Итачи встал самостоятельно, не посмев принять помощь от девушки. Осмотревшись вокруг, он что-то прикинул в уме и спросил, указал на проход:
-Шестой зал по этому коридору?
Его спутница кивнула. Подняла повыше сжимаемое в руке перо. Раз свет так требуется Итачи, пусть его будет побольше. Ближе ко входу лежало несколько факелов, наверное, он их не заметил.
Они прошли еще несколько залов, иногда поглядывая на фрески. Строители не поленились и украсили стены и потолок великолепными изображениями. Казалось, еще немного, и изображения оживут, сойдет с удерживающих их плоскостей. Наконец, шестой зал. Потолок, не слишком высокий, но достаточный, чтобы не суметь коснуться рукой, вытянув ее вверх.
Итачи то и дело удивленно раскрывал рот, поскольку никогда не видел ничего подобного. Чтобы не сбиться, он едва слышно отсчитывал проеденные входы в залы.
-Шесть, - наконец произнес он, - похоже, что нам сюда.
Его взгляд все еще блуждал по стенам и потолку, не в силах оторваться от удивительных изображений.
Кайо же, напротив, была сама сосредоточенность. Она деловито осматривала рисунки на стенах, бормоча себе под нос.
- Ну, это у нас кошак, и рыбе фуга понятно. Здесь... – она припала к стене, почти касаясь ее носом. – Ага, это наше зеленое водяное. Тут они изобразили меня, перья, между прочим, не совсем так, надо было им сказать. И вот здесь лапа неправильно, я так никогда не ставлю. Так, а вот и северный... кто-то.
Девушка сначала присматривалась то вблизи, то отходила к противоположной стене. Потом прислонилась лбом, затем провела рукой. Выражение ее становилось все мрачнее и мрачнее. Трещины на камне мешали видеть рисунок, линии никак не хотели складываться в узнаваемый образ.
- Итачи, - позвала она наконец, - ты видишь, кто здесь?
Сын управтеля посмотрел на фреску, указанную Кайо, и нахмурился. Линии были очень странными, и, хотя каждая из них в отдельности была вполне различима, общий рисунок узнать было сложно.
-Может быть это какая-то змея? – предположил он, еще раз оглядывая замысловатые изгибы.
- Змея? Нет, змея у нас кое-кто другой... Иногда подколодная, иногда так. Здесь не может быть змеи. Наверное.
Кайо сморщила нос, кончики губ ее опустились.
- Не знаю. Идем отсюда на свежий воздух!
Итачи явно хотел что-то спросить, но потом видимо передумал, и молча пошел к выходу. Когда же они с девушкой поднимались по лестнице, любопытство все же пересилило нерешительность и он спросил:
-Если ты не знаешь, кто он такой, то почему тогда думаешь, что он не мог быть змеей? Ведь ты же можешь быть, - тут он осекся и снова замолчал.
- Могу быть что? – переспросила Кайо.
Итачи не хотел отвечать, но пристальный взгляд Кайо не оставлял ему выбора.
-Ну ведь ты можешь одновременно быть и человеком и фениксом, - сын управителя рассматривал трещины на полу, не решаясь поднять взгляд после сказанного, - Значит и он может оказаться змеей.
- Возможно... Мне кажется это неправильным, но, может быть, ты и прав.
Девушка задумалась и до самого выхода молчала. Когда они вышли наружу, она села на порог и подставила лицо солнечному свету, закрыв глаза.

(как это часто бывает - с Даларой)

- Nani?!
Ханзо не успел и шелохнуться, тем более перехватить взвившегося на ноги Самми. Тот, позабыв, что он аристократ, придворный и мастер церемоний, вороном метнулся к Иэмону. Широченные черные рукава грозно хлопали, как никогда напоминая крылья. Мальчик только рот раскрыл. Ханзо повеселел.
Со звонким стуком флейта исполнила роль карательного инструмента, будучи с размаху приложена к затылку Иэмона. Следующим на очереди оказался затылок Нобору. Как ни странно, призрачная флейта произвела весьма ощутимый живыми эффект, и оба схлопотавших подзатыльники схватились за пострадавшие места. Но Самми показалось этого недостаточно, и он обрушил на головы, а в особенности уши, провинившихся громкую возмущенную речь, из которой присутствующие узнали много новых слов, а некоторые из них не поняли вовсе.
Ханзо, единственный здесь, кто мог по достоинству оценить уровень и красоту выражений, повеселел еще больше. Попытался что-то сказать, но даже его голос, голос человека, чьи команды подчиненные должны были слышать в любых условиях, не сумел пробиться сквозь волну негодования Самми. Кто бы мог подумать, что этот тихий и обычно сдержанный придворный хлыщ умеет так. Пришлось отложить до тех пор, пока флейтист выдохнется.
- В каких портах и трущобах ты набрался такого? - задал вопрос Ханзо, дождавшись паузы, и с интересом стал наблюдать – что будет.
- В столице, - не задумываясь ответил ему Самми.
Масанари расхохотался.
- Что, все твои родственники разговаривали именно так?
- Не совсем. Так разговаривали в окрестных деревнях.
Пар, по всей видимости, был выпущен, и флейтист опустился на пол между слепым и мальчиком.
- Родственники разговаривали письмами на китайском, - проявил свои познания Иэмон.
Самми, восстановивший душевное равновесие, повернулся к несколько растерявшемуся от такой встречи Нобору.
- Про то, как Тайра воевали с Минамото я тебе сам расскажу. Он, - взгляд на Иэмона, - сыграет потом. Ты действительно не умеешь писать стихи? Это не дело. Ты должен научиться.

Охранник пропустил их без слов - даже странно. Только взглянул в глаза Майе, а потом словно сомнамбула отошел в сторону. Бродяжка попыталась замедлить шаг - и не вышло. Ноги сами несли ее дальше, касаясь голыми пальцами камней так, словно знали каждую выбоину, безошибочно находя кратчайший путь... К чему?
Всю дорогу у нее в животе как будто дремал маленький огненный клубочек; там пекло, грозясь когда-нибудь вырасти в большой пожар, но пока еще рано было бить тревогу. Только когда Майе перешла мост через протоку, а впереди показались ворота Шиобары, пламя вытянуло один из язычков, подстегивая человека. Маленький скиталец сгорал от желания и пытался спрятаться от воспоминаний - те причиняли боль еще большую, чем голод, который грыз бореи.
Майе прижала ладонь к животу - то ли удерживая духа, то ли успокаивая его. "Недолго уже" - это одними губами. А незнакомые дома проносились мимо и в какой-то момент бродяжка поняла что бежит.
- Скоро, - уже вслух, шепотом, на сбившемся неровном дыхании.
И вдруг ей захотелось разорваться и попасть сразу в два дома; один стоял в центре, обнесенный высокой стеной, дом, во дворе которого его убили, второй - на отшибе, к нему спускалась улочка, которая вела обратно к воротам. Дом, в котором Хоши родился.
Девушка остановилась в нерешительности, потом решительно выбрала второе - оно ощущалось пугающим, тяжелым, но первого... первого Майе просто боялась.
Маленький огненный комочек в животе разрастался, пожирая внутренности, вот он уже овладел руками девушки и толкнул ими створки ворот в знакомый дом. Сад... он был не такой большой! И ступеньки на веранду, помнится, ему приходилось ложиться животом, чтобы взобраться по ним.
- Мама? Мама, где ты?

(и Сон)

(С Амэ... то есть с Даларой)

В росе отражаются мириады маленьких лун, и поляна кажется накрытой тончайшей материей, сотканной из крошечных зеркал. Никем не поддерживаемый костер подернулся углями и перестал спорить с небесным светилом. Лишь один костер все еще горел, тот, что своим пламенем зажег всех. Даже пригасить его сложно, потушить невозможно, как невозможно поместить в человеческий разум вечность.
Амэ, стоя в центре, ощущая его босыми ногами, окинула взглядом поляну в поисках новой жертвы: костер необходимо подпитывать. Все они подарили ей сегодня частичку себя. Но ей нужно больше. Первой на глаза попалась Олури, свернувшаяся в клубок под деревом. Вот большой сладкоежка утомился и спит, обнимая лису, как ребенок обнимает любимую куклу. Грозный добряк Такеда видит, наверное, десятый сон, улыбается радостно чему-то. Неприступный, как замок в его фамилии, ронин, сдавший, наконец, часть своих позиций, наоборот, благословенно не видит снов. Сегодня демоны и призраки не мучают его. Всего в шаге от Амэ лежит бродячий монах, усталый, но сильный старик. В эту ночь отступили и его демоны.
Танцовщица вздохнула нетерпеливо, обиженно. Спят! Но где же другой монах, чужеземец, несущий своего бога в страну, где есть лишь божества? Амэ прислушалась к шепоту древесных крон. А-ха!
Шорох веток, шаги, выдаваемые лишь шуршанием палой листвы. Луна почти не проникала сюда, в место, оберегаемое деревьями и кустарником. В место, где тщился найти покой патэрэн Андрео. Даже в зыбкой тьме, кое-где расцвеченной пятнами лунного света, в шагах не было колебания, куда ступить. Шаги затихли рядом со священником. Белые тонкие руки легли на плечи коленопреклоненного иезуита.
- Твой бог наверняка услышал тебя. Направь теперь свои внутренние силы в другое русло.
Священник посмотрел на стоявшую радом женщину. Тот самый огонь, огонь этой ночи, продолжал жечь его изнутри, поглощая незримую, установленную им самим преграду. Страясь сохранить остатки стены, он отшатнулся.
- Отойди, не мешай мне творить молитву!
Амэ шагнула следом. Ткань хакама смела палые листья, задела ноги патэрэна.
- Время молитв прошло. - Танцовщица опустилась на землю рядом с мужчиной. Открыто посмотрела ему в лицо. - Теперь время жить.
Священник вздрогнул – с виду зябко, на самом деле по телу пробежала волна жара.
- Как ты можешь судить о молитвах истинной веры? Моя жизнь – служение Создателю!
С шелестом ткань сползла с плеч Амэ, обнажая тело до пояса. Маленькие руки притворно заботливо накинули белое с едва приметными узорами одеяние на плечи Андрео.
- Так живи во имя твоего создателя.
Дыхание священника стало тяжелым, будто он волок непосильный груз из последних сил. Глаза закрылись, потом, будто против воли, открылись, уставившись на открывшееся перед ним волнующее зрелище. Ведь нельзя же перекрестить вслепую!
- Заветы Иисуса – посвятивший себя ему не должен качаться женщины, так ОН сказал. Изыди, исчадие ада!
Дрожащая рука осенила грудь девушки крестным знамением, которое должно изгонять демонов. Как бы изгнать их из себя? Не тех, извне, для которых есть обряды, а тех, что всегда с тобой, от рождения до смерти, и являются частью человека. Ведь в каждом есть и от Бога, и от Дьявола…

(и патэрэн Хигф)

Танцовщица расхохоталась.
- Ты этим хочешь испугать меня?!
Неожиданно сильными пальцами охватила запястье иезуита едва он завершил чертить в воздухе крест. Приблизила свое лицо к его, обдав горячим дыханием.
- Видишь, - подмигнула, - не действует.
В душе отца Андрео творился полный сумбур. Она не простой человек, это несомненно, он чувствовал сегодня на поляне, что было призвано что-то из высших сфер, но девушка не боится креста. Ангел? На него Амэ тоже не походила никоим образом. Да и как тут думать, когда ее лицо так близко? Господи, ты же знаешь, что именно женщины всегда были моим слабым местом. Зачем же так искушать, за что?
Португалец коснулся губами ее губ в поцелуе, руки легли на теплые плечи, и тут же отчаянным усилием оттолкнул от себя девушку.
- Я буду проклят, если нарушу обет. И мою семью постигнут беды... которые Господь отвел от нее, когда я посвятил себя ему... Навсегда... безраздельно посвятил...
Голос его прерывался.
- Мне нет дела до того, кому ты подарил себя. Он здесь не властен. И этой ночью не существует запретов.
Амэ снова коснулась губ Андрео, пробормотала:
- Идя против себя, идя против меня, ты идешь против всей этой страны. Готов ли ты проиграть эту битву?
Неожиданно то, что не знающий компромиссов между добром и злом европеец принял как угрозу, укрепило дух миссионера, и руки сжались на плечах Амэ, глаза посмотрели в глаза.
- Ты не знаешь... Пойми, он властен во всем мире, ваши мириады богов - лишь отражения его. И я не боюсь никого и ничего.
Не боится. Сколько лет у него не было женщины?.. Не думать об этом!
- Не боишься? – изумилась Амэ, словно не замечая рук на своих плечах, подалась вперед. – Разве не страшишься ты проклятия себе и бед для своей семьи, не страшишься меня, и, больше всех, своего властителя?
Тут настала очередь святого отца изумиться.
- Проклятие может постигнуть меня только если нарушать Его заветы, а не наоборот! И я не боюсь, пока следую заповедям Всевышнего.
Но Амэ и не думала отступать. Одним движением скинула руки Андрео со своих плеч, повалила священника на листву и с нечеловеческой силой пришпилила к земле. Наклонилась к самому уху, не давая пошевелиться.
- Пусть он явится и скажет, что ты занят. А до того – ты мой.
- Кто ты?
Он сходит с ума. Семья. Бог. Долг. Проклятие. Страшные слова, но почему их заглушает стук крови в висках. Он мысленно воззвал к Христу, усоявшему перед всеми искушениями, с отчаянной просьбой о помощи. Пусть это существо исчезнет или сам он станет непоколебим. неужели Бог может не ответить, когда его так зовут?
- Кто ты?
Ее щека так близко, плечо тоже, а если скосить глаза дальше… неужели это его губы касаются ее щеки?
- Кто ты?

Утро. Резкое, тяжелое как похмелье и острое, как клинок. Ночь была незабываема, а теперь душу и разум терзают инструментами инквизиции вопросы. Почему не откликнулся на его молитвы Бог? Почему не грянула с неба молния? Как можно не быть ни от Бога, ни от Сатаны и обладать сверхчеловеческими силами? Что будет с ним и его семьей?
Сознание греха и стыда.
Он был в тех же кустах на краю поляны, где и подошла к нему Амэ. Святой отец быстро оделся и вышел к спутникам, намереваясь ничего не говорить им о происшедшем. Возможно, ему и не удалось бы скрыть бурю эмоций, если б на поляне уже не царила полная суматоха и разговоры о похищении Такамори.
- Ohayo gozaimasu… Но что произошло? Такамори-сан пропал? – спросил миссионер, желая как-то отвлечься.
А тяжелые глыбы неразрешимых пока вопросов сталкивались в голове, грозя стереть в муку все мироощущение священника.

Шиобара.

Акаихигэ подал левую руку слуге и поднёс к лицу правую, чуть скривил губы, однако сделал это скорее по привычке, лак был нанесён идеально, слуги дано научились этому простейшему искусству, как и многому ещё.
- Готово, господин - слуга смотрел на князя, ожидая новых приказов.
Тайра придирчиво проверил маникюр.
- Что ж… вполне приемлемо, ты свободен.
Слуга поклонился и змеёй выскользнул из комнаты, дайме же глянул на себя в круглое бронзовое зеркало и степенно поднялся.

- Я вижу вам уже лучше, господин сказитель - голос Тайра был с чуточкой теплоты - Я рад этому.
После чего отвесил вежливый поклон.
Туго натянутые струны бивы послушно гудели под пальцами; роговая дощечка лежала рядом на нагретых солнцем досках веранды. В тенечке шуршат бумагой Самми и мальчик, наверное, уже целую палочку туши извели. Не считая той, которую потратил больше на себя, чем на стихи неугомонный ребенок.
- Благодарю за заботу.
Иэмон отложил инструмент.
Дайме повернулся к компании и вежливо поклонился остальным соучастникам.
- Занимательно… - проговорил князь и подошёл ближе, его шикарное темно-красное почти багряное кимоно не издало ни звука при движении господина.
- Не правда ли замечательная погода?
Мальчишка от усердия сопел и отдувался, выводя очередной кандзи. Его добровольный наставник ответил на приветствие князя не слишком глубоким поклоном, но не прекратил своего занятия, а ворчливый Ханзо буркнул под нос что-то неразборчивое, возможно, приветствие.
- Для тех, кто может насладиться ею, несомненно, - произнес Иэмон без улыбки и снова взял биву; с ней в руках он чувствовал себя уверенней. - Но найдутся такие, кто и дождь не отличит от полуденного солнца.
- Но чувствуют ли они вообще что-то? - дайме смотрел на Иэмона - Будда говорил что мир это лишь Великая Иллюзия, увидеть мир не значит почувствовать его…
- Ему виднее, - согласился слепой музыкант. - Кому-то должно быть виднее.


(и СонГоку)

Дайме чуть улыбнулся.
- Ты интересный человек. Мне кажется, я понимаю, почему ты нравишься нам… - проговорил Акаихигэ.
- Если бы он еще знал, как из этого извлечь пользу! - фыркнул сливающийся (видимо, по привычке) с тенями Ханзо Масанари.
Бива ответила ядовитой нотой. Иэмон пошарил ладонью по теплым доскам, нашел медиатор; теперь голос инструмента стал больше напоминать мерные удары волн о каменные скалистые берега.
- Польза не всегда видна с первого взгляда - чуть склонил голову Акаихигэ - иногда она лежит на поверхности, но почти всегда скрыта в глубине. А ещё, часто поиск пользы это дело не одного человека, а группы…
- Будучи на вершине, они унижали покорных; будучи богаты, они были безрассудны в своей гордости, - Иэмон склонил голову к плечу, прислушиваясь к далеким голосам, как будто отсюда можно было расслышать шум прибоя у мыса Данноура. - Двадцать лет и более правили они этой землей. Но поколения проходят как сон.
- Только вот сны иногда возвращаются - в его голосе небыло яда или сарказма, лишь факт.
Музыкант кивнул; бива откликнулась криком диких гусей над морем.
- ...они, спящие в бушующем море, даже во сне не вернутся домой.
Птицы в клетках грезят об облаках...
Самми повернулся ко всем спиной, казалось, он вот-вот закроет лицо длинным широким рукавом. Затих мальчишка, крепко сжав в пальцах кисть для письма.
- А где твой дом?

(с Доном)

Небольшой лагерь в бамбуковой роще уже был виден чуть вдалеке, и Хаку, немного успокоившись, пошел медленнее. Момоко наверняка еще не спала, дожидаясь Говорящего с Духами, и от одной этой мысли становилось легче.
Хаку привык к одиночеству, которое было его спутницей с самого рождения, но в то время, когда он путешествовал по далекой Микаве, он увидел другую жизнь. Конечно, в ту холодную зиму девяносто третьего года он не один раз готов был попрощаться с жизнью, но рядом всегда были и простодушный Такамори, и загадочный Какурай, и неунывающая Акари. И, несмотря на то, что сейчас из пути разошлись, Хаку не сомневался, что каждый из них иногда вспоминает то время. А Момоко, тогда сразу же покинувшая его, сейчас вернулась, чтобы теперь всегда оставаться рядом с ним. И сейчас Говорящий с Духами понимал, что может считать себя счастливцем, независимо от того, сколько несчастий ему еще предстоит пережить. И все тучи, нависшие над ним в последние дни, сейчас казались ему небольшим испытанием, которое он, несомненно, преодолеет.
Но все же, у судьбы всегда свое отношение ко многим вещам, зачастую очень неприятное для тех, кому оно заготовлено. Вот и сейчас, добравшись до лагеря, Хаку нигде не мог найти Момоко. Она развесила повсюду охранные амулеты, как он ей и сказал, и наверняка не собиралась покидать лагерь. Но что в таком случае произошло? Говорящий с Духами глубоко вздохнул и сел недалеко от затушенного костра, приводя мысли в порядок.
-Паникой делу не поможешь, - успокаивал он сам себя, - Я должен успокоиться и подумать. Sou ka! Нужно осмотреть лагерь и тогда может быть я смогу понять, что же произошло.
И Хаку, еще раз глубоко вздохнув, начал осматривать лагерь. Вскоре он заметил охранный свиток, лежавший на земле. Вряд ли он упал сам или же Момоко оставила его там. А это значило, что здесь кто-то был. Лагерь был защищен от духов и демонов, но не от обычных людей. «Выходит, Момоко похитили? – пронеслась в голове ужасающая мысль, - Ты так был уверен в ее безопасности, что совсем забыл о таких простых вещах. Нужно было не отпускать ее ни на шаг, а ты оставил ее здесь одну, посреди ночи». Мысли били по вискам словно молот кузнеца, и Говорящий с Духами вскоре обессилено упал на колени, сжимая голову руками. Его глаза были полны отчаянно, а губы дрожали в бессильной злобе.
-Я найду тебя, куда бы они тебя не увели, - произнес он, поднимаясь, - И я вытащу тебя оттуда, что бы мне не пришлось сделать. Отчаяние в его взгляде уступило место решительности и еще чему-то неведомому и пугающему.

(совместно с СонГоку)

Солнце потихоньку скрывалось за деревьями, окрашивая сад в новые тона.
- Так много красного, - прошептала Каоко. – Что-то определенно должно случиться…
Из головы женщины не выходил разговор с мужем и его улыбка. Улыбка, которой она ни когда не видела прежде. Она должна была увидеться с дайме сама и все выяснить. Выяснить так, как умеет это делать любая умная женщина.
Она попыталась вновь сосредоточиться на оттенках красного, что постепенно заполнял весь сад. Еще немного и сад погрузиться во тьму, но до этого слуги разнесут огонь по всем фонарям. У нее еще было время.
- Мама? Мама, где ты? – донеслось до Каоко.
Ее глаза, до этого слегка прикрытые стали распахнутыми. Этот голос! Она знает, кому он принадлежит, а точнее принадлежал…
- Хоши, - прошептала Каоко и из ее глаз потекли слезы. За что ками так жестоко издеваться над сердцем матери. Чем она провинилась перед ними, что они решили таким способом ее наказать. – Хоши…
Накопившаяся за день усталость и нервное перенапряжение взяли свое.
Вот теперь маленького демона было не удержать; отпихнув Майе, он пробежал по камням дорожки, попутно все-таки удивляясь, как вокруг все изменилось.
- Мама?
Босоногая женщина в лохмотьях, остановившаяся перед хозяйкой дома, знакомо наклонила голову на бок.
- Хоши…, - Каоко поднялась на ноги и удивленно смотрела на женщину. – Сумерки и ками играют с моим зрением и слухом…Я не могу в это поверить, - шептала она себе. – Хоши…
Бродяжка вздрогнула, как будто на мгновение морок выпустил ее, но потом улыбнулась; если бы ей, как и Хоши, недоставало одного молочного зуба, сходство было бы полным.
- Я пришел. Я не опоздал?
- Твой сенсей сегодня тебя не дождался и ушел очень огорченным. Он обещал, что завтра ты получишь от него по полной программе, - глаза Каоко светились добротой и заботой о сыне. – Юги давно уже спит. А отец, до сих пор на службе.
- Я растроил тебя? - огорчился Хоши.
Оборванка присела на край веранды.
- Я хочу есть. Я проголодался, мама.
- Пойдем же скорее в дом, - мать взяла сына за руку и повела к фусума, что открывала вход в ее комнату. – О-сен сейчас принесет нам сладких рисовых шариков, которые ты так любишь.
В комнате тоже все было необычно изменившимся и знакомым одновременно. Хоши долго пытался поймать светлячка, который случайно залетел к ним из сада, но маленький жук все время ускользал из его рук. А потом задремал, до отвала наевшись и все-таки ощущая грызущий изнутри голод.
Глядя на уснувшего сына, Каоко улыбнулась. Нет, зачем малыша будить и тащить в другую комнату, пусть уж спит здесь. А она будет рядом, теперь она его не отпустит. Каоко легла рядом с сыном и обняла его. На душе было тепло и спокойно. В данный момент она была счастливейшей из всех женщин. С этой мыслью она и уснула.

Шиобара.

Акаихигэ открыл глаза. Его взгляд уходил куда-то далеко-далеко, сквозь ограду сада и дальше, туда, где седые горы подпирали небеса своими седыми макушками. А может быть и ещё дальше.
- Мой дом… - почти прошептал князь - раньше я думал что он там, рядом с дедом, а потом… потом его не стало. Я пробовал найти его, но видно плохо старался, или мне просто не везло…
Дайме сложил руки в рукава, будто ему стало холодно.
- Иногда мне кажется, что он был внутри меня, а потом пропал как…
- ...вечерний дымок среди сосен, - продолжил за сиятельного князя слепой музыкант. - Наши корабли лежали на берегу, где ночь и день рыдали чайки и соленые волны омывали наши рукава. Мы спали с рыбаками в их хижинах на подушках из песка. Мы никого не знали, лишь людей Сума.
Дайме не договорил, что-то в нём изменилось, лицо стало жестче, взгляд осмысленнее, даже сама фигура будто прибавила в росте.
- Но чаще мне кажется, что его нет и не было!
В голосе Тайра снова появились насмешливые нотки.
- А ты музыкант? Почему ты бросил мыс? Маловато зрителей? Или решил просто сменить обстановку?
- Бива-хоши не должен подолгу оставаться на одном месте, - Иэмон так и не перестал перебирать струны; мелодия сопровождала их разговор, как и многие другие мгновения его жизни. – Я бы сказал, что слушателей там было даже больше, чем мне хотелось бы.
- Да-да, мы все лишь странники в этом Мире - проговорил дайме, не вынимая рук из рукавов - а некоторые и не только в этом. Зачем ты пошёл к призракам?


(и СонГоку)

(вместе с Алесандро)

- Желания иногда исполняются, совсем не так как мы этого хотим, или их исполняют не так как указывали - Акаихигэ усмехнулся - или цена слишком высока… Ты хотел узнать цену или заплатить?
- Цену я знаю.
Иэмон положил биву, как больного ребенка себе на колени, ласково погладил, успокаивая и утешая, и начал отвинчивать колок, чтобы освободить порванную струну.
- Но плату вносить пока слишком рано.
Аристократ подошёл ближе, и встал почти вплотную к музыканту.
- А не боишься?
Иэмон поднял голову; его глаза (действительно цвета моря, когда оно безмятежно и обманчиво тихо) "смотрели" прямо в лицо сиятельному даймё.
- Однажды какой-то человек спросил: что есть смерть? - произнес музыкант. - И получил ответ. В жизни все фальшиво, есть только одна истина, и эта истина...

Все та же дорога в Шиобару
Стоянка странной компании, ночь, через некоторое время после танца Амэ, но еще задолго до рассвета...

Такеда Хидэтада хорошо знал, что все, особенно нечто приятное, имеет пакостную тенденцию заканчиваться, причем, чем приятнее событие, тем по закону подлости, оно стремиться закончиться как можно раньше. В полном соответствии с этим знанием, завершился и безумный танец, такой будоражащий, такой странный, но и такой приятный, несущий отдохновение и сон разуму, и блаженную усталость телу.
Когда навеянное пляской блаженство чуть схлынуло, кавалерист проснулся, помотал головой и заметил, что остался почти один на месте стоянки. Один, если не считать раненого монаха, который успел изрядно укушаться сакэ и тихонько посапывал, лежа на тележке, на которой его сюда собственно и доставили. Такеда Хидэтада задумчиво хмыкнул, соображая, что он не так пьян, как бы хотелось, а искать в окрестном лесу обоих ронинов или их дам – суть занятие бесполезное и неблагодарное. Заняться поисками подопечной, отсутствие которой десятник, не смотря на легкое пошатывание усеянного крупными звездами и осветленного полной луной, неба, все же заметил, не представлялось ни возможности, ни желания. Хидэтада лишь теперь ощутил, что чувствует свои ноги не лучше, чем, скажем, два аркебузных дула, приставленных к седалищу, и передвигается на них примерно так же резво, как ходил бы, и в самом деле заимей вместо ног стволы мушкетов, то есть почти никак.
Придя к такому, с одной стороны неутешительному, а с другой стороны, в чем-то даже успокаивающему, выводу, кавалерист испытал стойкое желание выпить еще, на сей раз не важно в чьей компании, лишь бы выпить, но не тут то было. Те бутылочки сакэ, до которых дотягивались его руки, почему-то, словно по воле подлых демонов, оказывались пустыми, что еще больше усугубляло жажду и отнюдь не способствовало продлению полученного в пляске умиротворения. Еще раз, на всякий случай проинспектировав близлежащие бутылочки, на предмет наличия в них сакэ, но ничего не обнаружив, бравый десятник подключил к решению вопроса: «Что бы выпить?» глубины своей памяти, которые, довольно быстро, навеяли кавалеристу манящий образ нескольких полных бутылочек, оставленных в седельной суме «на самый черный день».
Еще раз хмыкнув и придя к выводу, что чернее дней чем этот, ибо сейчас, как ни крути – темно, не найти, Хидэтада с кряхтением поднялся на ноги и бодро заковылял к седельным сумкам, лежащим под ближайшим деревом, в одной из которых, он был в этом уверен, скрывался столь необходимый ему сейчас «медикамент».
Протянув руку к вожделенной суме, и ухватив ее за бок, бравый десятник уже предвкушал изысканный манящий вкус текущего в рот сакэ, чье благотворное влияние должно было вызвать изрядное повышение жизненного тонуса и, как следствие – чудесные по смыслу и звучанию стихи и песни, которые обязательно придут ему в голову, а придя, немедля будут исполнены во всеуслышанье, когда его мечты грубо прервали. Что-то большущее и куда более темное, чем лежащие неподалеку валуны, с громким всхрапом вцепилось в горловину седельной сумы с другой стороны и, явно не горело желанием возвращать добычу ее истинному владельцу.
Несколько опешив от неожиданности, Хидэтада машинально отдернул руку, другой рукой пытаясь нашарить на поясе рукоять меча и яростно соображая, не свела ли его судьба в праздничную ночь с одним из охотящихся во тьме демонов, когда вцепившаяся в седельную суму темная масса, громко фыркнула, поднявшись на ноги в весь свой немалый, как и положено боевому скакуну рост, и оказалась никем иным, как плотно поужинавшим и успевшим слегка задремать, Демоном-У, который отнюдь не пришел в восторженное настроение из-за того, что его разбудили в тот момент, когда жеребцу снился захватывающий сон о изящных, юных, с кокетливо склоненными набок и призывно трепещущих длинными ресницами, головами, кобылах. Более того, жеребца не обрадовало, что его разбудил и вырвал из пленительных мечтаний ни кто иной, как Хидэтада, которому однозначно было необходимо что-то в седельной суме, которую конь уже сжимал в зубах.

Ушлый жеребец мгновенно сообразил, что такого шанса отомстить десятнику за столь раннюю побудку, как и за подобные, ранее произошедшие "обиды" позже может не представиться, по этому он прижал уши, придав морде совершенно издевательское выражение, громко фыркнул и, не отпуская сумы, попятился, волоча ее за собой по камням.
Хидэтада, как раз разобравшийся, что не поделил седельную сумку и лежащее в ней сакэ ни с кем иным, кроме своего боевого коня, высказался, как он считал, негромко, но крайне эмоционально и поспешил за пятящимся к кустам, гривастым вором последней радости суровых воинов. Тот - не будь дурак, прибавил ходу, пятясь еще быстрее, так, что нагнать его самурай, на своих ноющих и почти не ощущаемых "мушкетных дулах", попросту не мог.
Хидэтада попытался так же увеличить темп движения, но сделать это было настолько затруднительно, что, не смотря на рвущиеся с губ бранные слова, десятник кавалерии-нагината славного клана Санада был вынужден попытаться уговорить вредного коня добром вернуть присвоенную им сумку. Такеда засюсюкал с ним как с младенцем, называя Демона-У ласковыми словами и уговаривая быть хорошим, порядочным конем, и вернуть сумку. Демон-У подозрительно скосил на медленно и незаметно подступающего кавалериста глаз и презрительно фыркнув, задрал верхнюю губу, всем своим видом выражая отношение как к актерским талантам Хидэтада, так и к его обещаниям трижды в день чистить, купать в воде с лепестками лотоса, и трижды же в день, - собственноручно заплетать гриву. Конь так иронически заржал, мотая головой и ясно давая понять, что не впечатлен профанской игрой хозяина, и не намерен идти на компромисс, что Хидэтада на миг показалось, что жеребец еле-еле сдержался оттого, что бы показать своему всаднику глумливый жест.
Хидэтада скрипнул зубами, мысленно пообещав коню, что мол, тот сейчас просто обхохочется, но, внешне сдержавшись, он медленно-медленно, словно бы и незаметно приближался к коню на расстояние, на его взгляд достаточное, что бы отобрать у гривастого вымогателя, вожделенное сакэ.
Наконец, сочтя дистанцию до сумы вполне подходящей для успешного броска, Такеда с громким ревом прыгнул вперед, вцепившись руками в горловину седельной сумы и начав судорожно пытаться ее развязать. Десятник прекрасно знал характер своевольного жеребца и не сомневался, что битва за обладание сумой отнюдь не закончена, а только начинается, так как упрямства и дури, позволяющих Демону-У отстоять понравившуюся ему вещь, боевому коню было не занимать. Предчувствие не обмануло Хидэтаду - Демон возмущенно фыркнул, и что было сил, потянул суму на себя, энергично пятясь в кусты. Кавалерист, с громким рыком нецензурного содержания, соответственно потянул суму на себя, но не преуспел - жеребец все же был раза как минимум в два тяжелее, по этому, сквернословящий десятник, красочно и громогласно поминающий всех предков и родственников несносного жеребца, птичкой влетел в те же самые кусты, но рук не разжал.
Дальнейшие события для Хидэтады слились в один невразумительный, но крайне насыщенный круговорот - хлещущие по лицу ветви кустов, издевательское фырканье зловредного Демона и рывки сжатой в руках горловины, палые иглы пиний, колющие голые пятки кавалериста, пропахивающие в их, укрывавшем землю толстым ковром, слое две рваные борозды. Кавалерист, громко сквернословя, тянул и дергал многострадальную седельную сумку на себя, жеребец, с издевательским всхрапыванием и фырканьем - на себя, при этом каждый ни за что не желал уступить другому прикладывая все усилия для победы в поединке, но, не переступая некой границы, после которой дружеский поединок превратился бы в бой на смерть. Так Хидэтада ни разу не попытался ударить коня по голове, а жеребец не пускал в ход свои подкованные на корейский манер, копыта, которыми, бывало, проламывал черепа рискнувшим слишком близко подобраться, бойцам ыйбена или разбойникам.

(писал Рейтар, а я здесь стою для перебивки поста)

(там же, те же)

Но, как бы то ни было, накала сражения за седельную суму, это ничуть не приуменьшало – конь и его всадник словно связанные цепью пушечные ядра сквозь траву, трижды проломились сквозь кусты, изломав и истоптав их до невозможности. То Демон-У, то Хидэтада яростно оттягивая седельную суму на себя, пятились боком, натыкаясь на стволы деревьев или заросли колючек, пытаясь либо добраться до бока жеребца и вскочить на него, либо этого не допустить, всякую неудачу оппонента комментируя либо эмоциональным причудливо-матерным ревом, либо глумливым фырканьем и храпом. Естественно, долго такое продолжаться не могло – в один далеко не прекрасный момент прочная кожа сумки не выдержала и с громким треском разорвалась на два неаккуратных куска, доставшихся каждому из спорщиков. Все содержимое сумки с глиняным стуком посыпалось на землю и корни деревьев, вырвав из груди десятника еще более громкий и причудливо скомпонованный негодующий вопль.
Демон-У, оценив сложившуюся ситуацию и обратив внимание, что Хидэтада отшвырнув свою половину сумки, бросился подбирать распавшееся по земле содержимое, горделиво изогнул голову, победно фыркнул сквозь вторую половину сумы, ставшую для него добытым в бою трофеем, и игривой, танцующей походкой скрылся в темноте, держа путь в сторону стоянки, от которой они уже изрядно удалились.
Хидэтада же, сквозь зубы поминая все лошадиное племя, а особенно всех предков несносного Демона, вплоть до троюродной тети и четырехюродного дяди по линии матери, собирал выпавшие из сумки вещи, особенно тщательно проверяя на целостность раскатившиеся бутылочки сакэ, большая часть которых, хвала всем ками, уцелела. Наконец, собрав содержимое сумки в небольшую кучку и решив что займется ее перераспределением по другим сумкам на следующий день, бравый десятник собрал в охапку уцелевшие бутылочки и, периодически шипя от боли в поколотых об хвою, и отбитых об корни пятках, направился к стоянке, стараясь ступать как можно осторожнее и тщательнее ставить ногу, что бы не разбить отбитое в такой нелегкой схватке, лакомство.
Вернувшись в лагерь, Хидэтада обнаружил, что никто из удалившихся в лес спутников еще не появился, по этому он присел у костра, еще раз взглянул на такую прекрасную в эту ночь, полную луну, хлебнул немного сакэ, и как раз пришел в благостное расположение духа, столь необходимое для складывания чудесных и прочувственных стихов, как сам не заметил, что уснул.

(снова только Рейтар)

Он спал, сжимая в объятиях свои мечи, найденные там же где он их оставлял, и початую бутылочку сакэ, допить которую он так и не успел. Он спал, и видел сумбурнейший и причудливейший сон, одним из важнейших персонажей которого были высокий седоволосый наньбан, с похожей на конский хвост прической, одетый в необычную, черную с серебром кожаную одежду, и высокий, одноглазый самурай без герба, одетый неряшливо, но кажущийся чем-то необычайно знакомым. Оба воина из сна были ничуть не похожи внешне, но чрезвычайно умело обращались с мечами и при этом имели очень много общего, куда больше, чем одно искусство фехтования, в своем характере и судьбе, если судить по сну. Так же Хидэтада запомнил очень необычный меч, странный, непривычных форм и очертаний меч, один и тот же меч, которым владели оба виденных им во сне воина, точнее, владели разными воплощениями одного и того же меча, если конечно у мечей вообще бывают воплощения. А еще, Хидэтада запомнились стихи… Непривычного размера, на неизвестном языке, но такие понятные строки, которые, казалось, идеально подходили к такому сну и к воинам которых он в этом сне видел:

Кто изменит мой путь?
Кто изменит мой рок,
Что начертан мне древним
Холодным мечем?

Я блуждаю всю жизнь
В лабиринте дорог
И ношу смерть
За правым плечом.

Каждый день - новый бой,
Каждый день старый страх,
И с тропинки судьбы не свернуть,
И я вернусь домой, в старый замок в горах,
Когда будет окончен мой путь.

Не обманешь судьбу и не купишь любовь
Ни за жизнь, ни за смерть,
Ни за горсть серебра
И холодная сталь ляжет под ноги вновь,
Равновесием зла и добра.

Пусть сгорает судьба в ритуальных кострах,
Пусть у мира меняется суть,
И я вернусь домой, в старый замок в горах,
Когда будет окончен мой путь.

Не за знамя и герб, не за список побед -
Не поймешь где искусство, а где ремесло.
Семь шагов через страх,
Семь шагов через бред,
Коль остался в живых - повезло.

И когда надоест мне со смертью играть,
Жизнь отпустит меня отдохнуть.
И я вернусь домой, в старый замок в горах,
Когда будет окончен мой путь.*

* - в посте использован текст песни "Посвящение Каэр-Морхэн" Тэм Гринфилд

Поляна по дороге в Шиобару. Начиная с ночи

Питье Олури понравилось. Мало того, что вкусное, оно делало праздник веселее. Конечно, дома на Миябито детям тоже давали сакэ, чуть-чуть, буквально по глотку, считая, что не повредит. Но там оно было другое, с более резким вкусом и запахом. Запасенное дядей Хидэ оказалось намного лучше, правда и в этот раз досталось всего два глотка. Слишком мало, сами-то взрослые помногу выпили.
Улучив минуту, когда никто не смотрел, девочка отыскала полную бутылочку и приложилась к ней, не забывая поглядывать, чтобы никто не заметил. Олури не оставляло чувство, что если застукают за этим занятием, будет неважно, взрослая или еще нет, уши надерут.
Когда патэрэн Андорео предложил уйти с ним в лес, Олури растерялась. С одной стороны, он вроде бы пытался оградить ее от происходящего на поляне, хотя ничего противоестественного там не происходило. На Миябито всегда так. Правда, он странный, может и не знает этого. Вдруг там, где он вырос, не принято так проводить праздники? Хотя как еще их проводить? С другой стороны, он мужчина и вдруг позвал в лес. Может, он хочет взять ее в жены?.. Олури наморщила носик: в жены она пока не хотела. Совсем.
К счастью, он сам избавил ее от необходимости давать ответ – просто ушел один. Может, она его обидела? Надо будет спросить, когда вернется. Обижать его Олури не желала и готова была сделать что угодно, чтобы загладить вину, если такая отыщется. Почти что угодно.
Тем временем Амэ завела свой танец, и девочка уставилась на нее в полнейшем восхищении, не в силах оторвать взгляд слипающихся глаз. Откуда-то пришло чувство, что нечто подобное она уже видела, только неизвестно где и когда. Как будто уже было такое, и Амэ танцевала так же и даже лучше, а сама она... Что же она там делала?..
Там была пещера. Люди, лица. Нобору, которого она привыкла называть Тото, нет... не Тото, как-то еще. Все равно он младший брат, как бы ни звали. И она его потеряла. Еще там Амэ, такая же, как сейчас, с венком на голове. Обнаженная по пояс, танцует, заходится в сладострастной пляске, не замечая никого и ничего вокруг. Звонко поют петухи. Олури вышла из пещеры, несмотря на... обиду? печаль? досаду? бессилие? страх? Перевернутая бочка. Сияние. Кто это? Кто посмел?! Чьи-то руки, грохот перекатываемого камня, крики радости...
Нет, совсем не радости. Украли? Странный голос...
Олури с трудом разлепила веки и нашла мутным взглядом скачущего по поляне зеленого попугая. Села, потирая глаза кулачками. Мори-ни пропал? Кто посмел украсть ее второго старшего брата?! Олури вскочила и звонко, на весь окрестный лес позвала:
- Мори-ни-и!!!

Такамори проснулся от качки. Корабль? Минутку, откуда ему взяться посреди гор, где даже озера приличного размера не сыскать? Ронин открыл глаза и увидел землю, а также пару лошадиных ног. Ноги скакали. Oya! Что происходит?!
Память услужливо подсказала все, что в ней хранилось на этот счет. Амэ с ее невероятным танцем. Потом она же в лесу, не женщина, а ураган, который ничем не сдержать. Затем он вроде бы вернулся на поляну и без сил провалился в сладкий сон. Проснулся... Было еще темно. Пошел в лес по нужде... Когда завязывал второй пояс, выскочили они. Много, сейчас не вспомнить сколько. Пытался отбиваться руками, потом ногами, потом кусаться, потом... ничего. Видимо, ударили по голове. Да, судя по всему, так и есть, иначе с чего бы ей так болеть, не с сакэ же.
Вот не везет, сначала травят, теперь еще это. Такамори повернул голову взглянуть на одного из похитителей. Ну так и есть, тот самый Ода, который смотрел на него, перебирающегося через реку. Вернулись. Пожалуй, эти будут похуже тех синоби, что напали на гостиницу.
Такамори прикрыл глаза. Беспомощное положение, ничего не сделать, даже не свалиться с лошади. Остается ждать, пока они прибудут в Шиобару. Вот о какой клетке говорил тот предсказатель.
Болезненное, и вместе с тем странно-ласковое прикосновение. Даже не к коже - к сознанию. Так пробуют холодную воду - касание, и уже нет ничего, только круги по воде... по душе.
Такамори закрыл глаза, чтобы не видеть вызывающее тошноту колебание земли. Ощутив прикосновение, замер, на несколько мгновений даже перестал дышать. Неужели опять... Азака? Так скоро...
- Если они не передумают, мы скоро воссоединимся, любимая, - прошептал он. Слышит ли она?
Почти неощутимая - слишком далеко пока - вспышка ненависти. Не к нему - к чему-то или кому-то другому. И - опять прикосновение: странное, неверное, словно две силы рвут, одна - подойти совсем близко, слиться в одно, другая - уйти и исчезнуть. И еще что-то... Улыбка? Очень грустная улыбка.

Он улыбнулся ей в ответ, стараясь подбодрить. Она не должна грустить, кто угодно, только не Азака. Он протянул бы руку, если бы не веревки, стягивающие запястья. Как хочется коснуться ее, удержать, не дать снова уйти. Если бы можно было повторить попытку вернуть ее к жизни, сделать на этот раз все правильно. Если бы у них тогда получилось... Если бы...
Ему незачем оставаться здесь, незачем жить, нет цели и тех, ради кого не умирать. Семья давным-давно отреклась, Мару может позаботиться о себе сам, Амэ тем более, как и неожиданно случившаяся компания. Единственный, кому он необходим, это она.
- Азака, возьми меня к себе.
Ощущение боли. Не своей, чужой. Словно бы неосторожно посмеялся над самым заветным желанием. Почти отчаянная попытка оказаться еще ближе... И голос, почти неслышный, но узнаваемый.
- Хотела... бы...
Холод. Как будто снова идет снег. Если зажмуриться как следует, его даже можно увидеть. Снежная пелена похожа на занавеску тончайшего шелка, а за ней едва угадывается женский силуэт. Остается только отдернуть занавеску, посмотреть ей в лицо и сказать: «Я останусь с тобой».
А тень словно бы металась - то ближе, то дальше, то нежность, то острая вспышка сожаления, попытка уйти. Прохладное, влажное, совсем неживое дыхание - снежинки кружатся, испуганно мечутся вокруг фигуры мальчика с аристократичным лицом и усталым взглядом. Как принять настоящее решение, когда так жжет один вид этих глаз? Дотянуться ближе, ближе... Суметь сдержать себя, суметь спасти от... от себя? от жизни? от прошлого?

(Вместе с Хинодэ)

Шиобара

Он ждал их - как обещал, у источников, - а когда из-за поворота реки в фонтанах ледяных показались всадники, перевел дух. Сколько ушло после стычки с монахами, он не знал, сейчас важнее был этот отряд, второй, оставленный в запасе. Поперек седла одного из верховых лежал связанный человек. Хорошо. Половина дела - сделана.
Он приветствовал их взмахом руки, развернул коня. Нет времени на вежливость.
Они не останавливались, пока перед ними не встали закрытые ворота Шиобары. Должно быть, стражники углядели издалека.
- Kaimon!*
Ждать не пришлось. Как раньше увидели клубы пыли, так теперь различили герб на штандартах. С их кланом пока что считаются. Всадники въехали в город.
- Передайте господину Акаихигэ! - крикнул стражникам командир. - Я хочу его видеть!
В ответ ему сообщили, где искать князя. Местные жители жались по стенам, чтобы не попасть под копыта. Воины в воротах дома Хикари, старосты, и не подумали спорить, их затоптали бы, не заметив, если бы сдвинулись с места. Во дворе командир соскочил на землю, кинул поводья коня подбежавшему слуге. Второй слуга подал ему ковш с водой - напиться с дороги, ополоснуть лицо.
Узнать, что за шум, вышел - командир посмотрел на гербы, на лицо человека - сам старший каро дома Тайра. Онодэра Тодзаэмон поклонился приезжему; когда они виделись в последний раз, тот был безусым мальчишкой, семилетним наследником и новым главой клана Ода. Прошло одиннадцать лет, мальчик вырос и стал больше похож на деда.
- Приветствую господина Санбоши и прошу нас простить за столь скромный прием.
- В здешних лесах разгуливают монахи из Икко-икки, - вместо приветствия отрезал командир, вытирая лицо. - Но речь не о них. Речь о беглом преступнике. Мы привезли его на суд.


---
*Kaimon - возглас, которым сообщали своему господину (или в знак вежливости - равному) о своем прибытии и просили открыть ворота.

(с помощью SonGoku)

(Хигф+Бишоп+Китти+Далара+Рейтар)

Стоянка "странной компании" по дороге на Шиобару
Утро

Хидэтада проснулся из-за того, что кто-то настойчиво пинал его в бок. Чувствительно и довольно сильно пинал чем-то округлым, но никак не босой ногой. Кавалерист нарочито недовольно заворчал и пошевелился, словно во сне, на самом же деле перекатываясь, что бы удобнее было обнажить меч и хорошенько проучить неведомого наглеца, осмелившегося будить похмельного десятника кавалерии-нагината клана Санада, изволившего почивать после тяжкого дня, и не менее насыщенной ночи.
"Ну, пни меня еще разок, дай мне только повод и возможность до тебя добраться - так проучу, что у твоих предков голова кругом пойдет..." - решил для себя кавалерист, все еще лежа лицом в траву, но уже группируясь перед прыжком.
Естественно, новый пинок не заставил себя ждать и в тот же миг утреннюю тишину расколол громкий рев. Те, кто в этот миг находились на месте стоянки, могли вдоволь полюбоваться черной густой шерстью на груди грозно ревущего и полосующего вакидзаси воздух, за хвостом рысью улепетывающего Демона-У, доблестного кавалериста Такеда Хидэтада.
Спустя несколько минут, когда страсти чуть улеглись, и кавалерист, жаждая мести, перестал гонятся за верным скакуном с нагинатой наголо, остальные путники смогли достучаться до его, все еще одурманенного хмелем рассудка и рассказать о похищении одного из ронинов. Хидэтада только крякнул, услышав о необходимости немедленно сворачивать лагерь и выступать, но не возражая бросился собирать седельные сумки, которые навьючил на мигом прискакавшего на условный свист, внешне присмиревшего, но ехидно сверкающего глазами Демона-У.

Казалось, это звонкий крик Олури, а не ветер шелохнул шерсть на хвосте, уронил желтый лист с ветки. Рыжая попыталась нахмуриться, но покрытый шерстью лоб был плохо приспособлен к человеческой мимике. Через некоторое время на камне уже хихикала молодая женщина в черном кимоно: дурные привычки заразительны. Поднявшись, кицунэ зачерпнула воды из реки и намочила лицо. Теперь можно было и возвращаться.
- Его нет в лесу, - Рыжая не без труда сообразила, что "Мори-ни" - тот грустный мальчик со странными манерами. - И, кажется, он исчез до рассвета.
- А ты откуда знаешь? - подступила к ней огорченная и взволнованная Олури. - Ты же не могла обойти весь лес так быстро. И вообще, что значит, исчез?
Мицуке успел привести себя в какой-то порядок, огляделся. Если ушел, так почти без одежды, и оружие осталось лежать на поляне. Кот уже шуршал в траве, вынюхивал что-то, потом презрительно мявкнул. Роши присмотрелся - на его взгляд ничего подозрительного на желтой сухой хвое. От вопля девчонки до сих пор звенело в ушах, бродяга помотал головой. Кажется, его о чем-то спрашивали. Или не его?
- Его нет... - начал объяснять, роши, но уступил эту честь Рыжей.
- Я проснулась на рассвете, и его тут уже не было. А в лесу... - Кицунэ замялась, сложно было объяснить человеку, насколько он заметен коренным обитателям леса. Наконец, она сдалась. - Разве что он ушел очень далеко. Я была у реки и прошла довольно большой круг после.
- Но куда он мог деться? И зачем уйти? Может, остались следы?
Девочка была готова сорваться с места, собрать группу и обыскать весь лес. В ее маленьком и хрупком мире опять что-то разладилось, целостность продержалась слишком недолго. Нужно было во что бы то ни стало восстановить мир, вернуть всех, кто к нему принадлежал. Всех, и даже Тото.

(толпа!)

- Кто пойдет со мной искать? - Олури оглядела всех.
Насупленная и задумчивая Амэ, почувствовав на себе взгляд, подняла голову и ответила непривычно жестким тоном:
- Я пойду отдельно.
- Знаешь, куда? - Рыжая пристыженно замолкла, только что не закрыла рот ладошкой: так здорово она не ошибалась уже лет пятьдесят. Но, кажется, никто не обратил внимания. Кицунэ торжественно пообещала себе в дальнейшем быть самой скромной лисой на свете и молча отошла Мицуке за спину, давая понять, что в поисках не смыслит решительно ничего.
- Не знаю, - буркнула танцовщица. - Но все равно пойду отдельно. А вы ищите, вдруг он действительно ушел и заблудился.
Поиски Такамори действительно немного отвлекли внимание священника от собственных проблем, тем более что оставлять в беде одного из спутников - значит еще больше нарушать христовы заветы. Еще… м-да.
Отец Андрео внимательно прислушивался к говорящим, но сам не мог ничего сказать, так как не был следопытом.
Роши примерился дать пинка зеленой говорливой птице.
- Кто украл? Ты сказал – его украли.
Мару предвосхитил возможную обиду и упорхнул на дерево, где попытался сесть на ветку, но не преуспел, перелетел на другое, с развилкой, и устроился там, поджав под себя лапы.
- Вр-раги укр-рали!
- Ма-о!!!
- Чиру, заткнись, не до тебя...
- Мяяяяя!

Рыжая проводила попугая взглядом, который ясно говорил, что кицунэ не ела со вчерашнего вечера. А вслух - спросила:
- В какую сторону увезли?
- Следы в лесу. Копыта. Сами смотр-рите!
Мару тяжело снялся с ветки, перескочил на соседнее дерево, глубже в лес. Потом на следующее. Тревога пересилила лень, все-таки - почти из одной местности. Мицуке сходил узнать, что такого там отыскал неугомонный попугай. Присел на корточки, потрогал землю. Побрел вниз, к реке. Рыже-белый кот бежал следом.
Рыжая усмехнулась. Теперь она понимала, почему пьяницы ее всегда так пугали. Этот напиток, он отшибал способность думать, причем не только на вечер, но и на утро. Она не чуяла запаха Такамори совсем, но запах лошадей ее даже не насторожил, и это было обидно. Охота издеваться даже над попугаем окончательно пропала: девушка виновато опустила голову и двинулась вслед за роши.
- Тут есть следы! - крикнул остальным Мицуке. - На песке у самой воды. Много всадников. Десять, может, больше.
Хорошая вещь - четыре лапы. Можно сломя голову ринуться в реку за лошадьми, долго бежать, поднимая брызги, а потом увидеть на песке следы, и уже через час вдыхать густой запах жилья. Можно спрятаться за корягой, сложиться так, что только хвост видно, и узнать все о людях, что остановились здесь. Только вот быть и человеком и зверем сразу - нельзя. И смущенно улыбнуться, чтобы через пару секунд исчезнуть в зарослях - тоже. Сложные существа - люди.
Рыжая присела у воды и набрала немного в ладонь. Неприятно было изображать слабого. И слегка стыдно из-за собственной сегодняшней неуклюжести.
Откуда ни возьмись явилась Амэ, будто шла с противоположной поляне стороны. Злая, с потеком крови на ладони.
- Они поехали в Шиобару.

(все те же мастер знает кто)

- Грузите монаха, - Мицуке указал на Кин Ки. - Собирайте вещи. Игры закончились.
Наконец миссионер заговорил, удивившись, что никто из его спутников не задал такого вопроса. Или все знали так хорошо, что даже не считали нужным упоминать об очевидном? Кто еще из его спутников - не тот, кем выглядит с первого взгляда?
- Кто - они? Кто-нибудь знает о похитителях. Кому понадобился Такамори-сан?
Поскольку священник был человеком сдержанным, то вопрос - кому понадобилось такое добро, как еще один ронин, каких на дороге сейчас, судя по всему, навалом, так и не прозвучал даже в интонации.
- Он говорил, что родом из Овари, - Мицуке все еще что-то искал в камнях у реки, поднял обрывок ткани, протянул лисе. - Чем пахнет?
Оглянулся на патэрэна.
- В Овари не так много кланов, но с одним из них не хотел бы встречаться особо.
- Мао, - поддакнул кот.
Клановая вражда - это просто и понятно. Даже для европейца, только кланы называются родами… Итак, его спутники собираются вызволять ставшего жертвой старых счетов воина, причем неизвестно, прав он или виноват, а учитывая особенности такой вражды - разберется разве что Христос на Страшном Суде. В их числе девочка, монах-иноверец, которого пока не удалось протрезвить ни разу на памяти не страдавшего забывчивостью португальца, еще один ронин - активный искатель неприятностей, мрачный десятник Хидэтада - единственная здравомыслящая личность, и… неизвестно кто остальные. Лично ему, отцу Андрео из ордена иезуитов - неизвестно. Плюс кот и попугай. Вопрос - что он с ними делает? Ответ: идет спасать Такамори-доно… А ведь идет!

(толпа - все та же!!!)

Рыжая пропустила обрывок сквозь пальцы, даже не потрудившись поднести к носу - запахи были слишком резкими, чтобы пропустить хоть что-то.
- Когда мы вчера пришли сюда, в воздухе был этот запах, - в голосе девушки не слышалось ни следа неуверенности. - Еще лошади, оружие, люди... давно в поездке, ваш спутник... и темная вода тоже.
Последнее ее напугало - у духов не было запаха, но она почувствовала присутствие того, страшного, так ясно, словно бы действительно могла учуять его запах.
- Что тут вчера произошло, пока мы... пока нас не было?
Вот тут-то носитель веры христовой и растерялся, ибо прекрасно помнил, что произошло вчера. Только не на поляне - ее смело могли украсть вместе со всеми, на ней лежавшими.
Отмолчаться?
- Не помню… - пробормотал он. - Вы начали танец, а я ушел в лес…
- Нет, - Мицуке подошел к нему. - Еще раньше. Днем.
Тут священник, думавший только о своем прегрешении, запоздало сообразил, что собеседник имеет в виду другую отлучку и, похоже, ничего не знает о дорожной стычке.
- На нас пытались напасть какие-то кавалеристы. Чего хотели - я толком не понял, - ответил он, глядя на Хидэтаду - наверняка тот разобрался лучше.

(Хигф+Бишоп+Китти+Далара+Рейтар)

Когда все припасы были собраны и упакованы, как полагается, а десятник вновь облачился в неизменный доспех, он попросил проводить его к тому месту, где спутники заметили отпечатки копыт, что бы осмотреть его хотя бы на скорую руку. Так как взрослые все еще были заняты сборами в путь или шлялись неизвестно где, десятник подсадил в седло впереди себя Олури-химэ, согласившуюся показать "Дяде Хидэ" путь к следам, но сначала - они должны объехать окрестности, посмотреть, нет ли там Мори-ни, - и толкнул пятками бока издевательски заржавшего, но переставшего вредничать, коня. Не смотря на то, что рогатый шлем кое-где сбивал листву с нижних ветвей, а кое-где дородному десятнику пришлось немного пригнуться, что бы не оставить шлем, возможно вместе с головой, на развилистых суках, Демон-У сделал круг и, замкнув его, донес всадников до берега реки, где как раз находились один из ронинов, наньбан и обе женщины. Соскочив с седла, и лязгнув доспехами приземлившись у ясно видимых следов, Хидэтада молча занялся внимательным их рассматриванием, кое-где даже провел пальцами по четким отпечаткам копыт и произнес:
- А лошади-то кавалерийские… Копыта ровнехонькие, никаких следов повреждения, никаких сбитий - словно кони очень-очень хорошие и дорогие, но явно местной породы. Судя по следам - их было не менее одного-двух десятков, причем все несли на себе седока, или равноценный груз, потому копыта так четко отпечатались в песке. Готов поставить десять коку серебром - тот, кто мог похитить Такамори-сана не был шиноби. Шиноби на таких лошадях не ездят. Если виной всему нашему переполоху и правда те выкидыши старой козы, которые вчера днем пытались "научить нас жизни", то можно с уверенностью сказать - Такамори-сан похищен воинами клана Ода. Они как раз родом из Овари и, говорят, применяют кое-какие приемы шиноби, что не делает им чести.
Коротко хмыкнув, десятник поднялся на ноги и, отрусив с ладоней налипший песок, продолжил:
- Если это действительно они, то дело плохо - их около трех десятков, все доспешные, в том числе несколько лучников, а кроме того у них свежие кони. За время прошедшее с момента похищения они могли уехать довольно далеко. Где именно они сейчас находятся и куда стремятся - не берусь судить, так как на то что бы добраться до какого-нибудь города или замка поблизости времени им хватало с головой.

И все-таки не утерпела - незаметно шмыгнула в кусты, пока остальные были заняты сборами. Компанию было не жалко, Мицуке тоже. А вот загладить ляп с лошадиным запахом - очень хотелось. Помочь наверное тоже, но эгоистические соображения Рыжей нравились больше.
Деревья и камни проносились мимо с такой скоростью, что лиса даже не запоминала их - только пружинила под лапами палая хвоя и щекотали нос пестрые ароматы леса. Тропа, протоптанная лошадьми, очень скоро увела ее от реки, попетляла вокруг пригорка, и, наконец, вытряхнула на широкую дорогу. Здесь Рыжая пустилась во всю прыть - встречаться с крестьянами не очень хотелось, да и корни уже не мешали разогнаться.
И - озадаченно присела перед воротами деревни. Шиобара. Лошади внутри, ворота, несмотря на утреннюю пору, закрыты наглухо. Это что, штурмовать их теперь? Не, штурм - привилегия двуногих. У лис свои способы. Через широкий водосток могла бы пролезть пара Рыжих сразу. А уже через пару минут кицунэ осторожно обходила ограду дома управителя, ища лаз внутрь.
Ронин с грустными глазами нашелся быстро, но подобраться к нему не было никакой возможности - вокруг дерева стояло почти полдюжины стражей. Кто-то даже обернулся на мелькание рыжего меха, но лиса уже успела устроиться за ограждением. Надо было их как-то отвлечь, но все способы, которые не выглядели самоубийственными, были неосуществимыми. Похоже, выбора не было. Вскоре из-за невысокой перегородки уже поднималась копия Такамори, ошарашенно пялясь на стражников.
Те - выставили нагинаты, один вынул меч, но вместо того, чтобы направить его на близнеца их пленника, приставил клинок к горлу самого неудачливого Такамори.
- назовись! - потребовал он у пришельца.
- Правильно, убейте его, убейте его поскорее! Зачем нам две штуки? - Объявила копия. - Я и в единственном числе себе нравлюсь.
- Назови себя! - повторил воин с мечом. - Нам нет разницы, чья голова покатится. Его или вас обоих.
- Сначала поймай, - ухмыльнулся лже-Такамори. И - кинулся в просвет между хозяйственными постройками.
Стражники кинулись было за ним, но их остановил окрик - Хидэнобу вынел на шум.
- Только двое, - приказал он. - остальным - не двигаться с места.
Два самурая кивнули, побежали следом за беглецом.
А вот это уже было не весело - если простых охранников провести было не сложнее чем лесных разбойников, то их лидер мог и правда приказать убить ронина. На более сложные мысли попросту не было времени - нужно было удирать. Забежав за угол, Рыжая поднырнула под настил веранды дома и попыталась слиться со стенкой. Иллюзорный двойник пленника мелькнул на другом конце двора и тут же скрылся за углом.

(и Биш =) )

Пока остальные занимались поисками Такамори, монах тоже не бездействовал. Быстро ковыляя по поляне, он обнаружил свою "миску для подаяний", в которую на его памяти еще не упало ни одной монеты, и быстро спрятал ее обратно за пазуху. Порой излишек выпитого мог обернуться и неприятными последствиями не только для физических ощущений тела, о которых Кин Ки знал предостаточно, но для элементарного хранения тайн, которые есть у каждого человека. Оставалось надеяться, что остальные спутники не будут приставать с расспросами, тем более, что нашлось дело куда более важное.
Когда отряд уже собирался в путь, монах невозмутимо занял место в повозке. Он, конечно, мог и пойти своим ходом, и сил должно было хватить, но Ки чувствовал, что они понадобятся ему для другого. Монах собирался идти выручать Такамори вмести со всеми, не важно почему и кто его похитил. Молодой воин помог ему в трудную минуту, хотя их не связывало никаких обязательств, кроме случайно совпавшего пути. Кин Ки не мог не ответить на эту помощь взаимностью, так он сам решил для себя.

Шиобара, дом Цувы Гембэя

О-сен постучалась в комнату ямабуси и, услышав разрешение войти, открыла сёдзи:
- Господин, мне нужно с вами поговорить, - она низко склонила голову. - Это касается госпожи…
- Я тебя слушаю, - Хирохата отвлекся от чтения свитка.
- Что-то странное происходит с госпожой, - голос девушки дрожал. - Она привела в дом какую-то оборванку и называет ее Хоши.
- Ее умерший сын?! - Хирохата положил свиток на татами. На его лбу появилась морщинка, он явно что-то старался припомнить. Какой-то очень важный факт…
- Я не знаю. Я в этом доме не так давно, - О-сен еще ниже опустила голову. - Вы должны ей помочь.
- Приведи в комнату госпожи Каоко наньбаня, а я сейчас подойду, - он все вспомнил и благодарил богов за то, что его свели с отцом Иоанном.
О-сен поднялась и вышла из комнаты, прикрыв за собой седзи.
Ямабуси тяжело вздохнул. "Вот, что значит: неправильно совершенный обряд над мертвым телом", - он догадывался, что произошло.
Приведя свою одежду в порядок, он вышел из комнаты и направился на голос священника, который никак не мог понять, за чем его разбудили.
- Святой отец, здесь нужна ваша помощь. Насколько я знаю, вы у себя на родине изгоняли духов…, - скорее утвердительно, чем вопросительно сказал ямабуси.
- Да, приходилось, - в голосе отца Иоанна появилась некая озабоченность.
- Тогда ваши способности здесь будут очень уместны. Госпожа Каоко ошибочно принимает какую-то женщину за своего давно умершего сына…Я подозреваю, что в этой женщине сидит дух Хоши.
- Да, она рассказывала мне о своем горе, - священник понял куда клонит Рюджи.
За разговором они подошли к комнате Каоко, где мирно спали хозяйка дома и неизвестная гостья.
Отец Иоанн немного растерялся. Ему еще ни разу не приходилось быть в этой комнате и тем более будить хозяйку дома. Он обернулся к стоявшей рядом служанке и попросил принести какую-нибудь чашу с водой и побыстрее. Девушка мгновенно исчезла, а отец Иоанн склонился над спавшими женщинами:
- Хирохата-сан, вы должны будете держать госпожу Каоко, пока будет производиться обряд экзорцизма, -
Хирохата нагнулся над хозяйкой дома и как можно бережнее отодвинул ее от незнакомки. В комнату вошла служанка с чашей и поставила ее у головы гостьи.
- А теперь тебе лучше удалиться. И не входить в комнату, что бы ты ни услышала.
Как только за девушкой закрылась седзи, священник осенил знамением воду и брызнул несколько капель на лоб незнакомке. Он снял с шеи крест и, сжав его в левой ладони, стал молиться, то и дело, окропляя гостью святой водой. Как жаль, что нет ладана, пронеслось в голове у францисканца. Это немного бы помогло.

(от Хидеки вообще-то)

Под ногами был деревянный настил дороги, но дорога эта проходила по глубокому морю. Скрепленные цепями секции немилосердно качало, а вода меж досок была темной и тихой, словно затаившаяся кошка. По дороге проходили другие - люди, и... не совсем люди; они то толкали Майе к самому краю, то с ужасом оттаскивали подальше от манящей черной глубины. А сама она никак не могла решить, хочет ли добраться до суши, или же просто прыгнуть в воду. На лице оседали холодные брызги, хотя волн не было. Бродяжка недоуменно оглянулась.
Худая неухоженная девушка на футоне резко мотнула головой, и вдруг проснулась. Недоуменно уставилась на пришедших откуда-то людей. Она почему-то помнила, что оказалась здесь по доброй воле, и все было правильно, хотя что именно - вспомнить пока не получалось. А теперь странного вида человек размахивал перед ней палкой и брызгал водой. Внезапная догадка заставила брови Майе взлететь вверх.
- Ты тоже одержимый, да?
Человек ничего не ответил, только еще неразборчивее забубнил необычные и непонятные слова.
Неожиданно проснувшаяся от шума Каоко обнаружила себя не возле горячо любимого сына, а крепких руках монаха.
- Что здесь происходит? Что вы делаете в моей комнате? Что вы делаете с моим сыном? - В голосе звучали гнев и негодование.
- Успокойтесь, моя госпожа, вашему сыну не причинят вреда, наоборот, его дух должен успокоится. - Тихо произнес монах, все крепче сжимая в объятиях рвущуюся к сыну женщину.
Маленький призрак не собирался покидать с таким трудом найденное убежище; для начала он зашипел, совсем как кот, которого собираются выгнать из тепла под дождь, и с удовольствием ощутил, что вместе с ним шипит приютившая его девушка. Они вместе взмахнули рукой, оттолкнув странного человека. Гораздо больше опасений у бореи вызывал второй; уж этот-то знал, как причинить ему вред!
- Нне надо, пожалуйста! - Майе не смогла бы с определенностью сказать, бореи ли принадлежала эта фраза, или она сама тоже испугалась. Когда-то из нее уже изгоняли кого-то: этот кто-то пришел не по ее воле, но все равно было больно. - Ммы... Ничего никому не сделаем... Плохого.
И - попыталась погладить, успокоить взъерошенный комочек внутри.

(вместе с СонГоку)

(Хидеки, Хинодэ и я)

Отец Иоанн еще сильнее сжал в ладони крест:
- Эта уловка Сатаны…Во имя Господа нашего, я приказываю тебе, покинь это тело!
Каоко в руках монаха потеряла сознание. Материнское сердце не выдержало подобного зрелища. Хирохата почувствовал, как тело Каоко в его руках обмякло. Он аккуратно положил ее на татами. Сочувствовать и переживать он будет потом, а сейчас следовало помочь наньбаню. Он сел на колени возле оборванки, напротив священника:
- Вдвоем мы осилим и поможем мятежному духу успокоиться, - отец Иоанн согласно кивнул и в очередной раз окропил тело святой водой. В комнате снова зазвучала латынь, но теперь явно что-то изменилось…
Было неприятно - не слушали, не хотели понять. Майе привыкла, что ее не слушают, но обычно люди просто старались держаться подальше. А эти... Она чувствовала страх, свой ли, бореи ли - какая разница? С размаху девушка ударила узкой ладонью по лицу монаха и выбежала из комнаты.
Маленький демон протестующе вскрикнул, но всего один раз; ему не хотелось покидать дом, где он появился на свет, но теперь даже это убежище от всех бед стало чужим, когда в нем стали распоряжаться странные незнакомые люди с заклинаниями и молитвами.
Бродяжка шмыгнула в какую-то нишу в стене и затихла. Но погони, кажется, не было. Теперь оставалось только одно место: туда идти не хотелось, но и выбора тоже не было.

(совместно с СонГоку)

Из носа потекла кровь, и отец Иоанн поднял голову, что бы остановить, таким образом, кровотечение, сказал:
- Она одержима…и опасна…, - гнусаво произнес отец Иоанн.
- Я так не думаю, но…- он остановился по середине коридора. – Слуги обыщут дом, а мы пойдем на улицу.
- Согласен, - прогнусавил отец Иоанн.
Мужчины выбежали во двор поместья.
Бореи зло взвизгнул, заметив преследователей, и даже не подумав, что выдает себя. Подождав, когда погоня приблизится, он заставил девушку выскочить из укрытия, скрюченными пальцами нацелившись в лицо чужаку.
- Отрыжка гиены! – прокричал отец Иоанн и защищаясь от удара, поднял левую руку в которой все еще был крест.
Хирохата не растерялся и тут же начал читать молитву.
Бореи покатился по земле, как будто его ударили, но вскочил на ноги, с виду целый и невредимый. Царапины и ушибы, которые получало тело, в котором он сейчас находился и которым распоряжался, не волновали маленького демона. Огонь раздувало, как мехами, вскоре в голосе пламени можно было различить далекий голос. "Восстаньте мои сторонники... вас ждет месть..."
Отец Иоанн видя, что молитва ямабуси произвела такой эффект решил действовать не словами, а действиями. Подбежав к поднявшейся девушке, он зажал ее в тиски и постарался скрепить за ее спиной руки в замок, что бы одержимая не вырвалась.
Хирохата оценил действия священника и подойдя вплотную к ним стал громко произносить слова молитвы.
Бореи выл и кусался, он даже сумел расцарапать священнику руки и выдрать значительный клок из одежды. Голос языков пламени становился все громче и громче, пока в конце концов демон не выдохнул огонь.
- Аааа! - закричал священник, получив ожоги на лице, он ослабил хватку.

(und Hideki)

- Это она заколдовала хозяйку! - закричала О-сен, указывая на оборванку рукой. Слуги вооруженные кухонной утварью, окружили троих участников этого жуткого действа.
Хирохата словно не замечал страданий священника, продолжал монотонно читать молитвы все быстрее набирая темп.
- Назад! - приказал челяди бореи. - Назад, пока не сгорели на месте! Вы мне не нужны!
И без того спутанные волосы паклей торчали во все стороны, с них разве что искры не сыпались, как с кошки во время грозы.
- Прекрати! - голос демона не был похож ни на голос девушки, ни на голос Хоши; это был низкий рык.
- Кто ты? Что ты делаешь с этой девушкой и духом умершего мальчика? Отпусти их! - Хирохата приложил руку ко лбу оборванки.
Казалось, бродяжку мучила жестокая лихорадка, так раскален был ее лоб, воспаленные губы прошептали:
- До каких пор*... до каких пор я буду забыт?
- Теперь я знаю, кто ты! - догадка озарила лицо отца Иоанна. Именно об этом демоне рассказывала Каоко. Вот он, причина бед, постигший этот дом. - Я уничтожу тебя и Господь будет мне помогать в моем деле!
Хирохата изумленно смотрел на священника, словно, тот вырос в его глазах. Он не понял ни слова из того, что сказал отец Иоанн, но знал, что сейчас очень многое зависит от их слаженных действий. Теперь они оба стали произносить молитвы. Две религии: Востока и Запада слились в одном монотонном звучании.
Теперь изо рта оборванки вырывался уже не огонь, а дым, черный, смолянистый, с тяжелым удушливым запахом. Но если бы обычный дым устремился к небесам или был развеян ветром, этот, собравшись в клубок, завис над двором, выбирая новую жертву. Слуги бросились в рассыпную.
Отец Иоанн отпрянул от оборванки поднял голову вверх.
- Что это? - из носа снова потекла кровь.
Хирохата не ответил, он все еще продолжал извергать слова молитв.
Из дымного клубка раздался хохот, черный жгутик обвил шею священника, нашарил приоткрытый рот и - втянулся внутрь. Оборванка, как подкошенная, упала на землю.
Отец Иоанн упал на колени и его стошнило. С ним что-то происходило. Он понял, битва теперь велась внутри него…битва за его бессмертную душу и тело.

---
*По японски "до каких пор" - itsumade.

(я, Бишоп и СонГоку)

Шиобара.

- Истина… - дайме помолчал и продолжил- истина сложный товар, как говорят торговцы, найти её сложно, а продать ещё сложнее.
- Не вороне подражать баклану, - усмехнулся Иэмон, извлекая обрывок струны.
За его спиной Масанари опять что-то хмыкнул себе под нос, слепой музыкант рассмеялся, расслышав его слова.
Дайме тоже улыбнулся. Чуть-чуть, краешком губ.
- А всё-таки ты мне нравишься, не хочешь попутешествовать вместе со мной?
- Даже если я недостаточно хорош, как музыкант, для потомка Тайра?
Дайме улыбнулся шире.
- Разве?
Шаги слуги были максимально тихими, но дайме повернулся и неожиданно раздражённо спросил:
- Что ещё случилось?
Слуга бесшумно упал на колени и не поднимая головы сообщил, что прибыли всадники с пленником и требуют справедливости.
- Проклятье!
Внезапно князь приложил два пальца к виску. Вдохнул, а потом выдохнул.
- Пусть войдут...
Перегородка отодвинулась на всю длину, и на веранду шагнул невысокий молодой человек лет восемнадцати - в пропыленной одежде, с усталым лицом и тяжелым от долгой бессонницы и усталости взглядом. Впрочем, кто его знал, говорили, что когда он как следует отдохнет - выражение его глаз не изменится. Он был один, его спутники остались во дворе сторожить пленного. Не считая тех, кто гонялся сейчас за фантомом.
- Интересные дела творятся в здешних горах, - усмехнулся молодой человек вместо приветствия.
Акаихигэ провёл взглядом по вошедшему человеку и отвесил вежливый поклон, от старшего к младшему, улыбка всё ещё не сошла с его лица.
- Интересное творится всюду.

(совместно с Доном и Бишем, и грядет продолжение)

Иэмон прислушался и вдруг протянул руку к нахохлившемуся Ханзо.
- Обожди...
Гость скользнул по нему недоуменным взглядом, пожал плечами, сел напротив князя. Попробовал развязать узел на доспехах, но тот был затянут слишком туго, да и мокрый шнур не поддавался, только пальцы ободрал.
- Хотел бы я, чтобы мой визит пришелся на более радостное и спокойное время, - заговорил он. - Оставлять свои земли без присмотра негоже, но не слушать жалобы тех, кто зависит от меня, еще хуже.
Дайме щелкнул пальцами. Пара слуг явилась, будто из-под земли.
- Чаю нам… - проговорил дайме.
Слуги пропали.
- Слушать жалобы это наша обязанность, так мы защищаем людей.
- Люди - вот твои стены... - проговорил Иэмон, ни к кому в особенности не обращаясь.
- Любовь - вот твой союзник, - несколько кисло добавил гость. - Но любовь меня сюда и привела - в каком-то смысле. К нам пришли люди из соседнего клана с жалобой. Убит их наследник, и преступник известен. Сейчас его стерегут во дворе этого дома. Я могу увезти его в Овари и там вершить справедливость, но изловили мы его на этой земле. Что мне скажет потомок Тайра.
- Что ты сам должен был решить, - усмехнулся слепой музыкант.
- Раз уважаемый Хидэнобу-кими привёз его, значит, решил - сказал князь - тогда мне придётся решить дело этого человека…
- А мне можно? - сунулся Нобору.

(Alesandro mo, SonGoku mo...)

До того он сидел, не шелохнувшись, только поглядывал то на Самми, то на Иэмона, то на странного гостя, который едва не падал с ног от усталости и от которого пахло конской шкурой, кровью и пылью. А когда тяжелый взгляд молодого человека остановился на нем, мальчик насупился, но головы не опустил.
- Кто это? - захотел знать Хидэнобу.
- Это мой племянник, Ашикаги Нобору, мы вместе отдыхаем на здешних водах, - дайме улыбнулся - Да, воды Шиобары поистине творят чудеса.
Князь повернулся к Нобору
- Хочешь решить судьбу человека?
Мальчик облизал пересохшие губы и торопливо кивнул.
- Сколько ему лет? - рассмеялся гость.
- Полагаю что достаточно, - дайме положил руки в рукава - не так ли?
- Полагаю, что не дело задавать такой вопрос тому, кто возглавил клан, когда ему стукнуло три года, - вскользь заметил слепец.
- Для увечного человека Иэмон из Акамагасэки чересчур прозорлив, - огрызнулся Хидэнобу. - Тем не менее, музыкант прав. Пусть решает мальчишка.
- Он уже не мальчишка…

1593 год, декабрь. Горы, лес

Сумерки опускались стремительно и неотвратимо. Вдалеке за деревьями завыла собака, а может и волк. Или, может быть, призрак. Ему ответил другой голос, ближе. На запорошенных снегом ветках не видно ягод; ноги утопают то в снегу, то во мху. Туман в глазах, настоящий или иллюзия, не разобрать. Ветки жестко хлестнули по лицу, будто сами собой. Такамори едва успел заслониться хотя бы от части их, все равно щека горит от удара. Пальцы слепо нащупали на ветках грозди. Ягоды! Наконец-то... Уцепившись за ветку одной рукой так, словно под ногами сейчас разверзнется пропасть, второй рукой ронин сорвал ягоду и жадно сунул в рот. И тут же выплюнул - не съедобная!
Стемнело окончательно. Можно закрыть глаза, от этого ничего не изменится. Ни луны, ни звезд на небе, а лес, днем казавшийся почти прозрачным, теперь хранит в тайне, где находятся костер, Хаку и лиса. Да, сейчас Такамори был бы рад видеть даже ее. Вообще хоть кого-нибудь!
Шаги?.. Шаги! Ронин встрепенулся. Сам уже не понимая, сидит он или стоит, огляделся. Тьма. Шаги, с хрустом приминающие снег. Не осторожничающие, спокойные.
- Кто ты? - спросил в темноту Такамори.
Шаги изменили направление, приблизились. Вспышка ослепила привыкшие к темноте глаза, и юноша беспомощно заморгал, силясь увидеть хоть что-нибудь, разглядеть - человек это пожаловал или демон. Щурясь, он взглянул на того, кто держал масляную лампу на длинной ручке. Вздрогнул. К нему склонилось безобразное морщинистое лицо, крочковатый нос, растрепанные патлы цвета золы, впалые щеки. Не лицо, маска театральная они. Из-под дряблых век уставились на него пронзительные горящие глаза. Нет, не может быть. Должно быть, это всего лишь отражение света лампы! Кажется, что глаза видят насквозь, что это существо, кошмарное видение, потрошит душу скрюченными пальцами, залезает в самую глубь, не оставляя ничего сокровенным.
Улыбается.
- А я уж думала, ты помер, милок.
Голос скрипучий, как треск старого рассохшегося дуба.
Нет, - он находит в себе силы заговорить, хотя так и хочется закрыть глаза и не думать ни о чем. - Я все еще жив.
- Хорошо, - старушечий голос радостен. - Пойдем со мной, тут недалеко. Угощу, отогрею.
Демон ли, просто ли старуха, живущая в этих местах, - уже не важно. Такамори кивнул, поднялся не без помощи ствола дерева. Бабка пошла вперед, освещая путь. Короткое путешествие длиною в бесконечность, и они пришли к горной хижине, заваленной снегом, потрепанной ветрами. Внутри оказалось тепло и уютно, настолько, что трудно поверить в реальность этого. Бабка заботливо провела, усадила на циновку, дала супа и риса. Оголодавший ронин смел еду в мгновение ока. Опомнился достаточно, чтобы поблагодарить.
Бабкины глаза так и не изменились, по-прежнему выворачивали душу наизнанку. Теперь она казалась не такой и старой, просто женщиной в летах. Сидела напротив и смотрела, как он набивает желудок, стремясь утолить дикий голод. Дождалась, когда наестся, спросила:
- Что же занесло тебя в наши края?
Он подумал. Действительно, что?
- Случай или воля ками.
Усмехнулась чему-то.
- Не хочешь ли ты сам определять свою судьбу?
- Хочу. - Без раздумий.
- Тогда... - неожиданно: - отдохни. Утром поговорим. Утро вечера мудренее.

Дорога на Шиобару

Как только вышли на дорогу поровнее и попрямее - заметили, что кого-то не хватает. Хозяйственный Такеда окинул деловитым взглядом их небольшое войско, пересчитал по головам, но вопросы оставил до лучших времен. Мицуке не был склонен к беседе, роши добровольно впрягся в тележку, на которой восседал монах, и тащил ее, упрямо отказывался от помощи. Больше напоминал обакэ, чем человека. Он бы совсем выбился из сил, если бы не вынужденная остановка.
Попугай, с удобством ехавший некоторое время на руках у Олури, не усидел. Захлопал крыльями, чуть не задевая девочку по носу, снялся с места. Лошадку-талисман оставил в надежных руках. Довольно неуклюже, без привычки летать на расстояния больше, чем дерева к дереву, Мару пронесся над головами людей и вперед, за поворот дороги. И почти сразу вернулся с резким воплем:
- Ayaui! - звуки почти слились в один. - Abunage-e! Bushi-i-i!*
Роши свернул с дороги, без церемонии выгрузил монаха в бурелом, сам присел рядом. Олури едва успела соскочить с тележки - прямо в руки патэрэна. На дороге остались лишь кот и грозный десятник клана Такеда.

---
* Осторожно! Опасность! Воины!

(+Далара)

На неискушенный искусстве следопыта взгляд миссионера, не было никаких указаний на то, куда отправились похитители. Впрочем, со слов вернувшейся Амэ, теперь с хмурым видом шелшей позади всех, было решено считать, что вперед, в сторону Шиобары. Отряд продолжил путь, хотя уменьшился в числе. Если бы нужно было доказательство того, что и ночная плясунья, и Кагами не просты и отнюдь не те, за кого себя выдают, то их исчезновения в такой момент сошли бы. Однако еще один довод в пользу очевидного отцу Андрео не требовался. Неожиданно священник поймал себя на мысли, что вспоминает с оттенком сожаления прошедшую ночь, и тут же поторопился изгнать из головы бесовское наваждение многократным повторением молитвы.
А в голове все кружились и кружились картины банкротств, чумы, разбойников и прочих бедствий, которые должны были теперь свалиться на его семью. Должны – ибо его жизнь, посвященная Богу, послужила залогом благополучия и охраной от бед. Португалец всегда верил в это… И теперь не знал, может ли как-то искупить свое грехопадение или Господь не простит его, и сейчас надвигается кара. Что ему делать?
Через некоторое время, однако, монотонность пути и тяжесть мыслей была прервана криком попугая. Этот, в отличие от многих людей, зря не паниковал, как успел понять европеец, и потому действия были почти мгновенны – подхватив на руки спрыгнувшую с тележки Олури, священник укрылся в лесу. Он успел привязаться к девочке, к тому же, как подсказывало подсознание, спасение невинной души может быть богоугодным делом. Но ведь не из-за этого же!

О-фуда вспыхивали один за другим, освещая небольшую поляну. Говорящий с духами сидел в центре, произнося слова заклинаний. Руки же его настолько быстро складывали печати, что сторонний наблюдатель, окажись он сейчас поблизости, вряд ли смог бы разглядеть хоть что-то. В чуть приоткрытых глазах шамана плясали красные огоньки, и его взгляд сейчас был похож на глаза хищника, ищущего новую жертву.

Глаза цвета неба. Взгляд их был настолько чистым и глубоким, что любой, встретившийся с ним, навсегда остался бы в их власти. Возможно именно поэтому человек, стоящий перед обладателем чарующих глаз, не поднимал головы.
-On bai shi ra man ta ya sowaka, - каштановые волосы были собраны в хвост сзади, но длинная челка полностью закрывала лицо, и поэтому о его решительности говорил только голос.
Голубоглазый даже не шелохнулся, все так же смотря вперед.
-Rin! – выкрикнул шаман, направляя вперед сложенную из рук печать.
Порыв ветра развел каштановые волосы Говорящего с духами в стороны, и теперь челка не скрывала его взгляд. В оранжевых глазах шамана не было ни капли страха, наоборот, в них отражалась спокойная уверенность победителя.
-За что? – наконец спросил голубоглазый. Его тело начало таять, а камень позади него начал тускло светиться.
-Сам должен знать, - безразлично ответил шаман, заправляя пряди челки за уши.
Демон вскоре полностью растворился, и Говорящий с духами, напоследок взглянув на колокольчики на правой руке, развернулся и отправился в деревню.

Мысленно Хаку кружил над лесом. Момоко где-то поблизости, и он бы уже заметил ее, не присутствуй где-то поблизости кто-то действительно сильный. Но если собрать еще немного сил, то можно пройти через эту завесу и тогда кицуне точно появится перед его взглядом. Говорящий с Духами сконцентрировался и попробовал пробиться через туман. Но попытка не увенчалась успехом, и виски Хаку пронзила боль. В глазах потемнело, и когда шаман начал приходить в себя, он почему-то увидел перед собой дом управителя Шиобары, своего отца.
…Из чашки фонтаном ударила струя черного дыма, тот, заслоняя от Кантаро его гостя, собрался в облако, в котором угадывались очертания морды огромной собаки; из распахнутого рта вывалился длинный ярко-красный язык
Управитель остановился. Пару секунд он вглядывался в появляющееся лицо. Неожиданно на его лице появилась торжествующая улыбка:
- Ты проиграл, - с нескрываемым торжеством произнес он, - хранители ину пришли на мой зов и готовы принять жертву. Тебе не удастся погубить мой род.
В следующий миг катана вспорола живот старика…
Когда видение рассеялось, туман, нависший над рощей тоже исчез, и теперь Хаку отчетливо видел место, в котором держали Момоко. Он поднялся на ноги, и, даже не собрав вещи, направился в сторону святилища. Слишком многое нужно было успеть, а времени почти не оставалось.

Голова наконец-то перестала раскалываться, звон в ушах поутих. Исчезло странное видение, человек с лицом, которое Такамори привык видеть у собственного отражения. Смущало то, что часть охраны кинулась за тем человеком. То ли не ему одному привиделось, то ли это морок, напущенный кем-нибудь из их более чем странной компании. Последнее внушало надежду.
Азака затихла и не откликалась ни на мысленные призывы, ни на шепот.
Сидеть связанным посреди двора на виду у всех не самое большое удовольствие в жизни, но это лучше, чем быть перекинутым через седло, уткнувшись носом в слишком уж ароматный лошадиный бок., Так попасться, позорище. И ладно бы взрослые сильные воины, а то ведь практически дети, только-только получившие мечи, даже младше своего не слишком взрослого командира. Спасибо, конечно, что они пожелали устроить суд, а не прирезали прямо на месте, помешать им было некому.
Сам-то хорош, конечно. Расслабился, почувствовал себя в безопасности, за такое короткое время привык, что в этой компании не пропадешь. Ведь узнал Хидэнобу и все равно не насторожился, позволил себе пьянку со всеми. Хорошо еще, уходя с поляны прихватил катагину. Не свою, правда, Мицуке, но кто же ночью, в темноте да когда приспичит, разбирать будет. Сидеть полуголым было бы еще позорнее.
- Эй, охрана.
Насупились. Раздумывают, отвечать или нет. Командир ушел, а у этих опыта явно не хватает. Такамори выжидательно уставился на того, кто казался постарше. Тот не выдержал, буркнул:
- Что нужно?
- Пусть принесут одежду.
- Ты и так одет, - уперся пацан.
- По-твоему, в таком виде присутствуют на суде?
Паренек насупился еще больше. Рассудил, что в доставленном судьям неудовольствии от вида подсудимого виноват будет он, и кивнул самому младшему из спутников. Оглянувшись, Такамори успел заметить только пятки посланного. Тот вскоре вернулся, неся синее с бурыми и белыми полосками косодэ. Остановился в нерешительности, глядя сверху вниз на пленника. Рук развязывать не стали, побоялись, наверное. Накинули косодэ на плечи.
Хидэнобу все не шел.
Неприятное ощущение, тяжесть, холод, вдруг охватило шею, сконцентрировалось на груди, будто собираясь пробуравить дырку в солнечном сплетении. Такамори опустил голову и наткнулся взглядом на молочно-зеленый камень, висящий на кожаном шнурке. Пульсация, напряжение, словно кто-то давит невидимыми пальцами, пытаясь впечатать камень в кожу.

Самми встал без предупреждения, под шелест многослойных одежд удалился за угол, обходя дом. На лице Ханзо появилось выражение почти закончившегося терпения.
Придворный ступил на двор, где держали пленника, и всем показалось, что солнце спряталось за облако, а лица обдало невесть откуда взявшимся порывом ветра. Флейтист неторопливо подошел к сидящему на коленях ронину, сел напротив лицом к нему. Тот поежился, но продолжал смотреть насквозь куда-то в сад – не увидел. За спиной ронина маячило нечто... тяжелое и леденящее, как январский снег ночью в горах. Снег под луной, когда некуда и не к кому идти.
- Бедное существо, - участливо сказал Самми.
Но привело его сюда не оно. Флейтист посмотрел на камень, похожий на каплю воды, если со дна поднять глинистый ил. Камень светился. Для остальных, наверное, нет, но Самми четко видел пока еще слабое, трепещущее свечение. Камень неодолимо тянул; он сам и что-то, скрытое за ним. Придворный медленно протянул руку, кончиками пальцев коснулся гладкого прохладного камня... нет, вовсе не прохладного, то ледяного, то обжигающего.
- Камень не флейта, чтобы на нем играть, - раздался за спиной голос Ханзо, и Самми отдернул руку. – Или тебя привлекает его владелец?
- Таких склонностей за мной никогда не водилось! Наш род всегда интересовался женщинами, - огрызнулся флейтист.
- И в больших количествах, если верить рассказам, - неучтиво хмыкнул Ханзо.
- Тихо! - шикнул на него Самми. - Послушай. Он звенит.
- Кто?
Масанари заинтересовался, даже присел рядом.
- Не кто, а что - камень.

В горах у дороги на Шиобару, чуть раньше ночью

Эта ночь выдалась хлопотной для многих существ, как волшебных, так и созданных из обычных плоти и крови. Правда, не всем им было так же весело, как тем, кто приветствовал появление на небе яркой осенней луны; некоторым ее свет не принес радости. Выше по склону, над поляной, где праздновали мэйгетсу, в подлеске засели пятеро человек, и трое из них с ворчанием поглядывали на сияющий диск, способный сегодняшней ночью затмить даже великолепие солнечной богини. Двое, те, что помладше (один только-только обзавелся неуверенной растительностью на подбородке, а второй мягкость черт и хрупким сложением больше напоминал девушку), смотрели вовсе не на небеса, а вниз, на лесную поляну, освещенную пламенем костра, и взгляды молодых людей были преисполнены зависти.
Пятеро человек ждали: когда луна скроется за вершинами сосен, когда набежит хоть какое-нибудь облачко... Но дождались только мягкого топота ног по сосновым иголкам, устилавшим склоны горы, нетерпеливого шепота и звука удара; кажется, кого-то стукнули ножнами по затылку. Посланный на разведку вернулся с недобрым известием. Их опередили! Наскоро посовещавшись, пятеро кинулись по короткому пути к дороге, но успели увидеть лишь скачущих во весь опор всадников и их пленника.
- Они поехали в Шиобару, больше некуда, - сказал, поразмыслив, старший.
- Да, иначе бы они повернули к Никко или на Утсуномию, - согласились все остальные.
- Пойдем следом. Может быть, его и убьют, но сомневаюсь, что Ода так запросто отдадут нам его голову.

Нара

Солнце заметно сместилось к западу, в небе накопились облака, пока легкие, не предвещающие дождя. На горе у порога древнего заброшенного святилища сидела девушка на вид лет пятнадцати. Сидела с закрытыми глазами, обратив лицо к солнцу, словно купаясь в жарких лучах. Маленькие аккуратные пальцы вертели травинку, иначе показалось бы, что девушка спит сидя. Неожиданно глаза ее раскрылись, солнце им не было помехой.
- Я знаю, у кого спросить! – воскликнула Кайо, просияв.
Итачи поднял голову, отвлекаясь от разглядывания ножен.
- Куда отправляемся теперь? – безразлично спросил он.
- Как по-твоему, кто больше всех знает о нашей земле? – девушка уселась перед ним на корточки, локти поставила на колени, а подбородок уперла в ладони. Посмотрела испытывающим взглядом.
Итачи поднялся, и, посмотрев на северо-восток.
- Больше всех? – эхом повторил он, - монахи, заклинатели, ками. Наверное.
Сын управителя прищурил глаза, будто пытаясь разглядеть что-то вдалеке.
- Почти угадал. Создатели нашей земли. Эй! – Кайо обошла юношу, заглянула в лицо. – В каких далях гуляет твоя душа?
Итачи тряхнул головой, и изобразил на лице некое подобие улыбки.
- Вспомнился неприятный сон.
Бросив короткий взгляд на небо, юноша вернулся к предыдущему разговору:
- Ты говоришь так, будто найти создателей земли так легко. Если это так - не думаю, что мы так скоро попадем к ним, поскольку не одни мы ищем подобной встречи, - сын управителя и сам не мог уловить смысл своих слов, но все же продолжал говорить, возможно, первое, что приходило ему в голову. - С другой стороны, наше дело наверняка важнее, поэтому долго ждать не придется. В любом случае, думаю, нам стоит поторопиться.
Кайо наморщила нос.
- Ты говоришь странно. Но в одном ты совершенно прав – нечего рассиживаться.
Она отступила за спину человека, взмахнула широкими рукавами. Хлопанье ткани перелилось в шорох крыльев. Ярчайший свет на мгновение затмил солнце, затем потускнел до выносимого, хоть и с некоторым трудом, блеска. Раскрылся хищный клюв.
- Садись. Полетим. Ой...
На вьющейся спиралью дорожке чуть ниже по склону раздались возгласы удивления и страха. Несколько человек сгрудились, полуприседая на подгибающихся коленях, указывали руками на диковинную птицу.
- Садись быстрей.
Итачи чуть выдвинул катану из ножен, повернувшись в сторону людей, и, снова отправив ее на место, забрался на спину Кайо.
- Полетели, - только и произнес он.
Шум ветра, потоки воздуха. Птица распласталась в вышине, оставляя внизу и позади гору с ее древними подрастерянными тайнами. Люди, ставшие маленькими, словно куклы, задрали головы, провожая взглядами нежданное чудо.
- Вот так и рождаются легенды, - сказала Кайо. – Дурацкие, по большей части.
Горы, реки, леса и поля. Открылась кажущаяся узкой лентой блестящая поверхность реки... нет, не реки, моря. Кружа, купаясь в воздушных течениях, птица опустилась на землю у лесной дороги.
- Отсюда пойдем пешком.

(вместе с Хикари, разумеется)

Дорога на Шиобару

Хидэтада Такеда отреагировал на вопль несущейся назад со всех крыльев странной цветастой птицы, - спутника попавшего в переделку Такамори-сана, на удивление спокойно. Он поглубже надвинул шлем, флегматично застегнул его подбородочный ремешок, подтянул стягивающие доспехи ремни и поудобнее перехватил древко нагинаты. От внимания кавалериста не укрылось, что пока совершались эти важные для воина манипуляции, его спутники успели укрыться в ближайших кустах с достойной похвалы резвостью и притаились там так успешно, словно никого из них никогда поблизости не было и не проходило этой дорогой. Десятник понимал, что единственное, что могло выдать их укрытие – следы колес тележки, которую толкал Мицуке-сан, по этому от этих следов следовало избавиться немедленно, и уж точно, до появления на дороге воинов.
Не теряя времени даром, Хидэтада натянул поводья, заставив Демона-У недовольно всхрапнуть и затанцевать на месте, постепенно смещаясь к обочине дороги и затаптывая в пыли следы колес бамбуковой тележки. Спустя пару минут, когда, на взгляд свесившегося с седла кавалериста, следы были стерты достаточно хорошо, Такеда сжал коленями бока боевого коня, заставляя его переместиться на середину дороги и приготовился к бою. Он не очень высоко оценивал свои шансы, хотя и понимал, что похитившие Такамори-сана подлецы из Ода всем своим отрядом вряд ли успели бы доставить свою драгоценную добычу в Шиобару и вернуться, дабы свершить месть. Следовательно, можно не опасаться столкнуться с тремя десятками конников, у части из которых есть луки, а встреча с полудюжиной или десятком противником его не слишком пугала. Хидэтада многое повидал за жизнь, и еще больше поучительного узнал на землях Коре, что бы учитывать лишь численное превосходство противника и сбрасывать со счетов то, что неизвестные еще воины не знают кто и в каком числе им может противостоять, как не знают и то, сколь многочисленный и как вооруженный отряд может скрываться в зарослях у дороги. Следовательно, рассуждал кавалерист, если завяжется драка, и внимание нападающих, если таковые конечно будут, полностью сосредоточится на Хидэтада, то у Мицуке-сана появится редкий по красоте шанс воспользоваться всеми преимуществами внезапности и ударить нападающим в спину, поскольку сохранение головы десятника кавалерии-нагината клана Санада хоть немного, но и в его интересах тоже. По крайней мере, Хидэтада надеялся, что не ошибся и смог правильно разгадать характер взбалмошного ронина, как и то, что Мицуке-сан не бросит в опасности того, с кем заключил договор.
Со всех сторон обмозговав эту «утешающую» мысль, десятник поудобнее устроился в седле, повел в воздухе нагинатой, проверяя как именно ляжет первый удар ею, и криво оскалился, закусив один из усов. Момент истины приближался с неотвратимостью летящей в цель аркебузной пули…

1593. Горы в Микаве

Еда и тепло принесли умиротворение, расслабленность истощенному телу. Старая женщина, при свете оказавшаяся гораздо менее безобразной, подметала дощатый пол, напевая что-то себе под нос. Встряхивала по очереди циновки. Потом села прясть. От мерного стука прялки Такамори, наблюдавшего сквозь неплотно прикрытую занавеску, сморило окончательно, и он провалился в темную сладкую пустоту сна.
Темнота сменилась образами, и вот перед ним зеленеющие летними лесами горы, а под ногами, в долине со множеством рек, раскинулся город в окружении деревень. Слева, почти скрытый пышной листвой, высится Храм чистой воды.* Храм исполнения желаний. Лестницы, переходы, постройки. Деревянная широкая терраса, доски выходят за перила, образуя площадку, и кажется, будто она парит в воздухе. Это почти так и есть. Если облокотиться на перила, видно склон, поросший деревьями и уходящий далеко вниз.
Желание исполнится, если прыгнуть с этой площадки и не разбиться. Желание точно исполнится.
Такамори перелез через перила, встал спиной к основному зданию храма. Впереди только обрыв, в низу которого могут встать друг другу на плечи девять человек и все равно верхний из них не достанет до террасы. Булыжники разбросаны по поросшему травой склону вплоть до каменной траншеи. Ветер шевелит листву. Деревья, только они и могут спасти. Два шага влево. Шаг в бездну...
Темная комната, щелочка света из-за занавески и чувство верной погибели. Одеяло прочь, оружие в руки.
- Кто бы ты ни был, выходи!
- Сам выходи, - прогудел из большой комнаты мощный бас. – Не то раздавлю вместе с этой жалкой хибарой.
Осторожность. Пока не видишь противника, не стоит атаковать. Рукоять меча под пальцами.
Такамори вышел, прищурился от света масляных ламп, кажущегося ярким после темноты каморки, где спал. Едва глаза привыкли к свету, ронин обнаружил, что упирается взглядом в грудь, едва прикрытую небрежно запахнутым косодэ. Пришлось задрать голову, чтобы увидеть лицо великана. Широкое, поросшее волосами и похожее на театральную маску демона. Нос торчит посередине, словно батат. Волосы космами топорщатся в разные стороны. В руке дубинка.
- Зачем пришел? – спросил его Такамори. Наверное, здесь пригодился бы Хаку. Но шаман остался далеко у костра, не позовешь. Ронин поискал взглядом старуху, что приютила его, но не нашел. Наверное, спряталась. Хорошо бы.
- Тебя съесть, - ответил гигант.
Отскочить с пути летящей прямо в лицо дубинки. Взмах мечом; наливающаяся красным полоса на боку чудища; грозный рев.
- Убирайся, здесь тебе ничего не достанется.
Великан снова напал, Такамори поднырнул под смертоносную, но неуклюжую дубинку. Ответил контратакой, целя в живот и одновременно примериваясь к сердцу. Гигант отмахнулся, как от мухи. Едва не задел. Пришлось отпрыгивать.
Бабки не было видно. Наверное, успела сбежать и укрыться где-нибудь.
Бок, распоротый мечом старшего брата, напоминал о себе все больше. Даже несмотря на действия того шамана. Еще так некстати валяются по всему полу недоплетенные циновки и дзори. Только и ждут, чтобы об них споткнулись. Великан не обращал внимания на раны, наносимые ему мечом. Только зверел от них.
Наконец, загнал ронина в угол, занес дубинку для последнего удара.

-----
* Храм чистой воды - дословный перевод названия Kiyomizu-dera. Самый знаменитый из храмов с таким названием находится в Киото.

Шиобара

И тут выяснилось, что присутствовать на разбирательстве с перепачканными в туши пальцами и разводами на щеках и одежде ну никак невозможно. Позвали слуг и велели переодеть мальчишку. В результате во дворе, на верандах и в доме никак не могла установиться надлежащая тишина и торжественность. Нобору с хохотом уворачивался от рук служанок, и даже привыкший ко всему Хейкичи никак не мог его поймать. В потехе приняли участие и самураи даймё и даже один из недавно прибывших всадников (годами чуть старше прыткого и непоседливого племянника Акаихигэ).
Улучив момент, Нобору заполз под веранду, а когда разыскивающие его люди пробежали в очередной раз мимо, поднялся на четвереньки и забрался глубже под дом. Прямо из-под его ног с шорохом метнулось что-то - очертания стены смазались и сполохом рыжего промелькнул хвост с белой кисточкой. Потом все опять стало тихо - только чье-то едва слышное дыхание. Мальчик насторожился. Может быть, мыши? Или кто-нибудь из обакэ? Он нашарил за пазухой талисман (старший каро Тодзаэмон после ночного побега и чудесного возвращения подарил ему омамори*, только вместо бумажки внутри была спрятана китайская монетка).
- Кто здесь? – громким шепотом спросил Нобору.
В тени как-то сама собой проявилась рыжая лиса. Припала к земле и прижала уши, словно прося не выдавать.
- Не буду, - кивнул мальчик. – Я тоже прячусь. А ты от кого? За тобой кто-то гонится? А ты умеешь говорить?
Он зажал себе рот, когда мимо веранды опять протопали чужие ноги. Но теперь пришлось ждать немного дольше, так как позади всех степенно шагал сам Онодэра Тодзаэмон.
- А зачем ты забралась в город?

------
*омамори – талисман-оберег, сделанный из кусочка материи небольшой мешочек с завязкой, куда вкладывается полоска бумаги или кусочек дерева с молитвой.

(und Китти)

(и Сон)

Лиса встряхнулась и на ее месте появилась почти копия Нобору - только старше и тощая. Юки сел на землю и загадочно улыбнулся Тото.
- Я хочу освободить пленника. Он хороший человек... А еще я тебя помню, - проговорил мальчик, который только что был лисой.
- А я тебя нет... - огорчился Нобору. - Или... это ты был в лесу? У меня в голове все перемешано, и теперь я порой вспоминаю то, чего со мной еще не случалось. Пленника?
Он лег животом на землю и подпер кулаками подбородок, так было удобнее разглядывать таинственного нового друга. Все равно одежду он перепачкал так, что хоть выбрасывай.
- А дядя, хотя мне почему-то кажется, что не совсем мне родственник, говорит, что я должен рассудить, что с ним делать, с пленником. Как ты думаешь, у меня получится?
- Он хороший, - повторил Юки. - Только несчастный. Ты меня рисом кормил, утром.
Некоторое время лиса думала, потом добавила с неожиданным упрямством:
- Я все равно его спасать буду. Можешь помочь?
Нобору добросовестно поразмыслил. Ему очень хотелось вынести перед всеми правильное решение, но спасение пленников было делом куда более увлекательным. Мальчишка решительно кивнул.
- Конечно! А как?
- Пока не знаю, - загрустил Юки. - Они мне не доверяют... Как думаешь, может быть, змей испугаются?
- Не думаю... Да и где нам взять столько змей? Штук восемь потребуется, и чем толще, тем лучше.
Теперь топот ног раздавался у них над самыми головами. Нобору вытряхнул из волос сухой древесный мусор и паутину.
- Это меня ищут, - пояснил он. - Будут умывать и переодевать. Извини, что за хвост тебя дернул.
- Меня кто только не дергает, - вздохнула кицунэ. - А уж если селяне впоймают... Один раз ловили - еле ушла. Они считают, это я во всем виновата.
Юки некоторое время сидел в задумчивости, а потом посмотрел на мальчика.
- А может быть... - лиса что-то шепнула на ухо Нобору. - Тебя не будут мыть, а я его спасу?

Среди сопровождавших пленника воинов выделялся невысокий и уже немолодой человек плотного сложения, который держался чуть в стороне от остальных. Его одежда выдавала бывалого воина, хотя и не простого, а человека с достатком. О последнем говорил и изящно меч, в ножнах, обтянутых кожей акулы, и украшенный темно-синим шелковым шнуром. И цуба, и ножны были украшены изображениями морских растений и акул. Рука человека сейчас лежала на холке коня, крепкого и выносливого. Одежда тоже переходила от темно-синих тонов к темно-зеленым, напоминая цвет морской воды в не слишком солнечную погоду. Именно этот челоек приехал к главе Ода просить покарать Такамори за свершенное убийство.
Танака Масуми никак не мог спокойно стоять на месте, то меняя ногу, то находя какое-то занятие для рук – поправить оружие или сбрую лошади. Ода неодобрительно посматривали на него, да и сам он знал, что такое нетерпеливое поведение не приличествует самураю, но ничего не мог поделать с собой. Сейчас должна свершиться справедливость по отношению к убийце Акено, которого они так долго ловили, и наконец смогли поймать! Мерзавец, погубивший Азаку и ее жениха, племянника Масуми, должен ответить за все!
Несомненно, дайме воздаст преступнику по справедливости, но надо увидеть все своими глазами, какой-то голос будто подсказывает, что долг чести Танаки – пойти и проверить, свершится ли правосудие.
Пленник ведет себя как-то странно – неужели испугался? Нетерпение росло, и в том же нервном ритме, как казалось, пульсировал кусочек нефрита в мешочке на шее. Масуми даже потрогал его – да нет, показалось.
Ну когда же они начнут?

Вокруг началась суета, кажется, кого-то искали, но Масуми сосредоточился на странном поведении пленника. Тот выглядел так, будто ему внезапно перестало хватать воздуха и что-то давило, пригибая голову к земле. У самого Танаки тоже возникло странное чувство - будто на грани чувствительности зрения и слуха он угадывал в воздухе какие-то фигуры, которые не складывались в определенные очертания, и слышал эхо голосов, не различая слов.
Будто в стихах...
Он мотнул головой и посмотрел на Такамори. Взгляд задержал зеленый камень на шнурке, охватившем шею пленника. Он сильно напоминал его собственный амулет и цветом, и структурой, только поменьше. Такой знакомый камень. Но сейчас он почему-то беспокоит, как назойливое насекомое. Самурай снова тряхнул головой и подошел к пленнику.
Такамори нехотя поднял голову. Принесенное косодэ не спасало, наоборот, казалось, с ним только холоднее. Возникло желание попросить снять. Глупость какая. Да и не поможет, если здесь действительно призраки. Остается лишь пытаться не стучать зубами и достойно поговорить с тем, кто должен ненавидеть больше всех здесь присутствующих.
- Здравствуйте, Масуми-сенсей.
А здесь действительно холодно, не зря дрожит... этот человек. Не хотелось лишний раз называть его по имени. Правда, холод странный и ограничивается несколькими шагами вокруг пленника, а учитывая голоса... Танака сделал отводящий зло жест.
Ладно хоть дрожит не от трусости. Не хотелось бы ошибиться в нем настолько.
- Здравствуй, Такамори-сан... - обращение прозвучало подчеркнуто иронически. - Давно не виделись.
- Целую вечность, Масуми-сенсей.
Он и подумать не мог, что будет так тяжело снова встретиться с этим пожилым уже человеком. С Азакой говорить и то легче, с ней понятно, что сказать. Но какие слова подобрать сейчас? Не повинишься, не найдешь оправданий, да и не нужны они. Больше не нужны. Смотреть в лицо бывшему когда-то близким человеку и молча ждать.

(вместе с Хигфом)