Гарэль всем своим видом горячо подтвердил согласие с Зимней. Он чувствовал, что Дракон в ножнах начинает как-то странно нагреваться и тихонько звенеть на одной, запредельно высокой ноте. Эльф понятия не имел, что хотел ему сказать его серебряно-стальной друг, но понимал, что он явно не пытается принудить их остаться.
– Хозяин, неси еду! – сказал он, мысленно молясь Звезде Мира. – Овощей там каких-нибудь...
– Мяса точно не надо? – разочарованно спросил нетопырь.
– Нет! – опередив всех, ответил священник.
Крыло повелительно шевельнулось, и орк снова убежал. На сей раз он отсутствовал дольше, но и мешок, с которым вернулся, был потяжелее тряпья. В нем обнаружились мешочки и коробочки поменьше, от которых пахло обычными бобами или репой – или чем-то вовсе незнакомым. Все это добро было немедленно осмотрено, ощупано и обнюхано молодой охотницей. Попытка дележа провизии вызвала очередную заминку. Девушка без задней мысли разложила съестное на пять кучек. Побольше и потяжелее – мужчинам, поменьше и полегче – женщинам. И только закончив делёж, Вхен сообразила, что знатная госпожа с вечно недовольным надменным видом оскорбится от одной мысли о том, что ей предлагают какую-то ношу.
– Кстати, говорят, что из крыла летучий мыши можно готовить не только оборотное зелье, но и очень неплохой супчик, – вдруг заметила Маэджана, задумчиво глядя на провизию, – Как думаете, хозяин обидится, если я попрошу?
– Мне бы не понравилось, если бы кто-то попросил пищу из плоти моих сородичей, – робко заметила загорянка, спешно перекладывая поклажу в четыре кучки, пока колдунья не заметила.
– В некоторых культурах принято употреблять в пищу обезьян. А ведь считается, по одной из версий, что человек произошел от обезьяны, – Маэджана покосилась на брата Поля и продолжила, – Так что быть может хозяин и не обидится, если речь идет о неразумных рукокрылых.
Упаковывая свой узел, священник заметил:
– Лучше не просить таких вещей.
– Пошли, а? – Гарэль только что не пританцовывал, находясь у порога. – Нет, ну правда, зачем отягощать хозяев нашим присутствием дольше, чем это необходимо, осмелюсь спросить?
Ни обезьян, ни летучих мышей, впрочем, они так и не получили. Чему священник, кстати говоря, был очень рад и вздохнул с облегчением, когда пятерка путешественников покинула столь бурно их встретившую таверну. Впрочем, судя по тому, как за их спиной притихший было гул голосов резко взвился до прежней отметки, если не выше – провожали не менее шумно. Похоже, с некоторым облегчением.

От здания, стоявшего наособицу, вело немало тропок, но в темноте уже не было видно – куда. Следуя совету хозяина, они двинулись направо, по наиболее широкой, и быстро набрели на холм, в котором, как и обещал нетопырь, имелась пещерка – сухая и совершенно пустая, где вполне можно было переночевать.
Гарель Сорока, разумеется, оказался в интересном элементе ландшафта первым, и немедленно приступил к его изучению. В какую-то минуту пол и стены пещеры были тщательно осмотрены, а местами даже простуканы ножнами Дракона.
– Хей-най! – разочарованно протянул он. – Ни одного клада, осмелюсь доложить!
После вампирской таверны эльф уже отошёл и вновь был самим собой: бодрым, весёлым и любопытным до сумасшествия. Юная охотница, державшаяся в толпе настороженным испуганным зверьком, тоже вздохнула с облегчением, как только невольные соратники вышли под открытое небо. Внимательный взгляд мог бы заметить, как часто глаза загорянки обращаются вверх, будто ища что-то. Но что можно искать в незнакомых небесах чужого мира?
– Я постерегу ночлег первой, если никто не возражает, – предложила девушка, кутаясь в халат. Погода стояла теплая, но привыкшая к куда более жаркому климату загорянка непривычно озябла. – Я спала не так давно, – пояснила она своё желание.
– Пристало ли женщине караулить сон мужчин, словно воин? – неодобрительно спросил священник. От этих слов та едва заметно сникла.
– А мы вместе постережём, – вдруг предложил Гарэль, приобнимая брата Поля за плечи и тут же отпуская. – Вы спите и не беспокойтесь, осмелюсь попросить!
Невысокий служитель бога кивнул.
– Согласен. Я бы хотел помолиться перед сном.
Он отошел в угол, где аккуратно опустился на колени.
Гарэль тотчас же последовал за ним, постоял немного рядом, а потом присел рядом, постаравшись скопировать позу священника как можно точнее. Тот посмотрел с недоумением и неторопливо потянулся к черному шнурку и извлек наружу висевший на шее предмет. Тот не очень походил на украшение, хотя и блеснул тусклым металлом.

Эльф пристально всмотрелся, при этом не шевельнувшись и на волос, лишь чудовищно скосив глаза. Подумав немного, брат Поль положил вещицу, на камень. Острое зрение эльфа опознало человекоподобную фигурку, раскинутую на чем-то крестообразном. Глядя на этот маленький импровизированный алтарь, священник заговорил – негромко, но и не шепотом:
– Милосердный Боже! Всем сердцем благодарю Тебя за все благодеяния сегодняшнего дня и дарованную мне благодать.
Сорока серьёзно задумался. Никакой особенной благодати он не заметил, хотя быть может... что же, он сам всегда считал, что просто ходить вольно, куда несут ноги, видеть новое и дышать полной грудью – это великое счастье. Человек говорил правильные вещи, правда возлагал очень много ответственности за то, что с ним происходит, на божество, в которое верит. Этого Гарэль не очень понимал. Разумеется, он верил, что существуют Драконы, могущественные духи и прочие божества, но добровольно предать себя целиком в руки одного из них?! Эльфа даже чуть передёрнуло.
А священник между тем продолжал, и голос его был наполнен смирением, а глаза, казалось, смотрели куда-то далеко... не в этот мир.
– Приди, о Дух Святой, освети ум мой, дабы мне открылись все содеянные сегодня мною грехи, а особенно — мой главный порок. Сокруши моё сердце, чтобы я искренне скорбел о грехах моих.
Загорянка, похоже, тоже внимательно вслушивалась в молитву, но вида старалась не подать. Может – стеснялась, а может – считала вмешательство в общение человека с богом недопустимым.
А вот тут Гарэль не выдержал и обернулся на священника. Просить у бога... сокрушить сердце?! Просить у него скорби?!! Нет, среди эльфов (особенно молодых) тоже иногда встречались те, кто находил удовольствие в страданиях, но духов они ради этого не вызывали!

– Верую, Господи, что Ты – Бог и Отец милосердия. Потому со смиренным упованием я приношу Тебе мои грехи, дабы Ты воззрел на моё сокрушение и даровал мне прощение. Ибо Ты Бог Всемогущий, убеляющий души паче снега и света солнца, – здесь отец Поль замолчал, словно бы останавливал привычное течение слов, и молитва, шедшая к завершению, была продолжена. – Дай мне терпения, дабы смог я понять и принять в этих дивных землях промысел твой. Пошли сил и веры, дабы нести в этих землях Слово твое. Аминь!
Он замолчал, но еще какое-то время не менял позы, но наконец пошевелился – вернул крестик на место и то, что было алтарем, снова стало просто камнем.
Лицо охотницы приобрело выражение задумчивое. Подслушанные слова породили в ней много вопросов, но задавать она их, похоже, не собиралась. Или собиралась, но не при всех. Помня о предстоящей ночевке, она расстелила у входа довольно тонкую подстилку и уселась, оперевшись спиной о стену пещеры. Камень все еще хранил тепло солнца, но к середине ночи спать на нем явно будет слишком холодно. Эти мысли повлекли за собой и другие, об огне.
– Стоит ли разжигать костер? – тихонько поинтересовалась девушка у эльфа, сочтя его самым авторитетным странником. – Он согреет и отпугнет зверя, но привлечет людей.
Судя по голосу, людей загорянка боялась больше, чем зверья и холода.
– Я могу собрать хворосту, – подала голос Маэджана. Она оглядела спутников прищуренным взглядом, будто сомневаясь в чем-то, затем скинула сумку у стены и шагнула из пещеры.
– Хей-най, да зачем же себя трудить тебе? – улыбнулся Сорока, пружинисто вскакивая из коленопреклонённой позы. – Я соберу, осмелюсь доложить!
И он решительным, чуть танцующим шагом отправился к выходу.
– Ты полагаешь, я справлюсь хуже тебя? – поинтересовалась воровка, не отставая. Удивленного взгляда, брошенного ей вслед охотницей, она не видела. Соревноваться в таком деле как таскание тяжестей с мужчиной – что может быть нелепей? И что даст победа? Нет, загорянка решительно не понимала этих странных людей.

– Нет, но мне нравится гулять ночью, – легко ответил эльф, шагая по мокрой от росы земле. – А тебе, осмелюсь спросить?
– Зависит от того, где именно и с какой целью, – сообщила Маэджана, наклоняясь за ветками. Она неплохо видела в темноте – это было одним из необходимых условий для людей ее профессии.
Брат Поль лишь посмотрел им вслед и устроился поудобней, собираясь закрыть глаза и отдохнуть. Он привык немало времени проводить на ногах, но все же устал. И больше душой, чем телом. Мир пошатнулся, утратил свою стройность. Где та неведомая страна, куда он попал? Какие-то неоткрытые острова? Здесь не просто диковинные обычаи – здесь то, что немыслимо было дома. Другой... мир? Но об этом ничего нет в святом писании. Конечно, замысел Господень непостижим, и каждому открыто лишь то, что требуется... Но ведь он лишь приходской священник, а подобные открытия и подобная ноша больше пристали бы епископу или кардиналу, если не самому Папе...

Сорока тем временем, особо не замедляя шага, ухитрялся подбирать с земли валяющиеся там ветки и сучья. Чем дальше они отходили от холма в лес, тем больше валежника им попадалось, так что вскоре у эльфа на руках была аккуратная горка потенциальных дров.
– Хорошо ночью, всё таки! – продолжал разливаться он. – Звёзды светят, не жарко, птицы ночные перекликаются...да, ночь – это совсем не день, она намного лучше. Смотри, там светлячки!
Последнее Гарэль воскликнул и едва не уронил всё собранное, попытавшись указать в нужном направлении. Там на небольшой лесной поляне ночь становилась чуть светлее от множества перемигивающихся зелёных огоньков.
– Мой народ верит, что светлячки зажигают свои огни, чтобы послать весточку звёздам. Они думают, что звёзды – это тоже светлячки, только заблудившиеся там, наверху. Поэтому они светят им, надеясь указать дорогу домой.
– А еще ночью, бывает, напившиеся стражники дрыхнут, – подхватила беседу Маэджана, разжившаяся не меньшим количеством хвороста, – Очень удобно... Иногда даже можно самому поспособствовать. Чтоб они напились.

Она поглядела на звезды, затем на эльфа.
– Мне нравится думать, что звезды – это алмазы, – сообщила она и мечтательно прикрыла глаза, – Вот бы мне столько...
– Ты любишь алмазы? – удивился Гарэль. – Если хочешь, могу дать тебе их. За сказку, песню или историю, осмелюсь доложить, я отдам тебе все алмазы, что у меня есть.
Девушка смерила его внимательным взглядом.
– Таскаешь алмазы с собой? Неосмотрительно как-то. Если б мы были у меня дома, могла бы посоветовать надежное гномье хранилище. Нет, правда надежное. Мне в свое время не удалось... Впрочем, не важно. Ведь мы не там.
– А, – эльф сделал попытку отмахнуться и таки упустил несколько веток, – подумаешь! Вряд ли у меня кто-то будет красть.
Ветка оказалась поймана его ногой, подброшена и аккуратно легла на прежнее место.
– Почему нет? – не отставала Маэджана, – Тот, кто настолько уверен в собственной безопасности, обычно первым и страдает.
– Я быстрее, – извиняющимся тоном сказал Гарэль. – Да и зачем? Мне же не жалко, если кому-то очень надо, я так отдам. Дракона только не отдам, но он и сам не дастся, если не захочет.
– Так неинтересно, – вздохнула воровка, – Ну сам посуди, кому нужны дармовые алмазы. Я предпочитаю зарабатывать честным мастерством.
– Хорошо! – улыбнулся Сорока лихо и проказливо. – У меня есть три алмаза, каждый в виде слезы, осмелюсь доложить. Они у меня запазухой в сером мешочке на завязках. Сможешь украсть – они твои. Договорились, осмелюсь спросить?
Маэджана улыбнулась тоже, впрочем, нижняя часть ее лица была по прежнему скрыта шарфом, улыбку выдавали одни лишь прищурившиеся глаза.
– Ты не запутаешь меня, хитроумный эльф. Мне ли не знать, что в подобных предложениях обычно кроется подвох.
Сорока искренне удивился.
– Нет, зачем мне? – растреянно переспросил он. – Они, конечно, красивые, но я не очень люблю вещи... Мне больше нравятся истории!
Воровка перехватила охапку веток поудобнее и фыркнула.
– Не могу не согласиться, иногда в историях можно почерпнуть кое-что интересное. Вот только, понимаешь, обычно они настолько обрастают небылицами... нее, проще краткая и проверенная информация из надежного источника. Что где лежит и как туда попасть. Список сопутствующих обстоятельств. Ловушки там, звери сторожевые... И все.

– Так в том, чем они обрастают самое вкусное и есть! – в темноте глаза эльфа сверкнули необычно ярко. – Из-за того, что каждый рассказчик говорит по-своему и добавляет своё, истории живут! Поэтому те, что рассказывают лучше тех, что можно прочитать, – он остановился и огляделся. – А мы не слишком далеко ушли, осмелюсь спросить? Может вернёмся в пещеру, наши друзья, наверное, замёрзли.
Прихватить больше хворосту Маэджана не смогла бы и при желании, обсуждать достоинства и недостатки историй с ношей в руках не хотелось, так что возражений не последовало.

Сорока не был единственным, кто в этот момент думал о звёздах. Охотница тоже внимательно всматривалась в рисунки незнакомых созвездий, только теперь полностью осознав, что она действительно в другом мире. Но так ли он отличается от ее родного? Тут есть люди и другие существа, чьи души так похожи на тех, кто обитал в ее родном мире. В небе так же сияет лик Пресветлого, а в ночи ободряюще перемигиваются звезды – искорки надежды, призванные напомнить, что не бывает абсолютно тьмы и даже самый кромешный мрак рассеивается робким лучиком света.
Зимняя, похоже, не стала общительнее. Она держалась чуть в стороне и не проявляла эмоций, по крайней мере внешне. Не дожидаясь костра, девушка принялась устраиваться поудобнее, готовясь уснуть. Она не смотрела в сторону охотницы, а потому не заметила ничего странного, открытого лишь глазам тех, кто умеет видеть незримое обычным людям. Вхен, впервые с момента прибытия в этот мир, улыбнулась и обратилась душой к Творцу, стараясь ярче разжечь свет в своем сердце.
Загорцы никогда не строили храмов для общения со своим богом. Зачем, если все сущее и так создано им и его Песнь пронизывает мироздание? Тэзерат слышит своих детей везде, так зачем нужны особые места для общения? Вот и Вхен, нисколько не меняя позы и не произнося ни слова, рассказывала солнцу правды все, что было на душе. Кто поймет и поддержит, как не он?

Гарэль вернулся в пещеру лёгкой, чуть ли не танцующей походкой. Заготовленный сушняк лёг недалеко от входа, а сам эльф опустился на колени рядом.
– Раз ночь длинна, то жгут едва, и берегут и силы и дрова,
Зря не шумят, и не портят лес.
Но иногда найдется вдруг чудак, этот чудак все сделает не так.
Его костер взовьется до небес! – напевал он, возясь с трутом и огнивом.

Вскоре оказались первые язычки пламени, робко пробующие на вкус предложенные дрова. Потом огонёк осмелел и жадно вгрызся в угощение, осветив всю пещерку неровным светом. Озябшая загорянка, то и дело косясь на Гарэля, осторожно подобралась поближе к огню. Лук и колчан охотница положила рядом, опасаясь то ли опасных зверей в ночном лесу, то ли малознакомых спутников. В очередной раз покосившись на эльфа, она наконец собралась с духом и тихонько спросила:
– Господин, а среди вашего народа случайно не принято путешествовать со спутниками-зверями?
– Конечно, принято, – ответил Гарэль, стараясь говорить не очень громко, дабы не мешать спящим или засыпающим. – Вместе ведь идти веселее, чем одному!
Загорянка впала в глубокую задумчивость. Спустя пару минут она наконец созрела для следующего вопроса.
– А во что вы верите?
– Мы верим в Природу. В духов. В Богов-Драконов, что удерживают наш мир от падения в Хаос. А ещё мы верим в себя и в то, что единственная искорка способна разогнать тьму, – Сорока улыбался, мягко и как-то тепло, будто не делился основами веры своего народа, а рассказывал близкому другу о своей семье.
Этот ответ, похоже, порядком озадачил юную охотницу, будто она ожидала услышать что-то другое.
– А вы? – тем временем просто спросил Гарэль
– В Тэзерата, – привычно ответила Вхен, будто это имя могло что-то сказать чужаку из другого мира. Спустя пару мгновений она спохватилась и виновато добавила: – Это Солнце Правды, тот, кто сотворил наш мир Песнью.
Смуглая рука указала куда-то вверх, где, за толщей камня и мраком ночи, таилось ослепительное солнце.
– Ух ты! Точь-в-точь, Золотой Дракон, – обрадовался Гарэль. – Только он его не сотворил, а первым взялся оборонять... ну и остальные ему помогли, конечно же. Кстати, вот этот – его брат, осмелюсь доложить.
Дракон с тихим подтверждающим шелестом покинул ножны и улёгся на колени эльфа.
Алые глаза скосились на клинок, затем недоверчиво метнулись к эльфу и снова вернулись к мечу.
– Это... – девушка замялась, явно не желая ненароком обидеть неверно подобранным словом, – бог?
– Ну да, – Сорока посмотрел на неё так, будто девушка не желал видеть очевидного. – Только он очень устал и... ушёл отдыхать, выбрав форму меча. Потом мы с ним встретились, а теперь вот ходим вместе. Правда, Дракон?
Эльф чуть прищёлкнул ногтем по серебрящемуся в полумраке клинку, и тот мелодично зазвенел, будто запел песню на неведомом языке.

– Вы, должно быть, очень старая и совершенная душа, раз ваш бог доверился вам, – сделала странный вывод загорянка, глядя на эльфа с еще большим благоговением, чем раньше. – У нашего народа есть легенды, что младшие боги, созданные Тэзератом в помощь себе, иногда ходили неузнанными среди людей, но я никогда не слышала, чтобы они становились... – охотница снова смущенно замолкла, не желая оскорблять божество сравнением с предметом, но другого подходящего слова все не находилось.
– Дракон, а ты младше, чем Золотой? Нет? Старше, даже. А, понятно. Не можешь сказать. Да, я помню, что не помнишь, – Сорока разговаривал со своим клинком вполне осмысленно и явно слышал какие-то ответы. – Нет, славная дева, я, конечно, по людским меркам, стар, но к совершенству приблизился мало. Характер у меня неправильный для этого. А расскажи эти легенды, а?
Глаза загорянки вновь изумленно расширились. Существо из легенд, которое у её народа принято называть Старшим, путешествуя бок о бок с одним из своих богов, беседуя с ним, просит её рассказать предания предков.
– Вы ведь и сами словно появились из легенды, уважаемый, – робко вымолвила Вхен. – Ваш спутник, – девушка снова скосилась на клинок, пытаясь осознать, что находится рядом с божеством, – видел зарю вашего мира, так зачем вам мой неумелый рассказ?
– Дракон... не всё помнит, – Гарэль стал серьёзней и говорил тише, как о болезни в присутствии больного. – Он... очень устал держать собой весь этот мир, каждое мгновение отражая атаки Хаоса. А ещё он не о всём хочет говорить. Пожалуйста, расскажи, что знаешь!
Вхен посмотрела на клинок с таким искренним сочувствием и желанием помочь, что, обладай этот взгляд целительными силами, мгновенно поправился бы и покойник. Но познания загорянки в лекарском искусстве ограничивались живыми существами, а никак не богами, да и как исцелить душу, во много раз совершенней твоей?
– Я попробую, – очень серьезно кивнула охотница. И запела. Песнь лилась тихо и вольно, как ручей в весеннем лесу. Вот только язык был не понятен никому, кроме самой Вхен. Мягкий, певучий, он отдаленно напоминал эльфийский, будто созданный именно для песен.
Сама девушка, похоже, не заметила что перешла на родную речь. Все предания и легенды загорцев передавались, как и замысел Творца, песнями, не менявшимися на протяжении веков.
– Да, – протянул эльф. – Красиво. Правильно. Спасибо тебе, wanya werde, мы с Драконом очень тебе благодарны.
Подтверждая его слова, гравировка на клинке засеребрилась в темноте, открывая вьющегося кольцами дракона. Вхен неуверенно улыбнулась в ответ.
– У моего народа тот, кто сражается с Ничто, желающим сделать мир таким же, каким он был до Творения, звался Нархэт. – Охотница снова говорила на местном языке, но едва заметные певучие интонации так и не покинули ее голоса. – Клинок Творца.
– Нархэт? – вопросительно прошептал Гарэль. – Значит, друг, вот как тебя зовут. Что? Да, понимаю.
Эльф кивнул, улыбнулся и пояснил, убирая меч в ножны:
– Он попросил звать его Драконом. – Нархэт, значит...

(здесь и далее c Оррофином)

Сказать, что загорянка выглядела пораженной, значит назвать водопад весенней капелью. Одно дело слышать легенды о том, как младшие боги, язаты, ходили среди людей, или оказаться в чужом мире рядом с уставшим божеством, принявшим форму клинка. Но узнать что это Нархэт... Немыслимо. Может Творец создал не один мир и в каждом свои люди и язаты?
– А вы, – обратилась Вхен к эльфу, спустя некоторое время, – охотник за скверной?
– Я?! – Гарэль от удивления случайно повысил тон, но спохватился, глянув на спящих. – Не-ет, что ты. Я просто путешественник. И Танцующий.
Священник прислушивался к диалогу своих спутников, но не вмешивался в него. Нет, он отчаянно пытался свести концы с концами и понять, что это – языческая ересь или иное величие замыслов Творца, неведомое доселе. У себя дома он решил бы, наверное, что первое, но мир вокруг был уж очень веским доказательством того, что замысел Создателя шире и разнообразнее, чем видит церковь. Брат Поль даже зажмурился, испугавшись своей мысли. Вздохнул и снова принялся слушать.
– Что такое Танцующий? – смущенно поинтересовалась охотница, стыдясь своего незнания. Рядом с новыми спутниками она чувствовала себя совершенно бесполезной и угнетающе глупой. Они все даже умели читать, чем не могла похвастаться ни сама загорянка, ни члены ее семьи.
– Танцующие... хм, скажи, у тебя дома есть искусство обращения с оружием?
– Конечно, – удивилась охотница. – Разве бывают места, где никто не умеет сражаться?
– Так вот, у моего народа тоже были такие. Но со временем мы поняли, что насилие – яд, использование которого разлагает всю расу. Мы запретили себе проливать кровь и блюдём этот запрет до сих пор. Но мы влюблены в искусства, а потому ни одна из боевых премудростей не забыта. Просто больше не льётся кровь. А, что там говорить! Хочешь посмотреть? Сейчас вполне подходящая ночь.
Вишневые глаза загорелись живым интересом, но тут же приугасли. Оставаться наедине с мужчиной, да еще и ночью, было совершеннейшим неприличием. Но... это же Старший! А с ним сам Нархэт! А значит они уже не наедине, а под присмотром язата.
– Хочу, – решилась Вхен, легко поднимаясь на ноги.
– Тогда пошли туда, – эльф ткнул пальцем в сторону выхода из пещеры. – Танцевать надо под звёздами... а мимо нас никто не прошмыгнёт!
И с этими словами Гарэль Сорока первым направился наружу. Оказавшись под бездонным небом, он качнулся с носка на пятку, немного подумал, аккуратно выскользнул из сандалий, снова качнулся, улыбнулся и...
... клинок вылетает из ножен, высверкивая синеватую дугу. Дракон на его узком теле вьётся кольцами и разевает пасть, обдавая неведомого недруга струями пламени. Меч устремляется в зенит и тут же ныряет в бездну.
... тело эльфа изгибается и приходит в движение, его глаза закрыты, чёрно-белые волосы летят по ветру, а нижняя губа прикушена. Он летит сам по себе, а вокруг мечется меч, свивая дивные картины.
... звёзды кружатся в такт пляске, дикой и безумной, нечеловечески плавной. Движения Гарэля ускоряются, Дракон свищет, будто безумный, играет с лунными лучами и отблесками костра, долетающими из пещеры. Сорока извивается змеем, вытягивается к бездонному небу спицей, а потом обрушивается на землю карающим коршуном. Меч вылетает из его руки и делает несколько переворотов, но вторая рука подхватывает его тут же, не глядя, за спиной.

... нет больше ни эльфа, ни клинка. Есть единое существо, растворяющееся в диком ритме танца под аккомпанемент собственного дыхания и сладострастного стона воздуха.
А потом всё кончилось. Гарэль стоял, широко расставив ноги и застыв в стойке, более всего похожей на боевую. Дракон в его руке горел серебряным пламенем.
– Вот, что такое Танцующие, – задыхаясь от счастья, сказал Сорока и медленно выпрямился.
Его грудь вздымалась и опадала, глаза сияли, а ко лбу пристали несколько непослушных прядей.
– Понимаешь?
В алых глазах застыл немой восторг. Вхен видела воинов только в раннем детстве и не могла бы взяться оценить чье-то мастерство, но это... Это было восхитительно. Дивное искусство превосходило красотой и совершенством все воинские умения, виденные загорянкой.
– Понимаю, – едва заметно кивнула охотница и улыбнулась. Открыто, искренне, без страха.
– Вот... как-то так, – Гарэль ответил ей улыбкой, но не смелой и чуть смущённой. – Сам удивляюсь!
Он пожал плечами и уселся прямо на траву, запрокинув голову лицом к небу. Чёрно-белые пряди мешались с травой и покрывались росой, но Сорока этого будто бы и не замечал. Он накручивал на палец косицу с алой ленточкой и продолжал улыбаться.
– Ты говорила о тех, кто ходит с Драконами. Знаешь, Азра, это не обо мне. Это о Говорящих.
– Говорящих? – непонимающе повторила охотница. – С кем говорящих?
Девушка присела напротив эльфа, на почтительном расстоянии и так, чтобы видеть то, что происходит за его спиной. Похоже, ее мир был не слишком ласков и, несмотря на волшебство происходящего, загорянка не забывала поглядывать по сторонам.
– Я услышу, если кто-то захочет подойти, – прокомментировал её действия Гарэль. – Говорящих с Драконами. Да, вот они были действительно чисты душой! Это были девушки... особые, странные и загадочные. Они путешествовали с Драконами, были с ними неразлучны. Они могли с ними говорить... ну, вот как мы с тобой сейчас.
– Мой народ знает, что любой человек с чистой душой может донести свои слова прямо в уши Творцу, – на этот раз загорянка не использовала слово "верит", словно речь шла о чем-то познанном и понятном. – Но слышать ответы напрямую мы не способны в силу той пропасти, что пока пролегает между такими, как мы и Тэзератом. Как муравей не способен понять и объять прекрасную музыку, исполняемую мастером. А потому Пресветлый разговаривает со своими детьми через весь мир, подсказывая и направляя, сводя с теми, кто может тебе помочь, кому можешь помочь ты, или теми, кто чему-то тебя научит. Изредка он передает свои слова через язатов, что стоят ближе к людям и могут быть поняты ими.
– Наверное, вы бы назвали Говорящих язатами, – кивнул Гарэль и приподнялся на локте. – Знаешь, я однажды путешествовал с одной из них. Она была прекрасна. Мудра. Но очень-очень грустна, потому что потеряла своего Дракона. Она говорила мне, что я чем-то похож на них, но это не так. Они говорили с Драконами, а я просто путешествую с ним. Ай!
Сорока дёрнулся и засунул палец в рот. Над серебряным оголовьем меча воздух подёрнулся рябью, будто в жаркий день над выжженной дорогой.
– Дракон! – возмутился эльф. – Больно же!

– Мы чем-то обидели вас? – несмело обратилась загорянка к клинку.
– Не мы, – Гарэль вытащил покрасневший палец изо рта и взялся за ухо. – Я. Не любит он таких слов, хотя... ладно, друг, прости, ты прав. Мы не просто путешествуем. Мир?
Реакция Дракона так и осталось неизвестной, но наливаться малиновым рукоять перестала.
– Вы говорили, – после продолжительного молчания вновь заговорила охотница, – что ваш народ отказался проливать кровь. Как же вы защищаетесь от тех, кто приходит в ваш дом с войной?
Гарэль рассмеялся, искренне и заливисто, но совершенно не обидно.
– Наш дом – дорога! – он обвёл рукой всё вокруг. – Поля, леса и реки. Мой народ проводит жизнь в пути, странствует семьями или в одиночестве. Да, случается так, что на нас нападают, но мы научились со временем защищаться, не проливая крови.
Вхен снова умолкла, но, против обыкновения, молчание получилось сумрачным, каким-то вязким, полным теней и страха. Так человек, только что шедший по залитой солнцем поляне, проваливается в темную и глубокую волчью яму.
– У твоего народа жизнь трудна, да?
Сорока сел и устроил Дракона у себя на коленях. В ночном полумраке его глаза было видно неожиданно ясно, и их нельзя было спутать с человеческими. Нет, зрачки и цвет были нормальны, но в их глубине будто бы что-то светилось. Луч звезды, навеки осенивший весь народ бессмертных эльфов.
– Мы... проходим непростой урок, – не без труда произнесла Вхен, глядя куда-то в землю. – И пока не поняли в чём же он.
Загорянка снова замолчала, но чуткое ухо успело уловить горечь в её голосе.
– Наши двоюродные братья, Высшие эльфы, считают, что жизнь каждого народа – это вечное испытание, нет, великая задача, которую обязательно надо исполнить. Мудрые эльфы гор говорят, что жизнь – это коан, загаданный нам Богами. Как знать – может, они правы? Что происходит с твоим народом, Азра?
Девушка плотней закуталась в халат. Может, её беспокоила непривычно-прохладная ночь, а может – дурные мысли.
– Когда-то, – будто нехотя начала она рассказ, – по миру бродило много Искаженных. Никто точно не знает кто они. Одни говорят, что Ничто исказило мир, породив невозможных и опасных тварей, многих из которых сложно даже назвать живыми существами. Другие – что кто-то из язатов, спустившись к людям, создал нечто, приводящее тело в согласие с душой. Никто не знает что это: предмет, место или существо, но верят, что встретившись с Зеркалом Души, человек меняется. Чистый душой станет молод, здоров и прекрасен, а злой и подлый превратится в чудовище, Искаженного.
Охотница перевела дух, говорить столько она не привыкла, но чувствовалась, что ее душа стосковалась по беседам с людьми. Или Старшими. Неважно.
– Среди загорцев появились Охотники за Скверной, – продолжила она, глядя куда-то мимо собеседника, будто заглядывая в другой мир или иное время. – Наша вера требует искоренения в мире скверны и искажений замысла Творца, но если Тэзерат исцелял все, что мог, через своих детей, то Нархэт заботился об уничтожении того, что исцелить уже нельзя.
Покосившись на клинок в руках эльфа, загорянка задумалась, продолжать ли. Если это и впрямь язат из ее мира, то может, он не хочет чтобы она рассказывала об этом?

– Дракон?! – изумился Гарэль. – Не верю. Он, конечно меч, но...
Тут лицо эльфа вдруг приобрело странно задумчивый вид, будто он неожиданно вспомнил что-то из прошлого. Недавнего прошлого.
– А что было дальше? – тихо спросил он.
– Дальше, – так же тихо продолжила загорянка, – Охотники, по легендам обученные самим Нархэтом, стали искоренять Искаженных, спася много жизней невинных людей. Но прошли годы, подобные чудовища остались только в особых местах с сосредоточениями магических жил, вроде Загорья. И Охотники за Скверной обратили свои взоры на скверну в людях. Началось все с казней разбойников и других лихих людей, спустя годы часть Охотников стала изничтожать неверных, хулящих нашу веру и нашего бога.
Девушка замолчала, задумавшись о чем-то своем. Опомнившись через какое-то время, она продолжила.
– Со временем каста защитников, зарождавшаяся как орден Нархэта, превратилась в жестоких и беспощадных палачей, обличающих и выжигающих пороки в людях. Самым славным среди них был Белый Сокол. Легенды говорят, что он был непобедимым, будто его рукой управлял сам Нархэт. От его взора не укрывался никто, несший в себе скверну. И с каждым годом её становилось все больше. Во всяком случае, ему так казалось.
Глубоко вздохнув, Вхен бросила долгий взгляд в сторону теплого и живого огня, полыхавшего у самого входа в убежище.
– Но Белый Сокол был честным и искренним человеком, он верил в то, что творит, всем сердцем. А потому однажды, сидя на берегу тихого озера и размышляя, он посмотрел на свое отражение и узрел скверну. В этот миг он понял, что сам несет в себе то, что истреблял всю свою жизнь. Ему открылось, что в своем стремлении очистить мир Охотники забыли о пути Тэзерата, перестав думать об исцелении, исправлении искаженного. Ужаснувшись, он созвал своих братьев и сказал, что все, что мы делаем в своей земной жизни, все, что проповедуем другим, нужно сначала применять на себя. Любое начинание, говорил он, должно сначала изменить твою душу, а лишь затем души других. После этого он последовал собственному наставлению, вонзив клинок в свое сердце, полное скверны. Ибо все, что он проповедовал, это её истребление.
Его собратья прозрели, поняв, что проповедуя лишь уничтожение и забыв об исцелении, они должны уничтожить и себя, ибо их души тоже не остались незатронутыми. С тех пор наш народ отказался от пути Нархэта, учась исцелять оскверненные души.
Загорянка вновь умолкла, но это не было похоже на окончание истории.
Сорока молчал. В свете звёзд было видно, что на бледном лице Гарэля серебрятся две дорожки. Он плакал, ни секунды не стыдясь этого, потому что не родился ещё тот эльф, который не оплачет боль целого народа, запутавшегося в собственном стремлении к Свету. Потому что не всем способны помочь Бессмертные, не всюду они могут поспеть вовремя.
– Боги... как же вы... бедные вы, бедные! – шептал он. – Зачем же так? Кровью?! Ведь нельзя же так.
Слёзы Гарэля падали на рукоять Дракона и казалось, что меч, некогда бывший древним Богом-хранителем, тоже плачет, страдая по душам тех, кого должен был защищать.

– Нельзя, – эхом повторила охотница. Лицо её, и без того не слишком выразительное, совсем омертвело.
– Чуть более двадцати лет назад в наши земли пришел новый народ, архады. Они рассказали, что в их стране случилась беда, и они вынуждены были искать себе новые земли для жизни. Мой народ тоже когда-то оставил свою родину, приплыв из-за большой воды в Загорье и назвав его новым домом. Между нами и соседней империей находились малонаселенные земли. Мы не слишком ладили. Мы не понимали их жестоких обычаев и уклада жизни, они, в свою очередь, считали странными нас. Если бы не ужас, охватывающий имперцев от воспоминаний стариков о былой "славе" наших Охотников, правители империи пошли бы на нас войной.
Горькая усмешка на смуглом лице снова сменилась одеревеневшей маской.
– Архады поселились между нами, приглядываясь к новым соседям. Их традиции тоже были полны скверны и искажений, но загорцы, помня уроки прошлого, пытались учить, рассказывать о Тэзерате, помочь и понять. Архады проявляли живой интерес, охотно селились среди нас, торговали, путешествовали. Спустя восемь лет они пришли за помощью. Имперские войска шли к границам, желая разорить их земли. Наши мужчины достали оружие дедов и отправились помочь соседям защитить их дома.
Когда войска имперцев подошли к границам архадов, те ударили в спину нашим воинам, объединив усилия с "захватчиками". Вслед за этим они черным песком прокатились по нашим селениям, разоряя, убивая, уводя в рабство.
Глаза цвета живой крови, казалось, полыхнули пламенем пожарищ, а голос зазвенел, словно тетива, спустившая смертоносную стрелу.
– Победное шествие закончилось, как только они достигли горных территорий. Наша земля богата опасными тварями и творит все новых Искаженных, встречу с которыми переживают лишь Охотники за Скверной и чистые душой люди, которым те не могут причинить вреда. Захватчики бежали в ужасе уже на второй день пребывания в сердце Загорья. Беда наших земель стала, в конечном счете, нашим спасением, позволив сохранить хотя бы небольшую часть дома. Тогда мы поняли, что напрасно сложили оружие, отказались отнимать чужие жизни и проливать кровь.
Архады стали частью империи; нас, загорцев, распродавали как скот, обращаясь с пленниками ничуть не лучше. И в сердцах наших людей разгорелся огонь ненависти, настолько сильный, что многие отринули Тэзерата, решив, что он оставил нас, и обратились к Нархэту. Такому Нархэту, которого могли увидеть лишь умытые кровью родных глаза. Его именем беглые рабы и сироты, выросшие с мыслями о мести, творят страшные Ночи Возмездия, заставляя имперцев трепетать от ужаса при одном упоминании воинов Нархэта. Из-за них о загорцах стали говорить как о жестоких дикарях, мыслящих только о том, как бы воткнуть в кого-то нож. Стоит загорцу появиться в каком-то селении, как со всех сторон начинают доноситься шепотки об "ублюдках", "грязных дикарях" и "тёмных выродках". Стража хватает моих соплеменников по первому подозрению или пустому навету, а судьи, не желая рисковать, приговаривают их к смерти без должных доказательств. Это лишь укрепляет ненависть между нашими народами и умножает число воинов Нархэта. Этот порочный круг ведет к тому, что многие уже не помнят истинного пути Творца, творя во славу его такое, от чего заплачут и мертвые камни.

Гарэль был потрясён. Он сидел задохнувшись, как человек, пропустивший сильный удар под дых. Слёзы продолжали течь из его глаз, а рука стискивала рукоять Дракона так, что от костяшки казались вылепленными из алебастра.
– И... и что же? Как же дальше вы жили после... такого? – он спросил это очень тихо, не поднимая лица.
– Мы и сейчас живем так, – тихо отозвалась Вхен. В отличие от эльфа, её глаза были сухи как рдеющие угли на выжженной бесплодной земле. – И пытаемся понять, в чем же наш урок.
– Да... да не урок это! – Гарэль вскинул, наконец, голову и можно было испугаться его лица.
Не было на нём юности, вечной в своей беззаботности. На загорянку смотрели шесть столетий скитаний, причём далеко не всегда безоблачных. Высокий лоб прорезала складка, губы сжались в тонкую струну, нос запал и чуть ли не заострился, а глаза... вот из них-то и смотрело на девушку Бессмертие.
– Это не урок и не испытание это... это трагедия. Великая боль. Худший ужас.
– Вся наша жизнь – урок, – покачала головой охотница. – У всякой боли есть причина, как у всякого ручья есть исток. Мы ошиблись на своем пути и должны понять, где. Тэзерат не может прожить жизни за нас, сделать нас лучше без нашей битвы с собственным несовершенством. Возможно, мы должны были понять, что отвергнуть путь Нархэта так же неверно, как и отвергать путь Тэзерата. Нам не хватило мудрости понять, что еще можно исцелить, а что остается только уничтожить. Разве вы, Старшие, не проходили через что-то подобное? – с затаенной надеждой спросила загорянка. – Может Пресветлый послал меня сюда, чтобы вы подсказали нам ответы на наши вопросы?
– Проходили, да, – Гарэль кивнул и принялся накручивать прядь волос на палец. Движение было гипнотически размеренное и медленное, но что-то выдавало крайнее напряжение эльфа. – Только на нас никто не нападал. Мы сами пролили кровь своих братьев. Свою кровь. Это было... давно. Так давно, что у народов, пришедших после, остались лишь смутные воспоминания о наших войнах. То были тёмные времена, Азра. Мы, дети Света и Жизни позабыли свою природу, погнались за... разным. Кто-то рассказывает о проклятых сокровищах, кто-то о стремлении к власти, кто-то о запретных знаниях... какая разница, что стало причиной. Брат поднял руку на брата. Магия, должная помогать миру жить и рождать красоту, породила чудовищные извращения, призванные лишь убивать. Мастера-искусники направили огонь своих горнов и сердец на создание страшных орудий убийства. Даже самое святое – нашу связь с Миром – мы направили на войну, захлестнув все земли ужасом. Я не могу тебе передать всего того, что мы сотворили тогда, скажу лишь, что именно с тех пор люди, особенно дети, боятся темноты. Это говорит их древняя родовая память предостерегающая о бледных призраках, двигающихся так быстро, что не способен различить глаз, и крадущих тёмными ночами маленьких детей, чтобы сделать из них нечто чудовищное.
Мы спаслись лишь чудом. Чудом и любовью Мира, который не дал нам окончательно пасть. Это было тяжело – сложить оружие и отказаться от вражды. Это было, вернее, почти невозможно, зная, что за этим может последовать смерть или что-то хуже. Наши предки смогли. Смогли потому, что иначе Мир бы неминуемо раскололся и погиб бы, не выдержав жестокости, что открылась в наших душах. Никогда эльфам уже не быть единым народом. Да, мы больше не враждуем и любим друг друга, как братья, но нет... Тень той войны до сих пор лежит на нас. Одной её памяти хватает, чтобы не дать нам снова соединиться. Знаешь, Азра, когда наши отцы и деды восстановили мир, не без помощи иных народов, кстати, каждый из эльфийских родов добровольно принял вечное проклятие. Самый тяжёлый груз возложили на себя Старшие. Они приняли гордыню и все тяготы Высокого рода. Они взяли на себя ту Тьму, что разъедала нас, чтобы мы, младшие, остались чисты от этой заразы. Мы вечно будем им благодарны.

Те, кого потом назвали Эльфами Гор принесли обет отшельничества. Никогда им уже не знать радость общения с другими народами. Никогда не видеть красот живого и родного леса. Их удел – уединение и холодные камни. Ну и мы... Солнечные. Мы отреклись от родины. Заклятие, что лежит на нашей крови никогда не даст ни одному эльфу из моей родни найти родные края – прекрасные Долины Водопадов. Потому мы и скитаемся. Потому и научились радоваться дороге – нам пришлось. Скажи, Азра, это урок?
Гранатовые глаза посматривали с недоверием. Загорянка, внимательно наблюдавшая за эльфом на протяжении всего пути, пыталась представить его, совершающего кошмарные деяния под покровом тьмы. Выходило, как если бы радуга вдруг осыпалась на селение беспощадным огненным дождем. И представить-то можно с трудом, а уж поверить...
Услышав вопрос, загорянка, помедлив, кивнула.
– Урок.
Отблеск огня в необычного цвета глазах выглядел зловещим, а смуглое лицо в ночном сумраке казалось и вовсе тёмным. Возможно, в сказках белокожих народов такими представлялись злые духи ночи, безжалостные и беспощадные. А для имперцев её родного мира загорцы и стали такими духами, тёмными воплощениями мести.
– Мы все дети Творца, – слова прозвучали с той искренней уверенностью, с какой видевший восход солнца на протяжении всей жизни говорит о следующем. – И мы остаемся детьми, пока не научимся нести ответственность за свои деяния. Ваш народ сам определил меру своей вины и сам выбрал пути искупления. И та тоска, что не дает вашим душам успокоиться, не позволяет и забыть о той ошибке, что вы совершили.
Во взгляде загорянки сочувствие причудливо смешалось с верой и надеждой.
– Я думаю, что когда вы научитесь не забывать о темных временах даже в великом счастье, ваши проклятья растворятся, исчезнут, – подумав, она тихонько добавила: – Или когда вы сами простите себя.
– Тогда они останутся с нами, – убеждённо ответил Гарэль. – Потому что мы не простим себя за это. Потому что... потому что мы, именно мы пустили в свой мир Хаос. А ещё потому, что люди, гномы и другие младшие народы уже никогда не познают прекрасного мира без крови и боли.
– Мы верим, – после недолгого раздумья проговорила Вхен, – что каждая душа рождается именно там, где может получить необходимый урок. И если бы мы были способны учиться, живя счастливо, мы бы так и оставались в Небесном Саду, не зная печалей и боли. Но мы не можем, и Творец посылает нас в несовершенные, иногда очень жестокие миры, где мы через боль и утрату познаем сочувствие и любовь. Где лишения учат нас быть сильными, а совершённые ошибки делают нас мудрее и осмотрительнее. Тэзерат мудр и, я верю, он не просто так дал вашему миру души, готовые впустить в него Скверну. Получая свой урок, вы послали испытания, закаляющие дух, другим народам. Получив уроки там, они в свое время попадут в тот чистый мир, о котором вы так тоскуете, познают жизнь без крови и боли.
– То есть, всё дело в изъяне, который надо острой сталью вырезать, да? Калёным железом? Уж не знаю, может Драконы считают это верным, но по-моему – это... отвратительно! – лицо Гарэля скривилось, как при виде вампира до того. – Почему из-за нашего, как вы говорите, урока должны были страдать иные народы?

– Наверное потому, что через страдания мы начинаем лучше понимать друг друга, – неуверенно ответила девушка. – Если бы я знала ответы на такие вопросы, то была бы, наверное, одним из язатов.
Она беспомощно пожала плечами.
– Я могу только предполагать и верить в то, что все это было не напрасно.
– Вот и все мы так, – Сорока вздохнул и потёр лицо ладонями. – Верим, надеемся. А если подумать, то слишком часто просто не хотим взять на себя ответственность за Тьму, которую не смогли обуздать в своих душах.
– Главная битва всегда ведется в собственном сердце, – согласилась Вхен. История о том, как Старшие все же сумели выбраться из трясины ненависти и тьмы, поселила в душе загорянки надежду.
Гарэль снова вздохнул, а потом потянулся и осторожно, двумя пальцами коснулся плеча загорянки.
– Азра, – тихо сказал эльф, слегка улыбаясь, – ты только не забудь, что вокруг, несмотря на всю Тьму всегда есть Свет и Красота. А ещё помни, что даже малой искорки достаточно, чтобы разогнать самый плотный мрак. Хорошо?
Охотница недоверчиво скосилась на руку эльфа, сжалась в какой-то болезненный комок, но все же не отпрянула.
– За облаками всегда солнце, – повторила она древние загорские слова надежды.
– Да, – Гарэль продолжал улыбаться, чувствуя, как ледяная когтистая рука, сжавшая его сердце, постепенно ослабляет хватку, отпускает. – Скажи, Азра, а тебе когда-нибудь приходилось летать над облаками? Так высоко, что оттуда видно неизвестные, новые земли?
Охотница отрицательно покачала головой и осторожно отодвинулась от эльфа, чувствуя себя неуютно рядом с мужчиной.
– Говорят, в Загорье есть высокие пики, возносящиеся над облаками. Но я никогда не бывала там, – со смесью горечи и сожаления призналась Вхен. – А летать... Люди не птицы, мы не умеем летать.
– Есть птицы... и не только птицы, которым это дано. А с ними всегда можно договориться, не так ли? – Гарэль тоже чуть отодвинулся, заметив, что девушке его присутствие рядом неприятно. – Ты хочешь увидеть Высокое небо?
На смуглом лице отразилась внутренняя борьба. В ее родном мире подобные посулы не могли закончиться ничем хорошим. Во всяком случае, она о таком давно не слышала. Но рядом с ней находился Старший, будто пришедший из старых песен её народа. И уставший бог, похожий на Нархэта ее мира.
– А это возможно? – робко спросила загорянка, боясь поверить в подобное чудо.
– Конечно! Открою тайну: невозможного вообще не бывает, бывает только то, чего трудно достичь. Нам просто нужно найти достаточно крупных крылатых и достаточно вежливо с ними договориться, осмелюсь доложить!
Глаза охотницы мечтательно устремились в небо. Возможно перед её внутренним взором уже расправляла крылья огромная дивная птица, согласная показать небо бескрылым. Громко треснувшая ветка в костре вернула Вхен с небес на несовершенную землю.
– Крылатые не спешат к нам, а потому стоит вернуться к нашим товарищам и подкинуть дров в огонь. Если мы найдем поблизости воду, то я приготовлю еду и утром мы отправимся в путь, не теряя времени.
– Пусть будет так, – кивнул Гарэль. – Я принёс достаточно дров, так что ты накорми наш огонь, а я схожу поищу воды. Только дай котелок.
Котелок нашелся, но оказался слишком мал и рассчитан на две-три порции, не больше. Живущая обособленно, охотница, похоже, редко готовила не только для себя.
Скоро на огне уже закипала вода, принесенная эльфом, а охотница колдовала с какими-то травами, извлеченными из сумки. Некоторые были совсем свежими, похоже загорянку вырвало из родного мира как раз во время сбора целебных даров природы. Горсть протертых сухих растений отправилась в воду вслед за какими-то крупами, быстро распространив по маленькой пещерке необычный приятный аромат.
К тому моменту, как настала очередь брата Поля охранять покой и сон невольных соратников, рядом с очагом дымился котелок с горячей кашей. Огонь то и дело лизал закопченный железный бок, не позволяя еде остыть. Кусочки копченого мяса расположились рядом в неказистой деревянной миске, а сама Вхен уже спала, свернувшись клубочком в стороне от остальных. Поближе к огню, подальше от людей.

Изумруд
День второй

Солнце было почти знакомым – почти таким же, как дома, только чуть более оранжевым... Во всяком случае, так казалось Гимиру. А может, и не более, ибо, как и положено истинному светилу, яркое пятно в небе не давало на себя смотреть без боли в глазах. Жрецу, похоже, и вовсе ничего не мерещилось. Он пытался ночью беседовать со своим «сожителем», но воин упорно не отзывался, решив это делать лишь при крайней необходимости. Наконец, обозвав его тупоголовым, который не понимает своего счастья, Кэллар прекратил одностороннюю беседу, и дал их общему телу уснуть.
А пока он молчал, жизнь была прекрасна, меч хорош, воздух свеж... Вот только горизонт впереди все мутнел, и дымка уже не походила на колышущийся над полем воздух – скорее на туман, который вдруг вытянулся пленкой от земли до неба. И дорога среди зеленых лугов и чего-то похожего на поля (интересно, эльфы тут землю пашут?) вела прямо к этой пленке, за которой темнел лес. Мутным зеленым пятном, словно его нарисовал художник, а потом пролил на свою картину кружку воды, и краски смазались...
В отличие от старшего брата Хейлин не был так уж чувствителен к солнцу – сказывалась материнская кровь. Он мог смотреть в небо без рези в глазах хоть часами, если оно того, конечно, стоило. В других мирах он видел другие светила, дневные и ночные, и далеко не все из них вызывали желание понаблюдать за ними – дело было в каком-то странном и для самого барда ощущении "чуждости".
Но здесь солнце было обычным. Он даже мог бы воспользоваться его светом для своей магии, если бы было нужно.
"Хорошо", думал он, таращась вверх на редкие облака. В голове крутились обрывки фраз, рифмы, которые можно было бы использовать... скажем, в балладе о трех путниках, которые идут освобождать прекрасную принцессу (короткий взгляд, украдкой, в сторону Рейлан) из замка ужасного людоеда. Впрочем, нет, дракона. А лучше – колдуна.
И завоюет красавицу, конечно, только один.
Вот было бы весело, если бы баллады были похожи на реальную жизнь... или жизнь – на баллады.

Уши Хорна алели победными стягами. Всю дорогу он молчал, крепился, делал каменное лицо, но с цветом ушных раковин поделать ничего не мог, и его смущение пробивалось через них, как вода через пробоину в днище. Лепящий очень старался убедить себя, что спутники ничего не замечают или не видят ничего особенного, но всё время видел, как то Гимир, то Рейлан, то Хейлин бросают на него косые взгляды. А всё дело было в проклятущем мече...
Тогда, на привале, он долго думал, а потом взял, да и слепил из остатков лома ещё один меч – точную копию гимирова, только чуть короче и легче – чтобы мог махнуть три раза. Теперь это заточенное недоразумение, успевшее натереть ему руку, давило на плечо.
Воин поглядывал на оружие Хорна с оттенком снисходительности. И куда это его понесло? Впрочем, пригодится. Ведь они больше не в странном мире даров, и умение защищать себя с оружием в руках может понадобиться на каждом шагу. Не всё же здесь эльфийские города. Надо, что ли, будет преподать пару приемов...
–Зачем? – вопросил жрец. – Пока ты и твой брат его защитят, а после выполнения задания он не нужен будет.
Гимир в очередной раз не удостоил его ответом, постаравшись даже думать о другом. Вон птички летят. Вороны...
Лес приблизился и стало видно, что дорога уходит прямо сквозь выросшую до неба пелену, в которой, словно бы гигантским ножом, прорезана полукруглая арка. За ней лежал... лежала... лежало... нечто, больше всего походившее на огромную, толщиной в человеческий рост, гусеницу цвета ночного неба, в которую воткнули множество гибких стебельков. На концах последних произрастала не щетина и даже не глаза, а нечто, напоминавшее костяные скребки и ножницы. При их приближении оно шевельнулось и придвинулось ближе, не пересекая, впрочем, невидимой границы.
– Вряд ли оно хочет нас обнять, – заметил Гимир.
– Чувствую тьму, – мрачно заметил жрец, и воин невольно повторил вслух эти слова.
– Что это такое? – нарушил молчание Хорн. – Это... живое, да?
Рейлан, всю дорогу шедшая молча, вздернула брови и покосилась на Гимира.
– Завидная чувствительность, – иронично похвалила девушка, – Я б так не смогла.

Тот передернул плечами.
– Это я... так, – мрачно произнес белобрысый, и не менее мрачно добавил: – А сутки-то наши истекают.
– А. М. Надо идти дальше, так? А эта...это. В общем, вот это вот нам мешает пройти или всё-таки нет?
– Можно попробовать.
Гимир подумал, что Рейлан не захочет пойти вперед, а бард – все же брат, так что, если что, Хорна меньше жалко... и тут же ему стало стыдно. Все же они его подвели, а мастер последовал за незнакомцами, хорошо к ним отнесся, меч сделал.
– Ну и дурак, – прокомментировал Кэллар. – Это неважно.
– Могу попробовать их заморозить, – предложила зимняя, разглядывая странные отростки, – Полагаю, неподвижными они нам больше понравятся.
– Наверное, это правильно! – подумав, заявил Хорн. Не предлагать свой меч в качестве решения проблемы он как-то догадался.
– Если не получится заморозить, то я могу сжечь, – подал голос Хейлин, только сейчас с трудом оторвавшийся от созерцания диковинной зверушки. Если это было зверушкой, а не растением.
Впрочем, пусть классификация встречного объекта и подвергалась сомнению, вполне... несомненным было то, что добром оно не лучится, дружелюбия не проявляет, и обращаться к нему с вежливым: "Вы не могли бы подвинуться?" стало бы верхом идиотизма.
– Давайте, – сказал Гимир. – Только не одновременно, а то ему будет приятная температура. Я так понимаю, обход искать бесполезно...
– Уступаю право первенства очаровательной даме, – Хейлин улыбнулся, делая полшага назад. – Рейлан, прошу вас. Вжарьте. То есть наоборот.
Зимняя выступила вперед, сцепила пальцы в замок, развернула ладони, точно разминая. Разжала руки и снова соединила – на этот раз только кончики пальцев, взглянула исподлобья на свою цель, беззвучно шевеля губами. Воздух вокруг похолодел, а соединенные пальцы рук побелели. Завершив неслышную другим формулу, Рейлан разомкнула пальцы и стремительным движением выбросила руки вперед. Холодный воздух, принимая форму белесого вихря устремился к преграде со все нарастающим неприятным звуком камня, скользящего по стеклу. Ударившись о тело гусеницы, поток разделился на две части и двинулся в стороны, облизывая мохнатые бока холодными языками.

Стебельки поникли, как тюльпаны, застигнутые весенним заморозком, и уродливые цветы клешней стали съеживаться, опускаться, объятые холодом. Ликующие путники не сразу заметили, что это происходит только с дальней частью гусеницы... Она казалась одинаковой, и что это было – кто скажет. Но вот спереди, на обращенной к ним части, открылись огромные глаза – один, второй, третий... пятый. И стало ясно, что это – голова. И там, где она была, мощные – любой маг залюбуется – потоки холода обтекали... нет, словно бы уходили в землю.
Голова угрожающе качнулась в их сторону. Впрочем, приблизиться теперь не могла бы, даже если бы пересекла границу, прикованная неподвижной половиной.
– Клянусь печенкой гоблина! – выругался Гимир.
На лице зимней появилось яростно-упрямое выражение. Резко притянув руки к груди, она стала производить вращательные движения ладонями. Так, словно скатывала ком из чего-то невидимого, и ком этот становился все больше. Не потратив на это и десяти секунд, девушка размахнулась, метнув невидимый шар в голову, целя промеж многочисленных глаз. Пронзительно взвизгнув и уже на лету обретая очертания глыбы льда, снаряд устремился к гусенице.
Глаза перепуганно раскрылись, и существо тоже будто издало визг только молчаливый, отразившийся лишь в глазах. Они выпучились так, словно готовы были вот-вот вылезти... и будто метнули молнии – в землю, куда ушел остаток первого заклинания. мгновенно сгустилось облачко тумана, окутало глыбу и... удержало ее в воздухе, на месте. Она качалась, не подаваясь ни вперед, ни назад.
Увидев, как ее снаряд замер, Рейлан заученным движением вскинула руки, готовясь отбить посланную обратно льдину: такое развитие событий было вполне ожидаемым, студенты зимнего факультета и сами любили пошвыряться сосульками, как они их называли. Самой большой удачей считалось сбить противника с ног его же собственным оружием. Гусеница, однако, делать этого не собиралась, но ангварисс рук не опустила.
– Похоже, у нашего нового знакомого весьма эффективная защита, – Рейлан старалась, чтоб голос прозвучал ровно, не выдавая некоторой досады.

– Отвратительно, – резюмировал Хейлин. – Полагаю, от моего огня проку будет не больше; впрочем, у меня есть другая мысль. Оно ведь не может двигаться, так? Ну, почти не может...
Он почесал кончик носа, сосредоточенно разглядывая гусеницу. Потом продолжил:
– Если бы мы попробовали пройти рядом... Ну не погонится же оно за нами! А я на всякий случай поставлю воздушный щит, чтобы тварь не причинила нам вреда. Если попытается укусить – будет разочарована.
– А оно твой щит не слопает? – спросил воин.
– Не переживай, – утешил его жрец, – если нас слопают, попробуем в кого-то из выживших вселиться, и нас будет трое. Как тебе девчонка?
Он, казалось, был единственным, кого это все никак не беспокоило.
– Лучше бы помог, – наконец соизволил откликнуться Гимир.
– Я думаю. Если чего соображу, помогу!
В это время, словно отвечая Хейлину, щупальца-стебельки сделались почти вдвое длинней. Внезапно все они услышали голос – как будто скрипучая дверь пыталась составить слова.
– Спать хочу!
Маг недоуменно повернулся сначала к Хорну, потом к Гимиру.
– Это же... кто это?
Первым делом воин рефлекторно отступил на шаг и положил руку на рукоять меча, и лишь потом ответил:
– Не знаю...
– Я думал, кто-то из вас шутит, – Хейлину стало совсем не по себе. – А может... – он ткнул посохом в сторону гусеницы. – Или не может?
– Уважаемае...мый...мое, – сглотнув, попробовал заговорить с чудовищем Хорн. – Это...вы сейчас говорили, да?
– Не дерево же, – сердито проскрипел голос. – Я хочу спать!
– Мать наша Такхизис! – прокомментировал Кэллар.
– Не дерево, значит, – закивал бард. Выражение его лица с каждым кивком становилось все более страдальческим. – А вы, простите, кто?
– Не прощу, – скрежещущий голос был слишком нечеловеческим, чтоб можно было различить в нем выражение. Все, что он произносил, казалось сердитым. – Я хочу спать! Страж я.
– Ну и кто же вам не дает? – поинтересовалась Рейлан, все еще держа руки вскинутыми, а заклятье – наготове.
– Страж я, – словно для несообразительных, повторила гусеница. – Хочу, а не могу.

– Попроси у начальства прислать сменщика, – посоветовала зимняя.
Тварь не ответила.
– Ты б ее не злила, – заметил Гимир вполголоса.
– Кхе-кхе! – заявил о себе Хейлин. – Уважаемый Страж! А что именно вы сторожите?
Гусеница безуспешно попробовала пошевелить задними, закованным в лед конечностями – явно в виде пренебрежительного жеста. Но заклинание Рейлан держало крепко.
– Эту границу!
– И вам, разумеется, нельзя никого через нее пропускать?
Существо пожало стебельками, не удостоив полуэльфа очевидным ответом.
– А вы никогда не пробовали поменять работу? – проигнорировав совет Гимира, поинтересовалась Рейлан.
– Не могу. Если бы вы смогли помочь мне уснуть...
– Моя льдина непременно помогла бы вам, если б вы были более... доверчивы, – немедленно съязвила зимняя.
Бард вздохнул. Очень, очень тяжело.
– Может, вам колыбельную спеть?
– Можно. Только этого, наверное, мало будет. А пока я не сплю, я вас не пропущу!
Хейлин снова заозирался, ища поддержки у товарищей.
– Как по-вашему, – спросил он шепотом, – оно ведь... не серьезно? Или стоит попробовать? Я не исключаю, что чувства юмора у этого червя-переростка попросту нет.
– Думаю, что серьезно, – сказала Рейлан, – Во всяком случае, в той части, где сообщается, что не пропустит.
– Почему не попробовать, – пожал плечами Гимир. – А чем, кроме колыбельной, можно попробовать усыпить?
Он выжидательно посмотрел на магов.
– Моя специализация – холод, – неохотно пояснила Рейлан, – Устроить сон, конечно, можно. Вот только он будет немного такой... ну, знаете, – она помедлила, подбирая нужное слово, – консервирующий. Да и потом, вы же видели, как оно обращается с магией. Если же речь идет о ментальном воздействии...
Она замолчала, не желая сознаваться, что с этим предметом дела у нее обстоят не слишком хорошо. Этот вид магии был непрофильным, и углубленно изучать его ей так и не довелось.
– Кхм, да я спою, что там, – Хейлин взъерошил волосы на затылке, – мне несложно...
Сняв с плеча формингу (та жалобно тренькнула), он решительно направился к Стражу. Конечно, приближаться вплотную желания не было... но должна же гусеница разобрать слова. Хотя бы некоторые.

– Эту колыбельную мне пела мать, – пояснил бард, бесстрашно усаживаясь прямо на дороге. – Она очень простая и очень... действенная.
Легко провел по струнам, глубоко вдохнул – и затянул, мелодично, негромко и тягуче:

Ветер летит на невидимых крыльях,
Ветер качает верхушки деревьев,
Ветер поет свою грустную песню о том,

Как море играет корабликом ветхим,
Как море волнуется перед грозою,
Как море поет свою грозную песню о том,

Как ночь опускается в волны морские,
Как ночь заставляет утихнуть ветер,
И ночь тебе шепчет прекрасную песню о том,

Как сладко – застыть, позабыв усталость,
Глаза закрыть, позабыв усталость,
И разве не все, что тебе осталось –
Уйти в этот сладкий сон?..

...о том, как ветер летит на невидимых крыльях,
как ветер качает верхушки деревьев...

По решительному выражению лица Хейлина спутники его могли убедиться в том, что продолжать он может до бесконечности, не меняя ни ритма, ни темпа, ни громкости голоса. Менестрель даже начал покачиваться в такт словам, от чего впечатление создавалось... не просто усыпляющее, а убийственное.
А вот у Хорна песня сонливости не вызывала совершенно. Напротив, Лепящий слушал во все уши, ловил каждое созвучие сильного голоса барда и его инструмента. Непохожа была эта песнь на те рваные, грозные марши, что пели в своих мастерских собратья Хорна, повинуясь древнему, ещё до Даров придуманному ритму молота.
Гимир и рад был бы помочь, но солдатские песни и солдатский же голос мало подходили для того, чтобы усыпить кого-то. Стебельки стража покачивались, один глаз сомкнулся, но песня казалась сетью, которую накинули на слишкум крупную рыбу. Честный, хотя и малосимпатичный страж явно не мог уснуть вовсе.
– Ну чего же колдунья медлит? – проворчал Кэллар.

Петь при чужаках, какими она, даже не смотря на доверительную беседу с одним из них, продолжала считать своих спутников, Рейлан не согласилась бы, даже если бы это означало, что они навеки застрянут перед этой полузамороженной тушей. К счастью, музицировать не требовалось. Впрочем, то, что предстояло попробовать, тоже вызывало неприятное чувство где-то в желудке. Слишком уж не любила Рейлан публичных неудач, а магия, необходимая теперь, не была изучена ею достаточно хорошо.
Она оглянулась на спутников, вышла вперед, став так, чтоб никто не видел ее сосредоточенно-напряженого лица и выставила вперед руки. Магия разума на то и магия разума, что ничего, кроме оного, для нее не требуется, но, как сказано в пособии для первого курса, начинающий может помогать себе начертанием символов для лучшего их представления.
Интересно, подумала Рейлан, кто-то из зрителей в курсе, что она ведет себя как начинающая? Решительно выдохнув, зимняя принялась за дело. В качестве гипнотического образа она использовала историю, напетую Хейлином. Рисуя одну за другой мысленные картины, она скрепляла их старательно начерченной печатью и посылала в мозг гусеницы, для верности накрывая каждую тонкой светящейся сеточкой, чтоб не разлетались. На пятой картинке она заметила, что пальцы ее начинают мелко дрожать. Такая тонкая работа была ей не слишком привычна, зимняя с тоской подумала о ледяных молниях, в результате чего очередная картинка исказилась и смазалась. Рейлан сердито фыркнула и заставила себя собраться. Отметя ненужные мысли, она продолжила свою ворожбу.
– Слушай, дай помогу! Не спорь! Эх, Верминаарда бы сюда. "Полночь!", и...
Гимир решил не узнавать, что – и.
– Давай, – ответил он и отвернулся от остальных.
Теперь никто не мог видеть, что губы складывались в беззвучные, чужие, незнакомые слова молитвы Владычице ночи, которая может одарить или покарать. Казалось, даже чуть потемнело, хотя бесстрастный, чуждый эмоциям взор, найдись таковой, заметил бы, что света не стало ни каплей меньше.
Чудовище словно бы поникло и съеживалось, закрывая один глаз за другим. На последнем, когда он смыкался, было написано довольное блаженство.

Рейлан опустила руки и отступила на шаг. На спутников она не взглянула, а выражение ее лица сделалось более хмурым, чем раньше.
– Не может быть, – шепотом произнес Хейлин, состроив чрезвычайно удивленную гримасу. – Мы... это сделали? Рейлан, ты великолепна.
Он поднялся с земли, быстро отряхнулся и призывно взмахнул формингой (ах, будь на ее месте старая его лютня эльфийской работы – он боялся бы к ней лишний раз прикоснуться!).
– Чего же мы ждем? Пошли! – и, чуть подумав, добавил: – Только на цыпочках.
– Да, сваливаем, – шепотом подтвердил Гимир, которому быстрее хотелось покинуть это место. И шагая широко и осторожно, словно цапля на болоте, двинулся первым.
А зимняя подошла ближе к Хейлину и тихонько дернула эльфа за рукав.
– Чего такое? – отозвался он по-прежнему шепотом, обернувшись и внимательно посмотрев на Рейлан – не случилось ли что, пока она колдовала?...
– Это ведь ты был? – также шепотом спросила Рейлан. Она посмотрела на эльфа испытующе, вместе с тем на лице ее явственно читалось сомнение, – Ну... помог с колдовством. В конце.
Бард недоуменно поднял одну бровь.
– Да я бы и рад, – ответил он, – но... не моя ведь разновидность волшебства. Совсем не моя, – и пожал плечами. – Честно, не знаю. Ты уверена, что это не скрытые силы, дремлющие в тебе до поры? Иногда такое бывает!
– Уж свою-то силу я отличу от чужой, – заверила Рейлан, – Кто-то вмешался в конце и помог.
Она поочередно перевела взгляд с Гимира на Хорна и вновь поглядела на Хейлина, вопросительно подняв брови.
– Кстати, я бы и сама справилась, – недовольно добавила она.
– Да я знаю! – Хейлин поднял ладонь в предостерегающем жесте. – Но если это поможет мне... э-э, подтвердить свою невиновность, то я скажу честно – ну не умею я одновременно и на лютне играть, и колдовать!
Он тоже покосился на Гимира, потом на Хорна... и печально вздохнул.
– Но я понимаю, что остальные варианты выглядят совсем уж нелепо.

Лес был совсем непохож на эльфийские владения. В таких местах должны водиться волки, медведи, а то и кто похуже. То справа, то слева высились кучи бурелома, а дорога быстро сужалась. Лес, похоже, был преимущественно хвойный, и свет плохо проникал под его покров. Гимир удивился – ведь такие деревья плохо растут в теплых краях. Впрочем, поежившись, он обнаружил, что когда они прошли пленку, заметно похолодало. На шепот за спиной воин внимания не обращал, стремясь как можно скорее удалиться от стража – а вдруг его кто разбудит?
Вспомнив еще раз свои ощущения, зимняя вновь обратилась к эльфу.
– Допустим, я тебе верю, допустим также, что ты веришь мне, – прошептала она, – Но тогда как ты отнесешься к тому, что среди нас есть еще кто-то, владеющий магией. Техника мне не знакома... Нет, будь у меня больше времени и не будь я так занята, мне непременно удалось бы отследить источник... Но пока что выходит, что ты не все знаешь о брате или друге.
Маг страдальчески воззрился на нее.
– Не то чтобы я жаловался, нет... но большую часть своей эльфьей жизни я с моим братом не был даже знаком. Впрочем, это ничего не решает. Послушай, – во взгляде его запрыгали черти. – Вот что тебе нужно, чтобы ты определила источник? Только время?
Рейлан кивнула.
– И устойчивый сигнал. Он должен колдовать.
Она помолчала, снова придирчиво оглядев Гимира и Хорна.
– И все же странно. Чтобы понять, что ты маг, не нужно особо напрягаться, а эти... да нет в них ничего такого. На первый взгляд.
– Я и на второй-то не вижу, – признался Хейлин. – Эх, жаль, что сигнал должен быть устойчивый... я уже готов подумать, что это не в тебе, а в ком-то из них пробудились дремлющие до поры волшебные силы! Но таким способом мы вряд ли узнаем – а я уже заинтригован, и ума не приложу, что с этим теперь делать.
– Я тоже. Заинтригована, – согласилась Рейлан, – Особенно тем, что наш новоявленный талант решил это скрыть. Ну, положим, я человек чужой. Но с тобой, я так понимаю, они не первый день знакомы...
Он кивнул.
– Точно. Поэтому мне все больше нравится моя стройная, как... – взгляд барда невольно (действительно невольно!) скользнул по фигуре Рейлан, но тут же переметнулся к верхушкам деревьев, – стройная, точно вон та веточка, теория. О силах, дремлющих до поры, – бард нагнулся, сорвал травинку и сунул в рот, – впрочем, знаешь, что меня больше всего настораживает? Я почему-то боюсь взять и спросить прямо, потому что чувствую в этом нечто... нечто такое, с подвохом.

Рейлан нахмурилась. Последнее время она это делала особенно часто.
– Мы не будем спрашивать, – решила она, поглядела на Хейлина и усмехнулась, – В следующий раз колдуешь ты. А я – наблюдаю за нашим помощником. Договорились?
– Договорились, – тот просиял. – Чувствую себя таким... таким заговорщиком, просто ужас. Мне даже нравится!
Рейлан покосилась на восторженного эльфа несколько изумленно.
– А я чувствую, что кто-то любит лезть, куда не просят. И когда я узнаю, кто именно... – тихий голос зимней был весьма многообещающим.
– Прольется кровь? – попытался угадать бард.
Не сдержавшись, Рейлан улыбнулась.
– Разве что самую малость. Кстати, не помнишь, что говорил наш наниматель относительно того, все ли должны добраться до финиша? – улыбка зимней сделалась самой невинной, на которую она только была способна.
Хейлин приложил руку к сердцу и воззрился в небеса с благоговением на светлом челе.
– Вот и прекрасно, – произнес он нарочито медленно, низким голосом. – Мне будет, что воспеть в моих новых балладах.
Рейлан неожиданно для себя развеселилась и подхватила шутливую беседу.
– Кого из этих двоих тебе было бы приятнее видеть в качестве замороженного окорока?
– Мне кажется, они оба достаточно костлявы, чтобы превратиться в действительно хороший окорок. Впрочем, если мне будет грозить голодная смерть, я задумаюсь над этим серьезней, – он вытащил травинку изо рта, удивленно посмотрел на нее и отбросил в сторону. – Кстати... или некстати... а у тебя всегда такие убойные методы?
Она пожала плечами.
– Я же маг холода, – она уже не запнулась на слове маг, хотя оно по-прежнему казалось неправильным применительно к себе, – Холод – штука суровая. Но знаешь, я могу действовать тоньше. И если однажды ты проснешься аккуратно примороженным к своему спальнику и осознаешь, что даже ничего не почувствовал...
Она рассмеялась.
– Ладно, шучу. Я думаю, это будешь не ты.
– Я надеюсь, что это буду не я! – выпалил Хейлин.
– Ну, если б я всерьез такое замышляла, разве я сказала б тебе? – успокоила Рейлан, – Гораздо более сомнительны те, кто молчит.
И она снова перевела с Гимира на Хорна и обратно не предвещавший ничего хорошего взгляд.

И снова с вами неунывающая Топазовая компания!
На этот раз с экстремальными религиозными диспутами.
День второй

Брат Поль, проснувшись к своей страже, обнаружил, что изрядно промерз, а нога затекла – спать на голой земле оказалось не очень удобно. Отвык бродить, привык к своему домику... Но это ведь ничего, миссионеры в странах, где живут людоеды, терпят и не такие неудобства.
Остаток ночи показался священнику длинным. И даже под утро солнце не спешило проникать в пещеру, спрятавшуюся от него за грузным телом старого холма. Светлело медленно, нехотя, но утреннего тумана не наблюдалось, несмотря на близость реки.
Он принялся греть к завтраку кашу, перед едой не преминув вновь помолиться, пока спутники открывали глаза, потягивались и подтягивались на запах еды.
– Хеееей-най! – проснувшийся Гарэль Сорока подскочил на месте и в два прыжка покинул пещеру, оглашая окрестности радостным кличем.
– Хаааай! – Дракон вылетел из ножен, вздымаясь в приветственном салюте восходящему солнцу.
– Псих, – буркнула Маэджана, завернулась плотнее в свое тряпье, закрыв лицо платком, и попыталась досмотреть сон.
Священник проводил его взглядом и пробормотал:
– Полагаю, так он заменяет молитву...
– Нет, что ты, – отозвался Гарэль, подтверждая слухи о великолепном слухе эльфов. – Просто радуюсь, что оно взошло.
– Я возношу за это хвалу Творцу, – отозвался брат Поль. – Ведь он сотворил мир и нас.
И улыбнулся.
– А, – Гарэль, возращающийся в пещеру, вдруг просветлел лицом, явно обретя понимание чего-то сакрального. – Так ты славишь своего отца! Ведь это он сотворил и тебя и твой мир, если разобраться. Так, осмелюсь спросить?
– Конечно! – брат Поль был явно удивлен, что эта вещь не казалась его спутнику очевидной.
– Все вы психи, – снова пробормотала Маэджана, прикрыв голову собственным мешком.
Проснувшаяся охотница (а спящих после воплей эльфа не осталось) вежливо поклонилась сначала Дракону, затем Гарэлю, а потом и всем остальным.
– Светлого утра, уважаемые.
Голос загорянки звучал по-прежнему тихо и не слишком уверенно, будто она все еще сомневалась в том, что кому-то есть дело до её слов.
– Я отправлюсь к речке, – известила она остальных, доставая из сумки простой деревянный гребень.
– Светлого утра, – кивнул священник, решив не тревожить спящую. Тем более мирские соображения, в виде пустого желудка, подсказывали недостойные сомнения в том, что каши хватит на всех, а вновь потрошить мешки не хотелось.

Доспать, впрочем, у воровки не получилось. Усевшись у стены, она смерила священника хмурым взглядом и поделилась своими соображениями:
– Утро светлым не бывает. Че вы все подскочили-то? Да еще расшумелись...
– У нас есть цель и мы должны до неё добраться как можно скорее, чтобы не разделить участь тех несчастных, – напомнила Маэджане охотница.
– Несчастных? – сонно поморгала Маэджана и шумно зевнула в платок, – Каких еще?
– Лишенных памяти, с покалеченными душами, – в голосе Вхен послышались нотки жалости и сострадания.
– А, ну да... – воровка оглядела пещеру. Ее мутный взгляд явно свидетельствовал о том, что она еще не окончательно вернулась из мира снов. Затем она неохотно поднялась и потянулась, хрустнув суставами.
– Все поели перед дорогой? – деликатно напомнил брат Поль.
– Я подкреплюсь в пути, – отказалась загорянка. Возможно, она не желала, чтобы испортилось что-то из её запасов, может, привыкла питаться на ходу, а может быть, просто оставила еду спутникам, понимая, что на всех ее не хватит, а приготовление отнимет драгоценное время.
– Перед дорогой мне надо отлить, – сообщила Маэджана, – ээ... вернее, я хотела сказать, что буду пудрить нос за ближайшими кустами.
Она подняла свой мешок и вышла из пещеры. Едва заметно покачав головой, охотница вышла следом и направилась к речке, вполне вероятно со столь же низменными целями.
Умывшись и приведя в порядок себя и одежду, Вхен уселась на берегу и обратила лицо к солнцу. Загорцы верили, что это светило, как и огонь, являются видимыми проявлениями Творца в нашем мире, поэтому, когда была возможность, обращались к нему рядом с такими. Некоторые племена придерживались традиции возносить молитвы на рассвете и на закате, но Вхен просто обращалась к Тэзерату тогда, когда этого желало её сердце. А сейчас ей, как никогда, требовалась поддержка мудрого и родного божества. Обратив взгляд в небо и щурясь от ярких лучей, ласкающих кожу таким знакомым теплом, она тихо шептала что-то на родном языке, чье звучание удивительно сливалось с шумом воды и мягкими шорохами леса. Лишь завершив молитву, загорянка направилась в сторону приютившей путников пещеры.

Мара оставалась все так же молчалива, лишь пожелав спутникам доброго утра. Ела зимняя совсем мало.
Разобравшись с естественными нуждами, Маэджана не торопилась возвращаться к спутникам. Она расположилась на траве и размотала платок, скрывающий часть лица, достала из мешка зеркальце и придирчиво себя осмотрела. Затем извлекла металлическую баночку со сметаноподобным содержимым и принялась тщательно втирать крем в кожу лица. Проходившая мимо охотница замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, захваченная диковинным зрелищем.
– Вы не здоровы? – участливо поинтересовалась она у Маэджаны. Мази от недугов были хорошо знакомы лесной жительнице, но их обычно втирали перед сном. Да и не чувствовала она никаких телесных болезней в этой женщине.
– Нет... То есть, да... – крепко закручивая баночку и отправляя ее в мешок, пробормотала воровка, – Ну, не то чтобы... Как его... аллергия. Надеюсь, мы разберемся с нашими делами раньше, чем это средство закончится. Не хотелось бы покрыться пятнами.
Она улыбнулась со слегка виноватым выражением и тут же скрыла улыбку, вернув на лицо платок.
– Если у вас закончится лекарство, я думаю что сумею приготовить вам новое, – вполне серьезно заявила охотница. Как она собиралась делать лекарство посреди незнакомого мира, с растениями, отличными от известных ей, да еще и от болезни, о которой ничего не сказано?
В глазах Маэджаны промелькнуло некоторое сомнение, однако затем она с энтузиазмом кивнула и выразила благодарность. Похоже, способность спутницы к приготовлению зелий ее заинтересовала.
– Так ты, стало быть, знаешь в этом толк? – спросила воровка.
– Меня обучали знать и использовать потаённые свойства растений в борьбе с хворями, – кивнула загорянка. – Если есть все необходимое, я могу приготовлять отвары и мази самого разного свойства. – Уточнять, что в чужом мире, где может не оказаться не то что нужных, но и вовсе знакомых ингредиентов, это может оказаться невозможным, девушка почему-то не стала.
Маэджана уважительно покивала.
– А ты знаешь, бывают такие растения... – она замолчала, подбирая нужные слова, – Они могут... нуу... улучшить настроение, что ли. Особенно, если их правильно обработать. Владеешь ли ты этим искусством?

Охотница посерела лицом, будто увидела нечто ужасающее.
– Бывают такие растения, – сказала она наконец. – Из них готовят напиток, дурманящий разум и подчиняющий слабых духом хитрым речам. Я никогда не приготовлю такого, – закончила Вхен. Отвернувшись, она молча зашагала в сторону пещеры.
– Не только напиток. Еще их можно жевать и курить, – бросила вслед Маэджана, пожав плечами.
Продолжать этот разговор загорянка не стала. Вернувшись в пещеру, она молча подхватила опустевший котелок, собрала испачканные миски, вытащила вместительный бурдюк из сумки и вновь отправилась к речке. На этот раз охотница отсутствовала недолго. Вымытая посуда вернулась на свои места, сумка собрана и повешена на плечо.
– Мне кажется, нам пора, уважаемые.
– Ранняя пташка червячка ловит, – припомнил поговорку островных соседей отец Поль, который был давно готов.
Больше ничто не препятствовало выходу в путь, и вскоре они бодро шагали по тропинке среди весьма мрачных кустов, которые солнце скорее оттеняло, чем освещало.
– Бог благословляет наш путь, – заговорил священник. Надеюсь, мы скоро выберемся из этой мрачной страны порождений могилы.
Слова служителя неведомого пока бога вывели Вхен из лабиринта мрачных мыслей и дурных воспоминаний. Вопросы, которым не нашлось времени прошлым вечером, принялись с новыми силами рваться наружу, желая воплотиться в сущий мир в тихом голосе загорянки.
– Простите за мою навязчивость, уважемый, – осторожно начала девушка, – но что такое "могилы", – повторила она незнакомое слово, – порождениям которой населена эта страна?
– В могилах хоронят мертвых, – брат Поль смутно припомнил, что уже говорил что-то об этом, но решительно забыл, что именно.
– Вы говорили, что возвращаете тела умерших земле, – оказалось, что девушка внимательно слушала то, о чем рассказывал тогда священнослужитель. – Могила это какое-то особое место?
Он почесал в затылке. Даже дикарям не приходилось это объяснять. С чего же начать? Пожалуй, сначала. Под бодрую ходьбу о погребении... Тьфу ты!
– Согласно обычаю, мы кладем мертвых в гробы... Это длинные деревянные ящики, специально для погребения... И закапываем их в землю, после соответствующей молитвы. Так велит Святое писание.
– И вы делаете это для того, чтобы вашему богу было легче вернуть тела праведным, так? – уточнила девушка.

– Да, когда придет пора воскрешения мертвых, – довольно кивнул священник.
На лице Вхен, безуспешно пытающейся понять путь души, что описывал мужчина, появилась растерянность.
– И когда придет такая пора?
Это было очень ответственно – ведь слушала его не только загорянка, но и все остальные спутники. И он должен привлечь их, добиться внимания...
– Это точно знает только Бог. Однажды, когда мир прогнется под тяжестью грехов и исчерпает свое предназначение, он будет слишком стар и готов пасть к ногам Зла – придет Бог и защитит людей. А потом воскресит всех живших когда-либо, в расцвете их сил и разума, вернет им тела. И те, кто достоин, кто прошел испытания – обретут новую жизнь в лучшем мире, где нет зла и болезней.
Понимания в вишневых глазах не прибавилось, но решимость разобраться в причине, заставлявшей людей добровольно обрекать души на плен, никуда не исчезла.
– А в чем предназначение мира? – охотница попыталась восстановить полную картину в своем воображении, но особого успеха не добилась.
Священник грустно пожал плечами.
– Возможно, если бы мы поняли, в чем состоит замысел Божий, то он был бы исполнен. Но пока что мы не в силах этого постичь. Люди несовершенны.
– А что такое грех? – все с той же наивной непосредственностью продолжала расспрашивать загорянка.
– Плохой поступок, – на этот раз священник был предельно лаконичен.
– Плохой для кого? – не поняла девушка.
Брат Поль ускорил шаг, чтоб не отставать от более длинноногих товарищей. Местность постепенно расчищалась.
– Просто плохой. Украсть. Убить. Чрезмерно возгордиться и заноситься. То, что приносит вред твоим сородичам или унижает их. Разве у вас не так?
Прежде чем ответить, охотница снова задумалась. То ли этот процесс давался ей с определенным трудом, то ли она привыкла обдумывать то, что намеревалась произнести.
– Похоже, – не слишком уверенно сообщила она. – У нас плохо поступать не по душе, не смотреть в себя и мириться со скверной в себе и мире. Вредить другим, красть и убивать почти всегда противно душе, самой её природе. Но если воин защищает свой дом и убивает того, кто пришел разрушить его мир, он поступит так, как велит его сердце. Печально, что он не сумеет исцелить душу этого человека, но иногда просто не остается выбора. Это грех?

– Это не грех – убивать воину. Пока не грех, ибо мы не пришли еще к совершенному миру, который задумал создатель. Но всегда ли можно доверять собственной душе? Разве душа вора не шепчет ему часто – укради, чего не хватает? Человек бывает слаб и легко поддается соблазнам. Для того и существует заповедь "Не укради", ибо иначе слабый духом мог бы оправдаться перед собой, что не знал, что это плохо. Что его душа повелела так ему...
– Наши песни тоже призваны научить людей, заставить их задуматься над тем, что они творят, – обрадовалась Вхен. – Душа всегда страдает, когда приносит боль другой душе. Просто иногда мы не видим не видим и не понимаем этой боли и предания рассказывают помогают нам лучше видеть друг друга и себя самих.
Мысленно вернувшись к началу беседы, словно охотник, идущий по следу зверя, и ненадолго свернувший в сторону, девушка продолжила осмысление чужеземного обряда погребения, пересказывая услышанное на свой лад.
– Получается, что когда мир настолько наполнится скверной, что будет готов вернуться в изначальное Ничто, придет ваш бог и защитит вас?
Высказав это вслух, загорянка даже приостановилась, пораженная открытием.
– Выходит, вы заранее готовитесь к поражению в борьбе с собственным несовершенством? Вы ждете, что вас спасет ваш бог и тех, кто очистился от скверны и стал совершенней, он возродит в старых телах и отправит в новый мир, лишенный изъянов?
Брат Поль посмотрел на девушку с жалостью и отчаянием одновременно. Ну как, как же пояснить ей, переиначивающей все по-своему.
– Нет. Но у Творца есть противник. Сатана, повелитель зла. Люди в силах бороться с людьми, но без помощи Бога не могут повергнуть Сатану, ибо он могуществен. А мы выбираем между трудным путем добра и легким – зла. И бог не будет спасать тех, кто выбрал стезю греха. Он отделит своих, от тех, кто сам отвернулся от спасения. Ведь ваши воины не чтут предателей?
– Наш народ не чтит само предательство. Если человек, совершивший его, взял свой урок и избавился от этой скверны в себе, то он будет вновь принят и прощен. Мы все несовершенны и приходим в этот мир учиться. Не совершает ошибок только тот, кто не совершает вообще ничего. Если отрекаться от всех, хоть раз совершивших злой или недостойный поступок, то останешься одинок.

– Я не говорил об одном разе, – возразил отец Поль. – Я говорил о тех, кто выбрал путь зла, укрепил его в своем сердце и не отрекся. За что прощать их? Да, Бог милосерден, он дает возможность изменить себя и прийти к нему до последнего дыхания. Хочешь, я расскажу притчу?
Охотница благодарно кивнула. Истории о деяниях часто позволяют куда лучше понять то, что не просто объяснить напрямую.
– Да, несомненно.
– Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой, и, договорившись с работниками по серебряной монете в день, – отец Поль решил не употреблять слово "динарий", – послал их в виноградник свой; выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и сказал им: идите и вы в виноградник мой, и, что следовать будет, дам вам. Они пошли. Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите. Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по монете. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию. И, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за серебряную монету ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив от того, что я добр? Могут стать последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных.
Священник замолчал и испытующе посмотрел на девушку – поняла ли? Опасения, похоже, оказались не напрасны. Брови на смуглом лбу задумчиво сдвинулись вместе, а открытый взгляд казался растерянным.

– Эти работники не привыкли соблюдать договоров, – сделала вывод Вхен, – и хозяин был в своем праве назначать любую плату. То, как несправедливо он ведет дела, ведёт к тому, что эти работники больше не вернутся к нему, или будут попадаться ему на глаза к вечеру. Но я так и не поняла, кто и почему среди званых был избранным?
Во взгляде охотницы было столько искреннего желания понять, чему же учит эта притча, что даже не получалось обидеться на её бестолковость.
– Я знаю, о чем это, – подала голос молчавшая до того Маэджана, – В некотором роде, очень заманчивые условия у этого божества, если постичь, в чем здесь соль. Ты можешь всю жизнь соблюдать его правила, а можешь не соблюдать. Главное – успеть подписать договор до того, как отбросишь копыта. И тогда – ты в выигрыше.
Брат Поль помотал головой.
– Это лишь иносказание. В нем говорится о том, что искренне принявший Бога будет принят как равный среди других. Если он, как ты сказала, избавился от скверны в себе. Именно искренне, – он сердито посмотрел на Маэджану, – а не с расчетливым лицемерием!
– Боги ведут себя абсолютно также, – парировала воровка, – Мы нужны им не меньше, чем они нам. И я скорее поверю тому из них, кто честно называет свою цену, а не рассуждает столь ненадежными категориями как...
Она замолчала, не сумев подобрать нужного слова.
– Я верю в том, что Создатель мудр и добр, – сухо отрезал отец Поль.
– А кто спорит? – невозмутимо ответила Маэджана, – Я лишь говорю о том, что и он преследует свою выгоду. Не вижу в этом ничего плохого.
– Неужели тебе в этом тяжелом мире никогда не хотелось просто любить и верить? Не рассчитывая мелочные выгоды? – священник даже остановился на тропке, выводящей их на широкую лужайку, поросшую зеленой, даже чересчер зеленой травой. – Или ты скрываешь это? Бог наполнил наши сердца добром, а мы прячем их...
– В этом? – переспросила воровка и огляделась, – Не сказала бы пока, что он так уж тяжел. Видала я места и похуже. И кстати, там, где похуже, на любовь времени нет. Там только успевай уворачиваться. А вот где получше, почему бы и не полюбить.
Она усмехнулась в платок.
– Главное – найти, кого.

– На любовь всегда есть время, – не согласилась загорянка. – Она составляет суть нашей души. – Коротко поклонившись священнику, Вхен приложила руку к сердцу: – Мне кажется, я поняла, о чем говорит эта притча. Не так важно быстро или долго давался тебе урок, важно то, что душа получила его и стала совершенней, ближе к богу. Но... – девушка замялась и смущенно продолжила, – я так и не поняла что происходит с теми, кто отказывается учиться и проходит мимо всех посланных ему уроков.
– А я не поняла, зачем нужны эти уроки, – добавила Маэджана. На Вхен она посмотрела со странной смесью непонимания и сочувствия. Впрочем, рассудила она, что взять с человека, у которого при упоминании о такой невинной вещи, как дурман, лицо делается цвета застиранных портянок.
– Уроки нужны, чтоб стать лучше... А что случается с плохими людьми в твоей стране, – брат Поль перевел усталый взгляд с Маэджаны на Вхен. Да, беседа давалась нелегко!
– Они воплощаются вновь и вновь, жизнь за жизнью сталкиваясь с уроком, повторяющимся на разные лады, – пояснила охотница. – Нередко близкие ему души тратят свои воплощения на то, чтобы помочь такому человеку пройти его урок. Так для скупца такая душа может воплотиться любимой, которая погибнет из-за его скупости. Урок получается жестоким, но значит, иначе было не достучаться. Тот, кто должен был воплотиться, чтобы познать самопожертвование, может родиться в годы войны, – глухо добавила она, – и победой для него будет погибнуть, защищая то, что ему дорого. Все, что происходит с нами в жизни, это наши уроки. Кому-то они даются легче, кому-то труднее, но все служат совершенствованию и росту наших душ.
– Лучше – понятие расплывчатое. Лучше для кого? Мой незабвенный учитель, Тамай Калифер, сказал, что я стала значительно лучшим... профессионалом, когда научилась отыскивать пространственные коридоры. Он мной так гордился. Его уроки даром не прошли. А вот хозяин дома, на котором я впервые опробовала свои новые знания, вряд ли был в восторге. А у охраны лица так и повытягивались, когда они увидали... – в глазах Маэджаны зажглась мечтательная искорка – воспоминания явно было приятным. Затем она обернулась ко Вхен, – А в твоей версии тоже много неясностей. Вот, например, эта любимая... Хочешь сказать, что для нее все решено заранее?

– Да, – кивнула та. – С этой целью она намеренно воплощается, и в этом задача – помочь родной душе, даже ценой потери воплощения.
– Она получает что-то за выполнение этой работы? – с неподдельным интересом спросила Маэджана.
– Это не работа, – покачала головой девушка, – это её добрая воля. Её помощь родным душам. Её решение.
– Ах, помощь... – протянула Маэджана, – Ну, тоже дело хорошее.
Тон ее, впрочем, ясно говорил о том, что разговоры о бескорыстной помощи ей не так интересны, как разговоры о вознаграждении, пусть даже она на него не претендовала.
– Люди должны следовать заповедям Божьим, – вновь вступил священник. – Пусть мы пока не в силах все понять, но там говорится, что хорошо, что дурно. И мы узнаем это. Творец создал нас, и мы следуем его путем. Но те, кто отрекаются от него, подобны детям, проклинающим родителей. Они не попадут в Царство Божие, а будут отданы во власть Сатане, которому служили при жизни. И ввергнуты в огонь.
– Во власть кого? – озадаченно переспросила загорянка.
– Врага Бога, Владыки зла.
– А зачем этот бог отдает своему врагу тех, кто не захотел к нему примкнуть? – изумилась Маэджана, – Нет, я, конечно, понимаю, он может быть раздосадован тем, что не все захотели ему служить, но увеличивать количество адептов у своего конкурента..?
Воровка растерянно развела руками.
– Каждому воздастся по делам его! – в глазах брата Поля загорелся огонек. – Праведных ждет страна дружбы и любви, рай. А грешных – ад, геенна огненная, ибо Сатана находит удовольствие в мучение попавших к нему душ.
– Геенна огненная... – в глазах Маэджаны мелькнула искорка понимания, – а это случаем не такое место, где лавовые реки, черные облака, пахнет отвратительно, а большинство местных жителей – хвостаты, рогаты, клыкасты и временами крылаты, как наш недавний знакомец-трактирщик?
– Ты знаешь про Ад? – отец Поль изумился и вновь остановился.
– Я много где бывала, – охотно поделилась воровка, – Хотя по-моему местные называли эти земли как-то иначе...
Между ее бровей пролегла морщинка, девушка пыталась что-то вспомнить.
До этого момента Гарэль просто шёл рядом с Азрой, внимательно слушая их беседу. Он всегда любил сказки, песни и мифы других народов, а уж послушать про чужих богов от их служителя...

Впрочем, брат Поль явно молился кому-то одному, что ничуть не делало предмет беседы менее интересным. Сорока слушал и слушал, пока речь не зашла о пресловутой Геенне.
– Хей-най! – удивился он. – А где же смысл, осмелюсь спросить?
– Кара грешникам, – терпеливо ответил священник. – Но оттуда может выбраться только демон.
– Ну, ладно, детей тоже иногда наказывают за шалости, – Гарэль озадаченно и как-то по-кошачьи вздрогнул кончиком уха. – А что потом?
– Ничего, – сказал священник строго. – Они сделали свой выбор.
– Тогда зачем же их карать? Если потом ничего не будет – они ведь не смогут выучить урока и показать, что исправились, разве нет?
– Им была дана целая жизнь...
– Ну да! Но зачем наказывать, если потом ничего не будет? Или... ему просто нравится мстить и наказывать? – эльф нахмурился.
Перед его глазами живо вставали картины истории собственного народа. Картины, участником которых он никогда не был, но которые видел глазами своего отца – талантливого рассказчика, не жалевшего ни сердца, ни слёз, чтобы рассказать младшему поколению – какой ужас творили их предки.
Вырезанное селение. Кровь на аккуратных улицах. Раньше здесь жило смешное племя людей – низкорослых, добродушных, спокойных. И очень сильных духом. Настолько, что однажды они набрались храбрости и таки сумели изловить эльфа-эмиссара, пришедшего ночью за их детьми. Они его не мучили – просто повесили, а потом отнесли тело к опушке леса, откуда приходили ночные гости. Следующее утро встретило только пепелища и стоны умирающих плохой, страшной смертью людей. Эльфы никого не пытались ничему научить. Они просто отомстили, и им это понравилось.
– Вы не понимаете, – лицо брата Поля исказилось страданием. – Бог любит нас, нас всех, своих детей. И эту любовь надо принять, ибо она есть счастие. Но тот, кто раз за разом отказывается от любви – разве не сам он, знающий, что предается Сатане, виноват в том, что тот с ним содеет? Не Господь мучает в Аду, а владыка Ада. Милосердие Творца велико, и он каждому протягивает руку – но не хочет заставлять нас и тянуть за руку того, кто ее постоянно отталкивает, хотя готов ждать до последнего мига. Бог есть любовь, но мы свободны в выборе, иначе были бы куклами. И должны отвечать за свои деяния. Бог любит каждого, поверьте!

Страсть, зазвучавшая в голосе, словно бы приподняла невысокого человечка, сделала его выше ростом и даже шире в плечах.
– Ээ... как вы все удачно поделили на этих двоих, – заметила Маэджана, – Остальным богам это не понравится.
– А если любит, то зачем наказывает?! – глаза Гарэля округлились чуть ли не до человеческого разреза. – Ну зачем, для чего?
– Не он, Сатана мучит! – почти выкрикнул священник.
За что Бог покарал его косноязычием? Как, как объяснить, передать то, что он чувствует, этим людям, которые все переиначивают по-своему. Он сам не заметил, как подумал об остроухом, как о человеке. Впрочем, какая разница? Он был больше похож на соотечественников француза, чем обитатели Конго или жители далекого и загадочного Китая.
– Но вы же сказали "будут отданы во власть Сатане", – напомнила воровка, – А не сам Сатана... это самое... сцапает в общем. А раз у вас по штату прочие божества не предусмотрены, стало быть, отданы будут этим вторым? Ну, который первый?
– "И если вы скажете ему – не знаю тебя, то потом и он может сказать – не знаю вас", – судя по тону, во вспышке служитель Бога исчерпал свои слова и явно цитировал. – "Бог отступится после смерти от тех, кто всю жизнь отступался от него".
– Ну вот вам, пожалуйста. Те же самые "ты – мне, я – тебе", а еще меня мелочными выгодами попрекали. А то что у бога размах иной, так на то он и бог. Но суть от этого не меняется, – удовлетворенно заключила воровка.
Гарэль вопросительно посмотрел на священника, явно очень сильно ожидая услышать ответ. Дракон, судя по тому, что рука Сороки непроизвольно вытащила его из ножен примерно на палец, тоже весьма заинтересовался.
Но если им и было суждено узнать ответ священника, то не в этот раз. Путники наконец пересекли поляну – и Мара, которая шла первой, ступила туда, где кусты указывали продолжение тропки. Кусты вздрогнули, будто отшатываясь от оглушительного хлопка, развернулись серые, покрытые перьями крылья – и зимняя взвилась в воздух. Не сама, в когтях огромной твари, похожей на птицу, но была ли то птица – не мог бы сказать даже зоркий эльф, ибо существо слилось с посеревшим за время разговора, затянувшимся облаками небом. Видно было лишь, что девушка явно лишилась чувств – так безвольно обвисло ее тело.

Загорянка в мгновение ока сбросила лук с плеча и уложила стрелу на тетиву, но выстрелить так и не решилась – побоялась попасть в синеволосую.
Гарэль молниеносным, размазавшимся в воздухе движением выхватил Дракона, но не застыл в боевой позиции и не атаковал – просто всмотрелся в клинок, подозрительно выискивая там пятна тусклого, серого налёта, но нет – клинок был чист.
– Это обычный зверь, осмелюсь доложить, – с явным облегчением в голосе сказал он.
– О... это утешает, – переведя дух, сказала Маэджана, – И раз он тебя не пугает, может, ты заглянешь в эти кусты и узнаешь, нет ли там кого еще?
– Конечно! – улыбнулся Гарэль и осторожно раздвинул ветви Драконом. Так, чтобы ни один листок не пострадал.
И внезапно у его ног пробежала трещина, рассекая почву. Она разделилась надвое, и обе части раздвоились – и вот уже по поляне, окружая путников, чернели провалы, словно десятки черных голодных пастей. Священник, который все еще смотрел в небеса, чуть не попал ногой в одну из них, но вовремя отпрянул. Трава, слишком зеленая трава, принялась морщиться и усыхать за считанные мгновения.
– Хей-най! – Гарэль мгновенно отскочил от трещины, с чисто эльфийской скоростью и ловкостью убрав меч в ножны. – Уходим, осмелюсь предложить!
С этими словами он подхватил загорянку под колени, неожиданно легко забрасывая её на плечо, и большими прыжками понёсся к краю поляны – туда, где росла нормальная, здоровая трава и не было трещин. Брат Поль, по разумению эльфа должен был позаботится о Маэджане... ну, или она о нём.
Та, впрочем, не собиралась заботиться о ком-либо, кроме себя. Ловко перескочив возникшую почти под ее ногами трещину, воровка припустила вслед за эльфом.
Брат Поль бросился за ней, отставая – его короткие ноги не поспевали за воровкой.
Кусты не спешили выпускать эльфа – они вдруг сомкнулись, хватая его за ноги ветками и норовя свалить с ног.
Увидавшая такой поворот событий Маэджана на бегу выхватила из-за пояса кинжал и, нагнав Сороку, с размаху полоснула по ветвям лезвием.

Среди всего этого буйства жизни реакция загорянки на помощь осталась незамеченной – и совершенно напрасно. Стоило эльфу так неожиданно и бесцеремонно сграбастать юную охотницу, как её зрачки стремительно расширились от ужаса, а тело начала колотить дрожь. Сведущие в магии люди заметили бы короткий импульс, незримый обычному глазу, что метнулся от девушки к незваному спасителю. Вхен никогда не удавалось контролировать такие вот инстинктивные выплески, после которых люди безвольно оседали наземь, потеряв власть над телом. Но ничего подобного не случилось, только Нархэт-Дракон ответил упругой волной обжигающего сухого тепла.
– Хей-най! – прошептал Гарэль, усердно пытаясь освободиться от кустов. – Дракон, что такое?
Вхен, начавшая приходить в себя от пережитого потрясения, облегченно вздохнула. Теперь охотница, конечно же, понимала, что ничего дурного старший не хотел и, поддайся он её дару, вышло бы очень скверно. Но шевелящиеся кусты и разверзнувшаяся под ногами земля не располагали к пространным размышлениям, так что вопрос о том, почему эльф устоял на ногах, сам собой откладывался на неопределенное время.
– П-пусти, – запинаясь, пробормотала девушка. Похоже, что оказаться опутанной неизвестным растением ей было милее столь тесного знакомства с посторонним мужчиной.
– Ой! – удивился Гарэль, только сейчас заметив, что всё ещё прижимает к себе загорянку. – Извини.
За эти мгновения не очень уместного светского разговора священник почти догнал их, перепрыгивая трещины.
Рассеченные Маэджаной ветки упали на землю, но оставалось еще много других, которые тянулись к остальным – Вхен, воровке, брату Полю, но в первую очередь к Гарэлю. То ли он казался самым опасным, то ли самым привлекательным.
Работая клинком, Маэджана заметила подобную избирательность растения и прокричала эльфу:
– Ушастый, ты явно ему нравишься, так ты спроси, чего ему надо? Вдруг просто поговорить, а мы тут... уф! – она замолчала, отмахиваясь от очередного отростка.
– Точно! – просиял эльф. – Уважаемое дитя Матери всех Древ, чего ты хочешь от нас?
Последнюю фразу он произнёс по-эльфийски, на том самом певучем красивом языке, который интуитивно понимают все живые, но не вполне разумные твари.

На миг движения замерли, а потом стали еще активнее. Кусок поляны вместе с травами и кустами шел складками, сжимаясь вокруг путников. Эльф не получил ответа, но ощутил голод.
– Уважаемое дитя, мы тебя не обижали! – воскликнул эльф. – Во имя связи всех живых существ, не ешь нас!
– Уважаемый, хищник ест жертву не потому, что голоден, такова его природа, – торопливо проговорил брат Поль, который с переменным успехом распутывал кусты руками.
– Так может его накормить? – Вхен выглядела нервной, шарахаясь то от людей, то от излишне активного растения поочередно.
– Кем? – выразительно спросил священник.
Загорянка посмотрела на него с таким негодованием, что сразу стало понятно, кто тут главный подозреваемый в людоедстве.
– Не кем, а чем! У нас есть с собой какая-то еда, может, оно удовлетворится этим угощением?
С этими словами девушка выудила из сумки остатки несчастной птицы, окончившей свои дни на жарком огне, и бросила ее в куст, туда, где шевеление было самым подозрительным.
Трещина раздвинулась и за мгновения сомкнулась, без следа поглотив безропотную жертву, но тут же разомкнулась и потянулась к Вхен.
– Оно большая! Ей мало будет! – воскликнул брат Поль. – Надо убегать!
И без большого успеха предпринял шаги к этому.
– Во имя Тэзерата, – пробормотала охотница, пытаясь избавиться от ползущих к ней ветвей. Стоило им сжаться посильнее, причиняя девушке боль, как тот же неконтролируемый магический спазм прошел по ее телу и ударил по оплетающим его лозам. Те конвульсивно разомкнулись – но уже тянулись новые.
– Может, оно подавится? – с этими словами Маэджана зашвырнула в кусты стащенную с вампирского стола вилку.
Ее ощупала какая-то резвая ветка, но, видимо, неведомый хищник прекрасно различал живое и неживое.
– Если нас хотят слопать с одеждой... – священник не закончил, ибо поскользнулся и упал. Под ним открылась трещина, в которую, пожалуй, провалилась бы Вхен, но брата Поля спасло, что он был полнее девушки и успел откатиться в сторону прежде, чем черная пасть распахнулась еще шире.
– Господи, спаси меня! – воскликнул он, но не встал, а откатился еще дальше. – Бегите же!
– Двоих на одной полянке, это уж слишком, – заявила Маэджана, развернувшись и протягивая брату Полю руку, – Хотелось бы сохранить вас до следующего раза.

Священник с помощью девушки подхватился на ноги и воскликнул, обращаясь к эльфу:
– Рубите же их!
– Ага, если вероисповедание твое допускает такое обращение с уважаемыми детьми матери всех древ, – брякнула Маэджана, отмахнулась от одного отростка, поднырнула под другой и юркнула в кусты – подобрать не оцененную по достоинству вилку.
– Человек имеет право защищать свою жизнь против хищника, – запальчиво возразил брат Поль, круша преграждающие ему путь ветки дорожной сумкой.
– Прости меня, дитя Матери всех Древ, – вздох Гарэля был полон искренней печали. – Но я не могу допустить кровопролития. Уйди, прошу тебя последний раз!
Дракон со свистом вылетел из ножен и тут же размазался в воздухе мерцающим кругом, а Сорока... куда подевался Гарэль Сорока, весельчак и бродяга? Где эльф, несущий на себе кровавое бремя своего народа? Нет его. Есть только цветастый пестрокосый вихрь, закруживший на месте, где он только что боролся с неведомой тварью. Ветви полетели в разные стороны, а Гарэля уже там не было – Дракон свистел совсем рядом со спутниками эльфа, безжалостно, но и без всякой жестокости рубя в крошево всё, что к ним тянулось.
И только теперь, словно бы почуяв, что добыча попалась не под силу, ветви отпрянули от эльфа – и в то же время стали отчаянней пытаться уцепиться за остальных. Отец Поль поспешил ближе к Сороке и указал вперед – там виднелось место, где растения переставали быть того неестественного оттенка и становились обычным лесом, пусть иного мира.
Гарэль тут же устремился в указанном направлении, продолжая расчищать путь. Двигался при этом он с той скоростью, когда обычный человеческий глаз не способен ухватить само движение, фиксируя лишь отдельные позы.
Маэджана бросилась за эльфом, соблюдая, впрочем, немалую дистанцию. Находясь за пределами очерчиваемых клинком эльфа причудливых фигур, приходилось и самой усердно орудовать лезвием, отбиваясь от все не теряющих активности отростков. И тем не менее изрядно уже потрепанное растение казалось менее опасным, чем воинственный эльф. Он профессионал – бесспорно, но, согласитесь, это не означает наличия глаз на затылке. А такому мечу что ветка, что ее, Маэджаны, шея. Он и разницы не почувствует.

Впрочем, насчет глаз в неподобающих местах, решила Маэджана, надо будет полюбопытствовать у Азры при случае. Она эльфу косицу заплетала, может заметила чего. Одного взгляда на ту, впрочем, хватало, чтобы понять, что с охотницей творится что-то странное. Смуглая обычно кожа болезненно посветлела, а мелкая дрожь пальцев выдавала неумело скрываемые чувства. Девушка, против обыкновения, даже не вынула ножа, кажется, совсем позабыв о нем. Да и взгляд был странным, какие встречаются у людей, вырванных из реальности воспоминаниями и видящих два места разом. За спутниками она брела словно во сне, избегая любых касаний.
Впрочем, в скорости, похоже, уже не было нужды. Ветви замирали, превращаясь в обычные с виду растения, словно взбунтовавшиеся подданные, устрашившиеся эшафотов. А страшиться было чего – словно воины, посмевшие встать на пути дракона огнедышащего, валялись обрубки после того, как прошел эльф. Павшие воины – не срубленный лес. Даже срезы их были странными – под корой была не древесина, а какая-то субстанция, вроде очень плотного желе. Земля же разглаживалась, снова принимая безобидный, заманчивый вид очень зеленой поляны.
– Благодарю вас за спасение, Гарэль, – обратился к нему священник.
Обычно излишне вежливая, загорянка даже не посмотрела в сторону спасителя, а просто осела на землю, как это бывает с людьми истощенными или больными. Следующее её действие вызвало еще большее недоумение. Девушка полезла в сумку, вытащила остатки окончательно зачерствевшей лепёшки и принялась есть, да так жадно, будто голодала пару дней и вкушала как минимум царские явства. Закралось даже подозрение, что непритязательные с виду мучные изделия были самой вкусной пищей, что может приготовить человек.
Маэджана воззрилась на это действо с неподдельным интересом. Брови ее поползли вверх, воровка несколько раз кивнула, словно говоря про себя что-то вроде "ну-ну".
– А если не хватит, – заговорила она уже вслух, – так мы можем собрать и изжарить то, что ушастый нарубил. Чего добру пропадать...
Загорянка на насмешку никак не прореагировала. Может, даже не слышала, а может, ей просто не было до неё дела. Нашарив бурдюк с водой, Вхен принялась жадно пить. Сероватый оттенок кожи стал очень медленно, едва заметно для глаза, пропадать, уступая место привычному медному цвету.

– Что с вами? – поинтересовался у загорянки брат Поль.
Начавшая приходить в себя охотница отложила бурдюк в сторону и ответила, пряча взгляд:
– Это недуг, скоро пройдёт.
Врать она определенно не умела, но и говорить об этом, похоже, не собиралась.
– Не переживай, – неожиданно утешила Маэджана, – У всех есть свои маленькие слабости.
В женских недугах священник смыслил мало, а потому предпочел промолчать, чтобы не попасть впросак. Зато Маэджана молчать не собиралась, напротив, она желала обсудить слабости окружающих. И начала как раз со священника.
– У вас, кстати, тоже, – сообщила она, глядя на брата Поля.
– Что – тоже? – удивился тот.
– Есть слабости, – жизнерадостно поведала воровка.
– Грешен есмь, – согласился тот. – Как и все люди.
– Не то слово, – подтвердила Маэджана и придирчиво оглядела брата Поля с ног до головы, – Послушайте, вы правда всерьез считаете, что ваша дорожная сумка – надежное оружие?
– Я не воин, не могу и не должен пользоваться оружием, – ответил тот. – Мое оружие – вера.
– Не знала, что вера спасает от хищников, – иронично выгнув брови, сказала Маэджана.
Брат Поль посмотрел на нее чуточку печально и заметил строго и грустно:
– Если будет на то воля Его.
– А вы не думали, что у него нет времени на вас всех, и что он был бы очень благодарен, если бы вы хоть иногда заботились о себе сами?
Маэджана вдруг резко взмахнула рукой и остановила ее лишь перед самым носом брата Поля. В кулаке воровка сжимала многострадальную вилку.
– Возьмите это, – щедро предложила она, – При некоторой тренировке – неплохое оружие. Можно ткнуть в глаз.
– Зачем вы это делаете? – неожиданно подала голос охотница. Судя по ее виду, ей все еще было не слишком хорошо, но глаза стали совершенно осмысленными. – Он не делал вам дурного, не враг, даже союзник, пусть и вынужденный. А вы с наслаждением и упорством, достойным лучшего применения, причиняете ему боль.
Похоже, что загорянка и не думала читать морали или нотации, она действительно искренне не понимала смысла действий Маэджаны.
– Боль? – в глазах Маэджаны отразилось искреннее недоумение. – Ему?
Вхен кивнула.
– Да. Вы раните душу. Пусть совсем незаметно, но раните. Из-за этого души грубеют, теряют чувствительность и закрываются от других душ.

Маэджана помолчала. Она убрала руку от лица священника и задумчиво поскребла вилкой свою замотанную в платок макушку.
– Если бы я хотела сделать ему больно, я бы в него это воткнула, – продемонстрировав вилку, сообщила она, наконец, – А так я всего лишь хотела, чтоб он не оставался безоружным. Не нравится вилка – при случае стырим чего-нибудь понадежнее. А нож у меня только один, извини, дать не смогу. Впрочем, есть еще столовый. Тоже у нанимателя позаимствовала.
– Тогда я тем более не понимаю, – растерянно проговорила загорянка. – Вы желаете ему добра, но при этом причиняете вред. – Она замолчала, видимо подбирая подходящие слова. – Одно и то же можно сделать бережно и разрушительно, – наконец продолжила Вхен. – Представьте, что в тело попала крупная заноза. Вы хотите помочь и вытащить её, но вместо того, чтобы сделать это осторожно и бережно, вы вырезаете её вместе с куском плоти, оставляя открытую кровоточащую рану. Просто вам кажется, что испытав такое, этот человек не захочет повторения и будет впредь внимательней, чтобы не занозить руки.
Слушая столь образную речь, Маэджана растерянно хлопала глазами, а когда Азра замолчала, раздраженно выпалила:
– Из-за его упертости его же первого и сожрут!
– В мире есть много того, что ценится больше жизни, – загорянка говорила убежденно, как человек, видевший восход солнца на протяжении всей своей жизни, уверяет, что оно взойдет и завтра. – И право каждого решать, когда и зачем расставаться с ней. Если не брать в руки оружия для священнослужителя так важно, то мы не можем заставлять его предать веру. Возможно, его бог послал ему таких спутников как раз для того, чтобы тот не нарушил данной клятвы и остался жив.
– О, в деле о незаконном перемещении нас в сей гостеприимный мир есть новый подозреваемый! Бог брата Поля! – взмахнула руками Маэджана. Похоже, она растратила все свои аргументы и уже отчаялась донести огонек здравого смысла в дебри религиозности. Оставалось иронизировать.
Во время этого спора отец Поль был на удивление спокоен, хотя и невесел. Он переводил взгляд с одной девушки на другую – чуть рассеянный, будто всматривался внутрь. Как пастырь, получивший новый приход, на первой проповеди пытается понять по лицам, словам, жестам, кто из его прихожан склонен выпить, а из прихожанок – открыть дверь любовнику, когда мужа нет дома.

Когда он заговорил, то выглядел грустным.
– Мне действительно не нужен нож. У каждого свой путь, и я служу не мечом, но словом. Я не сержусь на тебя, – мужчина обратился к Маэджане. – Я тебя понимаю, но ты не хочешь понять меня. Боюсь, ты не слышишь никого, кроме себя, кроме того, что хочешь услышать. Мне тебя жаль. Возможно, твои уши еще откроются. Спасибо за добрые намерения, – священник перевел взгляд на загорянку и, кажется, хотел еще что-то добавить, но удержался. Заметив это, Вхен поникла и опустила взгляд, не решившись на вопрос. Она не понимала, что сделала не так, но чувствовала, что поступила невежественно. Но она всего лишь сказала то, что знает даже ребёнок!
– Каждому свой путь, – эльф, до того придирчиво вытиравший клинок собственным рукавом, отчего тот обзавёлся почти изящной бахромой, подошёл ближе. – И горе тем, кто пытается идти чужим, но... каков бы не был путь, идти по нему можно очень по-разному. Не так ли?
– Конечно, – подтвердил священник.
Высокопарный настрой философской беседы несколько подпортило шуршание, производимое Вхен. Она снова рылась в сумке в поисках еды. Даже слова, изрекаемые Старшим, не могли отвлечь ее от навязчивого голода, терзавшего тело. Нашарив корнеплод, она мгновение с сомнением смотрела на него, а потом надкусила. Без подобающей варки он был жестким и не вкусным, но в пищу годился.
Маэджана пожала плечами и спрятала вилку в мешок.
– Спасибо за жалость, – любезно отозвалась она, – А я в свою очередь вас пожалею, наблюдая, как дергаются ваши ноги, торчащие из пасти очередной проголодавшейся росянки.
Она обернулась к Азре и все тем же вежливым тоном предложила:
– У меня есть еда со стола нашего нанимателя. В прошлый раз вы все ей пренебрегли, но может... хочешь?
Даже не удосужившись как следует прожевать пищу, охотница благодарно закивала, буркнув что-то невнятное, в равной степени могущее быть согласием, благодарностью или вселенской мудростью её народа. Может, загорянка немало знала о душе, но вот похвастаться столь обширными познаниями в этикете явно не могла.

Воровка порылась в мешке и извлекла половинку холодной птицы, завернутую в уже изрядно пропитавшуюся жиром бумагу, сверток с парой лепешек и несколько странного вида фруктов. Там, на столе в вампирском замке, они казались достаточно свежими, хоть и заветренными; сейчас же, попутешествовав в сумке, заметно увяли. Маэджана протянула свои запасы загорянке. Та, приняв подарок, подозрительно обнюхала каждое блюдо, едва заметно нахмурилась, откладывая в сторону дичь, отломила кусок лепёшки и снова потянулась за бурдюком.
Священник достал пищу из своего мешка и помолился, подняв глаза к чужому небу. То, казалось, не хотело слушать – облачная пелена сгустилась, превратив день в ранний вечер, но брата Поля это не смущало. Он не старался ни скрыть молитву, ни обратить на нее внимание.
На этот раз Сорока к нему присоединяться не стал. Да и вообще, после избавления от взбесившейся полянки эльф был как-то очень уж задумчив и молчалив. Будто сделал что-то неприятное, но правильное, а теперь почему-то не может поверить сам себе, что таки было так надо поступить. Гарэль не присоединился к остальным: отошёл чуть в сторону, обнажил Дракона и принялся танцевать, беззвучно и очень-очень медленно. Так, что было видно каждое его движение, сокращение каждой мышцы.
Тишину через какое-то время нарушила загорянка. Закончив поглощать невероятное для такой крохи количество пищи, она поднялась на ноги. Те держали хозяйку не твёрдо, однако же голос её прозвучал решительно.
– Мы должны найти госпожу Мару!
Эти слова свершили маленькое чудо – заставили священника прервать слова, обращенные к Богу.
– О Господи! Как я мог забыть об этом... Это... ужасно. Мы должны постараться!
– Непременно, – согласилась Маэджана. Она сидела чуть поодаль от загорянки, догрызая ножку отвергнутой Азрой птицы, – Начнем с того, что отрастим крылья. Кто-нибудь из вас умеет?
– Я не умею, – призналась Вхен. Обратив внимание на занятие воровки, она осторожно заметила: – Не стОит это есть, уважаемая, мне кажется, что мясо начало портиться. Ничего страшного, но живот может скрутить.
– М-да? – воровка оторвалась от еды и принюхалась к мясу. Подумала мгновение и пожала плечами, – А ниче! В крайнем случае я найду подходящий куст, а вы покараулите.
– Что до крыльев, так проделать тот же путь можно и по земле, – не оставляла охотница безумной идеи. – У нас ведь есть эти волшебные кольца! Значит, мы можем спросить того, кто отправил нас в путь, где сейчас кольцо госпожи Мары.
– А ещё я могу забраться на высокое дерево и посмотреть, осмелюсь доложить, – Гарэль вложил Дракона в ножны и вернулся к компании. – Только вот, что высматривать-то?
– Какую-нибудь гору. И на вершине гнездо, – предположила Маэджана, – А вокруг летают птички. С криком "мясо-мясо!"

Она, не смотря ни на что, дожевала свою еду и запустила косточкой в сторону злосчастной полянки.
– Хорошая мысль! – просветлел Гарэль и устремился к ближайшему дереву подходящего размера.
– По-моему, она полетела в ту сторону, – священник вытянул руку туда, куда лежал их путь. – Я бы заметил точнее, но эта поляна...
Как выяснилось, по деревьям эльф лазать умел: ловко цепляясь за складки коры и подходящие ветви, он с беличьей ловкостью взобрался на самый верх. Выглядело это так, будто Сорока был легче пушинки – ни одна ветка под ним даже не согнулась. Приставив ладонь ко лбу, он осмотрел окрестности в направлении, указанном священником. Его взгляду открылось пространство – не очень широкое. Дерево стояло в небольшой низинке, да и мешали прозрачные пленки, словно потоки горячего воздуха в жаркий день, которые перекрывали все направления, искажая перспективу. Одна была совсем близко, как раз в том самом направлении. Впрочем, при своем остром зрении эльф мог разглядеть множество птичьих гнезд разного размера – от совсем небольших, в которые влез бы разве что палец Мары, до огромных, где поместился бы средних размеров конь. Последних, впрочем, было немного. Однако охотник на птиц нашел бы обширное поле деятельности.
Загорянка стояла, задрав голову вверх, и ожидала вестей от эльфа. Ее пальцы, тем временем, задумчиво поглаживали кольцо, полученное от клыкастого хозяина странного замка. С помощью колец можно поговорить с ним, а, значит, через него можно попытаться узнать, где колдунья.
– Ну как? – поинтересовалась воровка, cледя за эльфом, – Нигде не наблюдаешь бурного пиршества?
– Там птичьи гнёзда! – прокричал Гарэль, вытягиваясь в нужном направлении. – Большие!
– Много? – поинтересовался брат Поль.
– Много!
– Слушайте-ка! – глаза Маэджаны сверкнули, свидетельствуя о том, что в ее голову пришла какая-то очень понравившаяся ей идея, – Если эти птички тащат к себе в гнезда незадачливых путников, так наверное, там много ценного. Не со всем же барахлом они их едят.
Брат Поль хотел заметить, что есть дела поважнее, но смолчал. Ведь действительно, не искать спутницу нельзя, и все равно придется заглядывать в гнезда. И если Маэджана хочет тащить на себе лишний груз – пусть. Ведь это никому не принесет вреда...
– Нужно спросить дорогу у хозяина колец, он ведь может поговорить с госпожой Марой, – подала идею охотница.
– Может быть, действительно, позвать его? – священник оживился.
– А как, осмелюсь спросить? – поинтересовался Гарэль, так же легко и быстро спустившийся на землю.
Брат Поль поднял руку, на которой поблескивал топаз, и задумчиво посмотрел на него.
– Просто обратиться к кольцу?