История четвертая. Воин
Эпизод второй

- Nan darou?..*
Волна запаха – такого сильного, что заглушил ароматы рыночной площади, - остановила, будто хлесткий удар по лицу. Митора отгородился рукавом, но запах все равно бил в ноздри, запах грязи, помоев и немытого человеческого тела.
- Yoku mo… Kare wa zainin desu ka? Bushi ni sonna fu ni atsukatte ikemasen yo!**
Темные глаза юного островитянина стали почти черными от гнева, что едва удерживался в себе.
Начали оглядываться зеваки. К счастью, юношеский голос островитянина от волнения стал совсем высоким, иначе все переодевание пошло бы насмарку. Кто-то уже разглядывал «девушку» с определенным интересом.
- Постой, не говори так быстро, - примирительно поднял руку Чжун Дзин. – Воин или не воин, он преступник, а с преступниками обращаются именно так. Здесь нет ничего неправильного.
Куда там! Если кто-нибудь раз в жизни делал попытку удержать на руках небольшого - и разъяренного! – леопарда, тот понял бы сейчас, что переживал гадатель. Справиться с его спутником было еще труднее.
- Hito ga zainin desu, - убежденности Миторы не было предела. – Hito ga seppuku beki desu. Kamo shirimasen.***

--------
* Nan darou? – Это еще что за...
**Yoku mo… Kare wa zainin desu ka? Bushi ni sonna fu ni atsukatte ikemasen yo! – Как посмели... Этот человек преступник? С воином нельзя обращаться таким образом!
***Hito ga zainin desu. Hito ga seppuku beki desu. Kamo shirimasen. – Человек преступник, человек обязан совершить сеппуку. Наверное.

(Далара to)

История вторая. Каллиграф
Эпизод третий


Гулкая тишина дома настораживала. Темная и густая, она почти не пропускала звуков из соседних комнат, не говоря уже об улице. Казалось, полет пылинки производил в этих помещениях больше шума, чем топот сотни ног в иных. Голоса заглушались, словно тонули в величественном и напряженном безмолвии.
Тем не менее, тихо было не из-за пустоты. Чань наверняка знала, что рядом с ней всегда есть либо ее проводник, либо еще какой-нибудь страж. Нередко ноздри щекотал непривычный запах дыма, изысканный и приторный, да проносился порыв горячего ветра с улицы. Тогда раздавался незнакомый голос и тонул в воздухе.
Было страшно и тоскливо. Чань так и не поняла, зачем нужно было хозяину этого дома держать ее, словно домашнюю зверюшку. Единственным, что китаянка знала о данном господине, было его имя - Лай Зо. Она услышала его, когда кто-то чужой, быть может, проситель, почтительно обратился к этому человеку.
За несколько часов, проведенных в очередной неволе, девчонка поняла, что не таким уж суровым было ее заточение. Когда она сказала, что в комнате очень жарко, ее без слов провели в более прохладную. Попросила умыться – принесли теплой душистой воды.
Слепую сытно накормили – ей даже стало стыдно, что она столько съела, в то время, как несчастный господин Шэ страдает в клетке на потеху публике.
Губы девочки задрожали – она все еще боялась думать о смерти каллиграфа. Единственная надежда была на Лай Зо, но никто не говорил, что он и вправду хочет спасти Шэ. Кто их знает, богатых коварных людей?..
Теперь, в тишине небольшой гулкой залы, все эти мысли, тяжелые и гнетущие, навалились на Чань. Она горько вспоминала подробности своей короткой встречи с каллиграфом – только сейчас начала она осознавать всю серьезность его положения. До последней минуты, пока девочка не почувствовала горячие расцарапанные руки Шэ и твердую округлую поверхность бамбуковой клетки, оставалась надежда, что все это неправда, ложь, сон, клевета.
«Надо еще раз прийти туда, на эту людную плошадь, к этой решетке! К тому же, я дала обещание... Нельзя, нельзя не выполнить его!»
Чань наугад повернула голову, пытаясь уловить дыхание своего стража.
- Пожалуйста, отведите меня к господину Шэ.
Ответом ее тихой просьбе была все та же густая и глухая тишина.
- Прошу вас...
Ни звука.
- Иначе будет поздно!
Голос слепой сорвался на нервный визг. Человек за спиной подошел и положил на плечо тяжелую руку.
- Нельзя.
Сердечко китаянки забилось яростно, возмущенно. Ей овладела странная, тупая злость.
В коридоре прошел кто-то, зашуршав, похоже, листками бумаги. Чань вздрогнула – внезапно ей пришла в голову безумная, взбалмошная мысль. Девчонка дернула плечом и с отчаянной решимостью проговорила:
- Тогда принесите мне бумагу, кисточку и чернила.
Надзиратель удивленно выдохнул.
- Бумагу?..
Но вышел из комнаты. Чань опустила голову, закрыла лицо руками. Как это глупо... Она же почти не умеет писать. Нет, конечно, она прекрасно помнила уроки господина Шэ. Но ни так уж и много иероглифов успели они выучить. В любом случае, он наверняка порадуется, увидев хотя бы записку от своей маленькой спутницы.
Прошло минут десять. Девчонка уж испугалась, что ее просьбу решили не выпонять, но раздались уверенные шаги, и рядом с коленями Чань тихонько булькнула неосторожно поставленная краска, а в руки вложили хрустящий листок, прирепленный к дощечке, и небольшую кисточку. Затем человек распрямился и замер над слепой – наблюдать.
Чань тоже замерла. Тонкие пальцы неуверенно поглаживали бумагу – что же написать? Об этом она и не подумала.
«Господин Шэ...»
Нервно сжав кисточку, девочка устроила дощечку на коленях, нашупала пузырек с краской и старательно вывела два этих слова. Остальные немногие пришли сами.
«Господин Шэ, держитесь. Я не могу прийти.
Пожалуйста, не умирайте.»
Слепая на секунду задумалась и приписала:
«Небо вас спа...»
Слог «сет» нарисовался уже на дереве – Чань писала слишком размашисто. Она всхлипнула и протянула вверх дощечку с маленьким письмом.
- Передайте эту бумагу Лай Зо. Попросите его отдать ее господину Шэ.
Когда ее творчество унесли, девочка вновь осталась наедине со своими мыслями. Она даже усмехнулась – грустно, правда. Ошибок в этих нескольких предложениях слепая наделала немеренно, это точно. Но все равно она сознавала некую небеспричинную гордость.
А надзирателя все еще не было. Осмелев, девочка поднялась и осторожно нащупала по стенам дверь – она была приоткрыта. Что-то такое неудержимое, нестерпимое заныло, раззадорило – и Чань выскользнула в коридор.
И здесь было тихо. Маленькая слепая девочка, поминутно прислушиваясь, мышью пошла по дощатому полу, прижимаясь к стенке.

История третья. Купец
Эпизод второй

Слуга проводил Ламбертини в дом, с интересом косясь на него. Чужаков тут повидали немало, но этот непохож не толькоо на ханьца, монгола или иных жителей окрестных стран – даже на далеких гостей из Самарканда и Бухары. И откуда ж, интересно, приехал?
Осман ждал у себя, сидя за столом. Когда генуэзец вошел, указал ему на другой стул и кивнул слуге, чтоб оставил их одних.
- Здравствуйте, почтенный Осман, - склонил голову пришедший. – Меня зовут Марио Ламбертини из Сугдеи, прибыл сюда по торговым делам.
Соотечественники осевшего в царстве Хань торговца не только еще до рождения Марио создали свое государство в Анатолии*, но и сама Сугдейя платила им дань. Так что язык был ему знаком, хоть и не очень любим.
- В моем доме всегда рады гостям, уважаемый Марио, - казалось, даже пышные усы участвуют в улыбке, которая расплылась на все лицо. – А человек, который проехал такое расстояние, не просто гость, а бриллиант, служащий украшением скромного жилища. В юности я слышал о вашем родном городе, - в голове Османа всплыло воспоминание о детстве и юности, проведенных на берегах Красного моря. – Надеюсь, далекий путь был удачен и длань Аллаха протиралась над вами.
- Увы, не всегда, - немного криво усмехнулся генуэзец. - Наверное, у него много важных дел. Мне рекомендовали вас...
Он достал письмо и протянул его сельджуку. Тот взглянул на печать, вскрыл, прищурился, разбирая текст.
- Да, веду с ним дела не один год, - кивнул хозяин. – Он всегда щедр и великодушен, и человек, которого он рекомендовал, несомненно, таков же, - лицо просияло, и только в уголке глаза притаилась хитрая смешинка.
Марио сдержанно кивнул в знак вежливого согласия, но на лице мелькнуло выражение, говорившее о том, что он на личном опыте глубоко сомневается в щедрости помянутого общего знакомого.
- Воистину небо слишком милостиво ко мне, недостойному слуге Аллаха, - продолжил сельджук.
- Никакая милость не может быть слишком большой для почтенного хозяина, - постарался ответить любезностью гость, но, чувствуя, что состязания в красноречии ему не выдержать, продолжил. – Я хотел бы перейти к делам. Увы, их много.
- Дела не терпят суеты, - возразил Осман, - но если вы спешите...
Он выглядел расстроенным, как человек, которому не дали в полной мере проявить гостеприимство. Марио немного пожевал тонкими губами и заговорил. Он перечислил имеющиеся на продажу товары и то, что он хочет купить. Осман внимательно слушал, то и дело купцы принимались яростно торговаться. Гость поминал о непомерных пошлинах и путевых расходах, хозяин – о том, что и так почти разорен из-за своей щедрости, и скоро будет вынужден продать свое бедное жилище, обводя при этом рукой устланную коврами комнату.

_________________________
* Анатолия – старое название Малой Азии

Все это отняло немало времени, во дворе начинались долгие летние сумерки. Ламбертини еще раз пытливо посмотрел на купца и решился.
- Есть еще одно предложение, с которым могу обратиться лишь к такому достойному доверию человеку, как вы, Осман-эфенди, - произнес он.
Тот посмотрел на гостя и, против своего обычая, не сказал ничего. Генуэзец вынужден был продолжать.
- В этих землях есть напиток, именуемый джя, и я хотел бы привезти его на Родину. Возможно, он не будет пользоваться большим успехом, но хочется порадовать своих земляков.
Осман покосился на лицо Марио, иногда напоминавшее по выражению волка и подумал, что тот вряд ли склонен к подаркам. Сельджук постарался ничем не выдать ликования по поводу счастливого случая – партия чая, которую искала вся городская стража, была укрыта у него.
- Это очень ценный напиток и, несомненно, пользовался бы большим спросом, - заверил он гостя. Затем уголки рта скорбно опустились. – Увы, но его продажа чужеземцам запрещена.
- Поэтому я и не обратился бы к местным уроженцам, - кивнул Марио и выжидающе посмотрел на хозяина. – Но вы же повидали мир и знаете, что не все законы разумны и помогают торговле.
- Не мне, ничтожному, судить о мудрости великих умов, блистающих, как звезды в небесах и создающих законы государств, - развел руками Осман. – Тем более, как ни ничтожна моя жизнь для этого мира, но мне почему-то дорога.
- Жаль, - поджал губы гость и резко встал. – Ну что ж...
- И только ради уважения к вам... – вкрадчиво проговорил хозяин, заставив Ламбертини остановиться и резко повернуться.

История вторая. Каллиграф
Эпизод третий

- Куда ты собираешься идти? - раздался голос человека, который неожиданно для себя нашел занятное развлечение.
Этот властный голос слепая уже слышала, когда мыла дощечки, переданные ей господином Шэ. От владельца голоса пахло сладковато-пряным дымом.
Нервно сжав кулаки, Чань поджала губы и замерла.
- Меня оставили одну, я... испугалась, - голосок ее прозвучал робко, неуверенно и очень тихо.
- Говори громче, - велели ей.
Дымный запах стал сильнее. Пальцы, не знавшие грубой работы, задрали маленький девичий подбородок кверху.
- У тебя хорошее лицо, перестань прятать его.
Чань задрожала как котенок. Непривычный аромат ударил в ноздри, голова закружилась.
- А-а-апчхи! – девчонка, жалобно чихнув, дернулась и попыталась выскользнуть из цепких пальцев. – П...простите...
Лай Зо расхохотался. Выпустил девочку.
- Где ты научилась писать? – с неожиданным интересом спросил он, отсмеявшись.
Слепая отступила к стенке. Обиженно провела рукой по подбородку, тыльной стороной ладони почесала кончик носа. И с гордостью, торжественно ответила:
- Меня учил господин Шэ.

(и Sayonara, которую перехватили по дороге)

- Каллиграф не перестает удивлять, - голос собеседника почему-то звучал довольно. – Я передам ему твое письмо. И сделаю так, чтобы он смог вернуться к тебе. Но и он должен будет оказать мне услугу. Если он забудет, ты ведь напомнишь ему об этом?
- Услугу? – Чань насторожилась. – Но... что же он может сделать?
- Он знает, - звук голоса окрасился улыбкой. – Просто напомни ему, если он забудет вдруг.
Девочка
кивнула.
- Я напомню. А вы мне скажете все-таки, что именно он сделал? И... кто вы? – голосок ее был резковатым, обозленным.
- Хм, - мужчина помолчал, должно быть, подбирал слова. – Я командир того форта, где он служил. Мы с ним из одного города. И я тот, кто желает ему жизни.
- А я вам зачем?
- Ты нужна каллиграфу. Простой ответ, не правда ли?
Чань смутилась.
- К... какое вам дело до того, кто и кому нужен?
- Будешь много знать, быстро
потеряешь красоту, - легкое веселье в голосе чжушуая сделало высказывание не обидным. – А, вот и слуга. Не беспокойся, больше он тебя не оставит одну.
- Нет, нет, ни в коем случае, - слуга распознал обещание кары, если ему случится еще раз оплошать. – Идемте, госпожа.

(с коварной Даларой)

История первая. Гадатель
Эпизод второй

- Успокойся! - велел гадатель, но строгость не подействовала, Саньинь только расходился все больше.
Он доказывал что-то, да так яростно, что Чжун Цзин не понял ни единого слова. Зато выражение лица говорило само за себя, и гадатель спешно подыскивал способ унять своего юного подопечного. Ох, не надо было его брать с собой! Зеваки охотно переключились на новое развлечение, даже заключили десяток-второй пари. Женщины больше придерживались мнения: в споре победит эта юная красотка, ничего, что чужеземка, зато сколько жара. Мужчины отстаивали честь своего пола.
- Когда свадьба? – крикнули из толпы.
- Yomeiri?!
- Всему свое время, - неопределенно махнул рукой смущенный, как положено жениху, гадатель, желая поддержать маскарад.
И немедленно пожалел – искреннее возмущение на лице Саньиня трудно было описать. Проклятый мальчишка оттолкнул Чжуна и решительно зашагал к позабытому всеми преступнику, на ходу распутывая витой алый шнурок, которым был стянут для надежности сверток с двумя мечами. Лоснящийся от пота и жира мясник, обремененный обязанностями местного палача, сначала вдвинул было объемистое брюхо между «девушкой» и клеткой, но затем засомневался в правильности решения.

-----
*yomeri – свадьба (японск.)

(с Даларой)

Вот только драки на площади и не хватало! Повяжут обоих, посадят в такие же клетки. И прощай имущество, достоинство и жизнь.
Чжун метнулся за островитянином. Тот стряхнул руки с плеч, не собираясь останавливаться.
Была не была, представление так представление. Гадатель сгреб маленького воина в охапку (плотный какой, это тебе точно не девушка!) и под радостные подбадривающие крики изобразил поцелуй.
- Na-a-ani...
На большее не хватило воздуха. Темные кошачьи глаза округлились, затем Митора все-таки потупился... действительно, чем не девушка?
- Свадьба, свадьба! – завопил где-то восхищенный детский голосок.
Ага, осталось нарядиться и принести цветной рис... Рис.
Гадатель огляделся.
- У кого-нибудь есть сухой рис?
Кто-то из зевак предложил вареный в миске – за небольшую плату, - но его предложение отвергли. По толпе прошел гомон, какой-то молодой человек с лицом веселого поросенка растолкал собравшихся и протянул шуршащий полотняный мешочек. Чжун Цзин высыпал на ладонь немного зерен и кивнул. Вручил мешочек насупленному Саньиню.
- Ты не веришь в его вину, тогда докажи невиновность.

(теперь - с Бишем)

- Shyoukodateru?..*
Ему разъяснили последовательность, подтолкнули к клетке, затем – еще раз, так как островитянин морщился и отодвигался. Казалось, он мог потерять сознание лишь от запаха, но все-таки опустился рядом на колени и, стараясь дышать через рот, протянул грязному человеку в ней горсть риса.
- Irero! – велел Митора преступнику. – Hanji no guchi… Wakarimasen ka? Kaiko.**
На темном от разводов лице заключенного прочиталось искреннее недоумение.
- Sou desu.*
Его чуть не вырвало от отвращения, но юный воин заставил себя протянуть руку сквозь бамбуковые прутья. Митора заставил преступника открыть рот.
- Fukumero.*
В светлых глазах – особенно ярких на столь чумазом лице – мелькнуло понимание, и островитянин не стал добавлять, что глотать рис не надо. Гадатель с лицом сосредоточенным и отрешенным встал около клетки. Его самого, похоже, нисколько не беспокоил запах. С высоты своего роста он невозмутимо ждал, пока заключенный возьмет рис в рот и только тогда начал говорить.

-------
* Shyoukodateru? – доказать?
**Irero! Hanji no guchi… Wakarimasen ka? Kaiko. – Положи в свой рот. Не понимаешь? Открой рот.
*** Fukumero. – Положи в рот.

(с Даларой)

- Ты совершил много недостойных деяний, но самое большое из них – убийство твоего непосредственного командира. Этот человек, старший по отношению к тебе, был поставлен над тобой высшей властью. Этот человек заботился о том, чтобы у тебя всегда были кров, сытная еда и чистая одежда. Ты не просто убил человека, ты забыл о том, кто ты такой и где живешь, переступил через законы нравственности и совести.
Чжун Цзин сел на корточки, заглянул в глаза Шэ.
- Ты предал не только его, но и своих друзей и себя самого.
- Hakidase!* – велел Митора, когда его старший товарищ закончил красочную речь, из которой сам островитянин понял лишь отрывки, зато их хватило, чтобы пересохло во рту у любого, виновного даже в малости из всего перечисленного.
Он подставил чашку, куда преступник – чем больше Митора разглядывал его, тем больше убеждался, что тот старше всего на несколько лет, чем он сам, - сплюнул рис.
- Jime jime.**
Островитянин рывком поднялся – даже в голове зашумело немного – обвинительным жестом протянул миску гадателю.
- Jime, - повторил Митора.
Рис действительно был влажный. Гадатель посуровел, тоже встал и подозвал двоих из толпы.
- Есть доказательство, есть свидетели, приговор должен быть отменен. Мы идем к судье.
Ободряюще улыбнулся и похлопал Саньиня по плечу.

(опять же)
-----
*Hakidase - выплюнь
**Jime jime - мокрый

История вторая. Каллиграф
Эпизод третий

Ночь подглядывала за маленьким взбудораженным городком, украдкой раздвигая набежавшие к вечеру облака, как запертая родителями красотка шелковистые занавеси на окнах. В узкую щель был виден ее круглый глаз, почти оранжевый, без зрачка. Если прищуриться, то разглядишь трехлапую жабу, которая помогает лунному зайцу Юй Ту толочь снадобье бессмертия. Местные называли ее Хэнъэ.

***
Уж слишком плотоядно ухмылялся Ся Хой в свою клочковатую черную бороду, чтобы хоть один солдат в гарнизоне не поверил, что начальник смены не замышляет хотя бы маленькую, но пакость. Но надо же – нашелся такой остолоп! То ли и вправду у этого столичного верблюжонка не хватало мозгов сообразить, что если тебя невзлюбил командир, то нужно отрастить глаза на затылке, а уши одолжить у фенека, чтобы выжить. То ли (как полагали некоторые, кто благосклоннее относился к Шэ Дзяню) среди многочисленных богов отыскался его покровитель, потому что блаженных нельзя обижать, они любимцы небес. То ли прав был начальник форта, когда вскользь обронил как то раз, что у Шэ ума больше, чем у всего гарнизона и еще неизвестно, кто кого тут изводит – Ся Хой своего неуступчивого подчиненного или Шэ Дзянь своего вспыльчивого командира.
Как бы то ни было, но в тот караул Шэ был назначен с Вонючкой, который был на несколько застав известен тем, что по праву носил свое имя.

(пока одна)

- Смотри, вновь не заблудись! – дал напутствие бритоголовый телохранитель начальника форта. – Милосердие чжушуая размером не с небо, оно имеет границы.
Вклад в веселье во дворе у ворот внес даже вечно хмурый Пин Фу, которого разбудил дружный гогот солдат, оттого он был мрачнее обычного. Пин Фу порылся за пазухой, достал вырезанную из кости фигурку духа-покровителя путников и сунул как будто нечаянно в седельную сумку Шэ.
- Пригодится, когда вновь сам себе голову заморочишь видениями.
А Ся Хой пожелал провалиться в Гуйсюй, бездну, куда стекают воды всех восьми сторон света, девяти пустынь и Небесной реки, но она не пополняется и не пересыхает.
- А я плавать умею, - подмигнул ему Шэ и поторопил коня пятками, пока остальные повисли на начальнике смены, не давая ему вынуть меч.
Легкий белый песок стекал вниз по склонам дюн, как вода, и скапливался в ложбинах. Вонючка развалился в седле с обманчивой неуклюжестью – на самом деле этот бородатый крепыш прекрасно ездил верхом. Он вынул из-за пазухи флягу, повертел в руках и сунул обратно. Похлопал себя по черной шапочке, под которой не видно было, есть у него волосы или он их бреет; никто и никогда не видел его без этой шапочки.
- Слуш, каллиграф, когда ты потерялся, тебя впрямь демоны водили по пустыне?
Его собеседник держался в седле с ленивой грацией, подаренной поколениями всех его предков, которые чувствовали себя на земле куда неувереннее, чем на спине лошади. И Шэ не был исключением в своем племени. Он, щурясь, разглядывал дрожащий в жарком мареве горизонт.

(а тут еще немножко я)

- Кто бы ни был, но они были добры, - сказал он, улыбаясь так, будто собирался затмить солнце.
При виде этой улыбки крепыш ухмыльнулся, как будто вспомнил сальную шутку, но предпочел держать ее при себе. Сунул в рот сухую травинку.
- А наш чжушуай... Говорят, он отправил тебя к демонам посыльным, чтобы те показали, где прячут сокровища.
Ветер пригибал пробивающуюся сквозь белый песок траву. На горизонте показался темный квадратик сторожевой башни, в которой, в нетерпении ожидая смены, изнывали караульные. Шэ смотрел в другую сторону – туда, где из темноты грота на него однажды ночью глянуло огромное безмятежное лицо, высеченное прямо в скале.
- Разве я бы тогда смог вернуться?
- Ну, кто его знает, чжушуая. И кто знает тебя, - буркнул Вонючка.
Он поиграл с рукоятью ножа, потом опять безмятежно развалился и громко басовито зевнул.
- Оно, впрочем, не мое дело.
Когда подъехали достаточно близко, чтобы разглядеть маленькие на расстоянии фигурки караульных, круглолицый Вонючка привстал в седле и замахал в приветствии.

(вместе-вместе)

В черную бороду Вонючки густо набился песок, но его это, похоже, нисколько не беспокоило. Круглолицый крепыш храпел, причмокивая и подергивая иногда ногой. Под голову он сунул седло, одеяло положил на себя и уже во сне натянул до шеи, оставив ноги открытыми – в толстой обуви ничего им не сделается. Меч тоже лежал где-то под одеялом, его Вонючка предпочитал держать под рукой всегда.
Каллиграф сидел рядом. Света звезд ему показалось недостаточно, и теперь пески освещал тонкий огонек масляной лампы. Поначалу Вонючка ворчал, мол, нечего зазря переводить масло, потом махнул рукой на глупого бумагомарателя и завалился в свою импровизированную постель. Что бы он ни говорил или думал о Шэ, Вонючка не боялся спать в пустыне в его компании.
Из-за дюн вылезла луна и посеребрила песок, только тени барханов оставались непроницаемо черными. В ее свете хорошо была видна цепочка следов, поначалу четких, затем, когда края осыпались, размытых и неглубоких. Каллиграф разглядывал их, хмуря брови, как будто хотел казаться старше, но никак не получалось. Не замечая того, он поглаживал рукоять меча, отложив кисть и бамбуковые таблички. Ветер тоненько скулил, с подсвистом, будто хотел обмануть людей на караульной башне, но в его голосе уже чувствовалась будущая сила. Шэ протянул руку и толкнул в бок Вонючку.
- Чего тебе? – пробурчал тот, но все-таки приоткрыл один глаз.
Он всегда рассуждал, что если у тебя открыт только один глаз, ты еще не проснулся, но уже и не спишь и всегда легко можешь перейти в любое из этих состояний. Никакой угрозы видно не было. Двумя глазами тоже. Вонючка уже собирался переспросить, какого демона понадобилось каллиграфу, когда и сам услышал похожее на собачье подвывание ветра.
- Не слабая будет буря, - скривился круглый, как чайник, дозорный и полез за фляжкой.

(ага-ага)

История седьмая. Чань

Много чудных и непонятных человеку тайн скрывает пустыня. Она широка, просторна, открыла и гола, но немало в ней обитателей – таких, которым не страшны ни солнце, ни раскаленный песок, ни пробирающий до костей холод, ни тоскливая и подавляющая бескрайность желтых, засушливых простор. Они хозяева в пустыне, их она слушается. Гонит человека или заманивает в ловушку и мучает и убивает в нем все человеческое.
Маленькое сердечко Чань не могло успокоиться. Тогда, в монастыре (сейчас казалось, что это было в прошлой жизни) она слышала много историй о людях, погубленных у подножия гор, в песках. И девчонка честно верила всем этим россказням.
Теперь китаянка ощущала себя зверьком – так колкий страх обострил все чувства, и без того чуткие из-за слепоты. Громом отдавалось в ушах хриплое фырканье лошадей и тяжелое дыхание неожиданного спутника девочки – каллиграфа Шэ; преследователей давно уже не было слышно.
Но тут сердце Чань буквально ушло в пятки – нос ее уловил запах дыма. Он томно и медленно щекотал ноздри, растворяясь в почти раскаленном, густом воздухе. Откуда здесь мог появиться дым? Может, пожар? Жарко, камни горячие, какая-нибудь чахлая трава и загорелась... Это может быть опасно!
- Г-г-господин Шэ? – девчонка смутилась и сбилась. – Вы... чувствуете дым?
- Нет... – растерянно отозвался каллиграф.
Спутник Чань принюхался и весело хмыкнул.
- Ты права, кто-то жжет костер, там дальше, возле скал. Надо бы поглядеть... Ах да, ты же не видишь... Ну, как бы то ни было, - слышно было, как он спрыгнул на землю с седла. – Подожди меня здесь. Я...
Девчонка резко вытянула руку, пытаясь остановить его, и чуть не свалилась.
- Нет! - отчаяние слишком резко прозвучало в визгливом возгласе. И, смутившись своего порыва, Чань неловко добавила:
- Не оставляйте меня... пожалуйста!
От ладони, зажавшей ей рот, пахло дорогой, чернилами и потом.
- Ну и голосок у тебя! – негромко рассмеялся Шэ. – Если что, распугаем им всех демонов.
В голосе каллиграфа (хоть и гортанном, странно выговаривающем привычные Чань слова) было слышно плохо скрыто веселье.
- Тогда держись крепче.
Он взял ее коня под уздцы и повел за собой вокруг поросшего жесткой травой бархана, туда, откуда раскаленный ветер приносил запах костра.

(тьфу, склероз! и Сон, конечно же)

История вторая. Каллиграф
Эпизод третий

- Не слабая будет буря, - скривился круглый, как чайник, дозорный и полез за фляжкой.
Словно вызванные к жизни этими словами, вдали поднялись громадные клубы пыли. В лунном свете они казались живыми, дышащими и голодными. Ветер завыл громче. Каллиграф щурился куда-то в кромешную тьму, а потом вдруг сорвался с места, пробормотав только:
- Там кто-то есть.
- Куда?!
Грациозно вскочить Вонючке еще ни разу в жизни не удавалось, пока он откидывал одеяло да вставал, юркий Шэ скользнул вниз с башни по узкой лестнице. Костеря на чем свет стоит его, бурю, Ся Хоя за такое дежурство, чжушуая, что не снес одну буйную голову с плеч, хоть и собирался... Слова еще не иссякли, когда закончилась лестница, и Вонючку, который со всех ног помчался следом за юным дурнем, было хорошо слышно. Шэ внизу разматывал пояс; то ли опомнился в последнее мгновение, то ли все же в его голове появлялись время от времени и разумные мысли. В ход так же пошли обе уздечки и обрывок веревки, забытый кем-то из прежних смен. Вонючке припомнилась шутка, что если тебя отправили в караул вместе с юным чжурчжэнем, без веревки не обойтись. Хотя бы для того, чтобы связать его по рукам и ногам, если взбредет в голову какая-то блажь.
Наверное, стоило сделать именно так перед сном, но теперь уже поздно. Круглолицый крепыш схватил брошенный ему конец импровизированного страховочного троса и привязал к нему собственный верхний пояс. Пока он возился, закрепляя узел на втором поясе, каллиграф закончил со своим и нетерпеливо ждал.

(мало просто ходить парой, еще и взяли веревку)

Они замотали лица платками и, прикрываясь от ветра рукавами, выбрались наружу. Шэ пробормотал неуверенное пожелание, чтобы Фэн-бо, пес с лицом человека, кусал не так сильно. Буря как будто специально дожидалась этих слов, чтобы навалиться на двух людей, осмелившихся бросить ей вызов.
Что касается Вонючки, он и сам не знал, почему идет на вылазку следом за каллиграфом, но шел, по-бычьи наклонив голову и широко расставив ноги-бочонки. Он не верил в демонов и духов, но сейчас вой ветра стал напоминать голоса волков, чей голод толкает их на охоту, а порой в завывании бури слышался чей-то радостный смех. Луна померкла, скрытая густой песчаной пеленой. Ветер все-таки изловчился и сбил с ног каллиграфа, но Шэ упрямо поднялся. Что он видел во тьме? И вообще – о чем думал? Если оборвется их ненадежная связь с башней, чжурчжэню придется искать дорогу обратно на запах, подобно собаке, от которой, по слухам, произошло все их многочисленное племя.
Они не нашли человека, которого углядел Шэ в клубах песка и пыли. Они об него споткнулись.
- Вот видишь! – прокричал каллиграф, обращаясь к Вонючке, и тут же принялся отплевываться, так как буря не замедлила забить ему рот мелкой пылью.
Напарник прорычал что-то, не раскрывая рта, опустился на четвереньки рядом с найденышем и тут же отпрянул. Пески нехотя выпустили руку, погрузившуюся в них сразу по локоть.
- Уберись оттуда! – рявкнул Вонючка Шэ и для убедительности дернул соединяющую их веревку

(спетый, взаимосвязанный дуэт)

Шэ замотал головой и встал на колени, раскапывая человека, почти утонувшего в сухом, еще теплом песке.
- Каллиграф! – в залепленных песком устах Вонючки слово прозвучало как ругательство.
Тем не менее, он подобрался к несчастному человеку и ухватил его под мышки. Один могучий рывок, и сторожевой плюхнулся круглым задом в песок, но человека так и не выпустил. Ноги того все еще покоились в зыбучих песках по колено. Шэ сам чуть не зарылся в бархан по самые уши, зато вцепился бедолаге-путнику в одежду (та оказалась для этого очень удобной, просторной, берись не хочу). Песок вместе с бурей визжал на разные голоса, не желая отдавать жертву.
На второй рывок сил не хватало, и Вонючка потихоньку отползал на коленях, утопая в песке, но таща за собой беднягу. Он заглянул в лицо несчастному, когда показалось, что тот что-то говорит. Пересохшие губы шевелились, с трудом пропуская нечленораздельное бормотание. Глаза под полуопущенными веками остекленело таращились вперед со смесью страха и отрешенности.
- Не вздумай терять сознание, - гавкнул ему на ухо толстяк.
Если Вонючка думал, что всех их забот теперь – добраться до башни, так он ошибался. Импровизированная веревка натянулась, Шэ барахтался, словно щенок переросток, но без особого толка. И, как показалось толстяку в серой мгле, вознамерился развязать узел.
- Да чтоб тебя! – в сердцах крикнул Вонючка всем сразу: и пустыне, и буре, но в основном, каллиграфу.

(...споет вам еще)

Крякнув от напряжения, без церемоний бросил спасенного туда, где того не поглотят зыбучие пески, и, увязая, поплелся к Шэ – спасать идиота. А заодно побить как следует. Буря как будто сосредоточилась вокруг каллиграфа, рыча и фыркая. Одной рукой Вонючка прикрывал лицо, другой размахивал, чтобы не потерять равновесие. На следующем шаге он по колено ухнул в зыбкую пыль и едва выбрался обратно. Вытянул руку и крикнул:
- Хватайся!
Не дотянувшись, Шэ безуспешно сгреб воздух и поднятый ветром песок, зато, похоже, выбросил из дурной головы мысль пожертвовать собственной жизнью. Каким образом ему удалось в этой слепой круговерти не потерять меч, сказать трудно, но именно его каллиграф протянул напарнику рукоятью вперед.
Показалось, наверное, что буря поутихла и бьет с меньшей яростью. Толстяк выплюнул очередную порцию песка и ухватил рукоять двумя руками. Момент подготовки, шумный выдох-возглас, и напарники кучей-малой повалились наземь.
- Слезь с меня, - забурчал толстяк, а едва Шэ послушался и сполз вниз с объемистого живота, Вонючка отвесил ему звучный удар по уху.
А затем плюнул с досады на землю, которая почти окончательно перемешалась с тучами, потому что с этим столичным олухом даже кулаки в ход не пустишь как следует. Каллиграф удивился, конечно. Как обычно, обиженно приоткрыл рот, но вместо возмущения показал Вонючке зажатые в другом кулаке четки. Караульные посмотрели друг на друга, на четки и оглянулись на лежащего рядом человека. И заторопились. В качестве наказания за дурь Вонючка заставил Шэ тащить на себе найденыша... полдороги примерно.

(а третий - нагло манкирует!)

Ветер обдирал толстые стены башни, словно буря не оставила попыток добраться до людей внутри или хотя бы вернуть себе законную добычу. Задыхающиеся караульные повалились на землю рядом с лошадьми, которые от испуга жались друг к другу и всхрапывали в полутьме. Наконец, Шэ кое-как встал и похлопал своего коня по лоснящейся шее; коротконогий мохнатый жеребец фыркнул в знак благодарности. Второй конь тоже сунулся за лаской и получил от каллиграфа свою долю. Спасители уложили монаха на плащ, второй, скатанный, сунули под голову. Шэ прислушался: ветер выл и свистел так, что мороз продирал по коже.
- Думаешь, он еще жив?
Вонючка, который, сидя на корточках, напоминал поставленный на попа бочонок, приложил мясистый палец к виску монаха. На вид тому было лет не больше, чем каллиграфу.
- Если и жив, то едва-едва. Того и гляди загнется, а у нас и лекарств никаких нет. И до форта мы его сейчас не довезем, вон как буря разошлась.
Шэ с задумчивым видом копался в своей торбе. Один раз шутники из форта отобрали ее и вытряхнули все, что в ней было, на песок во дворе. Только шутки тогда не получилось, потому что ничего интересного там не нашлось, лишь несколько свитков, кисет с пахучими травами, амулет и палочка старой туши. А юный чжурчжэнь вместо того, чтобы обидеться, собрал свое барахло и даже не обозвал весельчаков отпрысками облезлых верблюдов, как поступил бы на его месте всякий уважающий себя солдат. Хотя сообщил им, что они «er bai wu», но все-таки без должной злости.

---------
*Er bai wu – (кит. манд.) «совсем тупой, глупый человек», буквально «двести пятьдесят»; медные монеты носили пропустив через центральную дырку в них бечеву, по 1000 монет в связке. Когда хотели сказать про кого-то, что у него не хватает умения, говорили, что у него «половина монет в связке». Таким образом четверть связки, 250 монет, означало совсем законченного дурака.

(и мы продолжаем)

- Ты что, собрался лечить его тушью?
Толстяк с переменным успехом пытался влить в горло монаха немного воды, но большая чашка все норовила выскользнуть из рук, а вода попадала больше на лицо, чем в рот.
- Только если бы знал, что тушь поможет...
К их собственному изумлению, они сумели развести огонь в огороженном камнями подобии походного очага. Шэ приладил небольшой котелок, с которым Вонючка не расставался ни в одном карауле, над огнем и, когда вода в нем забулькала, высыпал в кипяток пригоршню сухих листьев из кожаного мешочка. В воздухе разлился смолисто-пряный аромат.
- Тьфу ты, скорпион! – неожиданно возопил старший караульный, да так громко, что показалось: вздрогнула сама башня. – Не двигайся резко, каллиграф, он рядом с тобой.
И действительно тот был очень близко. Большой, со зловеще поблескивающими в отблесках огня пластинами панциря и аккуратными, похожими на острые боевые серпы клешнями. Шэ замер на месте. Скорпион как будто чего-то ждал, и каллиграф попробовал отступить к стене, но незваный гость повел клешней, словно предупреждая: стой иначе убью. Шэ кивнул.
- Ты можешь его прогнать? – шепотом спросил он.
Вонючка свернул собственный пояс в подобие хлыста и попытался орудовать им, но сумел лишь поднять тучу пыли. Невредимый скорпион презрительно качнул хвостом и направился в сторону злополучного монаха. Страж башни не сдавался, выхватил меч и пошел в атаку. Но то ли промахнулся, то ли песок скользнул под ногой, только круглолицый человек растянулся на земле, тогда как житель пустыни невозмутимо продолжал путь.

(с Даларой, пока один монах валяется без сознания)

Теперь, когда внимание скорпиона было приковано к другой цели, Шэ, воспользовавшись шансом, вытащил из ножен свой меч. Старинный клинок глубоко вошел в почву между ядовитым гостем, не причинив злодею никакого вреда, и монахом, который все еще лежал без сознания. Пустынный житель замер и несколько долгих мгновений словно изучал лезвие, вставшее на пути к цели. Смертоносный бросок был молниеносным, и никакой человек не смог бы увернуться или отразить его.
Старший охранник бросился на помощь, а скорпион вдруг куда-то подевался, как будто зарылся в песок.
- Прижечь... – процедил Шэ сквозь стиснутые зубы (даже в глазах потемнело, так стало больно). – Надо прижечь.
Вонючка хотел было раскалить на костре нож ил меч, но каллиграф помотал головой.
- Слишком долго... давай так.
Горящая ветка потрескивала в руках, негодуя, что ее выдернули из костра. Толстяк цепко ухватил пострадавшую руку напарника и поднес огонь, старательно не обращая внимания на мучительное выражение бледного как полотно молодого лица перед собой. Запахло паленым. Все тот же пояс пошел на перевязку, а обрывок веревки Вонючка туго затянул выше раны.

(и тем манкирует снова)

- Все будет в порядке, - успокаивал напарника Шэ. – Чжушуай даже не заметит...
Иногда сквозь ругательства Вонючки (а тот костерил весь белый свет без передыха) его тоже было слышно. Затем они разделили питье на троих и поставили кипятиться еще.
Буря утихла, и остаток ночи прошел в сопровождении тихого дыхания спящего монаха, постанываний Шэ, которого тоже удалось уложить спать, и еле слышного, почти незаметного ему самому сквернословия толстяка. Вода кончилась задолго до рассвета, полностью израсходованная на странный напиток каллиграфа, зато, как потом неоднократно рассказывал Вонючка чжушуаю, этот драгоценный отвар спас жизни и Шэ Дзяню, и монаху-найденышу, а может и самому Вонючке.

***

- Ты с сестрой поменялся местами, - обратился каллиграф к лунному диску (тот забрался выше по черному небосклону и лишился оранжевой теплоты; взгляд повелителя ночи был холоден и равнодушен), - потому что ей было невмоготу быть свидетельницей всех тех дел, что люди творят в темноте. Но, по-моему, вы с ней просчитались...
- Почему? – спросила ночь голосом чжушуая.
- Разве девушке стоит смотреть, как казнят человека?
- И солнце может быть жестоким, - ответил Лай Зо как будто скорее своим мыслям. – Но другая девушка ведь не увидит казни, даже если она действительно состоится.
Белоснежные одеяния казались призрачными в ночи. Лицо чжушуая было безмятежно, освещенное факелами вдалеке. Не боясь испачкаться, командир гарнизона опустился на корточки на краю ямы и передал свернутый трубочкой лист. Грязные пальцы каллиграфа оставили темные следы на бумаге, сколько Шэ не пытался оттереть их об одежду, прежде чем расправить письмо. Луна висела над головой, будто небесный фонарь, ее белого мертвого света хватало, чтобы разобрать слишком крупно написанные значки.
- «...Я не могу прийти, - читал каллиграф. - Пожалуйста, не умирайте. Небо вас спа...»
Одного иероглифа не хватало. Шэ усмехнулся: послать стихи на его погребение Небо всегда успеет. Он вытер нос рукавом.
- Способная девушка, жаль что недоучка, - чжушуай нагнулся еще ниже, взглянул Шэ в глаза: - Я услышал твои слова, они порадовали меня. Сохраняй надежду, каллиграф, и завтрашний день принесет тебе удачу.


(конец этогоэпизода и начало следующего)

История восьмая. Нойон.

Городок медленно замирал в сумерках, готовясь к неторопливому погружению в ночную дремоту. Смолкали на улицах голоса, гасли огни за бумажными перегородками-окнами, матери сгоняли по дома упирающихся детишек, а отцы (кто чинно и важно, а кто тайком от жен через задний двор) начинали собраться привычных для себя местах. Те, кто побогаче шли в чайную, те, что победнее облюбовывали давно известные завалинки, на которых в свое время еще сидели их отцы и седые деды.
Страхи дня давно улеглись, и несмотря на то, что в нескольких домах по-прежнему разносился плачь, соседи и окружающие лишь тихо радовались, что беда обошла их стороной, в отличие от тех, кому были близки погибшие сегодня стражники. Но радость была преждевременной, и местные жители действительно плохо знали повадки северных воинов-кочевников.
Монголы налетели на поселение, когда последний край рубинового солнца скрылся за горизонтом. Они двигались бесшумно, пока впереди не замелькали глиняные стены и тростниковые крыши домов. Первые призывные крики раздались в ночном небе одновременно с тем, когда на покатые скаты полетели чадящие факела. Всадники в легкой броне носились по переулкам, примыкающим к дороге, выходящей из городка, и в разгорающемся пламени их силуэты казались тенями демонов, пришедших за свежей человеческой кровью.
С каждой минутой пожаров становилось все больше, люди начали выбегать из домов и пытаться затушить огонь, но, налетавшие из ниоткуда, конники рубили их саблями и гнали обратно в пылающие постройки или прочь к центру города. Первые двое стражников, прибежавших на шум, так и не успели ничего понять. Старший выскочил на совещенное пожаром место и рухнул, сжимая пальцами дрожащее древко, впившейся в шею, стрелы. Второй обернулся на раздавшийся позади конский топот и успел лишь увидеть тусклый блеск сабли, через мгновение отделившей его голову от плеч.

История первая. Гадатель
Эпизод второй

- Пожар!
- Горим!!!
Девушки в коридоре визжали так, что всполошили бы и мертвого, не то что ужинавших за кальяном Чжун Цзина и Саньиня.
После того, как эти двое вышли от судьи, получив бессердечный отказ и указание подчиняться уже принятому решению, гадатель понял, что Саньиня надо успокаивать немедленно и эффективно. Если сам он просто огорчился, то островитянин был готов лезть на стену или объявлять войну, лишь бы добиться справедливости. Удивительно, как судья не велел арестовать эту подозрительную «невесту». Увещевания ни к чему не приводили, нихонец не успокаивался, сколько его ни просили, сколько ни грозили вероятностью попасть в ту же самую клетку и увлечь туда же гадателя. Кальян был необходимым средством, решил гадатель.
И от кальяна островитянина развезло. Он еще пытался пойти драться со стражей и перебить всех, кого сможет, или погибнуть, но отвратить казнь безвинно осужденного, но сейчас делал это заметно более вяло, скорее по инерции. Гадатель по-прежнему удерживал его уговорами, не будучи уверен, что до разума Саньиня доходит хоть слово.

(и Биш, который разве что локтем не толкал)

Пожар!
Чжун Цзин выскочил из комнаты первым, а около лестницы уже метался, заламывая руки и раздавая подзатыльники служанкам, хозяин дома. Его поросячье лицо было преисполнено отчаяния, а визгливый голос перекрывал даже девчоночьи крики. Мимо в угрюмом молчании пронеслись телохранители, нагруженные вещами. Ву Цай проводил их горестным взглядом.
- С таким трудом накопленное, так долго собираемое... Ох, горе!
- Ginyama no mochinushi wa monohoshige da…
Можно даже не оглядываться, чтобы понять, кто следом выскочил в коридор. На ногах нихонец держался нетвердо, зато – кто бы сомневался? – меч уже держал в руке.
- Houka? – пожелал знать неугомонный гость.
- Хоу?.. – наморщил лоб гадатель. – А! Ву Цай, дом подожгли?
- Еще как подожгли! И мой, и соседние, вся улица горит! Горе, горе... – Низкорослый круглый толстячок сверкнул глазами: - Это все клятые монголы, их днем выставили из города, так теперь они вернулись и подожгли все вокруг!
В дальнем конце коридора пламя лизнуло яркую занавеску, будто пробовало на вкус. Потом кинулось уже со всей силой; тонкая ткань запылала в один миг.

(Далара mo)

Саньинь кошкой метнулся назад в комнату, но – не успел гадатель кинуться следом с вопросом, что он там забыл, - как нихонец вернулся, запихивая небольшой сверток за пазуху. Схватил остолбеневшего хозяина дома за руку.
- Tasuke!
Ву Цай замахал свободной рукой в неожиданной панике, косясь снизу вверх на островитянина. Заверещал нечто столь нечленораздельное, что даже Чжун Цзин понял только единственное слово: «Спасите!» К счастью, поблизости не наблюдалось телохранителей, зато пара перепуганных девчонок жалась друг к другу за столбом и хлопала круглыми от страха глазами. Саньинь указал гадателю на них мечом: их спасай, одному мне не справиться. Сдвинуть толстячка – нелегкое дело. Особенно – если он упирается и не хочет идти.
Кое-как они сумели выволочь бестолковых (их спасают, а они упираются!) людей из охваченного пламенем здания. К тому времени начала проваливаться крыша, а телохранители успели вынести едва ли пятую часть сокровищ безутешного Ву Цая.

(Bishop to)

Тот ломал руки, попеременно стремился усесться в пыль и кинуться в огонь спасать добро. Пришлось держать вдвоем, упрямой его силы было слишком много для Саньиня.
- Все потеряно! – громко и жалобно страдал Ву Цай. – Что же мне теперь делать?! Я почти разорен!
- Чтобы ты, да не нажил себе богатства? – искренне усомнился Чжун Цзин.
Толстячок глянул на него искоса, от такого взгляда становилось не по себе, и как-то сама собой забывалась комичность пузатого маленького человечка в пестрой одежде.
- Даже мне нелегко начинать почти с нуля.
Гадатель заложил руки за спину и склонил голову на бок с таким видом, словно изучал что-то в памяти собеседника.
- В таком случае теперь тебе ничто не мешает заняться тем предприятием с картой, о котором ты недавно спрашивал меня.
- Карта! - Подрагивающими руками Ву Цай вытащил из-за пазухи аккуратный сверток, прижал к себе, как великую драгоценность. – Ты прав, любезный Чжун Цзин, карта еще при мне, и она мне поможет!

(снова - с Даларой)

История вторая. Каллиграф
Эпизод третий
Ночь. Тюрьма

Ночь полностью вступила в права, принесла с собой холод; луна играла в прятки за кронами деревьев. Стражники тюрьмы, числом пятеро, играли в очередную незамысловатую игру подле открытого очага. Азарт игре придавали деньги, отложенные заманчивой кучкой сбоку – победитель забирает все. Запретное развлечение, но чем еще занять себя в долгую ночную смену. Осторожности ради никто вслух не выражал восторга или отчаяния, игра проходила под разгоряченный шепот.
Бань Фан замер – он первый услышал ритм, будто рожденный самой ночью, но постепенно вылившийся из нее, отделившийся в собственное звучание. Гулкая перекличка маленьких барабанов сложилась в музыку, сложную и трепетную. Один за другим стражники закрутили головами в поисках музыканта. Тогда-то во тьме вспыхнули два парящих факела. Вспыхнули и двинулись под ритм барабанов. Стражники оставили игру, поднялись на ноги, глядя во все глаза на ожившее пламя.
- Там кто-то есть, - прошептал Бань Фан, указывая в пространство между огненными шарами.

(спасаем Шэ, без Сон в роли которого не обошлось)

Словно услышав его слова, факелы описали большой круг, и в их свете блеснули внимательные глаза. Музыка ускорилась, в такт с ней быстрее запорхал огонь в диком ночном танце, меняя направление, оставляя за собой яркие дуги, то широкие, то узкие. Так машут крыльями большие пестрые бабочки.
Магия это или к ним явился огненный демон, Бань Фан не знал. Он никогда прежде не видел такого зрелища, и стоял теперь, открыв рот и забыв обо всем, рядом с остальными. Барабаны яростно заспорили, и наконец первый подавил второй, заставив умолкнуть. Огонь затрепетал на одной высоте и вдруг распался на четыре шара. Ропот удивления и благоговения прошел между стражниками. Пламя пошло выписывать головокружительные круги и спирали, то замедляя, то ускоряя темп, но не прерывая движения ни на миг.

На фоне дальних факелов появился темный силуэт. Понадобилось несколько коротких точных ударов большого ножа, чтобы перерубить веревки и освободить решетку, закрывавшую яму. С шорохом упала веревка; вниз протянули руку, чтобы помочь выбраться.
- Вылезай, - телохранитель чжушуая не стал приглушать голос до шепота, хотел, чтобы его узнали.

(спасаем меня с Даларой)

Несколько секунд яма, полная темноты и зловония, хранила молчание, затем на дне ее зашевелились. Пальцы, ухватившие «тень» за запястье, были настолько грязны, что днем добродетель лишь брезгливо бы отряхнулся. Ночь – великий парламентер. От Шэ несло помоями за несколько ли, и видимо, поэтому телохранитель удержался и не зажал ему рот – с каллиграфа сталось бы удивиться, чего это тут происходит. Впрочем, Шэ молчал; когда надо было, ему хватало на это ума.
Спаситель смог бы вытащить неожиданно легкого – вероятно, от голода – каллиграфа и без помощи веревки, но удача не сопутствовала ему. Песчаный край ямы начал вдруг осыпаться, хотя, Шо йин мог бы в этом поклясться, еще минуту назад был немного сырым и прочным. В шорохе песка послышался недобрый шепот.
- Хватай веревку, - взволнованно прошептал телохранитель. – Справа от тебя.
Еще немного, и яму завалило бы почти по края, но Шэ так отчаянно хотел выкарабкаться (и из грязи, и из ситуации), что добычей не в меру жадному песку достался не первой свежести кожаный сапог.

(уже почти спасли)

- Ну вот... – хмыкнул каллиграф, наблюдая, как исчезает в яме обувка. – Теперь мне попадет еще и за это.
Затем снял второй сапог и кинул туда же. Жадный песок с шорохом и даже, показалось, чавканьем утянул добычу. Дуновение ветерка презрительно бросило пыль в глаза двоих людей.
- Идем, - поторопил Шо-йин.
- Меч, - сказал Шэ. – Без него я никуда не пойду. Где мой меч?
Нечаянный ветерок закрутил над ямой темный смерчик, жгутик его вытянулся к беглецу и спасителю.
- Твой меч у господина Лай Зо. Получишь его на рассвете. Идем же, времени мало, - «тень» дернул упрямого каллиграфа за рукав.

Зачарованные стражники позабыли, на каком они свете. Живое воплощение музыки ярко пылало у них перед глазами, они не могли оторвать от него взглядов, не могли стряхнуть оцепенения. Все чувствовали – грядет кульминация. И она настала: один из сгустков пламени метнулся вверх мимо их голов, отозвался позади сухим ударом. Потом второй вырвался из плена темной фигуры и радостной ласточкой упорхнул на крышу боковой пристройки. Еще два факела резко скрестились и отлетели в разные стороны под стены.
- Пожар! Тушите! – завопил кто-то в здании; ему вторил голос с другой стороны.
Стражники очнулись, недоуменно заморгали, но фигура перед ними уже исчезла, не оставив следов.

(и подожгли тюрьму, кажется; тоже вдвоем)

Дом Лай Зо

Господин Лай Зо, похоже, ушел, и дом словно омертвел. Даже запахи куда-то пропали – воздух стал густым, безвкусным, недвижным. Ничто не нарушало торжественной тишины. Дыхание телохранителя терялось в ней, и Чань понимала, где он, только по шагам.
Ей принесли ужин, но девчонке кусок в горло не лез, и похлебка осталась остывать на полу. Слуга неодобрительно фыркнул, шепнул что-то стражу и убежал. Мягкий топот его ног затих в коридоре.
Чань тронули за плечо.
- Спать.

Опять этот кошмар. Что-то черное вихрем пролетело, зашипело, развернулось и бросилось в глаза. И снова плач – болезненный, пронзительный. Голос господина Шэ. Что он говорит, непонятно. Треск горящего дерева заглушает слова. Он все громче, а пылающий жар все сильнее...
- Ааа! – китаянка проснулась от собственного крика. Вскочила, скинув легкое покрывало.
- Тише, - ледяно откликнулись ей.
Внезапно с улицы донесся шум – кто-то звал Лай Зо. Телохранитель резко сорвался с места в углу комнаты, но остановился у двери и угрюмо кинул китаянке:
- Сиди здесь, не ходи никуда.
И скрылся.
А за стеной толпа куда-то спешила. Топот дясятков ног, неровные вскрики...
- Огонь! Пожар!
- Где?
- У площади!
- Что?!
Девочка покрылась холодным потом. «Пожар?..»
- Г-господин стражник...
Тишина.
- Где вы?
Тихо.
- Пож-жалуйста... Не бросайте меня!
Снова ничего.
- Кто-нибудь!!!
Опять ее оставили... Чань сжала кулаки и, схватив под мышку ящик господина Шэ, по стенке пробралась к двери.
В коридоре было прохладно и пахло пряным дымом. Девчонка ввалилась в соседнюю комнату, споткнулась о порог и упала.
- Ай!
Лоб Чань ударился обо что-то небольшое и твердое. Ящик, к счастью, плотно закрытый, откатился в сторону. Слепая оперлась руками о предмет, на который налетела. Наверное, то был меч, старинный – его рукоять, тяжелая, сложная, была выполнена искусным мастером в форме... (Чань внимательно ощупала ее) ...собаки?
Недоверчиво приподняла девочка меч. Неужели он каллиграфа? Это было возможно, ведь, в конце концов, Лай Зо как-то общался с плененным Шэ.

Держать и ящик, и меч было ой как непросто, но не оставлять же их здесь! Господин Шэ очень расстроится, если пожар дойдет до этого дома, и его вещи сгорят.
Долго искала Чань выход из обители господина Лай Зо – помещений было много, а девчонка одна и с тяжелой ношей. Некому было ее остановить, и маленькая упрямая китаянка наконец добилась своей цели – и попала прямо на неожиданно людную для такого позднего часа улицу.
Действительно, издалека тянуло гарью. Чань хватило ума развернуться и осторожно побрести в прямо противоположную от пожара сторону, волоча за собой меч каллиграфа.

Кто бежал, не разбирая дороги, расталкивал толпу, кто метлами на длинных ручках сбивал пламя с соломенных крыш. Самые расторопные нагрузили узлами со скарбом тележки и тачки, другие тащили спасенное из пожара добро на собственно горбу, кое-кто – волоком. Спотыкались, кричали, суетились, падали и поднимались, если могли. Другие – оставались лежать. С высоко поднятой головой, выпрямившись, будто кол проглотила, в окружении слуг чинно просеменила красиво одетая дама.
Вэй Сяо Фу помогал вытаскивать свитки из мастерской городского писаря, крыша небольшого дома уже занялась, вскоре обрушилась, сломавшись посередине, балка, и помещение заполнилось едким дымом, что мешал дышать, выдавливал из глаз слезы. Монах закрыл лицо рукавом, чтобы не наглотаться вонючей пакости – краски горели на редкость хорошо. У входа он споткнулся о тело писаря, из спина несчастного торчала стрела, наконечник был обмотан паклей, и язычок пламени уже облизывал оперение.

Почему-то запах дыма становился все резче, а паника вокруг усиливалась. Чань не понимала, в чем дело – девчонка была уверена, что сначала пожар был у нее за спиной. Вряд ли она вернулась назад. Там кричали, что горит на площади, а это точно была улица – давка была ужасная. Наверное, кто-то решил сжечь весь город...
Пробиваться вперед становилось все трудней. Мало кто замечал хрупкую девчонку, зато почти все спотыкались о меч каллиграфа. Китаянка постаралась идти, прижавшись к забору, но, как оказалось, это было еще опасней.

(Sayonara to)

Через несколько шагов она почувствовала, что людей стало меньше, и уже нет опасности быть раздавленной. Дым, какой-то очень едкий, противно щекотал ноздри, грел глаза.
Тут меч за что-то зацепился, Чань потянула его, но влажные от жара руки соскользнули с рукояти, и девочка отлетела в сторону вместе с ящиком, ударилась боком. Слезы брызнули из глаз, но слепая, сжав кулаки, попыталась подняться.

Вэй Сяо Фу оглянулся на грохот копыт - будто слышал их сквозь крики и треск пожара. Толпа расступалась перед чужаками, никому не хотелось попадать под удары их сабель, лишь какая-то перепачканная в золе девчонка ползала по земле, прижав к груди старый ящик для письменных принадлежностей. А рядом с ней дрожал воткнутый в землю меч.
- Хватай его! - крикнул девчонке Сяо Фу. - Или беги!
Девочка завертела головой и жалобно протянула руку вперед, ощупывая стоптанную поверхность вокруг себя.
- Где... где меч?! - раздался тоненький крик.
"Да прямо перед тобой..." хотел сказать монах, но времени не оставалось. Вэй Сяо Фу бросился наперерез лошади - понадеявшись, что судьба будет к нему благосклонна, - одной рукой подхватил девочку, второй выдернул меч. Металл скрежетнул о металл, прямой древний клинок против степной сабли.
(и Bishop)

Тишина мягким покрывалом окутала и поглотила звон монет, шорох бумаг. Усталость неслышно прокралась следом, и на лице судьи вытянутые темные пятнышки сменились полосками, когда глаза закрылись. Голова резко качнулась вниз, и Бу проснулся, помотал ей из стороны в сторону. Что-то засиделся он сегодня, пора идти домой!
Пряча в карман увесистый мешочек, он подумал, что удача была с ним в этот день. Вспомнился этот странный офицер...

Дело близилось к ночи. В здании городской управы оставалось всего несколько человек - никого уже не ждали в такой час. Стражник у двери опасливо прикорнул в углу так, чтобы сразу проснуться при малейшей тревоге. Он и пробудиллся, заслышав звук открываемой двери.
Несколько минут спустя в одну из комнат заглянул кто-то из мелких служителей, за чьей спиной в полумраке коридора маячило нечто белое.
- Господин судья, к вам посетитель. Говорит, у него безотлагательное дело.
Огоньки светильников беспокойно подпрыгнули от тока воздуха, заставив тени заплясать на стенах. Один из свитков кодекса законов, который изучал Мао-джи, с шуршанием лег на стол, и лишенные выражения глаза глянули с плоского лица.
- Пусть проходит, надеюсь, дело действительно важное, - сухо произнес судья.
Служитель убрался в сторону.
Казалось, свет льнет к человеку, который прошел в комнату, окутывает его мягким ореолом. Ни пятнышка на белоснежных одеждах. Нейтральное выражение на загорелом закаленном ветрами лице. Посетитель остановился перед столом, заложив руки за спину.
- Приветствую господина судью. Я чжушуай форта Ша Чжоу, где служил Шэ Дзянь, чья казнь назначена на завтра.
- Вы хотели свидетельствовать по его делу? – Бу прищурился, пристально посмотрев на посетителя, откинувшись на спинку стула. – Поздно.
Улыбка на лице чжушуая не вызывала желания ответить тем же.
- Нет. Как старший командир, я прошу передать мне личное оружие преступника.
Мао-джи снова оглядел белую фигуру, постучал пальцами правой руки по столу. Когда он так смотрел на людей, те понимали, что в каждом судья видит еще не уличенного нарушителя закона.
- На каком основании, позвольте узнать? – можно было бы сказать, что в голосе судьи слышались насмешливые нотки, если есть что-то общее между скрежетом и смехом.
- Каждый, кто находится в форте, принадлежит форту. И мне, как начальнику гарнизона. Меч принадлежит Шэ Дзяню, а значит, мне, его чжушуаю. Прошу отдать это оружие мне.
- Меч принадлежит Шэ Дзяню, - кивнул Бу и спокойно продолжил. - Это правда, остальное – нет. Я не знаю такого закона. Может быть, уважаемый чжушуай укажет мне на него?
Он обвел рукой свой стол, на котором громоздились свитки со статьями закона и записями о разобранных делах.
- Это закон моего форта и он не записан в свитках.
Неторопливым движением посетитель вынул из-под верхнего слоя одежды туго набитый мешочек. Взвесил в руке и положил на стол перед судьей.
Внимательный взгляд из-под желтоватой металлической подвески на лбу не покидал лица собеседника.
- Я покупаю этот меч.

(с Даларой)

Судья наклонил голову, подозрительно посмотрел на дарителя, потом на мешочек. Развязал его и заглянул внутрь – монеты тускло отблескивали там. Это была цена не одного меча. Какая разница, какой отобрали у дезертира? Жаль, конечно – ему нравилось, как вырезана собачья голова...
Бу снова стянул веревку и кивнул:
- Сейчас.
Посетитель терпеливо сложил руки на груди.
Мао-джи вышел, ненадолго оставив посетителя одного, и вскоре вернулся с длинным предметом, завернутым в полотно. Он с сожалением погладил его и протянул сверток Лай Зо.
- Вы умеете добиться соблюдения своих законов, чжушуай, - по неподвижным штрихам лица сложно было понять, шутит он или говорит серьезно.
Командир форта откинул ткань, полюбовался на резную рукоять и неспешно кивнул.
- Благодарю вас. Я хотел бы навестить Шэ Дзяня.
- Надеюсь, спускаться в яму не пожелаете? – взгляд судьи скользнул от лица на белоснежные одежды офицера.
- Пусть господина судью не беспокоит моя чистота. Я хотел бы увидеть своего бывшего подчиненного в последний раз. К моему великому сожалению, дела заставляют меня покинуть город завтра утром с первым караваном.
- Вы увидите его, - открыв дверь, Бу громко позвал все того же служителя, который поспешно подбежал, заслышав начальственный окрик.
- Проведи господина чжушуая к заключенному!

Задумавшийся Мао-джи уже подошел к дверям, когда услышал крик «Пожар!». Он выбежал наружу и огляделся. Язык пламени взметнулся над крышей рядом.
Там, внутри – вещи, которые раньше были собственностью арестованных, и к которым судья так привык; и бумаги, доказывавшие вину преступников, что теперь избегнут заслуженной жестокой кары!
Судья Бу закричал, созывая всех оставшихся в управе, да они и сами уже выбегали, всполошенные воплями, которые, словно по воле колдуна, поднялись с разных сторон, сопровождаемые недобрым багровым светом.
- Спасайте документы! – заорал Бу на них и ринулся в здание, к себе.
О заключенном вспомнил лишь на миг, и тут же забыл, мысли выручать из ямы его даже не возникло. Не рисковать же жизнями ради все равно приговоренного преступника!
За судьей последовал только один стражник, щуплый и напуганный, остальные разбежались – к родным домам, решил Мао-Джи.
Отблески злого пламени теперь освещали комнату вместо погашенных светильников. Судья Бу спешно хватал самое ценное или то, что считал таковым. Несколько вещей, не очень дорогих – те перекочевали домой – но любимых. И бумаги, бумаги, бумаги... Треск пламени послышался ближе и, закричав, юный стражник, что бестолково суетился рядом, убежал.
Роняя все из рук и оглядываясь, Бу бросился следом, дым ел глаза и горло. У судьи осталась лишь стопка документов, да мешок с деньгами чжушуая в кармане. Остановившись на середине улицы среди бегущих людей, то и дело толкавших его, Бу Мао-джи смотрел на горящее здание, и слезы текли по щекам, делая плоский рисунок лица объемным и живым, каким он не был давно...
Кто-то толкнул особенно сильно, чуть не сбив с ног. Словно очнувшись, судья побежал в сторону своего дома. Там тоже горело – впрочем, пылало теперь со всех сторон.

(и higf)

История восьмая. Нойон.

Монголы носились по пылающим улицам, подбадривая сами себя криками и раздавая удары направо и налево. Никто не смел заступить им дорогу, никто не пытался оказаться сопротивления. Воины Гуюк-нойона знали, что сейчас они подобно степным демонам-мангусам мчатся на крыльях страха через сборище слабых перепуганных людей, и это, уже столь знакомое им чувство, пьянило и возносило на вершины известного им блаженства. Ни сытная еда, ни ночлег после долго перехода, ни объятья самой сладострастной гурии, не способны были сравниться с этим ощущением. Ощущением божественной власти над всем, что тебя окружает. Сейчас не важны были договоры и мотивы, что привели их обратно на эти улочки, сейчас для них вообще ничего не было важно…
Грохот конских копыт заставлял ханьцев шарахаться к стенам домов, скуля забиваться в какие-то канавы и подворотни, а свист сабель лишь сопровождался отчаянными криками под чарующую магию бесчинства огненной стихии.
Десятник вылетел на своем поджаром коне на широкую длинную улицу, на которую выходили фасады лавок и богатых домов. Сзади как тень скользил верный Саклаб, за ним мчались Бурак и Воргул, подгонявшие лошадей саблями, нанося удары плашмя по крупу. А впереди, на небольшой площадке, озаренной багровыми отсветами, у колодца суетились люди. Высокий стражник, явно не простой солдат, отдавал указания, и несколько его подчиненных и горожан таскали ведра и крутили деревянный ворот, силясь сдержать огонь на каком-то им одним ведомом рубеже.
Гуюк вскинул руку, и первая стрела прочертила воздух. Молодой стражник с ведром упал навзничь, без криков и стонов, лишь слегка зашелестело оперение на древке, торчащем из его правой глазницы. Вторую стрелу Саклаб выпустил когда первая еще была в пути, и другой солдат, хрипя, повалился рядом с первым. Люди на площади оглянулись и в испуге отпрянули.
Приближаясь монголы замедлили бег коней, а Гуюк вздыбил своего жеребца. Над улицами города, охваченного страхом, понесся еще совсем молодой, но уже грозный и прославленный в сражениях кличь:
- Кху! Кху! Кху!!!
Фигура низкорослого кривоногого воина в легком доспехе из железных пластин и ремней ловко спрыгнула на землю. Нойон зашагал прямо к высокому ханьцу-стражнику, единственному, кто не бросился бежать при появлении степных воителей. Десятник стражи ждал приближения врага, молча, чуть склонив голову и обнажив длинный прямой меч, почему-то он был уверен, что сейчас в него не будут стрелять.
- Посмотри! Здесь всего десять воинов великого хана Угэдэя! Всего десять! – вскричал Гуюк, распаленный дикой рубкой и стремительной скачкой. – Всего десяти достаточно, чтобы наказать за непочтение весь этот городишко! Но следом за нами придут тысячи тысяч, и поверь, они не обойдут стороной это поселение, в отличие от тех, где нас встретил радушный прием и щедрый стол!
- Вы всего лишь убийцы, нарушившие наши законы, - беззлобно и бесстрастно ответил стражник, с прищуром рассматривая низкую фигуру нойона. – Вы первыми напали на стражу.
- Мы защищали слугу кагана! Защищали его именем славного сына Потрясателя Вселенной, чьи законы и повеления исполняются во всех землях и при любых стечениях Рока! Потому, Империя Чингизидов будет властвовать над миром, и ваше жалкое царство падет к ее ногам, как и все остальные!
Стражник атаковал первым, прямой и кривой клинок скрестились, вышибая искры из первосортной стали, вышедшей совсем из разных кузен. Длиннорукий и высокий, противник Гуюка пытался держать верткого монгола на расстоянии, но в отличие от нойона он не прошел той долгой и страшной школы десятков сражений и штурмов. Никто не учил Гуюка мечному бою, отцы монголов воспитывали своих сыновей лучниками и всадниками. Но десятник выучился сам, выучился выжив в столь жестоких и кровавых побоищах, которых не видывал свет со времен нашествия аваров, едва не поставивших на колени гордую Империю франков Карла Великого.
Скрежет и свист лезвий слились в сплошной однообразный звук, притихшие зрители заворожено наблюдали за этим зрелищем, позабыв о пылающих поблизости стенах. Словно не два простых воина, два младших командира сошлись сейчас в поединке. Царство Сунь сражалось со степной Империи. Монгол бился против ханьца, и пламя грядущей войны уже озаряло их лица.
Когда враг попытался достать его колющим ударом, Гуюк отбросил прямой меч в сторону вертикальным блоком. Сделал шаг вперед, вывернул в нормальное положение кисть и ударил сам, прежде чем стражник успел среагировать. Запела полая жемчужина, на верхней кромке монгольского клинка. Высокий воин вздрогнул, холодное острие кривой сабли вошло ему точно в маленькую ложбинку между нижней челюстью и кадыком, туда, где не было ни прочного панциря, ни толстого кожаного ворота рубахи. Монголы-всадники, внимательно приглядывавшие за окрестностями, переглянулись с кривыми ухмылками. Гуюк рванул свой клинок обратно, уводя лезвие вниз и налево, расширяя и углубляя рану. Поток крови из рассеченной артерии хлестнул вверх, оросив лицо молодого ханьца. Медленно разжались пальцы, и тяжелый прямой меч с грохотом упал на землю. Несмотря на крики со стороны и шум пламени, все, кто видел эту картину, почему-то очень четко различили этот последний звук в жизни десятника городской стражи.
Ханец медленно опустился на колени, в его, уже пустых глазах, плясали зловещие огоньки пожаров. Замахнувшись кулаком к самому уху, Гуюк нанес последний удар.

История вторая. Каллиграф
Эпизод третий

Всполошенный судья Бу бежал так быстро, что сумел обогнать Шэ Дзяня и троих его сопровождающих, облаченных в одинаковые черные одежды. Тот, кто шел впереди, снял капюшон, и в свете недалекого пожара стало возможно разглядеть волосы, заплетенные в сотни тонких косичек. Лай Зо Шу проводил судью холодным взглядом прищуренных глаз.
- Этого человека не озаботила судьба места, где он проводит все дни за работой. Но что гораздо хуже, его не озаботила судьба осужденного, вверенного ему. Идите следом и приведите его на площадь.
Телохранители кивнули в унисон и растворились в толпе, как две тени, - верные прозвищу, которое носили. Чжушуай оглядел едва стоящего на ногах от истощения каллиграфа.
- Следуй за мной.
Паническая суета вокруг, похоже, не затрагивала этого человека вовсе. Он рассекал толпу так же легко, как меч в его руках рассекал полосу шелка.
Молодой каллиграф шел нога за ногу, спотыкаясь, но на грязном лице уже начинало прорисовываться знакомое начальнику гарнизона упрямство.
- Где мой меч? - спросил Шэ. - И где девочка?
- Не наоборот? – усмехнулся чжушуай и, откинув полог, зашел в чафань.*

(это мы с Сон наиграли)
---------------
* Чафань – заведение для еды, таверна.

Пустой зал, похоже, был оставлен в одно мгновение. Все позабыли о еде и напитках, узнав о большом пожаре. Вряд ли кто-то задумался об оплате. Не было видно даже хозяина, вообще ни единого человека.
- Садись, ешь, - велел Лай Зо.
Столичный мальчишка подавился первым же куском, но после того, как залпом выпил несколько кружек воды, дело пошло на лад.
- Где меч и девчонка? – с набитым ртом трудно было говорить внятно, но у Шэ почти получилось.
- В безопасности.
Лай Зо обошел весь зал, даже поднялся по узкой лестнице на второй этаж. К юноше он вернулся с большой, на три вэй* в ширину, деревянной пластиной, на которой обычно хозяин записывал извещения для посетителей.
- Найди чем сделать надпись.
Вот уж не велика задача! Наставник всегда говорил, что Шэ сумеет изобразить иероглифы даже палкой в воздухе, если захочет. А хотел он почему-то всегда. Не то чтобы Шэ был самым усидчивым и примерным из всех его учеников... просто как-то так получалось. Юный каллиграф сунулся к жаровне; та (как будто в насмешку над объятым пламенем городком) была полна остывших углей. Шэ подобрал тот, который показался ему лучше остальных.
- А что нужно писать?
- Отрывок из Танского кодекса. Ты ведь хорошо помнишь кодекс? – сейчас Лай Зо больше всего напоминал проверяющего на экзамене.

-------------
* Вэй - мера длины около 12 см.

(с Даларой, конечно)

Мальчишка сглотнул и даже чуть-чуть побледнел. Впрочем, на испачканном лице не разберешь.
- Да, помню.
Чжушуай остановился, заложив руки за спину и устремив взгляд на собеседника. Их с каллиграфом разделяла поверхность стола.
- Всякий, кого Указ обязывал что-либо исполнить и кто совершил нарушение Указа... «...наказывается двумя годами каторги».
Рука с зажатым в ней углем чуть подрагивала, но Шэ выводил слова так, будто сидел перед цзун-чжэнем* во время переписывания императорской родословной книги.
- Всякий цзяньлинь чжусы*, получивший взятку и нарушивший закон...
«...наказывается ста ударами тяжелых палок. За каждую последующую наказание увеличивается на одну степень. За пятнадцать пи – удавление...»
Шэ посмотрел на человека в черном, будто увидел призрака. Тот взирал на него невозмутимо, словно обдумывал меню для обеда. Подвеска на лбу таинственно поблескивала в мягком свете многочисленных светильников. Чжушуай был неподвижен, точно статуя древнего бога, и излучал такую же уверенность в своей власти.

(и вы еще сомневаетесь, кто?)
-----------------
* Цзун-чжэн - придворный сановник, следивший за правильностью ведения родословных книг императорской фамилии.
* Цзяньлинь чжусы – полномочные чиновники.

- Всякий раз, когда находящийся вне столицы начальник совершил преступление... – продолжил он.
«...подведомственным ему чиновникам нельзя приниматься за расследование. Всегда необходимо обратиться наверх и повиноваться непререкаемому решению. Если совершенному преступлению соответствует наказание смертью, преступника задерживают и ждут ответа».
- Ждут ответа, - повторил каллиграф вслух. – Но на это уйдут недели.
Почему-то он сомневался в желании командира задерживаться в приграничном городке хоть на час дольше необходимого.
- Не обязательно.
В маленькой вазе на столе понурили головы начинающие увядать цветы. Лай Зо бережно провел пальцами вдоль стеблей, с той же нежностью он трогал струны любимого инструмента. Неожиданное движение пальцев, и сломанный цветок повис бессильно и покорно.
- Все зависит от того, кто должен дать ответ. Незачем посылать гонца в столицу, если можно обратиться наверх здесь и сейчас, ты не согласен? – он спрашивал, не оборачиваясь.
Где-то за стенами небольшой чафани бушевал пожар, гибли люди, а здесь царил странный покой, как будто стены отрезали двух людей от криков, огня и хаоса. Разве что неожиданный сквозняк заставлял трепыхаться желтый язычок пламени в глиняной плошке. Шэ облизал губы и приготовился писать дальше.
- Всякому, кто ответственен за осужденного на смертную казнь преступника и допустил его смерть...
«... наказание полагается как преступнику, чью смерть он допустил».

(двое таки)

История девятая.
Монах

Нахлынувшую эйфорию силы и могущества оборвало столь бесцеремонно и внезапно, что Джамуха буквально зарычал сквозь зубы.
Неужели какой-то глупец посмел остановить его удар! Остановить мечом! Бросить вызов ему, еще мгновение назад подобному самому Сульдэ!
Приостановившийся конь развернулся и вновь на полном скаку пошел вперед. Взгляд монгола нашарил в темноте фигурку с мечом, прижимающую к себе еще одно тонкое тело. Сабля злобно зашипела, рассекая незримую плоть ночи.

Говорят: кто не умеет овладевать жизнью, тот не боится тигра, а, вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Тигру некуда ударить когтями, а солдатам – поразить мечом. В чем причина? Для него не существует смерти...
Вэй Сяо Фу не настолько продвинулся по дороге познания, чтобы не думать о том, что сотворит с ним обученный, разозленный житель степей. И чтобы мечтать о победе над ним. Ибо, вроде бы сказано про победы... Лошадиная морда показалась размером в полнеба – что уж думать о всаднике. Не выпуская ни оружия, ни девчонки, Сяо Фу бросился к стене, толкнул ногой бамбуковые жерди, что прислонили к ней; видно, собирались чинить крышу.
- Пу-у-усти-и-ите меня... Я же вам мешаю, - пропищала девочка.
- Спрячься куда-нибудь, - посоветовал ей Вэй Сяо Фу.
Китаянка выскользнула из его рук и на четвереньках засеменила к крыльцу, наталкиваясь на валявшиеся палки и камни. Она налетела на стену и больно стукнулась лбом; сжалась в дрожащий комочек и замерла.

(Grey mo, Sayonara mo)

Поняв, что жертва ушла от него вторично, на этот раз прибегнув к банальному бегству, монгольский нукер лишь криво усмехнулся и вновь поворотил коня. Обученное животное легко перешло на рысь, со стороны того конца улицы, что был охвачен красным заревом слышался топот остальных наездников из группы Сумена. Джамуха осклабился еще шире, толкнул коня пятками в бок и стал приближаться к силуэту в тени дома.
-Ползи сюда, ханьская вислоухая собака! Обещаю, сделаешь как и велю, и лишишься только руки, которую посмел поднять на воина кагана!
Вэй Сяо Фу с размаха вогнал меч в утоптанную сухую землю, подхватил одну из бамбучин, ту, что показалась ему в самый раз по размеру и весу.
- Души, мучимые страстями, - произнес он, выходя на середину улицы, - пышут огнем. Такие испепелят любого на своем пути.
Он шагнул навстречу всаднику, но не прикрываясь от занесенной сабли, а ударив коня бамбуковым шестом по коленям. Но лошадь начала вставать на дыбы еще, когда ханец замахнулся. В результате удар пришелся по копытам, и зверь рассержено заржал. Умные и обученные сражению не хуже своих хозяев, монгольские кони всегда славились умением постоять за себя сами. Особенно если это были кони разведчиков.
- А вот теперь я отрублю тебе еще нос и уши!
Низкорослый, даже по меркам своего народа, Джамуха одним плавным движение спрыгнул на землю, скользнув свободной рукой по шее коня.
- Молись своим слабеющим богам, песий сын!
- Лишенные милосердия холодны, как лед, - усмехнулся в ответ монах. - Такие - заморозят каждого, кто им встретится. В какой ад ты хочешь попасть, ледяной или огненный?
Вырезанная в виде собачьей головы рукоять чужого меча удобно легла в ладонь. Клинки скрестились, выбили искры и – противники вновь отскочили в разные стороны. Вэй Сяо Фу постарался не попасть под копыта мохнатого коня.
- Я помолюсь Цзянь-му и Му-гуну за нас обоих, - пообещал монах.
- Ваш ад только для вас, а милость Сульдэ дороже сорока молитв любому из чреслоликих! - зло расхохотался монгол.

(& Bishop-san)

Сабля выписала замысловатый полукруг, затем новый удар, и еще один. Легкий клинок порхал в темноте как крыло полуночного бражника, Джамуха не атаковал по настоящему, лишь проверял врага и его силу. Вэй Сяо Фу не был обременен, как его собратья, что поклонялись Будде, запретом на насилие, а на напоминание о принципе у-вэй ответил бы, что сейчас думать о недеянии – не ко времени и не к месту. Противник пока лишь играл с ним, и монах отвечал ему почти тем же в надежде, что их прервут, не придется забирать чью-то жизнь. Еще он надеялся, что хозяин меча жив, и ему можно будет вернуть оружие – с благодарностью и хвалой мастеру, что выковал столь великолепное оружие. Прямой меч был подобен молнии, описывающей вокруг монаха сверкающий защитный кокон.
Все оборвала короткая тонкая стрела, пронзившая ночную темноту и впившаяся в руку Вэй Сяо Фу чуть выше локтя. Меч звякнул о камни мостовой, но Джамуха так и не успел доделать то, что уже собирался совершить.
- Хватит забавляться! - крикнул притормаживая разгоряченного жеребца Сумен.
- Нойон велел не задерживаться! - добавил присоединившийся к ним Чагатай, прятавший лук обратно в саадак. - Уходим.
- Возрадуйся, судьба сегодня благосклонна к червям, - хмыкнул кашевар в лицо монаху и опрометью метнулся к своей лошади.
Товарищи нукера уже припустили вперед по улице.
- Кто внутри не имеет покоя, тот не обретет правды в сердце, - напутствовал их монах
Он наклонился, поднял меч – левой рукой.

(Grey sama mo)

Шум битвы как будто унесла лошадь - все затихло вместе с топотом копыт. Чань зашевелилась - убрала от лица руки, повернула голову.
Жив ли ее спаситель? Девочка села на корточки и крикнула:
- В-вы в порядке? - и замерла, боясь не услышать ответа.
Но она его услышала - сначала затрудненное дыхание, затем шаги. Кто-то остановился возле нее.
- Это же не твой меч, - произнес мягкий голос. - Ты искала его хозяина?
- Да, - Чань кивнула. - Но я не знаю, где он. Столько всего произошло...
Слезы предательски навернулись на глаза. Она боялась даже думать о каллиграфе.
Рядом негромко зашипели сквозь зубы, раздался сухой треск сломанного древка стрелы.
- Правильно говорят: не учись бить других, сначала научись выносить удары других, - усмехнулся спаситель. - Как тебя зовут, красавица, из-за которой так много раздоров?
- Чань, - девчонка покраснела и надулась, но спохватилась и почтительно наклонила голову. - Простите, что причинила неприятности. Вы... ранены?
- Кочевник был прав, судьба благосклонна...
Судя по звукам, ее собеседник затягивал узел повязки - возможно, зубами.
- Будь у его товарища стрела с другим наконечником, мне пришлось бы учиться есть левой рукой. Меня зовут Вэй Сяо Фу.
Китаянка вздрогнула и рванулась на четвереньках вперед - наугад.
- Могу я помочь? - ее голосок прозвучал почти умоляюще.
- Если не убежишь куда-нибудь. Поднимись.

(and Bishop)

Она почувствовала чужую руку, прикосновение было иное - не такое, как у господина Шэ, не такое, как у воина, который отвел ее в дом таинственного чжушуая. Этот человек словно не был уверен в правильности своих поступков, ветер в летний полдень и тот осязаемее.
- Помоги мне перевязать рану.
Это она умела! Нащупав концы повязки, Чань привычным движением потрогала кожу - осторожно, чтобы не причинить боль новому знакомому. Затем слепая, аккуратно разглаживая уже влажноватую от крови ткань, пару раз обернула ее вокруг руки; с силой затянула и ловко скрутила узелок.
- Не слишком туго?
- У тебя хорошо получается, - одобрительно сказал Вэй Сяо Фу. - Глупо нам сидеть на месте, Чань, да и мне хотелось бы вернуть меч твоему другу. Ведь он был тебе другом, не хозяином, так?
- Другом, - повторила девчонка и спохватилась. - Где ящик?
Упав на колени, она начала судорожно возить ладонями по грязной земле, поднимая пыль.
- Вот он.
Вэй Сяо Фу осторожно взял ее за руку, передал плоский деревянный ящичек для письменных принадлежностей.
- Сделаем по-другому, - он достал большой платок, завязал вещи каллиграфа в узел и помог Чань закинуть все это за спину. - Так тебе будет удобнее. Где ты видела своего друга в последний раз?
Он помолчал.
- Извини. Тебе известно, где он может быть?
Она подняла голову и с тихой гордостью произнесла:
- Господина Шэ приговорили к казни за преступление, котрого он не совершал. Поэтому он был на какой-то площади, в клетке. А сейчас... там вроде был пожар, и я... я не знаю, - тут Чань снова всхлипнула.

(Sayonara ya)

- Вытри слезы. Такой красавице запрещено плакать, - улыбнулся Сяо Фу. - Пойдем и узнаем, может быть, еще слишком рано хоронить твоего друга? Что-то подсказывает мне, что хозяин такого меча не так просто расстанется с жизнью.
Видимо, такая мысль обнадежила Чань, и девчонка взволнованно сжала ладонь монаха.
- Вы правы. Он... он очень смелый! Только притягивает к себе неприятности, - в тихом голосе слышалась горечь.
Все жители разбежались - кто в страхе перед огнем, кто перед убийцами, - и до площади монах и слепая добрались бы еще быстрее, если бы Чань не спотыкалась на бегу. До того, как свернуть в последний раз и очутиться на открытом, почти не тронутом пожаром пространстве, Вэй Сяо Фу остановился.
- Скажи мне, твой друг веселый человек?
Девочка задумалась.
- Наверное. Он никогда не унывает. Мы пришли? - она нетерпеливо потянула монаха за руку.
- У кого веселый нрав, тот пройдет и сквозь железо, - сказал Сяо Фу. - Что ему огонь? Мы пришли.
Бамбуковая клетка уцелела, пожар до нее не добрался - видимо, далеко были, или ветер не стал помогать. И черепицу уже принесли, подложили под ноги осужденному. И даже вынули несколько черепичин. Вэй Сяо Фу прищурился, попытался разобрать, что написано углем на деревянной доске.
- Как ты думаешь, могут быть в городе две базарные площади? - спросил он.
- Не знаю, - упавшим голосом ответила Чань и задрожала. - Что? Что с клеткой?
- Клетка на месте, но сомневаюсь, чтобы тот, кто в ней сидит, мог владеть таким мечом и такой девушкой, - монах присмотрелся. - К тому же, на его руках не заметно пятен от туши. Как выглядел твой друг?

(вдвоем)

После довольно долгих размышлений Чань, нахмурившись, пробормотала:
- Высокий, молодой... и говорил так странно, гортанно.
- Тогда в клетке не он, - Сяо Фу усмехнулся. – Если, конечно, не успел состариться вдвое за один день.
Он все-таки прочел надпись, что была сделана уверенной рукой. Посмотрел на девочку и ящик с принадлежностями для письма.
- Твой друг каллиграф?
Его спутница кивнула.
- Он, наверное, должен меня узнать... если жив. Там больше никого нет?
Кроме них и человека в клетке, привязанного так крепко, что он не мог даже пошевелиться, на площади никого не было. Вэй Сяо Фу еще раз перечитал строки на дощечке.
- Твой друг на свободе. А человек, который смог выйти из клетки, выберется и из пожара. Давай сделаем так, чтобы ему было с кем встретиться.
Чань уже не слушала.
- На свободе... Значит, Лай Зо выполнил обещание...
Монах сначала хотел загородить от нее клетку, затем вспомнил – она все равно не увидит.
- Пойдем, - он взял девочку за руку. – Надо выбираться из города.
Она заупрямилась.
- А если господин Шэ еще где-то здесь? Его же мучили, он не мог далеко уйти!
-Ты сама говоришь, что некто выполнил свое обещание. Значит, он помог твоему другу спастись и из пожара.
Вэй Сяо Фу никогда не любил уговаривать детей, которые что-то себе вбили в головы. Он опасался, что потеряет те остатки терпения, которым и так не был богат. И поэтому сдался первым.
- Хорошо, давай посмотрим, нет ли его поблизости...

(futari mo)

История вторая. Каллиграф
Эпизод третий

- Какое счастье! – выдохнул судья.
Его дом не был затронут пожарами, бушевавшими по городу и подкрашивающими в багрянец ночное небо. Мао-Джи постоял немного, с облегчением вздохнул и направился к двери, не замечая, что сзади к нему приближаются две бесшумные тени. Они настигли его у самого входа, и только прикосновение дало понять, что это живые люди, а не бесплотные духи.
- Идемте с нами, - раздался мужской голос за спиной судьи.
Говоривший произнес эти слова не как местный житель, и его манера речи напомнила вдруг Мао-Джи о вечернем визите человека в белом. Судья повернулся к черным силуэтам, прищурил глаза.
- Кто вы такие и зачем мне идти с вами? – произнес он надменно, хотя липкий неприятный холодок при напоминании о чжушуае внезапно прокрался вдоль позвоночника.
- Ваше присутствие необходимо, чтобы был соблюден закон, - ответили ему.
- Соблюдать закон – мой долг, - согласился Бу, обретая уверенность и важно кивнув. – Но я прошу сказать, кто, куда и зачем меня зовет, ибо есть законный порядок!
- Подать, может быть, письменное прошение? – не сдержался второй неизвестный.
Шевеление теней и приглушенный вздох.
- Дело касается казни, которая скоро начнется на площади, - пояснил первый.
Судья Бу посмотрел с тем видом, какой часто принимал, когда вершил суд. Отблески пожара плясали на его лице, оставляя в тени лица его собеседников. Неизвестные не обратили ровным счетом никакого внимания на надменный вид Мао-Джи.
- Но ведь заключенный... – чиновник осекся. – Хорошо, я пойду с вами, чтоб разобраться. Надеюсь, вы не потревожили меня напрасно!
Человеку с воображением провожатые могли показаться мрачными стражниками, ведущими осужденного. Они шли молча и быстро, отодвигая с дороги всех, кто мог помешать. Один из них держал Мао-Джи за руку, в ответ на возмущение объяснив, что не желает, чтобы господин судья отстал или его толкал кто-нибудь.
Базарная площадь была пуста, в центре стояла приготовленная для утренней казни клетка. Судью подтолкнули к ней.
- Прошу вас.

(& higf & SonGoku)