Ах зо-о, и что у нас тут? Тут у нас маленькая мясорубка, скромная совсем, на ебольшое количество гостей. Вопрос только в том, что здесь делают вон те бомберы, и что здесь делает вон тот непонятно какой самолет? Жаль только, понятно, чей он. Симпатичная машинка.
- Ты тошше это фитишь, та-а?
- ...
- Катстфо.
- Точно.

Как оказалось, "Катстфо" - было еще очень мягко сказано по сравнению с тем, что намечалось с минуты на минуту. Пока в небе над перевалом закипал бой, стучали пулеметы и руки пилотов до боли стискивали рукояти штурвалов, над ними начиналась куда более страшная битва. Кто знает почему метеорологи в погонах не смогли предсказать ее, почему не предугадали зарождение циклона, как раз в эти минуты собиравшегося с силами и готовившегося обрушить на утлые воздушные посудины, несущие в своих чревах людей, всю мощь буйства воды и ветра, всю ярость неудержимой стихии.
Небосклон стремительно заволакивало тучами, ветер изменился, став сильнее и более порывистым, где-то вдалеке, пока вне пределов видимости молний, гремел гром. Гремел все сильнее и сильнее, словно предупреждая о приближении сверкающих высоковольтных клинков, готовых перерубить дюралевые каркасы или поджечь оставшееся в баках сцепляющихся в схватке самолетов топливо.

Donnerwetter и sweinehunde были самыми мягкими из эпитетов и выражений, которые сейчас звучали как в эфире, так и в кабине одного из истребителей. Пусть потом будет, что будет, но Белоснежка просто обязан был высказать всему миру, противнику, напарнику, погоде, а самое главное - этому свинскому, долбанному, плохо свинченному, чтобы тебя разорвало. но не сейчас, а на земле, самолету, - все, что он думает о сложившейся ситуации. Только-только он подобрался к незащищенному брюху одного из япошек, как на тебе подарочек от Himmel (о чем они там думают и чем?), молния ударила так близко, что от скрежета помех Линдеманн чуть было не лишился слуха на все оставшиеся ему времена. Которых может оказаться до обидного мало, если он сейчас же не развернется хвостовым оперением к противнику, пропеллером к родному аэродрому.
Чак нашел взглядом чужой истребитель и помахал ему рукой. В том, что это истребитель, он не сомневался, у кого еще могут быть такие обводы, хищная заточка всей машины вызывала уважение.
- Пока, неснакомец! Таст сутьпа, встретимся.
Чужая машина, как будто в ответ, качнула на прощание плоскостями.

Приказ о возвращении на базу не был неожиданным, но долгожданным определенно был. С той самой секунды, когда первые раскаты грома треском отозвались в наушниках, лейтенант Мицуя ждал только этих слов. И сейчас, нажав кнопку общей связи, Уминеко почти прокричала:
- Всем пилотам приказ - возвращаться на базу немедленно. Повторяю - немедленно.
Молния ударила рядом с самолетом,приборы взбесились, от хрипа разрядом Ашимура чуть не оглох, услышал только: "...ленно... ряю - немедленно", остальное проглотили помехи.
- Ястреб - базе, повторите последнее сообщение.
Интересно - а они его слышат?
Слышали превосходно. По крайней мере пока. Лихорадочным движением Уми переключила установку на обычный режим.
- База - Ястребу. Повторяю - возвращайтесь на базу. Немедленно. Возвращайтесь на базу, - девушка даже не заметила, как перешла на крик.
Повтор приказа удачно пришелся на мимолетную паузу в разрядах.
- Хорошо... - Такауджи немного растерялся. - Возвращаюсь на базу.
Покачал на прощание плоскостями навязчивому американцу, но вместо того, чтобы прижиматься к земле, подальше от молний, взял выше, под самое брюхо грозовых туч. Еще на флоте его часто ругали за любовь забираться в облака и - хвалили за умение летать в них.
Пилот что-то ответил, но что - скрыли помехи. Уми искренне надеялась, что это было согласие - но сознание против ее воли выискивало все новые и новые поводы нарушить приказ. В конце концов, голова девушки начала напоминать разбуженный улей - тревожные злые мысли грозили просто разорвать ее на кусочки. Усилием воли Фука заставила замолчать этот внутренний хор, и с преувеличенным вниманием занялась перестройкой радиоустановки.

(и Bishop)

Когда по плексигласу фонаря простучала первая дробная очередь, Такауджи вздрогнул в ожидании боли, удивился – откуда здесь противник и почему они с машиной все еще целы. И только потом сообразил, что идет дождь. Потоки воды залили колпак, в кабине сразу сделалось жарко и душно. Ашимура рассмеялся, чтобы прогнать невольный первый испуг; приборы не отказали, внизу – суша, не океан, не заблудится. «Хиен» подвывал на высоких оборотах двигателя, боролся с ветром, что норовил снести в сторону.
Перевал не стал искать, преодолел горы, не меняя курса; Такауджи опасался, что не сумеет рассчитать, достаточно ли осталось горючего в баках. Аэродром – не авианосец, навстречу тебе не пойдет и не развернется. А добираться сегодня до базы пешком в планы Ястреба не входило.
Опять заныла поврежденная рука, предупреждая, что ночью Такауджи будет ворочаться, искать удобное положение и к досаде соседей маяться бессонницей. Впрочем, он и так сомневался, что сумеет уснуть. Слишком велико возбуждение от полета, сам не думал, что будет счастлив вновь оказаться в воздухе.
На этой стороне хребта облачность была плотнее и ниже, машина вынырнула из туч, как баклан из воды в перевернутом мире – море сверху, небо снизу. После летной палубы полоса казалась ненормально длинной, но в последнюю секунду ветер преподнес неприятный сюрприз – «хиен» покатил не по прямой, словив в левый бок сильный порыв ветра, а наискосок, куда-то в жухлую траву. Подскочивший было к самолету механик побежал прятаться.
- Куда? А ну назад...
Машина съехала правым шасси с полосы, нехотя остановилась. И на том спасибо. Ашимура отодвинул колпак кабины, в воздухе стояла водяная пыль, а та пахла солью. Хоть что-то знакомое и привычное. Если закрыть глаза, можно представить, что ты на корабле, земля под ногами мерно покачивается, нужно за что-то держаться, чтобы не упасть. Такауджи попрыгал на месте, возвращая ногам способность ходить.
- Кабурага вернулся?
Механик пожал плечами, но обещал все выяснить.
Пилот кивнул, содрал с головы шлемофон, кое-как пригладил волосы. Если он явится к начальству в том виде, в котором они ходили докладываться на «Каге», опять пойдут разговоры и шуточки про «морских зазнаек». После чего – взял курс на штаб.

(Bishop+Reytar)
У дверей в "центр управления полетами" Ашимура еще раз пригладил волосы, попытался принять бравый вид - дальше расправленных плеч дело не прошло. Немного бодрости добавило сообщение о том, что Кабурага добрался нормально и уже отправлен в госпиталь; механик догнал на полдороги. Про младшего никто ничего не знал, но сейчас не было сил беспокоиться еще и о нем.
Такауджи вошел, дождался кивка как дозволения заговорить.
- Разрешите обратиться, господин майор?
- Разрешаю. - Нибуи Сабуро все так же сидел за столом в углу и что-то быстро чиркал карандашиком в блокноте, под которым была расстелена карта, словно так и просидел на этом месте не вставая, с самого вылета ударных групп хикосентая. Подворотничок майора как всегда был безукоризненно белым, а виднеющиеся под столом сапоги - надраены до блеска. - Разрешаю и готов выслушать ваш рапорт о результатах вылета.
Такауджи добросовестно перечислял события, старался не упустить ни одного и изгнать из головы недостойную мысль, что - во-первых - рядом с майором пугалом будет выглядеть даже самый опрятный чистюля, и - во-вторых - чем еще заниматься, сидя на земле? Лишь полировать ботинки.
- В целом вылет не рассматриваю как удачный, - зачем-то добавил Ашимура; прежний командир поощрял их давать оценку своим действиям, видимо, сработала привычка.
Кое о чем умолчал, его не предупреждали, можно ли делиться с начальством возможностями новой машины.
- Согласен. Такой такой вылет не заслуживат названия удачного. - Что-то, еще раз чиркнув в блокноте, словно ставя жирную "галочку" напротив чьей-то фамилии, майор Нибуи поднялся и вышел из-за стола. Без своего стека и монокля, которые лежали на краю стола, он смотрелся несколько необычно, но изменять своим традициям явно не собирался. Пройдясь два-три шага в обе стороны, то есть, благодаря своим длинным и тощим ногам, фактически от стены до стены у входа, он покосился на Ашимуру и коротко бросил:
- Я бы назвал это очень скверным вылетом. Ваше звено потеряло один истребитель сбитым, один - поврежденным, при раненом пилоте, при этом, добившись весьма посредственного успеха, за что вы несете прямую ответственность как командир звена. Что можете сказать в свое оправдание?
- Оправдание?
Вот теперь стойка действительно стала почти идеальной.
- Не считаю нужным за что-либо оправдываться, господин майор, - отчеканил Такауджи.
Брать на себя вину за выпуск на боевое задание неслетанной тройки на неподходящих друг другу машинах он не собирался; как и говорить сейчас об этом. Если господину майору хочется вытаскивать из него слова клещами, это - проблема господина майора. Если хочет - может ознакомиться с личным делом, там полно дисциплинарных пометок на эту тему.
- Хорошо. - Майор остановился точно напротив командира звена, лицо в лицо, глядя ему в глаза. Костистая физиономия Нибуи была холодна словно лед на верши не Фудзи и столь же непроницаема:
- Гордыня не к лицу воину Микадо, а дерзость только разлагает дисциплину, если конечно эта дерзость не оправдана... Я напомнию вам о ваших упущениях, точнее, о двух из них - самых основных:
1. Вы рисковали опытной, секретной машиной, продолжая бой в одиночку, когда ваш ведомый Кобурага получил ранение и выполняя ваш приказ отправился на базу.
2. Вы, как командир вдвойне подвергли риску жизнь вашего ведомого Кабураги, когда отправили его на базу в одиночку, отлично зная о его ранении. Вы так же отлично знаете, что скоростные данные "Хаябусы" уступают сокрости истребителей противника, следовательно, осознавали что Кабурага, обладая пониженной боеспособностью мог быть перехвачен противником и сбит. Так же как могли быть сбиты и вы, сражаясь в одиночку, при этом ценнейшая секретная машина была бы потеряна, а то и захвачена противником.
Это - весьма серьезные упущения. Век поединков на мечах закончился более семидесяти лет назад, офицер. Сейчас побеждают более многочисленные и более сплоченные, действующие как один организм.

Круто развернувшись, майор отошел на два шага назад, облокотился о стол и перелистал блокнот:
- В этом вылете вы проявили себя как слабый командир и как недисциплинированный пилот, но я не наложу на вас взыскание. Хотите знать почему?
- Никак нет, господин майор. Если это ценная информация, вы все равно об этом скажете вне зависимости от моего желания. Если нет – вне зависимости от моего желания умолчите.
- Совершенно верно. - Майор еще раз окинул взглядом командира звена, смахнул невидимую пылинку с рукава френча и продолжил: - Потому, что у остальных командиров звеньев результаты еще хуже. Группа бомбардировщиков, которую сопровождало звено Хаджимото, рассеяна, потери составили 50% машин, при этом успех достигнут не был. Само звено вернулось без ведущего - Хаджимото пропал без вести во время грозы. Два других звена так же понесли большие потери и не добились сколько-то серьезного успеха в этом вылете. Но и это не самая важная причина...
Нибуи судорожно поправил верхнюю пуговицу воротника, словно та мешала ему дышать:
- Я говорил с командирами соседних частей. Там потери не меньше, а кое у кого куда больше чем в нашем полку. Сегодняшний день прошел крайне неудачно, более того - перевал остался в руках неприятеля. Вражеская пехота закрепляется на этом рубеже и выбить ее оттуда будет куда сложнее, и стоить это будет гораздо большей крови. Сегодня нам дали хорошую оплеуху, офицер. И вам, и мне, и всей нашей Армии, в лице находящихся на Папуа частей дали затрещину. Мне не приятно это говорить, но это пятно на чести нашего мундира. Пятно, которое смывается только кровью, но лишней крови у нас нет. Вы все мне нужны живыми и боеспособными. Это не последняя битва, впереди куда более решающие сражения, но и проиграть ее мы не имеем права...
Майор помолчал после чего продолжил куда тише:
- Как понимаю, пока что вы остались без ведомых. Я решу эту проблему. В следующий вылет, если до той поры в полк не вернется Накаока, с вами пойдет командир сётая гидросамолетов, унтерофицер Тадао Харада. Пусть его люди пока возьмут на себя прикрытие порта и самой базы, а ему, как одному из самых опытных пилотов, найдем иное применение. Все. Вы свободны.
Оставалось только откозырять и идти восвояси – отдыхать, изводить радистов и разведку вопросами о потерявшемся в джунглях или над ними напарнике. В дверях Такауджи оглянулся, почувствовав на себе чужой взгляд. Мальчишка-радист сделал вид, будто занят.
Хорошо, что напарник на этот раз будет опытный. Плохо, что его срывают с подразделения и кидают в подчинение другому. И если уж говорить о разнице скоростей, то «хиену» теперь только по земле кататься, чтобы не получить преимущество над гидропланом. Такауджи не выдержал, рассмеялся – новое слово в ведении боя, противник умирает от изумления и хохота... хотя положение у них у всех, тут майор прав, не до смеха.

(sohite Reytar-dono)

Старенький, но еще крепкий грузовик привез пилотов обратно на базу. Под колесами хлюпали грязные лужи, а потоки воды, лившиеся с неба, неистово стучали по натянутому брезенту. Кроме Харады, Дзюро, Окузавы и его напарника Горо в грузовике ехали два оружейника, везшие с собой неисправный пулемет, починить который можно было лишь в условиях нормальной мастерской. Пока же Дзюро поставили на крыло запасной.
Скомандовав своим пилотам отправлятся в казарму, Тадао договорился с водителем, что тот отвезет оружейников назад, когда они закончат с ремонтом, а сам направился в штаб, стараясь не обращать внимания на капли дождя. На взлетной полосе в ангар закатывали "хаябусу", всю изрешеченную и потрепанную. Пилота поблизости не было видно, но оно и понятно, дырки от вражеских попаданий были и в районе кабины. Когда-то Харада прилетел на аэродром точно в таком же измочаленном корыте, с разбитой головой и простреленным бедром.
Кто-то из пилотов вышел из дверей штаба и направился прочь. Чуть наклонившись, чтобы пройти под бревенчатый свод, Тадао отдал начальнику честь и сказал:
- Господин майор, разрешите доложить. Сётай гидросамолетов, находящийся под моим командованием, провел все необходимые работы и теперь полностью готов к боевым действиям.

Из кабины открывался самый грустный вид, который доводилось видеть Линдеманну за свою недолгую жизнь. Сверху все это напоминало огромную песочницу, в которой дети заигрались в солдатики и перепахали все, что можно и что нельзя. Если бы не усталость, Чак обязательно поинтересовался бы у наземных служб, как это им удалось так изысканно вскопать взлетно-посадочную полосу и что они собираются на ней сажать, яблони или груши. Лучше бы, конечно, вишни. Японцам вишни понравились бы, говорят, они просто с ума сходят от этих вишен.
Вместо этого Линдеманн сухо осведомился "как там понимают, ему сатиться?"
- Молча, - посоветовали ему в ответ.
- Не фыйдет, - вздохнул Чак, хотя раздражение в голосе диспетчера ему было хорошо понятно. - Если стойка шасси стелает напополам, отной форонка путет польше, машиной и летшиком меньше. Не есть гут.
- Слушай, не засоряй эфир, садись как хочешь! - зло буркнул диспетчер; наверное, злился за то, что пилоты не уберегли аэродром от бомбежки.
- Найн, снатшала - кномики.
- КТО?!!
- Сейтшас уфитишь.
Бомбардировщики недовольно бурчали, что, мол, и полоса кривая и косая, что они устали и хотят спать, и вообще жизнь к ним несправедлива. Затем наступила очередь Линдеманна, как он ее ни оттягивал. Чак сглотнул и медленно отжал штурвал от себя. Он уже представлял, как будет садиться виртуозным зигзагом, лавируя между воронками, как его голову посетила гениальная по простоте мысль. Которую он и воплотил в жизнь, вообще не выпустив шасси и плюхнув машину на брюхо. Получилось даже неплохо, если не считать, что на последних метрах истребитель зацепился хвостовым оперением за что-то прочное и торчащее из земли. Ремни безопасности оказались крепче, чем о них думал Чак, но головой до штурвала он все-таки достал. Потемнело не только в глазах, но и вообще.

Наконец хлынул настоящий дождь, взлетная полоса превратилась в реку, машины блестели влажными боками. Механики, растопырив на вытянутых руках куртки над головами, бегали и таскали все, что не успели спрятать, под крышу. Ашимура прошел мимо них, не глядя. «Хиен» опять стоял в стороне от всех, под охраной; часовой узнал пилота, откозырял, снова застыл неподвижно.
Век поединков на мечах закончился более семидесяти лет назад, офицер. Сейчас побеждают более многочисленные и более сплоченные, действующие как один организм... Такауджи подошел к машине, ткнулся лбом в холодный металлический бок. В чем польза многочисленных и сплоченных действий? «Сорю» унес с собой больше семисот человек, его командир Янагимото остался на охваченном пламенем мостике и, по слухам, был жив, когда авианосец ушел на дно. Сколько сгорело заживо, Ашимура не брался считать. Их «Кага» забрал еще больше жизней, пылающий неподвижный остов – два финальных взрыва, и ничего не осталось. Это цена сплоченных действий? Пилот зажмурился, закрыв лицо локтем. За спиной притихли механики. «Если кто-нибудь из них скажет хоть слово – я его убью...» Отец любил повторять: путь самурая - путь смерти. Половину Такауджи прошел, стоит ли жалеть о будущем, которого нет?
Он вернулся к штабу, когда разговор между командиром и Харадой должен был завершиться, подождал снаружи. Когда новый напарник вышел – поклонился и еще раз назвал себя, так как не был уверен, что тот помнит.
- Лейтенант Ашимура Такауджи, назначен к вам в пару...
Чуть не сорвалось «старшим».
Он никогда не любил дождь, но сейчас радовался ему. Все смазано, расплывчато, ничего не надо объяснять.
- Прошу меня извинить за неприятные для вас чувства, которые вызвало мое назначение.
Он еще раз поклонился и ушел. К чему ждать ответа, если того все равно не будет?

Зрелище летного поля заставило Элвина вспомнить последствия тайфунов на родине. Выглядело очень похоже, но там была природа, ей в вину не поставишь, а здесь дело рук людских. Поотрывать бы эти руки вместе с головами!
- Эй, Двенадцатый, как там твои плоскости, не отвалились еще? - пожалуй, получилось более зло, чем хотел.
- На месте, - молодой голос выдавал напряжение и усталость. Интересно, сколько раз парнишка вообще летал и сможет ли он посадить сейчас машину?
- Отлично. На сегодня отпастушили, осталось загнать бомбров в бар и отдыхать.
Двенадцатый засмеялся:
- Да они сами туда... - и вдруг замолчал.
Кокс живо представил, что парень испуганно смотрит вниз, туда, где Белоснежка пропахал брюхом землю. В наушниках шлема раздались взволнованные попытки диспетчера вызвать пилота на связь, но тот и не думал отзываться.
Элвин сообщил на землю, что они с ведомым садятся, выбрал место поровнее неподалеку от "хромой дикой кошки" (сравнение напрашивалось именно такое) и повел машину вниз. К чести Двенадцатого, тот сумел не попасть стойкой шасси ни в одну из воронок, молодец.
Кокс приземлился в нескольких метрах от распластанного "Уайлдкэт", выбрался из кабины и, взметая комья земли, кинулся смотреть, как там Белоснежка. Тот был на месте, а куда денется? Лежал, откинув голову; рот, словно красные усы, очертили две струйки крови. Элвин стукнул по задвижке. Заела. С кряканьем долбанул сильнее - получилось. Фонарь кабины уехал назад, и Кокс принялся отстегивать ремни безопасности. Краем глаза заметил, как несется к ним бледный Двенадцатый. Уже вдвоем они вытащили Белоснежку из пилотского кресла и поволокли к строениям.
- Маловато гномиков на такую Белоснежку, - проворчал Элвин, чтобы хоть как-то разрядить напряжение, да и убрать с лица мальца сосредоточенно-угрюмую гримасу. Получилось, парень заухмылялся:
- А я думал, гномики это бомберы.
- А мы, значит, и.о. будем.

Дождь зарядил, пожалуй, надолго... хорошо, подстать настроению. Многие пилоты – от матросов научились, не иначе, - прятали где только могли придумать фляжки с трофейным алкоголем или дешевым, купленным в отпуске сакэ. При одной мысли о выпивке затошнило. Только не по такой духоте, развезет сразу и окончательно. Если он не отправится к предкам в процессе розыска. У самого Такауджи подобного спасительного запаса не было.
Вспомнился полу-приказ, полу-совет прогуляться в «батальон наслаждения». Нет, когда-нибудь потом, не сейчас. Одежда прилипла бы к телу от пота, если бы не прилипла от проливного дождя. В офицерском клубе – бараке из гофрированного металла со складной казенной мебелью и провалившейся в замысле попыткой создать видимость уюта – не было ни души. Такауджи без определенной цели перебрал граммофонные пластинки, взял с полки книгу, поставил ее обратно. На одном из столов лежала бумага и карандаш, на верхнем листке кто-то оставил неуклюжие каракули – ребенок и тот нарисовал бы самолет лучше.
Еще час Ашимура сосредоточенно грыз карандаш под барабанную дробь дождя, мусорная корзина пополнялась смятыми обрывками бумаги. «Дорогая мама, наверное, тебя пугают эти ежедневные налеты...» зачеркнуто, еще раз зачеркнуто, смято, очередной бумажный комок полетел в корзину. «Дорогая мама, несколько раз перечитал твое последнее письмо – все семь страниц. Я недавно посылал тебе деньги и, раз тебе не пришлось жертвовать их в этот раз богам, потрать всю сумму на себя. Потрать их так, будто мы все еще богаты. Не надо откладывать на свадьбу Фуки-фуки, моего жалования хватит. Да и сомневаюсь, чтобы она сейчас думала о замужестве. И пожалуйста, не плачь, если получишь уведомление о моей смерти. Буду ждать тебя в храме Ясукуни. Знаю, отец предпочел бы что-нибудь подревнее и чтобы не напоминало о Мейдзи, но мне кажется, что Ясукуни подходит мне больше всего».
Такауджи навалился грудью на стол, как будто хотел закрыть письмо от чужих глаз, хотя никто не подсматривал. Что-то мешало, Ашимура запустил пальцы в карман, вытащил небольшую игрушку-талисман - лисичку с красной лентой на шее и улыбкой на острой мордочке.

(Bishop+Reytar)
Раздавшиеся за спиной четкие, словно парадные шаги, дали понять Ашимуре, что не зря он налег грудью на стол, словно скрывая от кого-то содержание письма, потому что больше в офицерском клубе он явно был не один. Вряд ли кто-то на территории части не узнал бы мгновенно этот выглаженный вид, эти безукоризненно блестящие сапоги и белоснежный подворотничок, как и неизменные, стек и монокль. Майор Нибуи Сабуро по какой-то причине лично соизволил посетить этот немноголюдный в такой час, барак.
Пройдя мимо сидящего за столом пилота и поприветствовав его коротким кивком, майор остановился перед этажеркой, на которой были аккуратно расставлены, разрешенные к хранению книги, и приступил к ее осмотру, сосредоточенно переставляя их с места на место, явно в поисках какой-то конкретной книги.
Такауджи покраснел - будто его застали за чем-то позорным, - торопливо начал сворачивать лист бумаги, выронил талисман, смутился еще больше. Вот кого бы он не хотел сейчас видеть...
- Прошу прощения, господин майор.
Интересно - получится ногой задвинуть дурацкую игрушку в зону невидимости, если стоишь почти по стойке смирно?
Нибуи мгновенно, словно на пятачке, развернулся, еще раз кивнул и произнес:
- Вольно! Раз вы в данный момент свободны, то отдыхайте. Напоминать о том, что существует военная цензура, как и о том, что именно разрешается упоминать в письмах родным, а что нет – не буду. Думаю, вы сами это отлично знаете. Что же касается вашего досуга, я все больше прихожу к выводу, что безделье отрицательно сказывается на боеспособности отдельного пилота и части в целом, посему, считаю необходимым впредь обязать каждого боевого офицера в течение каждой недели отчитать курс лекций по теории и практике воздушного боя. План занятий, перечень тем и расписание, получите в штабе, примерно завтра утром.
Еще раз взглянув на подчиненного, майор вновь развернулся к этажерке и продолжил настойчивые поиски какой-то книги, но неожиданно произнес:
- А талисман все же поднимите. Не стоит ему валяться в пыли – дух-хранитель может на вас обидеться за такое обращение и отказать в помощи.

(и Reytar)

- Лекций?.. но...
Да что же он краснеет, как Фука-фука, только что окончившая школу? Ашимура торопливо нашарил игрушечную лисичку и опять выпрямился.
- Но что я могу сказать им? Почти все пилоты опытнее и лучше меня?
Майор, все так же невозмутимо перебирающий книги, внезапно застыл спиной, немного постоял неподвижно, а затем, взяв в руки несколько отобранных ним книг, развернулся лицом к пилоту и присел за первый столик. Аккуратно сложив все кроме одной, книги, идеальной стопочкой слева от себя, он поднял холодные, как линзы оптического прицела, глаза на Ашимуру и бросил:
- Вы, кажется, забыли о субординации, офицер. Да, мы сейчас не в строю, но это не дает вам права оспаривать приказ вышестоящего по званию, в данном случае - МОЙ ПРИКАЗ. Думаю, вы просто растерялись и забыли, каким молодым по возрасту был один из ваших ведомых. Так вот, я скажу вам, что таких как он, у нас в полку около 30%. Это много или мало, господин Ашимура? Сколько у вас на счету сбитых и сколько успешных боевых вылетов по предыдущему месту службы? Приказываю отвечать.
Такауджи прикусил губу. Почему в присутствии этого майора он чувствует, как будто отец еще жив? «Какие сегодня успехи в учебе? Приказываю отвечать. Не подрался ли ты сегодня в школе? Хотя что с тебя взять?»
- Почти двести вылетов, господин майор, - Ашимура уставился в пол. – Если быть точным, сто восемьдесят пять. Шесть подтвержденных сбитых машин противника, три – предположительно. В двух случаях пилотам противника удалось выпрыгнуть и добраться до поверхности.
Если он читал личное дело – а он читал! – поймет, что вранье. Таких случаев больше, рука не поднималась стрелять по спасающемуся человеку, хотя это, наверное, не правильно.
- И... уничтожение наземной цели, - добавил Такауджи.
- Ясно. - Майор немного помолчал, полистал книгу и лишь через пару минут продолжил:
- Как вы думаете, сколько успешных боевых вылетов было у вашего ведомого, рядового 1-го класса Накаока, о судьбе которого мы до сих пор ничего не знаем? Десять, всего лишь десять, скажу я вам, и сбит им был лишь один самолет противника.

(Bishop+Reytar)
Нибуи снова замолчал, перелистывая книгу и словно полностью погрузившись в этот увлекательный процесс, но затем в упор взглянул на подчиненного и бросил:
- Теперь вы все так же будете протестовать, и пытаться отказаться от выполнения боевого приказа, господин Ашимура? Мне почему-то кажется, что нет. Вы – боевой офицер, не важно, болтались вы по волнам на палубе лоханки, или взлетали с раскисших полос в джунглях Малайи. И должны понимать, что я заставлю вас всех стать единым организмом, единой боевой машиной. А для этого, вы и остальные опытные пилоты, будете регулярно, между вылетами обучать своих менее опытных подчиненных. Взлететь, так что бы разбег был более плавным и коротким. Идти по маршруту так, что бы потратить минимум горючего. Вести бой так, что бы добиться максимальных результатов при наименьших потерях с нашей стороны, все это лишь части одного целого – искусства ПОБЕЖДАТЬ. И именно этому выбудете учить, передавая подчиненным свой богатый практический опыт.
Майор еще раз внимательно окинул взглядом подчиненного, словно выбирая в его фигуре место, куда удобнее всего было бы, всадить очередь и продолжил:
- Вы не участвовали в победных кампаниях на Филиппинах, в Китае и Индонезии, я так же не принимал в них участия как боевой пилот, но как инспектор достаточно общался с ними. Тогда все было иначе. Что-то неуловимо изменилось с тех пор, как мы победно двигались все вперед и вперед. Что, я пока не знаю, но считаю, нужно быть готовым менять наши тактику и стратегию, если мы хотим продолжить наш победный марш.
И понять, что именно нуждается в изменении, мне поможете вы, господин Ашимура. Вы и такие как вы командиры звеньев, ведомые, даже механики.
Нибуи резко замолчал и вдруг бросил:
- Что вы бы могли сказать после первого вылета? Ваше впечатление о противнике, его силах, опытности пилотов и боевом духе? Приказываю отвечать откровенно, без пропагандистских лозунгов.

(те же)

- Первого? – Такауджи собрался с мыслями, сжал в кулаке игрушку-талисман. – Они стали... наглее. Не думал, что тому причиной, наше поражение при Мидуэе или...
Зря он заговорил об этом – в ушах вновь зазвучал истошный визг пламени, что пожирало их корабль.
- Скорее всего – именно оно. Раньше мы были непобедимы, мы заставляли их бояться даже звука наших двигателей. Теперь все иначе. Теперь перевес на их стороне. Для нашего народа характерна нелогичность в поступках. Мы принимаем решение под влиянием порыва, наши действия противоречивы и случайны. Мы слишком медленно принимаем нововведения и расстаемся с прежними традициями. Из-за своей нерешительности мы нередко становимся чванливыми, что порождает нас презрение к другим народам. Из-за отсутствия смелости и независимости мы раболепно подчиняемся старшим начальникам...
Было поздно останавливаться. Такауджи как будто опять спорил с отцом.
- Короче, нам как нации недостает ума и собранности, благодаря которой мы знали бы, когда и чем жертвовать во имя главной цели.
"Сейчас он меня пристрелит…" - падающим сбитым самолетом пронеслось в голове у Ашимуры.
Майор молча и не перебивая, слушал подчиненного, затем, когда тот выдохся, перевернул очередную страницу и произнес, все так же не сводя с него холодных глаз:
- Вы только что высказали то, о чем я думаю все это время. Вы сделали это в предельно недопустимой форме, но в оценке сути, думаю, ошибки не допустили. Напомню вам лишь одно - четкая субординация и дисциплина, беспрекословное повиновение, это то, что делает нас сильнее, а никак не слабость как вам кажется. И именно этим, как и боевым духом, мы превосходили армии всех европейских государств, против которых сейчас сражаемся. Вспомните Гонконг, Сингапур и полуостров Батан - противник еще мог сопротивляться и попортить нам немало крови, но не стал этого делать и предпочел сдаться. Гарнизон Гонконга сложил оружие, обладая двукратным численным преимуществом над нашим осадным корпусом. Скажите, неужели мы в подобной ситуации повели бы себя так же, как британцы в Гонконге? Нет. Нет, никогда. Это знаю я, это знаете и вы. Но есть нечто, в чем противник превосходит нас, и об этом вы сказали совершенно верно - они менее связаны правилами, штампами поведения и отжившими традициями. И если мы хотим победить, нам нужно отбросить спесь, и попытаться понять врага, понять, и измениться так, что бы сохранить все наши преимущества и уменьшить те, которые имеет он. Нам придется отбросить часть традиций. Это будет отнюдь не всем по душе, но это - необходимость. Семьдесят лет назад, наши предки пришли к выводу, что необходимы перемены, что Япония захиреет и погибнет, если ничего не изменится. Они приняли решение, и, не смотря на кровь и грязь во время Мейдзи, наша страна стала такой какую мы видим сейчас. Она живет, борется и будет бороться, но стоит задуматься, не пришло ли время вновь менять ее, раз мы подходим к краю пропасти? Думаю, стоит. Стоит задуматься, сделать выводы и предоставить их на рассмотрение высшего командования, но, со всем соблюдением субординации.
Нибуи коротко хмыкнул:
- Не думаю что во время службы в составе Императорского Флота, вы позволяли себе критиковать решения его превосходительства адмирала Ямамото, или я ошибаюсь?

(Bishop+Reytar)
"Менять? Мы уже поменяли ее - и растеряли всех воинов... Будь проклята наша самоуверенность! Зачем принимать меры предосторожности и убирать в защищенные места бомбы, которые сняли с самолетов, чтобы заменить их торпедами? Сложим их прямо на палубе! Противник никогда не нанесет удара по нашему кораблю..."
- Нет, господин майор, к сожалению, нет. Едва ли бы он прислушался к моему мнению. Адмирал - военный гений, преклоняюсь перед ним, но он находился далеко от нас. Если бы он мог лично командовать нашими силами вместе адмирала Нагумо, все было бы по-другому, - горько добавил Такауджи вслух.
Какая теперь разница, за подобные речи от отца можно было ждать оплеуху, а от командования - разве что штрафной батальон... в лучшем случае.
- Нда… - Майор вздохнул, вынул из глазницы монокль и, моргнув несколько раз, протер глаза рукой, все так же затянутой в перчатку, после чего взглянул на Ашимуру несколько иначе – скорее устало, чем осуждающе. – Теперь я кажется, понимаю, почему отпрыск столь знатной семьи как ваша, все еще не командует своим полком… Того, что вы сейчас наговорили, вполне хватит для суда офицерской чести и как минимум – штрафной роты, как максимум – совершения сеппуку. Но знаете с чем проблема, господин Ашимура? В том, что в чем-то вы правы, как ни жаль. Пусть я с вами в чем-то и согласен, но предупреждаю сразу – за попытки ведения таких вот, подрывающих боевой дух вверенного мне подразделения, бесед, карать буду нещадно. Это добрый совет. Во всем же прочем… Считаю необходимым установить следующий порядок обмена информацией: если у вас появятся некие соображения о складывающейся ситуации, пускай даже такие радикально-агрессивные и унижающие нашу страну и народ, вы выскажете их мне лично в устной форме, при условии отсутствия посторонних, ясно? Вот это – уже приказ.
Такауджи чуть не сболтнул лишнего - о том, что полком не командует, так как никогда не стремился отдавать кому-то приказы и не представляет, зачем ему отвечать за кого-то еще, кроме самолета и ведомых. Вовремя прикусил язык. С кем он будет вести подрывные беседы - со штурвалом? - если ни с кем здесь толком не разговаривает? Но вот эту мысль высказывать начальству было равно самоубийству. Азарт кончился, навалилась апатия, а может быть - усталость после долгого за затянувшийся период времени без неба полета. В такие минуты отец укорял его за безынициативность и отсутствие амбиций. И ставил в пример старшего брата.
- Слушаюсь, господин майор.

Харада выслушал приказ командира, и на его лице не дрогнул ни один мускул. Точно также ничего не отразилось на лице айну* после короткого представления с новым ведущим, новым командиром его звена. Тадао было немного обидно, конечно, начальству может и виднее как поступать, но переводить одного командира звена вторым номером к другому пилоту, пусть и для фактической охраны нового истребителя… Было в этом что-то незримо кощунственное, вот только твои заслуги признаются и ты понимаешь, что твоя служба верна и правильна, и вот ты уже в некотором замешательств.
Идя под дождем, Харада отогнал все эти мысли в сторону, ему снова придется летать на простом «Зеро», как именовали этот самолет гайдзины. Надо будет назначить старшего в оставшемся звене гидросамолетов. Поразмыслив немного, Харада пришел к выводу, что предложит майору Нибуи кандидатуру унтер-офицера Окузавы, с А6М2-N тот справляется лучше всех. С такими мыслями Харада и вернулся в свой барак.

*айну – народность с северной оконечности Хоккайдо, к которой и принадлежит Харада Тадао.

- А я думал, гномики это бомберы.
- А мы, значит, и.о. будем.

Новый способ передвижения Чаку Линдеманну совсем не понравился, но что же тут поделаешь, если тебя куда-то волокут, а ты болтаешься, словно мешок с картошкой, во рту неприятный металлический привкус, а голова гудит воскресным колоколом. Чак не успел высказать неудовольствие, потому что его относительно нежно сгрузили в мокрую жижу, а к церковному перезвону добавились человеческие голоса. Линдеманн сделал неуверенную попытку собрать мысли, получилась довольно скудная группка, зато удалось выстроить логическую цепочку, началом которой служила его шедевральная посадка на брюхо, а финалом – стремительно приближающаяся приборная доска.
Диспут над ним продолжался; в основном спорщиков интересовало, каким способом привести в сознание валяющегося в луже товарища, транспортировать ли его к медикам в прежнем виде или существует надежда, что дойдет самостоятельно, и не пора ли из Белоснежки переименовывать его в Спящую красавицу. Наконец было высказано кардинальное решение, и тут уж Чак не выдержал.
- Тселовать не дамся, - хоть и слабым голосом, но твердо заявил он, не открывая глаз.
- О, Спящая красавица возвращает себе прежнее имя, - высказался голос, звучавший старше. – Не придется кидать монетку. Эй, Белоснежка без гномов, сам доберешься до медчасти или тебя нести?
- Сам, - без особой уверенности предположил Линдеманн.
Покачивалось не только небо, земля тоже норовила дать крен, хотя чем дальше, тем больше Чак привыкал к качке. Он даже на ногах устоял с первой попытки. С земли летное поле выглядело не лучше, чем сверху, Чак отвернулся, чтобы глаза его это «катстфо» не видели.
- А где мой ведомый? – всполошился он, когда союзники почти уже захлопнули за ним дверь медсанчасти.

Уми пока было не до отчетов - потерялся один из пилотов. Когда Мисиме в последний раз удалось связаться с ним, он был не так далеко, но точных координат не сказал. И вот уже тридцать или сорок минут Фука пожирала взглядом радиоустановку в ожидании того, что связь наладится. Скоро ее сменит Мисима и тогда ей придется идти в штаб на бумажную работу. Хоть бы пилот нашелся раньше! Но радиоустановка только шипела и плевалась, а боковым зрением Уми уже цепляла то застенчивую улыбку Мисимы, то ежик его волос. Он пока перекладывал какое-то оборудование, давая знакомому еще несколько минут, но скоро это было должно кончиться.
Усилием воли Ямаширо заставил себя оторваться от наушников и подозвал Мисиму. Кто-то должен делать и бумажную работу. Дождь приятно холодил лицо, и даже база сквозь падающую воду казалась роднее. Вокруг пробегали люди в полевой форменной одежде, но некоторые, как и Уми, шли медленно, и, казалось, получали такое же удовольствие от буйного южного ливня. Фука сняла фуражку и подставила голову щедрым, неожиданно прохладным струям, думая обо всем сразу - дождь словно бы смывал с них всю тяжесть, всю затхлость предрассветной бессонницы, в которой они обычно приходили ей в голову, всю горечь неуверенности, что они будили в Уми. Пропавший пилот, найденный Такауджи, фальшивые документы и война где-то там, в сотнях метров от нее, будущее Японии и судьба мохнатой дворняги, что жила у них во дворе - не было никакой разницы.
Фука заметила, что стоит прямо посреди дороги и, торопливо надев фуражку, зашагала к штабу.

Может - дождь остудит мысли? И голову... или взбодрит. Такауджи сунул под рубашку сложенное в несколько раз письмо - чтобы не промокло под ливнем, - выскочил наружу. Надо же, не один он такой, вон механики пользуются моментом, чтобы помыться и не думать, хватит ли на всех воды. Кто-то из пилотов задрал голову, ловит ртом капли, мальчишка. В первый выход на "Каге" он так же стоял - вцепился в леер, подставляя лицо морским брызгам. Только те были соленые.
Ашимура прибавил шагу, потому и возле самого входа в штаб подскользнулся и - чтобы не растянуться в грязной луже, хорош бы он был тогда в глазах командира и всех остальных, - ухватился за человека, что тоже собирался войти в дощатую дверь.
Кто-то оперся на ее плечо. Уми обернулась как раз чтобы подхватить падающего человека. Не следит за дорогой - Фука эту лужу еще за полулицы приметила. Встретилась взглядом со случайным "спасенным". Резко отвела взгляд, вздрогнула. Хоть бы не узнал! Развернулась и быстрой, резкой походкой скрылась в штабе.
Ашимура оторопел, не ожидал такой реакции даже от армейских. Да, те не любят морских летчиков - возможно, есть, за что, судить трудно. Но даже поблагодарить себя не дал и извиниться.
Такауджи оправил форму и открыл захлопнутую перед самым носом дверь.

(Bishop+Reytar)

Эта часть была уже третьей, которую капитану Кавабата Масахару пришлось посетить за последние несколько часов. Влажная, изнуряющая духота, столь непривычная, после куда более умеренного климата Гонконга, изрядно действовала на нервы, а малыш-"Куроганэ", на котором пришлось немало проколесить, при всех его плюсах, отнюдь не сулил своим пассажирам комфорта, каким славились виденные в бывшей британской колонии, лимузины. Их часть, точнее первый батальон вместе со штабом 6-го парашютного полка, высадился с борта "Кита-но Мару" не далее как вчера вечером, второй батальон прибыл сегодня утром, но разгрузка все еще продолжалась, все еще на стадии создания находился военный городок, причем до завершения всех необходимых мероприятий требовалось приложить еще немало усилий. Мысли об этом упорно лезли в голову, выматывая как офицеров, так и нижних чинов, не покладая рук старавшихся вложиться в минимально допустимые, и достойные славного 6-го парашютного полка императорской армии, сроки. Масахару в чем-то повезло, а в чем-то и нет - с одной стороны, он, как курьер, получивший приказ доставить секретные депеши по указанным ему адресам, был лишен части проблем, связанных с выгрузкой и размещением личного состава и имущества полка. Но с другой, - летящие из-под колес и вдыхаемые клубы пыли, нервотрепка объяснений с начальником охраны каждой из посещенных им частей, непроницаемые лица шофера и сопровождающих, - всего этого было более чем достаточно, что бы вымотать и испортить настроение любому, сколь угодно флегматичному офицеру, даже такому внешне спокойному, как Кавабата Масахара. В предельно быстром и максимально напряженном темпе, он посетил штаб дивизии, которой придавался их полк, расположение тяжелого бомбардировочного полка, полка транспортной авиации, чьи L2D, очевидно, должны были обеспечить выброску парашютистов в нужное время и в нужном месте, а так же, последним номером на сегодня - расположение смешанного авиаполка, прикрытие истребителей которого, было необходимо для успешного проведения разрабатываемой командованием, операции.
Капитан Кавабата вошел в штабной барак, вскинул ладонь к покрытой пылью каске в приветственном жесте и представился дежурному офицеру, протянув ему запечатанный пакет и бланк, на котором тот незамедлительно расписался. Масахара еще раз козырнул и, спрятав в планшетку бланк, куда менее официальным тоном, поинтересовался, нельзя ли попросить у уважаемого дежурного офицера чего-нибудь попить, так как пыль на зубах, пережевываемая с самого утра, уже не кажется изысканным лакомством, определенно нуждаясь в смачивании ее, изрядным глотком воды. Дежурный офицер сочувствующе покосился на припорошенную дорожной пылью форму курьера и молча наполнил стакан водой, из стоящего на его столе графина, после чего протянул парашютисту. Масахара приник губами к прохладному стеклу стакана, так, словно вкушал из чашечки великолепного фарфора лучшее на свете саке, когда за спиной услышал легкий хлопок входной двери, на который и обернулся. Шагнувший в штабной барак очень молодой офицер, из-за худощавости и короткой стрижки выглядевший вообще как мальчишка в форме, направился к сидевшему за радиостанцией лейтенанту. Судя по тому, что дежурный офицер лишь коротко кивнул на приветствие мальчишки, тот явно имел право здесь находиться и сомнений у дежурного не вызывал. Вошедший же следом за юношей, коротко стриженный худощавый офицер лет 25, одетый в летный комплект, словно только-только вернувшийся из вылета, привлек куда более пристальное внимание дежурного.
Масахара показалось, что этого жилистого, не очень высокорослого офицера он уже когда-то видел. Более того, с ним, тогда несколько более молодым, не таким усталым и одетым в иного типа униформу, он когда-то говорил, а возможно, даже и пил чай, при том, что повод у чаепития был отнюдь не радостный. Старательно порывшись в заваленных важнейшей информацией, амбарах своей памяти, Масахара еще раз отхлебнул из стакана и уважительно кивнул вошедшему:
- Прошу прощения, мы с вами знакомы, господин капитан?
Ашимура оглянулся. Этого человека он узнал бы в толпе, из сотен лиц безошибочно выбрал бы его. Такое не забывается.
- Так точно, - он коротко поклонился. - Вы приходили в дом моих родителей.
Масахара еще внимательнее взглянул на капитана и произнес:
- Да, кажется, припоминаю, очень милый дом в Нагасаки. Я тогда был прикомандирован к комендатуре города, занимался всем, что приказывало командование, в том числе и разносил повестки и извещения… Насколько помню - вам я был вынужден доставить отнюдь не радостную весть. Если не ошибаюсь о вашем старшем брате, кажется, он пропал без вести. Еще раз выражаю вам свое искреннее соболезнование. - Парашютист поставил на стол недопитый стакан и поклонился собеседнику.
- Благодарю вас за то, что помните нас, - Такауджи вернул поклон.
Этот человек, он долго говорил с матерью, а они с Фукой ушли наверх. Фука молча глотала слезы, у него не было сил ее утешать, замкнулся в горе, что объединило их всех - и развело в разные стороны.
- Надеюсь, вам больше не приходится выполнять тот долг.

- Найдется, никуда не денется, - навстречу пилотам уже выпорхнула медсестра, миниатюрное рыжеволосое и совершенно открыточное создание, сочетающееся с полевой обстановкой не более чем яблочный пудинг или лепный ангелочек под потолком. Даже армейская форма и старательно нахмуренные брови девушки не спасали положения. - Пройдите на кушетку, сэр. Нет, раздеваться не обязательно.
- Ш-шаль, - соверешнно искренне огорчился Чак, которому очень понравилась мысль лечь на кушетку, и пышечка тоже понравилась, хотя возникала еще одна мысль, что во-первых, им вместе там не уместиться, во-вторых, свидетели, а в-третьих, в этом случае он получит еще раз по одной и той же больной голове. Поэтому Линдеманн уточнил: - Нушно сесть?
- МОжно и сесть, - "пышечка" шустро поднесла к носу пилота флакончик с чем-то ну очень пахучим, отчего в голове Белоснежки прояснилось окончательно. Даже слишком. - Но лучше лягте, вам удобнее будет.
Девушка уже смачивала водой какую-то тряпочку.
Чак осторожно переместил себя в лежачее состояние: голова напоминала чугунный шар у дверей мэрии, ее кренило, а боль перекатывалась внутри шариком поменьше.
- Фы итите... - реплика была обращена к топтавшимся у входа австралийцам. - Кашется, шить пуду.
- Только не плачьте, я вас умоляю! Я верю, что вы большой мальчик, - медсестра занялась избавлением лба Линдеманна от излишков цвета. Порез оказался не таким серьезным, как можно было подумать по виду и девушка успокоилась, что окончательно лишило ее всяких претензий на серьезность.
- Катсфо... - прокомментировал Чак свои ощущения и принялся клянчить что-нибудь, чтобы голова перестала ныть, а его перестало тянуть в сон; мир вокруг подозрительно раздваивался.
- Сейчас все будет. И от головы, и от сонливости... - пространно пообещала девушка, судя по акценту, австралийка. И достала бутылку со спиртом.

Линдеманн забеспокоился, так либе фатер перед отбытием сына на фронт строго-настрого запретил употреблять напитки крепче кофе. Про пиво родитель не упоминал из благоразумия, так как полагал, что тут запрет давно нарушен.
Медсестра, демонстративно не замечая перемен в лице жерт... ээ, пациента, смочила спиртом кусочек ваты и приступила к дезинфекции пореза, с интересом наблюдая за живой арийской мимикой Белоснежки.
Чак попытался взвыть, но это было бы весьма несолидно для геройского летчика, и поэтому он только шипел сквозь стиснутые зубы. Щипало-то ой-ёй как!!!
- Вот кто вас просил лихачить? - девушка тут же проявила немалую осведомленность о делах снаружи. - Теперь и самолет чинить придется. Бедные техники, им и так работы много! А теперь терпите.
Медсестра занялась самой неприятной процедурой за весь осмотр Белоснежки - пальпацией носа на предмет цельности оного.
- Не лихатшил... - в промежутке между экзекуциями выдавил Чак. - Там пыли ямы на вслетной... а у меня шасси не выхотили и... oh schweinehunde, мама!!!
- Ничего. Цел ваш нос, - улыбнулась "пышечка". - И кровь к вечеру идти перестанет. А сейчас мы будем вас зашивать. Вы же не хотите шрама, правда?
Девушка помахала перед лицом Линдеманна иголкой с жутковатого вида ниткой... при виде которой Белоснежка немедленно вспомнил, что шрамы только украшают мужчину.
- Найн, - твердо сказал он. - Пусть лутше путет.
Медсестра выдала один из тех взглядов, которыми девушки смотрят на ухажеров, испугавшихся более увесистого конкурента или банальной мыши. Но тут же пожала плечами и улыбнулась.
- Ваше дело. От полетов отстраняетесь на пару дней, потом проверю реакции и может быть допущу. Свободны.

Зависшую паузу нарушил дежурный офицер, спросил, что угодно. Такауджи отдал ему письмо. Офицер кивнул, несколько раз переспросил адрес, но записал все правильно. Хотелось остаться, но кажется, они с гостем оба стали друг для друга источником нерадостных воспоминаний, обоих стесняло такое положение.
- Прошу еще раз меня простить, - Ашимура не знал, что сказать; все-таки хорошо, что есть повод уйти. - Надеюсь, у вас все будет хорошо.
Он выскочил под дождь, зажмурился, ловя пересохшим ртом капли.

Дзиро всю жизнь не везло. Когда родители искали, кого отправить за водой, он всегда оказывался на виду, а когда раздавали сладости, всегда подходил последним. Когда дядя давал ему это задание, сперва ему грезилась как минимум романтическая история, потом - ордена и медали, потом - объявление наследником дядюшки. Но все мечты рассыпались в прах после того, как Фука очень вежливым, светским тоном перечислила то, что сделает с ним, если он попробует сунуть нос в ее дела. Так что теперь несчастный денщик находился между двух огней - с одной стороны его сдерживало обещание следить за каждым шагом Ашимуры, подкрепленное увесистым дядюшкиным кулаком, с другой - обещание самой Фуки поджарить его на медленном огне в случае избыточного рвения. Выход открылся ему только утром. Конечно же, он знал в лицо семью, в которой его дядя работал много лет, и мгновенно узнал Такауджи. То-то Уминеко так испугалась! Если братец ее узнает, то живо отправит домой. А значит, и Дзиро, наконец, увидит родные пляжи, и, быть может, даже получит от дяди что-то за свои старания. Основная проблема состояла в том, что если бы о его участии узнала Фука, он мог бы и не дожить до возвращения.
Решение созрело внезапно. Дзиро как раз бежал в штаб, чтобы встретить одного бедового суб-лейтанта уже с теплым плащом, как прямо навстречу ему вышел Такауджи. Дзиро впоймал взгляд пилота и сделал ему знак подойти поближе, дрожа и от страха (неуставной жест все-таки) и от предвкушения удачи.
- Вам что-то понадобилось, рядовой?
Поведение мальчишки показалось нелепым, но на флоте случались и более странные вещи. Надо было привыкать. Может, в армии и иначе? Но в море отвечаешь на зов любого - если отвернешься, можешь сам потом не докричаться. Ашимура вытер лицо - и зачем? что изменилось? Дождь лил как из ведра.
- Господин Аш.. Капитан, - мальчишка явно недавно на фронте, да и выучка нулевая. - Простите... Просто хотел дать совет. Вы следите за господином Ямаширо. У него какой-то личный зуб на вас.
Дзиро совсем смешался.
- Ямаширо? - Такауджи растерялся. - Но... я даже не знаю такого...
Тут, на суше, у всех зуб на морских летчиков, сложно удивляться, но чтобы - лично.
- Нн...невысокий, радист, - Дзиро оглянулся на дверь штаба и заговорил быстрее. - Только не говорите, что это я указал. Он меня убъет.
И денщик почти бегом устремился к двери.
- Хорошо... спа...
Благодарить было некого, неожиданный советчик скрылся внутри.

(Bishop+Reytar)

Господин Нибуи Сабуро одновременно любил и ненавидел дождь. Любил, потому что в деревне, в которой жил с отцом - школьным учителем, дождь был признаком достатка, дождь обещал хороший урожай, дождь вызывал радость крестьян, был условием красочного празднества, веселых игр, театральных выступлений и щедрого угощения. Но господин Нибуи ненавидел дождь по той же причине, по которой очень-очень редко снимал лайковые перчатки, придающие ему вид сноба. Дождь провожал его в полет тогда, когда звена еще капитана Нибуи уходило в свой очередной полет и неубранное рисовое поле встречало его дождем в тот раз. В тот самый, - последний полет и воздушный бой, из которого вернулся живым лишь он, израненный молодой офицер с поломанной судьбой и карьерой. Майор Нибуи Сабуро любил и ненавидел дождь, именно по этому он всячески старался преодолеть эту ненависть. Он завел привычку одевать офицерский плащ и бродить под дождем по вверенной ему территории, от караулки у входа до ангаров, одновременно и контролируя подчиненных, и заново приучая себя к запаху дождя, с которым не смешивается вонь горящего бензина, краски и человеческого тела. Он ходил и приучал себя смотреть сквозь струи, не видя алого с черным, пламени, охватывающего фюзеляж его машины, он приучал себя слушать звук падения капель, с которым не сплетается треск пламени и шипение пробитых бензопроводов. Нет ничего удивительного, что в такие минуты он предпочитал прогуливаться неподалеку от ангаров, смотрел на целые, в свежей краске, крылатые машины и чувствовал, что и дождь становится праздничным, почти как в детстве…
В этот вечер под дождем гулял не он один. Точнее - второй полуночник, устав от изобилия воды, укрылся под навесом ангара. Вода - хорошо, успокаивает, на нее приятно смотреть, когда она вскипает легкой пеной у борта... а не когда висит в воздухе и напоминает, как не мог разобраться, где раскаленный воздух, где пламя, а где горьковато-соленая вода. Все равно ничем из этих трех стихий нельзя было дышать.
Пилот тряхнул головой - он пришел сюда не за этим. Он приближался к машине, как к живому существу. Сейчас, в полутьме ангара, под шуршание воды за стеной, она еще больше казалась такой.
Майор медленно шагал между стройными рядами ангаров, между стоящими крыло к крылу, прикрытыми маскировочными сетями, машинами, между больших ящиков с запасными частями и размышлял. Он думал о том, что положение на фронте нестабильно, что возможно, бравый марш на Порт-Морсби прекратиться и война хотя бы временно перейдет в позиционную стадию, а значит на этом аэродроме придется обустраиваться капитально – так, что бы ни в коем случае не повторилась ситуация с огромными потерями, такими, как заносчивые моряки понесли под Мидуэем. Придется много работать, решать кучу пока что почти не важных, но в будущем, если сообщение с метрополией станет еще более нерегулярным, – приобретающих жизненное значение, проблем. Размещение и маскировка запчастей и горюче-смазочных материалов, создание тщательно замаскированных емкостей для хранения большого запаса ГСМ, создание скрытого склада боеприпасов большой емкости, ужесточение охранного режима вверенной ему базы, размещение личного состава в защищенных от бомбовых ударов противника, убежищах – все эти вопросы будут требовать решения. Немедленного и эффективного решения, и в выигрыше будет только тот, кто не поленился себе задать их заранее и заблаговременно разработать мероприятия по их решению.

(Reytar mo)

Майор остановился у ангара одного их звеньев, судя по непривычным очертаниям единственной стоящей там машины, капитана Ашимура. Новой, опытной и секретной машины, которая вызывала у майора настороженное восхищение - своими обводами и легкое пренебрежение - пониженной по сравнению с А6М2, маневренностью и огневой мощью. Еще раз приласкав взглядом, сегодня как раз вернувшийся из первого боевого вылета, самолет Нибуи Сабуро повернулся и увидел в углу ангара легкую, почти незаметную тень.
Машина напоминала акулу - стремительностью и опасностью, которую хранила в себе. А еще - породистого жеребца. Которого надо подманивать, который не подпускает к себе, норовит лягнуть или укусить. И которому надо показать, кто хозяин. Такауджи протянул было руку, чтобы коснуться прохладного влажного борта... и, услышав чужие шаги, замер на месте.
Майор не имел привычки долго размышлять в экстремальной ситуации - через миг его пальцы поглаживали рукоять штатного "Намбу", причем, как и когда он успел расстегнуть кобуру, майор не помнил и сам.
- Кто здесь? Стой, стрелять буду! - Положенные по уставу фразы автоматически слетали с языка, пока господин Нибуи прищурившись, пытался рассмотреть полночного гостя, посетившего ангар новой, секретной машины, за которую он - командир полка, отвечает головой и своей честью.
- Три шага вперед, освети лицо! - "Намбу", сжатый в затянутой, в неизменную перчатку, руке майора смотрелся несколько неуместно, но внушительно. Ствол смотрел четко в грудь замершему в тени у стены, силуэту, готовый в любой миг плюнуть огнем и сталью.
- Господин Ашимура? - Майор присмотрелся. - Ну конечно… Кого же еще можно было ожидать встретить здесь в неурочный час. Какую причину вашего местонахождения в столь позднее время, здесь, а не на койке в бараке можете назвать, господин капитан, прежде чем я вызвал часового и отправил вас освежиться на гауптвахту?
И это его называют счастливчиком? Вот это - удача? Пусть ответят, а заодно подскажут, что отвечать на вопрос командира. Кажется, майор не поверит истине: "Мне не спится".
- У меня нет ответа на ваш вопрос.

(Bishop+Reytar)
- Фу-у-у-у-у-уф-ф-ф-ф-ф… - Господин Нибуи весьма громко и протяжно, словно где-то неподалеку спустили пневматический насос, выдохнул, покосился на полуночничающего подчиненного, затем взглянул на вышку, на площадке которой, у прожектора, скучал часовой и спрятал пистолет.
- Мы с вами поступим следующим образом, господин Ашимура. Я вам задам несколько вопросов, и вы, максимально откровенно, ответите на них. От ваших ответов будет зависеть, отправитесь вы сегодня ночью на гауптвахту, или нет. Итак, начнем…
Майор застегнул кобуру, все так же, не снимая перчаток, достал из кармана полную пачку сигарет и протянул ее подчиненному:
- Закуривайте если хотите, сейчас мы вне строя. Пока что, - вне строя… Мой первый вопрос вам: помните ли вы как пришли сюда, во всех деталях или эпизодично, или это произошло помимо вашей воли?
Такауджи взял сигарету - не потому, что хотелось курить. Не хотелось обижать.
- Помню... - он задумался. - Я отнес письмо дежурному офицеру, потом... говорил с чьим-то денщиком. Он - со мной. Ничего особенного. Потом...
Потом ему совсем не захотелось идти в барак. Сон ушел, осталась усталость, которая не давала уснуть. А напоминание о том визите подтолкнуло к разговору, только - не с человеком. Вот он и пришел к единственному собеседнику, который понимал жизнь точно так же, как он.
- Ясно… - Майор так же достал из пачки сигарету, размял ее в пальцах и похлопал по карманам, но спичек не нашел, после чего испытующе взглянул на подчиненного:
- Второй вопрос: Вы пришли сюда, потому что вам не спалось, как в прошлый раз, или по какой-то иной причине? Если ходили в самоволку, а сюда попали случайно, на обратном пути обходя посты охраны – лучше так и скажите, и вам будет проще и мне.
Спички обнаружились в кармане Ашимуры - мятый, чудом сухой коробок.
- Я не был в самоволке, - обиделся Такауджи.
Но и сознаваться, что боится закрыть глаза, боится уснуть, чтобы не возвращаться туда, куда не хочется, не хотел.
- Я пришел к самолету.

(мы же)

- Хорошо… - Господин Нибуи раскурил сигарету, вдохнул ароматный дым и с коротким кивком вернул капитану коробок. Он в упор, словно в оптический прицел, взглянул в глаза пилоту и произнес:
- А теперь личный, и возможно, последний вопрос: Вы пришли к самолету, что бы поговорить с ним? Что бы услышать его, того, кто будит в вас некие чувства, возможно уверенность в себе, возможно - воспоминания, так? Приказываю отвечать.
- Чтобы избавиться от воспоминаний, - вырвалось раньше, чем он успел подумать. - С ним мне не страшно.
- Понятно… - Лицо майора резко застыло, на скулах заходили желваки, уголок рта дернулся, словно в тике, но тут же успокоилось. Затянутая в перчатку рука порывисто поднесла сигарету к губам, последовала короткая затяжка. Еще затяжка. Еще одна - от сигареты осталось совсем немного, и лишь когда губы ощутимо обожгло, господин Нибуи выдохнул в звездное небо ароматный дым и продолжил:
- Понятно. Я мог бы наложить на вас взыскание, но не буду делать этого по нескольким причинам: во-первых - это ВАШ самолет, за эту машину вы несете ответственность наравне со мной. Следовательно, если очень захотите, можете даже спать под его крылом - ваше дело, ваше чувство долга и ответственности. Во-вторых - насколько мне известно, вы были ранены во время того инцидента, у Мидуэя. Естественно, полностью вылечить вас не успели и прислали к нам так быстро, как смогли, следовательно, по долгу службы я обязан отстранить вас от полетов и направить на лечение в госпиталь. Но, вы мне нужны как один из немногих опытных пилотов, что бы обучить молодняк в этом театре кабуки, носящем громкое название полка, которым я имею честь командовать. А кроме того… Госпиталь здесь - на Папуа, это не то место, где бы смогли вам помочь. Поставить на ноги больного грибком ступней пехотинца - да, они могут, но с вашей проблемой им нечем бороться, да и квалификации не хватит. По этому, вам нечего делать в госпитале базы.
И в-третьих: Пилот и его машина - одно целое в полете. Хороший пилот не обязательно душа компании и заводила, но он всегда чувствует свою машину, сживается с ней как с своим конем, как с другом и братом, потому что они почти всегда вместе. Вместе рискуют, вместе побеждают и умирают зачастую тоже - вместе. Следовательно, вас нужно бы поощрить за такое отношение к вашему самолету. А поощрение и взыскание одновременно не накладываются, одно аннулирует иное, следовательно, и шум поднимать незачем.
Господин Нибуи взглянул вверх, на виднеющийся над лесом серп луны и кивнул:
- Завтра утром придете в штаб и получите у дежурного офицера пропуск на посещение Батальона Наслаждений. Это - мой ПРИКАЗ, возражения не принимаются. Раз уж здесь нет нужных медикаментов, мы попробуем вылечить вас старыми солдатскими средствами. Вы еще что-то хотите сказать, господин Ашимура?
Может быть, все-таки в госпитале были правы? И его любят ками? Ничем другим события своей жизни Такауджи не мог объяснить. Хочет ли он что-то сказать? А что он может сказать. Только:
- Никак нет, господин майор.
- В таком случае не задерживаю вас, господин Ашимура. Вы свободны.
Майор кивнул, смахнул теплые дождевые капли с капюшона плаща и, затушив сапогом окурок, все так же неторопливо, почти прогулочным шагом, удалился куда-то в сторону ангаров третьей эскадрильи…

Уми долго не отпускали из штаба, настолько, что последние страницы отчетностей она набирала уже на ощупь - глаза слипались. Но стоило ей, наконец, сдать последнюю бумажку и выйти на воздух, сонливость как рукой сняло. Дождь еще не кончился, и, кажется, способен был лить еще часами. Фука протянула руку - в горсть тут же шлепнулось несколько крупных капель - и смочила лоб. А жаль все-таки, что все так... Если вчера она чувствовала только шок, радость, смешанную с гневом, с детской обидой и какой-то совсем непонятной злостью, днем - страх и особенное ощущение присутствия дорогого человека рядом, то сейчас ей было тоскливо. Если бы она не уезжала никуда из Японии, если бы это Такауджи приехал домой! Она бы сначала обижалась, конечно, что перепугал всех, что не писал, но потом все равно бы бросилась на шею и долго бы плакала от счастья. А сейчас... Даже если бы она могла, слез бы не получилось. И счастья тоже. Слишком все страшно.
Странными были ее отношения с братьями... Отца она уважала, но при этом старалась не показываться ему на глаза слишком часто. Ей не нравился его взгляд - взыскующий, оценивающий. Правильно ли, по статусу ли она одета? Хороши ли ее манеры достаточно для дочери генерала? Это было нормально, в любой знакомой семье она видела в девушках ту же робость, то же боязливое уважение. Но братья... Они ведь и правда дружили. Не так, как дружат дети, силою провидения вынужденные расти под одной крышей, а так, словно они сами долго и придирчиво выбирали друг друга. Даже когда Фуку начали одевать в неуютные узкие одежды - отец предпочитал видеть на женской половине дома исключительно традиционные наряды - эта связь не потерялась. В те редкие минуты, когда Дзюннаи бывал дома, он без тени неудовольствия выслушивал немудреные домашние сплетни или беззлобно смеялся над попытками Уминеко уложить волосы в какую-нибудь особенно мудреную прическу. А Такауджи пару раз даже добровольно подвергался экспериментам, сама мысль о которых "правильному военному" показалась бы оскорбительной. Она, в свою очередь, была идеальным слушателем, понимающим и принимающим братьев так, как редко понимала и принимала себя. Их жизнь казалась ей более настоящей, чем ее собственная, наполненная запоздалыми попытками матери сделать из нее леди. Девочек она тоже любила, но понимала по-настоящему только братьев. Тогда она часто жалела, что не родилась мальчиком.
Смешно - сейчас она хотела быть именно девушкой, простой и слабой, способной плакать и тихо ждать, предоставить право действовать кому-то сильному. Но этого Фука уже не смогла бы, даже если бы ей правда было на кого опереться. Слишком страшно кричали люди в горящих домах, слишком тяжелы были взгляды опытных военных, видевших не только штабные карты... Слишком все было плохо, чтобы сваливать это на кого-то другого. Когда она узнала о гибели второго брата, она решила, что теперь она будет щитом семьи - мамы и двух младших сестер. И отступать было поздно.
Уми задержалась у входа, подставила лицо дождевым каплям. Ночь и долгий дождь делали воздух свежим - редкость для этих мест - и ей не хотелось заходить в душный барак. Но если не поспать хотя бы сегодня, завтра от нее останется одна тоска и головная боль. Вздохнув, Фука нырнула в темный проем.

(soshite Китти-chan)

Утро - и механики - застали Такауджи в ангаре, он спал на ящиках из-под снарядов. Господина капитана удалось растолкать, отправить приводить себя в порядок и переодеваться. Никто не задал вопроса, что он делал возле самолета, но майору - через несколько инстанций - доложили. Ответ строго блюстителя Устава и поборника дисциплины младших офицеров удивил.
Спустя некоторое время Ашимура направлялся в штабную палатку - за разрешением. Дежурного офицера развлекло смущение пилота, поэтому нужная бумага выписывалась долго, чтобы все смогли насладиться. Такауджи придумывал, куда деваться, но вспомнил совсем другое.
- Простите, где я могу видеть господина Ямаширо?
- Над установкой они колдуют, в радиопалатке, - один из присутствующих поднял голову, кажется, его звали Мисима. - Найдете или провести?
- Найду, - кивнул Такауджи. - Большое спасибо.
Уходил он под шутки армейских, что напалубной авиации не найти авианосца посреди Тихого океана. Сделал вид, что не услышал, не заметил или - шутка не про него. И что правда, Ашимура думал о другом. Если Ямаширо - радист, как он может иметь что-то против? Незнакомый ему человек, но если это его голос Такауджи слышал по радио - тут должна быть ошибка. Обязана.
Над установкой склонился какой-то мальчишка с коротко остриженной головой.
- Прошу прощения...
Все детство Фука свято верила, что природное не может быть плохим. Ей нравился и снег, и холодная осенняя морось, и летняя жара. Но здесь, в этих местах, хорошей погоды, кажется не существовало вовсе. Или просто ее, Фуки, настроение, не давало ей почувствовать здешнюю красоту? И сейчас душный, перенасыщенный влагой воздух только усиливал муть в душе девушки. Так что услышав шаги, она даже не обернулась: подумаешь, Мисиму она уже помнила со всех сторон, вряд ли он сильно изменился с утра...
Но голос, прозвучавший из-за спины заставил ее вздрогнуть и рефлекторно, бысто обернуться, тут же снова спрятав лицо.
- У вас какое-то дело, капитан? - хрип в голосе вышел как-то сам собой, даже без вмешательства Уми. Говорить так было неудобно и наверняка не по уставу... Но вообще не говорить - было хуже.
Хороший вопрос.
Хороший вопрос без ответа.
- Нет...
Такауджи разглядывал оттопыренные уши, тонкую шею в слишком широком воротничке униформы.
- Это вы дежурили вчера? Во время нашего вылета.
- Да, я. - Ямаширо так и не повернулся - вперил взгляд куда-то в угол палатки. Пальцы сжали один из кабелей, если приглядываться - дрожат мелкой дрожью.
- Сколько вам лет, лейтенант?

(продолжение)

- Ддевятнадцать. А это важно? - вопрос явно поставил Мицую в тупик. Он даже тряхнул головой, словно бы непроизвольно попытался оглянуться, но вовремя опомнился.
- Нет.
Такауджи улыбнулся - смешной мальчишка. Действительно, ошибка. Может, есть какой-то другой "господин Ямаширо"?
- Тогда зачем вы пришли и задаете такие вопросы? - в тоне суб-лейтенанта ощущалась какая-то нервозность, даже несмотря на простуду.
Радист умеет задавать вопросы, что ставят в тупик. Рассказывать ему о предупреждении - едва ли уместно.
- Не знаю, - честно сказал Такауджи. - Наверное... хотел узнать, кто о нас так волнуется. Голос по рации... хотелось увидеть, кому он принадлежит.
Теперь уже растерялась Фука. Все-таки выдала? Или просто... просто сказала что-то не то, что-то, что могло вызвать вопросы? Пальцы, вцепившиеся в кабель питания, сами собой разжались.
- Прошу прощения за неуставные фразы, капитан Ашимура. Больше такого не повторится, - мальчик опустил голову.
- Жаль, - огорчился Такауджи. - Когда беспокоятся, знаешь, куда возвращаться. В море было так. Здесь хоть под брюхом есть, на что посмотреть. А в море - только волны. Это как маяк. Видели когда-нибудь маяк, лейтенант?
- Видела... То есть видел. Я рос на побережье, - эти слова Ямаширо произнес очень тихо, почти слишком для разговора на таком расстоянии. Стриженая голова суб-лейтенанта опустилась еще ниже - разговор то ли был ему неприятен, то ли вызывал какие-то не слишком хорошие воспоминания.
- Я тоже на побережье! - обрадовался Ашимура. - Потом наша семья перехала в дом в столице.
Он пожал плечами, продемонстрировал, как не любит столичную жизнь. Он и правда ее не любил - слишком чинная, непривычная для уроженца Кюсю.
- Поэтому у меня такой смешной акцент.
Разговор обещал быть бесконечным - а Уминеко все больше боялась себя выдать: слишком нервничала, слишком плохо понимала, чего в самом деле хочет больше - остаться неузнанной, или чтобы все это, наконец, закончилось и не нужно было больше прятаться. Наверное, хорошо было бы сейчас просто взять и обернуться. Он же наверняка сразу ее узнает - должен, даже несмотря на короткий ежик волос и солдатскую форму. Вот только... Потом она просто поедет домой. И опять будет ждать похоронки целыми днями. И все же тяжело было оборвать разговор - вряд ли этот момент повторится еще раз.
- Простите. Мне нужно работать, - тонкие, не по-мужски изящно очерченные пальцы Ямаширо снова вцепились в какую-то штуковину на сером ящике радиоустановки. - Я надеюсь, что вы еще увидите свою семью, капитан Ашимура.
- Это вы меня простите. Увлекся, - Такауджи очнулся, вновь замкнулся в прежней раковине. - Извините, что помешал, и за назойливость.
Надо было идти - его тоже ждали дела - и не хотелось. Он еще постоял немного и вышел.
Суб-лейтенант Ямаширо тоже стоял, не говоря ни слова. И только когда звук шагов совсем стих, быстро, рывком, вытер глаза рыжеватыми от пыли руками.

(без Китти - не удалось бы. Domou arigato gozaimasu)

Разрешение показывал трижды – на выходе из расположения своей части, на входе в расположение соседней и младшему офицеру. Барак торчал посреди огороженного пространства, ничем не отличался от таких же, стандартных, что и у них на базе. Различия начались внутри. Для начала – барак был разбит на клетушки. Потом - другой запах, проветривали здесь чаще, но и еще пахло духами, благовониями и женским бельем. Неожиданная начинка гофрированной железной ракушки.
- Господин офицер предпочитает кого-то конкретного? – деловито осведомился «распорядитель».
Из-за нескольких дверей послышалось задушенное ладонями хихиканье, девушки подслушивали.
- Не особо...
Видимо, "не особо" приняли слишком буквально - девушка, зашедшая в клетушку, явно была не из лучшего десятка. Когда-то вьющиеся волосы давно спутались в жгуты, простое платье с чужого плеча - вылиняло и здорово поистрепалось, а взгляд, казалось, вообще никогда не отрывался от пола. Девушка взобралась на постель с ногами и замерла. Потом, словно бы включили механизм, встала опять и начала стаскивать с себя платье.
Такауджи ждал – каких-то эмоций, наверное, но не мог испытать ничего. Даже отвращения. Не человек – инструмент для достижения цели.
- Как тебя зовут?
Вопрос прозвучал неожиданно для него самого, не хотел спрашивать. Зачем ему ее имя?
- Оцу, - тихо, так же не поднимая взгляда кажется, даже еще ниже ростом стала. - Оцу Фьори, - сжалась, словно в ожидании удара. Потом спохватилась. - Господин.
- Оцу...
Она была тощая, как некормленая селедка, ребра выпирали стиральной доской. Кажется, проведи по ним пальцем – получится звон. И говорит странно, как будто насморк.
- Давно ты здесь?
Почему он вообще с ней разговаривает?

- Не очень. Я сначала в плену была, - смотрит в пол. Немного расслабилась - видимо, поняла, что пока бить не будут. И тут же, - Я полукровка. Француженка.
Это было - как работа, которую надо выполнить. И забыть. Если командир говорит, что поможет, значит, возражения - даже если есть - нужно оставить при себе. Девица села на тощий футон, на обычные армейские койки поскупились. Или - оставили их для чинов покрупнее. Раздеваться здесь не хотелось. Такауджи сел рядом, пропустил между пальцев нечесанные пряди ее волос.
Девушка сначала шарахнулась, потом с деланным безразличием села прямо. Еще одно усилие - и даже посмотрела в глаза. Изобразила улыбку - почти похоже.
- Господин желает, чтобы я сделала что-то конкретное?
Кажется: спроси ее, чего хочет она сама, убежит, забьется в уголок и зажмурится. От нее даже пахло страхом.
- Помоги мне.
Взглянула сначала с недоумением, потом отвела глаза - снова в пол. Но безошибочно нашла застежки - одной рукой опираясь на футон, начала расстегивать. Потом, мокрые от пота, задыхаясь от духоты, они хватали жаркий воздух, оба притворялись. Она - что ей не хочется, чтобы все поскорее закончилось, он - что она что-то значит. Постель казалась расплавленным металлом.
- Прости...
Наверное, она едва дышала под его тяжестью.
- Ничего не получится. Не в тебе дело...
Отвернулась, закрыла лицо руками - на спине отчетливо проступили ребра. Почему расплакалась, сама не очень поняла: в кои-то веки так обращаются... Хотя наверное потому и. Глубоко вздохнула, размазала слезы по лицу пальцами.
- Господин хочет, чтобы я сделала что-то еще? - старается смотреть в стену.
- Принеси воды...

(и Биш)

Зачем-то натянула на себя платье, убежала, вернулась уже с чашкой. Не дала в руки, поставила рядом. И присела тоже не на футоне, на полу. Такауджи приподнялся на локте, взял чашку.
- Всегда боялся... – Ашимура помолчал, но с ней, не с уроженкой островов, по сути, даже не нисеи, легко быть откровенным. – Всегда боялся, что перед моей смертью никто не даст воды. Будет не до того, ни мне, никому. Будем считать, эта воды – на будущее.
- Вы тоже умираете, да? - Вырвалось быстрее, чем успела подумать. Почему-то раньше ей просто не приходило это в голову, что они тоже умирают, и для них это тоже война. Хотя нет, вряд ли. Их родственники в безопасности. Снова уставилась в угол, словно и не говорила ничего.
- Одна небольшая цистерна с бензином, - проговорил Такауджи. – Всего четыре бомбы, остальные упали рядом, в воду. И только одна из четырех попала в эту проклятую канистру. Капитан Окада, все, кто был на мостике, сгорели заживо. Да, мы тоже умираем.
Теперь она правда подняла глаза. Долгий взгляд, не то ищущий понимания, не то пытающийся - понять. И опять непродуманный, невольный вопрос.
- Зачем вы?
О чем она спрашивала? Зачем они вступили в войну или зачем он рассказывает ей то, что ей знать не хочется или не интересно? Зачем он пришел сюда без желания или зачем не делает того, что с ней делали уже не раз?
- Я не знаю...

(futari Kitty to)

- У меня была сестра... Совсем маленькая, ребенок. Она совсем француженка, не как я. Она... Она очень хотела увидеть Японию. Я ей рассказывала... - Опять слезы. И еще - стыд. Не нужно было. Она просто... очень давно не говорила. Спрятала лицо в ладонях, ожидая, пока пройдет.
Такауджи протянул чашку Оцу, там еще оставалась вода.
- Мы не все такие, хоть ты мне и не поверишь.
Вода оказалась кстати. Девушка сама не заметила, как от нее не осталось ни капли. Она пыталась представить вот этого мальчика - с автоматом, стреляющим в людей, в сестру... Злиться было легче, злость помогала здесь жить. Но в голову упорно лезли совершенно другие картины - мама, элегантные японские женщины, какой-то подросток, добрых полчаса утешавший ее, когда она поскользнулась на ступеньках и разбила коленку. Да все воспоминания Оцу о Японии были детскими и отменно-радужными, а потому вместо злобы выходила только тупая боль.
- Я знаю, - подобие улыбки, неожиданно-теплый взгляд. И - теперь точно - понимание.
Ее лицо опять изменилось, настолько, что тем более было боязно тронуть ее и пальцем, чтобы не спугнуть. Вот на кого она была похожа - на белок в парке Мейдзи. Выглядывает из укрытия, но всегда готова убежать. И глаза - такие же блестящие и голодные, что не хочется, но отдашь последний орех. Жаль, пусто в карманах.
Ответила - движением, переползла на футон, обняла ближайшее плечо, уткнулась носом. "Каменный век", - далекая мысль, будто и не ее. Сейчас было легче совсем без мыслей. Не так страшно, не так гадко. И легче верить - хотя бы пару минут.

Врачи сказали, что теперь и сами позаботятся о Линдеманне и чуть не пинками выставили Элвина из медпункта. Наверное, он им надоел своими вопросами и советами, но должен же он был убедиться, что с Белоснежкой все будет в порядке и что на местных врачей не распространяется странное заболевание, поразившее европейских союзников на базе - недоверие к Линдеманну. Ну белокожий блондин, ну говорит с акцентом. Можно подумать самого Элвина все здесь понимают с первого раза.
- Аа-а!
Приглушенные дверью казармы вопли, топот бесчисленных ног, беспорядочно бегущих не совсем понятно куда. Может, японцы уже высадились на базе и ведут зачистку? Но почему тогда вокруг все спокойно? И где, в таком случае, стрельба?
Распахнулась дверь, и наружу выскочил один из летчиков. Ширина его глаз легко могла поспорить с шириной Тихого океана. Следом за ним еще двое попытались выскочить одновременно, но не преуспели и загородили собой проход. Сзади напирали другие желающие покинуть казармы как можно быстрее, все в различной степени одетости. Элвин отловил первого, пока тот не сбежал, к чему сильно стремился, и держа его за предплечье так же, как обычно кенгуру за хвост, допросил о причинах переполоха.
- Там змеюка! - воскликнул задержанный, откровенно трясясь, но даже не пытаясь вырваться. - Здоровенная, жуть! Чуть не укусила Барри. Она за ним гналась, честное слово. Страшенная!
- Вы ее поймали?
- Да какое там, не знали, как ноги унести.
- Надеюсь, вы ее не обидели?
Парень уставился в полнейшем ошеломлении.
- Такую обидишь...
- Хорошо.
Элвин выпустил своего пленника. К этому времени остальные сумели преодолеть самодельный затор в дверях, и высыпали наружу. Доброволец показать, где змея, нашелся, хоть и не сразу, - желание спать в койке, а не в ближайшем лесу, перевесило страх. А может и еще что. Элвин вооружился палкой, вторую дал своему помощнику, тому самому Барри, и они пошли внутрь. Вымершая казарма напоминала "Летучий голландец".
- Она вот здесь была, - сказал Барри. - Вылезла из тумбочки.
- Видел, куда она делась?
- Кажется, заползла под ту койку.
Вдвоем отодвинули койку, потом другую, наконец, в углу нашлась та, кого они искали. Змея свернулась в черное подобие канатной бухты.
- Не волнуйся, моя хорошая, - успокоил ее Элвин. - Мы тебе не причиним вреда. Ты ведь хочешь домой в лес? Мы тебе поможем. Барри, оставайся на месте.
Кокс осторожно подошел к змее, неотрывно следя за ней. Медленно, шаг за шагом, не переставая уговаривать земноводное. Сзади пыхтел помощник, похоже, ему сильно хотелось убежать с криками.
- Держи палку наготове, по моей команде прижми ей шею, но не слишком сильно, не задуши, - проинструктировал его австралиец.
- Есть, сэр!
Элвин сделал еще шаг на полусогнутых. Змея не сводила с него маленьких глаз. Примеривалась. Еще шаг. Бросок. Кокс рванулся в сторону. Вскрикнул Барри. Хвост змеи вдруг оказался в плену в полуметре от пола. Земноводное удивленно дернулось, не понимая, что произошло.
- Прижимай ей голову!
Барри судорожно кивнул, перехватил палку. Первый раз палка соскользнула. Змея изогнулась, пытаясь достать сначала одного из атакующих, потом того, что держал хвост. Элвин отскочил, не разжимая пальцев. Барри изловчился и прижал-таки голову змеи к полу, с ужасом глядя на раскрытую, сочащуюся ядом пасть. Старший товарищ вручил ему хвост змеюки и опустился на корточки рядом с ней. Привычным и ловким движением ухватил за шею у самого основания головы. Змея зашипела, не в силах ничего сделать.
- Ты моя красавица, - сказал ей Элвин. - Барри, посмотри, какая у нее пасть, какие глаза.
На лице Барри было написано отвращение. Ничего-то он не понимает в змеях.
- Не отпускай хвост. Отнесем ее в лес.
- Разве мы ее не убьем?
- Она никому ничего не сделала. Вы ее напугали, она до сих пор боится.
- Мы ее напугали?! - кажется, Барри был готов удариться в истерику. - Да она меня чуть не укусила!
- Это потому что ты ворвался туда, где была она.
- Это моя тумбочка!
- Она живет здесь дольше.
У Барри не нашлось, что возразить, хотя он страстно желал.

Ашимура оставил девушку там же, на футоне. Она заснула, как кукла – одна такая была у сестры, кто-то из сослуживцев отца привез из Европы или ему привезли, уже неважно. Кладешь ее на бок – она закрывает глаза. С красивыми длинными волосами цвета пакли и круглыми голубыми глазами. Сестра ее боялась поначалу. Говорила: она смотрит прямо на меня.
Такауджи не чувствовал, что изменился. Его прислали сюда для перемен, но их не произошло. Машины, что должна была забрать его в часть, еще не было, и Ашимура курил, пристроившись под навесом у входа. Воздух, что внутри, что снаружи был одинаковый – густой, тяжелый и влажный. Сквозь ткань просочилась капля, упала со снайперской меткостью на сигарету, та зашипела и умерла.
Позади скрипнула под ботинком пыль, и мимо курящего под навесом офицера медленным шагом прошел невысокий, жилистый человек, который как-то умудрялся сутулиться, даже не смотря на малый рост. На человеке естественно была военная форма летчика, со знаками отличия командира звена, хотя сидела на нем она слегка странно, словно была не по росту, а ушить ее до нужного размера не успели или не потрудились.
Незнакомец взглянул туда и сюда, не увидел автомобиля, который должен был отвезти его в расположение части и, широко ставя ноги при каждом шаге и чуть косолапя, вернулся под навес, расположившись напротив Такауджи. Порывшись в карманах, офицер достал серебряный портсигар, странно медленным движением левой руки поднес сигарету ко рту и раскурил ее от огня зажигалки, после чего выпустил первое кольцо дыма и искоса, несколько странно, словно в прицел, посмотрел на Такауджи, после чего отвел глаза, уперев холодный, безжизненный взгляд куда-то вдаль.
- Отсюда почти не чувствуется запах моря, а жаль… - Ни с того, ни с сего произнес он.
Говорят, морского летчика узнают сразу – хотя бы по походке. Возможно. На Ашимуру в толпе не оглядывались, возможно, потому что он так и не привык ходить в раскачку. Больше доставалось смешков на корабле – за то, что все время приходилось хвататься за леера, за переборки, за все, что попадется, чтобы не упасть. А еще говорят – уроженца Кюсю узнают издалека. Не по росту, по говору. И последнее верно.
- Слишком далеко до берега... – Такауджи прищурился. – Господин капитан.
- Да, далеко, господин капитан… - Незнакомец дернул щекой и затянулся вновь. - Господин сухопутный капитан, я хотел сказать…
Офицер вновь искоса взглянул на Такауджи, словно прицеливаясь, куда получше ударить, и произнес:
- А впрочем что я говорю… Ведь и я теперь сухопутный, по кое чьей вине, вот ведь пакость какая… Имею честь представиться: капитан Като Киёмасу, бывший командир эскадрильи пикирующих бомбардировщиков с "Хранителя Востока", а теперь ведущий звена состоящего из четырех не нюхавших соли молокососов. А как ваше имя, господин "пеший по крылатому", капитан?
- Капитан Ашимура Такауджи. До перевода сюда служил на «Каге», - зачем-то добавил он.
Если бы не разговор с той девчонкой, наверняка, не сорвалось бы с языка. Но – воспоминания и еще один ссаженный на берег пилот.
- Под началом господина Сато Масао.

(Reytar mo)

(Bishop+Reytar)

Тихий но явственный скрип зубов был ему ответом, после чего на пару минут установилась тишина. Трясущейся левой рукой Киёмасу скомкал притухшую сигарету, достал из портсигара новую и закурил опять. Наконец, после трех затяжек, Като произнес, глядя куда-то в даль:
- Сато Масао? Он на «Тадаши» служил вроде бы… Лично я его не знал, хотя в декабрьском рейде он шел в первой волне, как раз перед нами. А вот с господином Огава Шоичи имел честь быть знаком. Они были опытными пилотами… Да что там говорить, о мертвых или ничего, или только хорошее… Если бы не господин Нагумо, если бы не грубейшие просчеты, если бы не вы все тогда! – «пикировщик» уже почти кричал, комкая в пальцах вторую, еще не успевшую дотлеть сигарету:
- Если бы не подставились так глупо, на дозаправке, словно сидячие утки! После этого нас осталось так мало – до полусотни машин, против более чем двухста! Мы почти ничего не могли сделать и умирали один за другим! Уцелевшие пикировщики построили в оборонительный круг, но это мало чем могло помочь против «Кошек» гайдзинов… Горели как свечи… Один за другим… Один за другим… Но держались, дрались! До самого конца дрались! Не то, что некоторые, из-за которых мы потеряли наш «Страж Востока»…
Косой взгляд капитана Като стал прямым, угрожающим, полным боли и неутоленной ненависти, полным вызова и презрения.
- Подставились?.. - Такауджи не договорил.
Он уже сталкивался с подобным отношением, и не раз. А не так давно - сам кричал что-то подобное какому-то санитару, обронившему мало лестное замечание в адрес... он не сумел вспомнить, кого тогда обругал санитар.
И ему нечего было сейчас ответить.
- А как еще назвать то, что у вас произошло? – Като прищурясь смотрел снизу вверх на собеседника. – Гонялись за торпедоносцами, как дети за лакомством на ниточке, и прошляпили два звена пикировщиков, которые вам прямо на головы уселись и сплясали на них! Как это еще можно назвать?! Как можно назвать некомпетентность, благодаря которой из трех отличных авианосцев атаке врага вынужден был противостоять один, далеко не самый мощный из них, а остальные вспыхнули словно журавлики оригами от первого же попадания? КАК?! – Жалкие остатки сигареты полетели в пыль, левая рука Киёмасу мелко дрожала:
- Как я могу назвать это?! Может быть, предательством?
- Господин Като! - рявкнул Такауджи. - Возьмите себя в руки.
Он даже не знал, что способен так орать. И не подозревал, что похож на отца больше, чем когда-либо хотел.
- И имейте мужество не обвинять мертвецов в своих собственных бедах. Мы с вами пока еще живы. Ни вы, ни я не сгорели. И вас не было на борту "Каги", - у Ашимуры задрожали губы, непонятно еще, как сдержался. - Вы не видели, что там творилось. Вам был дан шанс изменить хоть что-то. Нам - нет. Но вы, как я вижу, не воспользовались этим случаем.

- Мы не воспользовались? - Левый кулак Киёмаса сжал ремень, когда уперся в бок, а правая рука сама по себе прогулялась по поясу правого бока, словно ища рукоять меча или пистолетную кобуру: - Мы сделали все что могли и даже больше, в отличие от вас, неженок! Я своими глазами видел, как наши бомбы поразили один из американских авианосцев типа "Йорктаун"! Не скажу, что он сразу затонул, но как загорелся - видел лично! Я видел, что творилось на палубе "Сорю", когда прорвавшиеся сквозь наш строй гайдзины по нему все же попали! Но мы продолжали драться, господин капитан! Мы боролись за живучесть нашего корабля, нашего "Стража Востока"! Боролись с врагом и пламенем! И корабль оставили, не в панике попрыгав за борт, а выполняя приказ! Не вам, господин Ашимура, упрекать нас, до конца исполнивших свой долг! Вы хотите поединка, или законы чести настолько прочно забылись у вас, с начала Мейдзи, не будь она добром помянута?
- Люди обсуждают, какие ошибки были допущены в клане господина, хулят вассалов кланов и чиновников, перемалывают косточки всем своим знакомым...
Как удачно всплыли в памяти эти давно забытые строки!
- И считают себя умными, хотя на самом деле они глупцы. Они отличаются от хвастунов далекого прошлого, как ночь ото дня, а белое от черного. Их можно назвать лишь клеветниками и недоумками, - Такауджи усмехнулся; он не успокоился, наоборот, ярости только прибавилось, той, которую он не хотел бы сейчас выпускать. – Не правда ли любопытно, что эти слова написаны четыре века назад, господин Като?
- Правда, господин Ашимура! Очень любопытно! Но при всем вашем знании поэтов древности, я так и не услышал ответа на вопрос, не забыли ли там, откуда вы родом, законов чести?
Низкорослый офицер, набычась и уперши руки в бока, смотрел на Такауджи снизу вверх, словно готовился пойти на таран. Время от времени он прикусывал побелевшие губы и переступал с ноги на ногу, словно еле сдерживая рвущуюся изнутри злобу.
За дверьми в бордель негромко сопели все, кто подслушивал их перепалку. Такауджи подумал, что ронин Дайдоджи Юдзан был бы рад услышать, как его называют поэтом. Вслух сказал:
- Вы предложили поединок. Не стану спрашивать, не на палках ли мы будем биться за неимением мечей. В результате – один из нас погибнет. И на одного солдата в нашей армии станет меньше. Вынужден отказаться, - он коротко склонил голову. – Честь имею.
Еще более громкий скрип зубов худощавого коротышки-капитана был ему ответом. Тот немного посопел, но продолжать перепалку не стал, лишь ожег Ашимуру очередным ненавидящим взглядом и скрестив руки на груди подпер собой одну из стоек навеса с противоположной от Такаужди стороны. Так он там и стоял, пока посланная за отпускниками машина не подъехала к бараку отведенному "батальону наслаждения", и он с каменным выражением лица не поднялся на ее борт. В этот момент выяснилась еще одна не самая приятная деталь, - капитан Като Киёмаса служил в том же полку что и Такауджи, потому что шофера этого автомобиля было не сложно узнать, именно он доставлял сюда Ашимуру из штаба.
Дорога в расположение части прошла в напряженном молчании, но когда путь завершился, и оба отпускника выбрались из тесной кабинки "Куроганэ", капитан Като лишь коротко кивнул Ашимуре, в очередной раз полоснув по нему злостью во взгляде, после чего направился куда-то по своим, очевидно важным делам.

(futari)

(Bishop+Reytar)

Погода более-менее улучшилась лишь к 14 часам этого дня. Небо частично очистилось от облаков, сильный северный ветер, трепавший брезентовые тенты и сбивавший с тропических деревьев листья, ослаб, и военные метеорологи обоих сторон наконец-то напророчили ясную погоду хотя бы на пару дней вперед. Общевойсковые штабы, работавшие 24 часа в сутки, угрюмо обрадовавшись, дали «добро» на широкое применение авиации на очередном этапе тщательно спланированной и развивающейся операции. Тут же с повышенной нагрузкой заработали радиостанции, радисты с сосредоточенными лицами так часто стучали ключами, передавая шифрованные сообщения, что порой этот стук сливался в подобие пулеметных очередей. Взмыленные вестовые на не менее взмыленных автомобилях носились по расквасившимся от ливня дорогам, спеша передать секретнейшие депеши и приказания. Оживились и «береговые наблюдатели», и действовавшие в тылу войск союзников разведгруппы японской армейской разведки, старающиеся отследить путь вестовых, а то и перехватить их, что бы добыть для своего командования столь необходимые сейчас сведения. С первой улыбкой за сегодняшний день взглянули в очистившееся небо мокрые, хоть выкручивай, австралийцы и канадцы, под прикрытием тропического ливня и грозы пробирающиеся сквозь джунгли из сужающегося кольца окружения. И естественно, никак не могли не удостоить вниманием улучшение погоды те, для кого термин «не летная» обозначал не только вынужденный отдых, но и пытку бездельем, а так же внутреннюю боль, больше всего напоминающую неприятные ощущения, вызванные геморроидальными шишками, или заболевшим зубом. Авиационные части каждой из сторон бурлили словно муравейник в который ткнули палкой. Каждые несколько минут кто-то взлетал на выполнение задания по разведке или патрулированию, кто-то готовился к вылету, подвешивая под крылья должное количество стальных «гостинцев», а кто-то тихо ругался, понимая, что влажный и жаркий климат Папуа сыграл с ним отвратную шутку и в двигателе только что, что-то заклинило.

(вместе с Рейтаром)


Именно в этот самый, наиболее суматошный и момент на аэродром «Улыбки Ветра» прибыл длинный легковой автомобиль с номерами штаба дивизии, сопровождаемый незаметными и безликими людьми в черных штатских костюмах, которые, скорее всего, служили в контрразведке. Автомобиль с занавешенными окнами проследовал к самому дальнему и почему-то, тщательнейшее охраняемому взлетному капониру и остановился, а на взлетную полосу вне очереди выкатился необычный, вытянутый и стремительных очертаний, самолет. Самолет, как две капли воды похожий тому, который с недавних пор пилотировал Ашимура Такауджи, прогрел двигатель, набрал скорость и весьма изящно, даже несколько молодцевато, взлетел, после чего направился куда-то на юго-восток.
Сначала Такауджи решил - провожает взглядом собственную машину. Но охрана у ангара была спокойна, в небо беспорядочно не стреляла, никто не бежал с докладом в штаб. От сердца слегка отлегло, но ненадолго. Поэтому Ашимура направился не в барак, где ожидал встретить ухмылки и выслушать плоские шутки, а в ангар.
Примерно на пол пути к ангару, Ашимура увидел майора Нибуи. Тот о чем-то говорил на повышенных тонах с одним из незаметных людей с серыми лицами, что-то явно пытался доказать, но, судя по отрывистым жестам майора, и тому, как впились обтянутые неизменной белой перчаткой, пальцы, в стек, не преуспел в этом деле. Наконец, господин Нибуи явственно дернул щекой, коротко кивнул человеку в штатском и, круто развернувшись, медленной механической походкой направился в сторону штаба, глядя куда-то вдаль невидящим взглядом. Это продолжалось не более нескольких мгновений, но вот шаг майора приобрел прежнюю пружинистость, а во взгляде блеснул привычный, равнодушный почти ко всему, металл. Глубоко выдохнув, словно захлопывая пинком ноги ведущую куда-то в глубину, к чему-то не очень приятному, дверь, он оглянулся и, заметив приближающегося Ашимуру, направился ему навстречу.

(Bishop+Reytar)

Ответив на приветствие пилота, майор кивком головы указал в сторону ангара, где стоял самолет Ашимуры, словно предлагал проследовать туда:
- Пройдемте. Нам стоит кое-что обсудить, причем немедленно.
Прежние тревоги всколыхнулись с новой силой, но машину Такауджи увидел сразу; механики уже потрудились над ней, счистив копоть.
Майор окинул пилота проницательным взглядом и произнес:
- Ваша машина на месте, никто у ее не забирает, господин Ашимура. Хотя бы потому, что она все еще в ремонте и сегодня взлететь на ней точно никто не сможет. Тут дело в ином…
Нибуи Сабуро помолчал, дернул щекой, подбирая слова, которыми мог бы выразить подчиненному все презрение к этой темной истории, не показывая свое отношение к вышестоящим «умникам» в штабах, интриги которых торчали из недоговорок ищеек контрразведки, словно мужское достоинство обаке из прибрежных кустов, около того места, где крестьянки приохотились купаться. Наконец, господин Нибуи скривил губы в гримасе, должной обозначать вынужденную улыбку и произнес:
- Мы – солдаты и должны выполнять Приказ. Любой Приказ, что бы мы ни думали о его целесообразности. Но тем ни менее, мы обязаны как можно лучше выполнить свой Долг перед страной, и мы его выполним, даже если полученные ранее Приказы этому могут помешать. Не так ли?
- Совершенно верно, - ошарашенно пробормотал Такауджи, которому устав подсказывал, что отвечать следует "так точно". - Но я не совсем понимаю, господин майор...

(и опять - вместе с Рейтаром)

Майор вздохнул еще раз, словно сокрушался о уровне умственного потенциала молодого поколения и продолжил:
- Ситуация вот какая: штаб дивизии по согласованию со штабом армии начал некую
сверхсекретную операцию, название которой вам ничего не скажет, используя наш аэродром как базу для ее проведения. Вы и ваша машина - лишь одна сторона монеты. Кроме вас в испытаниях новой машины, призванной сменить в эскадрильях Ki-43, участвует какой-то крайне засекреченный пилот. Кто он и откуда, почему допущен до испытаний и имеет столь широкие полномочия, что диву даешься, не известно. Как вы видели, на летное поле его доставили в машине с занавешенными стеклами, и таким же образом заберут отсюда, когда он вернется из полета. Обслуживание его машины так же засекречено и возложено на группу механиков, которая подчиняется господам из контрразведки и никому более. Не мне вам рассказывать, что представления господ-контрразведчиков о том, что такое хороший истребитель, могут существенно отличаться от представлений тех, кто на них будет летать. По этому слушайте следующий боевой приказ: вы будете летать на своей машине осторожно, но не уклоняясь от боя. Вы изучите все ее слабые и сильные стороны, кратко охарактеризуете их в рапорте, который сдадите мне, а так же, будете предельно внимательны во время вылетов. В особенности, это касается случаев, встречи в воздухе с второй машиной, взлет которой мы только что наблюдали. Если вы подвергнетесь нападению с ее стороны, разрешаю вам ответить огнем и сбить ее, лишь бы ваша машина уцелела, а вы были в состоянии внятно рассказать после о том, что и как происходило в бою против нее, вам понятно? Так же приказываю обращать особое внимание на поведение этой машины в воздухе, на то, что и как делает ее пилот, какие фигуры он любит применять во время боя и как именно дерется. Возможно, эта информация так же сможет пригодиться в будущем. О полученном от меня приказе вы пока что не скажете никому, даже духу предков, если придете помолиться в храм. Вы поняли меня, господин Ашимура?
Наверное, Такауджи еще раз подтвердил мнение майора - и без того невысокое. Но он все равно мало, что понял. А браво кричать "так точно" и "да здравствует император" не хотел. Да и не подходило к моменту. Поэтому он просто кивнул.
- Разберусь.

(Bishop+Reytar)

Майору ничего не оставалось как еще раз выдохнуть, и коротко кивнуть, показывая что ответ пилота принят к сведению. Вздохнув еще раз и вновь дернув щекой, господин Нибуи бросил полный тепла взгляд на стремительно выглядящий даже на земле, истребитель, которым занимались механики и откозыряв, направился в сторону штаба, по тем каждодневным важным делам, которые занимают все время любого командира полка.

База «Истребителей Мостов»
предыдущая ночь

Болеслав Митава, ранее надпоручик ВВС Польской Республики, а ныне лейтенант RAF редко получал удовольствие от сна. Чаще всего он просто проваливался в какой-то темный колодец, падал в нем, плавно опускаясь все ниже и ниже, а затем открывал глаза и понимал что наступило утро. Но были и другие сны… Сны, о которых он не рассказывал никому из сослуживцев, даже старым соратникам, прошедшим с ним рядом яростную грызню схваток над Бельгией и севером Франции и уцелевшим в «собачьих свалках», во время Битвы за Британию. Таких снов было несколько, и Болеслав сумрачно радовался в мыслях, что пока такие сны посещали его довольно редко и никогда несколько к ряду. Но все хорошее и терпимое рано или поздно заканчивается, пришел конец и неустойчивому равновесию в мире грез – сегодня один из редких неприятных снов сменил второй, еще более яркий и неприятный, а кроме того, настолько реальный, что Болеслав проснулся в холодном поту и долго не мог заснуть.
Он опять, во всех мельчайших деталях видел тот ясный сентябрьский день, когда их 113-я эскадрилья вылетела для прикрытия «Карасей», собиравшихся бомбовым ударом приостановить продвижение танков и мотопехоты вермахта и выиграть время, позволив ребятам из волынской кавалерийской дивизии покрепче зацепиться за родную землю у речушки Мокра. Они летели крыло к крылу, один чуть позади другого, как зачастую вместе гуляли по улочкам ставшего для них родным Лодзя – два брата, Болек и Лёлек, как называли их сослуживцы. Они летели…
«Караси» сделали свое дело насколько могли качественно – за три прохода, почти не обращая внимания на зенитный огонь, сбросили на головы немцам все взрывчатые «подарки» которые несли под фюзеляжем и повернули домой. Истребители прикрытия шли чуть позади и выше бомбардировщиков, надеясь заполучить хоть какое-то преимущество, если длинноносые хищные машины с черными крестами нагонят возвращающийся отряд, но все было тихо. Они проводили «Карасей» до аэродрома и повернули на базу, когда заметили черные столбы дыма, поднимавшиеся над островерхими крышами древней Лодзи и кружившие над ними двухмоторные силуэты, посыпающие горящий город новыми порциями бомб. Топлива в баках было немного но в бездействии смотреть как город, в котором находятся твои близкие и друзья превращают в руины, было очень тяжело и командир эскадрильи не выдержал. Качанием крыльев он отдал приказ: «Делай как я!» и повел своих людей к гибнущему городу.
Дальше во сне, как и в реальности того яростного дня, все смешалось: кресты, кресты, кресты, кресты… Они сверху, сбоку, сзади. Глухое тарахтение «Браунингов» перемешивалось с утробным стрекотом MG-15, трассера пронизывали воздух. Старые польские Р-11с с трудом догоняли даже пикирующий бомбардировщик «Штука», а с «Мессершмидт»-109Е сражаться с шансами на успех могли лишь на виражах, но не сдавались и не отступали. В те мгновения Болеслав не заметил, когда алым, чадящим факелом устремился к земле первый польский истребитель. Он лишь понял, что этот факел, увы, не будет последним и сжал зубы, не желая гадать, кого из друзей недосчитается через несколько минут. Он не ошибся – один за другим, оставляя дымящийся след польские и немецкие самолеты падали вниз – на поросшие садами окраины горящего города. 113-я эскадрилья дралась яростно и дорого для немецких пилотов складывала свои крылья, но силы были не равны. Когда истребитель командира эскадрильи попал под совместный залп трех «Мессершмидтов» взорвался, и они с братом остались лишь вдвоем, Болеслав взглянул на приборы и понял, что либо они сейчас выйдут из боя, либо уже не дотянут до аэродрома. Он передал брату: «Уходим. Свое дело мы выполнили.» и это действительно было так – немецкие бомбардировщики новой волны, попавшие под атаку поляков не смогли отработать по целям прицельно, сбросили бомбы как попало, в основном в поля и сады окраин и, сбившись в плотную группу, уходили на запад. Брат качнул крылом: «Понял!» и два последних уцелевших польских истребителя, как два селезня, попытались уйти на бреющем, слившись с землей. Они бы ушли, но «ястребы» кружившие вокруг них тоже не дремали – четверка «Эмилей» ринулась на перехват и нагнала их над небольшой, омывающей город речушкой.
Болеслав плохо помнил, что и как тогда случилось, но словно в кино, если прокручивать фильм с замедленной скоростью, перед ним разворачивалась одна и та же картина – стреляющий по его машине залпом желтоносый немецкий истребитель. Чувство ярости, ненависти, ожидание боли, ожидание смерти и срезавший время на вираже и принимающий смертоносный залп на себя, самолет брата, закрывший его собой от огня. И еще один чадящий факел, с жалобным воем двигателя рухнувший вниз и взорвавшийся среди заречных садов – высота была слишком маленькой, выпрыгнуть с парашютом Людовик просто не успел. И ненавистный желтоносый убийца, прошедший рядом, ближе чем на расстоянии пистолетного выстрела, не боящийся ответного огня, так как отлично знающий, что у последнего уцелевшего поляка давно закончились патроны. И молодое, улыбающееся лицо, светлые волосы выбившиеся из-под шлема, за фонарем кабины, и шутливая пародия на козыряние, как вызов, как удар перчаткой по лицу.
Этот миг Болеслав помнил очень четко, но вот что случилось потом было покрыто пеленой, сквозь которую ощущалась лишь огромная пустота в душе и боль в сжатых на штурвале пальцах, и забивающий горло дым от пробитого двигателя, и горячие брызги масла на щеках, и неотвратимо приближающиеся кроны деревьев…
Тогда он уцелел чудом – возможно благодаря помощи Богородицы, заметив прорезавшую сады грунтовую дорогу и сумев бросить планирующий истребитель в последний вираж, благодаря которому изрешеченный пулями Р-11 с срезанной точно ножом кромкой правого крыла смог не камнем рухнуть на деревья, в тяжело плюхнуться на пыльную колею и, потеряв обе стойки шасси, все же остановиться…
Тогда он выжил, но все это было не так уж важно. Брат погиб, а родители, как выяснил потом Болеслав, погибли под бомбами в тот же день. Ему почти незачем стало жить. Почти незачем. Все что у него осталось – это желание сбивать и сбивать машины с черными крестами на крыльях, в надежде, что однажды среди сбитых окажется тот самый, светловолосый юнец, который походя убил брата и издевательски козырял при этом…
Болеслав очень-очень надеялся, что однажды все же встретит этого человека и сразу воздаст ему за все. Полной мерой.
Этой ночью проснувшись в холодном поту, Болеслав Митава вдруг понял, что цель его жизни стала куда ближе. Он был готов поклясться, что недавно, буквально вчера, видел очень похожего на того, кого ищет, человека. Того немного странного, высокого блондинистого парня с подозрительно знакомым акцентом. Очень запоминающимся акцентом. Акцентом, отлично знакомым любому силезцу, таким, словно родной речью этого светловолосого парня был не английский, а немецкий…

Если кто-то думал, что на происшествии со змеей Элвин остановится, он жестоко ошибался. На следующий же день австралиец явился в лагерь в компании другой твари. Он нес ее, прижимая к себе, как любимую собачонку, - тем больше был шок встречных, когда на месте предполагаемого щенка оказывалось длинное черное тело. Желтые глаза "зверушки" взирали на мир с непоколебимым спокойствием хладнокровного. Шевелился толстый хвост. Неприятного вида когти грозились впиться в запястье Элвина, но тот их не замечал. Он был в восторге от своей находки, что-то бормотал рептилии и нежно гладил ее по голове. Люди шарахались.
- Только не сюда! - попытался спасти казарму Барри.
- На кухне слишком шумно, - возразил Кокс.
Барри стоял до последнего, но в неравном бою победила Австралия, и рептилию устроили в углу пить молоко из блюдечка. Элвин блаженно улыбался, глядя на успешную кормежку.

Сколь бы эпохальные события ни портили нервы людям, всякий раз готовы произойти более или менее эпохальные события, готовые попортить нервы в куда большем количестве – этот вековечный закон не устарел ни на йоту, вновь и вновь доказывая свою действенность в данный момент господину Нибуи Сабуро.
Вышеназванный господин майор рано утром отправился на совещание в штаб командующего авиационной дивизии, откуда вернулся в девятом часу утра в настроении куда более угрюмом, чем до того.
Среди прочих «обрадовавших» командира полка, новостей, были ужесточение норм экономии авиационного горючего, что напрямую уменьшало количество самолето-вылетов полка, а следовательно, время, которое его самолеты могли «висеть» над полем боя, осуществляя прикрытие и поддержку своих частей, а так же бомбово-штурмовые удары по противнику. Но, кроме того, это ужесточение норм расхода рубило на корню всю летно-тренировочную программу, без выполнения которой не стоило и надеяться на превращение разношерстного, на две третьих состоящего из новичков, соединения, в полноценную боевую часть, чего майор в данный момент желал более всего на свете.
Маленький юркий «Курогане», немилосердно переваливаясь на складках местности, наконец, доставил господина Нибуи на территорию вверенной ему части. Покинув кабину, майор раздраженно окинул взглядом расположение части, но с легким чувством гордости отметил, что придраться не к чему – личный состав занимался согласно расписанию. На взлетную полосу как раз выруливали два звена «Зеро» из второй эскадрильи, отправляющиеся на патрулирование линии фронта, а у дальнего ангара, рядом с которым застыла фигура часового, трое механиков латали поврежденный во вчерашнем бою, новейший истребитель. Пилот опытной машины с одним из механиков в этот момент готовили к вылету временную замену раненому самолету – наскоро заштопанный «Зеро» из первой эскадрильи, пилот которого из-за тяжелого ранения в бедро, попал в госпиталь.
Дернув щекой, полковник с тоской взглянул на крылатую, готовую подняться в небо, машину, затем перевел взгляд на свои, обтянутые белыми перчатками, кисти рук, вытянул их перед собой, и, вновь дернув щекой, опустил наполненный болью взгляд – обе кисти нервно подрагивали, слушаясь хозяина, но подавая четкий сигнал: «На нас особенно можешь не рассчитывать». Стиснув зубы, господин Нибуи размашистым шагом направился в штаб полка, где немедленно имел деловой разговор с начальником штаба – отличным боевым офицером с непревзойденным аналитическим умом и цепкой памятью, которого весьма уважал. После уточнения ряда первоочередных вопросов, речь дошла и до второстепенных, с точки зрения высшего командования, но не менее важных для жизни полка в целом, проблем. Одной из них, было совместное решение штаба авиадивизии и штабов пехотных частей, осуществляющих наступление на Порт-Морсби.
Пехотинцы, резонно требовали от авиаторов как можно более широкой поддержки в проведении наземных наступательных операций, так же настаивая на увеличении времени , которое самолеты полка проводят над линией фронта, и улучшении координирования действий авиационного и наземного командования. Авиаторы не менее резонно ссылались на жесткий лимит топлива, выделяемого на проведение операций каждые сутки, при этом, соглашаясь, что более четкое координирование действий должно принести свои плоды с минимальными затратами ресурсов. Плодом этих обсуждений и было решение о передислокации стационарных точек службы радиообмена аэродром-самолет из зоны базирования в создаваемый координационный центр на хребте Гряды Оуэна, с их дублированием. Иными словами это означало выделение от каждой авиационной части по лучшему радисту с соответствующим оборудованием, который, перебазировавшись в создаваемый на хребте отдел штаба дивизии, будет осуществлять куда более устойчивую связь с самолетами над линией фронта, являясь промежуточным звеном и передавая необходимую информацию на аэродром базирования.
Решением командира полка и начальника штаба, для этой операции выделялся лейтенант Ямаширо, которому предстояло к полудню собрать личные вещи и с походным комплектом радиостанции ожидать у штабного ангара прибытия транспорта.

- Вы должны делать это быстрее, - лейтенант Ямаширо опустился на корточки возле пыхтящего подчиненного, в очередной раз перераспределяющего кабели. Поставку новых слегка подпалили при перевозке, так что теперь приходилось обходиться тем что есть для обеих установок. - У вас не всегда будет столько времени.
- Хаи.
- Особенно следите за этим модулем. Он склонен произвольно сбрасывать частоту в последнее время. Я уже отписал заявку, но скоро ее не ждите.
- ...вы уверены, что это мудрое решение, господин Ямаширо?
- Другого у меня нет. Поторопитесь, Мишима.
Сборы шли странно - в кажущейся спешке, но все-таки очень, очень медленно. Наверное, когда-то Мишима был земледельцем в каком-нибудь отдаленном районе: нехитрая электросеть базы до сих пор пугала его, как ребенка. Фуке смешно было - радист очень гордился своим назначением и обращался с техникой почти так же, как христианские священники с изображениями Христа. Даже передвинуть не мог без отдельного ритуала. Иногда Уминеко специально выдирала какой-нибудь кабель, чтобы посмотреть на панику на лице подчиненного. Словно бы всегда тут жила, - неожиданно подумалось. Мисима был неаккуратным и смешным, но уже привычным и почти родным. Наверное, время здесь летело по-другому. С радистами, никто не пытался прощаться навсегда, но сами они прощались, и это накладывало отпечаток на само восприятие времени. И тесная офицерская комнатка, и палатка уже были знакомыми до последнего уголка. Даже знала, что здесь будет, когда вернется назад с задания - горка из спутанных, в панике толком не расплетенных проводов, пыль и цветочный мусор во всех щелях. Мишима, конечно, попробует прибрать к ее приходу - на ровных поверхностях появятся характерные разводы, но они только добавят неаккуратности. И цветок завянет...
Цветок был личной гордостью Фуки и главной достопримечательностью палатки: пророс неведомым образом сквозь старательно утрамбованную землю, и сразу же дал бутон. Сквозь полупрозрачную зеленую пленку уже было видно, что лепестки ярко-алые. Должен был расцвести со дня на день, и каждое утро Фука приходила чуть раньше положенного времени, только чтобы первой увидеть, но бутон все еще не спешил раскрываться. А теперь, видимо, еще и отцвести успеет до следующей встречи. Вздохнув, лейтенант нахмурил брови и занялся перепроверкой оборудования.

Все время казалось: брошенный «хиен» обижен на своего пилота. Хотелось подойти к нему, успокоить, найти слова утешения. Рассказать, какое наслаждение и честь – быть с ним вместе. На «Каге» его ничто не удержало бы, там все понимали, что человеку и машине необходимо побыть наедине. Делали вид, что ничего не происходит, что заняты неотложными делами.
Механик перехватил его взгляд, тоже посмотрел на подбитый «хиен».
- К вашему возвращению он будет готов, - пообещал он.
В кабине пахло смазкой, нагретым на солнце металлом и совсем слабо – кровью. С потрескавшейся кожи не смогли соскоблить темные пятна, напоминание о том, что случилось с предыдущим пилотом. Такауджи сковырнул ногтем сухую бурую чешуйку.
«Зеро» разбежался по полосе, подпрыгнул в воздух и, быстро набирая высоту, забрался по спирали вверх. Воспоминания возвращались: привычная машина, знакомые ощущения.

Машина приехала с опозданием. Лейтенант стоял и рассеянно смотрел, как отрываются от земли первые самолеты. Зе-ро... "Ноль" по-английски. Странное название. Среди "островов" и стремительных пернатых хищников - особенно. Сумки с оборудованием отправились в кузов, туда же полетел собственный неплотно упакованный рюкзак. Компактный радист забрался в салон и почти сразу же мотор взревел. Ямаширо прикрыл глаза и откинулся на спинку сиденья: предстоял долгий путь.
Потеряться в мыслях так и не удалось. Машина немилосердно подпрыгивала на камнях, а уже через полтора часа в узкой полосе неба отчаянно-дурной приметой мелькнул силуэт самолета. Еще извив дороги, пара подскоков - и листва зашуршала от отдаленного глухого "Бум!". Над головой проскользнул еще один темный крест, потом еще один. Водитель замедлил скорость, но лейтенант, то и дело поднимающий взгляд к пронзительно-лазурному разрыву в густой листве, сухо напомнил о времени. Машина снова затарахтела по колдобинам.