Бакалавр. Горны.
(здесь был в основном Черон со своей сегодняшней миазмой)

Усталость медленно начинала давить сверху, с каждым шагом наваливаясь все тяжелее. Все же сутки без отдыха, причем весьма насыщенные событиями и впечатлениями, давали о себе знать. Ладно хоть что-то перехватил у Лары… черт, она ведь, должно быть, волнуется.
А может, и не волнуется – ну чего ей тревожиться о каком-то бакалавре, который хоть и столичная знаменитость, а все-таки чужероден тут, как соринка в глазу. Причем глаз уже начал слезиться.
Выход со складов он нашел не сразу, зато, шагнув через очередную дыру в заборе, обнаружил, что впереди сквер. Весьма удачно. Торопливым шагом он прошел по аллее прямо, затем – мимо домов к реке, через мост (ветер продувал насквозь… какой холодный ветер здесь ночью!), и по Створкам.
Оставалось только надеяться, что поздно ночью Виктор будет более приветлив, чем рано утром. Даниил вздохнул – чтобы разбудить человека, спящего где-то в дальней комнате этого крыла Горнов, в дверь нужно было стучать руками и ногами. Он поставил саквояж на крыльцо, вместе с пакетом, в котором покоился плащ, и несколько раз ударил в дверь. Костяшки пальцев заныли, а ухо приникло к двери – ну что, проснулись, хозяин? Новости ждут.
Дверь открылась призрачно, без единого звука, и в лицо Данковского плеснул свет свечи.
Виктор выглядел усталым - темные круги вокруг глазниц, мечущиеся по лицу тени... И только блики пламени, поблескивающие в глазах, говорили - он не поднят с постели, он не спал всю эту ночь.
- А, - он понимающе кивнул, словно совсем не был удивлен позднему визиту. - Доброй ночи, бакалавр Данковский. Прошу, проходите.
...В правом крыле Горнов было светло - горел камин, на столе расставлены свечи. Странная деревянная фигурка перевернутого на голову младенца в прихожей будто скалится в сторону гостя. Да, Виктор действительно не ложился этой ночью.
- Простите, что не могу предложить вам выпить, - буднично сказал он, указывая на кресло Даниилу, и сам занимая место за своим вечным письменным столом. - Итак, чем обязан?..
- Я принес вам весьма печальную новость, - Даниил смотрел не на Виктора, а почему-то разглядывал бумаги, разбросанные по столу. – Городу грозит Песчаная Язва.
- Чума, - кивнул Виктор. - Я уже почти понял это, как появились вы... и подтвердили все догадки. Да, она приходит снова. А я думал, что сегодняшний день уже исчерпал запас известий, переворачивающих жизнь этого маленького города.
- Вы-то... как поняли? - Данковский был ошеломлен. Он ожидал чего угодно - недоверия, изумления, испуга, но не согласия.
Хотя, быть может, Каин не сидел взаперти весь день, а тоже искал подтверждения ужасной догадки. Или не искал, а просто нашел.
Виктор наклонил голову и некоторое время испытующе смотрел на Данковского, будто проверяя его с какими-то целями. Наконец, он улыбнулся - немного грустно.
- Сочетание некоторых событий, случайных и организованных намеренно... назовем это чем-то вроде знаков. Сначала я думал, что это реакция организма постфактум на смерть Симона... но теперь понимаю, что ошибался в исходной посылке. А вы? Как вы обнаружили следы язвы?
Из всего, сказанного Виктором, бакалавр понял меньшую часть, не переспрашивать не решился.
- Совершенно случайно, - ответил он. - Нашел двух дохлых крыс, там, за станцией, где тупиковая ветка... они были заражены. А потом встретил Артемия Бураха, молодого гаруспика. С трупом его отца. Исидор тоже был заражен, - он невольно содрогнулся, вспоминая ужасные язвы, обезобразившие еще крепкое, по-видимому, тело. - В общем и целом... мы в беде, если все, что я слышал от Стаха Рубина, хоть наполовину правда.
- Исидор Бурах? - с Каина словно сорвали флер усталого спокойствия, он выпрямился и подался вперед. – И он?.. Проклятье! Чума начала свою жатву с самых достойнейших людей, словно ведома военной стратегией... И Симон, должно быть, тоже... - прошептал он едва слышно, и поднял взгляд на визави. - Да, Даниил, мы в большой беде. И вы - особенно.
- Почему? - нахмурился бакалавр.
- У меня есть некоторые подозрения, - ответил Виктор. - Вы и болезнь прибыли в город, который был почти закрыт от случайных посетителей, в один день. Я слышал много о вас... и мне кажется, что противник, с которым вы сражались все эти годы, решил в этом отдаленном месте бросить вам перчатку. Уединенная дуэль наедине от лишних глаз.
Даниил поморщился.
- Мистика... Не знаю, я не рискну судить о болезни в таком роде. Впрочем, события сегодняшнего, точнее, уже вчерашнего дня, заставили меня пересмотреть многое. Да, я еще хотел сказать... Я ведь видел Симона. Живого. Возле Театра.
Виктор покачал головой.
- Этого не может быть. Симон Каин мертв... Откуда вы знаете, что тот, возле Театра, был Симон? Вы ведь не видели его раньше...
- Юля сказала, что это он, - недоуменно пожал плечами бакалавр. - Ну... Юлия Люричева, вы ведь знаете ее?
- Невозможно, - еще раз мотнул головой Каин. - Симон мертв, я сам видел его тело... Хотите, я покажу его вам? Со вчерашнего утра оно не покидало этого дома. Но Юлия не могла бы спутать... Симона очень сложно было принять за кого-то другого. Должно быть, вы видели что-то... вроде эхо, образа. Они иногда появляются у нашего Театра. Я понимаю, вам будет сложно в это поверить...
- А образы могут разговаривать? - усомнился Данковский. - Но, если вам не трудно... я бы взглянул на тело.
- Это случается. Пожалуй, вам лучше будет побеседовать об этом с братом... - Виктор встал и задвинул за собой стул. - Пойдемте.
Идти им пришлось недалеко. Каин проводил гостя в холл, отворил незаметную боковую дверь (проходя мимо деревянной фигурки, бакалавр снова мог бы поклясться, что видел ее блеснувшую улыбку), и перед Данковским открылась спальня.
Вот, наверное, была причина того, почему хозяин дома не спал этой ночью. Продолговатый сверток в импровизированном саване из простыни, с укрытой отрезом ткани головой, лежавший на его кровати, обставленной по углам погасшими огарками свечей.
Виктор коротко поклонился с порога, сел рядом с телом на край кровати и медленно отвернул покров.
...на Бакалавра смотрело бесконечно усталое, худое, обтянутое кожей и обрамленное тиарой рассыпавшихся по подушке пепельных длинных волос, лицо древнего колдуна. То же самое лицо, которое прошлым днем - казалось, совсем недавно - светилось огнем и мудростью, которое видел он у Театра.
Сухая посиневшая кожа...
Симон Каин был мертв.
Даниил склонил голову, закрыв глаза, - не то поклон, не то кивок-подтверждение… да, это Симон. Такой же, только жизни в нем уже нет.
- Мне жаль, - произнес он почти шепотом.
Жаль того, что он приехал сюда. Жаль, что был обманут в своих надеждах. Жаль, что теперь вся его жизнь пойдет крахом – если ему вообще удастся выжить здесь во время эпидемии. Жаль, что он взялся помогать тем, кого видел первый раз в жизни, - и, разумеется, жаль, что он заставил безутешного брата снова входить в эту комнату и смотреть в лицо будущему, которое обещала всем Царица-Чума.
Да, теперь она будет править здесь. Если не вмешаться.
- Извините меня, - попросил он у Виктора прощения. – За то, что… - он неопределенно махнул рукой, указывая на тело. – Что вы намерены делать теперь? После того, как вы уверились в неизбежности эпидемии?
- Сражаться, - глубокий, низкий голос раздался за спиной.
В дверях, не переступая порога, стоял Георгий Каин, и при взгляде на него по спине дребезжали ледяные мурашки. Судья выглядел почти так же, как прошлым днем, но вся воля его словно было собрана в кулак, не оставив и места тому потерянному отчаянию, что плескалось в нем доселе. Он был готов к битве. Старик, которого воображение отчаянно отказывалось представить на войне, выглядел...
- Прошу прощения за наше негостеприимство прошлым утром, - он так же коротко поклонился, не разобрать, Данковскому или комнате, и перешагнул через порог. - Но того требовал ритуал, предусмотренный Симоном, и мы не осмелились нарушить его. Однако с наступлением дня запреты утрачивают силу, и я приветствую вас в нашем городе. И "Горнах". Даже несмотря на обстоятельства вашего прибытия, само оно... вселяет надежду.
- Надеюсь, не напрасную, - бакалавр дотронулся до пуговицы жюстокора, машинально повертел ее в пальцах. – Да… сражаться, как вы понимаете, я буду вместе с вами. Вместе со всеми. Мои, - он задумался. Друзья? Помощники? Случайные знакомые, невольно оказавшиеся в такой же ловушке? – Мои коллеги должны были сообщить об эпидемии Сабурову и Ольгимскому.
- Вы собираетесь остаться, - Виктор не спрашивал, он констатировал факт. - Уверены? Эта болезнь появляется не первый раз, и тогда ее удалось победить чудом. Лекарства от нее не было. Вернее, лекарством был сам Исидор, но теперь он мертв...
- Исидор? - Георгий поднял бровь. - Жатва началась с корней основ... Но вам действительно стоит подумать. Вполне возможно, что следующим окажетесь вы. Из этой дуэли живым выйдет только один.
- Я действительно хочу победить смерть.
Пусть даже об этом попросил его не Симон, а всего лишь "образ" (впрочем, в этой истории еще рано было ставить точку, чувствовал Данковский), но... Город - это люди. И некоторые из этих людей уже стали ему близки - настолько, насколько могут стать таковыми те, кого ты видишь впервые в жизни. Андрей Стаматин, опальный архитектор, проводящий дни и ночи в твириновом притоне. Катерина и Александр Сабуровы, до непонятного несхожие друг с другом муж и жена. Юля Люричева, выдыхающая ароматный дым сигареты клубами в воздух после бешеной гонки за призраком. Лара Равель, хлопочущая на кухне ради приезжего-незнакомца. Девочка со странным именем Мишка, у которой нет никого, кроме куклы. Стах Рубин и Артемий Бурах, согласившиеся разделить с ним, Даниилом, эту борьбу... или это он согласился разделить ее с ними?
Неважно. Фонарь Гаруспику он все равно еще долго не простит.

Сабуров и Самозванка. День Второй. Стезя Закона.
За ниточки дергали Woоzzle и Дженази

После ухода Гаруспика в маленькой комнатке наступила неприятная, колючая тишина. Смолкли патрульные за дверью, стихли шаги хозяина дома внизу, даже дождь за окнами прервал свою унылую песню, чтобы не нарушать этой тревожной тишины. Казалось, что все звуки, когда-либо существовавшие в этом мире, вывернулись наизнанку, чтобы стать своей противоположностью – полным, всепоглощающим беззвучием. Безмолвие длилось и длилось, пропитывало стены дома, неслышно вышагивало по комнате, присаживалось рядом с Кларой на кровать и обнимало ее за плечи. Безмолвие сделалось почти родным – самым близким, чем кто-либо другой на недолгой памяти Самозванки, как вдруг его жестоко разрушили крики под окнами.
- Шабнак! Проклятая! Убийца! – кричала улица на разные голоса.
Клара даже почти не удивилась, когда за окном послышались гневные крики. В самом деле, сколько уже можно удивляться, бояться, бежать, оправдываться, уверять других? За все то короткое время, что Самозванка пробыла в этом городе, она успела многое увидеть и многое понять. В частности то, что в этом месте она – человек нежелательный.
Посему девочка лишь вздрогнула. На мгновение в глазах её появилось некоторое подобие опаски, но вскоре сменилось апатией. Молча она подошла к окну, отодвинула занавесь и, сохраняя безразличное выражение лица, всмотрелась в толпу. Люди... Рабочие, праздные гуляки, женщины...
«Мне все равно?» - Подумала она, ища в себе хоть какой-то душевный отклик. Нет. Пусто.
Её не заметили. Слишком были увлечены своей злобой, чтобы смотреть вверх. С толпой всегда так – она умеет кричать, но не умеет ни смотреть, ни слушать. Сейчас для Клары это было даже к лучшему – оставаясь в тени, она могла видеть и слышать, что происходит на улице. И, несмотря на поселившуюся в груди апатию, не спешила отходить от окна. Сквозь стекло ей было видно, как с крыльца спустился Сабуров – такой прямой, словно проглотил длинный стальной стержень; прошел вперед, остановился перед людьми. Видимо он что-то говорил – спокойно и негромко, Клара не слышала его голос и только сверлила взглядом коротко стриженый затылок. Толпа, на время растеряв свой запал, растерянно смолкла. Потом вдруг какая-то женщина бросилась вперед. Женщину схватили, она забилась в чужих руках, закричала – страшно, протяжно, горестно…
Клара молчала. Её лицо не выражало ровно никаких эмоций. Так человек наблюдает за посредственной постановкой – вроде бы и не шедевр, но и уходить особо не хочется.
И вновь порыв ветра унес слова, произнесенные Сабуровым в ответ. Но толпа увяла окончательно. Некоторые люди расходились по домам, кто-то кучковался в сторонке, и лишь та самая женщина всхлипывала в руках крепкого мужчины. Сабуров же, постояв еще немного, развернулся и чеканным шагом вернулся в дом.
Спустя несколько минут на лестнице послышались шаги, щелкнул замок. Клара не обернулась на звук. Все так же безучастно она смотрела в окно, наблюдая, как падают на черную землю высохшие листья.
Александр Сабуров, хозяин дома, давшего Самозванке столь своеобразный приют, молча постоял на пороге – Клара ощущала его присутствие спиной, кожей, натянувшейся на худеньких лопатках.
- Послушай, - сейчас голос этого человека звучал вовсе не так сурово, как вчера вечером, Кларе даже показалось, что она различает в нем виноватые нотки. – Тебе все-таки придется покинуть этот дом. Ты повинна в смерти человека. Что там произошло на самом деле, как велика твоя вина на самом деле – мне еще предстоит выяснить. Но я не могу себе позволить преступать закон, служителем которого являюсь. Патрульные сопроводят тебя в управу, какое-то время тебе придется провести в камере.
- Стезя закона... Представитель Закона. А скажите мне, Сабуров, вы представляете себе, что такое Закон? – Не оборачиваясь, растягивая слова, произнесла она, глядя на плачущую женщину. Быть может, это не последняя её потеря за этот чертов день. Быть может, малой кровью все не окончится. Быть может... То, что она видела в Термитнике, явно не собиралось останавливаться. А быть может, Клара просто сошла с ума и все это бешеный спектакль из морока и фантазма.
- Я...Я, - голос её на мгновение дрогнул, но вновь выровнялся. Стал тихим, и равнодушным. Словно шелест песка под слабым ветром. – Приму то, что мне уготовили. Смирение... есть... все что у меня осталось.
На последней фразе что-то блеснуло в уголке её глаза. Но этого никто не увидел. Дыши. Смирись. Терпи. Если бы знал Сабуров, как ей хочется сейчас закричать, упасть на пол, биться в истерике, ползать в ногах и умолять о прощении. Но. Ничего из этого она не сделает. Просто потому, что Вестницы не просят более того, что им могут дать.
Наконец девочка обернулась к Александру. В груди разбился кувшин с желчью, в глазах щипало, а руки чуть подрагивали. Еще секунда... Нет, выдержит.
- Я готова.
Александр кивнул. Ему было не по себе. Казалось, что сейчас – в эту самую секунду – он совершает ошибку. Величайшую ошибку в своей жизни. Казалось, что соблюсти сейчас букву закона, значит отказаться от духа его. Предать. Кого? Закон? Эту странную девочку? Самого себя? Сабуров чуть заметно поморщился. Что за глупые мысли. Оставить девочку у себя – вот это преступление. Отдать девочку на растерзание толпе – преступление и предательство. Поместить же ее на время разбирательства в камеру – разумное решение.
- Идем, - и, не дожидаясь ответа, стал спускаться вниз.
Клара, бросив последний взгляд в окно, вздохнула и прикрыла занавеси. Затем, потерев ноющие виски, вышла вслед за Сабуровым.

Самозванка. Из огня...
(в гонке участвует неподражаемый Дженази)

Опавшие листья шуршали и вздрагивали под ногами, отчего казались множеством пестрых змей, расползшихся по мостовой. Делаешь шаг, подошва касается яркой спинки, и в ответ раздается недовольное шипение. Того и гляди поднимется треугольная голова, и мелькнет раздвоенный язык. Но нет, эти змеи не могли укусить, лишь шипели в бессильной злобе. Как будто это могло кого-нибудь напугать…
Патрульный, которому было поручено отконвоировать Клару в управу, явно чувствовал себя не в совей тарелке. Народ ведь засмеет… Велика доблесть, в самом деле, - девчонку в тюрьму тащить! О том, что девчонка эта покалечила одного здорового мужика и до смерти напугала другого, он даже не думал. Да и как о таком думать, как в такое поверить, когда вот она, девочка – маленькая, худенькая, бледная... Сирота, небось. Патрульный вздохнул. И жаль ребенка, а служба есть служба.
- Ты не бойся, - он по-отечески глянул на девочку. – В камере тебе долго просидеть не придется. Господин Сабуров быстро разберется, в чем там дело.
Самозванка вздохнула. А затем внимательно посмотрела в глаза патрульного. Во взгляде этом отражалось все, что успела она испытать за все то время, что провела в этом городе. Злость, усталость, раздражение, чуть-чуть страха в самой-самой глубине...
- Не надо... Никто вас ни в чем не винит, верно? Это ваша работа. Да...Это ваша работа.
Повторила она, уже скорее для себя.
Мужчина не ответил, только молча покачал головой. По всему видать, хлебнула девочка лиха – и речи совсем не детские, да и глазищи…. Как глянешь – ух! – мороз пробирает. Одно радует – дорога до управы недолгая: за поворот завернуть, там уже мостик впереди, потом - до лестницы в небо, и пять минут по прямой. Сдать тамошним сторожам девчонку, в словах и глазах которой нет укора, но которая сама по себе укор – всем и каждому… А потом - в кабак, спасаться твирином от непрошенной жалости.
Вывернув из-за домов, патрульный удивленно присвистнул. Что там за сборище на мосту? Ну не утопленника же выловили – Жилка в самом глубоком месте едва ли по грудь будет. Ох не к добру… Он еще продолжал идти вперед, девочка послушно брела рядом, но каждый шаг, что приближал их к застывшим на мосту горожанам, подпитывал прорастающую в груди тревогу.
- Постой-ка, - конвоир остановился, жесткие пальцы сомкнулись на Кларином запястье. – Не нравится мне это.
Клара вздрогнула. В сердце её закрался подлый червячок страха. «Значит, меня уже поджидают... - подумала она, глядя на собравшийся люд. - Может сбежать? Линчуют же... Не посмотрят ни на что. Это ведь уже не люди. Это – толпа. Один организм с множеством голосов. Причем организм крайне тупой и яростный...» Мысли Клары текли в странном направлении, направлении неправильном. Стоило ли сейчас думать о такой излишне философичной теме? Впрочем, попытка сбежать ей явно бы не удалась – патрульный держал её запястье крепко. Почти до боли.
Конвоир и сам не знал, как поступить. Вернуться вместе с девчонкой назад? Отправиться другой дорогой? Но Сабуров распорядился вполне однозначно – доставить задержанную в управу как можно скорее… Ко всему прочему, их, похоже, заметили. Толпа, до сего момента преграждавшая мост, быстрым человеческим ручьем потекла навстречу. А он, за годы спокойной службы привыкший четко следовать инструкциям и выполнять приказы, раздумывал непростительно долго.
- Слушайте меня, и слушайте очень внимательно. Выбирайте сейчас – что вы хотите. Умереть, подняв руку на своего ближнего из-за чужачки, или же решить все очень просто. Дайте мне убежать. Я не сумасшедшая, но, – Клара смотрела прямо в глаза патрульному, гголос её звучал слегка монотонно, - ссейчас вам особого выбора не дано. Вас не будут слушать. Если вы будете противиться, вас убьют. Если отдадите меня им – меня убьют. Всегда есть третий выход...Всегда...
Однако конвоир по-прежнему медлил. Лишь когда стали различимы лица – мрачные, угрюмые, не сулившие ничего хорошего, он принял решение. Быть может, впервые в жизни нарушив приказ. Быть может, опоздав на долю секунды. Быть может, решив тем самым и собственную участь, и судьбу самозванки. Просто понял вдруг, что если с этой странной девочкой что-нибудь случится, до конца жизни он будет видеть один и тот же сон. Один и тот же – из ночи в ночь.
- Иди, – стальная хватка разжалась, даруя Кларе столь желанную свободу. – Быстро!
И Самозванка побежала. Неизвестно куда, не оглядываясь, не сказав ни слова. Так нужно. Так надо. Промедление подобно смерти, а медлить Клара не собиралась. Этот патрульный сделал правильный выбор – так ли глупа она, чтобы загубить его решение? Сердце учащенно билось, как билась в голове одна и та же мысль «Похоже...Долги, долги... Все растут». Долг перед Законом. Долг перед горожанами. Долг перед Сабуровым. Долг перед этим патрульным. Долг. Ты живешь в долг, Самозванка. Твоя жизнь ничего не стоит, она уже на минусовом балансе, не так ли? Так беги! Беги, пока есть силы! Прячься, таись, пока не утихнет буря. Твое время еще не пришло.
Если бы судьба, наблюдающая за злоключениями Самозванки, могла смеяться, сейчас она повеселилась бы от души. Беги, Чудотворица, беги, Вестница! Беги, Воровка… Сбивай дыхание, заплетай следы, ищи лазейку. У судьбы весь город, как на ладони, и ты в нем – бешеная крыса, загнанная в лабиринт. Одна маленькая крыса на свору злых, голодных котов.
Человеческий ручей превратился в горный поток – стремительный, клокочущий, сметающий все на своем пути. Патрульного, ставшего досадной помехой, попросту сбили с ног и, даже не оглянувшись на человеческое тело, распростертое на камнях, бросились в погоню. Клара уже не видела этого, лишь слышала за спиной яростный рёв.

День второй, в котором Гаруспик примеряет личину Самозванки.

Артемий проснулся с первыми лучами солнца. Он не знал, откуда у него это пакостное свойство - с раннего детства, стоило светилу показаться над восточным краем горизонта, Бурах-младший неизменно вылетал из сладких объятий сна. Сегодняшний день исключением не стал, и, хотя голова звенела немилосердно, а тело больше напоминало кашу, Гаруспик проснулся. Некоторое время он лежал на кровати, пытаясь вспомнить, где он, как сюда попал и когда успел раздеться. Мало-помалу, события вчерашнего дня всплыли в его памяти и даже выстроились в какое-то подобие порядка. Артемий вспомнил, что находится в отцовском доме, что вчера был один из самых тяжёлых дней в его жизни и, что сегодня ему надо встретиться со своими Приближёнными.
"Надо встать!" - твёрдо решил он и, по очереди напрягая и расслабляя мышцы, заставил тело повиноваться. Было больно, а плечи мелко подрагивали, но Гаруспик сумел подняться и, держась за стену, побрёл туда, где, как он помнил, находилась кухня.
В этом доме, в отличие от города, мало что изменилось: те же комнаты, та же обстановка, тот же запах твири, пропитавший всё. Вот только, теперь очень не хватало ощущения присутствия отца...
Добравшись до кухни, Артемий открыл странного вида жестяной ящик, на треть заполненный льдом. Мясо, молоко, несколько копчёных рыбёшек, пара яиц и, почему-то, буханка хлеба. Гаруспик, не долго думая, соорудил себе сложный бутерброд и, на ходу жуя его, прошёл дальше по дому в поисках каких-нибудь вещей. Со свитером проблем не возникло - вкусы в одежде у Бурахов совпадали, но вот с верхней одеждой вышла заминка. В шкафу обнаружилась только латанная-перелатанная, старая куртка Исидора, на спине затканная бисером. Артемий не помнил отца без этой куртки, и было вдвойне странно, что он оставил её, уходя.
"Может быть, он специально? Чтобы я нашёл и носил?" - подумал Гаруспик, сомневаясь. Ему казалось диким одеть эту куртку, но на улице шёл дождь, а другой верхней одежды не было.
Куртка легла на плечи Артемия неожиданно тяжело, и он только сейчас догадался проверить её карманы. оказалось, что помимо всякой дребедени, не понятного содержания, которую он тут же выложил на стол, в куртке оказался кисет странно пахнущего табака, старая, почерневшая от времени трубка и зажигалка, сделанная из пулемётной гильзы. Это добро Артемий рассовал по карманам, решив, что может пригодится. Затем он подпоясался ремнём с прицепленными к нему ножнами, убрал во внутренний карман отцовские бумаги и прихватил с собой несколько пузырьков с твирином.
Дверь скрипнула, и дождь положил Гаруспику на плечи свои холодные. но всё же ободряющие ладони. Новый день начался.

Бакалавр. День второй.
(здесь были Черон и Кошка)

В Горнах висела настороженная, замершая натянутой струной тишина. Братья Каины молча смотрели на гостя, каждый с разных концов комнаты, совершенно не смущаясь неловкостью бакалавра. Взирали испытующе и расположенно, как умели только одни Каины. Ни капли любви без вызова. Ни капли ненависти без уважения.
Они все-таки были очень похожи. Такие разные внешне, и по возрасту, и по характеру, выдающемуся в рельефах лиц, но... Каины!
Первым молчание нарушил Виктор.
- Я рад, что вы остаетесь, - он бережно укрыл лицо мертвого пологом и поднялся, - Этот вызов был брошен вам, хоть удар направлен и не на вас лично. Но вы не будете один.
- Место на арене ваше, - кивнул Георгий. - Но вооружить дуэлянта и подобрать ему доспехи - в этом мы поможем вам.
- Думаю, не только мы, брат, - Виктор наклонил голову, бросая быстрый взгляд на Данковского. - Наш гость видел Симона. Его Память. Ты знаешь, что это означает?
- Кто мог бы поклясться, что понимает истинную сущность поступков Симона... - Судья, кажется, был совершенно не удивлен известием о видении мертвого. - Эта Память, Даниил... вам явился только образ, или Симон говорил с вами?
- Память? - бакалавр недоуменно поднял левую бровь. - Но, позвольте, как же ее можно видеть? Симон именно что говорил со мной, предупредил о чуме, говорил, что я должен победить этого врага...
Он чувствовал себя ребенком, который тайком пробирается в кабинет отца, рассматривает его бумаги, хотя не умеет читать - и ничего в них не понимает. Но сидеть на стуле, за огромным столом так приятно - и он чувствует себя почти взрослым, вот только узнать бы, что в этих бумажках!
На деле - немного неловко за собственное незнание. Посмеются степняки над доктором Данковским... Впрочем, столичному гостю да простится. Особенно когда он согласился помочь.
- Я с самого утра чувствую, что совершенно вас не понимаю, - добавил он. - Не именно вас, а всех остальных тоже. Что это за память такая?
Братья переглянулись. После небольшой заминки Виктор коротко поклонился, и направился к двери.
- Отдам распоряжения, - бросил он Судье. - Сабуров непременно затребует передачи карт, и я с ним соглашусь.
- И отправь человека в Театр, - добавил Георгий. - Бессмертник сможет помочь... если захочет.
Короткое прощание - не тратя время на расшаркивания, поднятая открытая ладонь - скрип двери, стук засова, и бакалавр остался один на один с грозным Судьей. Не считая мертвеца, конечно...
- Думаю, нам лучше будет поговорить в другом месте, - Георгий немым жестом указал на тело в саване, - Не стоит тревожить покой ушедших. Вернемся в гостинную, и я расскажу вам то, что знаю... только помните, время дорого. Впрочем, выбор между знанием и действиями порой является ужасной ловушкой, поэтому я остерегусь от советов.
Он повернулся, открывая дверь и пропуская бакалавра к выходу из этого домашнего морга, а после сам вышел за ним, повернув напоследок в замке ключ.
Они вернулись в комнату; на этот раз Даниил не остался стоять, а сел в кресло.
Все увиденное не располагало к тому, чтобы переносить это невозмутимо, с ледяным спокойствием, а уж усталость, накатывавшая не волнами, как несколькими часами раньше, а навалившаяся всей тяжестью - тем более. Сжав пальцами виски до боли - так было легче - Данковский кивнул Георгию.
- Повествуйте. Постараюсь воспринять все насколько смогу адекватно.
- Память, - Георгий покачал головой, словно пробуя слово на вкус, и поморщился. - Памятью у нас называется способность удерживать в реальной жизни черты и чувства, составлявшие существо человека, уже умершего. Это определенным образом резонирует и с общепринятым понятием о воспоминаниях. Мы сохраняем в себе представление о человеке, заключающееся в его признаках - поведении, запахе, одежде. Обладая этими признаками в памяти, мы можем мысленно представлять себе этого человека, и не только вспоминать уже случившееся, но и ставить... мысленные спектакли по собственному сценарию с этим человеком в главной роли. Случалось вам когда-нибудь представлять варианты свершившихся событий, встреч, разговоров; размышлять, как все могло бы повернуться по-другому? Как бы отреагировала некая персона, если бы вы в тот раз вели себя иначе, или сработало бы сочетание событий, направляющих результат вашей беседы в выгодное вам русло? Можно сказать так - если вы хорошо знали человека, умершего в раннем возрасте - действительно хорошо знали - то смогли бы написать книгу о его жизни, продолжившейся далее. И события этой книги в точности бы совпали с той жизнью, которая могла бы быть у этого человека, если бы он избежал гибели.
- Пожалуй... - задумчиво отозвался Даниил. - Знаете, это свойственно каждому человеку - проигрывать в уме определенные сцены, пусть даже нереальные. Чаще всего это Esprit d’ Escalier, ну и, разумеется, не только... Но вы, видимо, придаете этой памяти особое значение, так?
- Логика может показаться детской, дорогой бакалавр, но она работает, - в усмешке Георгия явственно сквозил оттенок грусти. - Если человек, сложный комплекс личности, может описываться памятью только как перечисление его признаков, то возможно, одно только прочтение этих признаков может вернуть к жизни сущность, описываемую как дух? Вам встречалось, и не раз, слышать это иносказательно - люди, "живущие в умах", и поколения, вещающие словами гения, который давно покоится в могиле. Как видите, метафора оказывается более чем реальна. Механику же объясняют по-разному... Степняки просто верят, что если долго вспоминать умершего, его душа отзывается из-под земли на произносимое имя. Может быть, вы просто видите оптический обман, и голос, который вы слышите, звучит только у вас в голове. И возможно, вы сами из своих воспоминаний творите то, что называется жизнью, и во всех нас нет ничего кроме памяти других людей... Не знаю. Подобное явление Памяти требует недюжинной работы духа - разумеется, недостаточно мимолетно вспомнить человека, чтобы явить его перед собой. Симон использовал особые... овеществленные конструкции. Трудно сказать, что сыграло роль в вашем случае - может быть, сам Симон решил пойти вам навстречу, или наш Театр оказался резонатором...
- Я бы назвал это мистификацией, если бы не видел тела только что, собственными глазами. Любопытно, ведь сам я ничего не знал о внешности Симона, и не мог его помнить, но встретил и даже более того, услышал голос. Как же сильна, выходит, память о старшем Каине у вас и у прочих людей... Но происходящее все равно продолжает казаться мне дурным сном. Вы помогли мне осмыслить видение у Театра (вот ведь тоже странное место, если подумать!). А теперь... давайте поговорим о том, что мы будем делать с эпидемией. Есть ли возможность вывезти отсюда население?
- Маловероятно, - Георгий, сцепив кончики пальцев, качнул головой. - Здесь всего одна железнодорожная ветка. И, как сами понимаете, въезд в город попадает под карантин. Разве что вам удастся опередить распространение болезни и отделить районы для эвакуации... Но все будет зависеть от того, успеет ли придти поезд.
- Сидеть сложа руки и ждать локомотива? - Даниил покачал головой. - Надо предупредить жителей. Вы отрядите для этого людей? Станислав Рубин и младший Бурах должны были навестить остальных градоправителей, они, должно быть, тоже примут какие-то меры...
- Разумеется. Мы объявим сбор ополчения Каменного Двора, добровольцы поступят в подчинения Сабурову... не сомневаюсь, именно он возьмет в свои руки заботу по установлению порядка. Все дома на этом берегу реки будут оповещены. Снабжение медикаментами из тех, что пока есть в аптеках мы тоже берем на себя. Наша семья не так богата, как Ольгимские, но это не имеет значения. Вам понадобится что-нибудь еще?
- Пока не знаю. Скорее всего, мы будем работать со Станиславом в его прозекторской - вдруг удастся выяснить что-то новое о заболевании... она достаточно оборудована, как мне кажется. Но я ведь смогу обратиться к вам за помощью в случае чего?
- Разумеется, - Георгий наклонил голову, сцепив пальцы. - Позвольте узнать, чем намереваетесь заняться сегодня?
- Думаю собрать сведения о Песчаной Язве, - ответил Данковский. - "Врага нужно знать в лицо", не так ли? У Бураха, моего коллеги, наверняка были бесценные сведения... но они ушли вместе с ним, значит, мне нужны другие источники. Тот же Рубин... вы спрашиваете просто из любопытства?
- Знание о первоначальных очагах заражения... Найдется ли сегодня для нас что-нибудь полезнее? Если вам удастся узнать, откуда распространилась эпидемия, может быть, мы сможем подготовиться и возможно, даже эвакуировать не затронутые районы. Кроме того... - Георгий помедлил, - у меня к вам будет просьба, Даниил. Не связанная с болезнью, но не менее важная. Если у вас найдется время...
- Вполне возможно, что найдется, - он потер слипающиеся глаза: надо будет поспать хотя бы пару-тройку часов. - Что за просьба?
- Загляните в Многогранник, - сказал Судья. И умолк, оценивая реакцию Данковского. После небольшой паузы он продолжил:
- Поднимитесь по лестнице и войдите внутрь. В Башне сейчас обитают дети, образовав что-то вроде закрытого государства. Если вы встретите их пастыря, Каспара... а скорее всего так и случится - передайте ему, чтобы его подопечные не выходили наружу. Не считайте только, что я отправляю вас как посыльного. Мне хотелось бы... увидеть, как примет вас Башня. Это может оказаться важным.
- М... хорошо, я попробую. Обещать не буду, ибо события сегодняшнего дня предсказать не берусь, но попробую.
Даниил поднялся с кресла, забрал саквояж.
- Я пойду. Отдохну немного и примусь за работу; спасибо вам за помощь, Георгий. И за будущую в том числе.

Гаруспик и Рубин

(с Клювоголовым)

Железная дверь истерично взвизгнула, перебудив всех спящих в округе собак. На пороге возник темный силуэт, спустя минуту разлился тусклый свет, с бесстрастностью опытного хирурга обнажающий внутренности помещения. Первым, что бросилось в глаза Станиславу Рубину, был прозекторский стол. Тот самый, на котором не более двух часов назад было раскрыто тело учителя. Стол был пуст. Стах сглотнул, прислонился лопатками к стене и крепко зажмурился.
Постояв так с минуту, он резко выдохнул и открыл глаза. Полубезумная надежда его была сродни мечтам первоклассника, с трепетом открывающего дневник перед суровым родителем – вот бы перелистнуть сейчас на нужную страницу, а двойки-то и нету! Пожелания Рубина, впрочем, были посерьезнее. До одури хотелось поверить, что все это – мертвый учитель, вскрытие, результаты анализов – лишь привиделось ему с недосыпа. И нет на самом деле никакой Песчанки,
и зря он разбудил посреди ночи бооса Влада, и никогда-никогда ему больше не придется испытать того, что было пережито пять лет назад. Надеждам не суждено было сбыться. Перевернутый вверх дном одежный шкаф, ворох пепла на поддоне, образцы крови, так и оставленные у микроскопа, бурые пятна на столе – все говорило о том, что события сегодняшней ночи Рубину не приснились. Просто кто-то забрал тело. Опять куда-то идти, опять искать. Для чего? Проститься по-человечески? Провести дополнительные исследования? Рубин и сам бы не ответил на этот вопрос. Преданный ученик вступил в противоборство с фанатичным исследователем; тело же не собиралось подчиняться ни тому, ни другому. Ноги подогнулись, Стах сполз по стене на пол. “Сейчас. Только немножко посижу”, - еще успел подумать он, прежде чем веки сомкнулись, и измученный разум нырнул в спасительную пустоту.
Спал Рубин недолго и, к счастью, без сновидений. Из забытья его вырвали голоса, доносившиеся с улицы, - уже рассвело, и беспокойные склады жили своей обычной жизнью.
Кое-как размяв затекшие от неудобного положения ноги, Стах поднялся. Ныло все, что только может ныть, а то, что не может – постанывало из солидарности. Отыскав в ящике пару засохших сухарей и сразу же начав их грызть, Рубин двинулся к двери. Выходя из прозекторской, он мельком подумал о том, что со стороны, должно быть, напоминает марионетку в руках бездарного кукловода – ибо только истинная бездарность могла бы заставить куклу двигаться столь деревянно и неестественно.
Путь Рубина лежал в Кожевенный, к дому Бурахов. По дороге он успел трижды услышать от встречных едва знакомых людей: «Как, вы еще не знаете?! Бессмертный умер!», четырежды уклониться от ответа на вопрос «Ах, неужели и правда чума?!», и ровно семь раз подумать о том, до чего же быстро распространяются слухи в этом городе.
Ему повезло. Явись он на четверть часа позже, и искать Гаруспика пришлось бы куда дольше. Расспрашивать прохожих, отсеивать правду от вымыслов, петлять по кварталам. Но сейчас, в этот самый момент, Бурах-младший еще стоял на крыльце отцовского дома.
- Трудная ночка, а? – не то вопрос, не то утверждение. – То ли еще будет…
Рубин перевел дыхание. Он прекрасно сознавал, насколько идиотски прозвучит его следующий вопрос.
- Это ты…забрал тело отца?
Гаруспик повернулся на голос всем телом, словно собираясь ударить Стаха. Его глаза упёрлись в солнечное сплетение Рубина, а потом пошли выше, миновали грудину, гортань, подбородок, губы, нос и упёрлись в переносицу.
"Да, ойнон, - хотел ответить Гаруспик. - А ты ушёл, забыв о долге ученика."
- Да...Стах, - сказал он вслух. - Я похоронил моего отца и учителя.
Это было низко и недостойно, но Артемий не смог иначе.
Рубин чуть откинул голову, глазами нащупал глаза Бураха, скрипнул зубами. Во взгляде Гаруспика, жестком, ранящем, как острие клинка, читалось много больше, чем было сказано вслух. Но даже это было не самым страшным. Хуже всего было то, что Гаруспик был прав. Но и у него, у Рубина, была своя правда.
- А ты даже больше менху, чем был твой отец, - голос Рубина звучал глухо и сдавленно. – Учитель говорил, что заботиться надо не о мертвых. Заботиться надо о живых. Я не буду оправдываться. Не мне судить, правильно ли я поступил. И ты не суди. Придет мой срок – отвечу за все.
- Я тебя не обвинял, а ты оправдался, - Артемий чуть пожал плечами. - Я обязан следовать путём менху и исполнять закон, а ты нет. Это просто.
- Скажи, менху, - Стах чуть прищурился и теперь изучал лицо Бураха-младшего с каким-то болезненным интересом, словно выискивал знакомые черты, - ты не подумал, что, быть может, лишаешь нас шанса постичь ее природу? Именно сейчас, пока еще не слишком поздно.
- У тебя есть кровь, - пожал плечами Артемий. - А также я оставил иссечёные секции печени, сердечной сорочки и плевры. - Этого мало?
- Мало, - поморщился Рубин. – В этой войне всего будет мало. Ты знаешь… Мне начинает казаться, что она – чума – живая. Не смотри так. А впрочем, смотри, я и вправду похож на сумасшедшего. Но подумай сам, пять лет назад она бежала, бежала, напуганная твоим отцом. А теперь вот вернулась, и как! – Стах провел ладонью по лицу, будто пытаясь стереть жутковатую гримасу. – Она начала с него. Она вернулась - за ним и за всеми, кого не смогла заполучить тогда.
- С кем ты говорил, Стах? - спросил Гаруспик, нащупывая в кармане куртки трубку. Почему-то хотелось вертеть её в руках. - С кем из Глав?
Рубин вновь поморщился. Казалось, что Бурах задал этот вопрос, лишь бы перевести тему, лишь бы не говорить о самом болезненном.
- С Ольгимским. Без толку. Нет, он поможет, чем сумеет - антибиотики, иммунокорректоры, средства защиты… Да только против Песчанки это все – тьфу! И даже бессмертный… - Стах вздрогнул, словно осененный прозрением, и заговорил быстро-быстро, боясь, что собеседник прервет, не дослушает, махнет рукой и уйдет по своим делам, - бессмертный умер. Двести лет, понимаешь ли, жил, а тут вдруг помер! Это тоже она, наверняка! С какой же тщательностью она выбирала первые жертвы…
- Ольгимские это хорошо, - задумчиво произнёс Артемий, таки достав трубку. - Стах, ты не видишь за яркими смертями кое-чего меньшего. Вчера я был в Термитнике, и там произошло что-то. Договорись с боосом Владом, чтобы
Термитник закрыли. Потом надо найти ойнона Данковского и приступить к борьбе с ней. Отец остановил Песчанку, теперь это сделаем мы. Вместе.
Пыла оратора или пафоса проповедника у него не было ни на грош. Спокойный, невыспавшийся человек высказывает свои взгляды, не более того.
Рубин, казалось, не слышал собеседника. Точнее, даже не так – слышал, прекрасно понимал, но думал о чем-то своем. В воспаленных, покрасневших глазах загорался странный огонек. Мысль – дерзкая, отчаянно смелая, полубезумная, билась в глубине расширившихся зрачков. Заговорил он, впрочем, на этот раз медленно, взвешивая каждое слово – слишком важным было то, что он собирался сказать.
- К боосу Владу схожу. Но тут такое дело… Симон. Он тоже подцепил Печсанку, я в этом почти уверен. Как уверен и в том, что возможности его организма в разы превышают возможности любого из нас. И в то, что он умер, вот так просто
взял и умер, ничего не успев предпринять, верится с трудом. Вскрытие бы провести. Но Каины тела не отдадут. Значит, тело нужно забрать самим. Помоги мне, - в голосе Рубина странным образом сплетались мольба и уверенность.
Бурах думал секунды две. Он сам поразился: давным-давно забытый Закон сам всплывал у него в голове, предложение всячески им измерялось, и только после этого выносился вердикт.
- Помогу, Стах. Но я обещал утром быть на
Складах. Поговори с Владом, а потом найди меня в Замке двудушников.
Лицо Рубина просветлело. Он ожидал возражений, готовился к спорам, он был готов даже сделать все один и раскрыть тело не по линиям, совершив величайшее святотатство.
- Спасибо, - он кивнул, но в этом коротком жесте крылось много больше, чем обычная признательность. – Тогда я в Сгусток. Снова, – и зашагал по дороге.

Лара & Бакалавр
И Трагическая Маска.

Предрассветный Город был совсем другим – зловеще мерцал фонарями, недобро ухмылялся в спину, а иногда (хотя, быть может, бакалавру это только казалось) даже посмеивался вослед. Тихонечко, детскими голосами… Еще было очень тихо. Настолько, что можно было различить колыхание травы, на удивление высокой для городка.
То ли дело каменная, вымощенная булыжником Столица, где редкий росток пробивает мостовую насквозь, чтобы тут же быть смятым, растоптанным копытами какого-нибудь экипажа, внутри которого наверняка сидит очень важный и очень спешащий куда-то человек. Что ему до крохотной травинки?
Это были мысли полудремы, сонные, несвязные, навеянные будто мороком. Сначала заплутав – свернул не в ту сторону возле одной из чудного вида руин, - Данковский наконец вышел к той улочке, на которой стоял Приют. Лара, наверное, еще спит; вот только пойти ему больше некуда, так что волей-неволей, разбудить ее придется.
Ничего, он извинится. Даниил постучал, сперва тихо, затем, еще раз – погромче.
Бакалавру пришлось прождать несколько минут, прежде чем дверь отворилась, и в щель выглянуло лицо Лары, сон с которого был сбит испугом. Вот ведь смелая женщина - ночью открыть дверь на стук, при том что за порогом могли ожидать не самые добрые намерения... Смелая, или безрассудная.
- Даниил? - теперь она казалась еще более обеспокоенной, - Господи, я так беспокоилась... куда ты пропадал? Что случилось?
- Со мной все в порядке, - заверил он, - давай зайдем в дом. Я расскажу.
Когда щеколды были задвинуты, и Лара повернулась к нему, бледная, точно призрак - а может, виной тому тусклый свет ночной лампы? - Даниил, глубоко вздохнув, произнес:
- Ты только не волнуйся. Я встретил Стаха Рубина и Артемия Бураха, сына моего коллеги Исидора. Мы... в общем, рассказывать долго, но мы узнали, что в городе начинается эпидемия. Песочная Язва.
Ее лицо было белым, как восковая маска. И губы, губы раскрошившейся трещиной...
- Чума, - прошептала она. - Зачем, зачем снова нас не оставят в покое... Видимо, неспроста мне виделся тот сон, в котором смерть придет к нам одна на всех... Что же теперь делать? Можно ли вообще что-нибудь сделать?..
- Можно, - он потер переносицу, - думаю, можно. Градоправители извещены, если мы найдем очаг эпидемии, попытаемся ее локализовать. Бураху это когда-то удалось... мы будем бороться.
Он бросил пакет с плащом в угол, вместе с саквояжем.
- Я безумно устал, Лара. Иди спать; я тоже пойду. Не тревожься - еще рано тревожиться...
- Я не могу, - бормотала она, повторяя снова и снова. - Я не смогу уснуть... о боже, какие вести ты принес... И я слышала, как скреблись под дверью. Знаешь, я всю эту ночь не спала. А Еве снились тягучие голоса, которые пели песнь без слов под окнами. Я знаю...
- Уезжай, Даниил, - сказала она ему, задергивая полог. - Ты ведь здесь не при чем, ты просто приехал. Эта чума пришла за нами, тебе не нужно...
Было в этом некоторое маленькое предательство - оставить ее, безумную, заламывающую руки, невидящими глазами смотреть в потолок и ждать нескорой смерти. Но сон давил на виски, и тело, почувствовав возможность уснуть, отказывалось действовать.
И - странное дело - какие-то голоса, немые и гулкие, на высоких тонах вдували мелодию в уши бакалавра, когда наступил сон. Краткий сон, обещавший быть беспокойным.

Гаруспик

(с Белой Маской. Нет, не из Облаков)

Разойдясь с Рубиным, Гаруспик вышел на железную дорогу и пошёл по ней в сторону складов. Ещё вчера он проделал этот путь бегом, а сегодня шёл ходко, но не слишком быстро, осматривая окрестности и запоминая, что и где теперь находится. Минули Бойни, остался за плечами мост, изогнувший спину над Жилкой, и перед менху предстали склады. Железная дорога делила их на две части, дождь скрадывал истинные размеры комплекса, и только сейчас Гаруспик понял, что понятия не имеет, где искать тот самый Замок Двудушников. Пожав плечами, он медленно двинулся вперёд, засунув руки в карманы и заглядывая в проходы между складами.
Складские задворки и в обычное время не могли считаться самым людным местом в городе, а сегодня, ранним утром, они казались совершенно опустевшими. Серо-стальные унылые коробки, пустые баллоны, ящики, двери, запертые на все замки... Где-то здесь Ноткин и его рыцари основали свою крепость и вели тайную войну против Многогранника под предводительством гордого Хана. Когда смерть уже склонилась над городом, и кривым когтем прочертила первую полосу линии, которая раскроет сердца всех и предаст их земле, дети играют в свои нелепые игры в попытках умереть второй, ненастоящей смертью. Как будто мало первой!..
Но действительность оставалась безразлична к мнениям человеков. Игрушечные войны продолжались, скрываться от вездесущий песиголовцев по-прежнему было важнейшим из всех искусство войны, и вокруг не было никого, кто показал бы дорогу к убежищу Ноткина.
Гаруспик дошёл до забора, отделявшего склады от степи и призадумался. Подсказки ждать не приходилось, да и, вспомнив слова Оспины, не очень хотелось. Пора ученичества действительно прошла. Менху уселся под несколько выступающим коньком крыши, укрывавшим его от дождя и достал трубку с кисетом. Он не знал, зачем, это делает, но пальцы уже, неумело и неловко, просыпая большую часть, набивали трубку курительной смесью. Зажигалка зашипела, когда на неё упала одинокая капля, пущенная порывом ветра вкривь, но не погасла, и скоро Гаруспик впервые в своей жизни затянулся. Лёгкие обожгло едкой звежестью, он закашлялся. едва не уронил трубку, но ощущение было даже приятным. В мозгу прояснилось, а после второй затяжки, тоже слишком сильной и вызвавшей кашель, мысли помчались обгоняя друг друга.
Артемий поднялся и снова двинулся в Склады, мысленно разбив их на квадраты и прочёсывая каждый. У дверей он останавливался, прикладывал ухо к влажному дереву и слушал, что за звуки раздаются изнутри?
Застать врасплох Гаруспика не удалось, но он все-таки вздрогнул, когда за спиной тонким хрипловатым голосом - казалось, над самым ухом - произнесли:
- А ты чего это здесь ищешь?
Артемий рывком обернулся, и встретился взглядом с направленной ему в живот доской самодельного арбалета, поскрипывавшего тетивой из закутка на другой стороне улицы. Стрелок выглядел не слишком уверенным в себе, чтобы отправить Гаруспика на тот свет, но - кто знает?.. Кроме того, он был совсем еще мальчиком. И откуда взялся на бывшей только что пустой улице? Впрочем, в здешних лабиринтах мог спокойно кружить целый полк солдат, не замечая один другого.
В отдалении виднелась еще пара детских рожиц, наполовину с любопытством, наполовину испуганно наблюдавших за происходящим.
- Ты, может, вор? - скуластое лицо юного стража выражала настороженность и всяческое недоверие. - Так Гриф пусть знает, что ему сюда дороги не будет...
Гаруспик ещё раз аккуратно затянулся, старясь не раскашляться при этих мальцах, оценил смертоносность оружия, равную примерно нулю с такого расстояния и прищурился.
- Я что-нибудь у тебя украл? - спросил он несколько раздражённо.
- Ну... - тот несколько смутился, и оружие в его руках дрогнуло. Против очевидного идти было некуда. - Нет. Так я же не выстрелил еще... Узнали бы тебя из Грифовых подручных - вытаскивали бы твое тело дружки из Жилки. Мы здесь шутки не шутим. Назовись!
- Можешь звать меня гаруспиком или служителем, - это ответ прыгнул на язык куда быстрее имени, с которым Артемий проходил всю жизнь.
- А имя? - последовал вопрос.
- Артемий Бурах, - почему-то своё имя он отчеканил железом, словно выплюнул два свинцовых шарика. - А вы-то кто такие?
- Бурах... - растерянно протянул парень, совсем опуская оружие. - Неужто Деда родственник?..
"Ой", пискнули за углом. Парень потерянно оглянулся, снова вернул взгляд на наблюдавшего за этой пантомимой Гаруспика, и виновато развел руками:
- Ну, извини, раз такое дело... Прощения просим. А скажи, - с надеждой он взглянул на Бураха, - говорят, Исидор пропал и вовсе умер... Неправда ведь?
- Отец умер и похоронен по полному обряду менху, - хмуро ответил Артемий. - Он вернулся к матери Бодхо.
Рука Гаруспика при этом непроизвольно сжалась на чашечке трубки так, что та едва не треснула. Смерть отца ещё долго будет стоять за плечом Артемия...
- Беда-а... - у него опустились руки. Кем же был для этих детей Исидор, что они так реагировали на его... уход? - И чума снова начинается? Как же мы, без Деда...
- Я за него, - дождевые облака должны были устыдиться, столько хмурости было в голосе Гаруспика. - Как его сын, принявший бремя, долг и путь. А теперь, кто может мне сказать, где я могу найти Ноткина?
Парень, все еще не в силах отогнать набежавшее отчаяние, угрюмо махнул рукой в сторону Степи.
- Большой дом с горящей бочкой, - выдавил он. - Не пропустишь.
Лишь кивнув, Артемий пошёл в указанном направлении. Да, он знал, что детей надо было хоть как-то утешить, поддержать, только вот, что делать с ощущением, что такое молчаливое признание их крепости лучше любых слов? Поймут ли? Не важно. Он идёт по пути.

Склад, указанный мальчишкой, оказалось не так просто найти. Притертый почти к самому забору, за которым заканчивался город и начиналась Степь, он выглядел ничем не отличающимся от своих собратьев - кроме той самой бочки с трухой, которая едва заметно тлела, пуская больше дыма, чем огня. Дверь подалась легко, даже не скрипнув, и Гаруспик шагнул внутрь.
На замок это было совсем не похоже - но все-таки, обиталище двоедушников было пропитано какой-то особой атмосферой, позабытой ныне. Отсветы оранжевых и фиолетовых сполохов метались по стенам, кружева бумаги, изображавшие журавликов и ворон... Поистине, детям удалось оживить место, которое в лучшем случае было когда-то предназначено, чтобы хранить соль.
На него косились - взгляды по большей части любопытные, лишь изредка опасливые, - но провожали молча.
Ноткин, как и полагалось военачальнику, занимал скромное, но почетное место за старым, потертым столом. Чем-то он напоминал Сабурова, хоть и похожести в них не набралось бы, наверное, ни на грамм.
- Здравствуй Ноткин, - обратился Артемий к "генералу". - Я - гаруспик.
Ноткин хмуро смерил Бураха взглядом. Что-то в нем - маленьком, совсем ребенке, уступавшем в росте и сложении даже сверстникам - заставляло относиться к нему - нет, не как к равному, а...
"Так слабые ненавидят свою слабость, а сильные - силу. Чужую силу".
- И ты здравствуй. - ответил он рассеяно, будто совсем не был удивлен появлению Бураха. - Зачем пришел?
- К тебе приходила Мишка? - ответил вопросом на вопрос Гаруспик.
- Приходила, - кивнул Ноткин. - Рассказывала... как есть. Ее сложно бывает понять... но это же правда? Про чуму и Исидора...
- Правда, - Гаруспик склонил голову и скрежетнул зубами. - Истинная, очень поганая правда, но ещё поганей то, что идёт за ней.
- Вот как... кончается игра, - он вдруг вздохнул совершенно по-детски, утратив всю напускную серьезность, и став просто мальчиком, у которого отбирают игрушку. И спросил совершенно неожиданно:
- Тебя ведь Капелла привела? Что она говорит про все это? Про нас, про Хана, про Башню...
- Рассказала, как есть. Что воюете, про порошочки рассказала, про то, что ты - мой Приближенный. А от себя я могу добавить, что вам с Ханом надо завязывать и объединять усилия. Скоро тут всем будет так пыльно, что не до войны...
Ноткин мотнул головой.
- Ты не понимаешь, - он смотрел на Гаруспика с легким оттенком усмешки, как дитя смотрит на умного, но забывающего смысл взрослого, - Только мы одни и можем теперь всех спасти... Это ведь Хан во всем виноват. Не думай, что это я потому, что он мой враг. Но это он и его песиголовцы выпустили чуму. Слышал про незнакомую девочку, которую вчера видели везде? И на пустыре, и у дома Исидора, и на кладбище...
- Видел, - кивнул Гаруспик. - И наслышан куда больше, чем могу понять
- Ее никто не знает, потому что в городе она впервые. Никто, кроме Хана. Спроси у него, кто она такая - если он не обманет тебя, то расскажет. Только вряд ли тебя пустят в Многогранник. Так что ты мне поверь.
- Я пойду туда, но сначала ты должен кое-что знать, - Гаруспик вспомнил о трубке, и ещё раз затянулся, не думая о детях. - Чума началась в Термитнике, и нужно организовать за ним пригляд. Так же, надо немедленно известить меня, если больные люди появятся в городе. Кроме этого, будьте очень осторожны с крысами. не трогайте их и вообще старайтесь не подпускать к себе. Ноткин, забери Мишку к себе или следи за ней. У неё слишком много шансов заболеть. Из Замка старайся не выходить. И любые известия про чуму донеси до меня. Я буду заходить время от времени. Устроит?
- Тебе не откроют двери, - Ноткин повысил голос, стараясь втолковать Гаруспику то, что казалось ему очевидным. - И я сказал тебе, что если мы запремся здесь и будем ждать конца - то он и наступит. Игра заканчивается, но не так, что все рассядутся по местам. Мы, Хан, Капелла, и та, Самозванка...
Он резко осекся, словно почувствовал, что сказал лишнего, и поспешил перевести тему.
- Надо будет помочь - поможем. Я сказал. И новостью, и делом, если будет нужно... А почему Мишка? Она ведь живет далеко за городом... там людей меньше, чем даже здесь. Значит, туда и зараза вряд ли дойдет, уж точно позже, чем сюда... нет?
- Там крысы были. Больные, - Гаруспик чувствовал, что что-то в нём непрерывно меняется, даже говорить он начинал иначе. - Девочка не заразилась, но может. Скажи, Ноткин. Я, гаруспик и менху этого города, могу тебе помочь?
- О чем речь?.. - нахмурился Ноткин. - Ты - одна наша надежда. Всего города. В Первой Вспышке твой отец победил чуму, а значит, сейчас ты будешь тем, кто лечит. В этом здесь никто не сомневается, будь уверен.
- Речь о том, Ноткин, могу ли я сделать для двудушников что-то, что облегчит вам жизнь.
- Сейчас навряд ли. - предводитель двоедушников снова покачал головой. - У тебя свой враг, у нас свой... Вот разве что если у тебя найдутся лишние лекарства - хоть лишних здесь и не будет. Отдай лучше их бедным. А мы справимся.
- Понял и принял, - менху кивнул, понимая, что вековую формулу согласия здесь всё равно не оценят. - А теперь мне нужно идти, Ноткин. Если что-то с кем-то из Приближенных случится - свяжись со мной.

Бакалавр.

Ночь, вернее, начало дня, выдалась беспокойной – уснул Даниил сразу, обессиленный, будто выпитый до последней капли, но сон был тревожным. Сновидений не было, только ощущение чего-то громоздкого, странно давящего на грудь, дующего в уши холодным отравленным воздухом. Когда он открыл глаза, мокрый от пота, задыхающийся, - на часах было восемь тридцать утра. Он спал около четырех часов.
«Этого хватит», решил бакалавр и встал с постели.
Вспомнив про плащ, оставленный в коридоре, и необходимость дезинфекции, он нашарил в саквояже бутылку с раствором («А поможет он, от Песчаной-то Язвы?» - усомнился Данковский) и осторожно, стараясь не скрипеть половицами, вышел в прихожую.
…На заднем дворике плащ был подвергнут экзекуции и санитаризации, насколько хватило раствора, и повешен на веревки за окном. Утро было холодным, но можно было обойтись и без верхней одежды. Даниил, избегая встречаться с взволнованной его печальным известием Ларой, оставил ей записку, что уходит искать очаг заражения, вернется, наверное, поздно, и просит ее не беспокоиться (что, впрочем, казалось неуместной иронией с его стороны).
В Городе чума. Просьба сохранять спокойствие.
Данковский невесело усмехнулся, кинул взгляд на закрытую дверь в комнату Равель (если она и легла спать, то наверняка недавно) и ушел. Вернуться он намеревался нескоро.

Поиск очагов поначалу представлялся ему занятием весьма туманным. Сперва он хотел зайти к Рубину, чтобы справиться у него, откуда следовало бы начать проверку; но раздумал, решив, что Стах или спит, или тоже бродит где-то в городе. Можно было обойти и все кварталы… но на это ушел бы как раз целый день, а такой роскоши, как двадцать четыре абсолютно ненужных часа, у Даниила не было.
Как искать? Если есть хотя бы один случай заражения, весть разнесется быстро если не по городу, так хотя бы по кварталу. Он шел по знакомым местам – продуктовая лавка, Театр, Сквер, аптека, - приглядываясь, нет ли у какого из домов взволнованной толпы? Не пробежит ли где черная крыса, покрытая зловещими гнойниками? Нет, ни единого признака, значит, Узлы чисты. В Каменном Дворе, у Каиных, он был буквально сегодня, и тоже не заметил ничего такого. Значит, не лишним будет осмотреть… он не знал пока, как называлась третья часть Города, но именно туда и устремился – через уже знакомую ему Станцию, куда прибыл вчера, и дальше, мимо складов, по рельсам.
Непохоже было, что по ним вообще когда-то ходили поезда. Из-под шпал пробивалась густая трава, упрямо стремясь вверх, словно днище вагонов никогда не ломало и не пригибало к земле тускло-зеленые стебли. Эта Степь, она словно бунтовала против железной дороги, Заводов, самого Города – не потому ли появилась Песчанка?
Заводы встретили Даниила железным скрежетом и глухими ударами друг о друга частей непонятного механизма. Он осмотрелся – нет, обшарпанные стены цехов не внушали никакой угрозы, - и не стал сворачивать во дворы заводов, отправившись дальше. В ворота кладбища он только заглянул, почти уверенный, что ничего не найдет и там – да и бродить между могилами не хотелось. Одинокая сторожка, основание которой оплели степные травы, возвышалась унылым хранителем этого места над памятниками и надгробиям, торчащим из земли будто гнилые зубы. И… не послышалось ли? Чей-то тихий голос пел, пел над могилами, где-то с другой стороны кладбища, удивительно красиво.
Он ушел, так и не заставив себя пройти через ворота. Громада Термитника (огромный нарыв на серо-коричневом теле Степи), высящаяся вдалеке, подсказывала – черта города совсем близко. Ну что ж, тогда – к нему, а уже от Термитника и обойдем ... как же ее… ах да, Землю.

… Данковский, как бы странно это ни звучало, ожидал увидеть нечто неожиданное. Вот и увидел – обогнув Термитник, он столкнулся с патрульными, оцепившими один из корпусов. Причем оцепившие так, чтобы оставаться от самого здания как можно дальше.
И за ними, на земле – несколько трупов степняков.

Самозванка. Тупик.
(И тысяча сланооооооооов!!! Кхм. То есть Дженази и Вуззль)


Серое. Жёлтое. Красное. Снова серое. Осколки недокрашенного города унылым калейдоскопом мелькали перед глазами. Казалось, что здесь нет и не было никогда других цветов - просто не могло их быть. Только серые камни тротуаров и серые стены домов вокруг, только хрупкие тела мертвых листьев под ногами. Серое, желтое. Красное. Цвет крови? Цвет смерти. Не яркой и патетичной, а сухой и скучной, глупой, как эти никому ненужные листья. Беги, Самозванка. Лети, гонимая ветром, как высохший листик по мостовой. Плохо быть листиком. Листиком быть страшно: наступят тяжелым сапогом, раздавят каблуком – походя, в труху, и не заметят даже. Хорошо быть листиком. Стократ лучше, чем Вестницей; уж ее-то заметят наверняка. Не скрыться, не спрятаться, не сделаться неприметной. Никогда не стать одной из многих, всегда просто – одной.
Топот преследователей звучал совсем близко, казалось, что земля вздрагивает под ногами от этих тяжелых звуков, а жаркое дыхание ощущается на затылке. Или это кровь стучит в висках измученной Клары, а дующий в спину ветер обжигает разгоряченное тело… Оглянуться? Потерять драгоценные секунды, но зато, быть может, отогнать хоть немного этот животный страх, это ожидание рук, готовых вцепиться в плечо?..
Бежать! Бежать и не оглядываться, бежать по тонкой-тонкой грани между жизнью и смертью, как бы банально это не звучало. Улица за улицей, дом за домом, скрываться за углами зданий, вперед, и ни секунды промедления. Вырваться из этого города, выпрыгнуть из еще не зажженного, но уже жаркого огня. Куда-нибудь туда, где нет этого страха, туда, где нет крючьев и презрения. Бежать…
Мыслей нет, они просто растворились в потоке паники и ужаса. Разум забился в крайний угол сознания, отказываясь показываться и передав руль управления животным инстинктам.
А за спиной – крики. Все ближе, все громче. Словно река, вышедшая из берегов, словно оползень, скользящий по каменистому склону. Или, быть может, извержение вулкана. Потоки горячей лавы, пожирающей все на своем пути. Куда от него деться? Беги, не беги – исход один. И от своры гончих, уже ощутивших запах крови, уйти не проще. Они взяли след, они чуют запах жертвы, чувствуют ее страх, в их голосах – уже! – торжество. Но пока жертва бежит, игра продолжается.
Надолго ли?...
Переулок, проходной двор, пустырь, снова двор – сейчас петляющей Самозванке позавидовал бы и заяц. Но на самого умного зайца у охотника сыщутся свои средства. Очередной переулок встретил Клару глухой стеной. Тупик. Капкан, расставленный городом на бедную загнанную зверушку.
Ну, вот и все. Конец. Шероховатый холодный кирпич – вот главная преграда, и своеобразная точка в жизни той, что называла себя Чудотворницей – вот что смешно, смешно так, что скулы сводит. Стена встретила удар маленькой ладошки стоически – ей не привыкать. Да и что могло случиться? Это лишь дань обреченности, всплеск мрачной ненависти к неодушевленному предмету. Чудо не работает там, где нет чувства. Чуда не будет.
С этими мыслями в душу Самозванки проникало холодное безразличие, что словно липкими щупальцами сковывало руки и запястья, шептало на ухо о фатуме и роке.
Обернувшись, Самозванка вжалась спиной в стену, словно пытаясь в ней раствориться, или на худой конец, взять от неё немного равнодушия. Не получается. Глаза закрыты. Вдох. Выдох.
А люди – люди?! Загонщики! – уже втекают в узкий проход между домами. Самозванка не видела их, не поднимала устало опущенных век, но чувствовала, ощущала каждой клеточкой естества исходящую от них ненависть. Ненависть и еще страх. И это тоже было смешно: она боялась их, потому что они ее ненавидели, а они – ненавидели, потому что боялись.
Наконец, Клара открыла глаза. Медленно, словно нехотя. За те несколько секунд, она сумела построить в душе небольшой бастион спокойствия – маленький островок разума, который не давал ей сорваться в истерику и панику. И когда горожане-преследователи увидели эти глаза, то почти все из них внутренне содрогнулись – её взгляд был холоден, мрачен и совершенно непостижимым образом спокоен. Не было ни презрения, ни страха. Так, загнанный хищником зверек без страха, но обреченно, дает перекусить яремную вену.
Они остановились. Застыли плотным полукольцом, заключив добычу в перекрестье взглядов. На ее холод – их жар, на ее мрачность – их торжество, на ее спокойствие – их ярость. Один взгляд жег особенно сильно – взгляд той самой женщины, что рыдала утром у дома Сабурова. Но взглядом – самым страшным, самым ненавидящим взглядом - нельзя испепелить, а охотники пока медлили. Не собираясь отступать, но и не делая последнего шага. Продлевая на мгновения такую короткую, такую нелепую жизнь юной вестницы. Даря ей последние кусочки серого неба над головой и влажного воздуха, последние минуты того, что все еще можно было назвать свободой.

- Тот, кто подойдет ко мне первым – будет обречен. Тот, кто обвинит меня в убийстве – будет назван лжецом. Тот, кто первым поднесет факел к сухим веткам под моими ногами – будет навеки проклят. Знайте это, люди, - Монотонно, без ноток эмоций произнесла она. И медленно подняла руку. - Этими руками, я могу вырвать из рук смерти чужую душу. Если на то будет воля Судьбы и Закона. Но этими руками, я могу отдать эту душу во мрак и холод. Если на то будет воля Судьбы и Закона. Тем, кто достоин жизни – даруется жизнь. Тем, кто не заслуживает ничего, кроме смерти – даруется смерть. Верите ли вы в свою чистоту настолько, чтобы без страха и сомнения бросить в меня камень? Безгрешны ли вы настолько, чтобы верить в то, что Закон не коснется вас?
Люди молчали. Толпа, эта хищница, загнавшая Клару в ловушку и минуту назад победно скалившая зубы, безмолвствовала. На некоторых лицах проступала неуверенность, в ком-то поднимался из нутра липкий, обволакивающий душу страх, в чьих-то глазах просыпалась понимание и вера. Кларе даже стало казаться, что ей удалось, удалось уничтожить толпу, разорвать эту хищницу в мелкие клочья, заставить каждый из клочков почувствовать себя человеком. Кто-то был труслив, кто-то добр, кто-то расчетлив, кто-то подл, кто-то фанатичен, но они не были больше единым целым. Убивать поодиночке куда страшнее, чем убивать толпой. Толпа – смогла бы, но сможет ли каждый по отдельности?
Ее надежды треснули хрупким стеклом от истеричного женского крика.
- Лгунья! Это ты лгунья! И убийца! Сыночка моего до смерти извела! Ведьма!
Женщина, которая сама была сейчас похожа на старую, безумную ведьму, бросилась на Клару. Хищные крючковатые пальцы вцепились в лицо, норовя добраться до глаз. Остальные люди, которые будто бы только и ждали, кто первый не побоится вызвать гнев мары, тоже рванулись к девочке.
Желтоватые ногти впились в кожу, но, с не меньшей яростью ответила Самозванка. Неизвестно откуда взялись силы, однако хрупкая на вид девушка с силой оттолкнула от себя старуху и…Раздался громкий хлопок. Это была пощечина. Очень громкая, хлесткая, пощечина. Самозванка вложила в неё всю свою ярость, боль и злость. Все что она ненавидела сейчас в этой толпе, в этой глупости и бестолковой ненависти.
- КАК СМЕЕШЬ ТЫ, ТА, ЧТО НЕ ВЗРАСТИЛА В СВОЕМ СЫНЕ НИ МИЛОСЕРДИЯ, НИ ЧЕСТИ, НИ СМЕЛОСТИ, ОБВИНЯТЬ МЕНЯ В УБИЙСТВЕ?! КАК СМЕЕШЬ ТЫ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ УБИЙЦЕЙ, КОГДА ЕДИНСТВЕННЫЙ, КОГО МОЖНО НАЗВАТЬ ВИНОВНЫМ В УБИЕНИИ – ТВОЙ СОБСТВЕННЫЙ СЫН? ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ, ЧТО СКРЫВАЕТСЯ В ТЕРМИТНИКЕ, НА СТРАЖЕ КОТОРОГО ОН СТОЯЛ?! ЗНАЕШЬ ЛИ ТЫ, КАКОЕ ЗЛО ГОТОВО ВЫРВАТЬСЯ С МОЛЧАЛИВОГО СОГЛАСИЯ ТАКИХ КАК ОН?! Смерть… Там, в Термитнике зараза и разложение, которое хочет вырваться. Вырваться и пожрать вас всех. Вы можете не верить мне, но я чувствую, и я ЗНАЮ, что не пройдет и трех дней, как те, что обвиняли меня во лжи, будут хрипеть в агонии.
Удар не отрезвил безумную. Ни проблеска понимания не мелькнуло в выцветших – от старости? от слез? - голубых глазах. Все то же отчаяние металось в них пойманной птицей, все та же боль. «Убийца! – кричали эти глаза самозванке. – Шабнак!». А узловатые старческие руки вновь тянулись к лицу.
И за ней, за этой страшной старухой, толпа, снова ставшая единым организмом, шла, как войско за знаменем. Её горю и ее ненависти верили сейчас куда больше, чем громким речам Вестницы. Да и могло ли быть иначе?..
Клару ударили по лицу, затем поддых, кто-то трепал ее за волосы, смешная вязаная шапочка упала в грязь, а шарф все сильнее стягивал горло.
- Стойте! – голос из толпы, голос толпы, громкий, режущий, горячечный.– Стойте! Шабнак надо сжечь!
Кларе стянули запястья ее же шарфом, подобрали шапочку из лужи - сгодится на кляп, чтобы ведьма не сыпала проклятиями на каждом шагу, и потащили. Худенькая девочка не была сколько-нибудь заметным грузом для пары мужских рук.

Бакалавр.
/тут вообще-то Черон, а я так.../

- ...Не велено, - пробасил страж, простирая властную длань перед собой. Выглядел он странно - с одной стороны, уверенным в себе цепным псом на охране, с другой - в маленьких глазках то и дело пробегал нервный блеск, норовивший скосить взгляд за спину, в сторону Термитника. Что-то творилось со здешними бараками неладное. Приглядевшись, Бакалавр мог бы заметить, что окна Долгого корпуса, несмотря на позднее утро, напрочь темны - то ли занавешены изнутри чем-то, то ли...
Мысль продолжалась в неудачном направлении.
Тем временем патрульный успел оценить облик гостя, и несколько смягчить непрошибаемый взгляд рьяного служаки. Похоже, даже без плаща Данковского узнали - либо патруль оповестил предусмотрительный военачальник Сабуров, либо за день своих поисков по городу Даниил успел примелькаться. А может, просто выделялся из небольшого числа жителей поселения, в котором каждый знал друг друга.
- Не велено, говорю, - несколько смущенно повторил он. - Тут, значится, бунт устроили. Вон, глядите, - он кивнул квадратным подбородком на укрытые холстиной трупы, оттащенные в сторонку, - взбесились. И кидаются. Ждем вот трупоносов, а то... пахнут, значится...
Сначала бакалавр решил, что ослышался, но потом все же уточнил:
- Взбесились? То есть?
А сознание уже подсказывало: надо у Рубина узнать, не симптом ли это страшной болезни. Термитник - это огромное количество людей, насколько себе представлял Данковский, а если среди них есть хоть один заболевший - последствия могут быть ужасны.
- То и есть, - нахмурился охранник. - Утром, когда боос Влад... - тут он осекся, поняв, что сболтнул лишку, - в общем, когда пришли наши к воротам, их того, утащили. Потом вышла их, степняков, из ворот целая толпа, и потекли в город. Тут, понятное дело, мы встали, дорогу им того - а они и говорить отказались, Черви их шипят не пойми что, остальные кричат и ломятся. Ну, это... малость разозлились, дошло и до крови, кто был погорячее.
Патрульный передернул плечами. Видимо, вспоминания о стычке с целым гуртом разозленных мясников, каждый из которых не только мог кулаком свалить быка, но неоднократно это проделывал каждым рабочим днем, его не очень радовала.
- В общем, слава Матери, дочка смотрителя их образумила. Что-то им сказала, увела за собой - а то бы и полегли тут все... Мастер Сабуров подкрепление прислал, ждем вот. Они все ходят чего-то, то в один корпус, то в другой, то соберутся снова, то разбредутся... и чего им надо, неведомо.
"Ах, всего лишь убийство", хотел было ответить Данковский, но вовремя спохватился.
Вот до чего дошло за ночь, мысленно укорил он сам себя. Не мора надо бояться, а смерти в первую очередь. И с ней бороться. А здесь была как раз смерть... Термитник еще больше показался похожим на огромную язву, выступившую на теле Степи.
- Бедлам, одним словом, - вздохнул Даниил. - А, вот что спросить хотел: вы тут крыс не видели? Таких, черных, немного... облезлых?
- Крыс... - протянул страж, потерев подбородок, - Крыс вроде как не...
Он задумался, припоминая стершиеся из памяти за слоями бурных событий факты. Однако наступали и следующие события, оказавшиеся столь... стремительными, что о разговоре с Данковским патрульный позабыл начисто.
Из створок корпусов Термитника высыпали наружу люди. Много. Маленькая пестро-коричневая масса, напоминавшая издалека не столько организованную толпу, сколько стадо животных. И звуки, издаваемые ими, были похожи на какое-то звериное мычание и рокот... В момент пришло осознание - это был первый раз, когда Данковский увидел здешних древних обитателей, и при всей общей человечности они были... настолько другими, что поначалу воображение отказывалось воспринимать их как людей. Руки-обрубки, лица, напоминающие морды, и какие-то совершенно нечеловеческие белесые голые черепа с торчащими любопытными глазками... обрывки обмотанной рогожи, кожа и ремни... одноцветное.
Собеседник Данковского наблюдал это сборище, которое, слаженно переговариваясь, шло прямо к растянувшейся их цепи, с беспокойством.
- Черт возьми, быкоголовцы проклятые... - односложно шептал он, сжимая кулаки. - Эй, ребята! - вдруг он заорал во весь голос, замахав рукой остальным. - А ну сюда! Дер-ржать их, сволочей! Держать!..
Черви и мясники надвигались все ближе, патрульные стояли плотно сгрудившейся кучкой, кто-то украдкой потирал свинчатки о ткань, и плевал в кулаки, и над всем этим висело нехорошее молчание.
Кто-то еще успел крикнуть Данковскому "ходу, ходу отсюда!", когда они перешли на бег, и вломились в стену охранников, утробно урча и выкрикивая что-то нечленораздельное, почти заглушаемое хрустом костей.
На раздумья времени не было, Даниил резко развернулся и бросился прочь; глухие крики, доносившиеся сзади, только подстегивали – бежать, бежать! Никогда еще ему не было так страшно – насколько вообще может быть страшно мужчине. Безумная толпа за спиной, готовая рвать и терзать. И, в общем-то, только на это и способная кого угодно заставит испугаться. Он даже не знал, куда его несут ноги: свернув налево, туда, откуда и пришел, он понял, что скрыться не сможет – если в Степь, то догонят, если в какой-нибудь дом… дернув одну дверь, он убедился – заперта, рванулся дальше. «Мясная лавка» - бросилась в глаза вывеска. Деваться было некуда.
Хлопнув дверью так, что лавочник подскочил на стуле, Данковский заорал:
- Запирай дверь! Немедленно, иначе они ворвутся сюда!

Гаруспик

(с Чероном)

Недолгое повисшее молчание в замке Двоедушников нарушил скрип открываемой двери. Вошел кто-то из детской гвардии Ноткина - вихрастый рыжий паренек лет десяти - и, с любопытством косясь на Гаруспика, чеканным шагом проследовал прямо к столу военачальника.
Ноткин коротко кивнул Бураху и устремил пытливый взор на докладчика, сразу сделавшись старше по меньшей мере в два раза.
- Слушаю, - говорит.
- Гость к нам, Ноткин, - парень кивнул на дверь, так и оставшуюся прикрытой. - Стах Рубин явился... только не к тебе.
На этот раз он совсем не смог сдержать любопытствующего взгляда на Гаруспика. Слухи здесь, особенно у детей, распространялись, наверное, быстрее самого быстрого невидимого зверя - чумы. О Бурахе уже знали, и как бы не больше, чем представлял о себе он сам.
- Вольно. Твой гость? - хмыкнул Ноткин, обращаясь теперь к Артемию. - Или не ждал?
- Ждал, - ответил Гаруспик. - Договорились мы со Стахом тут встретиться.
- Так пригласи, - кивнул он "гвардейцу", и тот торопливо кинулся к двери. Железные петли снова противни заскрипели, бия по нервам - не смазывают их здесь, что ли? - и в проем, осторожно, согнувшись едва ли не вдвое, ступил Рубин.
Он выглядел еще более обеспокоенным, чем утром. А значит - за это время успел свершиться еще один удар судьбы. Которые с этого дня грозили обрушиться на них и город неумолимо, сродни жестким струям осеннего ливня. Смывая - все.
Он односложно поздоровался с Ноткиным, кивнул Гаруспику и сразу спросил о главном:
- Нашел здесь, что искал?
- Нашёл, - коротко отозвался Артемий, повернувшись к Стаху. - Случилось что-то новое?
- Случилось, - Рубин мотнул головой. - И новое, и старое... Пойдем-ка лучше, поговорим в тихом месте. Не в обиду, Ноткин - тебе доверяю, но что твои ребята знаю, то узнает весь город через час - а нам сейчас паника нужна меньше всего. Ты пойми.
Ноткин, кажется, все-таки оскорбился, хотя и виду не подал.
- Ты гость, твоя воля, - с достоинством ответил он, добавив уже тише: - Шила в мешке все равно не утаишь.
- Пожалуй, - согласился Рубин. - Но все же лучше, чем бросать мешок гвоздей на дорогу... А пока просто держитесь подальше от Термитника.

...они покинули Замок, выбрались из лабиринта складов, и шли по аллеям сквера, где ветер нес по брусчатки пригоршни листьев. Рубин то и дело морщился, чувствуя в запахе ветра, прилетевшего с Боен, что-то неладное - нотку едкой горечи в дурмане твири, что приходил из степи осенью. То был приход чумы, или что-то другое, не менее страшное... а город пока выглядел спящим и не ведающим собственной беды. По такому скверу можно было гулять и год, и два, и три назад.
- Боос Влад, - начал Стах. - Я передал ему слова насчет Термитника, но ничего не вышло. Он оказался еще быстрее нас - представляешь, через несколько минут после моего прихода он уже получал вести от посыльного из Термитника. Отправил он его, понятное дело, еще до того, как я переступил его порог... и кто его предупредил, хотелось бы знать, да еще так рано? В общем, с Термитником беда и похоже, открытый мятеж. Охрану смели, кого-то убили, сейчас Сабуров выставил оцепление и все ждут. Шаткое равновесие, но если мясники соберутся - никакое ополчение их всех не сдержит. Дьявол, - ругнулся он, - мало нам одной чумы, так еще и это... Что думаешь?
- Думаю, что надо узнать, что у них, - сказал Бурах, заново раскуривая трубку. - А ещё. надо спросить с Тычика. Не знаешь, где его найти?
Терпкий. свежий дым сбежал по гортани, наполнил лёгкие, а через них ушёл прямо в голову, вновь делая мысли на диво лёгкими.
- Чего тут спрашивать, - мрачно хмыкнул Стах. - Как думаешь, что могло поднять всю эту толпу на мятеж, да еще не вчера, не месяц назад, а именно сегодня? Кроме чумы и нечего. А когда они узнали, что Влад собирается закрыть Термитник, и обречь их на верную смерть... - он покачал головой. - Нет, я их понимаю, конечно. Такое терпеть нельзя. Но и выпускать их из Термитника - значит распространить болезнь по городу. Слишком их много, а медикаментов нет, санитарный поезд еще только отгрузили, как говорят, и ничего, совсем ничего сделать не можем, вот проклятье...
- Тычика найти, - немного успокоившись, продолжил он, - Знаю. Нам сейчас прямиком в обратную сторону, к Ласке на кладбище. Только если захочешь с ним поговорить, придется тебе звать Георгия или Виктора, а им сейчас, чувствую, не до того будет. Сейчас в Термитнике смотрителя дочка... Тая. Ты ее не знаешь, конечно. Только она там осталась... и если жива, то до нее добраться все равно нельзя.
- Надо закрыть Термитник, - немного подумав, сказал Гаруспик. - Это закон - жертвуя одним, спасаешь другое.
Он не видел себя со стороны и не знал, насколько сейчас похож на отца. Дело даже не в куртке и трубке....голос, решение...взгляд.
- Логично, - кивнул Рубин. - Хоть и жестоко... однако мне кажется, мы не о том думаем. Надо закрыть или не надо - это сейчас даже не вопрос. Сможем ли закрыть, хватит сил остановить их? Болезнь, правда, должна была многих скосить... и все-таки мне кажется, надо подумать о другом для них укрытии. Может быть, увести в степь и поставить санитарный лагерь, если хватит рук... Но это все равно не то, - он рубанул ладонью воздух. - Мясники - это следствие. Бороться нужно будет с причиной, и для этого... думаю, кроме тела Симона нам начинать не с чего. Если хотя бы половина того, что Исидор говорил о силе бессмертного, окажется правдой - мы сможем сотворить лекарство. Вылечить всех - и степняков, и горожан.
Артемий качнул головой, то ли соглашаясь, то ли просто обозначая своё внимание к вопросу. Идея украсть тело Каина не слишком ему нравилась, ибо сказано: мёртвых - к Матери, но он понимал, что это шанс.
- Ты уже знаешь, где Каины держат тело? - спросил Гаруспик негромко.
- Точно - нет. Несомненно, оно в "Горнах" - больше негде... но в каком крыле - Виктора или Георгия? - остается только догадываться. Почти уверен, что не в доме Марии - она не любит мертвых... Здесь бы расспросить Данковского, если он заходил к Каиным - но его уже несколько часов как не слышно. Либо занялся самостоятельным поиском, либо что-то случилось.
- Итак, - Рубин медленно выдохнул, приводя мысли в порядок. - Нам нужно узнать, где тело, затем как-то выманить Каиных из дома (что само по себе непросто - они еще те затворники), и потом вынести труп, не привлекая внимания. Насчет последнего у меня есть мысль - Бессмертник поделился с добровольцами театральным реквизитом, и теперь те, кто переносят трупы, все одеты в птичьи балахоны. Маскировка, по-моему, идеальная. Раздобыть два балахона должно быть несложно...
- Другое дело выманить. Тут я, пожалуй, теряюсь в догадках...
Гаруспик задумался. Они уже пересекли реку и медленно приближались к Горнам. Этот район был ощутимо новее и богаче, чем Седло и тем более Земля. Даже вездесущих пьяниц почти не было видно, но...ощущение угрозы никуда не делось. Болезнь явно не собиралась различать богатых и бедных.
- Что может напугать или разозлить Каиных? - спросил Гаруспик. - Настолько, чтобы они сами вышли из дома.
- Постой-ка, - Рубин сбился с шага и на его лице рваной трещиной проступила неуместная улыбка. - Зачем придумывать... хоть это и кощунственно, можно воспользоваться лучшим предлогом из существующих - раз мы маскируемся под трупоносов, то можем вполне законно проверить Каменный Двор на наличие болезни... ах нет, черт, - он быстро увял. - Нас, выходящих с телом, они непременно остановят.
- Можно ещё поджечь дом, - Артемий был совершенно серьёзен. - Но если нас заметит хоть одна живая или не живая душа...
- Навряд ли, - Стах поддержал игру, - "Горны" каменные... Но все же мысль переодеться Исполнителями кажется мне удачной. Быть может, стоит действовать открыто... в конце концов, даже Каины не будут держать у себя труп вечно. Носильщики приходят в каждый дом, где есть мертвые, а после смерти Симон ничем не отличается от прочих...
- На том и порешим, - закончил он. - Кроме того, если Симон действительно умер от чумы, его и нужно как можно скорее вынести из дома. В склеп Каиных или в прозекторскую... черт возьми, да ко мне же! Мы почти никого и не обманываем... Только скрыть от Георгия то, как будет использоваться тело его брата. Решено, - Стах кивнул собственным мыслям, будто не замечая молчаливой тени Гаруспика, - итак, дело за балахонами Исполнителей.

с господином с ножиком

...разговор из тех, что ведутся тайно, с оглядкой на посторонних, шепотками из-под надвинутых клобуков - из тех, в коих замышляется благо убивающее, кому поют песни молча, а порицают хором. По большей части, разговор в мыслях.
- Ты не знаешь города так, как я, - рассуждал Рубин, обращаясь словно бы не к Гаруспику, а в пространство перед собой. - Я слышал от Ольгимского, что он уже отправил сборщиков тел по кварталам - ума не приложу, зачем. По всем кварталам Узлов нет ни следа болезни, как будто мы рано подняли панику... откуда у него такая осведомленность? Или паранойя?.. впрочем, не важно. Я попробую поискать следы этих его патрулей - а ты, пожалуй, наведайся в Театр. Если Исполнители действуют пока только на территории Узлов, то у Бессмертника еще должна остаться парочка костюмов... Постарайся выменять два - но если не выйдет, то хотя бы один.
- Что знаешь об этом Бессмернике? - голос у Гаруспика на сей раз вышел не привычно раскатистый, а приглушённый, словно придавленный тяжёлым подкованным каблуком. - Расскажи коротко.
- Игрок, - подумав, ответил Стах. - Гедонист, актер, человек-с-сотней-лиц. Единственный, кажется, из этого города, кто одинаково относится ко всем и не нажил себе персональное семейство благородных врагов... Его власть - мистическая, ритуальная, к нему прислушиваются, но никто не воспринимает как силу. Что его, кажется, вовсе не волнует. Одно из этого радует - он не должен особо упорствовать и торговаться... Другое - не очень; не могу даже представить, как он отнесется к вспышке песчанки. Для него она может оказаться всего лишь еще одной веселой игрой.

- Мистическая и ритуальная, говоришь власть? Ну что ж, пообщаюсь с коллегой, - ответил Бурах, развернулся и двинулся в сторону моста через Глотку. Здание театра он успел приметить ранее. Странное, большое, располагающееся на чрезмерной для себя территории, оно чем-то было похоже на Собор. Чем-то на громаду Многогранника, что зависла над городом. Гаруспик миновал периметр ограды и его ботинки зашелестели гравием, которым была посыпана площадка перед главным входом. Театр навис над ним, как Арлекин над избиенным Пьеро, занёс руку-фронтон для последнего удара...и замер. Потому что не был Артемий Бурах безответной жертвой и смотрел сейчас на эту новопостроенную громаду, как на противника. Две раскрылась, словно линия на теле, и её скрип прозвучал болезненным стоном. Гаруспик шагнул внутрь.
В Театре было темно.
Глаза, привыкшие к тусклому свету блеклого утра, не сразу выхватывали из кольца сумрака сцену, не освещенную ничем, кроме - странно сказать! - образов Хозяек, выведенных тушью и белилами на декорациях.
Сцена была пуста, а единственный обитатель этого места теней был единственным зрителем творящегося спектакля пустоты - и занимал почетное место в партере, прямо по центру, с возможностью наблюдать центральные монологи героев с наилучшего расстояния. Однако, сегодня герои почему-то избрали своим появлением не сцену, а дверь...
- ...неужели таким образом хотят разрушить впечатление о себе как о кукле, - протянул голос, лишенный обладателя. - Попытка смелая, стоит сказать... и все же приветствую вас, Гаруспик. Не ожидал увидеть вас здесь.
- И тебе доброго утра, Марк, - поздоровался менху с тяжёлой, громоздкой силой поднимаясь на сцену. В университете столичном никто и никогда не видел такого Артемия Бураха. Движения неторопливы. как и всегда, но кажется, что сдерживает себя, старается аккуратным быть. Оттого и движения плавны, и глаза сосредоточены. Гаруспик до сих пор ещё не знал, насколько похож на своего отца.
Тишину разорвали несколько разрозненных и глухих хлопков - Бессмертник, улыбаясь, аплодировал.
- Неужто решили принять участие в представлении? Готов признать, у вас неплохое чувство сцены... осталось разве что познакомить вас с сюжетом. Но это уже, боюсь, будет несколько слишком... Ах, мое любопытство не находит выхода. В самом деле, что вам до нашего скромного пристанища актеров?

с господином в маске

- Я пришёл к тебе с делом, Бессмертник, - сказал он, спокойно изучая лицо Марка.- Остались ли у тебя ещё плащи и маски клювоголовых Исполнителей?
- Право слово, - Марк тихо смеялся, роняя отзвуки рассыпающегося восторга на пол, - ваши крючья намного искуснее орудий другого экзекутора душ - вернее, другой - что бродит сейчас по городу, ослепленная. Не поменяться ли вам с ней местами?.. Однако, зачем вам Маски, которые не просто плащи и балахоны? Не уверен, что вы все-таки решили пополнить собой нашу труппу...
Улыбка, словно приклеенная, не сходила с лица импрессарио, однако в его голосе промелькнула легкая смена акцентов. Казалось - ответ для него важен. И в этом царстве лжи и притворства одинаково опасным было и ответить прямо, и неумело уйти.
- Врать не буду - мы не собираемся стать Исполнителями, Марк. Правды тоже не скажу - чем меньше знаешь, тем меньше у тебя проблем. если я провалюсь. Я честен с тобой, Бессмертник, а потому скажу вот ещё что: если согласишься, получишь поддержку гаруспика этого города. Моё слово и помощь.
- Великолепно! - Марк привстал и отвесил короткий, исполненный насмешливого почтения поклон. - Ойнон еще только вошел в город, ставший на краю гибели, а обещает кусочек собственной власти? Браво!.. ох, нет, вы не трагик, совершеннейшим образом. Что ж, - он посерьезнел, - пожалуй, у меня найдется балахон из немногих оставшихся из войска, которое вооружил и защитил Ольгимский (как он думает). Прошу, Артемий, не могу отказать вам в такой безделице... в обмен на другую, столь же легкую и необременительную. Как думаете, что?
- Гаруспиков просят о раскрытии линий и принесении жертв, - явно процитировал менху.
- Ни в коем случае, - улыбнулся визави. - Ритуалы Земли плохо совмещаются со спектаклем, ойнон... А мне нужна от вас самая малость. Знаете ли вы, что в этом городе вас ждали? Где-то здесь была рождена ваша кукла. Одна из множества, надо сказать... но - в некотором роде ваша, изображающая вас. Принесите ее в Театр. Я, разумеется, поверю вам на слово, и передам Маску сейчас - а вы взамен навестите меня с этой игрушкой, когда вам выдастся время. Ведь в самом деле, что за толк тратить время на поиски марионетки, когда гибнут люди... верно? Итак, согласны?
- Согласен, Марк. Когда я приду в следующий раз, у меня будет кукла, - кивнул Бурахи протянул руку для скрепления договора.
- Да будет, - кивнул Марк, и, расцепив длани, удалился в неприметную боковую дверь гримерки. Через некоторое время он вернулся обратно с пестрым коричнево-желтым свертком и устрашающего вида клювастой головой в руках - одеяние Исполнителя, раскопанное неведомо где в кургане посреди великой Степи. Подарок не иначе как Матери Бодхо, и совершенно отличающийся от всего, что она порождала... кажется, маска косилась на Гаруспика собственным недобрым взглядом.
- ...что до удачи, то боюсь, эта капризная госпожа меньше всего сопутствует моим словами. Но я думаю, к вам она явится. Взглянуть на то, какая из вас получилась Маска...
Смех импрессарио обладал неприятным свойством надолго задерживаться в голове. Даже после того, как стены Театра оставались далеко за пределами видимости.

Самозванка. Орели или решка, tertium non datur.

(Подобревший Клюв и наконец-то отловленный Дженази)

Плечо, на котором тащили Самозванку, перекинув, слов мешок с соломой, было жестким и больно давило на живот. Связанные руки затекли, ныла от удара левая скула, перед глазами непрерывно маячили чьи-то ноги и все те же листья. От этой красно-желтой кутерьмы уже начинало тошнить. Впрочем, если смотришь на мир, свешиваясь с чужого плеча вниз головой, причиной головокружения и вязкого комка, подступающего к горлу, могут быть не только листья.
Меня убьют. Это я понимаю очень четко. И страшно и холодно. И плакать хочется. Сейчас закрою глаза, закушу губу и заплачу. Плевать на вид, плевать на обязательства. Сейчас я… Сейчас…
Когда сквозь пальцы начинает протекать песок твоей жизни – нужно просто поплотнее сжать их. Нужно собраться, и думать рационально. Так говорят, по крайней мере. Это такая старая и замызганная истина, которую все знаю, но которой никто не пользуется. «От слов – к делу», «Не убий», «Не солги»…
… Не хочу. Не буду. Ни за что. Неужели так все закончится? Бездарно, так глупо, так бестолково? Неужели так все и закончится?
Ты можешь плакать. Ты можешь страдать и говорить, что «Так нечестно». Вселенная, разумеется ответит, «А? Ты не хочешь умирать? Ну что же, живи дальше» и извинится. Нужно только постараться. Подобрать правильные слова. И сказать надлежащим тоном, надлежащее количество раз.
… Не хочу! Не хочу умирать! Я не умру, не умру, не УМРУ, НЕ УМРУ, НЕ УМРУ!!!
Сдвинуть бы руки, да словно свинцовые. Такие маленькие ладошки, и такие тяжелые сейчас.
Время движется медленно, неповоротливо, словно пчела, угодившая в мед – тонкие крылышки слиплись, лапки ослабли, но ведь нужно же ползти, нужно биться, нужно… Кому? Клара бы сейчас, пожалуй, обрадовалась, если бы оно, время, застыло вовсе. Пусть в нелепой этой скрюченной позе, измученная, избитая – лишь бы не конец. Лишь бы не жадные жгучие лапы костра… Но время движется, движется, неуклюже и тяжело выталкивая прожитые минуты. Ничто не может длиться вечно.
Человек, который тащил девушку, остановился, сбросил на землю надоевший груз, помял онемевшее плечо.
Место, куда принесли Клару, было странным и страшным. Поросший высокой, местами пожухлой травой пустырь, обнесенный дощатым забором; огромные каменные глыбы, невесть как сюда попавшие, а возле них – костяной клык, безжалостно раздирающий податливую плоть земли. От одного взгляда на него девушке сделалось зябко – словно чьи-то холодные, безжизненные пальцы пробежались вдоль позвоночника – мягко тронули затылок под волосами, скользнули по тоненькой шее и вниз – к пояснице, оставляя после себя щедрую россыпь колючих мурашек. И чьи-то - свои? чужие?! – мысли в голове, насмешливые и неуместные. Ты ведь мечтала согреться, милая?
Мечты иногда сбываются - как умеют.
Ее снова поставили на ноги. Пять шагов до столба. Сил сопротивляться уже не было, казалось, что вся энергия вытекла из ее измученного тела, до самой последней капли была израсходована на эту сумасшедшую погоню и яростную стычку. Только гордость еще нашептывала на ухо: Держаться… Держаться до последнего... Я все-таки Вестница!
Хорошо бы оттолкнуть чужие неприятные руки и прошествовать к позорному столбу с видом победительницы, всем своим обликом внушая почтение и ужас. Но нет, ватная слабость - в ногах, отчаянное желание жить – в сердце, а сил хватит только на то, чтобы гордо вскинуть голову, и позволить себя тащить – безропотно, молчаливо. Только бы не доставить им радости увидеть свои слезы…
К костяному клыку Самозванку прикрутили быстро и споро, она и охнуть не успела, как все тот же шарф, который раньше согревал ее плечи, крест накрест обхватил щуплую фигурку и был завязан где-то сзади надежным узлом. Крепко-крепко - не пошевелиться, не вздохнуть. А из какой-то подворотни уже тащили охапку хвороста – сырого, кое-где подгнившего, дымить он будет больше, чем гореть, но и гореть, увы, будет.
Хворост кольцом сложили у ног полуобморочной Клары, плеснули на него из канистры; в ноздри ударил резкий запах керосина, вырывая из спасительного забытья. Помутневший мир вновь стал ясным, прозрачным, только в ушах стоял странный гул. Или это не в ушах?
А минуту спустя часть дощатого забора, ограждающего пустырь, была снесена напрочь, и на маленьком пятачке возле костного столба стало тесно. Появившиеся люди сильно отличались от тех горожан, с которыми Клара сталкивалась ранее. Узколицые, смуглые, черноволосые – они были схожи между собой, как бывают похожи дети одной матери. Дети матери Бодхо.
Они дышали гневом, Самозванке была непонятна их клокочущая речь, но в ней отчетливо звучали требовательные нотки. Горожане, однако, не спешили выполнять требований – быть может, не понимали сути претензий, либо просто не хотели уступить. Так и застыли возле Костного Столба: лица мрачны, кулаки стиснуты, разве что скрежета зубов не слышно.

(Это провокация! В которой принимали участие жутковато добрый Клювоголовый и необязательный Джен-кун)

Вдох. Выдох. Вдох.
Жестокая вещь – надежда. Не зря эта дрянь была в самом потаенном уголке ящичка Пандоры, нет, совсем не зря. Эта хрупкая и большеглазая девочка, что говорит тебе тонким и мелодичным голоском: «Не все потеряно – шагни навстречу, не теряйся…», говорит, но знает, что лишь по прихоти судьбы определится – солгала ли она или нет. Шаг вперед – и ты падаешь вверх. Шаг вперед – и летишь в глубокую пропасть. Орел или решка, tertium non datur. Лишь краткий миг на ребре, пока монетка вертится на гладкой поверхности, словно не решившись, словно боясь упасть куда-то, стать определенностью и данностью. И в это время, надежда берет вверх над обреченностью, страхом и отрешенностью. Одним ударом изящно повергает всех своих противников на лопатки, тихо нашептывая: «Еще не все».
«Еще не все!» – Тонкой вязью из дымных символов и букв вертится в голове Клары. И сердце бьется сильнее, и адреналин толчками в кровь, и глаза начинают блестеть вновь. Словно полет. Вверх. Вниз. Спикируешь на облако, и останешься в мягком пухе, или упадешь вниз, на острые склоны гор. Патетика. Но в такие моменты только патетикой и спасаются.
«Не все. Еще не все. Еще…»
Еще несколько минут. Еще некоторый отрезок времени. Вертится монетка, выбирает твою судьбу, Самозванка.

Одни из смуглых вскинул руку, указывая на Клару, и выкрикнул что-то на своем гортанном наречии. Горожане взревели и бросились на пришлых. Самозванка, привязанная к клыку, не могла видеть всего пустыря, но и того, что происходило прямо перед ней, было достаточно.

Удар.
С хрустом ломается переносица, течет из носа красная, превращая лицо в жутковатую абстракцию. Это даже не драка. Это бойня. Вскрики разлетаются по пустырю, а следом за ними - омерзительно громкие хрусты и смачные шлепки, глухие удары о мягкую плоть.
Удар.
Падает на стоптанную землю рабочий со складов. Падает, силится подняться, но воздуха нет, а руки дрожат. С силой пинок в солнечное сплетение – вновь опускается на землю, хватая ртом спертый воздух, разрываемый острой болью изнутри. Не пошевельнуться, не вздохнуть.
Удар.
Истерично визжит какая-то девка, что громче всех кричала «Сжечь!», кричит, бестолково размахивая длинными руками, не знает куда деваться. Бежит, спасается. В панике, в страхе, в ужасе. Но это только пока. Пока не поскользнется, пока не упадет, а сверху не пройдутся по костлявой спине пара тяжелых сапог. А следом другие, не замечая. И ей уже не подняться. Затопчут. Такова жизнь, сестра – каждый за себя. Меркнет перед глазами мир, исчезает в волнах боли.
Удар.
Крики рвут перепонки, слышатся яростное рычание, убегают кто куда ослепшие и оглушенные паникой горожане – из монстра превратившись в растерянные мешки с мясом, что неуклюже скрываются прочь не замечая ничего. Из волков – в овец. Из стаи – в стадо.
Удар.
А на небольшом возвышении, привязанная к столбу, и прикрывшая от страха глаза, стоит девушка. Что в мыслях ее? «Я не хотела… Не хотела… Так»

Вскоре все было кончено. На пустыре в скрюченных, изломанных позах застыли несколько тел, выжившие горожане бежали прочь, оставляя поле боя и ценный трофей – девчонку, привязанную к столбу, - степнякам.
Победители хищно раздували ноздри, переговаривались – возбужденно, взвинчено, то и дело поглядывая на Клару. Девушка наблюдала за ними настороженным взглядом угодившего в капкан звереныша. Эти, смуглые, не проявляли враждебности, они дрались за нее, значит, зачем-то она была им нужна. Вопрос только, зачем. А впрочем, не спешат поднести спичку к облитому керосином хворосту – уже хорошо. А если еще и узел развяжут, снимут врезавшиеся в тело путы… Хотя бы вдохнуть полной грудью, пошевелить онемевшими руками. И суровое небо, впервые за время, проведенное в этом злом городе, откликнулось на немую мольбу Самозванки. Человек с тонкой царапиной на смуглой щеке, некоторое время напряженно вглядывающийся в лицо девушки, коротко кивнул своим мыслям и шагнул к столбу. Вытащил кляп, затем одним неуловимым движением оказался за спиной Клары; миг спустя развязанный шарф скользнул вниз и спящей змеей свернулся у ее ног.
И ноги подкашиваются. И тихо осесть на землю хочется. Уснуть, не просыпаться долго-долго. Почти вечно. Потом встать, и обнаружить себя где-нибудь в другом месте. Где-нибудь очень и очень далеко. И не хочется верить в эту свободу. Потому что знаешь – стоит поверить, и ударом по вере и по надежде, случится так, что… Ничего хорошего, в общем. Не верую, ибо нелепо. Не надеюсь, ибо боюсь.
- Куда…теперь меня? – Хрипло, почти неслышно.
Мужчина смотрел пытливо и внимательно, чуть наморщив лоб, словно пытался сложить смутно знакомые звуки в одно целое. Наконец, вздохнул и произнес короткую фразу. Мягко и успокаивающе, если только этот рыкающий голос можно назвать мягким. Затем склонился к Кларе и подхватил ее на руки – очень бережно, будто боясь повредить, и шагнул обратно к снесенному забору. Следом потянулись и остальные. Клара не вслушивалась в ускользающие звуки их разговоров – зачем? Смысла все равно не понять.
- Ведьма! – хриплый выкрик ворвался в монотонный говор степняков порывом ураганного ветра.
Клара вздрогнула – неужели опять? И голос такой знакомый…
..Она лежала слева, та самая старуха, что первой бросилась на Клару, что обвинила ее в убийстве своего сына. Слабая, истекающая кровью и – ненавистью. Только ненависть до сих пор заставляла ее держаться и хрипеть слова проклятия, приподнявшись на одном локте, только ненависть до сих пор поддерживала в ней жизнь.
- Ведьма… Все равно тебе гореть… - голос сорвался, но взгляд, все тот же выжигающий душу взгляд, был красноречивее любых слов.

Гаруспик и Рубин

(С Исполнителем)

В скверике было спокойно и тихо. По единственной аллее неспешно прогуливался франт в дорогом костюме, склонился к бочке с водой помятый забулдыга, да сам Рубин, воспользовавшись краткой передышкой, примостился на скамейке. Ему невероятно повезло. Длинный плащ невнятного серо-коричневого цвета и клювоголовую маску он раздобыл довольно быстро: поплутав с полчаса по кварталам, наткнулся на человека, судорожно сжимающего это добро в руках. Выглядел тот весьма неважно: губы нервно подрагивали, пальцы ожесточенно стискивали маску, но смотрел он на нее с таким страхом и ненавистью, что казалось – возникни перед ним сейчас сама смерть, даже ее он испугается меньше. После недолгого разговора стало понятно – несчастный прекрасно помнил первую вспышку Песчанки; получив это жутковатое одеяние, он сумел сложить два и два и сделать верные выводы, и теперь привычная, но не слишком приятная работа уже не кажется ему достойным способом заработать на хлеб. Одно дело, носить покойников, умерших от старости или, там от воспаления легких, Песчанка же – дело совсем другое. Он охотно согласился отдать Рубину плащ и маску в обмен на пару упаковок редких антибиотиков, после чего оставалось только сбегать в прозекторскую и вернуться с обещанными лекарствами.
Сейчас, сидя на лавочке в маленьком парке, Стах дожидался Бураха – если тот выберет верный тон в разговоре с Бессмертником, у них будет два костюма, при должном нахальстве вынести тело Симона из дома Каиных будет не так уж сложно. Если же нет, идти за телом придется кому-то одному, это подозрительнее, но все же Рубин верил, что удача не отвернется от них и в этом случае. Просто не может отвернуться, только не сейчас, когда на карту поставлено столь многое. Впрочем, гадать раньше времени не было никакого смысла. Все, что было необходимо – дождаться, когда Артемий вернется из театра, а значит, пока дорога, идущая от Сердечника пуста, можно позволить отдохнуть и сбитым ногам, и издерганному разуму.
Гаруспик не стал рисковать и переоделся заранее, свернув в глухой тупичок между домами. Сперва он разгладил плащ, потёр его ткань между пальцев, словно покупатель в лавке, выбирающий ткань для жены, вздохнул и быстро замотался в плащ прямо поверх курки. Гром не грянул и земля не качнулась. От плаща пахло пылью и, совсем немного, мышами и чем-то неуловимым, вроде запаха твири, и всё же иным.
"Как степной камень, нагретый солнцем", - почему-то подумалось Артемию.
Поняв, что плащ самый обычный, он перестал мешкать и натянул на голову клювастую маску из начищенной меди.
Увидев на дороге мрачную исполинскую фигуру, облаченную в тот же костюм, что лежал в аккуратном свертке на его собственных коленях, Рубин вздрогнул. Память обдала душной волной, скручивая сердце, как мокрую тряпку. Заколоченные дома. Стены, сочащиеся кровью. Крики отчаяния и боли. Все возвращается, тоскливо подумал он. Нет, все уже вернулось.
Стах не сразу понял, почему этот тип в маске движется прямиком к нему, а догадавшись, мысленно обозвал себя идиотом. Ведь тоже мог бы переодеться заранее, сэкономить время. Впрочем, прохлаждаться в сквере в этаком костюме было бы тоже не слишком умно. К чему привлекать к себе лишнее внимание? Он поднялся со скамейки и шагнул навстречу Бураху.
- Ты двигай потихоньку. Я сейчас найду местечко поукромнее, натяну все это, - Стах указал на сверток, - и догоню.
Бурах медленно кивнул в ответ. Выглядело это скорее. как старомодный полупоклон - маска была тяжёлой и просто наклонить в ней голову было почти невозможно.
Брусчатка ложилась под ноги, а прохожие оглядывались через плечо. Гаруспик не знал, почему, но шаг его сделался медленным и плавным, он ссутулил плечи и теперь медленно брёл, словно печальный вестник смерти. Впрочем, в каком-то смысле он им и был.
Рубин догнал Гаруспика уже в Створках, возле Омута. Он семенил торопливо и немного неловко – оказалось, что идти с хорошей скоростью и не путаться в полах почти волочащегося по земле плаща, было не так-то просто. Лишь поравнявшись с Артемием, он вздохнул с облегчением и зашагал – поплыл! – степенно и важно, приноравливаясь к шагу спутника. Сердце гулко бухало под ребрами. Не дергаться, напомнил сам себе Стах. Все будет зависеть от уверенности и естественности. Он искоса глянул на Бураха. Понять, какие мысли обуревают его, какие эмоции скрыты от глаза отсвечивающей медью маской, было невозможно.
- Нервничаешь? – голос звучал глухо, словно все звонкие звуки оседали на внутренней стороне клюва.
- Молчи, - раздалось из под маски. Голос Гаруспика был неузнаваем, манера говорить - тем более. На мгновение Артемию подумалось, что Рубин может и решить, что ошибся, что подошёл просто к очередному Исполнителю. Он улыбнулся под маской.
Они миновали ворота Горнов и уверено взяли направление на дом Виктора.
Возле дверей Стах ненадолго замешкался, успокаивая нервы, медленно втягивая влажный воздух и так же медленно его выпуская. Трижды ударив в дверь кулаком – тяжело, уверенно, веско - он замер, ожидая ответа. Тягучая тишина длилась и длилась – минуту, другую, третью… Стах с тревогой подумал о том, что проникнуть в дом и вынести тело в отсутствие хозяина будет не в пример сложнее, но тут послышались неторопливые, усталые шаги. Дверь распахнулась, Виктор застыл на пороге, удивленно взирая на визитеров.
- Мы пришли исполнить свой долг, - после секундного молчания проговорил Гаруспик. ОН почти чувствовал, как от мельчайшей, не видимой глазу и неощутимой вибрации металлического клюва его голос искажается, становится ещё более низким и приобретает такое звучание, как если бы одну и ту же фразу произнесло три одинаковых Артемия одновременно.

Бакалавр etc.
(при помощи когооо?! Правильно, Черона!)

Руки у торгаша тряслись. Похоже, он боялся Данковского, выглядевшего сейчас демоном прямиком из преисподней, гораздо больше чем каких-то неведомых опасностей, от которых следовало запирать двери. Когда засов, отчаяно застревая и цепляясь за каждый сантиметр, все-таки стукнул о дверной косяк, и установилась кратковременная тишина, бакалавр понял, почему на самом деле была испарина на лбу и подгибавшиеся колени.
Здесь, в кусочке отгороженного от страха мира, уже слышался нарастающий гул и топот. Оттуда, из-за спасительных, и таких хрупких полосок дерева.
- Ч-что... - хрипел хозяин, пытаясь справиться с комом в горле, - что там такое?! Кто вы? Что происходит?!
- Эти ваши рабочие из Термитника, - выдохнул Даниил, прислонившись к стене. Так было не спокойней, нет, просто лучше слышно, что там, снаружи. - Будто сошли с ума. Выплеснулись оттуда, бурля и клокоча, убили патруль, и едва не убили - меня. Я даже представить боюсь, что будет с горожанами, которые попадутся им по пути - они сметут все!
Переведя дыхание, он помолчал немного. Потом добавил:
- Да, я Даниил Данковский, доктор. Вчера приехал. Будем знакомы.
- Мясники... - лавочник побледнел, черты его лица сделались будто протравленными и стянутыми в липкие складки, выводя итог короткому разговору лучше всяких слов - знакомство не состоится.
- Они же сейчас будут здесь!..
Гул становился громче, а потом - резко, сразу прыгнул вперед, одновременно с ударом в задрожавшую дверь. За первым ударом последовал второй, третий... поначалу вразнобой, они ложились все ближе, слитно, и петли прогибались, не выдерживая напора, и хозяин лавки пытался спрятать тело под прилавком, и становилось немного нервически смешно от того, что спрятать ему ничего не удавалось...
Странное это ощущение - стоять за готовой рухнуть стеной, и ждать ее падения. Взгляд безошибочно доложил о безнадежности бегства - решетки на окнах, отсутствие черного хода, и даже мебели или занавеси, чтобы спрятаться...
...мор? о нем и вовсе позабылось...
Дверь громко упала, подняв облако пыли. Петли вывернули из дерева с таким же противным хрустом, с которым степняки врезались в цепь Сабуровских охранников.
Данковский отскочил в сторону, сжал кулаки - будь что будет, пусть хоть рвут на куски. Судьба, значит, такая.
С удивлением отметил, что никогда не был фаталистом, а потом мысли просто куда-то ушли... да, говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но нет, не пронеслась. Прищуренные черные глаза смотрели только на пыль, взметнувшуюся вверх и медленно оседающую, на силуэты, замелькавшие в проеме...
...они входили по одному.
Совсем не так, как было поначалу - они меньше всего сейчас напоминали безумную толпу. Спокойные, уверенные в себе лю... существа... Хозяева положения. Некоторые из них совсем выбивались из облика человеков - те самые мелькавшие в толпе гладкие белые черепа, маленькие поблескивающие глазки... в которых виделась настороженность и любопытство. Другие - совсем как люди, только очень грубо сработанные неизвестным, но не очень старательным скульптором.
Они медленно обходили бакалавра, становясь полукругом и закрывая дверной проем. За их спинами уже бежали другие, нетерпеливые, становились цепочкой и начинали деловито разбирать мешки с продовольствием, перекидывая их друг другу и возбужденно переговариваясь на каком-то своем повизгивающе-скрипящем языке. На хозяина лавки, съежившегося в углу, никто не обращал внимания.
Те степняки, что обступили Данковского, только коротко переглядывались между собой, почти не бросая фраз. Этот невнятный паритет продолжался целую вечность - несколько неимоверно длинных секунд - пока один из мясников не шагнул вперед.
Против ожиданий, его голос оказался вполне человеческим - может быть, только оттененным невнятным искажением...
- Мы не знаем тебя, ойнон, - хрипло протянул он. - Кто ты такой?
- Я из Столицы, - пересохшее от судорожного дыхания горло отказывалось говорить громко, будто выдавливая слова. - Я врач, моя фамилия Данковский. Приехал по приглашению Исидора Бураха... светлая память... - бакалавр нахмурился. - Почему вы спрашиваете? У тех патрульных вы тоже спросили имена, прежде чем..? - он осекся. Это прорывалась истерика.
Блеск оживления в замерших масках лиц. Тот, кто говорил с бакалавром, даже выступил на полшага вперед - это так подействовало имя Исидора? Не могли же эти дикари слышать о Танатике... Или, вдруг пронеслась совершенно смехотворная и безумная мысль, слава о мастере Данковском, оживляющем мертвых, донеслась и до темных недр здешних скотобоен. А мясники в перерывах между работой обсуждали последние достижения прикладной танатологии...
- Ты тоже менху, ойнон? - каким-то горловым звуком спросил тот, что говорил от имени остальных.
- Нет, но.. очень похоже на то, - Даниил попытался дословно припомнить, что говорил ему Артемий про этих менху, однако тщетно.
Странные люди: то рвут кого-то на куски, то ведут светские беседы. Воистину, неисповедимы пути - не только Господни, Данковский был атеистом, но пути вообще.
- Доктор, - заключил степняк, с трудом переварив непривычное горлу слово. - Ты пойдешь с нами, ойнон. Нам нужны лекарства... нужен менху, но Исидора нет. Ты поможешь нам, ойнон? Мы будем кланяться тебе, если ты прогонишь поветрие, что забралось в наш дом. Оно выгнало нас из дома - ты выгонишь его...
- Если у меня нет выбора, как я могу ответить? Вернее - зачем вам тогда мой ответ?
Бакалавр окинул взглядом мясников и червей еще раз. Слишком много, чтобы сказать "нет", и слишком не хочется говорить "да".
- Гаруспик, сын Бураха, помог бы вам больше, сдается мне.
- Невозможно заставить, - очень серьезно, почти размывая все ощущение звероподобного дикаря, ответил степняк. - Если ойнон не захочет помочь, болезнь не уйдет. Поэтому мы просим тебя.
- Значит, я согласен, - он развел руками. - Болезнь нужно победить. А уж с кем сражаться плечом к плечу - не так уж важно... куда вы отправитесь?

и человек с саквояжем

Даниил Данковский снова оказался конвоируемым, и снова это происходило в каком-то смысле с его полного на то согласия, но не без принуждения. Второй раз за два дня; многовато... Кроме того, сегодня события не предвещали такого мирного исхода, как разговор с Сабуровым - потому что в Земле творились вещи непонятные.
Горожане почти пропали с улиц - но и мертвых тел, разбросанных по мостовым, не было. Если стычка у Термитника распугала народ, все могло обойтись и без жертв... как будто мало их обещает грядущая чума! Как бы то ни было, юго-восточную часть Земли вокруг пустыря с растущим из земли Костным Столбом сейчас полностью занимали степняки. Они хозяйничали в домах, тащили продовольствие, несли бочки с водой (не иначе, с какого-то источника поблизости), и вообще все это выглядело так, словно они собираются обосноваться тут надолго. При всем том не забывали и об охране - пару раз по Данковскому и его сопровождающим скользнули цепкие взгляды часовых.
Из Термитника шли новые и новые степные жители, некоторые тащили в импровизированных носилках других - раненые? больные?!
Среди этих смуглых, зверолицых, гортанно перекликивавшихся между собой на каком-то бычьем языке, Данковский издалека увидел девочку. Обычную, с мягкими чертами лица, совсем еще маленькую - лет пяти. В пестром полосатом желтом платьице. Как ни удивительно, ее, похоже, совсем не беспокоило присутствие вокруг степняков - она даже иногда бросала им какие-то фразы, звучавшие странно-повелительным тоном для тонких интонаций ребенка.
Странности ничуть не прояснились, когда бакалавра подвели к ней со всем возможным почтением и назвали Матерью.
- Привет, - непосредственно кивнула она. - Ты доктор, правда?
- Правда, - сказал Даниил. И зачем-то уточнил: - Бакалавр. А кто ты?
- Я Тая, - подчеркнуто серьезно сказала девочка. - Или меня называют Мать, но ты меня так не называй. Это для детей Бодхо.
- Почему - мать? Ты командуешь ими?
Это казалось смешным, если бы не выглядело правдоподобным. Совсем еще крошка, хорошо, если ей исполнилось шесть - и эти огромные, жуткие...
Дети Бодхо. Так похожие на чудовищ прежде, когда лавиной хлынули из Термитника, и ставшие сейчас людьми - почти людьми. Готовыми повиноваться ребенку.
- Я не командую! - гневно воскликнула Тая, совершенно по-детски надув губки. - Я с ними говорю. Раньше мой папа был смотрителем, он открывал и закрывал Врата Труда. А теперь я. Но это неважно, - подумав, добавила она. - Ты нам поможешь? Термитник заболел, как и сказал дядя Исидор, и мы теперь не можем там жить. Еще вчера оттуда все ушли в Короткий Корпус, но теперь и там появилась болезнь, и они все ушли и оттуда. Они хотят идти в город, а я говорю, нельзя же туда больным - тогда все и в городе заболеют, и дядя Исидор, и Капелла, и другие...
- Это ты верно говоришь, - кивнул бакалавр. - В город им никак нельзя. Только... как же я смогу вам помочь, Тая? Я еще не изучил болезнь, не могу ее прогнать.
- А ты изучи, - упрямо мотнула головой девочка. - Что тебе надо? Скажи - мы все принесем. И лекарства, которые Дед оставил, и больных покажем... только ты осторожно, сам не заболей.
- Дед - это Исидор? Он оставил какие-то лекарства? - поднял бровь Данковский. - Да, они... будут нужны мне. Только я хотел бы попросить тебя кое о чем. Можно мне сегодня повидаться с некоторыми людьми? Я думаю, что буду нуждаться в помощниках...
- Угу. Когда он приходил и смотрел на Тэхэ, он оставил какие-то настои... только они не помогают, - огорченно покачала головой Тая. - Если ты его встретишь, позовешь? Одонги его найти не могут; может быть, ушел...
- Помощники? - переспросила она, пристально вглядываясь в глаза Даниила, и становясь при этом отчего-то очень-очень серьезной. - А ты вернешься? Не забудешь про нас?
- Обязательно вернусь, - пообещал Даниил. - Даю честное слово - веришь? А Исидор, он...
Данковский замялся, не зная, как лучше сказать правда - да и говорить ли вообще? Хотя, Тая ведет себя как взрослая, и, наверное, можно говорить с ней как с равной.
Так странно - глядя сверху вниз.
- Исидор ушел. Совсем. Сын похоронил его в Степи сегодня ночью.
- Не надо честное слово, - она медленно опустила взгляд. - Если Исидора нет, только ты сможешь вылечить... Хорошо, иди. Тебя пропустят. Только еще, - вскинув голову, - пожалуйста, если главные захотят нас выгнать... скажи им, что мы не хотели зла. Мы бы пришли мирно, но они очень обижены, а я не смогла их удержать...
- Хорошо. Если надо будет, я скажу. До свидания, Тая.
Он до последнего думал удержат, заставят остаться. Стоит девочке махнуть рукой - в него вцепятся десятки рук, сотни клыков. Но то ли люди, то ли звери - дети Бодхо - не пошевелились, когда бакалавр вышел с пустыря, оставив их за спиной (как не хотелось подставлять им спину! Они ведь наверняка вооружены).
Даниил, слабо представляя, где именно находится, добрел до водовозной бочки, прислонился к ней спиной, глубоко вдохнул... Виски начинало ломить. Нужно было искать Рубина с Артемием - они помогут, только куда за ними идти?..
Но сначала - анальгетик.

Самозванка. Смирение.
(Немножко клюва и чудотворные ножки ручки Дженази)

Боль. Кровь. Ненависть. Огонь, пожирающий изнутри – отражение того костра, так и не зажженного, так и не добравшиеся до тела проклятой шабнак. Лоскутья пламени обжигают душу, оставляя черные обугленные проплешины, заставляя корчиться на земле и хрипеть слова проклятия. Больно любить того, кого больше нет. Больно знать, что виновница не будет наказана. Ненавидеть – больно. А пламя забавляется с изодранной в клочки душой, отгрызая все новые и новые куски, превращая сердце в лохмотья…

Клара вздрогнула. Чужая ненависть – и чужая боль – хлестанула по нервам плетью, заставила вздрогнуть и сжаться в комок. И сразу же захотелось спрятаться, заснуть, впасть в забытье. Старуха скоро умрет, и вместе с ней угаснет эта ненависть и эта боль. Угаснет ли?
«Ты знаешь, что я не смогу так просто уйти от этого, верно?» - обращаясь непонятно к кому, подумала Клара - «Ты знаешь, что если я просто уйду…».
- Опусти меня, - Промолвила девушка, и голос её звучал хоть и слегка неуверенно, но четко. Поймав удивленный взгляд степняка, она уже чуть громче и требовательнее повторила:
- Опусти меня. Здесь… Еще не все закончено так, как нужно, - Она взглядом указала в сторону ненавистной старухи, что все еще сыпала проклятьями и обещаниями разнообразных кар.
- Убить? – Хрипло и кратко осведомился тот, разлепив наконец губы.
- Опусти меня. Просто опусти на землю, вот и все.
Когда её ступни коснулись земли, Клара почувствовала резкий приступ тошноты. Голова все еще кружилась, а почти пустой желудок сжимался в спазмах. Невольно она схватилась за рукав своего спасителя, чтобы не упасть. Но, через секунду придя в себя, она разжала пальцы и, кивнув степняку, медленным шагом направилась в сторону своей немезиды. Та ловила взглядом каждое движение Самозванки, и из груди ее вырывалось тяжелое, с присвистом дыхание.
Восемь шагов до неё. Что ей сказать? Что сделать? Как поступить?
Восемь.
Рассказать о Законе?
Семь.
Просить прощения?
Шесть.
Плюнуть в лицо?
Пять.
Простить?
Четыре.
Попытаться оправдаться?
Три.
Обвинить?
Два.
Спасти?
Один.
Убить?
Ноль.
Клара присела на корточки, и долго-долго смотрела в ненавистное лицо. Сейча этот полотно покрытое морщинами - воплощение ненависти, злости, отчаяния. Женщина попыталась плюнуть ей в лицо, но красный сгусток завяз на губах и подбородке.
- Пришла…Добить хочешь? Да?.. Мара… Шабнак… Не последняя… - Шептала она с ненавистью. – Умрешь…
- Я не Шабнак и не мара, женщина. И, быть может, ты не умрешь здесь и сейчас.
- Да?.. И что же ты тогда хочешь, ты… - Ругательства застыли у неё на языке. Самозванка сжала ладонями затылок женщины, и промолвила:
- Только кое-что проверить.
Старуха вздрогнула и отшатнулась - прочь, подальше от обманчиво ласковых ладоней, вырваться, не позволить осквернить себя. Сил не хватило. Подвела рука, служившая хлипкой, призрачной опорой, подогнулась; враз отяжелевшее тело опустилось на землю – слабое, покорное: делай, что пожелаешь, ведьма, вынимай хоть душу, хоть трепещущее сердце!
Холодные пальцы шабнак мягко коснулись волос. Боль, растекшаяся по всему телу, составляющая сейчас основу естества, вспыхнула с утроенной силой и заструилась по венам. Каждый вздох отдавался в легких горячими толчками; рана под ключицей пульсировала, словно в ней проворачивали раскаленный штырь; в глазах помутнело, и лишь усталое, недетское лицо склонившейся девочки-мары оставалось ясным – до мельчайшей черточки. Глубокая складка на лбу, спутанные пряди волос, заправленные за ухо, бисеринки пота над верхней губой…
Боль все текла и текла, стягивалась в колючий шипастый комок, который с трудом прорывался сквозь ткани. Ржавым гвоздем к магниту – к маленьким рукам, застывшим на затылке.

Пальцы Самозванки холодели все сильнее. Голова наполнилась сизыми комьями тумана – «сейчас» и «тогда» начали переплетаться воедино, разрушая чувство времени. Ком подкатил к горлу, а в желудке словно огненный шар – жжется, пульсирует.
Горячий пот выступил на лбу, и вмиг ошпарил холодом. Во рту пересохло, дыхание резкое и прерывистое.
Все рецепторы сошли с ума – и это было похоже на опьянение. Перед глазами двоилось, троилось, умножалось на сотни и возводилось в степени. Правый бок укололо острой болью, затылок заныл от тупой, руки покрывались десятками уколов, а мышцы ног свело судорогой. Словно кто-то перемалывает тело Самозванки, сжимает в тяжелых ладонях, и дышать уже почти невозможно…
На грани. Почти упала.

В этот миг голова старухи дернулась и откинулась назад; невидимый колючий сгусток забился в Клариных ладонях, царапая кожу. Та, в чьих безумных глазах лишь несколько минут назад полыхала ненависть, смотрела на девочку со странной смесью недоверия и трепета. Она больше не ощущала боли. Она больше не чувствовала, как жизнь тонкой струйкой вытекает из ран, да и сами раны затянулись, стали тонкими белесыми рубцами. И душа – опаленная, в ожогах и пятнах черной копоти – тоже была живой.
- Мара, - слабо прошептала старуха, но в голосе больше не было злобы. Усталость была – безмерная, тягучая усталость. – Зачем мне жить-то, девочка? Для чего?!
- Это твое право свободного выбора. Жить так, как ты хочешь. Придя к тебе, я не знала с чем шла – с жизнью или смертью. Закон решает за меня, и сам выбирает, кому жить, а кому – нет. Мне остается лишь смириться с его волей. Теперь ты понима…
Она не успела договорить. Усталость ударила резко – словно молотом по затылку, выбила сознание из тела.
- Это…смирение… - прошептала она, проваливаясь в спасительную темноту.
Все тот же смуглый мужчина шагнул к бесчувственному телу, поднял его – легко, словно оно вовсе ничего не весит, и, не оглядываясь на старуху, пошел прочь.

Бакалавр
(при неоценимой помощи Черона)

Головная боль и не думала отступать. Через некоторое время, успокоил себя Даниил, конечно, будет полегче… а пока пусть будет невыносимо горький привкус анальгетика на языке и гримаса на лице как следствие.
Где искать Стаха, кроме прозекторской, бакалавр не представлял, прекрасно понимая при этом – даже такой Город становится весьма большим, когда нужно найти в нем одного конкретного человека. Он прошел мимо какой-то аптеки, мимо дома с лесами (тут еще что-то достраивается?) и оказался на набережной.
«Это же дом Сабурова», подумал он, глядя на темно-серую громаду слева. Отсюда Данковский уже знал дорогу.
По пути попадалось до странного мало людей. Как будто все, узнав об эпидемии и происшествии у Термитника, поспешили закрыться наглухо от мира и ждать в тесных комнатках – придет кто-нибудь или что-нибудь за ними сегодня, или нет.
Он поплутал немного на Складах, не сразу вспомнив, что идя в сторону прозекторской нужно придерживаться забора с левой стороны… вот и знакомая бочка, немилосердно чадящая дымом. Даниил постучал, но открывать никто и не собирался. Он подергал дверь – заперто.
- Ну конечно, - пробормотал он, - я так и думал.
Искать Рубина по всему Городу, действительно, не хотелось, и Даниил решил до поры до времени махнуть рукой. Может, случится где-нибудь встретиться… по дороге в Многогранник. Каин просил зайти туда, когда будет время – а сейчас оно, в общем-то, было. Мясники могут и до вечера подождать.

До Станции он дошел по рельсам, а оттуда – как утром прошлого дня, направился в Каменный двор. Мост, улочка, аптека («Не забыть зайти», отметил врач), Горны и Собор… и Башня.
Почему-то она напоминала ему огромную осу, занесшую над городом дало – на первый взгляд. Со второго же взгляда он отмечал, что «оса» стоит на лесенке, спускающейся с этой конструкции на землю – и тут ему становилось не по себе. Как, черт возьми?..
Поднимался Данковский с опаской. Что мешает Многограннику обрушиться прямо сейчас, под его весом? «Соломинка сломала спину верблюду», разве не так? А ведь там внутри дети (что они там вообще делают? Куда смотрят родители?!).
Он старался не смотреть вниз. Площадки чередовались с лестницами, казавшимися невероятно хрупкими сейчас, когда звучали его шаги – звучали в открытое пространство, вверх до неба и вниз до земли. Наконец последние ступеньки… и очень странный вход. Если эту дыру можно было так назвать.
И - ни следа живой души, которая могла бы подсказать, как спускаться в это жерло. Оставалось стоять в растерянности, наблюдая едва покачивающуюся панораму закутанного в туман города и лениво текущего Горхона. Отсюда, сверху, он казался мирным и чистым - как будто не было ни кровавой драки у Термитника, и жадная тень Песчаной Язвы еще не повисла над жителями.
...однако, как же люди проникают в эту чертову конструкцию?!
- ...вход ищешь? - чуть глухой, тонкий девичий голосок внезапно гулко донесся откуда-то издалека, сзади.
- Напрасно, - голос чуть погрустнел. - Меня сюда тоже не пускают... боятся? Я здесь, сюда смотри!
Наконец бакалавру удалось разобрать, что девочка машет ему рукой с самой земли, у подножия лестницы Многогранника, и зовет спуститься. Странно, но - казалось даже отсюда - было в ней что-то знакомое, вместе с тем что Даниил мог быть уверен - этот голос он слышит в первый раз.
- Я сейчас! - крикнул Данковсикй и заспешил вниз. Впрочем, спешка эта была ровно такой, чтобы не пропустить какой-нибудь поворот... достигнув земли при этом куда быстрее, чем хотелось бы.
Через несколько минут он шагнул на выложенную камнем площадку внизу - на ней распускался звездой багровый цветок. И стояла... да Клара же.
- Что значит - не пускают? Почему?
- Не знаю... - она несмело улыбалась и говорили рассеянно, словно на самом деле ее ничуть не волновал ни нелепый Многогранник, ни ее там присутствие. А заботил ее, выходит, один заблудший туда бакалавр? Что ж, может быть, и так... - Они меня выпустили - выгнали меня! - а назад не пускают... Пойдем домой? Давай я тебя провожу, если хочешь. - и тут она снова на миг показалась будто не принадлежащей себе, заговорив внезапно каким-то отстраненным голосом (так вещать пристало бы юной пророчице, а не мерзнущей в своей рваной куртке девочке).
- Ты ведь не бессмертен на самом деле, - сказала она. - Ты всегда знал, что последует за веками лжи и обмана. И сейчас ты не удивлен.
- Куда пойдем? О чем ты? - нахмурился Даниил.
Ах, эта Клара.. и в тот раз она говорила загадками, и сейчас. Только загадки изменились.
- Бессмертия ведь нет, - добавил он, помолчав несколько секунд. - Но я пытаюсь его придумать.
- Смотри, - она окинула рукой город, который был виден отсюда - часть Каменного Двора, выходящего к реке. - Смотри внимательно, лжец.
...это было медленно, неотвратимо, и больше всего напоминало страшный сон, порожденный мрачными рассказами Рубина, когда Стах болезненно кривился от воспоминаний, словно от застарелой раны. Зрачки подернулись стеклянной пленкой - медленно, в неверном мареве, Данковский видел, как стены домов Двора порастают гнилостной красной пленкой, что выползает из трещинок - похоже на то, как кто-то вытер окровавленные пальцы о город, как о первое, что попалось под руку. Кровавая плесень, мутнеющие окна - о господи, на самом ли деле это, или фантасмагорический кошмар, морфиновое видение?! Клара вела его за руку по площади Собора, и Даниил воочию мог убедиться, что окна его растресканы, что гордые белокаменные дома Каиных все покрылись змеящимися трещинами и пыль осела на них, опустевших. И облака, похожие на оскаленные черепа, и небо, вдруг потемневшее...
Страшно было касаться этих дрожащих стен, не ясно - настоящих ли, или пригрезившихся - сон, это все сон, от которого невозможно пробудиться!
Страшно коснуться, потому что склизская кровавая плесень обнимет руку, потянется выше, и одним слитным движением ты почувствуешь огненный жар по всему телу, охвативший тебя, словно демон. И кашель, застрявший в горле - потому что так убивает чума.
Она поворачивает голову - медленно, продираясь сквозь пелену кошмара.
- Теперь ты видишь?.. Царствие мое грядет, и ложный бог падет первым...
Бакалавр отшатнулся – и мир перед ним завертелся, выбивая землю из-под ног. В самом безумном сне не могло привидеться такое… вокруг мелькали красные (кровь!) пятна, покрывающие каменную кладку, и слышались стоны, хрипы… зловонное, с присвистом дыхания Песчаной Язвы, которая протягивала тонкие костлявые пальцы, Кларины пальцы, к домам, к людям, к нему самому…
Он почувствовал, что падает.
Проваливается. Куда?..

Следующим воспоминанием была раскалывающаяся голова. Ах, нет, не воспоминанием – она действительно раскалывалась, словно в нее ввинчивали бур. И над головой, прямо перед открывшимися глазами почему-то было небо.
Даниил понял, что лежит на площади. Обморок? Попытка встать удалась, но сопровождалась болью – не только в голове, но во всем теле. Ноги отказывались твердо стоять на земле, перед глазами все плыло…
Что это было – видение или явь? От чего он потерял сознание, если все это – и пятна на стенах, и Клара-чума, - ему померещились? Руки дрожали даже сейчас – настолько сильным был вызванный наваждением ужас.
Он никогда не был мистиком, оставаясь человеком науки в любой, самой старнной ситуации. Но сейчас, сейчас он готов был поверить в морок. Ведь вокруг все осталось прежним – Собор, Горны, до…
Дома Каменного Двора, вперед по улице.
На стенах была кровавая плесень.

Гаруспик и Виктор Каин

(с Трагиком, после сценической паузы)

Виктор не торопился пускать визитеров за порог, задумчиво глядя на мрачные птичьи маски.
- Новости сегодня разносятся быстро, - наконец глухо промолвил он. - Но разве не должно вам заниматься телами погибших от чумы?..
- Наше дело, забирать мёртвых, - отвечал Гаруспик, понимая. что быть узнанным ему не светит. - Не разбираться, кто и от чего. Забирать.
Рубин молчал, предусмотрительно опасаясь выдать себя голосом - и сутулился сильнее, скрывая огромный рост. Впрочем, на руку ему было то, что все Исполнители ходили согбенными, словно тяготясь ношей своих тяжелых масок. Как бы то ни было, держать речь доставалось незнакомому с Каиным Гаруспику.
- И вы сбросите его в трупную яму рядом с прочими прокаженными? - голос Виктора звучал мягко, даже несколько устало. - По обычаям нашей семьи Симон будет покоиться в склепе Каиных. Такой была его воля.
- Значит, мы отнесём его туда.
Артемию сутулиться нужды не было. При его росте и том факте, что одежды были немного велики, он и так казался согбенным. а маска, заставляющая наклонить голову, ещё более усиливала этот эффект.
- Тело будет сопровождать обряд и люди, провожающие Симона в последний путь. - на губах Виктора мелькнула неуместная печальная усмешка. - Боюсь, досточтимые Маски, вы очутились здесь раньше всех... впрочем, если вам под силу подождать около суток, процессия собралась бы без промедления. Впрочем, - его лицо оттенила задумчивость, - я не уверен, что сейчас, с приходом чумы, подходящее время для спешных церемоний...
Некоторое время Каин молча смотрел в нарисованные лики птичьих голов, затем неохотно наклонил голову.
- Справедливо. Но даже в таком случае тело Симона должно быть погребено с соблюдением обрядов Каменного Двора. Известны ли они вам, клювоголовые?
- Назови их.
Виктор нахмурился.
- Назвать? Вы думаете, я устрою вам уроки традиций? Если вы не в силах выполнить свою работу - занимайтесь теми, кем наполняют трупные ямы. Наша семья похоронит Симона так, как требуется для его Памяти. Уходите.
- Мы готовы взять тело и предоставить его врачам, - ответил Гаруспик таким монотонным голосом, что сам почувствовал себя неуютно. - Потом мы вернёмся сюда и поможем вам хоронить его, как предписывают ваши обряды.
- Если Симон погиб от чумы, - гулко добавил Рубин (голос звенел и вибрировал под маской столь же нечеловечески, как и голос Бураха, делая Стаха совершенно неузнаваемым), - то не до церемоний вам, гордые Каины! Его тело будет сожжено так же, как и тела погибших мясников. Песчаной Грязи безразлично, в ком существовать - и тело великого мага станет клоакой язвы, распространяя болезнь на вас и весь двор. Решайте, что вам дороже - обряд или достижение цели, благо Памяти мертвого нет разницы до ваших нелепых ритуалов...
Откуда Стах мог знать подобные подробности?!
Был ли он тайно посвящен в тонкости искусства Каиных, или быть может, сама Маска говорила за него, вкрадчиво нашептывая в уши тайное знание - но Виктор переменился в лице и неохотно склонился на попятную:
- О костре не может быть и речи. Тело Симона должно остаться в целости и сохранности, независимо от присутствия Песчанки в его теле... Хорошо. Я надеюсь, вы исполните свой долг с величайшей осторожностью.
- Всенепременнейше, - отозвался Гаруспик. - Мы сами возьмём тело. Покажи дорогу, Каин.
- Проходите, - Виктор посторонился, с тщательно скрываемой неохотой открывая проход в дом. - И не вздумайте пренебречь правилами, прячущие глаза.
...по глазам его было видно, что Каина занимает уже не столько судьба тела брата, сколько другие, неизвестные соображения - тени призраков из недалекого прошлого.

Бакалавр у Георгия.
(деятельное участие принимали Черон и Хелькэ)

Точно такие же, как и в видении – если то было видение, – кровавые и жирные пятна покрывали стены домов. Словно это не люди внутри заразились Песчанкой, а само их жилище.
Вот как это выглядит… смотреть было невозможно, и все же он стоял, и смотрел, и слушал, как бьется его сердце, и как кто-то глухо плачет там, в Створках. «Ах да, Георгий… » - мысль появилась будто случайно. Медленно, шагая с трудом и по-прежнему не отрывая взгляда от багровых пятен на камне, Даниил направился к левому крылу Горнов. Два раза ударил в дверь кулаком, поморщившись от звука.
Плохие вести или встречали его, или следовали за ним эти два дня. Судьба-судьба…Дверь поддалась без всякого сопротивления, тихо скрипнув и отворившись внутрь. Дом старшего Каина выглядел пустым - но огонь в камине был зажжен, и отсветы пламени метались по стенам. Осторожно пройдя вымершую залу, Данковский наконец обнаружил хозяина в рабочей комнате - и в престранном состоянии.
Георгий был похож на восковую фигуру из столичного музея - седой старец восседал в кресле, закрыв глаза, в полной неподвижности - кажется, даже не дыша.
- Приветствую вас, - страшная мысль (еще одна жертва чумы! или дьявольского видения?) по счастью, не успела укрепиться в мыслях. Георгий был жив, но говорил, не открывая глаз и почти не разжимая губ, словно был в трансе. - Прошу простить мою невежливость, но это необходимо... Итак, вы узнали о чуме?
- Я только что видел ее лицо, - пробормотал бакалавр. - Там, у подножия Многогранника... она шествовала по площади, гладила руками стены домов, и на них появлялись пятна. Они и сейчас там... Чума совсем рядом с вами, Георгий.
- Что?! - с Каина в мгновение ока спало напускное спокойствие, и в широко распахнутых глазах заплескалась тревога. - О чем вы говорите, Даниил? Что значит - видели?
- Я не сошел с ума, - предостерег Даниил, - по крайней мере, мне так кажется. Я вовсе не шучу, хотя, верю, слова мои прозвучат странно. Болезнь явилась в этот город в облике маленькой девочки... и я даже знаю ее имя. Она встретилась мне возле Башни. Сказала что-то непонятное, а потом взмахнула рукой - и в Створках поселилась Песчанка.
- Возле Башни... - Георгий даже привстал, не в силах совладать с волнением. - Вот значит, как... теория Виктора получила такое подтверждение, о котором он и не смел мечтать. Думаете, это и есть разносчик?
- Не могу сказать с уверенностью, но... Мне кажется, это стоит проверить. А что за теория Виктора?
- Об этом вам лучше поговорить с ним, но боюсь, сегодня он не вернется... - Судья в отчаянии покачал головой. - Нам нанесли удар с самой неожиданной стороны... Проклятье! До меня дошли слухи о беспорядке в Термитнике - он оказался заражен первым. И теперь - с другого конца города... нас зажимают, как в клещи! Эта девочка - вы не смогли догнать ее?
- Она исчезла, точно ее и не было, - развел руками бакалавр. - А я потерял сознание и очнулся на площади.
Он потер ушибленный затылок и вспомнил о Тае Тычик.
- Да, о восстании... велите, пожалуйста, не трогать мясников, если их увидят в городе. Я буду работать с ними и в Термитнике.
- Сабуров мог уже и отдать приказ о подавлении бунта... Я отправлю к нему посыльного - надеюсь, это окажется не слишком поздно.
Георгий на некоторое время умолк, погруженный в собственные мысли. Его тяжелый взгляд иногда замирал напротив окна, где в тусклых сумерках едва различимо виднелись дома Каменного Двора, подернутые отвратительной плервой. Сначала казалось, что все произошло в одночасье - действительно по мановению руки девы-разносчицы - но теперь можно было разглядеть, что зараженных домов было не так уж много. Большая часть улицы была чиста... на короткое, впрочем, время. Судья прекрасно помнил, как расползалась эта плесень - в считанные дни болезнь проникала к соседям, поднималась по лестницам и прорастала в легких...
Эта девочка, должно быть, еще со вчерашнего дня обходила Двор. Или может быть - ночью, незамеченная никем?
Словно это повторялось не первый раз... ночью...
- Постойте, - Каин отвернулся от оконного стекла и, сощурившись, взглянул на бакалавра. - Если вы были рядом с ней, то вы тоже можете быть заражены.
Голос Судьи не выражал ни нотки страха за себя - в нем, скорее, звучало любопытство ученого, проверяющего, приживутся ли те или иные бактерии.
Даниил снова поморщился.
- Не исключено. Но это ведь можно проверить?
Конечно, он уже может быть больным. Или заразным. Вспомнив рассказы Рубина о том, что происходит с больными, вспомнив, как выглядело тело Исидора, Данковский внутренне содрогнулся. Черт, Язва резко изменила бы все его планы на ближайшее будущее!
"И, пожалуй," горько отметил он, "весьма сокращает это самое будущее. Venit mors velociter, rapit nos atrociter, nemini parcetur..." *
- Может быть, Рубин сможет отличить по памяти зараженную кровь от здоровой... Либо понадобится раздобыть свежий образец. Я не в курсе, к сожалению, особенностей крови степняков - возможно, она не подойдет для сравнения с вашей. Впрочем, - мрачно констатировал Судья, - уже завтра здесь будет множество зараженных горожан, чьи ткани будет пригодна для сличения.
- Надеюсь, вы останетесь живы, - чуть помедлив, добавил он. - Как только прибудет санитарный поезд с медикаментами из ближайшей станции, они поступят в ваше распоряжение. Что-то должно если не окончательно победить болезнь, то хотя бы сдержать ее развитие.
- Я тоже… надеюсь.
Попрощавшись, он вышел, но идти по той же дороге через Створки не хотелось. Бакалавр обошел Горны с другой стороны и по мосту вышел к Театру.
Теперь надо было найти аптеку – купить что-нибудь для повышения иммунитета для мясников. И себе.

-----------
* "смерть приходит внезапно, похищает нас безжалостно, не щадит никого..."

Самозванка. Правила
(Имели участие мессир Клювоголовый и Gen-kun)

Вечер спустился на мягких лапах, бесшумно и быстро. Тенью скользнул по затянутым тучам небесам, гибким тёмным зверем пробежался по крышам, тронул мостовые, осторожно пробуя когти, и заструился по улицам: неспешный, ленивый, источающий уверенность и силу. Признавая неоспоримую власть вальяжного хищника, день торопился скрыться, затеряться меж домов, раствориться в тусклом отсвете керосиновой лампы. Его невеликие силы заставляли лампу гореть чуть ярче, и оттого лицо, над которым склонились несколько смуглых мужчин и не по годам серьезная девочка, было различимо до самой мелкой черточки. Бледное до синевы, с ссадиной на скуле, с засохшей грязью и кровью в уголках губ, оно, тем не менее, казалось сейчас почти совершенным. Не лицом живого человека, а ликом святой, запечатленным на холсте кистью гениального живописца. Казалось – вырвется порывистый вздох из плотно сомкнутых губ, дрогнут тонкие веки, и из открывшихся глаз мадонны глянет вековая мудрость.
Но реальность, паршивая реальность никогда не входившая в мир пьес и постановок, никогда не учившаяся у величайших драматургов и писателей, подобно пьяному графоману, продолжила на свой лад эту сцену. А вкусом, если честно, реальность никогда не отличалась.
Клара проснулась от странного и нелепого ощущения. Во сне она плыла в темном озере, в бессветной пустоте – не ощущала и не чувствовала почти ничего – только усталость и странно ощущение тяги. Это продолжалось долго, долго, хоть и не «почти бесконечно». На каком-то часе или минуте этого странного состояния, Клара невольно подметила, что кто-то наблюдает за ней. Она всем телом чувствовала это нелепое ощущение, неосязаемый, но явственно чувствуемый взгляд. Взгляды. Много взглядов. Открыть глаза она не могла, да и не хотела – ей казалось, что если она хоть на миг поднимет веки, то увидит сотни тысяч широко распахнутых глаз, удивленных, сонных, насмехающихся, неправильных, серых, голубых, карих… Разных. И от этого ощущения становилось жутко. От этого ощущения в животе сжималась пружина, звеня и ломаясь, и когда этот неслышный звон достиг своего апогея…
… Клара с судорожным вздохом открыла глаза. Свет бил по сетчатке, ослепляя её, и от этого становилось только страшнее. В ушах все еще бились отголоски звона, а в сознание еще не до конца прояснилось.
Наконец, когда Клара чуть успокоилась, и оглянулась, мир вновь стал напоминать дурной сон с дурным постановщиком.
Ибо она увидела глаза. Много-много глаз, что очень внимательно изучали её. Но среди всех них, Клара выцепила лишь один взгляд – отличающийся от остальных. Такой же внимательный, чуть наивный, но странно цепкий, и, где-то в глубине этих карих глаз – жесткий и пугающий.
Именно так Самозванка впервые увидела Таю Тычик.
- Ты – дочь земли, - девочка смотрела тревожно; в ее глазах смешались вопрос, утверждение, ожидание…
Мясники безмолвно отступили назад, за границу освещенного круга. Похоже, странная девочка имела над ними какую-то особую, необъяснимую власть.
Ощущение сюрреализма происходящего не отпускало Клару. Все казалось каким-то странным, чересчур символичным и пафосным. Дочь. Дочь…
- Что это? Вопрос или утверждение? – Наконец промолвила Самозванка, сумев побороть непослушные губы.
- Разве ты не знаешь? Не чувствуешь связи с землей? Родства с детьми Бодхо? - малышка глядела все так же пытливо, словно пытаясь найти подтверждение своим словам в бескровном лице Самозванки.
- Кто такие дети Бодхо? Кто ты и что ты вкладываешь в «связь с землей»? – Вопросами на вопросы ответила Клара. Разговор получался нелепый и дурацкий.
- Мы, - она коротко дернула головой, словно показывая – все те, кто находится там, за ее спиной, и есть дети Бодхо. Те, что вытащили Клару из огня, те, что дрались за ее жизнь, те, что несли ее на руках – бережно и заботливо, как никто раньше.
- Зачем? - Внезапно очень тихо спросила Самозванка, внимательно глядя Тае в глаза. - Зачем вы...
- А чего они? – Тая дернула плечом, жест вышел донельзя обиженным и детским. – Нас вон в Термитнике заперли, а там зараза. Как будто мы не люди. И ты... как будто не человек. Но я же чувствую! Какая из тебя шабнак…
- Действительно, шабнак из меня не получилась, - Пробормотала Клара себе под нос, и потом, уже чуть более громко, продолжила - Заперли... Зараза. Так вот что действительно прогнило... Но чего вы хотите? Чего?
- Жить. Все хотят жить, - и вновь стремительная перемена. Тая, секунду назад казавшаяся раздосадованным ребенком, опять выглядела не по годам серьезной.
- Я тоже хочу, - Очень серьезно ответила Клара, не сводя взгляда с Таи, - Но похоже, судьба имеет другие взгляды на наши желания. Это удручает, но… Наверное, можно её перехитрить. Из этой западни можно выбраться, но только если отбросить их логику и их же законы, которые они, видимо считают истинными…
Неизвестно к кому была обращена последняя фраза, но в голосе её послышались несколько отрешенные и задумчивые нотки.
Тая склонила голову набок и слушала Клару с грустным и чуточку недоуменным выражением лица: так обычно смотрят дети, когда взрослые начинают говорить глупые вещи очень умными словами.
- Судьба… - она меланхолично теребила подол платьица. – Если это то, что играет с нами, как ты ее перехитришь? Ты разве знаешь правила?
- Все просто. Я не хочу знать их правила. Я не хочу их принимать. И мне не нужно знать законы, только для того что бы их потом нарушить, - Клара поморщилась, ибо боль, последствие совсем недавних побоев, шустро напомнила о себе. - Все происходящее уже неправильно. Злая судьба ставит ловушки тут и там - но их можно и нужно обойти... Ответь мне, девочка, которой подвластно так много - разве ты не хочешь изменить свою судьбу?
- А если та, новая, судьба будет намного хуже прежней? – рассудительно спросила Тая. – Нет уж, пусть остается, какая есть. Но ты можешь изменить чью-нибудь другую, – девочка на миг замешкалась, словно сбилась с мысли, но быстро продолжила: - ты ведь умеешь лечить?
- Умею. Лечить… - Клара вздохнула. Слухи летят по этому городу гораздо быстрее любых болезней. – Это только воля. Возможно, я смогу вылечить тебя. Его.
Самозванка махнула рукой в сторону одного из степняков.
- Или его. А вот того, может быть, не смогу. Я не знаю, веришь или нет. Мне неизвестно по каким принципам людям дается исцеление, а по каким – смерть. Я просто возлагаю руки, вот и все.
- А говоришь, что не хочешь знать правил, - невесело улыбнулась Тая. – Даже тех правил, которые решают, жизнь или смерть подарят кому-нибудь твои руки. Хотя, сейчас они нам и не нужны, эти глупые правила. Ведь если кто-то все равно умрет, какая ему разница – от чего? А вдруг повезет?
- Повезет или нет? Не слишком ли просто? «Достойному – жизнь, недостойному – смерть, вот и весь суд», говорят мне. Если это судьба – то я должна сложить руки и тихо умирать, ведь если город умирает, а он умирает, я это чувствую – таково его предназначение, нет? Я и сама в последнее время не знаю против кого и ради чего мне поднимать эти руки, выворачивать себя наизнанку. Нужно ли это, или нет? Не знаю. Когда я задумываюсь об этом, я начинаю запутываться в ниточках – все так непросто.
- А ты забудь про ниточки. Может быть, их и нет вовсе, а запутываешься ты в своих взрослых мыслях. Взрослые умные, но глупые, они всегда запутываются в том, чего нет. А в Термитнике – люди. Пока живые, но им уже все равно от чего умирать. Вдруг повезет, - повторила она, пристально глядя на Клару.
Что же ты хочешь? Чтобы я засучила рукава, и начала работать исцеляющим, а иногда и убивающим автоматом? – Клара усмехнулась, - Я могу. Но меня не хватит на всех. Это не дается мне так просто.
- Можно спасти хоть кого-то, - упрямо возразила девочка. – Но если не просто, то ладно. Ты и на ногах-то не держишься, наверное. Ты, если хочешь, можешь остаться с нами. У нас есть еда и крыша над головой – тут из домов все разбежались.
- Я не знаю, останусь или нет. Время дорого, а я еще не знаю чем буду платить, - лишь промолвила Самозванка тихо.
- Расскажешь мне сказку. Когда-нибудь, - лукаво ответила Тая. Не понять – всерьез ли, в шутку...
- Обязательно. Когда-нибудь, - улыбнулась Клара в ответ, но глаза её не потеплели.

Процессия.

(в основном тут Че)

Мрачные вестники смерти шествовали по улицам, и птичьи маски их одаряли прохожих глумливыми ухмылками. Глядите, вещали они - мы провожаем падшего в его последний путь, и погребен он будет без всякой памяти, в огне и земле, не как человек, а как нелепая кукла! Таков будет конец каждого!
Удивительно, как тело бессмертного казалось... обычной человеческой плотью, без следа былого величия. Рубин с легким священным страхом ощущал на руках его тяжесть - и вспоминал, как видел лицо Симона в доме Виктора. Тогда оно казалось поразительно мертвым даже для трупа - очень спокойное, сосредоточенное, но лишенное всякого внутреннего огня, которым был наделен живой Симон Каин.
Таков будет конец каждого...
Масок боялись едва ли не больше, чем чумы, а потому избегали заступать им дорогу. Поэтому никто не слышал, как скорбные вестники судьбы едва слышно, шепотом переговаривались.
- Он так неожиданно легко нам поверил... - протянул Стах. - Сворачиваем здесь, иначе так и выйдем в склеп Каиных. Очень не хочется обманывать Виктора, но...
- Мы не обманем, - отвечал Артемий. - Проведём все необходимые пробы и вскрытие, а потом похороним. Симону-то уже разницы нет, как его похоронят.
Одинокий парнишка захотел перебежать им дорогу, но мать так вцепилась бедолаге в ухо, что тот даже заплакать забыл с перепугу.
- И тем не менее, - невесело хмыкнул Рубин, осторожно перехватывая конец ткани, из отреза которой были сделаны импровизированные носилки, - не думаю, что Виктор и Георгий сильно отблагодарят нас, когда узнают, что из Симона сделали материал для опытов и исследований... Они горды, Каины. Даже если это принесет немыслимую пользу, и может быть, спасет всех нас - они все равно обвинят нас во всех смертных грехах. Когда это откроется... тебе стоит поостеречься. Да и мне тоже.
- Путь превыше. Бойни меня поддержат, как принявешго наследство, Сабуров - тоже, он ведь прагматик. Так что, Каины нас совсем просто не возьмут, - Гаруспик говорил так. словно размышлял вслух. К тому же, у нас будет несколько дней.
- Да ты, я вижу, прямо к бою готовишься... - изумленный голос Рубина донесся из-под маски после некоторой паузы, - Думаю, всем не до того будет - это Каины готовы плюнуть на жизнь ради чести, а остальные предпочтут спасаться от Песчанки... Утром я слышал о каких-то беспорядках в Термитнике, так что Сабурову найдется, кого усмирять и карать. Я даже сомневаюсь, справится ли он один с порядком во всем городе... А Бойни - как знать, жив ли там вообще кто-то еще? Если заражение началось с них, а я не вижу, откуда ему еще взяться, то там, должно быть, одна кипящая клоака - не лучше, чем в Термитнике...
Тяжелые балахоны не давали идти быстро - пришлось семенить мелкими шагами, что создавало впечатление, будто Исполнители стелились над землей, как призраки. Мост через Глотку остался позади, и уже виднелись склады, среди которых и пряталась прозекторская Рубина.
- Мы не знаем, что именно творится в Термитнике и Бойнях, - Гаруспик без всякого почтения поправил клювом грозящуюся упасть руку Симона. - К тому же, в таком случае мы вполне може пользоваться этими одеждами. Не станут же Каины проверять всех Исполнителей?
- Под маской не спрячешься вечно. Кроме того, нам придется работать... А впрочем - потом настанет время позаботиться о собственных шкурах. Сейчас другие дела.
Посреди пустого лабиринта складов (вспоминался визит в замок двоедушников - это было словно целый день назад) звуки шагов Исполнителей раздавались особенно гулко. Солнце уже зашло, и в тусклом свете мерцавших со стороны Узлов фонарей Маски казались марой, обманом, наваждением.
Они с предосторожностями внесли тело в прозекторскую и аккуратно водворили его на операционном столе. Только тогда Рубин, облегченно вздохнув, снял тяжелую маску и выпустил ее из рук.
- Это было безумие, - он неверяще мотнул головой, - Во время чумы мы стали ворами, и подумать только, что именно украли...
- Стах, что сделано, то сделано, - на секунду Гаруспик испугался. что маска не снимется с его головы.
Нет. Снялась, а следом за ней и плащ. - Теперь давай приступим к делу. Времени мало. У тебя ещё халат, маска и перчатки есть?
- Найдется, - Рубин еще раз тряхнул головой; было видно, как его одолевает сонливость. - Проклятье, я не спал всю ночь... Не уверен, что сейчас лучшее время. И поздно, а керосина для лампы осталось всего ничего... Пожалуй, стоит разобраться с этим завтра.
- Я у тебя заночую, чтобы сразу утром и принялись, - утвердительным тоном сказал Артемий. - Найдётся лежак лишний?
- Хорошо. А пока решим, что делать с костюмами...

Клара, Тая, Даниил
(Джен-кун, Черонка и Хелькэ соответственно)

Аптека была совершенно не похожа на столичную - никаких склянок в застекленных шкафчиках, никаких услужливых фармацевтов в белых халатах… Довольно грязная, смахивающая на посудную лавочка. И полненький лысый аптекарь, не очень дружелюбно разглядывающий посетителя, вздумавшего вырядиться в жюстокор и повязать платок на шею.
- Добрый вечер, - поздоровался Даниил. – Скажите, а как у вас с бактериостатиками?
Тот поднял одну бровь в знак вежливого недоумения.
- Ну… - растерялся Данковский. - Тетрациклины? Бета-лактамные антибиотики? Хоть что-нибудь?
- Антибиотики, - кивнул аптекарь, услышав наконец хоть что-то знакомое, - конечно… Посмотрите.
В ящиках стола они нашли (толстячок призвал бакалавра на помощь в поисках, сказав что-то вроде: «Вы-то, небось, лучше меня в этом разберетесь») упаковку мономицина и несколько коробочек иммунокорректоров, очень старых.
«Да, это вам не столица», мрачно думал Даниил, возвращаясь в Кожевенный. На таблетки ушла большая часть оставшихся денег… зато он выполнит обещание. Между домами, как муравьи, сновали мясники, от которых у Данковского холодок пробегал по спине; но у одного из них все же пришлось спросить, где Мать – опасливо глядя снизу вверх на татуированную щеку. Почему-то у всех мясников была такая метка.
… в указанном доме Таю обнаружить удалось не сразу – пришлось поплутать по комнатам. Девочка и несколько степняков окружили чью-то кровать, на которой… нет, только не это!
- Ты?! – бакалавр невольно сделал шаг назад. – Ты и сюда решила принести заразу?!
- Быть может и так, - просто ответила Клара, она же Самозванка, она же Чудотворница, смерив Бакалавра мрачным и неприветливым взглядом. – Но есть ли тебе до этого дело? На твоем месте, я бы давно уже шла вдоль шпал и в сторону Столицы – здесь становится слишком жарко для таких как ты, Даниил. Что ты делаешь здесь?
Девушка осторожно встала с постели, неловко покачнулась - утраченные силы медленно восстанавливались в этом проклятом городе.
- И позволь еще один вопрос... Достойно ли это ученого мужа - верить в то, что заразу распространяет какая-то девочка, будь она хоть трижды странной? Не ты ли, ученый, подвергаешь любые суеверия обстрелу из строгих фактов и логических выкладок?
- Не ты ли сегодня в Каменном Дворе коснулась рукою стен и на них расцвели кровавые пятна? - вопросом на вопрос ответил Бакалавр. - Не подходи ко мне. Я уже не знаю, кто ты и что ты, но не смей приближаться ко мне.
Взгляд его стал жестким, губы плотно сжались в тонкую ниточку.
"Ну что, девочка? Будешь оправдываться? Убежишь? Еще что-нибудь вытворишь?" Он ждал сейчас чего угодно.
Однако, Клара лишь очень удивленно посмотрела на сего, с позволения сказать, ученого мужа. А затем рассмеялась. Тихо, но с удовольствием, словно человек, который наконец понял - вся окружающая его бессмыслица, есть глупый розыгрыш, нелепая и неудачная шутка, не более. Отсмеявшись, она, все еще улыбаясь, промолвила:
- Надо же... И когда же я успела это сделать? Когда меня привязывали к позорному столбу? Когда я лежала без сознания? Бакалавр... Я не знаю что ты видел, и видел ли вообще... Но спроси у этих людей - все они ответят тебе что я делала этим днем.
Сказав это, Самозванка обвела тонкой ручкой стоящих подле неё степняков. Затем, уже более серьезным тоном, продолжила:
- Кажется теперь я знаю, кто разносит в этом месте слухи и сплетни. Но я и подумать не могла, что...
- Не видь я этого своими глазами, не говорил бы такого, - нахмурился он. - Девочка с голыми коленками, в такой же шапочке, как была у тебя, в такой же куртке... с таким же лицом, черт побери! Хочешь сходить в Створку - полюбоваться? Пожалуйста.
тут на какую-то минуту у него мелькнула мысль, что вот эта Клара - та же, что разговаривала с ним вчера, у дома Лары Равель; не по годам умная девочка, котоая словно знает больше, чем все остальные, а вот та, которую он встретил у Многогранника - как будто другая.
"Но там, у подножия Башни", подумал Даниил, "она ведь узнала меня."
- Твое лицо и глаза говорят, что… - Клара нахмурилась. Происходящее все больше и больше напоминало какую-то глупую трагикомедию, фарс. - Нет. Это глупость. Какой-то… Какая-то бессмыслица. Послушай. Я… Я не знаю что и кого ты видел, но… Это была не я, понимаешь? Этим существом просто не могла оказаться я.
- Я бы говорил то же самое на твоем месте, - покачал головой бакалавр. И опустил руки, расслабил пальцы, сжатые в кулаки. - Хотя, я здесь видел и слышал уже много такого, что на правду никак не тянуло, и все же оказывалось ею... Значит, тебя тоже приютили здесь?
Он глянул на Таю. Странная малышка с еще более странной властью над силами, ему пока непонятными. Уж она-то, наверное, знает, что делает?
В любом случае, всегда есть мясники, которые по одному мановению крохотного пальчика расправятся с кем угодно. Хоть с чумой, хоть с ним самим.
- Только не думай, что я буду доверять тебе.
- Только не думай, что я на это рассчитывала, - В тон ему ответила Клара, не сводя с Бакалавра внимательного взгляда.
- А за что они тебя хотели сжечь? - поинтересовался Данковский.
- Причины были, - Ответила ему Самозванка, отрешенно улыбнувшись. - Я убила. Убила одного человека, хоть и сама того не желала, и сама о том не ведала. Такой ответ тебя устроит?
- Звучт похоже на правду, - признал Данковский. - Но распространяться на эту тему тебе, должно быть, не хочется?
- Почему же? Все как раз наоборот... - сказала девушка, потерев ноющий висок. - Вчера я ранила одного патрульного. Неосознанно, опять же. Можешь мне не верить, но так было нужно. Второй испугался и убежал. Навстречу своей смерти, как я поняла. Вот и все - более мне ничего не известно. Но, местные жители видимо считали иначе... И причина смерти - пусть и косвенная для них стала настолько важной, что... Последствия ты видишь сам, Бакалавр.
- Да... - протянул он. - Вообще, я не хотел бы видеть многого из того, что мне довелось сегодня увидеть. Но тут уж... - и он неопределенно пожал плечами. Затем вздрогнул, будто вспомнив нечто важное.
- Тая, - обратился он к Матери, - у меня есть таблетки для твоих людей. На всех не хватит, конечно, но вот.
Достав из саквояжа коробку с желтыми иммуниками, он протянул ее девочке. И кивнул Кларе:
- Ты тоже возьми.
- Ой, - Тая крепко стиснула коробку и чуть встряхнула ее ("аскорбинки" с легким стуком перекатывались под крышкой). - Спасибо... А они правда помогают? А ты - девочка повернулась в сторону Самозванки, не дождавшись ответа Данковского - а ты правда убила охранника?
Глаза у нее были очень серьезные, и не понять, отчего - то ли от осознания, что крошечной коробки с иммуниками хватит от силы на десяток-другой степняков, то ли от тяжести Клариных грехов.
- Тогда тебе надо попросить прощения у Матери прощения...
- Я ранила одного. Только потому что он мешал мне пройти к вам. Вот и все. Что случилось с тем, другим - мне неведомо.
- Все равно, - Тая строго покачала пальчиком. Это выглядело бы смешно, если бы не понимание того, что все вокруг могут ждать одного гневного слова Матери, чтобы заставить тех, кто ее обидел, платить по десятикратному счету. - Ты нехорошо поступила... зачем так? Он же ничего тебе не сделал, просто охранял то, что ему сказали. Почему же только, - задумчиво протянула она, постукивая пальцем по губам, - одонхе тебя спасли…
- Помнишь ли ты наш недавний разговор, Мать? - Спросила Клара, устало вздохнув. - То что во мне... Я не могу управлять этим, не могу контролировать это. Силы, которые неведомы мне, решают - кому жить, а кому - нет. И если ты спросишь у меня, зачем вообще я подняла в тот день свои руки - я отвечу что хотела лишь усыпить его, сморить сном - лишь бы не мешал. Этого не случилось.
Самозванка перевела дыхание и продолжила:
- Заслуживающий исцеления - будет исцелен. Заслуживающий смерти...
- Ты не злая, - девочка осторожно кивнула, прикрыв глаза. - Но и не добрая... Ты Дочь Земли, как тебя называют теперь здесь... Но даже любимая дочь должна просить прощения у матери. Не у меня, конечно. Ты сама узнаешь, у кого.
Несколько секунд длилось молчание.
- А... где я могу остаться на ночь? - наконец спросил у Настоятельницы бакалавр. Ему уже хотелось уйти... почему-то. Только бы не находиться сейчас рядом с Кларой, которая, несмотря на все свои признания, все равно внушала опасения.
- В каком-нибудь доме, - Тая повела плечиками, словно это было само собой разумеющееся. - А разве у тебя нет своего?.. Ну, неважно - останься вот, скажем, напротив. Если одонгов не боишься.
- А стоит бояться? - скривил улыбку Данковский.

Ночью тёмной сны опасны...

Ночь в степи наступала быстро. Вязкие, какие-то бесцветные сумерки тянулись и тянулись, словно желая ещё хоть мгновение повисеть над Городом, а потом кто-то перевернул в небе большую чернильницу и наступила тьма, в которой не было место даже звёздному свету. Фонари, долго и мучительно вынашиваемое детище богатства Ольгимских, пытались приподнять завесу мрака, но попытка выходила жалкой и неубедительной. Чернота неслышно клубилась вокруг светового заслона, в ней виделись смутные тени, словно пришедшие из тех времён, когда древние люди пришли в Степь и жались вокруг крошечного костерка. Неспокойно и тревожно было людям в ту ночь, и такие же сны являлись к Гаруспику, в забытьи судорожно сжимающему кулаки и мечущемуся в постели.

Полночь.

В Театре, спрятавшись за пыльным бархатом кулис, тоненько плачет скрипка – приглушенно, сдавленно, словно опасаясь выдать свое присутствие. Подмостки освещаются огнями. Мертвенно-бледный голубоватый круг и кукла в змеином плаще, в растерянности застывшая посреди сцены. Круг слепящего света и кукла-мужчина с ножом в руке и лицом, скрытым под клювоголовой маской. Яркий огненно-красный круг и кукла-девочка в нем – потрепанная, со связанными за спиной руками, обложенная охапками хвороста.

- О, что за подлость и коварство! Она ведь пришла сюда с миром, своими холодными руками прогоняя болезнь - и какой прием ей приготовили, неблагодарные?
На границе тьмы и света застыл Трагик, опасливо прижавшись к полу и прикрываясь рукой от сполохов света. Непостижимым образом на бесстрастной маске вытравлено отчаянье и скорбь - он неотрывно смотрит в лицо куклы-девочки.
- Поделом. Она Самозванка, - в хриплом голосе Исполнителя не слышно ни тени сочувствия. – Впрочем, не она одна.
Он грозно нависает над куклой, словно в насмешку нацепившей жуткого вида клюв; желтый взгляд Маски не сулит святотатцу ничего хорошего.
- Когда разгневанная толпа вызывает актера на аутодафе, его роль обязательно стремится кто-то занять. И чаще всего это оказывается тот, кому предназначена совсем другая маска! Что же теперь будет? Болезнь наступает, а люди - подумать только, люди проливают кровь друг друга собственноручно, и строят представления на обмане.
- Люди не меняются. Реки находят новое русло, ветер точит камень, даже степь однажды может стать пустыней, и только люди остаются прежними, люди всегда одинаковы. Умирая, забери с собой врага. Если нет врага – забери друга. Если нет друга – обмани всех и отправь кого-нибудь вместо себя. Вот они – истинные заповеди двуногих. Вот он, закон, над которым не властен даже я.
- Неужели тебе до такой степени безразлично, что произойдет?!
- Что бы там ни произошло, существование отдельных фигур не играет роли. Пьеса должна быть сыграна до конца, невзирая на лица. Сгорит двуликая - легче будет договориться двум другим. Будет повержен в противостоянии с сильными мира сего второй самозванец – победителем выйдет последний оставшийся. Погибнут все трое – какая, право же, разница? Какой-нибудь финал мы увидим в любом случае.
- Право, я удивлен, почему ты до сих пор не оставил этого представления, пресытившись игрой. Ведь знать финал - это еще не все... Важно действие - а результат вторичен, будучи с самого начала исчислен, взвешен и определен.
- Ты даже прав на этот раз, хотя это и кажется невероятным. Важно действие. Действие! Но так ли существенно, какое именно? Костер для зрителя эффектнее, чем чудесное возложение рук. Костер осязаем и ярок, исцеление – дешевый фокус. Твоей юной протеже следовало бы сгореть, тогда ее и впрямь сочли бы святой. Но так – увы, увы. Слава шарлатанки – вот все, что уготовано ей в будущем.
- Порой мне кажется, что ты не вестник смерти, а ее погонщик. Но будущее Самозванки будет раскрашено не твоей излюбленной краской - об этом шепчутся за сценой, и значит, будет так. Но довольно об этом - что ты скажешь про третьего нашего гостя? Он единственный из всех, кто сегодня избежал смены масок. Или все-таки...
- О, этот… Что ж, по крайней мере, ему сегодня ничего не угрожало. Он, в некотором роде, был бессмертным. Какая ирония!
- Ах! Ты исключительно точен в плетении словес, мой собрат... впрочем, и бессмертные умирают. А призраки прошлого порой оказываются подозрительно похожи на неясную фигуру, выступающую из тумана будущего. Итак - это был день Масок. Своеобразный карнавал. Праздник. В нашу ли честь?..
- Праздник ли, будни – Закону все едино. Пусть надевают чужие личины, примеряют чужие имена, присваивают чужие тела и чужие души. Пусть играют. Время еще не вышло.

Прожектора вспыхивают ярче. Девочка-кукла корчится в алом круге, словно объятая настоящим огнем, кукла в голубоватом круге силится сорвать с головы маску – тщетно, кукла в змеиной коже покачивается из стороны в сторону, не замечая бьющего в глаза света. Скрипка, не сдерживаясь, рыдает за сценой. Маски немы и неподвижны - лишь в последний миг перед тем, как занавес падает, удается увидеть Трагика, осторожно ступающего в круг пламени.

Шаг в не-настоящее

А ведь тогда казалось, что все и правда получится. Что будет город – живой, яркий, играющий полутонами. Она улыбалась в тот день в Соборе, рассказывая Служителю о грядущем: “Мы раскрасим этот город в новые цвета – в червонное золото и искрящийся янтарь, в нежный сиреневый и жесткий малахитово-черный, в глубокий аспидный уголь и трепетный беж с оттенком утренний зари”. Она бы могла нарисовать его, этот город будущего, так ясно видела залитые солнцем улочки, так отчетливо ощущала дыхание новой жизни. Тогда она еще умела рисовать – не кистью, грезами. Тогда она еще умела мечтать и верить в то, что мечты сбываются.

Скрип колеса – протяжный и жалобный, будто стон. Горестное мычание Боса Туроха. Что мы сделали, мама, мамочка, и что мы делаем?! Рваная рана в теле города там, где когда-то возвышалась зеркальная башня. Горячая кровь в бидонах – боль земли и ее горечь. Мы живем этой болью, мы пьем эту кровь, мы расплачиваемся за нее снами и сказками, мечтами и песнями, но нам уже почти нечем платить. Мы – нищие, у нас не осталось ничего, кроме этих стен – навечно серых.
Песиголовцев больше нет, и старые игры теперь совсем не радуют, хоть мы и пытаемся их оживить. Все стало серое, и когда выходишь на улицу, хочется просто сесть на землю и смотреть в пустоту - все не так, все неправильно, все зря... Мы пьем кровь и живем ей, мы похожи на упырей из сказок, и это так отвратительно - чувствовать, как в горле умирающе пульсирует горячая капля жизни.
Только для мясников, наверное, ничего не изменилось. У них нет игр. Они монотонно, бездушно убивают каждый день. Топор медленно поднимается и опускается, отсекая безличные части мяса, и это похоже на нас - как мы по кусочкам едим Землю, высасывая из ее прокушенной Башней артерии горько-соленую жизнь.
Она, должно быть, ненавидит нас. Она ненавидит нас, а мы не в силах ненавидеть ее. Мы не в силах отказаться от жизни, которую берем взаймы, не в силах выплеснуть поселившуюся в сердце тоску, не в силах заполнить пустоту, заполняющую наши души. Нищие духом. Мальчик, который когда-то был любопытным и отчаянно смелым, теперь практичен и благоразумен; девочка, знавшая цену одиночеству, устраивает в городе безликие праздники, и только Хранительница мертвых остается собой даже сейчас. Значит ли это, что она хранит и себя, и нас? Значит ли это, что мы уже мертвы?!
Кто-то предпочел запереться в себе, стараясь сохранить в четырех тесных стенах отзвуки тех мелодий, что звучали раньше. Быть может, им это удалось - или они просто медленно погружаются в память о самих себе, бывших когда-то живыми. Остальным просто незачем жить. Мы снова и снова приучаем себя не вздрагивать, когда взгляд не находит над крышами домов хрустальной Башни. Мы не знаем, куда идти в лабиринте тускло одинаковых улиц. Что-то кончается - воля терпеть все это, всю эту пыль, что оседает на лицах, и кровь, которой надо питаться.
Мы перестали видеть сны. Ночью мы просто проваливаемся в глухую пустоту, откуда смотрят в отчаянии ослепленные, выколотые глаза. С каждым глотком теплой подземной крови мы перебарываем отвращение, чтобы увидеть следующий блеклый рассвет.
Зачем?..
Затем. Мы уже не верим, но еще надеемся, что все может быть как раньше. Мы все еще помним, что солнечные блики могут радовать глаз и душу, что самые сладкие грезы рождаются в полночь, а вещие сны приходят под утро, что парящая в воздухе мерцающая пыль, отражаясь от зеркальной башни, сплетается в волшебные видения – осязаемые, настоящие, живые. Мы помним призрачную кошку, ведь она же - была? Или мы придумали ее сами – так ли уж это важно, если она сидела на пороге Ласкиной сторожки, точила невидимые когти о грубый косяк, и отметины эти видны до сих пор... Мы умеем выживать, умеем работать, умеем строить! Ведь всего-то и нужно – суметь воссоздать нелепый стеклянный многогранник на тонкой ножке. И все вернется, ведь правда?!
...живи, ухмыляется будто бы ветер. Работай. Строй. Ты силен, ты умел, ты знаешь, как правильно - ну же?!
Мы не умеем долго обманывать себя. Каждый раз, когда отчаянная надежда умирает, мы остро понимаем - невозможно. Тот, кто построил подобное, уже никогда не сможет повторить это. И никто другой не сможет тем более. В месте, где сознательно отказались от мечты, отрезали мечту остро отточенным ножом, настоящая жизнь уже невозможна. И это даже хуже, чем горький вкус крови и тоска при взгляде на небо. Понимание: мы живем для того, чтобы каждой клеточкой больного сердца осознавать - все кончено, и никогда, никогда теперь не будет так, как прежде.

Вскрытие Бессмертного.

(вскрывали напару с Чероном)

Утро нисколько не напоминало своих тёплых и ласковых собратьев. Ни просыпающихся птиц, ни аккуратных касаний лучей народившегося солнца, только рассеянный, бесцветный и мутный свет, пинком вышвырнувший ночь за горизонт. Гаруспик лежал с открытыми глазами, вперив взор в потолок и почти не дышал. Демоны ночи, ещё не покинувшие его душу, сковали тело невидимыми цепями и нещадно хлестали мечущийся разум. Что это было? Кошмар, дитя напряжения последних дней и шока? Видение, посланное Матерью Бодхо? Дурман, навеянный курительной смесью отца? Или, вообще, невозможный шаг назад во времени, чтобы исполнить должное?
"Я убил отца своей рукой? - спрашивал себя Артемий. - Замкнул круг и сгорел в пламени, чтобы...чтобы что?"
Вопросам не было ни конца, ни ответов с мизерикордами наперевес.
В прозекторской было тихо. Отсюда, из-за тесно сдвинутых стен и прикрытых век, почти не верилось в чуму. В то, что в Земле уже, должно быть, охвачено эпидемией несколько кварталов, и то, что вчера казалось лишь тенью, нависшей над городом, овеществилось.
Взгляд Гаруспика метнулся по стенам, и мертвая, склоненная набок голова Симона как нельзя лучше напомнила ему о том, что смерть приходит не только в ночных кошмарах.
В это время где-то позади скрипнула дверь и тяжелые ботинки Рубина глухо стукнулись о порог. Шелест плаща, вешаемого на крючок...
- Уже не спишь, - прищурился Стах, устало опираясь о стену. - Тем лучше... Я почти ничего не успел узнать, но положение в городе удручающее.

Менху несколько долгих, растянувшихся, словно битум мгновений рассматривал лицо Рубина. Тяжёлый подбородок, обесцвеченные губы, ввалившиеся щёки, туго обтянутые кожей скулы, глаза, набрякшие тёмной усталостью, пересечённый резкой складкой лоб... Гаруспику почти показалось, что через эти черты начинают проступать другие, предсмертные, но нет, показалось. А, может быть, будущее просто ещё не предопределено, в отличие от прошлого.
- Что слышно? - слова вырвались из гортани, завибрировали меж стен и прервались надсадным кашлем. Ободранные вчерашним курением лёгкие жестоко мстили хозяину.
- Не столько слышно, сколько видно, - позволив себе чуть-чуть расслабиться, Рубин, хрипло выдохнув, поднялся, и принялся перебирать хирургические инструменты, сваленные в ящик стола. - В воздухе словно носится какая-то скверна. Я встретил мальчишку из знакомых, двоедушника. Перекинулись всего парой слов, но похоже, дела неладны не только в северной части, но и в Каменном Дворе... Чума распространяется с какой-то совершенно невозможной скоростью. Может быть, кто-то из беглых мясников - если болезнь действительно пришла из Термитника - добрался до владений Каиных... но что-то мне в это не верится.
Гаруспик задумчиво, похрустывая суставами, поднялся и потянулся, прикрыв глаза. Соединить виденное вчера в мысленную карту не выходило, как он ни старался, но было ясно, что с того места, где он недавно встретил ойнона Данковского до Каменных Дворов крысы, эти маленькие стрелы-смертники на службе у эпидемии, добраться вполне могли. Кроме того…
- Надо проверить тело Симона, - сказал он, открыв глаза. – Если его тело заражено, как и….
Внезапная догадка вспыхнула в мозгу вспышкой белого фосфора, опалив серое вещество страшными предчувствиями.
- Стах, тело отца мы нашли в воде. В болоте, которое связано с Глоткой и Горхоном. Вода может быть уже заражена, – сказал Гаруспик безжизненным, сухим и совершенно ему не подходящим тоном.
Рубин устало кивнул головой:
- Верно, пожалуй. Да еще за вчерашний день таких трупов мог набраться не один десяток - то побоище в Земле... Хорошо хоть, что воду город берет из подземных источников. Но от ловли рыбы придется отказаться... Надо будет предупредить коменданта. Хотя Сабуров умен, и сам должен догадаться установить первичные санитарные меры... к которым, скорее всего, припишет нашего знакомого бакалавра.
Стах наскоро разложил на отрезе марли скальпель, кишечные и кровоостанавливающие зажимы, набор щипцов и игл, и принялся протирать их, смачивая в склянке со спиртом.
- Я продезинфицирую инструмент, а ты подготовься.
- Где у тебя халаты, перчатки и прочее хозяйство лежит?
- Халат на крюке, - Стах, не глядя, дернул подбородком. - Перчатки здесь, в ящике.
Артемий принялся, не торопясь, с расстановкой одеваться, давая Рубину время как следует заняться инструментами.
Не слишком свежий халат лёг прямо поверх кожи и синяков на ней, отгородив своей белой бронёй Гаруспика от болезни, маска скрыла лицо, подобно забралу шлема, а перчатки на мгновение налились тяжестью боевых рукавиц.
- Протри и его, - не очень разборчиво сказал менху, кладя в кювету отцовский нож. Мысль о том, что в таком деле, как вскрытие Симона Каина, ему будет сопутствовать какой-то там скальпель, была неприятна.
Гаруспик не ответил. Он шагнул ближе, взял в правую руку нож, пару раз крутанул его между пальцами и....
Бакалавр Данковский наверняка оперировал бы иначе. Ему бы больше пошли сухие медленные, отточенные жесты, хоть сейчас для учебника фотографируй. Вместо этого у стола бушевал небольшой ураган. Резкий взмах, нож входит в подвздошную область и с резким хрустом вскрывает грудную клетку. Рассечённые мышцы и кожа расходятся, а Гаруспик, безликий, утративший индивидуальность и имя, Гаруспик уже раздвигает рёбра, пользуясь специальной распоркой. Ещё несколько молниеносных разрезов, и в таз обильно течёт густая, тёмная кровь. В кюветы по очереди ложатся желудок, печень, почки, селезёнка, небольшая заминка происходит с семиметровым канатом кишечника. который в итоге практически летит в руки Рубину, дескать, разбирайся! Распорка удаляется, рёбра возвращаются на своё место, но лишь для того, чтобы разойтись под восходящим ударом такой силы, что тело выгнуло дугой и швырнуло обратно на стол. Рассечённая грудина напоминает размыкающиеся челюсти, а Гаруспик уже, прямо руками, с каким-то сладострастным хрустом раздвигает рёбра. Громадное лезвие ножа движется со скоростью челнока в швейной машинке, и в кювету ложится ювелирно отслоённая лёгочная сорочка. Сердце, лёгкие и часть трахеи смог бы удалить и студент-первокурсник...

(...продолжение)

- Мозг достанем? - Гаруспик обернулся к Стаху, более похожий на степного демона после сытного пиршества. Белый халат перемазан кровью, глаза горят, на лбу испарина, дыхание частое... Учитывая здоровенный нож в руке, Гаруспик пугал.
- Не стоит, - не отвлекаясь от работы, Рубин быстро заменил таз для крови и мотнул головой. - Песчанка поражает не избирательно. Заметил зараженные области?
Гаруспик кивнул, аккуратно положил нож в чистую кювету и отошёл в угол. Первобытное, дикое наслаждение бурлило в нём, превращая тело в кипящий котёл, заставляя руки дрожать, а глаза сверкать. Артемий Бурах сел на пол, привалившись спиной к стене и склонил голову на грудь, словно собираясь напиться удивительно свежей крови, пропитавшей его халат. Пришла очередь Рубина работать, и один хирург уступил место другому, как один маэстро передаёт другому рояль, во время концерта для двоих.
Бросив косой взгляд на практически выпотрошенное тело, Рубин передвинул таз с органами на соседний стол, где стоял микроскоп, и занялся их изучением.
Впрочем, сложное устройство пока не понадобилось. Делая осторожные надрезы, Стах осмотрел печень, почки, кишечник, и отрицательно мотнул головой:
- Ничего, хотя я еще взгляну под стеклом. Но явных следов поражения нет. И в целом все намного чище, чем в случае учителя... болезнь не получила развития?
Не дождавшись ответа, он отложил образцы в сторону, и перед ним оказалось сердце. Отерев куском марли потеки крови, Рубин присвистнул - здесь не нужно было ничего резать. Все сердце представляло собой один омертвевший, скорченный коричневый ком плоти. Казалось, в нем даже змеились трещины и плавали едва заметные крапинки червоточины. "Поражен в самое сердце", без каких-либо метафор...
- Ерунда какая-то, - Рубин покачал головой, удерживаясь от того, чтобы сплюнуть при покойном. - Все чисто, кроме мышечной ткани в верхней части... да еще горло. И сердце. Такое впечатление, что он не ел и не пил ничего зараженного, и даже не вдыхал - ему как будто сделали инъекцию прямо в сердце. Или в горло, откуда бактерия взяла и целенаправленно, минуя все прочие артерии, добралась до сердца... как живая. Или две инъекции?
Смирить волну внутри себя, что может быть сложнее? Пожалуй, разве что, смирить ту же волну, когда этого делать не хочется, когда она приносит болезненное наслаждение, словно расчёсывание до крови комариного укуса. Артемий поднялся на ноги, и подошёл ближе к телу. Пальцы, затянутые в побуревшую от крови перчатку, растёрли кожу на неповреждённом горле Симона, несколько раз её оттянули и отпустили.
- Ты видишь след от укола?
- Навскидку - нет. Сейчас взгляну еще...
Некоторое время было потрачено на то, чтобы Рубин тщательно осмотрел через чуть треснутое увеличительное стекло сердце и трахею со всех сторон. В конце концов Стах в сердцах откинул линзу в сторону (та, зазвенев, покатилась по столу), и развел руками:
- Ничего. Впрочем, если укол и был, он сделан три дня назад - за это время язва могла так протравить сердце, что след теперь незаметен. Насчет горла я почти уверен - оно чище. Но, скажем, шарик под язык мог дать похожий эффект... Но не представляю, что это могла быть за таблетка с бактерией Песчанки. Скорее уж заражение крови после инъекции.
Нож снова перекочевал в руку Гаруспика и опустился на белое, раскрытое и опустевшее, как выпотрошенная картонная коробка тело Симона. Несколько быстрых взмахов, и на омертвевшей коже разошлась паутинка разрезов.
- Даже малые его линии не были тронуты язвой, - вскрыл повисшую тишину Артемий. - А поражены важнейшие узлы.
- При всем том, - добавил Стах, - что Симону незачем было пользоваться инъектором... Он никогда и ничем не болел. Разве что - для Каиных было довольно обычным делом испытывать на себе новые открытия, в том числе в химии и биологии... Но думаю, Симон давно уже не интересовался областями человеческой науки.
- В любом случае, наше дело - синтезировать вакцину. Но... с этим непонятным заражением лучше бы иметь еще образец ткани для исследования. Желательно - свежей.
Гаруспик отошёл от тела, снял маску и долго, с тщательностью, которая бывает лишь в жестах полного новичка или умудрённого опытом профессионала, он набил и раскурил трубку, наполнив прозекторскую горько-свежим запахом отцовской смеси. Голова тут же стала лёгкой, мысли двигались в ней, словно мыльные пузыри в воздухе. Артемий почти физически это чувствовал, при всём при том, что мышление оставалось совершенно ясным, незамутнённым твириновой дымкой.
- Нужно найти ещё живого больного,- сказал он, выпустив дым через ноздри.
- Этим и займемся, - Рубин кивнул, подводя итог разговору.

Самозванка. День третий.
Ассиметрия. Часть первая. Вопросы.
(с символичным Дженази)

Утро не спешило ворваться солнечным светом в задернутое ветхой тканью окно - лишь заглянуло в щелку привычной угрюмой серостью.
В комнате было пусто и тихо – так тихо, что от этого стало жутко. Тишина никогда не сулит ничего хорошего. Тишина похожа на тесный кокон. Глупая гусеница может верить, что эта ласкающая оболочка из мягких волокон позволит ей обернуться бабочкой, расправить искрящиеся яркой пыльцой крылья и взлететь, преодолеть преграду, стать, наконец, собой. Смешно. Нет никаких крыльев – нет и не может быть, есть только плен, только вечное безмолвие – а если что и разорвет его, то что-то еще менее приятное…

С чем же сравнить мое положение? С клеткой? С падением в глубокую бездну, и чем ниже – тем холоднее, тем страшнее и больнее? С чем же? Слова медленно, но совершенно неотвратимо, теряют всякий смысл. Если бы я была писателем, то, наверное, смогла бы выразить знаками то, что творится у меня внутри.
Я умею творить чудеса. Я могу исцелить. Я могу убить. Могу? А что я могу? Могу повиснуть на ниточках, могу плутать в собственном осознании бессилия, могу… Нет.
Без цвета, без запаха и без вкуса – эта серая мгла где-то внутри меня, давит изнутри, сжимает сердце. Я – Чудотворница. Я буду ею, если сказать это с уверенностью и с верой, так? Нет, не так.
Вроде бы все так, как и должно быть, вроде бы все понятно, но все же – я постоянно мучаюсь ощущением неправильности всего происходящего. Люди не могут назвать это, они могут только ощущать это. «Что-то не так» - говорят они, чувствуя странное смятение и щем в груди. Я же могу назвать это просто – искажение. Нарушенный баланс, искривленная соразмерность, асимметрия – названий действительно много. Но помимо всего, это состояние еще и… Неопределенности. Да-да! Неопределенности. Как монетка, что застыла на ребре. Куда она упадет? И ты смотришь на неё с замершим сердцем, ожидая исхода, и сделать можешь, но это нечестно, неправильно… Или?
Неопределенность. Неправильность.
Я устала. Я действительно устала. Когда же все это закончится?

Никогда – торжествует тишина. Никогда тебе не вырваться, никогда не стать бабочкой. Попалась, позволила поймать себя и заключить в кокон, в очередной раз поверила в свои глупые чудеса. Сегодня можно было и не просыпаться…
Клара уже была готова поверить ей, признать ее безоговорочную власть, но неожиданным спасением с улицы, откуда-то издали донеслись протяжные звуки. Глубокие, тоскливые, похожие на странный монотонный напев – словно кто-то, не умея найти слов для своей боли, просто изливал ее в мир. И мир откликался звуками, тихими, незаметными ранее, но заставляющими поверить в реальность пространства за тонкой оболочкой кокона. Навалившаяся апатия шарахнулась прочь. Клара поднялась с постели, ощутив, как противно заныло тело. Пусть. Главное, что не отказывается повиноваться.
На улице было не слишком людно, встречные мясники не обращали на Клару ровным счетом никакого внимания, словно молчаливо признали ее своей. Равной. Девочка брела, бездумно переставляя ноги, не глядя по сторонам – к чему выбирать направление, если все дорожки города все равно приведут ее, Клару, туда, куда будет угодно чему-то непостижимому?
Кажется, она успела миновать часть квартала, захваченную мясниками, когда ее окликнули.
- Эй! Ты, что ли, девочка с кладбища? – мальчишка с поцарапанным носом и с задорными искорками в желтых глазах выжидающе склонил голову.
- Может и так. Но я то с кладбища пришла, а ты туда и уйти можешь. Совсем, - Равнодушно ответила Клара, оглядывая мальчишку чуть неприязненным взором. - Что тебе нужно?
Мальчишка не испугался и не обиделся. Окинул Самозванку оценивающим взглядом и усмехнулся.
- Ишь, языкастая! – фыркнул он и пояснил: - Я же не со зла. Меня попросили девчонку найти ненашенскую, так и сказали – с кладбища, мол, девочка.
- Даже так? - Медленно осведомилась она, растягивая звуки. Затем, не спуская глаз с посланника, с доброжелательной (условно) улыбкой, осведомилась: - И как же зовут этого самого просителя?
- Да Хозяйка Земляная, Катерина. Сабурова. Она тебя вроде бы на кладбище и встретила…
- Хозяйка... Кладбище... Катерина? Да-да, её кажется звали так... Катерина, значит, - Самозванка пожала плечами. - Насколько я помню, при первой нашей встрече она была более чем... неприятно мною удивлена. Интересно, что ей сейчас от меня нужно?
Клара задумчиво огляделась - делать было нечего, причем совершенно. А приглашение Хозяйки - от такого, по-видимому, не отказываются.
- Я знаю где дом Сабуровых - была там, но... Вряд ли найду дорогу. Проведешь меня?
- Нет, здесь оставлю! – беззлобно хихикнул мальчишка.- Так и скажу – простите, мол, госпожа Катерина, нашел вашу девочку, а подбирать сами идите!
Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу и кивнул на подворотню:
- Ну что, пойдем? Тут можно дорогу срезать, я знаю, я все закоулки излазил.
- На пузе? - Невинно ответила Клара в ответ на шпильку. - Меня-то по закоулкам лазить не заставишь, надеюсь? Ну ладно, черт с тобой. Веди меня, Вергилий...
Мальчик шагал шустро, но и на Клару поглядывать не забывал – вдруг отстает? Да и любопытство гложет…
- А ты откуда вообще взялась? Ну... на кладбище-то?
- Молоко да хлеб тырила, - просто ответила Самозванка.
- Не хочешь говорить, ну и ладно, - он насупился и какое-то время шел молча, лишь изредка кивал в ту или иную сторону и коротко указывал: - Сюда.
Наконец, вынырнув из очередного переулка, остановился – так резко, что Клара едва не врезалась ему в спину.
- А вот и пришли. Только с этой стороны вход к самому коменданту, а чтобы к Катерине попасть, нужно дом обойти. Тут-то уж не заблудишься? – и насмешливо глянул снизу вверх.
- Какая галантность! - Фыркнула Клара. - Все больше убеждаюсь - настоящие мужчины еще не перевелись...
Сказав это, Клара пошла дальше, не оглядываясь. Катерина ждет, не так ли?

Главы из переписки.

Леону Курину

Сообщите всю информацию, касающуюся деятельности правительственных специалистов во время Первой Вспышки пять лет назад.
Сонную группу игнорируйте.
Копии материалов расследования Аглаи Лилич высланы вам с нарочным, ожидаю сравнительного анализа.
Закройте доступ к помещению театра для всех, кроме вас лично, и постарайтесь отыскать кого-нибудь из актеров.
Разрешаю допрос любыми методами.

Герман Орф, inq

p. s.:
Теперь не вызывает сомнения то, с какой именно целью сюда были отправлены известные нам лица.
Подавление мора - цель второстепенная.
Не допусти ошибки.
p. p. s.:
Пришли мне все подтверждения исследований Данковского, которые наблюдались за время эпидемии.




Ответ (получен срочной почтой через два дня, 29 октября):

Герману Орфу

Все доступные источники указывают на то, что во время Первой Вспышки город был полностью предоставлен самому себе. Ни одного следа присутствия наблюдателей от Властей в подотчетных документах отыскать не удалось. Проверка была проведена с учетом всех методов шифрования, известных на данный момент. Если правительственные специалисты и находились в городе на тот момент, то их положение было засекречено на высшем уровне.
Касательно Театра: на Соборной Площади удалось обнаружить одного из т.н. Исполнителей и выйти с ним на контакт. По поводу искомого листа и дополнительных к нему (разрозненные части продолжения пьесы были найдены в помещениях Театра и в других домах, чей список прилагаю в конце письма) он высказался в духе "игра ума, безошибочно принятая за действительность". Стоит добавить, что среди описываемых в пьесе событий встречаются расхождения с тем, что случилось на самом деле.
По общей ситуации от него не удалось получить внятных комментариев. Попытка применить силу закончилась... неудачей. Подробности, с вашего разрешения, опускаю.
Что касается исследований Танатики, то картина наблюдается крайне запутанная. Существуют сведения о том, что как минимум один случай подтверждения теории Данковского имел место, однако этим человеком не мог быть глава семьи Каиных, в поисках которого основатель Танатики прибыл в город. Нам удалось проследить судьбу его тела: достоверно известно, что оно было препарировано и вскрыто, и его состояние не удовлетворяло декларируемым Танатикой "Пяти постулатам смерти".
Но связь, несомненно, существует. Не исключаю также, что в одиночку Данковскому удалось добиться неких результатов, принципиально отходящих от догм школы. К сожалению, заполучить какие-либо документы об экспериментах Танатики последнего месяца практически невозможно.
Ожидаю дальнейших указаний.

К.Л.

Даниил. И Тая. И кто-то там еще.
(вместе с аццкой БакаКошкой)

Когда Даниил проснулся, утро было в разгаре. В комнатушке, где с трудом умещались кровать и тумбочка, наконец-то стало светло. А вчера, при свете одной керосиновой лампы…
Он понял, почему одонгов можно бояться. Только зайдя в темный коридор и не ожидая там ни с кем столкнуться, он вдруг увидел, как на него плывет бледное пятно, примерно на уровне его груди. Постепенно оно приобрело очертания головы - маленькими, круглыми, неестественно вылезающими из орбит глазками, без носа, без рта. Он прижался спиной к стене, пропуская чудовище мимо себя, туманный взгляд скользнул по нему, из-под тряпок послышалось мычание, и одонг вышел наружу.
При дневном свете они не казались ему такими угрожающими. Впрочем, нет, не угрожающими – мистическими. Было в них что-то словно из другого мира, первобытное, полузвериное, и это не пугало, но заставляло холодок пробегать вдоль позвоночника.
Дверь в выбранную им комнату не закрывалась, мало того, она вообще едва держалась на петлях. Должно быть, около часа Данковский не мог уснуть, наблюдая за тем, как проплывают в темноте коридора мимо его двери бледные лица Детей Бодхо. Из-за темных одежд (если можно было назвать одеждой эти то ли тряпки, то ли звериные шкуры) ночью только и были видны эти обтянутые тонкой кожей безволосые черепа.
Вот и сейчас один из них сунулся в дверной проем, поглядел на проснувшегося бакалавра и проскрипел что-то на своем языке. Данковский так и не понял, к нему это было обращено или нет – а спросить не успел, потому что одонг на удивление быстро исчез.
- И тебе доброе утро, - вздохнул Даниил.

…сегодня он собрался, как и обещал, заняться заболевшими мясниками. В конце концов, нужно что-то узнать о болезни, формах, которые она принимает, путях распространения – да много о чем.
Если принять еще пару таблеток, можно, наверное, не заразиться. Принимая за условие, конечно, то, что он здоров. А если уже нет, то и терять нечего. Подхватив саквояж, Даниил отправился к Тае – вернее, искать Таю.
Искать, впрочем, пришлось недолго. Обратившись на улице к первому встречному степняку, неловко, коротко и предельно просто – так, что понял бы и ребенок, Даниил попросил его проводить. Тот в ответ усмехнулся краешком губ и ответил внятно, но столь же коротко:
- Идем.
Весь недолгий путь по просыпающимся улицам, проделанный в сопровождении мясника, бакалавр осматривался по сторонам - разглядывал серые, похожие друг на друга дома и запоминал дорогу. Занятие было не из веселых, но другого не было – вряд ли он сумел бы расспросить мясника о произошедшем в Термитнике. К счастью, Таю они нашли совсем скоро – не прошло и четверти часа. Она, как всегда окруженная угрюмыми смуглыми мясниками, увидев Даниила, подалась ему навстречу.
- Ты, наверное, здорово набегался вчера. Здесь все давно на ногах. И Клара уже ушла, - непонятно зачем сообщила она Даниилу.
- А куда? - рассеянно спросил тот, сам не поняв, зачем.
- Не знаю, - она пожала плечиками. – Ушла и все. Может, еще вернется? Она мне сказку обещала…
- Наверное, - рассудил Данковский. - Вот, Тая, ты просила меня вчера, чтобы я вам помог. Давай ты мне сначала тоже немножко поможешь? Расскажи про язву в Термитнике.Как болели мясники? Заражались ли друг от друга? И можно ли осмотреть зараженных?
- Я сама всего не видела, - она вздохнула. – Вроде бы у них был жар. И бред. И язвы еще. А когда они уже не могли ходить, они кричали от боли, как будто кто-то кусает их изнутри – и эти крики было слышно даже в коротком корпусе, хотя там не было заразы сначала. А заражались ли они друг от друга… Разве это можно так просто понять, от чего они заражались?
Она помолчала, не зная, что еще добавить и раздумывая над вопросами Даниила.
- А больных мы ведь не брали с собой, - добавила она, вспомнив его последнюю просьбу. - Спасались только те, кто еще сам мог ходить. Правда, у нескольких человек потом началась лихорадка, наверное, они тоже были заражены, просто этого не было заметно. Это называется у вас, докторов, каким-то умным словом, вроде бы. Ты можешь на них посмотреть, конечно, если это нужно – тебя проводят к ним.
- Нужно, - кивнул бакалавр. - Много их?
Из инструментов для осмотра у него ничего не было, ни фонендоскопа, ни зеркальца; что еще хуже - не было респираторной маски. Зато была записная книжка, карандаш и еще немного таблеток.
- Они ведь в каком-то изолированном месте, я надеюсь, куда никто не заходит?
- Нуу.. – Тая качнула головой, жест можно было истолковать в равной степени и как подтверждение, и как отрицание. – Они в одном доме все. Туда никто не ходит, конечно, но никто их там и не стережет.
- Наверное, в этом и необходимости нет, - признал бакалавр. - Пусть кто-нибудь покажет мне дорогу. А там уж я сам...
Что именно "он сам", Даниил пока плохо представлял. Ему почему-то казалось: вот он увидит этих больных, и ему все сразу станет ясно. Впрочем, строить планы - гиблое дело, судьба обязательно решит пошутить, и... Эй, Данковский, с каких это пор ты веришь в судьбу?
Домик, где обустроили временный изолятор, мало чем отличался от десятка таких же на этой улице. Два этаже, серо-бурые каменные стены, покореженная водосточная труба, глубокая трещина поперек бетонного крыльца… Даннил взялся за отполированную многими ладонями дверную ручку, чтобы войти внутрь, но тут взгляд его упал на пятно чуть правее дверного косяка. Странно знакомое, неяркое, словно бутон нераспустившегося цветка. Страшного, хищного цветка.

(продолжение)

Поморщившись, он отступил на полшага и открыл саквояж. В маленькую коробочку, где раньше хранились перья от ручек, он вчера положил три таблетки. Решил, что ему хватит, а остальное пусть берут мясники. Впрочем, даже сейчас, проглотив одну ("Только две осталось..."), он не пожалел.
Затем быстренько соорудив из бинта - вот ведь медицинская привычка, таскать с собой всякую ерунду, которая может и не пригодиться, - подобие маски, закрывающей рот и нос, он надел ее и потянул дверь на себя.
Стараясь дышать как можно реже. Слушая стук собственного сердца.
Длинный и тесный коридор встретил бакалавра слабым, едва ощутимым пока что запахом недуга: кисловатый, душный, ватный какой-то воздух просачивался сквозь марлевую повязку, стремясь проникнуть в легкие. Комната на первом этаже оказалась пуста, Даниил оглядел ее мельком и двинулся дальше - наверх. Лестница поскрипывала в такт его шагам, будто жалуясь на свою непростую судьбу. Искомое он обнаружил в спальне на втором этаже. На кровати, скорчившись, лежал человек – неподвижно и беззвучно – лишь хриплое дыхание вырывалось из его груди.
- Эй, - позвал Данковский. Голос сквозь марлю звучал глухо и даже как-то... неестественно, точно принадлежал кому-то другому. - Вы меня слышите? Как вы?
Человек был жив, но в каком состоянии он сейчас находился - этого предугадать было нельзя.
Мужчина открыл глаза и какое-то время обшаривал комнату взглядом, будто вовсе не видя бакалавра и тщетно пытаясь отыскать источник звука. Наконец, взгляд остановился на темном плаще, зацепился за него, как крюк за стену и медленно заскользил вверх - к лицу. На вопрос Даниила он так и не ответил – не расслышал? Или не понял смысла? Или уже не мог говорить?
- Я врач, - произнес бакалавр чуть громче. - Я пришел вас осмотреть.
Он решительно шагнул вперед, приближаясь к кровати.
Человек вздрогнул и закрылся руками, словно опасаясь, что Даниил сейчас его ударит. Дыхание – и без того тяжелое, с присвистом, участилось, став больше похоже на непрерывный хрип – так дышит, должно быть, загнанная лошадь за минуту до того, как белая пена выступит на ее губах. На ладонях, за которыми несчастный пытался спрятать лицо, отчетливо проступали синюшные пятна – еще не язвы, но обещающие вскорости стать ими.
- Что вы чувствуете?
Он решил не дотрагиваться до больного - да и желания не было. Жалость постепенно уступала место... брезгливости? Нет, у докторов это чувство отсутствует. Скорее - ужас перед страданием, которое может закончиться только смертью.
- Вы меня вообще - слышите?..
Человек отнял руки от лица, и Даниил увидел вблизи его лицо. Резкая линия скул, желтая кожа, похожая на ссохшийся пергамент, отмеченный кое-где, будто плесенью, теми же пятнами, что и руки, губы, покрытые запекшейся бурой коркой, и глаза – мутные, слезящиеся, слепо щурящиеся даже от того невеликого света, что проникал в зашторенное окно. Он попытался что-то сказать, но сорвался, захлебнулся словами, как испорченный патефон. Закашлялся – сухо, надрывно, словно пытаясь выплюнуть боль, поселившуюся внутри.
- Бо…лит… Го…ря…чо… Стра… шно… Ум..ру…
Со второй попытки человеку удалось заговорить. Он выталкивал из себя слова с трудом, короткими отрывистыми слогами, делая между ними длинные паузы, в которые пытался хватнуть воздуха – хоть немного, глоток, чтобы только хватило на следующий выдох. Казалось, что слова царапают – нет, раздирают! - ему горло.
- Нет, нет, - Даниил попытался успокоить его, - надежда еще есть. Все... все будет нормально, мы постараемся найти лекарство.
Слова звучали так, как и должны были - словно он сам не верил в произносимое... черт возьми!
- Я могу пока что-нибудь сделать для вас? Сколько здесь еще людей?
Люди? Еще? Здесь? Больной смотрел на Даниила так, что было понятно – смысл вопроса от него ускользает, просто не помещается в сознании, заполненном болью.
- Я… пить, - он с трудом сглотнул вязкую слюну.
- Я сейчас поищу, - пообещал бакалавр и покинул комнату.
Воду, пожалуй, следует искать на кухне, подумал он, но вот найти кухню... на первом этаже, кажется, ее не было.
Бакалавр прошел по коридору в соседнюю комнату, где обнаружил еще человека, уже в бреду, и с раскрывшимися кровоточащими язвами. Поморщившись - невыносимо было слушать эти стоны, едва доносящиеся из-за плотно сомкнутых, искусанных губ, - Данковский проследовал дальше, как раз на кухню.
Вода плескалась в довольно грязной бутылке; хотя, может, просто стекло было мутное? Прикасаться к ней руками не хотелось - у Даниила было стойкое впечатление, что чума поразила не только обитателей этого дома, но и сам дом, каждый предмет, находящийся в нем. Он обернул бутыль платком и отправился назад.
- Вот, возьми... - он протянул ее больному. - Почти полная.
Мужчина взялся за мутное стекло дрожащей рукой, припал к горлышку и вновь закашлялся – от первого же глотка воды внутренности скрутило новой волной боли. Ослабевшие пальцы не удержали бутылку, вода растеклась по полу огромной гротескной кляксой. Человек со странным выражением – недоумения? Удивления? Обиды? – уставился на свою подрагивающую ладонь. Затем закусил губу и с глухим стоном откинулся на спину, не обращая больше внимания на посетителя.
- Я постараюсь помочь... чем-нибудь...
Говорить было больше нечего, а делать - тем более. Да и что тут сделаешь, по крайней мере сейчас? Смотреть, как вода впитывается в дощатый пол, было невыносимо.
Выйдя из зараженного дома (в ушах все еще звучали стоны и хриплое: "Страшно... умру"), Даниил сорвал и отшвырнул маску. А потом вдохнул глубоко-глубоко, и так и стоял, просто вдыхая воздух, впитывая в себя осеннюю прохладу, шуршание опадающих листьев, лучи солнца, с трудом просачивающиеся сквозь облака - всю ту жизнь, которая еще наполняла Город.
Кто знает, надолго ли.

День третий. Гаруспик

(с неразлучной парочкой: Трагиком и Исполнителем)

Оставив Стаха заканчивать обработку тела, Гаруспик скинул рабочую одежду и, отчищая куском марли лезвие ножа от крови, глубоко задумался. Тело подобно Вселенной, а нож, вскрывающий линии его, подобен менху, меряющему шагами своими линии Космоса. Путь гаруспика - это дорого хирурга, тропа шамана и дело жреца. Его главное предназначение - принести жертву. Уничтожить малое, чтобы его [I]небытие[\I] дало [I]бытие [\I] чего-то большего. Это просто для посвящённого в тайны - вскрыть линии, рассечь узел, но это лишь видимость. Жертву надо ещё и выбрать. Выбор, а не убийства покрывают ранним снегом головы менху. - Это должен быть больной, уже погрузившийся в чуму с головой, но пока что не мёртвый, - проговорил Артемий. - Надо защититься.
- С экипировкой не очень, - бросил Стах, не отрываясь от зашивания тела. - Все, что найдется у меня - марля, немного спирта... Исидор обычно использовал твириновые экстракты, но я не умею их готовить - и драпировку на лицо. Запасаться иммуниками придется в аптеках, но и там навряд ли их будет много. Заодно, - очередь дошла до упаковки емкостей с органами и отправки их на ледник, - попытайся узнать, как передается болезнь. Если по воздуху, то дело плохо...
- Твириновые экстракты, это такие? - спросил Гаруспик, извлекая из кармана куртки прихваченную с собой бутыль. - Это я нашёл дома, когда только вернулся.
Зеленоватая, тяжёлая жидкость нехотя плеснула внутри, напоминая всем присутствующим о своём существовании.
- Похоже на то, - Стах сощурился, оценимая мутное содержимое пыльной бутылочки, и кивнул. - Но они выходят совершенно разные в зависимости от видов твири и консистенции... и на вид их не различить. Исидор, насколько мне известно, разбирал их на вкус. Может, получится опробовать их на индикаторах, но за этим лучше обратись к бакалавру... если он вообще разберется в этом.
- Времени проверять нет, - Гаруспик качнул головой. Как эти экстракты действуют?
- Повышают общий иммунитет плюс обеззараживающее, кажется. Побочным эффектом общая слабость до потери сознания и отравления... но это в тяжелых случаях. Если выпить литра полтора, можно и умереть - но думаю, подобная предосторожность будет необязательной.
Гаруспик хмуро посмотрел на Стаха и единым махом ополовинил пузырёк.
"Правильно, -успел подумать он. - Если не единым махом, так бы и..."
Что "и" - осталось непонятным, потому что в горле вспыхнул жидкий огонь, моментально охвативший весь пищевод, добравшийся до желудка и оттуда стартовавший, как баллистический снаряд, нацеленный прямо в мозг. В голове моментально стало пусто и звонко, глаза выпучились так, словно собирались пробить потолок и улететь в Столицу, а горло выдало серию нечленораздельных хрипов.
Продышаться. Да, вот так. Вдох-выдох. Вдоооох. Выыыыыдох. И слёзы утереть, а то видно плохо. И выпрямиться уже можно, пожалуй да.
- Крепкий, - только и получилось выдохнуть у Гаруспика.
- Размер дозы определять по собственным ощущениям, - заметил Стах, ненадолго отвлекаясь от упаковки тела и с любопытством наблюдая за метаморфозами выражения лица Гару. Впрочем, дальнейшая его речь отнюдь не лучилась оптимизмом:
- Думаю, в эту вспышку Песчанки ты еще научишься хирургически точно отмерять необходимые количества...
За дверями тесной клети прозекторской Рубина просыпался город.
Сегодня он выглядел почти так же, как вчера - не было ни грозной тени, нависшей над кварталами, ни облаков миазм и скверны, стоны умирающих не доносились с другого берега реки. Но кровавая жатва, к сбору которой приступила чума, умножалась незримо.
Впрочем, имеющий глаза имел все шансы увидеть все непосредственно...
- Пойду, - сложные предложения громоздить как-то не хотелось. - Вернусь.
Тяжёлая металлическая дверь заскрипела и хлопнула на все склады. Обычно утренняя Степь была не просто прекрасна - изумительно, но не теперь. Тяжёлая невидимая пелена легла на Город и окрестности, прочно отрезав их от мира. Казалось, что если сейчас перепрыгнуть ограду и бежать, бежать отсюда по путям, то через пару километров столкнёшься с незримой преградой, расшибёшь себе лоб и тебя потащит обратно по рельсам и шпалам. Говорят, судьба ведёт того, кто идёт и тащит того, кто сопротивляется. Ну что же, в данном случае она принесла бы на место измочаленный шмат мяса.
Гаруспик поднял воротник куртки и пошёл в сторону Каменного Двора. Мимо пробежала крыса.
Здесь лежал флер подступающей болезни. И откуда только - вчера квартал еще был чист, а сегодня стены домов покрыты отвратительной багровой слизью, окна занавешаны грязным тряпьем и сладковатый запах гнили, если остановиться у какого-нибудь окна, с охотой скользнет в ноздри.
На улицах было почти пусто. Наипервейшее условие карантина, которое, впрочем, не обещало даже сколь-либо ограничить распространение болезни - с учетом таких темпов, как сегодня.
Кроме того, когда сидеть в домах станет невыносимо, никто не сможет удержать обреченных на смерть внутри. Даже патрульные, если они смогут работать в зараженных районах, долго не протянут...
По рукам узнают их - хирургов. По большим, крепким ладоням, которые легко и естественно держат скальпель и так же сжимаются в кулак. Обычно после этого начинается плохое, но не сейчас. Дверь отзывается стуком.
После нескольких неудачных попыток Гаруспик понял, что никто не отзовется. По счастью, дверь оказалась не заперта...
Дом встретил его тем же гнилостным смрадом и ощущением полного затишья. Ни звука в покрывале тишины, повисшем над кварталом - ни стука шагов, ни спускающихся навстречу незванному гостю хозяев...
Впрочем, красноречивей всего о причинах подобного могильного молчания вещей говорили стены. Набухшие влажные обои, побуревшие уродливыми багряно-коричневыми пятнами...
На первом этаже не было никого. Пустые постели, такое же влажное и в бурых пятнах белье, и все нетронуто со вчерашнего дня. На кухне запах был еще сильнее, хоть никаких продуктов там на первый взгляд и не обнаружилось - либо семьи, обитавшие здесь, не озаботились закупкой (с учетом вчерашнего повышения цен в связи с карантином это было более чем вероятно), либо вынесли еду в более надежное хранилище.
Лестница на второй этаж ужасно скрипела во всей этой тишине - и еще более пугающе выглядел тот, кто стоял наверху, почти полностью загородив проход и искоса взирая на поднимавшегося Бураха.

Клювоголовый демон-трупонос, с виду совершенно неотличимый от всей прочей братии Исполнителей.
- Лекари не теряют времени даром, - гулко проскрипел голос из-под маски. - Пытаетесь ухватить чуму за хвост?
- А тебе что, ходящий по линии мёртвых? Мы делаем то же, что и ты.
Странно, очень странно было смотреть сейчас на эту тяжёлую, медную маску. Казалось - она знает всё о тебе, ибо ты был в ней и оставил там часть себя навсегда. Вестники мора, страшные Исполнители, вдруг показались чем-то...почти родным.
- Совершенно ничего, - если бы интонации были движениями, можно было бы сказать, что Исполнитель пожимает плечами. - Я всего лишь наблюдаю и выношу суждения. И иногда даю подсказки. Впрочем, следовать им или не следовать - не решает совершенно ничего.
- И что же за суждение ты вынесешь теперь, клювоголовый? Мы с тобой вместе по пути твоему часто ходим, мёртвых ведём, только я останавливаюсь у начала, а ты идёшь дальше. Расскажи, вдруг пойму, - Гаруспик и сам, неожиданно для самого себя заговорил, словно на его голове была маска.
Было в этом что-то странное - мёртвый дом, истекающие кровью обои, запах гнили в замершем воздухе и двое нежеланных говорят о необычном.
- Поймешь? – в голосе Маски отчетливо послышалась насмешка. – Ты, примеривший чужую личину, полагаешь, что постиг и саму суть?
- Мы все меряем маски, только вы их носите не снимая, - тон Гаруспика оставался таким же, как и был. - Я говорил о другом пути.
- Может ли судить о другом пути тот, кто слепо идет наугад? Ему предначертана лишь одна дорога, да и то, - Исполнитель повел клювом из стороны в сторону, будто перечеркивая что-то незримое, – два шанса из трех свернуть не туда. Оступишься, потеряешь тропу, перейдешь дорогу не тому человеку – все, пропал!
- Это путь менху. Сворачивая, мы оказываемся в яме и возвращаемся к Матери Бодхо.
Пустой голос, пустой дом и лишь слова, произносимые менху несли смысл, древний, утверждённый веками и поколениями служения.
- Вот тут ты прав. Все земные пути и впрямь ведут в яму. И путь менху в этом смысле так же непритязателен, предсказуем и смешон, как и любой другой. Приходится искать высший смысл хотя бы в этом – хотя откуда бы ему здесь взяться…
- Тело подобно Вселенной, сын наследует отцу, у каждого своя линия, - Гаруспик пожал плечами. - Это просто, не так ли?
Исполнитель хрипло засмеялся. Этот каркающий смех отражался от сен, усиливался эхом, поселившимся в умирающем доме, отчего казалось, что насмехается над невозмутимым Гаруспиком не одинокая Маска, а целое сонмище клювоголовых демонов.
- Это просто, - смех оборвался внезапно и резко, - и твой путь может окончиться столь же печально, как и путь твоего отца. Но истинных фаталистов не испугать такими мелочами. Они занимаются проблемами посерьезнее – воруют трупы и украдкой сцеживают кровь у обреченных на смерть.
- Делаем то, что надо. И будь, что будет, - почему-то на Исполнителя было невозможно разозлиться. Любые эмоции их словно обтекали, пропадая втуне и угасая. - Впрочем, ты наверняка понимаешь, носильщик мертвецов.
- Понимаю, - голова в маске качнулась, голос прозвучал на удивление серьезно, словно клювоголовый, наконец, признал за Бурахом право идти своим путем и совершать свои ошибки. – Дорога к цели нередко бывает пропитана кровью. И хорошо еще, если это кровь несчастного, который и так умрет. Или кровь животного, предназначенного на заклание. Но иногда – это и кровь бога. Или – странной измученной девочки с нездешним глазами и недетской мудростью.
Подумай, менху. Подумай, какой кровью тебе стоит окропить свой путь.
- Жертва - это малое, что сдвигает с места великое. Как бы не казалась страшна жертва - её польза превзойдёт.
Цитаты ложатся на цитаты и приобретают настоящий смысл. Слова отца поднимались из памяти легко, словно пузыри воздуха со дна болота. Границы между "вчера" и "сейчас" больше не было.
И снова усмешка – скрытая маской, но ощутимая, читаемая в желтом огне глаз, в едва уловимом движении клюва, в самой позе.
- Слова, слова. Звучат они возвышенно – не отнять, но так ли красива порожденная ими реальность? Я все сказал, менху. Я все сказал, - бесстрастно закончил Исполнитель и растворился в темноте верхних комнат.

(почти без Трагика)

Выбор менху.

(с вездесущими Трагиком и Исполнителем)

Демон-трупонос исчез, оставив после себя лёгкий налёт чего-то свинцового на всём окружающем. Гаруспик наконец понял, что именно отталкивало от этих домов. Нет-нет, это были вовсе не кровавые пятна и странная плесень! Ему ли, менху и хирургу бояться таких вещей?! Просто было что-то такое в воздухе, от чего хотелось бежать. Как последний вздох умирающего, который остался здесь, став скорбным воем кладбищенского духа.
Артемий не думал более - ноги сами несли его прочь, дальше из дома, от клювоголовых и красной плесени, от странных ощущений и тихого, едва слышимого детского плача где-то на периферии сознания. Очнулся он уже за рекой, вне Каменных Дворов.
Эта часть города была еще не тронута дыханием чумы - дома как дома, на улицах непривычно много людей - должно быть, тех, кто бежал от Песчанки из других кварталов. На перекрестках расхаживали патрульные, по большей части сурово зыркая по сторонам, нежели пресекая нарушения порядка - каких, по правде сказать, не особенно и было. Однако, при всем этом в воздухе чувствовался... общий страх. Сдавленные взгляды в толпе, убыстряющиеся шаги, никто не останавливался и все куда-то спешили. У лавок с продуктами толпились маленькие группки людей, вокруг которых Сабуровы стражники задерживались чаще, неодобрительно хмурясь в ответ на косые взгляды толпы.
Пустой была только площадь вокруг Театра. Театра, которому было дано обещание... глупое и совершенно неуместное, если вдуматься - но дано.
Обещание - не якорь. Оно лишь разрез, очередная красная ниточка на белоснежном теле Вселенной. Менху - это скальпель Мира, и он меряет своими шагами Степь, оставляя за спиной рассечённую жизнь. Артемий шёл по улицам города туда, в Землю, и ему не заступали дорогу. Нож снова взлетал вверх и ложился в его ладонь, но постовые не трогали его. Шёл менху.
Земля встретила его запахом опустошения.
Здесь прошлась не чума, только начавшая подступать к ее домам, вытирая о стены свое платье, испачканное кровью. Здесь люди - если можно было уравнять обитателей Степи и города - убивали друг друга не дожидаясь, когда за них это сделает болезнь. Пожалуй, такой выбор мог быть истолкован как нежелание идти на поводу у судьбы... если бы не объяснялся иными, куда более простыми причинами.
Каждому хотелось прожить оставшийся кусочек жизни как можно дольше.
Чем дальше Гаруспик углублялся в сторону Кожевников и Сырых Застроек, тем больше замечал вокруг скуластые лица мясников, настороженно следивших за ним от импровизированных лагерей, из захваченных в пользование домов и просто отовсюду, где собирались одонги. Судя по всему, чума добиралась до них первой - в отличие от ближайших к реке кварталов, которые выглядели чистыми, и были закупорены на все замки и засовы, здесь уже не заботились об изоляции. Зато было видно, как несут больных - несколько раз мимо Гаруспика пронесли Червей с совсем изъеденным язвой лицом. Роль Исполнителей здесь выполняли сами поселенцы. Клювоголовые демоны почему-то не заглядывали в этот захватнический лагерь Степи, предпочитая держаться в стороне.
На Гаруспика косились, но не препятствовали.
Речь детей Степи подобна ветру, проходящему сквозь расщелину в холме. Она растянута, гортанна и совершенно непонятна для людей Города, но менху нельзя её не знать.
- Привет вам, дети Матери Бодхо! - за звуками его голоса тут же легла тишина.
Поначалу ответом было угрюмое и настороженное молчание - вокруг Гаруспика мелкими разрозненными группками собирались одонги, так, что он оказался в центре импровизированного круга оратора. Взгляды детей степи не отличались благорасположенностью, но и желания превратить Круг Голоса в Круг Крови в их глазах тоже не было заметно.
Наконец, один из них - должно быть, старший, если судить по вышивке на грубой рабочей куртке - вышел вперед и коротко поклонился.
- Привет тебе, сын знающего линии.
- Я - менху и сын менху, гаруспик Артемий Бурах, вчера принял наследство отца. Принимаете меня? - и снова слова-традиции, слова, которые старше многих из живущих, слова, о которые время стёрло себе зубы до самых корней.
- Есть ли кто-нибудь, кто подтвердит твое наследство? - крикнули откуда-то сзади.
Зачем оборачиваться? Всё идёт ровно так, как и должно, ведь не теперь же менять всё.
- Вы сами бросали землю в его могилу. Есть тот, кто оспорит?
- Не в ритуалах суть, - хмуро промолвил тот, кто выступил вперед. - Ты, сын знающего линии, видишь, что случилось с Землей. Каждое утро трое-пятеро детей Матери не открывают глаз, и доказать свою принадлежность кругу менху ты сможешь делами, а не знаками... и только так. Найди лекарство. Одолей врага, который убил Исидора - и те из одонхе, кто переживут эту осень, превознесут тебя над Укладом... хоть ты и делаешь это не ради возвышения. Мне нечего тебе сказать больше, Гаруспик.
Слово сказано. Не в ритуалах, хотя как раз в них и есть. Может быть даже, только в них и есть.
- Пусть будет так, одонхе. Но не в ритуалах дело, а в сути, которая рождает ритуалы. Мне нужно живое сердце почти умершего от болезни. Это плата, одонхе, и, боюсь, лишь малая её часть.
- Выбери любого из тех, кто при смерти, - лица собравшихся вокруг одонхе остались так же равнодушно-сумрачны на той фразе, которая, без сомнения, привела бы в ужас любого горожанина. - Но послушай еще вот что, Гаруспик... час назад по указу военачальника погонщики вывели всех оставшихся в во Вратах Труда быков на гнилое поле, где их убьют и сожгут, чтобы не допустить заражения. Ты знаешь, что такое кровь Боса?
- Сколько ещё времени? - и замерли листья в своём гибельном вальсе. И секунда растянулось на вечность от вопроса и до ответа. И ещё один груз тебе, менху, на плечи.
- Их должны были уже привести. - говорящий поморщился, не услышав ответа на собственный вопрос, но видимо, решил не упорствовать. - Если ты успеешь, то может быть, еще найдешь часть стада. Может, они окажутся больны и твой поиск будет удачным. А может, военачальник слишком осторожничал, и Босы умерли зря. Степной маре не за что насылать на них чуму, она пришла за людьми...

(продолжение. С чероно-белым Трагиком и воплощением наглости Оррофином)

Давным-давно, в совершенно другом Городе и почти нереальной жизни, Исидор Бурах рассказывал своему сыну, как его отец устраивал испытания. Расскажет ситуацию, а ты ему и отвечай тут же, не раздумывая, как бы стал поступать. Для менху это обязательная часть их науки и жизни, но молодой Артемий, живущий по ту сторону времени и событий, оказался лишён этой части. Он слишком рано уехал учиться в Столицу, но там, он сам себе задавал такие задачки и сам же искал ответы. Получалось не всегда, но одно он понял: отправившись одной линией с перепутья, иногда можно направить кого-то ещё по другой.
- Пусть один из умирающих одонхе ждёт меня на железной дороге, недалеко от моста к складам. На границе чумы, - сказал Гаруспик, посмотрев в ту сторону, где за домами и облаками, за заражённым воздухом и кричащими от боли тропами Города лежало Гнилое поле.
- Так просто? – старший смотрел на Гаруспика со странным, болезненным выражением, его скуластое лицо словно заострилось еще сильнее, а руки сплелись в замок на груди. – Кто волен решать, кому из этих людей ждать тебя на границе, гаруспик? Кто заставит любого из них променять последний час жизни на встречу со скальпелем хирурга? Я?! Я мог бы, но не стану. Ты должен выбрать сам. Должен найти свою жертву, заглянуть ей в глаза и увидеть, как надежда сменяется отчаянием.
Путь менху начинается не с жертвы - с выбора. Выбором он является, выбор пересекает его в середине и выбор же становится его завершением. Вечный выбор, словно камень на плечах.
- Пусть тот, кто сам хочет уйти раньше, чем его заберёт Чума, подойдёт ко мне, - каркает ворона, молчат одонхи. Слова режут вязкий, желтушный воздух, словно скальпель больное тело.
Тягостно безмолвие, неподъемно, как тот самый камень – не сдвинуть, не облегчить выбора. Молчат одонхи, каркает ворона, и в крике ее чудится гаруспику саркастический голос недавнего собеседника - клювоголового трупоноса. Ты глуп, каркает ворона. Ты смешон, надрывается она. Тот, кто уже обезумел от боли настолько, что хотел бы уйти раньше – уже не может ходить. Ворона явно знает об этих людях побольше менху, едва принявшего наследство. Или это только кажется?..
Менху смотрел. О да, только у них, служителей, могли быть такие глаза, такой взгляд волчьих глаз, когда кажется, что сквозь эту желтизну и маленькие, словно булавочные головки зрачки смотрит Вечность. Только они могли смотреть так, видя скрытое, заставляя сдвинутся, пугая и приковывая к месту.
- Никто? - и по одонгам прошла волна совершенно не имеющего отношения к погоде холода.
Никто. Молчит ворона, она охрипла от смеха. Кто ты здесь, гаруспик? – уже не может каркнуть она. Кто ты здесь и почему ты считаешь, что твое слово – закон для этих людей?! Выбирай и не смей перекладывать свой груз на чужие плечи – молчит ворона, улетая прочь, черными крыльями распарывая свинцовое небо.
Первый шаг после выбора, который ты предложил, как дар, и который отвергли, как проклятие, делается всегда тяжело. Идёт лезвие, расходится плоть. Идёт менху, расступается толпа. Скальпель холоден, но быстро теплеет от крови. Менху тоже холоден, но его ничто не согреет в такую секунду. Острие не ищет - оно ровно идёт по линии тела, раскрывая её и выпуская наружу содержимое. Оно останавливается. И служитель не ищет - он просто идёт по линии Вселенной, выпуская наружу её содержимое.
- Ты, - это падает, приговор, топором палача. Замёрзшие дочерна зрачки впиваются в воспалённые и опухшие глаза мясника с Боен, чьё лицо - сплошная язва. - Ты пойдёшь к мосту. Ты будешь ждать на границе. Ты умрёшь. Твоё сердце покинет тело. Ты пройдёшь круг на границе света. А я буду сидеть у костра и смотреть на тебя.
- Нет, - отвечает он хрипло, и в голосе его – боль, но нет страха. Его не пугает ни волчий взгляд гаруспика, ни змеиное дыхание чумы, он смотрит прямо и твердо, словно ему открыто знание, недоступное Бураху. - Ты выбрал не того, менху. Старший сказал тебе – из тех, кто при смерти. А я еще жив, и воля моя сильна, – он пожимает плечами, - но ты можешь вернуться, когда придет мой срок, и я не возражу тебе тогда, как сейчас.
- Я сделал выбор, - слова слились с тихим хрустом разошедшейся плоти.
Разные бывают линии и узлы. Бывают и те, рассекая которые менху ставит человека на путь, ведущий к смерти и только к ней. Они не приносят боли. Они не дают сознанию быть. Мясник тяжёлым кулем упал наземь.
Артемий Бурах, принявший наследство Гаруспик вытер нож о рукав куртки и медленно огляделся.
- Отнесите его к мосту. Я заберу его там.
Он повернулся и пошёл во сторону Гнилого Поля. Медленно пошёл, с трудом переставляя ноги, но потом быстрее и быстрее. Границу импровизированной площади он покидал уже несясь стремительным ветром. С ножа в руке менху срывались алые капли. И такими же острыми ножами в спину ему вонзались тяжелые взгляды.

Самозванка.
Ассиметрия. Часть вторая. Не-ответы.
Капитан Очевидность заявляет: к этому посту имели отношение Вуззль и Дженази. Так-то!

Колючий шарик, засевший в виске, то замирал на время, то вздрагивал растревоженной птицей, то начинал пульсировать, обжигая сознание острой болью. Таблетки не приносили облегчения, сон на грани яви и бреда не подарил отдыха, даже морфий не смог растворить в себе этот горячий сгусток. Боль скрывалась, таилась до поры где-то в непроницаемой глубине, чтобы потом возвратиться, с новой силой взяться за измученный разум. Холодные пальцы привычно массировали болевую точку – бесцельно, механически; странно, но эти скупые движения помогали немного отрешиться от засевшей в виске занозы и задуматься о занозе, уколовшей в сердце. Девочка на кладбище – такая хрупкая, такая уязвимая, почти прозрачная… Как же трудно поверить в то, что она может обладать такой огромной злой силой. И как же трудно забыть, как под взглядом ее рушился город. Видения не лгут – никогда. Видения не лгут, но могут быть неверно истолкованы. Катерина прикрыла глаза и откинулась в кресле, ощутив затылком шероховатый гобелен, обтягивающий спинку. Предстоящая встреча страшила, крались по краю сознания малодушные мыслишки – быть может, мальчик, ее случайный посыльный, еще и не сможет отыскать девчонку? Ведь правда же – маленькая девочка в целом городе, поди найди ее… Хозяйка гнала мыслишки прочь, но каждый раз, заслышав шорох на улице, внутренне сжавшись, замирала в кресле.
"Катерина Сабурова. Хозяйка. Странно, но почему мне кажется, что нечем ей хозяйничать?" - Клара в нерешительности остановилась перед входом на крыльцо дома. Почему-то именно сейчас в голову её закрались совершенно ненужные и неприятно скользкие мысли.
"А стоит ли вообще заходить? Что я о ней знаю? Что знает обо мне она? И если у кошек девять жизней, то у меня..." - Дикая мысль закралась в голову, и тихонько, гаденьким голосом продолжила: "...Ни одной".
Некоторое время Самозванка молча изучала дверь, что отделяла её от Земляной Хозяйки.
- Глупо. То убегаешь, то зовешь к себе. Хм... Катерина, Катерина... Я знаю о тебе... Кое-что.
Стук-постук. Тук-тук-тук.
Прижатая к голове ладонь Катерины непроизвольно дернулась. Страх, от которого она пыталась избавиться вот уже третий день, подступил к горлу, перекрутил внутренности, словно мокрую тряпку, выжимая остатки решимости. Вот так. Ждала все утро, убеждала себя, что бояться безвестной девчонки ей – хозяйке! – смешно и постыдно, однако едва дверь отозвалась на удары маленького кулачка барабанной дробью, поняла, что к встрече этой совершенно не готова, да и вряд ли когда-нибудь будет.
В очередной раз коснувшись виска в тщетной надежде придавить боль, как надоедливую букашку, или хотя бы отогнать ее подальше, Катерина поднялась. Мельком глянула в зеркало, поджала губы, оценив бледность щек, постаралась придать лицу царственное выражение. Вышло не очень – высокомерная гримаса лишь подчеркнула смятенное выражение глаз. Махнула рукой – где уж тут выглядеть величественно, на ногах бы удержаться... Странным образом, именно это прогнало с лица затравленное выражение – из зеркала на нее глядела просто усталая, измученная болью женщина.
- Входи, - чуть дрогнувшим голосом сказала она своему страху, стоящему сейчас на крыльце. – Я жду тебя.
Скрипнула неприятно дверь, впуская в комнату запах осеннего ветра и пыли. Причем запах не столько неприятный, сколько непонятный. Нос отказывался классифицировать его, называть приятным или отталкивающим. Пыль как пыль. Осень как осень.
Девочка аккуратно прикрыла за собой дверь и, не оборачиваясь, промолвила:
- Давно ли ждете? А… Впрочем, и не важно, - Голос её был несколько беспокоен, слегка неуверен.
Пальцы побелели, сжались в кулачки. Сердце выполнило сложнейший кульбит и спряталось за желудком. По спине прокатилась волна мелких мурашек.
«Успокойся. Успокойся… Тише. Тише, Клара…»
- Неважно «давно ли», важно «зачем», да?
Зачем?.. Как легко задать простой и четкий вопрос, и как сложно на него порой ответить. Вот и Катерина не смогла ответить на него без заминки – даже себе. Та, чье лицо явил ей вещий сон, стояла на пороге, и не сказать, что чувствовала себя в своей тарелке – обычная девочка, впервые попавшая в чужой дом. Обычная ли? Катерина всматривалась в тонкие черты, силясь отыскать что-то знакомое – то, что напугало так ее тогда, в первую их встречу. Лицо было все тем же, и все же – иным. Исчезла рассеянная доверчивая улыбка, девочка словно стала старше за эти три дня, старше, мудрее и жестче. Хозяйка, словно четки, перебирала образы, осколочки сна, свои мысли и ощущения – те, старые, и сегодняшние. Страх уже не грыз нутро, как хищник прутья клетки, а лишь тихонечко поскуливал из угла.
- Как звать тебя? - Вопрос-проверка, вопрос-испытание. Что скажет, как ответит – строптиво ли, дерзко, или, быть может, спокойно и кротко?
- Меня зовут Кларой, - Негромко ответила ей девочка, и, тут же, невпопад добавила торопливо. - Правда, иногда я прихожу сама, госпожа.
Последнее уточнение показалось злой насмешкой, затихающим эхом страшного сна. Прихожу… Сама…
- Это ведь тебя я видела на кладбище? – а глаза вгрызаются в тонкий контур лица, будто выискиая что-то свое, невысказанное.
«Задавать вопросы – ваша семейная черта. Задавать много вопросов» - Подумала Самозванка, встречая чуть непонимающей улыбкой-ухмылкой взгляд Катерины.
- Мне не дано знать ваших мыслей, и я не ведаю ваших воспоминаний, мотивов, желаний и страхов. Откуда же мне знать без всего этого, кого вы видели в тот день на кладбище? То есть… Кого вы хотели видеть в тот день.
К боли, разрывающей висок, прибавилась тяжелая, ноющая боль в грудной клетке, словно ребра, сжимаясь, давили на сердце, оставляли ему все меньше простора, все меньше воздуха, все меньше жизни.. Катерина не видела сути Клары, не могла ощутить ее, узнать в ней одного из явившихся призраков. Она не видела в девочке зла, но и добра не видела тоже – только ледяную корку, ощетинившуюся коростой показной дерзости. Что за дерзостью? Страх? Усталость? Безразличие? А играть в эти игры можно вечно. Выспрашивать, выкручивать, все намеками да загадками – лишь бы не раскрыть своей тревоги, не показать слабости. Катерина покосилась в зеркало. Было бы что скрывать – вот она вся, как на ладони. Отсвечивающая синевой кожа, лихорадочный блеск глаз, губы кривятся в слабой усмешке…
- А я расскажу тебе о своих страхах, - и снова взгляд – тяжелый, темный, словно в самую душу заглянуть хочет. Хочет, да не может.
- Расскажи, госпожа, - Кивнула девочка, продолжив неожиданно серьезным тоном, - Тогда и сама наверное узнаешь, что ты действительно видела в тот день.
- Сон мне снился, девочка, - Катерина предостерегающе подняла руку, словно заранее стремясь погасить не родившееся еще недоумение. – Вещий сон. Город – в пыль, и ты посреди всего это... Или не ты? Как будто бы и нет. И первая, разрушительница, - не ты, и вторая, спасительница, на тебя не похожа, хоть лицо словно с тебя писали. Вот и думаю я, девочка – кого же из тех двоих я видела на кладбище? И кого вижу сейчас?
- Чудные вещи ты рассказываешь, госпожа - Клара поежилась, словно от холода. - Чудные... и немножко странные, страшные. Посмотри в мои глаза, Хозяйка. Посмотри на мои руки - видишь, каждая венка видна. Этими руками - в пыль? Эти глаза - злые? Я ведь и могла бы соврать. Сказать неправду, полуправду, чистую ложь от начала и до конца. А толку, госпожа? Выбирать-то все равно тебе. Из того, что сердце говорит, что глаза видят, что на ухо сны шепчут.
"А себе веришь, хозяйка?" - Одними глазами спросила девочка, одним взглядом.
- Не мне выбирать, милая, не мне, - устало качнула головой Катерина. – От меня теперь ничего не зависит, хоть все глаза прогляди. А вот от тебя - быть может. Тебе бы в свои глаза заглянуть, да только зеркало здесь не помощник…
- А я в твоих глазах свое отражение вижу, госпожа, - ласково улыбнулась Клара, и в кое-то веки лицо её приобрело более теплое выражение. - Мне и этого хватает. Пока.
Хозяйка испытующе смотрела на самозванку. Было в ней что-то располагающее, но и пугающее – тоже было… Кто ты, девочка?
- Немногое ты в моих глазах разглядишь. Ты поищи все же… ту, в чьих глазах можно увидеть себя.

с вдохновеннейшим участием Исполнителя

Шаг в не-настоящее.

Черное чрево Театра погружено в тягучую предсмертную полудрему. Качается, чуть поскрипывая, подвешенная к балке керосиновая лампа, свет тусклыми ладонями касается покрова тьмы, то здесь, то там обнажая укрытые ей язвы. Язвы в теле векового здания. Тяжелые складки занавеса провисают заплесневелыми лохмотьями. На стенах – алые потеки, будто безумный художник-сюрреалист творил здесь свое страшное полотно, окуная кисть в собственные раскрытые вены. Подмостки изукрашены бурыми пятнами и откликаются на осторожную ласку шагов болезненным стоном. Хотя, казалось бы, велика ли тяжесть – две Маски, ступающие со сцены? Две Маски, да две бесплотные тени, следующие за ними по пятам? Тень, что стелется первой – бесформенна и несуразна, гротескный нос – клюв?! – плавно покачивается в такт ее невесомым шагам.
- Тут становится слишком мрачно даже для меня, - насмешливо произносит тень, не глядя назад, на того, кто идет следом. – И слишком скучно. В конце концов, наши владения неизмеримо шире, и нас вызывают на бис.
Пауза - заполненная тонким, пронзительным стоном раскачивающейся лампы, что бесстрастно повторяет свой реквием. Тишина неспешно, вкрадчиво озирается, подняв голову - и растекается волной по затхлому залу. В ответ звучит голос, погруженный в собственную глубину, чья маска с грустью взирает на обветшалые декорации. Голос витой бронзовой флейты.
- А может быть, время антракта? - он бережно роняет на пол слова, одновременно торопясь за своим визави, - Время представить следующую часть представления и дать зрителям отдохнуть от лицезрения неизбежно подступающей смерти?.. Будет интересно взглянуть на то, что творилось за этими стенами.
Дверь, граница между разрушенным миром Театра и неизвестностью, открывается без скрипа – будто и нет ржавчины на тяжелых петлях, будто не запятнана она осколками кровавой плесени, будто все эти дни только и ждала одного, только для этого и была создана.
- Антракт? Скорее последний поклон, - ветер с сухим шорохом швыряет листья по площади, и таким же шорохом вторит ему Клювоголовая маска.
- Я бы поклонился не зрителям, а куклам. Они пережили слишком многое. И, как ни ужасно признать поражение - поклон по праву предназначен той самой госпоже, которую мы пригласили на главную роль.
Они медленно шествуют, небрежно поводя взглядами из-под тяжелых масок. Каждый взгляд, кажется, мог бы расколоть этот город пополам - но вместо этого они лишь мягко, сухой кистью касаются его стен, крыш, мостов и оград. Тонкие, точеные пальцы трагика рассеяно плещутся в воздухе, перебирая арпеджио сухих листьев во ветру. Ветер не подчиняется его движению. Просто потому что - незачем...
- Что делать, что делать. Положительные персонажи всегда оказываются куда более скучны и предсказуемы, чем их противники, а публика благоволит злодеям не в пример сильнее. И наши куклы не снискали расположения Города, зато Чума вошла в самое его сердце..
Исполнитель скользит по мостовой, заметая полой плаща кровь, расплесканную по булыжникам; с каждым шагом подол его окрашивается красным, внося новую терпкую ноту в облик бесстрастной Маски - ноту увядания. За ним по серому камню тянется бурая полоса – неотрывно, словно путеводная нить Ариадны. Нить, которая никому уже не укажет дороги к выходу.
И схожими росчерками воздух несмело вспарывают капли дождя - и поспешно умолкают, возвращая небу привычный бледно-серый оттенок. Небесная вода остерегается касаться мостовых, щедро расписанных кровью.
- Ты привязался к этому городу... - тихо шепчет белая маска, всего на миг оборачиваясь в сторону собеседника, и тут же отдергивая взгляд. - А ведь когда-то он был для тебя всего лишь логическим построением на бумаге. Экспериментом. Ловушкой и приманкой воедино. Впрочем, следует признать, что ловушка не удалась...
Едва заметная черная тень сопровождает Маску, скользя за ней в отражениях мутных окон.
Недолгое молчание, бесцветными нитями вплетающееся в скорбную мелодию ветра. Клюв вздымается к небу, туда, где серые руки туч прядут свою сырую пряжу. Век бы молчать, весь – сколько отмерено, лишь бы не признать правоты спутника. А впрочем, найдется с чем поспорить…
- Не удалась? – яд сочится горлом, извечный насмешливый яд. – Ошибаешься, друг мой. Ловушка удалась на славу! Капкан захлопнулся, смотри – он не знал еще такой добычи. Две искалеченные стальными челюстями Маски – чем не повод для триумфа?
Резкий смех растворяется в водяной пыли и каплями повисает в воздухе. Над кем смеешься, Клювоголовый?.. Над собой?!
Смех оборачивается тишиной. Она заполнена звуками ровно до того предела, где кажется живой, но вся эта жизнь - восковая фигура, на ощупь она холодна и скользка. Город уже не мертв. Город перестал быть городом, сделав искореженные чумой тела не символом скорби, а всего лишь разбросанным реквизитом. Он вслушивается в разговор, и его восковой лик кажется отпечатком опустошенности, боли, и немного - злорадства.
- ...что ж, мы предвидели и этот исход, - после долгого молчания слова с трудом прорываются наружу. - Недаром мы предусмотрительно отказались от себя, встав на равных с нашими подопечными - чистые, первозданные формы, неспособные испытывать что-либо кроме заданной роли. Мы закончимся нескоро, друг мой. И это будет... без чувств.

Бакалавр и.
(при активном содействии господина Трагика)
П.С. Дженни, с прошедшим! =)

…Все говорило о чуме. Внешний вид больных(«пустулы(кожная форма?), увеличенные лимфоузлы, температура и лихорадка»), испытываемые ощущения («жажда, бред»). Но эти пятна на стенах… откуда?
«Мутировавший микроб?»
Данковский посидел еще немного, глядя на только что сделанные записи в блокноте. Ничего не прояснилось, как и следовало ожидать. Найти бы Рубина с Бурахом – они ведь наверняка работают над лекарством или хотя бы исследуют материал. Решив, что вряд ли он сейчас понадобится мясникам и Тае, бакалавр покинул Кожевенный, направившись в Узлы. Быть может, болезнь уже распространилась и там.
По мере того, как исчерченные кровавой грязью стены домов оставались позади, а на улицах встречалось все больше людей, впечатление о напавшей на город болезни словно стиралось. Это был все тот же город, который встретил бакалавра Данковского два... всего два дня назад?
Только прохожие на улице напоминали скорее беспокойно стремившиеся потоки воды - сосредоточенные лица, обрывки слов, мешанина серых и неразличимых лиц, сосредоточившихся на островке, который еще не затронула чума.
Торопливый стук каблуков о мостовую - его догоняли сзади.
- Бакалавр Данковский? - низковатый, чуть хриплый женский голос, что успел позабыться за лавиной нахлынувших событий.
- Да? - он обернулся. Знакомый зеленый твид и короткие светлые волосы. - А, Юлия. Добрый день.
- Снова встречаемся на том же месте, - немного рассеяно она протянула руку для пожатия. - Зато теперь вы нашли Симона. А кто-то тем временем нашел нас... Вы позволите немного пройтись с вами? Интересно узнать, что город предпринимает для самозащиты.
- Конечно, пойдемте, - Даниил неопределенно махнул рукой, как оказалось - в сторону Седла. - Бесцельное блуждание куда приятней в компании.
Мостовая под ногами, монотонно серая, казалась, откликалась на шаги легким эхом.
- Если бы точно знать, от чего защищаться, - вздох, взгляд в сторону. - Вы помните первую вспышку?
- Тогда все происходило по-другому, - Юлия передернула плечами, натягивая воротник пальто повыше. - Мы были молоды и сильны. Это было время Каиных. Тогда Нина была в силе, да и Виктория, ее извечная визави... Нынешний город - бледная тень того волшебства, которое творилось здесь пять лет назад. Что удивительнее всего... все эти титаны - для них приход чумы оказался почти незамеченным. С ней справился Исидор, который для неискушенного взгляда, вроде - простите - вашего мог бы показаться всего лишь пастухом. Каины даже не снизошли до того, чтобы сражаться. Сейчас же это затрагивает их напрямую, и первым же ударом они подрублены под корень.
Девушка досадливо прервалась, стряхивая зацепившийся за полу лист.
- С другой стороны, - рассудительным тоном продолжила она, - как бы ни было это для меня сомнительно, но это дает нам надежду. Надежду на то, что болезнь можно одолеть методами логики и ремесла. Простейшими действиями, которые в любых случаях аксиоматичны. С карантинными мерами справятся наши владыки. Остается поиск источника и поиск противоядия.
- Противоядием займется - или уже занимается молодой Бурах, а источником - как раз ваш покорный слуга. Во всяком случае, намеревается, и даже есть подозрения.
"Вот только что с ними делать?" - задумался он. "Если это Термитник - так что же, сравнять его с землей? Впрочем, возможен такой расклад, что сильным Города сего не останется иного выбора. Но еще есть Клара..."
И Клара, пожалуй, пугала бакалавра более всего. Он был почти уверен в том, что его видение был вовсе не видением, и зараза распространилась в Каменном дворе именно из-за нее. "Не становись мистиком, Данковский" - в который раз напомнил он себе. Начиная, впрочем, осознавать, что для предостережений уже поздно.
- Вы верите в то, что такую болезнь можно победить простейшими действиями? Мне, например, не приходилось встречаться с такой формой заболевания, которая поражала бы не только людей, но и, хм, действительно целый город. Включая стены домов - видели эти кровавые цветы?
- Они же как-то объясняются медицинскими терминами? - Юлия поморщилась, - Повышенное потоотделение, да еще и влажность... Кроме того, в этих местах часто развешивают в комнате больного смоченную водой драпировку. Еще, что называется, с незапамятных времен, для облегчения сухого кашля. Сложите два и два, и вот итог - эти прелестные разводы на стенах.
- Впрочем, - ее голос вдруг зазвучал тише, приглушенно, - болен действительно целый город. И болезнь того сорта, которую победить, боюсь, не в силах и вы. Тем более, что вы принадлежите другому обществу, и для вас здешние уклады и порядки могут казаться немного дикими. Но если вы сможете хотя бы спасти некоторое количество невинных жизней... это будет неплохим дополнением к поражению. О, глядите-ка, - она вдруг обернулась, махнув рукой в сторону перекрестка, который они только что прошли. - Кажется, по вашу душу гонец?

С другой стороны улицы к ним направлялась странная фигура - неестественно тонкая, словно обтянутый черной кожей скелет с лицом, укрытым овальной белой маской.
- Почтеннейший Бакалавр? - осведомилась маска, и, не дождавшись ответа, глубоко (и как показалось Данковскому даже сквозь лишенный черт овал - несколько демонстративно) поклонилась, протягивая небрежно придерживаемый двумя пальцами конверт. - Прошу, примите эту срочную корреспонденцию.
- Благодарю, - письмо он принял, с опаской глянув на странного субъекта. – А… почему вы так одеты?
Юлия, вроде бы, не казалась удивленной. Неужели здесь у посыльных такая униформа?
- О, вы, должно быть, еще не знакомы с нашим Театром, - посланец учтиво наклонил голову; улыбка на его лице читалась даже под маской. - Я - его скромный трагический актер. Пожалуйста, не пугайтесь нашего вида... ведь скоро нам придется видеться чаще, почтенный Бакалавр. Даже если вы оставите наши представления - которые мы творим исключительно для вас! - без своего драгоценного внимания. Однако вынужден откланяться - я спешу. До скорой встречи, непременно до скорой...

- Вездесущие наместники Бессмертника, - прокомментировала эту короткую сценку Юлия. - В последнее время их на улицах не меньше, чем переносчиков трупов, которых обрядили в те же театральные костюмы. Составляют компанию, должно быть...
- Зрелище не из тех, каковыми хотелось бы насладиться еще раз, - признался Даниил, провожая взглядом черную фигуру.
Само воплощение гротеска: чернильная клякса в маске, с паучьими лапами вместо рук и ног. Актер? На удивление талантливый и, должно быть, совершенно сумасшедший.
– Ах да, послание... Интересно, кому я понадобился?
Он открыл конверт.
Письмо было коротким. Дорогая бумага с вензелем, чеканный и вычурный почерк, пестрящий завитушками... достаточно, чтобы распознать автора даже без подписи.

"Случилось нечто ужасное, Даниил. Тело Симона похищено. Прошу вас, приходите в "Горны" - это может оказаться важнее, чем поиски лекарства".

Но подпись все же стояла - "Георгий Каин". Собственноручно. Судя по тону письма, с трудом соотносящегося с обычной невозмутимостью Судьи, он был встревожен не на шутку...
Бакалавр поймал себя на том, что перечитывает строки уже в четвертый раз.
Бесцеремонно сложив письмо в несколько раз, он убрал его в карман и обратился к Юлии, стараясь, чтобы голос его прозвучал как можно ровнее:
- Не знаю, стоит ли кому-то еще знать о том, что именно произошло... Но событие весьма пугающее. Что же, теперь мне хотя бы есть куда пойти и чем заняться, - он печально улыбнулся. - Извините, Юлия, наверное, мне придется вас оставить.
- Надеюсь, это скорее плюс, чем минус, - Даниил кивнул, прощаясь, и направился к мосту через Глотку.
Кому понадобилось тело Симона? Данковский признался себе, что в целях эксперимента и сам не отказался бы исследовать тело... если бы это был все тот же Данковский, что два дня назад приехал в Город. Он сам еще не осознал полностью, что именно в нем изменилось, но сейчас твердо знал - тело Бессмертного должно было остаться в" Горнах".
Если только похититель не обладал какой-то информацией насчет тела, которая… здесь оставалось только пожать плечами. Раз украли, значит, для чего-то и по какой-то причине.
Еще оставался вопрос: «Как?» - и вот тут логика отказывалась действовать.
Серое небо над площадью издевательски ухмылялось.

Дело менху

(с Трагиком, да пребудет маска его бела вовеки)

Серое небо, взяв на себя роль плакальщицы по жертвам чумы в этой пьесе, старательно соответствовало ей, изливая на Степь бесчисленные потоки дождя. Гаруспик бежал к Гнилому полю, и земля, словно предупреждая о чём-то, хватала его за сапоги, обвисая на них комьями грязи, выворачивалась из-под ног и подставляла многочисленные лужи, но менху не останавливался. Перемахнуть через забор, оттолкнуть в сторону одинокого прохожего, видимо, решившего вернуться к Матери как можно скорее, постоянно оскальзываясь, пробить стену дождя, ограждающую город, и вот оно, Гнилое поле. Гаруспик остановился и огляделся.
Кораль с быками он заметил сразу – впрочем, ее сложно было не заметить посреди опустевшего поля. Обезумевшие босы метались за оградой, изредка поднимая головы к небу и оглашая Степь гулким, полным тревоги ревом.
Пастухи – двое кряжистых мясников, отрывисто переговариваясь, по очереди выводили из заграждения быков и забивали на месте, сваливая тяжелые тела в наспех вырытую яму. Над ней уже поднимался небольшой холм грязно-рыжей плоти – работа шла ходко.
Бурах появился перед ними из дождя, как дух из Степи, мокрый, с мрачно тлеющими углями глаз и паром, вырывающимся на холоде из ноздрей.
– Кто приказал забить потомков Боса? – голос его звучал глухо, тяжело. Слова падали в грязь, припечатывая её своим весом, и оставались там лежать, недвижимые.
Один из пастухов неторопливо повернулся и воззрился на Гаруспика бездумным немигающим взглядом.
– Старшина, – наконец нехотя проворчал он. – По распоряжению бооса Влада.
– Остановитесь! – говоря, Гаруспик ощупывал взглядом пастухов: нет ли на них признаков болезни?
Насколько позволяла увидеть ткань, в которую были закутаны головы обоих, оставляя едва открытыми только лица – эти двое были здоровы. Ни язв на теле, ни кашля... либо заражение не перешло инкубационного периода, либо быков отвели в эту могилу зря.
Тот, кто вел очередного быка из загона, в ответ на предложение Гаруспика только коротко мотнул головой, неразборчиво пробурчав что-то вроде "не велено".
– Я – менху, – фраза-представление? Фраза-пропуск? Фраза-клеймо. – Позвольте мне осмотреть их. Если болезнь есть, я найду её.
– Смотри, – безразлично кивнул второй, сжимавший в руке что-то вроде длинного когтя или выпрямленного серпа. В его голосе как будто промелькнули нотки уважения. – Кого не забили, кого еще не сожгли... Мы ждать не будем.
И сразу же – короткий размашистый удар, приглушенный гортанный стон... и туша недавно еще живого существа валится на землю. Кровь, только сейчас заметил Артемий. Здесь вся трава была выпачкана бычьей кровью, алое пятно на коже Степи. Твирь охотно принимает угощение...
Он присел на корточки рядом с ещё тёплой тушей и достал нож. Маски не было, защиты для рук тоже, но твирин, всё ещё играющий в крови, заменит дезинфекцию, а поднятый воротник куртки и кожаные перчатки – хлор и резину.
Сильный удар прошёл через брюхо быка, раскрывая тушу, как бумажный конверт, несущий вести. Горькие? Радостные? Печень в разрезе казалась чистой, нетронутой болезнью. Впрочем, язва, судя по Симону, бьет наотмашь в сердце.
– Дайте мне ткань, – попросил Гаруспик, начиная раскрывать грудную клетку боса.
Кто-то из пристально наблюдавших за работой менху торопливо рванул клок драпировки и бросил на землю. Оба пастуха, кажется, сразу же позабыли о приказе, увидев осуществленное по всем правилам ритуальное раскрытие по линиям. Как знать – возможно, это было сродни надежде на возвращение покинувшего их Исидора...
Чего они ждали, каких вестей? Или ничего вовсе?
Сердце тоже оказалось нетронуто чумой, как и горло. Дальше можно было не расчерчивать тело узором линий. Бос был жертвой людского страха. Или, быть может, это просто случайность? Еще один бык был вскрыт по линиям так же стремительно и тоже оказался чист.
Хватит. Можно искать Песчаную Язву, смертью приходя к ним, от одного к другому, пока не перебьешь всех – лишь тогда будешь уверен. Но кому нужна уверенность такой ценой?
- Они жили в одной загородке, - медленно сказал Гаруспик. – Ели вместе, пили. Эти – здоровы.
Предназначение потомков Боса Туроха – умирать, на этом стоит Уклад. Но умирать не зря, не просто так, а питать своей смертью жизнь людей. То, что творилось здесь, было почти святотатством.
- У нас распоряжение, - повторил мясник, и Артемий понял – безнадежно. Они не послушают. Распоряжение. Приказ. Слово-щит, слово-броня, за которым можно укрыться от желания думать и необходимости решать. Он сжал рукоять ножа... и тут же отпустил ее. На повиновении тоже стоит Уклад. Почти святотатство, но слово-волосок отделяет его от грани, за которой начинается совсем. А вот он бы перешел границу.
– Я не нашел болезни, – сказал он, ощущая слова обухом палаческого топора. – Знайте об этом, когда будете добивать остальных. Напоите Степь кровью потомков Туроха.
– Раскрой их нам, – неожиданно сказал один из пастухов. – Помоги нам, служитель. Может быть, Степь примет их не как своих обиженных детей, а как жертву ей во славу, и смилостивится. И болезнь уйдет.
– Я не смогу раскрыть всех, пастух, – Артемий не колебался. – Но дело даже не в этом. Вы не приносите их в жертву, а выполняете приказ, потому, даже вскрытие линий не поможет. Это всё равно не станет большей жертвой, чем есть сейчас.
Он говорил спокойно, этот Гаруспик, выросший вдали от дома. Он знал, чувствовал кровью потомка сотен поколений Служителей, что всё обстоит именно так.
– Не надо всех, – его собеседник упрямо наклонил голову, – хотя бы несколько. Мать гневается за то, что мы отпускаем их в муке. Босы вернутся в недра Суок, но если они уйдут обиженными, чума заберет нас.
Время. Время утекало сквозь пальцы с дождевой водой, разбивалось о ботинки и брызгами оседало на землю. Гаруспик чувствовал это, но... но чем же он тогда менху, если откажется от прямого долга?
– Я раскрою линии троих детей Боса, – он протянул свёрток с сердцем одному из пастухов и кивнул другому: – Выводи!
Быки, ведомые на заклание, казались странно присмиревшими и молча, косясь на мрачную фигуру Гаруспика, шли прямо к яме. Погонщики вели их, почти не касаясь.
Нож был тускл в сером свете, и капельки дождя плясали свой рваный танец на его лезвии. Гаруспик, не глядя, шагнул навстречу быкам и одним неизъяснимо плавным и протяжённым движением вскрыл глотки всем троим. Кровь брызнула к его сапогам с мгновенным опозданием, и Артемий поспешил отступить назад. Кровь босов принадлежала земле и никто другой не имел права ни на одну её каплю.
– Не трогайте их, – сказал менху пастухам, – пока кровь не перестанет течь из раны. Потом закопайте тела в яму, и тогда Степь примет от вас жертву.
Ответом Гаруспику было почтительное молчание. Мясники коротко поклонились, и затем, изредка оглядываясь на менху, вновь принялись за дело, ведя свою цепочку обреченных зверей на заклание.
Над ямой только начал появляться смрадный запах гнили. Шелестел дождь, размывая кровь, смешиваясь с ней и уходя глубже в землю туда, где...
Гаруспик стоял, опустив голову, и понимал, почему в соломенных волосах его отца было столько белоснежного хлопка. Он так и остался стоять, в Степи, под дождём, рядом с тушами убитых быков, хотя тело менху, уже не оборачиваясь, шагало через Гнилое поле, через город, не разбирая дороги, кратчайшим путём к тайной прозекторской Стаха Рубина.
Памятью билось и остывало в его руке сердце боса, завернутое в ткань. Слишком поздно, уже не остановишь, не отменишь свершенного – но он должен знать.
Наверное, Артемий смог вернуться в себя, только когда его кулак ударился в металл двери.

Самозванка. Передышка.
С Дженази, а вы как думали?

Сухой щелчок двери, закрывшейся за спиной. Горсть мелких капель в лицо, и вечный промозглый ветер. Там, за дверью, осталось тепло чужого дома и странная женщина – несчастная, надломленная, она все еще пытается склеить себя из лоскутков. Клара видела – лопатками ощущала, сквозь толщу дверной створки, сквозь пространство комнат – как, медленно, словно бы с опаской, ступая, Хозяйка подходит к тумбочке, тяжело опирается на резное дерево, ощупью находит пузырек с таблетками. Непослушными пальцами пытается выдернуть плотно притертую пробку. Пальцы срываются, бутылочка со звоном падает на пол и разбивается вдребезги, щедро укрывая паркет осколками темного стекла и белой россыпью таблеток. Тонкая рука с бьющейся жилкой на запястье бессильно скользит по тумбочке. Салфетка, часы, небольшая статуэтка. Наполненный до краев стакан. Ладонь, касаясь стеклянных граней, дрожит, и на салфетке появляется несколько мокрых клякс. Глоток – тягучий, медленный, словно и не вода в стакане, а вязкое прозрачное масло…
"Больно уж жалостливая картина вырисовывается" - подумала девушка, отгоняя непрошеное видение. "В конце-то концов... Несмотря на её странную немощность и болезненный вид, эта женщина все еще Хозяйка. А это значит...". Закончить свою мысль Самозванка так и не смогла - почему-то слово "Хозяйка" вызывало в душе её странный трепет, а почему - неизвестно. Возможно, тот самый трепет который вкладывали в это слово те немногие, с кем Клара уже имела честь разговаривать... вполне возможно, это в некоторой мере передалось и самой Кларе.
- Хозяйка, - Пробормотала она тихо, словно бы смакуя слово. Странно, но само звучание чем-то нравилось ей. И, на минуту, она представила себя - величественную и могущественную, окруженную ореолом чего-то таинственного. Представила себя в роли Хозяйки. Но, суровая реальность не считается с грезами какой-то там девчонки. Вот она, Хозяйка - глазки бегают, ручки трясутся. А в глазах - боль, страх и ожидание чего-то ужасного. Хозяйка...
И снова пять ступенек – теперь уже вниз. Не спеша, нога за ногу – куда торопиться? Пока ступеньки длятся – хоть какая-то ясность, хоть какая-то цель. Вперед, вниз – не стоять же на крыльце целую вечность. А дальше – что? Намеками говорит Катерина, намеками да загадками. Поди, девочка, не знаю куда, найди… хм... Зеркало. Живое зеркало, в чьих глазах разглядишь себя. Кто ж знает, где в этом городе такие зеркала водятся?.. Вот и последняя ступенька, последний шаг. Клара застыла на миг и решительно оттолкнулась от этого островка надежности. Оглянулась, выбирая дорогу, и хмыкнула: возле ограды, подпирая витую решетку плечом, стоял давешний знакомец - мальчишка, что вел ее сюда, петляя дворами и подворотнями не хуже заправского зайца.
Странно об этом даже думать, но всего лишь один вид этого задорного мальчонки снял с Клары какую-то гнетущую пелену. Пелену мрачной таинственности, пелену холода и картин-пауков. Пелену, в которой запуталась Земляная Хозяйка этого города.
«Неужели все вот так вот просто? Неужели это уравнение решается вот так?» - подумала девушка, невольно улыбнувшись. Затем, насмешливо вопросила:
- И давно же ты меня ждешь, добрый молодец?
- Ну… - кажется паренек слегка смутился, - Не очень. Я подумал, ты же города совсем не знаешь, а я тебя завел – небось и выбраться не сможешь. Так уж и быть, поработаю проводником еще раз, – он улыбнулся с хитрецой. – Тебя обратно в Сырые Застройки отвести? Или куда?
- Или куда, - Ответила ему Клара, поправляя шапочку. - Куда хочешь. Я в этом городе недавно... Ничего кроме жителей и не видела. А что у вас здесь есть... Такого?
- Такого? – плечи приподнялись и опустились – много, мол, у нас всякого. – Театр есть. Только там теперь для детей ничего не бывает, - он оценивающе глянул на Клару, - хотя тебя, может и пустят, ты почти большая. Башня есть, хрустальная, ты такой никогда не видела – как цветок на тонкой ножке, представляешь! Или могу еще тебя к двоедушникам отвести, показать наш штаб. С Ноткиным познакомлю.. Он знаешь какой!
- Знаешь... А пожалуй, все интересно. Только вот времени мало. Никогда его не хватало на все-все. Либо на одно, либо на другое - и самой чуточки, малости, секундочки на то что бы охватить... А, ладно. Извини, задумалась. Давай уж, по порядку. Ноткин, говоришь? А веди. Посмотрю "какой".
- Меня, кстати, Ужом тут все зовут. А тебя Клара, да? Ой, – щеки залились румянцем, – я не до конца подслушивал! Да и непонятно там ничего было…
- Мог бы хотя бы соврать для приличия, что слышал от своих мальчишек или же, к примеру, у тебе было видение... Эх ты... - Меланхолично ответила ему Самозванка, выходя за ограду, избавляясь от последних кусочков паутины Стержня.
- Врать нехорошо, - Уж наставительно поднял палец, явно копируя школьного учителя-зануду, вышло это у него на редкость уморительно. - Да и потом, ты бы меня все равно раскусила, ясно же, что никакие мальчишки тебя тут не знают.
За беззаботной болтовней дорога скользила шелковой лентой – свободно и ласково. Мощеная набережная, темная гладь воды и мостик, изогнувший над ней свою горбатую спину. А потом – дома, дома, дома – Клара и не пыталась упомнить, какими дорожками они идут и где сворачивают. Казалось, что улицы ведут ее сами, как вели все эти дни, но не на колючем аркане, как еще вчера, а дружески, за руку - словно простодушная улыбка случайного провожатого стерла, наконец, с лица города гримасу неприязни, смягчила его жесткие черты. Надолго ли?..
После череды одинаковых каменных домов даже серая убогость складского района казалась приятным разнообразием. Уж (вот ведь, подходящее имечко!) уверенно вел Клару вперед, безошибочно огибая тупики, ныряя в узкие проходы и указывая на дыры в заборах. Железная дорога, еще несколько жестяных коробок-зданий; та из них, возле которой они остановились, на вид ничем не отличалась от прочих.
- Вот и пришли! – мальчик дернул дверь, та отозвалась тихим плачем. – Входи.
Странно, но Самозванке все же удалось сдержать невольное "Уже?" связанное больше с удивлением... Да, с удивлением. Она уже сама не могла вспомнить, почему попросила этого парнишку показать ей город. Да и причина "посмотреть на Ноткина" выглядела как минимум неубедительно. Легкая пелена легкомысленности постепенно выветривалась из разума, уступая место тяжелым, грузным мыслям о будущем. Но тем не менее, отвергать приглашение этого юноши, для которого все происходящее видно казалось неким "таинством"... Клара едва заметно вздохнула, и перешагнула порог.
Подсвеченный огнями сумрак комнаты, лишенной окон, мягкой шалью опустился на плечи. Несколько голов разом повернулись в сторону новоприбывших – настороженно, но не враждебно. Доброжелательно кивнули Клариному спутнику, кто-то шагнул навстречу, протягивая руку; на долю самозванки осталась череда быстрых любопытных взглядов.
- Это Клара, - Уж поспешил представить новую знакомую всей компании разом, - она тут недавно.
Несколько спокойных кивков – ну Клара и Клара. Мало ли девочек на свете? Мало ли, каким ветром их может занести в город? Лишь мальчик постарше из противоположного угла смотрел все так же внимательно, пристально, остро.
- А это Ноткин, - новоявленный Кларин приятель дернул девочку за рукав и указал на того, хмурого, в углу.
- Почему-то я сразу догадалась... - Пробормотала девушка в сторону, и, откашлявшись, промолвила уже чуть громче:
- Ну здравствуй, Ноткин.
- Здравствуй, Клара, - странный голос, жесткий, глуховатый, отдающий тревогой. – Недавно, значит? Не из Многогранника ли пожаловала?
Уж, будто шкурой ощущая направленную на Клару неприязнь, растерянно моргнул. Оглянулся, сделал полшага вперед, заслоняя ее плечом от колючего взгляда старшего. Словно это тощее костлявое плечико могло от чего-то заслонить…
- Я бы и сказала что нет, да только не знаю что у вас тут Многогранником зовется, - Просто ответила Клара, спокойно встретив взгляд юноши.
- Многогранник – это башня зеркальная, я тебе говорил, помнишь, - шепнул Уж-заступник, чуть обернувшись к Кларе. И вслух уже, отчаянно и как-то немного жалобно: - Да не из башни она, Ноткин. Она с кладбища! Хочешь – у Земляной Хозяйки спроси.
Было видно, что последний аргумент возымел действие. Взгляд мальчишечьего командира не потеплел, но все же враждебности в нем стало чуть меньше.
Ноткин поднялся. Слегка прихрамывая, обогнул стол, медленно, оберегая ногу - вероятно, травмированную - двинулся вперед. Остановился, чуть склонил голову набок, разглядывая девочку.
"Интересно, может ты мне еще в рот заглянешь?" - Вдруг с неожиданной злостью подумала Клара, сузив глаза и смерив нахального "атамана" взглядом, красноречиво говорящим нечто вроде: "Лучше бы тебе прекратить то, что ты делаешь сейчас, или...". Что именно скрывалось за этим "или" - неизвестно, но тем не менее, было ясно, что с радостью этого ждать не стоит.
- Странное совпадение, - Ноткин, явно расслабляясь, пожал плечами, - и тут девочка, и там девочка. И удивительно похожая, по слухам. Вот только ту девочку я бы у себя в гостях видеть не хотел. А ты извини за не слишком дружелюбный прием, Клара. Времена нынче такие. Хочешь орехов?
Желая загладить недоразумение, он достал из кармана горсточку арахиса и протянул его девушке.
- Мм... Спасибо, честно, я хоть и не голодна, но... - Сказала в ответ Клара, аккуратно принимая...щедрый...дар. - Но спасибо.
Он спокойно кивнул – пожалуйста, мол.
- Ты ведь не просто так зашла? Спросить о чем-то хотела или помощи попросить?
- Не о чем-то... Скорее о "ком-то". Ноткин... Этот вопрос может показаться тебе странным, но - не обращай внимания, - Клара наморщила лоб, словно ища подходящие слова для такого сложного вопроса. - Ты говорил, что слышал что-то о девочке... Похожей на меня? Где ты её видел в последний раз? Проще спросить, "где она?", но я не думаю что тебе это известно.
- Я ее не видел, и ничуть об этом не сожалею, - юноша криво усмехнулся. – Ищешь ее? Ох, не советую… Впрочем, если решила – сходи в Многогранник. Может, там тебе ответят.

"Горны" (Бакалавр, Георгий Каин)
("...и мооой сурооок со мнооою!..." С Чероном.)

Квартал Створок будто бы вымер – на улицах не было ни единого человека. У моста поставили довольно странный предупредительный знак – драпировку, одетую на перекладину длинного шеста. Рядом с ней на веревке болталась дохлая крыса … вспомнив ее, Даниил поморщился.
- Доброе утро, Судья, - поприветствовал он старшего Каина. Впрочем, какое тут «доброе»… - Мне передали ваше письмо.
Принимавший его Георгий кивнул и указал на второе кресло. В этот раз Судья был мрачнее тучи – неудивительно, исходя из присланных новостей.
- Когда это случилось?
- Я рад, что вы вернулись, - Каину с трудом удавалось скрыть беспокойство, фразы приветствия выходили скомканными и пустыми. - Виктор мог бы ответить вам точно, но сейчас... Ясно одно - вчера вечером мой брат поручил тело Симона похоронной процессии. Его должны были поместить в склеп для совершение обряда. Но наутро крипта оказалась пуста! Нас обманули, Даниил, и я понятия не имею, кому это могло понадобиться...
- Интересно... - протянул бакалавр. - Как думаете, его похитили из склепа? Или похоронная процессия могла не донести труп?
- Должно быть, последнее, - нахмурился Георгий, рассеяно перебирая пальцами по лакированной столешнице, - Не представляю, кто мог бы решиться украсть тело прямиком из гробницы. Из местного люда на такое не хватило бы смелости ни у кого - за исключением нескольких людей определенного скептического склада ума. Но я уверен, что за похищением стоит Ольгимский - только ему будет выгодно окончательное низвержение нашей семьи в столь удачный момент...
- Прошу вас, - голос Судьи, что могло бы показаться невероятным, едва заметно дрогнул. Должно быть, опуститься до просьб было для него болезненным переломом, - найдите хотя бы тело! Эти безумцы сами не знают, на что решились в своем желании опорочить нас. Это может показаться всего лишь игрой за влияние в масштабе эпидемии, но последствия будет иметь самые страшные. В этом есть интерес и для вас - Симон был поражен почти за день до начала эпидемии, и возможно, в его смерти вы найдете загадку появления болезни... Я не говорю о деньгах. Все, что вы пожелаете, и все, что в наших силах.
- Да... хорошо, я попробую, - Даниил побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. - Как считаете, мне прямо обратиться к Ольгимскому и сказать, что я осведомлен о его коварстве? Или кто-то еще может подтвердить ваши догадки?
Данковский не совсем понял, как можно добиться низвержения Каиных, похитив тело, - разве что нанести моральный урон и ввергнуть в уныние. К тому же, куда Большому Владу прятать труп? Но история представлялась настолько темной, что догадки были бесполезны.
- Не считайте меня параноиком, - мягко ответил Георгий. - Разумеется, понадобиться начать с начала и закончить в конце, как и следует. С началом я помогу вам, а уж куда выведет след...
- Так вот, начало, - после небольшой паузы продолжил он. - Переносчики тел для защиты от болезни пользуются театральными костюмами. Логично предположить, что те, кому Виктор передал тело, обзавелись этой одеждой... каким-то из возможных способов. Они могли убить или обокрасть настоящих Исполнителей. Или позаимствовать костюмы прямо из Театра.
- Ясно, - кивнул Даниил. - Ваш дья... ваш Театр преследует меня со дня приезда. Теперь у меня будет повод посетить его.
Он поднялся и протянул ладонь Георгию.
- Не опускайте рук, Судья. Сдаваться еще рано. Особенно если все хотят именно того, чтобы вы сдались.
- Благодарю, - кивнул старший Каин, вслед за бакалавром поднимаясь из кресла. – Надежда на вас. И быть может… если вам удастся то, что вы задумали – все еще можно будет вернуть. К тому бессмертию, которое сейчас, как всем кажется, подломлено ударами чумы. Да, и вот еще что… Вы ведь поднимались на Многогранник? Он открылся вам?
Данковский качнул головой.
- Нет, Судья. Не открылся. Я поднялся, но внутрь войти не смог.
"Что же в нем такого важного?.."
В ответ Георгий долго молчал, собрав опустевший взгляд куда-то в точку на столе - обычную, ничем не примечательную точку узора...
- Что ж, - тихо, едва слышно произнес он, не поднимая глаз, - возможно, нам придется... примириться.

Прозекторская Рубина. Опыты

(с Трагиком в роли окружения)

Даже через перчатку чувствуя жизнь, уходящую из сердца правой рукой, левой Гаруспик нащупал ключ, что дал ему Рубин при прощании, с трудом отыскал замочную скважину и попытался открыть дверь. Замок, судя по всему, был таким же ржавым, как и внешнее покрытие обиталища Рубина, так что Бурах едва не сломал ключ, пытаясь добиться своего, но всё же у него получилось: ровный шелест дождя нарушил истошный скрип, эхом удравший гулять по закоулкам складов, и дверь подалась. Медлить было нельзя и Гаруспик, как был, в уличной одежде и грубых кожаных перчатках, кинулся к хирургическому столу.
Нож работал наперегонки с падением песчинок в часах, отсчитывающих мгновения до того, как живое окончательно станет мертвым. Узел жизни раскрылся, подобно бутону алого мака, сочась последними остатками крови. Артемий быстро набрал немного в шприц и слил большую часть в пробирку, тут же заткнутую пробкой, а последнюю каплю отправил на стёклышко микроскопа. Прильнув глазами к окулярам, он покрутил верньеры, калибруя увеличение.
Все верно, чисто, ни следа того, что он видел немногим меньше двух дней назад. В крови отца... Лишь на миг замедлились движения, а потом вновь стали стремительны и уверены. Он достал склянку, в которой аккуратный Рубин сохранил образцы. Образцы крови человека, пораженного Песчанкой насмерть. Сейчас – думать об этом только так. Их тоже – под микроскоп. Странных клеток, узнанных Рубинным, было меньше, но они еще присутствовали. Впрыснуть мертвую кровь в вырезанный из живого сердца кусок – дело нескольких секунд. Теперь надо подождать, подождать хоть немного. Как ни быстр невидимый враг, это все же не пуля и не острое лезвие, ему нужно время. Которое не стоит терять зря.
Он рассек сердце пополам, и нетронутая половина упокоилась в спирту – странное место для предназначенного сперва к съедению, потом к бесславной смерти. И вряд ли проспиртованное сердце будет пригодно для дальнейших опытов. Но после того, что он видел, кто знает – удастся ли достать другое?
Зараженной крови еще достаточно – запасливый Стах! – и ее можно использовать. Давным-давно отец готовил при нём "мёртвую кашу", и Артемий прекрасно помнил терпкий запах, всякий раз разливавшийся по всему дому. Твириновый настой и больная кровь. Когда они смешивались, то шипели. Вот и сейчас, отлить совсем чуть-чуть... Этого недостаточно для борьбы с инфекцией, но хватит для микроскопа, а большего он сейчас и не хотел.
Когда Гаруспик сдвинул кювету, из-под нее выпал едва замеченный менху листок пожелтевшей бумаги, сложенный пополам.
Артемий снял одну перчатку и развернул листок, полагая, что это записка от Рубина.
Почерк Стаха ему до сих пор видеть не приходилось – но в авторстве записки не возникало никаких сомнений. Торопливые, косо вырисованые буквы, исчеркавшие бумагу – Рубин, должно быть, торопился. А еще – тревожная игла кольнула в виске – зачем-то избегал обращений, словно опасаясь выдать сообщника.
Текст был коротким:

"На некоторое время я в бегах. Нашу затею раскусили, и теперь Каины ловят осквернителей изо всех сил. Будь осторожен, не забывай про вакцину. Связаться со мной сможешь через Спичку.

Стах."

Гаруспик покрутил в руках записку и усмехнулся. Уж назвать его осквернителем язык не повернётся даже у хозяев «Горнов»...
Он бросил ещё один взгляд на кювету. Консистенция смеси на вид не изменилась. Да и вообще, похоже, ничего не происходило. Ни запаха, ни пузырьков, ни потемнения. Похоже, что-то он делает не так, но что? Как же не хватает записей отца!
Гаруспик вернулся к микроскопу. На стекло покорно лег срез ткани, которую он совсем недавно смешал с человеческой кровью. Нет. Заражения не произошло. Ветвистые деревья клеток чумы не прижились на новой почве. Но почему? Не подходит земля или нежизнеспособны саженцы? Бос не может заболеть, либо выдохлась болезнь? Или и то, и другое? Либо четвертое – ошибается, он, Артемий. Все-таки он, Бурах – в первую очередь хирург и знающий линии. А сейчас рядом нет ни Данковского с его явным навыком лабораторной работы, ни Стаха с его опытом практика и ученика отца, ни нужных бумаг Исидора.
Ощущение, что крупицы минут, которые он так отчаянно вырывал, рассыпаются по грязному полу убежища Рубина, нарастало.
Тишина. Нет, вовсе не мёртвая, звуки есть: выстукивает свой вечный и меняющийся ритм дождь на металле крыши, тяжело отбивает мгновения сердце в груди и тихонько поскрипывают сапоги. Гаруспик медленно расхаживал взад-вперёд по прозекторской, раздумывая о будущем. Мгновения падали на пол, где-то в Городе кружила на мягких лапах болезнь, а Бурах всеми силами стремился развеять завесу времени перед мысленным взором, предсказать, что будет. Говорят, Исидор так умел, но его сыну подобное пока не давалось.
– В любом случае, – вслух сказал менху, остановившись перед дверью. – Надо найти Спичку. Ржавый металл оставил на перчатке светло-бурый след, и Артемий вновь подставил голову под удары капель. Дорогу к Замку он запомнил ещё с прошлого раза.

Самозванка. Символ.

(В состав данного продукта входят только самые отборные Вуззлы, собранные со склонов цейлонских гор... Собранные из всяческих талантов, вот.
И еще кое что: привет Трагику - первый из пяти)

- Может и ответят, - эхом отозвалась девушка, улыбнувшись. – Но ладно, это уже совсем другой вопрос.
Клара едва заметно вздохнула. Было ясно, что та, другая, её зеркальное отражение, коль скоро оно вообще существует, успела сделать многое, но это, вопреки ожиданиям Самозванки, ничуть не облегчало задачу по её нахождению. Впору бросить это занятие, и уделить внимание другим, не менее важным, делам. Город маленький, и, рано или поздно, они все равно встретятся. Но что-то подсказывало ей, что лучше уж рано…
- Ладно, Ноткин… Красивая фамилия, кстати… Я навещу эту вашу Зеркальную Башню, и её обитателей. Но я еще не слишком хорошо ориентируюсь здесь – и большая часть объяснений только запутывает меня все больше. Может, ты оставишь со мной провожатого? В любом случае, это поможет и тебе и мне, верно?
Юноша усмехнулся – иронично и в то же время доброжелательно.
- А ты не пропадешь, верно, Клара? – он сделал шаг назад, сдавленно охнул от боли в поврежденной ноге, махнул рукой. – Ладно, забирай своего рыцаря. Только…
Ноткин замешкался, словно подбирая слова. Фыркнул, небрежно бросил мальчишке, что радостно пританцовывал возле Клары:
- Выйди-ка, посмотри, нет ли бритвенников поблизости. Если все спокойно, там и дождешься свою подружку.
«Рыцарь», раздувшись от гордости – важное дело доверили! – выскользнул на улицу. Одно слово – Уж.
Дождавшись, когда дверь закроется, а чуть слышный отзвук шагов стихнет вовсе, Ноткин продолжил:
- Только ты смотри, береги его, ладно? Тебе, видать, нет другой дороги, кроме как девочку эту искать зеркальную, а вот Ужику к ней приближаться незачем. А я его знаю, ему всюду поспеть нужно…
Возможно, Клара и сказала что-нибудь успокаивающе-обнадеживающее. Но врать ей не хотелось, а обещать что-либо… Как будто не хватает ей данных уже обещаний, к исполнению которых, она, к слову, не придвинулась и на шаг. И с каждым мгновением, эти цепи-обещания становились все осязаемей, тяжелей. Так и сейчас, она тяжело вздохнула, и, встретившись взглядом с Ноткиным, только молча кивнула, и повернулась к выходу.
Замок двоедушников провожал Самозванку молчанием. Не настороженным, как встречал поначалу, не враждебным – сочувствующим. Молчал деловитый серьезный Ноткин, молчали мальчишки, как бы невзначай поглядывающие на странную девочку, молчали острокрылые бумажные птицы, летящие по стенам. И так же молча Клара шагнула в сумеречную морось улицы.
У выхода ее ждали.
- Идем? – Уж дернул замешкавшуюся Клару за рукав. – В Многогранник?..
- В Многогранник, - ккоротко ответила та, стараясь не глядеть Ужу в глаза. Говорить ей не хотелось.
Мальчик, впрочем, не проявил никакой чуткости к мрачному настроению спутницы и молчать явно не собирался.
- А кто она, та девочка, которую ты ищешь? – голос сквозил любопытством и легкой опаской, как в предвкушении жуткой, таинственной сказки.
- А ты умеешь хранить тайны, Уж? – Спросила Клара, внезапно сбавив шаг, и внимательно глядя на своего спутника.
Мальчишка от возмущения сбился с шага. Умеет ли он хранить тайны?! Он?!
- Спрашиваешь! – с оттенком обиды и легким вызовом ответил он. – Конечно, умею!
- Это хорошо, что умеешь, – уулыбнулась девушка вновь влившись в прежний темп. – Эта девочка… Она мой близнец. Сестренка, которую я никогда не знала. А может и нет. Может злой дух, что ходит за мной по пятам, а я за ним, и так по кругу. Куда бы я не шла, везде видели меня, или кого-то очень на меня похожую, совершающую дурные поступки. А может и нет никого… Воздух, воздух у вас тут тяжелый. Веришь мне, Уж?
- Верю, - мальчик кивнул на удивление серьезно, без тени насмешки. – Тут и не такое случается. То кошка стеклянная, то шабнак степная в гости забредет. И воздух, да. Теперь вот, значит, вы с сестренкой. Но разве же так бывает – такие похожие, и такие разные?
- Не знаю, Уж. Может быть, мы и похожи. Просто пока этого не знаем. В любом случае, это все равно что вилами по воде писать – мне её сначала найти надо, а уж потом… - Самозванка, подумав, решила не заканчивать фразы, так как, по сути дела, сама еще не совсем понимала что будет в этом неведомом «потом».
Беззаботность предыдущей прогулки растаяла, растворилась в невеселых мыслях, как кусок сахара в стакане крепкого горячего чая. Уж, не зная, как вернуть новой подружке прежнее задорно-колючее настроение, корил себя за неуемное любопытство и глупые вопросы.
- Найдем мы ее, твою сестренку, - а в голосе – показная бодрость, показная, но – не фальшивая. И правда верит – найдут. – Сейчас вот через мостик, а там уже Створки. А Многогранник уже и отсюда видно, смот..
Вывернув из-за невысокого здания, мальчик вскинул руку, указывая вперед, да так и застыл, не договорив. Возле моста, угрожающе раскинув в сторону перекладины-руки, болталось чучело. Крысы, привязанные к нему за хвосты, щерили облезлые морды в злой усмешке.

Театр. Бакалавр и Марк Бессмертник
(вместе с Вуззлем =) Второй привет для Трагика)

Городской Театр одним своим видом словно утверждал собственную важность для этого места: величественное здание, в самом сердце города, на площади...
Почему-то не пожелавшее открыть перед ним двери тогда, в первый день. Данковский нахмурился, подходя к дверям. Где-то в глубине души шевелилось, скользя щупальцами внутри грудной клетки, чувство, что это - не просто Театр, что он живой, что он знает о тебе даже больше, чем ты сам... и поэтому смеется над тобой.
Захочу - впущу, захочу - оставлю здесь.
Не каждой марионетке - появляться на сцене.
Однако в этот раз дверь оказалась открыта, и Даниил вошел внутрь. От зрелища пробрал холодок - ступени к высокой сцене, а на стене за ней - странная картина: ночной Город, мрачный и зловещий, выписанный холодными тонами, по бокам от него - огромные фигуры женщин в платьях - светловолосая и нежная в белом, в зеленом - с темными волосами и властным выражением лица. Зрительские места - на балконах, сейчас пустующих.
"Странное место", подумал бакалавр.
Старые доски пола отозвались недовольным скрипом, будто Театр не ждал гостей, не ждал и не хотел их видеть. Или, быть может, чувствовал, что тот, кто потревожил его тревожную полудрему, пришел отнюдь не для того, чтобы насладиться тонкой игрой актеров?..
- Я не смел и надеяться, что в эти непростые дни Театр обретет еще одного зрителя, - негромкое эхо подхватило слова и горстью стекляшек ссыпало их к ногам Даниила. Чуть заметный оттенок насмешки в голосе придавал словам блеска и колкости. – Рад приветствовать вас, господин бакалавр, в обители искусства.
Мужчина, что выступил из тени и теперь неспешно спускался к Данковскому со сцены, словно спорил всем своим обликом с мрачной атмосферой своей вотчины. Нарочитая изысканность движений, улыбка, которая, кажется, разгоняет сумрак сцены, в глазах плещется небо – зачерпнуть бы да выплеснуть ввысь, хоть чуть-чуть разбавить надоевшие серые тучи…
- Марк Бессмертник, лицедей и кукольник, владыка всего этого великолепия, - мужчина шутливо поклонился, не сводя с гостя насмешливого взора.
Бакалавр сухо кивнул новому знакомому. Слишком много было в том нарочитости для того, чтобы сразу снискать расположение ученого.
- Мне, видимо, нет нужды представляться, - произнес он, - но все же назовусь - Даниил Данковский. И прибыл я, увы, не из праздного любопытства, а по важному и серьезному делу, - на слове "серьезному" он сделал особое ударение. - Скажите, Марк, вы знаете всех, кто облачен в театральные костюмы Исполнителей?
- Не тратите времени попусту? – голос Бессмертника не изменился ни на полтона, словно он и не заметил демонстративной холодности собеседника. Все то же насмешливое добродушие, все та же улыбка на устах. – Впрочем, вы правы, вы правы, время нынче дорого.
Театр затаился в предвкушении. Эти стены видели немало представлений и знали наверняка: то, что происходит в антракте, ничуть не скучнее, а подчас и интереснее спектакля, идущего на сцене.
- Но помилуйте, - Марк всплеснул руками, гибкие кисти взлетели птицами и плавно скользнули вниз, - разве же я могу знать всех, кто носит костюмы? Сегодня под масками скрываются не только и не столько актеры…
Даниил прикрыл глаза, соглашаясь:
- Вот именно. Не только актеры, но даже преступники.
Он заложил руки за спину и прошелся вдоль края сцены, поглядывая на Бессмертника.
- В доме Каиных было совершено возмутительное деяние, о котором я не хочу распространяться, но самое любопытное в том, что злоумышленники были облачены в театральные костюмы. И вполне возможно, что костюмы эти были получены из ваших рук... маэстро. Что вы думаете об этом?
- Что я думаю? – Маэстро, не стирая усмешки с лица, картинно приподнял брови. – Я не раздаю костюмов бандитам, бакалавр. И если маска каким-то образом попала в руки преступника, - Марк проговорил это слово подчеркнуто серьезно, копируя интонации гостя, - очевидно, он заполучил ее любым из сотни иных возможных способов. Увы, я не властен над тем, что происходит вне этих стен.
- Но уж над тем-то, что происходит внутри самого Театра...! - воскликнул было Данковский, но вовремя спохватился - еще не хватало вспылить. - Да, я понял вас, но все же - к вам лично никто не обращался с просьбой о предоставлении костюма... или даже нескольких? Если вы ответите "нет", я не стану больше докучать вам вопросами и покину это место.
- О, несомненно! – голос струился неторопливой рекой – плавно, мягко, обходя большие подводные камни и ласково перекатывая гладкие круглые голыши. – Полтора десятка масок с плащами я отдал по просьбе коменданта Сабурова. В них обряжают тех, кто отправляет мертвых в последний путь – увы, в эти смутные времена даже искусство состоит на службе у смерти!
Бессмертник удрученно покачал головой, впрочем удрученность эта отдавала комедиантством, словно все происходящее казалось ему лишь еще одной увлекательной пьесой.
- Ах да, как же я мог забыть, - лицедей вскинул голову и вновь улыбнулся – широко, обезоруживающе, так, что сразу не осталось никаких сомнений: этот человек не забывает ничего и никогда, - еще меня просил об одолжении молодой гаруспик, наследник Исидора. Артемий Бурах, не знакомы? Весьма достойный молодой человек, я счел возможным пойти ему навстречу и отдал костюм. Но нет, вы же не подозреваете его в этом чудовищном злодеянии?!
- Бурах? - Даниил вскинул брови. Весьма удачно, он все равно собирался искать гаруспика. - Знаком, как же.
Да, шишка на затылке до сих пор побаливала, и теперь, похоже, представился случай припомнить ее Артемию - хотя бы показав, что о похищении ему, бакалавру, кое-что известно. И, кажется, даже больше, чем хотелось бы - вряд ли тело было похищено (разумеется, в том случае, если Бурах действительно к этому причастен) для каких-то кощунственных целей... скорее всего, гаруспик занялся тем же, чем мечтал бы заняться и сам Данковский - исследованием тканей бессмертного.
Правда, способ получения тела был несколько... некрасив. Что ж, им предстоит серьезный разговор при встрече.
- Не мне судить, мог ли он совершить это злодейство, однако навестить его я теперь обязан. Благодарю вас, Марк - возможно, вы действительно помогли. Разрешите откланяться? - и Даниил едва заметно усмехнулся.
- Разве я смею вас задерживать, бакалавр? – в тон собеседнику откликнулся Бессмертник. – Не забывайте нас, заглядывайте как-нибудь на представление. Я понимаю, вы занятой человек, но все же, все же... Уверяю, вы получите массу удовольствия.
- И... по каким дням у вас дают спектакли? - с некоторой долей сомнения поинтересовался Данковский. - Сейчас, надо сказать, это место выглядит довольно уныло.
- Мы готовимся к премьере, я обязательно пришлю вам приглашение с нарочным. Впрочем, если угодно, репетиции тоже зрелище весьма…– Марк замешкался на миг, – впечатляющее.
- Возможно, я зайду как-нибудь. Но обещать не буду - пока что у меня весьма двойственные ощущения от Театра. Равно как и от его владельца, - добавил бакалавр, искоса взглянув на Бессмертника.
Бессмертник засмеялся и трижды ударил в ладоши, отдавая дань искренности собеседника. Театр аплодировал вместе с ним.

Самозванка. За шаг до...
(Без Дженази не обошлось)
Третий привет, дадада

Один только вид этой… дряни вызывал дрожь в коленках. Причем зрелище было не столько страшным, сколько омерзительным. И хотя Клара не знала, что именно обозначает это странное чучело, почему-то возникало ощущение, что связано это с тем, что она видела в Термитнике.
- Уж?..
- Не знаю… - он растерянно мотнул головой. – Я такого никогда не видел…
Небо не перевернулось. Подумаешь, мальчишка, облазивший весь город, знающий каждый его камень до последней щербинки, признался, что может здесь существовать и нечто ему незнакомое. Небо не перевернулось, но мальчик явно чувствовал себя уязвленным.
- Подожди-ка здесь. Я сейчас, - уверенно, чуть косолапя, он двинулся к мосту.
«Только ты смотри, береги его, ладно?»
На миг, Самозванка вспомнила, что же она видела за крепкими дверьми Термитника. Запах трупного гниения, от которого нестерпимо режет глаза, темнота, холод, и огромная пирамида из мертвых тел, которая медленно разлагается, исходит гноем и смрадом, и стоны, стоны еще живых, где-то там, где-то внутри…
И бледное, тонкое, исполненное смертного ужаса лицо человека, что падает откуда-то сверху, падает прямо в эту мерзкую массу.
На миг, Самозванка представила, что это лицо принадлежит Ужу, и с трудом удержалась от вскрика. Вместо этого, она только спросила:
- Уж… А не лучше ли сейчас пойти и рассказать об этом Ноткину? Я не думаю, что он будет рад, если узнает что ты пошел неизвестно куда, да и я… Куда я без провожатого? Уж… Давай уйдем, а? Страшно тут.
Мальчик притормозил, глянул на Клару - вполоборота, через плечо. Послушать умного совета, уйти - подальше от этого места, подальше от мрачной фигуры, от одного вида которой скручивает внутренности, и страх липкими ладонями скользит вдоль позвоночника? Сбежать. И можно сколько угодно твердить потом себе, что с ним девочка, всего лишь девочка которой не зазорно бояться, и которую он взялся оберегать. Можно сколько угодно оправдываться тем, что необходимо срочно рассказать Ноткину о творящемся в Каменном дворе – себя не обманешь, не убежишь от правды, хоть все пятки истопчи до кровавых мозолей. Уйти сейчас – означает струсить. Подвести Клару, которой зачем-то очень нужно найти свою странную близняшку, подвести Ноткина, всех подвести. Потому что ясно ведь – что-то нехорошее, по-настоящему страшное приходит в их жизнь, ядовитой змеей вползает в недетские игры, что-то, о чем они пока совсем ничего не знают. А это значит, кому-то из двоедушников все равно придется идти в Створки, выяснять, что там творится и как этому противостоять. Он оказался здесь раньше остальных, так почему бы не разведать все самому, и не явиться в штаб героем, приносящим ценные сведения? Решено. Нужно только успокоить Клару.
- Подумаешь, мешок на крестовине да пара плешивых крыс, - бросил паренек, небрежно растягивая звуки. Вышло довольно убедительно, показная бравада потеснила, загнала куда-то в глубину души страх, он ворчливо огрызался оттуда, но не смел высунуться. – Ты постой здесь, я мигом. Может, у патрульных выспрошу, в чем там дело, да и вернусь, а там уже решим, что дальше.
Глядя на этого непонятливого и глупого мальчишку, Клара почувствовала вполне объяснимое глухое раздражение, что колючим клубком свилось где-то в груди.
Раздражение. Злость. На этого Ужа, которому нелепая гордость явно решила заменить мозги, на это место, что заставляло её испытывать неприятное и холодное чувство страха, на этот Город, на Ноткина, на свое молчаливое согласие, на все, решительно на все в этом маленьком мире, который к ней, Кларе, испытывал, по-видимому, ответное чувство неприязни.
- Что с тобой делать… Если ты точно хочешь туда идти… - Девушка некоторое время внимательно смотрела ему в глаза, а затем, словно поняв что все бесполезно, только махнула рукой. – Делай, как считаешь нужным.
Клара дернула щекой, и перевела взгляд на ужасающую «скульптуру»:
- Но знай, если там с тобой что-то случится, что-то нехорошее… Я тебя не прощу.
Мальчик в ответ лишь дернул плечом – со мной?! Пфе! – и с независимым видом зашагал вперед. Притормозил на миг возле моста, словно набираясь решимости, но тут же двинулся вперед.
- Эй, мелюзга! – патрульный, что до этого момента безмолвным изваянием стоял возле перил, заступил дорогу. – А ну брысь отсюда!
- Пустите, дяденька, - заканючил Уж. – Мне очень нужно… Пустите, а?
- Марш, я сказал! – страж и не подумал освободить проход. – Нечего делать. Чума там, понял?
Мальчик насупился и чуть отступил назад, но уходить пока не спешил. Привстав на цыпочки, он изо всех сил пытался разглядеть, что же происходит там, в Створках, за широкой спиной патрульного. Видно было немного, но и того хватило, чтобы спина покрылась липкими мурашками. По мостовой – вдаль, к многограннику уходила цепочка грязно-бурых пятен – словно огромные кровавые следы в дорожной грязи. На стенах ближайшего дома даже отсюда можно было разглядеть поросль мерзкой алой плесени, а закутанные в балахоны из серой мешковины фигуры, что сомнамбулически перемещались по улице, казались ожившими мертвецами – было страшно даже подумать о том, чтобы оказаться с ними рядом. Уж передернул плечами. Может, и к лучшему, что пройти в квартал не удалось?.. Собираясь возвращаться обратно, он кинул последний взгляд на зараженный квартал и обомлел. Невдалеке, плавно скользя меж угрюмых серых теней, шла девочка. Юбка чуть выше колена, темная курточка, шапочка и широкий серый шарф… Мальчик судорожно вздохнул и оглянулся. Клара стояла на том самом месте, где он ее оставил несколько минут назад. Вот так. Одна Клара стояла, слегка переминаясь, позади, а вторая – неспешно шагала по Створкам. Он резко выдохнул и побежал к Кларе. К той Кларе, которую знал.

Гаруспик и все-все-все...двудушники
Четвёртый привет для Трагика

Путь от прозекторской Стаха до штаба двоедушников не занял много времени, благо и идти было всего ничего: десяток минут быстрым шагом по лабиринту складов, и вот он, маячит впереди, неотличимый от прочих убогих коробок этого района.
На этот раз Гаруспик заметил дозорных раньше, чем они его, да и немудрено: от холода и дождя, явно намеревающегося длиться вечно, один из них звонко чихнул, а другой не менее звонко отвесил ему подзатыльник.
- Ноткин на месте? - спросил менху, неслышно возникая за спинами неосторожной парочки.
Мальчишки разве что не подпрыгнули, так их впечатлило внезапное появление Бураха. Переглянулись. Один, тот, что понаглее, невразумительно фыркнул: дожили, мол, скоро от собственной тени шарахаться будем. Второй молча кивнул – на месте, а как же. Куда ему, с такой-то ногой.
- Что-то зачастили к нам гости в последние дни, - глубокомысленно изрек первый. – По делу или как?
- Я-то по делу, - отвечал Артемий. - А кто ещё приходил и зачем?
- А вот Ноткин и расскажет, - нахально, но без особого вызова заявили в ответ. – Если захочет. Проходи, не отвлекай. Неровен час, нагрянет кто, а мы тут с тобой лясы точим…
- Ну-ну, сторожите...охраннички! - хмыкнул Гаруспик и прошёл дальше в Замок, встретивший его, как и всегда, смесью запахов керосиновой копоти, застарелого детского пота и чего-то неуловимого, вызывающего в памяти институтские аудитории и листы бумаги, исписанные крупным, неровным почерком с обилием клякс.
И еще – повисшей в воздухе настороженностью. Нет, его узнали и - это чувствовалось – приветствовали как своего, но атмосфера… Атмосфера была гнетущей. Было видно, что нынче в этом месте не ждали добрых вестей от приходящих.
- Здорово, - Ноткин сделал попытку подняться, поморщился и опустился на место, прямо через стол протянув Бураху не по-мальчишечьи широкую ладонь. – С чем пожаловал?
В вопросе не было дерзости. Лишь усталое тревожное ожидание, заставляющее вглядываться в лица, выискивать отпечатки свершившихся событий и гадать, пока еще страшное не произнесено, - прошла беда стороной или уже за плечом гостя стоит, улыбается да по-хозяйски оглядывает новый дом.
- Здравствуй, Ноткин, - ответил Гаруспик, пожимая протянутую ладонь. - С вопросом я пожаловал и с просьбой. С чего начнём?
Ноткин пожал плечами – какая разница с чего начинать?.. Вот если бы вопросы и просьбы могли таять в тепле керосиновой лампы, как случайно занесенный с улицы снег, имело бы смысл подумать, что отложить на потом. А так…
- И что же за вопросы?..
- Где я могу найти Спичку? - Артемий секунду помолчал и тут же уточнил. - Он должен помочь мне кое в чём.
- Кто ж его знает? – усмехнулся юноша. – Спичка, что ветер в степи, сетями не выловишь. Здесь со вчерашнего дня не появлялся, так что, думаю, занят по обыкновению каким-нибудь очень важным делом. Дома, стало быть, можешь не искать. Ты знаешь что.. Сходи-ка к Мишке, после той истории с крысами, она сама не своя, может он ее взялся опекать?.. Надолго его не хватит, конечно, но чем шабнак не шутит – может он ее сказками развлекает, чтобы не было времени о дурном думать?
- Схожу, - кивнул менху. - В любом случае, это нужно. А теперь, Ноткин, просьба: если мой отец когда-то, кому-то что-то давал на хранение - сейчас самое время вернуть. С чумой просто так не справится, нам нужны его рецепты.
- Не думаю, - он потер переносицу, пытаясь что-нибудь припомнить, - что слышал о таком. Какие-то записи были у того же Спички, но он их тебе вроде бы отдал? Хотя ты спроси его еще раз, может, и забыл что-то в суматохе.
- Спроси и своим скажи, что если вдруг что-то где-то найдётся - то сейчас это нужнее, чем когда-либо ещё, - Гаруспик помолчал и спросил: - Как ваши-то дела сейчас?
Что на это сказать? Все у нас в порядке, все живы-здоровы, только душное чувство висит в воздухе. Чувство, что скоро небо обрушится на город. Обрушится и придавит собой, и погребет под обломками слабых. Сильных тоже придавит, не спрячешься, но сильным не так страшно. А значит – будем сильными.
- Ты за нас не беспокойся, - с достоинством ответил Ноткин. – Делай свое дело. А мы будем делать то, что умеем. Сдается мне, скоро и наши умения пригодятся.
- Пригодятся, но, ты уж извини, беспокоиться я за вас буду. Ты наверное и сам не знаешь, насколько вы важны, Ноткин, - Артемий вдруг вспомнил слова часовых. - Кстати, кто заходил к тебе передо мной, не расскажешь?
- Девчонка пришлая. Я сначала подумал, что... ну.. – Ноткин замялся, боясь показаться суеверным, – плохая она, беду приносит. Но нет, не та. Нормальная девчонка, глазищи только как колодцы бездонные. Кларой звать. Искала, представляешь, ту, что на нее как две капли воды похожа. К Многограннику ушла.
- Берегись её...и ту, которая как она. Эти две всегда появляются там, где творится неладное.
Паренек хотел было что-то возразить, но в этот момент дверь, громыхнув, распахнулась. Ударилась о стену, жалобно завибрировала, и внутрь влетел сияющий Спичка. Комната сразу наполнилась оживленным гвалтом, словно этот шустрый пацаненок принес с собой маленький смерч. Шумно приветствуя всех, он, наконец, добрался и до стола Ноткина, и только тогда увидел гаруспика.
- О! А я тебя искал! – радостно заявил мальчик.
- Спичка, - утвердительно сказал Бурах, несколько обескураженный таким появлением. - Ну, здравствуй.
- Я же чего вспомнил! Бумаги-то я тебе отдал – которые подобрал, когда из дома Исидора убегал сломя голову. А еще ведь другие были записи, мне их твой отец за день до того дал, а потом все так завертелось… - он виновато засопел, - в общем, вылетело из головы. Ты не думай, я их себе оставить не хотел. Просто забыл, честно.
- Верю, - Артемий кивнул.
Спичка полез за пазуху и через секунду извлек на свет несколько плотно исписанных листов. Даже не взяв их в руки, гаруспик узнал знакомый торопливый почерк. Сердце защемило.
Артемий сглотнул. Отец отправился в Землю, слился с матерью Бодхо, как и должно быть, но молодой менху до сих пор не мог его отпустить. Столько не скзанного, не пережитого...не прощённого! Все эти "не" впивались в душу Гаруспика, как крючки на тонких верёвочках, и она корчилась от боли при любом натяжении.
"Терпи, менху, - мог бы услышать Артемий, пройди он по пути чуть дальше. - Да-да, губы в нитку, прищурься, сглотни, всё правильно делаешь, но терпи. И поблагодари мальчика, что ли..."
Наверное, он всё же услышал последний совет, а может просто нужно было что-то сказать, потому что губы Гаруспика разлепились и он с трудом, глухим голосом сказал:
- Спасибо, Спичка.

(с Исполнителем, во поте клюва своего отдувающегося за всю мастрескую команду)