Они гибли один за другим, валились уродливыми кулями, их были груды. Среди них было мало тех, кто знал, как обращаться с оружием. Их атаки разбивались о натиск умелых воинов, как волны о скалу, столь же бесполезные.
- Моя дочь, - прошипел на ухо Масачике старший брат. – Защити ее.
Среди резни в безопасности лишь тот, кого там нет.
- Никуда не пойду, я могу сражаться не хуже вас! – упрямо заявила девчонка и поудобнее перехватила нагинату.
Масачике захотелось убить ее самому. Он указал на жмущихся друг к другу женщин и зареванных детей.
- А они нет. Уведи их и защищай по дороге. Поняла?
И вздохнул с облегчением, когда плотно сомкнутая вереница засеменила прочь по едва приметной тропинке под строгое понукание все еще недовольной племянницы. Позже она гордо рассказала, что драк пришлось и на ее долю.
Хозяин дома, рыча, растолкал своих, кого-то спустил с лестницы, кого-то зашвырнул в комнату. Прочие, ошеломленные, расступились. Масачика мельком склонился над окровавленным телом и поднял голову. Взбешенный кабан по сравнению с ним показался бы кротким и ласковым.
- Ну теперь ты получишь сполна.
До противника оставался шаг.
На миг показалось, что наглый юнец примет вызов, но...
Словно дикая кошка, спасающаяся от собак, Кейка перемахнул через низкие (для остальных, которым он был по колено) перила, отгораживающие площадку второго этажа.

(sannen da)

Хижина на склоне горы Асама

Нуке-куби не успели добраться до хижины; они только занимали позиции вокруг нее, точно огромные толстые совы рассаживались на ветвях деревьев, так и они брали дом в кольцо. Во двор вышли двое – долговязый ронин волок два обезглавленных тела, следом большой ворон тащил в когтях третье, детское. Огромная птица с трудом взмахивала крыльями, но упорства ей было не занимать. Дверь закрылась, отрезав забаррикадировавшихся в хижине. Из щелей потек странный туман золотистого цвета, он мешал разглядеть хорошенько, чем же заняты люди и... и не только они.
Женщина зажмурилась, сейчас у нее не было ни рукавов, ни ладоней, яркий свет жег глаза, выжимал из них слезы. Волоча за собой шлейф распущенных длинных волос, она камнем рухнула в это солнечное свечение. Атаковать вслепую было странно и непривычно, но она знала свой двор и свой дом – и деревянный ставень, которым на зиму утепляли стены, а сейчас выставили, будто щит. Затрещали старые доски. Второй удар был сильнее, а от третьего ставни чуть было не разлетелись в щепу; затем снаружи затихли, только слышалось приглушенное невнятное бормотание. Головы устроили военный совет.

(а так же Далара, Orrofin и Bishop)

Тэнгу, тем временем, неожиданно мягко снялся с ветки и в три удара крыльями набрал высоту. Ронин вышел из хижины, нуке-куби отвлекают внимание, а значит, время пришло!
Гортанный боевой ки-ай огласил окрестности, когда Умагоро, в лихом пике пробил бамбуково-тростниковую крышу, врываясь в хижину сверху. Мгновение, и тати уже застыл в его руке, принимая позу защиты от неизвестного удара. Он был готов к любой атаке, но вот к тому, что неизвестная сила, словно распрямляющиеся рога боевого лука вышвырнут его обратно наружу, заставив пробить крышу ещё раз... нет, к такому Хошибэ готов не был!
Он сумел извернуться в воздухе и ударить крыльями, обращая падение в посадку.
- Чжак шу!!! - чёрные крылья тэнгу расправились, словно он собирался обнять ими всех присутствующих, а затем с силой сошлись, порождая волну ураганного ветра. Тэнгу-кадзе, легендарное бедствие далёких гор зарождался на склонах Асама, грозясь снести хижину вместе со всеми её обитателями, но Умагоро было всё равно. В бешенстве он бил крыльями, посылая всё новые и новые волны, и порывы этого ветра закручивали в спирали не только прошлогоднюю сухую хвою и оборванные с веток, они подхватили нуке-куби, закружили их над поляной. Демоны подняли дикий вой, бешено вращая круглыми безумными глазами. Маленький дом шатался и трещал, из щелей сыпался старый мох, но построили хижину надежно (видимо, учитывая соседство). Черная вершина древнего, как мир, вулкана поднималась над местом битвы. Казалось, сама гора взирает на поединок с высоты своего положения.
Туман унесло вихрем, и тогда из всех щелей в стенах хлынул зеленовато-молочный нефритовый свет.
- Талисман! – каркнула женская голова, цепляясь прядями длинных волос за сосновую ветку. – Кто-то в хижине воспользовался талисманом!
- Ха! - Хошибэ поднялся в воздух, и порывы ветра стихли, вернулись на круги своя.
Впрочем, давать засевшим в хижине людям передышку он не собирался - то самое дерево, с которого тэнгу совсем недавно наблюдал за выдрой-оборотнем, не устояло, получив несколько могучих ударов, и подрубленное с нужной стороны. Треща на всю гору, оно накренилось, на мгновение застыло, словно борец, потерявший равновесие, но стремящийся выровняться, и со вздохом тяжеловесно рухнуло на хижину.

(те же)

Нуке-куби взвизгнули хором, сморщенная, в желтой пакле реденьких волос голова оскалила подгнившие зубы и попыталась ощипать тэнгу, совсем забыв, что они вроде как союзники. Остальные нуке-куби, неспособные приблизиться к разрушенному дому ближе, чем на пять сяку, собрались в тесный кружок и забубнили, подскакивая и подпрыгивая в ночном воздухе. Наконец, придя к общему решению, они принялись таскать к хижине сухой хворост и палки, вознамерившись выкурить людей из дома.
Изнутри, из дыры в провалившейся крыше хлынул прежний зеленоватый свет и разлился по поляне, накрыв дом, словно колокол. Из-под веранды тенью вынырнул выдр-оборотень, набрав в лапы камней.
- Ашшш, совсем озверел! - тэнгу был вынужден отвлечься и некоторое время рубить воздух, дабы удержать вздорную летающую башку на расстоянии.
Клинок мелькал в воздухе с почти не доступной глазу быстротой, но по мелкому и проворному нуке-куби попасть было более чем трудно.
- Дедушка! – взвизгнула женщина. – Отстань от него! Наш враг – там!
Вредный старик щелкнул зубами у самого лица встопорщенного и разъяренного тэнгу, едва не укоротив тому длинный нос, но все-таки умчался в ночь в сопровождении двоих молодых нуке-куби. Из темноты с той стороны раздался звучный удар, как будто кто-то ударил дубиной по храмовому колоколу, а затем – злой, больше демон, чем все остальные, на поляну вышел одноглазый роши. В одной руке он держал крепкий сук, второй тащил за волосы одну из голов. Нуке-куби только лязгал бессильно зубами.
– Кому было сказано – сидеть внутри, вы, aho? – спросил роши у выдра в платочке, перевел взгляд единственного глаза на тэнгу. – Ты еще кто?
- Умагоро Хошибэ! - церемонно представился тенгу, убрав тати в ножны и наклонив голову. - А ты кто?

(все вместе)

Из зарослей черной кляксой выпорхнул ворон. Две головы радостно взвизгнули при виде новой добычи и пошли в атаку. Наверное, решили поживиться хоть кем-нибудь прямо сейчас, раз остальные гости оказывают такое бурное сопротивление. Птица издала воинственный клич, от которого у всех чуть не заложило уши, и спикировала на ближайшего демона, хищно выпустив когти. Второй голове досталось клювом, но первая, на чьем лбу и щеках зияли глубокие раны, вцепилась зубами в крыло. Пока ворон отбивался, вторая изловчилась схватить пернатого за хвост, лишив маневренности. И тут же выпустила, получив наотмашь палкой. Роши зашвырнул плененную голову, сопроводив полет пожеланием, куда головам следует попасть.
- Сейшин Киёмори, - сказал он, бросая палку на землю и вытирая ладони о залатанную не везде одежду. – Из Нары.
За спиной у него, завернутый в несколько слоев плотной ткани, висел длинный и явно тяжелый еще один меч. Должно быть, роши опасался оставлять драгоценный клинок без присмотра – и правильно делал.
- Охайо, Сейшин-доно, - тэнгу упорно продолжал держаться правил своего, кхм, до-смертного сословия. - Ты защищаешь здесь кого-то, кто тебя нанял?
На миг показалось, что ответ последует – а тебе, демону, что за дело? – но громила все-таки склонил упрямую голову. Точно придворный – неохотно, почти мимолетом, но без пренебрежения.
- У меня больше нет хозяина, - сказал он. – Больше нет.
– Смотрите! – взвизгнула рядом серая тень, протягивая тощую руку вдаль. – Солнце!
В возгласе сложились безмерная радость и неверие. На бледном небе над укрытыми туманом горами среди сиреневых полупрозрачных облаков показался рыже-золотой краешек дневного светила.
– Слава Аматэрасу! – завопил оборотень-муджина.
– Еще долго?
– Поторопи рассвет, если можешь, – огрызнулся роши, не двигаясь; он по-прежнему смотрел на Умагоро.

(minna)

Тэнгу недовольно прищурился, чувствуя приближение рассвета, но от ронина взгляда не отвёл.
- Если ты не связан обязательствами вассала, я предлагаю тебе отдать мне мальчишку со всеми его пожитками. Это не нанесёт урона твоей чести, зато избавит от многих хлопот.
Его слова почему-то развеселили одноглазого верзилу, но – прежде чем пояснить, чем был вызван короткий смешок, - тот размял плечи, как будто заранее знал, чем окончится их беседа. Подвязанные лентой-тасуки обтрепанные рукава не скрывали загорелых едва ли дочерна рук с широкими, почти крестьянскими запястьями.
- Значит, ты будешь первым, у кого появилось такое желание, - он задумчиво посмотрел на разваленную почти пополам великанским ударом хижину. – Не пойдет. Мальчишка останется там, где захочет.
Вой, лязг зубов, угрозы и визг – звуки обрезало, точно ножом. Замолчали даже птицы, которые осмелились сказать первое утреннее «чирик». На поляне сделалось так тихо, что с трудом верилось, будто хозяева горной хижины поглубже забились в расщелину от лучей восходящего летнего солнца, а не затаились за валунами или в ветвях сосен.
- Во всяком случае, я пытался, - неожиданно грустно вздохнул тэнгу. - Надеюсь, это зачтётся в моём кармическом пути!
- Namu Amida butsu, - без злобы кивнул одноглазый роши. – Лично против тебя я ничего не имею...
Умагоро взялся за рукоять тати, но вместо выхватывания меча неожиданно ударил крыльями. Порыв тэнгу-кадзе вновь прокатился по склону горы, сорвал покосившуюся дверь хижины и, как река, разделяющаяся на протоки, обтек разрушенное пристанище нуке-куби. В перекошенном дверном проеме, покачиваясь, с полузакрытыми глазами стоял тощий мальчишка, сжимая в пальцах нефритовый талисман. Неясная серая тень метнулась к нему, но ее не подпустили, большой черный ворон отчетливо пообещал выклевать глаза, если кто-нибудь сунется.

(продолжение)

– Они ушли? – с надеждой прошептал юный колдун.
Долговязый роши отрицательно качнул головой. Он стоял, упрямо ссутулившись, покрепче упершись ногами в каменистую землю – а для верности, когда его чуть не протащило ураганным ветром, всадив в нее длинный, длиннее и шире обычных клинков меч. Левая, защищенная котэ рука сомкнулась на рукояти. Звонко икнул выдр-католик и зажал себе морду обеими лапами. И – как будто подсматривали или подслушивали, а возможно и то, и другое одновременно – оставшиеся еще нуке-куби испустили дикий вой.
Умагоро продолжал слать ветер, но на этот раз не выводил его на ураганную силу, лишь не давал роши сдвинуться с места. Оранжево-красные глаза тэнгу внимательно следили за всем происходящим, крылья двигались размеренно, тело перетекало из одного положения в другое и момент, когда он ногой подбросил в воздух камень и ударом ладони направил его в голову мальчишки, оказался совершенно неразличим. Для человека. Раненый ворон, который прикорнул у ног паренька и нянчил крыло, с гортанным криком рванулся с места вверх. И принял удар на себя. Что-то звучно хрустнуло, и на руки беглому чиго свалился тяжелый ком перьев и теплой плоти под ними. Птица судорожно дернулась и застыла с приоткрытым клювом. Камень со стуком упал на землю рядом. Ветхий ставень, которым на зиму спасали дом от ветра и снега, рассыпался в щепки.
– Молитесь! – приказал роши, ладонью закрываясь от ветра, что вбивал его же слова ему в рот. – Они не тронут, пока произносишь священные слова.
- Ахххшшш! - одежды сиятельной Аматэрасу всё же плеснули над миром, заливая его светом и жестокой плетью терзая глаза Хошибэ.
Умагоро закрылся руками, попятился, а затем длинными прыжками бросился в сторону спасительной тени деревьев.

(квартет, как никак)

Тощая странная тень, растопырившись, будто краб, загородила мальчишку и молитвенно сложила руки: чем больше просящих, тем больше шансов, что кто-нибудь из богов услышит. В усердии она вместо того, чтобы склонить голову, задрала ее кверху... И издала дикий вопль, разом позабыв, о чем хотела просить богов.
– А-а, смотрите! – выла тень, тыча пятерней в переплетение сосновых веток.
Там зависла оскалившаяся в ярости голова – космы дыбом, глаза только что не выкатываются из орбит, глядишь вот-вот лопнет с натуги.
– Если мое тело передвинули, мне не суждено соединиться с ним, – заговорила нуке-куби, ее бледное лицо даже сейчас, искаженное гневом, оставалось прекрасным. – Ваши молитвы не задержат меня. Пусть сегодня умру, но разорву на куски...
Обретая вместе с вещественностью и отвагу, носильщик вдруг сорвался с места, как будто насланный тэнгу ветер еще не утих и унес маленького человечка, и нырнул в хижину. Он вскоре вернулся, отдуваясь, пыхтя, но волоча за собой ворох разноцветного шелка, в котором с трудом угадывался человеческий торс.
Помятый ворон встряхнулся. Ни дать ни взять защитник перед воротами. Перья вздыблены, клюв наготове, только меча не хватает. Роняющая хлопья пены разинутая пасть оказалась перед самым лицом, роши отшвырнул настырного демона; нуке-куби врезалась в стену над съежившимся в ужасе носильщиком, отскочила, точно мячик. Одноглазый воин перехватил меч, коротко размахнулся и – изо всех сил всадил клинок в распластанное неподвижное тело:
– Умолкнешь ты или нет?
Меч проткнул нуке-куби насквозь, глубоко вонзился в деревянный пол. Кровь запачкала рукав Мицуке, одна струйка брызнула на Хаяши. Голова демона с громким стуком ударилась об пол, три раза подскочила и наконец-то закрыла глаза. Следом, будто созревшая айва с ветки, посыпались остальные. Долговязый воин выдернул клинок, стер с лица пот и чужую слюну.
– Соберите их, – Мицуке указал клинком на раскатившиеся головы. – Кому-то придется нести мальчишку и оборотня. Сами они не дойдут.

(все)

Уцуномия, провинция Шимоцуке
15 день минадзуки 2-го года Генна, почти вечер

Волна внимания и ненависти схлынула на первый этаж. Скатилась вниз по ступеням вслед за обозленным сверх всякой меры хозяином дома. Эмоции передались от него остальным, вытеснили страх.
Целью теперь стал не только увертливый мальчишка, но и его напарник. Он заслуживал ярости всех ополоумевших от запаха смерти псов, ибо пришел с ним, с врагом. И он был ближе. Никого больше не волновали подходы и тактика.

Человек на балке под потолком наблюдал с растущим ошеломлением. Ему не терпелось тоже начать действовать, но он удерживался, заставлял себя сохранять ясность рассудка. Побелевшие костяшки пальцев выдавали, каких усилий ему это стоит. Но метать сюрикены в толпу было опасно, и оставалось лишь дожидаться удобного для новых действий момента.

Инаба обнажил меч, использовал ножны как второе оружие. Ему было не занимать ловкости, ему было не занимать силы, но он был слишком статичен, слишком... никто тогда не задавался вопросом, что еще слишком. Озверелая свора жаждала крови. Без перехода вместо настороженного позиционного боя Инаба оказался посреди войны без правил и пощады. От Кейки его отделяли половина комнаты и несколько разгоряченных бойцов.

Если все решили, что у Кейки закончились трюки, то наступила пора разочарования. Казалось, он подпитывался чужой ненавистью, и чем больше гнева и ярости зарождалось в сердцах его врагов, тем стремительнее и неутомимее становился этот странный мальчишка. Нет, он не был неуязвим (о чем свидетельствовали и глубокие порезы на правой руке, и расплывшаяся кровь на порванной одежде), но даже собственные раны не ослабляли его, наоборот, сил прибавлялось. Словно в дом ворвался дикий зверь, но не с намерением спастись от охотников. Он сам превращал охотников в дичь.

(трио, ун)

Ловко брошенный остро заточенный серп чуть не отхватил Кейке ухо, зло свистнул металл - когда длинный прямой клинок отклонил полет изогнутого полумесяцем лезвия. Серп воткнулся в столб, что подпирал крышу. Кейка извернулся, кубарем прокатился под ногами противников и встал рядом с Инабой.
У того дела шли куда хуже. Казалось, темную его одежду разрисовали темной бурой краской, а кисти рук облачили в алые перчатки. Равновесие Эцуо уже держал с трудом. Посмотрел сверху вниз на приятеля подернутыми дымкой боли глазами, скривил рассаженные губы.
- Уходим.

***

В доме собирали раненых и мертвых. Последних сложили рядком в одной комнате, зажгли ароматические палочки.
- Надо пригласить священнослужителя, - хмуро сказал Такэ.
Он поглаживал забинтованную руку, но так и не снял лиловый платок с головы. Забыл, наверное. Ему не возражали. Масачика и его кузен, Фуйю, подсчитывали убитых. Когда закончили, хозяин дома опустился на складной стул и окинул тела последним взглядом. Кузен все ходил взад-вперед вдоль недлинного ряда. Наконец, не выдержал, шарахнул веером об пол.
- И стоило платить наемникам, - кивнул на мертвецов, - чтобы их убил первый попавшийся мальчишка?!
- Дурак ты все-таки, Фуйю, - отозвался Масачика. – Лучше бы это был первый попавшийся мальчишка.

(мы! Продолжам-с)

Уцуномия, провинция Шимоцуке,
дом господина Мацуоки
15 день минадзуки 2-го года Генна, вечер

С негромким треском выдвинулась планка веера; с таким звуком ломается под ногой сухая ветка в лесу. Небольшой фрагмент картинки, узкий лазоревый треугольник с мазками облаков. Еще один едва слышный щелчок, еще один синий кусочек, становится видна когтистая лапа с искусно прорисованными чешуйками и длинный ус. В комнате полутемно, и засохшие темные брызги кажутся частью узора; света лампы едва хватает на то, чтобы загнать тени под потолок и в дальние углы, где так легко прятаться. Наместник с улыбкой поднял взгляд на потолочную балку.
- Но сегодня тебя там нет, - произнес Теншо Токисада. - Не правда ли?
Миги, который остановил кровь (от серьезного повреждения руку спасла предусмотрительно надетая наручь-котэ), бросил настороженный взгляд на своего господина; судя по тому, как поморщился юный наместник, ему причинили нежеланную боль.
- Прошу меня простить.
- Это мне следует извиняться, - остановил телохранителя Токисада. - За несдержанность.
На расстеленном перед ним полотне был разложен сегодняшний военный трофей, и наместник поочередно касался каждого сюрикена, будто пересчитывал смертоносные четырехлучевые "звездочки". Веер Теншо Такаши держал в левой руке, предоставив раненую правую заботам верного Миги. В комнате пахло травами. Миги положил деревянную палочку, которой накладывал спекшуюся зеленую массу поверх колотой раны, на обод чашки и закончил перевязку.
- Завтра отправляемся с визитом к господину Сакаи, - проговорил Токисада, пока телохранитель раскладывал на полу футон и вынимал одеяло. - Если твоя сестра оправилась от недомогания, она поедет с нами.

(они же, все они же, ага)

Миги покосился на него; наместник уже переоделся в домашнее шелковое хитатаре и распустил волосы. Телохранителю не понравилось выражение, с которым Теншо Токисада рассматривал сюрикены, но Миги ничего не сказал.
- Нам не уйти от погони, - задыхаясь от усталости, проговорил его спутник; рослый молодой самурай усадил мальчишку, которого нес на спине, под дерево. Даже по испачканному в грязи и крови лицу было видно, как ему жаль своего маленького товарища, холодная раскисшая земля, перемешанная с последним весенним снегом, не лучшее место, но подстелить было нечего.
- Это мне не уйти, - поправил самурая мальчишка. - А ты еще можешь спастись.
Вместо ответа тот уселся рядом, принялся счищать глину с треснувшей под ударом чьего-то копья наручи. Мальчик оглянулся на лес, откуда вот-вот должны были выехать всадники, достал из-за пояса меч и протянул самураю.
- Забери его с собой.
- И что мне с ним делать?
- Твой сломан.
- Ну и что?
- Вернешь его мне... когда-нибудь.
Он открыл глаза, прогоняя сон; лампа погасла, но, проникая через раздвинутые створки, в комнату втекал серебристый лунный свет.
- Поторопись... - выдохнул Токисада. - Прошу тебя, поторопись...

(san-nin)

Уцуномия, провинция Шимоцуке,
дом господина Мацуоки
ночь с 15-го на 16-й день минадзуки 2-го года Генна

Если Инабу и разбудил негромкий звук отодвинутой перегородки, то он ничем этого не выдал. Лежал, по-прежнему всем видом напоминая умершего. Ну а если он, притворяясь спящим, подглядывал сквозь опущенные ресницы, то видел, как в комнату вошли двое. Первый, тот, что почтительно открыл дверь, дождался, когда второй опустится на циновку рядом с разложенным в неурочное время футоном, и затем внес деревянный поднос со всей необходимой для чая посудой.
- Мне понадобится горячая вода, - напомнил второй; его длинные распущенные волосы шелковистым водопадом стекали по спине.
Первый коротко поклонился и, не забыв закрыть за собой перегородку, испарился. Эцуо вздохнул полной грудью и чуть не закашлялся. Схватившись за ребра, приподнялся на локте.
Желтый колеблющийся огонек масляной лампы оживлял узор на завязанной спереди легкой одежде; казалось, что цветы сливы, раскиданные по подолу и рукавам, и правда теряют лепестки под дуновением холодного зимнего ветра. Тот же отсвет положил лживый румянец на обычно бледное лицо. Токисада на мгновение закрыл глаза, собираясь с мыслями и силами, затем достал из-за широкого пояса сложенный вчетверо шелковый платок (небольшой керамический сосуд с костяной крышкой уже был извлечен из плотного мешочка-шифуку), медленно протер платком ко-сето* и тонкую бамбуковую ложечку, которая лежала на ободке пиалы.
- Ее сделал Чодзиро, - с безмятежной улыбкой пояснил наместник. - Перед смертью ему удавались особенно удивительные чаван*. И чашаку* тоже он сделал, он назвал ее "Светлячок". Поэтично, не правда ли?

-----------
*ко-сето - сосуд для густого чая, сделанный в период Муромачи (1336-1568) в регионе Сето; изнутри выложен золотой фольгой, так как считается, что она меняет цвет, если в заварку добавлен яд.
*чаван - пиала, изначально привозились из Китая (теммоку) и Кореи (идо).
* чашаку - узкая ложечка, которой насыпают в чашку заварку; имчасто давали различные имена.


(а теперь вдвоем с Даларой, ун)

Инаба с усилием сел. Он не мог позволить себе лежать, когда этот человек сидит перед ним. Раны отозвались резкой болью. В голове царила бешеная круговерть мыслей и ощущений, от которой хотелось согнуться пополам.
- У поэзии есть много применений, - сквозь зубы поддержал разговор Эцуо. – Все зависит от того, чему она служит.
- Кому она служит, - поправил его юный дайкан, сейчас более чем когда-либо похожий на мальчика из кагэмайя*.
Опять едва слышно отодвинулась затянутая плотной бумагой фусума, принесли бронзовый чайник и жаровню; бульканье кипящей воды напоминало шуршание ветра в ветвях сосен. Токисада ополоснул чашку, слил воду в специально подготовленный кенсуи*.
- Говорят, различают шесть тонов этого звука, - сказал наместник, положив бамбуковый ковшик поверх чайника и протирая чашку заранее смоченной салфеткой.
Инаба неотрывно следил за его движениями.
Хотелось взять Кейку за шиворот и отшлепать, как младенца. Но поди его поймай... Самурай хмуро потрогал тугую повязку на плече. Зачем Кейке потребовалось устраивать резню? Почему он привел всех противников туда, где находился Инаба? Нарочно или не знал, что в реальном бою бывший актер едва ли мог сравниться с тренированным воином? По крайней мере, - Эцуо позволил себе легкую улыбку, одними кончиками губ, - убить не хотел, это точно. В противном случае кое-кто лежал бы сейчас в том доме, и было бы очень легко спихнуть вину на Масачику и его людей.

-----
*Кагэма («kagema», 陰間; букв. «тайная комната») – этот термин широко использовался в эпоху Эдо для обозначения проституток мужского пола, клиентами которых также были мужчины. Фактически являлось синонимом к термину «гей». Соответственно, «кагэмая» («kagemajaya», 陰間茶屋) – это чайный домик, специализирующийся на мужской проституции.
*кенсуи - большой сосуд для воды, которой ополаскивают чашку во время церемонии.

(мы!)

И дайкан вряд ли хочет его отравить. Инаба поневоле залюбовался этим опасным зверем. Ни одна девушка из местного дома развлечений не могла сравниться с ним в красоте и грации, в изяществе столичных манер. Смешок – и это думает он, Эцуо, который никогда не испытывал особой тяги к своему полу.
- Еще говорят, что правильное приготовление чая это большое искусство, к которому способны не многие.
Получилось слишком хрипло и не вполне любезно.
Наместник взял черный высокий ко-сето осторожно, словно тот был живым существом и мог выпрыгнуть и убежать, потом насыпал зеленоватую пудру в чаван; опять зажурчала вода, тонкой струйкой заливая порошок. Оставалось лишь точными и размеренными взмахами кисточки-сен взбить полученный густой напиток в пену. Токисада поставил чашку с изумрудной жидкостью перед бывшим актером.
- Не бойся, - усмехнулся дайкан, убирая с лица непослушную прядь. - Это всего только чай. Видишь, золотая фольга в ко-сето не изменила цвет.
Инаба мельком глянул, чтобы убедиться, но куда больше хотелось ему рассматривать разошедшийся при движении вырез юкаты собеседника. Под ней был лишь легкий полупрозрачный, почти женский, джубан и гладкая, лишенная загара кожа.
При желании, неловкую гримасу на лице гостя можно было принять за улыбку. Которая быстро погасла, уступив место болезненной отрешенности. Инаба потер веки кончиками пальцев.
- Ты уверен, что ты это ты, а не подосланная мне девушка из твоего цветника?
Токисада приложил палец к губам собеседника, призывая к молчанию.
- Жизнь – лживый сон, - сказал он. – Проснется лишь тот, кто отринет мир. Сейчас ты уснешь и возможно, увидишь сон. Не пытайся его разгадать.

------------
*цитата из пьесы Дзеами "Ацумори"

(sanbiki yo)

Инаба отпил терпкий молочно-зеленый напиток и, подчиняясь успокаивающему плавному жесту, снова лег, из упрямства подпер голову здоровой рукой. Боль от ран, утихшая было, снова давала о себе знать, и не так легко уже было отличить, что происходит на самом деле, а что лишь видимость. Токисада раскрыл веер, неторопливые взмахи навевали дремоту и заставляли отклоняться огонек масляной лампы.
... но со стороны кажется, будто его колышет дыхание собеседников. Особенно того, кто скрывается за непрочной завесой. Его мучает одышка, за последнее время он стал грузен. Не так давно его считали почти что аскетом, но теперь все чаще идут разговоры, что и маленькие житейские радости не чужды и великому «Хасами-доно»*.
Как и тщеславие, мысленно добавил его молодой собеседник, который склонился в низком поклоне, лишь бы никто не заметил, как кривятся в улыбке плотно сжатые губы. А ведь он почти сдался, отчаялся и начал искать другой способ, когда пришло известие, что их посетит «грозный старец». Молодой человек выпрямился; его длинные волосы, потревоженные движением, заструились между лопаток черным водопадом.
- Недостойные слуги его светлости считали, что дорога в этот дом позабыта, - негромко произнес юноша; на слегка набеленном лице появился румянец. - Его светлость больше не нуждается в наших ничтожных услугах. Радостно сознавать ошибку.
Из-за занавеса донеслось отчетливое сварливое фырканье; человек, которого скрывала шелковая преграда, никогда не любил церемоний. Много позже, когда все было сказано и выслушано, а лакированный ящичек, внутри которого, завернутый в несколько слоев ткани, лежал хрупкий подарок, был поставлен в токонома под охрану, когда свита разошлась по отведенным им комнатам, а сам «грозный старец» собирался отойти ко сну, в саду встретились двое. Тот, что постарше, только что закончил ежедневные упражнения с мечом, от него пахло усталостью и потом, второй дожидался его, сидя под деревом, и любовался закатом.

---------------

*Хасами-доно ( 螯殿) – букв. «господин Клешни», прозвище, данное Токугава Иэясу за скупердяйство и чрезмерную бережливость.

(а кто ж еще-то?)

- Завтра мне придется уехать, - сказал он, услышав шаги, которые различал даже в толпе. - Не тревожься, поездка будет короткой.
Над кромкой западных гор полыхало оранжевое вечернее пламя.
- Пойду к нему, - юноша поднялся, кивнул на плотно закрытые ставни комнаты на втором этаже.
- Акира, подожди...
- Он соскучился без меня, но никогда не признается...
В замке Кувана ждали посланника от Токугава. Ши-тэнно* наблюдал из окна верхнего этажа, как во внутренний двор втягивается длинная процессия с бело-черными штандартами и заключенными в круг листьями дерева гингко - конные воины, пешая охрана, носильщики с паланкином... Расстояние сыграло с ним злую шутку; когда слуги открыли дверцы паланкина и помогли выбраться наружу сидящему внутри человеку, глаза старого генерала расширились от изумления.
- Женщина? Он посмел прислать ко мне женщину?!!
Нет, не женщину и даже не мальчика, как показалось в начале. Молодому человеку - он назвался именем Нишио Акира, - можно было дать лет шестнадцать, но генерал привык спрашивать напрямик и без экивоков задал нужный вопрос. Гость честно признался, что ему уже перевалило за двадцать. Он разглядывал выставленный над доспехами шлем с ветвистыми оленьими рогами, и глаза у него блестели от восторга и любопытства. Затем, спохватившись, передал лакированный ящичек.
- Мой господин надеется, что подарок обрадует вашу светлость.

-------------------
*ши-тэнно (四天王) - четверо главных приближенных Токугава Иэясу: Сакаи Тадацугу, Исикава Кадзумаса, Сакакибара Ясумаса и Хонда Тадакацу; последний был особенно яркой личностью, носил шлем, украшенный оленьими рогами, и проявил себя постоянным и верным защитником интересов рода Токугава.

(опять же)

Ши-тэнно вдруг подумал, что у «грозного старца» хватит извращенного юмора прислать в качестве сувенира этого мальчика со слегка набеленным лицом и стыдливо опущенными ресницами. Старый Хонда провел на земле шестьдесят два года, вырастил двоих сыновей, славно повоевал под знаменами Ода и Токугава, а сейчас, передав управление кланом наследнику Тадамасе, отошел от дел и жил в свое удовольствие. С Токугавы станется так скрасить остаток лет своему верному генералу. Но потом ши-тэнно вспомнил взгляд, брошенный посланником на рогатый шлем.
Красиво очерченный рот Акиры дрогнул в улыбке, как будто гость из последних сил сдерживает веселый смех.
- Так далеко мои полномочия не распространяются, - сказал молодой человек. - Я всего лишь гонец.
В ящичке оказался чайник китайской работы, некогда подаренный Иэясу самим Нобунагой, а утром необычный посланник уехал.
Инаба приоткрыл затуманенные глаза и не сдержал улыбку при виде Токисады.
- Значит, ты мне не расскажешь, чем этот визит закончился для «Неуязвимого воина».
Дайкан подложил под голову собственный локоть и безмятежно спал, почти уткнувшись носом в грудь гостя. Волосы беспорядочно разметались по шелковому одеялу. Сейчас Акире невозможно было дать больше шестнадцати лет, и все злодеяния мира не касались его.
- Он умер, - пробормотал сквозь сон Токисада и по-детски причмокнул. - Говорят, после долгой болезни.

(maa...)

Гора Асама

Два опаленных безжалостным огнем перекрученных дерева поднимались безмолвными стражами по две стороны от ступеней из застывшей лавы, голые ветви их переплелись, образовали верхнюю перекладину ворот. Лестница, которую никто никогда не строил, уводила наверх – к черной на фоне закатного неба лысой вершине и храму, что балансировал на краю каменной чаши.
- Тории... – выдохнул тощий носильщик.
- И они не отбрасывают тени, - подтвердил одноглазый ронин. – Мы пришли.
Пока разводили костер, пока подогревали еду, он сидел на корточках в стороне и разглядывал ворота, образованные деревьями. Выдр-оборотень исхитрился накормить вялого, не опомнившегося после встречи с нуке-куби мальчишку, а ворон устроился на плече у ронина – не нашел, видно, лучше насеста. Птица тоже разглядывала вход.
Отговаривать не буду, все равно не послушаешь. Только помни, что храм – сам по себе несчастный демон, хоть и не простак, вроде тех нуке-куби. Птица переступила, чуть не разодрав когтями и так не слишком опрятное косодэ. И меч... как ты его разбудишь, так он и будет служить.
– Кому? – усмехнулся одноглазый роши. – Меч не мой, как хозяин захочет с ним поступить, не мое дело.
Ворон каркнул – ни дать ни взять недоверчивый смешок. Прикрыл клюв крылом.
Было бы не твое, отдал бы как есть. Мицуке попытался согнать ворона, тот ущипнул его за ухо – в ответ.

(наша бодрая троица)

臨 – обратившись лицом к опасности
兵 - воин
闘 – борется
者 – с тем, кто
皆 – против всех.
陣 – воинский строй
列 – шеренгой
在 – стоит
前 – перед ним.

Девять плоских камней - девять знаков, написанных кровью на них, - разложены по кругу. Над каждым прочитана сутра. Беглый чиго сел в центр и достал из-за пазухи мешочек из вытертой оленьей кожи. Черная корка, обугленная кожа горы, лопнула, пошла трещинами, выпустила струи раскаленного пара, словно дракон учуял что-то во сне. Шар из молочно-зеленого нефрита в испачканных кровь ладонях мальчишки медленно налился сиянием. Малолетний колдун положил драгоценный талисман на землю перед собой, оглянулся на хмурого – что уже стало привычным, - сосредоточенного роши. Мицуке смотрел в сторону. Тогда ученик колдуна опустил ресницы, глубоко вздохнул...
Знаки на плоских камнях ярко вспыхнули, будто их начертили не кровью – разрезав ножом ладони – а огнем.
– ...отдаю свои кровь и кости, чтобы обрести новую жизнь... – беглый чиго запрокинул лицо к темному ночному небу, что огромной перевернутой чашей висело над миром.
Девять жгутов пламени сплелись в мандалу, а колдун в центре ее стал выше ростом и шире в плечах. Мицуке прикрыл глаза ладонью, чтобы потом не ослепнуть, когда придется идти в темноту, чернее, чем ночная тьма в горах, а огонь продолжал творить магию, превратив залатанный суйкан мальчишки в придворный ярко-алый икан. В глотке спящей горы заклокотало, дракон приоткрыл налитый кровью сверкающий глаз, выпустил из трещин-ноздрей пар. Красные и оранжевые блики заиграли на свежем лаке, что покрывал столбы врат.
- Ну наконец-то! – радостно вздохнула ночь.
Огибая лестницу из черных, ноздреватых валунов, деревья-ворота, площадку с костром, из раскрытой пасти горы ручейками стекала огненная слюна; на раскаленной поверхности лопались, рассыпая темно-алые искры, огромные пузыри. Ночной воздух стал горячим.
– Я, Хата-но Доджи из Сеццу, известный в этом мире как Ашийя Досон, своим именем и своей кровью, приказываю тебе... – колдун в центре каменного круга сложил десятую печать, кровь на ладонях вспыхнула огненным рисунком. – Отвори!

Гора задрожала, как живая. Почудилось – сейчас распахнется от вершины до сокровенных недр, расколется, обнажая долину скорби. С барабанным грохотом обрушилась груда камней. Ворон, что в такой близости к вершине стал человеком, закрыл черным рукавом глаза от взметнувшегося рядом снопа искр.
– Теперь иди, – велел он Мицуке.
Долговязый роши будто очнулся от сна. Стараясь не оглядываться на колдуна, на остальных, он поправил сверток за спиной, поднялся, тяжело опершись о колено ладонью. Он ничего не сказал – да и о чем тут можно было говорить, когда не время и не место ленивым беседам, как будто сидят они не под самым носом Ямато-но орочи, а на веранде, любуясь садом? Сбил искры с рукава. Узкая черная дорожка между потоками лавы показалась ему нитью, протянутой над огненной пропастью.
Человек-ворон взмахнул очень длинными рукавами, сложил руки перед собой в ожидании. Он больше не смотрел на воина, все его внимание принадлежало колдуну. Не беглому мальчишке, нет – тому, кто пришел открыть врата. В памяти это лицо было разным, таким тоже: скрытая в прищуре глаз сила; самоуверенная и торжествующая улыбка; словно углем нарисованные усы, борода и брови; волосы будто в золе. Человек, которому не стоит преграждать путь. Человек, которого стоит бояться, если ты не... Самми улыбнулся с горечью.
– Ты кто? – вопросил выдр у черной фигуры и придвинулся к ней поближе.
– Генджи Хакуга-но Самми... – человек, в котором не осталось уже ничего вороньего, кроме черного придворного наряда, оборвал представление на полуслове и поднял голову к сверкающему звездами куполу неба. – Как жаль, что моя флейта не со мной.

Тени потревоженной ночи свивались вокруг Хошибэ змеиными кольцами, трава и листва на редких кустах тревожно шелестела, а камни под ногами чуть подрагивали. Всё вокруг говорило тэнгу, что намечается... что-то. Что-то такое, от чего всё живое на горе Асама трепещет и стремится убраться. Несколько раз он видел мелких духов, удирающих прочь от вулкана с поражающей дух и разум скоростью. Только вот Хошибэ Умагоро, самураю при жизни и в посмертии, было наплевать на страхи низших. У него была цель, она лежала выше по склону, а потому он шёл, чуть согнувшись и сложив крылья. Тэнгу был почти невидим в изменчивых тенях ночи, когда он миновал тории, чем-то напоминающих два скрюченных дерева и увидел.
Мальчишка сидит в круге из пылающих печатей. Перед ним что-то, на что одновременно и больно смотреть, и хочется взять в руки, хотя бы коснуться. Хошибэ притаился в темноте и попытался наблюдать с помощью сааки, но был вынужден закрыть духовное око. На горе Асама творилось нечто такое, от чего и ослепнуть можно! Тэнгу ещё раз всмотрелся в фигуру мальчишки и только сейчас заметил, что недалеко от него стоит тот самый роши. Нет, уже не стоит. Уходит дальше, туда, откуда исходят волны древней и дикой силы. Такой, что перья становятся дыбом, стоит лишь подумать о ней!
Хошибэ отогнал от себя ненужные мысли, подождал, пока ронин скроется из виду, глубоко вдохнул и одним длинным прыжком рванулся к мальчишке. Тати пошёл из ножен в одном из простейших йай-дзюцу. Удар тыльной стороной рукояти в основание черепа. Не убить ученика колдуна – лишить сознания.

Первым развернулся Самми – не на свист крыльев даже, на чувство неминуемой опасности. Сжал-разжал пустые ладони: нет лука и стрел. Потянулся к поясу, но опустил руки: атака мечом столь же бессмысленна, как и попытка вставать на пути – призрак здесь не помеха. Тогда он окликнул тревожно: - Досон!
Привычное когда-то имя отозвалось острым уколом вновь обретших яркость воспоминаний.
Человек в центре круга оглянулся на шум, и злые слова, что были готовы сорваться у него с языка, так и не были произнесены. Взмах широкого тяжелого рукава старинной одежды напоминал взмах крыла.
- Сгинь, - жестко приказал колдун.
Тати описал короткую дугу, тэнгу резко хлопнул крыльями и отлетел в сторону. Меч в его руке поднялся, будто для защиты от чар, а рукав колдуна сполз на землю.

(не в одиночестве, как вы понимаете)

Из-под спутанных прядей жестких волос за происходящим следило новое существо, прячущееся в кустах. На тонких веточках черных деревьев образовывалась и мгновенно таяла ледяная корка. Глаза, неожиданно светлые со зрачками не больше игольного ушка не отрывали взгляда с колдуна – лоб того украсили капли пота. Наверное, когда-то это существо было человеком, но сейчас оно больше напоминало зверя, хотя черты лица оставались человеческими. Одежда превратилась в рваные тряпки неопределенного цвета. Голова словно пребывала отдельно от шеи, казалось, она вот-вот сместится и поплывет сама по себе. Ее окутывало смутное свечение, красновато-желтое, как огонь в храмовой жаровне. Пахло курительными палочками.
- Это еще что такое? – изумился выдр-оборотень, который, несмотря на долгую жизнь в горах, никогда прежде не слышал о подобных существах.
Ответить было нечего. Неведомый пришелец шагнул к погруженному в ритуал колдуну, с губ слетел полу рык, полу стон. На пальцах рук блеснули длинные острые когти. Самми встал на пути. Рык перешел в предупреждающее гортанное ворчание. Придворный вынул меч, сверкнул отблеск на золоченой рукояти. Демон изучающе наклонил голову. Смещение теней и шепот клинка, прерванный вздох сорвался на стон. Мерзкий звук раздираемых ткани и плоти.
Демон сделал еще шаг.
Хэнгэ упал на четвереньки и вдруг обернулся тигром – маленьким, ростом с выдру.
Гора вновь затряслась, и на этот раз в грохоте скатывающихся по ее склонам камней слышался громовой издевательский хохот. Древний почерневший от времени и накопленной за века ярости дракон смеялся над горсткой существ, которые то ли от недомыслия, то ли по какой иной неизвестной причине осмелились бросить ему вызов. Очерченная потоками лавы небольшая площадка перед воротами казалась сценой, на которой разыгрывался последний акт.

(все вместе)

- Ты решил помериться со мной силой? – удивился мальчишка; детские губы изогнула жесткая улыбка мужчины, который не знает, что такое пощада. – Глупец.
Демон замер, уставившись на протянутую к нему руку – не с подношением, не с едой, это был приказ остановиться и не вмешиваться.
Ткань отрубленного рукава на глазах у всех истлела и превратилась в золу. Колдун поймал ветер, который осмелился дунуть на площадку перед древними тории, в кулак. Усмехнулся. И выставил обе ладони перед собой в печати «солнечного кольца».
- Om chirichi iba rotaya sowaka.
Сквознячок набрал силу тайфуна и подхватил Хошибэ.
Долгое мгновение казалось, что тэнгу устоит, что сила его воли и мышц достаточна, чтобы сражаться даже с таким ветром, но нет. Один шаг назад, второй, Хошибэ плотно прижал крылья к спине и нагибался всё ниже, словно толкая что-то очень тяжёлое. Он чувствовал, что проигрывает этому волшебству, что ещё немного, и его вовсе вышвырнет с горы и закинет за седьмые небеса.
Тати вошёл в землю с решительным лязганьем. Крепко держась за рукоять меча одной рукой, тэнгу вонзил когти другой рядом, закрепился и медленно пополз против ветра, цепляясь за каждый дзё и напрягая всю силу воли. Взгляд рдеющих в темноте глаз демона не сходил с лица колдуна.
Камни с написанными на них знаками стали просто камнями, потеряв волшебную силу, и только нефритовый шар то вспыхивал ярко-зеленым огнем, то темнел, так кровь толчками выплескивается из пробитой груди. С печальным вздохом две скалы, за которыми проступали очертания храма, сошлись, отрезая дорогу назад любому, кто осмелился войти без разрешения.

(minna)

Цель – пульсирующее, пронзительно светлое сияние зеленого камня – исчезла, и демон остановился с рыком недоумения. Протянул когтистую лапу к облаку ядовитого густого пара, что шел из-под земли, и, обжегшись, резко отдернул. Обернулся к колдуну, плотоядно оскалил рот-пасть. Ни маленький тигр, ни бьющий крыльями тэнгу не заботили его. Все внимание демона было приковано к мальчику – у того пропало старинное одеяние, и вместе с ним ушло нечто незримое и куда более важное.
Ворон, уже снова не человек, хромая, в несколько скачков подобрался к юному колдуну и встал перед ним, расправил одно крыло. Второе, переломанное, висело безвольно. Не слишком серьезная преграда, но пернатый был намерен оберечь мальчика. Тот, то ли от страха, то ли в свою очередь защищая птицу, вцепился в ворона с неожиданной для тонких рук силой.
От муджины страшное порождение чей-то злой воли отмахнулось, как от назойливой мухи. Соперника оно предпочитало не замечать. Оно двигалось вперед медленно, будто каждый шаг давался с трудом, но неотвратимо. Встрепанный отчаявшийся ворон клюнул горе-защитника в руку. Беглый чиго вздрогнул; у него был странный взгляд – так смотрят, очнувшись от глубокого сна, не понимая, что происходит вокруг.
– От инугами нельзя убежать... – сипло выдохнул Хаяши, но страха в его голосе слышно не было.
Кажется, мальчишка еще не расстался с призраком человека, которого вызвал из небытия. Или тот – отказался покидать только что обретенное тело.
- Так кому из вас я нужен больше? – спросил колдун. – Тебе?
Его взгляд мазнул по человеку в образе пса.
- Или – тебе?
Взгляд остановился на тэнгу, который недавно был человеком.

(это продолжение и оно же следует)

Но ответа от Хошибэ не последовало. Оранжево-алые глаза демона яростно сверкали, его пламенный дух толкал вперёд, проклинал бездействие, умолял о битве, но всё, что осталось от выдержки самурая противилось этому, разрывая тэнгу пополам. Броситься на колдуна означало подставить спину инугами. Рассечь шею демона-собаки удара вакидзаси? Можно, но это займёт явно больше мгновения, и чародей получит возможность напасть.
Душа требовала одного, разум подсказывал иное, а Хошибэ не знал, не знал, не знал, что делать! С треском лопнув, в вечность ушло ещё одно мгновение.

При ударе о землю выдр-оборотень снова превратился в выдра.
– Вспомни! – взвизгнул он, обращаясь не к Хаяши, а к тому, кого видел в момент заклятия.
Демон утробно зарычал, чуя близкую добычу. Потянул алчущие пальцы к груди юного колдуна. Себастьян-Фердинанд в отчаянии схватился лапой за крестик на груди. Он теперь мог сделать только одно... Воздух пронзил дикий визг, почти сравнявшийся с криком, изданным муджиной этой ночью. Демон вздрогнул. С ненавистью глянул на добычу. В коротком рыке обнажил зубы – человеческие и четыре собачьих острых клыка. Самоотверженный выдр прыгнул к нему на спину.
– Ты человек! – выкрикнул он. – Вспомни это, во имя бога!
Не мелькнет ли в искаженном лице что-то, кроме бешеной злобы? О ком из богов ты говоришь, чужак? не сдержался ворон. И не человек он, ничего он не может вспомнить! Как будто гора заскрежетала каменными зубами, перемалывая в труху того, кто осмелился безрассудно сунуться ей в пасть, – такой раздался звук и заставил всех умолкнуть. Истошные визги оборотня, скрипучие вороньи крики, вопли напуганных людей потонули в нем. Из-за черных валунов зайцем вылетел Цуива, разевая перекошенный рот, и попытался спрятаться в другом месте. Даже неистовый демон-охотник попятился, хоть по-прежнему старался закогтить мальчишку, который стоял неподвижно среди общего хаоса и держал на вытянутой руке перед собой нефритовый амулет, то ли отгородился им от врага – от демона ли, от тэнгу, то ли предлагал ему, словно выкуп. Губы колдуна беззвучно шевелились – на заклинание у беглого чиго не хватало сил.

(толпа народу, ага, кого тут только нет...)

Хошибэ всё же не выдержал. Пламя его души не позволяло выжидать в бою, и здравый смысл капитулировал. С гортанным боевым кличем тэнгу выхватил из-за пояса вакидзаси и резким движением направил его в спину ину-гами. Ещё прижизненная выучка и легендарная скорость демонов-воронов сделали его движение почти неразличимым для глаза. Он должен был успеть ударить, рассечь шею врага коротким, но очень острым клинком, а потом кинуться на мага. Амулет Аматэрасу мешал, жёг саму сущность тэнгу, но Хошибэ заставил себя не замечать этого. Самурай в нём впервые за долгое время поднял голову и бился так, как раньше, несмотря на то, что возвращение к следующему перерождению ему теперь было заказано.
Демон шипел, пригибаясь к земле – то ли готовился к прыжку, то ли собирался уступить победу в странном бою. Колдун шагнул к нему, все так же протягивая нефритовый амулет, единственную свою защиту от тьмы и зла. Получеловек-полузверь отдал еще часть территории, из его глотки вылетало злое ворчание, как будто он хотел что-то сказать, но мог только рычать по-звериному. В глазах, скрытых густой сеткой волос, мелькнула неуверенность.
Удар пришелся между лопаток и свалил бы даже очень крепкого человека. Созданный чьей-то злой (или только лишь любопытствующей) волей демон покачнулся, как будто помнил еще, что такое боль. Ушла неуверенность, красноватые глаза засветились алой злобой; с клыков закапала слюна. Если бы он схватился с Хошибэ, неизвестно, кто вышел бы победителем из жуткой схватки. Но человек-зверь рванулся вперед и вверх. Рукоять вакидзаси выбило из руки тэнгу неожиданным движением, и меч так и остался торчать из облаченной в лохмотья спины. Потерявшее всякое сходство с человеческим лицо в зеленом сиянии амулета надвинулось на маленького колдуна.

(много нас)

- Ты умрешь, если не принесешь амулет? – взрослая улыбка искривила рот Хаяши. – Впрочем, ты уже почти умер. Забирай.
Демон истошно взвизгнул, словно обжегся о раскаленный камень, но не уронил амулет и со всех ног, оставляя за собой кровавую цепочку, припустил вниз по склону; воткнутый короткий клинок мотался, застряв между ребрами. Ворон кружил над Хошибэ, в его карканье были слышны ругательства осакских портовых рабочих и китайские построения хэйанских придворных.
Поначалу щель была не тоньше волоса, днем никто не заметил бы трещины. Но сейчас в полутьме она светилась ярко-красным, и края ее медленно оплавлялись, меняли форму, наливаясь той же огненной краснотой. Как первая капля летнего ливня с силой ударяет в дорожную пыль, оставляя на ней круглый след, под ноги беглого чиго упал камень. Колдун едва успел отскочить. Следом посыпались другие, мельче – каменный горячий дождь. Словно обитатели Облачной равнины принялись выметать из жаровен угли вместе с золой. Второй удар заставил всех пошатнуться. Гора выплюнула раскаленный каменный шар, рассыпая искры, необычный снаряд улетел в пропасть, прочертив по светлеющему предутреннему небу оранжевую полосу. Волна жара и непереносимой вони заставила всех отступить к краю площадки перед каменной лестницей.
Скала лопнула. Лепестками цветов в воздухе кружились чешуйки пепла.
Колдун не устоял на ногах, чересчур много сил было истрачено за последние дни, магия сжирала мальчишку изнутри, требовала, требовала и требовала, и беглый чиго отдавал все, что было, не умея – не зная, – как восстановить силы.

(вчетвером)

А Хошибэ уже не думал, действовал, не собираясь останавливаться. Меч остался в спине ину-гами? Ничего, когти целы, а исчезнувшего врага теперь найти будет куда легче, да и путь к Хаяши теперь открыт. Икен Шикацу. Искусство обращения любого действия противника против него самого, делающая воина непобедимым, верно служило Умагоро с тех самых пор, когда горные тэнгу обучили его этому страшному, почти не человеческому умению.
Ину-гами ещё не успел отойти и на два дзё, а Хошибэ, с ужасающе плавной быстротой подхватывал одну из рук Хаяши. Оши таоши, опрокидывание восвояси, а потом, не глядя, получилось или нет, раскинуть крылья и уйти в прыжок, переходящий в полёт, схватить и унести ученика колдуна. И, конечно же, не забыть тати, так и торчавший из земли, но это потом, а сейчас надо всё-таки опрокинуть мальчишку. Малая доля мгновения, и всё сорвалось с места.

Цуива, чей простой деревенский разум не мог вместить столько дикости, почувствовал, что сходит с ума. Страх копился, копился, пока не перелил через край и – растворился в общем хаосе невероятных и безобразных событий. Ошеломленный этим открытием носильщик выскочил из своего укрытия, собираясь дать знать всем кругом, что боится уже совсем не так сильно. И узрел самое безобразное событие из всех. Покушаться на ребенка?!
- Ах ты, курица недошпаренная! – возмущенно заорал он. – Да я тебя так ощиплю, на похлебку костей не останется!
На эффективность слов против врага он не надеялся, горячил ими себя. Бегал он быстро, прыгал высоко – вот где пригодилась щуплость жилистого тела. И стоило тэнгу подняться в воздух, как его ноша вдруг стала вдвое тяжелее.

Скомкался шёлковым платком на ветру, оборвался на середине идеальный бросок, безнадёжно сбитый центр тяжести ухнул вниз, неожиданно затосковав по тверди и устремившись к ней всеми силами духа. Тэнгу не рухнул, словно целый то риса, нет, но плавно, текуче скользнул на землю, перевернулся, освобождаясь от захвата и молниеносно нанося удар. Шомэн атэ, прямой восходящий удар, вышел у Хошибэ не слишком хорошо, но страшные когти, которыми венчались пальцы раскрытой ладони демон-ворона, несколько уменьшили несовершенство этой атаки. Переведя удар в начало броска и даже не обратив внимания, погрузились его когти в плоть или нет, лишь отметив отсутствие лишнего утяжеления, тэнгу вскочил и сразу, без подготовки ушёл в новый прыжок. Мальчишка всё ещё был совсем рядом, любые раны или травмы он почувствует лишь когда всё кончится, да и то, ненадолго, а значит атака, атака и ещё раз атака. Атака до того, как цель будет достигнута или до смерти. Самурай в Хошибэ гордо вскинул голову, и издал боевой клич, излившийся из клюва тэнгу гортанным клёкотом. Хошибэ не видел, не слышал, не знал и не хотел знать, что происходит вокруг. Дух, разум и тело молодого тэнгу слились в единое сверкающее копьё, и сейчас оно стремилось к цели, как удар в открывшуюся дыру на доспехе. Хошибэ сам обратился в оружие, обратив всего себя, все помыслы на единое действие, и оно просто не могло провалиться. Тэнгу всем телом врезался в Хаяши, сметая его, а потом могучие крылья ударили, отправляя их обоих под небеса.

(продолжаем разговор)

– Ух ты... – произнес тот, кто стоял на каменной лестнице, провожая взглядом единственного здорового глаза огромную черную птицу-человека. – Наверное, превратился не окончательно.
За его спиной бушевало пламя, клубы плотного темно-серого пара были слишком тяжелыми, чтобы их раздул ветер. Одно из деревьев, обугленных еще раньше, составляющих необычные ворота, задымилось, а вскоре на его ветках заплясали язычки пламени. От одежды человека воняло серой и тухлыми яйцами, она тлела и дымилась. От волос тоже пахло дымом. Но в руке он держал прямой обоюдоострый меч, даже на первый взгляд тяжелый и странный в бою.
- Ама-но муракумо-но цуруги*... – восхитился Самми, чье одеяние напоминало поломанные, в крови, вороньи крылья, а весь облик колебался между человеческим и птичьим. – У тебя все-таки получилось!
- А ты сомневался? – Мицуке оттянул прожженный в нескольких местах рукав. – Дайте воды, не хочу умереть от жажды.
Цуива, лежавший, закрывшись руками, горестным кульком, поднял голову. Вытаращил на него глаза, моргнул. И с визгом подскочил с земли, что становилась все горячее. Метнулся к камням, на полдороге передумал и подскочил к своему коробу, обнял его, как родного. Забормотал, словно ополоумевший:
- Плохое место-о, воды нет, травы нет, воздух горит... Мы все умре-ем здесь!
Гора оскорбленно взревела. Мицуке подхватил Цуиву и поставил на ноги, предварительно тряхнув хорошенько. Тот булькнул, зато обрел подобие мысли во взгляде. Помятый, негодующе хрипящий ворон отправился в короб.
– Пошли, – приказал долговязый роши, стягивая кожаными ремешками сверток с мечом, закидывая его за плечо, оглянулся на хэнге. – Лучше бы и тебе убираться отсюда. Дракон разъярился и долго не успокоится. Спасибо за помощь.
И – пинком отправил ополоумевшего Цуиву вниз по склону.
Тьма пришла раньше, чем они успели выбраться в безопасное место. Тьма ревела многими голосами – дракон выпустил демонов, и теперь те искали обидчика Ямато-но орочи и сходили от бешенства с ума, потому что никак не могли отыскать. Тьма душила людей, забивала им глотки обжигающей пылью, слепила глаза. Мицуке не успел понять – оступился он или это земля по приказу дракона раздалась у него под ногами. Он покатился вниз, обдирая локти, колени и ребра об острые камни. А затем – тьма его проглотила.

_________________
*Ama-no murakumo-no tsurugi -天の叢雲の剣 – «меч, собирающий облака», изначальное имя меча, который Сусаноо-но микото нашел, разрубив дракона Ямато-но орочи, и который впоследствии известен как Кусанаги-но цуруги («меч, разрезающий траву»).


(minna)

Уцуномия, провинция Шимоцуке,
дом господина Мацуоки
ночь с 15-го на 16-й день минадзуки 2-го года Генна

Никто никогда не видел Йонако спящей - она отдыхала только в паучьей форме, человеческая плоть слишком хрупка, чтобы оставлять ее без присмотра. Зато пауки не видят снов. Йонако открыла все восемь глаз разом и поднялась на ноги. Голод испытывали и женская и паучья форма в равной степени. В эту ночь Йонако не раздумывала над жертвой.
Маленький паучок-разведчик пробежал вниз по стене, исследуя покои, в которых должна была находиться та девицы, которую Йонако присмотрела в саду наместника. Комната была пуста и паучиха оставила разведчика ожидать возвращения сладкого мяса. Паучок деловито вскарабкался под потолок и замер, ожидая эту странную и слишком большую для него жертву.
Второй разведчик передал приятные новости - в покоях мужчины обнаружилась вся добыча, и мужчина, и дама.
Молодая женщина в покоях господина ночью. Быть может, не убивать их сразу, но дать время насладиться друг другом в последний раз...
Йонако отправила в комнату еще с десяток мелких скорых паучков, а сама задумалась - забавно ли будет соблазнить мужчину на глазах его обездвиженной подруги, а потом сожрать его, не позволяя девице даже потерять сознание. По всему выходило, что будет забавно!

Проснуться от щекотки – не самое неприятное, скорее неожиданное происшествие. Выяснить, что источник ощущений вовсе не расшалившееся озорное существо с пером, а паук... два, три, пять...
Инаба резко сел, стряхнув не только мелких нарушителей сна, но и более крупного и вполне человеческого вида соседа. Акира сладострастно улыбнулся, но так и не пробудился, только крепче взял в плен руку вместе с рукавом.
- У них что, паломничество к тебе? – пробормотал недовольный мужчина. – Или новая мода при дворе, разводить пауков?
Губы у юного дайкана задрожали чуть-чуть сильнее, дрогнули и опущенные ресницы; кажется, наместник, лишь притворялся спящим, исподтишка наблюдая за давним знакомым. Один из черно-золотых ночных гостей принялся плести паутину между пальцами наместника, другой упал ему на щеку, несколько копошились в волосах, посверкивая в прядях, как живые драгоценности. Эцуо скривил рот и смахнул наглеца вместе с белесыми, чуть-чуть липкими нитями. Провел кончиками пальцев по щеке, чтобы снять второго. Гладкая, бархатистая... Сел поудобнее и, не отнимая руки, принялся второй выбирать членистоногих из волос, медленно пропуская пряди между пальцами. Улыбка к паукам уже не относилась. Но ни одного из них Инаба не убил, старался даже не повредить, лишь отбрасывал подальше. Акира извернулся, чтобы положить голову на колени Инабе, и сладко зевнул. Его обман раскрыли, и притворяться больше не было смысла.
- Какая пакость... – он поморщился. – Надо позвать господина Каку, он любит подбирать всякую мелкую живность.
- Позови, о яснейший, - отозвался гость, язвительности во фразе было столько же, сколько веселья. – Не знал, что ты так не любишь пауков.
- Меня все любят, - рассеянно отозвался дайкан.
Пакость тем временем ползла по спине Инабы, перебиралась на шею и, словно любопытствуя, опускались по плечам вниз до локтей. Пауки покрупнее - с женский кулачок, - опутывали паутиной темные углы, с тишайшим шорохом пробегали по стенам.
- Странная будет смерть,- улыбнулся Акира, закрывая глаза.

(нас много)

Йонако ничего странного в смерти не находила, ни в способе, ни в самом факте. Ее маленькая армия опутывала уединившихся любовников, развешивала серебрящиеся нити по стенам, наполняла комнату шелестом, похожим на ласковый шепот. Молодая женщина в темном одеянии с тонким золотым узором по дорогой ткани замерла у порога, глядя тысячью глаз на то, что происходит в комнате, и неслышно отворила дверь. Проем тут же затянули паутиной, словно занавесили легчайшим светлым шелком.
Мягкие, почти невесомые нити опутывали двоих людей, скрепляя их обьятия крепче самых прочных веревок, и сквозь эту белесую шелковистую массу первый раскат грома показался не таким уж и громким. Словно гроза собиралась далеко в горах, а не брала приступом небольшой призамковый городок.
- Говорят, - полусонно улыбнулся дайкан, - что люди всегда убивают тех, кого любят. Эцуо-доно верит, что я желаю ему смерти?
Улыбка Инабы приобрела миллиард оттенков от настороженной иронии до веселья и даже восхищения, с каким восторгаются актерской игрой или мастерски сделанной куклой.
- Он не верит в любовь Токисады-доно.
Тонкие паучьи лапки невыносимо щекотали кожу, но стряхнуть их было невозможно: свободная рука едва двигалась из-за перевязки и боли в раненом плече; вторая по-прежнему находилась во власти дайкана. Тонкие губы Теншо Токисады задрожали, как будто наместник был готов рассмеяться.

(три-о)

Господин Каку был озабочен: ему не хотелось покидать хозяина темной ночью, но речные запахи и негромкий плеск воды в прибрежных тростниках манили обезьянку обещанием вкусных мидий, ракушек и, может быть, даже улиток. Зверек подергал за веревку, которой был привязан к перилам. С узлом не пришлось долго возиться, это слуги затягивали его потуже, на совесть, а хозяин не особенно утруждал себя. Вскоре господин Каку, пробравшись сквозь заросли, уселся на мокром песке в ожидании подходящего момента. Ловкое стремительное движение лапой, и в пальцах зажата черная скользкая раковина, внутри которой (нужно лишь постучать ею о камень или разгрызть, но тогда на зубах будут скрипеть осколки) спрятано угощение. Спустя короткое время легкая волна вынесла на берег новую мидию, отыскать третью не составило большого труда, а вот четвертую господин Каку упустил. Он отложил ее в кучу к остальным, а когда прискакал с пятой, выяснилось, что мидия уползла обратно в воду, оставив за собой тонкий извилистый след.
Берег небольшого пруда был завален перламутровыми скорлупками, а господин Каку поедал уже седьмого моллюска, когда в омуте плеснуло что-то тяжелое, огромное и опасное для небольшого зверька, с могучей пастью, способное не просто уволочь обезьянку на дно, но и, вполне возможно, заглотнуть ее целиком в один присест. Несмотря на доблестное имя, господин Каку был осторожен, чтобы не сказать трусоват, и немедленно вскарабкался на ближайшее дерево, спустившее плети ветвей почти до самой воды. Поэтому и заметил через открытое окно в доме более мелкую, но зато более безобидную закуску. В несколько прыжков он добрался до отодвинутой ставни, выхватил из белесой путаницы желто-черного паучка и с хрустом слопал.

(вставное соло)

В горах неподалеку от Асама

Клёкочущий, победный хохот тэнгу рвал ночное небо когтями хищной птицы, и собирающаяся гроза вторила ему раскатами грома. С кончиков перьев ликующего демона срывались яркие искры, ветер под ударами его крыльев стенал в изнеможении и собирались, набухали тяжёлой, недоброй водой облака. Хошибэ Умагоро нёс свою добычу к колдуну, а за его спиной готовилась рухнуть на Землю Богов ужасная буря.
Одной рукой тэнгу крепко прижимал к себе мальчишку, для верности прихватив его плечо когтями, а во второй застывшей молнией горел тати, который Хошибэ в последний момент перед взлётом успел выдернуть из земли.
Земля уносилась назад где-то далеко внизу, и пролетали, смазываясь в одну полосу, огни городов и деревень, мерцали тут и там вспышки отдельных маленьких поселений. Хошибэ начал снижаться. Колдун был уже близко.
Мальчишка затих и не подавал ни малейших признаков жизни.

Тошимару стоял на поляне перед горной хижиной – скрюченный обрубок дерева, пока не приглядишься как следует, - и смотрел в небо. Крылатая тень легла на звезды, и он растянул губы в тонкой змеиной улыбочке. Проскрипел:
- А, пожаловали.
За спиной колдуна пронзительно громко скрипнула рассохшаяся дверь. Безумолчно стрекотали в траве цикады. На вершине посоха загорелся голубовато-белый огонек, яркий, словно одно из небесных светил перебралось на землю. Сигнал для тэнгу.

(пока с Оррофином)

Нипочём было не различить глазам смертного огонёк, неожиданно вспыхнувший внизу. Не увидеть его и духовному оку ками - слишком много душ сейчас мерцали внизу, подмигивая далёким звёздам. Хошибэ не был ни человеком, ни ками, и его оранжево-багряные глаза с ромбовидными зрачками мгновенно выхватили этот сигнал. Или, может, он просто чувствовал колдуна через узы, связавшие их? Едва ли ему дано будет узнать ответ. За последние годы сааки и обычные чувства Хошибэ настолько срослись, что трудно было отличить, что к какому миру принадлежит. Тэнгу сложил крылья и по пологой дуге слетел прямо к волшебнику.
- Получи своего ученика, почтенный, - сказал он, сгружая ношу на землю, но не отпуская добычу. - Жив и все вещи при нём, как и договаривались.
Тошимару осмотрел и мальчонку, и тэнгу, как будто принюхивался к неразличимому другим запаху. Так ворон примеривается к показавшейся ему съедобной добыче на земле. Длинный нос – точь-в-точь птичий клюв.
- Хорошо-хорошо-о...
Колдун обошел обоих, посмотрел в лицо Хошибэ и неожиданно улыбнулся. Указал на одинокую хижину, что притаилась меж кустов; в звездном свете едва виднелась лишь крыша.
- Идем. Отдохни, выпей со мной чаю. Или, может, желаешь сакэ?
Нетерпение глодало душу тэнгу стаей голодных акул, заставляя его ромбовидные зрачки сужаться до тоненьких щёлочек. Любому другому он бы уже сказал несколько резких слов, но только не Тошимару. Воспитание самурая и духовное око демона властно принуждали Хошибэ к почтительности в отношении этого старого колдуна. Он поклонился, для подчёркивания благодарности уперев руки в бёдра, и шагнул следом за Тошимару, волоча его беглого ученика за собой без видимого усилия.
Колдун на полпути обернулся к Хашибэ (на Хаяши он не смотрел), прищурился.
- Чего ты хочешь сейчас? Стать тэнгу или вернуться к жизни самурая, которую не изведал до конца? Иметь магическую власть – неприятная обязанность.
Он захихикал скрипуче и протяжно, словно чем-то недовольная ворона. Хошибэ остановился и невольно напрягся, чуть сильнее сжав когти на плече добычи. Клювастую голову он начал было клонить к земле, но потом быстро вскинул, пронзив колдуна оранжево-багряным пламенем глаз.
- Я не умею оборачиваться, - хрипло каркнул он, легко заглушив смех Тошимару. - Не могу отступить. Но я ещё не забыл, что иду по Пути. Исполни наш договор, почтенный, дай мне сделать ещё шаг вперёд.
Тэнгу замолк, а потом выпрямился и, раскинув крылья, на которых всё ещё мерцали призрачные огни, прогремел, будто отвечая далёким грозовым раскатам:
- Чародей Тошимару, уважаемый во многих мирах! Обрати меня в ямабуси-тэнгу, согласно нашему договору, скреплённому силами!
- «Силы», «Путь», «чародей»... какие все слова-то вычурные, - проворчал Тошимару, довольный, впрочем, лестью. – Исполнение договора произойдет, нет причин волноваться. Но негоже заниматься этим здесь и сейчас. Спешка, да будет тебе известно, только вредит делу.
Он отвернулся и продолжил неторопливый путь к хижине, бурча под нос:
- Нетерпеливая молодежь нынче пошла...

(продолжение же)

Хижина почти до самой крыши заросла кустарником, травой и мхом, никто не чистил от них старые бревна и доски. Прочная грубая дверь распахнулась как от порыва ветра, когда маленькой процессии оставалось до нее несколько шагов. Огонь в трех светильниках на высоких подставках горел ровно, словно не тянуло зябким ночным холодом снаружи. В углу, бок к боку, уткнувшись носами в свиток с картинками, расположились двое. Юноша лет семнадцати для магического взгляда обладал неуловимой особенностью, которая заставляла сомневаться в том, что он просто человек. Но необычность его мгновенно забывалась, стоило взглянуть на пристроившуюся рядом как ни в чем не бывало наманари. Увлеченные разбором надписей в свитке, они заметили явление колдуна и его гостей лишь тогда, когда за теми с треском захлопнулась дверь.
Мгновение тишины, обитатели горного домика разглядывали гостей. Потом оба вскочили одновременно. Молодой человек поклонился – не низко, скорее осторожно. Тошимару взял за плечи Хаяши и пихнул в руки потирающей ушибленную о потолок макушку наманари.
Хошибэ медленно, по-птичьи поворачивая голову, изучил обитателей домика, задержав на каждом свой взгляд так, будто решал: рвать ли их на части прямо сейчас или подождать немного.
Впрочем, плох тот гость, который в доме хозяина не стремится сохранить ва, так что самурай внутри тэнгу пробудился и заставил того поклониться в ответ. Коротко, быстро, но всё же вполне завершённо и в соответствии с ситуацией.
Под низким потолком старой хижины кто-то сосредоточенно и деловито пыхтение, но колдун, в другое время внимательный к каждому шороху, сейчас точно оглох; лишь велел принести воды из ручья, потому что "могут быть еще гости". И попросил снять с огня чайник, да еще усмехнулся, а может, это сова чихнула где-то в лесу. В конце концов, быстрый топоток маленьких цепких лапок завершился пронзительным визгом, и с притолочной балки, кувыркаясь и истошно вереща, свалился довольно упитанный клубок золотисто-бурой шерсти. Над углями вор-неудачник ловко извернулся и уцепился за крюк, на который обычно вешают чайник. Долговязая страшилище-наманари захлопала выгоревшими белесыми ресницами - над очагом раскачивался чугунок, размахивал сердито распушенным хвостом и чихал от поднятой золы и пыли.

(те же авторы и я!)

Наманари жаждала сунуть любопытный и немного облупленный нос в носик чайника – видно было по лицу. Но ей вверили щуплого и чумазого мальчишку, и оставить его без заботы она не могла. Завернула хрупкое безжизненное тельце в одеяло, уложила поудобнее, смочила губы водой, положила на лоб влажную тряпку. И растерянно огляделась: что бы сделать еще.
Юноша растерял весь надменный и нарочито взрослый вид, фыркнул от смеха в ладонь и метнулся к очагу. Палкой для ворошения углей легонько ткнул хвостатый чайник в бок. Чугунок отрастил не только нос, но и зубы и попытался укусить палку. Юнец отдернул руку и тут же второй вознамерился потянуть заманчиво маячащий хвост.
Хошибэ смотрел на всё это с почти не скрываемым презрением. Полукровки демоны и кицунэ всегда вызывали у него нечто вроде брезгливого раздражения, хотя он признавал, что среди последних бывали и выдающиеся представители, особенно из старых. Тэнгу быстро прошёл в северный угол избы и сел там, привалившись спиной к стене и укрывшись крыльями. Меч он отстегнул от пояса и теперь тяжело опирался на его рукоять своими вполне человеческими руками, утвердив на полу. Как-то некстати зашевелились мысли, что оружие неплохо бы сменить: тати плохо подходил к обычной одежде, а доспехов тэнгу не носили за редкими, совершенно особыми случаями. Ни слова не говоря, Хошибэ внимательно следил за хозяином дома.
Хошибэ внимательно следил за хозяином дома.
Тем временем чайник над очагом вел себя очень активно, пытаясь отхватить Садаро руку острыми зубами. Заодно мазнул хвостом по лицу.
- Сними его и переверни, - велел Тошимару.
Юноша послушно потянулся к странному гостю. В последний момент вспомнил, что бывает, если коснуться раскаленного чугуна, и взял сперва толстую старую тряпицу.

(ну, вы поняли)

С притолоки свесилось длинное, точно женский пояс, грязное полотнище, а после небольшой возни перед людьми, солидно косолапя, встал невысокий круглобокий тануки. Ходить на задних лапах ему было не очень сподручно, к тому же, мешали волочащиеся по земле длинные, как у придворного какого-нибудь, штанины.
- Ой, они у тебя всамделишные?
Белобрысая девчонка не удержалась и протянула руку к пушистым ушам на голове малыша, жадно погладила мягкий пух. Кроха по-собачьи выставил одно треугольное ухо для почесывания, второе же свернул и прижал к голове. На смуглой востроносой мордочке разлилось блаженство; вокруг глаз его словно углем измазали. Садаро пытался одновременно не спускать глаз с внушающего недоверие полотнища и найти какой-нибудь амулет или щепотку соли, от чего глаза разбегались в разные стороны, а толку не было никакого. Тошимару тем временем поставил на деревянный поднос еще три чашечки для чая.
Малыш запрокинул голову, понюхал воздух, опять сморщился и уставился блестящими от любопытства глазами на беловолосую великаншу.
- Ты кто? - сварливо спросил он. - Твоего мужа тут нет. Где еда?
- Я Миеликки, - честно ответила девчонка, деревенская ведунья учила, что если нет причин врать духу, лучше говорить правду; Тошимару слабо поморщился. - Мужа у меня нет. Пока. А еда... - желудок подозрительно громко булькнул, - еду еще готовить надо.

(пока что все те же, ун)

- У меня есть немного, - покопавшись за пазухой, Садаро вытащил завернутую в тряпицу рисовую лепешку. – Только она уже почти совсем черствая. Будешь?
Тошимару неторопливо проверил, все ли в порядке в общей комнате, пристроил у двери свой посох, напоминающий корягу, и остановился перед тэнгу. Рук его не было видно – они прятались в длинных рукавах землистого цвета одежды. Угрозы не ощущалось. Вместо этого возникло неуютное полузабытое чувство, что Хошибэ находится на церемониальном приеме.
- Позволь представить тебе моих спутников, - провозгласил колдун; в его речи появились переливы и смазанные почти до небытия согласные. – Имя юноши – Кинджо Садаро.
Наличие фамилии говорило о том, что обладатель ее принадлежит как минимум к самурайскому клану.
- Девушку зовут Миэ.
Та с видом опытной лекарки хлопотала над Хаяши за наполовину отдернутой занавеской, где лежали расстеленными несколько футонов.
Некоторое время из угла не доносилось ни звука, но потом тэнгу шевельнулся и неохотно проскрипел:
- Скажи им, что я Хошибэ из рода Умагоро, тэнгу с гор.
К ним подкатился рисовым колобком незадачливый оборотень и, хрустя сухой лепешкой (только уши подрагивали), придирчиво стал разглядывать Хошибэ.
- Прямо с Курама? – уточнил он сквозь чавканье.
Длинный темный лоскут потянулся за ним, как будто вознамерился ухватить малыша за шкирку.

(опять же)

Уцуномия, провинция Шимоцуке.
Дом господина Мацуоки
ночь с 15-го на 16-й день минадзуки 2-го года Генна


Йонако не глядя отправила небольшое войско паучков разобраться с тем, кто только что лишил ее слуги. Их много у нее - этих слуг, - но она знает о смерти каждого, кто сейчас служит ее глазами и пальцами, кто послушен ее воле.
Паутина стелилась по стенам, ниспадала на пол - то ли шелк, то ли туман. Двое в комнате скрывались в этом тумане, но отчего-то Йонако не слышала их страха. Хозяйка Пауков сделала шаг в центр комнаты, затем еще один и остановилась, с отстраненным хищным любопытством разглядывая свой пока еще восхитительно живой ужин.
Многоногая армия между тем окружила нарушителя спокойствия. Авангард с осознанием неизбежной кончины, но одновременно – и выполненного долга – вскарабкался по лапам обезьянки, цепляясь невидимыми коготками за жесткую шерсть. С диким верещанием зверек оскалил клыки, давая понять, что так просто не отдаст драгоценную жизнь, и бросился наутек.

Молния ударила в старую кривую сосну в углу сада - фейерверком вспыхнула сухая хвоя, сгорая на лету, закружились в воздухе огненные бабочки, - так близко от дома, что вспышка отпечатала ветвистый рисунок на изнанке опущенных век. Миги открыл глаза и выпрямился. Комната была пуста, откинутое одеяло не сохранило тепла человека, который предположительно должен был крепко спать. Телохранитель выдохнул бранное слово.

Настоящее оцепенение должно было наступить много позже; наместник с трудом повернул голову, чтобы встретиться взглядом с о-бакэмоно. Края его губ изогнулись в улыбке.
- Мне представлялось, что смерть прекрасна... но настолько...
Йонако сделала шаг навстречу и заглянула в глаза наместника. Все-таки мужчина... Какой стыд.


СонГоку, да я, да мы вместе. И Каку позвали.

Это был долгий взгляд. Ночная Песня видела, как таится нечто в глубине души красивого мальчика, как гибкое змеиное тело под толщей темной воды, как невиданный страшный морской зверь, притаившийся подо льдом. Вкусен, вкусен, он должен быть вкусен... Он должен быть сладок, как женщина, страстен, как мужчина, опасен, как водная тварь. Он, привыкший повелевать, будет ли он послушен? Будет ли он бороться, срывать путы? Будет ли кровь его горяча от ярости? Будет ли он сладостно покорен своей смерти? Как бы то ни было - он будет вкусен...
Йонако нашла желанную жертву и улыбнулась ей, зачаровывая и обещая самую нежную смерть, какая только могла грозить юному наместнику. Но ей не стоило отвлекаться так сильно. В тонкую кожу на горле, между расходящихся краев шелкового ворота, уткнулось холодящее острие. Гость Токисады, будучи неспособен встать, выпрямился насколько мог. В протянутой руке поблескивала в неверном свете единственной лампы длинная женская шпилька. Будь Инаба ниже ростом или Йонако хоть немного выше, ничего не получилось бы.
- Уходи отсюда, демон, - сквозь зубы велел он.
Тигр, готовый защитить свою территорию от вторжения. Даже лицо, красивое в спокойствии, теперь больше походило на свирепую звериную морду. Наместник положил ладонь ему на руку, почти касаясь щекой плеча; белесые липкие нити паутины растянулись, следуя его движению, некоторые лопнули беззвучно.
- Или присоединяйся к нам, - улыбнулся наместник. – Пока еще не слишком поздно.

(а еще Далара и Фенька, ун!)

Горная хижина

- Вот! – спохватился тот. – Тошимару! Помоги ему, а?
- И с Курама тоже, - неожиданно отозвался Хошибэ, подавшись вперёд, так, что его длинный клюв и рдеющие глаза оказались совсем рядом с оборотнем. - А ты откуда?
- Из замка Инуяма в Овари, - тануки слизнул последние крошки, сел, подперши кулачком мордочку, и опечалился. – Только на этот раз его у нас отобрали Мацудайра, а с ними не очень-то и поспоришь. Я решил, что настало время посмотреть мир.
Мальчишка в два шага оказался рядом с ними, скрестив ноги, бухнулся на пол. Хлопнул по-девичьи длинными нежными ресницами.
- Мой отец тоже из Овари, - сообщил он. – Только наш клан жил поблизости от замка Нагойя. А ты... – Садаро нахмурился, как ученик, встретивший смутно знакомый знак в тексте, - ты, случайно, не из вассалов Ода?
- Из вассалов?! – от возмущения малыш-тануки так распушил мех, что сделался вдвое больше. – Из вассалов?!!!
Буро-рыжая с подпалинами шерсть у него на загривке пошла волнами, как ковыль под сильным ветром в осенний день. Чтобы кое-как успокоиться, кроха-хэнге набил рот сушеными фруктами и с пыхтением и сопением принялся их жевать. Мальчишка пошел красными пятнами то ли от смущения, то ли от гнева. За словом в карман он не лез.
- Можно подумать ты сёгун или императорской крови!
Тэнгу тихо засмеялся. На нормальные звуки человеческого веселья это не походило ничуть, более напоминая хриплый каркающий скрежет, безжалостно режущий ухо.
- Сёгун? Кровь Аматэрасу? - проговорил он, чуть растягивая каждое слово, наслаждаясь им, как глотком сакэ после долгого дня. - Из какого ты рода, хэнге?
- Из Ода, - буркнул тануки, утаскивая еще немного угощения.

(Сон, Оррофин и я)

Тошимару поворошил посохом угли в жаровне и, как будто не нашел лучшего пути, прошел между спорщиками.
- Петухам на заборе хоть есть за что воевать, - скрипуче проворчал он. – А эти вместо полезных действий затеяли пустую болтовню.
Стук палкой о доски пола показался необычайно звонким. Садаро сверкнул глазами, но вернулся к чистке чайника. Правда, не слишком надолго. Тануки почесал задней лапой в затылке и, похоже, решил, что вел себя недостаточно благовоспитанно. Пристроившись рядом с мальчиком, он долго зачарованно наблюдал за работой, потом дернул обиженного юнца за край одежды.
- Не сердись, - попросил он.
Паренек посопел, пробурчал что-то себе под нос, чуть не уронил посудину, но вовремя поймал. Потом все же сдался и даже выставил мизинец.
- Миримся?
- Тошимару-сан, - уважительную приставку Хошибэ произнёс так, словно рубанул. - Ты прав, говоря о полезных действиях. Я ещё раз прошу тебя: выполни наш договор. Освободи нас обоих.
- Какой ты скорый да быстрый, - усмехнулся колдун. – Даже пауку надо сплести паутину прежде, чем ловить в нее мух.
Он развернул старый, обтрепанный по краям, свиток. Нашел там что-то и удовлетворенно кивнул сам себе. Поднял взгляд на Хошибэ, как будто только что вспомнил о нем.
- До любой цели нужно пройти путь. Ты сделал только первый шаг. Даже если я дам тебе сейчас облик и умения ямабуси-тэнгу, как ты станешь думать? – Узловатым пальцем он ткнул в гостя. – Как нынешний Хошибэ и никак иначе. И стоит подуть ветру, он унесет с собой твою маску. Не-ет, Тошимару не делает фальшивок.
Хитрый прищур старика давал понять: тот придумал нечто веселое и, возможно, очень неприятное для того или тех, кого выбрал объектами задумки.

Тем временем Миеликки осторожно потянулась к свисающему с притолоки, позабытому всеми лоскуту и... пальцы прошли насквозь, не задев и ниточки. Будто через дым. Девчонка нахмурилась, глядя на собственную руку.
- Не получается.
- Почувствуй его, - не глядя, посоветовал колдун.
Она сосредоточилась, представила, что касается ткани, достаточно плотной, но мягкой, шелковистой, как трава в заводи... Кончики пальцев нащупали что-то. Вот-вот можно будет сдернуть непонятное существо.
Садаро ухватил тануки за край хакама и потащил в сторону, чтоб ненароком не зацепило. Нагнулся к треугольному уху, прошептал:
- Почему это она светится?
- Потому что она колдует, глупый! – снисходительно и очень невнятно по причине набитого рта отозвался толстячок-хенгэ.
Хошибэ не положил руки на рукоять меча, но гнев, клокотавший внутри тэнгу, вскипел, выплеснувшись алой вспышкой его глаз.
- Говори, Тошимару-сан, - на этот раз уважительная приставка была даже не ударом - уколом. Так не произносят имён, так начинают харакири. Или накалывают врага на копьё. - Говори, а я послушаю и решу, нарушил ты наш договор или нет.
Когти демона-ворона прочертили по полу рядом с ним несколько длинных царапин.
Миеликки тем временем, наконец, схватила демона-лоскут и потянула вниз, но не рассчитала. Из очага под яростное шипение взвился столб дыма пополам с паром, когда демон свалился в угли. Вторя ему, на месте тануки, извиваясь и подпирая спинным костяным гребнем крышу хижины, развернулся дракон, сердито растопыривший усы и гриву. Еще немного, и все вместе они разнесли бы хижину в клочки. Миеликки, пытающаяся то ли разбросать угли, то ли вытащить из них струйку дыма, добавляла неразберихи. Юнец за неимением соли стремился накидать дракону на хвост васаби.
- Хватит, - прикрикнул на них Тошимару.
Дракон издал жалобный свист и на всякий случай превратился опять в чугунок. То ли удивился странным методам борьбы, то ли решил, что его хотят съесть.
- Поставьте его в угол и не переворачивайте, пока не будет готова еда, - распорядился колдун.

(трио, ага)

Уцуномия, провинция Шимоцуке,
дом господина Мацуоки
ночь с 15-го на 16-й день минадзуки 2-го года Генна

Йонако легко отступила назад, не отводя глаз от лица наместника. Полчища паучков замерли на своих местах, перестав укутывать комнату, и уже через мгновение направились к Инабе. Изо всех углов они поднялись, как войско, и с едва слышным шорохом и треском двинулись к цели. Мерное движение лапок, перетекание маленьких тел - страшная волна накрыла мужчину, погребла под собой, а Йонако все продолжала смотреть на Токисаду, словно никого кроме него не существовало на всех островах.
Уже не просто тонкие невесомые нити, а жгуты, свитые из белой шелковистой ткани, как веревки, опутывали людей. Опираясь, на плечо своего защитника, наместник все-таки встал: затрудненно, не сразу, но все-таки устоял на ногах. Второй шаг дался ему уже легче. Паутина рвалась с басовитым стоном, будто разом играли сотни музыкантов. Шуршащий громадный ком ворочался рядом, словно внутри шла отчаянная борьба. Оттуда доносились нечленораздельное мычание и воинственный рык.
- Кто ты? – спросил Токисада. – Ты пришла лишь за мной? Или мы нужны тебе оба?
- Меня зовут Йонако, - проговорила женщина, - Я пришла за обоими. Но если ты хочешь предложить свою жизнь за жизнь своего человека - я приму твою жертву.
- А если наоборот? – звонко расхохотался дайкан; глаза его блестели, будто у пьяного.
Затем Токисада на миг стал серьезным.
- Это будет забавно... – задумчиво произнес он. – Пожертвовать собой ради кого-то другого. Да, пожалуй, мне хочется узнать, каково это. Отпусти этого человека.

(втроем мы тут: я+Далара+Фенек)

Йонако опустила ресницы:
- Ты выбрал.
Пауки схлынули с тела Инабы, но лишь затем, чтобы немедленно нырнуть под него, поднимая на сотнях своих округлых тел. Белесый брыкающийся сверток перекатился по комнате к выходу, тела раздавленных насекомых устилали затянутый паутиной пол. Выглядело комично, но никто не смеялся. Растрепанный, в полураскрытой одежде, самурай не прекращал попыток отбиться от невидимого врага и встать. На выходе в коридор ему, наконец, позволили, и он в сердцах пнул босой ногой мохнатую неоднородную массу. Усердные членистоногие захлопнули перед ним бумажную перегородку.
Прекращать войну Инаба не собирался. Как и приходить на нее безоружным. Он успел прикинуть, где в доме могут найтись необходимые предметы. И на третьем шаге столкнулся лицом к лицу с телохранителем наместника – тот успел поверх исподнего накинуть цветастую безрукавку-катагину и вооружиться, отчего вид имел нелепый, взволнованный и решительный. Было слышно, как позади него с топотом бегут по коридору дети-телохранители.
- Есть амулеты, обереги, о-фуда? – нетерпеливо потребовал Эцуо. – Ее воле подчиняются пауки.
В закрытые на ночь ставни, как в барабаны, ударили первые капли дождя. Миги обеспокоено помотал головой. Инабе с трудом удалось придержать рвущегося в бой старшего телохранителя. За о-фуда (а если повезет, то и за онмиёджи) вызвался сбегать кто-то из младших. Миги отобрал у него нагинату, свой меч протянул Эцуо.
- Пригодится.

(ага, трио)

Йонако опустилась на колени подле наместника, протянула бледную руку и провела пальцами по красивому по-девичьи лицу.
- Ваш мужчина не оценит вашей жертвы, - проговорила она.
- Возможно, - согласился дайкан и сдул прицепившуюся к волосам паутинку. – Но без жертв игры не интересны.
Он поймал ее руку, удержал ладонь в своей.
- Он вернется.
- Вооруженный и опасный, - выдохнула Ночная Песня, приблизив губы к губам наместника. - Именно такой, как я люблю.
Их дыхание перемешалось.
- Я опаснее, - шепнул Токисада.
- Докажи, - шепнула Йонако.
Сила пролилась на мужчину через прикосновение ее пальцев, через касание губ, запах ее кожи, прерывистый звук дыхания. С каждым поцелуем плененные золотые звезды мерцали в ее глазах все ярче. Одежды сползали на пол, легкие, как паутина, и остывали, лишенные живого тепла. Какое-то время комнату наполняло стесненное дыхание двоих... существ. Затем:
- Скажи мне, - сипло выдохнул Токисада, разглядывая в расширенных глазах женщины собственное отражение. - Что гонит тебя на охоту? Голод? Страсть, похоть? Страх, а? Что заставляет тебя убивать?
От нее исходил аромат смерти, древней и неожиданной, но пахло не тленом, а недавно убитой добычей. После поцелуя на губах остался привкус яда.
Острие заколки скользило по снежно-белой, как будто никогда не видевшей солнца коже, повторяя паутину татуировки и заставляя ночную гостью жмуриться от сладкой дрожи и предвкушения.

(оно же, но третий в коридоре)

(вместо Фенек Зерда, она - играет с телефона, еще в сцене - SonGoku)

- Голод, - рассмеялась Йонако, и ее смех прокатился по комнате, путаясь в белесых, липких нитях, замирая в углах комнаты. - О, сколько граней в этом слове... Ты так легко говоришь это - "голод", но что ты знаешь о нем?
Женщина выгнула сильную спину, отвернув к тускло мерцающей силой паутинной занавеси лицо, обнажив шею так, чтобы отблеск призрачного мерцания ласкающе и дразняще скользнул по коже.
- Это - голод. Это - страсть. Это - охота. Это - смерть. Это - жизнь. Это - кровь. Это - терпкий чужой ужас. Это - сладость чужой плоти и предсмертного обожания...
Она провела ногтями по груди наместника, почти чуточку сильно для ласки.
- Ты любишь охотиться, - Токисада наклонился к самому уху женщины. - Скажу тебе по секрету, я тоже.
Оранжевое пламя светильника играло шутки с росписью на ширмах. Казалось, будто языки пламени, охватившие усыпанные цветами вишни, шевелятся, пожирая бело-розовые лепестки. Заточенное, будто тонкие кинжалы, двойное жало заколки несильно царапнуло Йонако в ложбинку между ключицами. Наместник прижался лицом к груди женщины, кончик его языка скользнул вверх, слизнул каплю крови.
- Ты не боишься, - прошептала Йонако. - Почему?
Она могла откусить ему голову, вырвать сердце, не слишком напрягая мышц, могла отравить его так, что он сгниет изнутри, оставаясь мучительно живым все это время... и все же он не боялся. Это было не так сладко, как ужас и не так весело, как безумие - у этой спокойной и несуетливой отваги смертного был привкус горечи, но оттого было только интереснее.