(Далара+Reytar)
Еще раз насладившись звуком бульканья в бутылочке, Такеда коротко вздохнул, и с поклоном потянул бутылочку собрату по несчастью:
- Прошу вас отпить первым, Такамори-сан. После того что нам пришлось испытать не лишним будет сполоснуть рот. Да и любоваться звездами куда приятнее когда во рту можно ощутить божественный вкус вина! А синоби... Синоби мы встретили впервые, за все время, пока мы собрались вместе и находимся в пути.
Предложение несколько удивило, ронин не предполагал, что собеседник угадает его желание, тем более решит поделиться напитком. Приятная неожиданность. Такамори как смог низко поклонился, принимая бутыль. Второй приятной неожиданностью оказался вкус - он предполагал что-нибудь попроще да позабористее, но сакэ оказалось тонким на вкус, отлично сделанным. После речной воды вино казалось напитком богов. Сделав три глотка, Такамори вернул бутылочку владельцу, поблагодарил.
- Вы знаете толк в сакэ, Такеда-доно. Что же касается моих вопросов, я стараюсь понять, на кого и зачем нападали возмутители спокойствия. Возможно, нам стоит быть готовыми к новому нападению.
Хидэтада поклонился в ответ, принимая бутылочку, отхлебнул приятную влагу, омыл ею рот, перекатив на языке и проглотил. Вкус был словно еще лучше, чем когда удалось раздобыть это сакэ в замке Господина, трижды выиграв в кости у хранителя винных погребов.
- Теперь понимаю... Думаю вы правы, нам стоит ждать новых нападений и скорее всего, дело в той девочке, которая безопасность которой поручена моей опеке. Очень уж многие будут не прочь пролить над ее могилой скупую слезу, да и на поминальные деньги для Олури-химэ скинуться вполне могли, - отсюда и синоби, которых мы сегодня отправили к Янь-Вану.

(Reytar+Далара)

Такамори задумчиво пропустил между пальцами стебли травы.
- Не думаю, что дело только в девочке. Человек, с которым разговаривал Мицуке, слишком одержим для простого наемника. К тому же он упоминал Генерала Дождя, а здесь девочка вряд ли может быть причастна.
Сказать ли Такеде о монахе, что спит на первом этаже этой богатой событиями гостиницы? Нет, лучше подождать, что ответит, тогда может быть.
- Генерал Дождя... Гм-м-м-м... - Кавалерист задумчиво потер подбородок, затем щеку и опять подбородок. - Но ведь он давно умер и похоронен по правилам? Да, немало врагов было у него, но за все свои дела он давно рассчитывается с подземными демонами. Ни я, ни Мицуке-сан, ни вы, ни Олури-химэ, я уверен, не могут иметь отношение к Генералу Дождя и его деяниям!
По лицу ронина пробежала тень, он сложил руки на груди, словно закрывая себя от Такеды. Посмотрел куда-то вдаль вдоль течения реки, потом перевел взгляд на звезды. Пауза затянулась. Пожалуй, Такеде стоит знать о Кин Ки, внезапно решил Такамори. Воин честно исполняет свои обязанности, пусть лучше знает о возможной опасности.
- Есть еще один постоялец. Монах. Он пришел со мной, но я не много знаю о нем, практически ничего. Он ранен, так что синоби могли приходить за ним.
- Может да, а может и нет... - Кавалерист внимательно, насколько позволял лунный свет, взглянул в лицо собеседнику. - Точно знаю одно - синоби никогда не атакуют вслепую, а на втором этаже никакого монаха я не видел, хотя посетил все комнаты, тем более раненого, который бы сам туда не поднялся. Тем не менее, именно в окно второго этажа эти наемные убийцы и залезли. Значит они были уверены что их цель - там. Я не выездной судья и не дознаватель, но могу предположить, что синоби был нужен кто-то из нас, постоялец которого видели в комнатах второго этажа хотя бы раз с того времени как мы там остановились. Это можете быть вы, Такамори-сан; ваша спутница, хоть она и выглядит как девушка из чайного домика; я; Олури-химэ и патэрэн Андорэо. Из неназванных мной там могли появляться лишь мальчишка-проводник, ваша дивная птица, Чиру - кот Мицуке-сана и сам Мицуке-сан, хотя он пробыл на втором этаже очень недолго... Если вообще там был...

(Далара+Reytar)
Хидэтада покосился на звезды, на отблескивающую в лунном свете гладь реки и буркнул:
- Мы можем долго гадать, кто был целью синоби, Такамори-сан... Теперь, когда мы все влипли в эту историю поровну, не могли бы вы, сказать куда направляетесь? Возможно нам по пути и вашему спутнику, монаху было бы проще путешествовать вместе с нами в Шиобару, где, как говорят, есть сильный шаман, который мог бы осмотреть и исцелить его рану.
- Вы очень полно обрисовали картину нашего затруднения, Такеда-доно. И вы правы, гадать сейчас совершенно бессмысленно. Что же до Шиобары, то даже если там нет сильного шамана, там точно есть лекарь. Я и сам собирался идти туда, но одному мне было бы сложно доставить туда раненого. Так что с благодарностью принимаю ваше предложение.
Как же чопорно он выражается... Неужели в детстве воспитание настолько крепко вбили в голову, что теперь оно вылезает само по себе, когда до него меньше всего дела?
- Как вы думаете, мы сможем сейчас дойти добраться до гостиницы или лучше признать это место годным для сна и отдохнуть?
Десятник поклонился куда веселее и откровенно усмехнулся:
- Когда приходилось биться в долинах и лесах Коре, любое место на котором нам не грозила немедленная смерть, признавалось пригодным для отдыха благородных воинов. Если вам будет скучно или по какой-либо иной причине неуютно идти до гостиницы, буду рад составить вам компанию и заночевать на этом месте, вот только чуть дальше от зарослей осоки отойдем, хорошо? Если же вы считаете, что гостиница была бы лучшим местом для ночлега, но усталость мешает вам совершить этот путь, для меня честью будет составить вам компанию и предложить свое плече в качестве опоры, благо четыре ноги куда реже заплетаются, чем две.
Теперь улыбнулся Такамори, усталые мышцы лица словно бы сами по себе растянули губы в улыбке.
- Мне ночевать доводилось и в худших местах, не вижу ничего плохого в речном береге, тем более, что неподалеку я видел вполне подходящую кучу камней, которая укроет нас от ветра.

Дом Цува Гембэя

Отец Иоанн сидел в своей комнате и думал над тем, что ему сказала хозяйка дома. Гембэй продал душу дьяволу и скоро демон вернется за оплатой своих услуг. Как помешать? Что делать? Он не раз сталкивался в своей жизни с одержимыми людьми и всегда процесс экзорцизма проходил удачно. Человек переставал биться в конвульсиях и мог внятно и по-человечески разговаривать. Но здесь демон, который гуляет на свободе. Подойдут ли его старые методы? Он не узнает этого, пока не опробует.
***
- Гембэй-сан, что случилось? – Хирохата подошел к озабоченному начальнику стражи и сел напротив него.
- Я только что получил сообщение из дома Хикари, - мрачно произнес Цува.
- Что-то случилось с наместником? Он болен? – монах ни как не мог понять того, что происходит.
- Хуже, мой друг. Он убит, - Гембей поднял голову вверх. – Боги забирают не тех.
- Убит? – теперь Хирохата был не столько удивлен, сколько испуган происходящими в Шиобаре событиями. Словно какой-то они строит свои коварные планы в этой деревушке.
Ямабуси уже знал, какая беда приключилась с его другом. Он прекрасно понимал теперешнее состояние Гембэя. Гордость и честь самурая не давали начальнику стражи показывать свои истинные эмоции на людях. Он все держал в себе и Хирохата указал ему на ошибочность его поступков. Но Гембэй только махнул рукой.
- Кто же теперь станет наместником? – вопрос был не праздным. От того, кто станет новым наместником зависело очень много. Кому-то придется сделать харакири, а кто-то поднимется на новую ступеньку. Политика одним словом.

Шиобара, дом управителя Кантаро

Воистину сегодня всего за сутки до полной сентябрьской луны-миябито* пришла ночь странных и таинственных снов. Погруженный во тьму дом наполнился призрачными голосами, сад затянуло белесой дымкой тумана, громко стрекотали последние в этом году цикады. У ворот, где бодрствовали стражники, пылали воткнутые в землю факелы да рядом, в привратницкой, горел фонарь. Онодэра Тодзаэмон грел руки над жаровней-хибати и решал, спит ли он и видит сны или все происходит наяву. Из беспокойного забытья его выдернули (или только приснились?) неуверенные шаги на веранде. Кто-то, шаркая, спустился в сад и нерешительно остановился, как будто не знал, куда ему идти дальше. Снова послышался шорох одежды, тренькнула случайно задетая струна.
Онодэра перевел дух. Этот нищий бродячий музыкант не внушал самураю доверия. Не боясь рассердить своего сумасбродного господина, не далее как сегодня вечером на охоте Тодзаэмон высказал опасения его светлости. Если музыкант слеп, зачем ему меч за поясом? Почему одет не в коромо сугата**, а как самурай? Почему то ходит уверенно, словно видит, куда ступают его ноги, то спотыкается на каждом шагу и беспомощен, как ребенок? Но его светлость лишь рассмеялся в ответ и закрыл лицо веером. «Не тревожь себя понапрасну, Тодзаэмон, - сказал господин позже. – Тайра он не опасен».
На ступени, скользнув по неподвижному воздуху, опустился кленовый лист. Онодэра покачал головой, прогоняя невесть откуда взявшиеся строки: «...как багряные листья, что устилают воды реки...» Небольшой пруд, в котором жила парочка раскормленных ленивых карпов, осветился изнутри.
- Господин совсем забыл госпожу Токико, а она соскучилась по его голосу и его музыке, - произнесла невидимая в темноте женщина.
Онодэра Тодзаэмон огляделся, но увидел только вырисовывающийся на фоне зеленоватого свечения высокую фигуру нищего музыканта. Лишь через несколько секунд старший каро дома Тайра понял, что ошибся; пруд оставался таким же спокойным и темным, как и раньше, просто над его гладкой поверхностью, отражаясь в ней, точно в зеркале, танцевали светлячки. Их было так много, что Онодэра различал черты лица стоящего на берегу музыканта. На отполированных боках старой бивы мерцал отблеск бесчисленных живых фонариков.
- Так велико желание госпожи Токико, что она готова расстаться с последним осколком святыни нашего рода, - продолжал уговаривать женский голос.
- Тем, что она утаила в прошлый раз? – усмехнулся слепой.
- Чем бы она расплачивалась с тобой в этот?
- Здесь нет моря, - музыкант сжал кулак. – Мы в горах.
- Мы в доме последнего из семьи Тайра, - возразила невидимая женщина. – Идемте же, госпожа Токико очень хочет услышать про багряные кленовые листья на волнах реки Тацута.

---
*миябито – луна четырнадцатой ночи, полнолуние
**коромо сугата – одежда странствующих буддийских монахов, длинная, простая, с широкими рукавами, обычно серого цвета.

(ночь снов какая-то... Вместе с Рейтаром вносим свою лепту)

До груды камней они с Такедой добрались. Вроде бы. По крайней мере, шли туда, это он помнил. Или то было началом сна? Сна, заявившегося вдруг, перекрыв собой небо со звездами и реку с запахом свежести и рыбы. Он так и сказал: «Здравствуй, я сон, приятно познакомиться», а потом с размаху стукнул по голове. И вот уже в глаза липкими пальцами лезет туман, серые ошметки паутины свисают с полугнилых крыш, и запах стоячей воды поднимается снизу. Здесь давно никто не живет, только одинокий старик иногда приходит, стирает пыль с деревянных перил веранды над водой и смотрит призывным взглядом без надежды. Ему не нравится, но он не может перестать смотреть.
- Не хочет, - тихо шепчет эхо.
Почерневшие деревья в серых плащах из тумана покачивают кривыми, словно в судороге замершими ветвями.
- Ах, - говорит сон, - здесь так мало жизни, что вянут цветы.
И кидает в воду охапку свежих, только что сорванных цветов с пятью лепестками. Они сжимаются, сереют, сохнут на глазах. Качаются на ряби в пруду, словно похоронные лодчонки.
- Убери это, - с отвращением говорит Такамори. То ли о цветах, а может, о месте целиком.
- Я убери? – подпрыгивает на месте сон. – Твое, сам и убирайся.
Такамори застывает на мгновение, не зная, то ли кинуться на нахала, то ли отвернуться и не смотреть. Ярость и отвращение тянут в разные стороны. Но тут ему в голову приходит мысль, и он ухмыляется:
- Убраться, говоришь?
- Да-да-да, - напевает сон, вертя на пальце шляпу-амигаса. Как такому коротышке хватает длины руки, непонятно.
- Хорошо, - говорит Такамори и делает шаг прочь от пруда, дома и угрюмого старика. Позади сон грохочет голыми пятками по прогнившим доскам веранды, пляшет. Такамори продирается сквозь клейкий туман, дороги не разобрать. Словно кто-то завесил тканью все ниже пояса. Нога вдруг запутывается в чем-то, и он падает, ощущая под ладонями и коленями камни вперемежку с песком. Песчинки больно врезаются в ладони. Он перекатывается на спину, булыжники радостно впиваются в новый предоставленный им кусок тела. Откуда в туманном лесу камни? И шум реки...

(Далара+Reytar)
Шум реки… Снова и снова дожди, вновь вздувается река, с шумом неся свои волны на север, туда, где на много гонов простираются болота, и вновь наполняется водой ров, а склоны защитного вала превращаются в вязкую, скользящую под ногами грязь. Все больше воды падает с небес на бритые и подстриженные в скобку головы бойцов, давно уже не успевают высыхать шатры, пушкарям все сложнее держать порох сухим, а на полировке клинков начинают появляться первые пятнышки ржавчины, которые могли бы разрастись, полностью покрывая дамасскую сталь, если бы не приходилось по три-пять раз на дню выхватывать ее из ножен. Болота разлились, подтопив правый редут и почти перерезав пригодные к переходу тропы, а пищу и пригодную к питью воду все труднее доставлять в осажденный лагерь, но не это, больнее стрелы в сердце, гнетет осажденных.
Что значит боль от ран, что голод и начинающиеся болезни, ведь войско потеряло своего Вождя. Коварный союзник-южанин, – хозяин множества неукротимых воинов, позвал его на пир в честь скорой победы над Королем. Позвал, и вероломством и подлостью пленил Вождя, собрал своих всадников и увел на восток, бросив на поле битв тех, кому клялся в дружбе. Воины этого собачьего сына, частым гребнем шли по свободной и богатой стране, оставляя за собой лишь пепел и руины, грабя, убивая и угоняя в неволю. И не было никого, кто смог бы в тот момент остановить супостата, и стонала земля под копытами диких коней его неудержимых всадников. Те же, кто мог остановить врага, были окружены и осаждены войсками Короля в лагере у реки. Сразу после предательства, заволновалось Войско, растерявшись и не зная как же теперь быть, но собрались славнее воеводы и рыцари на Совет, и избрали одного среди себя, что порядок он навел и руководил всем во славу земле своей, пока не вернется из полона Богом Данный Вождь. И встал избранный военачальник, и клялся блюсти вольности древние и Веру Отцов, и защищать их, рук не покладая и не уводить Войска с поля, где столько добрых товарищей сложили головы, и где все же была надежда на победу над Королем. И целовал в том он крест патриарший, и радовалось Войско – и простые воины и селяне и славные рыцари, и бросали в небо шапки и стреляли из мушкетов и пушек. Стреляли, не жалели пороха, но не знали что измена уже закралась в самое сердце Войска. Такеда знал все это, хотя и не понимал как, точно так же как не понимал языка, на котором говорили эти люди.

(продолжение. Хотя, конечно, писал Рейтар)

Две недели минуло со дня избрания главного воеводы, две тяжелые, пропитанные пороховым дымом и кровью недели. Каждый день по два-три раза войска Короля штурмовали осажденный лагерь. Королевские пушки били по валам, разрушая и осыпая их и, пока не рассеялся дым, на укрепления плотными колоннами шли наемные цесарские панцирные пехотинцы, а кругом, отрезая путь, рысили легкие рейтары, и королевский Орел вился над ними. И так день за днем, день за днем, в копоти и пороховом дыму, в крови и пятнах не успевающих высыхать бинтов, в смраде покрывших поле и валы, тел. Пока, однажды утром, не собрались военачальники и воеводы на еще один совет. Что там решили - не знал никто, но только отстранен был ранее избранный от командования, и другого выбрал Совет. Недоумевали воины младшие воеводы и селяне, но молчали - не пристало перечить, коли Совет так решил. А на следующее утро, увидели простые воины и селяне, что свершилось страшное дело - полупустым был лагерь. Не осталось в нем никого из главных воевод, ни их отборных отрядов, ни лучших пушек. Под покровом тьмы, как воры, ушли они по единственной, еще проходимой тропе через болота, бросив Войско и всех, кто шел за ними, на произвол судьбы. И вот тогда упал дух Войска, и перестало оно существовать, превратившись в растерянную, ищущую спасения от смерти толпу.
Поднялся великий крик и неразбериха, замешательство и паника, многие бросились к тропе через болото, но вода поднялась и почти скрыла ее, и тонули люди в грязевой жиже ставшей ловушкой. Многие пытались уйти через поле, но не дремало воинство Короля, и вдогон за ними устремились всадники в сверкающих доспехах, с белыми крыльями, качающимися над их плечами, а панцирная пехота вновь пошла на приступ, и не остановить теперь было ее серую и неотвратимую, словно лезвие у горла, волну.
Брошенные в лагере воины и селяне уже почти не помышляли об обороне, все кто мог - бросились к тропе через болото, кто не мог, прятался в камышах, или сдавался в плен.
Такеда Хидэтада взирал на все это словно из двух разных мест - словно немного сверху и сбоку, отстраненно и спокойно, и одновременно глазами одного из участников, кряжистого седого воина с длинными вислыми усами. Его отряд - три сотни опытных бойцов в черных одеждах, должен был уходить ночью последним, но ни сам военачальник, ни его люди не захотели бежать и замарать предательством братьев, свою честь и добрую славу.

(Далара+Reytar)
Седой воин, сам Такеда, выстроил своих бойцов с мушкетами тремя шеренгами так, что бы насколько возможно прикрыть тропу через болото. Они стреляли и помалу отступали, заряжали, прикрывая тех, кто спасался бегством через болото, вновь стреляли залпом, и опять отступали на шаг, теряя убитых и раненых, снова заряжали и вновь стреляли в накатывающихся панцирников, в несущуюся на них, опустив пики, королевскую крылатую тяжелую конницу. Хидэтада смотрел глазами пожилого воина, слышал его, свой охрипший голос, судя по интонациям выкрикивающий команды, чувствовал тяжесть кривого, странной формы, меча в руке. Он видел как один за другим падали воины в черном, сраженные вражеской пулей, посеченные клинками, пробитые копьями. Такеда Хидэтада видел как они умирали, он скорбел о их смерти, но гордился ими, потому что дорого отдавали они свои жизни. Наконец, те немногие из трех сотен, кто уцелел, были прижаты полками Короля к болоту и отошли к самому обрезу воды, укрывшись среди вытащенных на берег перевернутых лодок, но продолжали отстреливаться. Пули вились у них над головами, ядра королевских пушек зарывались в грязь рядом с ними, но никто из них не бежал. Лишь когда почти окончились заряды, а крылатая королевская кавалерия, не смотря на крутой склон и грязь, ворвалась на берег, воины в черном отбросили пустые мушкеты, сплотились в ощетинившийся клинками круг, и, сперва тихо, а затем, все громче, запели. Такеда не понимал, о чем они поют, но чувствовал силу этой песни, их последней песни, так же как чувствовал боль от неглубоких ран и усталость того, седого усатого воина, которым себя ощущал.
Тусклый отблеск их, покрытых вражеской кровью, клинков, словно подчеркивал мелодию песни, пока серые шеренги панцирной пехоты Короля подходили все ближе, а крылатые кавалеристы выстраивались в колонну и опускали длинные копья:
Zasvistalyi kozachenki v pohid z polunochi,
Zaplakala Marusen’ka cvoyi yasni ochi...
Ne plach, ne plach Marusen’ko, ne plach, ne juryisya,
A za svogo mylen’kogo Bogu pomolysya...
...
V chas ostanniy sviy, zvytyajno my do boyu staly,
Hay zagynem, ta zdolaem shlzhets’ku navalu!
Nashu Slavu, nashu Volyu na vik zahystymo,
Pry jitti ne e rabamy, to y ne stan’mo nymy!

Кто-то из крылатых конников, должно быть военачальник, взмахнул длинным, прямым мечем, и конная лава понеслась на ощетинившуюся мечами горстку, а со склона вала, грянул мушкетный залп панцирных пехотинцев, и все смешалось. Хидэтада видел, как одного из бойцов в черном, насквозь пробило копье, как всадник сделавший это поднял острие вверх, поднимая на нем еще живого человека, как другой из всадников рухнул и был раздавлен своим конем, которому подрезали ноги. Он видел как те из бойцов воина, чьими глазами он смотрел, кто уцелел при конной атаке, яростно, словно затравленные волки, сражаются и гибнут, иногда успев последним ударом прихватить с собой своего убийцу. Он видел сверкание клинков, которые падали на седого воина сверху, чувствовал смертельную усталость его руки, сжимающей меч, чувствовал кровь, текущую из рубленой раны в левом плече, чувствовал яростную радость, когда один из крылатых кавалеристов вскинулся и обвис в седле, после его удара. А затем он заметил хищный отсверк стали, которую уже не успевал отбить, почувствовал острую боль, раскалывающую голову, потемнение в глазах и нарастающий шум реки в ушах и увидел темноту…

(остатки и задел на будущее. Снова Рейтар и я в виде музы)

Такеда почувствовал, что куда-то падает, острая боль в голове усилилась, вспыхнув ярким цветком, сквозь который проступили тусклые, утренние звезды. Хидэтада лежал лицом в небо, головой на крайне неудобном булыжнике, чувствуя странное онемение всего тела и большущую шишку, которая явно набухала на затылке, а также то, что лежащий под рукой меч ножнами явно уткнулся во что-то мягкое. Покосившись на Такамори, он надеялся, что не разбудил вчерашнего напарника по бою и последовавшему экспериментальному лечению, но, судя по его, удивленно раскрытым глазам, а так же по тому, что именно ему в живот уперлись ножны меча Такеда, сомнений в том, что Такамори-сан уже вполне разбужен и сейчас может законно потребовать объяснений такому поведению, не оставалось. Крайне смущенный и раздосадованный сложившейся ситуацией, Хидэтада сел на ноги, заправил за пояс оба меча и произнес, уважительно поклонившись собеседнику:
- Искренне прошу меня извинить за причиненное вам неудобство, Такамори-сан! Виной всему был мой сон, очень-очень странный сон, один из самых странных, какие я когда-либо видел.

От подарка Мицуке не отказался, да и как откажешься, если старую одежду все равно унесли? Ну, какую шутку его рыжехвостая знакомая сыграет с ним на этот раз? Вакидзаси оставила – на том спасибо... Ронин, лениво позевывая, пошел во двор, кот Чиру догнал его, ткнулся ушастой головой в ногу.
- Иди мышей лови, - посоветовал ему Мицуке.
Кот выпустил когти, вцепился хозяину в штанину, утробно взмяукнул. Обеспокоенный ронин присел рядом с ним на корточки – не досталось ли полосатому зверю от ночных гостей. Нет, рыже-белые бока целы, а то, что вместо хвоста короткий обрубок, так это давно уже; это еще отец коту отхватил – случайно. Застал старших отпрысков за игрой в кэн*, вытащил из-за пояса меч. Должно быть, решил, что детей можно новых завести, раз прежние не устраивают. Удирали они от отца со всех ног, клан в полном составе вышел взглянуть на забаву, хотя им с братом было совсем не смешно. И тут из-под веранды с боевым кличем выскочил Чиру – рыже-белый, еще безымянный котенок, - повис у главы семьи на щиколотке, лишился хвоста, но когтей и зубов не разжал.
Мицуке погладил кота между ушей. На полу играли странные блики, ронин поднял взгляд, покачал головой. Это сколько же она трудилась, да так, чтобы никто не заметил?
В проеме отодвинутой перегородки покачивался на ветерке его меч – поперек прохода. Кто-то пониже ростом расстался бы с пучком волос, а вот Мицуке мог и с жизнью проститься. Если бы шагнул, не глядя.
Ронин распутал узлы, снял оружие. Ножны стояли прислоненные к стене дома. Когда меч очутился там, где ему положено быть, Мицуке поискал кого-нибудь живого. А еще – чего-нибудь съестного. Хозяева постоялого дома были готовы на что угодно, лишь бы гости съехали побыстрее, так что с завтраком проблем не возникло. Наконец-то насытившись, ронин поднялся на второй этаж – проверить, как там дела.

Девятнадцать лет назад, далеко от провинции Шимоцуке на юго-западной оконечности Хонсю


Храм Акама на мысе Данноура, где издавна люди молились за упокой всех погибших из рода Тайра, не очень большой и теперь уже не такой богатый, как раньше, но белых каменных львов, охраняющих лестницу, недавно почистили, а главные ворота покрасили заново; от морского соленого ветра на них облупился красный лак. Это событие долго обсуждалось всеми жителями рыбацкой деревни у подножия скалы, потому что не успела высохнуть свежая краска, а привратник, который, позевывая, вышел на следующее утро во двор подмести сухие сосновые иглы, нашел у ворот младенца, завернутого в кусок старого шелка. Ясукити всю жизнь провел здесь, сначала рыбачил, а потом, когда ударился головой о борт во время шторма, при храме, и знал наперечет всех девушек и молодых женщин. И уж кому, как не ему, продававшему курительные свечи, благовония и амулеты, было известно, кто в деревне ждет ребенка и кто к кому бегает тайком от родителей. Ясукити сразу же понял, что мальчика им подкинула какая-нибудь проезжая особа, оказавшаяся в затруднительном положении. Или служака исполнила распоряжение своей госпожи и избавилась от ребенка, но вместо того, чтобы бросить его со скал Данноура в море, где бы он присоединился к бесчисленным призракам Тайра, сердобольная женщина оставила младенца под защитой Будда Амида. Кто такой Ясукити, чтобы спорить с властителем «чистой страны»?
Он принес подкидыша настоятелю храма и объяснил, что бумажки с именем не было, а возможно, ее унес ветер, и что он, Ясукити, поспрашивает в деревне, не знают ли там, чей это ребенок, хотя и так ясно, что ему не ответят. Настоятель слыл добродушным и веселым человеком, видимо, только такой и сумел бы управиться с делами в храме, который построили, чтобы утихомирить призраков, и сразу же привязался к необычному малышу.

(Далара+Reytar)
- Я не держу на вас зла, Такеда-доно. По правде сказать, ваши ножны весьма успешно и очень кстати вывели меня из дремоты, в которую я уже начал погружаться. А мне не хотелось бы возвращаться к собственному сновидению.
Такамори сел, скрестив ноги, мельком взглянул на небо. Солнце уже окрасило вершины гор, но до того, как оно вольет свет в горную долину, еще далеко. Вспомнилось болото из сна, и ронин поежился.
- Скажите, Такеда-доно, что вам приснилось?
Кавалерист едва заметно нахмурился, поудобнее расположил оба меча, так что бы не пришлось тратить время, если нужно их выхватить и произнес:
- Это был странный сон… Мне частенько снятся битвы, ведь я все же – воин, и никем иным себя не представляю. Но с недавних пор… Должно быть со времени пожара в деревушке, мне снятся странные сны. Сны про чужие варварские народы, про их битвы, словно я, это уже не совсем я – Такеда Хидэтада, десятник кавалерии-нагината, а кто-то совсем иной. И этому «я», который не совсем я, очень важно победить в такой битве. Он принимает участие, хотя язык варваров для меня непонятен и что происходит, могу только догадываться, хотя откуда-то четко знаю, то, что было до этого момента, что было перед началом битвы. Сон обычно начинается с какого-то опасного момента, с минуты, когда стороне, на которой сражается «я» не везет и грозит разгром. Затем следует самый решительный момент, момент который решит судьбу битвы и судьбу «я», которое не совсем я, и вдруг, ни с того, ни с сего, я просыпаюсь. Так было до этого утра. В этом сне вновь была битва, нас осадили в лагере у болота, подлостью пленили нашего вождя, а затем кончался порох и припасы. Было тяжело, но вполне можно еще продержаться и дождаться помощи, или попробовать вырваться из окружения. Но этого не произошло… Нас предали наши же военачальники. Однажды ночью, тайно, они бросили лагерь и сбежали, уводя лишь самые верные им отряды по единственной доступной тропе через болото, оставив всех остальных на погибель. Те, для кого честь значила дороже, чем возможность еще немножко прожить, как слизняк, обороняли тропу, по которой уходили простолюдины, скрывавшиеся от врага, который выступал под красными знаменами с белым орлом, в нашем лагере. Мы обороняли эту тропу, сколько могли, но были разбиты…
Хидэтада немного помолчал и коротко бросил:
- И я точно знаю, что тот «я», который не совсем я, при этом погиб. Вот и думаю, что мог означать подобный сон, и не был ли он предзнаменованием чего-то...

(и Рейтар)

- Хм... – только и сказал Такамори. А что еще тут скажешь? С минуту он размышлял, может ли быть связь между его сном и видением собеседника, но так ни к чему и не пришел. Зато вспомнил, что неплохо было бы забрать меч, особенно если найдутся еще желающие напасть. – Такеда-доно, не согласитесь ли вы дойти вместе со мной до лавки точильщика мечей, а затем вернуться в гостиницу?
- Гм-м-м-м… - Кавалерист всерьез задумался, покосившись на уже набившую изрядную оскомину, гостиницу. - Я должен быть рядом с Олури-химэ, что бы оберегать ее жизнь и честь… Но уже день, синоби, после преподанного им урока, будут действовать более осмотрительно. Не думаю что они решились бы на вылазку при свете дня, кроме того рядом с моей подопечной находятся святой человек и Мицуке-сан, который, как я уже заметил, чем-то похож на Дао - он никогда не торопится и всегда появляется вовремя, поэтому, думаю, ничто не может помешать, составить вам компанию, Такамори-сан.
Кавалерист коротко поклонился и поднялся на ноги, пытаясь вспомнить, где именно, в этой забытой всеми ками деревушке, он видел лавку точильщика мечей.
Вслед за десятником встал и Такамори – сейчас, по прошествии некоторого времени, это далось хоть и с трудом, но небольшим - огляделся, чтобы удостовериться в своем правильном понимании их нынешнего местонахождения по отношению к лавке.
- В эту сторону, Такеда-доно.
Шли они медленно и молча, как и подобает мужчинам. Впрочем невеликая скорость и неразговорчивость объяснялись больше скверным состоянием, нежели чем-то иным. Уже на полпути ронин вспомнил европейскую книгу, однажды оказавшуюся у него в руках. В ней описывалась европейская система геральдики, а также приводились знамена и гербы стран. Он мог поклясться, что видел там нечто подобное описанному Хидэтадой.
– Красные знамена с белым орлом, я не ослышался, Такеда-доно?
- Ну-у-у-у-у… Если я ничего не перепутал… - Хидэтада задумчиво взглянул на встающее над горами солнце. - В голове все как-то перемешалось, уже плохо помню, что помню - то урывками какими-то. Но, кажется да. Белый, раскрывший крылья орел на красном полотнище… Хотя, тогда, меня, который не "я", куда больше интересовали одетые в доспехи всадники с крыльями за плечами и, куда именно они скачут, на нас, или куда-то еще.
Кавалерист едва заметно поежился, ощущая, что не хотел бы встретиться с этими всадниками, будучи пешим и без длинной нагинаты в руках.
Такамори опять замолчал. Они шли по улице, а он, словно крестьянин, перебирающий сено, ворошил травинки памяти. Ворошил, ворошил и вдруг нашел.
- Вряд ли это что-то скажет вам, да и про само сражение я ничего рассказать не смогу, но видели вы флаги королевства Польского. Это где-то на западе, в той стороне, откуда явился путешествующий с вами священник. Вот мы и пришли.

(Далара+Reytar)
Из двора, бросив дела, на них глазел мальчишка-подмастерье. Кроме него никого не было видно, но за навесом на выходящей во двор веранде могло сидеть сколько угодно человек, будучи незаметными с улицы.
- Подождите меня здесь, пожалуйста, я скоро, - сказал Такамори десятнику и пошел внутрь лавки.
- Хорошо. – Такеда коротко поклонился, и повернул голову, осматриваясь.
«Королевства Польского, ишь ты… Интересно, кому же тогда принадлежали знамена, которые реяли над головами бойцов «я», который не совсем я? Кому принадлежали ущербная луна, смотрящая рогами вверх и равносторонний крест над ней, на розовом поле?» - Размышлял Хидэтада, спокойно стоя перед входом на веранду в ожидании собеседника и поглядывая то на небо, то на домишки простолюдинов из которых как раз выходили хозяева, стремясь по своим утренним делам. – «И спросить не у кого… Разве что патэрэна спросить… Уж он-то должен более-менее знать гербы и флаги варварских стран – не зря же оттуда родом, да и свою мудрость и начитанность доказывал уже не раз. Да! Так и следует сделать. Нужно будет спросить Андорэо!»
Придя к такому решению, кавалерист чуть более приязненно взглянул на просыпающийся мир…
Вскоре вышел Такамори, на ходу заправляя за пояс меч в ножнах. Подмастерье с поклоном проводил его, пожелал всяческих благ и особенно удачи в охоте на разбойников. Ронин кивнул и подумал, что удача в этом деле не помешает. Но едва он вышел за ворота, как случилось обратное. Какой-то длинный тощий человек подскочил к нему и протянул на открытой ладони пригорошню сухих листьев. Такамори в недоумении воззрился на него, не понимая, кто этот человек и чего он хочет.
- Деньги... - запричитал незнакомец. - Вы мне дали, а они вот, превратились, извольте вернуть.
- Кто вы? - поинтересовался Такамори, поскольку видел тощего впервые в жизни.
- Портной я, Ситатэя. Вы вчера приходили, одежку покупали, много одежды, заплатили щедро, а сегодня деньги бац, и превратились в это!
Он снова протянул горсть сухих листьев. Похоже, решил Такамори, у этого Ситатэи не все дома.
- Уважаемый, вам бы пойти домой, прилечь, станет полегче, - сказал он возбужденному до крайности портному.
- Да вы что?! - взвился тот. - Вы же мне деньгами фальшивыми заплатили, а теперь улизнуть хотите?
- Я впервые вас вижу и ничего у вас не покупал, - стоял на своем Такамори.

(снова мы)

Десятник, уже развернувшийся, что бы направиться в сторону гостиницы, удивленно поднял бровь. Поднявший шум незнакомец не походил на безумца, хотя и вел себя крайне странно, размахивал зажатыми в ладони сухими листьями и требовал какие-то деньги с Такамори-сана. И чем больше этот тощий человек шумел и требовал, тем больше Хидэтада ощущал необходимость взять его за косоде и хорошенько встряхнуть, чтобы не приставал к порядочным людям с своими противоестественными претензиями. Наконец, душа десятника не выдержала бестолковой суеты и шума:
- Тихо!!! - Рявкнул он, делая шаг к незнакомцу. - Значит, ты - местный портной, так? И по-твоему, этот уважаемый господин... - Последовал короткий кивок на стоящего рядом Такамори. - ...купил у тебя вчера какую-то одежду, щедро за нее заплатив? Что за одежду он у тебя купил? И чем расплатился? Уж не этой ли листвой, которую ты сейчас тычешь мне в нос? Ты - скупердяй и ничтожество, ни за что бы не принял такие вот "деньги", а приняв, не дал бы за них даже драное фундоси! Так что, проваливай, сын свиньи, и не приставай к благородному господину со своим жалким лепетом! Если ты вчера принял деньги, а за ночь с ними что-то произошло, это только твоя вина, каковую ты сейчас пытаешься переложить на другого. Коль тебе так уж хочется узнать, были ли эти сушеные листья когда-то монетами, обратись к шаману или гадателю и не мешай нам, если тебе дорога голова на плечах.
Такого яростного заступничества Такамори не ожидал. Видимо, Такеда если что делает, то не жалея сил. Впрочем, прятаться за спину десятника он не намеревался. Под напором гневной тирады портной поник и как-то скис, но едва Хидэтада остановился перевести дух, а может и придумать новую брань, Ситатэя вновь упрямо вытянул руку с листьями.

(Далара+Reytar)
- Если господин уважаемый, - опасливый взгляд на мечи за поясом, - то путь расплатится честными деньгами, а не прибегает к лисьим уловкам. Пусть не оставит нас в убытке, раз взял одежды на много мон.
Тем временем вокруг собрались праздные зеваки поглазеть на спор, а может и на драку, буде до нее дело дойдет. Такамори сложил руки на груди и посмотрел на портного свысока, хотя роста они были примерно одинакового.
- Ты клевещешь на меня. Хочешь отправиться к ками, чтобы они разъяснили твою вину?
Спокойно заданный вопрос как ледяной водой окатил портного, добавив к вспышке Такеды. Ситатэя сжался, забегал глазками и уже уныло спросил, кто же оплатит ущерб.
- Твоя глупость, ты и плати.
Портной поискал поддержки в толпе, но та лишь с интересом наблюдала, не делая попыток даже взглядом сблизиться с происходящим. Никто не желал поддержать бедного Ситатэю. Ни единого друга не было у него в этой толпе. Поняв это, он склонился в мимоходном поклоне и стал проталкиваться прочь, бормоча про себя ругательства и вопрошая воздух, кто восстановит справедливость. Толпа расступалась, пропуская его. Кинув быстрый взгляд на Такеду, говорящий: надо уходить отсюда, ронин продолжил путь к гостинице.
Кавалерист степенно кивнул и нарочито неторопливо направился в сторону гостиницы вслед за собеседником, прикидывая про себя, так ли Такамори-сан прост, как пытается казаться и не является ли он шаманом, который действительно мог расплатиться с портным листьями, с помощью колдовства выдав их за настоящие деньги.

Сон так и не пришел, а в комнате понемногу начало светлеть. Эта ночь, казавшаяся бесконечной, начала отдавать проглоченные цвета, выпуская мир из своих объятий, делавших все серыми, но не подаривших на сей раз покоя. Лучик медленно, но уверенно пополз к отцу Андрео, как синоби к своей жертве.
Сравнение, возникшее в голове после событий ночи, позабавило миссионера, и он усмехнулся, однако хорошее настроение надолго не задержалось. Пора было переходить к прозе жизни. Пока он не обратил здесь, в Шимоцуке, в христианство никого и не узнал ничего очень интересного для ордена. Конечно, и в провинции святой отец недавно, и тем не менее – хотелось бы какого-то результат.
Впрочем, обстоятельства позволяли надеяться на него в будущем. причем в обоих направлениях. Правда, для этого желательно двигаться причем поскорее, в служившую местным узловым пунктам Шиобару, а они застряли тут. Что-то поделывают его спутники, как провели ночь, все ли живы?
Словно в ответ на эти мысли, в комнате появился Мицуке, имевший относительно сносный вид – у него бывало хуже, и нередко. По крайней мере, ронин был прилично одет и не норовил упасть с ног.
- Ohayo gozaimasu, Мицуке-сан, - приветствовал португалец японца. – Вы знаете, что тут происходило?

Микава. 1593 год. Заброшенное святилище

Если кто и приходил в это святилище, то только духи и демоны, поскольку время уже стерло все следы пребывания людей. Осталась лишь небольшая статуэтка Аматэрасу, полностью покрывшаяся ржавчиной, стояла на алтаре в центре святилища. Хаку с неудовольствием посмотрел на царившее здесь запустение и, осторожно пробираясь к алтарю, вытащил лису из-за пазухи.
- Проходите сюда, Такамори-сан, - обернувшись произнес он.
Ронин вошел следом, осторожно ступая по каменному полу, словно ждал, что тот вот-вот провалится под ногами. Плиты разваливаться не спешили, лишь песок хрустел, но ощущения надежности это не прибавляло. В маленьком святилище едва хватало места им двоим и лисе. Такамори протиснулся к статуе и несколько секунд внимательно рассматривал ее лицо. Странное то было лицо, необычное. Хоть и маленькое, сделано было до мельчайших деталей, вплоть до едва заметных складок у губ, словно готова улыбнуться, но отвлеклась. И глаза смотрят мимо всех куда-то в другой мир, а может, внутрь себя – в них не заглянешь, как ни старайся.
- Думаешь, она поможет вылечить твою лису? – спросил Такамори молодого шамана не столько из неверия или любопытства, сколько из желания сказать хоть что-нибудь и развеять чары ками.
- Естественно поможет, как же иначе? - произнес шаман. По голосу было заметно, что он ни капли в этом не сомневается, - Главное, чтобы она помогла при заключении договора. А остальное сделают силы, собранные здесь.
И Хаку, положив лису на алтарь в центре, начал клеить по углам святилища различные свитки. Закончив с приготовлениями, он начал произносить вбитые когда-то учителем слова договора.
Такамори посторонился, стараясь не попасть в круг действия заклинания, хотя понятия не имел, где этот круг заканчивается. Но шаман не гнал, значит, наверное, не мешает. Устроившись в углу на полу – не стоять же, кто знает, сколько времени занимают такие вещи, – Такамори следил за Хаку, но взгляд его то и дело возвращался к статуэтке. Было в ней что-то непривычное, затягивающее.
Ритуальная фраза была закончена, и Хаку снял свитки с заклятиями со стен. Но лишь только для того, чтобы через минуту повесить новые, причем еще больше, чем было повешено до этого. После этого он потрогал лоб лисички, и снова начал шептать фразы заклинаний.
Такамори заскучал. Возносить молитвы явно не время, сидеть просто так – тут не театр, а Хаку не разыгрывает пьесу. Посидев еще немного, вытащил из фуросики свиток, развернул и стал читать. Именно поэтому ронин не заметил, как в дверном проеме святилища появился третий человек. Новоприбывший быстрой походкой взошел по ступеням, ничуть не смущаясь ни богини, ни двух присутствующих. В полутьме храма невозможно было толком разглядеть его лицо.
- Шаман, - сказал пришедший, выпуская вместе со словами изо рта клубы пара, - отдай амулет.

(теперь вместе с Хикари)

Всего несколько слов, но они заставили Такамори оторваться от чтения. Нет, не они, голос. Знакомый до боли, родной и вместе с тем... Такамори отложил свиток и поднялся на ноги. Он приглядывался, силясь понять, действительно ли это тот, кого он видит.
«Неужели они знают про печать учителя? Но откуда?» Мысли в голове Хаку были сейчас в полном беспорядке, но он продолжал читать заклятия, надеясь, что Такамори прикроет его спину, если что-либо случится. Но все же слова вылетали из уст шамана чуть быстрее.
- Амулет сюда, живо, - в голосе пришедшего появилась угроза.
Ронин сделал шаг вперед. Еще два шага, и он упрется лбом в стоящего в дверях. Трудно поверить, что этот человек мог так измениться за пять лет, что они не виделись.
- Сакио?
Может быть, все же, это не он?
Наконец, обратил внимание, что кроме него и шамана есть еще человек. Повернулся, взгляд впился в лицо Такамори. Секунды неузнавания, потом усмешка:
- А. Ты...
Что Сакио сделает сейчас? Схватится за меч, улыбнется, а может, повернется и уйдет?
- Вали отсюда.
Не улыбнулся. Откуда-то из прошлого пробилось вдруг детское упрямство: если говорят так, я сделаю наоборот. Такамори выпрямился.
- Я не уйду, пока он не закончит.
Борьба взглядов, упорство на упорство. Сакио криво усмехается, у него лицо человека, готового нанести удар.
- Ты всегда был занозой в заду. С тобой носились, как с куклой, но ты выбросил все псам под хвост. Теперь ты никто и ничто, убирайся.
- Нет.
Неизвестно чем бы закончился этот разговор, если бы у алтаря не раздался снова голос шамана.
-Такое поведение не пристало людям в святилище Аматерасу. Немедленно прекратите.
Хаку стоял, повернувшись к людям. Лисичка снова была у него за пазухой, и кажется, теперь на ее мордочке появились признаки жизни. В темноте невозможно было разгледеть лицо беловолосого юноши, а поэтому никто не заметил, что на его лбу выступил пот, а само лицо побледнело.
- Мне нет дела до Аматэрасу, - Сакио переключил внимание на шамана. - Отдай амулет и можешь сколько желаешь возносить ей мольбы. Возможно, когда-нибудь она тебя и услышит.
-Остерегайся ее гнева, - все еще без дрожи в голосе произнес шаман, хотя единственным его желанием сейчас было забиться в самый дальний угол святилища и не выбираться оттуда, - И про какой амулет ты говоришь?
Сакио начал отвечать что-то о гневе, но сбился на полуслове. Секунду удивлялся, потом посуровел.
- Не пытайся водить меня за нос, мальчишка. У тебя не может быть много амулетов, так что отдай мне его, и я тебя не трону.
-А ты не подумал о том, что у меня может вовсе не быть амулетов? – быть может сама Аматерасу вселяла сейчас уверенность в шамана, поскольку он до сих пор мог говорить, не позволяя себе показать собеседнику страх.
Улучив момент, Хаку сложил печать Тигра и одними губами начал произносить заклинания. Ему очень хотелось верить, что на этот раз заклинание не преподнесет такой же сюрприз, как и у заброшенной хижины.

(и Далара)

- Ohayo gozaimasu, Мицуке-сан. Вы знаете, что тут происходило?

Да одного взгляда понятно, что происходило - побоище... Ронин еще раз огляделся; хоть и постарались прибрать, но следы все равно заметны. А в соседней комнате циновки пропитались кровью так, что можно выбрасывать, уже ни за что не отмоешь.
Мицуке испытал редкое для себя чувство, смущаться он не мел и не привык. Хорош воин - проспал все, точно ребенок, когда даже малышка пыталась сражаться. Он опустился возле девочки на колени, согнул спину в поклоне.
- Прошу меня простить.
Глядя в пол, чтобы не встречаться ни с кем взглядом, достал небольшой сверток (как уцелел? еще одна загадка, не иначе), придвинул Олури. Девочка не развернула, хотя глаза у нее заблестели.
- Оставаться здесь еще на одну ночь будет глупо и опасно, - произнес Мицуке, обращаясь уже к наньбану. - Как только вернется господин Такеда, мы уходим отсюда. Надеюсь, ночное происшествие не помешает вам идти. Еще раз приношу свои извинения.

Воин опустился перед проснувшейся девочкой на колени и преподнес ей какой-то сверток. Интересно, что там?
– Совершенно согласен, мы задержались, – кивнул головой священник. – Я буду готов скоро, только помолюсь Иисусу о ниспослании нам удачи в пути, дабы рука Господня защитила нас от бед в дороге.
Отец Андрео опустился на колени и начал молиться. Слова этой молитвы были обычными и не требовали полной отдачи душевных сил, как просьба к Богу об избавлении Олури от болезни, произнесенная вчера, но тем не менее священник надеялся, что Господь услышит их. К тому же ритуал служил прекрасным средством успокоиться, очистить душу и собраться с мыслями, прогоняя прочь лишнее, как вода при купании смывает с тела грязь.

Какой же хозяин дур-рак иногда! Вчера свой амулет забыл; ему в комнату принесли, положили на видное место, а он опять оставил! Ну что за беда с этим человеком, совсем ни о чем не думает. Синоби, пираты - их же везде полно, никуда не денутся. А оберег один единственный, как и жизнь. Ну как это странное, одеждой кидавшееся, решит эту самую жизнь забрать? Что тогда должен делать бедный старый... ладно, не очень старый попугай. Был бы под присмотром, все бы ничего, так ведь сбежал опять. Ни минуты спокойно не посидит. Правда, прежний владелец тоже не очень на месте сидел. Бывало как вытащит нож из-за пояса, как заорет луженой глоткой... впрочем, оно давно минуло, владелец может на дне морском рыб кормит, а может давно его птицы склевали или повесили где, а как помер, закопали.
Этого-то не закопают, он сам кого хочешь закопает, но летающая одежда. Она гораздо серьезнее всех врагов прежнего хозяина - те были понятные, из плоти и крови, можно зарубить или еще что сделать. А это что? Ветерок? Его же даже не клюнешь.
Нет, спасать надо хозяина, пока этот "ветерок" чего нехорошего не удумал.
Мару снялся с облюбованного на ширме насеста и тяжело спросоня хлопая крыльями полетел искать безалаберного человека, совершенно не пекущегося о своем здоровье и своем попугае. В лапе он по-прежнему сжимал маленькую черную деревянную лошадку.

До возвращения Кайо в Фудзихару к Итачи

Птицей взлетев над рекой, Кайо пораскинула мыслями, не сделать ли круг над парочкой девиц на берегу и не выразить им свое неудовольствие изгнанием. Призраку, которая ничего не сделала в этом отношении, ничего плохого и не сделается, разве что пострадает от неприятного удивления. Месть падет на нужную голову - во всех смыслах. Но по размышлении Кайо пришла к выводу, что ответная месть может оказаться куда похуюже, и отомстила вместо этого какому-то раскошношестному коту, разлегшемуся во дворе одного из окраинных домов. Нечего так нагло пялиться на цукуёми. Кот обиженно взмявкнул, прыснул в кусты и уже оттуда зашипел. Удовлетворенная Кайо полетела на северо-восток.
В доме управителя Шиобары спали еще не все. Несколько человек, все слуги, сидели стражей у обрядовых предметов. Зачем, интересно? Все равно Кантаро это уже не поможет.
Все двери на женской половине оказались закрытыми, пришлось принять человеческий облик и в нем проникать внутрь. Темнота и пустота, ни души, хоть в теле, хоть без оного. Кайо скривила тонко очерченные губы, попыталась почесать в затылке, но не вышло, поскольку там кончалась высокая сложная прическа.
- Бья... тьфу, Катсукесуми! - негромко позвала девушка. Вдруг этот паршивец прячется в шутку из каких-то своих котячьих соображений.
Никто не откликнулся. Ну и куда, спрашивается, его унесло? Кайо рассерженно уперла кулачки в бока, прошлась по комнате взад-вперед. Опять его искать... Ладно, главное - мальчик. Как он, кстати?
Через пять минут в комнату, где несколько часов назад юеседовали Тайра-но Акаихигэ с музыкантами, ворвалась девушка в одежде, казавшейся языками пламени. Ее взгляд испепелял.
Флейтист, до сих пор сидевший на полу в позе для медитации, открыл глаза,заслышав окрик. Удивленно оглянулся на крик, слегка улыбнулся и шутливо заметил:
- Еще немного, и ты спалишь весь дом.
Ни улыбки в ответ, ни усмешки.
- Как вы могли упустить мальчишку?! - закричала Кайо, вне себя от злости. Воздух вокруг нее дрожал, казалось, он вот-вот начнет плавиться. Самми перестал улыбаться.
- Мальчик был здесь.
- Теперь нет! Прекращай рассиживаться, бери своих дружков и в лес.
Самми встал. Он должен был бы возвышаться над низенькой девушкой, но по необъяснимой причине они оказались вровень.
- Сейчас ночь, по лесу бродит множество демонов. Не так просто защитить от них Иэмона, да и нам может достаться. Неразумно идти сейчас. К тому же, неизвестно, куда опять ушел Ханзо.
Голос Кайо стал угрожающим.
- У пацана мое перо. Бери своего Иэмона, Ханзо займусь я, и вы все пойдете за мальчишкой. Сейчас. Или договор расторгнут. Ты меня понял?
Самми коротко поклонился, закрыв лицо маской придворного безразличия. Прошел мимо Кайо, едва не задев ее, но так и не коснувшись, и пошел искать слепого музыканта.
Кайо нашла Ханзо в одной из комнат. Масанари сосредоточенно разглядывал ветку с цветами за открытыми фусума. Едва свет, исходящий от девушки, озарил комнату, мужчина обернулся. Тут же перетек на ноги в стойку готового защищаться, весь подобрался.
- Что тебе? - спросил он "огненную" женщину.
- Вы потеряли пацана. Сейчас идете за ним.
Казалось, Ханзо откровенно мечтает о бочке воды, чтобы вылить ее на говорящую приказным тоном женщину.
- Что такого в этом мальчонке, что мы пришли сюда, а теперь должны гоняться за ним по лесу?
- Не твое дело. Иди. - Кайо прищурилась. - Или тебе не нужна месть?
Издав то ли хмыканье, то ли презрительный смешок, Масанари развернулся и ушел во двор. Кайо нетерпеливо заходила по комнате, хлопая одеждами, словно крыльями. Остановилась. Превратилась в птицу и упорхнула обратно к Фудзихаре, оставив фусума открытыми и едва заметно опаленными.

Онодэра Тодзаэмон боялся пошевелиться, он даже затаил дыхание, чтобы не спугнуть жутковатое и притягивающее одновременно видение: черная поверхность не большого пруда вздулась пузырем, со дна медленно поднялась, словно взошла по ступеням (какая же там глубина?) незнакомая женщина в старинной, расшитой бабочками одежде. Длинные волосы плотно облепили ей голову, с черных жгутов ручьями текла вода, насквозь промокший подол многослойной одежды волочился по земле, оставляя влажный след.
- Идемте же, - повторила женщина. - Мы так долго искали вас, что теперь сгораем от нетерпения.
Музыкант не пошевелился, лишь удобнее перехватил биву.
- Мне не видно, куда идти, - напомнил он.
- Дайте мне руку.
Онодэра Тодзаэион никому не позволял называть себя трусом, во многих сражениях он раз и навсегда доказал свою храбрость, но сейчас он признался, что мороз продирает по коже, а воздух кажется наполненным ледяными иголками, точно зимой на горном перевале. Он видел, как музыкант нехотя протянул призрачной женщине руку. Светляки устроили вокруг них радостный хоровод; застывшему на веранде самураю показалось, будто он слышит далекую музыку, смех и шипение набегающей на песок волны. Откуда-то прилетел соленый морской ветер.
Женщина тоже рассмеялась, в ее хохоте прозвучало злое торжество. Разбив черное зеркало водной поверхности из пруда высунулись чьи-то руки; зеленые волокна тины обвивали запястья диковинными браслетами.
- Господин забыл нас, - проговорила женщина, настойчиво потянула несопротивляющегося музыканта за собой, к скользким камнями на берегу небольшого пруда, к голубоватым от многочисленных огоньков рукам, которые жадно шарили по берегу, обрывая траву.
Телохранитель очнулся, он хотел выкрикнуть предупреждение: еще один неосторожный шаг, и музыкант окажется в воде (хотя что тут такого, там же по колено, не больше, утром юный Нобору гонял карпов и чуть было не упал, но только расплескал воду, испугав ленивых рыбин). Но ледяная рука, пахнущая морскими водорослями, плотно зажала ему рот.
- Не мешай, - шепнул на ухо кто-то незримый. - Не забывай, чьему дому ты служишь.
Жутковатые, слишком гибкие, чтобы быть человеческими, руки вцепились в одежду музыканта; тот отшатнулся в тщетной попытке вырваться, но еще два извивающихся щупальца (не иначе принадлежащие уми-бодзу) сомкнулись у него на щиколотках. Быстрый рывок - и музыкант исчез под водой.
Какая же здесь все-таки глубина?!...

(совместно с SonGoku)

Колени у Хэйкичи подгибались по нескольким важным причинам, одна из них была весома во всех смыслах. Хэйкичи тащил на спине короб, куда положил почти все, что может потребоваться юному господину в пути, то есть чистую смену одежды, найденные в одной из комнат красно-белые детские доспехи, одну лаковую коробочку с едой, вторую - с нехитрыми украшениями на тот случай, если понадобятся деньги, и их можно будет продать или обменять. Кроме того запасливый слуга прихватил охотничий лук и стрелы, о которых его торопливый заполошный молодой господин конечно же позабыл впопыхах.
А еще Хэйкичи было страшно - шутка ли, отправиться на ночь (и какую ночь!) глядя в сопровождении двух странного вида оборванцев, одну из которых и на порог кухни приличного дома никто не пустил бы, а у второго глаза отсвечивают в темноте расплавленным металлом. Хэйкичи мог поклястья, что сам видел, как этот второй, стоило им выйти за ворота (и куда смотрели охранники, заснули, что ли?), оглянулся, подмигнул по-кошачьи трусящему сзади слуге, взмахнул рукавом грязного каригину - и как будто в воздухе растворился!
Вместо него по дороге шагал огромный тигр, пепельные полосы украшали белую шкуру, длинный упругий хвост больно ударил Хэйкичи по коленям, едва не сбил с ног. Бедный слуга чуть не выронил фонарь.
А молодой господин лишь беспечно расхохотался и положил ладонь на загривок неведомо откуда взявшемуся монстру.

Вот, наконец, и гостиница. Хидэтада уважительно поклонился Такамори-сану, напомнив, что лучше всего было бы отправиться в путь как можно скорее, после чего, направился к колодцу, намереваясь найти около него ранее виденного там Мицуке-сана и свой шлем, со времени стычки с синоби не виденный, но упавший где-то в том же районе. Осмотрев колодец со всех сторон, но не найдя ни ронина, ни, что куда обиднее, шлема, ни Чиру, который, судя по звукам, ночью побывал в столь дорогом сердцу кавалериста, рогатом предмете экипировки, Такеда хмыкнул. Затем хмыкнул еще раз, и задумчиво потерев подбородок, вознамерился направиться в отведенную ему и спутникам комнату, в которой вполне возможно уже находился вожделенный шлем, но не тут то было – сразу при входе навстречу десятнику, громко стеная и вырывая остатки жалкой бороденки от горя по понесенным убыткам, метнулся хозяин гостиницы. Бедняга хозяин приплясывал, словно под дверью в уже занятое кем-то отхожее место, нервно поглядывая на угрюмо сдвинувшего брови кавалериста, что делало речь достойного торговца еще более несвязной, призывы к духам громкими, а движения резкими, так что бороденке угрожала нешуточная опасность прекратить свое существование в несколько ближайших мгновений. На Такеду обрушился град жалоб о том, что несчастный хозяин, пустивший странников под свой кров разорен, что хозяину впору продавать на дрова то, что еще вчера было его прекрасной гостиницей, что великолепные чистые циновки, которыми был выстелен пол в предоставленной благородным господам комнате, насквозь пропитаны кровью и отмыть их дочиста невозможно, а значит, придется выбрасывать, что хозяин с женой непременно пойдут по миру, нищими, и в свете грядущей старости лет будут просить подаяние, призывая на головы жестокосердных постояльцев немилость всех ками, это в том случае, если не зарежутся или утопятся, что бы в виде неупокоенных духов преследовать скупердяев-постояльцев, портя им жизнь до самой смерти. Стоны хозяина стали еще громче и писклявее, но терпение десятника лопнуло – Такеда, холодным, словно лед на вершине Фудзи, тоном, потребовал отбросить ненужную лирику и конкретно сказать, во сколько оценивает нанесенный пребыванием путников ущерб, тот скупердяй, который стоит сейчас перед ним, доблестным десятником кавалерии-нагината, что бы оный десятник мог конкретно оценить, не обойдется ли ему дешевле просто укоротить оного скупердяя на голову, так уж и быть, смирившись с присутствием его неупокоенного духа. Хозяин запричитал еще визгливее, упорствуя во мздоимстве и требуя возмещения убытков за пропоротые мечом и поколотые сюрикенами внешние стены, за раскрошенные в мелкую труху внутренние перегородки, исцарапанные столики, а так же за изгаженные каким-то неизвестным, но на диво вонючим животным, постели и пол на первом этаже. Такеда еще холоднее осведомился, не считает ли скупердяй-хозяин его, - доблестного воина клана Санада, этим вонючим животным, и если нет, то в честь чего представляет эти, никак не связанные с путниками, убытки, к оплате именно им. Хозяин начал выкручиваться, что-то несвязно говоря о коте ронина, но Хидэтада лишь еще грознее сдвинул брови, заявив, что вонь, так изрядно пропитавшая все на первом этаже, принадлежала «делу рук» отнюдь не кота, а скорее лисы, и предложив обеспечить хозяину возможность лично удостовериться в этом. Раз уж оный хозяин столь скуп, что жадность забила ему обоняние, то святым долгом десятника кавалерии-нагината будет уговорить кота уважаемого господина Мицуке создать прямо на полу первого этажа, небольшую пагоду из того, что воспитанный кот обычно закапывает где-нибудь подальше, после чего, вышеназванный десятник будет рад подержать мздоимца-хозяина над оной пагодой, дабы тот насладился ее видом и запахом, а так же облобызал ее, дабы наконец убедиться, что кот Мицуке-сана к изгадившему первый этаж существу не имеет никакого отношения. Хозяин дернулся так, словно его уже волокли за шиворот к упомянутой пагоде, сник и дальше требовал возмещения убытков уже гораздо скромнее. После добрых десяти минут яростного спора, обе высокие договаривающиеся стороны достигли более-менее устраивавшего всех решения и Хидэтада, морщась, как от острого приступа дизентерии, отсчитал хозяину несколько серебряных и бронзовых монет.

Олури сгребла сверток, хотела открыть, да не решилась. Перед ней, деревенской девочкой, хоть и дочерью старосты, сидел самурай - настоящий, большой, сильный - и просил прощения. На мгновение возникло видение, что она, уже совсем взрослая, стоит в сверкающих красотой одеждах, и ей приносят подарки, преклоняют перед ней колени, и она гордо и с достоинством смотрит на всех и что-то говорит... а надо ли что-то отвечать на извинения Мицуке-сана?.. Кажется, не нужно. Вот уже отец Андрео говорит с ним, а встревать в разговоры старших и вовсе невежливо, невоспитанно и, как это говорила нянька?.. нет, не вспомнить. Вроде говорила постоянно что-то, вроде была рядом все время, а теперь не вспомнить даже лица. Олури в усердии сложила губы трубочкой, наморщила носик. Нет, никак. Есть в памяти ощущение теплых нянькиных рук, заливистый смех, шаги по комнате, когда няня думала, что девочка уже спит, а Олури лежала, укрывшись с головой одеялом, и все ждала, когда придут демоны, как в сказках. О таких демонах они с Тото и другими детьми рассказывали друг другу вечерами в саду, сжимаясь в комочки от страха и восторга. Тото... как он там? Где он? Жив ли? Олури шмыгнула носом. Рассказать ему, не поверит, что сегодня ночью демоны действительно пришли. То есть, не совсем демоны, конечно, раз дядя Хидэ и Такамори-сан так легко с ними расправились. Зато такие же страшные. И восторг такой же. Вот бы ей дали, она бы всех гадов заколола да зарезала. А что, с ветками и сучками у нее хорошо получаеится, с мальчишками дралась на палках тоже неплохо. Там, правда, крови не было. И не умирал никто.
Оглянувшись на соседнюю комнату, еще вечером принадлежавшую им, Олури передвинулась так, чтобы не видеть разрухи там. На глаза опять попался сверток с подарком, снова взыграло любопытство. Девочка краем глаза посмотрела на Андрео, потом перевела взгляд на Мицуке, снова на сверток. Веселые птички и цветочки, разбросанные по черной ткани фуросики, манили, словно уговаривали: разверни. Отец Андеро стал молиться, и девочка не утерпела, спросила:
- Мицуке-сан, можно посмотреть?

- Посмотреть?
Голова забита уже чем угодно; то ил сразу всем, то ли свосем уж посторонним. А... ну да - подарок. Ронин торопливо кивнул. Никогда никому не дарил ничего, один раз, и то давно, совсем в детстве, еще в столице жили. Тогда - да, принес одной знакомой сорванные в чужом саду глицинии, так ему лет шесть было. Или семь. Захотелось - уже сейчас, не в детстве, - спрятать лицо, чтобы никто не заметил смущения.
Мицуке отвернулся.
- Да нечего там смотреть... - буркнул он. - Пустяки одни.
Девчонка медленно развернула ткань, ее взгляду предстала кукла в дорогой одежде, шелк и вышитая парча. Игрушка чем-то неуловимо напоминала предыдущий подарок Мицуке, переданный странной девушкой в черном. Только если та кукла была принцессой, то эта, судя по всему, принц.
- Какой красивый! - восхищенно прошептала девочка. - Спасибо. Будет замечательный жених для химэ. Или брат...
Олури снова шмыгнула носом, вытерла тыльной стороной ладони предательски набежавшие на глаза слезы.
Мицуке заерзал - ну вот, испортил малышке настроение...
- Собирайтесь, - грубо, чтобы не заметили, что сам растроился, сказал он, поднялся с места. - Пора в дорогу.

(Далара тож)

Амэ оставила Азаку на берегу, пусть отдыхает. В задумчивости нога за ногу пошла к гостинице. Девушка-призрак даже и не сообразила ведь, что именно сказала. Теперь есть слово, подкрепленное желанием, осталось придумать, как лучше использовать эту силу.
Амэ крутила пальцем выбившуюся из прически прядь волос, покусывая губы, что-то бормоча и не глядя под ноги. Прибрежный песок перешел в покрытую мелкими камешками тропинку, ведущую к забору. И вдруг - повсюду листва, ветки. Что такое? Амэ встрепенулась. Ах, это она случайно забрела в куст. Босые ноги нащупали нечто мягкое. Не трава; запаха нет; довольно объемистое. Девушка наклонилась, отводя рукой ветки от лица. Так, тряпка. Много тряпок. Амэ с треском вывалилась из куста и стала разглядывать добычу при свете занимающегося дня. Одежда, причем мужская. Странно, кому пришло в голову сложить вместе вещи из явно дорогой ткани и дешевые, какие может купить любой бедняк... А вот эта вещица ничего, да и вот эта хороша.
Амэ огляделась. Нет, хозяина шмоток не видать, никто не претендует. Подлости в виде грязи, крови или монов тоже не наблюдается. Значит, будет её, нечего зевать и оставлять в кустарнике без присмотра. Недолго думая, Амэ отобрала вещи, какие получше, остальное закинула обратно под куст. В конце концов, ей уже надоело ходить в том, в чем сбежала из чайного дома. Неудобно.
Тут же, не медля, девушка переоделась в новый наряд. Надо же, все неношенное, буквально только что сшитое! Когда складывала старую одежду, что-то тихо щелкнуло. Из любопытства Амэ полезла посмотреть и нашла мешочек с украшениями, подаренными Такамори тем вечером. Надо же, чуть не оставила.
Осталось выбрать нужные хакама. Серые в полоску: фи; синие в клеточку: бе; зеленые в ромбик: фу. Ага, эти, кажется, подойдут. Амэ, стоя в одном джубане рядом с кустами, подняла на руках штаны и придирчиво их оглядела в рассветном тусклом свете.
- Ты что думаешь? - спросила девушка у луны. Перед бледным диском проплыло облачно, словно небесное светило подмигнуло.
- Эге, - сказала Амэ и влезла в хакама.
Приоделась, старое бросила здесь же под кустом. Вышла на полянку чуть в стороне от калитки гостиничного сада. Вытряхнула из мешочка блестящие шпильки с узором в виде цветов и воткнула украшение в высокую прическу. Широко улыбнулась и хлопнула вдруг в ладоши. Где-то на дереве залился руладой соловей, и Амэ принялась танцевать. Сначала медленно, потом быстрее. В руках порхал веер. Летали рукава. Босые ноги мяли траву. Амэ щелкала языком, создавая себе ритм, все быстрее и быстрее. Волчком кружилась она по полянке. Потом резко остановилась и залилась звонким счастливым смехом, глядя в небо.

Много лет назад, где-то в Италии

- Джованни, иди скорее сюда, - его сосед, Пьетро, выбежал из-за кустов на дорогу и предстал перед пареньком в растрепанном виде, - случилась беда. Твоя мать одержима бесом, она пытается убить твоего отца…
- Ты мелешь чушь, - пытался отшутиться Джованни, но сердце подсказывало, что Пьетро не лгал, - такого быть не может.
- Если ты не поторопишься, то может произойти самое страшное, - Пьетро подошел к другу и, взяв его за рукав, потащил в сторону деревни.
Через полчаса они уже стояли возле небольшого дома семейства Карпини, где уже собрались все жители деревни и чего-то ждали.
- Пропустите меня, - голос его дрожал, но Джованни пытался держать свои эмоции под контролем.
- Не волнуйся сынок, все будет нормально, - это был его отец, вышедший из дома он подошел к сыну и обнял того за плечи. – На наше счастье в деревне был святой отец. Он сейчас занимается твоей матерью и моей горячо любимой женой.
Отец Джованни перекрестился и, покрепче обняв сына, посмотрел на свой дом, где монах францисканец изгонял беса из тела его жены.

Шиобара, дом Цува Гембэя

Отец Иоанн закончил молиться. Он уже знал, как бороться с демоном, что проник в этой дом. Осталось только найти Хирохата, но тот, судя по всему, ушел вместе с хозяином дома по каким-то делам.
Открылась фусума и служанка О-сен внесла еду. Францисканец заранее позаботился о своем рационе и поэтому мог не волноваться, что ему принесут пищу, которую он не сможет съесть. Все-таки европейский желудок не мог до конца адаптироваться к местным изысканным и более чем экзотическим блюдам. В своей миссии в Иокогаме он питался обычной пищей, к которой привык, но за время своего путешествия он понял, что не всякая еда одинаково полезна для его желудка.
Отец Иоанн поблагодарил служанку, отчего та раскраснелась и, низко склонив голову, вышла из комнаты, закрыв за собой фусума.
- Рис, - пробормотал он и, взяв рисовый шарик, предварительно обмакнув в соевый соус, положил себе в рот. – Я, наверное, никогда не пойму этих дикарей, что не едят прожаренную с хрустящей корочкой мясо.

Непутевый хозяин нашелся около входа в дом, один. В глубине зала виднелась удаляющаяся широкая спина бравого воина клана Такеда. Мару решил, что самое время рассказать хозяину, что мудрые, пожилые - уж по сравнению с хозяином, точно, - многое повидавшие птицы думают о людях, пропадающих без вести на всю ночь. С низким хриплым криком попугай вспорхнул на плечо человека, уцепился за одежду когтями одной лапы. Замахал крыльями, устраиваясь и пропуская мимо ушей возмущенное: "Мару!" Ну да, когти длинные и острые, а одежда не пятислойная. А как еще прикажете держаться, если на это есть только лишь одна лапа? Во второй-то лошадь эта игрушечная. Крыльями помогая себе удерживать равновесие, попугай заглянул хозяину в лицо. Н-да... То есть, конечно, у предыдущего хозяина видок и похуже бывал, благо интеллектом та голова не страдала, но сейчас лучше втолковывать хозяину на его языке, а то ведь не поймет и разбираться не станет.
- Dame da! - возвестил попугай прямо в ухо, отчего Такамори поморщился и сделал попытку скинуть с плеча пернатое бедствие. Один хлопок немалых размеров крылом пришелся по затылку, второй по носу, и ронин понял, что лучше выслушать. Приободренный маленькой победой Мару продолжил гневно: - Omamor-ri wasur-reta! Mata-mata wasur-reta!*
- Ну оставил, да. Что с того?
Такамори не стал сразу подниматься наверх, пошел сначала проведать Кин Ки. Попугай закачал головой вверх-вниз, выражая бурное неодобрение таким легкомысленным отношением к столь важному в этой стране предмету.
- Dakar-ra-а! Soreyue makaze...** atacar-rá!***
Словарный запас попугая начал истощаться. Это вам не еды попросить.
- Ладно, не волнуйся так, - уступил Такамори. - Буду снова носить с собой. А ветер тут ни при чем, подул и все.
Мару вытянул лапу и скинул фигурку в подставленную ладонь хозяина. Уцепился уже двумя лапами и отвернулся, недовольно бурча. Ветер, значит, подул, значит... Вот когда хозяина пнет такой ветерок, будет знать. Почва неожиданно ушла из-под лап, и птица замахала крыльями. Ложная тревога, это хозяин просто нагнулся, проходя сквозь низенькую дверь в комнату.

--------
* Dame da! Omamori wasureta! Mata-mata wasureta! – (яп.) Плохо! (прим. довольно невежливый вариант). Защитный амулет забыл! Опять забыл!
** Dakara! Soreyue makaze... – (яп.) Да ведь же!.. Из-за этого ветер...
*** atacará! – (порт.) нападет

(soshite Dalara)
Фудзихара. Утро.
Снов не было, сплошная чернота. Только под утро явились какие-то смутные обрывки, от которых к пробуждению осталось одно лишь слово: "север". Да, север. Кайо села в постели, не заботясь, потревожит ли она соседа. Она тут развлекается, а на севере никого нет, хотя каждому младенцу известно, что с севера приходят неприятности.
- Не помню, как тебя звать, - сквозь зубы зло проворчала девушка, - но голову бы тебе оторвать за такое исчезновение.
Юноша, лежащий рядом что-то невнятно произнес и присел на циновке. После этого он с удивлением посмотрел на свою спутницу и, будто пытаясь удержать руками разрывающуюся голову, произнес:
-Что мы здесь делаем? И что произошло этой ночью? – слова давались с большим трудом.
- Лежим, - резко отозвалась Кайо и тут же смягчилась: - Тебя ранили, но уже стало лучше. Помнишь, кто это был?
Итачи нахмурился, пытаясь вспомнить произошедшее, но вскоре снова скривился от боли и слабым голосом произнес:
-Не могу вспомнить. Помню лишь, что мы должны покинуть провинцию как можно скорее.
С этими словами он попытался подняться, но тут же зашатался, лишь чудом сохранив равновесие. Немного постояв так, Итачи осторожно нагнулся, поднимая свою одежду.
Кайо смотрела на него снизу вверх, как на дурного, помочь и не порывалась. Он, значит, решил провинцию покинуть, вот так, ни с того ни с сего. Ладно, главное, чтобы его с островов совсем не унесло. А вот неизвестность беспокоит. Он не помнит нападавшего или нападавших, а она... Выражение девушки стало еще более скептическим. Кайо вцепилась ногтями в футон под собой, словно намереваясь разодрать. А она не знает, кто на него напал. Вот не знает и все. Должна же!
Кайо рывком поднялась, резкими движениями стала заворачивать себя в одежду.
- Уже придумал, куда ехать?
-Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, - ответил Итачи. Он был уже полностью одет и, судя по его виду, сил у него также прибавилось, - Возможно, хотя бы в этот раз удача хоть немного поможет мне. Иначе, у меня просто нет ни шанса выжить.
Он оценивающим взглядом посмотрел на девушку и, задумавшись на пару мгновений, произнес:
-Кайо. Можешь пообещать мне одну вещь? Если когда-либо пребывание со мной станет слишком опасным – покинь меня.

Молитва закончилась. Чувствуя себя более собранным и уверенным, священник поднялся с колен. Обращение к Господу почти всегда придавало ему сил.
Не на все вопросы человек может ответить так, чтоб эти ответы устраивали его самого, не везде докопаться до дна, ибо рано или поздно встают вопросы – «почему, за что, зачем, что дальше». У искренне верующих людей такой вопрос не стоит – они знают, что на все непонятное и неразрешимое – Воля Божья, что они служат высшей и правой силе. Так же думал и отец Андрео.
Он быстро уложил немногие выложенные вещи обратно в котомку, осмотрелся, не забыл ли чего и, прищурившись от попавшего в глаз солнечного луча, сказал:
– Я готов в путь.

Дайме Акаихигэ стоял в саду дома управителя Шиобары. Слуги и охрана, как обычно, стояли чуть поодаль готовые каждую секунду придти на помощь сиятельному господину. Тайра стоял и смотрел на сад и горы, что безразлично наблюдали за глупыми смертными, что копошились у их ног. Но думы Акаихигэ были далеко от всего этого, веер в его руках двигался медленно и мерно, по взмахам веера можно было отмеривать время, но вряд ли бы нашёлся такой смельчак.
- Что-то изменилось… - проговорил дайме – Я чувствую это в воздухе, он доносит до меня что-то новое… что-то не то…
Слуги переглянулись, нет, они не удивились словам, они давно забыли что такое удивление, на службе у Акаихигэ удивляться перестаёшь быстро, а выражать удивление ещё быстрее, они просто не знали что ответить господину. И теперь боялись выдать своё незнание.
- Позовите уважаемого Тодзаэмона… - князь поднял белоснежный рукав своего кимоно, так странно смотревшемся на Акаихигэ, столь любившем яркие цвета в одежде – и ещё… - дайме чуть помахал веером, вспоминая что-то – позовите начальника стражи этого городка, я хочу видеть их обоих…

Они встретились в саду, в той части его, где никто не мог их видеть, даже если обладал требуемым для того зрением. Темные одежды обоих растворялись на фоне черноты кустарника, и казалось, будто в воздухе парят одни лица, словно маски в театре. Встретились они не сговариваясь, просто пришли на то место. Один был тревожен, второй раздражен.
- Что-то случилось с Иэмоном, я чувствую, он в беде, - проговорил Самми.
Он чувствовал больше – власть тех, кто враждовал когда-то с его родом; их горечь и ликование. И даже как будто бы запах моря и шум волн. Ханзо презрительно хмыкнул.
- Этот слепой резвее всех зрячих, с ним ничего не случится.
- Говорю тебе, он в опасности, - настаивал флейтист. – Они хотят забрать его себе, дабы он услаждал их слух и напоминал о том дне, что для них ценнее всего.
- Какие еще «они»?
Самми словно не слышал его, прислушиваясь к чему-то.
- Идем скорее, времени мало!
- Если он так дорог тебе, иди сам. Я всегда сумею найти себе другого.
- Мне одному не справиться здесь. Они утопят его, как ты не можешь понять?
- Утопят? Здесь? Да вокруг нет ни одного мало-мальски приличного водоема, а источники охраняются.
Самми не стал спрашивать, откуда Масанари известно об охране.
- Эти могут утопить его даже в луже. Они уже пытались и не раз. Идем!
- Иди сам, мне нет дела.
Флейтист внимательно посмотрел в лицо собеседнику и ушел сквозь кусты. Ни одна веточка не шелохнулась, хотя его одежды развевались при ходьбе. Немного постояв, Ханзо издал звук: пф! и зашагал следом. Когда Масанари достиг пруда, его недавний собеседник уже стоял по колено в воде, и вокруг него расходилась рябь, несмотря на отсутствие тела.
- Ну и где ты собрался искать Иэмона? Среди мальков? – хотел крикнуть ему Масанари, но не успел и рта раскрыть.
Самми вдруг провалился в водоем по плечи, а вокруг него заплясали огоньки, словно большие светляки. На лице его были написаны страх и решимость и... жалость? Он начал шевелить губами, но до Ханзо не доносилось ни звука, как если пытаешься услышать рыбу. Стало ясно: вода сейчас поглотит Самми целиком, и тогда неизвестно, вернется ли он. И Иэмон, если он уже там.
- Демоны бы тебя побрали, Самми... и тебя, слепец, тоже, - заворчал Ханзо и полез в воду.
Спуск не спуск, ступени не ступени, вода расступается – иди, мол. И Ханзо пошел. Водоворот, пучина, где-то над головой идет бой! Нет, просто вода горит, не вынырнуть. Тони или сгори заживо, все одно – не уйти. На берегу, наверняка, смеются эти сволочи! Всех, кто был в лодке, погубили. Кто сгорел, кто захлебнулся. Вы получите сполна за это, черная месть и предсмертное проклятие сделают свое дело! Убить бы своими руками, разорвать на куски...
Что это? Откуда? Флейта? Как может флейта играть под водой? Да еще так покойно, гладко...
Расступилась пелена черноты, и Ханзо увидел, как медленно, будто сквозь толщу воды идут навстречу ему Самми и Иэмон, держащийся одной рукой за плечо флейтиста. Нет, не идут, бредут, насколько хватает сил. А на ногах обоих висят люди, стенают, цепляются руками. Страшные, то ли люди, то ли скелеты с пустотами вместо глаз. Иэмон что-то сжимает в кулаке. Самми играет, изо всех сил старается не сбиться с печальной тягучей мелодии, какую никогда раньше при Ханзо не играл. Вот он ошибается нотой, и руки-кости радостно дергают обоих за ноги, одежду, норовят утащить. Ханзо делает шаг вперед, топчет в ненависти эти руки. Они не его враги, но сейчас сойдут и эти. Еще бы не звучала эта плачущая мелодия, не мешала.
- Перестань играть, я их всех раздавлю.
Самми отрицательно мотает головой и продолжает. Руки радостно и жалобно хихикают. Наступает толща воды, если приглядеться, в ней даже видно пучеглазых рыб, жадно глядящих на людей. Масанари вдруг оказывается позади Иэмона, толкает в спину, и оба – слепой и флейтист – падают кувырком вперед. Нахлынула соленая волна, с шипением и гневным шепотом. Едва оба музыканта, человек и призрак, успевают подняться, отчаянно пытаясь дышать, как Ханзо повторяет движение, и снова оба летят вперед, но на этот раз на скользкую от воды траву.
Обессиленные, все трое повалились на землю в саду дома Хикари. Вода в пруду колыхнулась раз, другой. Погасли огоньки, и перед тем, как исчез последний из них, долетел бесплотный шепот: «Еще не все потеряно, мы еще здесь».

Онодэра Тодзаэмон, который провел на службе много лет, побывал во множестве сражений и никому не позволил бы назвать себя трусом, явился по первому зову своего господина, ощущая неспокойствие и смятение на душе. Он знал, что не сможет укрыть чувств, и потому должная невозмутимость не давалась ему этим утром. Затхлый привкус гниющих под солнцем морских водорослей преследовал его с тех самых пор, как самурай очнулся с первыми утренними лучами на веранде у холодной жаровни. Ничто не напоминало о событиях этой ночи, и легко можно было бы вообразить, что они всего лишь будоражащий воображение сон, если бы не этот навязчивый запах.
Даже туман, белесые пряди которого медленно растворялись, цепляясь за ветки кустов, казалось, нес соленый морской аромат.
Но существовала еще одна причина, по которой Онодэра Тодзаэмон не был спокоен в то утро. И не домочадцы покойного управителя смущали его, и не их приготовления к похоронам. Умывшись и переодевшись, как положено в сегодняшний день, в старую поношенную одежду, самурай зашел в комнату своего юного подопечного, но никого не увидел. Постель даже не разбирали на ночь, пропала, как выяснилось после расспросов, одежда. Исчез так же меч с цубой в виде танцующего журавля. И никто не видел слугу Хэйкичи со вчерашнего вечера.
Онодэра Тодзаэмон опустился на влажные от росы доски веранды (в том же самом месте, где провел предыдущую ночь) и поклонился.
- Позволено ли будет спросить, что беспокоит моего господина?

[при неоценимой помощи Bishop]

Кицунэ бежала по лесу, перемахивая через стволы поваленных деревьев и небольшие овраги. Лиса торопилась – следовало успеть до рассвета, ведь те, к кому она сейчас так спешит отправляются на дневной покой с первыми лучами солнца…
Совы – умные и опасные ночные жители. Кицунэ остановилась, принюхалась к воздуху и замерла. Идти к совам совсем не хотелось….
Рыжая потопталась на месте, но затем всё же продолжила путь. Воздух был тих и очертания больших деревьев нависали над лисой – таинственно и угрожающе.
Пара ярко-жёлтых глаз неотрывно смотрела на Рыжую из темноты. Через мгновение рядом зажглась вторая, затем третья. Рыжая поприветствовала сов как можно почтительнее, но те молчали, только смотрели. Лиса помедлила и продолжила:
- Все знают о вашей мудрости… И мне нужна ваша помощь. Расскажите мне, пожалуйста о…
- Может быть, - ухнула в ответ одна из сов.
- Позже, - продолжила другая.
- Может быть…, - предположила третья
- Никогда, - закончила четвёртая сова, которую Рыжая до того не видела.
- Но мне нужна ваша помощь! – кицунэ помотала головой и припала на передние лапы, - Кто ещё мне поможет, если не вы?
Совы помолчали, затем одна сварливо, словно нехотя сказала:
- Ты хочешь знать, кто приходил этой ночью.
Это не был вопрос, но Рыжая кивнула.
- Приходили двое, с разных сторон.
- Один хотел жизнь твоего самурая, но не нашёл того, что искал.
- Второй хотел жизнь монаха.
- И тоже не нашёл…
У Рыжей голова закружилась – которую из четырёх сов слушать? Всех сразу?
- Мы скажем ещё что-то…
- Мы видели белого тигра не так давно.
- Мы видели феникса, летящего ночью.
- Когда ты узнаешь, что нужно Хранителям – приходи и расскажи нам.
Огненный взгляд сов начал затухать, воздух светлел.
- Благодарю вас… Я приду, - Рыжая склонила голову в согласии и почтении, а когда подняла взгляд сов уже не было.
«Крик совы отгоняет демонов. Моему самураю такая бы пригодилась, опять ведь встрянет…» - Рыжая быстро оглянулась, никто ли из лесных жителей не услышал её мыслей, - «Талисман сгодится!»

Утро. Шиобара. Сад дома управителя.


- Ветер, меня беспокоит ветер – дайме повернулся к Тодзаэмону и наклонил голову в ответ.
Онодэра промолчал. Рассказывать или нет о ночных видениях? Рассказывать или нет о пропаже мальчишки? Тодзаэмон уже поручил нескольким самураям и солдатам из свиты расспросить в округе, а заодно оглядываться по сторонам почаще, вдруг заметят племянника сиятельного даймё.
- Ветер? - недоуменно переспросил каро.
- Ветер переменился, он принёс что-то новое, что-то необычное – улыбка прокралась на лицо дайме, как кошка подбирается к гнезду птицы, медленно и неотвратимо – но мне кажется, не только я чувствую это, ты волнуешься, хотя я не видел, чтобы ты волновался даже когда твой старший сын показывал тебе своего первенца, что случилось?
Дайме чуть махнул веером и слуги с поклонами оставили собеседников, а охрана отступила к ограде сада.
Онодэра на долю секунды прикрыл глаза, собираясь с решимостью; еще ни разу он не подводил своего господина.
- Ночью мне чудилось, будто я вижу юного Нобору в саду вместе с белым тигром, а теперь его никто не может найти, - признался Тодзаэмон.
Про встречу с духами Хэйке он решил умолчать, не зная, как отнесется его господин к рассказу о собственных предках.
Губы дайме чуть дрогнули.
- С белым тигром – повторил дайме – С белым тигром…
Дайме чуть сощурился, будто пытаясь, что разглядеть, но взгляд его проходил сквозь самурая, не видя его. После чего сложил веер, снова «увидел» каро и произнёс:
- Сны иногда дают нам больше чем кажется… Что-нибудь или кто-нибудь ещё пропали, или только мой племянник?
- Его меч. Журавлиная катана первого сегуна из рода Ашикага.
Над перилами веранды вился припозднившийся светлячок. Онодэра вновь опустил взгляд. Мало им крабов с лицами на панцирях, которые пугают рыбаков на мысе Данноура.
- И слепой музыкант, - добавил упрямый каро наперекор ночным предупреждениям.
- Музыкант?! – глаза дайме на мгновение широко раскрылись, но также быстро приняли нормальный размер, Акаихигэ подался вперед и опустился на циновки напротив Онодэра.
– Ты что-то знаешь об этом? Прошу, не стесняйся рассказать всё, что видел или слышал, как бы странно это не было на твой взгляд…
И тогда Тодзаэмон не стал ничего скрывать: ни про голубые огоньки, которые танцевали над гладью пруда, ни про разговор слепца с невидимой даже зрячему женщиной, ни про слова, которые они произносили.
- Они говорили про багряные листья на водах реки Тацута, - добавил он.
Дайме выпрямился, улыбка сползла с его лица, а глаза похолодели
- Багряные листья… - дайме резко встал и втянул аристократическим носом воздух сада – Багряные листья… - его голос начал чуть клокотать, внезапно дайме мигнул, посмотрел на Онодэра, потом на сад и повернулся в стороны пруда, что был в дальней части сада.
- Пойдём, мне кажется, в кустах что есть, может белый тигр? – улыбка снова замерцала на лице князя.
Тодзаэмон незамедлительно поднялся и только потом сообразил, что господин изволит шутить. А он-то надеялся увидеть, как из кустов выскакивает маленький Нобору и бежит к ним навстречу. Он успел привязаться к мальчишке.
Пройдя к пруду дайме и самураю открылась картина лежащего музыканта:
- Эй! Кто там! Сюда! – прокричал князь – Быстрее!
Слуги явились через мгновение.
- Тащите в дом! Лекаря! Шевелитесь растяпы!


(и СонГоку)

Фудзихара. Утро

Кин Ки проснулся, когда дом вокруг снова начал наполняться звуками повседневной жизни. Монах привычным движением сунул руку за пазуху, и только тогда открыл глаза, когда не обнаружил на месте свою любимую флягу. Кожаный сосуд лежал неподалеку, по-видимому, вынутый лекарем во время осмотра. Ки приподнялся и, превозмогая боль в бедре, сел. Вытащив пробку, монах сделал несколько глотков иноземного вина и, почувствовав, как жидкость начинается разбегаться по жилам, довольно крякнул.
Тут-то в комнату и вошел Такамори с попугаем на плече. Птица сидела хвостом вперед, нахохлившись, но одним глазом подсматривала. Молодой человек окинул монаха взглядом.
- Как вы себя чувствуете, Ки-хоши?
- Теперь намного лучше, Юджи-сан, - улыбнулся Кин Ки, похлопав по своей фляге. - Надеюсь, я не доставил вам слишком много неудобств прошлым вечером? А то, все помнится довольно сумбурно.
Ронин остался стоять около двери. Большая зеленая птица, поняв, что на нее не обращают внимания, потоптавшись на плече, уселась передом к монаху и взялась чистить клювом крыло.
- Никаких неудобств, Ки-хоши. Я очень рад, что вам лучше. В этой деревне нет лекаря, и я опасался за ваше здоровье. Сегодня мы уходим в Шиобару, желаете ли вы продолжить путь вместе с нами?
- Если вы по-прежнему не боитесь тех бед, что могут прийти из-за моего присутствия, то я с радостью к вам присоединюсь, - ответил монах. - Правда, я все равно буду вынужден покинуть вас в скором времени.
Протянув руку, Кин Ки взял посох, стоявший у стены и опершись на него поднялся. Рана в бедре отозвалась тянущей глухой болью, но это как раз было хорошо, такая боль означала, что мышцы будут заживать. В том возрасте, в котором пребывал монах, организм переносит травмы уже не так легко, как это бывает в юности. Однако пока ничего не вызывало опасений Ки, пусть его и не осматривал лекарь, но тем не менее все было сделано удачно и правильно.
Такамори молча наблюдал, как монах встает, и чем больше смотрел, тем больше понимал: самостоятельно Кин Ки не дойдет, даже опираясь на кого-либо. Следовало раздобыть транспорт, хотя бы простейшую телегу с лошадью, но здешние жители вряд ли захотят поделиться - боги наградили их немалой скупостью, а ронина не возжелали осыпать золотом.
- Ки-хоши, путь до Шиобары неблизкий, не откажитесь воспользоваться транспортом.
С тяжелым сердцем, монах вынужден был признать, что молодой самурай прав. Показывать свой характер было не перед кем, да и не зачем.
- Не откажусь, если здесь поблизости можно раздобыть что-нибудь, насчет оплаты можете не беспокоиться, Юджи-сан, мой наряд весьма отличен от того, который я мог бы себе позволить.
Кин Ки стоял, опираясь на посох, и всем видом показывал, что это не доставляет ему никаких трудностей. На самом деле, монах искренне благодарил про себя Будду, что в комнатах не бывает ветра. Одного дуновения было бы сейчас достаточно, чтобы вернуть Ки обратно в горизонтальное положение.
- Тогда я раздобуду для вас транспорт, - сказал Такамори, поклонился, заставив попугая затрепетать крыльями, и вышел.

(и Grey)

- У него глаза цвета моря! - кипятился Ясукичи; старый привратник отчаялся что-либо доказать, но при каждом удобном случае вступал в перепалку. - Этот ребенок проклят, поэтому от него отказались родственники. И нам следует вспомнить о благоразумии, надо избавиться от него, пока не случилось беды!
- Полагаю... - возразил настоятель, который уже понял, что сегодня ему не дадут мирно подремать после обеда в тишине, и теперь, сидя в тени, следил, перебирая четки за воспитанником.
Тот, как будто не про него шел разговор, лежал на самом краю внутреннего бассейна; со стороны могло показаться, что мальчик завороженно разглядывает что-то удивительное в зеленой глубине. В зеркале неподвижной воды отражалось его круглое лицо с удивленно приоткрытым ртом и необычными глазами.
- Полагаю, - повторил настоятель, делая над собой усилие, чтобы вернуться к порядком надоевшему спору, - что причина не столь поэтична, как тебе кажется. Полагаю, родители его оказались внимательнее нас и сразу же заметили, что их бедный ребенок слеп.
- А по-моему, либо отец, либо мать его - из морского народа, - стоял на своем бывший рыбак Ясукичи. - иначе почему его так притягивает вода?
Оба посмотрели на мальчишку; тот опустил руку в пруд, как будто хотел потрогать карпов, так вяло помахивающих плавниками, словно рыб тоже сморила полуденная жара.
- Из морского народа, - убежденно повторил Ясукичи. - У него глаза цвета моря.
- Небо точно такого же цвета, - благодушно отмахнулся настоятель. - Откуда нам знать, проклятие на мальчике или благословение?
Попросив Ясукичи присмотреть за найденышем (после того, как тот неоднократно падал во внутренний храмовый бассейн, его опасались оставлять на выложенным камнем краю одного), настоятель ненадолго отлучился и вернулся, держа в руках старую биву. Он благоговейно сдул с инструмента пыль, подкрутил колки и, сев на прежнее место у одной из красных колонн, подпирающих крышу Акама-джингу*, окликнул мальчика. Воспитанник откликнулся, но не сразу; впрочем, он всегда отвечал спустя какое-то время.
- Поговаривают, что это не обычная бива, - сказал настоятель, вкладывая старый инструмент мальчику в руки. - Некоторые считают, что она принадлежала самому Мими-наши Хоичи. Может, и так, но как бы то ни было, это по-прежнему бива, и на ней можно играть. Попробуй.
Мальчик наугад провел кончиками пальцев по струнам.
- Да он ростом с инструмент! - рассмеялся позабывший на время все свои страхи привратник.
- Все дети когда-нибудь вырастают, - философски заметил настоятель, помогая мальчику приспособиться к биве. - А руки у него сильные, видишь, у него уже сейчас получается зажимать лады...

Онодэре Тодзаэмону, старшему каро дома Тайра, пришлось сделать над собой усилие, чтобы без трепета нагнуться к лежащему на берегу человеку; кажется, тот не дышал. Может, оно и к лучшему? Пусть забирают его, если им так понадобился музыкант, и больше не беспокоят живых. Одежда слепого промокла насквозь, к ней прилипли длинные нити водорослей, в складки забился мелкий песок. Онодэру пробрал озноб, как будто неожиданно ударили заморозки. Конечно, сейчас уже осень, но неужели здесь в горах по утрам так холодно?

---
* Акама-джингу – храм, выстроенный на мысе Данноура, чтобы утихомирить духов рода Тайра, погибшего там почти до последнего человека.

(совместно с доном Алесандро)

Гембей и Хирохата направлялись к дому наместника, когда их встретил слуга даймё Акаихигэ и сказал, что тот хочет его видеть.
- Тайра!? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Хирохата, когда слуга удалился.
- Да, - Гембэй посмотрел вслед удаляющемуся слуге. – Мне нужно идти. Будет серьезный разговор. А тебе лучше вернуться домой.
Ямабуси согласно кивнул и оставил начальника стражи одного. Цува выждал несколько секунд, собрался с мыслями и неспешна, продолжил свой путь к дому Кантаро.
- Здравствуйте, господин Гембэй - слуга, ожидавший у дверей сада, склонился в поклоне - Акаихигэ-домо примет вас вместе с каро Тодзаэмоном!
- Тогда скажи, где можно подождать уважаемого Тодзаэмона, - Гембэй даже не смотрел на слугу, его взгляд был устремлен в сад. Там ли Акаихигэ? Чего можно ожидать от этого непредсказуемого человека?
- Вы можете подождать его прямо здесь, мы надеемся, что он скоро придёт - слуга тоже мельком взглянул в сад, с князем никогда не угадаешь, что станет причиной следующей вспышки его гнева - не желаете ли чая?
- С удовольствием, - спокойно ответил Гембэй, - но все же предупреди Акаихигэ-сан, что пришел начальник стражи.
Прошло немного времени, и слуга принес горячий чай. Цува, удобно усевшись, налил в чашку душистого чая, но выпить его так и не удалось. В саду что-то происходило и, как начальник стражи, он не мог спокойно сидеть и слушать подозрительные звуки. Уж слишком много странного происходило в последнее время в Шиобаре. Встав и оставив недопитую чашку чая, он быстрым шагом проследовал в глубь сада, откуда раздавались голоса.
Его взгляду предстала удивительная картина. Да, он слышал, что Акаихигэ отличался от других людей своим непредсказуемым нравом, но что бы вот так… Тодзаэмон, которого Цува дожидался, находился уже здесь и, как понял Гембэй, пытался привести в чувства какого-то мужчину.
- Акаихигэ-сан, извините за невежливость, но я услышал странные звуки и поспешил сюда, - голос Цувы был спокоен, как и положено начальнику стражи.

Шиобара. Сад в доме Кантаро.

Князь поднял голову от созерцания тела музыканта и не обращая внимания на слова Гэмбея бросил гневный взгляд в сторону слуг бегущих с носилками, за слугами, со всех ног бежало два врача в синих одеждах, одной рукой они придерживали свои татэ-эбоши*, и прикрикнул на них:
- Скорее болваны!!! Иначе вы у меня все в цакке состаритесь! – скороговоркой выплюнул Акаихигэ.
Слуги и доктора, наконец, бросились к музыканту.
- Жив! – выдохнул один из врачей – Скорее, в дом его!
Пока слуги с величайшей осторожностью перекладывали тело на носилки, рука несчастного расжалась и на примятую траву упал небольшой кусочек нефрита…
Может быть, никто и не обратил на это происшествие внимание, если бы один из врачей не нагнулся бы за осколком молочного с зеленым отливом камешка. Онодэра Тодзаэмон грозно свел брови, а поскольку этого оказалось недостаточно, еще и хмыкнул. Находку тут же передали ему, и старший каро, довольный в душе, что можно больше не находиться рядом со слепым музыкантом, подошел к своему господину и протянул нефрит ему. Оказалось, это был не обломок, а скорее, оторванная от ожерелья подвеска в виде зуба или половинки инь-ян.
Дайме с поклоном принял находку мельком глянул на неё и уже не смог оторвать удивлённого взора от камня.
Гембэй внимательно наблюдал за происходящим. Его пытливый ум сейчас работал на полную, пытаясь анализировать увиденное.
- Уважаемый, Акаихигэ-сан, - обратился он к даймэ, видя, что тот явно впал в ступор, - с вами все в порядке?
Мой господин, - подал голос Тодзаэмон, который потому и добрался до своего положения при Акаихигэ-доно и удержался, не потеряв головы, что умел встревать в самый нужный момент, - этот человек - начальник местной стражи Цува Гембэй. Простите ему беспокойство о вашей же безопасности.
На самом деле его взгляд притягивал кусочек нефрита. Откуда могла драгоценная вещица оказаться у слепого? Смутно вспоминались обрывки ночного разговора, но никак не складывались в единое целое.
- Что ж, ты прав, его беспокойство есть его извинение – дайме всё ещё заворожено смотрел на подвеску, потом мигнул и сжал кулак, после чего повернулся к Гембею и чуть склонил голову.
Гембэй ответил на поклон поклоном, соблюдая правила этикета. Ему не впервой было обращаться с влиятельными людьми, коих предостаточно съезжалось в Шиобара, но даймэ Акаихигэ был самым опасным из них. Особенно сейчас, когда наместника нет.
- Я чувствую какое-то изменение, что-то новое в воздухе, кто-то пришёл в город? – князь внезапно пристально посмотрел на начальника стражи.
- В город вернулся ямабуси, которого не было здесь несколько лет, - дипломатично ответил Цува. - Он остановился у меня в доме.
- Он пришёл один? – на лице Тайра чуть затеплилась улыбка.
- С ним пришел еще один монах, наньбан, - Гембэй теперь был точно уверен, что даймэ уже успели доложить о его гостях. А ведь он предупреждал Рюджи, что добром это не кончиться.
- Ещё один монах… наньбан… - в голосе Акаихигэ появилась некоторая весёлость – как прекрасно принимать гостей, кажется Конфуций сказал, друг приехал издалека, возрадуемся же!
Гембэй в меру своих сил сдержал удивление. Акаихигэ-сан радостно отнеся к этому заявлению? Значит здесь дело точно не чисто, надо быть стократ внимательней в своих словах и поступках.
- Да, вы правы господин, - Гембэй вежливо поклонился.
- Мне радостно что вы признаёте мою правоту, уважаемый, но напомните мне одну вещь, простой пустяк, какой приказ я отдал после смерти достойного Кантаро?

* - специальная шапочка – знак профессиональной принадлежности.

(я, СонГоку и Хидеки)

(И Далара, естественно)
Фудзихара
- Кайо. Можешь пообещать мне одну вещь? Если когда-либо пребывание со мной станет слишком опасным - покинь меня.
Кайо чуть не засмеялась. Опасным? Кто бы говорил... Но сдержалась. Она не бессмертна, об этом не стоит забывать. Ни она, ни ее собратья.
- Не могу обещать, - честно ответила девушка. - Я сделаю так, как посчитаю нужным в тот момент.
-В таком случае, - чуть скривившись от боли, Итачи сел на колени и, держа перед собой катану, произнес, - Я передаю свой меч и свою жизнь тебе. Я клянусь защищать тебя ценой своей жизни и исполнять любое твое желание. И пусть меня постигнет жестокая кара, ели я нарушу эту клятву.
Кайо оторопела, никак не ожидав подобного. Зачем ей жизнь человека, зачем эта клятва? Что она с ними будет делать? Впрочем, пусть будут, авось не помешают. Девушка открыла рот, поняла, что стоит, когда, наверное, надо бы сидеть. Ох уж эти церемонности... Села. Тьфу, надо же не скрестив ноги, еще подумает, что его предложение слишком дешево, обидится. Кайо переместилась в правильную позу.
- Я принимаю твою клятву. Меч оставь себе, без него как ты будешь сражаться?
Согласие Кайо немного успокоило молодого самурая, и он поклонился девушке теперь уже как своей новой госпоже.

- Думаю, что теперь тебе и решать, что мы будем делать дальше.
Итачи поднял голову, и теперь его взгляд был куда более уверенным. Похоже, что он наконец-то смог ответить себе на вопрос, мучавший его столько времени, и теперь ему казалось, что тучи, сгустившиеся над его будущим, наконец-то начали отступать, и пока еще одинокий луч солнца освещал его дальнейший путь.
Вот как! Ловко он переложил всю ответственность на нее... Ну пусть пеняет на себя! Кайо чуть было не высказала что-нибудь резкое, но посмотрела на просветлевшее лицо Итачи и смягчилась. «Этому мальчику еще так мало лет, он растерян так же, как я, когда забываю что-то». Неожиданно решение пришло само: нужно взять Итачи с собой.
- Тогда мы пойдем искать защиту севера, - сказала девушка и испытующе посмотрела на юношу.
- Север… Значит в путь, - без колебаний произнес молодой самурай.

(с Хикари)

Шиобара. Вечер.
(за ночь до событий в доме управляющего и Фудзихаре)
Святилище было давно покинуто людьми, о чем свидетельствовал большой слой пыли на алтаре, а также груда неубранных листьев у входа.
-И снова заброшено. Ты всегда приходишь в такие? – с усмешкой произнес колдун, раскидывая ногой листья.
Все-таки странно, зачем столь могущественному демону понадобился этот мальчишка? Конечно, он сумел пару раз удивить Тошимару, но все же он был очень слаб. Или здесь дело не в силе? В любом случае, Ему нужен этот оранжевоглазый шаман, а его воля – закон для колдуна. Или же случится что-то очень плохое.
Услышав шаги, колдун наложил на себя заклятье, скрывающее его от чужих глаз, и встал в угол святилища. Хоть сам он и не имел никакой связи с миром духов, он прекрасно понимал, что ни шаман, ни его спутники не смогут почувствовать его в месте, где недавно находился сам Итсумаден. Поэтому можно было спокойно понаблюдать, не опасаясь быть замеченным.
Первым в святилище вошел Какурай, старый знакомый колдуна. Подозрительно осмотревшись, он сел перед алтарем и что-то прошептал, закрыв глаза. Следом вошли беловолосый мальчишка и девушка, которую колдун видел впервые.
-Неужели отец настолько забросил святилище? Надо бы сначала прибраться здесь и оставить дары, - произнес шаман, оглядываясь.
«А щенок повзрослел. И кто его отец? Он в деревне?» - Тошимару был явно доволен этой новостью. Если бы еще знать, кто он. Но это можно было поручить Сакио.
К удивлению колдуна Говорящий с духами и его спутники закончили свою работу достаточно быстро, и теперь, когда вокруг была чистота, а дары лежали на алтаре, казалось, что стоящая поблизости статуя Ину дружелюбно смотрела на своих гостей. Какурай встал перед алтарем, повернувшись к шаману и девушке, которые сели на колени, немного подняв взгляд на ямабуси.
«Неужели?» - ошарашено прошептал колдун. Если дело принимает такой оборот, то Сакио совсем необязательно узнавать об отце мальчишки. Добыча поинтереснее сама плывет в руки.
Перед тем, как произнести свою клятву, шаман на мгновение схватился за грудь и с неописуемым испугом осмотрелся. «Все-таки заметил?» - при этой мысли Тошимару на мгновение овладел страх. Несмортря на то, что колдун однажды видел его силу (а точнее ее практически полное отсутствие), он зачем-то был нужен Господину, а значит был не так прост. Да и Какурай был поблизости, и это тоже было не очень-то приятно. Но похоже, что все-таки Говорящий с Духами был обеспокоен чем-то еще. Но, как бы то ни было клятвы все же были произнесены, а саке – выпито.
-Духи этого места стали свидетелями соединения судеб сидящих передо мной Хаку и Момоко. Церемония закончила, - произнес Какурай.
-Тогда самое время вернуться к Неко, - шаман встал с пола и помог встать девушке.
-Вы идите, а я задержусь ненадолго.
Шаман не стал задавать вопросов, лишь кивнув головой. Когда же они покинули святилище, ямабуси подошел к Тошимару, который до этого момента был уверен, что остался незамеченным.
-Зачем ты здесь? – без лишних слов спросил он.
-Давно не виделись, Какурай-кун, - при этих словах колдун начал что-то искать за спиной.
-Цуру, - поправил его ямабуси, - Ты так и не ответил на мой вопрос.
Новое имя ёкая могло значить только одно.
-Значит, теперь ты служишь этому мальчишке и хочешь встать на моем пути? –колдун наконец-то нашел какой-то свиток.
Цуру сложил руки перед собой, намереваясь что-то сделать, но колдун быстро произнес заклятие, не давая ямабуси времени, на действия и провел рукой по свитку.
Фигура Ёкая начала расплываться и вскоре исчезла совсем. Колдун сложил свиток, перевязал его тонкой лентой и снова убрал.
-Посиди здесь, пока все не закончится, - усмехнувшись произнес Тошимару

(СонГоку, дон Алесандро и я)

- Вы говорите о приказе закрыть все ворота и никого не выпускать и не впускать?
Дайме чуть прикрыл глаза, раскрыл веер и несколько раз обмахнул себя, после чего повернулся к Гэмбею и проговорил:
- Вы невероятно точно повторили его...
- Я начальник стражи и в мои обязанности входит, как в соблюдение данных мне приказаний, так и в четких их исполнениях, - Гембэй ожидал подвоха, но с какой стороны. Не зря же Акаихиге стал интересовать именно этим приказом.
Под осуждающие голоса телохранителей Онодэра Тодзаэмон сделал шаг вперед и положил широкую ладонь на рукоять меча.
- Не забывайся!
- Я всего лишь воин, привыкший подчиняться приказам, - спокойно ответил Гембэй.
Глаза дайме полыхнули.
- Тогда почему же вы, привыкший подчиняться приказам, пустили в Шиобару двух человек! - взгляд князя вонзился в Цуву - Или слова этих двоих показались вам весомее моих?! Кто стоял на воротах в тот момент, когда эти двое пришли?
- Мой сын, Акаихигэ-сан, - по телу Гембэя прошла мелкая дрожь, но на лице волнение его никак не отразилось.

(то же трио)

- Я видел его, - заступился за мальчишку старший каро. - Он хороший воин, но еще слишком глуп.
Капелька пота пробежала по спине начальника стражи.
- Из твоих уст это звучит как поощрение, - дайме перевёл взгляд на Тодзаэмона, гнев начал гаснуть в глазах сиятельного Акаихигэ - но это не меняет сути проступка!
- Даже взрослый солдат не станет препятствовать ямабуси, - не уступал Онодэра. - Какой спрос с мальчишки?
- А что насчёт наньбана? - Акаихигэ смотрел на своего телохранителя, гнев полностью пропал из взора дайме и теперь на его место пришёл интере
- Он когда-нибудь пересекал границу провинции? - Тодзаэмон смотрел на начальника стражи исподлобья.
- Он впервые здесь, - Гембэй стал по немного успокаиваться. - И за время его пребывания в Шиобара он ни разу ни покинул пределов моего дома.
- Так откуда же ему было знать, что перед ним южный варвар? - усмехнулся Тодзаэмон.
Самураи из свиты даймё рассмеялись.
Дайме позволил себе легкую улыбку.
- Его необразованность и набожность стала ему щитом! - веер в руке дайме начал обычную работу, вверх-вниз, вверх-вниз - Ну да оставим это недоразумение под вашу ответственность господин Гэмбей…
- Я сам был удивлен его появлению здесь. Но он такой же монах и ямабуси ручался мне, что с наньбаном у меня не возникнет проблем, - Гембэй вежливо поклонился. - Он не доставит хлопот вашей светлости.

(трио )

- Я надеюсь, что у вас не возникнет хлопот с ними… - проговорил дайме.
- Однако я не намерен более отнимать своё время думами о посторонних, когда мой дорогой и любимый племянник пропал! – дайме резко сложил веер.
"А это уже хуже" - подумал Гембэй. Он посмотрел на дайме.
- Я могу немедленно отослать человека к воротам и узнать: не проходил ли маленький мальчик. Но думаю, что если такое и случилось, то мне бы доложили немедленно.
Акаихигэ на мгновение закрыл глаза и повернулся к каро.
- Напомни мне, когда мы вернёмся домой, спросить у звездочётов что за день был сегодня...
- Не иначе как томобики, - вздохнул Онодэра, оглядываясь на комнату, в которой лежал мертвец. - Я прикажу обыскать всю деревню.
- А вы... - князь повернулся к Цуве - вы приложите все усилия, чтобы помочь в этом деле, в случае успеха... в случае успеха...
Тайра шагнул к начальнику стражи:
- Я помогу в достижении справедливости...
Сердце Гембэя сжалось и время для него остановилось. Неужели, Акаихигэ сможет ему помочь. Но как он узнал, чего именно он хочет? Нет, не время сейчас думать об этом, главное это найти мальчишку.
- Я сделаю все, что в моих силах, Акаихигэ-сама, - Гембэй низко поклонился дайме.

Бамбуковая роща вблизи Шиобары, окончание часа Быка*

С длинных перьев жирными огненными каплями срывались искры, закручивались спиралями и вихрями, осыпали поляну и гасли в толстой прослойке прелых листьев и зеленых подушках мха. Итсумаден раскачивался из стороны в сторону, темные глаза его были полуприкрыты, потрескавшиеся от жара белесые губы уже с некоторым трудом выводили мелодию. На змеиной чешуе играли оранжевые и желтые блики, образуя причудливые узоры. Взмахи неторопливых крыльев, разгоняющих огненных мух, словно два причудливых заморских веера, становились все быстрее и быстрее; спутанные волосы зашевелились от поднятого ветра, как огромный клубок морских змей.

Yomigaete watakushi no mikata!
Keno to kui no utte!

Толстый слой подгнившей листвы в центре поляны вздулся пузырем. Демон ласково улыбнулся, прикасаясь кончиками перьев к прядке черных волос, запутавшейся среди прошлогодних листьев.
- Поднимись!
В земле что-то хлюпнуло, забулькало, словно лесной родник, пробивающийся к свету. Только вместо чистой воды перед Итсумаденом растекалась лужа черной и вязкой жижи.
- Скорее... пока не наступил час того, кто сумеет загнать тебя обратно.
Листья вспучились. Сначала появилась взъерошенная макушка, потом, когда голова запрокинулась, стало видно лицо, пока еще только верхняя его половина, на которой темные открытые глаза казались тенями. Затем ростками молодого бамбука вылезли пальцы. Затем существо сумело выпростать руку и, извиваясь, протиснулось сквозь щель настолько, что смогло упереться ладонями в землю.
Крылья демона яростно взбили сырой ночной воздух.
- Скорее... – умоляюще прошептал Итсумаден. – Поторопись!

---
*час Быка (или Вола) - часу до ночи до трех.