Дом господина Мацуоки
Уцуномия, провинция Шимоцуке
13 день минадзуки 2-го года Генна


В легкий павильон, возведенный над прудом на значительном расстоянии от основных построек дома, можно было попасть сначала по дорожке, выложенной плоскими камнями, а затем по узким деревянным мосткам. Черная поверхность воды, гладкая, точно зеркало в оправе из старых ив и с узором из покачивающихся листьев кувшинок, отражала свет небольшой масляной лампы, которую слуги принесли для наместника, прежде чем оставить его одного. Токисада отослал даже телохранителей, несмотря на их возражения и недовольство, и теперь сидел, погруженный в молчание, разглядывая остывший чай в черно-белой, привезенной кем-то из-за моря, чашке. На низком столике кроме чайных принадлежностей на небольшом подносе лежали сладкие бледно-розовые мидзуботан*, как следует из названия, символизирующие бутоны еще не распустившегося пиона. Длинные плети ивовых ветвей спускались к самой воде, порой в их тени можно было, приглядевшись, разобрать блеск рыбьей чешуи. Ветер стих, как будто из почтения к молодому наместнику.

-------------
* мидзуботан (水牡丹) – сладкая, окрашенная в розовый цвет бобовая паста, завернутая в тесто, которой придается вид бутонов пиона, чью красоту эта сладость призвана олицетворять; подается только в июле.

Молодой воин, чей сонный взгляд ничуть не изменился к вечеру, явился к воротам дома, где остановился наместник, в тот час, когда азартные люди уже вовсю играли, а семейные наслаждались домашним уютом. Меч по-прежнему был небрежно перекинут через плечо, а за пояс заткнут веер. Фонаря не было. Когда припозднившийся посетитель стукнул в ворота, там открылась дверца в ладонь шириной. Стражник выглянул и тут же отпер сворки, но заступил дорогу. С поклоном сообщил:
- Господин Инаба, не могу вас пропустить, простите. Господин наместник уединился в летнем павильоне и велел не пускать никого.
- Ты дурак? - беззлобно поинтересовался гость. - Я к господину Мацуоке.
Пристыженный молодой стражник дернулся проводить, но его успокаивающе потрепали по плечу. И оставили ему меч.
- Дорогу знаю сам.
Посетитель уверенно направился к дому, но стоило цветущим кустам скрыть его, как он свернул на дорожку, ведущую к мостику через пруд и павильону за ним. Изящную фигуру в желтом свете лампы перепутать было невозможно. Вечерний гость сел в треть оборота на край веранды там, где мешались свет и тень.
- Здравствуй, - мимолетная улыбка. – Давно не виделись.
Токисада баюкал на ладони чашку, взбалтывая в напитке чаинки. Ночи в горных районах прохладные даже летом, пусть горы и далеко на западе. Как-то всегда выпадает из памяти... Наместник поежился, хотя ветерок, опять покрывший рябью черное зеркало воды, еще нес тепло. С некоторых пор ему всегда было холодно, и ничто не согревало, ни раскаленные угли в хибати, ни огонь костра, ни теплые одеяла. Токисада отставил чашку, взял палочки для еды, покрытые черным лаком, с узором неразборчивой надписи.
– Говори, я выслушаю тебя, только не обещаю, что буду слушать долго, - наместник, не меняя позы, перевел взгляд на тень, затерявшуюся среди других теней; язычок масляной лампы качнулся, и могло показаться, что по губам Токисады скользнула улыбка.

(и тут к Сон в гости явилась я)

Инаба повернулся к нему в профиль, следя за неподвижно застывшей над гладкой водой веткой. Туда доставали лишь отблески скромного огонька и казалось, что в тенях ходят почти невидимые создания.
- Удивительно, что ты теперь здесь. Какое странное совпадение, - ночной гость вынул из-за пазухи свиток, положил рядом с собой, не разворачивая. – Новый сегун опасается слишком близкого твоего присутствия? Впрочем, я по другому делу, - гость вздохнул и повернулся к собеседнику, хоть и смотрел больше на изящный свиток в токонома. – Сегодняшний мертвец был недавно слугой того, кто сейчас платит мне деньги. И прежде чем умереть, он похитил одну ценную вещь. – Короткая пауза. – Ее не нашли при нем.
- Новый сегун не любит рассвета, - усмехнулся в ответ Токисада.
В доме, должно быть, отодвинули перегородку, впуская свежий ветер в душную комнату, потому что оттуда прилетел неожиданный взрыв смеха и треньканье сямисена. Наместник поморщился, он не любил пронзительный голос этого инструмента, предпочитая биву. Есть не хотелось, хотя долгая поездка верхом была утомительна; на уговоры свиты остановиться и передохнуть немного, чтобы въехать в горы свежим, Токисада лишь небрежно отмахивался узкой ладонью. Наместник опустил взгляд на кончики пальцев, белоснежные длинные рукава надежно прятали руки.
- Должно быть, твой наниматель очень ценил эту вещь, нэ?
- Он по ней сходит с ума, - безучастно пожал плечами Инаба. – По его словам, это семейная реликвия, переходившая из поколения в поколение, начиная с эпохи Хэйан. Теперь он мечется по всему дому и раздает бессмысленные приказы. Нам никак не удается добиться от него, что она из себя представляет. Раньше она всегда лежала завернутая в дорогую ткань.

(в паре, ун)

Гость проследил за взглядом собеседника и не сумел сдержать улыбки, в чем-то даже сентиментальной. Желто-черный паук, танцующий на тоненькой ниточке, был почти незаметен в игре света и тени; он то ловко карабкался вверх, то бесстрашно планировал к самым доскам маленького павильона, уцепившись за паутинку.
- И ты просишь меня отыскать ее?
По воде проползла желтая дорожка света: на той стороне пруда кто-то медленно прошел с фонарем. Постоял у моста, потом скрылся за пышной акацией.
Инаба, чья простое косодэ, в городе считавшееся одним из лучших, по сравнению с одеждами Токисады выглядело невзрачным, покатал в пальцах рулончик с витыми красными завязками.
- Нет, я не стал бы.
Оставив соломенные сандалии-вараджи под верандой, он сел перед наместником и церемонно вручил ему свиток.
- Прошу дать письменное разрешение вести поиски, чтобы никто не мог чинить помех.
Юный наместник оставался безмятежным, как зеркальная поверхность небольшого пруда, на котором была выстроена беседка, он сидел неподвижно, точно миниатюрное изваяние богини Каннон, по-детски сложив на коленях руки, и действительно напоминал сейчас куклу-хина, если бы не выбившиеся из прически пряди, которые упали на лицо, слишком черные на слишком бледной, словно выбеленной рисовой пудрой, как у актера-оннагата, кожи.
- Ты завидуешь мне, Киккьё-кун?
Уголок пухлых необычных губ (некоторым чудилась на них постоянная горделивая улыбка) дернулся, как от чего-то неприятного. Инаба выпрямился, но потом вдруг передумал поддерживать официозность и сел, как обычно сидел дома у жаровни, подогнув одну ногу под себя, вторую, согнутую в колене, выставив вперед. Резкий контраст между ним и наместником усилился до почти театрального гротеска.
- У каждого своя дорога, Акира. Не уверен, что твоя лучше моей.
Теншо Токисада впервые поднял взгляд на своего гостя; глаза у него были темные, слишком темные, зрачки терялись, как будто их не было вовсе.
- Тому, кто сейчас процветает, суждено пасть... – наместник помолчал. – О ком бы это?

(опять же на пару)

Деревня Куцукакэ

Но пуститься в тот вечер путь им не дали - хозяин встал поперек дороги, растопырил в стороны руки, позабыв от жадности страх. Веселый обжора, рядом с которым разыгрывалась эта сцена, чуть не подавился жаренной до хруста лапшой и отложил палочки, вытирая о не первой свежести штанины жирные ладони. О мече он не думал, но присмотрел себе крепкую палку - метлу, оставленную у входа хозяйкой.
Зато северянин потянулся к мечу.
- Убьют же! - испугалась бродяга.
- Меня? – удивился ее спутник.
- Его, - пояснила долговязая.

Минарай-ёрики звонко икнул, нарисовав в своем молодом еще, а потому живом (и безудержном) воображении, как он останавливает резню. Юного служителя порядка смущало и преимущество в силе у противника, и гербы клана Яманоучи на его же одежде. Запоздало и одиноко в голове стража закона мелькнула недооформившаяся мысль: а что человек из семьи, чьи владения есть и на севере, в Эчиго, и на юге, в Тоса на Сикоку, и в центральном Овари, где они соседствуют с самими Ода, делает в их захолустье?
- Ну и что? Кому какое дело? - ронин недоуменно пожал плечами.
Раньше Омура почему-то не спешил заходить, хоть о его желании поужинать заявляли не только он сам, но и громкое бурление у него в животе. Теперь же он наконец поднялся на веранду.

(Далара to, Кысь to, SonGoku to)

- Смертью больше, смертью меньше, тебе никакой разницы, да? – поинтересовался он у ронина почти с той интонацией, с которой мог бы спросить об урожае.
Хозяин, обрадованный поддержкой, повернулся так, чтобы видеть обоих, и принялся перечислять, за что не заплатил скаредный гость. В обвинение вдобавок к саке тут же были включены рисовые лепешки и сладкие пирожки. Минарай-ёрики, заслушавшись, облизнулся; он тоже проголодался. Обоих нежданных защитников окинули полусонным взглядом.
- Кто ж их считает? – вопросом на вопрос ответил ронин.
- Кому посчитать, всегда найдется, - Омура стряхнул с рукава прилипший яблоневый листок и посмотрел снизу вверх на высоченного ронина скептически. – Но находятся и те, кого не трогает счет чужих жизней. Те, кто не задумывается прежде чем отправить кого-нибудь в Павильон белой яшмы. Как вы думаете, почему так?
Инспектор приглядывался к лицу собеседника, но в полутьме все не получалось до конца удостовериться, похоже ли оно на то, что изображено на табличке о розыске.
- Пусть господин лучше не гневается, а сам посмотрит, что на улице почти ночь, - проблеял осмелевший хозяин.
Забота в его словах плохо сочеталась с жадным блеском в глазах от мысли, что у столь высокого гостя не все деньги потрачены в мешийя. Хозяин даже подумывал, не послать ли племянника к кузену жены по отцовской линии (тот держал на дороге в Нагано игорное заведение) с известием о возможной наживе.
Ронин кивнул, убрал руку с меча. Младший ёрики с облегчением перевел дух. Обжора хохотнул и вновь взялся за палочки для еды.

(вместе)

Хозяева бы мешали уснуть до утра, так и кланялись бы у лестницы вниз, извиняясь за скудность, если бы Нагао не выгнал бы их пинками, пообещав, что если не хозяйка, так ее супруг уж точно пересчитает ступеньки - за двоих. Бродяжка похоже изобразила аристократку, вежливо-недовольную то ли хозяевами, то ли грубияном-знакомцем, то ли обоими вместе, но очень сдержанную и молчаливую. Истрепанные циновки пахли прелой соломой и пылью, Нагао отдал обе спутнице - все равно лишком жарко спать, укрывшись. Сам же устроился возле окна, прислонился к стене, как будто собирался дремать сидя.
- Так как же тебя называть?
- Как хочешь, - сверкнула глазами долговязая. Она устроилась на обеих циновках сверху и теперь старательно выдирала из пояса самые экзотические предметы: кисточки, нож, черпак без ручки, обрывок яркого шелка, заколку, срезанный с чьей-то одежды мон и чашечку для саке.
Внизу, на веранде под навесом хрустели косточками и чавкали - белый гигант, похоже, все никак не мог набить брюхо. Он, должно быть, сожрал всех куриц в деревне. Или принялся за население? Нагао отодвинул раму, жара не собиралась брать передышку. Казалось: воздух загустел, едва - по каплям - втекал в легкие. Он достал веер, за окном в листву ближайшего дерева метнулась округлая тень, волоча шлейф длинных черных волос. Тяжелые веки слипались сами собой.

...В ручье лежал труп. Ледяная вода сохранила тело, хоть и не добавила привлекательности. Зато птиц и мелкие рыбы - а если взглянуть на отметины острых клыков, то и звери, - не отличались почтением к смерти. По изорванной в клочья одежде не понять, был ли этот человек при жизни монахом или ремесленником, продавал меч или порошки от кашля, жил он в городе или топтал дороги...
По всему выходило: это сон. Потому что заросшее камышами и ряской болотце находилось не здесь. Да, вдали угадывались горы - не такие, как здесь. И уж больно знаком был хлипкий, в три доски, мостик, и кривые перила, обопрись и почти с головой окунешься в ржавую жижу. И огромное камфарное дерево, за которым тропа поворачивает к жилью, давно выучено до мельчайших трещин в коре. Даже старая веревка с бумажными змейками вокруг ствола на прежнем месте.
Он проверил, хорошо ли вынимается меч, делал первый шаг.
За поворотом дорога полезла вверх по горному склону, вынырнула из-под деревьев на открытое ветру пространство. Из-за каменного горба выглядывали крытые тростником крыши.
Очень странно...
Тут, конечно, не город, жителей не так много. Все мужчины покрепче и посмелее обязательно уходили наниматься кто в армию, кто поденщиком. Но так тихо - чтобы звенело в ушах - здесь бывает только в глухую зиму, когда перевалы завалены снегом и из занятий остается сбор хвороста и ожидание лета. Было пусто, как будто все жители превратились в грубо вытесанные каменные изваяния, переселились к воротам. Отыскав харчевню, путник сел у ее дверей и стал ждать хоть кого-нибудь. Рядом с ним скользила неясная тень, похожая на женщину, что прижимала к груди собранный в дорогу узелок.

__________________________________________________
*Восставший из мёртвых крестьянин
**ёнотособаки-оборотни
***гоблин, ворующий масло из ламп

В пыли рылись черные, с маслянистым отливом на перьях вороны. Их хриплая перебранка напоминала хохот. Одна из птиц - самая крупная, с серебристой сединой в клочковатой "бороде" - взлетела на кучу тряпок у перевернутой тачки, разворошила их. Остальным приглянулась добыча недельной давности, еще две вылавливали из мутновато-белойлужи возле входа в харчевню какие-то серые хлопья.
Ронин повернул голову на легкий шорох - к ним вышел хозяин; наконец-то заметил, наверное. Бамбуковая штора-суноко висела криво. Странно подергиваясь, хозяин прошаркал, едва волоча ноги, к дверям.
- Верни его...
Тоненький голосок почти не расслышать за карканьем переполошившегося воронья; на бледном лице шевелились синюшные губы, глаза казались углями в провалах глазниц.

Духи
Сияние одежд Правительницы Небесных полей Такамагахара только начало пробиваться из-за водной границы мира, когда Хошибэ, распластав крылья, тихо, как смерть старика, спустился к вулкану Асама. Его ромбовидные зрачки обшаривали местность на зависть любому волшебному зеркалу, и вскоре тэнгу нашёл, что искал.
Ветхая хибара прилепилась к склону горы так непрочно, что казалось, будто она вот-вот съедет вниз в ущелье. Тростниковую крышу основательно потрепал ветер, а кое-где остались свидетельства чьих-то укусов, словно какие-то проворные зверьки изрядно повеселились, когда трепали ее. Внутри кто-то ворочался и кряхтел, то и дело причмокивая и подчавкивая чем-то хрустким. Если что тут и было недавнее, так это - несколько плоских камней, положенных друг на друга. Небольшое сооружение очертаниями напоминало пагоду. По другую сторону из земли торчали клыками пять могильных камней.
Пространство перед хижиной было перепахано, как будто здесь недавно сражались, а посреди красовалась черная проплешина от огня. Хошибэ опустился на более или менее ровном участке земли и размеренным шагом двинулся к хижине, удостоив могильные камни и прочее лишь быстрым, но внимательным взглядом.
Дверь висела на петлях, наперекосяк, выбитая сильным ударом, хозяин же горного жилища сидел на полу и сортировал дайкон – брал из левой кучи клубни, отрывал ботву и раскладывал по корзинам. Плешивая его голова покрывали не волосы, а роговые наросты, длинный нос свисал над губой так, что даже тэнгу позавидовал бы. Старик вытянул к пришельцу длинную трехпалую руку.
- Что еще понадобилось? – он подслеповато моргнул. – А-а... новый гость.
Дед сунул в пасть клубень и задумчиво похрустел им.
- А что дашь за то, что скажу?
Тэнгу постучал когтями по рукояти меча. Времени на выбивание ответов из духа в его же доме просто не было, так что, приходилось договариваться миром.
- Я знаю, что у тебя здесь были люди недавно. Один из них - одноглазый буси, другой - мальчишка. Мне нужно знать, кто они такие и где сейчас. Можешь назвать свою цену.
Яма-орочи закряхтел. В углу хижины завозился невидимый кто-то, в него кинули свежей ботвой.
- Воин начал свой путь из Нары, но давно, - дед махнул чешуйчатой лапой. – Почему-то мне кажется, что не он тебя интересует, а сопляк.
Он поскреб когтями подбородок.
- Тоже хочешь попробовать его крови? - горный дед причмокнул. - У мальчишки сладкая кровь, древняя, хороша для колдовства...
- Ужели семя кого-то из ками? - тэнгу подумал и не стал делать вид, что удивлён. - И где же его теперь искать?
- Все может быть... все может...
- И где же его теперь искать?
Дед заперхал, как будто наконец-то подавился дайконом; по двору неожиданный ветер смел жухлую прошлогоднюю хвою.
- Посмотри на запад. Что видишь?
- Гору, что безмолвствует только до поры, - Хошибэ прищурился и всмотрелся внимательней. - И свет на нижней части склона.
- Там они. То, что этот одноглазый безумец несет с собой, можно вновь сковать, лишь воспользовавшись огнем вулкана. Древний меч, очень древний. Принесешь мне амулет, который хранит беглый мальчишка?
- Амулет?
- Из нефрита, - кивнул горный дед. – Ты спрашивал о цене, вот я и называю.

- Всё может быть, - ответил тэнгу. – Всё может.
Крылья ударили, подняв тучу пыли, враноглавый, устремился к склону вулкана. До восшествия Аматэрасу оставалось совсем недолго, и он очень хотел успеть.

(с Сон)

Деревня Куцукакэ

Ёрики, к радости которых инцидент был исчерпан, очутились внутри мешийя по-разному: Омура шел вперевалочку, сохраняя некоторую видимость достоинства; младший влетел вихрем. Но их надеждам на сытный ужин не суждено было сбыться... по крайней мере, не так сразу. Уже почти опустившись на лавку, инспектор обнаружил круглощекого любителя поесть до отвала. Здесь не требовалось долго сверяться с памятью – на объявлении о розыске художник изобразил его невероятно похоже. Омура досадливо крякнул и, поманив за собой юнца, отправился выполнять работу. Встал перед столом, на котором скопилась уже гора грязной посуды, и объявил:
- Ты преступник по прозвищу Одуванчик, обвиняемый в двенадцати кражах, одном поджоге и участии в заговоре с целью похищения наместника провинции. Ты арестован.
Веселый обжора сыто отдувался и ковырял щепочкой в зубах. Выслушав обвинения, он кивнул и полез в рукав. Младший ёрики схватился за меч и присел, раскорячившись, чтобы не зацепить потолок. Одуванчик подмигнул ему, достал связку денег и отсчитал ровно столько, сколько (по его мнению) стоил обед.
- Что ж... пойдем на ночь глядя?
Омура скептически покосился на кромешную тьму снаружи.
- Идти-то до Уцуномии далековато, да и лошадь моя не отдохнула еще, - вздохнул он. – Придется тебя покамест сажать под арест прямо здесь.
Он еще днем выяснил у словоохотливого минарай-ёрики, что тюрьмы в деревне отродясь не водилось, там и держать-то было некого.
- Младший, свяжи его.

(это мы развлекаемся с Сон)

У того нервно дернулся кадык; должно быть ученик полицейского живо представил, как все будет происходить. Вот он с веревкой подходит к преступнику, вот тот встает, вот кого-то хоронят... И уж точно не Одуванчика!
- Да не бойся, - хмыкнул тот дружелюбно, вытягивая из-за пояса ножны с мечом.
Их, положенные на широкую столешницу, Омура придвинул поближе к себе, на всякий случай. Бывало всякое... Из-за занавески у входа в кухню выглядывала хозяйка, которой хотелось и денег получить, и посуду прибрать, но приближаться было очень боязно. Младшего пришлось на деле обучать хитрой науке правильного обращения с веревкой. У того выходило то слишком туго, то чересчур слабо, а один раз он в усердии чуть не придушил Одуванчика к вящему недовольству не только его самого, но и инспектора.
- Если вы так со всеми, - отчитал тот ученичка, - неудивительно, что вам не нужна тюрьма.
Арестант, помогавший советами стражам порядка, возмутился, да так, что чуть не лопнула веревка, обвязанная вокруг плеч.
- Это что же? – забеспокоился он. – Не буду я ночевать под открытым небом! Раз уж взяли под стражу, так и обращайтесь со мной соответственно.
Кажется, он гордился своим задержанием.
Омура пересчитал скудные денежные запасы, вздохнул, но рассудил, что за поимку такого преступника расходы ему возместят, и позвал хозяйку. Та подбежала, шурша босыми ногами по струганным доскам пола, и первым делом подхватила монеты со стола. Смущенно поклонилась улыбчивому гостю-преступнику.
- Драгоценная, - сказал ей инспектор, - нет ли у вас сарая?

(с Даларой, ага)

Перешептывание листьев в ночи едва слышно, воздух был тих и чернота неба, воды и листвы смыкалась вокруг мягко, словно объятия нежной любовницы.
Йонако Ночная Песня замерла возле изогнутого ствола клена, чуть поводя жвалами, словно прислушиваясь. Глаза паучихи неярко светились в темноте, как заблудившиеся далекие золотистые звезды.
Кто-то был там, возле воды. На миг она увидела этих двоих глазами маленького паучка, пробежавшего по доскам беседки в темноту, почувствовала присутствие таких огромных человеческих тел, их тепло, волны их голосов.
Наваждение пропало, Йонако вновь ощутила себя в собственном большом и сильном теле – паучья скорость, больше сотни канов жестокости и голода. Голода?.. Нет. Сыта, уже сыта… Но любопытна. Еще миг недвижимости и Йонако двинулась вперед. На границе ощущаемой опасности она вновь замерла, укрывшись в зарослях, похожая на диковинную скульптуру, в которой нет ни души, ни жизни. Йонако была раздосадована – из зарослей людей не видно, ближе не выйти. Она перевела взгляд на гладкую черную воду, казавшуюся такой же мертвой, как взгляд самой паучихи. Ей нужен кто-то, кто станет ее глазами. Кто-то больший, чем ее крохотный и слабый слуга-паучок.
Йонако нетерпеливо шевельнула жвалами, словно пыталась что-то произнести. Там в пруду она чуяла мертвых. Их души, не получившие воплощения, застыли в толще воды и во времени, как насекомые в янтаре. И одна из них вдруг пробудилась, откликнулась на зов черно-золотой госпожи, застывшей на берегу, поднялась выше, покинула пруд, выплыла в ночь голубоватым блуждающим огоньком и, помедлив на кромке воды, поплыла к беседке.
Йонако опустилась ниже, легла на землю плоским животом и затихла. Вся она была теперь там, горела синим пламенем над черной водой.
Девушка с распущенными волосами, в богатом белом одеянии и мужчина, наверняка тот самый наместник провинции Шимоцуке, чьим охранником она поужинала сегодня. Кто из них обречен? Женщины нежнее, слаще на вкус, но мужчины умеют любить и страсть, что горит в их глазах за секунду до того, как сменится смертным ужасом, так прекрасна и так сладка… Сыта. Сегодня - сыта, но будет новое завтра, а Йонако предусмотрительна.
Йонако засомневалась, и блуждающий огонек подплыл ближе к беседке, наблюдая и выбирая.
Девушка с напудренным очень белым лицом или мужчина?
Кто из них обречен?

Деревня Куцукаке, ночь

Он почти распознал металлический негромкий звон - как по умершим в момент подношения. А девчонка-служанка, что поскреблась к ним с вопросом, не нужно ли чего, подумала, будто клиенты вознамерились не заплатить, дурочка, выбежала следом под дождь, ухватила за промокшую вмиг одежду. Нагао оттолкнул ее, потом - еще раз, потому что она не отставала. Из соседнего дома подсматривали в щелку; услышали громкие крики, наверное. Не сказать, что в тесном проулке разыгрывалась невиданная ранее сцена - просто делать им было нечего.
Из-за ливня кора дерева блестела полированным металлом, а зеленые лоскутья мха пропитались, как губка, сочились водой. Капли срывались с веток, барабанили по перевернутой тачке, по рябой поверхности ручья, что извивался между домов.
- Что тебе? - Нагао разжал пальцы, отцепил от себя чужие руки; девчонка вскрикнула от боли.
- Ничего, - бродяжка выпрямилась во весь свой немалый рост и посмотрела куда-то в сторону, в темноту.
На влажной ткани расплывались темные пятна, но что именно – не разобрать в полумгле ночного дождя. Нагао сгреб оборванку за затрещавшую - и без того прореха на прорехе; новых дыр и разводов никто не заметит, - одежду, притянул к себе.
- Что ты со мной сотворила?

(neko chan soshite)

- Оставила пять синяков? - повернуться девчонка не соизволила.
Боль скрутила желудок так, что северянин едва устоял на ногах. Захотелось проверить, не сжимает ли оборванка в другой руке нож. Не воспользовалась ли она им... Волосы облепили девчонку, будто водоросли, и сейчас было видно, насколько она – иная. То ли пойманная в силки человеческого тела птица, то ли олениха.
- Убирайся... – выдохнул он. – Оставь меня в покое.
- Кто тогда за тобой присмотрит? - бродяжка подставила узкое плечо. - Пойдем.
Подошвы рваных соломенных сандалий не хуже босых ног скользили по раскисшей земле. Беглецы – теперь они действительно ими стали – сумели проковылять лишь до раскидистого высокого дерева там, где улица расширяясь, превращалась в подобие небольшой площади. Под ним было бы совсем темно, если бы в каменном светильнике у ног местной Канон не трепыхался на ветру оранжевый огонек. Нагао прижал спутницу к мокрому шероховатому, в струпьях лишайника и мха стволу. Одежда сползла с плеч девчонки, кожа на ощупь была ледяной.
- Ты в порядке? - долговязая серьезно, почти печально смотрела в глаза воину. - Тебя никто... не укусил?
Вопрос прозвучал диссонансом, словно начиналась фраза совсем иначе. Девчонка сама поморщилась от контраста. Встретившись с непонимающим взглядом, объяснила:
- Ты выглядишь так, будто вокруг только смерть.

Шуршал дождь, заглушая все звуки. Струи воды били почти отвесно – мерцающий черный занавес, что отделял их двоих от деревни, от мира вокруг. Нагао прижался раскаленным лбом к плечу оборванки, чтобы хоть немного унять жар.
- Нас послали с поручением, а когда мы вернулись, повсюду были лишь трупы... и лужи с рвотой. А потом район оцепили, никого не выпускали, убивали всех, кто попадался на глаза, - он с усилием глотнул влажный воздух. – Трупы сваливали в большие ямы. Помоги мне.
- Не вспоминай об этом сейчас, - девчонка коснулась висков Нагао холодными пальцами, опустилась на раскисшую землю сама и заставила опуститься рядом. - Я расскажу тебе историю, только слушай, ладно?
Он кивнул.
- В ваших краях лежит О-Кагами-сама. Оно дальше и выше прочих озер, его окружают непроходимые склоны и очень старый, забытый даже животными лес. Но если пройти по руслу высохшего ручья, а потом найти нужный склон, его все еще можно найти. Там тихо, и ветки склоняются к самой воде. С них сыплется снег, и, не тая, неслышно падает в глубину. Вода озера чуть подернута белизной, и кривой бродяга в нем приобретает кожу аристократа. Туда приходили смотреться женщины в очень старые времена, и озеро помнит каждое из сотен и сотен лиц. И если приходить туда часто, каждый раз твое отражение будет иным.

(ma-a)

Нагао вдруг вспомнил – высокие криптомерии вдоль тропы и два каменных льва, что охраняют дорогу к храму... как же он назывался? Дверь в тайное.
- Храм Тогакурэ*. Я помню.
- Леса, в которых пряталось солнце, - улыбнулась бродяжка. - Я была там зимой, и видела только зимние сказки. Старое с новым сливается в одну долгую, словно вечность, историю, и кажется, что будущее тоже уже написано здесь.
- Я с западного побережья, из Идзумодзаки...
Воспоминания возвращались, но медленно.
- Хотя родился в замке Касугаяма, - Нагао вытер ладонью мокрое лицо. – По крайней мере, мне так говорили.
Он оттянул рукав испачканного хаори.
- Расскажи мне еще что-нибудь.
- Может быть, в октябре? Тогда я расскажу, куда прячутся боги. Или о лисьих праздниках в дни урожая.
Пламя в каменной чашечке возле ног изваяния кланялось и плясало, как девушки в храмах.

-----------
togakure - 戸隠 - "дверь в тайное" или "потайная дверь", дверь-скала, что закрывала вход в пещеру, где пряталась Аматэрасу.


(почти все - Биш ))))

Склон вулкана Асама

День пришел вместе с туманом. Белесые реки стекали по горному склону, струились ленивыми водопадами, клубились в ложбинах. Пепельные и молочно белые жгуты переплетались, смешивались; на миг показалось - если бы было кому подглядывать, - что на скальном выступе, на подстилке из темно зеленого с изумрудными стрелками хвоща мха, положив тяжелую массивную голову на могучие лапы, лежит огромный зверь. Дунул ветер, прогнал видение.
Пелена, что паутиной затягивала вход в небольшую пещеру - нет, скорее крохотный грот, образованный пористыми, шероховатыми валунами, - колыхалась в такт басовитому монотонному мурлыканью. Голос шел изнутри, словно из-под земли, и лишь присмотревшись, можно было заметить обитателя пещерки.
Неожиданный порыв ветра подергал за выцветшие красные переднички на округлых булыжниках возле входа, разорвал туман. В прореху ударили пиками солнечные лучи. Тот, кто пел заклинания, оборвал их и основательно, сладко потянулся. Птицы на миг замолчали, когда он вышел из своего убежища - предварительно хлопком отогнав духов от чьей-то могилы. Человек огляделся по сторонам, жмурясь от света. Одежда на нем когда-то была чисто-белого цвета, сейчас ее украшали грязные разводы, будто полосы на тигриной шкуре. Бродяга запустил пятерню во всклокоченную шевелюру, безнадежно подергал. Сморщился по-кошачьи, чихнул.
- Теперь не в свое время, - громко сказал он, обращаясь непонятно к кому; в ветвях над его головой возмущенно загалдела невидимая птица. - Что-то я стал частенько промахиваться.
Он ступал босыми ногами по камням и хвое безмятежно, почти величаво – сейгакэ* при дворе императора, не иначе. Длинные штанины давно разорвались по низу, лохмотья волочились по земле хвостом.

-------------------
*Seigake (清華家) – второй, считая с высшего, ранг придворных-кугэ (не самураев), из них могли назначаться министры-дайджин, включая дайджо-дайджин, старший из четырех придворных министров. Происходили из семей Фудзивара или Минамото и были потомками императоров.

Сиятельная Аматэрасу не успела ещё и на треть выглянуть из-за водной границы мира, а Хошибэ уже спланировал в ближайший к склону Асамы лес, скрываясь от лучей Великой богини. Огнеглазые карасу-тэнгу не слишком любили дневной свет, застящий им взор и жгущий кожу. Никаких опасностей это в себе не таило, но отвлекало, мешало, а рисковать Хошибэ не собирался...
Сень древних деревьев приняла его под свой полог, укрыла, обратившегося в чёрного ворона тэнгу и спрятала от чужих взглядов. Хошибэ устроился в кроне могучего, разветвлённого древесного исполина и прикрыл глаза. Нужно было дождаться ночи...
- Ты и вправду считаешь, что это Химико там, среди облаков, а не раскаленный шар? – промурлыкал внизу чей-то голос.
Зашуршала листва рядом с дремлющим вороном. Мелодичный женский голосок прозвенел колокольчиком:
- По-твоему, она ленится выходить сама и пускает вместо себя кататься мячик? Я бы на ее месте не стала. Представь, что будет, если люди забудут ее.
Снизу зашуршали травой – как будто встряхнулся кто-то очень крупный.
- Но ее там нет.
Хруст ломаемых сучков, легкий запах паленого листа, тут же унесенный ветерком. Скрип, словно кто-то весело раскачивается на ветке.
- Это тебе твои камешки сказали? – костяной щелчок. – Или ты спросил у Охотника?
- Камни, веточки и монеты говорят одно и то же, - тот собеседник, что стоял под деревом, шумно вздохнул. – На Облачной равнине нет ни Химико, ни ее младшего брата. Мир по-прежнему не в равновесии.
- Тьфу! – с выражением сказали на ветке; посыпалась сухая листва. – Ничего не изменилось с тех пор. И нашего по-прежнему не видно и не слышно, будто и не было его никогда. Поискать-то их некому.
- Что? – без тени сочувствия спросили внизу. – У тебя тоже не получилось?
- Внизу никого из них нет, только зря измаралась в грязи. Перо подаренное мальчишка с собой носил. Но на этом их каменном поле он так изменился, что я подумала – вот, сейчас. И забрала. А оказывается, не вернулся он. Пусть теперь они сами разбираются, - гневно прозвенел девичий голос.
Внизу кто-то поточил когти – большого размера – о дерево.
- Ты не одна?

(выяснилось, что Биш не один, есть еще я и Оррофин)

Уцуномия, провинция Шимоцуке
12 день минадзуки 2-го года Генна

Роль благовоспитанной скромницы давалась О-Кисаки с большим трудом, но девушка заставила себя просеменить по галерее со стопкой одежды в руках и опуститься на колени возле комнаты молодого наместника. Что уж происходило после за задвинутыми перегородками, осталось для многочисленных любознательных домочадцев господина Мацуоки тайной, но оттуда доносились приглушенные веселые голоса, время от времени заговорщицкая беседа прерывалась взрывами хохота. Недоумевающие гости и родственники господина Мацуоки предпочитали думать, что обезьянка, любимица молодого наместника, снова выкинула какую-нибудь шутку. Вскоре во двор, где и так было тесно, высыпала пестрая стайка телохранителей Теншо Токисады. Если не считать двоих - тех, кто был немного постарше остальных и был одет в полные доспехи, разве что шлемы они держали в руках, - свиту наместника скорее можно было принять за отпрысков знатных семей, собравшихся на увеселительную загородную прогулку. От ярких разноцветных одежд рябило в глазах.
Когда два дюжих носильщика вынесли паланкин, появился и сам молодой наместник в сопровождении верной О-Кисаки; лица обоих были скрыты широкими полями соломенных шляп, надвинутых на самые глаза.
- Уже к обеду нас будут осуждать за непристойные для паломничества наряды, - заметила вполголоса девушка.
- Кого это должно волновать?
- Не меня! - захихикала смешливая О-Кисаки.
Юный дайкан разместился в небольшом паланкине, О-Кисаки уселась в седло, чтобы возглавить процессию; теперь девушка больше молчала, отдавая распоряжения жестами, а не словами.

Ее брат ехал рядом; казалось, он совсем не расстроился, что сегодня честь хранить меч господина выпала не ему, а сестре. Миновав городские ворота, не обращая внимания на склоняющихся в поклоне людей, компания молодых людей направилась к горным храмам Охийя, вызвав смешанные чувства у горожан. С одной стороны все приветствовали благочестивое желание наместника, а с другой - зачем превращать поездку в веселье? На развилке у большого камня О-Кисаки заметила в густой траве огненный рыжий росчерк.
- Что там? – брат-близнец проследил ее взгляд.
- Ничего особенного, - шепнула в ответ девушка, прикладывая к губам палец. - Всего лишь лиса.
Ее брат оглянулся на растянувшуюся по пыльной дороге процессию. Двигались они без спешки, да и куда спешить, час поездки, и они на месте.
- Нас кто-то догоняет, - Миги прищурился. - Кто-то некрупный...
Через несколько минут пронзительно визжащий от негодования пушистый комочек с красной ленточкой и золотым бубенчиком на шее забрался к О-Кисаки на колено и подергал за рукав.
- Смотри-ка, господин Каку опять отвязался! Ты устал, малыш? - девушка погладила обезьянку по голове.
- Надо сделать привал, - предложил Миги.
О-Кисаки согласно кивнула и приблизилась к паланкину, чтобы отдать усталого зверька хозяину. Процессия свернула на небольшую лужайку у ручья и расположилась там на короткий отдых, чтобы переждать особо жаркие дневные часы.

Перед ними уже открывалось священное ущелье Охийя, когда процессия сделала еще один короткий привал, потому что конь О-Кисаки вдруг заупрямился и скинул наездницу прямо в преграждавший дорогу ручей; хорошо, что было не глубоко, обошлось фонтаном брызг и хохотом спутников. Но все-таки пришлось остановиться, чтобы девушка смогла переодеться, а наместник, воспользовавшись случаем, размять ноги. О-Кисаки передала меч брату, взяла сухую одежду и, огрызаясь на шутки, нырнула в густые кусты. Никто не обратил внимания, как из короба с подарками настоятелю и монахам выскочил рыжий лисенок и, едва заметно прихрамывая, убежал к скалам. Солнце зависло над самой кромкой гор и, хотя еще не стемнело, настоятель выслал навстречу гостям послушников с фонарями, чтобы указать путь и отпугнуть возможных злоумышленников. В почтительном молчании притихшие молодые люди миновали огромную высеченную из скалы фигуру Хейва Каннон, с бесконечным терпением взирающей на несовершенный мир вокруг. Угомонились даже самые голосистые. У ног богини, где тропа расширялась, всадники спешились и отгородили полотнищем место для отдыха.
Наместник в сопровождении послушника прошел внутрь глубокой пещеры, где его уже ждал настоятель и старшие монахи. Туда же отнесли и подарки. Обезьянку привязали возле лошадей, и та немедленно поднял крик. О-Кисаки принялась угощать возмущенного зверька кусочками персика, только так удалось кое-как успокоить негодующего господина Како. Разложили циновки и приготовились ждать, когда Теншо Токисада насладится беседой с монахами и молитвой; впрочем, на счет последнего свита к недоумению и беспокойству обитателей храма отпускала двусмысленные шутки.

Если длинный разговор между настоятелем горного храма и Теншо Токисадой мог слышать хотя бы старший послушник, который прислуживал им за едой, подливал чай в опустевшие чашечки и приносил закуски, то мысли, посетившие молодого наместника, когда он сидел перед вырезанной в стене пещеры Тысячерукой Каннон, остались известны лишь ему и богине. Некому было даже поделиться догадками и подозрениями; к наместнику отнеслись с пониманием и оставили его в одиночестве, а небольшой масляный светильник отвоевывал у мрака только маленький клочок пространства. На лице Токисады лежала глубокая тень.
Казалось, обезьянка понимала, где находится, и не шумела, даже золотой бубенчик на ее шее звенел не так громко, как обычно. Пробравшись по длинным подземным коридорам, маленький пушистый зверек отыскал вход в большую пещеру, где горел одинокий светильник, а каменное лицо богини словно парило над сидящим перед алтарем молодым человеком в нарядных одеждах. Здесь обезьянка, похоже, утратила воинственный пыл, подкралась к хозяину и дернула его за рукав. Нелепо думать, что можно уснуть перед величественной Каннон, но Токисада вздрогнул, как будто только проснулся. С радостным визгом обезьянка залезла к хозяину на руки. Наместник приложил палец к губам.
- Найди хотя бы каплю уважения, - шепнул Токисада на ухо обезьянке; зверек сморщился и вздохнул.
Наместник поднялся, поклонился каменному изваянию и, забрав светильник, направился к выходу. Обезьянка прижалась к хозяину.
- Воины бога вернутся за мной, - задумчиво проговорил Теншо Токисада. - Но не сегодня. Не бойся.

В ущелье собралась темнота, когда наместник в сопровождении монахов вышел из храма. К этому времени половина его телохранителей успела задремать, половина развлекала себя игрой в кости. Подсвеченное кострами полотнище с гербом Теншо, что отгораживало их стоянку, казалось великанским фонарем.
- Разумно ли пускаться в дальний путь на ночь глядя? - бросив взгляд на закатное небо, настоятель с сомнением качнул головой; от закатного оранжевого зарева осталась небольшая окантовка горных вершин.
- Вот и проверим, насколько усердно молился ваш недостойный слуга, - рассмеялся в ответ Токисада, оглядываясь на гигантскую фигуру богини.
Настоятель опять покачал головой, но не стал отговаривать, лишь пожелал скорейшего и безопасного возвращения домой и еще раз поблагодарил за подношения и подарки. Токисада поклонился в ответ. Лагерь свернули так же быстро, как и разбили, и вскоре процессия двинулась в обратную дорогу, которая, прежде чем выйти на равнину, некоторое время шла между высоких деревьев.

Дом господина Мацуоки
Уцуномия, провинция Шимоцуке
13 день минадзуки 2-го года Генна

От дома по мостику и к веранде тенью проскользнула тонкая босая девочка-служанка. Она принесла на подносе набор для сакэ, глиняный кувшин и легкую закуску из фруктов и орехов. С трудом удерживая дрожь в руках – вдруг наместник разозлится на непрошенное появление - поставила столик-поднос точно так, как учили, и растворилась в темноте, только шаги прошуршали по гравию. Из дома через щель между перегородками за освещенной беседкой наблюдали несколько пар блестящих глаз.
Инаба всегда был не прочь выпить, неважно, в компании или в одиночку, лишь бы сакэ было хорошее. И редко отказывался, если предлагали, но сейчас он заколебался, когда ему протянули тонкую сакэдзучи кончиками пальцев, выглядывающими из-под белой с почти незаметным узором ткани рукавов. Чашечку он взял, даже поднес к губам, но насторожился, прислушиваясь к чему-то вдали, и опустил руку.
- Удивительные птицы, по рассказам, водятся в этих местах. Кричат по ночам человеческими голосами. Но я их не слышал раньше и, честно говоря, считал выдумкой.
На выложенную речной галькой дорожку упала первая капля дождя. Промчался ветер, по пути встряхнул ветки деревьев.
- Говорят, у любви и у боли одинаковые голоса, - усмехнулся Токисада.

Перед тем, как удалиться, молодой человек в синих доспехах несколько раз перечитал свиток, только что подписанный «грозным старцем», чем вызвал еще один недовольный шепоток среди окружения Токугава, затем поклонился, принял у слуги поводья и отвел коня к подножию холма. Там он сунул драгоценную бумагу за пазуху и ловко взлетел в седло. Чем завершится этот день, он не знал и не загадывал, но даже если ему не повезет увидеть завтрашний рассвет, день и жизнь он окончит свободным человеком. Он огляделся.

(я по-прежнему в гостях у Сон)

Неподалеку быстро превращался в развалины охваченный пламенем Санада-мару, за ним, оставшиеся без защиты «храбрейшего из храбрых» осажденные в замке открыли боковые ворота и пытались с боем прорваться сквозь ряды противника. Любопытно, сколько еще нужно времени, чтобы триста пушек обрушили наконец-то величественный замок, некогда белые стены которого сейчас почернели от дыма и копоти.

Молодой человек надел шлем, потуже затянул завязки и еще раз проверил оружие. Затем остановился у груды трупов, некоторое время отыскивая и выдергивая из мертвых тел еще целые стрелы. Лук он предпочитал любому другому оружию, так что не следовало отказываться от неожиданного подарка судьбы. А затем, прикрикнув на коня, он послал его в самую гущу сражения.

- Значит, Эцуо-доно тоже наскучило в Эдо... – то ли спросил, то ли заключил юный наместник.
Ответить Инаба не успел, потому что у самой воды над краем беседки повис комочек голубого пламени; как будто красуясь перед зрителями, огонек поворачивался то одним боком, то другим и даже иногда плевался крохотными искрами, когда ему снизу наподдавала волна.
- Ониби,* – наместник протянул ему ладонь, как будто приглашал присесть себе на руку. – Похоже, кто скоро умрет.

---------------------
*onibi (鬼火) – «демонический огонь», блуждающий огонек, обитающий в лесной глуши и возле могил; его часто считают душой человека, который вот-вот умрет или уже умер, но не похоронен должным образом.

Деревня Куцукакэ

Сарай хозяин мешия и его жена содержали в порядке. Ни одна стенка не покосилась, в поилках для лошадей всегда свежая вода, а в яслях целый ворох ароматной соломы. Вдоль дальней стены был выставлен на хранение немалый запас бочонков с сакэ, которые хозяйка демонстративно пересчитала прежде, чем оставить ёрики и арестанта одних. Омура, который приглядывал то ли за Одуванчиком, то ли за мальчишкой, убедился, что все в порядке и убыл в дом – за провизией. Пленник огляделся, выбирая себе кучу соломы помягче, хотя весь его потрепанный вид свидетельствовал, что он привык спать, где придется.
- Так и будешь сидеть всю ночь? – полюбопытствовал он, разглядывая минарай-ёрики, который не выпускал из рук веревки, которой связали преступника. – Не боишься?
Мальчишка судорожно сглотнул.
Вернувшийся Омура застал юного стража порядка на посту, мелкий бдительно таращил глаза. Одуванчик же завалился в ароматную сухую траву и оглашал сарай оглушительным храпом. Инспектор поставил свою ношу – поднос, на котором выстроились в ряд и источали ароматы даже из-под крышек несколько разномастных плошек, - перед бледным и даже с виду очень голодным юным ёрики.
- Я ночую у госпожи Токома, - уведомил Омура. – Если случится что-нибудь непредвиденное, немедленно сообщай мне. До того, как бросаться в погоню, драку, расследование или что-нибудь еще.
Он знал, у него в помощниках ходило чуть меньше десятка таких же, как этот.
Их пленник, не просыпаясь, на миг прекратил «музицировать» и принюхался, но затем блаженно захрапел вновь. Мальчишка оглянулся на него.
- А он, правда, покушался на жизнь наместника? – недоверчиво (но не без зависти) уточнил минарай-ёрики.
- Без вины не выписали бы приказ на арест, - проворчал Омура, который сам поесть не успел; его ужин ждал в общей комнате.
Не к месту вспомнилось лицо Токисады – слишком белое, слишком узкое и изящное. Взгляд, от которого становилось неуютно, словно ты мошка, и тебя в любой момент могут прихлопнуть за надоедливый писк. И в то же время лицо чистое и располагающее, как у ребенка. Инспектор похлопал себя по плечам, словно прогоняя озноб, хотя ночь не принесла прохлады.


(и опять с Даларой, ун)

Деревня Куцукакэ

Первые лучи солнца касались коньков крыш, пробуждая мир от ночной дремоты, но еще не изгоняя прохладу минувших часов. Где-то во дворах не слишком уверенно издал свой утренний клич петух, но, словно смутившись чего-то, оборвал его так же резко и внезапно.
На веранде мешью было слышно, как ветер играет листьями деревьев, и только надсадный храп сгорбившейся белой фигуры разрушал гармонию момента. Маленький спутник гиганта сидел, привалившись к столбу, а его лицо, похожее сейчас на грубо выточенную из камня маску, хранило полную неподвижность. Глаза ворчуна были открыты, но в них не было жизни, что делало их похожими на глаза мертворожденного младенца. Низкий столик перед странной парочкой носил следы ночного пиршества. Кроме нескольких куриных костей, лежавших с того края, где сидел коротышка, столешницу покрывали подсохшие бурые пятна. В миске великана остались загрубевшие тряпки, еще недавно бывшие частью одеяния, и матерчатый мешочек омамори с разорванным шнурком. Потому, что осталось, трудно было сказать, кто именно оказался жертвой трапезы, но судя по цвету лоскутков материи, этих жертв было не меньше двух.
- Интересно, хоть когда-нибудь я застану вас в другом виде?
Мягкий вкрадчивый голос, отдаленно похожий на шум прибрежных волн во время штиля, произвел совершенно неожиданный эффект. Взгляд маленького путника в одно мгновение обрел осмысленность, а белый великан, подавившись очередным гортанным вдохом, сразу же проснулся и привычно улыбнулся человеку, стоявшему напротив него.
- И как та картина, которую я сейчас наблюдаю, согласуется с той миссией, что вам была поручена?
Говоривший оказался невысоким коренастым мужчиной с длинными седыми волосами до плеч. Одет он был в суо, искусно расшитый волнистым орнаментом, в цветах костюма преобладал изумрудно-зеленый, остальное имело более травянистый оттенок. За широким поясом без ножен висел бледно-желтый меч-цуруги, в котором не было и грамма железа, а остро заточенное лезвие составляло с рукоятью единое целое. Лицо у мужчины было невыразительным, нос имел приплюснутую форму, широкий рот окаймляли бескровные губы, а подбородок покрывала редкая седая борода. Только причудливо вытянутые уголки темных, почти черных, глаз позволяли хоть за что-то «зацепиться» случайному взгляду.
- Хозяин, мы… - начал было великан, но его перебил коротышка.
- Мы собирали информацию, чтобы все знать точно, а здесь это можно было сделать лучше всего.
- Что мне всегда в тебе нравилось, Тетсумару, - улыбнулся седой, - так это твой просто безграничный оптимизм. Ты ведь действительно надеешься, что я поверю в твои слова?
- Не совсем, - тихо ответил собеседник, сразу заметно сникнув.
- Но мы были голодные, - привел резонный, по его мнению, довод спутник ворчуна.
- Ты всегда голоден, Китацуга, и поэтому, чтобы хоть как-то контролировать твои порывы, я и приставил к тебе Тетсумару. Но, похоже, это в очередной раз себя не оправдало. Иногда мне тяжело поверить, что вы и вправду лучшие из всех моих слуг.
- Хозяин…
- Хватит, - резко оборвал великан седой. – Вы итак уже натворили дел. Пока вы мне больше не нужны, поэтому возвращайтесь на место.
Чистый утренний воздух на веранде на мгновение стал мутным и масляным, затуманиваясь, как бывает в жару на открытом месте. Спустя секунду, у стола стоял уже только один человек. А на тонкой серебряной цепочке, висевшей на шее у седого поверх одежды, появились две крохотных фигурки – забавный человечек из белого пуха и крохотный железный солдатик с обломками копья-яри в разных руках.

Минарай-ёрики трепетал от волнения настолько, что едва сумел поделиться со столичным гостем свежей новостью: убиты хозяева мешия, той самой, в которой вчера вечером собралось великое множество необычных гостей. А служанка, которая моет пол и готовит особо почетным и денежным гостям ванну-фуро, перепугана так, что отказывается говорить. Лишь мычит и пучит глаза, будто каппа. Омура принял известие стойко: отставил посудину с супом, который с утра пораньше поедал со смаком, и задрал бровь, сам став похожим на речного демона. Ложка дополняла образ.
- Так-таки убиты?
Малец застеснялся. Некоторое время он тянул «ну-у...» и «это-о...», а затем все же решился.
- Их никто не может отыскать. А еще... на полу повсюду пятна крови. А еще... за домом, в проулке нашли вторую служанку... – минарай-ёрики шумно сглотнул. – Так ее вот зарезали.
Инспектор с шумом и причмокиванием допил суп, вытер рот влажной тряпочкой и с сомнением покосился на младшего.
- Что не значит, что убиты хозяева. Как насчет кошелька? Остался он при ней?
Здоровый крепкий румянец потомственного деревенского жителя стал понемногу сменяться зеленоватой белизной. Минарай-ёрики виновато поерзал на месте; он забыл осмотреть место преступления, но был готов немедленно сбегать и наверстать упущенное. Хоть и без восторга.
- У нас тут такого раньше никогда не было, - признался несчастный ученик.

(а вот с Даларой! не ожидали?)

Омура тяжко вздохнул, отставил поднос с посудой из-под завтрака и, кряхтя, поднялся на ноги. Погода установилась жаркая с самого утра. Сейчас бы сидеть себе на веранде, попивая холодный чай, слушать пение птиц и разговоры жены с соседками.
- Там еще кто-нибудь остался из вчерашних гостей?
- Колдун пока там, и его наманари, а того... рослого нету, и женщины, что была с ним. И в комнате, где они ночевали, кровь повсюду...
Крови было даже в избытке, непонятно – откуда взялось столько?
- А еще нет белого великана и такого... железного. И другой воин, в черном и похожий на ворона, тот тоже ушел, - продолжал добросовестно перечислять малолетний охранник порядка. – А еще...
- А еще меня там тоже уже нет, - обиженно объявили с порога.
Новый гость был по-прежнему связан, а потому сердито отдувался.
- Где мой завтрак?
Омура смерил его расчетливым взглядом, прикинул количество монет у себя за поясом и твердо сказал:
- Твой завтрак за твой счет пока не доберемся до тюрьмы.
- Э нет! – заспорил Одуванчик, отодвигая с дороги младшего из ёрики. – Так мы не договаривались!
- Мы вообще никак не договаривались, - не подумал уступать инспектор, которого совершенно не грела мысль тратиться на чужого ему человека. – Ты преступник, и хотя тюрьма обязана тебя кормить – я-то нет.
Из-за занавески в кухню выглянули любопытные служанки с метелками из перьев. Слишком мало всего обычно случалось в деревне.

(какая неожиданность, ага)

Уцуномия, провинция Шимоцуке
12 день минадзуки 2-го года Генна

Июньский душный вечер был наполнен звоном насекомых и криками птиц. Затянутое тучами небо казалось черным, и лишь у горизонта злым алым глазом пылало солнце. От земли поднимался накопленный за день жар. Шевелились густые тени, и трудно было сказать чему или кому они принадлежат. Самые высокие горные вершины еще полыхали, словно факелы. Время, когда духам легче всего попасть в мир живых. Уверенный дробный перестук копыт по сухой земле наводил на мысль, что кое-кто из них уже здесь.
Во тьме было не разглядеть дороги, и всаднику оставалось положиться на умение коня находить правильный путь. Впереди черным силуэтом на фоне подсвеченных дальней молнией туч встали деревья. Всадник натянул поводья, останавливая коня. Прислушался и шепнул:
- Едут.
Конь всхрапнул, соглашаясь, и почти без понукания направился в пространство между деревьями, оставляя всаднику самому заботиться о низких ветках. Тот, облаченный в темную, под цвет земли, одежду, припал к шее животного, слушая что-то вдали, а может и внутренний голос.
- Стой.
Конь фыркнул, но покорился, хоть и не одобрял, похоже, выбор места. Всадник легко и бесшумно спрыгнул на землю.
- Жди здесь.
И удалился вглубь леса к пролегающей меж деревьями тропе.
Звуки процессии сделались громче, между стволов заметалось эхо: цоканье копыт вперемежку с шарканьем босых человеческих ног, спокойные деловитые выкрики, звон, треск факелов. Красновато-желтое сияние наползало, выхватывая из темноты деревья и кустарник на обочинах. Одинокий человек в темном затаился на ветке, жадно вглядываясь в процессию. Паланкин, ближайшая охрана, обычная охрана. Все правильно. Обмотанная тканью рука в котэ нырнула за пазуху. Извлеченный оттуда маленький предмет на мгновение поймал отблеск факела, и человек улыбнулся под скрывающей лицо тканью. Жестокая, кровожадная улыбка. Работа работе рознь. Свист, еще и еще. Три "звездочки" одна за другой полетели в цель. Человек в черном проворно вскарабкался выше, еще выше, до тех пор, пока ветки могли выдержать его вес. Вновь затаился, глядя вниз. Суетилась охрана. В занавеске паланкина зияла дыра.

Неспешный ход лошадей сбился, события набрали силу и скорость, как ручей, который взломал наконец-то запруду. Несколько всадников сгрудились в кучу вокруг паланкина, закрывая наместника от невидимого врага. Первой опомнилась О-Кисаки; выхватив меч, девушка выбила из рук слуги фонарь, развернула коня и промчалась вдоль процессии с криком: "Гасите огни!" Широкополая соломенная амигаса ей мешала и полетела на дорогу, где была втоптана в пыль копытами лошадей. Восьмиконечная "звездочка", испортившая шляпу и оставившая на скуле О-Кисаки глубокую рану, разрезала и ленту, которая стягивала волосы всадницы, и теперь они водопадом обрушились девушке на спину.

Человек в черном, вцепившийся в ствол высоко над тропинкой, откинул ветку, чтобы лучше видеть, и раздосадованно зашипел. По охраннику, поправка - охраннице, вышла промашка. Со вторым... человек пригляделся, нет, ну чтоб ему не повернуться лицом? Но, кажется, тоже промашка, раз не сильно отвлекся. Понять бы еще, что в паланкине.

Юные воины настороженно притихли, сдерживая лошадей, которые, почуяв волнение седоков, норовили всхрапнуть. Только неугомонная О-Кисаки вновь прогнала коня по дороге и натянула поводья лишь у паланкина. Охранница спрыгнула на землю, откинула легкую шторку, но даже если надеялась что-то разглядеть внутри, то все равно не смогла бы. Зато хорошо слышала злое кряхтение перепуганной обезьянки. Паланкин был взломан одним ударом меча.
- На коня, - едва слышно выдохнула охранница; волосы растрепались, свешивались черными жгутами на лицо. - Садись на моего коня.
Голос у нее был сиплый, а может, только казалось, что он звучит ниже обычного. Из паланкина донесся неразборчивый ответ. Брат О-Кисаки тоже спешился, с его помощью удалось усадить раненого в седло, всадник тяжело склонился к шее лошади. Миги набросил ему на плечи темное покрывало.
- Головой отвечаешь, - по-прежнему хрипло приказала охранница и ударила ладонью коня по лоснящейся спине.

(Далара soshite, как говорит один наш знакомый)

В разрушенном храме

Они бы задержались еще немного, но ливень смыл кровь с их рук не хуже воды в ручье, и когда мерцающий ночной мрак сменила серая пелена дождливого утра, были далеко от деревни. Не сговариваясь, они продолжали идти, поддерживали друг друга, стоило кому-нибудь одному споткнуться. Они молчали, чтобы сохранить оставшиеся силы как можно дольше. Дождь то прекращал лить, то начинался снова, и, кажется, смывал не только соль с кожи, но и самые лица. Стоило прислушаться к его звукам, и в голове поселялась та самая тихая пустота, что приходит только с бегущей водой. Бродяжка давно не чувствовала ни сбитых ног, ни суставов, ни даже усталости, но слова все равно не приходили на ум, словно все были смыты под землю. Но подставляла плечо попутчику, может быть, чаще, чем стоило бы, отчасти из сопричастности, отчасти - опасаясь, что он не делит этого безмятежного чувства. Без тишины, без нечувствительных ног - сейчас было бы очень плохо.
Одинокий дом рядом с дорогой - почти по крытую тростником крышу утонувший в кустарнике - стал бы неплохим убежищем, но на стук в щель выглянула только девочка. Пискнула, что ни отца, ни матери нет дома, и придут они не скоро, и замолчала, угрюмо разглядывая незнакомцев. Больше взглядов досталось оборванке, чересчур необычной - тонкой, ломкой, длинношеей, как олениха - та была. Северянин мог поразить воображение девочки только ростом; в остальном он ничем не отличался от таких же, как он, ронинов. Но гербы на одежде малолетка рассматривала с любопытством.
- Дай нам хотя бы плащ.
- У нас есть еда, - добавила оборванка. - И тебе нужен кто-нибудь, способный тебя защитить.
Девочка приоткрыла дверь шире и выскользнула в щель. Обычная деревенщина - коротконогая, со слишком большой головой, что казалась еще крупнее из-за растрепанных сухих, будто прошлогодняя трава, волос. Некрасивое лицо, все изрытое оспинами, было серым от грязи. Серой была и одежда. Девочка постояла, насупившись, хлюпнула носом - и вдруг сорвалась с места, шмыгнула за дом. Нагао оглянулся на свою спутницу.
- Непохоже на приглашение, - сказал он.
Сейчас – когда в разрыв сизых туч просачивался солнечный свет, - он чувствовал себя лучше. Хотя и едва стоял на ногах. Ночные события отодвинулись далеко, слились с давним кошмаром, про который можно забыть – на время. До следующего заката.

(Кысь mo)

- Я не хочу оставаться в сказках, - покачала головой спутница воина. - Пойдем.
Девчушка вернулась, но - не с охапкой соломы, за которую легко принять плащ-мино, а с цветами. Белые с желтым камелии, казалось, были сделаны из раскисшей под дождем бумаги. Девчонка сунула цветы самураю, неумело улыбнулась потрескавшимися губами и торопливо закрыла дверь. Было слышно, как она опускает засов.
- Хороший цветок, - бродяжка уже вышла под дождь, и капли стекали с волос, удлиняя пряди почти до земли. - И хороший плащ.
Нагао сунул бутоны за пазуху, хотя больше хотелось – втоптать их в грязь. Раздавить, посмотреть, как сломаются лепестки. Дождь высасывал злость, но заполнить образовавшуюся пустоту было нечем.
- Ты знаешь... – произнес северянин спустя долгое время, когда они все-таки нашли пристанище – в старом храме с прохудившейся крышей и следами костра на полу. – Но пока я не выполню поручение, нам придется жить. Даже в сказке.
- Это уже настоящая быль, - девчонка умудрилась разыскать где-то не только небольшой склад из сухих веток, но и хорошее настроение. - Поручение?
Нагао поднял с пола бронзовую небольшую чашу, понюхал липкий зеленый осадок в ней, покачал головой. Если поднести ладонь к углям – можно было почувствовать тепло. Костер жгли недавно.
- Вернуть одну ценную вещь ее законному владельцу.
- А если он возьмет ее с трупа?
- Какая мне разница? – северянин уселся спиной к стене, достал оружие; на клинке остались разводы от влаги. – Может быть, ему придется убить меня, чтобы забрать эту вещь... Я не знаю. Если бы хозяин меча был уверен, что получит его обратно, мои услуги ему не понадобились бы, верно?
Он закрыл глаза. За стеной шуршал дождь.
- Может быть, никакая, - девчонка замолчала тоже.
Развязала узел с едой, набрала в плошку дождевой воды. Один за одним достала из-за пазухи немудреные пожитки, разложила сушиться. Долго смотрела на руки, еще серые, но уже с проступающими яркими пятнами. Отжала волосы - небольшой водопад хлынул на пол.
- Ты – ками? – спросили ее.
- Нет, но я тоже люблю жить. А ты?
- Нет, но когда-то я любил тоже.
- Сейчас?
Бутоны камелии на ладони казались почти невесомыми.
- Говорят, что гордые живут лишь мгновение. А еще – что цветы без запаха умирают преждевременно.

(и Биш ))

Уцуномия, провинция Шимоцуке
12 день минадзуки 2-го года Генна

Где-то неподалеку началась гроза, пока без дождя, хотя сырость уже пропитала воздух. Сверкнула вспышка, следом недовольно забормотал гром. Еще одна вспышка, поярче, осветила занявшую всю дорогу процессию. С дерева раздалось змеиное шипение: наместник был еще жив, хотя и ранен. Лошадь с двумя седоками поскакала к деревне. Шиноби скользнул вниз по стволу, пользуясь темным перерывом между молниями, бившими все чаще. Гром ворчал все ближе, скоро пойдет дождь. Тихий свист - не искать же коня по всему лесу - шорох растоптанных копытами сучков, и вот уже рука нашаривает поводья. Всадник одним махом взлетел в седло, коленями и пятками понукая коня. Следом за ним еще кто-то запрыгнул коню на круп, вторым скачком оказавшись у противника на плечах. Не долго думая, отважный зверек вцепился ночному убийце в шею.
Лес огласил вопль - от неожиданности и боли шиноби завизжал, как девчонка. Выпустив поводья, он обеими руками схватил маленький пушистый комок; тот оказался неожиданно плотным, под мехом прощупывались твердые мускулы.
Убийца нащупал пасть, сунул пальцы между острых зубов, чтобы избавить от них собственную шею. Зверь тут же сжал челюсти, под перчаткой ощутимо заструилась кровь. Второй рукой шиноби изо всех сил дернул маленького врага вверх и в сторону, пытаясь скинуть его с себя. Как же! Зверек лишь вцепился сильнее. Оглушительно бренчал маленький бубенчик.
- Ах ты тварь!
Победа осталась за человеком. Размахнувшись, шиноби зашвырнул скалящуюся обезьянку подальше в кусты.
- Сиди там. Такая добыча не про тебя.

(мы с SonGoku)

Дом господина Мацуоки


Блуждающий огонек подплыл ближе к уединившимся в павильоне людям, неторопливо преодолел край воды и окутал руку девушки призрачным голубым пламенем – невесомо-прохладным.
Йонако сомневалась.
Который из них? Который?
Оба.
Огонек заметался на ладони девушки.
Алчность – удел слабого, сильный не позволит своему разуму затмиться. Алчность – так грубо, так примитивно.
Но Йонако могла позволить себе жадность. Может же девушка побыть слабой...
Оба.
Будь Йонако сейчас женщиной – ее красивые четко очерченные губы сложились бы в тонкую слегка лукавую ухмылку.
Паучиха Йонако, опустившаяся на влажную землю возле пруда, чуть шевельнула жвалами.

Намегата, провинция Хитачи

Говорили, что дождь в эту ночь в Ибараки хлестал с такой силой, что в соседней провинции смыло с горного склона деревню, прямо в реку. А еще говорили, будто ночь выдалась на удивление тихая; над лугами по берегам кружились бесчисленные светляки. Как узнать, где тут правда? Лишь одно было известно наверняка – да и то со слов монаха, который присматривал за небольшим храмом, а монах врать не будет. Или нет?
За тем самым святилищем в Намегате не требовался особый уход. Смести листья и ветки да проверить, не прохудилась ли крыша. Позабыв про благодарность, местные жители ворчали, что с подобной работой справится и один, так что незачем им кормить сразу двоих. Впрочем, особенно недовольства и не выказывали: одного из монахов давно уже не встречали, ну а раньше он вел тихую жизнь, вырезал из дерева фигурки и свистульки детишкам или грелся на солнце. И ушел точно так же негромко.
Люди в этот храм не ходили, и монаху (его звали Сэшин) приходилось просить милостыню по домам и у моста. Собирал он немного; завидев его тощую нескладную фигуру, крестьяне старались отделаться от него побыстрее. В удачный день какой-нибудь бродячий торговец кидал в деревянную плошку одну-две медные мон и спешил по своим делам.
Но монах не обижался, лишь кривил в улыбке обезьянье лицо и кланялся. Вечером он поднимался в гору к святилищу, проверял, не сорвал ли ветер бумажную полоску о-фуда с дверей, не ослабли ли узлы на толстой веревке, опоясывающей весь храм. После наступало время для дел насущных. В крошечной хижине, больше напоминающей шалаш, монах вытряхивал из плошки еду, которую удалось заполучить за день. Небольшую порцию выносил во двор и оставлял у невысокой груды камней в корнях старого кедра.
Сегодня ему повезло несказанно: он раздобыл еще и немного сакэ, дешевого и воняющего прогорклым маслом, зато крепкого.

Сегодня ему повезло несказанно: он раздобыл еще и немного сакэ, дешевого и воняющего прогорклым маслом, зато крепкого. Осторожно, чтобы не пропало и капли, разлил его в две маленькие плошки, выточенные из ствола упавшего в непогоду дерева еще его предшественником. Другой посуды для напитка не нашлось. Понюхал желтоватую мутную жидкость и весело сморщился, став еще более похожим на обезьяну.
- Не лучшие столичные вина, конечно, - сказал он вслух, хотя слушать и отвечать было некому.
В приоткрытую дверь заглянула любопытная макака, и престарелый монах кинул ей горсть орехов. С необычной для его возраста и сложения легкостью он поднялся и, прихватив обе плошки на маленьком подносе, отправился наружу, держа на вытянутой руке фонарь.
В тени старого кедра, почти неразличимый в ней в густых сумерках, кто-то стоял, пряча лицо за широкими рукавами. Гостя можно было принять за высокий стоячий камень... если бы Сэшин не знал, что не было там никаких таких валунов, лишь булыжники, которые он собственными руками сложил в невысокую пирамиду. На уровне головы незнакомца покачивался привязанный к толстой ветке меч в ножнах; шнур-сагео выцвел на солнце.
Монах не стал выражать недовольство тем, что его одиночество нарушили в такой неподходящий момент. Поставил свою ношу на плоский камень и приблизился к гостю.
- Чем обязан столь позднему визиту? – мягко спросил он, моргая в попытках приглядеться. – Хотите посетить святилище?

(присоединяюсь)

Гость медленно опустил руки. Волосы его не были прибраны, как должно, а скуластого молодого лица как будто никогда не касались солнечные лучи – таким оно было бледным. Серой тенью из-за его спины выскользнула вторая тень, много ниже ростом – женщина под серым, в муаровых разводах покрывале. Женщина вышла вперед и, не сводя взгляда с монаха, поежилась под промокшей накидкой. Ее спутник остался стоять на краю давней, почти сровнявшейся с землей борозды.
- Отсюда и выше по склону – земля ками, - негромко произнес он. – Но отсюда и ниже – жилища людей.
Маленькая серая женщина обошла монаха по небольшому, но чисто очерченному полукружью, словно брезгуя подходить ближе.
- Так сказал когда-то Матачи из семьи Яхадзу, который основал здесь поселение, - кивнул старик и сделал еще шаг навстречу гостям. – Здесь, на границе, есть только древнее святилище и мое скромное жилище. Я могу предложить усталым путникам лишь очень скудный кров, но... – Сэшин не договорил.
Сделав еще один шаг, он, наконец, разглядел черты лица молодого человека. Характерные, необычные и врезающиеся в память, они не изменились за прошедшие годы. Дрогнула рука с фонарем.
- Это вы! – пораженно вымолвил монах, отступил, перевел взгляд ниже. – И госпожа, что была с вами в Акамагасэки.
Женщина без улыбки раскрыла рот в беззвучном «мяу».
- У тебя есть желание, старик? – юный воин смотрел, не узнавая.
- Ну уж нет, - невесело рассмеялся Сэшин, по-деревенски обнажив зубы, как обезьяна. – Я видел, что бывает с теми, кто просит исполнения желаний у вас.
Нужно было бы убежать, но ему терять было уже нечего. Да и бояться, собственно, тоже.

(И Кысь тоже с нами)

- Если вам двоим нужно переночевать, я предоставлю вам крышу над головой. Если нет, идите лучше своей дорогой.
- Ты позволишь нам занять святилище на одну ночь? – молодой человек перешагнул через старую борозду.
- Не позволю, - твердо ответил монах.
У него не было меча, но даже и с ним он не мог бы надеяться силой отвадить незваных гостей. Его старый лук давно был в чужих руках, а молитва... один взгляд в глаза воина давал понять, что того не заботят подобные мелочи.
- Можете занять мой дом, но святилище останется запечатанным.
- До каких пор?..
Воин положил ладони на шероховатые от времени, никогда не знавшие лака и краски деревянные створки дверей и прислушался. Внутри маленького святилища, в затхлой тьме, кто-то ворочался, тяжело наваливался на поскрипывающие стены и шуршал пересохшей соломой.
- Помоги нам, мы... – прошелестело оттуда.
- ...долго не... – подхватил мольбу второй голос, не отличимый от первого.
- ...выдержим... – вступил третий.
С сухим треском лопнула бумага с выцветшим заклинанием и распалась на две половинки. По вершинам деревьев прогулялся ветер и стих, будто тоже изнемогал от нетерпения. Оставалось лишь толкнуть посильнее.

(вместе)

Сэшин открыл глаза и тут же с возгласом недовольства заслонил их рукавом. Лицо заливал дождь, холодный, пробирающий до костей, он шел стеной. Верхушки деревьев гнулись под ветром, который словно взбесился и грозил разрушить все на своем пути. Второй рукой монах смахнул с лица мокрые листья и поднялся на локте. В спину больно впились даже сквозь одежду сучки. Куст. Куст?! Человек вскочил на ноги, раздвинул густые ветви. На веревке над грудой камней раскачивался под порывами ветра меч. Поздние гости исчезли без следа, оставив после себя лишь ощущение, будто смеется кто-то невидимый. Храм... скрипящими от старости дверьми играл ветер. Обрывки бумаги сиротливо жались к потемневшей сырой древесине, а веревка обмоталась вокруг дерева и зацепилась концами за тот же куст.
- Милостивая Каннон, во имя Будды... - потрясенно вздохнул Сэшин, стоя, опустив руки, перед пустым святилищем.
Стоял он не долго. Подошел к аккуратной груде камней, сложил молитвенно длинные, по-деревенски широкие кисти рук, прошептал несколько слов старому другу и деловито отвязал меч в ножнах. Привычным жестом заправил за пояс.
- Прости, дайгаро, нам помешали.
В прикрытые густой листвой куста грубые плошки нападали капли, взмутили напиток почти до белизны. Монах поднял обе, словно произнося тост, затем вылил содержимое одной на пирамидку из булыжников. Вторую порцию выпил сам.
- Пожелай мне успеха.

(вместо автора - Далары)

Деревня Куцукакэ, ночью

Девчонка оказалась испытанием для старого колдуна. Она ни минуты не могла высидеть на месте, всё ее интересовало, везде ей надо было сунуть нос. Казалось бы, на такое громадное тело должно уходить невероятное количество энергии, тем не менее, вернувшись из кустов с блаженной улыбкой на лице (вот же зубы скалит, как зверь), она горела любопытством не менее чем раньше. И огорчилась, не найдя своего круглолицего нового знакомого. Потом глупая женщина попыталась сунуться с разговорами и вопросами к отродьям тьмы, один из которых все никак не мог насытиться мясом.
- Миэ, - окрикнул ее колдун. – Подойди сюда.
Миэ – так сократил он ее слишком длинное и неудобное для произнесения имя. Поначалу она не понимала, но затем ей даже понравилось зваться так, и она некоторое время повторяла свое новое прозвание на все лады.
Подошла, нависла как скала над морем.
- Сядь, - поморщился Тошимару. – К этим не приближайся.
Села.
- Почему?
- Потому что я так сказал.
Обиделась, надула щеки.
- Если я не буду знать, как же я научусь твоим премудростям? Бабка ведунья всегда поясняла, что да как.
Колдун усмехнулся, провел ладонью (едва дотянувшись) перед серыми, будто штормовое море, глазами. Девица охнула и скорчилась, глядя безумным взглядом на тех двоих.
- Они... Оно же... Как...
- Вот так-то, - произнес Тошимару и поднялся с лавки. – Идем, нам уже должны были приготовить комнату.
- Но ведь надо же что-то сделать... – И запоздало: - Я что, теперь всегда буду видеть так?
- Нет, скоро перестанешь. Но, - склонился он к ее лицу (ей показалось, что смотрит она на угрожающего вида ворона, а не человека, глаза-то точно птичьи), - можешь научиться, у тебя есть способности.
- А как же мой жених?
- Здесь его нет, - отрезал колдун и первым поднялся на второй этаж по узкой крутой лесенке.

Никаких сомнений, беспечное любопытство вновь овладело девчонкой очень скоро. Комната «ой, а что это окон нет вовсе?» была ей внове. Миеликки открывала и закрывала перегородки, проткнула в нескольких местах пальцем, чтобы узнать, из чего сделаны, свесилась наружу.
- Здесь высоко, - сообщила она. - У нас дома куда ниже. Еще бывает чердак, а второй этаж только в столице, мне папа рассказывал.
Обернулась, когда ей не ответили. И тут же придумала новый вопрос.
- На чем тут спят?
Тошимару жестом указал на два раскатанных рядом футона. Девица разворошила свой, встряхнула, ощупала, свернула, развернула, снова положила на место. И засмущалась.
- Мне уже пятнадцать, - краснея, уведомила она спутника. – Мне уже нельзя...
- Видишь ширму? – перебил он.
Не видела. Пришлось встать и показать, а потом еще и самому поставить между футонами, чтобы Миэ не просидела рядом с ней всю ночь, разбирая рисунки.
- А дома вешают занавески...
Колдун задул огонек масляной лампы, и комната погрузилась в глубокую и мягкую ночную тьму. Где-то вдалеке ухнула сова.
- Тошимару-у...
Молчание.
- Тошима...
- Что тебе?
- Куда здесь спрятали печку?
- Что?
- Ну печку. Знаешь, такую, большую, широкую, ее топят дровами, чтобы было тепло, еще там хлеб пекут, а наверху...
Она не договорила, схватилась обеими руками за горло, которое вдруг перехватило, словно кончился воздух. Перед глазами возникло видение, от которого Миеликки выпучила глаза и разинула рот, но закричать не сумела, только шевелила губами.
- Веди себя смирно, - сказало видение не мужским и не женским голосом. – Не то отправишься в подземное царство куда быстрее своего срока.
И растаяло, оставив девчонку глубоко вдыхать такой необходимый воздух и потрясенно гладить уже ничем не сдавленную шею.

(ни слова моего, помогаю только)

Лес близ горы Асама

(Bishop и Далара mо)

- Ты не одна?
Хошибэ своим безмолвием способный пристыдить седые скалы и не различимый на фоне тёмной от времени коры старого дерева, посмотрел вниз, туда, где на выпирающих из земли корнях сидел человек в пропыленной белой одежде. То ли припорошенные пеплом, то ли тронутые сединой космы придавали ему сходство с тигром. В янтарного цвета глазах то сужался, то расширялся вертикальный зрачок.
- Что уставился? - без обиняков полюбопытствовал оборванец. - Не узнал?
Тэнгу не счёл нужным, а может, просто поленился, менять облик и не ответил вслух, удостоив незнакомца чисто по птичьи склонённой головой и внимательным взглядом, как бы говорящим:
"Не узнал. А должен?"
Оборванец поднял шишку и швырнул ее – нет не в тэнгу, а в птицу, что хихикала на ветке. Та увернулась, видимо, по привычке. И в ответ накрошила на голову наглецу целый ворох сучков и листвы, сопровождая действие бессловесной, но оттого не менее понятной бранью. Похожая на куропатку с невероятно ярким оперением, она перепорхнула так, чтобы ворон оказался между ней и человеком внизу.
- Может, он боится и потому не хочет с тобой разговаривать? – предположила она из безопасного места.
- А, может, все зашло чересчур далеко. Эй, птичьи мозги, спроси у своего черного родича, узнает ли он тебя!
- Сам и спроси, белая шкура, - без злости огрызнулась его собеседница.
Но в противоречие собственным же словам задиристо мазнула кончиком крыла по спине ворона, привлекая внимание. Кокетливо наклонила голову с чересчур хищным для куропатки клювом.
- Ну как, узнаешь?
Хошибэ немного подумал, стоит ли ему просто сменить дневное укрытие, не удостоив безызвестных ответом, но потом всё же спланировал с ветки, ещё на подлёте к земле принимая форму карасу-тэнгу.
- Кто вы такие, что я должен вас узнать? - учтивости в его голосе не было, угрозы тоже, а когтистая ладонь лежала на рукояти тати скорее по привычке

Оборванец в одежде, провонявшей могильным холодом и пожаром, восхищенно расхохотался:
- А каков наглец! Кайо, мне он нравится, хотя это...
Он был безоружен и не так уж высок ростом. Скорее - крепок в кости и плечах. Человек несколько раз сжал и снова разжал кулаки, будто тигр, разминая перед прыжком лапы. Сильные пальцы и впрямь напоминали когти.
- ...не отменяет трепки.
- Вечно ты благоволишь к разным выскочкам, Кацукесуми, - фыркнула птица, которая птицей уже не была – на ветке сидела, изящно поджав под себя одну ногу, юная девушка в таком же пестром и ярком одеянии, какими только что были перья.
Умудрённый годами и силой ямабуси-тэнгу, на месте Хошибэ, либо процитировал бы высказывание подвижника, а то и самого Гаутамы, или позволил бы противнику напасть первым, дабы повергнуть его расчётливо и изящно, а после опять же процитировать что-нибудь подходящее к случаю и выйти из боя несомненным победителем. Да, это было бы изящно и мудро, жаль только, что карасу-тэнгу не отличаются терпением и хладнокровием, необходимым для чего-то подобного.
- Чжак-шу! - потряс кроны деревьев-исполинов клич взлетающего Хошибэ.
Тати сверкал в его руке, а крылья немедля подняли тэнгу-кадзе, достаточный, дабы смести любого младшего или даже среднего духа, подобно тому, как удар волны сметает неосторожно оставленную бамбуковую лодчонку. Его противник уперся ногами в землю покрепче, но и его чуть не опрокинуло, не протащило по земле неожиданным порывом ветра. Сомкнутыми в «печати молнии» ладонями – указательные пальцы вытянуты, образуя подобие клинка, - оборванец прикрылся от атаки.
- Откуда ты? Из Кацураги? – с любопытством спросил он. - На хребте Хира я тебя не встречал. И на острове Ицукушима... Неужели, на горе Курама не осталось незанятых криптомерий?

(Далара mo, Orrofin mo)

Тэнгу не отвечал - он усиливал нажим, заставляя крылья вопить от боли, подобно горным духам-пугачам, стремящимся своими воплями заставить путников обрушиться в пропасть.
- Вот ведь дурень...
Ветер будто разрезало надвое, один поток смел прошлогоднюю хвою и листья, второй раскачал ветви соседних деревьев. Девушка с легкомысленным интересом наблюдала с высоты, поставив локти на ногу и положив подбородок на ладони. Ветер обходил ее стороной. Оборванец взрыкнул – в кронах тут же притихли собравшиеся поглазеть на сражение обезьяны.
- Всего тысячу лет назад меня чтили как повелителя всех животных, - он развел руки; в глазах цвета пламени свечи зрачок сузился в тонкую нить. – А теперь жалкий тэнгу...
Шаг вперед, трава под ногами оборванца желтела и жухла.
- ...и даже не настоящий [i]карасу[i/] бросает мне вызов?
- Он очень молодой и глупенький, - подзудила недавняя собеседница бродяги. – Еще немного, и таким он и останется навсегда.
- Я настоящий! - хотел было возмутиться Хошибэ, начинавший понимать, на кого поднял клюв (с коим, возможно, сейчас придётся расстаться), но гордость сковала его язык молчанием.
Тэнгу, вновь чувствуя под ногами Путь Буси, взял тати в положение о-гасуми камаэ и молча спикировал на духа, неизмеримо сильнейшего, чем он.
"А что теперь со мной будет после смерти?" - успел подумать он до удара. Меч вошел бы противнику снизу вверх в подвздошье, но оборванец с хлопком – как будто вздумал отогнать демонов – свел ладони вместе, развернулся. Клинок запутался в широком рукаве. Запах падали, вороньих перьев смешивался с сильным ароматом мускуса и потной звериной шкуры.

- Глупец! – процедил белый тигр. – Ты действительно хочешь закончить жизнь здесь и сейчас и не узнать то, что мог бы?
- Что-то ты очень добрый сегодня, никак недавно хорошо поел, - россыпью колокольчиков рассмеялась девушка. – Хватайся за возможность, - это уже Хошибэ, хоть и с легкой издевкой, но совет. – Хватайся, пока еще есть шанс.
Хошибэ умирать не хотел. Наоборот, сейчас, когда его мечта близилась к исполнению, он впервые чувствовал жизнь в себе! Но гордость мешала. Она вставала поперёк горла, она двигала его телом, она, как вага марионетку, тянула тэнгу вперёд.
Хошибэ отпрыгнул и усилием воли опустил меч. Молча.
Его недавний противник по-кошачьи встряхнулся, уселся на траву перед ним. Оттянул грязный рваный рукав, изучил в нем новую прореху.
- Ты силен, - признал оборванец с одобрительным кивком. – Ты силен даже не для новообращенного тэнгу. Хочешь стать еще сильнее?
- Да, я хочу стать сильнее! - воля Хошибэ непривычно, обжигаясь, боролась с его же гордостью. Обычно эти два аспекта души молодого тэнгу шли рука об руку, а сейчас...
Под рукой оборванца зашуршала – пригнулась и вновь выпрямилась – трава.
- На Облачной равнине боги кое-кого потеряли...
Их окружала мертвая тишина. Такой, наверное, не бывает даже в могилах. Как будто все живые и неживые существа прислушивались к разговору.
- Для такого наглого... сильного ворона не составит труда разыскать их пропажу.
- Кого потеряли боги? - молодой тэнгу очень постарался не подумать о том, что слишком многие пытаются его пристроить к какому-то делу, которое в итоге сводится к одному и тому же...

(втроем)

- Мальчишку. И его сестру.
Белый тигр подставил лицо солнечным лучам, сладко зажмурился.
- Как - отыщешь?
- Человеческих детей много в Идзумо, - неохотно проскрипел Хошибэ. - Как я узнаю тех, кто нужен вам?
- Один из них купается в солнечном свете, второй несет с собой бурю.
Такие слова – произносить бы нараспев, как положено, под звуки бивы. Но инструмента под рукой оборванца не нашлось, а сипловатый голос плохо подходил для песнопений.
- Они – первые дети, что когда-либо родились в этом мире, - продолжал белый тигр. – Меч, зеркало и талисман, три великих сокровища островов, принадлежат им.
Девчонка хихикнула – будто капли воды упали в медный кувшин. Легко спорхнула с ветки, держа в руке веер из птичьих перьев. Обошла по кругу оборванца.
- Не выступать тебе в театре, голосом не вышел. – Ловко увернулась от взмаха длинного рукава (так обычно прогоняют назойливое насекомое) и продолжила из-за спины Хошибэ: - А вот рассказы твои в любой деревне послушают с большим удовольствием. Ты у нас известный мастер наплести таких узоров, что мало кто разберет. Но... – наглая девица легонько стукнула тэнгу по плечу веером, - тебе-то разобраться придется.
- Я уже связан словом и делом, - хмуро проскрипел Хошибэ, - Но если встречу их и узнаю, то дам вам знать.

Совсем в другом месте

Тучи над городом снизу были подсвечены багровым и оранжевым – отсветами пламени, которое пожирало деревянные строения с жадностью оголодавшего демона. Даже луна в разрыве их имела кровавый оттенок. Жуткий знак.
Кто-то вышиб городские ворота после того, как их закрыли на ночь. Несложный подвиг снести хлипкую преграду из нескольких бамбучин, связанных веревками, но одним ударом перерубить толстый брус, а затем перебить охрану – дело другое. Тела стражников валялись там, где застали их чужие мечи. Три человеческих фигуры скользили по спящему городу как хищники в лесу. Искали будущих жертв. Прислушивались. Запоздавший пьяница шарахнулся от них в страхе и побежал прочь, шепча воззвания к забытым им давно ками. Один из троих обернулся, посмотрел ему вслед. Выплюнул с презрением:
- Отвратительно. Пусть умрет.
Багровый свет луны придал лихорадочный румянец узкому лицу с выступающими скулами и холодными глазами. Наконечник стрелы с чавканьем впился в спину человека.
Лучник усмехнулся; впрочем, это могла быть и женщина. Третий ночной гость - в немигающих желтых глазах, то ли птичьих, то ли змеиных, не отразилось веселье, - расхохотался, подрубил с одного замаха опору пожарной вышки. Шаткое неустойчивое сооружение накренилось, завалилось на соседний дом. Жалобно звякнул медный гонг.
Захлопали опущенные на ночь ставни, застучали, открываясь, перегородки. Людской недоуменный и встревоженный гомон, тихий поначалу, разросся до многоголосья, поднялся над площадью, сопровождаемый топотом ног. Вытащенные из постелей горожане сбегались посмотреть, что случилось: спасать ли кого-то, спасаться ли самим. И как на стену наткнулись на троих незнакомцев, ожидавших их прибытия. Окружили, не смея подойти, еще не зная, что надо бежать.

(японское трио)

Лучник скривил бесцветные губы.
- Повеселимся.

Когда стихли последние крики, ночь опять стала принадлежать неумолчным цикадам; их скрипучий затейливый хор заглушил потрескивание начинающегося пожара. В его отсветах одежда нежданных гостей - там, где она не намокла в крови, - отливала змеиной чешуей.
- Кто-то выжил, - произнес задумчиво лучник, почесывая стрелой в волосах. - Я...
- ...чувствую, кто-то... - в тон ему отозвался второй; он единственный неуловимо отличался от своих спутников.
- ...наблюдает за нами, - подтвердил третий; клинок укороченной нагинаты в его руке был почти черным и влажным.
Между его тонких губ высунулся кончик острого языка, ночной воин пил запахи, будто воду. Шипение напоминало о змеях. Первый с заливистым смехом поднял лук, положил стрелу с оперением из черных перьев.
- Где-ты пря-чешь-ся, вы-хо-ди! – пропел он высоким голосом.
Повел оружием, нацеливаясь.
- Ви-ижу тебя!
И опустил. Обернулся, глянул плутовски из-под полуопущенных ресниц на третьего.
- Твоя добыча, а?
Тот то ли сделал шаг вперед, то ли скользнул, пригнувшись, готовясь к броску, вперед и вдруг крутанулся на месте. Дыхание свистом вырвалось сквозь стиснутые зубы. Круглая, будто шар, голова каменного изваяния ударилась о землю, покатилась вниз по тропе, мимо лучника, мимо поворота дорожки, подпрыгивая, как детский мячик. Осквернитель ждал. Он не изменил позы, так и стоял с рукой на отлете, только по-кошачьи склонил голову на бок, прислушиваясь к тому, что творилось у него за спиной. Когда треск кустов подсказал ему, что игра окончилась, он выпрямился и вытер красной тряпкой, сдернув ее с обезглавленного дзидзо, клинок.
- Куда идем дальше, Гайдоку?
Третий – он был чуть старше (или так казалось) двоих своих спутников, - прикрыл глаза. Длинные чуткие пальцы, сложенные в мудру, едва заметно подрагивали.
- Продолжить наш род.

(втроем)