Джо +

- Завтра? Нет. Ваше дело – приглядывать за хозяевами, игроками и казино, - когда Тенгфей на несколько секунд повернулся к французу, на его лице вспыхнула улыбка; именно такую улыбку заслуженно бросают инвесторам под ноги молодчики-антрепренеры, задумавшие провести масштабное развлекательное мероприятие. В тот момент Тенгу захотелось ответить Дюрану его же интонацией. – Ключ… дарственную я возьму сам.
Возможно, молодой китаец добавил бы что-то еще - возможно, его даже посетило желание прекратить эту бессмысленную, но пыточную перепалку на каких-то молчаливых потаенных уровнях, что стачивала (его? их?) словно арканзасские шлифованные камни - но дорога сузилась, автомобиль, ведомый молчаливым (пакистанец кажется с трудом сдерживался, чтобы не начать рассказ про нападение монгольского хана на Лахору или лахорцев, открывших ворота захватчикам, поскольку те не смогли обуздать любопытство — кто же такие тут ходят) водителем, свернул в первый – или второй – переулок и остановился.
- Идемте, Жан. Несколько кварталов придется пройти пешком.
Тенгфей отдал пакистанцу пару купюр, вдобавок добавил что-то на китайском, от чего безволосый старик, обнажив ряд черных зубов, точно канавы в его родной Пенджабе, «стране чистых», рассмеялся на всю улицу, что заволакивала грязь недавно прошедшего дождя и умывали мутные ручьи, бегущие напрямик в сточные сливы.
Дожидаться, что черномазый ублюдок откроет перед ним двери, было примерно тем же самым, что надеяться на поцелуй английской королевы – поэтому Дюран, поджав губы, выбрался из автомобиля, прикидывая, будет ли разумнее забрать чемоданы с собой, или все-таки у болтливого мерзавца достанет ума, чтобы их донести. Однако, содержимое кожаных сундуков показалось ему, по-видимости, ценнее престижа: выбравшись наружу и чуть не задохнувшись от счастья, обрушившегося на него с глотком свежего воздуха, француз велел водителю выгрузить багаж, и, к великому разочарованию, тут же расплатился за незабываемую поездку. Пакистанец пробовал сражаться за последний шанс поговорить и заработать доллар – но пассажир был неумолим: без околичностей он сунул один из чемоданов Тенгу и, подхватив оставшиеся, жестом выразил готовность продолжать путь.

+мессир

Тенгфей шел, молча, ведя друга по опустевшим переулкам, порой таким узким, что двигаться с чемоданами становилось проблематично. Прямо за кварталом начинался новенький район, с видом на высотные свежеиспеченные многоэтажные дома, где государственные работники, молоденькие брокеры и пожилые финансисты раскрашивали в глянец бесперебойную повседневность: чашка утреннего кофе с газетой вместо завтрака, такси, работа, шопинг в среду, уик-энд с любимым. Вот оно – сердце города с механизмом, остановить который, пожалуй, уже и не возможно. Лабиринт улиц оборвался сползающей вниз широкой дорожной лентой – еще немного и они окажутся в кипящем наводнении из потока машин и точно такого же – не менее вышколенного – потока людей, и будет центр города сравним лишь с Лахорой пакистанца, что запружена народом и днем, и ночью, а все виды транспорта всех лет выпуска перемешаны здесь в один бурлящий котел. В этом месте каждый человек считал себя интересной и противоречивой личностью, даже продавец носков встречал гостей так, словно он ни кто иной, как удостоенный в Великобритании рыцарского титула.
Иссиня-черный двухдверный «зеппелин» примостился у кирпичной стены и по яркой окраске, увлажненной прошедшим накануне дождем, было понятно, что стоит он тут давненько.
Оказавшись у машины и закинув чемодан Дюрана в багажник, молодой китаец принялся поспешно расстегивать пиджак.
- Вы не возражаете, если я переоденусь прямо тут?
Пожалуй, только сейчас, увидев майбаховского красавца, похожего на гангстерскую шляпу, какими их носят в кино отчаянные, вооруженные до зубов головорезы (нечто подобное красовалось сейчас на голове самого гостя) Дюран понял, в какую игру ввязался молитвами своего молодого друга. То ли опийный дурман был виной, то ли помутнение рассудка, то ли кокаин, которого требовали источенные многодневной тоской вены – но до этой минуты происходящее казалось ему увлекательным сном, прогулкой в розовый сад, предутренней грезой, которую можно прервать в любую минуту. До появления здесь, в этом месте, так легко было взять Тенга за руку и сказать: «Брось все».
Теперь слишком поздно.
Парижский шансонье промурлыкал свою песенку: любовь, звезды, навеки, всегда,- и, под шелест бльварных листков, аплодисментов и вздохов должен был удалиться. Домик в Провансе, кувшин молока, выставленной крестьянином к завтраку, виноградная кровь, сочащаяся по лозам, дыханье надежды, рука, обнимающая плечи, соленый поцелуй,- все, все это в одно мгновение сжалось до размеров соринки, отколовшейся от остова эленовского шпиля*, и укатилось прочь.
Не отвечая на вопрос, бросив чемоданы в багажник, мужчина упал на сидение и уткнулся подбородком в дрожащие пальцы – будто затыкал рот растущему в груди крику. Потом, видимо, сочтя, что этого недостаточно, вытащил сигареты и закурил.

------
*Уильям ван Элен – архитектор Крайслер-билдинг. Знаменитый шпиль был установлен на здании в ноябре 1929 года.

(автор - Джонни)

Рубашка полетела в багажник к остальным вещам, следом за ней – пиджак. Прежний костюм Тенг сменил на черную блузу и стеганый мужской жилет из атласа с вертикальной стежкой и блестящей металлической отделкой из медной тесьмы по краю.
Когда молодой китаец оказался за рулем, он вытянул руку, поправляя зеркало заднего вида – надевал шерстяную кепку с широким козырьком, на самом деле до головного убора (на нем стоял логотип общества личных водителей) ему было глубоко все равно. Сейчас Тенгфей смотрел на Дюрана, как будто собирался что-то сказать, но никак не решался. Если для его французского друга уже не было путей к отступлению, то Тенг, наоборот, чем ближе становился к пункту назначения, тем сильнее дрожали руки и проезжая очередной перекресток, он делал над собой колоссальное усилие, чтобы не развернуть машину в обратную сторону. Хотелось говорить прямо, в лицо, не украшая слова шелком из улыбок, таких же загадочных, как персидские полотна, говорить то, что хочешь, а не то, что необходимо ради хорошей игры. Хорошая игра требует поставить на кон не одну ночь, неделю или месяц. Была вероятность, что одна хорошая игра отнимала у него (обоих?) целую жизнь или великолепный счастливый случай, способный на судьбоносное решение. Тенг никогда не забывал родную страну и ее учения: быть готовым и ждать подходящего момента, терпеливо ждать свой счастливый случай, а дождавшись, не упустить его, а действовать - двигаться вперёд. Без страха, без промедления, без сомнений.
«Случай нам представляется лишь раз в день, в месяц, в год, в десять лет, в сто лет. Вот почему нужно быть готовым и не упустить его. Даже если этот случай откроется нам за едой, нужно тотчас бросить свои палочки и выбежать из-за стола. Ибо может статься, что случай уже ускользнёт от нас»
Тенгфей поморщился, не в силах собраться и отогнать рой мыслей и произнес задумчиво:
- Дракон, сокрытый в облаках, - вероятно, догадавшись, что дорогой друг его не поймет, он вовремя добавил. – Я буду приезжать к вам, Жан.

+мсье

Рука скомкала сигарету (вторую или третью подряд) с такой силой, что бумажная оболочка раскрошилась и табак, дымящийся и горячий, посыпался на меховое пальто. Несколько угольков упало за манжет, зашпиленный агатовой запонкой – звездопад, выжигающий дыры в ткани бытия. Ни удачи, ни счастья.
Мучительно, до ртутных, сверкающих слез, хотелось причинить боль, крикнуть: «Не надо!» Если каждая встреча будет такой, если каждое расставание будет разрывать внутренности, перебивать кости решимости и воли – разумнее подождать. Если все это окажется просто помрачением – пусть оно лучше сойдет.
Он разжал ладонь, позволяя остаткам уничтоженной сигареты осыпаться с кожи, досадуя на то, что даже не подумал надеть перчатку. Того и гляди, скоро начнет надевать нечищеные ботинки. Ох уж эта Америка!
- Какой суммой я могу располагать?- на ладони вздувался белый пузырек и Дюран с раздраженьем подумал, что этот ожог будет причинять ему неудобство за игорным столом. И только потом удивился, что практически не чувствует боли. Красные губы, когда-то глянцевые, а сейчас кровоточившие из-за содранной в уголке кожи, болезненно искривились. Приоткрыв рот, мужчина кончиком языка принялся зализывать поврежденную кожу, потом, достав из нагрудного кармана еще один чистый платок (кокаин требует жертв, образ фата требует жертв, привычка терзать свои жертвы ногтями требует большой любви к чистоте) приложил его к крошечной ранке.
Отказаться или согласиться?
- Ваш загадочный дракон любит человеческую кровь?
- Он охотно ее попробует, - черные глаза в отражении зеркала, не переставая, смотрели на француза (кто следит за дорогой? Неспроста машина начала ехать резво и урывками) пытались разглядеть его лицо – или мысли – сквозь белесое облако табачного дыма, перьями расплывшееся по салону.
Виновник злодеяний, он же молодой китаец Тенг, сейчас чувствовал себя погруженным в медленно захлопывающиеся челюсти – сам же нацепил на шею подарочный бант, вложил себя самого в пасть к страхам, предрассудкам и лживым аргументам, с готовностью пошел на риск, не рассчитав одного: потеряет он гораздо больше, чем приобретет.
Габаритный «зеппелин», что еще в грязном переулке был роскошным автомобильным королем, выехал на главную улицу и пристроился к общему течению, в котором плавали такие же блестящие машины, не уступающие ни внешним видом, ни ценой.
Здесь начиналась «Мать Дорог», только недавно появились дорожные знаки, открывались рестораны, магазины, а тротуары настойчиво подметались, чтобы не дай бог какой-нибудь щёголь, в распоряжении которого находилось три квартиры в спальном районе и счет в банке, случайно не попачкал подол своего светлого кожаного плаща или не уронил на асфальт ватник белого кашне.
Тенфей открыл окно и высунул руку – ему сейчас запредельно не хватало свежего воздуха.
- Сколько денег вам нужно на первое время? Вчера один мой знакомый открыл вам счет на двадцать тысяч долларов. Если еще что-то понадобится, всегда сможете обратиться к сестре или к Яотингу.

+ Joseph +

- Надеюсь, мне не придется дожить до дня, когда женщина будет ссужать меня деньгами,- изящно одетый господин на заднем сиденье бросил раздраженный взгляд на шофера-азиата; должно быть, тот сказал что-то лишнее. Или, может быть, его раздражали длинные волосы, собранные в «хвост» и лежащие поверх форменной куртки. Или собственная щетина.
Дюран потер челюсть. За сутки своего пребывания в городе он так и не принял ванну.
- Когда что-то потребуется, я вам сообщу.
Свежий воздух, ворвавшийся в салон, заставил его еще раз зябко передернуть плечами. Февраль. Горячее солнце и ледяной ветерок. Двадцать тысяч долларов. Что ж, вполне компенсирует три загубленные рубашки.
- А если я проиграю?
- Не проиграете.
Тенгфей сказал это без колебаний. Только после азиатский молодой водитель улыбнулся с явно не позволительной для себя все это время вольностью. Он даже обернулся через плечо, когда машина подъехала к высокому пятиэтажному дому, огражденному кованой решеткой и переплетенной в узоры из терновых латунных венков.
- Или вы о покере? Ваша работа – не выигрывать, мой друг, а играть. Играть и наблюдать, а все остальное на ваше усмотрение. Поэтому, когда сейчас выйдете, оставьте чемоданы мне, - Тенгфей снова бросил взгляд в зеркало, желая видеть глаза Дюрана и говорить с ними, как если бы сейчас они лежали на шелке, разделенные черной простыней и общим горячим дыханием, все еще затуманивающим рассудок воспоминаниями. - Вы игрок. Всегда им были и будете. И никогда не сможете стать никем другим.
Мужчина отвернулся. Мало того, быстро отвел глаза, опустил их, выпуская из ноздрей два последних дымных клыка. Очень хотел язвительно возразить, что справится также и без советов шофера, но удержался. Очень хотел сказать, что сейчас, вот прямо с этой минуты, вернее – вплоть до этой минуты, все еще готов содрать с себя живьем кожу и рискнуть стать кем-то другим… но тоже не сказал. Поправил шляпу, галстук, стряхнул с пальто серый пепел и медленно, тщательно разглаживая морщины и складки, натянул перчатки. Выглянул в окно, взглядом разыскивая консьержа или любого желающего заработать двадцать пять центов.
- Любой человек, желает он того или нет, может стать трупом.

вместе с "господином в турецком халате"

Больше своенравный водитель не говорил. Итак позволил себе слишком много.
Тенг вышел из машины и любезно открыл французу дверцу – отработанные жесты не иначе как принадлежали человеку только что окончившему школу гостеприимства. Он тоже хороший игрок – актер. Надо будет - станет официантом, даже примет заказ, ненавязчиво сориентирует клиента в выборе блюд, сервирует стол; возникнет необходимость – обернется шлюхой. У всех своя игра, своя сцена. В этом городе в грязные игры играют только бизнесмены, Тенг же считал себя творцом. Творцом с запачканной биографией и вызывающим взглядом. Единственное, чего он не станет делать, это драить до блеска чьи-то ботинки. Никогда.
Когда он взял чемоданы Дюрана, ворота дома открылись. Молоденькая краснощекая пышногрудая кастелянша тут же встретила нового жильца, выдала ключ от квартиры, с досадой сообщила, что еще не доставили всю мебель, но в скором времени это будет исправлено. Также в ее пламенной приветствующей речи проскользнуло и то, что дом новый, жильцов почти нет, и если господин в чем-то будет нуждаться (в его распоряжение был отдан весь пятый этаж из четырех комнат) он может звать девушку в любой час дня и ночи.
В тот момент Тенгфей, слушавший со стороны с чемоданами в руках, стоял с таким видом (глаз под козырьком разглядеть было невозможно) как будто впервые пожалел, что оставляет Дюрана жить здесь одного.
- Разрешите доставить ваши вещи наверх, мсье? – перебивая, процедил шофер.
Ему ответом было рассеянное пожатие плеч. Это только в фильмах про аристократов показывают, как те задирают юбки малышкам, у которых ножки покрашены в цвет вожделенных шелковых чулок. В реальности господин, вылезший из «Цаппелина», даже не взглянул на блеявшую без остановки овечку – не взглянул бы даже если бы та прямо сейчас сорвала с себя всю одежду и, подскакивая на манер кордебалета, начала прямо здесь танцевать что-нибудь из «Runnin' Wild»*.
Похоже, теперь господин будет оборачиваться только на китайских проституток.
Но заткнуть разошедшуюся консьержку было невозможно, поэтому обладатель мехового пальто рассеянно произнес, поправляя перчатки:
- Если в квартире не будет кровати, я буду спать в вашей.
Сказал – и стремительно направился внутрь, чтобы остановиться (промежуточно) в лифте, а затем – только перешагнув порог квартиры на последнем этаже.

------
*«Runnin' Wild» популярное бродвейское шоу 1920-х гг.; именно оттуда взял свою популярность чарлстон.

Еще раз Joseph +

Пятый этаж, выше находился только чердак, был залит золотистым жгущим глаза светом и оставался поразительно непроницаемым для посторонних звуков с улицы. Тонкие виниловые обои, почти белые, двери со шпоном из темного красного дерева, четыре просторные пустые комнаты – которые еще предстояло изучить, - кухня, ванная и прихожая, ставшая первой остановкой после утомительного (особенно для шофера) переезда.
Тенгфей поставил чемоданы – замечая отсутствие каких-либо назойливых запахов, - снял кепку, волосы упали на плечи, и прислонился к стене, ожидая от Дюрана хоть какой-нибудь реакции. Сейчас этот девственный нежилой этаж казался ему бесконечно просторным как космос, бескрайним, как нетронутая мглой гладь озера Гарда у подножия Альп в пасмурное туманное утро.
Кастелянша слукавила – мебель в квартире практически отсутствовала полностью, во всяком случае, такое первое впечатление могло сложиться после изучения коридора: кроме голых стен здесь стояла лишь напольная вешалка, раскинувшая ясеневые лапки, точно древнее новозеландское каури или Мамврийский священный дуб*, вросший в церковный мрамор – встречал блудного хозяина в сияющем луче, рожденном дневным февральским солнцем.
Именно на его ветки – за неимением белого голубя – неторопливо опустилась шляпа с высокой тульей; в отличие от юного спутника, Дюран сразу же почувствовал себя в этом пустом пространстве, как дома. Нагромождения мебельных скал с цепляющимися за них облаками чехлов были последним, что он хотел бы увидеть; теперь же мужчине казалось, что он стоит под сводами какой-то неизвестной человечеству заповедной пещеры, и дальше, в глубине, скрыты сокровища если не Аладдина, то хотя бы Али-бабы.
Пальто шкурой убитого тигра повисло на вешалке; следующим движением француз повернул голову, вглядываясь, словно под радужный мост или самой природой возведенные своды из рыжих камней (штат Юта, каньон Брайс, туристическая достопримечательность, черт возьми!), в отделанный деревом дверной проем.
Terra nova*. Опять и снова.
Словно забыв, а, может, нарочито игнорируя своего Вергилия, француз, даже не оглянувшись, направился в первую попавшуюся комнату; оттуда вскоре послышался шум открываемого окна, а затем голос – поводок, натянувшийся в хозяйской руке и не позволяющей пленному зверю броситься прочь.
- Как называется этот район?

------
*Мамврийский дуб - древнее дерево, под которым, согласно Библии, Авраам принимал Бога.
* Новая земля. В переносном смысле – нечто неоткрытое, неизведанное.

+Monsieur Le Chiffre

- Alphabet City, но на простом языке его называют Новым Городом.
Тенгфей вошел в гостиную почти бесшумно, замер на пороге, разглядывая стены, потолок, аккуратные плинтуса и одинокий - один единственный - стул. Не хватало лишь петли, змеей спадающей сверху.
- Это хороший район, весьма дорогой. Через дом находится квартира мэра, но, насколько мне известно, бывает он там не часто.
Стена напротив входа была украшена декоративной штукатуркой, росписью, напоминающей старинную средневековую фреску с изображением панорамы Парижа с видом на Лувр и Новый мост, а угол над ней был оформлен как элегантное патио с перголой – маленькое укрытие от солнца со свисающими из цветочных горшков вьюнками и лимонниками.
Чтобы не смотреть на Дюрана, Тенг поднял глаза, бросив взгляд на незаконченный рисунок парящего в облаках дьявола с картины Джотто ди Бондоне – молодой китаец заказал его два месяца назад, но старик-художник умер и не успел закончить работу.
- Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Дюран с трудом оторвал взгляд от окна: вдох зимнего солнца в унылом, убогом, покрытым индустриальной пылью мире индустриальной Америки. Непостижимым образом вид, открывшийся ему из этой пустой квартиры в захолустной провинции почему-то напомнил ему политую дождями, но силящуюся улыбнуться парижскую осень; кладбища Монмартра, клены аллеи де ля Шапель – прекрасная плакальщица, кровавые слезы которой листьями клена падают под ноги, наполняя легкие неповторимым траурным запахом.
Силясь не смотреть на изображение с пятнадцатого аркана (Дьявол, предвестник судьбы, снова предупреждал его: не ищи, не загадывай, не тревожь нити судьбы бесконечными вопросами и мучениями), мужчина повернулся на голос и последовал на Тенгфеем.
Просторная спальня жила с атмосферой отдельного мирка, не лишенная творческой свободы, потому что именно эту комнату Тенгфей прибрал к рукам, когда вынужден был здесь ночевать во время ремонтных работ. Также именно в этой спальне он читал и перечитывал ни один раз письма, полученные от француза, как будто боялся, что кто-то может застать его за этим занятием.
Большая двуспальная кровать с изголовьем из черного лакированного кедра была украшена привязанным к жерди драпированным черным балдахином – он словно укрывал решившее вздремнуть чудище из известной сказки.
На низкой столешнице стояла маленькая масляная лампа – еще недавно она источала аромат пряностей, но с тех пор запах успел выветриться, оставив лишь едва заметной послевкусие - глоток вина, приправленного щепоткой гвоздики.

Joseph+

Вдоль затемненной стены (это была единственная комната, окна в которой занавешивали плотные шторы) находился высокий горизонтальный террариум, наполненный корнями, матовым гравием, фрагментами деревьев и зелеными изрезанными веточками. Среди колыбели из широких продольных листьев, напоминающие дождевые леса бассейна Конго, стягивали друг друга два хвоста – черная и оливковая мамба. Темный потревоженный аспид, никак почувствовав чье-то присутствие, поднял чешуйчатую морду-гроб, вздутую как перезрелый плод смоквы, и разинул пасть.
- Я позже увезу их, но пока не трогайте – они смертельно опасные, - Тенгфей положил ладонь на стекло, не решаясь взглянуть на выражение лица своего друга. Медные губы растянулись в улыбке. – Особенно черного, он очень агрессивный. Дурной характер.
На красных губах появилась снисходительная улыбка, затем Жан Дюран направился прямо к террариуму. Рука в темной перчатке коснулась стекла тем же жестом, каким много лет назад затянутый в шелковые панталоны повеса касался полуобнаженной груди дрожащей субретки: очертила пленительный полукруг, сделала петлю, а затем, словно норовя проникнуть в запретные дали, коснулась изящно обработанного края. На мгновение мужчина замер, то ли колеблясь, то ли испытывая терпение собеседника,- и проговорил, усмехаясь:
- Зачем же, мой друг? Оставьте. Они будут напоминать мне о вас одинокими ночами: такие же прекрасные и такие же… холодные. Здесь есть ванная, надо полагать?
Пиджак и перчатки упали на покрывало; высоко подняв светлые брови, француз принялся неторопливо расстегивать жилет.
- Вы проводите меня?
- Да, mon аmi… разумеется.
Тенгфей не повернул головы, не посмотрел, просто – еще раз скользнув пальцем по гладкому стеклу (вопрос о змеях он решил отложить, потому что не был уверен, что добрую душу Дюрана можно оставить с ними наедине: смерть одной из сторон была не мыслима, но маячила на горизонте северной звездой) – и направился в коридор.

Оффтоп: дальше между друзьями происходит конфликт (вырезанный правом ограничения распространения информации) и мсье Le Chiffre покидает новую квартиру.

Чайнатаун, массажный салон,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, полдень

Дневной свет – серый и бледный, как чахоточная дева, - немного пугливо подсвечивал старую деревянную шторку, обозначая многочисленные прорехи и ложась на стены причудливыми заплатками. Одна из трех комнат массажного салона в точности повторяла небогатым интерьером остальные: большую часть пространства от двухстворчатых, покрытых блестящей краской цвета закатного солнца дверей до небольшой квадратной дыры окошка занимала низкая кушетка. На полу подле нее была положена плетеная циновка. Вышитые блестящими нитями небольшие подушечки, сваленные в углу пестрой горой, как и нежные бумажные фонарики, расставленные вдоль стен, призваны были, вероятно, обеспечивать уют и создавать определенную атмосферу.
Адамсу Roastbeef Куперу не было дела ни до атмосферы, ни до того, насколько обстановка соответствовала традициям Китая. В принципе, ежедневные походы в данное заведение были продиктованы ни чем иным, как данью моде и статусу. А свой статус Адамс ценил. Холил, лелеял и полировал любыми доступными способами. Он лежал на кушетке, закинув руки за голову, и медленно перекатывал между полными губами огрызок спички. Чуть слышно скрипнула дверь. Взгляд мужчины жадно скользнул вверх по стройным ногам – и переметнулся на лицо вошедшей наймитки. По своему обыкновению Купер был полностью обнажен и не прикрывался предложенной простыней – сложенная в три раза, она так и осталась висеть на деревянной ширме, составляя соседство с его одеждой, накинутой кое-как. Девочки-массажистки, хоть и видели за свою жизнь не одного нагого мужчину, обычно обнаруживали на щеках румянец смущения. На этот раз, к разочарованию клиента, девушка осталась совершенно невозмутимой.
Она осмотрела его так, словно он был телом в анатомическом театре, и с очаровательным акцентом сообщила:
- Есть лисний вес. Плёхо. Надо работать.
Адамс едва не проглотил свою спичку. Пока мужчина нашелся, что ответить на подобную наглость, момент был уже упущен: массажистка повернулась к нему спиной и забренчала многочисленными стеклянными баночками, которыми была уставлена вся полка дальней стены.
- Ты здесь недавно? – поинтересовался Ростбиф у девицы, хотя ответ на этот вопрос он знал и сам. Китаянки хотя и были для него все на одно лицо, эту он определенно видел впервые, хотя салон посещал каждый день.

автор Тео

Наймитка обернулась и сдержанно кивнула. Будь Адамс внимательнее, он бы мог заметить, что в этом движении не было робости, а во взгляде не плескался привычный страх не угодить клиенту, так свойственный наемным работницам низшего звена. Но Купера уже интересовали совершенно другие вещи: после сеанса можно будет опробовать, насколько хороша новенькая в мастерстве иного толка.
Девушка подошла к кушетке, балансируя подносом. На маленькой горелке – почерневшей от копоти - грелось масло, разливая по комнатке аромат чайной розы и лаванды. Китаянка изящно присела: медная лоханка, на дне которой лежали разнокалиберные иглы, погруженные в спиртовой раствор, перекочевала с подноса на циновку. Ростбиф не удержался и провел ладонью по аппетитной окружности ягодиц, обтянутых шелком пестрого платья, разрез которого сейчас открывал поистине отличные виды. Массажистка мягко улыбнулась:
- Господин ложиться на живот, будет немножко больно. Цуть-цуть.
Купер неохотно перевернулся. «И откуда ее такую только взяли? Неужели из новой партии нелегалов?.. Скоро на улицах среди этих желтолицых не продохнуть будет…» - эта мысль возникла в сознании мужчины и погасла, заглушаемая легкими прикосновениями девичьих пальцев.
Китаянка нежными круговыми движениями шла привычной тропой вдоль позвоночника. Напряженные мышцы расслаблялись, по телу разливалось приятное тепло, века заметно тяжелели... Вдруг посреди этой неги, подобно неожиданному извержению вулкана, возникла точка пульсирующей боли. И сразу же – еще одна, чуть ниже.
«Какого черта?» - хотел заорать клиент, но язык его будто прилип к небу, а рот и нос словно наполнились осколками стекла, делая дыхание почти невозможным и нестерпимо мучительным. Ростбиф дернулся было– но тело не ответило ни единым движением. Между Адамсом и стеной, в которую он вперил свой вмиг обезумевший взгляд, возникло лицо наймитки. Девушка протянула руку, почти коснувшись его мокрого от испарины лба:
- Господин бояться?.. Господин умирать.
Почти в ту же секунду мир для Ростбифа перестал существовать. Точнее, это Ростбиф перестал существовать в этом мире.

и Joseph


Чайнатаун, торговая улица,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 15:00

Карликовые, рогатые – не иначе как игрушечные - рядки домов, будто оттиски мифов и легенд, что нашептывают о духах, гуляющих только по прямым крышам, тянулись вдоль дорог. Кто-то рассказывал, что ночами по ним до сих пор бегают драконы; катаются, точно с ледяных горок, и цепляются чешуйчатыми хвостами за карнизы. А на стыках облезлой черепицы восседают фигурки цян шоу* - их глазки-бисерины пристально следят с высот.
Во всем диковинном квартале, исписанном яркими красками и переполненном китайцами, снующими из одного переулка в другой, была лишь одна неуместная деталь: бледно-молочный форд шуршал огромными колесами по дороге.
Его водитель, молодой подтянутый американец с тщательно прилизанными волосами – не то заплутал, не то объезжал собственные владения, - взглядом сытого, поддавшегося природным инстинктам хищника разглядывал девичий силуэт на обочине дороги.
Йи обернулась на мерное рычание мотора, но шикарный автомобиль – в любое другое время китаянка невольно залюбовалась бы необычной щегольской машиной, блистающей хромированными деталями, – сейчас оставил ее совершенно равнодушной. Девушка раздраженно поправила короткую вельветовую куртку, накинутую поверх светло-голубого, с вышитым шелком на подоле ярко-оранжевым узором, ципао и легкомысленно застегнутую на единственную пуговицу, и дернула плечами – не то от холода, не то прогоняя прочь неприятные мысли, что лезли в голову с назойливостью вечерней мошкары, шевелящей влажный воздух вокруг зажженной лампы. Обычно темно-вишневая машина уже стояла в условленном месте: опаздывать было не в интересах Яотинга и Яозу, – но нынче в лужах, наполнивших многочисленные выбоины, взгляд ловил лишь яркий сор да подернутое рябью отражение белоснежных боков чужого авто.
- Юная мисс дорого берет за свое общество? – американец, Рузвельт О`Долл, притормозил и подъехал почти вплотную к бордюру.
Кажется, он уже забыл, зачем снова пожаловал в китайский квартал и даже о сломанной руке, что лежала на одном колене, как древнее изнеженное сокровище на бархатной подушке.

+ Тео

Лицо китаянки переменилось. Напряженное ожидание, щедро присыпанное белой пудрой раздражения, сменилось явственным удивлением – алая лента губ легко изогнулась одним краем в странную ухмылку, а правая бровь взлетела красивой дугой. Секундное замешательство – Йи аккуратно стерла возникшую мимическую картинку и теперь разглядывала прилизанного нахала с почти искренним интересом, будто оценивая его покупательские способности. Обжигающий взгляд не задержался на холеной физиономии: все, что могло рассказать ей это слащавое лицо о характере своего обладателя, уже рассказал его поганый рот; - скользнул по дорогой ткани костюма и остановился на перебинтованной руке. Мягкий прищур раскосых глаз, блистающая улыбка, обнажившая ровный ряд белоснежных зубов, и вкрадчивые, доверительные интонации ушлой школьницы, признающейся учителю в любви:
- Мое общество вам не по карману. Даже если инвалидам положена скидка.
Американский доберман, показывая жемчужные тщательно отпалированные клыки, погрузился в хохот. Потом в театральном жесте схватился перебинтованной рукой за сердце, сложил губы бантом и произнес c обидой маленького мальчика, у которого отняли шоколадный батончик – никак "Поцелуй Херши" с молочно-кофейной патокой. Но начинка конфеты ему, безусловно, пришлась по вкусу, как и обертка. Особенно выступающая задняя часть таза молодой китаянки, что обтягивала ткань национального платья - «атласные подушечки», от которых Рузвельт не мог отвести глаз.
- Вы разбиваете мне сердце, bаby. Тогда хотя бы позвольте вас подвезти.
На краткий миг Йи показалась заманчивой идея прокатиться в блестящей тачке рядом с ухоженным породистым кобелем, - особенно, чтобы проучить нерасторопных помощников Тенгфея… да и самого братца. Но у владельца белого форда была слишком уж самовлюбленная морда. В такую хочется плюнуть: просто чтобы посмотреть, как накрахмаленным платочком оскорбленный франт смажет с лица знаменитую американскую улыбку, обнажая омерзение, с коим привык относиться ко всему, что его окружает.
- Зато я сохранила в целости вашу кубышку, - усмехнулась китаянка. – И нет, в ваших услугах извозчика я не нуждаюсь.

+ Joseph

Рузвельт хмыкнул – пропустил мимо ушей, барабаня пальцами по рулю. Чем глубже бенгальская лисица заползала в нору, тем аппетитнее становилась мысль опробовать ее на зуб. Желтушная душка с милым лицом и тонкими костями, наверняка, содрогается в постели, подобно храмовому колоколу, что рвет небеса – от этой мысли у О`Долла начинали течь слюни. Еще одна ослепительная – менее настойчивая – улыбка, точно американец готовился выйти на ковровую дорожку, расстеленную перед зданием "Метро Голден Майер", чтобы взобраться на пьедестал и получить «золотого» рыцаря.
- Совсем нет шансов, сладкая? Я даже не могу рассчитывать на то, чтобы пригласить вас в ресторан или исполнить любой каприз?
- Любой каприз? – эхом повторила девушка, и ее смех тонким колокольчиком музыки ветра разнесся по улице, отражаясь от грязных стекол и осыпаясь в лужи. Прикрыв лицо ладонью, Йи некоторое время сокрушенно качала головой и, наконец, произнесла: – Что ж, у меня есть один. Исчезни.
Рузвельт едва не подавился, но изумление вовремя свернулось трубочкой в глянцевую улыбку – так сверкает груда бриллиантов на солнце или карп с прозрачным рогом, чья чешуя на жаберных крышках отливает мятежным золотом.
– Что ж, видимо, сладкая, вы не привыкли обхаживать настоящие американские достоинства. Обещаю, что дам возможность попробовать. До встречи!
Не успел белый автомобиль отъехать, как к дороге, шурша колесами, распахивая дверцу прямо на ходу, выехал вишневый «де сото».
- Yì, nǐ zěnme yàng?* – любителем поговорить был Яотинг, его брат-близнец большую часть времени молчал (или вытягивал слова так, что их невозможно было отличить от коровьего мычания), тем не менее, в этот раз они оба улыбались, как малолетние дети в сочельник перед «рождественским перемирием».
- Hěn hǎo*… - процедила Йи сквозь зубы и добавила на английском, чуть слышно, - вашими молитвами, не иначе.

------
*Yì, nǐ zěnme yàng - как дела, Йи?
*Hěn hǎo... - Очень хорошо

Все Тео, меня почти нет

Едва ли «братья» когда-либо видели молодую китаянку насколько раздраженной. Вряд ли они вообще представляли, что сейчас творилось в душе девушки, прожигающей ядовитым взглядом их тела насквозь. Обычно Йи была довольно холодна и сдержана, но никогда не позволяла себе нападок. Теперь же, быстрым движением дернув рукав вверх, - серебряная цепочка наручных Elgin* сверкнула бледной молнией – сестра Тенгфея уставилась на белый прямоугольник циферблата, обрамленный плашками темной эмали.
- Nín chídàole!* - белый кончик аккуратного ногтя несколько раз ударил по стеклу, после чего часы снова скрылись под черной вельветовой тканью. Не спросив о причинах и не дожидаясь объяснений, Йи впорхнула в салон. Дверца шикарного автомобиля захлопнулась с жалобным лязгом.
Яотинг едва не прослезился, выдавил что-то про час-пик в это время – хлопот с господином заработать не хотелось, - но запах пережаренных лепешек, пропитавший салон насквозь, явно не годился в качестве оправданий.
- Nǎ'er qùle?*
Девушка откинулась на спинку сидения и запрокинула назад голову, прикрыв глаза ладонью.
-Huí jiā*… - аккуратно очерченный рот шевельнулся и замер, скривившись в странной усмешке. «Домой». Прикусив нижнюю губу с такой силой, что язык ощутил солоноватый вкус крови, Йи издала странный звук, который можно было расценить и как горький смешок, и как всхлип. Те несчастные несколько квадратных метров, на которых она ютилась в последнее время, домом можно было назвать лишь с большими – нет, огромными, - допущениями. Никакого уюта, ни даже возможности его создать: голые стены с чужеродными на них мазками китайских безделушек, спальное место (вероятно, коврик на полу был бы удобнее), окна, в которых ты красуешься, как манекен в магазинной витрине… Но сейчас китаянке хотелось попасть не в эту конуру. Нет. В жилах ее текла отравленная случайной сценой кровь. Слишком много яда, который необходимо было сплюнуть. И девушка знала надежный способ - полированное дерево, нежно скользящее по большому пальцу… Аккуратные, точные удары, загоняющие бахвалившегося соперника в угол так же верно, как шары в лузы.

------
*Elgin - марка часов. Конкретная модель - http://www.watchestobuy.com/images/ElginLadyAndTiger2b.JPG
*Nín chídàole! - Вы опоздали!
*Nǎ'er qùle? - куда едем?
*Huí jiā - домой

Казино «Cinerаmа»,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 16:30

… В просторном помещении было пусто. Оно понятно: мелкая рыбка – мечтающие о сладко пахнущей удаче клерки, маклеры, решившие броском костей поправить судьбу, второсортные певички, садящиеся на соблазны богемной жизни с той же быстротой, что на… колени своих второсортных покровителей – вся эта публика собирается гораздо позднее, когда неутомимый менеджер (надсмотрщик с плантации) даст им понять, что очередной день рабства закончен, или еще не начался. Люди посолиднее появляются ближе к полуночи, наскучив программкой в местном кабаке и удовлетворенно отрыгивая поглощенные деньги и алкоголь; те же, кому судьба привела стоять еще на одну ступень выше, и вовсе не появляются в этих залах для черни, предпочитая верхние этажи просторных офисов или, напротив, задние комнаты – гномы, тайные знатоки недр, в пальцах которых золото появляется прямо из воздуха… их-то крови Жан Дюран, неторопливо направлявшийся через почти пустой зал к барной стойке, жаждал больше всего.
Их… и еще одного человека.
… Решение, что он принял, уже стоя одной ногой в вагоне – железная могила его пребывания в новом месте, в новой своей роли – было внезапным, дерзким, и оттого еще более ослепительным. На мгновение у него даже закололо в боку и перехватило дыхание,- но, когда француз, резко развернувшись, спрыгнул на неровный перрон, он уже знал, что оно было единственно правильным. Единственно возможным.
… Бармен с еще вполне искренней улыбкой (одеревеневшей, прибитой гвоздями к профессионально любезному лицу она станет чуть позже) оглядел высокого посетителя, и уже протянул руку, готовясь к любым пожеланиям ранней пташки,- но Дюран, время и нервы которого вот уже почти час готовы были лопнуть, как мышцы пытаемого на дыбе, сделал отрицательный знак.
- Кофе. Самый крепкий, какой вы сможете сделать, мой друг. Кофе и менеджера.
Между пальцев его руки, легшей на поверхность стола – так фокусник держит монету перед началом фокуса – появилась сложенная вчетверо купюра.
Бармен приоткрыл рот, намереваясь поинтересоваться то ли причиной столь внезапно возникших претензий, то ли тем, хорошо ли незнакомец спал этой ночью – но под взглядом суженных, горящих безумной одержимостью глаз тотчас же передумал.
- Одну минуту.

+мсье

Три минуты. Именно столько понадобилось подстегнутому облюбованной банкнотой и настойчивостью щедрого гостя бармену, чтобы едва ли не за руку привезти менеджера, невысокого человека, одетого с иголочки и туманно взирающего на того, кто так внезапно потребовал его внимание. Но чем ближе подходил работник к стойке, тем сильнее его шея втягивалась в камвольный воротник на шерстяной подкладке, а на лице не отражалось ничего, кроме как потока проклятий, поносивших тот день, когда он устроился сюда на работу. Проблемы игорного бизнеса, оплошности крупье, инспекторов, дилеров и самовольность игроков – ничто так не сказывалось на его ежемесячных доходах, как один единственный взмах белой молескиновой перчатки какого-нибудь чопорного джентльмена и последующий вопиющий отзыв, способный в тот же миг, в ту же секунду сделать из него собаку без конуры.
Оставалось прибегнуть к единственному остававшемуся оружию – отбеленной улыбке, переполненной безмерным чувством симпатии, сострадания и готовностью пойти за господином хоть в огонь, хоть в воду.
- Добрый день, чем я могу вам помочь?
На руке, сделавшей мягкий жест, не было, но ее отсутствие (как и отсутствие шляпы, трости, золотого перстня с печаткой, отделанных алмазами часов, трона, свиты и пурпурной тоги) компенсировалось взглядом темных глаз. Неизвестный смотрел так, что было ясно: неповиновение его словам, или даже простое невнимание к ним станет самой большой ошибкой, которую совершал не только господин с шерстяным воротом, но и все, кто сегодняшним утром решил появиться в лишенных окон стенах этого заведения.
Это была правда. Сейчас он был способен на все.
Повернувшись на стуле, он долгим, ничего не выражающим взглядом смотрел на подошедшего, словно решая, достоин или нет, тот выполнить то, что ранний гость собирался ему передать – на лаковых губах мерцала египетская улыбка – а потом медленно произнес, словно бы подбирая слова на чужом языке, сам вслушиваясь в то, как они звучат:
- Передайте хозяйке: я тот, кто сломал руку ее сыну,- пауза, во время которой язык медленно прошелся по воспаленному краю рта, как если бы человек испытывал неутолимую жажду.- Я хочу видеть ее.
По глазам менеджера (просьба не позволила ему вздохнуть с облегчением, наоборот, привела в состояние близкое к кататонии) было понятно, что теперь он сомневался в своей способности слышать. Вероятно, от удивления человек даже решил обучиться чтению по губам, но гость был краток.
- Хозяйку? – менеджер переглянулся с барменом. – Мадам О`Долл?
Глупый вопрос – как будто у казино было несколько хозяев.
Любезный работник не видел иного выхода, как исполнить пожелание клиента; когда он вернулся, лицо мужчины покрылось заметной испариной, точно все это время он держал над головой каменное изваяние Дука-бека, привезенное с Этоки, и этот огромный валун величиной с человеческую фигуру намеревался его прихлопнуть.
- Пожалуйста, следуйте за мной. Алоизия О`Долл вас ждет.

Monsieur Le Chiffre+ Joseph

Пальцы, лежащие на гладком, невозмутимо-белом краю кофейного блюдца – о, какой сетью прихотливых, безжалостных ласк они успели за время ожидания одарить и его, и горячие края, и изогнутое бедро, и приподнятую в нетерпении ручку – с неожиданной силой оттолкнули от себя покинутую любовницу; румянец покрыл его щеки, как если бы появившийся глашатай звал его не в кабинет, а прямо в альков могущественной дамы.
Хотя… как знать?
Улыбаясь, прикусывая края ярких, словно раздавленные вишни, губ, он не последовал за служителем, а пошел впереди него – так, если бы вел к неприступному городу солдат одному ему видимой армии.
Проводив господина до кабинета хозяйки казино, менеджер отступил – вероятно, здесь все желание следовать за гостем в полымя неожиданно заканчивалось.
Темные широкие двери из массивного дуба и ольхи, украшенные бриллиантовыми миниатюрными ангелами - в знак коварной и страждущей власти - были распахнуты, точно объятия Шамбалы или Мадонны, дождавшейся своего маленького сына перед часом Великого Суда. Его ждали и ждали с нетерпением.
За высоким столом (до верху забитом бумагами, среди которых возвышался полупустой янтарный графин и ажурная пепельница с яшмовым донышком) утомленное делами, но посвежевшее от внезапного визита с покаянием, лицо Алоизии было спрятано за длинными сплетенными пальцами, так незрячий призывает к ноге поводыря, собираясь натянуть поводья – на самом деле излюбленная поза, позволяющая лучше разглядеть визитера.
Носок красных лакированных туфель – худые ноги женщины были изящно скрещены – едва заметно водил из стороны в сторону. Томительное ожидание.

Только одно мгновение, быстрый вздох, единственный удар сердца, были той значимой границей, порогом, заставившим мужчину помедлить с исполнением своего замысла. Одно мгновение – перебой между яростью, с нереальной, какой-то волшебной легкостью приведшей его в эти покои, и мигом, когда он вызывал в себе воспоминания о ледяном, циничном, отвергающем его голосе; мгновение страха, безумства, отчаяния – и неожиданный гость твердо ступил на до блеска отлакированный пол. Прыжок в Бездну с края отвесной скалы. Предание себя силам, многократно превосходящим его понимание. Путь левой руки.
Обратного пути больше не было.
Темные глаза с лихорадочным сиянием смотрели на сидящую перед ним женщину. Судный день, чудище, пожирающее наполненное грехами сердце. О, в его груди теперь было легко – с того момента, как желтолицый мальчишка, предательски усмехаясь, вырвал и растоптал то, что изнывало и пело в желании принадлежать ему до последнего дня.
Яркая, сильная улыбка. Amen. Да будет так.
- Добрый день, мадам,- полупоклон, парение невесомого тела среди взмывающих вверх струй восходящего воздуха. Наслаждение близкой мести, той боли, которую он причинит (себе или ему?), вихрем кружащее голову. Не слишком-то впечатляющий дебют, пешки первых слов, пока встретившиеся противники присматриваются друг к другу. И эта партия – он внезапно точно опустился с небес на землю – будет куда поважнее.
- Мое имя Le Shiffre,- яростное сияние, восторг, ожидание прибитыми струйками пламени припали к земле, оставляя лишь выжженные, опустошенные норы. Он сделал паузу, подбирая нужное слово, затем твердо проговорил, не завлекая, а констатируя факт, подтвержденный столь быстрым приемом и тем вниманием, что уделила могущественная владелица города дотоле безвестному посетителю.- И думаю, вы уже знаете, кто я.

Ладони легли на стол, выгибая пальцы и выпячивая накрахмаленные костяшки, вбитые в брильянтовые кольца – жест благосклонности.
Уже в ту секунду Алоизия поймала себя на мысли, что не всякие улыбки приводили ее в восторг (о, она, знакомая не понаслышке с синонимами дешевизны, всегда знала, когда овчинка не стоит выделки); на ее памяти то, что она сейчас испытывала, разглядывая лицо своего гостя – посетившее ее чувство было похоже на радость от встречи со старым нежданным приятелем, вернувшимся из долгого путешествия, - женщина ощущала, лишь наблюдая за Спенсером Трейси, и то, когда тот исполнял очередную роль гангстера, хорошего простого парня, которого обстоятельства толкнули на кривую дорожку или беседуя с Джоном Фордом после премьеры его фильма «Мужчины без женщин». Улыбки, заточенные техникой приобретения расположения, она угадывала с ходу, ненавязчивые фальшивые комплименты легко отличала от искренних (при этом испытывала симпатии и к тому и другому). Сейчас лицо этого человека – а его (даже если гость окажется «лжецом по природе») она нашла весьма удачным инструментом для презентации остального содержимого качественного и дорогого костюма, – заставило О`Долл улыбнуться: уголки блестящих от бальзама губ дрогнули и плавно примкнули к нечетким скулам, выделяющимся лишь за счет искусственного румянца.
- Мне сообщили, - Алоизия прямодушно раскрыла ладонь, указывая на высокий стул, - Вы тот самый человек, который сломал руку моему сыну. Неосторожность или необходимость, господин Le Shiffre? Возможно, мой драгоценный отпрыск навредил вашему автомобилю или проявил недопустимую грубость?

+ Джо

Воспользоваться любезностью гость не торопился: остановился перед столом, положив руку на спинку указанного стула. Сердце тяжелыми ударами билось в груди. Он ощущал, как неприятная, неуместная, неприличная дрожь поднимается из живота, отражаясь на кончиках пальцев, и сильно сжал неувядающие цветы, нанесенные ножом резчика на темное лакированное дерево. Таким же деревом в эту минуту виделась ему и мадам О’Долл; то же инстинктивное, обжигающее угадывание родственной, из одной земли выпитой, впитанной крови.
Такой красоты ствол – и такие убогие плоды.
- Побочный эффект столкновения,- карамельные губы сложились в понимающую улыбку. Момент истины. Процеживание по капле всего увиденного, сказанного, попытка угадать нужную рецептуру, вскрыть скрытые «да» и «нет».- К сожалению, дороги в Китайском квартале оставляют желать лучшего.
Алоизия несколько секунд смотрела на гостя снизу вверх, а потом поднялась, как будто хотела исправить это, пролететь кондором с блестяще-чёрным опереньем, охотящимся в полете (в шесть раз выше облаков), над долиной Чимборасо. Белым птичьим воротником служила ее перманентная завивка воздушных ухоженных волос, которую она ненавязчиво поправила перед тем, как пройти к двери, закрыть ее и вернуться за стол.
Кто этот мужчина? Бутлегер, властный бюргер, Кельнский кондитер, буржуа из «золотых двадцатых», состоятельный фабрикант? О`Долл любила детали, которые могли рассказать о человеке даже больше, чем он сам, и сейчас, продолжая разглядывать его синими, как средиземное море, глазами, охотилась за любыми штрихами к наброску.
- Увы, не только дороги. Присаживайтесь, полагаю, нам есть о чем поговорить, - владелица вытащился из портсигара длинную табачную палочку, и закурила, водя кончиком по губам. – Я также не сомневаюсь, что вы приехали сюда целенаправленно. Но перед тем, как вы посвятите меня в причины вашего визита, хотелось бы задать один вопрос. Вам знаком человек по имени Тенгфей?

+мсье

Кончики пальцев дрогнули и сорвались со стула. По счастью, в этот момент он как раз сделал шаг, чтобы, наконец, принять приглашение. Медное лицо не изменилось, не дрогнуло, когда пришлось поднять его навстречу – и только чуть позже, кадром в замедленном кино, расцвела на нем белоснежная улыбка.
И все же он выдал себя – поневоле коснувшись ладонью левого борта пиджака: то ли искал портсигар, то ли пытался заставить умолкнуть гулко взорвавшееся сердце.
- Да.
- Желтый китайский пинчер, - два снифтера из гладкого стекла возникли на столе, и Алоизия, довольная словесной скромностью своего гостя, с глухим хлопком откупорила графин. - Камю Джубили, семнадцать лет выдержки, выпьете?
Все еще ожидая ответ, женщина наполнила пузатые бокалы.
- Так это он послал вас сюда?
Гость выпрямился, то ли выражая восхищение меткостью характеристики, высказанной несравненной хозяйкой, то ли в почтении перед возрастом коньяка, которое по справедливости должен был испытать любой уроженец Старого света. И хотя сейчас он предпочел бы обжигающую, ломающую мозг крепость виски – плебейская привычка, подхваченная в этой проклятой Америке – глоток медового солнца был слишком соблазнителен, чтобы отказаться от него. Даже теперь.
- Прислал, мадам? Нет. Привел – безусловно, да,- улыбка из понимающей превратилась в кривую, когда Дюран (это имя теперь следовало забыть, похоронить в самом темном уголке памяти) прибавил, как будто проводил лезвием по шее, близко-близко к стремительно бьющейся вене.
- Я был… его любовником.
Алоизия - она уже успела пригубить янтарный, вобравший в себя весь темный цвет дубовой бочки, в которой был выдержан, напиток, - не поперхнулась, не скривила лицо, не вскинула тонкие выщипанные дугами брови, даже не посмотрела на поделившегося откровенностью господина в ту секунду, никак сочувствовала слову был или пыталась свести все части мозаики воедино.
Она даже подвинула бокал на край стола, там же оказалась пепельница с отложенной сигаретой и лишь, когда широкая ваза сосуда, подхватившая луч нависающей с потолка куполообразной лампы и повисшая между двумя женскими пальцами, отодвинулась от плотно сжатых губ, хозяйка повернула лицо к гостю.
- Только не говорите мне, что мой Рузвельт и этот шанхайский ублюдок… и вы, обманутый ревнивый муж, оказавшись за бортом, решили ввести меня в курс дела? Где я ошиблась, господин Le Shiffre?

вместе с Джо

Она ошиблась.
А он не ошибается.
Никогда не ошибается.
Пальцы мягко, словно несорванный цветок в дивном саду, обхватили донышко бокала. Мужчина воспользовался возможностью, чтобы – естественное движение, дань уважения благороднейшему из напитков, волшебному эликсиру, спасенью от всех скорбей – отвести взгляд от лица собеседницы. Зароненное слово сомнения было поистине Иудиным семенем, вот только найти тот камень, что приминает всходы и заставляет выросших из земли воинов схлестнуться между собой, гость искать не торопился.
Ни для кого.
- Я с удовольствием опроверг бы ваши сомненья, мадам,- глубокий вдох, наполнивший легкие божественным благоуханием, вдох, возвращающий голосу уверенность и убийственное обаяние,- но, к сожалению, наша беседа с вашим сыном была слишком непродолжительна, чтобы он смог поведать, какие именно отношения связывают его с господином Тенгфеем. Что же касается меня,- еще один глубокий вдох и первый глоток, неглубокий и беглый, как поцелуй,- то я не имел в виду ни возвращать себе благосклонность и внимание господина Тенгфея, ни сам возвращаться к нему.
Глоток, второй. Не рассеивающий мысли, наоборот, жирным контуром выделяющий их среди бесконечного мутного потока обязанностей, дел, чисел, имен и дат. Глоток, от которого вот-вот на языке расцветет великолепный цветок миндаля с золотистой костянкой, глоток, сравнимый с удочкой, что насаживает проблески разума и поднимает их к глазам, позволяя, как следует рассмотреть.
Привыкшая к лживой саморекламе, к девочкам, закончившим школу воспитания с единственным предметом «очаровывать и завоевывать», к ослам под шкурой хороших манер, занятых лишь своей физической привлекательностью и вылизывающих драгоценный статус, в то же время не брезгуя дружбой с такими людьми и примеркой этих черт к своему потускневшему от возраста лицу, Алоизия О`Долл чувствовала, как проникается симпатией (хотя бы интересом) к этому таинственному брошенному китайским дельцом гостю.
Медленно, словно боясь спугнуть пожилого фазана и заодно демонстрируя высший пилотаж в его поимке, женщина положила локти на стол, одним пальцем коснулась виска с серебряным локоном и посмотрела прямо в глаза.
- Чего вы хотите?

вместе с mon аmi

- Я хочу…- неподвижная бронзовая маска, казалось, потекла в этот момент с лица посетителя; ноздри раздулись, а пальцы сжали бокал с такой силой, что, казалось, его прозрачная сфера вот-вот лопнет в добела стиснутых сильных пальцах.- Я хочу уничтожить его. Его – и все, что у него есть. Мне нужен союзник.
Женщина не изменилась ни в лице, ни во взгляде, прищурилась, пытаясь понять, осилить своим охладевшим за все прожитые годы рассудком, как какой-то молодой китайский выродок смог нанести столько кровоточащих ран этому сердцу, но, что поражало ее больше всего – как господин в дорогом костюме, интеллигентный европеец, статный и сильный эмир позволил желтолицему варвару, кочевнику, сравнимому лишь с заразой – чумой - плодящейся за океаном, совершить с собой подлинный и вопиющий ужас.
- Я думаю, мы найдем общий язык, господин Le Shiffre, но сразу скажу вам две вещи. Во-первых, еще никому не удалось поставить его на место. К сожалению, даже мне, - Алоизия вновь сжала бокал, согревая чудесную влагу своим теплом. – А во-вторых, вы и сами могли свернуть ему шею и тогда лишили бы нас обоих большой головной боли, но вместо этого вы пришли ко мне. У меня есть мысль на этот счет, но хотелось бы услышать вашу версию.

Казалось, это немногословное обещание, а, может быть, и глоток коньяку, от которого сразу же перестали ныть сведенные судорогой мышцы в основании шеи, заставили плечи мужчины расслабиться, и вернули его лицу улыбку, жестокость которой могла сравниться лишь с обаянием, которое излучали сейчас медальонные, будто отлитые из бронзы черты. Третий глоток был губительно долгим: запрокинув лицо, гость по капле вливал в себя драгоценный напиток, демонстрируя сильную напряженную шею, мускулистые запястья и заблестевшие от золотой влаги губы.
- Лишить человека жизни – дело одной минуты, мадам,- легкий акцент Иль-де-Франса примешался в это мгновение к его речи, словно разбуженный выдержанным питьем, оставлявшим на языке послевкусие меда и (человеческой?) кожи.- Как дело одной минуты сделать глоток и проглотить либо дешевый спирт, либо годами выдержанное сокровище. Судя по всему,- он поднял бокал, то ли приветствуя собеседницу, то ли призывая далекие виноградники Шаранта в свидетели своим словам,- вы предпочитаете выдержанные продукты.
- Что же до места,- наклонившись вперед, продолжая улыбаться непроницаемой медной улыбкой, медленно проговорил он после паузы.- То, не подвергая сомнению ваши таланты… Я знаю, как он думает, я знаю, чем он дышит под своей холодной змеиной кожей, я один знаю, какой он сделает ход. Всему, что он только умеет, я научил его. Стол и колода будут вашими, мадам, но играть против него могу один я. Это – мое условие.

Лишь однажды Алоизии удавалось побывать во французском мюзик-холле, очень давно, когда она была замужем, когда (вроде бы еще) была влюблена. С тех пор прошло немало времени и все, что она знала о Франции, да и о Европе в целом, это вкус великолепных напитков, тканей, роскоши, пейзажей - впрочем, родную Америку она бы никогда не променяла на все богатства зеленых холмов и жгучих виноградников вместе взятых – и музыки.
Сейчас слова незнакомца (он сам был как Париж – ветреный город с жестким характером) напоминали ей песню, услышанную совсем недавно из уст Мориса Шевалье. "Париж, я тебя люблю", "Париж – моя роза", "Париж – моя любовь", "Париж-каналья" и, наконец, "Париж в гневе". Городок внутри этого француза горел огнем.
- Да вы опасный человек, господин Le Shiffre, - хозяйка нарочно дернула плечами, скрытыми под пиджаком из плюшевого вельвета, словно отряхивала пробегающую по телу дрожь. Искренне ли, наигранно ли – но она показывала свою заинтересованность. – Обучили фокусам и сами же оказались распиленным надвое. Ваше условие будет неприкосновенно, но и мне придется принять вашу поддержку не без договоренностей. Поймите меня правильно – в этом мире можно доверять только самому себе, ну и бокалу Камю Джубили, пожалуй, для разнообразия.
О`Долл осушила сосуд, костлявыми пальцами убрала его в сторону, как полководец, собирающийся разложить на столе карту с расположением войск и стратегией. Сигарета вновь запорхала в ее руке - пойманная в камышах за заднюю пару крыльев и обездвиженная стрекоза.
- Завтра ваш… Тенгфей будет на торжестве в честь открытия большого игрового зала. Я собираюсь еще раз переговорить с ним и предложить выкупить то, что он знает, то, чем владеет, и, конечно же, убедиться, что его мордашка не смотрит в сторону моего казино. Что если… как вы думаете, он обрадуется, когда увидит вас среди гостей?

вместе с Joseph'ом

Две линии губ, два раздавленных дождевых червя, распиленные надвое, извивающиеся, корчащиеся от горечи выпитого до дна зелья, покривились над подернутым радужной пленкой краем бокала.
- Вполне ль наказан ты за глупую наивность?* Я полагаю, мадам, ответ на ваш первый вопрос вы найдете в том, что я здесь,- темные, коньячного цвета глаза смотрели теперь прямо на собеседницу. Все еще наклоняясь вперед, он жадно, всем телом, казалось, вбирал сочащиеся из-под кожи колебания и сомнения хозяйки дома, а потом произнес, медленно, словно зачаровывая, разделяя паузами слова, как будто бы расставлял после каждого хорошо ощущаемые точки.
- Если бы ваш коньяк вдруг заговорил – хотели бы вы, чтобы он оказался на столе ваших врагов… мадам?
Женщина обнажила белоснежные зубы – еще одна американская драгоценность для публики, вуаль, прикрывающая желание жесткими способами добиваться от других того, что ей нужно. Что ж, установить дружеские отношения с этим человеком – пожалуй, станет лучшим достижением за следующую неделю.
- Боюсь, я не настолько глупа, чтобы позволить ему перебраться на чужой стол, - О`Долл ни на секунду не отводила глаз, казалось, она протягивала гостю невидимый пергамент, чтобы подписать договор, не иначе как кровью. – Где вы остановились? И как мне вас найти? И еще меня интересует, как мне вас представлять завтра гостям – тонким натурам, которым только дайте волю, и они такое придумают. Может быть, стоит подкинуть им пищу для ума?
- Я остановлюсь там, мадам, где вы порекомендуете. Все мои вещи остались… у нашего общего друга,- пустой бокал мягко качнулся в сильной ладони,- так что мне придется, кроме прочего, обеспокоить вас просьбой посоветовать мне пристойного портного. Что же до тонких натур… боюсь, что пища для ума неизбежно будет сперва перемолота языками, а те, как вы знаете, прежде всего чувствуют соленое.
- В таком случае, если вы согласитесь, я могу на первое время предоставить вам номер в казино. Не то, чтобы это была гостиница, скорее комната отдыха со всеми удобствами, - женщина – не без предусмотрительности, а уж она-то всегда ведала в том, что делает, - позволила себе еще раз наполнить бокал.

------
*Поль Верлен. Стихотворение без названия («Что скажешь, путник, ты…»)

Поднимая стеклянный цветок, она пристально разглядывала сквозь его терпентиновые стенки – янтарь и золото – лицо европейского гостя, гладиатора арены, который теперь представлялся рождественским подарком, подброшенным под елку c надписью, как на шотландских конвертах: полный погреб пива и жирная свинья.
- Только у меня к вам тоже будет небольшая просьба: постарайтесь быть снисходительнее к Рузвельту. Он капризный юноша, но мой сын.
- Почту за честь и удовольствие, мадам,- ответил новоявленный союзник мадам О`Долл, не уточняя, что именно вызывает у него столь бурное проявление благодарности.
То, что хозяйка казино предпочтет до поры запереть свой неожиданный выигрыш, да еще приставить к нему надежную охрану, не вызвало у Дюрана ни возмущения, ни изумления. Он поступил бы точно так же.
Первый шаг был сделан. Но, возможно, потому, что он оказался неожиданно легким – словно готовился пробить каменную стену, а вместо этого ухнул в кое-как замаскированную сгнившим холстом дыру, Дюран… нет, мсье ле Ширф не чувствовал ничего, кроме подступающего отвращения. Значит, капризный юноша не просто так появился в квартире его… нет, просто «появился в квартире». И кто мог знать, какие же тайны он приносил… «желтолицему пинчеру» в обмен на пакетики с белым порошком.
- До какой меры мне следует быть снисходительным с мистером Рузвельтом?
- Не имею представления, что именно между вами произошло и что происходит между… этим китайцем и моим сыном, - по всей видимости, потуги О`Долл понять связь между Чайнатауном и любвеобильностью ее сына сейчас роем шершней кружили в том же направлении, что и мысли ее гостя.
Она даже не скрывала своего желания поделиться с приобретенным союзником планами на будущее, а также рассказать все то, что металлической сварной цепью соединяло ее с желтым ублюдком. Но не сейчас. Может быть, завтра, когда Генрих и Монтгомери встретятся на судебном поединке, один докажет преданность, а второй утратит бдительность. Вот тогда они и поговорят. По душам.
- Хотя бы не ломайте ему больше ничего, и этого будет вполне достаточно, - горка серебристого пепла упала на стол и женщина ладонью прихлопнула ее, как ураган, сметающий со своего пути светло-рыжие песчаные барханы.
Голова Алоизии склонилась на бок.
– Есть что-то еще о чем я должна знать?

(авторы - Джо и Мсье)

На мгновение ему показалось, что женщина по каким-то таинственным признакам догадалась, что его нервы источены тем же пороком, что и сгнивающая с юных лет плоть ее сына. Ах, какая это была, наверно, досада для такой женщины: знать, что плоть от ее плоти, дитя, которое она выносила под сердцем – отвратительный слизняк, который не стоит даже обломка ногтя какого-то желтолицего мальчишки.
Унизительно. И ужасно.
Однако, сочувствие не входило в список добродетелей человека, сидевшего перед мадам О`Долл – ни сочувствие, ни раскаяние, ни сожаление.
- Ничего такого, что могло бы помешать нашему партнерству, мадам,- мужчина поднялся, как будто возможность смотреть на хозяйку казино сверху вниз возвращала ему самому веру в данное обещание.- И, кроме того, что ваш сын вчера получил пакет кокаина от известного вам лица.
Сразу несколько эмоций - как если бы закрытый до этого момента ларец распахнулся от одной ключевой фразы и выпустил бушующий поток солончаков, заостренных чувств, - сменили друг друга на женском припудренном лице.
Сигарета была вдавлена в яшмовое дно пепельницы, а сама Алоизия, вытянув руки и обхватывая ими массивный стол, так пытаются уберечь свое господство на кукурузных бескрайних полях, отгоняя крупные стаи саранчи, что обгладывают на своем пути и стебли, и плодоносящую землю, с предельным вниманием, повисшим на волоске от отвращения, поджала губы – удерживалась от острого американского словца, которым не пренебрегала среди себе подобных.
- Господин Le Shiffre, - окаменевшее лицо взирало на гостя с таким видом, будто желало показать, что сейчас ни одно произнесенное слово не должно уйти от его внимания. – У меня хватит денег не только для того, чтобы нанять киллера, но и подарить свободу всем заключенным пересыльной тюрьмы. Вы уверены, что сможете… укоротить ему руки?

я и мсье

Сейчас они словно поменялись местами, по очереди обнажили, вспороли друг перед другом кровоточившие раны души,- такими легко предсказуемыми, как пятьдесят две карты в колоде, и такими же неожиданными, как их комбинации. Но, несмотря на это, несмотря на алогичную, нерациональную любовь к ублюдочному ребенку, которого, по законам Спарты, давно надо было бы выбросить со скалы, эта женщина была рождена для больших, страшных дел – и холодный, глядящий на нее из-под вновь обретенной защитной маски человек, не мог не отдать должное ни ее борьбе, ни ее безнадежности.
Нарушая все правила, движимый только внезапным ощущением своего превосходства, он неожиданно сделал шаг вперед, к самому столу, протягивая твердую сильную руку Алоизе О`Долл – той, кого не так давно обещал уничтожить.
- Я это знаю, мадам. И я… сделаю все от меня зависящее, чтоб здесь, в этом городе, остался… только один… хозяин.
Худая рука подхватила рукопожатие и вложила свои длинные пальцы в медную, почти светящуюся в тусклом свете ладонь.
Друг? Союзник? Защитник? Большие обещания уменьшают доверие, но иного выхода, кроме этой вовремя подвернувшейся лазейки, Алоизия сейчас просто не видела.
- Я запомню эти слова, - улыбка тронула подсохшие губы, сдержанная и благодарная за визит, за помощь, за надежду (может быть даже за сломанную руку собственному сыну – если бы не этот поступок, они бы не встретились, хотя, возможно, когда-нибудь она пожалеет об этом). Тем не менее, слова француза вернули лицу хозяйки красок, как подкравшееся божество вдыхающее жизнь в первого человека, вылепленного из глины.
- Все, что вам будет необходимо, вы получите от менеджера. Но, не исключаю возможности, что я сама вечером зайду проведать, как вы устроились.

(совместно с Джонни)

Чайнатаун, квартира Тенгфея,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 17:30

Когда Тенгфей открыл дверь маленькой китайской квартирки, коридор, залитый режущим глаза светом фонарей, что корчились от сквозняка, точно грозди выдернутых из чьих-то глоток миндалин, показался ему необыкновенно пустым и холодным; даже запахи напоминали миланский госпиталь, набитый уродливыми гнойными шлюхами, сидящими в очереди на прием к врачу и выдающими себя за девственно чистых весталок.
Падающие на лицо черной тенью волосы, скривленные тонкие линии губ – сизалевая гранатовая нить, перерезанная ножницами, - ладонь, оттягивающая малиновую жилетку, под которой продолжала ползать неутихающая боль – он даже не переоделся и не потрудился сменить машину (беспечно припарковал синий «зеппелин» прямо у дома). Минуту Тенг стоял на пороге, вероятно, даже пытался понять, где находится, и лишь подтолкнутый невидимой рукой, вошел внутрь, оглядываясь, как будто надеялся кого-то увидеть.
Как же он надеялся…
Двигался молодой китаец ощупью, осторожно – то ли не хотел никому говорить о своем присутствии, то ли забыл дорогу в спальню, а именно туда вели его ноги.
Впрочем, предосторожности мало ему помогли. Мисс Милтон сосредоточенно разглядывала доску, мельтешащие перед глазами синие, зеленые и красные символы на костях Маджонга отнюдь не помогали сосредоточиться. Ожидание тяготило девушку. Пусть мозг и нашел себе занятие, но посторонние мысли все равно пробивали оборону и настойчиво просили аудиенции. Хлопнувшая дверь дала ей благовидный предлог улизнуть в коридор от очевиднейшего поражения. Для собственного успокоения Эва позволила себе оправдаться тем, что для китаянки такое времяпрепровождение было более привычным, и она успела набраться немалого опыта.
- Еще раз добрый… Тенгфей? Что с Вами? – не заметить подавленное состояние хозяина квартиры было сложно. На лицо гостьи бледным призраком скользнуло беспокойство.

с Ланой

Алые губы раскрылись на белом, точно подмороженный распил алебастрового оникса, срезанный с какой-то античной скульптуры, овале и скривились в подобии улыбки. Тенг смотрел на ожидающую гостью с таким видом, как будто это он несколько часов сидел в заточении и сейчас ждал благосклонности хозяйки неуютного, переполненного тоскливым ощущением пустоты, чужого дома.
Он прижался спиной к стене и принялся медленно расстегивать пуговицу за пуговицей, застревающую в атласных петлях.
- Мисс Милтон, вы курите? – выдавил молодой китаец.
Понимание, потеснив беспокойство, вползло в потемневшие карие глаза. Узкая холеная ладонь скользнула к висящей на локте сумочке. Пальцы привычно встретили «поцелуй» замка и вытащили темно-зеленую упаковку с закатным кругом посередине. "Выбирай Lucky вместо сладкого"* – девиз, так или иначе коснувшийся уха каждой уважающей себя дамы. Ведь уважающая себя дама обязана следить за всеми модными тенденциями. Впрочем, отказывать себе в сладком мисс Милтон пока не собиралась, сочетая всю гамму удовольствий.
- Конечно, - мягко проговорила она, подтверждая на всякий случай очевидное.
Освободившись от жилетки, Тенг не остановился – оттянул воротник рубашки, удушающий, перехватывающий дыхание, петлю, карающую шибеницей, сбрасывающей с огромной высоты, лишающей опоры под ногами его, преступника, совершившего самое тяжкое, самое вероломное злодеяние. Белые гладкие пуговицы освободили горло от ржавых цепей монфокона*, но почему-то даже от этого молодому китайцу не стало легче.
- Тогда буду признателен, - Тенгфей протянул руку и вытащил из пачки табачную палочку (одну единственную, пусть он и не был уверен, что закурит, всего лишь нужно было заглушить пульсирующую в висках горечь), не двигаясь с места и глядя куда-то в глубину коридора, затянутого дрожащим сиянием китайских безделушек, раскрашивающих стены в яркие пятна как саксонские елочные игрушки на праздничном дереве.
Так пес сиротливо взирает из темного угла на дверь заброшенного жилища в надежде, что хозяин вернется за ним. Когда-нибудь, но вернется.
– Извините, что заставил вас ждать. Если вам нужен кокаин – я к вашим услугам, о цене мы можем договориться в следующий раз, чтобы вы не тратили свое время.
Глухой пульсирующий голос, отражающий замедленное биение сердца. Он забыл о гостеприимстве, послал к чертям китайскую вежливость, двинулся в спальню, на шагу скидывая блузку, которая стала ненавистной, словно в чем-то провинилась.

------
*Lucky — от названия марки сигарет Lucky Strike
*монфокон – каменная виселица

(с Джозефом)

Маленькая темная комнатка без окон с черным пепелищем из мятого шелка, еще помнящего его запах. Тенгфей сел на кровать, откинулся на локоть, дотянувшись дрожащей рукой до коробка спичек; апельсиновый глаз тукана прорезался в кромешном мраке, и Тенг затянулся, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить кашель, стереть жгучую соленую влагу, унять раздирающую боль, забыть, забыться, но даже вкус табака не мог уничтожить висящий в воздухе сладкий аромат духов, кожи и голоса, шепчущего его имя, зовущего из вагона поезда (памяти), что уносился прочь от маленького американского города.
- К чертям кокаин! – Эва проклинала сейчас только себя, только собственное неумение сочувствовать. Вид страдающего человека приносил с собой жуткие… неудобства. Пусть так, все равно словами это состояние не передать. Но уходить, оставляя человека наедине с собой в таком состоянии было для нее невозможным.
- Что он сделал? - не решаясь покуситься на святая святых каждого дома, девушка замерла в дверном проеме, тщетно пытаясь покорить глазам темноту, царящую в комнате. Хваленая женская интуиция разводила руками, подсказывая лишь общее направление движения. Ни конечной цели, ни путей… И все же гостья постаралась придать своему голосу как можно больше искренности и участия. И, пожалуй, возмущения, которое незаметно для нее самой вползло в христианские интонации.

(все - Joseph)

- Кто он? Лучше представьте, что я несколько часов назад убил человека, – молодой китаец не повернул голову, просто лег на спину, сжимая между пальцами сигарету, что тяжело – точно вместо него - выдыхала едва заметную ленту дыма. Голос его был крайне сух, неосмотрительно брезглив и растворялся в липкой темноте, как и он сам. – Давайте перенесем наш разговор на другое время. Попросите Зэнзэн, она даст вам то, зачем вы пришли, в качестве оплаты я хочу, чтобы вы устроили мне встречу с вашей матерью. Справитесь, мисс Милтон?
- Конечно, - тихо и грустно, бархатным прикосновением пальца прозвучал ответ. Девушка на секунду зажмурилась, будто изгоняла из себя что-то постороннее. Либо, наоборот, призывала.
- Конечно, - уверенной хлесткой пощечиной. Перебор. Это действительно не ее дело, не на что обижаться. И вообще, это как-то по-детски. Пытаясь остудить эффект от удара, в голос, будто в пустой стакан по одному падали кубики льда:
- Где и когда Вам будет удобно? Если я память меня не подводит, она сейчас относительно свободна, поэтому я своевольно предоставлю Вам право выбора. «…оружия», - добавила Эва про себя и невольно улыбнулась. Чуть мягче, она все же добавила:
- Если же Вас вдруг заинтересует мое общество, я свободна почти всегда.
- Лучше предоставьте право выбора ей, - Тенгфей снова отвернулся, в этот раз, прижимая запястье к медным искаженным губам, чтобы прямо здесь, прямо сейчас не залиться кашлем.
Он уже и так нарушил все правила гостеприимства, да и женщина (даже если бы была раздета) в этой спальне неуместна, точно также как корона, венчающая крестьянскую голову.
- Еще раз прошу прощения, в следующий раз я обязательно искуплю свою вину. До свидания, мисс.

Казино «Cinerаmа»,
Tight Springs, штат Арканзас,
6 февраля 1930 год, 19:00

Прямо над кабаре "Le Don Juan" в казино располагалось восемь уютных номеров – комнаты отдыха, к которым поднимался лифт с огромными стеклянными окнами: именно отсюда любой желающий мог разглядеть игровой зал, выложенный зеленым бархатом и бордовой бахромой. Длинный коридор с картинами Альфонса Мухи, изображениями крыши Монмартра, перемешанными с работами Гранта Вуда и других художников, рисующих в стиле американской готики, вел в апартаменты для важных персон; пейзажи сельского Индианаполиса, панорамы Чикаго, Нью-Йорка, Бостона, портреты лиц со сжатыми губами и тяжёлыми вызывающими взглядами пропитывали обстановку и навязывали дух американских первопроходцев, непоколебимый, насмешливый и дерзкий, всюду напоминающий о сильной Америке, подминающей под себя Европу, и людях, сделавших ее такой. Но стоило перешагнуть порог просторного номера, как все это возмутительное великолепие растворялось в светлых стенах, занавешенных воздушным барежем сливочного цвета и мягким сиреневым батистом, напоминающим струи дождя на голубых льняных полях, укутанных в одеяло из утреннего тумана.
Кровать, гардероб, торшер на длинной ножке, высокое зеркало и дверь в ванную – формула американской простоты и удобства.
Когда личный портной Алоизии О`Долл постучал в комнату с блестящим номерком «1», он уже знал, куда попадет. Лысому упитанному афроамериканцу, что напоминал шоколадный Брауниз, пузатое пирожное – квадратное и сладкое, напичканное фундуком – здесь приходилось бывать ни раз. Но если обычно он снимал мерки с худощавых юных любовниц сына хозяйки (с удовольствием разглядывая их белые с пушком спинки и перетянутые корсетом формы) то сегодня его ждало глубокое разочарование.

К этому моменту мсье ле Шифр уже представлял собой вполне пристойное, даже по собственным меркам, зрелище, что означает: он был умыт и заново выбрит, и его ботинки – единственная оставшаяся молитвами «китайского пинчера» пара, начищены были коридорным до той степени, что в них отражался желтоватый глаз голенастого светильника.
Но главное: за все время, что он провел в одиночестве, облаченный в душевые струи, а потом – в махровый халат, что ему доставил расторопный служащий вместе с бритвенными принадлежностями и всем, что необходимо одинокому мужчине без багажа – французу удалось абсолютно, стопроцентно, совершенно, полностью, безусловно, тотально, кардинально, коронарно, артериями, венами, костьми, мышцами, кончиками ногтей освободиться от рвавших его псов-воспоминаний. Псов-мыслей. Псов-сожалений.
Это не значило, что их зубы перестали терзать его омытую влагой, покрытую пеной, вычищенную, но не очищенную плоть. Они остались – ушла только боль.
«Хотите отмыться?»
О, он сделал это. Тщательно смыл с себя вокзальную копоть, взгляды попутчиков, крики кондукторов и отчаянный визг желтолицей девчонки. Как она его называла? Дю Лан? Клоунов в автомобиле, вонь пережаренной свинины, прикосновение рук, неодобрительные взгляды «сестры», разбитую пепельницу, опиум, спирт, брызги холодной воды. Капли крови. Капли слюны. Капли пота. Жемчужные капли, растертые по животу. Все это было безжалостно смыто с кожи, спущено в сливную трубу. Жаль, не придумали средства, чтобы вычищать еще и под кожей. Из памяти. Разве что Божоле. Новое вино* - для новой жизни. Без истории. Без памяти. Сегодня выпито – завтра спущено в унитаз. Amen*.
… Когда дверь открылась и похожий на лоснящийся трюфель толстяк вплыл в номер, мсье полулежал на кровати, подложив под спину все имевшиеся подушки и свесив босые ступни с края; медный идол, ожидающий прихода жреца и танцовщиц, покачивающих смуглыми бедрами, едва прикрытыми пестрыми гавайскими юбочками.
В руке у него был бокал вина.
------
*Божоле правильнее называть Божоле нуво (Beaujolais Nouveau) – молодое вино (не позднее 6-ти недель после окончания сбора урожая, сразу за окончанием ферментации). Крайне спорный сорт вина, сам факт популярности которого вызван специально созданным праздником («праздник божоле»), который, в свою очередь, создан был специально для поднятия популярности плохо продаваемого продукта.
*Аминь.

+мсье

Поздоровавшись, мужчина поставил свой чемоданчик с тут же распахнувшимися створками на столик и с видом хирурга, раздумывающего какой орган нужно удалить, чтобы лишить проблем и себя и пациента, принялся выкладывать все необходимое: найдя среди ножниц, кусков мыла, швейных иголок, укольных и коротких линеек, бумаг и ниток гибкую сантиметровую ленту, он развернулся с любезной улыбкой постоянного и преданного читателя журналов «Элегантная мужская мода» и поклонника «системы Мюллера», что обязывала с особым пристрастием и трепетом к анатомии снимать мерки с широких плеч.
Начисто выбритое блестящее лицо - каланча с пухлыми губами - с отвисшей подбородной складкой, что наделяла портного узнаваемым сходством с земноводным голиафом, плавающим в полноводной реке, а казино и деньги его хозяйки вполне могли сойти за нее, уставилось на жильца номера.
- Ваши пожелания, мсье? – немецкий акцент был наигранным, некогда став визитной карточкой и удобрением к почве его происхождения, но в этот раз мужчина прибавил к голосу сладкой душевности, точно щепотку ароматного розмарина, догадываясь, что перед ним блюдо, которое придется есть холодным.
- Дополнительно – черная сорочка. Не обсуждается,- мужчина толчком поднялся на ноги и, поставив почти пустой бокал прямо на пол, одним движением стряхнул халат с плеч. Холодные, без малейших знаков вызова или желания поразить глаза скользнули, не различая, по лицу чернокожего. К чернокожей обслуге он давным-давно привык, мирясь с ней, как с необходимым злом, вроде раздражения после бритвы или нелепых английских подвязок, удерживающих на месте шелковые носки.
Слегка повел обнаженным медным плечом, в которое с детства впиталось горячее южное солнце и формы классических статуй, и вопросительно склонил голову, приглашая портного приступить к работе.
Не теряя времени, тот сначала профессиональным взглядом оценил «полотно» с которым ему придется поработать (ему даже польстила представившаяся возможность – за несколько лет работы на мадам О`Долл тощие гремящие друг об друга кости молоденьких девиц и жирные желеобразные туши господ, чьи потроха скорее состояли из мягкого тортового крема, чем из органов, успели наскучить) и одобрительно кивнув, обошел француза, точно откровенно любовался скульптурой библейского царя Давида, на которую набрел в долгих творческих поисках.
- Йодные морские водоросли отлично помогают от порезов, мсье, - вероятно, от отточенного острого глаза портного не ускользнул и крошечный изъян на шее, но голос человека был чрезмерно учтивым и заботливым, словно боялся оживить древнего окаменевшего Аполлона.
Липкие пальцы, обработанные ежевичным маслом, невольно коснулись статного плеча, снимая и уточняя мерку.

Неожиданно для себя мужчина дернулся, как будто вместо пальцев его кожи коснулась раскаленное железо – короткое мгновение трепета, как у вороного, с лоснящимися боками коня, которого впервые за много лет оглаживает не рука хозяина. По бокам животного в такие минуты пробегают волны – человек, стоящий перед африканцем, не выдержав, сделал шаг назад.
И тут же вернулся. Просто оступился, поддавшись незримому аркану, который накидывает алкоголь на шею любого, кого вздумает обвить змеиным телом.
«Дракон не благоволит…»
- Заостренные лацканы,- негромкое уточнение, как будто бы рука чернокожего, нажав на клавишу, пробудила воспоминания о вызывающем досаду звуке.- Каммарбанд*. Пепел. И сделайте милость, избавьте меня от подплечников.
Словно продолжая играть роль модели для оравы студентов художественной школы (курсистки хихикают, молодые люди старательно делают вид, что им не впервой созерцать полностью обнаженное тело, периодически рассматривая «бермудский треугольник» из темных волос – сравнивают, поджимая губы, утешая себя мыслью о сравнительной анатомии белого человека Европы и Северной Америки) гость мадам О’Долл поднял голову, рассматривая потолок. Поморщился, ощущая примеченный храбрым портняжкой порез, отмыть который не получится, как бы не хотелось – и через плечо покосился на оставленный бокал.
- Я тоже знаю хорошее средство.
Узкое горлышко бутылки плюнуло рубиновой кровью. Прижать к гиацинтовым губам платок и не отпускать от себя, вслушиваясь в захлебывающееся дыхание. Может быть, он тоже уже лежит на полу, давясь собственной кровью. Может быть, на кафельной постели ему уже прикрепляют оберег с именем и возрастом. Омытое, очищенное от пятен и горя лицо. Тюльпан в альпийском предгорье. Бледные губы – начинающие подсыхать на ветру лепестки. Русло реки, начинающейся от горла, стекающей по животу и исчезающей в шелке блестящих темных волос. Скальпель входит мягко, окрашивая капли цветами молодого вина. Гемолакрия.
Бокал вина залпом отправляется в бездонную пропасть горла. Бутылка падает на пол, окрашивая алыми пятнами белый мох халата.
- Продолжайте, мсье. Продолжайте.
------
*высокий пояс-кушак, альтернатива жилету для ношения со смокингом. «Пепел» - в данном случае указание на желаемый цвет пояса и галстука.
*haemolacria – поражение слезных протоков (инфекционного или травматического характера), при котором в слезную жидкость попадает кровь. "Кровавые слезы".

Не отвлекаясь, лелея руками и выученными движениями клиента (или натурщика, точно собирался если не снять с него медную кожу, то хотя бы сделать слепок) проникая в собственные мысли о том, что было бы не плохо посмотреть, как это тело демонстрирует пластичность поз – совершенно нормальное желание для человека творческого и увлеченного, готового на одно мгновение даже стать стариком с богослужебной свечей и щепочкой, присутствующим на первой брачной ночи своего отпрыска, чернокожий портной с видом греческого жреца, практикующего свои знания на покойнике, натянул холодную ленту от шеи до сильной поясницы француза, подушечкой пальца надавливая в месте расположения кости "сакрум"*, и отсчитал необходимую длину.
Качественно и безошибочно снять мерки – это успех построения идеального чертежа; выбор фасонов и изготовление лекал не такое уж и хлопотное дело, когда все предшествующие этапы пройдены с максимально возможной точностью, а в этот раз портному очень хотелось постараться не для того, чтобы угодить хозяйке и суровому обнаженному господину; раз за разом, движение за движением он ощущал себя тем, кто пренебрег правилом снимать мерки для гроба с живого человека, как будто этот наряд – одежда для шествия в светлое будущее – становился его самым лучшим творением, к созданию которого хотелось приложить все свои знания. Была ли причина в обаянии заказчика или страхе перед хозяйкой, любезно попросившей его быть предельно услужливым, но американский работник кружил вокруг господина так, словно следил, чтобы невидимые узлы, пуговицы, швы и украшения не причиняли неудобства покойной душе.
- Да, мсье. Все будет в лучшем виде, мсье, - любезную улыбку задавило сосредоточенное внимание к талии. – И даже сделаю обметку* «зигзагом», мсье. Мне следует подготовить все к завтрашнему вечеру?

------
*сакрум - треугольная кость в основании позвоночника. Индусы считают, что в ней пребывает энергия Кундалини.
*обметка – термин, обозначающий обработку края изделия постоянными стежками для предотвращения их осыпания

Avec mon divin Epoux

- Да. Меня устроит Van Laack* или другая марка того же уровня. Буду признателен, если избавите меня от хлопот с обувью. И еще,- темные, слегка помутневшие глаза в первый раз прямо, немигающее остановились на лице выходца с черного континента. Много лет назад предки моделирующего собственное совершенное тело белого мужчины набивали трюмы кораблей черной костью, заселяя зеленые плантации юга едва сошедшими с деревьев предками толстого портного. С тех пор их обучили нескольким полезным трюкам, в том числе считать деньги бывших дрессировщиков.
Других – желтых – научили пить их кровь.
- И еще… у меня есть около пяти тысяч американских долларов, которыми мне необходимо как-то прикрыть то, что вы видите,- пустой бокал, как булава в руке жонглера, описал изящный пируэт в пальцах француза.- Не настаиваю, чтоб это было сделано до завтрашнего вечера.
Затяжное моргание белых, как вареные куриные яйца, глаз выказывало готовность придти на помощь в любой час дня и ночи: по всей видимости, пять тысяч американских долларов уже одним упоминанием творили чудеса. Сейчас толстяк был готов стать для этого человека кем угодно: цирюльником, откупорщиком вин, личным портье, даже массажистом, что уж тут говорить о работе всей его жизни – самое лучшее будет лежать у ног господина в самое ближайшее время.
- Отличный выбор, мсье. Восемь стежков в одном сантиметре шва, маркассарский перламутр, длинноштапельный хлопок, - портной вылизывал, выделял, подчеркивал каждое слово, словно во рту у него был клубничный леденец, а в руках маленькая собачка корги какой-нибудь европейской королевы, призванная скрашивать бремя тяжких забот.
Точно с таким же благородным влечением и усердием, как если бы сдавал экзамен в Венскую высшую школу прикладного искусства, мужчина снял мерку с шеи, проверил длину рук и вернулся к столу, чтобы сделать пометки на полях рабочей тетради.
- Я вас хорошо понял. Распоряжусь и все сделаю к завтрашнему полудню. Мне как раз привезли несколько экземпляров брюк из Штеттина: мериносовая шерсть и кашемир. Если у мсье будет время посмотреть, завтра я покажу эскизы. Как вы относитесь к гладкому черному китайскому шелку?

------
* вместе с /подпись Джо/
*Van Laack – первая брендовая фирма по производству эксклюзивных мужских сорочек, основанная в Берлине в 1881 году. Среди клиентов были особы королевской крови, отсюда девиз – «van Laack – the royal shirt»; отличительными чертами марки являются пуговицы с тремя отверстиями из настоящего перламутра, и фирменный желто-голубой вензель в виде короны, вышитый шелковистыми нитками на манжете.
*имеется в виду, разумеется, сословие «всадников»

в плену l'époux infernal

С тем же успехом самого африканца можно было спросить, как его обезъяноподобные предки относились к веревке на шее. Или к кастрационному ножу – жаль, что не все ублюдки, пыхтевшие после хлопковых плантаций на лоснящихся как вакса телесах своих подружек, познакомились с этим забавным инструментом. Перед глазами мужчины как будто бы распустился павлиний хвост: медленным и мучительным движением, игрой самоцветов на шелковой нити, жуткая паутина, которая – он даже поднял руку, снимая невидимые тени с лица – стягивала его внутренности.
Кто захочет спасти свою душу – тот потеряет ее.
- Пусть будет китайский шелк,- чувствуя, что его начинает утомлять эта назойливая опека, мужчина переступил с ноги на ногу, поворачиваясь, затуманенным взором ища полуоткрытый бар, в котором, еще неоткупоренная, ожидала его новая бутылка Божоле.
- И я хочу халат. Берлинская лазурь или мышьяковый. Еще что-нибудь, что вам необходимо знать? - почти с вызовом спросил он, перефразируя вопрос, услышанный недавно от хозяйки заведения и теперь неожиданно прозвучавший, словно захлопывающаяся дверь, пинок под толстую черную задницу и хохот зевак, глядящих, как неутомимый хлопотун пытается подняться с асфальта.- Какого цвета белье я предпочитаю? С кем я занимался любовью сегодня ночью? Сколько раз я смогу удовлетворить мадам О’Долл?
Тонкая ножка бокала переломилась в ладони. Косой срез – надсеченный стебель тюльпана, который садовник торопится уложить в корзинку, чтобы не повредить драгоценную чашечку – вдавился в ладонь, оставляя на линии сердца отпечаток, похожий на крошечное сердечко.
Ах да, он же все-таки потерял его…
Портной, толстая баржа – экзотический кортеж, везущий тигровые шкуры, блеющих осликов, и черных язычников в Америку (а он был настолько упитан, что не оставалось сомнений в рыхлой начинке огромного живота) – виновато закивал, начиная подсчитывать, во сколько же ему встанет излишнее любопытство, когда придет время расплачиваться за услуги.
- С вашего позволения, мсье, я немедленно отправляюсь приступать к работе, - еще один кивок, нет, почти низкий поклон, как будто чернокожий американец умел искренне благодарить за общество.
Он сейчас улыбался точно так же, как его предки-гребцы за работой над тяжелыми массивными рукоятями весел, мечтающие содрать скальпы со всего экипажа торгового судна. Но цивилизованность требовала затачать свое прошлое в самые глубокие и непроходимые глубины темной африканской души.
Ему платят – это главное.
Когда портной вместе с чемоданчиком оказался у двери, чтобы покинуть раздраженного господина, на пороге появился еще один американец: клыкастый блестящий доберман с крысиным лицом - при этом упакованный в повседневный голландский костюм из бежевых тонов в тонкую голубую полоску - взирал на хозяина комнаты (в номере никого другого он попросту не замечал и не собирался) с таким выражением лица, словно свирепый охотничий пес, захлебывающийся в собственной желто-грязной слюне, заглянув в нору, струсил от того, что увидел двух совокупляющихся лисиц.
- Добрый вечер, мсье. Какая приятная неожиданность.

+ Joseph +

Мужчина, стоявший спиной к двери (он так и не собрался дойти до бара, словно не мог решить, желает или нет продолжать отравлять себя молодой виноградной кровью, раз уж не судьба была откупорить чье-то другое горло), неспешно повернул голову. Чеканный профиль, опущенные ресницы, разворот сильных плеч, обнаженные ягодицы – все это было сейчас полностью доступно для взгляда, неподвижно, как будто и в самом деле, принадлежало не человеку, а отлитой из меди статуе Посейдона.
Видеть неожиданно (ожидаемо) появившегося пришельца он не мог, голос едва ли запомнил,- но простейшая житейская логика подсказывала, кому могло принадлежать право и находиться здесь в любое время дня и ночи, и разглядывать его ощутимым свинцово-липнущим взглядом, и право объявить о своем присутствии.
- А, это вы, мсье О’Долл. Присматриваете укромное местечко насладиться выкупом за понесенные увечья?
- Всего лишь заглянул в поисках извинений, мне сообщили, что они меня тут ждут. Это вы их только что обронили? – руки в прорезных карманах без клапанов шевельнулись; взгляд с высокого блестящего открытого лба рассматривал француза с таким неприкрытым интересом, как будто Рузвельт в прочитанном до дыр модном журнале неожиданно обнаружил что-то новое.
Он не пошевелился, не сошел с места – портному, чтобы проскользнуть в коридор, наверное, в одну секунду пришлось похудеть на пару-тройку десятков килограмм и просочиться мимо – ни в коем случае, не задев – господского плеча, подпирающего деревянный проем.
- И как вам здесь, нравится? Не каждому судьба преподносит возможность сменить конуру на такие апартаменты, - закрыв дверь, он принялся расстегивать пиджак. - И будьте любезны, налейте мне выпить, что-то во рту пересыхает.
«Постоялец» с некоторым изумлением поднял руку, словно пытался угадать, как случилось, что его бокал вдруг оказался непригоден к употреблению. По-видимому, мысль продолжить вечер показалась ему довольно удачной, несмотря даже на присутствие этого молодого хлыща, от вони которого мгновенно заломило виски.
Тем не менее, он с хладнокровием римского «всадника» пересек расстояние, отделявшее кровать от бара, соблазнительно улыбавшегося хрустальными гранями и благородными соцветьями пузатых бутылок, и, широко распахнув полированные створки, вновь повернулся к незваному гостю.
- Виски, водка, коньяк?

совместно с mon précieux аmi

- Коньяк. Для начала.
Растопыренные пальцы здоровой руки (вторую Рузвельт бережно продолжал прятать в кармане брюк, не иначе как от посягательств на изувеченную конечность) скинули пиджак на край кровати и провели по волосам, блестящим и слоеным – что были щедро сдобрены лосьоном и зачесаны к основанию затылка, как у большинства голливудских красавцев, развлекающих домохозяек с экранов телевизоров в отсутствие трудолюбивых супругов, - словно глазированные шоколадные коржи, слепленные друг с другом рукой педантичного парикмахера, а собственный внешний вид американец ни при каких обстоятельствах не мог доверить никому другому.
Прогулочным шагом полновластного правителя этих помпезных земель О`Долл прошелся по комнате и встал у стены, скрещивая жилистые руки на груди – вероятно, выбирал подходящий ракурс, чтобы получше познакомиться с новоявленным другом своей дорогой и горячо любимой матушки.
- Плачевное стечение обстоятельств, господин француз. Думаю, нам нужно повторить знакомство, - белоснежный ряд зубов сверкнул, когда вздернутые в улыбке губы, припухлые, как ляжки молоденького с выпуклыми нежными венами розового поросенка, беззаботно резвящегося в зарослях шалфея, раздвинулись в знак примирения. – Но вот мне всегда было интересно, каковы китайские шлюхи в постели?
- И что вам мешало произвести этот… естественнонаучный опыт?- пробка вышла из горлышка с глухим звуком, словно бы заточенный в хрустале дух требовал внимания к себе и беседы исключительно о своих, не о чужих достоинствах. Янтарь выплеснулся из берегов, чтобы быть тут же уловленным прозрачной полусферой; но гость, как можно было ожидать, не протянул хозяину столь заботливо добытый напиток: тот попросил только налить, а лакей уже вышел.
Вместо этого он занялся своим Божоле. Отвратительный вкус.
Запятнанный халат пинком был отправлен в ванную, где замер на полу убитым барашком; неторопливый и, по-видимому, начисто лишенный чувства стыда мсье остановился перед кроватью, словно прикидывая, какое из чувств преобладает в данный момент в комнате: приличия или земного притяжения.

Джо и я

- Не предоставлялось возможности, - продолжая разделять улыбку с ожиданием, О`Долл опустил голову, разглядывая раскрепощенного и бесстыдного француза с ног до головы, как если бы римский господин, прогуливаясь у стен Колизея, присматривал и придирчиво выбирал мальчика-nani* на эту ночь. – У кого там из ваших европейских соседей любят говорить «кто не наслаждается, сам не может усладить», мсье?
Рузвельт подпер стену спиной, облаченной в приталенную рубашку из ткани «оксфорд»*, и зевнул, прикрывая ладонью огромную скалящуюся пасть. Оставшись удовлетворенным мятным дыханием, он усмехнулся:
- И все-таки у меня не укладывается в голове. Наверное, этот скользкий красавчик не оставил вам выбора. Поинтересуюсь расценками, когда загляну к нему в следующий раз. Слишком дешев или слишком виртуозен?
Подобно тому, как пурпурная раковина защелкивает свои створки, пряча скрывающую ее драгоценную жемчужину, или броненосец – коренной житель Америки – сдвигает щитки, чтобы не дать хищнику подобраться к лакомому нежному мясу, так и гость – заложник? – мадам O’Долл в мгновение ока из расслабленного сибарита превратился в напряженно сжатого клубками ярости и презрения зверя. Внешне, впрочем, это никак не отразилось: все та же небрежность и вызывающая демонстративность в движении, тот же безразличный ко всему медный профиль. Он пошатнулся, откидывая сливочный с сиреневым крем покрывала с широкой постели, и одной рукой (древний бог, перехватывающий поводья увлекаемой резвой квадригой золотой колесницы), намотав на кулак, потянул на себя льняную простынь.
Подушки и сброшенный пиджак попадали на пол.
- Когда наведаетесь к нему, сделайте одолжение,- помутневшие глаза обратились к до тошноты сладкому, словно клубничная помадка на торте, до отвращения сытому лицу. С куда большим удовлетворением обитатель первого номера адресовал бы тому удар кулака. - Заберите оттуда мои рубашки. Иначе они провоняют китайскими шлюхами и кокаином. Я так понял, вам пока везло только с одним. Слишком дорого или вы недостаточно виртуозны?

------
*nani – римские проститутки, которые начали заниматься наукой любви еще с шестилетнего возраста
*оксфорд - полосатая или клетчатая нейлоновая ткань

вместе с мсье

Решительно двигаясь, как по течению в быстро несущей реке, а американец, несомненно, чувствовал себя здесь как рыба в воде (это была его территория, его казино, его мать, гость в какой-то степени становился тоже его; Рузвельт даже перестал таить от самого себя мысль, что не плохо было бы переманить французского сенбернара на свою сторону или в свою постель - да, китаец был прав, он "генерал, который ходит в пределах своего дворца"), он поднял пиджак с пола с таким выражением лица, будто благородно прощал эту выходку и собирался сдувать пылинки с дорогого голландского костюма – между прочим – единственного в своем роде, сшитого на заказ, где каждая петелька на бортах и каждая тончайшая нить выглажена двумя белошвейками-прелестницами. Ах, как они были хороши, а кожа бедер под чулками и кружевными брэ из небелёного льна такая же шелковая на ощупь, как и сама ткань.
- Я просто не имел представления, что в китайской квартире ублюдочного рэкетира можно попробовать что-то еще, - О`Долл выпрямился с лучезарной очаровывающей улыбкой – интимным проверенным оружием против суровости и замкнутости милых посетительниц библиотек - улыбкой заговорщика, когда сладкая влага проступает на губах в качестве крючка для поимки крупной добычи. – Только, к сожалению, я туда пока не ходок. Поговаривают, ваш… бывший друг обхаживает итальянского гангстера, а после сломанной руки… Итальянцы очень горячие люди. Во всем. Не подадите мне мой коньяк?
На мгновение мужчине – Жану Дюрану, сейчас он был снова Жаном Дюраном; было, прошло, поросло быльем – показалось, что сердце внутри него вздулось, как обжигающий красный шар, который шаловливый ребенок привязал к трубе резко газующего автомобиля. Боль, охватившая грудь при этом внезапном движении, была так сильна, что он потерял равновесие и вынужден был наклониться вперед, опираясь коленом и рукой, все еще сжимавшей бокал, о встревоженное ложе. Но с дрожью, промчавшейся по плечам и вполне простительной для напившегося человека, француз выпрямил сильный хребет (выщелкал, позвонок за позвонком, в одну гудящую электрическую дугу) и перевел дыхание, возвращая внутренностям приличествующие размеры, а себе – подобающее наследнику Шарлеманя достоинство.

Демон и грешник

- Так вы, mon petit ami*, сетуете на его неразборчивость или собственную нерасторопность?- еще несколько рывков, и простыня, сорванная с ложа (сейчас оно более всего походило на катафалк, а кремово-белый отрез ткани – на саван), упала на плечо европейца, кое-как скрывая смуглое тело Аполлона от жадно взирающего на него Марсия.
Затем, следуя какой-то вдруг охватившей его тайной мысли, оживший памятник направился к истекавшему разъедающей злобой и похотью американцу; в одной руке у него был бокал, вторая небрежно придерживала край простыни, открывавшей высокое бедро и волнами спадавшей до самого пола.
- Рад бы служить, да занят. Но, если вы подержите мой…- не договаривая, и не дожидаясь ответа, гость перехватил искалеченное запястье, впихивая в него пустой сосуд и насильно сжимая разбитые пальцы. Лицо его замерло в подчеркнутом, сладострастном изъявлении благодарности.
- Спасибо.
Рузвельт шумно сглотнул подступивший к горлу ком (дело было не в памяти, растерзанной на клочья небрежной хваткой и еще помнящей тот день, когда его рука, созданная для того, чтобы изучать благородные фьорды под платьями-гарсонками и «коктейльными» нарядами, превратилась в безжизненную развалину; американец будто находился под впечатлением от того, что оно – медный идол, бронзовый «невероятно французский» красавец, не уступающий кино-мачо, что ходят с моноклем или покоряют зрителей трюками с лассо в техасском цирке, да взирают с метровых плакатов "Перекати-поле" и "Красавчик Брюммель" – ожило и с видом строгого тюремного надзирателя соизволило почтить своим вниманием.
Сейчас американский хлыщ был похож на банку с осами, которую хорошенько встряхнули лишь для того, чтобы посмотреть – что же произойдет.
- Не разборчив? Боюсь, наоборот, он очень разборчив и получает то, что хочет, - Рузвельт опустил чеканный и насмешливый взгляд в бокал, рассматривая стеклянное дно как зеркало со своим отражением, что подтверждало его ожидания, точно бирка top shelf* на телячьем окороке. – Что он получил от вас? Деньги? Связи?
Слегка удивляясь тому, что поврежденный (пока только телесно) хлыщ не зашелся еще в крике, призывая на помощь мамочку, нянечку (а, точнее, наверное – мускулистого, гладко выбритого атлета-няня с белозубым оскалом и всегда готовым набором присыпок и мазей), полицию, менеджера казино и девочек из кордебалета, гость напоследок резко встряхнул переломанную конечность и отошел к бару, на ходу поправляя стелющийся по полу шлейф своего нового наряда. Отбросив его тем же движением, каким знатная дама всего каких-нибудь двадцать тел тому на королевском приеме перемещала богато украшенный трен, он понял бокал в вытянутой руке.
- Почему бы вам не спросить его самого?

------
*Мой маленький друг
*top shelf - высший класс

я и mon аmour

Только в этот момент, когда хозяин номера вернулся к беззаботному время препровождению, Рузвельт, словно избавившись от наваждения – сжав челюсти, отчего жилы на лице разом вздулись – схватил свою искалеченную руку, вот-вот готовую отломиться, как запястье шарнирной глиняной куклы – оплота тайной мести и злых козней; но, как бы американец не пытался щелкать челюстями, стоящий напротив человек оставался равнодушен к любым попыткам вывести его из себя, и это заметно и невыносимо раздражало молодого франта.
Покачнувшись, чудом цепляясь за стены, прослезившимися глазами проклиная чертового китайца, его маму, француза, ниспосланного какими-то злыми силами, чтобы портить его жизнь, точно в дымящийся вонючий котел, к ним же примешивал квакающую закуску из ненавистных лапок пучеглазого монстра с большим ртом, как будто в несчастиях американского сына Алоизии была виновата сама Франция, позволившая появиться на свет этому наглому «беляку». Однако при всем при этом, предусмотрительно помалкивая в его сторону, Рузвельт неожиданно обнаружил, что в охвативших его муках боли даже не заметил, как пакетик с драгоценным порошком (он собирался сегодня распробовать завоеванный ценой своего здоровья трофей) вывалился под ноги.
- Осторожнее, мсье, - наконец, свирепо произнес он, выпрямляясь и цепляя скрюченными пальцами упаковку «седого волшебника». – Я бы на вашем месте приложил все силы, чтобы со мной… подружиться.
Ядовитый ответ уже готов был брызнуть с губ виночерпия – но, на беду, он повернулся… и через мгновение взгляд уже намертво был приклеен к пакетику с порошком.
Казалось, все его чувства в одно мгновение испытали глухой удар. Сердце дало перебой, кровь огненным цунами гулко раскатилась по телу. Так, только так смотрит алхимик на утопленный в пепле сосуд, над краем которого появилось радужное сияние, или моряк, после полугодовой тоски на клочке земли завидевший приближающийся парус. Этим же взором Ромео проницал темноту под знаменитым балконом, ожидая появления той, что затмила для него сияние факелов в полуночи…
Этот взор был краток, но таил в себе слишком многое, чтобы его можно было укрыть. В следующий момент полные ярости глаза уперлись в слезящиеся глаза Рузвельта.
- Вы можете раздеться,- выплюнул он засевшую глубоко внутри ядовитую занозу. Холодный голос. Презрение. Отчуждение. Интонации Тенгфея выплеснулись с его языка раньше, чем француз успел остановиться. - Но не обещаю, что это будет не больно.

Джо +

- Вы…
Холеные брови американского щеголя оказались высоко на открытом блестящем от испарины лбу; синие, доставшиеся от матери глаза, но обладающие – в отличие от нее - повсеместной коричневой горчинкой, независимо от освещения или настроения, буквально приклеили к Дюрану потрясенный, ошарашенный, пораженный и нотами голоса, и взором, и категоричным внешним видом, взгляд молодого плейбоя.
Он, замахнувшийся питчер, словно, выйдя на свой первый матч в главной бейсбольной лиге, только что получил битой по голове, да вдобавок был закидан мячиками из белой кожи с красными стежками – один не иначе как угодил в рот, потому что тот распахнулся и звучно хлопнул зубами.
- Вы… серьезно?
Только то, что желудок француза был уже основательно прочищен, спасло номер один от дальнейшего поругания, а его самого – от необходимости объясняться с мадам либо существовать в загаженном помещении до прихода обслуги, и еще некоторое время морщиться при взгляде на отчищенные полы.
Хотя… находиться в четырех стенах с этим юнцом, воняющим так, как будто его тоже не так давно получили из прачечной и готовили к тому, чтобы обернуть в шелковую бумагу, напомадить, надушить, и послать по почте мамочке, было не менее невыносимо.
- А вам хочется, чтобы я был серьезен, мой маленький друг? Хочется, чтобы кто-то поставил вас на карачки и заткнул вам рот… или, может быть, какую-то другую часть тела, чтобы выбить из вас дерьмо, которым наполнена ваша голова? Если я… сейчас… сделаю… это…- мужчина говорил негромко, шаг за шагом наступая на омерзительного гостя, сделавшего перед ним стойку, словно истекающий слюной породистый кобелек на вертлявую дворняжку, которую он видит в окно в сопровождении длинной очереди из «кавалеров».- Если я… сейчас… распорю вас вдоль хребта, заставлю вас скулить, выть от боли, просить пощады… а после просить добавки… вы… что вы сделаете? А если я плюну вам в лицо и пошлю к черту? А? Побежите скулить под маминой юбкой? Вы ведь наверняка часто там бываете, вынюхивая, скольких псов вам следует опасаться? Ну что?
Высокая фигура гостя нависала теперь над О’Доллом, как в детских страхах тень невиданного чудовища нависает над проказницей в красной шапочке, неосмотрительно позволившей себе выйти за порог.
В этом лесу водятся звери и пострашнее серых волков.
- Вы ведь ничего не сделаете, правда, мой дорогой мистер Бэмби*? Потому что вы – генерал только в пределах даже не вашего дворца, а ваших комнат… и едва ли кто-нибудь успеет прийти вам на помощь, даже если мне вздумается переломать вам не только вторую руку, но и хребет. Хотите дешевого секса – ступайте в китайский квартал. Дорога туда, судя по всему, вам особенно хорошо известна.

------
*Зло обыгрывается имя Барнаби. Книга «Bambi, ein Leben im Walde» была выпущена в 1923 году.

Дверь без стука распахнулась, и с порога грудной голос вопросительно и чуть капризно пропел:
- Дорогой..?
...Как водится, в любой бочке меда сыщется своя ложка дегтя, а самое большое и сладкое яблоко окажется надкусанным жирным червяком. Тысячедолларовый чек и выступление на открытии должны были удовлетворить Розмари хотя бы на время, но миг довольства певицы длился недолго, как и полагается мгновениям истинного счастья, уступив место более прозаическим заботам, начиная от подбора наряда для выступления (те, что переполняли шифоньер в гримерке, само собой, не годились) и, завершая тонкостями отношений с покровителем. По проверенным и с неприкрытым злорадством сообщенным сведениям, падкий до всяческих перемен Рузвельт О`Долл уже сыскал новую фаворитку из кордебалета и уединился с ней в верхних комнатах. Марго не дрогнула лицом, выслушав эту совсем не удивительную новость, только слегка скрипнула белыми зубками. Разумеется, ни о какой ревности речи и быть не могло - но наглую девицу следовало осечь, прежде чем она позарится на что-то еще, кроме доступного тела "золотого мальчика".
В комнате, вызвавшей сонм недобрых мыслей у подозрений у мисс Шульц, она не обнаружила ни одной женщины. "Убить мало этих трещоток", - со смесью ярости и облегчения подумала Марго, и лишь потом обратила внимание на второго мужчину и его костюм, точнее, полное его отсутствие, и губы ее машинально округлились для удивленного тихого свиста. Мужчина без штанов, положим, не редкость в обители одноруких бандитов, но вчерашний француз, пользующийся сегодня гостеприимством семейства О`Долл, сбил Марго с толку. Человека, который сломал вам руку, в гости не приглашают, а выкидывают за дверь со всевозможной грубостью.
- Оу, вот так встреча, - не зная, как себя вести, чересчур развязно сказала Марго. - Вы так и прибыли в Америку, мистер? - ее взгляд опустился к босым ступням Дюрана. - Вчера у вас хотя бы были ботинки.

+ непревзойденный Monsieur Le Chiffre

Появление Марго стало для Рузвельта не просто глотком свежего воздуха в задымленной смогом горящей постройке и даже не спасательным кругом, сброшенным с тонущего лайнера «Мюнхен»; она, как дрессированный ангел хранитель, врывающийся поутру со звенящими бутылками свежего чешского имбирного "Budvar" к изможденному ночными бдениями бедолаге – сербская наемница, нет, спасительница в доме фарисея или наследница Моисея (Мессия! Тара!* Женщина-бодхисаттва! О, Марго, обратись она сейчас норманнским щитом, покровитель незамедлительно подарил бы ей виллу в Каннах, а всех соперниц и недругов девицы отправил в Сан-Квентин* подметать кормушки птицеводческого хозяйства) - мечта любого гуляки, изборожденного пивными морщинами по всему телу и тоскующего по материнской ласке.
Слова, произнесенные Дюраном, заставили американца едва ли не согнуться по полам, как дерево, прибитое рассвирепевшим ураганом, и даже смогли убедить О`Долла в том, что он «not quite gentleman»*, трусливый хохлатый щенок и еще несколько определений того же рода, с которыми Рузвельт был готов публично согласиться, лишь бы выйти отсюда целым и невредимым.
Да какой там джентльмен! Единственное – что ему сейчас хотелось, это, не разворачиваясь, исчезнуть с глаз или – что еще лучше – щелчком пальцев обязать медного высокомерного Бога если не закрыть рот, то провалиться под землю.
- Марго… мсье - теперь наш… гость, - проскулил он, вперив глаза в крошечный ставший почти священным – неприкосновенный оберег на все случаи жизни – кокаиновый пакетик. Рузвельт расковырял его ногтем, и теперь живительный бесценный порошок серебряной пылью падал на пол.
Самоуважение требовало ответить девице, уже второй раз вторгающейся в его обнаженное уединение, тем же манером, что и ее кавалеру – но внезапно «гость» почувствовал если не отвращение к человеческой речи вообще, то острое нежелание продолжать эту беседу. Был ли причиной тому едва слышный звук, с которым – о, он готов был поклясться – из разорванного пакета просыпается кокаин?
Он закрыл глаза, потому что белый порошок, проливавшийся на пол (млечный путь на черном ночном небосклоне, оплошность Небесной ткачихи) вызвал жгучее желание упасть ниц, втягивая дрожащими ноздрями заемное блаженство.
Почему Он не сказал?
- Ваш коньяк, мистер О`Долл, - налившийся кровью взгляд смотрел теперь сквозь американца, затем перешел на новое действующее лицо.
- И снова здравствуйте, мадам. Приношу извинения за то, что своим видом доставляю вам неудобство: люди богемы, подобные вам, вероятно, привыкли различать своих партнеров по ботинкам, ночующим возле кровати. Теперь понятно, почему ваш… патрон перепутал меня с персоналом в китайском доме свиданий.

------
*«Not quite gentleman» - не совсем джентльмен
*Тара - спастельница - в буддизме женское существо, достигшее совершенства и освобождения
*Сан-Квентин - старейшая в штате Калифорния тюрьма, что расположена на мысе Сан-Квентин в округе Марин; была открыта в июле 1852.