатой плодовой ножке, - Рузвельт неожиданно сделал открытие.
А кто кого использовал, и кто кого соблазнил?! Может быть, молодой желтолицый ублюдок был всего лишь марионеткой в жилистых руках французского кавалера, подкупившего дикаря плаксивыми парижскими романсами, клубникой-карбункулами, морозной мятой, влажными поцелуями и пересказом Книги Любви – не успел О’Долл вкусить слизистой носа живительную пыльцу, а перед глазами уже начали проплывать любопытные картинки, на которых медный Бог, элегантный, нарядно-стройный мсье в колпаке волшебника, насвистывая Plaisir d’amour* и в образе гламурной летучей мыши распахивая пелерину из сверкающих страз и крашеного меха, штурмует кровать косоглазого юнца-акробата, раскрывающего свои объятия перед наступающей грозной флотилией.
С большим трудом отведя глаза и судорожно моргая пушистыми ресницами, богатенький сын Америки оглянулся на свою молодую спутницу, точно проверял защитные укрепления, которые могли понадобиться ему в любую секунду, если своенравный житель номера, пристрастившийся к издевательству над его рукой, решит повторить этот трюк.
- Марго, bаby, поухаживайте за мной. Налейте чего-нибудь крепкого, - щелкающим голосом (так подзывают официантов после томительного часа ожидания) бросил он через плечо и вновь уставился на Дюрана с интересом маленького внука, соскучившегося по дедушкиным сказкам. Рука американца неожиданно поднялась и легла на оголенное мужское плечо. – Ну что скажете, мой друг? Угоститесь? Позволите мне осыпать этой солью ваши... раны?

------
* из бездны
* Золотой лев – в представлении классической алхимии, порошок, получаемый на последней стадии Великого делания; основным свойством является то, что он превращает в золото все, с чем соприкоснется.
*Plaisir d’amour - Радость любви - классический французский романс, написанный в 1784 году Жаном-Полем. Гектор Берлиоз в 1858 году создал аранжировку для оркестра.

ваш покорный и королева Марго

Если в голове парижского гостя (которого, несмотря на происхождение, можно было по справедливости назвать «каменным гостем») и звучала какая-то музыка, то это было гарделевское Fumando espero*. Его царапающие ноты, как высверки на бескрайних снежных полях, раздирали внутренности жаждущего, цепляясь за нее сотнями маленьких крючков – адская, убийственная музыка, чирканье гвоздем по стеклу, или стеклом – по живому телу. Это пичикатто можно было уничтожить только одним: немедленно, сию же секунду принять приглашение дирижера, присоединиться к нему в этом адовом танце. Гость О’Доллов, как Улисс, уже готов был броситься на голоса белотелых сирен – но рассудок, этот кормчий жизни, внезапно переложил руль, заставив уже наклонявшегося к дорожке мужчину отшатнуться прочь, как если бы на них красным по белому была начертана дата его смерти.
Сегодня.
Движение это было вызвано даже не страхом, но прикосновением: пальцы, по-хозяйски расположившиеся на его плече, были как комок слизи, отвратительное бесполое, бесхребетное существо, обитатель Марса, популярно рисуемый модными фантастами. Мужчина подался назад так резко, что, перенеси Рузвельт на руку хотя бы малую часть своего веса, самодовольный щенок упал бы на пол (где ему, без сомнения, было и место).
Цепочка: кокс – алкоголь – смерть – горе мадам – отказ в доверии (все-таки, как ни крути, любимый сын был в его комнате и пытался повиснуть на его зацелованной гибискусовыми губами шее) – крах, очень быстро нарисовалась в воображении жильца номера первого. Сам он уже был достаточно пьян, чтоб это стало неодолимым препятствием, но все же оставался достаточно опытен, чтобы предвидеть развитие романа спирта и кокаина; переведя дух, чтобы немного, хотя бы на миг заглушить демонов, требующих немедленной порции яда, он проговорил, поворачиваясь уже не к Долли, а к его спутнице – куколка куклы:
- На вашем месте я бы не стал этого делать.
Распространяя вокруг волны духов и раздражения, Марго миновала француза, равнодушно пройдясь по краю его импровизированной тоги, шлейфом разложенной по полу.
- Кому необходимо выпить, так это мне, - пробормотала она, целеустремленно направляясь к бару, как антилопа к источнику вод. "Спасибо, дорогая Алоизия, за чек, но вашему сыну поздновато нанимать нянюшку, если только та не будет вооружена хлыстом и наручниками, чтобы усмирять его суицидальные порывы".
Виски с мягким журчанием плеснулось в пузатый бокал, почти одновременно со словами Дюрана.
"...не стал бы этого делать".
- Что именно? - Марго обернулась, согревая в ладони янтарную жидкость, холодный огонь, пока она не вольется в человеческое горло и вены.
------
* Fumando espero – (Куря, я жду) – знаменитейшее танго одного из самых великих исполнителей жанра, Карлоса Гарделя, написанное в 1922 году. Считается, что приносит несчастье, поэтому никогда не исполняется в конце милонги.

очаровательная Марго с Monsieur Le Chiffre, ну и я

- Вам знакомо понятие «окопного чая»*, мадам?- пошатываясь, мужчина развернулся вслед покачивающимся бедрам; прелестный задок Марго, обтянутый тканью, словно второй кожей, помимо воли завладел его вниманием. Настолько, что французу пришлось сделать паузу, чтобы восстановить в памяти то, что он собирался сказать.
- В Париже было весьма много русских… все эти великие князья, принцы крови, белая кость, бывшие царские советники… рассказывали довольно много забавных вещей. Я видел их… мертвые глаза, побагровевшие лица, разбитое параличом тело,- помимо воли, лицо говорившего скривилось то ли в пародии, то ли в подражании мерзкому тику, который навечно врезается в память любому, видевшему превращение минуту назад здорового человека в кусок мяса, неспособный даже подать знак, чувствует ли он, когда хирургическая игла входит ему под ноготь.
Отвратительно ухмыляясь, он попытался встать, но не удержал равновесия и ухватился за плечо Рузвельта – на мгновение, но и этого оказалось достаточно: рука вспыхнула, как будто он обмакнул ее в чан, где брезгливый дворник сжигал фекалии.
Резко отдерну ее, гость выпрямился, широко расставляя ночи и чувствуя непреодолимое желание вымыться с головы до ног. Или отрубить себе кисть.
- Хотите проверить, насколько у мистера О’Долла… голубая кровь?
- Я не пью чай, мистер, - насмешливой бравадой Марго прятала неуверенность от ситуации, в которой очутилась, как привыкла прятать за пудрой естественный румянец. Смертоносная пыльца "джанкоя", сверкающими голубыми кристаллами оседающая в виски - воображение мисс Шульц не поспевало за отталкивающе-прекрасной картиной, живо и стремительно вспыхнувшей в воспаленном мозгу Дюрана.
Она поднесла к лицу бокал, вдыхая острый и резкий запах алкоголя.
- Только не говорите, что мадам О’Долл угощает своих гостей отравленным пойлом. Это... европейская утонченность.
- Кстати о мертвых глазах, - схватившая американца и поспешно отхлынувшая рука хозяина номера (Рузвельт целенаправленно собрался подсчитывать, сколько еще выпьет Дюран, чтобы, может быть, воспользоваться случаем и хотя бы начать откровенный разговор; под беседой по душам богатенький щеголь понимал обсуждение несправедливого закона Уильяма Хейса, что запрещал обнаженным телам и счастливому адюльтеру мелькать на экранах кинотеатров или спор над вопросом, за что у исполнителя роли повелителя зверей потребовали сбрить волосы на груди) заставила его подумать о том, что прикосновения полуголых мужчин отвлекают даже от мыслей о кокаине – поэтому мужчина осторожно развернулся, протягивая французу широкую ладонь, как будто (молил повторить падение?) ловил неуклюжее дитя.
- Сегодня ведь в чайном домике собираются выпотрошить пару-тройку ползучих тушек. Девицы, которые захаживали туда со мной одно время, падали в обморок при виде этого зрелища, - Рузвельт громко расхохотался. – В такие минуты каждый присутствующий мужчина чувствовал себя «контролёром бюстов», если понимаете о чем я.

------
* Спирт с кокаином. Упоминается, в частности, у Алексея Толстого в романе «Хмурое утро». Рассказчик пьет «окопный чай», не имея возможности спать в течении нескольких суток (недель).

там же, те же

Необходимость поддерживать королевский шлейф, который – символичный жест – едва не был утрачен под нажимом женского каблучка, как нельзя более кстати отвлекла мсье от желания предостеречь, что достойному наследнику мадам О’Долл сегодня стоит быть крайне осторожным и за десяток миль обходить Китайский квартал.
Мысль, вспыхнувшую в нем, словно ледяной укол невидимой иглы – почти такой, о которой он только что с тайным наслаждением рассказывал не ведающим ничего об ужасах Ипра и Ла-Буасель американцам – и отразившаяся в ледяных кристаллах слова bonheur (A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi)*, была тут же безжалостно, как лань, окруженная волками, загнана, обескровлена, истреблена.
- Весьма жаль, что мне не случилось стать свидетелем подобного зрелища,- отирая ладонью покрытый искрящимся бисером лоб (не осколки ли убитого желания оставили на нем эту сверкающую пыльцу?),- хотя сомневаюсь, что современных дам может привести в трепет зрелище выпущенных кишок одной-другой твари… зрелище, которым они упиваются едва ли не каждый день. Вероятно все же кое-какие традиции все-таки Старого света прижились здесь… если я правильно понимаю, что вы имеете в виду под «чайным домом»…- покривившиеся губы, в этот момент больше напоминавшие мертвых улиток, которых повар уже готовится окунуть в шипящую смесь масла и красного вина, сложились в предательскую улыбку.
Брезгливая гримаска без слов говорила, что Марго не понимает и понимать не хочет утонченных пристрастий Старого света. Она уже не была наивной девочкой, которая купится и сделает что-угодно на брошенное небрежно и презрительно "неотесанная деревенщина". Она резко глотнула виски, чтобы не ответить резким словом, но зря. Темно-янтарный напиток, созданный неторопливо смаковать на языке и нёбе, отомстил, обжегши горло, и Марго закашлялась, прикрывая рот ладонью и расплескивая остатки виски на пол.

------
*счастье;
*A ce bonheur suprême je n'ose ajouter foi – «Этому блаженству я не осмеливаюсь верить» - ария из 1-го акта оперы Луи-Жозефа-Фердинанда Герольда «Цампа, или Мраморная невеста» (Zampa ou la fiancée de marbre).

вместе с мсье

- Неужели никогда не были? – Рузвельт в удивлении широко распахнул рот, воткнув руки в подтянутые бока, заодно ощупывая их, как будто внезапно вспомнил, что съеденные вчера на ночь ванильные пончики (не зря в ресторанных списках их называли длинными внушающими названиями: «Смерть от шоколада» и «Сладкое сумасшествие») могли нарастить за сутки лишние непозволительные складки, которые приводили американца в неописуемый ужас – также, как обрюзгшие животы седеющих охотниц за молодчиками, что свешивали со стульев барных стоек толстые сальные ножки или их шарпеи, чьи кожные борозды так и хотелось как следует отутюжить.
О`Долл сочувствующе посмотрел на свою спутницу, наказывая ее никак за провинциальную жадность. На этом милость господина заканчивалась и взгляд голубых, почти небесных глаз, снова попытался напоить своим глянцевым сиянием лицо француза.
– Опиумная курильня - замечательное место. Именно там я познакомился с нашим общим другом и, к сожалению, не смог тогда отказаться ни от одного предложенного удовольствия. Но мы сразу не сошлись в характерах, «здесь темнее всего перед рассветом», - Рузвельт надул губы, словно готовился плюнуть прямо на пол. - Это его ответ на мой вопрос, где же можно найти тенистое местечко, чтобы уединиться с… дамой. И если бы не нож, который он держал у глотки мраморного фирса… Возбуждающее зрелище. В общем, вы много потеряли, sweаty.
Не смог отказаться.
А кто бы смог?
Дюран почувствовал, как мир под ногами шатается и начинает танцевать, стремительно всасываясь в бездонную воронку. Невыносимее всего было то, что разум, словно задумавший взять реванш за недавнее небрежение к его советам, не желал угасать: словно зритель, выложивший немало денег за премьеру в роскошном театре и вынужденный любоваться на бредовые фантазии режиссера (что скажут соседи справа и слева, что он ответит коллегам, которые спросят о свежеизвергнутом шедевре?) он, сдерживая отвращение, пронаблюдал полет некой невидимой камеры спирально из одного до другого угла комнаты. Поперхнувшаяся девица, край шторы (декорации), потолок, скошенная, заваленная стена, оторванная от тела, в метафизическом смысле, рука мистера Долли, его надутые губы, выкаченные глаза, галстук, костюм, манжет, кокс… затем резкий рывок – оплошность оператора – и вот уже занавес упал ему прямо на глаза, спектакль окончен, актеры готовятся на поклон, а в ушах, рекурсивно повторяя сами себя, криками bis*, звучали брошенные с торжествующей, язвящей, почти публичной интимностью слова:
- …. перед рассветом… уединиться… возбуждающе… Вы много потеряли.
О да.
Je te salue, heureuse et profitable Mort
Des extremes douleurs medecin et contort.*
О`Долл - казалось, его пламенная речь, наконец, подошла к концу, - торжественно развернулся к столику, чтобы заняться написанием кокаиновой сказки. В эту минуту он сам больше походил на огромного слизня, или собаку, таращащуюся на трубчатую косточку и пытающуюся с неимоверным над собой усилием впихнуть назад в клыкастую пасть выпадающий с сосульками слюны черный язык.
- Но ходить туда за полевыми цветочками в шортах я бы не советовал – можно наткнуться не на милого ужика, а на ядовитую гадину, не так ли, мсье?

------
* Бис – просьба повторить исполненный номер (на концерте).
* О смерть, я жду тебя, прекрасный, добрый друг,
Освобождающий от непосильных мук. – Пьер де Ронсар. «Посланник к смерти»

Джо +

Хрустящая пятидесятидолларовая купюра возникла в его холеной руке с ловкостью волшебника, который готовился показать незабываемый фокус. Отложив ее в сторону, американец, уже почти опьяненный предвкушением леденящей бодрости – точно кулинар подбирал необходимые ингредиенты или знойный любовник с вожделением стягивал шелковые чулки с ляжек маленькой girl, которая по образу и подобию Мэри Куант задрала перед ним полосатую мини-юбку, - склонился над серебряным инеем, пыльцой снежной королевы, протягивающей вымороженные руки навстречу тем, кто в поисках новизны и праздности осмелился войти в ее обитель, утопию временного, но неповторимого восторга; неаккуратными, нескладными, торопливыми и возбужденными движениями Рузвельт взялся мельчить драгоценный порошок припасенным лезвием (волшебник продолжал удивлять аплодирующую публику) и тут же расчерчивать свежий белоснежный холст узкими длинными дорожками.
- Так что, дорогие друзья? Неужели всей этой прелестью мне сегодня придется довольствоваться одному? В таком случае, господин француз, вам придется оставить нас на ночь в своей комнате.
Не нужно было родиться в Париже накануне нового века, переживать там его пышный закат, по сту раз в день теряя девственность в объятиях ищущих куска хлеба русских княгинь, кому на двадцатилетие была подарком мировая война, а молитвой вместо «Отче наш» - гудки в номере врача, лечащего сифилис,- необязательно было переживать все это, и все же вырваться из сетей обывательского, душного, взорвавшегося, словно шанкр, мира; да, совсем необязательно было обладать всеми этими качествами, чтоб угадать, чем завершится это безапелляционное требование американца. Pas de trois*, как говорили в околдованной русскими сезонами столице мира; «сэндвич», как выражались не столь захваченные решением полового вопроса северные соседи. Хотя в этом случае, как подозревал мсье, прослойка легла бы не между двумя кусками хлеба, а лишь под один из них,- во всяком случае, взгляды кукольного принца куда чаще останавливались на его новом знакомом, чем на очаровательной спутнице.
Это гость ощущал с остротой недавно причащенного и получившего полное отпущение грешника.
Но увы, если раньше намерение наградить его венцом имени Святого Себастьяна вызвало бы у мужчины лишь едкий смешок, теперь это представлялось абсолютно, до перечеркивания бритвой напряженного пульса, катастрофически невозможным.
- Разумеется, вы можете остаться, мистер О’Долл,- темные глаза, наконец, сфокусировались, перестав раскатываться во все стороны, как неловкой рукой брошенные кости.- Остаться и радоваться: все, что вы так преданно вымаливали, принадлежит вам.

------
*Па-де-труа – танец для троих исполнителей.

я и мсье

Если господин француз сейчас полагал, что шведский бутерброд, состряпанный в этой самой комнате – продукт абсолютно неупотребляемый, испорченный и невозможный, то принц Чарминг*, хорошо знакомый с такими понятиями как миссионерские позы в стиле casual* и sleep around*, буквально взращенный на впечатляющих картинках «бумажных» журналов, на которых американские негры и белые пролетарии собирались на даче покушать клубничку, но почему-то при этом бегали по грядкам со спущенными штанами, с широкой улыбкой воркующего нарцисса ждал только одного – когда в номере погаснет свет и утомленный разговорами подвыпивший господин, отмахнувшись от собственной важности как от кружевной вуали, примет под свое крыло американского сына.
На другое развитие событий - кроме как на голубой марьяж* - вышколенный, пропитанный золотым материнским молоком, блестящий как алюминиевый рождественский шар, капризный юнец, любитель нижнего белья с надписью «Just friends»*, уже не рассчитывал, готовый при надобности бросить все четыре туза в лицо неблагодарного сэра: четыре разгневанных воплощения его горячо любимой матери.
- Ну еще бы, господин француз, - не оборачиваясь и складывая купюру в трубочку пролепетал О`Долл. – Я лучше проведу время с пользой в вашей компании, чем поеду платить за спорное удовольствие в китайский квартал. Но при необходимости… как любим говорить мы, американцы: и у соседа соседа трава зеленая.
Нельзя сказать, что столь любезная сердцу голубоглазого наследника картина совсем уж не приходила на ум его гостю, если не в минуту мечтаний, то в то время, когда единственным желанием, более сладким, чем даже кокаиновые видения, представлялась ему месть недавнему другу – месть, превосходящая безжалостный, нечеловеческий, внесправедливый, безаморальный поступок Тенгфея настолько, насколько обрушенная с неба Содома сера отличается от практиковавшегося, но вполне себе человеческого по масштабам сожжения на медленном огне. Но, как уже говорилось, единственным телом, будившим в нем желания, подобные тем, что терзали знаменитых грешников Иудеи, был молодой китаец, о котором О’Долл отзывался с таким пренебрежением – не иначе, как знаменитая лиса о не менее знаменитом эзоповом винограде.
Но как ни был медлителен костер, в который его швырнул фарфоровый идол, сейчас, вероятно, подобно болванчику, раскачивашийся от неслышного хохота, он истреблял в душе француза все, до чего способен был дотянуться – и напоминание о курильне, не сходившее с губ Рузвельта, были лишь каплями масла, придававшими пламени бойкости и высоты.
Внезапно решившись, мужчина в который раз подхватил подол своей «тоги» и в несколько широких шагов скрылся за порогом ванной комнаты.

------
*Prince Charming - прекрасный принц - идеальный мужчина
*casual - в данном контексте случайные половые связи, связи вне серьезных отношений
*sleep around - на американском слэнге - беспорядочные связи со всеми подряд
*«Just friends» - дословно «просто друзья» - возможно, самая клишированная фраза в отношениях, редко отражающая реальное положение вещей
*голубой марьяж - в картах так иногда называют Короля с Валетом

Joseph +

Когда хозяин номера скрылся из виду, Рузвельт склонился над столом, прикладывая один конец долларовой трубочки к воспаленной жаром ноздре и вдыхая серебристую пыль.
- Марго, bаby, не хотите разделить со мной это маленькое удовольствие?
Он запрокинул голову, громко шмыгая носом, словно арабский хаджи, благодарящий Аллаха и выпрашивающий у него сиюминутного счастья.
Возбуждающее воздействие любопытства сильнее кокаина и алкоголя, во всяком случае, так говорят о женщинах, и Марго легко бы согласилась на щедрое предложение Рузвельта - щедрое без шуток, учитывая, какой ценой досталась покалеченному любителю острых ощущений его порция "джанкоя" - если бы не маленькое "но" в лице бывшей красавицы и нынешней истеричной развалины, другой Марго. Той, чье опустевшее место заняла и чью скатившуюся славу подобрала мисс Шульц.
Зачарованно следя, как белый порошок исчез в трубочке свернутой купюры, Розмари отрицательно мотнула головой.
- Не сегодня, дорогой. Тебе нужнее, - проговорила она и усмехнулась краем рта. Правда так часто язвительнее самой злой насмешки. - В другой раз.
- Другой, так другой, - американец развернулся, пожимая широкими плечами.
Что ж, ему больше достанется. За неимением того, чего хотелось О`Доллу в эту минуту (скорее всего, составить компанию «господину в турецком халате» в принятии душа или помассировать ему спинку оливковым маслом – что больше было похоже на правду) он неожиданно посмотрел на свою молодую спутницу взглядом креветки-чистильщика, самого ревнивого ухажера в природе и, оглядывая ее с ног до головы, сделал вывод в пользу той самой привлекательности певицы, которую не хотел бы делить ни с кем другим.
- А хотите сегодня весело провести ночь? – Рузвельт надул губы с видом человека, который огорчался, что вечером до него нет дела даже комарам.
- Веселее, чем прошлая? - рассмеялась Марго. От виски в ушах приятно шумело, похоже на уютный треск радиоприемника, складывающийся в синкопы танго. Она медленно закружилась по комнате, пока не остановилась прямо перед Рузвельтом.

Pas de trois*

- Это уже будет зависеть от тебя, bаby, - американец расплылся в улыбке и заговорил почти шепотом. – Сделай одолжение, загляни в ванную к нашему новому другу.
Он направился к кровати, остановившись у изголовья, и принялся неаккуратно сбивать подушки, словно готовил постель для приболевшего короля только для того, чтобы в ней же его и заколоть.
- И скажи ему, что я жду.
Марго капризно надула губки: мамаша навязывает ей роль няньки, сынок - горничной... Но все же подплыла к двери, за которой плескался, топился или давился своим сарказмом французский гость. Стукнув в филенку деревяшки пару раз, она с удовольствием прислушалась к отзвуку глухого эха.
- Мистер О’Долл волнуется, не утонули ли вы в канализационном сливе, мистер. Насвистите пару тактов "Марсельезы", чтобы успокоить его.
- А мистер О’Долл отзывается только на свист? Сочувствую
Гость возник в дверном проеме: в брюках и рубашке, которую заканчивал застегивать твердыми, изредка подрагивающими пальцами. Единственное, что выбивалось из этого слегка помятого, но не лишенного следов прежней респектабельности вида – он оставался босым, и узкие длинные ступни выглядели чем-то куда более непристойно, чем предшествовавшее полное обнажение.
Во всяком случае, на фоне дорогой ткани и вызывающе острых лацканов рубашки, которые он в этот момент пытался соединить модными эмалированными запонками, были куда более неуместны.
- А проверьте, мистер, - взглядом Марго оценила теперешний вид француза, враз подорожавшего на несколько сотен долларов; из притонного забулдыги - в джентльмены. - Мистер О’Долл вообще отзывчивый парень. Вы ему руку сломали, а он готов вам подушки взбивать.
В том, что американец готов это сделать, равно как и в том, каким местом и каким способом, у воздвигшегося, аки Афродита из пены, француза сомнений не было. Не было даже изумления: свежий кусок мяса бросили двум постоянно грызущимся псам. И гадливость, растущая по мере того, как ему открывалось, какие место в партии отводил ему дорогой, клявшийся в любви друг.
Или… уже не отводил?
«Бегите отсюда, Жан. Потому что я никогда не смогу дать вам то, чего вы заслуживаете».
Он сделал шаг из ванной, обратив взгляд к кровати, на которой, судя по всему, должен был пребывать покалеченный сын владелицы казино.То, что он заслуживает.

-----
*Па-де-труа – все трое

я и мсье

Удовлетворение, растертое по лицу американца кокаиновым прикосновением, смылось волной непонимания провинившегося ребенка; и тут же, как ночь сменяет день, розовощекое чадо Алоизии, Большого Каньона и солнечных курортов, где в каждом госте навсегда поселяется любовь к меренге и Cocktail Pina Colada, покрылось волдырями крайнего возмущения – точно таким видом обладал бы любой другой на его месте, потому что за это время Рузвельт успел расстегнуть рубашку и вытянуться на кровати, явно рассчитывая на поддержку со стороны медной статуи (кем казался француз) ставшей настолько ослепительной, словно тот целый час вымачивался в кефире и луковом соку.
- Куда это вы собрались, на ночь глядя? Или… предпочитаете более уединенные места?
- Возможно, напротив, более… публичное,- отряхнув левый манжет, гость неторопливо вдел язычок запонки в прорези на правом. Тот слегка прищелкнул, вставая поперек горла золотой безделушке; щелчком пальца мсье распрямил заломившуюся ткань. Его глаза со смесью холодного любопытства и отвращения путешествовали по телу, возлежащему на постели с таким видом, словно вокруг дымились кружевные кадильницы и возносились к расписным потолкам переливающиеся вуали опиумного дыма.
Султан или наложник?
- Вам, я вижу, удобно, мистер О’Долл?- осведомился он с хладнокровием семидесятилетнего лорда, в первую брачную ночь пытающегося выяснить у пятидесятилетней графини, не слишком ли ее большой урон понесла ее замшелая девственность от его судорожных, но весьма бесплодных стараний.
Рузвельт дерзостно закинул руки за голову, как будто желал продемонстрировать мускулистый живот с бархатным светлым пушком (о, скольких горничных он свел с ума своим одетым в финский однобортный костюм телом и невозможно было подсчитать скольких лишил опоры под ногами, когда его с себя стягивал) - благоухающим одуванчиковым полем, выцветшим под палящим солнцем американских прерий, - что ожидающе вздрагивал под дорогой распахнутой тканью его одежды и расточал аромат слезоточивого одеколона.
- Да вы проказник, батенька. Если это приглашение поехать с вами, хотя предпочтительнее было бы начать наше знакомство на этой кровати, то я его с удовольствием приму, мсье. Или, вас не устраивает присутствие… женщины в этой комнате?
Борзый щенок закатил глаза – никак возомнил себя охотничьим псом, загнавшим упрямую овцу в пастуший загон.

Втроем

- Милый, да это комплимент, - отозвалась Марго, и в бархатном голосе певички прозвучало язвительное недовольство. Что ж, если ее спросят, она с уверенностью сможет сказать, что грязные слухи, окружавшие любимчика Алоизии, соответствуют истине. - Ты предполагаешь, что меня можно заметить, что мое присутствие может стеснять, как общество монахини.
Последнее слово, как карта, выскочившая из рукава неумелого шулера, или костяшка, первой упавшая на гладкий бочок и толкнувшая одну из многих сестричек, выставленных в ряд терпеливым любителем, запустила таинственный механизм возмездия, лишь намечавшийся в голове француза. Длинный красный рот самодовольно поджался.
Подойдя к кровати, на которой лежал стремительно впадающий в кокаиновое помрачение мистер О’Долли, он поставил колено на край, не перенося на него веса – движение, каким позирующий для фотографии охотник прикасается к еще не остывшему трупу гориллы.
- Возможно, мадам, ваш патрон как раз и нуждается в отпущении грехов?
С заметным сомнением поглядев на Рузвельта, Марго обошла кровать с другой стороны.
- Ночь слишком коротка для всех его грехов, - ответила она. - Самолюбие не позволит ему потратить меньше времени, чем на интервью в модную газету. Так, милый? - она возвысила голос, чтобы проверить, насколько ее покровитель еще пребывает в реальном мире.
Белоснежные зубы американского отпрыска обнажились в громком хохоте – наверное, сейчас Рузвельта мог слышать не только родственник Сципионе Чинизелли, вот уже больше двух недель проживающий за стеной, – тоже артист цирка, великолепный наездник и разводчик арабских скакунов, к которому О`Долл периодически захаживал, несомненно, чтобы овладеть мастерством приучения жеребцов к работе в упряжи и под седлом, - но и весь этаж.
- Друзья, к чему нам ссориться? Меня хватит на всех.
Подняв голову, вероятно, уже не совсем соображая, кто и что говорит, одной рукой он попытался ухватить Марго за что-нибудь выпуклое (хотя бы за руку), а другую протянул Дюрану, приглашая присоединиться к забаве, которую не собирался больше откладывать ни на минуту.

(авторы: JoseF, Rosemarie, Monsieur Le Chiffre )

Вместо того, чтобы ответить на это призывное движение, по выразительности способное поспорить с выпяченным задом кошки, изгибающейся за стеклом при виде мартовского кота, рука француза скользнула в карман – и через мгновенье вынырнула оттуда, по пути разворачивая шелковисто блестящую петлю модного галстука. Короткий замах – разворот змеиного тела – и она захлестнула вокруг напряженно звенящего запястья.
- Надеюсь, что так оно и будет… мистер О’Долл.
Мохнатые брови-дуги О`Долла, продолжавшего изображать из себя американский продукт нечистот, в изумлении поднялись вверх на вспотевший лоб, готовясь обрушиться на глаза со стремлением Ниагарского водопада, вожделенно ласкающего нагромождение камней у самого подножия. Выражение лица Рузвельта сейчас походило на мордашки раздетых индийских девиц – баядер* - что встречались на карикатурах в пикантных журналах, которые заокеанские гости любили оставлять в туалетах казино после своего отъезда.
- Ух, ты! Господин француз вошел во вкус? Этому фокусу вас никак азиатская сучка обучила, да?
Марго качнулась вперед, чтобы перехватить самовольную руку француза, но увидев, что Рузвельт вовсе не возражает против такого обращения, передумала. Отстраненно наблюдая за двумя мужчинами, она отступила к столику, на котором манила своей открытостью распечатанная пачка сигарет. Прикурив, Марго брезгливо выпустила первый клуб дыма.
- Если ты думаешь... - с ласковой угрозой начала она, но осеклась, проглотив пренебрежительный отказ к телесной щедрости Рузвельта. - Да нет, ты сейчас вообще не думаешь.
…Еще одна костяшка.
Шелковая петля дрогнула, а затем затянулась с неумолимостью ускользающих мгновений; с неторопливостью палача, забивающего клинья между плашками «испанского сапожка», заокеанский гость наклонился, выворачивая кисть своего пленника, лишая того возможности воспротивиться происходящему.
Вторая петля обвилась вокруг поврежденного запястья, притягивая его к здоровому; резким движением, каким рыбак подсекает попавшуюся жертву, мужчина затянул узел, позволяя ему глубоко войти под выступающую кость.
- Как говорит ваша дама, это – европейская утонченность.

------
*баядеры - индийские танцовщицы

Джозеф, Марго и ваш покорный

- Полегче, полегче, - Рузвельт поморщился от того, что узел растревожил его больную руку, но взгляд был более чем одобрительным, даже похвальным, как у учителя, позволяющего своему любимому ученику наглядно показать все то, чему юный школяр обучился за этот год.
- И что же дальше? Мне закрыть глаза? Или что мне делать? – американец задрал голову, хлопая челюстью в громком смехе, одновременно начиная напевать во всю глотку «Signora I Want to Say Carissima».
- Синьора, дорогая, так я хотел бы тебя назвать!
Платок, угодивший между челюстями прервал песню. Не выпуская край галстука – так строгий хозяин придерживает поводок заливающегося слюной и лаем бойцовского пса – француз двумя пальцами разжал челюсти Рузвельта, как изгаженную салфетку в мусоропровод, заталкивая туда кусок батистовой ткани.
Подумать только: одно неосторожное движение – и все закончится. Навсегда.
Отдернул руку, когда зубы задели кожу – брезгливым движением, словно безумие О’Долла было заразно и могло передаться при самом ничтожном повреждении кожи.
Накинул еще две петли поперек завязанного узла – словно стягивал талию красотке кринолиновых времен – и туго затянул последнюю вокруг ремня брюк.
Темные глаза обратились на даму, окутавшуюся дымной вуалью:
- Надеюсь, синьора, дорогая, мы не станем ждать, пока мистер О’Долл все-таки назовет всех, кого планировал. Судя по всему, это не доставит никому удовольствия.
Холодная маска небрежной невозмутимости, наконец, дрогнула, явив на мгновение простодушную растерянность неискушенной провинциалки - след которой Розмари вытравляла тщательней, чем одурманенная модой брюнетка темный пигмент из волос.
- Вы предлагаете уйти, оставив Рузвельта вот так? - Марго раскатисто и звонко рассмеялась, манерно отведя в сторону зажатую в тонких пальцах сигарету. - Вы шутите, - без вопросительной интонации заключила она.
Бесцветная бровь едва дрогнула.
- Мсье придет в себя через полчаса, самое большее – через минут сорок. Еще через… минут двадцать он сообразит, как развязаться… Мы можем спуститься в бар и выпить чего-нибудь; устроите мне экскурсию по здешним… достопримечательностям,- мужчина расправил ворот рубашки и вопросительно воззрился на собеседницу.- Но, ежели вам более приятна роль бонны, кто я такой, чтобы чинить препятствия?
Огонек на кончике сигареты мигнул, и Марго загасила окурок о дно мраморной пепельницы, тяжелой, основательной и вызывающе-роскошной, как и вся обстановка «Cinerаmа». Она пристально посмотрела на Дюрана, и ярко-алые губы раздвинулись в медленной улыбке. Месье не шутил.
- Вы гость, - коротко уронила она и, прежде чем отвернуться, бросила последний взгляд на Рузвельта. Лучший способ спасения от неприятностей - посадить на шелковый поводок. Интересно, оценит ли Алоизия?
Слова эти означали согласие и заслуживали несомненной благодарности, которая воспоследовала в виде полупоклона, заставившего слегка подпружинить кроватный матрац, стремительного разворота и не менее энергичного прошествия в ванную, где оставались, сброшенные на пол, пиджак, ботинки и шелковые носки постояльца номера один в этом не то борделе, не то гостинице без указания звезд. Второй раз мсье появился перед глазами девицы уже полностью одетым – если не считать досадного отсутствия галстука, в эту минуту ставшего путами для хозяйского сына.
Впрочем, эту неприятность он рассчитывал исправить в само ближайшем будущем: бумажник и портсигар занимали предназначенное им место в кармане его пиджака.
Даже не оглянувшись на Рузвельта, которого, надо полагать, только охватывала волна самого большого блаженства, представимого человеческому воображению, гость прошествовал к выходу, не преминув по пути подобрать со стола початый пакет с кокаином.
Предосторожность, не больше.
Распахнув дверь, он отдал даме старосветский полупоклон.
- Qui m'Aime me Suive!*

------
* - Те, кто любит меня, за мной! - фраза Жанны д’Арк, по легенде, обращенная ею к армии в критическую минуту.

+ месье

С холодноватой улыбкой, как только что снятое со льда шампанское, Марго последовала приглашению и уверенно пошла впереди Дюрана по устланным коврами коридорам. Шикарно до безвкусицы, вульгарно до верха совершенства - «Cinerаmа» ослепляла.
- Зал для рулетки... - жест правой рукой. - Баккара и покер... - плавный взмах левой. - А вот главная достопримечательность на это час - бар.
Бар с батареей пузатых и высокогорлых бутылок ослеплял не меньше; ослепляла и била по глазам роскошью массивная хрустальная люстра с россыпью голубых и желтых электрических искр. В царстве света и блеска многократно отражалось смуглое лицо повелителя "петушиных хвостов" и шейкеров, бармена Джима.
- Привет, Джимми, - Марго скользнула за стойку и в полуобороте искоса посмотрела на француза. - За что предлагаете выпить? За прекрасный вечер, гостеприимного хозяина, или за этот оазис в пустыне сухого закона?
Обивка сиденья слегка скрипнула: сопровождающий новую звезду мужчина – тот самый, что утром велел вызвать менеджера и после был уведен в святую святых, кабинет владелицы - обладал ростом и весом, несколько превышающим средний уровень. Причем веса, как видно, это касалось во всех смыслах.
- Для начала, может быть, за знакомство? Le Chiffre. Два коньяка,- губы, к которым начал понемногу возвращаться естественный цвет, сложились в кривую улыбку.- А вас, наверное, зовут Madame Bonne*? или mademoiselle de Bonbon?
- Мисс Шульц, - не поддержала игру Марго. - Сладкое вредно для фигуры, а детишки для нервов, поэтому я берегусь и от того, и от другого, приятель. Ну, а вы? Для этого места вам следовало назваться мистером Зеро. На удачу.
- Надеюсь, я все-таки стою несколько больше,- мужчина подхватил пузатый бокал и сделал характерное движение головой, словно разминая шею в натирающем воротнике – жест, характерный для парфюмеров и сомелье, снимающих пробу с представленного на их суд букета. Веки удовлетворенно опустились, и лишь после этого постоялец номера первого сделал первый глоток.
- Коньяк – тот же любовник; крепость проверить только со временем, и не всякий можно допустить в себя,- криво улыбаясь, изрек он, слегка покачивая в ладони сосуд и заставляя оседать на стенках почти невидимую благоухающую пленку.- Хотя… пожалуй, это можно сказать о любом вине. Главное – не потерять голову.
Приподняв брови и явно забавляясь, Марго возразила:
- С холодной кровью и не потеряв рассудка, возможно ли получить наслаждение? - она кивнула в сторону пока оставленного французом без внимания игрового зала. - Кипение страстей здесь грядущей ночью опровергнет ваши слова.
Свой бокал она отпивала маленькими глоточками, как лимонад - коньяк Марго не любила, предпочитая виски с большим количеством содовой или сладкие настойки. Но коньяк был дорогим, а значит, ей придется полюбить его, как заставит себя она полюбить черную икру, баснословное и мерзкое на вкус месиво.
------
* Бонна - Воспитательница маленьких детей. Bonbon - разновидность конфет, небольшие шарики или трюфели

Несравненная Марго +

- Едва ли пьяница, вылакавший бочку виски, способен получать большее удовольствие от его букета,- чеканный профиль мужчины обратился в сторону, куда указывал жест его собеседницы.- Вино и любовь сходны тем, что в малых дозах они бодрят и улучшают настроение, в умеренных могут наполнить жизнь и заставить ее заиграть новыми красками, в чрезмерных же… в чрезмерных же превращают человека в ничтожество, купающееся в собственных испражнениях и полагающее болезнь за величайшее счастье на земле. Почему алкоголиков и морфинистов лечат, помещая в санаторию, а других… Ваш хозяин, например,- он сделал глоток, не замечая допущенной оговорки,- полагаете, сейчас он был бы способен оценить поцелуй… или бокал вина?
Марго лукаво рассмеялась, покачивая в пальцах ножку коньячного бокала, - француз ее совсем за дурочку держит?
- Ну, нет, мистера О’Долла я обсуждать не стану. Особенно здесь, - тихо фыркнула она. Джимми-бармен отвернулся, но его гибкая спина и уши, розовеющие под гладко набриолиненными волосами, находились в ненужной близости от парочки.
- Всякое рвотное необходимо строго дозировать,- не обращаясь ни к кому конкретно, резюмировал француз, сделав глоток и почти с наслаждением чувствуя, как растекается в гортани обжигающая жидкость. Оправдание всему, вздумай он сейчас упасть лицом на стойку, в пол, в салат или в колени рыжей девицы. Свободный художник, сгущающий краски в палитре, чародей, превращающей сына плотника в божьего посланца, замарашку – в принцессу в меховых башмачках* (Венеру в мехах?), а постель китайской проститутки – в озера, цветущие лотосами. Aqua vitae, aqua Tofana*. Сыворотка правды*.
- Предпочитаете более уединенные места?- повторил он (когда уже кончится это бесконечное блуждание в замке с зеркальными стенами?) фразу, недавно оброненную мистером Долли.- Или, напротив, более публичные?
- Зависит от места, - Марго вопросительно посмотрела на Дюрана, поощряя к развитию темы. - Вы просто так, поболтать, или есть что на уме? - с грубоватой прямолинейностью поинтересовалась она. Коньяк, скользнув по горлу, соединился с виски, и, смешавшись, два напитка начали совместный огненный танец с нарастающим темпом, принесшим восхитительную легкость телу и беззаботность мыслям.

------
* в оригинальной «Золушке» Перро речь идет не о хрустальных башмачках, а о туфельке, подбитой мехом.
*Aqua vitae – вода жизни, aqua Tofana (Acqua Toffana, Aqua Tophana, and Aqua Tufania) – вода Тофаны, легендарный яд.
* Понятие сыворотки правды появилось в начале века. В 30- гг. в этом качестве использовался скополамин.

+ месье

Красные пьявки, отлакированные сумасшедшим ученым для своей коллекции в зоологическом музее, дрогнули и расползлись. Игра в агрессивном стиле, милочка? Ну, что ж, даже если ты знаешь мою карманную пару* - расклад еще не закончен.
- О страстях, мадам, - подняв почти опустошенный бокал к губам и глядя на собеседницу поверх его края, промурлыкал он, с ловкостью кукловода-перчаточника* возвращая голосу тот парижский говорок, что безотказно действовал на дамочек Нового света, для которых Лютеция была недостижима и желанна, как платье от модного дома.
- Вашему патрону удалось разбудить мое любопытство,- губы обхватывают край бокала; глубокий глоток, кадык дергается на сильной шее, которую отсутствие галстука, отсутствие плотно застегнутого воротника удлиняет и делает беззащитной. Поединок ума и сердца, глубоко расколовший грудь.
- Может быть, вам удастся его удовлетворить?
- О, - капризно округлившиеся губки Розмари выражали брезгливое разочарование. - Что же интересует мистера Шифра? Детские годы? Вредные привычки? В первом я не сведуща ,а второе Рузвельт не скрывает, наоборот, всячески выставляет напоказ.
- Надеюсь, вы не откажете мне в любезности совершить путешествие по основным?- донышко бокала глухо стукнуло по отполированному дереву барной стойки. Ладонь коснулась лацкана пиджака в том месте, где приличные люди имеют обыкновение носить бумажник.
- Вы все видели и слышали там, наверху, - не приняла подачу Марго. - но если вы так непонятливы или американский английский мистера О’Долла нуждается в дополнительном переводе, дайте знать.

------
* перчаточники – разновидность кукольного театра, где «тело» куклы представляет собой надеваемую на руку «перчатку»; голова насаживается на один из пальцев.
* карманная пара – в покере: две карты, вслепую раздаваемые игрокам перед первым кругом торговли.

с Марго

- Английский мистера О’Долла достаточно понятен… как и прочее содержимое его шкафа*. Меня интересует, не завалялось ли там китайского халата. Не хотите немного покататься по городу, взглянуть на праздник? Может быть, приобрести какой-нибудь сувенир?- он вновь улыбнулся, глядя на хорошенькую бизнес-леди, готовый в любой момент обратить дело в шутку.
Играть против хозяйки банка, даже в мелочах, было серьезным делом.
- Или же, если пожелаете, я провожу вас до номера.
Под номером гость, очевидно, подразумевал спальню и кровать со связанным Рузвельтом. Марго передернуло: бывали моменты, когда она предпочитала держаться от своего покровителя подальше. Альтернатива предлагалась не менее рискованная: уехать в ночь с человеком, имени которого она даже не знала - не принимать же всерьез прозвище "Шифр". Впрочем, затея на стала бы более безопасной, назовись француз Смитом. Или Вессоном. Певица тихо рассмеялась.
- Проводите, - просто ответила она; коньяк и виски толкали на безрассудное приключение. - Я захвачу манто и шляпу.

------
* кроме прочего, обыгрывается жаргонное обозначение гомосексуалиста в англ. языке – «сидящий/живущий в шкафу»

(автор: Тео)

Мотель "Lаsky",
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 21:00

Сизая лента дыма лениво влилась в общую пелену, укутывавшую прокуренный зал, подобно старой шали. Мужчина - высокий брюнет с совершенно нереальными синими глазами - несколькими жующими движениями губ двинул сигарету в уголок рта: красный огонек ровно вспыхивал, словно сигнальный маяк. Йи молча и с бесстрастной маской на лице наблюдала, как ее соперник дважды обошел стол, подыскивая подходящую цель. Когда выбор был сделан, китаянка позволила себе улыбнуться: сейчас игрок перечеркнет себе путь к серии, загнав в лузу наиболее очевидный, дармовой шар, и тогда… Мужчина поднял голову и долго, внимательно смотрел на Йи, будто желая прочесть ее мысли. Отложил кий в сторону и с остервенением вогнал окурок в заполненную пепельницу, впрочем, похоже, лишь от того, что папиросная бумага догорела почти до конца, едва не опалив ему губы, - потому что в следующий момент обладатель небесных глаз уже мусолил следующую сигарету, нервно чиркая спичкой по темному боку коробка.
- Если я сейчас поведусь, вы же меня засадите, - то ли утвердил, то ли спросил он, снова беря кий в руки и медленно натирая наклейку мелом.
Девушка, как завороженная, следила за его движениями. Крупная, широкая ладонь легла на зеленое полотно. У соперника были потрясающие руки: бледная, лоснящаяся кожа, пересеченная вздутыми синими реками вен, округлые ногти с белыми, словно подведенными карандашом, аккуратными кончиками и ровными, без изъяна, лунами. Кий искрящейся блестящей змейкой метнулся к добыче – битку, – и Йи показалось, что она уже слышит его уверенный удар о полосатый бок и звук падения в лузу… По залу пронесся гомон разочарования.
- Вот незадача. Кикс. Леди, ваш ход, - мужчина обворожительно улыбнулся, словно только что не он мазнул, едва задев молочный шар.
Теперь взгляды собравшихся вокруг стола были прикованы к маленькой китаянке. Она потерла подбородок – такое расположение битка было крайне неприятным и мало входило в ее планы. Ее соперник, наверняка, был шпилевым*, редкой драгоценностью среди нетрезвого мусора, с которым Йи обычно доводилось играть. Девушка несколько раз примеривалась к шару, прикидывая возможные дальнейшие варианты. Всякий раз она ловила на себе взоры – пряная смесь любопытства и осуждения – впрочем, они были наградой не столько ее игре, сколько внешнему виду: в боковых разрезах ее длинной темно-синей туники мелькали широкие брючины в тон, перехваченные на щиколотках атласной лентой, собирающей их на манер арабских штанов.

------
*шпилевой - сильный игрок, играющий на уровне профессионалов, но старающийся не "светиться" и не участвующий, как правило, в турнирах, и от того не имеющий спортивных званий.

+Тео

Среди ковра из плотных возбужденных чудесным вечером посетителей приюта отверженных, пропитанного сцеженным из американского вымени виски и угаром, воняющим так, словно горела целая плантация табака, всплыло еще одно азиатское лицо – молодая узкоглазая девочка, желтая, как кипящий скипидар под африканским солнцем: Зэнзэн протискивалась под руками и ногами хохочущих туш, что то и дело путали ее с дверным косяком или стулом, от чего китаянка поджимала губы с видом взбешенного носорога, предвкушающего преждевременную смерть неугодных.
Крошечная фигурка вынырнула из толпы - направилась к Йи (сестру господина прислуга узнала бы при любом освещении и при любых обстоятельствах) и замерла у стола, кривя губы, что распахнулись на треугольном личике, будто подтаявший береговой лёд.
- Yì, Tengfei xiānshēng zài wàimiàn děngzhe*, - с ходу сообщила девочка, придавая голосу важности едва заметным кивком в сторону выхода.
- Hǎoma?* – откликнулась девушка, смерив прислужницу Тенга взглядом – терпким и горький, словно остывший кофе. Ей не нравилось ни появление Зэнзэн здесь, ни ее сообщение, которое означало, что Йи следует немедленно бросить все дела и уделить внимание брату. Не в этот раз. Переходя на китайский, выделяя слоги нарочито сильными тональными акцентами, она сообщила девочке: - В таком случае господину Тенгфею лучше зайти - ожидание может затянуться, я занята. Или ему претит эта дыра? – грифельные брови приподнялись, будто следуя повышению интонации голоса. Китаянка оперлась на поставленный вертикально кий и сжала его, как древко флага, поднятого во имя священного бунта, - единственную опору и надежду, что едва заметно дрогнувшие от волнения ноги удержат свою хрупкую ношу.
Малышка насупилась – все, что ей было велено, это передать уже сказанное сестре, остальное не ее дело.
- Tengfei xiānshēng zài chē shàng. Tā chuānzhuó zhège dìfāng. Nǐ xūyào qùle qìngdiǎn yíshì.*
В этот раз она сделала шаг назад и указала рукой на дверь, как будто сам брат сейчас руководил ее движениями, настоятельно – требуя – советуя следовать не наперекор просьбе.
- Nàme jiù bù huì dòngjié...*– сомкнутые на лакированной поверхности кия пальцы заметно побелели, впрочем, и сама Йи была похожа на мраморную статуэтку с розовым напылением взволнованного румянца на щеках. Слова медленно просачивались сквозь едва заметно шевелящиеся створки пунцовой раковины губ, - Wǒ yǒushì*.
Впервые в жизни она шла против воли брата, против невысказанного, но отчетливо данного приказа. Неповиновение. Ослушание. Своеволие. Слова, которые едва ли можно было когда-либо применить по отношению к сестре Тенгфея.
- Простите эту заминку, - обратилась она к сопернику, отвернувшись от маленькой китайской птички-вестницы, но спиной ощущая ее присутствие.

------
*Yì, Tengfei xiānshēng… - Йи, господин Тенгфей ждет снаружи
*Hǎoma?* - вот как?
*Господин Тенгфей в машине. Он не одет для этого места. Ему нужно ехать на ритуал для праздника.
*Nàme jiù bù huì dòngjié! - В таком случае он не замерзнет.
*Wǒ yǒushì. - Я занята.

Джо + Тео

Крошечные пятки девочки-мотылька заострились и она, волчком развернувшись, пошла прочь, пробивая себе дорогу склоненной головой, как горный козерог, путешествующий по каменистым склонам; наверняка китайская прислуга уже продумывала слова, с которыми вернется к своему хозяину.
Надув щеки, будто набрала в рот овсяного кваса и пшеничных отрубей, Зэнзэн поспешила со всех ног наружу, к синему тудору* - «зеппелину» - где за приоткрытой дверью на одном из полноразмерных задних сидений находился ее господин.
В то мгновение, когда фигурка маленькой прислуги растворилась в прокуренной толпе, Йи вздрогнула. Пальцы разжались и выточенное из сукупиры орудие бильярдиста пало к ногам.
- Извините, надеюсь, мы доиграем в следующий раз, - оставив на столе несколько серо-зеленых портретов президента Гранта, китаянка едва не опрометью бросилась вслед за Зэнзэн. Ноги будто сами несли ее к выходу, торопливым цокотом широких каблуков отсчитывая шаги до встречи с братом. Время до возрождения? Время до смерти?..
Обаятельный незнакомец неторопливым, мягким движением руки забрал купюры – и некоторое время разглядывал их с видом кавалера, которому дама подарила на память расшитый кружевом платок. Некоторое время мужчина смотрел на то, как его недавняя соперница преодолевает преграды из чужих тел. Потом обернулся к зевакам:
- Ну что, господа и, возможно, дамы, партию?..
Йи выскочила на улицу сразу за девчонкой.

------
*тудо́р — от англ. two doors - «две двери»

+ Тео

Глянцевая дверца иссиня-черного сиротливого автомобиля была распахнута, как будто кто-то давал оплошавшей малолетней проказнице возможность, запрыгнув внутрь, загладить свою вину.
Тенгфей сидел на заднем сидении, медленно натягивая на белые худые плечи расписной шелковый халат с глубоким гранатовым оттенком мохры, в складках которого кольцами, витыми изумрудными горошинами, королевский питон заглатывал новорожденный бутон олеандра, что алой зарей цвел в сердце другого побежденного змея. Длинная ткань едва прикрывала голень – Тенг опаздывал, поэтому ему пришлось переодеваться прямо здесь, но, казалось, сейчас его это совсем не волновало, как и то, что плетеные петли пао выскальзывали из рук, собранные на затылке волосы непослушно падали на плечи, а черный угольный карандаш рассыпался в пальцах.
Под босыми ногами стоял деревянный ящик, из которого время от времени показывалась длинная стрелка языка пепельного олигодона – главный атрибут сегодняшнего ритуального жертвоприношения, что должен был начать вторую неделю перед праздником фонарей (на самом деле, всего лишь развлечение, которым молодой китаец кормил своих обкуренных гостей-бизнесменов в чайном доме, тем не менее, именно насмотревшись на выползающие из брюшка внутренности, те охотно раскрывали свои даже самые страшные тайны). Обычно ритуал заканчивался распитием рисового вина и шествием гостей с огромной головой дракона из папье-маше, что дрожала от ветра на проволочном каркасе, как осенний пожелтевший лист; когда нижняя челюсть раскрывалась, в пасти должна была вспыхивать лампада с огнем. Самые стойкие участники несли длинное полое тело змея, под ним позже все вместе предавались веселью с очаровательными жрицами любви. Этот день означал, что всемогущий Дракон, наконец, поднял голову после зимней спячки. Но Тенгфей предчувствовал, что сегодня все будет совсем иначе – возбужденные ненасытные богатеи всегда требовали разделать какую-нибудь ядовитую гадину. Хотя она и истекала кровью, яростно плевалась содержимым желудка, но, ощущая хоть малейшую нерешительность, так и норовила причинить вред. Однако и на это Тенгу было тоже все равно, он даже с удовольствием бы заглянул в глаза опасному змею, перед тем, как булыжником раздробить ему голову.
Он не повернулся, даже не посмотрел, только в глухом звуке дрогнули губы, высеченные на половинке лица, заштрихованной черными прядями волос.
- Zuò*.
Нет, ей сейчас не нужны были ни его взгляды, ни тепло голоса, никакие приветственные и вступительные речи. И все же это безличное обращение, будто брат застал Йи за чем-то неприличествующим, и собирается сейчас прочесть ей лекцию на тему подобающего девушке поведения, вошло в сердце, словно ледяной осколок, разливая по телу холод и дрожь. Девушка выполнила просьбу – указание? – в совершенном безмолвии. Мотнула головой, убирая с лица выбившиеся из высокого хвоста нити волос, и устроилась на переднем сидении. Неосторожным – или показно случайным – взмахом руки сбила в сторону салонное зеркало. Темные глаза Тенгфея на мгновение мелькнули в отражении, после чего безразличная стекляшка показала фрагмент улицы, кадрированный по углам дорогой обшивкой салона. Губы китаянки стянулись в тонкую бесцветную упрямую ниточку.
«Пережить Новый год, что через пропасть прыгнуть» - так говорили их азиатские предки, которые разлучаясь с семьей, нередко кончали жизнь самоубийством. Тенгу же хотелось заставить себя пережить хотя бы этот день.
Оставив непослушные петли в покое, он взял ольховую краску, специально приготовленную и разложенную по пирамидным алебастровым чашечкам и, небрежно макнув палец в первую попавшуюся, провел им по запястью, наспех рисуя дуйцзы, точно по лубочной иконе, благожелательные надписи – прописи-заклинания - призванные защищать во время ритуала. После чего из множества выбрал черное клейкое масло в вытянутом сосуде и протянул его сестре, впервые за эту встречу посмотрев ей в глаза: его же - черные, матовые, неподвижные, как остывшие драгоценные турмалины или куски Каабы*, опустошенные и выдохнувшие всю жизнь в исламских паломников – безмолвно перебирали ответы на вопросы, которые, возможно, никогда не будут ни заданы, ни приняты.
- Помоги мне накрасить глаза.
Йи обернулась. Молча. Встретившись с братом взглядом, она поспешно отвела глаза, уставившись в черное нутро покоившейся на ладони баночки. Густая темная масса, преображающая все, что в ней отражается, в безобразное искривленное месиво. Наиболее точное воплощение того, что сейчас творилось в душе сестры Тенгфея. Девушка нерешительно обхватила горлышко сосуда двумя пальцами, осторожно, словно опасаясь дотронуться до руки брата – не то боясь обжечь, не то не желая обжечься самой этим случайным прикосновением. Зависший на несколько мгновений в воздухе алебастровый конус с чернильным содержимым едва заметно трепетал, словно маленький колокольчик, потревоженный дуновением ветра. Заметив эту дрожь, китаянка поторопилась найти для баночки опору более надежную.
Наконец ее голос – тихая дробь первых тяжелых капель по жестяной крыше – нарушил воцарившуюся тишину:
- Я не умею.
Тенгфей собирался что-то ответить, но вместо этого лишь тяжело выдохнул, как если бы получил по губам тянучкой (чем в Шанхае заклеивали рот провинившимся детям) откидывая голову на выстеленную бежевой кожей холодную спинку сиденья.
Он вытащил из полупустой пачки сигарету и заставил бумагу вспыхнуть золотисто-оранжевой точкой, такой же одинокой как изюм в имбирном печенье и такой же яркой, точно небесная звезда, зажигающаяся в ночь зимнего солнцестояния над Тибетским плато. Потом Тенг закрыл глаза, неожиданно понимая, что не успел сделать сегодня – к своему стыду и удивлению - ровным счетом ничего: благовония, пиалы с зернами пшеницы, лампы из рисового теста, тамтамы из вишневого сырого дерева сиротливо лежали в багажнике, хотя уже давно должны были занимать свои места в маленькой опиумной курильне.
- Он уехал, - затягиваясь дымом до всей глубины легких и скрывая бескровное лицо за ладонью, спокойно сообщил брат. – Ты рада?
Уехал. Ослепляющий свет софитов, бьющий по глазам; барабанная дробь : тихий гул, с каждой секундой становящийся и отчетливее, и громче, и оборванный внезапной, восторженной тишиной – предчувствие потрясающей победы… Но яркие краски смазываются, свет меркнет, - победитель безразлично давит ногой отчаянно стонущее сердце, разбрызгивая кровь и горечь, сдувая своим ледяным дыханием случайных свидетелей. Нет, не такой ценой хотела Йи избавиться от страшных мыслей, преследовавших ее с тех пор, как вода – прозрачная, чистая, - пролилась на голову обнаженного брата – сошедшего с небес и низверженного божества.
- Почему это должно меня радовать?
Молочное табачное облако стянуло расстояние между кровными родственниками, как навесной мост из сосновых долголетних досок, прибивающий гвоздями один конец к одним мыслям, второй – к другим. Всю свою жизнь, молодой китаец заботился, чтобы они вдвоем – брат и сестра – никогда не позволяли огню сжечь его натянутые над пропастью канаты. Может быть, настало время проверить их на прочность?
Тенгфей снова поднял голову, заглядывая в темные раскосые глаза своей маленькой дорогой Йи, которую помнил еще совсем ребенком, которую держал за руку, когда она, застигнутая страхом и воспоминаниями о погибшей при родах матери, засыпала голодными ночами на изъеденной мышами циновке; сестры, своей плоти и крови, слезы которой стряхивал с лица и отражением улыбался в них даже тогда, когда сам валился с ног от усталости.
- Как только я закончу дела в городе, я поеду его искать. Ты должна знать, что, - сигарета обескрыленной цикадой замерла у коралловых тонких губ. – Что я люблю этого человека, Йи.
Эти слова были ударом. Точным, как прощальный поцелуй битка в черный округлый бок, после которого восьмерка неизбежно входит в лузу. Вместо лузы была свежепробитая дыра в любящем сердце. До этого Йи надеялась, верила, что увиденное вчера – случайность, нелепая глупость, нашептанная брату на ухо Стариком Опием, - теперь надежда лопнула, как невесомый мыльный пузырь с радужными разводами, окропив глаза разлетевшимися едкими брызгами. Китаянка зажмурилась, но прозрачная влага, наполнившая ее глаза прежде, чем девушка могла бы совладать с нахлынувшей горечью, пролилась из-под плотно сомкнутых век и неторопливо проложила блестящие дорожки на побледневших щеках. Соленая капля достигла рта и исчезла.
- А он тебя?
Тенг едва заметно пожал плечами, позволил утомленной усмешке (а смеялся он только над самим собой) разгладить жемчужное бледное лицо, на самом деле, упорно пытавшееся сейчас скрыть все человеческие страхи влюбленных и застигнутых врасплох неведением, сомнением и отчаянием людей, что слепо верили в любовь с таким же рвением и самоотречением, как аборигены в жизнь внутри деревянного тотема и его защиту, когда входили в логово кровожадного тигра.
Некоторые слова, дай им волю быть произнесенными, способны оказаться «малым очищением», маленькой победой в большой и опасной игре, угодившей в цель стрелой в распростертой на километры битве.
- … да. Да. Любит.
Влюбленный мальчишка - виноватый без вины.
Йи задержала взгляд на лице брата – измученном, уставшем и безнадежно, глубоко влюбленном. Такой родной и ставший внезапной таким недосягаемо далеким. Брат и сестра. Мечта быть понятым и страх быть отверженным. Грохот ритуальных барабанов и всепоглощающая тишина. Слова, холодные, как воды Индигирки, сорвались с обретших цвет губ:
– Wǒ yě ài nǐ*. И ты уезжаешь…
«Как он» - но эта последняя мысль пролилась в воздух лишь печальным вздохом.
Молодой китаец лишь склонил голову на бок – еще немного и он развел бы руки, давая понять, что нет путей назад, но не сделал этого. То ли слова китаянки угнетали его, то ли он боялся, что на ее лице станет на еще одну тень больше. А ведь помнится, он говорил, что никогда не позволит себе быть причиной ее грусти.
- Ты моя сестра, Йи. Разве тебе мало знать, что в этом ты одна единственная? – глухо, как медленно выползающая из бутылки пробка, отозвался Тенг. – Мы всегда будем вместе. Под одним небом и на одном небе.
Да, она была его сестрой. А Тенгфей – ее братом. Кроме него, у Йи не было никого – ни подруг, ни постоянного мужчины (череда случайных и непродолжительных связей не в счет)… Потому что молодая китаянка никогда не знала, что ждет ее на следующий день. Когда ей необходимо будет обрубить все канаты, сорваться с привычного места, спрятаться, затаиться. Потому что она всю жизнь вынуждена врать, а между близкими людьми не может быть такого пласта лжи. Камнепад невысказанных мыслей с грохотом катился на узкую тропинку – единственно знакомую, единственно верную все эти годы. Дорожку, соединявшую две родственных души. Эта убийственная лавина обрушилась с оглушительным ревом, остановившись в долях миллиметра от того, чтобы быть высказанной. Ее gege ждал понимания. Которого Йи не могла ему дать – не сейчас. Но быть погребенным под грудой несправедливых обвинений он тоже не заслуживал.
- Шестое февраля одна тысяча девятьсот тридцатого года, - с монотонным отрешением пробормотала девушка, - двенадцать двадцать. Время смерти Адамса Купера. Одним незавершенным делом меньше.
- Fēicháng hǎo*, - Тенгфей беззвучным щелчком отправил окурок в приоткрытую дверцу, положил локти на колени – на несколько секунд – спрятав сливочную безнадежную бледность лица в худых ладонях.
К своему глубокому ужасу он даже не сразу понял, кто такой Адамс Купер и о чем идет речь – непозволительная рассеянность, которая выжигала из его памяти все, для чего он вообще делал то, что делал, для чего жил все это время и для чего превратил сестру в убийцу. Похороненному под этим пеплом человеку едва ли хотелось возвращаться к прежней жизни, другая часть сознания молодого китайца понимала, что появление Дюрана не изменило абсолютно ничего – кровопролитие на черно-белых досках не было знакомо ни с пределом допустимого, ни с желанием остановиться, ни с благородством соперников, что костями ранее поверженных двигали как фигурки, так и стрелки на обоих циферблатах механических шахматных часов. Да, Дюран не изменил ничего – кроме него самого. Теперь оставалось лишь тянуть время и брать жизнь «на измор».
«Партия осталась неоконченной, поскольку оба противника заснули…»*
- Второй заказ отменяется, – раньше отполированный льдиной голос был способен вспарывать и душить любые эмоции, теперь он сам стал слабо натянутой унылой струной на грифе гитары какого-нибудь обездоленного и покинутого старика, у которого остался лишь засаленный косячок и дырявые ботинки. - Мне понадобится твоя помощь в другом деле.
- В каком? – вопрос прозвучал тихим, почти безнадежным шепотом. Он практически не имел смысла: о чем бы ни попросил Тенг, Йи не чувствовала права отказать тому, кто вел ее по жизни, отводя каждую хлесткую ветвь, лишь бы та не причинила сестре вреда.
В этот самый момент к автомобилю подошел Яотинг и нырнул за руль, обнимая блестящими от жира руками пакет со сладкой сдобой.
- Wǒmen lái wǎnle, tǔbiē chóng,* - Тенгфей устало откинул голову назад; сил у него не хватало даже на то, чтобы повысить голос, лишь выдавленная улыбка – адресованная сестре - разгладила губы как серп новолуния на пожелтевшем снимке. – Поехали со мной, расскажу все потом.
- Я тебе там нужна? – устало вопросила Йи, не сводя с молодого китайца тяжелого взгляда внимательных глаз. Церемонии в «чайном доме» не вызывали у нее ни интереса, ни любопытства, ни восторга. Только страх за брата, когда ядовитая тварь, уловив хоть малейшее замешательство, норовит вонзить смертоносные жала под кожу; и отвращение к толпе опьяненных вином и опием свиней, страждущих только зрелищ и не отдающих отчета в том, насколько опасную гадину приносят в жертву… кому? Чему? Их пресыщенному впечатлениями воображению? Их жажде крови?.. С тем же успехом Тенг мог выпотрошить безобидного королевского питона, восторг этих зажравшихся ублюдков едва ли был бы меньше. – Я выгляжу неподобающим образом…
Брат не ответил, он лишь едва заметно кивнул, закрывая глаза, чтобы хоть немного поспать (не думать о том, что произошло) в дороге – давал понять, что все это уже не так важно: и не потому, что темно-синий «цепеллин» тронулся, отъезжая от высокого крыльца мотеля и даже не потому, что ему хотелось не оставаться наедине с преследующим, зовущим его по имени, усыпающим признаниями в любви томным голосом.
«За то, что я люблю вас… Что вы хотите от меня на самом деле?».
Тенгфей вздрогнул, как если бы рубиновые губы сейчас вонзались в его шею, перегрызая сплетенные нити сосудов, заставляя холодную варварскую кровь лавинным потоком нестись к затвердевшему безжизненному сердцу, чтобы запустить его еще раз. В последний раз.
Он посмотрел в окно, где в бурых перекрещенных воинственными наконечниками ясеневых ветках плавилась темно-желтая сырная головка заходящего солнца.
Его собственное отражение напоминало растертый по стеклу млечный сок: мальчишка Тенг, обжигающий самого себя отчаянным выдохом оказавшегося на смертном одре мученика.
- Дракон сегодня не благоволит.

------
*Zuò - сядь
*Кааба - исламская святыня
*Wǒ yě ài nǐ - я тоже тебя люблю.
* Fēicháng hǎo – очень хорошо
*Знаменитая долгая партия Вильямс — Маклоу 1851 года, после которой было решено ввести в шахматы часы (сначала песочные, в 1866 механические) и контроль времени
*Wǒmen lái wǎnle, tǔbiē chóng – Мы опаздываем, насекомое (последнее слово можно дословно перевести как «мокрица»)

Joseph

Чайнатаун, Chаguаn,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 22:00

Маленький чайный домик, подобно железной пагоде Тэта, взрывающейся высоко вверх рогатой крышей и вспахивающей шпилем огненно-фиолетовое небо, словно небесные жители устроили гонки на лодках-драконах и длинными веслами, изрезанными глазурованной черепицей - под стать рыбной чешуе – перемешивали новорожденные облака с пеленающей Чайнатаун акварелью заката.
В темном зале среди курительных благовоний, восковых парадных красных свечей, что опоясывали помещение вдоль стен померанцевой орорью из танцующих огней, глиняных ваз с душистыми кипарисовыми ветками, разбросанного по полу гаоляна, риса, проса и кукурузы на мягких подушках с важностью Тиберия или Нерона возлежали ожидающие гости – в сплетенных с полуголыми китайскими девицами обрюзгших трепыхающихся клубках с трудом можно было разглядеть их лица, сокрытые под меховыми масками коров и тигров.
Войдя внутрь и остановившись в проеме, перетянутом бамбуковой решеткой, Тенгфей с омерзением разглядывал их пухнущую плоть (он с легкостью мог назвать большинство из присутствующих по имени) – она казалась настолько переполненной распутством и сластолюбием (вены вздувались под напором крови, превратившейся в опиумный спирт и разъедающей все живое внутри похотливых американских обезьян; глаза вылезали из орбит, а языки, как у животных в одышке, вываливались из слюнявых глоток) что молодому китайцу впервые в жизни захотелось выбежать на улицу, чтобы сделать глоток свежего воздуха, и потом, дождавшись, когда эти вымоченные в страсти и блаженной неге туши перестанут двигаться, ножом выпотрошить их потные волосатые брюшки.
Может быть, земле от этого станет хоть немного легче.
- Nǐ de zhùshǒu shēngbìng. Zhè jiāng wúfǎ cānjiā*, - щуплый узкоглазый старик, одурманенный опийным сном, отчего два стеклянных глаза слепила молочная пленка, выплыл из пепельного облака и застыл в складках темно-синей парчи, занавешивающей каморку.
- Wǒ kěyǐ zìjǐ chǔlǐ*.
Тенгфей - с отрешенностью и обреченностью «агнца для всесожжения» - опустил голову, спрятав лицо, как демон в плаще ночных крыл, под длинным покровом волос от блудливых взглядов ненасытных мерзких котов, потому что их морды, поднявшись на напрягшихся шеях, уже разглядывали его со всех сторон так, словно собирались в следующую секунду разорвать на части, так, словно чувствовали, что молодой азиат влечет за собой незримый шлейф из будоражащих наслаждений.
Хозяин курильни поднял волочащийся подол маково-красного пао и босыми ногами ступил за падугу.

------
*Nǐ de... - Ваш ассистент заболел. Он не сможет участвовать
*Wǒ kěyǐ... - Я справлюсь сам.
*кумирня - языческий храм

+ Тео

Брат скрылся из вида, а вместе с ним исчез и последний оплот уверенного существования Йи в этом совершенно чуждом и ненавистном для нее пространстве. Стараясь поменьше мелькать в толпе, китаянка организовала себе место в уголке, накидав цветастых подушек, и, подобрав полы длинной туники, села. Взгляды томимых ожиданием действа заблудших детей сытой жизни скользили по залу курильни и запинались, спотыкались о девушку, которая, проклиная все на свете, понимала, что, будь она голой, в царившую атмосферу она вписалась бы куда органичнее и была бы в целом гораздо менее приметна, чем в той одежде, что она позволила себе сегодня.
- Малышка... поработаешь? – почти ползком, на четвереньках, шатаясь из стороны в сторону – точно винтажная лошадка-качалка с мохнатой бычьей головой, минуту назад хлебнувшая из поилки настойки из опиумных маков, – огромная туша американской детины замерла рядом с Йи, намереваясь прямо здесь и прямо сейчас оставить на полу выпитое за этот вечер всеми возможными способами, на которые только был способен человек, утративший сходство с себе подобными. Пока гость, готовый обмочиться и облевать (выпустить из ушей и других естественных отверстий) даже свой серый шерстяной костюм с серебряными пуговицами, корчился на полу, двое низкорослых китайцев внесли в самую дальнюю часть зала квадратный алтарь, устланный черными каменными плитами.
Не смотря на то, что хозяин курильни давно превратил этот ритуал в зрелищное театральное представление (кто-либо из гостей едва ли когда-нибудь задумывался об опасности, и именно поэтому, возлежа на подушках и попивая рисовое вино, смотрел на происходящее с тем же требовательным интересом, с каким помпезные беззаботные богачи взглядами провожали на сцену амфитеатра христиан Таррагоны, которых собирались сжечь заживо - публичная казнь смертников, превращенная в забаву людской кровожадностью) Тенгфей никогда не забывал традиции и правила родных шанхайских кумирней*, хранящих в павильонах и боковых флигелях тайны торжественных церемоний жертвоприношений. Его предки знали, что если ублажить духов, они оберегут семью от бед и невзгод. Тем не менее, сегодня наследие праотцов было меньшим, что заботило молодого китайца.
Сейчас сам Тенг в длинном огненном одеянии - узоры из хны покрывали его молочную кожу рук и шеи - осторожно двигаясь, будто между струями только что начавшегося дождя, был похож на древнего императора, возглавляющего колонну невидимой свиты. На людей он не смотрел, черными холодными глазами равнодушно арканил деревянный ящик, в коем дожидался своей участи упитанный глянцево-золотой тайпан.
Теплый пьяный воздух ударял по ореховым погремушкам, кистями подвешенным к потолочным балкам вместе с пучками соломенных кукол – когда они раскачивались, запятнанные серножелтыми бликами, в нос начинал ударять запах прелой соломы и засахаренной куркумы.
Самый лучший способ избавиться от удушающего сверлящего желания скорее со всем этим покончить – дать сытым американским животным то, чего они все ждут. И Тенгфей, пренебрегая обыденной последовательностью ритуала, любуясь человеческой жестокостью и обходя все церемониальные затянутые изыски, собирался сделать именно это.
"Стоит… проявить настойчивость, если желаете не потерять чьего-то расположения".
Сглаженные тенью черных спадающих волос губы лопнули - как расселина в вековом леднике, оставленная каблуком насмешливой модницы.
Когда Тенгфей опустился на колени возле жертвенника, в зале погасли последние фонари; лишь порфировые языки на тонких фитилях благовонных свечей продолжали извиваться, освещая место действия червонным сиянием.

(совместно с Джонни)

Эву терзали противоречия, подобно двум командам, перетягивающим хрупкий канат ее тела и мыслей. Ей было обидно, но девушка прекрасно понимала, что обижается она зря. Но, несмотря на все доводы разума, эмоции упрямо требовали забраться в самый угол, сложить руки на груди, поджать под себя ноги и надуться. Совсем как в таком далеком теперь детстве. А то и вовсе разреветься. Нельзя… как же много стало со временем этих «нельзя». Порой ей казалось, что, несмотря на все свое состояние и положение, на все возможности и видимую свободу действий, ее все равно водят на поводке норм морали, норм поведения и далее. далее, далее… Как же надоело! Мисс Милтон с тоской посмотрела на темнеющее небо, потом встряхнула головой, будто собака, желающая избавиться от капелек насевшей на нее добропорядочности. Она так и не сменила платье, все время после возвращения проведя в некоторой задумчивости. На столике у окна остались выведенные на пепле причудливые узоры и линии. Не менее причудливые картины будущего стыдливо прятались на дне кофейной чашки. Решительно набросив на хрупкие плечи пальто, она убежала в вечер.
Опиумное заведение не подвело ожиданий похоти, разврата и грязи. Она же этого хотела? Свобода от морали? Почему же сейчас ей было так противно? Картинка почему-то вызывала в воображении ассоциации с адскими муками, связанными сразу с двумя грехами: прелюбодеяния и чревоугодия… Как же здесь… грязно. Другие слова упорно не лезли в голову. Американка постаралась выбрать уголок поуединеннее, осторожно пробираясь между разлагающимися во всех смыслах телами. Подавив навязчивое желание развернуться прямо сейчас, она на секунду подняла глаза на сцену и – замерла. Как всегда, она не смогла сдержать своего восхищения, любуясь величием и воистину королевской осанкой Тенгфея. Забыв о месте, она опустилась на подушки там, где стояла, не отрывая глаз от разворачивающегося действа. Свет остального мира померк, оставив ее наедине лишь с робкими огоньками свечей. Откуда этот запах и шум? Ах да, здесь же есть еще люди… Почти люди.
Вожделенно всхлипнули гнусавые звуки гобоев; словно разбивая стеклянный опийный воздух на мелкие крошки, поющая чаша бронзового гонга рачительно и зловеще отмерила несколько ударов, эхом разнесшихся по залу в немощном и оттого столь ванильном на слух звуке – они отскакивали от палисандровых стен чайного домика и исчезали во внешнем дворе среди растопыренных лап грушевого куста.
Точно нарисованный беспощадной и ироничной рукой языческого художника, следующий непонятному античному сюжету, где трагический исход неминуем, а последний акт обязательно подразумевает чью-нибудь гибель, молодой китаец покорно снял крышку с деревянного ящика, осторожно выпрямил пальцы и положил ладони на колени, заигрывая взглядом с медленно поднимающим голову полутораметровым аспидом, что принялся покачивать ею из стороны в сторону на охровой шее с таким возбужденным и неодобрительном видом, как будто его только что сняли с ветки сахарного тростника, лишив возможности пообедать лакомством.
Восемьдесят одно – священное китайское число. Столько лет мечтал прожить любой уважающий себя шанхайский мастер, столько ступенек вело к самой высокой постройке в Поднебесной, столько же серебряных чешуек короновало морду божественного Дракона. Именно столько ударов в ритуальные барабаны - могильный ритм сердца - нужно было выдержать Тенгу, оставаясь полностью неподвижным перед оживающим и вкушающим свободу тайпаном.
Глаза в глаза.
И даже если раскрытая ядовитая пасть окажется прямо перед лицом молодого азиата, все, что Тенгфей сможет сделать - это признать временное поражение. Оно будет продолжаться до тех пор, пока с последним прикосновением колотушки о натянутую кожу тимпана в зрачках, дрожащих миртовыми игреневыми листьями, не отразится воткнутое в белоснежное брюхо лезвие.
Вдох во вдох.
Пляска взглядов, пляска смерти. Завораживающее зрелище. Хотя, судя по всему, большинству здесь присутствующих было все равно. Много больше их привлекала человеческая плоть, нежели танец человеческого духа с волей зверя. Эва тянула шею вместе с язычками пламени, она сама была змеей, которую зачаровали мягкие движения музыкального инструмента. Не отрывая взгляда от импровизированной сцены, девушка начала медленное продвижение вперед, чуть раскачиваясь на каждый удар барабана. Иногда ей приходилось скашивать взгляд вниз, чтобы не оттоптать кому-нибудь все «удовольствие», но каждый раз после того, как очередная туша оставалась позади, глаза, словно намагниченные, притягивались к молчаливой схватке. Таким… сосредоточенным китайца она видела редко. В нем чувствовалась сила, это притягивало не хуже самого зрелища…
Незаметно для себя Эва подошла почти к самому жертвеннику. Все, кто мешал ей незримо присутствовать при этом зрелище, остались где-то там позади, внизу, со своими низменными желаниями. Теперь она буквально кожей чувствовала напряжение между двумя парами бездонных глаз.

+ТеО

Холодный взгляд азиатских глаз, точно ржавый наконечник копья и такой же зыбкий, как сапожный вар, каплями окропивший вечный ледник после кораблекрушения, скользнул по первому ряду внимательных, подрумяненных чрезмерно выпитым лаунданумом лиц и петлей вернулся к золотистому змею, который рос, возвышался, раскрывал пасть и кривился так, что можно было с уверенностью сказать - из них двоих в тот самый момент жизнью дорожила лишь ползучая гадина.
А Тенгфей как будто позабыл, где находится – когда палочки ударяли по барабанам ему казалось, что это его собственное сердце вырывается из груди, стонет, пульсирует, просит, нет, требует, по-ребячески топает ногами и плачет, взбухающей почкой священного дерева инжира прорезается в зале маленькой опийной курильни и сотрясает ее стены; точно так же сакральные архивольты, колонны, карнизы и опорные камни какого-нибудь храма вздрагивают во время молитвенной песни колокольного купола.
Чего он – на самом деле - хотел? Исправить ошибку кровью бедного животного? Некоторые вещи невозможно ни забыть, ни выкорчевать, ни смыть, ни исправить – они могут быть лишь искуплены.
Взять смерть за руку, коснуться губами ее губ и уйти, лишь потому, что больше не к кому: некому посмотреть в глаза, некому сказать то, что вяжет растекшийся по лицу сливовый рот. Больше некому. Тяжело разучиться любить.
«Только так, Тенгфей. Только так».
То ли тайпан вдруг заговорил голосом Дюрана, то ли тот гремел в голове китайца (возможно, он продолжал все это время жить в его теле, на кончиках пальцев, на коже, в рубиновом ожерелье из поцелуев-язв и не давал – несомненно, заслуженно - покоя), потому что Тенг не смог сдвинуться с места – изваяние, серебрящееся в киноварно-красном тумане – даже тогда, когда замолчала ритуальная музыка и восемьдесят первый удар тамбурина должен был развязать руки молодому хозяину чайного дома и закончить эту томительную опасную пытку, которую еще иезуитские миссионеры, путешествуя по Китаю, описывали как варварский и непостижимо безрассудный, легкомысленный, совершенно беспечный ритуал.
В зале воцарилась такая тишина, что были слышны лишь хлопки крыльев мошек, слетающихся на вертлявые огоньки свечей.
Среди застывших в самых разнообразных позах фигур, чьи опьяненные, застекленные дурманом опия и жажды крови глаза были прикованы к молодому жрецу, повелителю жизни – своей ли, твари ли, которая опасно изогнулась, приподняв свое крупное, тяжелое тело и предупреждающе вибрируя хвостом, - мелькнула стремительная тень: как обжигающая капля, неумолимо быстро прокатившаяся с верхушки оплывающей свечи среди застывшего безобразного нароста воска.
Йи не думала о том, что потом скажет брат, на остальных ей и вовсе было плевать – для нее присутствующие являлись не более, чем декорациями в нелепо страшном спектакле. Йи вообще ни о чем не думала тогда, когда неожиданно сильным толчком отпихнула Тенгфея в сторону и встретилась взглядом с немигающими глазами цвета закатного солнца на уплощенной чешуйчатой голове. В тот момент, когда протянула руку к блестящему драгоценным металлом телу. В то мгновение, когда два инстинкта – оба призванных защищать и говорящих, что нужно атаковать, чтобы не быть убитым – схлестнулись: дернувшийся в молниеносном броске тайпан и сверкающее лезвие встретились в смертельном ударе…
Когда произошло то, что произошло, когда тряпичный змей с грохотом рухнул на пол, чему были свидетелями десятки американцев, пребывающие если не в замешательстве, то хотя бы в легком удивлении, впрочем, их больше интересовал неожиданно опустевший стакан, нежели столь бесцеремонно прерванный ритуал, только тогда Тенгфей вернул себе способность и видеть, и слышать, и даже оценить случившееся, правда, в этот раз его жемчужное, лишенное цвета лицо и оттого все сильнее напоминающее лунный диск в соленой сырости нового утра, было наполнено тем искренним равнодушием, которое невозможно изобразить даже самому талантливому лицедею - служителю мельпомены, покровительствующей сценической трагедии, - или скомороху, отплясывающему перед ярморочной публикой и мерно процеживающему яд сквозь улыбку от уха до уха.
- Закончи ритуал, - Тенг поднялся на ноги, пытаясь прислушаться к мертвой туше тайпана (Дюрана в образе змея?), как будто все еще ждал от него ласкового слова и, обведя безучастным взглядом угольную линию входа в курильню, молча, направился в зал.

(+ Тео)

Мгновенно разворачивающееся действие в театре абсурда, который явно нуждался в большем числе зрителей, вывело мисс Милтон из некого транса. Девушка удивленно заморгала, возвращая глазам, уставшим от немигания, необходимую влагу. Кто она? Телохранитель? Или просто служащая салона? Но почему все это время ее не было видно рядом, и лишь в самый последний момент молодая китаянка решила вмешаться? Неважно. Все неважно.
Магическое очарование разрушилось, и теперь Эва боялась смотреть на безжизненную маску на лице Тенгфея. Он, не обращая внимания ни на кого вокруг, пробирался сквозь толпу. Именно толпу, вряд ли он вычленял из нее хоть чье-то лицо или фигуру. Подходить к нему сейчас было по меньшей мере глупо. А в целом – претило ее гордости. Ведь ее буквально вытолкали из дома несколько часов назад. А в этом месте Тенгфей почти такой же хозяин, как и в своей квартире. Второго изгнания она не переживет…
Ай, гори оно все синим пламенем. Американка сделала пару быстрых шагов наперерез этому пустому взгляду и тронула китайца за плечо, пытаясь привлечь его внимание.
- Еще раз здравствуйте… Не хочу показаться навязчивой, но быть может Вам нужна помощь, компания… В конце концов – выпивка? - она попыталась изобразить слабое подобие улыбки, - Мне понравился номер, можно отпраздновать Вашу победу. Хоть это было и жутко, но завораживающе.
«Закончить ритуал»? Йи помутневшим взглядом обвела так называемую аудиторию. Возвращающаяся в некоторое подобие сознания публика воззрилась на девушку, словно жаждала сейчас не тайпановой, а ее - китайской - крови, стекающей по бледно-песочной коже взрезанного живота. Пристальное внимание схлынуло, как волна, облизавшая раскаленную прибрежную гальку, - с шипением обожженных чувств. Церемония на усладу даже не пытающихся зацепиться за реальность хоть какими-то частицами разума нелюдей, чья главная ценность в жизни являла собой золотые и серебряные банковские сертификаты, на которые, как они полагали, можно купить абсолютно все… Ритуал, от которого не осталось сегодня ничего, кроме финального аккорда с убийством смертоносной змеи (да и тот был фальшивым из-за ее, сестры Тенгфея, вмешательства). Стоило ли его продолжать? Завершать? Заканчивать? Быть жрецом Лицемерного бога?..
Девушка с заметным трудом приподняла тяжелое, безжизненное тело тайпана, сжимая голову умерщвленной змеи пальцами. Океан жаждущих зрелища тел всколыхнулся. Йи же поцеловала жертву в лоб, будто провожая в последний путь дорогую душу, и, резко развернувшись, направилась к выходу – туда, где ночной воздух, пусть и утомленный разнообразными запахами, был все же свежее пряно-сладкого кумара, - с каждый шагом двигаясь все быстрее и почти не разбирая дороги.

я и Лана

«… мой любимый», слезы сестры, душераздирающий крик в ванной, заставляющий штукатурку осыпаться хлопьями снега, высасывающие душу глаза-восьмерки ядовитого тайпана, кривая молния блестящего лезвия, не моргающие пристальные лица, неприкрытые волосатые срамные части, запах опиума, облаком поднимающийся над всем Чайнатауном.
Сейчас Тенгфею скорее всего следовало пошатнуться, прижаться к стене и сползти на пол, но вместо этого, не в силах спрятать крахмальную бледность, он продолжал привязывать к лицу беспечную улыбку хозяина маленького рая. Это место, бесспорно, было создано для того, чтобы подталкивать человеческую плоть на героическую борьбу с чистотой и скромностью, некогда воспетую в стихах еще андалузскими цыганами или последователями серафимов, мечтающих об очищении человечества и восстании его в образе ангельского естества, а теперь не стоящую ни гроша.
В древние времена люди создавали чудеса - возводили мосты к звездам; Тенг же прокладывал пути к душам: если хочешь кого-то уничтожить, позволь ему оказаться в твоих объятиях.
В эту минуту он, молодой высокий азиат в апельсиновом пао, улыбался так, будто являлся владельцем не обтянутого прелой парчой чайного домика, а обладателем палаццо – или храма наслаждений - с беседками, купальнями, мраморными яслями, мебелью с ротондами и всей той экзотической роскошью, что влекла сюда пустоголовый американский сброд, не видящий дальше долларов, резинового мяса и танцевальных марафонов, во время которых англоязычные обезьяны, топчась на месте, менялись партнерами, потому что их собственные больше не могли передвигать ногами от смертельной усталости.
Ей понравился номер? Победа? Завораживающая? Тенг был готов рассмеяться американской вылизанной девице в лицо - несомненно, пройдет время и эта мордашка, из года в год подтягивающая морщины на маменькины деньги, продолжит для забавы придирчиво выбирать среди голых попок восемнадцатилетних юнцов самые розовые и крепкотелые; а он, Тенгфей, вынужден будет вернуться в Шанхай, изъеденный войнами, как челюстями серой моли – в город наркоманов, "Китайскую Блудницу", Париж Востока, гетто авантюристов и малолетних проституток, куда европейцы с готовностью несут миллионы фунтов стерлингов, чтобы набить мешки пирожками с редиской (а почему бы не попробовать и эту диковину?) шелком и рабами.
- Это все? – сухо отозвался китаец, стягивая гранатовый рот в тонкую неподвижную линию. – Боюсь, сейчас мне поможет только одно утешение, мисс, но дать его вы мне не в силах, не так ли?
О, Тенг бы с удовольствием заставил их всех ползать в ногах, но что-то вынудило его замолчать, заглушить неосторожную грубость и развернуться.
Неожиданно упитанная шатающаяся туша выросла перед ним – в попытке не упасть подкошенный спиртным американец вцепился азиату в руку, и Тенгфей дернулся в обратную сторону, едва не спотыкаясь среди развалившихся неподвижных тел, дрожащих как огромные слизни, что выпячивали брюшки на жарящем солнце. Грубые чужие прикосновения казались ему оскверняющим раскаленным металлом, потому что перед ними Тенг был чист. Чист и невинен до глубины сердца.
Расталкивая потные фигуры прелюбодеев, точно обступивший со всех сторон надежный конвой, хозяин курильни направился за сестрой.
Эва отшатнулась и покраснела как от пощечины. «Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Да что он себе…?!» - острые коготки маникюра с силой впились в ладони. Напряженные кулаки мелко дрожали. Все эмоции нужно пустить в них, в ни в чем не повинные руки, чтобы ни один мускул на лице не выдал ее истинного состояния. Она же хотела… впрочем, кому какое дело до того, чего она хотела? От нее нужна только информация и частично деньги. Но в отличие от кричащей равнодушными буквами газеты, которую напечатали равнодушные ко всему равнодушные журналюги, в отличие от этого клочка бумаги, который после прочтения можно использовать в самых неприглядных целях, она – живой человек. И она не позволит столь небрежного с собой обращения. Не обращая внимания на возмущенные возгласы, крики боли и шипение, мисс Милтон широким шагом, бесцеремонно расталкивая попадающиеся на пути конечности, так же направилась к выходу. Ей больше нечего здесь делать. Кроме одного.
- Господин Тенгфей, а вам не кажется по меньшей мере неразумным швырять зажженные спички в один из тех бочонков с порохом, на которых сидите Вы сами, наивно полагая, что они либо не долетят, либо погаснут в полете? – лицо ее было спокойным и решительным. Но несколько вымученным. Кипящие внутри, но не находящие выхода эмоции выматывали душевные силы.
На этот раз она не утруждала себя прикосновением. Нагнать зазнавшегося китайца не составило особого труда – он ледоколом пробивал путь в этой пучине разврата. Но она постаралась сделать так, чтобы он ее услышал. Тонкая шпилька вместо желаемого удара обухом по голове. Ох уж эта мораль!
Хозяин «чайного дома» остановился, с внезапным, но холодным интересом разглядывая преследовательницу.
- Вы считаете, что в ваших… бочонках есть порох? - заметно изумленный Тенгфей склонил голову на бок. - Америка учит многим любопытным вещам, которые не входят в сравнение со всей сокровищницей мудрости моей родной страны. Например, тому, что когда на твоей кухне есть одна пороховница – это праздник, а целый склад – и рука невольно тянется к спичкам. Куда вы хотите попасть, мисс Милтон, на мою кухню или в мою спальню?
Девушка вспыхнула еще больше. Хотя казалось бы – куда там? Ее разрывали противоречия: с одной стороны в словах китайца звучало если не оскорбление, то насмешка точно. С другой – судя по выражению лица, он сам этого не понимал. Ну, или старательно делал вид. Нужно было сохранять хладнокровие, не показывать того, что она уязвлена. Получалось, мягко говоря, слабо. Искушение опуститься до оскорблений, а то и до рукоприкладства было слишком велико. Неужели нет ничего, что сдернуло бы с него эту маску равнодушия, о которой она на данный момент только мечтала? Американка не узнавала себя: обычно ей много проще было оставаться спокойной. Но сейчас ее гордость была сильно задета, и эмоции жаждали мести.
- Уж не знаю, что Вы имеете ввиду, но мне показалось, что для Вас это не имеет значения? То, чего я хотела? Меня все равно держат в прихожей. А порох… Раз я зачем-то была нужна, значит, я имею какое-то влияние. Впрочем, это слишком очевидно, чтобы разъяснять. Да и времени мало, фитиль почти догорел, - махнув рукой на всяческие бесполезные препирания, Эва потянула на себя дверь.

Совместно с Ланой

…Та поддалась неожиданно легко, больше того – не прошло мгновения, как она сама отлетела навстречу разгневанной девице, едва не влетев той в лоб.
Мужчина, шагнувший через невысокую дверь – пригибаясь, чтоб не задеть притолоку краем причудливой маски, которую он нацепил во дворе дрогнувшими от отвращения руками – придержал медную ручку в последний момент.
Один быстрый взгляд, как сеть, охватил все помещение.
- О-ла-ла! - насмешливый улыбающийся голос был искажен папье-маше, но интонации оставались вполне различаемыми. - Похоже, праздник в разгаре. А вы куда собрались, мисс? Туфельки на месте, да и до полуночи еще далеко.
«Перед хорошим человеком двери открываются самостоятельно», - вспомнила Эва увиденную где-то надпись, - но вряд ли хорошего человека они при этом еще и ударят.
Инстинктивно зажмурившись, мисс Милтон подалась назад и чуть было не споткнулась о чью-то ногу. Бросив рассерженный взгляд на своевременного посетителя, она уже хотела его просто проигнорировать, но что-то показалось ей знакомым в этой насмешливой интонации. Да и все равно он сейчас загораживал такой желанный выход.
- Принц соизволил выразить свое сожаление тому, что мне не подошла туфелька, как видно, оставленная кем-то ранее. А еще мне показалось, что для местного общества у меня слишком консервативный костюм. В общем, пора мне покинуть этот праздник жизни. Вы позволите?
- Возможно, перед принцем нужно было просто снять еще что-то, кроме туфельки?- посетитель рассмеялся, делая шаг вперед, вместо того, чтоб уступить дорогу разгневанной даме.
- Я же говорю, наряд слишком консервативен, - буркнула Эва, - но знаете, в чужой монастырь… Хотя Вы, как я посмотрю, прибыли тоже с несколько большим количеством одежды, чем здесь... принято… Мы знакомы? – она решила все же проверить свои смутные подозрения. Эмоции начинали потихоньку расползаться по своим углам. Их огонь угасал, оставляя под грудой мыслей и планов только тлеющий уголек желания усадить китайца на место. Самые радикальные методы, вроде того, чтобы устроить тут погром были тут же с позором изгнаны из подсознания.
Девушка сосредоточилась на собеседнике. Какой удачный способ отвлечься и все обдумать позже. Месть нужно подавать холодной.
В ответ человек в маске засмеялся: в самом деле, трудно найти что-то более забавное, чем подобный вопрос к тому, кто скрывает лицо. Все равно что предложение пойти ва-банк, чтоб угадать карты на первом проходе.
- А вы пришли сюда… знакомиться? И, держу пари, вот с тем господином, - рука, закованная в манжет, твердый, словно кандальное кольцо, вытянулась, указывая на сиявшую в полутемном помещении, облаченную в пламя восточного наряда фигуру китайца.- Рад бы утешить вас, красавица, да не могу,- господин в красной, как свежесвежеванное животное, маске повернулся, делая еще один шаг от дверей и позволяя, наконец, войти спутнице: ее лицо и рыжие волосы не были почти ничем скрыты (вуалька да бант) от голодных глаз присутствующих, но одежды было так же излишне много, как и у него.
«Больше, чем принято».

(+ Джозеф и месье)

К этому времени в зале уже играла скрипка эрху и флейта, сцеживающая густые - как маковое молоко, чей жмых, перемешиваясь с сиропом из европейских духов, обволакивал помещение медовым туманом - звуки с трубок, обтянутых змеиной кожей и мягким деревом.
Четверо низкорослых китайцев сновали между живыми рядами человеческих тел – вставляя в глотки лакированные чарки (потому что гости почти не шевелились и с трудом разговаривали) вливали в них горячие рисовые вина, настойки чумизы и кукурузы, янтарную влагу; тени тощих обнаженных китаянок кормили сливами, не забывая вынимать косточки.
Еще несколько людей разворачивали большого рогатого дракона из хрустящей радужной ткани - они готовились к заключительной, самой долгой - впереди была вся ночь - части церемонии.
Мановением руки отвергнув предложенную на входе маску - Марго согласилась бы приложить нечто китайское к лицу лишь после получасовой дезинфекции - она вошла вслед за Дюраном достаточно быстро, чтобы услышать реплику незнакомой девушки-американки. Услышать и не согласиться.
Одежды на ней в самый раз, чтобы не испачкаться самой от неприкрытых ничем желтых лоснящихся тел. Марго смерила мисс Милтон быстрым оценивающим взглядом - каким женщина смотрит только на другую женщину - судя по встрече, любопытство к китайским празднествам привлекло сюда немало белых. Но отчего же девушка сейчас спешит сбежать? Шоу было в самом разгаре - настроение публики певица понимала на любом языке.
- Мы опоздали? - равнодушно и без единой ноты сожаления поинтересовалась она. Как смутно подозревала Марго, француз привел ее сюда отчасти из желания шокировать, и она изо всех сил "держала лицо", словно находилась не среди тварей себе подобных, пусть и с иным цветом кожи, а в диковинном зверинце.
- По-моему, мы чересчур рано,- ее спутник понизил голос, одновременно отворачиваясь, как будто опасался, что бордово-красная образина, заменявшая ему сейчас лицо, распадется на куски при первом же шаге в этот круг второй. Mässig langsam*, агония Тристана, третий акт.
- Не все… страсти еще обнажены.
- Пока маски на лицах, - кивнула рыжей головой певица, - то ли еще увидим.
Уголок накрашенного рта дернулся в усмешке. Провинциальной Розмари не были знакомы бесстыдные обычаи римских и венецианских карнавалов, Mardi Gras* Нью-Орлеана, но языческий дух, царствовавший здесь, дух торжествующей плоти, пел себе хвалу распахнутыми зевами и выпученными глазами раскрашенных масок.

-------
* умеренно медленно - муз. темп (нем.)
* жирный вторник (фр.), вторник после Масляной недели, последний день перед Пепельной средой и началом католического Великого поста.

вместе с мсье

Из благовонного багряного облака, смешанного с тканями цвета гледичии, что опоясывали нагие бедра, гостям навстречу выплыла длинноногая китаянка в птичьей маске, скрывающей лишь глаза (они уже блуждали по брюкам входящих мужчин, на тот случай, если посетителям нужно будет помочь освободить стесненные достоинства) - несомненно, местные «вероломные сестры» запоминали поясные ремни, пряжки и пуговицы лучше, чем многочисленные лица участников грехопадения.
Сухие сморщенные губы жадно распахнулись: томная девица если не пыталась сказать, что с ней блудили сами цари земные, то наверняка с видом лукавой пророчицы предупреждала об искушениях, поджидающих за стенами маленького чайного дома, в то же время, предлагала выбрать напитки и местечко в зале. За несколько долларов размалеванная, пропитанная чужим потом, чужой солью, обладательница подкошенного похотью и бесстыдством тела, вздрагивающих от холода крошечных грудок, жительница «страны пурпура», в коей властвовал апельсиновый король, была готова стать рабыней для любого – почти любого, при условии, что карманы штанов оттягиваются от лопающегося тугого кошелька.
Костлявая рука протянула роговые чарки с лаунданумом и указала в зал – скошенное поле сорной подгнившей травы, среди которой возвышался единственный неподступный оранжевый цветок - не то лилейник, не то мимулюс - залитый горячим солнцем и цитрусовой весенней свежестью.
- L'elisir d'amore*,- смех, приглушенный маской, был так же ядовит, как млечный сок, вкус которого мгновенно вспыхнул на языке говорившего (Забвенья дивный сок, без страха пью тебя*). Подняв одну из чашек, он с полупоклоном протянул ее американке, одновременно обращая взгляд к завуалированной спутнице: две химеры, которым предстояло увлечь вперед колесницу его желания.
- Стоит проявить настойчивость, если желаете не потерять чьего-то расположения.
Порхающая нимфа-грешница, никак усмотревшая в звероликом чудовище, надменно вышагивающим под руку с красавицей, платежеспособного клиента, покачивая бедрами с наброшенным на выступающие кости креп-жоржетом и содрогая ими снотворный воздух, - скелеты мерзлые, объедки червяков* - как живой мертвец, снующий между мраморными плитами или проводник по адовым кругам, желающий угодить новоприбывшим душам и предложить место у самого очага, направилась по «королевской прихожей» вдоль рядов из стонущих людских тел, поднимающихся изгородью в исступленных молитвенных судорогах, среди которых проблескивающим накаленным огнем маяка, криком чайки в безграничном океане мелькало бледное лицо фигуры, облаченной в огненный китайский халат.
Когда путана остановилась возле незанятых циновок, усыпанных мягкими подушками, и предложила гостям присесть, лицо хозяина опиумной курильни – такое юное, такое чистое и серебряное - слилось с отвратительной стаей из животных масок, скрывшись за черной мохнатой мордой шакала, темной, точно ночной мрак, голодной, как курильщик, лишенный опия, а вместе с ним и блаженного сна или падальщик, сбившийся с тропы, что вела его к полю брани.
Луч света, способный оживлять кровь в жилах, обливать сиянием, что было почище лунного света, брошенный в кромешную тьму и обреченный на муки, замаранный нечистыми прикосновениями взглядов, сам стал тенью. Он так и не дождался рассвета…
... теперь источал мреть, готовый «если и не умилостивить богов высших, то всколыхнуть преисподнюю»*.
Dissimuler c'est regner*.

------
* любовный напиток. По приданию, Тристан и Изольда по ошибке выпили его, следствием чего, собственно, и явилось дальнейшее печальное развитие событий.
*"Забвенья дивный сок, без страха пью тебя" - слова Тристана из оперы Вагнера, которые герой произносит, подозревая, что в напитке яд.
*Ш.Бодлер
*Flectere si nequeo superos, Acheronda movebo - Публий Вергилий Марон, «Энеида, 7, 312»
*Скрытничать - значит царствовать

(совместно с Тео)

Сосредоточиться на собеседнике Эве получилось ненадолго. Едва ей снова напомнили про Тенга, как все ее эмоции, сдерживаемые в маленьких кулачках, снова вырвались на передний план, полоснув по лицу красной кистью. Нет, она определенно не сможет здесь больше оставаться! Оставив незнакомца в маске вместе с его спутницей обсуждать прелести данного заведения и людей, в нем находящихся, Эва снова потянула на себя дверь. Перед тем, как она за ней захлопнулась, до американки долетели обрывки французского смеха. Что-то кольнуло память снова, но девушка тут же отмахнулась от этого навязчивого ощущения, как от дворняги, попрошайкой семенящей за пакетом с продуктами в обезличенной руке.
Снаружи, не пройдя и двух шагов, она остановилась и с жадностью вдохнула свежий и относительно чистый воздух. Она и не заметила за всеми этими переживаниями, какой тяжелый и в то же время сладкий запах давил ей горло все это время внутри.
Тут до нее дошло, что американка здесь не одна – чуть в стороне, тяжело привалившись к стене, сидела девушка. Вокруг сновали люди, входили и выходили посетители, доносились приглушенные отзвуки музыки, но ее фигура почти не шевелилась. Присмотревшись чуть повнимательнее, Эва узнала китаянку, которая вспорола брюхо несчастному тайпану. Если она артист или служащий, что она делает на улице в самом разгаре (как ей поведала странная пара) представления?
- С Вами все в порядке? - мисс Милтон подошла чуть ближе и наклонилась. В голосе сквозило легкое беспокойство.
Медленно, будто механизм, в чьи металлические сопряжения попал песок, китаянка отняла руки от лица. На абрикосовой коже страшной ритуальной маской застыли следы ладоней, испачканных в крови жертвенного змея. В этот момент не Йи – существо из потустороннего мира глядело на молодую бледнолицую, множа в темных расселинах глаз отражения серебряной луны. Но вопрошавшую азиатка не видела – сознание ее сейчас отчаянно боролось с черной паутиной животного ужаса, что острыми когтями впивался в сердце, заставляя его биться быстрее, сбиваясь с четкого ритма. Перед мысленным взором яркими всполохами мелькала одна и та же последовательность картинок: открытая пасть с длинными ядоносными зубами, столкновение белого и желтого пламени – кинжала и живота тайпана, кровь, проступающая на золотой коже крупными темными каплями. Йи боялась пошевелиться, пропустить хоть звук между сомкнутых уст, потому что тени, сгустившиеся у ее ног, словно крысы, сверкающие красноватыми бусинами глаз, были готовы наброситься, сожрать ее, как и в детстве, когда они с Тенгом вынуждены были иногда прятаться, находя спасение в тесных и душных углах. Грудь свело болью – как тонкая стальная нить, перехватившая хрупкое тело в несколько витков и сжимающая его, вгрызалась под кожу, обжигая.
В первые секунды Эва отшатнулась от этого жуткого зрелища. На мгновение ей показалось, что она встретила настоящего призрака… Когда кровь привычными толчками снова начала свой путь, слегка касаясь кожи, американка выдохнула и опустилась рядом, ладонью касаясь ее кисти:
- Мисс, Вам нужна помощь? Я могу вызвать скорую… - еще раз глянув на темные, пахнущие металлом полосы на ее лице, она вздохнула: - Это из-за того змея, да?
Свет фонарей стал ярче, и Йи едва могла различить пламенеющую в оранжевом ореоле фигуру. Воздух судорожными и шумными выдохами исторгался из раздувающихся тонких ноздрей, а вдохи – прерывистые, короткие, поверхностные – несли с собой слишком мало кислорода. На лбу крупными каплями росы проступила испарина.
Йи казалось, что, стоит ей шелохнуться, и боль станет невыносимой, а сердце взорвется. Сердце отвечало на эти мысли глухими частыми ударами и пульсирующей в висках кровью. Приступ сотрясал молодое тело мелкой дрожью и бросал в жар геенны. Страх умереть здесь и сейчас был тем кляпом, что запечатал девушке рот, и она лишь смотрела немигающим, почти невидящим взором.
- Черт! – Эва отругала себя за промедление и резко поднялась. Она мало что смыслила в медицине, но с этой китаянкой явно было что-то не так. Она судорожно огляделась – улица была довольна пустынна. Та же скорая прибыла бы через несколько часов, если не вообще наутро. Американка не считала себя добрым самаритянином, но сейчас ей стало по-настоящему страшно за эту незнакомку. Страшно от ее невидящего, но переполненного отчаянием взгляда. Страшно от ощущения собственного бессилия.
«Нужно что-то делать!» - встряхнула она себя и бросилась к дверям ненавистного заведения.

(+ месье)

Тем временем внутри Опиумной курильни

Удерживая чашу с приторным напитком двумя пальцами, Марго проследовала за проституткой. Сумочки при ней не было, но безоружной певица себя не чувствовала: за подвязкой - вместо крохотного пистолета или ножа - были спрятаны двадцать долларов на случай непредвиденных обстоятельств.
Дойдя до предложенного и до крайности неудобного для европейской расы сиденья, Марго вопросительно посмотрела на красную маску, заменяющую лицо ее спутника.
- Вы поможете мне сохранить у-стойчивость и поможете присесть?
Мужчина в маске едва успел посторониться, когда американка, как видно, оскорбленная подозрением, что ее могло привлечь в борделе что-то, кроме чисто духовных отношений, буквально ринулась на штурм двери – так некогда, вероятно, крестьянки из парижских предместий шли на штурм Тюильри или, во времена Великого пожара*, обезумевшие старые девы, сорвав чепчики, проклинали «королевских шлюх» и беспутных волокит из Merry gang*.
Содержимое костяной чашки выплеснулось ему на руку.
Костяная чашечка полетела на пол,- а гость, на ходу отряхивая кисть и оборачивая ее носовым платком, тут же пропитавшимся приторным запахом лаунданума.
Остановившись почти в центре зала: до жертвенника, забрызганного темной жидкостью, подозрительно напоминавшей кровь, было шагов шесть, не больше – человек в красной маске еще раз огляделся, избегая, однако, обращать лицо в сторону, где африканским амариллисом пылала фигура, закутанная в шелка.
Смертельно ядовито.
- Нет, мадам, но я помогу вам упасть, если потом вы поможете мне встать, - с невозмутимостью, заставившей бы всех джентльменов Оксфорда и Кембриджа рвать на себе волосы, ответил он на, надо подозревать, не вполне бескорыстное приглашение спутницы.
Марго еще не опьянела от запаха благовоний и не оглохла от ритмичного шума, чтобы произнесенная двусмысленность осталась ею незамеченной.
- Поосторожней с обещаниями, мистер, - насмешливо отозвалась она. - Как вы сами сказали, вечер только начался.
Балансируя чашкой на кончиках пальцев, Марго подогнула колени, самостоятельно усаживаясь на циновки. Много говорится о вреде и разврате современных танцев, но одно полезное свойство своим последователям они дают - умение сохранять равновесие почти в любых условиях.

------
* Имеется в виду Лондонский пожар 1666 года.
* Merry gang – «развеселая компания» во главе с королем Чальзом II Стюартом, прелестно описанная в книге «Распутник» и дневниках Сэмюэла Пеписа.

С Марго

Очевидно, не получив обещания, которого бы ему хотелось (или не обладая таким же опытом сценических выступлений), мужчина остался стоять.
Вокруг, сколько хватало глаз, у его ног бился прибой человеческих тел: мужчины и женщины, разного возраста, разных цветов кожи – о прочем можно было лишь догадываться, скаля зубы или скрывая гримасу отвращения под красной, словно вымоченной в крови и блуде маской. Время от времени волна человеческой плоти, принявшая образ настойчиво шарящей руки или распахнутого рта, прикипала к ногам посетителя – но каждый раз он неизменно делал шаг назад, сверху вниз глядя на эту животную бездну. Напоминала ли она ему клубок червей, копошащихся внутри трупа, или, скрестив руки на груди, он призывал дух Калигулы, развратителя и убийцы – об этом нельзя было догадаться ни по сокрытым чертам, ни по задыхавшемуся в накаленной броне одежд телу, ни даже по выражению глаз, скользивших по поверхности источавшего миазмы страсти моря.
Но… что-то мешало ему погрузиться с головой, впустить, отдать себя в это бесконечное слияние, не давало даже уловить ритм ревущего потока. Как магнит ощущает по невидимым, неуловимым для других волнам присутствие другого магнита, как жертва, не слыша, знает неуловимого убийцу; как невидимая звезда заставляет отклоняться со своего пути яркие кометы – вот так же он не глазами – затылком, спиной, волосами, дыханием, кожей – ощущал присутствие в нескольких шагах позади хозяина этого пожирающего душу праздника.
- В ночной темноте звезды загораются особенно ярко,- силясь разорвать постыдные путы, превращающие каждый вдох в удушение, обратился он к своей спутнице.- Главное – угадать ту, что поможет вам найти нужную дорогу.
В отличие от мужчины, преобладающим чувством, владевшим в этот миг Марго, было не отвращение, а любопытство. Отстраненная, оставаясь вне толпы и ее жадных щупалец, певица готова была признать ее живописно-экзотичной.
- Главное - не ошибиться с дорогой, - возразила она. - Звезд много, и они светят всем. Присядете или же помочь упасть?

(+ месье и Джозеф)

Американочка пока довольно удачно отбивала ораторские подачи хитроумного европейца: возможно, ждала, когда он от словоблудия перейдет к руко…пожатию, т.е. к предложению выгодных сделок и непосредственных двусторонних контрактов. Что же, не следовало упускать такую возможность.
- Если вы знаете цель, звездами можно воспользоваться как проводниками,- тем не менее, выдал он еще одну замысловатую фразу, готовясь последовать приглашению и опуститься на бархатные подушки.
Но прежде чем согнуть колени, если не слиться, то уровняться с извивающимися в пароксизме страсти толпой, мужчина на мгновение оглянулся.
Orphée aux enfers*.
- Цель..? - приподняла брови американка; ноздри Марго обдала новая волна благовоний, которую нестерпимо захотелось перебить вкусом сигареты - Сегодня вы вызвались быть моим проводником.
Маленький кучерявый китаец, смуглый, точно коптильная лампа, преисполненный желаниями нести пользу, служить, сбивать пуфики под ногами и подушки под седалищами, наконец, быть пастором души и тела, которое он стал бы освещать розовой спиртовой настойкой до тех пор, пока сама кровь гостей не превратится в лаунданум и не потечет в рот их господина, подскочил к еще не одурманенным опийными чарами визитерам, как черт, выпрыгивающий в бантах из торта или шелкового кисета табакерки.
- Господя желать опий? Или господя желать что-то… другой? – два немигающих желтых глаза остановились на американке, будто токарный станок, пытающийся выточить из грубого чужеземного бруска пасхальное яйцо. Женщины – брешь любого гигантского флагмана, и чтобы его потопить нужно начинать именно с нее.

------
* Орфей в аду.

Но усилия прислуги завоевать публику сегодня были особенно тщательными, потому что сам хозяин находился в зале дольше обычного: апельсиновый король стоял у стены, белыми длинными пальцами подхватывая с проплывающих подносов сосуды с густо-зеленым абсентом. Однако в этот раз стакан так и остался нетронутым, не коснулся ни губ, ни мохнатых щек собачьей морды. Словно темное рыло зверя, обосновавшегося на голом откосе горы, смотревшее вдаль туманного озера, по зеркалу которого – не спеша, в забытье - двигались потухшие кострища человеческих душ, их тела, как плавающие могилы среди мертвых забродивших вод, где нет ничего, никого живого… почти никого, только что увидело прилипший к горизонту красный диск, пламя столба, сжигающее соломенное чучело, пятно, лицо, пунцовую тварь, чудище, распахивающее пасть, сдирающее с куста перезрелую ежевику, обгладывая ветви, точно кости. Марс, показывающий лик дьявола. Цветок аратхам*, подпирающий лепестками небо.
Когда взгляд молодого хозяина чайного дома оказался снова затянут проходящими мимо любодеицами – треклятые лианы, поросшие на окнах башни, где томился узник, обреченный ждать восхода Солнца, - сокрытый под маской китаец пошатнулся; он, будто все это время ходил на шарнирных протезах, неожиданно утративших свою устойчивость.
Наблюдал. Нетерпеливо (законно?) требуя незнакомца прикоснуться глазами к своему телу.
Le soleil en enfer ou...
...le soleil de l'enfer?*

------
*аратхам - в индийских легендах северный цветок, обращенный к востоку
*Солнце в аду или солнце ада

(+ месье)

La tour – башня, шестнадцатый аркан, следующий за Дьяволом – зашаталась, подкошенная предательской слабостью в фундаменте. У ее подножия разверзался всемирный потоп, в волнах которого, соревнуясь, кувыркались разнообразные грехи: похоть, тщеславие, отчаяние… Даже не приняв опий, мужчина задыхался от его дурманящих испарений, выводящих на авансцену образы любострастия и распутства, один другого безжалостнее; казалось, нелюди, наполнявшие дом, соревнуются в том, кто из них дальше отбросит человеческий облик, как надоевшую маску, из-под которой можно, наконец, выпустить свое нечеловеческое обличие.
…где вечный вихрь, в стремленье неустанном,
Влечет с собою страждущие души,
Он корчит их, терзает их и бьет...*
Сидящая (возлежащая) перед ним на подушках женщина казалась ему в тот момент Вавилонской блудницей.
- Per me si va ne la città dolente,
per me si va ne l'etterno dolore,
per me si va tra la perduta gente*.
Не обращайте внимания, это итальянский,- мужчина широко улыбнулся под маской, словно забыв, что спутница не может этого видеть. И не только она. И не только этого. Бьющегося в горле сердца. Полынной горечи на губах.
- Как далеко вам угодно зайти, madame?
Марго поднесла костяную чашу к губам, но резкий и острый запах, ударивший по обонянию, словно визг автомобильного клаксона по слуху, заставил ее передумать и воздержаться пока от пробы новых ощущений.
- Куда-угодно, лишь бы осталась возможность вернуться, - поморщилась Марго. - Я не из тех, кто берет билет в один конец.

------
* Данте Алигьери, «Божественная комедия», Песнь V (круг II).
* - Я увожу к погибельним селеньям,
Я увожу сквозь вековечный сон,
Я увожу к погибшим поколеньям. – Данте Алигьери, «Божественная комедия», Песнь III

вместе с мсье

«Взялся за фигуру – ходи».
И король пошел. Не разбирая ни лиц, ни музыки, ни голосов, Тенгфей в волчьей шкуре с собачьей головой двинулся вдоль стены подальше от опийных паров, стеклянной оградой встающих между ним и красной маской, подальше от людей, поближе к таинственной паре, в ком не узнавал никого, но, как животное, повинующееся инстинкту идти по отвесному зыбкому уступу, когда за спиной полыхает пожар, продолжал ощупью ступать вперед, по периметру. И только взгляд малахитовых глаз проклевывался из-под прорезей неподвижной черной морды, скалящейся в сторону неприглашенного красного существа, завладевшего его вниманием.
Perche tarda la luna?*
Он или не Он? Если Он, то почему не замечает? За что медленно и насмешливо берет за руку и ведет к претору перед казнью? Если не Он, то…
Тенгфей остановился в углу - кукольный ледяной Мандарин*, чья фигура горела факелом в Гадесе из кладбищенского холодного мрамора, - пристально разглядывая беседующих.
Если не Он, то уже не так и важно. Без вас, Жан, все кладбища одинаково тоскливы.
- Похвальная… предусмотрительность, мадам. Но карты на стол бросают только неумелые игроки.
Мужчина наклонился, чувствуя, как ударяет в голову кровь, до отказа насыщенная опийными парами, видом совокупляющихся людей, ощущением взглядов, скользящих по его телу, но главное – главное, тем…
Ноздри затрепетали под уродливой багрово-красной личиной; он наклонился, намереваясь продолжить столь интересующий разговор. Глаза скользнули по суетливо кланявшемуся карлику – о, этот, наверное, готов, при необходимости, предоставить желаниям посетителей не только всего себя (рот, зад, подмышки, ягодицы, даже уши – водились за ними и еще более странные причуды), но всю свою семью, начиная от детей, еще покоящихся в колыбели. Именно они делают из девочек живые скелеты с разношенным, как башмак революционера, естеством; это они приводят мальчиков к блудливо настроенным итальянским аббатам (английским лордам, китайским ублюдкам), превращая серебро тел в отхожее место.
Жаль, что невозможно потребовать лаунданума. Маска, чертова маска.
- Я хочу…- казалось, сосуды на губах сейчас вскроются и по них рубиновой, маковой патокой хлынет кровь, такая же терпкая и горячая, как и та, что он слизывал, задыхаясь, с кривящихся губ нынешней ночи.
- Я…
Вздох остановился в груди. Там, где еще мгновенье назад пылала тигровой лилией фигура в причудливом одеянии, не было никого.
- Я…
… Ноги мужчины сами собой подогнулись и он, как оседающее под топором дерево, медленно опустился на циновку, не в силах оторвать глаз от зияющей пустоты возле двери. Распахнул без того незастегнутый воротник и, словно забыв, что его лицо все еще скрывает багровая образина, дрожащей ладонью провел по взмокшему лбу.
Дьявол.
Обрубленные ленты, держащие на весу послушную куклу; расплавленный солнечным светом воск. Черная лента маски – прицепить на рукав? носить до скончания жизни? – нелепо повисла, когда личина уткнулась в бархатную подушку. По вискам француза тек пот,- и, прицепом счастья, с доставкой, следом за носовым платком прямо к его ногам упал уже начатый пакет кокаина. Решение всех вопросов. Билет в Рай, в один конец.
- Вы… будете?

------
*О луна, что ты? – Джакомо Пуччини. Опера "Турандот", где действие происходит в Китае
*Мандарин - китайский император

Джо +

Молодой китаец утратил страх, тяжесть, едва стоящего на ногах собственного тела, расстался с прокалывающей сердце иглой недоумения – глаза, ему нужны были глаза. Темные, как пережаренные зерна кофе, глубокие, точно океанический глубоководный жёлоб, попав в который однажды, уже не выбраться никогда.
Тенгфей – надменный вымогатель внимания, страждущий пленник чего-то большего, чем просто надежда или любопытство, стервятник, кружащий вокруг обездоленной лани, или кольчатая кобра, стягивающая добычу тугим жгутом, - прислонился спиной к бамбуковой решетке, едва поддерживая равновесие между желанием приблизиться еще хотя бы на шаг к некогда красноликому гостю, который теперь был всего лишь тусклым пятном в пьяном колышущемся воздухе, и страхом ошибиться (оказаться правым?), встретив в стенах чайного дома не Жана Дюрана, которого собственными руками сегодня утром «убил» в ванной комнате новой квартиры, а кого-то другого… чужого, насмешливого, навсегда холодного.
Посмотрите на меня…
Горький ком подступил к глотке, провалился внутрь, ошпаривая кипятком ноющее в груди сердце. Но секунда за секундой, пребывающий все это время в ожидании взгляд молодого китайца постепенно возвращал себе спокойную изумрудную красоту, даже нежность, пусть отяжелевшие зрачки хрустальными стрелками маятника продолжали раздирать на клочья заволакивающий беседующих гостей маковый липкий туман.
Жан, посмотрите.
Форсированный вариант с жертвой. Только единственной жертвой, которую сегодня принесут в этом месте (даже тайпан, лишившийся жизни на ритуальном камне был наверняка счастлив встретить своих собратьев на небесах, чем гнить в этой содомской пучине, среди людей, гадящих под стульями почаще нечистоплотной свиньи) будет он сам, так что Тенгу больше нечего было терять.
Одним движением руки хозяин дома, нарушая свое благоговейное молчание и впервые оторвав глаза от «красного незнакомца», остановил за плечо кого-то из прислуг и велел немедленно подойти к гостям.
- Гаспади Тенгфей рад видя вас, и просит пользовать его шатер.
Именно эти слова слетели с присыпанных маковым порошком губ коротышки, когда он сделал то, о чем попросил апельсиновый король: подошел, поклонился и поставил на стол широкий глазированный кувшин с лаунданумом.
Всякий человек носит в себе известную дозу природного опиума, Жан. Вы та доза, от которой я не могу отказаться.
Наверное, он должен был пожалеть о том, что рядом с ним сейчас женщина, бросить все, бежать, задыхаясь, на этот зов, в слепой бесполезной надежде, что на душу демона снизошел долгожданный мир и покой. Что тот одумался. Что сказанное: «Я хочу чтобы вы ушли из моей жизни» - оказалось вдруг страшным сном, капризом изменчивого, переливчатого, рассыпавшегося на костяшки без железного объятия его рук существа. Наверное, он мог бы переломить, а потом заново, из знакомых позвонков, из уже отведанных на вкус жил, собрать нового Тенгфея – того, что плыл, раскрываясь, как лотосовый цветок, в недостижимых пределах далекого черного озера. Пепелища.
Но он был рад.
Сейчас, как никогда, давно забывший вкус причастного хлеба мужчина ощущал присутствие Бога.
Побелевшие губы сложились в мраморную улыбку. Никаким египетским мудрецам с их масляными желобами*, с их тысячами рабов, было бы не поднять сейчас двух этих каменных плит, с громким треском готовых расколоться и раздробить ему череп.
- Рад… он будет рад нас видеть, вы слышали? Может быть, пошлем за мистером Рузвельтом; когда еще ему предоставится такая возможность?
"Рассеките мне грудь, вырвите сердце, отрубите мне голову*. Я, Жан Дюран, убил строителя Храма Соломона".

----
* есть гипотеза, что блоки к пирамидам доставлялись по желобу, наполненному маслом.
* Все тот же Джубела.

(Лана + месье)

В нос опять ударил удушающий жгут чуть горчащего ванилина, но Эва не обратила на это внимания, пытаясь в клубах дыма найти знакомую красную маску. Больше обратиться было не к кому: хозяина она бы захотела увидеть сейчас разве что при отсутствии других вариантов, а эти двое хотя бы не успели еще поддаться влиянию дурмана. Маску мужчина уже снял, но его можно было найти по молодой спутнице, которая так и не притронулась к необходимому здесь аксессуару.
- Мсье, - почему в воспаленном от страха сознании всплыло именно это обращение, сама девушка вряд ли догадывалась, - мсье, нужна помощь! Там, - она махнула рукой в сторону выхода, пытаясь не заглотнуть лишнего дыма и говорить короткими фразами. И когда она успела запыхаться? Неужели, пробираясь снова между всех этих тел? – Там девушке плохо. Нужна помощь. Врач. Вы не знаете, кто может помочь? – американка только на последних словах сообразила, что ее смутные подозрения оказались верны. Этого француза она несколько часов назад видела у Тенга. А еще до нее дошло, что она может чему-то помешать, а жизнь какой-то китаянки вряд ли заинтересует европейцев, но отступать было уже поздно, и она лишь с тревожным вопросом заглянула ему в глаза.
Если и могло быть что-то более неуместное в этот миг (расколотые тектонические плиты, вырывающиеся наружу потоки магмы, удушающая, убивающая на сотни лье вокруг серная вонь; может быть, это и правда вернулся хозяин Ада? Может быть, наконец, пришел за ним? Пусть забирает скорее, пусть охладит кипящее сердце в своих пропитавшихся вытопленными грехами и салом котлах!) чем появление давешней американочки.
Вся раскаленная ярость, вылившаяся в лезвийную остроту, вся ненависть к себе и другим, колючая проволока слез, треск костей и входящий во внутренности яд разочарования – все это теперь обернулось против нее.
- Мадмуазель,- поворачиваясь на каблуках, вздергивая губу, словно он был наследником не нормандского, а, как минимум, габсбургского рода и его мощными челюстями, перемалывавшими центральную Европу в прах,- мадмуазель, кто вам сказал, что я – доктор? Или вы полагаете, что ради какой-то шлюхи я должен бросить все и помчаться на другой конец города, объясняясь потом с полицией, почему эта сифилитичка издохла от наркотика у меня на руках? Вы, конечно же, шутите, мадмуазель.

(+ мьсе)

Лицо, блестящее, словно облитое водой – мужчина ладонью смахнул градом катившийся пот и алую, железистую на вкус струйку, зазмеившуюся из носа – выражало крайнее, почти детское изумление.
Мисс Милтон будто налетела на невидимую стену, пусть и остановилась она несколько секунд назад, ощущение от этого не менялось. Внезапно возникло желание сделать так, чтобы у кровавая дорожка под носом обрела симметричную подругу, но, увы, женщины должны пользоваться другими методами для противостояния мужчинам.
- Я не знаю, кто Вы, так как Вы не удосужились мне это сообщить. Я лишь сказала, что девушке плохо и ей нужен врач. О том, кто она такая, ни я, ни, тем более Вы не знаете. Может быть, не стоит делать поспешных выводов? На ее месте вполне могла бы оказаться и Ваша спутница силою обстоятельств, и я сама. Впрочем, мне думается, что в последнем случае Вы бы тоже не соизволили даже дернуться в сторону благородной помощи. Что же, нет, так нет. Благодарю за оказанное внимание и прошу меня простить за то, что прервала Вашу беседу и подвергла лишним волнениям, сейчас я бы хотела поговорить с хозяином этого заведения. Эта несчастная несколько минут назад помогла ему завершить ритуал, мне кажется, он должен ее знать… - голос внезапно из взволнованного стал спокойным и холодным, впитывая в себя европейское равнодушие и по возможности отражая резкость и неприкрытую грубость. Слова, сам смысл, были весьма язвительны, но вот голос этого никак не показывал. На лицо, как должно было случиться уже давно, опустилась маска. Не яркая, скалящаяся безделушка, предлагавшаяся здесь всем подряд, а бледная и холодная маска показного безразличия.

Тень огненного короля, все это время наблюдавшего со стороны и утратившего - с появлением возле интересующего его гостя мисс Милтон, - способность терпеливо и непричастно ожидать удобного момента, наконец, приняла образ живого человека, бесконечно прекрасного в струящемся рыжем шелке, изящного, как фаянсовая скульптурка, которую нельзя было брать в руки и сдвигать с фундамента, потому что стоит жаркому красному пламени обжечь белый стебель шеи, на котором возвышалась собачья черепушка, как она рассыплется, разлетится по дому серебристой шелухой, но вот что-то привело в движение хрупкое тело, и Тенгфей сделал шаг в зал.
Потом второй и третий. Как охровый куст клена, тянущий листья в длинных поникающих щитках к холодному источнику, луч предвечернего света, пытавшийся мазком вплыть в разноцветный горизонт между враждебных ему скал или безоружная жемчужная луна, что скатывается с мохнатой горы, чтобы утонуть, исчезнуть, остаться непостижимой тайной в неподвижных водах озера, перепаханного инеевыми бороздами.
Совсем близко. Сердце боязливо бьется так же слышно, как капли крови, срывающиеся с раны на дно медного тигля.
Еще шаг… и он, Тенг, превратится в густое расплавленное золото, какое некогда заливали парфяне в глотку плененного Красса. «Ты хотел золота - получи!». Он хотел Солнца - и будет погребен в его свете.
Не замечая, что босыми ногами ступает по полумертвым ползающим телам, хозяин чайного дома поднял ладони, пальцами потянул за черную ленту, сдирая с белой кожи иссиня-черную шакалью пасть, обнажая юное, лишившееся покровителя сияющее лицо.
А коль отравлен он - тем меньше грех:
Глаза нальются ядом раньше всех.*
- Мисс Милтон, вы никак решили распугать мне всех гостей, - Тенгфей смахнул со лба черные, тонкие - как размотанный шелк - волосы и улыбнулся, не глядя на «знакомца». – Господа нуждаются в помощи?

------
*Шекспир. Сонет 114

Вместе с Джо

- Скорее, в помощи нуждается эти милая леди,- голос мужчины буквально источал капли яда, вскипевшего в крови при воспоминании о придверной откровенности «Золушки» и о ее жалобах.- Говорят, вы проводите примерку туфелек у прекрасных дам, разыскивая пропавшую прекрасную незнакомку. Вероятно, какой-то из отвергнутых кандидаток стало плохо с горя, после того как вам не подошла ее… pantoufle de vair*.
Яростный, больной от нестерпимого гнева, от едва сдерживаемой боли взгляд француза блеснул на Тенгфея.
- Или что вы там... примеряете.
Опустошенный въедливым чужим голосом взгляд молодого китайца, как если бы хотел снова быть закованным под маской, догадавшись, что совершил оплошность, когда снял ее (все равно, что разорвал рубашку, подставив обнаженную грудь навстречу мельхиоровым пулям) обратился на говорящего господина.
Потухающий в глазах огонь зубаби – мышиный изумруд – который подбрасывают горстями в костер, чтобы сломать тишину возмущенным треском, запутавшись в ресницах, коснулся ядовитых губ недовольного гостя – мысленно прикладывал палец?
Жемчужное, одно мгновение потрясенное лицо Тенга тут же разгладилось, обретая спокойствие. Медный рот брезгливо раскрылся зияющим прорубом. Черные брови в удивлении дрогнули вспархивающими ввысь чайками.
- Мы знакомы… мсье?
Восхищенный смешок вырвался с красных губ. Что ж, хотя бы в одном он был прав: мальчик, сегодня утром рыдавший в алькове, вжимавшийся в одинокую подушку, сбросил использованную оболочку, высосал сок из уродливого кокона. Несравненный мастер.
Он поклонился: прямая спина, столетиями поколений воспитанная осанка, как будто проглоченная старинная шпага нанизала на себя все внутренности.
Все еще хотите обыграть меня в шахматы, mon ami? Они быстро наскучат вам после таких игр.
- Прошу прощения. Кажется, я принял вас за кого-то другого.
- Ничего страшного, в ваших… летах такое случается.
Глаза китайского джина на секунду захлопнулись, проглатывая – укладывая в голове - слово за словом, вымоченное в яде, нежными веками прикрывая язвы, которые они наносили. Он, будто Иоанн, с покорностью принимающий из рук насмешливого жреца протянутую чашу с отравой - фиалу с сужающимся горлышком, из которой так удобно пить и слизывать драгоценные капли ртути.
Не ушел, но не остался. Знает, но не помнит. Что ж, все, что остается - пасть на колени и
возблагодарить господа бога за избавление от этого гроба повапленного, не так ли, mon аmour?
Тенгфей улыбнулся, опустил лицо (туго сомкнул губы, перевел дыхание) и вновь поднял его – светящееся от бесстыдной властной красоты и равнодушия лунное полотно колесованного преступника, обращаясь уже не к обознавшемуся господину, а к притихшей мисс Милтон.
- Так что произошло?

------
* pantoufle de vair - туфелька, отороченная мехом - оригинальное написание в сказке Перро. Путаница с pantoufle de verre (стеклянной туфелькой) и дало русскому читателю знаменитую хрустальную туфельку, а сторонникам теории Фрейда - повод позубоскалить насчет того, что именно обозначает эта самая "меховая туфелька".

(Лана + Джозеф)

Эва молчала, она достаточно раз за сегодня пыталась влезть в чужие дела. Ничего хорошего из этого не вышло. Что же, если у этих двоих проблемы во взаимоотношениях, то ее это уж точно не касается. Холодная маска верным псом улеглась на своем месте – хорошеньком американском личике, приносящем иногда больше бед, чем приятностей. В защитном (или же агрессивном)жесте она скрестила руки на поясе и спокойно спросила:
- Мистер Тенгфей, та девушка, которая сегодня убила Тайпана… Вы ее знаете? Эта… дама сейчас нуждается в медицинской помощи. Я не уверена, от опиума это, или что-то другое, но ей сейчас определенно не до праздника.
Тенгфей не изменился в лице – когда на теле нет живого места, никакой укол иглой (ни вид воркующей пары, ни услышанное) не может заставить его предательски променять холодное спокойствие хозяина этого места на толкающую к дверям тревогу. Точно так же, как пробудившееся отчаяние, дрожь в ногах, разломившееся надвое скорлупное сердце, вспотевшие ладони не смогут прогнать нежную, самонадеянную, пьянящую, будто переполненный сладким ядом сосуд, неизменно торжествующую, столь же фальшивую улыбку со светоносного юного лица. Не здесь. Не при Нем. Одно из правил, которым вы меня научили, mon аmi – главное превосходство над другими в умении показать, что у тебя нет сердца.
Мой яд - это ты, непокорный. Твое счастье, что убивает он медленно.
Бросив взгляд в сторону двух беседующих на циновках людей – жалкий вид – молодой китаец, молча, развернулся, ступая по неподвижным телам, как по покорным ему водам. Куда следовать он не знал, но нуждался в необходимости уйти подальше отсюда.
- Проводите меня, мисс Милтон.

Марго +

Спутница француза, о которой проявляла гипотетическую заботу вспыльчивая незнакомка, наблюдала за развертывающейся сценой с все возраставшим брезгливым недоумением. Какое... воинствующее милосердие. Наверняка богачка, пришедшая сюда пощекотать нервы опиумными испарениями, наскучив играть фарфоровыми куколками. Совершенно искренне Марго не могла понять, какое дело им, белым, до неизвестной девицы из Чайнатауна. В зеркальном отражении, если б волею обстоятельств эта маленькая мисс Найтингейл* валялась на улице, то ее подружка в первую очередь поинтересовалась содержимым кошелька мисс, а не ее самочувствием. Со скучающим выражением на лице мисс Шульц ждала, когда незваная гостья уйдет донимать кого-нибудь еще.
- Потом окажется, что вы оставили без помощи китайскую Марию Магдалину, - тихий горловой смешок прозвучал на мгновение и тут же растворился в шуме празднества.
Взвесив на одной руке чашу с опием, а кончиками пальцев другой подцепив оброненный пакетик кокаина, Марго задумчиво произнесла:
- Почему-то у меня такое чувство, что в одной руке у меня нож, а в другой пистолет... Какое из этих дьявольских зелий вы присоветуете как эксперт?
Мсье ле Шифр, которого, как видно, внезапное братание всех стран - Prolétaires de tous les pays, unissez-vous! * (причем последнее, вероятнее всего, должно было произойти в самом что ни на есть физическом смысле слова) – восхищало не меньше, чем рыжеволосую американку, к тому времени оставил странную парочку и возвратился на циновки. Небрежно сбив вместе несколько подушек, он стянул пиджак, оставшись в рубашке и жилете, и утомленным движением упал на это царское ложе.
- К сожалению, китайские святые так похожи на китайских шлюх, что различить их может только опытный глаз… или какая-нибудь другая часть тела. Мартышки,- его губы, к которым постепенно начал возвращаться цвет, мгновенно надулись и лопнули.
- Их можно научить ходить на задних лапах, танцевать и даже издавать какие-то подобия слов…- решив не продолжать умозаключений, мужчина повернулся к собеседнице.- Хотя да, вы правы, лучше всего им удается доставать с деревьев лакомые плоды. Посоветовать…- темные глаза, прищурившись, искусительно блеснули, когда он всем телом повернулся к даме, устраиваясь на ложе на манер персидского халифа.- Смотря что вы предпочитаете: crescendo или же largo religioso.
- Я не люблю итальянскую кухню, - мило улыбнулась Марго, аккуратно поставив чашу с опийной настойкой рядом с обтянутым шелком коленом, между собой и Ле Шифром. - И совсем не знаю китайскую.
Кончиком языка она коснулась верхней губы, не отводя взгляда от белого порошка. Что за рай таился в нем, за который Рузвельт раз за разом был готов продать душу. Что за ад плескался в поднесенной чаше?

------
* Флоренс Найтингейл - легендарная сестра милосердия.
* Пролетарии всех стран, соединяйтесь! (фр.)
* Музыкальные термины. Сrescendo - музыкальный термин, обозначающий постепенное увеличение силы звука. Largo religioso – обозначение темпа в музыке, «широко, плавно».

(Мсье и Розмари)

Собеседник подхватил с красного бархата позабытый платок и, коротким движением коснувшись верхней губы – промокал остатки кровавого бисера – сунул его за вырез жилета.
- Тогда... вообразите, что вам больше по вкусу: яркий, быстрый, жестокий секс с троянской армией, всею одновременно, или же долгий, томительный поцелуй, погружающий в сон, в котором вы будете купаться долгими часами, как Клеопатра в роскошной ванной, среди лотосов и золотых кораблей, чувствуя, как пестрые рыбки пытаются пробраться в ваш потаенный грот… но после которого вы проснетесь в нашем убогом мире, обессиленная и ограбленная. Если вы спрашиваете меня, я предпочитаю кокаин. Но человек, сделавший выбор в его пользу, должен обладать очень решительной волей. Великие вожди Южной Америки, ацтеки и инки – и пассивные, с подведенными глазами, в церемониальных одеждах, пребывающие в сонном дурмане императоры обезьяноподобного Китая – вот что такое кокаин и опий. Выбор за вами: подъем к богам, или же спуск к бессловесным животным.
- А после? С неба богов больно падать обратно на землю, а из логова животных еще труднее выбраться на поверхность. - Марго повела плечами, сбрасывая с плеч меховую накидку. Становилось жарко, и не только от пота раскаленных тел пирующих на китайском празднике. Невзирая на первоначальный скепсис и презрение к желтокожим, обстановка действовала на певицу возбуждающе. Она в упор посмотрела на искусителя и откровенно спросила:
- Это в самом деле лучше, чем секс?
Челюсти мужчины сжались, по щекам перекатились желваки. Темные зрачки отразили обнажившуюся гладкую кожу. Лунное серебро и полная ядом медь, готовые слиться в объятиях, чтобы – как знать – перекипеть и излиться во что-то другое.
Кадык звонко дернулся на хорошо выбритой шее.
- С сексом, ma Reine rouge, на самом деле это имеет немного общего. Даже с очень хорошим и дорогим сексом это имеет мало общего. Потому что любой секс после этого невыносимо пресен,- он усмехнулся, как будто вспоминая что-то и сравнивая на весах две (или больше) ночей, когда он утратил девственность – во всех сложных смыслах, которые прихотливые человеки умеют вкладывать в это несложное слово.
- Вспомните, каким был ваш первый секс. Наверняка ждали чего-то большего, сказочного, волшебного…то, о чем строгие отцы церкви говорят, как о запретном плоде - le fruit défendu* - о чем матери сообщают невестам не иначе, как шепотом накануне первой ночи, подкалывая сбившиеся цветы флёр-д-оранжа… И что в итоге? Несколько секунд натужного пыхтения, потная спина, дрожащие руки молодчика в родительской спальне – в лучшем случае, а чаще где-нибудь в подворотне. И это все? И ради этого несложного дела люди умирают и убивают, его они возводят в перл мироздания? Единственный любовник, который никогда не предаст – это кокаин. И в первую ночь он всегда даст больше, чем вы рассчитываете. Только.. нужно держать себя в руках, чтобы этот роман растянулся на всю жизнь. Принимайте его, как любовника, в царской постели, на шелке и кружевах – и он будет благодарен, и отплатит вам тем же. Станете ему женой, спуститесь до стоптанных туфель и залатанного платья – и он уйдет, не прощаясь, чтобы дарить радужные сны кому-то другому. Если вам нужен все терпящий муж – выберите опий. Как все эти… люди,- закончив свой монолог, француз с нескрываемой насмешкой повел одесную, предлагая собеседнице самой решить, стоят собравшиеся вокруг, в последнем припадке животной жизни совокупляющиеся растерзанные тела такого названия или же нет.

------
* запретный плод

Мсье и Марго

Розовый язычок вновь смочил приоткрывшиеся в любопытстве алые губы. Взгляд голубых глаз оторвался от пульсирующих чернильных зрачков француза и опустился к предмету его поклонения. Ле Шифр говорил о том, что было так близко Марго. Не привязываться - ни к кому и ни к чему. Не зависеть, а повелевать. Тогда не страшно. Узкая рука с кровавым маникюром вновь потянулась к брошенному было пакету с белым порошком.
Поймав ее взгляд, мужчина покривил красные губы и, подхватив драгоценный пакет, стоивший Рузвельту О’Доллу такого – надо полагать, не первого и не последнего – унижения от ледяного китайского божка (паук в углу, без движения наблюдающий за порхающими вокруг мухами; Будда, сохраняющий на лице полулунную птичью ухмылку, когда на его алтаре насилуют кричащего ребенка), взвесил кокаин в руке.
Привычным движением завернув край, он с точностью аптекаря щелчком встряхнул крошечное вместилище снов и желаний.
- Позвольте вашу прелестную ручку, мадам?
Без колебаний певица протянула перевернутую ладонь - как будто находилась в шатре прославленного шарлатана и хироманта, обещающего прочесть будущее по линиям ее руки. На мгновение перед глазами заплясали запрокинутое в забытьи пустое лицо Рузвельта и до срока постаревшая некогда блистательная Марго Коул, но она прогнала их. Решившись, на попятный идти было глупо.
- Ведите, - Марго приподняла краешки губ в холодной улыбке. Лживой улыбке, потому что она ощущала что угодно, кроме холода и равнодушия.
Словно почувствовав, или, может быть, вызвав из памяти тот первый раз – незабываемые объятия седого любовника, столь горячо воспеваемого им минуту назад – француз ободряюще улыбнулся, наклонившись (пальцы как ветви шиповника в старой сказке о заколдованном замке, оплели тонкое запястье) и галантно прикасаясь губами к доверчиво подставленной ладони. Затем, перевернув руку Марго, он с деликатностью маникюрши, обслуживающей раздраженную концертом звезду Бродвея, обмакнул большой палец певички в белую пыльцу, собранного с тысяч и тысяч сломанных крыльев бабочек – таких же, как и она.
На полированном ногте осталась слабо переливающаяся щепотка порошка.
Затем, все так же продолжая орудовать ее кистью, как неким покорным инструментом, не имеющим ничего общего с человеческой плотью, он поднес ладонь с драгоценным порошком почти к самым губам американки.
- Момент истины. Рекомендую вам лечь, когда – если – вы сделаете это. Ничего не бойтесь и… приятной прогулки*.

------
*Have a nice trip. Trip (прогулка, англ.) - на слэнге буквально "вброс", "приход".