Он напоминал... нет, не клинок. Он был тоньше, изящнее, хотя равно смертоносен. Можно убить мечом, но можно убить и шпилькой для волос. Вот на эту заколку кадзаши-когай*, длинную, заточенную, узкую, и был похож юный наместник.
- Потому что не цепляюсь за равновесие, - его дыхание обдавало теплом ее кожу. – Не я выдумал жизнь, которой живу, мне не страшно ее потерять.
- В этом высшее равновесие, смертный, - шепот Йонако был едва слышен, потому интонации женского голоса было не распознать. - Но страх владеет каждым, и это твой самый полезный враг и самый верный союзник...
Йонако сместилась чуть ближе и губы ее коснулись нежной и тонкой кожи наместника за ухом. Женщина говорила что-то еще, но слов было уже не разобрать, то ли она бредила, сгорая от страсти, то ли напевала. Ее толкнули, не грубо, но и без деликатности, но и не дали упасть, удержали на грани потери баланса.
Шелковые одежды не липли к разгоряченным телам, а связывали их в единое целое.
- Мы с тобой слишком похожи, - гортанно рассмеялся наместник. – Мы охотники, мы убийцы, и мы оба забираем жизнь не потому что нам это выгодно.
- И слишком опасны, чтобы доверять нам, и слишком притягательны, чтобы оставить нас, - Йонако говорила торопливо, но в говоре ее угадывался ритм. - И слишком мертвы, чтобы жить, и слишком пусты, чтобы хоть на миг перестать пытаться наполнить эту пустоту...
- Вот поэтому во мне нет страха, - Токисада опустился рядом с ней на циновку; больше между ними не было никаких преград, только плоть к плоти и кровь к крови. – Еще не пришел тот, кто наполнит нас.

_____________________
*kanzashi kogai- 簪こがい – заколка для волос в виде «когаи», заостренной шпильки с родовым гербом, которую оставляли на теле убитого врага в качестве своего рода «визитной карточки». На самом деле когай достаточно ценная вещь, чтобы ею так разбрасываться.


(мы с Фенеком)

В горной хижине

Хошибэ, тем временем, медленно приобретал всё большее сходство с чайником, позабытым нерадивым мастером на раскалённых углях. Его ромбовидные зрачки расширялись всё больше, пока не затопили почти все глаза тэнгу, обратив их в смоляные озера, подёрнутые багряной пеленой по краю. Дыхание становилось всё чаще, а потом сосуд его терпения, и без того изрядно выщербленный, звонко лопнул, и Хошибэ бросился вперёд. С гортанным кличем, он ударил старого колдуна когтями снизу-вверх, стремясь распороть утробу и пронзить сердце. Тщедушное тело распалось на клочки. В дыму догорала бумага.
- Ох-хо-хо, самонадеянность юности... – протянул старик, который, оказывается, сидел себе спокойно в углу и смотрел на Хошибэ с понимающей усмешкой; так говорят обычно те, кому не суждено уже испытать подобные страсти.
- Ты подумал, Тошимару шутит с тобой. Отказывается от договора, водит за нос. Наивный мальчик...
Его смех больше походил на воронье хриплое карканье. Согбенный колдун прошел по комнате, словно принюхиваясь, не залежалось ли что гнилое в углах. Устремил взгляд на Хошибэ – два тлеющих во тьме уголька. За спиной его угадывались очертания могучих крыльев. А среди морщин на лице угадывались черты молодого человека.
- Что увидел ты на горе, откуда забрал моего нерадивого ученика?
Хошибэ вжимался лопатками в стену и еле сдерживался от того, чтобы чисто по-птичьи сердито зашипеть. Его перья стояли дыбом, а глаза сверкали подобно драгоценным камням.
- Гора... пробудилась, - выдавил он в ответ. - Это сделал человек, который теперь носит Коси-Траву.
Призрачные крылья недовольно дернулись, и в ответ на поднятый ими порыв ветра вспыхнули злыми алыми огоньками угли.
- Значит, ему, наконец, удалось.

(мы с Оррофином)

(помощь в выкладке чужих постов)

Тошимару сделался задумчив, его облик постепенно возвращался к привычному полуседому сухощавому старику в землистых одеждах. Крючковатые тонкие пальцы перебирали шелковые кисточки на кожаном мешочке, что висел на шнуре вокруг шеи. Ноздри длинного острого носа хищно раздувались, будто втягивали едва уловимый аромат.
- Хошибэ! – громко окликнул вдруг колдун, прищурился, склонив голову набок. – Ты боишься этого человека?
- Нет! - разом крикнули самурай и демон-ворон внутри Хошибэ, причём кличи их вырвались куда быстрее, чем сам он принял решение ответить. - Но я почитаю Коси-Траву.
- Хорошо, - кивнул старик, как будто своим мыслям. – Это хорошо.
Девчонка и мальчишка сидели у очага, прижавшись друг к другу. Порой кто-нибудь из них оглядывался и поспешно отворачивался. И тут же с новой силой разгоралось бурное обсуждение шепотом.
- Ама-но муракумо-но цуруги* многократно увеличивает силу и ловкость того, кто владеет им, - нараспев, словно древнюю легенду, произнес Тошимару. – Даже силу человека. И особенно силу тэнгу. Добыв его, ты сможешь достичь нового уровня очень быстро.
Хошибэ достался хитрый взгляд из-под густых бровей.
- Как раз то, чего ты так жаждешь, разве нет?

________________
* Ama-no murakumo-no tsurugi – «меч, собирающий облака», одно из названий меча, который Сусаноо-но микото извлек из хвоста побежденного им восьмиглавого дракона.

- Меч даст силу? - Хошибэ сверлил колдуна взглядом немигающих глаз. - Но я стану зависеть от него. Это будет не моя сила, а его, просто в моих руках. Нет, Тошимару-сан, это будет такая же обманка, как если бы ты лишь придал мне вид и способности ямабуси.
- Какой быстрый ученик, - с довольством и досадой, сплетенными, как два кольца в кольчуге, протянул колдун. – Ты прав, даже если сумеешь добыть его, меч Неистового юнца подчинит тебя себе.
Мимолетная улыбка говорила то, чего недосказали слова: молодой тэнгу слишком слаб и неопытен.
- Некуда спешить, - продолжал старик, который казался теперь немощным и безобидным деревенским старцем. – Садаро, принеси приборы для чайной церемонии. Почтим память великого Сэн-но Рикью*. Пусть каждый из нас проживет дольше тех лет, когда оборвалась его жизнь, и пусть наши судьбы не будут зависеть от чужих прихотей. Хошибэ! – сухопарый хозяин хижины обернулся к молодому тэнгу. – Ты сумеешь искусно подать чай?
- Нет, Тошимару-сан, - неохотно проскрипел тот. - Я никогда не был мастером церемонии.
Колдун склонил голову точь-в-точь как насмешливый ворон. Даже глаза – темные, круглые, немигающие – напоминали о птице.
- Тогда наблюдай.

--------------------------
* Sen-no Rikyu (千利休) – мастер чайной церемонии, основатель современных школ чайной церемонии. Он создал полный регламент чайной церемонии, эталонную чайную комнату, а также стиль ваби, подразумевающий эстетическую простоту, естественность, ассиметричность и незавершенность. В возрасте семидесяти лет совершил сеппуку по приказу Тойотоми Хидейоши, отданному по неясным причинам.

(мы с Оррофином)

Уцуномия, провинция Шимоцуке,
дом господина Мацуоки
ночь с 15-го на 16-й день минадзуки 2-го года Генна

Повезло, запыхавшийся младший вернулся в сопровождении онмиёджи. Но пока его не было, Миги приходилось силой удерживать рвущегося в бой Инабу. Священник отдал каждому по второпях написанной о-фуда, осенил знаком дверь и едва успел отступить в сторону. Одолженный меч легко разрубил бумагу и тонкие планки. В образовавшуюся дыру волной хлынули люди.
Йонако подняла на людей затуманенный взгляд и, отыскав среди прочих мужчину, которому сегодня была дарована жизнь, доверчиво приникла к наместнику, словно смущаясь наготы и ища защиты.
- Он не оценил Дара, - шепнула она.
Ее обняли – как будто пообещали, что с ней ничего плохого не произойдет. Токисада смотрел, как маленький отряд спасителей кромсает липкие белые нити.
- Или наоборот, - сказал он, не отрываясь от женщины. – Но в одном ты права. Он слишком рано решил вернуть мой подарок.

Эцуо не хватало места. Один замах – широкий и красивый, как он привык, - и меч грозил застрять в стене или потолке. Под ногами сновали крошечные членистоногие. Противные нити клеились к лезвию, лишая его остроты.
- Демон, уходи сейчас, или я тебя убью.
Позади него клочками цветной бумаги сгрудились телохранители Токисады, а в выломанном проеме маячил зажмурившийся священник – смотреть он не смотрел, но заученно тарабанил мантры.
- Слова, слова, слова, - Йонако потерлась щекой о плечо наместника. - Он всерьез? Так смел или глуп?
- Одинаково. Так влюблен. Он расправится с тобой раньше, чем я успею этого захотеть.
В коридоре скрипнула натянутая тетива.

Йонако рассмеялась, приложила ладонь к щеке, и вдруг ее пальцы без сопротивления проникли в плоть. Женщина словно опрокидывалась в себя, рассыпаясь сотнями пауков и продолжая смеяться. Широкая волна черных с золотым блеском волос ожила и прыснула во все стороны, тело Йонако упало на наместника и по светлой коже мужчины расползлись насекомые, разнося во все углы негромкий женский смех.
- Ты вернешься, - Токисада смахнул со щеки шаловливого паучка. - Ты не стерпишь, чтобы добычу увели у тебя из-под носа, правда?
Перебирая крохотными, полупрозрачными лапками малыш снова вскарабкался к нему на плечо.
Обстановка в комнате напоминала последствия урагана. Перевернутый столик для письма, раскатившиеся кисти, пропоротые кое-где татами. У входа толпилась цветастая свита и среди них – как простая полевая птичка среди павлинов – заробевший онмиёджи.
Инаба опустил меч. Лицо его приобрело сонный вид, только в глазах все еще пылал огонь.
- Господин наместник слишком легко подпускает к себе опасность, - недовольно сказал Эцуо и потрогал рану на руке; из-под повязки опять начала сочиться кровь.
- Тому, кто сейчас процветает, суждено пасть. Гордые живут лишь мгновение, как вечерний сон в разгар весны, - Токисада сдул нить паутины, лицо его осунулось, как после бессонных ночей. - И могучие, в конце концов, погибают...
Дайкан помолчал, уголки его рта вновь дрогнули в стремительной улыбке; он сжал ладонь, сминая в кулаке ткань чужого рукава.
- Они лишь пыль, которую уносит ветер...

Ночь была тихой, но это затишье никого не могло обмануть. Примолкли цикады и чернеющие вглубь кроны больше не оживляли птичьи трели, даже ветер утих - все замерло в предчувствии грозы. Йонако открыла глаза и в них отразилась огромная красная луна, висевшая, казалось, совсем близко. Шаги женщины были легки. Йонако остановилась на берегу озера, черная гладь отразила ночное светило без искажений, как вороненый металл. Сверкнула молния, высветив серебром листву. Йонако подняла руки, и поднявшийся ветер покорно лег в ее маленькие ладони, охватил запястья, скользнул вдоль тела, как взгляд страстного любовника. Йонако вдохнула его и запела. Первый слог песни совпал с первым ударом грома.
Ее имя значило "поющая в ночи", но Йонако пела не в каждую ночь. Для этого колдовства требовались особые ночи. Ветер бил и рвал траву, гнул ветви деревьев, словно мотал их на руку, был жесток, но он же был нежен, касаясь щеки женщины, трогая в почтении ее волосы. Озерная гладь дробила кровавый свет Луны на сотни бликов, словно осколков. Волна, поднявшаяся из глуби, накатывала на берег и гасла, запутавшись в траве. Волшебство было разлито вокруг в самом воздухе, Йонако брала его, словно зачерпывала, пила его, дышала им, и все в ней ликовало от этого чувства. Она была вольна, как ветер и столь же жестока и нежна, как он, она ощущала обнаженной кожей каждый всплеск света от недалекой молнии и ловила удары грома, как ловят грудью прибой, как ловят удар меча, как ловят поцелуй и пощечину. Все это было в песне, которая вторила стихии, изливалась в сильном голосе женщины и замирала где-то выше. В эту ночь боги и духи слышали песню Йонако и внимали ей.

Наверное, правы были те, кто предсказывал, что вместе с новым наместником в городе (а может и во всей провинции сразу) перестанет быть сонно и спокойно, как было в последние годы, когда даже большая война прокатилась к северу и югу от Уцуномии, не затронув город и окрестные поселения. Все хорошее когда-нибудь тоже кончается, как закончилась эта ночь, а с ней и покой. К воротам дома, где гостеприимный господин Мацуока уже был не рад щедрости своей души, городская стража притащила на циновке мертвое тело. Их долго не хотели пускать, но стражникам удалось доказать, что о происшествии обязательно нужно доложить не иначе как самому Токисаде, да и достойных похоронах тоже следует позаботиться людям наместника. Мертвеца внесли во двор.
Вышедший на шум Миги приподнял вторую циновку, которой тело накрыли для того, чтобы не привлекало ненужных взглядов, нахмурился, разглядывая мертвеца. Затем он оглянулся.
С галереи второго этажа, кутаясь от ранней утренней прохлады в юкату, за суматохой во дворе наблюдал Теншо Токисада. По отрешенному со сна лицу трудно было понять, о чем думает юный наместник. Когда он стремительно развернулся, так что черным вихрем взметнулись длинные распущенные волосы, все перевели дух, но потом оказалась, что наместник и не собирался уходить к себе в комнаты. Он спустился во двор, и тогда уже всем стало ясно, что достаточно одного слова, чтобы расстаться с головой.
Токисада опустился на колени возле мертвого тела, молитвенно сложив ладони, но по подрагивающим сведенным бровям, раздутым, как у породистого жеребца, крыльям тонкого носа можно было точно сказать, что спокойствия на душе у наместника нет. Потом дайкан встал.
- Похороните его, - приказал он. - Миги, мне нужны еще люди. Пусть объявят.

И Хошибэ наблюдал, с явным трудом смирив нетерпение. Движения Тошимару завораживали. Не ловкостью и отточенностью, даже, а чем-то, что стояло за ними. Неуловимое и не имеющее формы, оно танцевало между пальцев старика, прогибалось вместе со струёй дымящегося кипятка, льющегося в чашки, и отдавалось в тихом шипении, когда напиток заполнял сосуды, зеленый порошок безо всякого колдовства превращался в пенящуюся зеленую жижу.
Ваби-саби.
Умагоро сам не заметил, как полностью ушёл в созерцание, чего с ним не случалось со времён человеческой жизни, да и тогда не было слишком частым явлением.
Тем временем мальчишка, которого он принес, вдруг закашлялся и открыл глаза. Неуверенно поднял руку, потер двумя пальцами лоб над переносицей – словно хотел вспомнить что-то неуловимое, ускользающее, но очень нужное. Сейчас лицо его было старше, лицо мужчины, которым беглый чиго когда-нибудь станет. Возможно. Или мужчины, которым он был когда-то.
Мальчишка огляделся по сторонам уверенным взглядом
- А, - сказал он без удивления. – Наманари.
- Так это был ты? – напротив, изумилась белобрысая девчонка, которая время от времени подходила к нему, смачивала тряпицу и вновь клала ему на лоб. – Хорошо, что живой, я боялась, тебя, такого тощего и хилого, съедят в лесу.
Старик-колдун закончил взбивать бамбуковым веничком молочно-изумрудную жидкость. Строго взглянул на Хошибэ и молча подвинул к нему плоскую невысокую чашку.
- Прочитай это письмо, - велел он, положив руки на колени.

Дорога в столицу

Старые ворота перегораживали дорогу, как и много лет назад, но когда-то широкий оживленный тракт, по которому в столицу стекался народ, превратился в тропинку, где из всех обитателей самыми громкоголосыми были цикады. И, спрятавшись в канаве под лопухом лениво квакала одуревшая от жары лягушка. Обочины густо заросли травой, она сумела пробиться даже в трещины на утоптанной до каменной твердости земле. Никто не счищал мох с наполовину обрушившихся ступеней, и они почти скрылись под его толстым одеялом, на сухих досках белел вороний помет.
Нет, люди, которые в тени прохудившейся крыши дожидались, когда влажный обжигающий день сменится такими же жаркими сумерками, не были грабителями и разбойниками в полном смысле. Скорее всего, эти тощие, прожаренные солнцем оборванцы не так давно обрабатывали поля и сушили бобы-адзуки на зиму. Но они хотели есть, а значит, были готовы на любое безумство.
Все говорило за насилие. Они сравнивали добротную одежду из плотного шелка на путешественнике со своим выцветшим дырявым тряпьем, они разглядывали выкованные из металла чужеземные украшения на его пальцах, и в их головах рождалась мысль об убийстве.
И от него пахло богатой добычей.
Не то чтобы странный путник производил впечатление беззащитной жертвы, но он был один, а их семеро, и безоружен, если не считать ножа-танто за поясом. Старинной работы узорчатые ножны тоже притягивали жадные взгляды.
- Они стоят дороже, чем вы думаете, - заверил оборванцев прохожий.
Они больше мешали друг другу, толкались, размахивали дубинами и, несмотря на внутреннюю решимость, никто из них не хотел стать первым.
- О... - кончиками пальцев необычный пришелец почти дотронулся до полоски черной ткани, закрывавшей ему левый глаз. - Вас смущает вот это? Напрасно.
Длинные волосы его напоминали гриву, спутанную ветром.

(пока в одиночестве, но недолго)

- Не, нас не смущает - заверил путешественника один из крестьян, тощий не только из-за голода, но и из-за молодости; так бывают худощавы псы-подростки вышедшие из слюнявого лопоухого щенячества, но еще не вошедшие в возраст спокойной уверенной силы.
- За проход, господин, платить надо - перебил мальца мужчина значительно старше.
Интонация была вежливая, но в высохшей темной руке покоился цеп, и ясно было, что платить действительно придется. Так или иначе.
- И напрасно, - повторил необычный прохожий.
Между указательным и средним пальцем он зажал, точно дротик, сорванный не так давно узкий лист абэмаки*, и сейчас задумчиво постукивал им по губам, словно никак не мог придумать, решить ли дело миром или преподать урок. Может быть, эти люди и не были воинами, но со своим импровизированным, но от того не сделавшимся менее опасным оружием, обращались неплохо.
- Но и стражников вы мне очень-то напоминаете.
- Близятся последние времена, - сообщил старик, и все семеро один за другим, смыкая плотнее круг, начали приближаться к путнику. - Люди сами на себя не похожи.
- Твоя правда, оджи-сама.
Неожиданный порыв ветра смел прошлогоднюю хвою с покосившихся, иссохших балок и закрутил пыльный смерч вокруг щиколоток "добычи". Ничего необычного - на первый взгляд, - только разыгравшаяся стихия и не думала униматься. Излишне любознательная ворона, каркая от негодования, черным встопорщенным комком укатилась с ветки в ближайшие кусты.
- Недолюбливаю их, - непонятно кому признался одноглазый.

------------------------
*abemaki -アベマキ – китайский пробковый дуб с длинными, похожими на ланцет листьями.

(SonGoku)

- А мы не любим, когда нас не слушают - юный задира выпятил нижнюю губу и приподнял руку с серпом так, чтобы выглядеть опасно и угрожающе
Кто-то из крестьян усмехнулся, и все сделали еще шаг вперед. На месте остался только старик. Он смотрел на ветер у стоп путника и не спешил приближаться.
- Боишься? - раздался откуда-то сверху насмешливый голос. - Я бы тоже не рискнул соваться.
Воздух вокруг одноглазого все сгущался, как будто местные мелкие ками взялись готовить сироп для цубаки-мочи*, назначив в котлы эту низинку. Разбойники вязли в его крахмальных завихрениях, ветер, перемешивая белесое варево, щедро швырял им в глаза мелкий сор и песок; расхрабрившийся (или самый неосмотрительный) бандит-любитель заработал удар в грудь невидимым кулаком. Теперь в колючих зарослях, обступивших с двух обочин ворота, хрустели, ломая ветки, и сыпали проклятиями уже двое. Ворона - определенно исконная столичная фифа - брала верх над недавним крестьянином по части ругательств.
- Колдун - выдохнул старик.
Больше он ничего не сказал, берег дыхание на бегу.
Тот из разбойников, который зашел на одноглазого со спины, взмахнул мотыгой, метя жертве в затылок.
- Как ты считаешь, - из-под крыши старых ворот вылез, отряхиваясь, молодой мужчина. - Этот дурачок все еще рассчитывает завалить увечного дракона ради наживы или уже ради выживания? Что в нем сильнее?
---------------
*tsubaki-mochi - 椿餅 – небольшие рисовые колобки с начинкой из сладкой бобовой пасты, завернутые в лист камелии (откуда и название, tsubaki – камелия); известны еще со «Сказания о Генджи».

(с Фенеком, ага)

Не дождавшись ответа незримого собеседника, он спрыгнул на землю, подняв клубы пыли и канув в них, как камень в болоте. Дерево услужливо стряхнуло целый ворох узких, похожих на наконечники стрел листьев, ветер их подхватил, точно перья. Юного забияку один лист чиркнул по скуле, оставив глубокий порез, еще с десяток кусачими осами вились над головами остальных. Вязкий тягучий воздух все ж таки не стена, мотыга продавила его, как лоскутное одеяло. Одноглазый колдун развернулся, принимая удар на скрещенные перед лицом руки.
В оседающем сером облаке проявился темный мужской силуэт; могло показаться, что человек сражается с кем-то, все еще скрытом за пылевой завесой. Он замер в боевой стойке, затем поднял руки и вдруг с силой топнул правой ногой, и в то же мгновение крестьянин с мотыгой упал на спину. Оружие вонзилось в землю в паре шагов от него.
Новый участник стычки взмахнул левой рукой, словно крылом, и рой листьев над крестьянами вспыхнул и мгновенно растаял, опав пеплом. Правая рука опустилась ладонью вниз, будто незнакомец прижимал нечто упругое, и вся поднятая вихрем и его собственным падением пыль улеглась, притянутая к земле.
Теперь он стал виден хорошо: невысокий и худой, он не внушал опасения, но худоба его не была порождением измождения, как у разбойников. Тело его было сухим и жилистым и при этом казалось крепким, словно свитым из металлических тросов. На обоих плечах у него сидело по цикаде, а сам человек улыбался, и становилось понятно, что его лицу привычно только это выражение.
- О Познавший Волю, пощади отчаявшихся. Они поняли свою ошибку, - проговорил он, отвесив поклон одноглазому.
- О Отчаявшиеся, уносите-ка ноги, пока я их вам из задницы не выдернул, - поклонился он и крестьянам.


[мы всех геройски победили волшебным гопаком!]

Те не заставили себя упрашивать, поле маленькой битвы осталось за двумя необычными путниками. Первый все еще зажимал в пальцах дротик-лист; из-под густых черных волос скатилась, прочертив влажную извилистую дорожку, струйка пота.
- Меч вечно юного бога выкован заново, - низкий голос одноглазого колдуна звучал ровно, как будто сообщалось нечто обыденное и не стоящее внимания. - Старик прав - наступают последние времена.
Он был по-мужски крепкокостный и широкоплечий, почти так же, как те разбойники, которые необдуманно покусились на его кошелек. Но держался и двигался, точно воин. Сложно было определить его возраст - слишком гладкая кожа, чересчур взрослый взгляд.
Со смешливым хозяином двух цикад он составил бы крайне необычную пару.
- Я слышал об этом, - незнакомец склонил голову набок, словно прислушался к цикаде. - Все сущее говорит, передавая весть все дальше, что мир обрел реликвию. Ты идешь взглянуть на меч?
- Да. А ты?
Ветер сделал у его ног круг, точно верный пес, и улегся вместе с мусором и травой.
- Я путешествовал, - ответил колдун с цикадами. - Но раз уж такие дела происходят в мире, почему бы не направить свой путь к божественным чудесам?
Незнакомец улыбался, ничто, казалось, не могло его удивить и уж тем паче раздосадовать. Одноглазый разжал пальцы.
- Меня зовут Докуган, - сказал он, наблюдая, как ветер утаскивает на обочину зеленый лист абэмаки. - Раз уж какое-то время мы будем идти в одну сторону, почему бы нам не узнать имена.
- Меня называют Дземи-мон, - колдун с цикадами поклонился. - Рад знакомству!

(все еще на пару!)

Дорога из Уцуномии в Никко

Путешествие на запад провинции оказалось долгим и скучным, изменялся только вид за покачивающейся занавеской повозки; вот поля с неизменно согнутыми крестьянскими спинами, а вот уже поднимается к небу склон заросшей пиниями горы, вот бамбуковая рощица, а вот снова весело блестят под солнцем зеркало рисовых полей. Как будто процессия движется по широкому кругу.
От мерного покачивания повозки тянет в сон. Вот проехали очередную деревню; жители, в основном дети, старики и те, кто сумел ради такого случая бросить работу, сбежались поглазеть на богатую процессию. Там было на что - возглавляли парад два всадника со столь похожими, почти одинаковыми лицами, что не остается никаких сомнений в их родстве; следом шли слуги, один держал поводья огромного вола, впряженного в украшенную лентами, точно свадебный паланкин, повозку. Стайка юных телохранителей была подобна охапке цветов; в начале путешествия не смолкал их веселый смех, теперь они ждут не дождутся, когда впереди покажутся стены замка.

Паучок спускался вниз по ниточке с потолка так медленно, неторопливо, словно разморенный летней жарой. Достигнув уровня взгляда, мелкий, черный с золотом насекомыш принялся забавно раскачиваться из стороны в сторону, не то веселясь, не то привлекая внимание. Наместник какое-то время наблюдал за его забавами, затем протянул малышу палец.
- Тоже любишь путешествовать без забот?
Насекомыш резво забрался на палец и забегал, щекоча мохнатыми лапками тонкую кожу. Маленький посол передавал наместнику предложение. Та, что его послала, сидела в тени дерева, сомкнув веки. О, разумеется, это опасно. Разумеется, это вызовет чье-либо неодобрение... Но отчего бы нам не путешествовать вместе? О, это весело! Паучок переполз на ладонь молодого наместника и замер, улегшись мохнатым черным брюшком. Разве что не замурлыкал.

(SonGoku)

- О да, - согласился Тэншо Токисада. – Это будет на редкость забавно.
Он постучал веером в прочную стенку повозки, подзывая телохранителя.
- Мы встретим женщину, присмотри за Инабой.
Мальчишка хихикнул в ладонь.

Женщина стояла на обочине дороги, укрытая длинной тончайшей вуалью от широкополой соломенной шляпы почти до самой земли. Вуаль, белая и очень легкая, поблескивала на солнце, под нею виднелись густые черные волосы и складки одежд. Женщина склонила голову так, что тень от шляпы закрыла ее лицо, и сделала шаг к процессии.
Первыми ей перегородили дорогу Миги и О-Кисаки, затем ощетинилась мечами цветастая стайка телохранителей. Оттеснить пестрых птенцов в сторонку не составило труда – сыграли свою роль разница в масштабах и актерская ловкость. Инабу вряд ли можно было назвать массивным, разве что в будущем, но и сейчас он возвышался над «цветником», как Фуджи-сан над холмами. Отвел в сторону чью-то руку с обнаженным клинком. Проигнорировал взгляд Миги. И вынул длинный меч из ножен, которые носил за спиной. Острием приподнял край накидки путницы, выставляя его на всеобщее обозрение. На воздушной ткани серебрились и переливались радугой тончайшие нити, какие не способна изготовить ни одна пряха.
- Демон! – обвинил Инаба.
И без колебаний занес меч.

(теперь втроем)

Женщина улыбнулась, словно могла парировать удар клинка одной только улыбкой.
- Не торопись, - шепнула она.
Чем еще больше настроила его против себя. Меч со свистом рассек воздух – и не встретил плоти. Женщина рассыпалась сотнями пауков, больших и малых, черных с золотом, коричневатых и белесых. Горка их расползлась по траве, широкая их волна обогнула воина, чтобы подняться на дыбы в стороне от него, принимая очертания женского тела. Паутина опять стала вуалью.
- Торопишься, - проговорила женщина с оттенком грусти в голосе.
Она стояла за его спиной, такая же, какой исчезла, но больше не улыбалась.
Меч, остановленный на мгновение в нижней точке, продолжил дугу, на этот раз снизу вверх.
- Защищайте наместника! – крикнул Миги и, воспользовавшись ситуацией, нанес удар.
О-Кисаки замахнулась нагинатой, но пока не вступила в бой, остальные отхлынули к повозке. Несмотря на уговоры, Токисада приподнял бамбуковую занавеску и горящими от восторга глазами следил за небольшим придорожным сражением.
Вуаль порвалась еще до удара мечом, словно ее разметало неощутимым взрывом и разнесло вокруг. Паучки, уцепившиеся за тонкие полупрозрачные клочья паутины, разлетелись в разные стороны, часть их осыпалась в траву и разбежалась, часть начала прыжками перемещаться к стайке юных телохранителей. Где-то послышался женский смех, но уловить, откуда он раздается, было невозможно. Ниоткуда? Отовсюду сразу? Только в воображении?
Миги испуганно вскрикнул. О-Кисаки зашипела от злости, как одичавшая кошка.
- Демон! – повторила она, соглашаясь с Инабой.
Токисада захлопал в ладоши, как восхищенный ребенок на праздничном представлении.

(на троих)

Пауки то скрывались в траве, то снова появлялись на виду.
- Защищайте наместника! - раздалось вдруг запоздавшее эхо и рассыпалось десятком шепотков. - Защищайте наместника... Защищайте...
- Демон! - задрожал в воздухе крик. - Демон! Демон!
С опущенными уголками губ и выгнутыми бровями Инаба напоминал немного похудевшего Фудо-Мьё-О. Драться мечами с ордой мелких многолапых противников – что рубить качаемые ветром травинки в поле. Вложив меч в ножны, он достал из-за пазухи тканый мешочек. И метнул в членистоногих три щедрых горсти соли.
- Защищайте наместника! - всхлипнуло эхо.
Паучки корчились под солью, словно листья в огне.
- Демон! - плакало в воздухе жаркое марево над умирающими пауками.
Несколько пауков покрупнее метнулись вдруг к наместнику, налетевший ветер впечатал еще нескольких, путешествующих на паутинках, к занавеске, за которой скрывался молодой мужчина.
Цветастые дети-телохранители безуспешно ловили проворных маленьких противников, кто-то смеялся, как будто все вокруг было игрой. О-Кисаки в раздражении перерубила тонкое деревцо, которое необдуманно вылезло из кустов у дороги, и чуть-чуть успокоилась.

(продолжаем на троих)

Уцуномия, дом Омуры Такахару

Вечером дома поджидал сюрприз – только что объявившийся в наших краях и неожиданно заглянувший на ужин старый друг Тецухиса. Приятная встреча, я был так обрадован, что даже жена моя не преминула съязвить по этому поводу. Впрочем, она приготовила вкуснейшие блюда из чего-то, извлеченного из ее многочисленных ящичков. Особенно уважила своими фирменными гёдза. Если бы она всегда так готовила, по праздникам мне пришлось бы обедать в императорском дворце или у сёгуна.
Мы расположились с сакэ на дзабутонах и повели неторопливый разговор о том да о сем. Тецухиса отличный врачеватель, и я не преминул спросить у него несколько советов. Вместо платы он затребовал необычных историй. Пораскинув мозгами, я рассказал несколько удивительных случаев: о человеке, который закапывал в землю кости в надежде вырастить из них золотое дерево; о собаке, которая, по слухам, после смерти так же преданно охраняла дом своего хозяина, как и при жизни.
Мой друг слушал с живым интересом, но чем больше мы пили и говорили, тем задумчивее и мрачнее он становился. В конце концов, я не выдержал и спросил, что мучает его. Тогда он, махом допив половину чашечки сакэ, поделился со мной таким рассказом...

...Самое необычное в той истории - не то, как она завершилась, а как началась. Впоследствии опросили слуг, вообще каждого, кто тем вечером оказался во дворе, но никто не сумел с уверенностью рассказать, как же таинственная гостья попала в дом. Одни утверждали, будто бы она прибыла в черном лаковом паланкине, сопровождаемая большой свитой и воинами. Другие возражали, что девушка приехала одна верхом на низкорослой мохнатой лошадке, украшенной белыми и розовыми кистями. Третьи принимались спорить, доказывая, будто собственными глазами видели, как незнакомка пришла пешком, опираясь на дорожный посох. Отыскались даже такие, кто сказал, что она словно по волшебству очутилась в покоях господина Ишикавы...

- Но хоть в чем-нибудь они сходились? - вмешался я, подливая обоим на правах хозяина.
- О да! - Тецухиса невесело рассмеялся. - Каждый, кто ее видел, мог поклясться, что одеяния прекрасной гостьи хозяина замка сияли белизной свежевыпавшего снега, а подол и рукава украшала россыпь цветов вишни.
- Какова она была на лицо?
- Она пряталась за вуалью... - мой друг смущенно кашлянул в кулак. - Так говорили... Я же видел ее только со спины.

...Всю ночь из комнаты старого Кадзумасы доносились смех и музыка; сын хозяина, нынешний глава рода Ишикава, понуждаемый ворчанием супруги, несколько раз подходил к покоям отца, но заглянул туда только раз. Слуги затаили дыхание, отошедший от дел ши-тэнно до сих пор мог устроить головомойку кому угодно. Но ответил на упреки другой голос, насмешливый и мелодичный:
- Вам мало того, что управляете замком и делами клана? Уходите и не мешайте инкьё вкушать последние радости жизни!

- И ведь не солгала, - завершил он свое повествование. - Утром мы нашли старого Кадзумасу совсем окоченевшим.
- Ты думаешь, то была Юки-онна, - высказал я мысль за него. - Умер ли еще кто-нибудь в доме или окрестностях?
- Нет, разве что... - мой друг почесал в затылке, что всегда для него было делом сложным, ибо он объемист. - Один из самураев чуть замерз, когда охранял дальнюю стену замка, но остался жив. Он сказал, что ему явилась прекрасная женщина в белых одеждах, и после ее поцелуя у него отнялись ноги. А гостью мы больше не видели. Отведенная ей комната оказалась пуста, окно было открыто, а повсюду лежал снег.

- Почему вы решили, что это именно женщина? Ведь при определенном искусстве и мужчина может притвориться ею.
Мне вспомнился актер, до того проникшийся своей ролью, что не желал расставаться с ней даже в обыденной жизни. Он убил из ревности троих человек, прежде чем дознались до сути дела. Была ли в этой истории действительно Снежная дева или всего лишь кто-то, желающий посеять смуту в сердцах очевидцев, вот первый вопрос.
Доктор озадаченно потер ладонями толстые щеки, словно хотел так придать себе трезвость мысли.
- Ростом она могла поспорить с мужчинами, - признал он наконец-то. - Но не так уж она была высока. И как бы она убила старика-инкьё?! Он был холодный, совсем ледяной!
- Не тебе ли лучше знать? – перекинул я ему вопрос, словно мяч в кемаи*. – Если исключить колдовство, могло ли что-то убить так, чтобы казалось будто это холод?
Тецухисе потребовалась еще пара чарочек, чтобы вернуть взбудораженные мысли в нужное русло. Округлая проплешина застенчиво проглядывающая на макушке моего собутыльника, подверглась жестокому истязанию.
- Найдется пара-другая ядов... но гостья пила вместе с хозяином. Да и куда же она делась потом? Растаяла? - он залпом осушил еще чашечку. - Жаль, теперь не проверишь...
Взгляд его слегка затуманился.
- Вот что я скажу тебе, таких волос, как у той женщины, не может быть у мужчины. Они были похожи на застывший в мороз водопад.
Мне представились серебристые струи, скованные льдом прямо в воздухе. Красивое зрелище, но лучше наблюдать издалека.
- Раз не нашли лужи, значит, не растаяла. – Во мне уже тоже плескалось достаточно сакэ, чтобы найти юмор даже в такой неприглядной ситуации. – Юки-онна не приходит просто так. Что сделал Кадзумаса, чтобы она вдруг пришла к нему, да еще провела с ним время?
Решили припомнить все истории про Снежную деву, а заодно перечислили деяния (по крайней мере, самые известные и недавние) старого Ишикавы, но ничего не складывалось.

Поднапрягшись, Тецухиса рассказал, что инкьё, когда еще не был не то, что инкьё, а даже и ши-тэнно, да и было ему по тем временам лет тринадцать, служил у ныне тоже покойного господина Токугавы, по тем временам заложника у Имагавы. Из последних новостей, тоже устаревших на добрых двадцать лет, внимания заслуживала лишь одна, о том, что старый Кадзумаса вдруг бросил своего господина и блага, связанные с занимаемой должностью, и переметнулся к бывшему соратнику Токугавы, а потом - заклятому врагу, Тоётоми Хидэёши.
- А господину Клещи пришлось перекраивать всю свою оборону! - возвышенно заявил толстячок-врач, выпив за здра... то есть за упокой сначала одного, потом другого, а потом и третьего участника тех событий. - Кадзумаса знал все его хитрости!
- Э-э, как же это наш сёгун, мир его душе, сумел договориться с Юки-онна? - крякнул я, потряхивая бутылочку; там осталось совсем на донышке. - Впрочем, про него многое говорят, ходили слухи, что он на короткой ноге с обакэ.
- Но заставить служить Снежную деву своим прихотям - невероятно даже для него! - запротестовал Тецухиса и для храбрости потянулся к глиняному кувшинчику; налив и себе, и собеседнику, врач достал большой цветастый платок и вытер им вспотевшую лысинку. - Она ведь своевольная, слушает только себя. Кого хочет - награждает, кого хочет - убивает...
Я чуть было не изрек сгоряча, что знаю одного, кому эти слова можно приписать без зазрения совести. И тут же, непрошенным, перед глазами моими явилось видение Юки-онна, как ее описал Тецухиса. Только вот незадача, как я ни старался, черты лица Снежной девы все складывались в уже до ломоты в зубах знакомые черты наместника нашего господина Токисады. Я потер глаза, прогоняя дикий образ.
- А может так быть, - ударился я в буйство фантазии, чему новый глоток сакэ весьма способствовал, - что он ей нашептал о Кадзумасе да такое, чтобы она сама захотела убить. Взяла и пришла, а увидев старика, решила дать ему немного позабавиться перед смертью. Кто ее знает, что у Снежной девы на уме. Уж точно не мы!
Только я почувствовал себя выступающим перед важным собранием, откуда ни возьмись, явилась жена и нашептала, чтобы я перестал изображать надутого петуха, а отправил доктора спать, и себя заодно.

В горной хижине

Демон-ворон встопорщил перья на загривке и посмотрел на Тошимару вопросительно, впрочем, вслух так ничего и не сказал. Чёрная абсолютно не человеческая ладонь протянулась к чашке. Страшные когти, способные рассечь дерево одним неверным движением, медленно и очень осторожно сомкнулись на ней. Хошибэ ещё раз посмотрел на колдуна и придвинул чашку к себе. Когда-то давно, ещё в бытность свою человеком, Умагоро бывал на чайной церемонии и помнил, что надо делать. Но, боги Земли и Злаков, как же трудно было смирять порывистое, резкое тело, наполняя движения плавностью и осторожность. Он взял чашку в руки, немного помедлил, а потом повернул её «лицом» к Тошимару. Вернее, почти к нему - всё, как полагается. Только вот перья на его загривке так и не опустились, демонстрируя какой ценой дались тэнгу эти простые движения.
Старик расплылся в почти беззубой улыбке, темный провал рта показался бездонной пещерой в призрачном свете тающих в очаге давно обновленных дров.
- Ты не безнадежен, - проскрипел колдун, – птенец. На твоем пути очень много препятствий. И большинство из них в тебе самом. Возьми, пригодится.
Он вынул из-под кучи тряпья вакидзаси без ножен. Мгновение осматривал клинок, будто хотел убедиться, что на нем не осталось пятен крови, а затем протянул Хошибэ – двумя руками, лезвием к себе.

(вдвоем, я и ныне барон Суббота, в прошлом Оррофин)

Не узнать рукоять и рисунок хамона* было нельзя. Этот меч пропал. Застрявший между лопаток, был унесен демоном – получеловеком-полусобакой – с горы. Демоном, который забрал амулет Аматэрасу.
Хошибэ опустил чашку на стол - медленно и очень аккуратно, по этикету. Он поднялся на ноги, как рождается горное облако, плавно, гармонично. Страшные когти мягко обняли рукоять, и тэнгу с глубоким поклоном принял у колдуна меч. Тихо зашелестел клинок, входя в устье пустующих ножен.
- Ну что ж, - по-вороньи проскрипел старик и покосился хитрым круглым глазом на молодого тэнгу.
Он отвернулся, как будто вдруг потерял всякий интерес к Хошибэ. Начал взбивать чай во второй чашке. Как дожидаются закипания воды, так Тошимару дождался закипания Умагоро, и когда тот уже готов был разорвать его на части, сказал требовательно:
- Вода остыла. Подай мне чайник, ученик.
Хошибэ выдохнул с тем же шипением, что и перегретый котёл, на который вдруг выплеснули ключевой воды, потом поднялся, протянул руку и взял чайник, после чего с глубоким поклоном, медленно и осторожно протянул его Тошимару.
- Вот он, сенсей. Благодарю тебя.

------------
*хамон – линия закалки лезвия у японских мечей.

Дорога из Уцуномии в Никко

Токисада приоткрыл легкую занавеску.
- Входи, - негромко сказал он.
Женщина, сидящая напротив наместника выглядела усталой. Она рассеянно тронула шнур из паутины, который удерживал копну густых блестящих волос, погладила по спинке крупного паучка, прячущегося в прядях, словно драгоценность с заколки. Несколько паучков ползли по открытой шее женщины, составляя ожерелье.
- Твоя охрана так старается уберечь тебя, - произнесла Йонако. - Должно быть, это забавляет тебя...
Голос ее чуть взмыл вверх в конце фразы, едва обозначая вопрос.
- Немного, - Токисаде пришлось чуть-чуть потесниться, чтобы они уместились в повозке вдвоем. – Что не значит, будто я им не благодарен. Только тс-с!..
Он прижал палец к губам.
- Это мой секрет.
- Я никому не расскажу, - ответила Йонако так же тихо, и добавила в голос ровно столько обещания и таинственности, чтобы заставить собеседника чуть засомневаться в ее искренности.
Ретивые дети затопотали снаружи; наверное, окружили повозку и теперь думают, что им делать. Не они беспокоили Токисаду, а Инаба. Как бы не рассадил тонкие, украшенные позолотой и гербом доски.
- Если я задремлю, ты убьешь меня?
- Нет, - женщина как будто возмутилась, - мы ведь не достигли цели нашего... путешествия. Я могу позволить себе не торопиться в таких важных вопросах.

(SonGoku)

Вечер того же дня

Снизу доносились музыка, смех и уже не очень стройное пение - там веселье было в самом разгаре. Здесь, в отведенной телохранителям комнате, было полутемно и пусто. За приоткрытой перегородкой в сад завели многоголосый концерт цикады. Сложенные в углу футоны еще не расстилали, может, спьяну вообще забудут и уснут вповалку прямо на полу. Единственный сейчас обитатель комнаты разворошил подернутые золой угли в жаровне. Все, что ему требовалось от праздника, было при нем – пузатый глиняный кувшин сакэ и глиняная же высокая чашка, которую он позаимствовал на кухне.
По мнению всех, кроме него самого, Инаба должен был сейчас быть внизу с остальными: находиться рядом с Токисадой, шпионить за ним же. Только цветастая стайка была рада, когда он категорически отказался – они чувствовали себя неуютно в присутствии долговязого чужака. Объяснять своему опасливому нанимателю, почему он не знает, кто что говорил и как вел себя в этот вечер, Эцуо не собирался.
Все эти сборища походили одно на другое как две капли воды. Каждый раз одно и то же. Смена участников не вносила разнообразия. Давно, когда меч в его руках был лишь театральным реквизитом, Инаба был вынужден присутствовать, теперь времена изменились.
Едва слышный мимолетный скрип половиц, и телохранитель отставил чашку.
Перегородка отодвинулась плавно, без стука, но в приоткрытую щель не протиснулся бы даже ребенок. Гость сидел в коридоре, смиренно сложив на коленях ладони, складки плотного шелка отливали грозовой синевой, и казалось, что ночной сквознячок ерошит перья вышитых журавлей. Из-за сложной, скрепленной тяжелыми бронзовыми шпильками прически почудилось, что пришла женщина; наваждение развеялось, стоило призраку заговорить.
- Обижаешься на меня за сегодняшнее? Но может быть, мне позволено будет войти?

Инаба издал короткий звук, который при большом желании можно было принять за резкий выдох. Убрал руку с ножен и крошечной ложечкой положил в чашечку трубки табак, примял сверху. А он-то думал, что избавлен на этот вечер.
- Ты почетный гость этого дома, волен делать, что хочешь.
Перегородка отодвинулась дальше. Потом наместник неподвижно сидел, отодвинувшись подальше от жаровни, как мужское воплощение Юки-онна; между точеных бровей опять залегла складка, делая бледное почти детское лицо старше. Трудно было сказать, о чем он думал сейчас, Теншо Токисада обычно не делился ни с кем своими мыслями и соображениями; разве что по случайно (или намеренно?) оброненным фразам внимательный человек мог бы о чем-нибудь догадаться.
- Сколько еще мне ждать?.. - вполголоса пробормотал дайкан.
Инаба в который уже раз набил трубку. Он с тоской бросал порой взгляд на кувшин, но не притрагивался ни к нему, ни к чашке. В едва освещенной комнате, где отблеск тлеющих углей выхватывал лишь силуэты, пеленой висел табачный дым. Если открыть перегородку в коридор, его унесет ветром, но никто этого не сделал.
- Если б только у алых кленовых листьев на вершине горы Огура были сердца, именно сейчас они бились бы сильнее в ожидании визита властителя*. Впрочем, до осенних красок им далеко. Они не чета нарядам твоих «птенцов». – Эцуо неожиданно усмехнулся. – Скажи, у этих звонкоголосых детей есть сердца?
- Я надеюсь, что нет, - Токисада разглядывал собеседника, как смотрел вообще на весь мир вокруг, внимательно, но почти на грани безразличия, как будто отгораживался от чего-то.

____________
*Ogurayama mine no momijiba kokoro araba, ima hitotabi no miyuki mata namu – одно из стихотворений из «Огура Хьякунин Иссю». Автор: Фудживара Тадахира.

Сначала его выдали задрожавшие уголки губ, а потом, не сдержавшись, наместник прыснул в рукав. Отсмеявшись, он дотянулся до заветного кувшинчика и налил немного сакэ.
- Ты терял когда-нибудь то, что тебе было дорого? – дайкан протянул чашку Инабе.
Тот взял ее осторожно, словно подозревал тайком добавленный туда яд, хоть и наблюдал весь процесс.
- Отец доставил мне это удовольствие, - телохранителю почти удалось спрятать накопленные непонимание и застарелую боль под маской беспечности; он щедро отхлебнул пахнущий рисом сладковатый напиток. – А ты?
Токисада потянулся за сямисеном; кто-то из его свиты бросил здесь инструмент.
- Я пробовал убегать, - он тронул струны. – Даже пробовал плакать. Но больше не хочу тратить слез.
Длинная прядь волос черной змеей выскользнула из-под гребня, свесилась на ему лицо.

Тем вечером Инаба возвращался поздно, да и не торопился он никуда. Из-за соломенных занавесей на втором этаже веселых домов раздавались треньканье сямисена, нестройные песни и взрывы смеха. Единственным настоящим освещением на узкой, двоим на лошадях едва разминуться, улице был лишь бумажный фонарь на палке, который ему одолжили в заведении. Дождя давно не было, и при каждом шаге с земли поднималась сухая, серая, с примесью глины, пыль. Улица плавно, но все же заметно, шла под уклон. Инаба пнул подвернувшийся под ногу камень.

Прошло уже два года с тех пор, как он ушел из театра, почти три.
- О-Киккьё, - сказал ему наставник, когда семнадцатилетний актер пристал с вопросом, почему ему дают самые распоследние роли, - ты слишком хорошо играешь женщин, куда лучше, чем мужчин. Но посмотри на себя, что же это за женщина на голову выше едва ли не всех вокруг?
Инаба удержал язык, не стал напоминать о госпоже Кавачи, которая если уступала ему в росте, то лишь чуть-чуть, а уж про «вширь» лучше было не заговаривать. Театр есть театр. Вот тогда он и ушел. По протекции наставника получил место десятого телохранителя в доме господина Тамайя. За два года сумел закрепиться там и вышибить – больше в переносном, чем в прямом смысле – пятерых «сотоварищей». Теперь он мог позволить себе сакэ получше и не самых дешевых из дешевых женщин. Впрочем, за последнее частично следовало благодарить маму-сан, которой он почему-то нравился.
Теперь он звался Инаба Эцуо. Имя он выбрал сам, в нем не было отцовских «маса» и «нари». Отказано, значит, отказано, нечего помнить о родстве.
Шум, топот, крики: «Стой!» выдернули его из пьяных размышлений. На всякий случай он отступил поближе к низкому деревянному заборчику перед очередным заведением. Не хватало попасть в чужую свару.
То ли погоню организовали поздновато, наспех и из рук вон плохо, то ли девчонка попалась чересчур прыткая, но только шустрая «добыча» ухитрилась намного обставить преследователей. Она мчалась вдоль по тесной улочке босиком, подобрав часть одежд, чтобы не волочились по земле, голенастая, крепкая, как мальчишка. Легкий белый шелк аиги и шита-гасанэ разлетался, превращая хозяйку в подобие ночного цветка, добавь к расшитым серебристыми нитями одеяниям тяжелое учикакэ, так решишь, что сбежала ночная красавица не из окийя*, а не менее чем из ооку*.
______________
*okiya - 置屋 – буквально «учрежденный дом», дом, в котором на время контракта поселяются гейко и их ученицы и служанки, и хозяин или хозяйка которого оплачивает все расходы на их содержание.
*ooku - 大奥 – буквально «большое внутреннее помещение», часть замка, где обитал «гарем» сёгуна или даймё, и куда было запрещено входить любому мужчине без сопровождения хозяина.

Запыхавшаяся девчонка нырнула Инабе за спину.
- Спасите... – сипло выдохнула она.
Две заколки-кандзаши, косо воткнутые в растрепавшуюся прическу, были украшены гроздьями темно-розовых колокольчиков. Эцуо скривился, когда, повернувшись, обнаружил их у себя под носом: ну что за глупая шутка судьбы! Никто не помнил, почему ему досталось именно такое сценическое имя, зато многие частенько напоминали о его значении – совали букетики колокольчиков за шиворот или рисовали их на бумаге перегородок. В симпатии признавались тоже ими, оставленными на пороге. Кикьё-колокольчик.
- Тебя что, так много захотели все сразу?
Ответа услышать не успел, набежали шумной сворой вооруженные, мечи наголо, преследователи. Инаба возмутился вдруг: что за манеры рубить девчонку! Сунул ей фонарь.
- Держи свет.
Первые два удара отбил почти вслепую. Противники отскочили, заняли позиции, он тоже – недаром брал уроки в не ближнем, но показавшимся лучшим, додзё. Спиной оттеснил женщину в какое-никакое убежище входа в очередную окийя.
Не смотреть ни на одно конкретное лезвие – рассеянным взглядом держать поле зрения их все. Подмечать малейшее изменение. Первая настоящая битва, где не на кого положиться, кроме себя, разожгла огонь в крови.
Всё закончилось очень быстро. Он не запомнил, что делал, - одно сплошное движение, будто затянувшийся выдох без вдоха.

Вот перед ним пять тел в общей луже крови. Сухая утоптанная земля жадно впитывает ее вместо воды.
И, наконец, - вдох. Глубокий, до кашля.
Чем-то надо вытереть меч. Реквизит должен быть в порядке...
О, ками, какой реквизит?! Всё по-настоящему!
У девчонки сияли глаза, бледные щеки горели, словно мама-сан надавала ей пощечин за чересчур вздорный нрав и своеволие.
- Какой ты сильный! – она схватила спасителя за руку и потянула за собой, кажется, готовая вознаградить его тут же, не откладывая дела на потом.
Инаба перехватил ее крепкое белое запястье, резко вывернул, заставляя уронить длинную острую шпильку, уже почти воткнутую ему в бок.
- Ах ты...
На округлом личике он увидел озорство и довольство обласканной домашней кошки, заполучившей новую игрушку. А за ними – жаркое, как огонь на сухих дровах, желание. Ее тело под одеждой было гибким, не мягким, как обычно у таких вскормленных и холеных красавиц, а как будто свитым из шнуров; забытый фонарь откатился в сторону и погас, от запаха свежей крови мутился рассудок. Рьяная девчонка затащила Инабу в узкий проход между домами, всего пространства – поместиться одному человеку, - прижалась, одна ее рука скользнула под одежду... ну разумеется, кто сказал, что в ее арсенале, кроме прелестей и заточенных, как кинжалы, заколок, не окажется еще и небольшой нож с перламутровой рукояткой?
Борьба получилась недолгой, но яростной. Девчонка походила на перепуганную до злобы котяру, молотила руками, шипела и плевалась. Еле удалось скрутить дикарку собственной ее одеждой. Спустя какое-то время, когда оба еле дышали от сладкой истомы, юный телохранитель молча всмотрелся в выражение на раскрасневшемся лице девчонки – и оттолкнул ее от себя.
- Не иди за мной.
Только выйдя из тесного пространства, обнаружил, что попал на соседнюю улицу.

- Это было окончание моей работы у господина Тамайя. Хорошо, что не полюбопытствовал сразу, что же то были за люди, - Инаба усмехнулся. – Торчать бы моей голове на шесте.
Возвращаться он не стал, спустился по другой улице. Кто они были такие, обнаружилось уже утром. Тогда очень пригодилось актерское мастерство, чтобы отвести подозрения от себя. А они были. И косые взгляды, и пересуды за спиной. Слухи дошли даже до мамы-сан и ее девочек.
- Я ушел сам.
Эцуо вытряхнул из трубки прогоревший табак в жаровню, достал из рукава небольшой незаточенный нож и начал выковыривать им остатки из маленькой чашечки. В скудном свете углей тускло блестела перламутром рукоятка ножа. Наместник улыбнулся краешком губ и, отложив сямисен, вытянул из собранных в сложную прическу волос длинную острую шпильку.
- Некоторые вещи не сразу находят свое место, - Токисада спрятал кандзаши в узкую, как раз по длине, деревянную шкатулку. – И разве награда того не стоила? Ты позволишь?
Он сам набил трубку, отобрав ее в шутливой борьбе у телохранителя, раскурил и протянул обратно; у зеленоватого дыма был пряный вкус.

- То же можно сказать и о людях, - тенью улыбки поддержал легкомысленный тон Эцуо.
Цикады в саду как будто взялись петь сказание о доме Тайра – их стрекот звучал пронзительно и трагично. Впору заслушаться. Или закрыть перегородку.
Инаба взглянул на трубку так, словно подозревал, что ее подменили на змею, но не стал отказываться. Глубоко затянулся. В почти кромешной тьме у наместника по-кошачьи блестели глаза. Телохранитель вытер листом бумаги единственную чашку, налил сакэ – в кувшине его плескалось еще предостаточно – и придвинул собеседнику.
- Прости, я не предполагал компании.
- Меня здесь и нет.
Оттянув двумя пальцами широкий рукав, Токисада взял чашу, но надолго церемонности не хватило; дайкан, сложив из пальцев замысловатую фигуру, поднес руки к фонарю, так чтобы на стену упала их тень – между нарисованных на бумажной перегородке цветов вишни запрыгала ловкая белка. Наместник рассмеялся, ворот его кимоно сполз, открывая длинную, почти женскую шею.

Он потом долго клял себя за то, что впопыхах так и не спросил имя той бойкой и горячей красотки. И описать-то ее мог с трудом – все, что запомнил хорошо, не слишком годилось для обсуждения вслух. Приходилось упирать на одежду, но тут мама-сан, все как одна, складывали губы маленьким круглым "о" и качали головами. На лицах читалось: господину бы лучше подружиться сначала с собственной головой; кто ж позволит даже самой смазливой девчонке нарядиться на стоимость всей окийя? И кто затем выпустит ее почти в исподнем бегать по улицам?

Наверняка, слухи еще долго ходили потом и о девушке, и о расспросах. Он не удивился бы, услышь через год-другой обросшую небылицами легенду об этой истории.
Отчаявшись узнать о ней напрямую, Эцуо переходил к преследователям. Их он мог описать гораздо лучше, но старался не показывать знакомства. Не из страха осуждения, его он лишился еще в детстве, через несколько месяцев после того, как был отдан – выкинут, спихнут, как ненужный груз, - в театр. Если у тебя нет чести, какой смысл защищать ее? Но господину Тамайя и так было нелегко после убийства пятерых его телохранителей, ни к чему добавлять ему еще хлопот.
Шум слышали все. Пьяные песни, крики: "вернись" и "ах ты, дрянь" тоже. И каждый указывал на соседний дом. В конце концов, Инаба не выдержал:
- Да их убили через два дома от вашего, как они могли сидеть у соседей?
Все равно здесь ее не было, не знали, в глаза не видели, да и он не собирался возвращаться сюда никогда.
Зачем он ищет ее, Эцуо не задумывался. Наверное, хотел еще раз взглянуть ей в глаза.
Вся процессия могла быть покороче. Когда предупрежденные голосистым быстроногим глашатаем каннуши* из Китано-тенмангу вместе с подручными приготовился встречать гостя в воротах Санкомон, а случайные обыватели отступили к обочинам и склонились в поклонах, арьергард еще не достиг больших тории, за которыми начиналась аллея, ведущая к главным воротам. Так что мысль о том, что в свите у Мацудайры-доно слишком много народа, пришла не в одну голову.

-----------------
*kannushi - 神主 – буквально «божественный господин», изначально он посредник между божествами и людьми, позднее человек, который отвечает за содержание синтоистского святилища, а так же проводит в нем ритуалы. Иероглифы названия можно так же прочесть как jinshu, но значение от этого не изменится.

Посетила она и совсем неожиданного человека - самого Мацудайру Дэва-но ками, который сонно покачивался в седле, порой чересчур опасно кренясь то на один бок, то на другой, но умело удерживая шаткое после вчерашнего равновесие. Будь процессия покороче, не пришлось бы томиться под уже жарким солнцем; небольшой бамбуковый ковшик с прохладной водой вожделенно парил перед княжеским внутренним взором.
- Это ты виноват, - негромко прошипел Мацудайра.
Молодой человек, почти мальчик, который вел под уздцы его лошадь, оскорбленно фыркнул в ответ, вскинув брови.
- Ваш слуга подливал господину, - уголки его губ дернулись в короткой улыбке. - Но не заставлял его пить.

Раздраженный скользкой изворотливостью хозяев веселых домов, жарой и неудачными поисками, Инаба вывалился на улицу, ведущую к Китано-тенмангу, как влекомое потоком бревно переваливает через камни и рушится вниз вместе с водопадом. Пихнул в стороны замерших в поклоне обывателей. Выругался себе под нос, обнаружив перед собой бесконечную процессию.
И переменился в лице. По спине пробежал холодок, вспомнились пять теплых еще трупов и горячее крепкое тело... Он предал господина Тамайю из-за...
В пяти шагах от Эцуо восседала на коне та самая безымянная красотка, на поиски которой он убил почти весь день. В мужской одежде и прическе подстать. При дневном свете, как ни тщись обмануть себя, ясно видно – несмотря на бархатную нежность лица и холеные ручки, - никакая это не девица.

И не обошлось бы без нового кровопролития, не встань между разгоряченным Инабой и такими же пылкими кераи* неожиданный миротворец. Рослому, статному Эцуо он едва ли доставал головой до подбородка, да и лет ему было почти вдвое больше, зато был он шире в плечах и кряжистее - и захочешь, не сдвинешь с места. Лоб он брил не так уж и часто, и одеждой, подобротнее и попроще, отличался от всех остальных. И хоть округлое брюшко выдавало в нем любителя хорошенько поесть и выпить, одного взгляда на породистое лицо хватало, чтобы впредь не перечить.
- И чего шумишь? - с любопытством спросил он. – И не стыдно тебе в храме-то горланить?
Инаба кипел, но сдерживал себя из последних сил, понимая остатками рассудка, что вытащи он сейчас меч, и жизнь оборвана впустую. Одному против этой свиты – куда?
- До храма еще далеко, - процедил он сквозь зубы, несмотря на то, что до высоких каменных тории оставалось всего два дзё*.
Если бы взгляд мог убивать, слишком красивый для юноши спутник господина Мацудайры уже лежал бы в дорожной пыли обугленным трупом.
- Как его имя?
Самурай бросил короткий взгляд на процессию.
- Все его называют Акирой.
Почему-то он сразу сообразил, о ком речь. Выражение лица мальчишки не было надменным, не было и безучастным; скорее, он напоминал девочек-маико, сосредоточенных, полных осознания и красивых не потому что, а просто так.
- Что тебе до него?
Инаба выдохнул шумно, как рассвирепевший бык. Простые горожане попятились, кераи образовали круг, из которого противник не сумел бы уйти живым. Впору почувствовать себя загнанным зверем.


----------------
*дзё - 丈 – jo – мера длины, равная 3,03 метра
*kerai - 家来 – самураи, вассалы из свиты даймё.

- Он похож на игрушку, - с неожиданной для себя горечью поделился мыслями Эцуо с крепким и, по виду, достойным доверия самураем. – Но сам играет людьми, будто делает ходы фигурами шоги*. И я его "копье"*. – Усмешка вышла кривая и неестественная, недостоверная даже для себя самого. – Думаете, сумею вывернуться?
В совпадение бывший актер не верил с самого начала, но до этого момента полагал, что оказался лишь инструментом для чьего-то стремления доставить неприятности господину Тамайе. Сейчас же, когда он смотрел на этого «Акиру», зародилось страшное подозрение. Пока только намек, без подтверждения, сформированный лишь наполовину. Но уже хотелось бежать от него, как от стаи разозленных ос.
- Я знал одного мальчика, я сам научил его хитростям профессии, - Инаба говорил скорее сам с собой, чем с кряжистым самураем. – Если бы он исполнял эту роль, он сыграл бы ее именно так.
Один взмах руки – и недовольная свита отправилась догонять процессию. Поворчали, конечно, но лишь ради порядка. Видно, знали, насколько тяжел кулак у этого северянина. В воротах Акира оглянулся; на расстоянии трудно было понять, улыбается он или нет.
- Отойдем, нечего путаться у всех под ногами, - самурай погладил ладонью каменный бок коровы, одной из целого стада, что по обе стороны от дорожки охраняли вход в храм. – Мой тебе совет, ходи так, чтобы ваши тропинки не пересекались.

-------------------
*shogi - 将棋 – японские шахматы
*kyousha - 香車 – "копье", фигура в японских шахматах, ходит на любое количество незанятых полей только вперёд по вертикали. Назад не возвращается.

- Хороший совет, - с видом человека, покорившегося неизбежному, но сохранившего чувство юмора, усмехнулся Инаба и снова выбил трубку – табак прогорел дотла. – С того момента я старался ему следовать, мыкался по каким-то деревням и никак не мог привыкнуть к тусклой провинциальности. Но, похоже, всё это было напрасно. Странная вещь судьба.
Телохранитель снова наполнил чашку, но на этот раз выпил сам. Улыбка его собеседника могла означать многое и ничего.
- Ходят слухи, будто правильно приготовленный мачча* будоражит кровь лучше сакэ, - дайкан придвинул к себе широкую глубокую чашу и достал из рукава небольшой кисет. – Ты осмелишься?
- Что мне терять, кроме собственной жизни?
Взгляд старшего собеседника подначивал: "Ты же не убьешь меня? Не сможешь".
Инаба отправил в рот мелкую сушеную рыбку с блюда, где она лежала когда-то горкой, а теперь едва прикрывала дно. И протянул Токисаде бамбуковый венчик.

------------------
*matcha - 抹茶 - японский растертый в порошок зелёный чай. Именно этот чай традиционно используется в классической японской чайной церемонии.

Йонако покинула наместника, когда процессия остановилась, покинула тайно, рассыпавшись на сотни мелких паучков, просыпавшись в траву хитиновым черно-золотым дождем. Никто из прислуги не видел, как она исчезла, потому проводили Йонако несколько изумленных возгласов и ощущаемая злость того телохранителя, и еще кажется, тонкая ухмылка наместника.
В его покоях было просторно. Йонако собрала себя из разрозненных частей, воедино слепила сознание, отличное от человеческого, и, укутавшись в тончайший белесый шелк паутины, прошлась вдоль стен. Ее маленькое человеческое приключение, ее забава, ее авантюра становилась все интереснее. Вскоре должны подать ужин…
Йонако усмехнулась, а затем звонко рассмеялась своим мыслям и так же резко замолчала, слушая летнюю ночь и ветер, разгоняющий волны голосов по саду. Несколько паучков поднялись по спинке Йонако, щекоча прохладную кожу, и переползли на ключицы, замерли так, поблескивая золотом в черноте.
Когда три девушки-служанки вошли в покои наместника, с потолка перед ними упал огромный черный паук. Закричать успела лишь одна из служанок, но ее крик погас в паутине и растворился в ней.

Воришку отловили на третий день ("Крутился возле ящиков с костюмами, - пояснил кокен* Ясэй, крепко держа трепыхающегося мальчишку за шиворот; второй, свободной, ладонью он потирал пострадавшую руку) и лишь тогда рассмотрели как следует. Уже не малолетка, лет двенадцать-тринадцать, с острым носом, голенастый, как вороненок. Еще не взрослая птица, но давно уже не птенец.
- Я хотел лишь посмотреть! - возмутился паршивец, не оставляя попыток вывернуться на свободу. - Ничего я не крал!
- А маску лисы кто унес? – возмутился Ясэй, которого вчера строго отчитали за пропажу и даже вычли из жалования.
Хозяин труппы взял насупившегося пленника за подбородок, развернул к свету.
- Осторожно, - предупредил кокен. - Он кусается.
Выяснилось, что мальчишка полагается не только на зубы; стоило его хорошенько встряхнуть, из-за пазухи вывалился длинный нож в деревянных простых ножнах.
Кожа смуглая, зато чистая, да и скулы не выпирают; где бы ни жил мальчишка, там он не голодал. Столь же тщательному осмотру подвергли и руки - кисти хоть и крупноваты, зато пальцы ухоженные и тонкие, более привычные держать меч или кисть для письма, но не серп и мотыгу.
Вердикт вынесли без проволочек:
- Сойдет.
- Он же ничего не умеет, - возразил один из адо*.
- Не беда! - отмахнулся хозяин. - Он научится, а нам скоро понадобится кто-нибудь на женские роли. О-Кикьё перерос все костюмы.

-----------------
*kouken - 後見 – буквально «тот, кто смотрит сзади, охранник», рабочий сцены, в чьи обязанности входит помощь актерам в гакуя, комнате для переодеваний, подача атрибутов и реквизита на сцене, а так же немедленная замена актера-шитэ, если что-то пойдет не так во врем представления.
*ado - アド – актер на второстепенных ролях в кьёгене.

Работники заговорили все разом. Кто-то предложил выдрать поганца, чтобы впредь неповадно было, другие настаивали: отдать его хозяину театра, пусть сам с ним что хочет, то и делает. Громкое "кхм" заставило их умолкнуть, а стоило оглянуться, и дюжина человек смущенно расступилась как один. Они отводили взгляды и опускали головы в поклоне – актеры принадлежат особой касте, особенно такие, как этот, не из театральной семьи. Юноша в дорогой шелковой, небрежно подвязанной юкате проплыл мимо них, не удостоив вниманием, будто по тропинке меж скромными кустами. Гибкий и статный, в свои шестнадцать лет он уже был на полголовы выше большинства работников.
Малец притих и смотрел на него снизу вверх, приоткрыв рот, блестящими округленными глазами.
- Он ничего не крал, - без тени сомнения заявил актер. – Ему это ни к чему, его хозяин мог бы купить весь наш театр. Я забираю мальчика.
Молодой человек протянул руку – изящную и белую, но все-таки мужскую. Ясэй нехотя передал ворот, за который держал пацана. "Кусты" расступились шире, чтобы дать возможность пройти уже двоим, сомкнули ряды у них за спиной. И тут же взялись судачить вполголоса.
В коридоре, ведущем вдоль сада к комнатам актеров, нежданный спаситель выпустил ворот и даже помог расправить его.
- Зачем ты здесь?
На темной от солнца коже бисером выступили капельки пота, у мальчишки азартно блестели глаза, похожие на два очень округлых миндальных ореха.
- Научи меня! – потребовал он.

Актер, в чьи забранные в высокий хвост волосы была вставлена единственная шпилька-кандзаши с подвеской в виде бронзовых колокольчиков – при ходьбе они издавали тихий мелодичный звон, – смерил взглядом наглеца с ног до головы.
- Не валяй дурака, возвращайся к господину Мацудайре и живи себе спокойно. Говорят, настает мирное время объединенной страны, - юноша усмехнулся с непонятным пришлому парнишке жестоким довольством. – Даймё не смогут получать заслуги за счет подчиненных им армий. А ты не станешь воителем.
Мальчишка пренебрежительно фыркнул.
- Кому нужен меч?!
Губы его вдруг задрожали, он стремительно отвернулся.
- Без тебя проживу, жил ведь раньше. Все хотят от меня избавиться... – его голос подозрительно сорвался, как у юного неумелого петушка.

Пол и стены чуть заметно покачивались в пелене зеленоватого дыма, превращая комнату в колыбель. В саду, то ли игнорируя шум веселой пирушки, то ли, наоборот, вдохновленные им, пробовали голоса соловьи, и лениво тренькал, вторя птицам, сямисен. Взъерошенный господин Каку, который переполошил дом в поисках своего хозяина, наконец-то его отыскал и пристроился в углу комнаты, вертя в лапках опустевшее блюдо из-под сушеной рыбешки
Веер в руке наместника (тот самый, с темно-синими ирисами по золотому фону, а Инаба-то полагал, что подарок отдали позабавиться обезьянке) то трепетал крылом ночной бабочки, бьющейся о туго натянутую бумагу перегородки-фусума, то медленными плавными взмахами разгонял пряный воздух. Едва слышный шорох белоснежных таби* о татами и удары - время от времени - ступней о пол, вот и все сопровождение танца.
- Если рождаются один раз, не должны ли быть те, кто не умирает?..
Токисада сохранил сипловатый, по-мальчишески ломкий голос, больше годный, чтобы отдавать приказы в бою, чем шептать придворные речи.
Одна маска сменяла другую, вот бы в театре такую прыть. Хейта-номен - храбрый воин на поле боя, вака-онна - юная дева, нежнее, чем иней на траве в ранний предутренний час. момиджи-они в обрамлении алой гривы - демон, кохимэ - напуганное дитя, айякаши* - не знающий сострадания, хладнокровный убийца. Можно лишь на мгновение поймать сквозь разрезы для глаз шалый взгляд.
Порой Эцуо ловил себя на попытке вспомнить текст сопровождающей песни или пьесу, откуда взят танец, но усилием воли каждый раз возвращал себя к действительности с нобутай*.
Словно "лучшая из всех цветов"* погруженная в свои мысли гейко или красочная змейка-акамата, Токисада не давал себе труда нравиться окружающим.

-----------
*tabi - 足袋 - буквально «мешочки для ног», носки с отделенным большим пальцем, которые носят с дзори или гэта.
*названия масок в театре Но. Heita nomen - 兵隊能面 – буквально «маска воина», отличается густыми бровями и темным цветом, что должно обозначать время, проводимое в боях. Waka-onna - 若女能面 – буквально «маска молодой красивой девушки». Momiji-oni nomen - 紅葉鬼能面 – буквально «маска демона кленовых листьев». Kohime - 子姫能面 – буквально «маска юной девы». Ayakashi - 怪士能面 – буквально «маска таинственного человека»
*noubutai - 能舞台 – буквально «помост для талантливого танца», помост, на котором даются представления театра Но.
*то есть oiran (花魁), куртизанка высокого ранга, титул которой означает "лучшая из всех цветов".

Мацудайра-доно изволил прийти не один, смотрителя провинции Дэва сопровождал никому не известный мальчишка, но не чиго, тот сидел, как положено, позади господина, сосредоточенно и серьезно держа в руках его меч. Обратили внимание, что жена господина, приемная дочь Токугавы Иэясу, сказалась больной, а его мать делала вид, будто ничего не замечает. Впрочем, ей, как монахине, не пристало обращать внимание на подобные вещи.
Щелкали, подобно сухим сосновым веткам в костре, палочки-сякубьёши*, стонала, нагоняя печаль, флейта, вторя голосу рассказчика.
- Кто таков? - прикрывая рот веером, поинтересовался вполголоса у соседа один из придворных; два угольных мазка придавали угловатому набеленному лицу удивленное выражение.
- Ходят слухи, что чей-то подарок.
Мальчишка был одет богато, ухожен и причесан. Еще совсем юный, ему не могло быть больше двенадцати.
- Хороша обертка, - похвалил придворный, - но как бы не выпрыгнула из середины лягушка, хо-хо.
Зажгли факелы и воткнули по обе стороны от помоста, ветер раздергивал пламя, как будто перепутал его с цветами, у которых хотел оборвать лепестки.
- Должно быть, Старый тануки* больше не в силах выносить его норов, - поделились соображением с другой стороны, где сидел коренастый широкоплечий человек, одетый по старинке в икан сугата с желто-зеленым хитоэ*.
- О-о! - на этот раз изумление на скуластом лице было неподдельным. – Так любит соколиную охоту, а с молодым соколом совладать не сумел...

---------------------------
*shakubyoushi - 笏拍子 - буквально «молоточки для ритма», пара деревянных палочек, на которых играет солист группы певцов, подчеркивая ритмическую линию каждой композиции. Используются для сопровождения песен и микагура (официальных ритуальных танцев).
*Старый тануки - 狸爺 – или точнее «дед-тануки», прозвище Токугавы Иэясу, данное ему за хитрость.
*ikan sugata - 衣冠姿 – буквально «лучшее одеяние», придворное одеяние, своего рода компромисс, так как его могли надевать и те, кому предписывалось при дворе носить «хоэки-но хо» (гражданские должностные лица) и те, кому полагалось носить «кеттеки» (военные). Поначалу икан считался домашней одеждой, но примерно в середине эпохи Хэйан его стало приемлемо носить во дворце. Хитоэ (単衣, «одежда без подкладки, в один слой») надевалось под верхнюю робу и различалось по цвету: молодым людям – «коки-иро» (кофейно-лиловый), для среднего возраста – желто-зеленое, для стариков – белое или зеленовато-голубое. При ношении икана меч не полагался, ходить можно было босиком, только старикам позволялись носки-шитодзу.

На мальчишку поглядывали с опаской, но проказник был тих, разве что время от времени прятал лицо за рукавом. Но что он скрывал - зевок или ухмылку?
На заднике над рисованными густыми соснами на фоне золотого неба вздымался безупречный и неизменно узнаваемый горный конус. В белой огородке почти на краю сцены – только протянуть руку – стояла настоящая, живая, хоть и небольшая, сосна. В первых рядах ощущался свежий, терпкий запах хвои и смолы.
Актеры-рыбаки подивились на снятую ими с дерева богато украшенную, но словно воздушную накидку, хотя ей полагалось быть тяжелой, и главный герой, Хакурё, сообщил зрителям, что собирается сделать ее главным сокровищем своего дома. Он и держал ее бережно, как великую ценность.
- Говорят, ради этой накидки предыдущий владелец театра отдал свою жизнь демонам. Какое романтическое безрассудство, - усмехнулся придворный, не утруждая себя наклониться к уху соседа. – И какая прибыльная легенда.
Небесная дева не шагнула на сцену и не была поднята из подпола, она выплыла, словно утренний туман – только что не было, и вот он уже вокруг, меняет очертания, внушает видения. Кукла, какими могут играть дочери императора, но в человеческий рост. И не подумаешь, что можно двигаться так изящно в тяжелых одеждах. Нижние алые расписаны золотом, на белых верхних тонкий тканый узор из павлиньих перьев. В свете факелов вспыхнули искры на затейливом головном уборе. Светился неземной чистотой венчающий его лотос. Дева медленно повернула голову, словно желала заглянуть в лицо каждому зрителю.
Мальчишка наклонился и непочтительно дернул Мацудайру за широкий рукав.
- Что за неслыханная дерзость! - возмутился вполголоса тот, придворный, что был пошире в талии и плечах, пока князь и его юный спутник перешептывались, как подружки. - Но зато каков результат, не правда ли, Мицухиро-доно?

Ответное "хо-хо-хо", вероятно, означало согласие.
Что округлее - приоткрытый в изумлении рот или распахнутые глаза, - так и осталось спорной темой, но мальчишка рассматривал небесную деву так, словно увидел впервые.
- Э? – звонко воскликнул он. – Это не жен...
Мацудайра стукнул чересчур громкоголосого подопечного сложенным веером по колену.
Небесная дева не проронила ни слова, за нее пел рассказчик и говорили движения. Вот она просит Хакурё вернуть ей накидку, но тот не хочет расставаться с обретенным богатством – он нашел, он теперь владелец. Нет, он не жадный, но жизнь рыбака трудна, и нужно ценить и беречь все, что может скрасить ее. Он ни за что не отдаст сокровище.
Маска не изменилась, но пронизывающим насквозь порывом ветра коснулась зрителей олицетворенная в позе печаль: без накидки деве не вернуться в Лунный дворец. Светящееся, неземное существо скорбело об утрате.
- В народе говорят, в обмен она стала его женой, но мы же в театре, здесь подобные грубые материи ни к чему, - ехидно усмехнулся скуластый придворный, но взглядом он косил на Мацудайру и его спутника.
И Хакурё готов отдать сокровище за один лишь танец. Он накидывает деве на плечи легкое, как перышко, одеяние, сетуя зрителям: вот она получила желанное, теперь ее ничто не держит здесь, а я останусь, как был, с пустыми руками. Ведь обманет наверняка. Теперь небесная дева излучает улыбку, хоть маска осталась неподвижной: "На небесах не существует обмана". Повинуясь магии артистичных рук, накидка полощется на ветру, ее рукава похожи на крылья порхающей бабочки. Все персонажи отступают на задний план – танцует тэннин*. Медленные и плавные движения сменяются быстрыми, но в них нет резкости, они подобны течению ручьев и шуму ветра в горных соснах. Льются, перетекают одно в другое, словно вода меж камней. Танец-описание, танец-комплимент, ни один поэт не сумел бы выразить свое восхищение красотой этого поросшего соснами берега так проникновенно.
И так же незаметно, как появилась, небесная дева растворяется во тьме, будто разогнанный светом туман. Факелы освещают лишь пустую сцену.

В призрачном красноватом свете подернутых мягкой седой золой углей воспоминание плавно перетекало в сон. А может, все и было сновидением – Уцуномия, Токисада, вечер в зеленом дыму, который никак не развеется, наоборот, словно густеет с каждой минутой. Может быть, реальна лишь нобутай, откуда неприметные кокен один за другим уносят факелы.
Инаба лениво и безуспешно пошарил в поисках чашки, потом трубки – не нашел и ее. Подпертая поставленной на локоть рукой голова становилась все тяжелее. Ветер отстукивал веткой по закрытой сёдзи смутно знакомый ритм. Из какой же это пьесы?.. Полночный собеседник сверкал глазами во тьме, словно кот; его волосы пахли травами.
- И все-таки тебя легко спутать с девчонкой, - криво усмехнулся Эцуо и опустил тяжелую, будто камень, голову на татами, посмотрел снизу вверх на чересчур удачного своего ученика, с которым не собирался встречаться никогда в жизни. – Столько лет прошло, десяток, наверное, а ты ничуть не изменился. Ты демон? Ками? Или съел на обед мясо русалки?
Но если ответ и был, Инаба его не услышал – молочно-зеленое марево дыма превратилось в воды реки Сумида, а треньканье сямисена и птичья трель стали отзвуками буйства веселого квартала в Эдо.

В горах короткие сумерки, не успеет солнце нырнуть за гряду, как темнеет, поэтому желто-оранжевое пятно света, скользившее по коридору второго этажа, часовые у внутренних ворот заметили сразу. Кто-то шел, освещая себе путь фонарем. Человек ступал осторожно - точь-в-точь лис по топкому месту. Словно в каждый миг ожидал, что кочка уйдет из-под ноги, и он в брызгах коричневой жижи ухнет в раскрывшуюся трясину. Уместная мера, если пересекаешь болото, но загадочная (как минимум, а так просто вызывающая недоумение и смешки), если вокруг стены, а под ногами пол.

В радушии хозяина сквозила натянутость, но гость как будто ничего не замечал вокруг и вел оживленную беседу как ни в чем ни бывало. Когда он наклонялся, чтобы передать что-нибудь из напитков или угощения, перевитые бирюзовым шнурком длинные волосы напоминали первые весенние ручьи, пробившиеся из-под снега, и молодой человек знал об этом. Широкие рукава его одежды были вытканы узором в виде первоцветов.
- Господин Иэясу передал должность своему наследнику Хидэтаде, - говорил молодой человек беспечным голосом, словно не пересказывал важные новости из столицы, а обсуждал рыбную ловлю в горах. – И теперь правит по-прежнему, но уже как огошо*. Наверное, Хидэтада-доно очень разочарован, но он хотел получить место, и он его получил. Что же жаловаться?
Молодой человек весело рассмеялся, пристально глядя в лицо собеседнику, а тот, не заметив развязности гостя, вдруг поперхнулся и схватился за грудь.
- Что с вами, господин Ясумаса?
Хозяин, выпучив глаза, захотел позвать на помощь, но узкая ладонь гостя закрыла ему рот.

----------------
*o-goshyo - 大御所 – буквально «большое почетное место», вышедший в отставку сегун, на время этой истории Токугава Хидэтада.

- Говорят, если допустить хотя бы малейшую ошибку в приготовлении рыбы-фугу, результат превосходит все ожидания. Говорят, что повар, виновный в подобной промашке, будет казнен. Мне жаль вашего повара, Ясумаса-доно.
Хозяин тщетно пытался избавиться от чужой руки, мешающей ему крикнуть или хотя бы избавиться от руки. Пальцы гостя были холодными, точно лед.
- Ты... тоже принял яд... - догадался умирающий.
Почти фиолетовые губы на бледном юном лице свело болезненной судорогой, но это все-таки была улыбка; под глазами лежали прозрачные тени, а одна из черных прядей прилипла к взмокшему от холодной испарины лбу.
- Разумеется... - молодой человек с трудом втянул глоток воздуха. - Но не так много... ровно столько, чтобы не умереть. Ровно столько, чтобы не заподозрили.
И слабого толчка хватило, чтобы жертва опрокинулась на спину; Ясумаса впился ногтями в циновку, раздирая татами. Вместо крика из горла вырвался едва слышный хрип. Молодой человек прилег рядом, положив голову ему на грудь и прислушиваясь к дыханию.
- Хорошо... – наконец, прошептал он и нашарил глиняный кувшинчик, из которого всего несколько минут назад наливал себе и своему злосчастному собеседнику. – Пора звать на помощь...
От удара о деревянную балку кувшинчик разлетелся вдребезги.