Долины. Конунг Гандальв и хитрость Рагхильды
С ДЛ

Посланники, коих кюна Рагхильда отправила к с подложными вестями к Гандальву, в скорости через Теламерк, достигли Согна, там разделившись. Однако, сильно переусердствовали в стремлении своем наказ кюны грозной исполнить, а потому, сами того не желая, переполошили народ Гаулара и окрестностей словами о приближении рати Харальда. Сам Атли ярл, и без того горем объятый, испугался сильно, что отберет у него владения Косматый, ведь, к тому же, до него доходили уже из Фиордов вести о гибели конунга Вемунда. Гонцы же, разделившись, путь продолжили - один в Фирдир, другой же к землям Альвхеймара, услышанным воодушевленный. Нет, не даром, думал воин, назвали Рагхильду Вещей, коли предугадала она о появлении воинства сына ее могущественного в скалистых Фиордах.
Немало дней в пути проведя, наконец миновал он усадьбу конунжию, и далее к границам с Гудбрандсдалиром умчался, удивившись сильно, сколь глубоко во владения конунга его, Гандальв вторгся. Однако же, сумел посланец нагнать войско конунжее, да в селение, ими занятое, въехал, подняв стяг с отрезом белым.
На счастье посланника, конунг Альвхеймара нынешнем утром был в хорошем расположении духа, а потому на гонца хоть и кинули несколько косых взоров, а все ж обошлись с ним, чтя вежество и без проволочек доставили пред конужьи очи. Гандальв в одиночестве восседал на скамье во главе длинного стала и в виде таком в первый миг походил на зажиточного бонда. Так и мстилось, что откроется дверь, войдут почтительные сыновья вместе с невестками, за ними – работники и горница вся наполнится людом. На деле же войти сюда могли разве что оружные гридни, а уж тему наследников при Гандальве и вовсе стоило б обходить… ежели голова дорога. К счастью для себя самого. гонец вещей кюны был парень смекалистый, и данный ему наказ исполнял не только из-за приказа, но и вложил в дело немало сил и умения.
- Сказывай, вестник, от кого едешь и что за вести везешь? – спросил Гандальв, погладив рукой рыжеватую бороду.
- Сам я из Согна, славный конунг, - поклонился почтительно агдирец. - Вести же, что принес я, коня загоняя, велел передать тебе ярл мой Атли.
- И что говорит мне Атли из Согна?
- Что большая опастность грозит землям Альвхеймара, а имя опасности той - Харальд Косматый.
- Да ну? - рассмеялся конунг. - Вот так новость! Этот щенок, как и его бесчестный отец, давно разеваю пасть на то, что не принадлежит им по праву рождения, но до сих пор Альвхеймар был им не по зубам. Так будет и дальше. Смотри: нынче не он в моих землях, а я - приближаюсь к его родовой вотчине.
- Под его пятой уже хрустнул хребет Вемунда, - понурил голову гонец, словно не смея спорить с конунгом, но вынужденный продолжать разговор: - Земли Фиордов топчут его рати, разоряя и предавая их огню.
- Фьорды… протянул Гандальв, и призадумался. Конечно же, махом одним отхватить у врага добрый кус семейных владений было мыслью отличной. Харальд, неплохо сражавшийся в землях чужих, ныне набрал их под руку свою великое множество и, случись бой, рати его не хватило бы для защиты угодий. Да и сам конунг не мог быть одной ногой в усадьбе Агдирской, а другой – в Мере. Этим следовало воспользоваться, тем более что Харальд, как мальчишка, уж слишком увлекся победами легкими и забыл, что бывает с теми, кто потерял бдительность. С другого же бока, как не печально то было признать, но Один аль Локи, хранившие ведьмина внука, охрану несли добросовестно и земли, казалось, сами ложились к ногам Харальда. Коль он ныне во Фьордах, то дело меняется и уж ему, Гандальву Альвхеймарскому, надо подумать о сохраненье земель. Иначе может он уподобится безземельным «владыкам», что конунги – лишь на словах, а то было б позором.
- Отколь Атли знает, что Харальд во Фьордах?
- Так в Гауларе многие родичей имеют из Фьяллира, - объяснил с готовностью посланец. - Бегут люди из Фиордов, как от поветрия морового бегут, от лютости спасения ища. Шаг один отделяет врага твоего заклятого от земель Альвхеймара, и все тот же шаг - от Согна. Куда - пойдет, того никто не ведает, однако же Атли дружбу свою предлагает и рать в помощь, коли встретишь ты ворога. О тебе, славный конунг люди говорят - будто хранит тебя от погибели Высокий, кому, как не тебе остановить ворога общего?
- Скажи, что Гандальв благодарен властителю Согна за вести, хоть мне и сложно назвать их хорошими, - сказал конунг гонцу. – И, кончено же, Харальд мне враг, с коим мир невозможен. Про то и скажи Атли – быть битве. Иди. Асгейр ярл отсыплет тебе серебра, - и махнул рукой, показывая, что разговор завершен. Юноша склонился в поклоне, и, пятясь, вышел из горницы. Почему-то ему, не раз доказавшему свою храбрость и рукою оружной и в поединке словесном, не хотелось сейчас повернутся к Гандальву спиной.
И лишь покинув дом длинный, смог наконец вздохнуть облегченно агдирец, да улыбнулся в усы почти незаметно, после же к стражу оружному обратился:
- Скажи, Хеймдаль усадьбы, где бы я мог отыскать Асгейра ярла?
- Второй дом слева, - лаконично ответил альвхеймарский викинг.
Вскорости покинул гонец довольный селение, унося в кошеле серебро альвхеймарское, а следом за ним, спустя несколько дней, двинулось и воинство все с конунгом во главе. От добычи знатной телеги ломились, а потому каждый воин поскорее к родичам вернуться желал, дабы подарки сделать, да подвигами похвалиться.

Харальд Косматый, старый Хакон и присные.
Совместно с Тельтиаром.

Несколько дней минуло, прежде чем прибыл Харальд Косматый в становище тестя своего - Хакона, разбитой недалеко от сгоревшей усадьбы конунга Фиордов, возле той самой деревни, где сумел пересидеть огненную погибель Сигурд Эйстейнсон. Вперед, как и положено, выслал конунг несколько всадников, дабы предупредили они Хакона и ко встрече старый медведь подготовиться успел.
Хакон давно уж ждал зятя, так что, едва гонец спешился пред его домом. Сам конунг птицей взлетел в седло (куда сгинули годы!) и направился Харальду навстречу. Хакона грызла тревога. Кто-то назвал бы то муками нечистой совести, ибо старый конунг видел в столь страшно обернувшейся мести плохое знамение. Но сам транделагский медведь про себя называл это мудростью. Коли один ярл умышлял против нового конунга - может, и прочие переметнуться решать. По мнению Хакона, в такое время отнюдь недосуг почивать на полатях... даже с девицами красными. Конунг так спешил, что прилично опередил свою свиту. Харальд, как более молодой и зоркий, увидал его первым.
Юноша направил коня на встречу с родичем, однако по пятам его неустанно следовали двое берсерков, а рядом ехали молодые соратники - Хакон и Бард.
- Приветствую тебя, отец! - С улыбкой воскликнул Харальд, головою тряхнув так, что густые волосы взметнулись.
- Рад видеть тебя в добром здравии, - ответил ему Хакон. - Гонец сказал, что поездка вышла нежданно опасной, - тесть внимательно осмотрел зятя. - Ты не был ранен?
- Со мною рядом были верные соратники и родичи, - конунг немного поморщился при упоминании о покушении. - Они, и светлые Асы, уберегли меня от подлых кинжалов изменников.
- Ну, слава Одину, - Хакон расплылся в довольной улыбке. По родному сына старый конунг только взором мазнул, и то больно отозвалось в сердце юного викинга. Что бы не говорил Хакон млад, а все же хотел он быть для старого Хакона первым. Но теперь у того был законный наследник и – как с горечью напомнил себе сын рабыни – хорошего рода. Пожалуй, сегодня Хакон был как никогда близок к тому, чтобы пожалеть о том, что отверг некогда предложение хитроумного Трюгге: извести законного брата еще в чреве матери.
- Ведомо мне, что за время отлучки моей, вы усадьбу конунжую не уберегли, - тему сменил Харальд.
- Где мы, где усадьба, - хмуро ответил Хакон. - Коль были бы ближе - может, смогли бы помочь, но - увы. Да что уж о том говорить: слова не поднимут мертвых из пепла.
- И не вернут того добра, которым я хотел одарить храбрых воинов.
- Если бог взял себе дар, то горевать о нем - грех. Даже коль этот бог - Локи.
- Пусть подавится, - зло бросил Харальд, и тут же добавил: - Едем, родич, утомился я в пути - лучше у очага разговор продолжим.
- До сих пор Обманщик исправно путал тропы твоих врагов, лишая из луки меткости, а удары – силы, - осторожно заметил младой Хакон, которому, при всем его преклонении перед Харальдом, подобное отношение к богу, да еще – к одному из наиболее переменчивых в норове асов – показалось кощунством. Но его реплику не поддержали. Что странно: даже Хакон Хладирский, обычно уважавший обычаи, оставил слова Харальда без должного назидания.
До вставшего лагерем воинства они добрались практически в молчании, после же конунги с небольшой охраной направились в дом деревенского старосты, Гутхорма же Харальд попросил проследить, чтобы приехавшие с ним люди ни в чем не нуждались.
В суете, последовавшей за прибытием конунга, Хакон старый подъехал поближе – и сказал Харальду на ухо все то, о чем по дороге подумал, да, в отличие от сына, при себе до времени придержал:
- Среди твоих подданных много людей, поклонившихся Белому Богу. Хорошо, что они зовут тебя конунгом: мечи и секиры в военное время не лишние. Но будь осторожен в речах, особенно пред жрецами. Бонды им верят пока, а нам едва ли нужны тут волнения черни. Жрецы же сейчас – будто осы, которым в гнездо запустили булыжник: только и городят о христианской заразе. Да и слухи, ползущие по Норвегии, лишь хвороста их подозреньям подкидывают. Говорят люди: Асмунд, как крестился, всем великанам из Йотунхейма фору лютостью дал. Правда, он и в праотеческой вере не был кротким ягненком – уже тогда от людей назвище «ярл кровавый» заполучил. А ныне и вовсе стал будто и не человек, а медведь-людоед: кого видит – всех задерет, и только за то, что дремать помешали.
- Асмунд предатель и изменник, - процедил сын Хальвдана, когда они уже в дом заходили, да за стол, угощениями уставленный садились. Жена старосты - женщина лет преклонных вокруг стола хлопотала, да взгляд услужливый на гостей то и дело бросая. - Вот уж не думал я, что по сей день жив он, ну да вернусь в Вингульмерк - на дубу вздерну. И сдается мне - что христиане, что заветы предков чтящие - все рады тому будут.

Дания.

Гуннар Одноухий, посланец конунга Харальда, жил в роскоши, пользуясь гостеприимством Хардакнута Датского. В присутствии Гуннара на Роскильде уже давно не было нужды, однако понуждать его покинуть пределы датской державы никто не спешил, понимая, что этим можно нанести большую обиду Харальду, а потому херсир ежедневно посещал пиры во крепости конунга Дании - а это была действительно настоящая крепость, а не простая усадьба, в каких жили конунги северных земель. Хардакнут привык к роскоши, она окружала его повсюду, куда бы он ни пошел. Владыка Дании, крепкий еще старик, мало походил на настоящего викинга, больше - на франкского короля. Видимо, именно поэтому, в былые годы так опасался Хардакнут Рагнара Ладброка, своего родича, и потому отослал его на погибель в земли англов, ибо Рагнар воплощал в себе доблесть и могущество Асов, и люди готовы были идти за ним хоть на край света. Теперь сыновья Ладброка правили обширной державой вдали от Дании, и это устраивало старого конунга больше, нежели опасное соседство.
Быть может, смерть Хардакнута многие сочтут благим деянием? По крайней мере, Гуннар знал, кто отблагодарит его за это убийство, и более того, он оставался в Дании лишь за тем, чтобы оборвать жизнь старого конунга.
В течении нескольких месяцев присматривался Одноухий к окружению конунга, к его телохранителям, изучал его привычки, следил за тем, что было в обычаи Хардакнута на пирах и праздниках, однако всегда окружали того верные воины, и не было ни единого шанса незаметно подобраться к конунгу, чтобы нанести смертельный удар.
Однако же, коварный план, понемногу, созревал в голове агдирского херсира, и вот, к весне, когда сошли льды, он покинул Роскильде, направившись в Хадебю - датский торговый город, свободный от власти Хардакнута. Сотни торговцев со всего мира стекались в Хадебю, здесь в ходу было арабское серебро, китайский шелк, янтарь с мерских побережий, жемчуга и злато, и конечно рабы, которых всегда готовы были купить и арабы, и ромеи, и руги.
- Здравствуй, друг дорогой, - Гуннар обнял дородного хирдмана, следившего за порядком в гавани, едва только сошел с корабля.
- И тебе не хворать, чужеземец, - улыбнулся воин, почувствовав в ладони тяжелый холод серебра. - С чем пожаловал?
- Ищу я, для господина своего рабыню, - отвечал херсир, покуда они прочь от корабля пошли. - Быть может, столь осведомленный в делах торговых муж сумеет мне подсказать, кто из купцов цены лишней не заламывает, да товар должный держит?
- Отчего же не подсказать, - почесал бороду датчанин. - Есть у нас один торговец, зовут его Колльстейн Скряга, да ты на прозвище его внимания не обращай - он покупателей не обманывает. А краше тех девок, что у него - нигде не сыщешь.

В лагере Хакона. Альвир-скальд и Кари.
(С великим конунгом, да будут его дни сочтены... тьфу, то есть нескончаемы!)

Когда уже садилось солнце, к палатке Альвира Хнувы пришёл Эйрик Топор, человек Кари. Передал он скальду приглашение к столу лендрмана, а потом, приблизившись, шёпотом упомянул о важном деле, которое есть у берсерка. Кивнул едва заметно юноша, в голос же поблагодарил за приглашение и пообещал придти непременно. После же попросил одного из воинов, с которыми жилище делил походное, если люди конунга придут, сказать им, где Альвир скальд находится. Однако же, надеялся Альвир, что не станет его разыскивать Харальд этим вечером - у властителя после дороги долгой иных дел немало должно было быть.
Потому, на посох неизменный опираясь, вскоре уже оказался возле шатра лендрмана Бердлы скальд, да полог откинув, внутрь вошел.
- Вечера тебе доброго, Кари, - поздоровался.
- И тебе поздорову, Альвир! Присаживайся и будь гостем у нашего огня, - отозвался берсерк, а Эйвинд улыбнулся брату и протянул ему рог, наполненный пенным пивом:
- Отведай, не откажи!
Принял напиток скальд, испил в два глотка:
- Хорошее пиво, такое только в Фиордах есть, - улыбнулся гость, подле хозяев усаживаясь, да решил новости сообщить, какие узнал: - Слышали уже вы, что конунга нашего погубить пытался херсир Хьялли?
- Новости разносятся быстро, - ответил Кари, затем почесал бороду, - Бычий Лоб с детства особым умом не отличался. В порядке ли конунг, не причинён ли ему вред, или кому из ближников?
- Несколько славных хирдманов погибли, защищая государя, иные были ранены, однако Харальда сами Асы берегут - невредим он, - с улыбкой рассказал Альвир. - Несколько бондов после признались, что тоже худое замышляли, Хьялли подстрекаемые.
- Я слышал, Рогволд убил его, не позволив узнать о том, кто самого Хьялли подстрекал... Не пало ли на него подозрение конунга? - спросил тогда Кари.
- Даже если и так - то Харальд то в тайне держит, - покачал головой юноша. - Знаю лишь, что Гутхорм Сигурдсон крепко ударил ярла после того боя.
Кари нахмурился и некоторое время молчал. Понять, о чём думает лендрман, было немудрено - если не станет Косматый доверять Рогволду ярлу - подозрение падёт и на тех, кого привёл он к конунгу на службу. И Кари начал разговор:
- Люди говорят, что дух Вемунда возвратился из страны мёртвых и мстит за свою смерть. Говорят, что его усадьба занялась с самого верха - такого не бывает, когда пожар устроен людьми... Что думаешь ты, Альвир?
- Я слышал уже о том, думал даже сложить вису, - признался скальд, понимая, что отец пытался лишь найти повод сменить неприятную тему. - Однако, среди тех, кто о пожаре говорит ни одного нет, кто бы своими глазами видел, как занималось пламя.
Кари придвинулся поближе, чтобы воины, что оживлённо переговаривались неподалёку, не слышали разговора у костра:
- Я слышал об одном человеке, который видел своими глазами... Это слуга Рогволда, Уни - его слова передал мне Кведульв, и я верю побратиму. - Кари глянул по сторонам, - Он заметил троих в тёмных одеждах, что ошивались той ночью подле усадьбы Вемунда. Ульву он рассказывал, что один из них был огромен, словно бык, и стоил обоих остальных вместе взятых - притом, что они тоже были широки в плечах и выглядели как воины. Среди тех викингов, что я знаю, таких великанов немного наберётся... Может, ты встречал подобного человека среди людей Харальда?

Альвир и Кари
С храбрым берсерком, который когда-нибудь дождется... награды

- Первый, кого я могу припомнить - это Хрольв, младший сын Рогволда, - призадумался скальд. Вот оно что, значит для этого разговора его лендрман позвал. - Вот только он отца сопровождает все время.
- Значит, он не мог той ночью попасть к усадьбе - ведь Рогволд был с конунгом, - пожал плечами Кари, - Что же, тогда...
- Был еще один, здоровый как медведь, воин, - продолжил Альвир, с трудом лица соратников Харальда вспоминая. Одно хорошо - такие могучие бойцы слишком уж заметны. - И служит он Хладирскому Медведю.
- Человек Хакона? - лендрман задумался, - Слышал я от Рогволда, что недолюбливает Хакон его и Сигурда... Но чтобы сжечь дом с его людьми и имуществом - повод веский нужен.
- И какой же повод мог быть у хладирца? - Альвир явно не верил в причастность старого Хакона к такому злодейству. - Люди его, как мужа мудрого и благородного славят.
- Не знаю я того... - протянул Кари, наморщив лоб. Берсерк усиленно искал какую-либо зацепку, что помогла бы ему связать Хакона и поджёг усадьбы. Затем он заговорил, словно с трудом вспоминая:
- Пили мы давеча пиво с гонцом Гутхорма... с этим человеком Эйвинд познакомился во Хладире, на пиру у конунга. Он когда напьётся - не прочь почесать языком.
- А выпить он любит, вот и тогда столько вылакал, что язык заплетался. Нёс что-то о сестре покойного мерского конунга, да о её сыне, что, дескать, приходится сыном самому Косматому... - добавил Ягнёнок.
- Я тогда не придал тому значения, а теперь вспоминаю - вроде говорил он, что Сигурд делит теперь с ней ложе, а саму держит в той самой усадьбе - хотя я её в глаза не видел, когда там перед поездкой в Хладир гостил... а через день после того разговора сгорел дом Вемунда дотла, - Кари, наконец, сложил все мысли в одно целое и поднял глаза на Альвира, - Что если он то же самое передал Хакону?
- Это опасное обвинение, - предостерег отца Альвир. - Если ложны догадки - так на хорошего человека напраслину возведем, а коли истины, то можно и голов лишиться - тому усадьба доказательство лучшее.
Вопросительно посмотрел Кари на Альвира:
- Думаешь, стоит в секрете до поры держать их? Если Хакон желал сына Харальда жизни лишить - серьёзное преступление то...
- Знать бы, что сам конунг про пожар думает, - скальд заметил, уже почти шепотом говоря: - Я ведь, только благодаря Хильд место подле государя получил. И помню, насколько она своенравна была, как Харальда ненавидела люто за гибель братьев. Хотя, тут ненависть ее оправдать можно.
Кивнул тогда Кари:
- Что же, я рассказал тебе то, что знал. Ты лучше моего знаешь конунга и то, что происходит вокруг него... Тебе и решать - что сказать Харальду, а что утаить. Понимаю я, нелёгкая это ноша, - вздохнул берсерк, - но не у кого мне больше спросить совета. Никому не доверяю я среди ближников конунга так, как тебе.
Альвир кивнул:
- Я найду, как слова твои с пользой применить, обещаю.

(с Тельтиаром)
Разговором с тестем юный конунг остался не доволен, к тому же ему не нравилось это место - не нравились Фиорды, а в каждом богатом бонде Харальд видел заговорщика, готового вонзить кинжал в спину. Но хуже всего было пепелище усадьбы - до него рукой подать, из окна увидеть можно, если присмотреться, а мысле это зрелище навевало невеселые. Для себя юноша уже решил, что как можно скорее поведет войска дальше - на ненавистный Альвхеймар, в гости к родичу-недругу, к Гандальву!
Вечер застал конунга, когда он уже обдумывал, каким путем вторгнеться во владения заклятого врага, как захватит его деревни и навсегда разрешит спор, начавшийся еще при отце. За мыслями такими юноша проголодался, и велел хозяев дома накрывать на стол - те только рады были ему услужить, ведь Харальд щедро наградил их за гостеприимство: хозяйка дома теперь носила брош с самоцветами, а ее муж - серебрянный браслет, украшенный искусным узором.
- Садитесь, угощайтесь, - пригласил конунг за стол телохранителей, молчаливо стоявших у стены - порой их и вовсе невозможно было заметить, но юноша знал, что в случае необходимости они успеют защитить его, что бы ни случилось.
- Благодарим, государь, - за всех ответил Олав, севший по правую руку от Харальда.
- Двое трапезничают, остальные на страже! - бас Гутхорма прогремел от двери столь неожиданно, что вздрогнули даже берсерки.
Хрингарийский Олень насладился произведённым эффектом и только после этого коротко, лишь блюдя вежливость, поклонился хозяевам.
- Здоровы будьте, - сказал он, садясь к столу.
- Дядя, - расплылся в улыбке Харальд. - По запаху угощение чуешь?
- Патлы твои из-под двери торчали, вот и углядел! - в тон племяннику ответил ярл. - А вообще. нос воину в походе второй, после меча. кормилец!
- Садись, родич, чего стоять-то! Подвинься, Олав, - берсерку велел юноша - все же самое почетное место ярлу принадлежало.
Телохранитель без лишних слов отодвинулся, давая ярлу место. Он был на службе и негоже ему правила приличия ставить вперёд долга, но Гутхорм явно мог оборонить конунга не хуже его, Олава, а значит можно и сдвинуться. Хрингарийский Олень сел и притянул к себе блюдо с цельным свинным окороком.
- Наказ твой исполнил, - сказал он, проглотив первый кусок. - Воины всем обеспечены, правило с завтрашнего утра исполнять будут невзирая на похмелье. Тут я старшим их приказ дал строгий, исполнят.
- Ты, Гутхорм, как за дело берешься - так можно спокойным быть, - кивнул юноша, хлеба кусок отламывая. - Все бы мне так служили... но полно - что думаешь ты, коли не тратя время, двинемся мы дальше - Фиорды покорены, а подле сгоревшей усадьбы мне жить не в радость.
- Нужно что-то решать с Рогволдом, - Гутхорм запил кушанье пивом и утёр усы ладонью. - Много ему власти будет, если безраздельно тут оставим. Может и взбунтоваться.
- С собой возьмем, - решительно заявил конунг. - И брата его - тоже.
- Верно, - кивнул ярл. - А взамен посадим сюда верного мужа, да не бревно совсем, чтобы, если какая скверна осталась, в спину не ударила! И вот ещё что, выходить надо быстро и без особых сборов. Так мы половину пути пройдём, прежде чем Гандальв прознает о нас.
Улыбнулся Харальд, приятно ему было, что разделяет стремления его дядя:
- Приметил я одного ярла, что раньше Аудбъерну служил - он мне еще в Хладире присягнул. А для верности приставим человека следить за ним и посмотрим, как он клятву соблюдать будет.
- Человек на примете есть? Чтоб не прикормилась и не пропустил чего?
- Есть несколько воинов агдирских - ты приглядись к ним, дядя, реши - кто подойдет лучше.
- Лучше всех, Рысьи Глаза, только его я в такую трясину не пущу, пригодится ещё, - Гутхорм задумчиво дёрнул себя за ус. - Есть ещё Хьялли Торбьерг, он тоже малый смекалистый, зоркий, да и глотку перережет как ты рог пива осушишь! Молод только, а так можно и его.
- Опять Хьялли, - задумчиво протянул молодой конунг. Неприятные воспоминания имя это вызывало.
- Не суди по имени, племянник! У меня, знаешь ли, тоже к одному Хьялли дело было, так ничего! Убил я его и замирились тут же...
- Ну, Хьялли - так Хьялли, - не стал более спорить Харальд. - Пусть будет Хьялли. Вот только, чтобы и этому ярлу много власти не давать, надумал я Фиорды надвое разделить, пусть как в старые времена Фирдиром и Фьяллиром разные люди правят, и передо мной ответ держат.

Месть Эйрика Свейского. Остров Руян
С Кошкой...

- Еще и рассвета не будет, как доплывем, - говорил Вальгард конунгу Эйрику. - На следующий, выходит, день. Завтра.
- Завтра... - эхом отозвался конунг.
Разве прав был тот, сказавший, что ожидание мести слаще самой мести? Призвать нечестивца к ответу: видно, ни разу не приходилось мстить мудрецу этому за родных, близких, любимых — мертвых! Ожидание — это долгое нетерпение, зуд под кожей, пламя, бушующее в мыслях; исполнение клятвы ждет, расплата ждет, ждут доблестные воины в Вальхалле, следят из одинова чертога — отомщены ли?
Завтра исполнится клятва.


За час до восхода солнца показался на горизонте берег Руяна. Рассекали, взрезали морскую плоть, зеленовато-синюю, темную, две дюжины драконьих и змеиных голов.
Что, руги, хватит с вас двух дюжин кораблей боевых? Уж по-всякому мало не покажется!
Осветит сегодня солнце кровавые реки, узнает Аркона праведный гнев свейского конунга, рухнет идол Световита, в прах рассыпется — а не рассыпется, так на куски топорами, да в костер, пускай тлеет... Усмехнулся Эйрик.
А потом вдруг услышал воронье карканье. Черные крылья десятками исчезали в предрассветной дымке — да откуда здесь взяться воронам? А ведь были - вон, до сих пор каркают где-то, зловещие невидимки.
Спойте, вещие птицы, одиновы глаза, спойте про эйрикову месть, про погибель ругов — ей суждено свершиться уже сегодня - без малого сейчас.
Тьма и туман надежно сокрыли флот свейского конунга от глаз дозорных - не успели вовремя увидать руги, что приближается к ним враг, а когда заметили корабли змеиные, то поздно уже было. Забили тревогу воины, зажгли костры сигнальные, чтобы с берега видно было - грозит опасность храму, чтобы собирались грозные рати и на подмогу спешили. Да только до подмоги той еще продержаться надо было.
В иное время прямо на берегу три сотни стражей встречали гостей непрошенных, стрелами да копьями встречали, сталью потчевали - теперь же времени не было, к самому святилищу отступили, дома оставив, и там стали нападения ожидать.
- Бегут, трусы! - чей-то голос зычный раздался из огромной рати, что сошла уже с кораблей на берег. Вот ты какая, земля чужеземная; славно потопчут тебя сапоги свейские нынче, всю плоть вражескую в недра вобьют, щедро кровью окропят.
Оружием ощетинившись, волной нахлынули свеи на эту часть острова, устремились к Арконе вглубь. Пусть трудно подобраться к святилищу; если надо - лягут одни другим под ноги, лишь бы в щепы разметать все вокруг. Что там на пути попадется - бейте, ломайте, крушите! - не свое, не жалко.
И Эйрик в первых рядах с улыбкой страшной на лице, вестником скорой смерти для многих... Сами накликали беду на свои головы, расплачивайтесь теперь, ведь есть чем расплатиться.
Здесь крови много, на всех хватит.
Огромен был храм, высоки его стены, крепки ворота - да о том всем уже купцы Эйрику сказывали, вот только теперь из-за частокола стрелы полетели в гостей непрошеных. Умело оборону держали, вот только слышались помимо воинственных криков и вопли испуганные - то люди простые, идолу четырехглавому поклониться пришедшие, о судьбе своей тяжкой горевали. Чувствовали они - не уйдут живыми.
Хохотал конунг свейский, лицом багровея - ах, они за забором вздумали укрыться? Ах, они думают, что с тараном их взять невозможно будет? Вот только где таран найти... впрочем, что тут искать - это люди за забором да жалкий идолишко, которого и три головы лишние не спасут; зато с этой стороны забора - их деревья священные, их дома, дворы...
И зажегся, заполыхал огонь, застучали топоры, покатились бревна. В этих домах жили руги, теперь же, разобрав их стены и превратив их в тараны, свеи принесут ругам смерть. Пусть не всем, хотя бы многим. Хотя бы большинству.
Закричали с той стороны - что, неприятно видеть, как горят жилища? Как валятся, нелепо взмахивая ветками, деревья-святыни? Так и люди скоро будут падать, один за другим, как молодые сосенки: взмах топора - и нету. Только вместо древесной смолы - такая липкая, багрово-темная, солоноватая...
Тараны врезались в забор - устоит? Вряд ли. Вон сколько силы у свеев; казалось бы, голыми руками разметали тут все, даже без оружия - настолько они в ярости. Эйрик и люди его узнали уже, что такое - возвращаться на пепелище вместо своей земли. И вы, обидчики, теперь узнаете, поделом же. А может, и некому будет сюда возвращаться.
Стрелы защитников сразили нескольких свеев, тех, что не успели щитами прикрыться, после же накренились бревна под ударами сильными, в стороны раздались, а ворота - те и вовсе настеж распахнулись, как ни удерживали их защитники святилища. Не спасли крепкие стены от мести Эйрика - теперь время пришло мечам речи говорить. Уж во дворе выстроились в ратевой порядок все триста витязей, Аркону защищавших - впереди воин могучий в позолоченном доспехе, да шлеме сверкающем. Даже меч его был позолотой покрыт, богатство показывая несметное.
Полетели копья и дроты, умелыми руками пущенные.
Расправил Эйрик плечи широкие да ринулся к тому воину, золотом сверкавшему. Предводителям как не помериться силою - та так, чтобы до крови, до смерти? Остальные пускай вокруг бьются, а этого - этого конунгу непременно убить надо. Главу, голову войска вражеского... отрубить ее, эту голову...
Размахнулся свей, метя в грудь сопернику - отразишь удар, а, золотой?
Тот меч подставил - сталь лязгнула, искры полетели, сошла позолота на месте тому, куда удар пришелся. Крепок был руг, силен да умел, а потому знатный поединок выйти мог. Вокруг же битва кипела, точно вода в котле - безумием боевым объятые, на двоих-троих врагов кидались защитники Арконы, ранений не замечая - жрецы Световита издревле секрет зелий, разум отнимающих, знали, в том силы их залог главный был. Вот и сейчас, обезумевшие воины теснить начали свеев, которые не могли всей ратью навалиться.

(и Тельтиар)

Не победить им, их ведь меньше, подумал бы Эйрик. Пусть убьют руги десяток - на место десятка пять десятков придет, свежих, крови жаждущих - не победить им. Неистово бьются славные воины, но течет, течет на землю из колотых, резаных ран багровая, липкая солоноватая, такая сладкая сейчас - отпить бы ее из шлема... ослабеют, упадут, не победят ни за что. Так подумал бы Эйрик - но некогда сейчас ему было об этом думать. Золотого бы убить, золотого. Главного.
"За Свена, за Свена это месть" -колотилось в висках. Ударил по мечу врага, отклоняя его, да попытался в живот удар нанести, удар грозный, богов достойный - что конунгу доспех твой, враже? Злость и стены каменные пробивает.
То там, то здесь славные мужи падали - хорошая жатва, богатый урожай для валькирий. Ярились, ревели берсерки, в тон им боевые кличи свеев были. Сверкало на солнце оружие, пуще иного же облачение золотое, едва не слепя конунга Эйрика, да только не мог предводитель ругов на такой простой исход в поединке надеяться, всю силу вкладывал, все мастерство свое ратевое - звенели мечи, пели песню храбрым воинам: одному победную, погребальную - другому. Вокруг же поединщиков место свободное образовалось, несмотря на сечу жаркую, никто не смел мешать бою такому, ведь поединок нарушить - значит бесчестье на свой род навлечь.

Скоро почувствовал конунг - слабеет. И он слабеет, и противник его слабеет - не может ведь сил не терять! А бьются оба по-прежнему, словно только начали дикую, яростную схватку. Сжимал Эйрик зубы так, что едва не трескались, меч его словно врос уже в руку, продолжением ее сделался - стальная длань, булатная длань; и взаправду, как было бы удобно с такою.
Вот только не вложишь такой меч в ножны. Да и этот-то, обычный, не вложишь, пока вдоволь землю-матушку росой багряной не напоишь. Скрипел зубами свей, рычал, как зверь загнанный, да бросался на Золотого будто бы неустанно, словно тот во всех бедах, с конунгом приключавшихся, виновен был.
Так надо - верить, что это он, твой враг, виноват во всем. В том, что мировой змей шевелится где-то в толще вод, в том, что дракон грызет ствол великого древа, в том, что Фенрир народился от коварного Локи... в том, что умирают люди, которые дороги... Не только тебе. Что люди вобще умирают. И такой жалкой покажется тебе твоя возможная смерть, что ты не сможешь не закончить бой победой.
Нужно ненавидеть люто, как могут ненавидеть, наверное, только боги. И тогда победишь.
Застилает глаза алая пелена, не разобрать уже, что кругом творится, только золоченый доспех мелькает впереди, а меч-рука будто сам собой наносит удары.
В схватке такой мгновение одно лишь важно, то, когда враг ошибку делает, заметную ошибку. Вот только не сделал ошибки руг, не в том его беда была - просто слабее оказался, просто рука подвела, просто ненависти не хватило. И удар его умелый вскользь пришелся, кольчугу распоров, да крови лишь малость самую вкусив, меч же конунга свейского вдоволь росы багряной напился в то же мгновение - прямо в шею лезвие вонзилось, ворот золоченый разрубая. И рухнул поверженный воин, за жизнь уходящую из последних сил цепляясь.
Вырвался птицей на волю крик из могучей груди конунга - убит враг! Не помогло ему сияние доспеха, не помог идол Световит - ну где ты сейчас, четырехликий, широко ли ухмыляешься в свои четыре морды, не окрасили ли кровью твоих приближенных твое изваяние? Окрасят, ты подожди только... видели воины вражьи смерть вождя своего, дрогнули - и как не дрогнуть? "А убили бы меня, и свеи бы дрогнули", мысль у Эйрика мелькнула. Нет, еще не время для мыслей: не вытерев крови с меча, снова в бой рванулся конунг, неважно с кем - отличить бы сейчас своих от чужих, а потом уж - убивать, убивать...
Недолго плакать вдовам. И до вдов потом доберемся.
- Государь! Государь!
Двое воинов, дружинников близких щитами закрыли конунга, оттеснили врагов - коли прибежал гонец, так не в битве место предводителю, тем паче, что одолел уже в поединке Эйрик златоносного руга, обезглавил их воинство. Теперь уж для воинов простых черед настал удаль показать - не много осталось ворогов, самые лютые полегли уже, дорого жизни продав. Те же, кто в безумие боевое не впал, отходили теперь, оборонялись на ступенях храма. И все больше свеев сквозь проломы в частоколе на двор врывались.
- Государь, - хирдман запыхавшийся молвил. - Множество кораблей плывет от берегов вражеских, на них люда оружного без счета! Беда будет, коли наши драккары они захватят!
Вмиг словно отрезвился конунг, тряхнул головой - пропал морок-пелена. Поискал Вальгарда взглядом, видно ли? Вон, бьется...
- Скажи ему, - указал на советника своего гонцу Эйрик, - пусть с теми, кто тут бьется, останется и сдерживает оставшихся, я же остальную рать на корабли поведу. Встретим да отпор дадим супостатам, пока не поздно...
И бросился назад едва не бегом, уводя людей за собой - словно пчелиный рой, подчиненный невидимому командиру, устремился из улья.
Видя, что свеи отступают, ринулись было стражи за ними, да быстро Вальгард их к дверям отбросил - там и скрылись они, кто раны перевязывать, кто передохнуть да посмотреть, чем все теперь обернется.
Воины же, что с Эйриком к берегу бросились, быстро до драккаров своих добрались - там отряд небольшой для охраны оставался, и потому к отплытию корабли готовы были - ударили весла по воде, понеслись суда навстречу флоту вражескому.

Руян. Месть Эйрика
Мстила Хакошка

- Еще и воду морскую разбавим кровью! Потопим супостатов! - раздавались крики яростно-дерзкие со стругов эйриковых. Скользили - нет, не скользили, яростно рассекали, пронзали морскую плоть, словно альв-кузнец Велунд, насильно овладевший телом юной девы, - корабли, все ближе подходя друг к другу: вон уже и фигурки видны на палубах. И там, на тех стругах, тоже кричат что-то; верно, Эйрика-напавшего честят вместе с его ратью.
А между тем сгущались тучи над морем, поднимался ветер, таща волны вверх, за собой, будто в самое небо хотел их поднять.
Сближались суда - яростно пасти разинули свейские драконы, в ответ им двухголовые суда ругов скалились - теперь уже перевес численный на стороне их был, воины, сил полные храм свой защитить спешили. Уж взметнулись дроты, полетели стрелы, в щиты вонзаясь, расщепляя дерево, кто ловчее - те топоры бросали. Видели дым от пожарищ, свеями устроенных, руги и венды, споро по воде веслами били, спешили в бою сойтись с врагами, на святыни их покусившимися.
Но едва только первые драккары борт о борт сошлись, грянула гроза, разверзлись тучи, дождем тяжелым проливаясь, да вспенилось море. Волны, и без того немилосердные, совсем лютыми стали, корабли, точно игрушки детские, поднимая, да швыряя из стороны в сторону, так, что люди, удержаться не сумевшие, за борт падали, в пучину самую.
Хоть и упрямством редким славился конунг Эйрик, а все же понял - если не отведет суда свои сейчас, все здесь погибнут. А много ли чести в том?.. Развернуть корабли отдал приказ он, однако, хоть и нельзя было в медлительности гребцов упрекнуть, а все же не все струги свейские во второй раз руянского берега достигли.
Подгоняемые ветром недобрым в спину, вернулись свеи к святилищу, промокшие насквозь. Оглядывал Эйрик войско, головой качал - верно, море больше жизней его людей унесло, чем мечи да стрелы ругов. Но все еще сильна была свейская рать, да вот и Вальгард со своими людьми, здесь оставшийся, надежду вселял.
Уже не бился никто у храма, жрецы все укрылись внутри, надежно заперев тяжелые двери.
- Я хотел приказать уже храм поджигать, - подойдя к эйрику, Вальгард произнес, - да дружинник один сообщил, мол, конунг возвращается.
- Говорить с ними пойдешь, - головой покачал владыка свейский. - Если выкуп дадут, уйдем подобру-поздорову, пока буря не улеглась да помощь к врагам не вернулась. Ты припугни их, что предводитель ругов убит, войско разбито, но мы не столь кровожадны - только своё заберем и покинем остров.
Кивнул воин, направился к дверям храмовым, а Эйрик тем временем глазами доспех золотой вокруг поискал - да вот он, и пусто вокруг него, даже не касался никто мертвого тела, так и лежит вражина, как упал, кровью залитый. Подошел конунг к телу, подобрал топор чей-то, на земле лежащий, да одним взмахом голову отсек у Золотого.
- Со мной домой поплывешь, - ухмыльнулся он, в глаза остекленевшие глядя. - И доспех твой поплывет, и меч. Тебе уже не нужны... а мне - на добрую память.
Спустя время недолгое вернулся ярл Вальгард, улыбку довольную в усах пряча. Жрецы, за святилище свое опасаясь, пять сундуков с добром пообещали на откуп, если покинут свеи Руян в скорости, обид более никому не чиня.

(и завершение мести, с Тэлем на пару. Будете знать, как убивать моих свенов)

- Выносите добро! - во всю мощь глотки своей конунг крикнул. - Посмотрим, что у вас там, и уйдем с сундуками, ежели довольны будем!
Страшное зрелище представлял он - спутались, кровью чужой спеклись пряди, взлохмачена борода, а в руке конунг за волосы голову отрубленную держит.
- А ежели не будем довольны, - добавил он обычным голосом, - пеняйте на себя.
Долго не было ответа из храма руянского, и лишь когда устали ждать свеи, а нетерпеливые самые вновь оружие из ножен потянули, решив самостоятельно добычу забрав, отворились тяжелые двери. Под тяжестью ларея железом окованных, вышли стражи храмовые, поставили выкуп у ступеней, да крышки откинули, чтобы мог видеть конунг Уппсалы, почем они жизни свои и святилище оценивают.
Засверкало золото, заиграло пламя на гранях камней самоцветных, на меха и шелк уложенных. Велика вира была - украшения умельцев восточных тонкие, узорчатые, одежды златотканные, шубы песцовые, да плащи. Вальгард тут же веер из перьев диковенной птицы приметил, конунгу шепнул:
- Такой в подарок супруге привезешь, она тебе любые обиды простит.
- Твоя правда, - кивнул конунг. - Славна добыча наша, славна... с лихвой за жизнь Свена они рассчитались. Пусть же заберут сундуки вои.
Зыркнул сурово исподлобья он на храмовников.
- Повезло вам сегодня. Но месть конунга свейского надолго вы запомните, надеюсь, и впред ошибки не повторите. Иначе всех ругов судьба такая же постигнет! - он тряхнул головой Золотого, и пролилась вдруг струйка крови из мертвого рта. Вздрогнул в ужасе кто-то, ахнул, а Эйрик расхохотался.
Стали уносить сокровища воины свейские, когда из храма еще двое вышли - молодой стражник и старик седобородый, не иначе как жрец. Воин прокричал что-то на языке незнакомом.
- Он просит отдать голову его брата, - пояснил служитель Световита. - И готов уплатить виру золотом по ее весу.
- Брата? Двойной ее вес, или пусть катится к турсам, - покачал головой конунг. Слишком дорогую цену заплатил он во владениях Эйнара Однорукого, чтобы просьбе уступить так просто.
Жрец перевел, на лице стражника появился злой оскал, однако спустя несколько мгновений он кивнул и ушел обратно в храм.
- Лютомир согласен на эту цену, - пояснил старик.
- Пускай забирает, - швырнул конунг голову мертвую к ногам служителя. И без нее достанет трофеев свеям - доспехи золотые Эйрик не собирался возвращать.
Вскоре вынес Лютомир золото, так же бросил мешок со ступеней - лишь звон раздался. Один из хирдманов выкуп подхватил, отнес государю своему. После же стали свеи тела убитых своих собирать - костер погребальный на острове этом им сложить следовало, чтобы надолго запомнили руги тех героев, что храм их поганый едва не разрушили. Разнесся над островом горький дым — вот так победа кровавая пахнет...
После того, как отплыли струги, догнали их три драккара уцелевших — не потоплены они были, а к берегу их отнесло, где и переждали те страшную бурю. Но еще о двух ничего не известно было, знать, взяло море виру свою.
Возвращался домой Эйрик, владыка свейский, выполнив свою клятву.

Фьяллир. Харальд, Гутхорм и иные.
Оррофин в деле.

- Подбери таких, чтоб друг друга не слишком любили. Тогда соперничать будут, твоей милости добиваясь, а оно на пользу, - Гутхорм пристально изучил кость, не нашёл на ней более мяса и швырнул через плечо. - Только упомни дать понять им, что смерти ярловы и войны внутри державы тебе не нужны, а то ещё устроят тут драку!
Крупная псина, принадлежавшая старосте, стрелой вылетела из-под стола, и схватила кость, упавшую в углу, разгрызая ее острыми зубами.
- Уж не забуду, - пообещал Харальд. Тем временем хозяйка налила им еще пива и разговор ненадолго прервался.
- Доброе пиво, - похвалил многоопытный ярл, отведав напитка, - НО, как говорится, не пивом единым! Скажи, Харальд, есть ли у тебя мысли, как в Альвхеймар входить будем?
- Тому два пути есть, - взяв нож острый, что-то на столе вырезал юноша, пожалев, что карта добротная земель норвежских в Сарасберге осталась. - Вот, это, допустим Фиорды. Здесь море, здесь Мер, а коли сюда повернуть, то Согн будет.
Рисунок получался кривой и неумелый, очертания земель совсем не походили на настоящие фюльки, но захмелевший конунг, похоже, был доволен полученным изображением.
- Харальд, давно ли ты у дев был?! - Гутхорм посмотрел на получившееся у племянника изображение и смущённо кашлянул в кулак.
- Да вот у Хьялли как-то не вышло, - отшутился молодой конунг.
- Так на то ты и конунг...ай, ладно, не о том речь. Хорошо, вот Мер, вот Согн, а мы значит тут? - Гутхорм положил на предполагаемое место малый хрящик.
- Именно, вот здесь мы и едим. Свэн, не надо сюда больше костей кидать! - Харальд еще раз оглядел "карту". - А попасть в Альвхеймар, - тут же еще царапину на столе нож оставил. - Можно либо пройдя Фьяллир из конца в конец, либо через Согн обогнув, да там родича моего навестив.
Слово "родич" с нескрываемым презрением бросил правитель - помнил он, как достался Согн тощему ярлу и, подобно матери, большую обиду на Атли держал, считая, что тот его земли родовые захватил и удерживает беззаконно.
- Лучше через Фьяллир, - задумчиво почесав бороду, провёл ногтем по уже отмеченному пути Гутхорм. - Быстрее получится, да и мне защищён с этой стороны Альвхеймар!
- Да, и мне такой путь по душе больше лежит, - кивнул сын Хальвдана, ножом все тем же по бородке проведя - лезвие оказалось острым и несколько волосков упали на стол. Юноша усмехнулся: - Надеюсь, никто скажет, что я этим клятву нарушил?
- Что люди говорят - дело второе, а вот что асы светлые решат, - Гутхорм выразительно посмотрел на волоски и, бережно подобрав их, спалил в пламени лучины. - Будет им жертва в подкрепление твоего обета!
- Фрейру - меру ржи сожжем, - согласился с тем юноша, и вновь хотел что-то к рисунку добавить, но прервал его страж, у дверей стоявший:
- Государь, и ты, ярл, - молвил он. - Человек один, по виду знатный, только с дороги уставший, дозволения войти просит.
Гутхорм как бы невзначай положил свой рог так, чтобы тот начисто скрыл план, харальдом вырезанный и кивнул племяннику:
- Давай посмотрим, кого там принесло, вреда не будет!
Берсерк в три шага быстрых вновь у двери оказался, распахнул ее, гостя незваного впуская. Тот был высок и худощав, да в плащ теплый кутался, но то не удивительно было - сильный ветер на улице лютовал. Шапку сняв, поклонился конунгу незнакомец.
- Приветствую тебя, правитель многих земель, - учтиво произнес. Был гость светловолос, да острижен коротко - едва уши пряди его прикрывали. - Имя мне Хольмстейн, государь, и желаю я служить в твоей дружине, поскольку не сыскать рати более славной от Уппсалы до Островов.
- Будь здоров, Хольмстейн, - ответствовал вместо племянника Гутхорм. - Ты пройди, сядь, выпей с нами, да перекуси с дороги! Неужто по правде будет сразу к делам переходить?! Брон, освободи гостю место!
Телохранитель, сидящий напротив ярла тотчас сдвинулся, так, чтобы свободным за столом было лишь место подле Гутхорма.
Тот плащ скинув на скамью у стены, сел возле ярла. Одежда у Хольмстейна действительно была дорогая - не каждый себе такую позволить мог, но потрепанная сильно. Да и сам он казался псом породистым, но хозяевами из дома выгнанным.
- Благодарю, - произнес гость, когда жена старосты поднесла ему миску теплой каши и подала хлеба.
- Скажи, Хольмстейн, какого ты рода, и кто твой отец, - в голосе конунга звучало едва прикрытое любопытство.
- Родом я из Согна, государь, - ответил молодой воин. - А отец мой - ярл Атли Тощий.

- Хм, - Гутхорм с трудом подавил удивлённый возглас. - И как же поживает твой почтенный батюшка, Хольмстейн Атлиссон?
- На здоровье не жалуется... - ему протянули наполненный до краев рог, и он принял его левой рукой, поднося к губам. В этот момент Харальд властно велел ему:
- Покажи мне правую ладонь!
Хольмстейн так и застыл, продолжая мочить усы в пиве.
- Покажи, - повторил конунг, и сын ярла был вынужден протянуть ему ладонь - кожу покрывали следы от ожогов. - Так я и думал. Как же я могу тебе верить, если по руке твоей видно, что ты - клятвопреступник?
- Да уж, не хорошо получается, Хольмстейн! Или тебя иначе звать? - Гутхорм внимательно осматривал гостя и в его глазах не было ни тени хмеля или радушия. Цепкий, холодный взгляд, проницающий до костей
- Я Хольмстейн, сын Атли, - жестко произнес светловолосый. - А что до ран моих - на суде я за брата вступился, вот асы и покарали меня. Но твое дело, конунг - верить словам моим или нет.
- Ты говоришь только с конунгом, как бы тебя ни звали, ну что же, я не против. Со мной поговоришь на ином языке. Оружие есть у тебя?
- У меня есть нож, а иное оружией мне, калеке, не удержать уже, - вздохнул сын ярла. - Такова была воля Тюра.
- Тогда выйдем же во двор и сойдёмся на ножах. До первой крови или потери оружия. Согласен?
- Много ли чести будет славному ярлу в такой победе?
- Не о победе речь, идёт, а о том, сможешь ли ты в дружине быть, - Гутхорм встал из-за стола, оставив боевой нож покоится на поясе. - Но, если ты против. то предложу вот что: ударь меня. Ножом и прямо сейчас. Попробуй убить или ранить!
Ярл отшагнул от стола, делая берсеркам знак не вмешиваться и встал на середину комнаты.
Харальд с интересом наблюдал за дядей, ему было интересно, что на самом деле задумал Гутхорм. Атлиссон поднялся, поудобнее перехватив нож - лезвие мелькнуло, зажатое между пальцев и серебристой рыбкой стремительно полетело в грудь берсерку.
Гутхорм стремительно увернулся позволяя клинку войти в бревенчатую стену.
- Хорошо, - он освободил оружие и протянул Хольмстейну. - Я бы взял тебя в дружину, Атлиссон. Но, ведь тебе не удержать теперь ни меча, ни копья.
- Я могу пригодиться господину не только на поле битвы, - воин убрал клинок в ножны на поясе, и вернулся за стол.
"Много у меня таких охотников", - улыбнулся Харальд, но в слух сказал:
- Расскажи мне вот что, Хольмстейн, из-за чего тот суд был и чем дело завершилось.
Решил юноша, что если совпадут слова Атлиссона с историей Альвира, то можно будет с ним беседу продолжить, а коли нет - так ложь конунг слушать не желал.
- Я ошибку допустил, решив, что брата жизнь ценнее древних заветов Асов - вот результат, - он вновь показал конунгу свою ладонь, на этот раз уже без стеснения. - Так и не зажили. Брат мой, Херстейн убил сестру, за то, что она бежала с неким скальдом, и вину на него всю свалил. Но Тюр - он правду видит, потому Херстейн теперь на дне Согна, в вечном услужении у Пивовара, а я - изгнанник.
Конунг кивнул, задумчиво взглянув на дядю.
- Что ещё ты умеешь, Хольмстейн, кроме как ножи метать? - Гутхорм сел на своё место и задумчиво разглядывал собеседника. Он видел в юноше упорство и силу внутреннюю, видел верность ближнему, но увечье его было тяжко...
- Отец прочил меня в наследники, а потому я помогал ему в управлении фюльком, - начал перечислять Хольмстейн. - Меня обучали рунам и законам, а в битве я и раньше не выказывал удали - лучшим воином из братьев всегда был Херстейн.
- Тогда я могу взять тебя к себе, Хольмстейн, -Гутхорм принял решение и, словно скрепляя его, дёрнул себя за бороду. - Будешь ведать всеми нуждами снабжения и обихода дружина, а заодно я тебя бою на мечах научу! Думаешь, мало на свете одноруких бойцов?
- Что скажешь, Харальд?
- Возьмем его, - согласился правитель. - Коли будешь мне так же верен, как брату - многих почестей удостоишься.
После чего велел вновь пива принести всем, дабы прием нового воина в дружину отпраздновать.
- Много не пей, - посоветовал Атлиссону Гутхорм. - Завтра же за тебя и возьмусь!
- Много не буду, ярл, - пообещал Хольмстейн, явно довольный тем, что занял хорошее место в дружине конунга.
- Здравы будем и кол ромейский им всем в задницу! - провозгласил грубоватую здравицу Гутхорм, поднимая рог.

(а то непонятно, с кем!)

Фьорды. Харальд с друзьями и родственниками.
Совместно с Тельтиаром и Оррофином.

Конунгу не по чину скупиться – то знает каждый мужик. Ежели предводитель не может осыпать серебром даже дружину, то велика ли честь называть его «повелителем»? Удаче Харальда ныне завидовали многие, и здесь, под небом фьордов он решил подкрепить ее дивным по своему размаху деянием: пиром не для дружины да ярлов, но для всего войска. Сивоусые гридни и мальчишки, шедшие в первый поход, удостоились права сказать: «Я сидел на пиру с самим Харальдом», так что мужей раздувало от гордости. Войско, и ранее уважавшее любимца богов за удачу в бою, ныне почти что боготворило сына Хальвдана Черного, то тут, то там раздавались речи, что Харальдов род от асов идет, а некоторые и вовсе молвили, что в теле конунга сам тор на землю пришел. жрецам, может, и следовало пресечь такие разговоры. но они тоже получили свою мзду от агдирского властелина, так что их совесть сыто молчала.
Для самого конунга был поставлен огромный дубовый стол на холме, за которым разместились знатнейшие из его приближенных. По правую руку, как обычно, сидел Гутхорм Олень, по левую же - конунг Трандхейма, нареченный отец Харальда. Несколько телохранителей стояли за спиной конунга, иногда меняясь, дабы тоже поучавствовать в общем веселье и пире, однако ни один из них не пил хмельного, зорко следя за гостями - не удумал ли кто худого!
- Пусть узнают Фиорды, что я могу быть и грозным, и щедрым, - улыбнулся родичам Харальд. - И сами решат, что им больше по душе.
Гутхорм ярл возносил здравицы, поднимал чаши и поглощал снедь наравне со всеми. Сердце дяди Харальда и впрямь возвеселилось - с момента покушения племянник не совершил ни одной серьёзной глупости, разум был спокоен, и он наконец позволил себе хоть немного потешить душу, последние годы сжатую железной волей в кулак.
- Едва ли кто из рода конунгов Фьордов мог бы сравниться с тобой и в гневе и в милости, - ответил на то Хакон. – Слава о них не гремела по всей Норвегии, не хорошая, ни худая.
- Славься в веках, племянник! - зычный бас Гутхорма взлетел над холмом и, казалось, чуть приподнял облака. - Да наградит тебя Один за твои дела и мудрость!
Обычно такие речи за конунжим столом вел ярл Грютинг, который, приняв власть Харальда, рьяно взялся приумножать его славу словом и делом, видимо, решив для себя, что лучше быть первым ярлом при властелине Норвегии, чем мелким конунгом, трясущимся перед ним от страха за шкуру. Но сегодня Грютинг был необычно для себя молчалив, за что получал удивленные взоры. Впрочем, многие списывали нежданную перемену в ярле оркдальсоком на тяжкие травмы. Болезнь многих людей сильно меняет, то ясно даже старухам. Но только Хакон, памятуя недавние речи ярла, догадывался. что заставляет лоб Грютинга собираться в морщины. Хотя и властелин Транделага был прав лишь отчасти: Грютинг раздумывал о содеянном, но, не коря себя, а снедаемый беспокойством от призрака скорой расплаты. Подручный ярла, которому он доверил деликатное дело по устранению Хильд, будто канул во фьорд, и его нигде не могли доискаться.
- А ведь впереди еще немало славных свершений, - рассмеялся, довольный похвалой юноша. Ранее не редко у него возникали споры с тестем, однако в последнее время отношения их стали гораздо более дружескими. - Скажи, Хакон, кто из моих скальдов более всего тебе по душе?
- Нравится мне, как слагает слова молодой, - сказал Хакон, - но в песнях его слышу я затаенную грусть, что едва ли желанна на веселом пиру. Утешил бы ты певца, что ли.
- Позовите Альвира, - тут же распорядился Харальд, решив угодить конунгу Трандхейма. - Пусть споет нам!
Скальд не заставил себя ждать, живо прошел между пирующих, направляясь к столу конунга Харальда… и замер на миг, увидев в толпе брата возлюбленной. Словно сама Хель на него глянула – так Альвир переменился в лице. Но все ж испытания. особенно – божий суд не проходят безвредно для духа, и, коль ты не согнулся под гнетом напраслины, то многое выдюжишь, так что и Альвир нашел в себе силы продолжить путь и даже улыбнуться Харальду.
- Ты звал меня, славный тюр злата?
- В Мере ты многих знатных людей поразил своим искусством, - отвечал на это сын Хальвдана. - Теперь же, мы хотим услышать от тебя новую вису.
Непонятно было, говорил ли Харальд "мы" имея в виду одного себя или же свое окружение.
- Скальду за честь петь для великих воителей, - ответил Альвир. – О чем ты велишь ныне повести сказ?
- С пой нам о подвигах наших недавних, кои ещё не покрылись пылью, да ржой двутолков! - махнул рукой Гутхорм. - Потешь нас, и, тогда, носить тебе этот перстень!
Альвир невольно вздрогнул - ярл как будто читал его мысли, и обернулся, увидав отца, сидящего у края стола. Кари медленно кивнул, точно наклонившись к миске.
- Если на то воля видара сечи копий, значит - на то воля Асов, - юноша принял кубок с прохладной водой, освежил горло и начал петь.

Харальд - коннунг грозный
В фьордах - трон поставил,
Но держатель фюлька
Конунгу перечил
Юный змеев отпрыск
Вемунд неразумный
Конунгом был избран
Чтоб вести их в битву.

- Ладно слагаешь, - одобрительно пробасил Хакон. Транделагский медведь и сам порой мог сразить собеседника висой аль нидой, хоть и не посягал на высокое звание скальда. Но, как говорится. чтобы ценить музыку не обязательно играть самому. Кроме того, старик явно симпатизировал Альвиру, не то из-за слухов про его тяжкую долю, не то – и впрямь, из-за любви к складным висам.
Вестимо, немало
В Фьордах мужей мудрых
Ведали что гибель
Им сулит без славы
Вождь меч не державший...
Бездарь в ратном деле.
Верность внуку Игга
выразить желая

С Коршуном из Мера
сговорились тайно,
Чтоб Верданди пряжу
вычесать как должно.
Зван на пир в усадьбу
Фьяллира властитель
и пожрал лес копий
Дерева губитель.

Пел Альвир, голос его звучал ровно, а взгляд... взгляд блуждал с одного ярла на другого, дольше всего задерживаясь на лицах двух конунгов - старого и молодого. Вот улыбнулся Рогволд, услышав о том, как помянул его скальд в своей висе. Немного чести - пара строк, а все же приятно. Хакон был прозорливее – и про себя улыбнулся: Рогволд гордятся тем, что скальд славит его за обман. Похоже, и Коршун порой не так зорок, как сокол.

Там же.
(те же)


Гутхорм слушал скальда благосклонно. Он успел провести с ним несколько тренировочных боёв. без всякой жалости приучая сражаться одной лишь левой рукой и был доволен усердием и упрямством нового ученика, который, не смотря на увечья старался не отставать от других гридей. Обещанный перстень с зелёным камнем уже покинул его палец и теперь то подлетал вверх, то вновь опускался в твердокаменную ладонь ярла.
Однако на этом рассказ о гибели юного Вемунда завершился, новый стев говорил уже совсем о иных событиях:

Раз под сенью ночи
К Вёмунда убийце
Видимо сам Локи
В гости напросился.
Нет ни стен, ни крыши
Ни скота, ни скарба
Все что в доме было -
В пепел обратилось.

Позади вздрогнул Сигурд, лишь чудом спасшийся от огненной смерти. Многие воины и бонды, что сбежались тогда на пожар и пытались обуздать пламя, разом выдохнули (а вокруг конунжего стола, дабы послушать скальда, собралось немало людей) - не к добру такое упоминать в песне хвалебной. Ох не к добру. Альвир же продолжал, как ни в чем не бывало.

Ас ли огнегривый
Жертву взять явился,
Или дравг явился
Чтобы месть свершилась?
Ведает ли кто-то
В Мидгарде живущий
Кто губитель ветвей
К ночь принес под крыши?
Грютинг, доселе пребывавший в плену у своих тяжких мыслей, а потому – слушавший вису в пол уха, заметно вздрогнул. Слова скальда были столь созвучны его опасениям. что в первый момент ярлу помстилось: его обвинили вслух? Оркдалец встрепенулся и начал озираться по сторонам. Затем – уперся взором в спокойного, как скала, Хакона – и снова расслабился. Однако его метания не ускользнули от взгляда молодого скальда, и тот, чтобы ничем не выдать своего волнения продолжил петь вису:

Ведают ли боги,
Кто хотел бы в пепел
Обратить усадьбу
Где млад Вемунд правил?
Иль в палатах Хели
Не обрёл покоя
Юный змеев отпрыск,
Дравгом обернувшись.

Альвир ходил по тонкой грани, отделявшей хвалебный стих от прямого обвинения в поджоге. Хакон нахмурился, и вопросительно посмотрел на Харальда, как бы говоря: «Не слишком ли дерзок сей скальд?». Так как он сам хотел слышать Альвира, гордость мешала Хакону признать его висы плохими. Да и не были они плохи – опасны. причем не только для них с Грюьтингом, но и для Харальда. Одно дело – выходец из Хель мстит предателям, а другое – победители палят их в хатах вместе и женщинами и детьми.

От тоски быть может
Захотел сестру он
Захватить с собою?
И ее отродье
с нею в Хель забрал он?
Может так судилось
Чтоб соединилось
В Хель семейство змеев?

В каждой строке юноша задавал вопросы, на которые не могло быть ответов, ибо слишком нежеланными эти ответы были могущественным властителям. Поперхнулся Рогволд, едва не захлебнувшись пивом, и Сигурд принялся стучать ему по спине. Помрачнело лицо молодого конунга, упоминание о Хильд было ему неприятно. Но Гутхорм чуть кивнул племяннику, как бы говоря: "Пусть продолжает!". И, тем не менее, его пальцы звучно припечатали перстень к столешнице, подавая разумному достаточный знак. Но Альвир сделал вид, что не видит жестов Гутхорма, и закончил сказание:

Скальд о всем поведал,
Что услышал в фьордах!
А о чем не ведал,
О том умолчал он.
Славу внуку Ингви
Скальд воздаст ретиво,
Зерна двергов будут
Умножать удачу.

С одной стороны, он словно усиливал обвинение тем, что утверждал правоту своих слов, а с другой - еще и награду просил, как то было в обычае у любимого скальда Харальда - Торбьерна Ворона.
- Не зря мед поэзии был замешан на крови, - хмуро улыбнулся Хакон. Приязни к юнцу в нем явно убавилось. – Истинный скальд не знает, где остановить сказ. Если бы речь шла не о висах, а об упряжке коней, а бы велел наказать возницу, что не успел остановить скакунов пред крыльцом. Но тут… пусть же судит Харальд.
Конунг бросил на Альвира суровый взгляд, и произнес:
- Дядя мой просил тебя о подвигах рассказать, а ты - про мертвецов из Хель восставших спел, - говорил он медленно и властно. - Что же, если такая виса ему по нраву, он наградит тебя. Но не я.
Юноша побледнел, казалось такой неприязни от Харальда он не ожидал.
- Потешил! - нарочито громко сказал Гутхорм, словно вынося суждение, не подлежащее обсуждению. - Подойди ко мне и прими награду заслуженную!
Альвир, не смея ослушаться, подошел к столу конунгов.
- Благодарю тебя, о Гутхорм Белая Прядь! - Он и сам того не заметил, как невольно дал самому знатному ярлу Норвегии новое имя.
Смолк в зарождении своём одобрительный ропот. Гутхорм вскинул белёсую бровь, удивлённо разглядывая Альвира. Давать прозвания - дело не сиюминутное, и за такую дерзость слагатель вис мог очень и очень пострадать, причём ярл бы был в своём праве.
- Белая Прядь? - переспросил он дружелюбно. - Так меня ещё не звали. Воины, достоин ли я такого имени?!!
Но воины молчали, каждый опасался сказать то, что не по нраву придется грозному Гутхорму. И взгляды невольно повернулись к конунгу и тестю его, мол - как они решат, то и Асам угодно.
- Знатное назвище, - улыбнулся в усы старый конунг. - Белая прядь, говорят, появляется у мужей после великих событий, горестных, али радостных. Это знак избранности.
- И если кто и достоин такого имени, так это ты, дядя, - благосклонно кивнул Харальд.
Гутхорм снял обруч, стягивающий его льняные волосы и оттянул ту самую прядь, о которой шла речь.
- Я получил её, став берсерком, так пусть же и имя моё будет отмечено тем же знаком! - возгласил Гутхорм Белая Прядь. - Славься, скальд, уважил! И прими от меня подарок!
Ярл снял с пояса добрый боевой нож, прошедший с ним много битв, в богато украшенных ножнах и протянул Альвиру.
- Носи и будь здрав!
- Благодарю, могучий вяз змеи доспеха, - с поклоном отвечал сын Кари. И тут же, видя благосклонность ярла, да и то, что гнев конунжий на убыль пошел, стали другие слушатели подарки скальду делать, пусть и не такие щедрые.
Альвир же старался ни на шаг не отдалятся от Гутхорма, зная, что в нем приобрел покровителя могучего, и чувсвтвуя, что так же висой своей, многих могущественных врагов нажил.

- Жрец! - прокричал Гутхорм, с трудом перекрывая приветственные возгласы. - Принесите жертву Одину и Рыжебородому!

Двое молодых жрецов, помощников Торлейва тут же поспешили выполнять приказание.

Кари и Альвир-скальд. Разговор на пиру у конунга.
(конечно с Тельтиаром; без него - какой заговор?)

Кари, слушавший вису Альвира за столом, где сидели ярлы и херсиры, приближенные к конунгу, был удивлён смелостью скальда. «Неудивительно, что победил он в тяжбе против сыновей Тощего! Твёрдости ему не занимать… даже голос не дрожит, а ведь виса эта – суть обвинение. Всегда упрям был… и умён». Не забывал берсерк и смотреть по сторонам, заметил он: многие оглядывались на него, когда пел Альвир про «мужей мудрых», что предали своего конунга – кто с одобрением, кто презрительно. Заметил он, как заёрзал на скамье ярл Грютинг, родственник Хакона. Сам конунг Хладирский сидел недвижим словно камень, но от внимательного лендрмана не укрылось, что глаза его бегают от Альвира к Харальду и обратно. Видать знал Хакон: только Косматый опасен здесь ему, а больше никто. Вот и смотрел на конунга – как тот к песне Альвира отнесётся?
Когда скальд закончил свою вису, Кари встал, раскланялся со знатными предводителями, за каждым из которых стоял большой хирд, и пошёл к своим людям. И Альвиру незаметно кивнул: поговорить надобно.
Юный скальд пришел далеко не сразу, он выжидал когда ярлы позабудут о нем и его висе, захмелев от медов и пива. Лишь затем решился Альвир уйти, надеясь что никто не будет следить за ним, и не услышит его разговора с отцом.
Когда Альвир пришёл к столу людей из Бердлы, Кари поманил его к себе - туда, где никто не смог бы подслушать их разговор.
- Смел ты, Альвир... и безрассуден. О чём думал ты, привлекая при всех внимание конунга к поджогу?
- Увидеть хотел, что по сердцу ему, а что нет, - гордо голову вскинув, отвечал скальд.
- Увидел? - нахмурился Кари. - Не понравились конунгу твои речи! А люди, что дело тёмное затеяли, затаили теперь на тебя злобу. Видел ли ты, как оглядывался по сторонам Грютинг ярл, словно ты во лжи уличил его?
- Я об заклад биться готов - дело рук Грютинга пожар этот! - С жаром выпалил Альвир, к отцу ближе придвигаясь. - Какой страх его объял на несколько мгновений! Вот только в чем выгода ярлу этому, не могу я в толк взять!
- Зато тебя, я гляжу, страх не берёт... - Кари покачал головой, затем задумался.
- Он родственник Хакона и много времени подле него проводит. Что если он замешан в этом, как и Ахти Йотун? Имя этого человека узнал я у Рогволда, а самого видел за столом ближников конунга. Вправду огромен он, словно ледяной великан!
- А я слышал, что Ахти считался непобедимым, пока его не одолел в поединке Гутхорм ярл, - припомнил юный скальд. - И с той поры Йотун большую злобу на него затаил.
- А видел ты, как бегали глаза у Хакона? Не понравилась ему твоя песнь - даром что похвалил тебя он! Ясно теперь: все трое в этом замешаны... Только что делать теперь? Одним знанием вины не докажешь...

С берсерком Сержем

- Не знаю, ох не знаю, - опустил голову Альвир. - Да и Грютинг слишком явно поддержки искал у Хакона. Связаны они покрепче, чем Фенрир волк Глейпниром. Кто против таких могущественных людей сможет хоть слово сказать. Да и конунгу, как понял я, лишь одно не по нраву было - что добро в усадьбе выгорело.
- А что про это дело думает Гутхорм, коего ты Белой Прядью окрестил? Может, стоит тебе сначала поговорить с ним о подозрениях наших?
Нахмурился юноша, призадумался, но уже через несколько мгновений просиял:
- А ведь ты прав! Как слышал я от ближних гридней, пока подле конунга был - сильно ярл недолюбливает тех, кто из страха и корысти Харальду присягнули, как Грютинг, - едва не сказал Альвир: "Как ты", да удержался вовремя.
- Вот как? - Кари погладил бороду, - А ведь слово Гутхорма много значит для конунга. Если мы убедим его в виновности Хакона, Грютинга и Ахти - серьёзным союзником он станет... Только не стоит говорить ему, что я навёл тебя на такие мысли - к добро не приведёт это.
- Скажу, что это все - мое решение, - твердо произнес скальд. - Коли уж снимут голову, так одному мне.
Снова нахмурился Кари:
- Если будет тяжба меж тобой и Хаконом - я буду свидетельствовать в твою пользу и найду того человека, который видел Ахти той ночью, когда сгорела усадьба. Но будь осторожен в речах, уж больно горяч ты! Глупо будет потерять всё теперь, когда столького мы добились.
- Буду, - пообещал Альвир, а после добавил то, что тревожило его, помимо усадьбы сгоревшей: - Видел я среди людей Гутхорма врага своего, того, кто жизни Сольвейг мою лишил.
- Хольмстейн, сын Атли Тощего? - удивился Кари, - Значит, после того, как отец прогнал его, прибился он к Харальду, волчье семя... - берсерк осекся: дошло до него, что слово в слово повторяет он судьбу не только Хольмстейна, но и самого Альвира.
- Похоже, такую пряжу норны плетут, - вздохнул сокрушаясь юноша. - И рад бы я с него стребовать, да как потом буду свою правду Гутхорму доказывать, если человека его убью?
- Плюнь на него: все вокруг знают, чем ваш суд окончился. Его слово против твоего ничего не стоит - не сможет тебе он помешать. А с местью повременить придётся.
- Придет время - заплатит, - сжал изувеченную ладонь Альвир. - И он, и Халльстейн. Но не сейчас, прав ты - месть моя подождет. Сейчас же я пойду к дяде конунга, и с ним поговорю, покуда еще память его свежа.
Кари придержал сына за плечо:
- Сейчас время пира и отдыха. Слава ходит, что Гутхорм ярл не хмелеет... однако не стоит испытывать его терпение - достаточно того, что ты висой своей всех взбаламутил. Поговоришь с ним завтра, на свежую голову.

Гиллеад и Лиам.
Ранрики
(при морально-мотивационной поддержке Тельтиара)

Дорог драгоценный жемчуг, его дороже девичьи слезы, по белой руке ниткой на ткань струятся. Зелены озера, горем переполненные, ладонью прикрыты. Лиам, слабость ее уважая, сказался занятым по делам дружинным, и дверь за собой притворил плотно, не давая змеям сплетен в щель всхлипами просочиться, по усадьбе разлететься. И то сказать, достойно приняла принцесса известие, ресницами чуть дрогнула, когда расширились зрачки, новость страшную в сознание пропуская – нет Малхи. Нет. И не будет.
Одно дело , когда далеко брат матери, сложно весточку послать, и совсем, совсем другое – когда пред Судом Небесным предстала душа, отлетев от преданного тела. Отпоют ли упокоившегося, так ли в деревянный ящик заколотят. Колотиться перестало сердце. Из-под шали изумрудной Эйре в холодную Ранрики будто за смертью шли, а оказалось – от нее.
- Лиам! – знала Гиллеад, что верный тан у дверей покой ее охраняет, потому звала, голос внезапно осипший напрягая. Действительно, скоро отворились створки, Душитель конунгов широким шагом, неестественно-твердым, вошел в светлицу принцессы.
- Говори. – Белым лбом на ладони заломленной лежа, Гиллеад на соратника и родича не смотрела, тайком с глаз мокрую слабость стирая.
- Корабль под черным парусом на веслах дурные вести принес. Не едино больше изумрудное покрывало Эйре, на лоскутья порвано, на ветру лохматится. – Лиам рассказал, что от земляка Брислина слышал, ничего от себя не добавив.
Клубилась золотой пылью в солнечном луче тишина, беззвучно и тяжело на подлокотья кресла опадая.
- Харек с тем Брислином говорил?
- Ярл как подобает мужу мудрому за дело взялся.
- Хорошо. Мешать ему не буду глупыми своими слезами, - принцесса поднялась, но так неуклюже, будто на спине воина раненого несла в полном доспехе. Остановилась, на руках повиснув. Медленно взгляд на Лиама перевела. – Помолиться надо. Мне. Пойду. Коли понадоблюсь Хареку, у распятия буду. За дядю помолюсь. И за Эйре, – тонкая рука к сердцу поднялась, будто вместе с одеждами стиснуть его хотела. – Болит. За завтра наше болит. Пойду я.
Прямая, что деревце, на ногах деревянных вышла Гиллеад.

Альвир и Гутхорм. После пира
С Оррофином

Последствия пира уже покинули новонаречённого Гутхорма, и могучий скандинав усердно портил ранее утро окружающим, с молодецкими выкриками разминаясь с мечом во дворе. Кровь кипела в закалённом теле ярла, а дух ликовал, отзываясь на каждое движение. Словом, гутхорм был очень доволен жизнью. Лишь сознание того, что совсем скоро предстоит разговор с Альвиром несколько портило настой, но Гутхорм представлял, что сейчас чувствует скальд, и нехорошая улыбка сама-собой возникала на его лице.
Однако, не смотря на это, юноша сам нашел ярла, и некоторое время просто стоял, прислонившись к стене и наблюдая, как дядя конунга оттачивает боевое мастертсво. Храбрости придти к Гутхорму у него хватило, но вот решимости первым завести разговор он никак не мог набраться.
- А вот и ты, славный скальд, - сказал Гутхорм, останавливаясь, - Хорошо ли спалось?
- Жаловаться - Асов гневить, - улыбнулся немного грустно Альвир.
- Ну, этого делать всяко не стоит! Пойдём же перекусим и возблагодарим Высокого и прочих за вчерашний пир.
Юноша кивнул, подходя к Гутхорму, и наклонив голову прошептал:
- Поговорить бы надо, ярл, без чужих ушей.
Гутхорм кивнул и первым пошёл за дом, указывая дорогу. В гридницу сейчас соваться не стоило - она была полна храпящих хирдманнов, и там стоял такой сивушный дух, что с двух вдохов захмелеть недолго.
Скальд шел за ним следом, вид у него был бледный - за прошедшую ночь он несколько раз обдумал то, что сделал на пиру. Сейчас Альвир отлично понимал, что его судьба зависит от человека, которого он вчера назвал Белой Прядью, хотя бы потому, что те, кого он почти прямо обвинил в поджоге усадьбы не простят ему опасных слов.
- И о чём же ты, изобильный речами муж, хотел со мной поговорить? - иронично спросил Гутхорм, останавливаясь в облюбованном месте
Юноша невольно потер перстень, полученный в подарок прошедшим вечером.
- О пожаре в усадьбе конунга Фиордов, - скальд решил говорить как можно яснее, не прибегая к замысловатым фразам.
- Зачем же про то говорить, когда вчера ты сложил такую хорошую вису об этом! Кто имеет уши как говорят почитатели Бога франков, да слышит, и, поверь мне, уши были у большей части сидящих за тем столом...
- Для тех ушей она и была спета, - серьезно заметил Альвир. - Поджог этот - оскорбление конунгу Харальду и измена.
Гутхорм слегка кивнул, поощряя говорить дальше.
- Я составил эту вису, чтобы виновных найти, - продолжил юноша. - И нашел их, возле государя сидящими! А теперь боязно мне, что одну подлость учинив, могут они больший вред нанести Харальду.
- И кого же ты считаешь таковыми? - Гутхорм отлепился от стены и внимательно посмотрел в глаза скальду, словно стараясь увидеть в них его настоящие мысли
- Это был Грютинг, славный ярл, - назвал первое имя Альвир Хнува.
- Злоумышленник был один?
- Был спасшийся трэль, который чудом избежал огня, - покачал головой юноша. - И он видел среди поджигателей настоящего великана. Сомнений нет - то был Ахти Йотун, а ты сам знаешь ярл, кому он ныне служит.
И вновь кивнул Гутхорм слегка, предлагая не умолкать Альвиру.
- Гутхорм Сигурдссон, ты ведь и сам, несомненно видел, как волновался Грютинг, какой испуг появился в его глазах, и на кого он смотрел, ища поддержки?
- То что я видел, то дело моё, - нахмурил светлые брови ярл. - Но хочу знать, что ты думаешь, и одинок ли я в своих мыслях или нет.
- Ты знаешь, как сложно обвинить человека, чье могущество сравнимо с властью Харальда, - признался сын Кари. - Но у меня почти не осталось сомнений в том, что усадьба сгорела по воле Хакона из Хладира, конунга трендов.
Но не было третьего кивка от Гутхорма. как ни ждал его скальд. Задумчивым сделался взгляд ярла, а лоб прорезала глубокая морщина.
- Альвир, вижу, ума тебе не занимать и подтверждаю своё покровительство, вчера на пиру объявленное. Но пока с этого двора не уходи, а, лучше всего, вообще в доме сиди, хирдманнам спой, как проспятся. Я же поговорю с Харальдом.
- Благодарю тебя, Гутхорм ярл, - склонил голову молодой скальд. - И уповаю на то, что Один наделит тебя мудростью, разрешить это дело к выгоде конунга. У меня же на сердце легче стало, когда я тайной этой с тобою поделился.
- Иди в дом, да жди меня, -Гутхорм положил ладонь на плечо скальда и слегка сжал его, ободряя. - Я прямо сейчас к Харальду отправлюсь.
Молча повиновался скальд, поспешив в длинный дом пойти. На этом и разошлись муж и юноша, каждый своими мыслями, надеждами и печалями тяготимые.

Гутхорм и Харальд.

(угадайте: кто и с кем?)

Гутхорм, как и был, в одних штанах и с обнажённым мечом на плече, немедля отправился к Харальду, занимавшему отдельный дома. Берсерки-телохранители изумились так, что сперва за оружие похватались, думали, враг подошёл и Гутхорм на защиту идёт, но потом поняли свою ошибку и пропустили ярла.
- Спит? - спросил Белая Прядь того берсерка. что стоял у дверей в опочивальню конунжью.
- Спит, - кивнул телохранитель.
- Харальд! - от рыка Гутхорма дверь едва не брызнула щепой. - Подъём, правИло проспишь!
Зачастую, именно таким возгласом начиналось утро будущего конунга ещё дома, в Агдире, когда он только начинал постигать воинскую науку, а потому Гутхорм не удивился произошедшему.
Поднялся конунг действительно быстро - помнилось ему, что он вновь в отцовской усадьбе, и дядя его уму-разуму учить пришел. Потому встал юноша, штаны натянул, поясом шелковым подвязав, да рубаху алую надел, и вышел навстречу ярлу, потягиваясь.
- Не рано ты, Гутхорм?
- Разговор есть, - едва не силком, впихивая племянника обратно, Гутхорм вошёл в опочивальню и самолично затворил дверь внутренним засовом. - Вису вчерашнюю помнишь?
- Да как же не помнить, - скривился юноша. - Трусов мой скальд героями выставил, а после и вовсе про мертвяка петь стал. Я уж хотел его прочь гнать.

- Сегодня пришёл ко мне скальд наш, Тюру подобный и рассказал прямо, что считает виновными в поджоге усадьбы...ну и перечислил тех, кого там видели, заодно до Хакона в головах додумавшись. Умный он парень сверх всякой, но честный и неопытный. Решил, что враги тебе Хакон с остальными и во вред действовали
Харальд аж поперхнулся, от подобной дерзости, но затем быстро сумел в руки себя взять, и на ложе сев, внимательно в глаза дяде посмотрел:
- А сам ты, что по поводу всего этого думаешь?
- Думаю, что спалив Хильд с ублюдком они за тебя твою же ошибку исправили и от стрелы в заду избавили ещё до того, как её на тетиву наложили!
- То есть, согласен ты, что это Хакон был, - подвел итог конунг. - И кто еще с ним?
- Грютинг, судя по тому, что ёрзал вчера по скамье так. что едва стол не опрокинул, да Йотун, которого там какой-то трэль спасшийся видел.
- Йотун при всех не раз клялся меня в могилу свести, и тебя тоже, кстати, дядя, - напомнил Харальд, сказанное обдумывая. - Грютинг же на словах всегда спешит верность мне выказать, но не удивлюсь, коли до сих пор обиду таит. Хороши избавители.

- Хакон в головах всё же исправляет положение. Он, конечно, тебя при случае свалит, и от имени внука править будет, но не сейчас и очень не скоро подобные мысли он допускать станет. Пока ты и пророчество о тебе - слишком сильный факт. Разбегутся людишки. опять драться друг с другам станут, и не бывать тогда Новрегии единой, а внуку его быть лишь сыном Харальда. пророчество не исполнившего. Медведь не глуп.
- Вот видишь, дядя, ты уже сейчас допускаешь возможность того, что он предаст меня, - юноша вздохнул, задумчиво наматывая сальную прядь на палец. - Все предадут. А скальда этого наградить надобно, подобный человек полезен будет, коли верным останется.
- Предадут, коли слабину дашь, а будет тебя народ любить, да вокруг люди верные...вот скажи, стал бы ты с ножом лезть на воина, сидящего в неприступной башне? Хотя нет, не говори, итак вижу, что не стал бы, ты дураком, всё же, никогда не был. Так и на тебя не полезут с ближниками верными, дружиной сильной и любовью народной. Альвира приблизь к себе, да не, как скальда, уж больно он вольноречив, но, как советника. Я его учить буду, а ты прикрой от Хакона и его своры. Согласен со мной? - Гутхорм задумчиво хмурился и расхаживал по опочивальне, похлопывая себя мечом по плечу
В дверь постучали тут, разговор их прерывая, да зычный голос берсерка Олава раздался:
- Конунг, тут человек пришел, встречи просит, да говорит - от самой кюны Рагхильды мчался, коня не жалея!
- Поэтому я и не хочу тебя далеко отпускать дядя, - признался Харальд, к двери обернувшись. - Что никого надежнее не найду. Послушаем, что матушка сказать хотела?
- Конечно! - Гутхорм остановился и встал у стены, поставив обнажённый меч рядом, дабы не пугать гонца. - Послушаем, что сестрин гонец скажет.
Харальд сам отбросил засов, и впустил человека - тот был стар, и запылен с дороги. Видать действительно спешил изо всех сил.
- Стейн? - Слегка удивился конунг, узнав посланца. То был хрингариец, служивший еще Сигурду Оленю, а после - его дочери. Если уж мать прислала Стейна, то слова, что он вез должны были быть очень важными.
- Здравствуй, старый друг, - Гутхорм почтительно, в пояс, поклонился гонцу.
- Великий конунг, могучий ярл, - столь же низко склонился Стейн. - Рагхильда кюна в беспокойствах о здоровье вашем извелась, вестей ждет добрых что ни день. И отрадны ей успехи, каких сын ее добился на ратном поле!
- Проходи, садись, верный хускарл матери моей, - на табурет жестом указал Харальд, похвалой довольный. - Рассказывай, что хотела она передать, не томи. А покуда, пусть тебе принесут пива хмельного - Олав, пошли слугу за рогом!
Сел старик, отдышался, взгляд переводя с конунга, на дядю его - обоих их помнил он еще детьми, теперь же перед ним мужи были грозные и прославленные.
- Говорит Рагхильда о больших ненастьях, что на землю твою, власти конунга законного лишенную, обрушились.
Гутхорм молчал. Гонец явился к Харальду, ему и разговаривать, ну а ярл своё слово в конце вставит.

Харальд и Гутхорм. Заговор с целью...
Играем в угадайку?

- Агдир ныне под властью Сульки и Хроальда, правителей ничтожных, Вингульмерк разорен свеями, в Хрингарики хозяйничают братья из Наумдаля, под Сарасбергом наемники иноземные собрались - пока они верно служат Рагхильде, но что дальше будет? - Рассказал Стейн о тех несчастьях, что постигли владения Харальда. - А Гандальв Альвхеймарский с большим войском вторгся в Гудбрандсдалир - не ровен час надвое всю державу твою раскроит.
- Турс сожри мои кишки и подавись пяткой! - Гутхорм сжал зубы и взялся за рукоять меча. - Что же теперь, назад возвращаться или войско рвать?
- Подожди дядя, - плотоядно оскалился Харальд. - Коли Гандальв ко мне в гости пожаловал, чем не повод это в его усадьбу заглянуть, тем более, что по пути она нам в любом случае.
- Карта есть? - лаконично спросил ярл
- Я же два дня назад на столе вырезал, пошли покажу.
- Нормальная карта, я имею ввиду!
- Нет, - конунг покачал головой. - У отца моего была, но она в Сарасберге осталась.
- Ладно, - ярл нахмурился и прошёлся по комнате. - Надо будет найти толкового человека, чтоб ещё сделал! Итак, гонец, расскажи же, каковы дела сестры моей, кюны Рагхильды
- Крепкой рукою кюна держит власть, - отвечал старый Стейн. - Когда гонцы приходили от Сульки, требуя, чтобы признала она их хозяевами Агдира - в шею прогнала Рагхильда негодяев. Они войском грозились, но уж много дней прошло - не видать войска их.
- Сама-то она, как? Держится? - голос железного ярла неожиданно дрогнул.
- Тяжело ей без родичей, - понимающе произнес слуга. - Сына хочет увидеть, два года уж почти минуло. И о тебе, Гутхорм, вспоминает часто.
- Что скажешь, Харальд? - Гутхорм повернулся к племяннику. - Как теперь действовать будем?
- Плана менять не станем, - решительно бросил конунг. - Завтра же в поход войско! Третьего дня уже в Альвхеймаре будем, отольются Гандальву слезы агдирские! После же через Наумдаль пойдем, за Хрингарики с ними поквитаемся! А там дорога прямая - к Сарасбергу. Если уж возвращаться к матери, так с триумфом и трофеями боевыми.
- Завтра же? Отчего не сегодня?
- Сумеешь войско поднять - выступим! - Блестели глаза Харальда, властным движением откинул он волосы с лица, да вновь на гонца взглянул: - Все вести то, или иные были?
- Были государь, да и в них приятного мало, - вздохнул устало старый слуга. Временем тем поднес ему Олав рог с пивом, и Стейн жажду утолил, прежде чем рассказ горький продолжать.
- И какие же? - Напрягся конунг, казалось и без этого слишком много на него свалилось бед.
- Сон ей привидился вещий, матери твоей, - рассказал Стейн. - Будто бы едешь ты по лесу на медведе могучем, и всякий зверь боится тебя, но вот медведь этот сбрасывает тебя на землю и ударом лапы тяжелой убивает. Мнится Рагхильде Вещей, что был медведем тем Хакон из Хладира, и извелась в беспокойстве она - сказать тебе просила, Харальд, что покуда держишь ты подле себя конунга Трандхейма, не может она уснуть, за жизнь твою опасаясь.
- Опять Хакон, - выдохнул, бледнея юноша. - Ты слышишь, дядя?
- Слышу, - мрачно кивнул дядя конунга. - Давай же Харальд, дадим гонцу отдохнуть,а сами решим что делать!
Ярл повернулся к гостю:
- Иди Стейн, да скажи, что я велел тебе отказа не знать ни в еде, ни в питье! А, как обратно соберёшься, передай моей сестре, что мы идём к ней на выручку, чтобы она держалась и всегда помнила: даже в самом холодном лесу есть свои берсерки! Слово в слово передай.
- Я все передам, не сомневайся Гутхорм, - пообещал старик, и поспешил покинуть комнату, да выйти в общий зал. Понимал он - щедрою рукою посеяла госпожа семена сомнений его устами, и теперь тяжелые раздумья предстоят конунгу и ярлу.
- Ну вот, похоже, все и разрешилось, - Харальд закрыл дверь, велев Олаву никого не подпускать близко. - Норны свою пряжу прядут, не зависимо от наших желаний. К словам матери отнестись небрежно не могу я.
- Мать твоя мудра, но в военных делах смыслит мало, - Гутхорм теребил себя за ус. - Отсылать Хакона нельзя, напротив! Держи при себе, но смотри в оба глаза. Даже в четыре - мои и твои два!
- А если в спину ударит? Или того же Йотуна на дело это подрядит - погибну я в Альвхеймаре, хребет Гандальву переломав, а Хакон, как ты и говорил, править станет от имени моего сына, - недоверчиво Харальд произнес. - Весь север под ним, да и Грютинг его поддержит, коли до противостояния дойдет.
- Уж что-что, а зад твой я прикрою! Ни Йотун, ни Грютинг, ни сам Фенрир тебя в него не ударит, это моя, как старшего родича привилегия!
- И все же, - процедил молодой конунг мстительно: - Знаем мы, что они усадьбу сожгли. Пусть дело благое - змею раздавить, да все же самоуправство это, власти моей урон. Мнит Хакон, что лучше меня знает, что мне делать следует, но я же вижу, кто крепко меня держится, а кто лишь повод ищет крамолу учинить.
- Не гони драккар и остынь, - устало выдохнул Гутхорм. - Мешает тебе Хакон - не жить ему.
- Нет, - юноша положил ладонь на плечо дяде. - Ныне видят все, что я дружен с Хаконом, так что и тени подозрения быть не должно, будто бы я его жизнь забрал. Лучше пусть враги это сделают, чтобы молодой Хакон праведным гневом воспылав, еще более от меня зависим стал.
- Про то и речь! Дай Хакону поручение. где он точно голову сложит!
- И дам, - уверенно молвил юноша. - Хорошо, что ты, дядя, меня в этом деле поддерживаешь. Скажи только, как думаешь - сможет молодой Хакон удержать север, если я его там ярлом поставлю?
- Не одного ставить надо. Юнец он, горяч ещё, да неопытен, нужно ему советника и опору. Кто остудит и поддержит, когда надо будет.
- Ты, дядя, кстати нашел людей, что за Фиордами будут для нас приглядывать?
- Нашёл, - кивнул Гутхорм. - Двое братьев, хирдманы из бондов, но доказали, что воины. Гандальва с тобой били ещё.
- Хорошо, - улыбка скользнула по лицу молодого правителя. - Одного к воинам Кари из Бердлы добавь, ему я Фирдир оставляю, а другого на службу ярлу Хроальду определи - он теперь Фьяллиром для меня управлять будет.
- Сделаю.
- А теперь, смотри, - металл звякнул в голосе. - До Согна от нас рукой подать. Кто правит там?
- Там Атли Тощий, отец Хольмстейна.
- Именно, - скрипнул зубами Харальд. - Атли этот - вор и негодяй, мои земли к рукам прибравший.
- Ну, тогда навестим и его, по пути! Задержимся, правда, но устроим судилища и посадим там своего человека.
- Не все так просто, - голос конунга звучал зловеще. - Я дам ему "шанс" сохранить земли.
- Зачем и какой?
- Смотри дядя, - Харальд придвинулся едва ли не вплотную к Гутхорму, и прошептал: - Я отправлю туда Хакона, и накажу ему низвергнуть Атли, поскольку Согн исконно принадлежал моему отцу. Атли же получит от меня весть, что конунг Хладира действует вопреки моей воле. Пусть один мой враг, убьет другого. Быть может, именно для этого дела, Один прислал мне Хольмстейна?
- Может и для этого, да только Хольмстейну туда дорога закрыта. Он ведь изгнан, и его убьёт, если он только там появится.
- Убьют, если он туда по своей воле придет, а человека конунга никто тронуть не посмеет.
-Тогда не забудь послать с ним своих воинов. Чтобы не налетели сразу.
- Нужны самые верные, - решил Харальд. - Те, кто будут молчать и лишь исполнять приказ. Я готов даже двух берсерков, что мою жизнь стерегут для этого дела снарядить.
- Орма и Игни, - тут же ответил ярл. - Они подойдут и не незаменимы.
- Хорошо, тогда ты вели войско собирать в поход, а я это дело улажу, - мрачнело лицо конунга молодого. - Раз и навсегда.
- Сделаю, - сказал ярл и покинул опочивальню. Вскоре, снаружи раздался его рёв призывающий всех к подъёму. Было ясно, что такими темпами к полудню войско будет разбужено, построено и взгрето до нужного состояния.

Харальд и Хакон.
С Тельтиаром, конечно.

Не успело солнце еще полностью взойти, как громкий голос Гутхорма возвестил о сборе армии. Странно это было - только вчера еще пировал Харальд, горя не зная, а сейчас уже словно в поход хочет вести рати свои. А ведь многие дружинники надеялись не меньше недели отдохнуть в Фиордах. К старому Хакону же в скорости Олав лично пришел, из шатра его зовя к конунгу, да наказ передавая, войска поднимать. Хакон не заставил зятя ждать, и немедля пожаловал пред очи Харальда.
- Доброго дня, родич. Гонца посылал?
- Было дело, - к приходу тестя, конунг уже облачен был в одежды походные, а потому встретил его в большом зале, пустующем ныне - лишь берсерки по углам стояли, покой государя оберегая. - Проходи, отец, садись. Вести нынче получил я тяжелые.
- Что за вести? - Хакон не заставил себя долго упрашивать, и сел на скамью.
- Земли мои разорены врагами, покуда я Мер покорял, - вздохнул тяжело конунг, кулак сжимая. - Гандальв, как ножом, державу режет на куски. Сам ты видишь - ждать не могу и дня, войско поднимаю для битвы.
- Жаль мне твои земли, - нахмурился Хакон. - Но что сделать мы можем? Ведь прав ты: если Гандальву хребет не сломать, к весне он снова сберет великую рать.
- Оттого и веду людей - в земли Альвхеймара войну принесу и разорение, пусть почувствует ворог на своей шее, что людям моим пережить довелось!
- Один и Тор ведут твое войско, - согласился Хакон. - Но ведь не для этого ты меня звал.
- Так и есть, ты ведь знаешь, родич, что севернее Альвхеймара Согн - что подумает его ярл, будь он проклят за свое вероломство, коли я рати мимо земель его поведу, справедливости не восстановив? - Гневом глаза загорелись. - Да и мне каково знать, что мог владения отца вернуть, а не сумел.
- Дело ты говоришь - не дело бросать земель праотеческих, - нахмурился властелин Транделага. - Но не можешь же ты, и гридни твои разделиться на части и бороться с врагом во всех сторонах одновременно?
Харальд улыбнулся немного теплее:
- Потому и хочу тебя просить на место Атли указать законное, - к делу перешел юноша. - Он труслив, стоит его припугнуть - и готов будет сдаться, но если конунг из рода Асов ему предупреждение принесет, то в том он урона чести своей не увидит, чтобы условия наши принять. Иного слугу пошлю - ярл Согна за насмешку примет обращение мое, а пес, в угол загнанный волком порой оборачивается.
- То ты правильно мыслишь про волка, - Хакон, явно не ожидавший такого, призадумался. - Но беспокойно мне оставлять тебя перед вторженьем в Альвхеймар. У тебя много врагов. И еще живы в памяти "почести", которыми вас с Гутхормом приветили Фьорды. Он не сказал: "Когда вы ушли от меня", - но то было ясно.
- Фиорды клялись мне в верности, и я поверил, - в голосе горечь слышалась. - Но Альвхеймарцы мне - враги исконные, им я милосердия являть не стану, и осмотрительнее буду. Возьми людей, отец - приведи Согн к покорности. Объяви на тинге, чья то земля, и чьим именем будет править на ней Атли, или же не будет вовсе там ярла его рода!
- Да будет так, - взор Хакона посуровел. - Прав ты, Харальд: слуг надо учить покорности, а то, не дай светлые асы, увидят они, низкородные, себя и вовсе конунгами.
- Пусть Грютинг с тобой поедет, - предложил молодой правитель. - В битве от него мало проку ныне, а я вижу - он дела жаждет и от скуки мается. Да и компания будет тебе в дороге подходящая.
- А не трудна ли ему будет дорога? - в глазах Хакона впервые мелькнула тень подозрения. Да, не только Грютингу мешала спать совесть.
- Дорога торговая хорошо проторена до Гаулара, люди Фиордов в Согн часто ездят, - пожал плечами конунг. - А для конунга трендов и ярла Оркдаля можно повозку сделать, чтобы видели холопы, кто к ним приехал, и по чести встречали.
- Ну, будь по твоему, - уступил зяту тесть. - Я велю воинам собираться в поход.
- Благодарю тебя, отец, - почтительно склонил голову Харальд. - Я не забуду. Только не бери большой рати - много чести будет Атли, а мне в Альвхеймаре каждый хирдман пригодится, когда усадьбу врага кровного осаждать буду.
- Дружину возьму, - решил Хакон. - Не дело все ж ярлу волю твою диктовать всего с парой холопов. Не забоится.
- Конечно, - тут же кивнул юноша. - Сотня мечей за твоей спиной весомым аргументом в споре будут.

Эйрик Свейский. Хадебю.

- …а если бы не подмога ихняя, небось стер бы наш конунг этот Руян с лица земли да и бровью не повел.
- И поделом им, идолопоклонникам! Вон придумали себе четырехмордого – и что, разве помог им четырехмордый?
- То-то и оно, братцы. Только что-то я смотрю, Эйрик как будто и не рад победе да добыче знатной?
- Это еще почему?
- Да вот... по словам его ясно, доволен, что отомстил, а как глянешь на него – лицо-то печальнее некуда. Неужели домой возвращаться неохота?

Обернулся к Эйрику Вальгард, посмотрел на него значительно.
- Слыхал, конунг, о чем люди твои толкуют?
- О чем же? – не поворачивая головы, тот отвечал.
- Говорят, мол, невесел властитель наш, будто победе не радуется. Чего ж ты так, Эйрик? Или возвращение домой тебе в тягость?
Помолчал конунг, а после так сказал, словно каждое слово взвешивал:
- Я слова Сванхильд вспоминаю – неизвестно еще, что я дома найду, когда вернусь. Чует сердце мое, ждут там дурные вести. Но воинам моим не след из-за этого печалиться. Ну что, Вальгард, друг мой верный, - хлопнул Эйрик по плечу помощника своего с улыбкой, - задержимся в Хадебю, как я по дороге туда обещал? Пусть каждый своей долей золота распорядится, как пожелает!
Задержимся, кивал Вальгард, непременно задержимся. Только что-то ты, владыка свейский, темнишь, за улыбкой прячешься, натягиваешь ее, будто белье старое да не очень чистое; а улыбка-то – фальшивее того идола четырехликого и помощи от нее не больше.
Это не нам, думал он, развеяться надо на Хадебю, кошелем тугим потрясти, а тебе, конунг. Авось и полегчает.

Когда-то давно, во времена эйрикова отца слава, в которой купался теперь Хадебю, принадлежала совсем другому месту – городку Хелго на острове в озере Меларен, во владениях свеев. Когда оно замерзало зимой, туда можно было доехать на санях или на лыжах. Конунг Энунд так и делал – Эйрик помнил подарки, что отец привозил ему и матери перед Йуле. А потом Хелго как-то зачах, уступил место Бирке… а теперь вот еще эти: проклятые купцы, вывезенные Готфридом из Рерика. И ведь ничего, прижились, выстроили город , от власти конунжей освободились и Хардакнуту дань платить даже не думают.
Поморщился Эйрик, сходя на берег. Славный город, конечно, Хадебю – вот только не стоит забывать, что в торговле они для свеев – главные соперники.
На рынке шум и гвалт стоял такой, что и собственных слов было подчас не услышать. Люди, все разные и по цвету кожи, и по чертам лица, и по говору, толкались, кричали, торговались, выменивали… Купцы взвешивали слитки, покупатели разглядывали и ощупывали меха и ткани. Краем глаза заметил свейский конунг, как один из торговцев, в чем-то, видимо, убеждая покупателей, перекрестился.
- Белому Богу, что ли, молятся? – мрачно Вальгард спросил, когда Эйрик на то ему указал.
- Да им лишь бы товар сбыть. Небось подойди к нему кто-нибудь из нас, Одином и Тором клясться будут. Не товар они тут продают, а души свои… хотя те уж давно запроданы.
Долго еще бродили они, приценивались – чего бы здесь купить, что бы отдать взамен? Эйрик детям угощений набрал, сластей да пряностей, для Сванхильд – украшений, каких ни у кого в Уппсале и быть не могло; Вальгард тоже выбрал что-то супруге.
Уже собирались они на корабль возвращаться, как голос елейный их окликнул:
- Не хотят ли славные викинги янтарный оберег?
Конунг обернулся – позади них приплясывал низенький человечек с желтоватой кожей и узкими глазами.
Янтарь, веселящий, способный хранить в себе человеческое тепло, имеющий множество цветов и оттенков, был весьма дорогим, за маленькую коричневую фигурку можно было заплатить столько же, сколько за крепкого раба. Но не они ли увезли от ругов богатейшую добычу?
- Ну-ка, что там у тебя за обереги? – махнул рукой Эйрик. Подошли они с Вальгардом к прилавку, а бойкий торговец им фигурки стал показывать да нахваливать.
- Вот, посмотрите, храбрые воины – здесь талисманы на руку, с руническими надписями, здесь фигурки, тоже с надписями…
Вальгард взял одного из маленьких янтарных идолов – вытянутой формы фигурку, изображающей нечто однозначное.
- Никак сына Ньерда изображает? – спросил он.
- Да-да, славный подвигами муж! И заклинание на нем вырезано - «Да не лишит тебя Фрейр мужской силы»! Возьми, викинг, пригодится ведь…
Вальгард густо покраснел, чем несказанно удивил самого Эйрика. И заплатил, не торгуясь.
Будь с ними Свен, он бы над Вальгардом всю дорогу подтрунивал, но – его не было, да не опустеет чаша его в чертогах Одина, и конунг шел рядом с верным другом, только посмеиваясь в бороду и не говоря ни слова. Херсир же шел будто обиженный и время от времени косился на конунга, словно читая его ехидные мысли…
Скоро отчалили из бухты струги Эйрика, устремились домой – встречайте, жены и дети, с победой вернувшихся, кровью вражьей окропленных, подвигами себя прославивших… Встречайте, а за отмщенных – молитесь Одину и Фрейе; быть их душам теперь спокойными.

Фьорды. Хакон Хладирский и Грютинг Оркдальский.

Как истинный викинг старой закалки, Хакон гордился тем, что слово и дело его редко расходились друг с другом. Сборы не заняли много времени: к рассвету дружина транделагского медведя была готова выступить. Сам Хакон, свежий и бодрый, будто скинувший с ранним подъемом пару десятков зим, пребывал в отличнейшем расположении духа. По натуре он был мужем деятельным, и любовью к речам да раздумьям стал отличаться только в преклонных летах. В молодые же годы стены отчей усадьбы – Хладира – и жена с сыновьями конунга видели мало. Впрочем, в отношенье жены все и ныне не изменилось: едва посмотрев на наследника, старый Хакон собрался в поход в компании зятя. Властелин Транделага не чуял худого: глаза его лучились радостью и он с молодецкой удалью сновал между гриднями, отдавая распоряжения. В противовес тестю Харальда, ярл Оркдальский был мрачен и исполнен зловещих предчувствий. После пожара в усадьбе сделавшись суеверным, Грютинг минувшей ночью не спал, а тайком посетил местных жрецов, спрашивая о знамениях. Со слов же служителей асов, поход начался под недоброй звездой. Щедро одарив жрецов – в том числе за молчание – Грютинг ныне пребывал в тяжких раздумьях, но, памятуя конец прошлой беседы, не спешил делиться с Хаконом своими сомнениями. Во-первых, как рассудил ярл, негоже сейчас будить в старом медведе всякие подозрения. В лучшем случае – высмеет, в худшем – пойдет к Харальду спрашивать ответа. А кто будет виновен? Вот-вот. Грютинг Оркдальский был довольно умен, чтобы стараться не очутиться меж молотом и наковальней. В нынешние времена на пороге Рагнарека чем выше твоя голова да громче речи – тем больше шанс темной ночью отправиться к Хель. Отчасти, именно потому Грютинг, когда пришел час, не цеплялся двумя руками за конунжий титул, так легко став вассалом Харальда Косматого. Но на сей раз беда, минувшая тогда, снова разинула рот: конунгу агдирскому не нужны были соперники, даже такие, как Хакон. Но дело ли объяснять то старому викингу, верящему в заветы?
- Что-то невесел ты, родич, - в голосе Хакона звучал скрытый упрек. Владыке Транделага и Трандхейма надоело уж видеть Грютинга недовольным.
- То раны, - ответил ярл оркдальский. – Ничего, к полудню отпустит.
Удовлетворившись ответим, конунг вновь отошел, и его зычный голос, отдающий последние распоряжения, послышался уже на другом конце отряда.
Через час двор опустел.

В то время, как конунг Хакон отправился навстречу судьбе, в деревне близ усадьбы Гандальвовой, бродячий сказитель историями своими делился.
- ...И тогда понял Олаф, что его враг отступил лишь затем, чтобы за собой его увлечь, и вовсе не собирался бежать. Но прозрение запоздало - потому что уже обнажили мечи воины Эрика, и до заката ему было уже не дожить. Лишь последняя радость у него осталось - сойтись мечом к мечу со своим врагом... и пасть от его клинка, а не от мечей неизвестных ему воинов.
Закончив рассказ, сказитель потрепал сидящего рядом огромного пса, слушая одобрительные возгласы тех, кто собрался и слушал.
- Хорошую историю поведал, - хлопнул его его по плечу сидевший по соседству. - А где стряслось-то все это?
Назвал в ответ Финнмарк сказитель; никто из слушавших там не бывал. Кто-то и пошутил - мол, все тут здоровые, а слепой странник лучше вас мир знает.
- Так на то он и странник, - возразили ему. - Смотреть не может, зато слушает наверняка хорошо...
А сказитель и в самом деле слушал - все, что говорилось. Потому что не рассказывать истории сюда Эгиль пришел, а как раз чужие слова слушать... и ждать времени, пока враг его горло подставит.
С умыслом он выбирал истории про края, как можно более далекие отсюда - чтоб на лжи его не подловили. И старался побольше выдумки в них вложить - чтобы подольше в деревне пробыть.
Не тянуло его к людям, но что поделать - только от них про Ормода узнать можно было. А слух тонкий позволял Эгилю услышать и то, что для чужих ушей не предназначалось.
Так узнал он, что Ормод усадьбу редко покидает, из юношей настоящих воинов воспитывая. И думать нечего было, чтобы его там убивать; даже ворвись стая в дом - много бы серых братьев под людскими клинками легло.
А жизни их Эгилю дороги были, и вести на смерть друзей своих он не желал. Да и сам бы он из дома, скорей всего, выйти не смог...
Нет, иной замысел тут нужен был.
Потому и оставался Эгиль в деревне, слушая местных, да удобного момента выжидая. Уверен он был, что не будет Ормод постоянно в усадьбе пребывать; рано или поздно за пределы ее выйдет...
Радостью наполнилось сердце вожака, когда услышал он - вскоре Ормод в лес воспитанников своих вывести собрался. Но и задуматься вновь пришлось - потому что много их было.
А Эгилю лишь кровь Плешивого была нужна; детенышей же убивать он не желал. Но что поделать, если они на пути встанут...

Ушел слепой сказитель из деревни рано утром - за день до того, как Ормод в лес выходить собирался. И день этот Эгиль потратил на то, чтобы тропы и человеческий запах найти, узнав тем самым, где люди ходят и где почти наверняка враг его будет.
А потом ждать пришлось, вместе со стаей. Скалили клыки серые братья; каждый раз, как заставлял их вожак так дожидаться - была потом кровь и радость погони.
Но пришел Ормод. И привел с собой десятка два воспитанников своим; самому старшему и семнадцати зим не минуло. Морщился Эгиль, звонкие голоса слыша; не хотелось ему проливать кровь тех, что перед ним неповинны были.
Хорошо еще, что на охоту они вышли, и часть от отряда вскоре отделилась. Не препятствовал этому Ормод, желая, чтобы старшие себя без пригляда показали; сам же с младшими остался.
Неслышными тенями сопровождала их стая, выжидая, пока они от других не отдалятся. А потом, как и раньше, с места рванулись серые тени.
Но на сей раз другой приказ им Эгиль отдал - на землю подростков свалить, и у горла клыки держать. А когда сам Ормод за меч схватился - тогда к нему из-за дерева вожак выступил.
- Что ты за дух лесной? - выдохнул Плешивый, глядя, как волки на земле воспитанников его удерживают.
- В лесу я живу, но я не дух, - покачал головой Эгиль. - Последним ты остался Ормод... из тех, что отца моего убивали.
Застыл на мгновение Плешивый, вспоминая; не так уж и много врагов у него имелось, чьи сыновья слепыми были.
- Слышу по дыханию твоему - узнал ты меня, - усмехнулся Эгиль, нож доставая. - Ну что, попробуй и сына за отцом отправить... или сам к Хель иди!
Сорвался с места Ормод, меч занеся. Уверен он был, что легко слепца зарубит... да ушел из-под удара Эгиль, по звуку опасность узнав. И свой удар нанес.
Только и Ормод умирать не собирался - и сам уже клинка избежал. Теперь осторожнее стал, поняв, что только зрения его враг лишен, а в остальном столь же опасен, как и любой воин.
Кричать же, на помощь созывая, Плешивый и не пытался - потому как волчьи клыки видел, и опасался, что при первом крик пасти они сомкнут.
Ловким ударом Ормод нож из пальцев Эгиля выбил, и почти вонзил ему в грудь свой меч... но сжали его запястье пальцы слепца, а кулак в горло ударил, дыхание выбивая.
Слишком поздно Ормод свою ошибку понял; на таком расстоянии и видеть врага не требовалось. Но замешкался он лишь на мгновенье... а большего и не надо было.
Охватил Эгиль руками шею кровника своего; хрустнули позвонки, и осел Ормод Плешивый на землю.
На ощупь Эгиль нож подобрал и, ни слова не сказав, в лес шагнул; а парой минут спустя за ним и стая последовала, рыкнув в сторону детенышей, которых вожак не трогать приказал.

Гаулар. Коварство конунга

"Скачи, подобно ветру скачи, мой верный Хольмстейн! В твоих руках ныне судьба державы - и награда твоя будет достойна службы, в том тебе слово мое!"
В который раз вспоминал молодой Атлиссон последние слова конунга Харальда Косматого. Под покровом ночи, призвал хирдмана правитель и в разговоре тайном отдал приказ, заставивший вздрогнуть Хольмстейна. Государь желал гибели своему названному отцу, конунгу Хакону из Хладира - то сразу понял сын ярла, хоть речи Харальда и не указывали прямо на желание это. И Хольмстейн согласился не раздумывая. Коли уж конунг оказывает ему такое доверие, то следует все усилия приложить, но исполнить в точности сказанное, ведь воля конунга - закон, чего бы не пожелал он. Убить Хакона? То не сложно для человека, собственную сестру в Хель отправившего, да вину сумевшего на иных людей перевести.
Двое воинов, суровых берсерков, приставленных к гонцу, дабы за исполнением приказа проследить, да посланца конунжего охранить в молчании следом за ним ехали. Они, Хольмстейн готов был об заклад биться, даже не знали, для чего Харальд отослал их в Согн. Хранителем тайны был только он, воин, который всего несколько дней назад стал человеком Харальда - а это означало лишь одно, помимо всего прочего, это испытание и для него: коли пройдет все, как конунг пожелал, то быть ему, Хольмстейну, среди ближников правителя, златом и роскошью окруженному, а если оплошает - так и головы не сносить.
И пусть, для того, чтобы свершился коварный план Харальда, придеться отцом и братьями пожертвовать, но ведь разве не они отреклись от Хольмстейна, вне закона его объявив и с земли родной изгнав? Хитроумно плетут Норны свою нить - не пройдет и десяти дней, как изгнанник былой ярлом воссядет в Гауларе.
C такими мыслями Хольмстейн пересек границу Фьяллира и Согна. Здесь, по закону, любой бонд мог убить его и не понести за это никакого наказания, а потому юноша набросил на голову капюшон, скрывая лицо - мало ли странников в эти смутные времена следуют по большой дороге? Пусть воины Харальда сами объясняются с местными жителями - перед людьми грозного конунга любые двери распахнутся сами. И всеже, из осторожности, Атлиссон старался избегать людных мест, останавливаясь только в небольших деревнях и не снимая капюшона даже в помещении.
- Спутнику нашему лицо сильно изуродовали в сражении, - на то как-то сказал Орм, едва хозяин дома спросил о странном поведении юноши. - Никак привыкнуть не может. Да ты, уверен, слышал о битве-то у Сольскеля?
- Еще как слышал! - Тут же ответил бонд, радуясь, что интересная тема для разговора появилась. - Столько кораблей сошлось! Уверен, до внуки наши о ней говорить будут, да что там внуки! Еще лет сто такого сражения морского север не увидит!
- Это уж точно! - Кивнул Орм. - Ты мне вот что скажи, добрый человек: почему люди, как о Харальде заслышат, так бледнеют, будто поганки?
- Так ведь, слухи есть, - шепотом произнес хозяин. - Хочет Харальд Согн силой оружия к владениям своим присоединить, а на то не все согласны. Это я, вот как о правлении Хальвдана вспомню - так всей душою своей к Агдиру тянусь. При нем года куда как урожайнее были - одно слово, потомок Фрейра!
- И что же, готовы с оружием ваши хирдманы против воли конунга выступить? - С подозрением спросил берсерк.
- Только, если ярл прикажет, - вздохнул собеседник его. - А Атли ныне плох совсем - сильна тоска его по дочери да сыновьям, глаза застит правителю. Почитай, ныне Хастейн молодой всем управляет.
Со стуком гулким кулак Хольмстейна по столу ударил - аж миски подпрыгнули. Столь ненавистно ему было упоминание о брате младшем, всю полноту власти получившем в обход него.
"Ничего, радуйся, пока можешь, Хасти - придет час, и голова твоя ворота в Гауларе украсит. Уж этой цены я от Харальда добьюсь!"
Наутро они продолжили путь - Хольмстейну следовало опередить Хакона и приготовить все к теплой встрече. Конечно, обогнать отряд в сотню воинов было не сложно, но ведь потребуется время, чтобы убедить отца поступить именно так, как того желает конунг Харальд. Как то нужно и самому Хольмстейну.
- А ну стоять! Спешивайтесь! - Грозный окрик хирдмана, стоявшего у ворот гауларской усадьбы, заставил путников невольно натянуть поводья. - По приказу ярла Атли велено всем, кто хочет в усадьбу попасть, коней да оружие тут оставить.
- Знаешь ли ты, от кого мы? - Спокойно спросил его Орм, однако тут Хольмстейн вскинул руку:
- Коли такова воля ярла, то нам следует уважить хозяина усадьбы, - и он первым спрыгнул на землю, и сняв с пояса кинжал, протянул его стражу. - Бери, да смотри в оба - это подарок знатного человека.
- Только, это - вам подождать придется, - добавил воин. - Молодой господин на охоте, а ярл никого видеть не желает.
"Тем лучше, что этого негодяя Хасти здесь нет", улыбнулся Хольмстейн.
- Меня он будет рад увидеть - я принес ему добрые вести, но их следует передать со всей поспешностью. Иди, хирдман, скажи ярлу Атли, что нет большая рать идет из Фиордов в Согн, но я знаю как уберечь эти земли от беды.
- Знает он, - недоверчиво пробурчал стражник, но все же пошел в дом, оставив двоих воинов следить за незванными гостями. Однако, спустя некоторое время, он вернулся и впустил их. - К ярлу только один пойдет.
- Хорошо, - кивнул Хольмстейн. - Ждите меня здесь.
Большой зал усадьбы был полон народа - кто-то завершал трапезу, иные просто сидели на лавках у стен, предаваясь беседам. В дальнем углу низкорослый скальд что-то пел окружившим его слушателям. Две женщины варили кашу в большом котле, а мальчик лет десяти крутил вертел, обжаривая поросенка. Сам ярл сидел на возвышении в конце зала, усталым взглядом наблюдая за собравшимися. Ему, казалось, было все равно, что происходит в усадьбе.
- Так это ты, значит хотел мне о Харальде рассказать? - Голос правителя был напряженным, точно он прилагал усилия, чтобы говорить громко и властно.
- Истинно так, ярл, - поклонился Хольмстейн. - Только слова мои для твоих ушей и ничьих больше.
- А это уже мне решать, - в этот миг гонец протянул к ярлу руку, замотанную грязной тряпкой. Однако шрамы угадывались даже под материей, а потому Атли замолчал, и глаза его налились гневом: - Да как посмел ты явиться в мой дом?! Особенно после всего того горя, которое принес мне и матери?
- Неужели ты думаешь, отец, что я стал бы нарушать закон, если бы не крайняя нужда! - С жаром выпалил Хольмстейн, радуясь, что никто не слышал гневной тирады ярла. - Пусть я изгнан, но сердце мое сдесь, в Гауларе, и не смог бы я спокойно смотреть, как вражеские рати топчут мою родину!
- Ты о Харальде вновь? - Немного смягчилось лицо Атли, все же не мог он долго сердиться на сына, которого не видел столь долгое время.
- Да, о нем, - медленно кивнул из-под капюшона юноша. - Идем, отец - нам надо поговорить, пока не поздно еще!
Тяжело давалось ярлу решение его - изгнать сына любимого из дома, но в тот день горечь от смерти Сольвейг владела его разумом, как и ярость от той лжи, что источали уста Хольмстейна. Сейчас же, по прошествии многих седьмиц, готов был простить его - но ведь не было у ярла власти приговор тинга отменить.
В спальне Атли они уединились, для разговора тайного - и там в объятия сына заключил ярл, голову седую на плечо его склонив. Несколько мгновений так стоял правитель Согна, прежде чем руки разжал и позволил гостю сесть, да весть передать черную о вражьих полчищах.
- Помнит Харальд о родстве нашем с отцом его, - начал рассказ Хольмстейн, снимая капюшон. - В сердце его нет злобы к тебе, благодарность даже за то, что присмотрел за владениями его после гибели Хальвдана.
- Мальчишка безусый, - неприязненно старик процедил. - А жаждет землю мою под себя подмять.
- У конунга Агдира многие тысячи воинов ныне во Фьяллире, - напомнил юноша. - Я на службу к нему подался и многое видел. Любой, кто на пути его станет - сметен будет. А я такой судьбы для тебя и Согна не желаю!
- И что же, подчиниться? - С неприязнью молвил Атли. - Да кто он такой, что я...
- Он правит всем севером, - одернул отца Хольмстейн. - Я прошу, не совершай опрометчивых поступков - те, кто стали врагами Харальда, все погибли. Их жены и дети обращены в рабство, а души - обречены скитаться в Хельхейме. Но ведь - подчиниться можно и с честью, отец!
- Как это? - В голосе ярла слышалось недоверие.
- Показать, что ты принимаешь Харальда как конунга и готов платить ему дань, но в ответ он должен признать твою власть над Согном и не посягать на нее. Чтобы не он назначал сюда наместников, а ты сам выбирал того, кто наследует твои владения.
- Легко сказать, - скрипнул зубами Атли. - Да многие ли сумели такую выгоду получить?
- Рогволд ярл, к примеру, не жаловался, - губы юноши изогнулись в улыбке. Он не стал упоминать о берсерке Кари, чтобы не вызвать в душе отца неприятных воспоминаний.
- Он, как слышал я, большую услугу оказал Харальду...
- Так и ты окажи, - прошептал к уху отца нагнувшись, Хольмстейн. - И я скажу, как - проявишь ты и силу, и власть покажешь, и доброе дело сделаешь, которое конунг оценит.
- Какое же, - не было слышно доверия в голосе старого ярла.
- Хакон конунг сюда едет, а с ним много людей, - услышав то, вздрогнул Атли, но продолжил сына слушать. - Медведь старый хочет к своим владениям прибрать Согн - да только самоуправство его сильно поперек горла встало Харальду Хальвдансону. Дай отпор транделагцу, отец! Покажи, что не желаешь видеть его над собою - созови тинг и на дорогу укажи Хакону!
- Но он же...
- Голову его отправь Харальду, - жестокие слова из уст Хольмстейна вылетали. - И малой вирой отделаешься. Опротивел тесть юному властителю - тот, кто избавит от обузы такой конунга, будет большим другом ему...

вольный город Хедебю, Дания
Гуннар оглянулся назад, ища глазами когг, на котором остался Гурмир хёльд с дружиной. За ним следовало только трое простых хирдманов в кожаных стегачах и простых железных шлемах - Укси, Бьорн, и Ормкель - все уроженцы Саросберга. Они и были самыми доверенными воинами херсира.
Затем снова обернулся к стражнику, и снял с пальца перстень с камнем.
- За добрый совет, и за добрые пожелания
- Хорошему человеку помочь - Асов порадовать, - улыбнулся, надевая кольцо на пухлый мизинец, датчанин. - Я провожу тебя к купцу.
На мощеных досками улицах было не так людно, как в прошлый раз, когда Гуннар посещал Хедебю. Все так же стучали молотки и топоры в мастерских, шуршал гончарный круг и стучал ткацкий станок, а плотники весело обтесывали пахнущие смолой доски. В печах варилась еда, а в горнах шумел огонь, и кузнецы стучали молотами, превращая железо и бронзу в оружие или орудия нужные по хозяйству. Рынок располагался в самом центре поселения, огражденный от пристани складами и сараями.
- Что-то людей сегодня на торг пришло не так уж много. Помню был я тут летом, людей было такое множество... - обратился Гуннар к провожатому. - Хорошо ли торги идут?
- Весна, не все еще купцы прибыли, - вздохнул датчанин. - Вот месяц пролетит - самый разгар торговли начнется.
Они миновали пару закрытых лавок. На узких улицах сложно было пройти пяти здоровым мужчинам, так чтобы разминуться с идущими им навстречу людьми, постоянно приходилось толкаться. И в какой-то момент Гуннар почувствал, что его пояс стал легче как раз на вес кошеля с серебром.
- Эй - Гуннар похлопал себя по поясу. - Кошель украли! Держите вора!
Двое хирдманов поспешили назад по улочке, однако так сразу выделить из толпы негодяя не сумели, а вскоре и сами затерялись, увлеченные преследованием. Херсир посмотрел им в след, но уже не сумел различить среди десятков людей, пришедших на торжище.
- Ормкель, держись ко мне ближе, - велел Одноухий оставшемуся телохранителю, покуда они продолжали следовать за датчанином. Конечно, оставшись без денег, сложно было купить что-либо достойное, но Гуннар надеялся, что ему хватит пары колец, чтобы осуществить задуманное.
Наконец, пройдя едва ли не половину города, датчанин привел херсира к большому дому, возле которого, в клетках держали женщин, одетых так, что скорее можно было сказать, что они раздеты.
- Благородный господин, - тут же возле Гуннара оказался улыбчивый смуглолицый работорговец. – Вы уже выбрали себе по вкусу товар? Для вашего удобства я выставил на показ все их прелести. Аль-Атурши сделает все, чтобы его покупатели остались довольны.
Говорил торговец почти без акцента, а значит – он много лет прожил в Хадебю, и получал хорошую прибыль. Одноухий понимал, что такой купец не станет обманывать и продавать плохой товар – репутация ему дороже пары лишних серебянников.
«Арабская собака!»
Гуннар, добродушно улыбнулся в ответ, и придирчиво осмотрел клетки с девицами.
- Я ищу женщину…
- О, конечно, господин, вы правильный выбор сделали, что пришли именно к Аль-Атурши, - тут же начал перечислять достоинства своего товара араб. – Лучшие девушки в Хадебю, я вас уверяю, только у меня! Вот, посмотрите на эту красавицу: кровь с молоком, а какая грудь…
- Тоже с молоком? – Фыркнул Ормкель, рассмеявшись. Торговец на пару мгновений замешкался, но тут же нашелся:
- Сразу виден глаз опытного ценителя женской красы. Но сами посудите – если девица так прекрасна после рождения ребенка, то ее красота до самой старости уже не увянет!
- А откуда она? – Неприязненно поморщился Гуннар. Речи араба ему не нравились.
- Из славянских земель – я не совру, если скажу, что ее пленили дружинники конунга Олега, что правит в Хольмагарде, и привезли сюда, а уж тут я ее купил. Кстати, не хотите взглянуть на ребеночка? Быть может это сын самого конунга!
- Не стоит, - в подобные небылицы Одноухий не верил, к тому же женщина откуда-то из Хольмагарда ему не подходила. – А что ты расскажешь об этой?
- Смотрите только на лучшее, господин? – Расплылся в улыбке араб. – О, эта дева достойна конунга, я вас уверяю, только посмотрите какие бедра – она сможет родить крепких…
- Я не жену себе выбираю, - одернул его Гуннар.
- Ну конечно, но только взгляните на эту талию – обхватите ладонями, господнин – я-то знаю, о чем говорю. Эта рабыня – жемчужина: бархатная кожа, гибкий стан, а глаза – настоящие звезды! Она – дочь эмира, мой друг Ахмет привез ее из жарких…
- Она мне не подойдет.
- Так категорично? Аль-Атурши готов даже предложить вам попробовать ее прелести…
- Аль-Атурши пусть лучше расскажет о других красавицах, - с легким нажимом, предложил Гуннар, и арабу ничего не оставалось, кроме как согласиться. Он что-то бросил на своем языке девушке, сидевшей в дальнем углу клетки – и она подошла поближе, выпрямляясь во весь рост:
- Вот, только посмотрите, саксонка – такую красоту редко встретишь среди их женщин, - опять начал расхваливать рабыню араб. – К тому же она услужлива и неприхотлива, не смотря на то, что сестра знатного ярла из земель англов!
«Еще чего не хватало», по губам херсира пробежала заметная усмешка. Они еще долго рассматривали товар – Аль-Атурши рассказывал, Гуннар качал головой, араб спорил, агдирец отказывался. В какой-то момент Одноухий даже решил, что не найдет у торговца ту, что была ему нужна, но судьба была к нему благосклонна.
- Вы такой разборчивый господин? Быть может вам нужна венедка? Иди сюда, Радомира!
Женщина была крупного роста и весьма хорошо сложена – северяне таких любили, Гуннар и сам был бы не прочь провести с ней ночь-другую, но это, к сожалению не входило в его планы.
- Какие крутые бедра – у кого еще на этом базаре вы такие найдете, - тут же, заметив интерес викинга, принялся убеждать его сделать правильный выбор араб. – А грудь – высокая, большая. Есть за что подержаться! Вижу, вижу вы в раздумье, но ведь это дочь конунга вендов Радагаста, так и запомните – плохой товар Аль-Атурши не держит!
- У тебя что ни баба – все дочь конунга, или на худой конец – ярла, - усмехнулся, сбивая цену Гуннар.
- А как же иначе – уличных девок и у других полно, но ведь они – не Аль-Атурши, там вам всучат кота в мешке, а может, не приведи Аллах, еще и свинью подложат! Вы не стесняйтесь, смотрите на нее…
- Что-то злющая какая-то, - пробормотал Ормкель. – Смотрит, как убить хочет.
- Ее люди Хардакнута в полон взяли, а Аль-Атурши выкупил…
- Двадцать серебряных монет, - оборвал его Гуннар, едва услышав о конунге данов. – И то, лишь из уважения к почтенному Аль-Атурши.
- Вы меня разоряете! Она мне в сорок обошлась! – Возмутился торговец.
- А к чему нам баба, которая на нас волком смотрит? – Удивился хирдман, повернувшись к херсиру.
- Тридцать пять, последняя цена, только для вас, господин, - понимая, что может потерять покупателя, предложил араб.
- Двадцать пять, - не слушая причитаний купца, произнес Гуннар. – И я избавлю тебя от этой прожорливой венедки.
- Тридцать два, себе же в убыток продаю.
- Двадцать семь – мне ведь ее еще одевать придется!
- Тридцать – нигде дешевле не найдете!
Одноухий медленно кивнул, и снял с пальца кольцо с небольшим рубином:
- Оно как раз столько стоит, выводи и… пожалуй ошейник я возьму в придачу, чтобы не убежала, - он обернулся к хирдману и бросил: - Пойдем, Гурмир нас заждался уже, а нам еще Укси искать.
(Тельтиар частично со мной частично с моего одобрямса)

Войско Харальда Косматого отправляется в поход. Кари-берсерк, Эйвинд Ягнёнок и их люди.

Славным и опытным вождём был Гутхорм Олень, Белой Прядью наречённый. Однако воинство Харальда было столь велико и неповоротливо, что сборы хирдманнов, продравших глаза после хмельного пира, продолжались ещё долго после того, как улеглась пыль, поднятая копытами лошадей дружины Хакона. Воины Кари быстро собрались – берсерк строго запретил им продолжать попойку и велел быть наготове ещё когда стало известно о прибытии гонца от матери конунга. И когда к Кари явился посланник Харальда чтобы позвать его к конунгу, берсерк с готовностью отправился в усадьбу – пришло время узнать, чем же обернётся для Кари и людей из Бердлы служба новому правителю.
Когда вернулся Кари от Косматого, собрал около себя своих людей и объявил:
- Наш вождь, Харальд Косматый, сын Хальвдана, оказал мне великую честь! Отныне правлю я всем Фирдиром от его имени!
Зашумели воины, поздравляя своего предводителя. Отныне станет лендрман Бердлы взывать дань со всего Фирдира для Харальда, оставляя себе добрую четверть, созывать тинги и собирать войско. Теперь станет Бердла богаче, а значит, богаче и сытнее заживётся людям берсерка. Кари поднял руку, призывая к тишине:
- В грядущий поход отправится я не смогу – я должен вернуться в Бердлу и объявить всем свободным людям о решении конунга. Но пошлю три десятка людей с войском Харальда – воевать в Альвхеймаре. Во главе хирда станет Эйвинд – так сам конунг повелел. Вместе должны мы решить, кто в поход пойдёт с моим сыном, а кто со мной в Бердлу вернётся.
Снова зашумели викинги, споря между собой: кому предстоит добычу и славу на ратном поле добывать, а кто домой возвратится, чтобы беречь нового правителя Фирдира. Молодые воины рвались сражаться в большой войне, опытные же воины больше помалкивали: знали, что кроме добычи и подвигов готовит такой поход на всю жизнь страшные шрамы да увечья – если не слёзы безутешным вдовам.
В итоге среди трёх десятков набралось лишь четверо закалённых в боях викингов - Эйрик Топор, два брата Сигурдссона, что всегда ходили в походы с Ягнёнком, да ещё Халльгорм Гора. Остальных ветеранов Кари забрал с собой в Бердлу. Тепло прощался он с сыном, наказывая слушать лишь слова конунга и его родича, Гутхорма, да кроме того почаще спрашивать совета у Альвира.

Теперь покачивался Эйвинд Ягнёнок в седле посреди нескончаемой людской реки, что текла на юго-восток, к владениям Гандальва Серого. В ту речку впадали маленькие ручейки – лендрманы и хёвдинги Фьордов присоединялись к рати, стремясь угодить новому конунгу и отхватить кусок пожирнее в грядущей войне. Вскоре огромное воинство Харальда Косматого пересекло границу Фьяллира и вторглось в Альвхеймар.

Гаулар. Хакон, Грютинг и Атли.
Совместно с Тельтиаром.

Время – столь же непредсказуемая вещь, как длина нити жизни, которую прядут богини Судьбы: то оно бежит, словно олень, спасающийся от охоты, а то – тянется медленно, будто какой-то шутник привязал его к хвосту улитки. Кому-то в дружине Хакона Хладирского путь до Гаулара показался быстрым, кому-то – мучительно медленным и тоскливым, но любая дорога, волей богов, где-то заканчивается.
Отряд приехал в Гаулар, когда день уже перевалил за середину, и Дева-Солнце направляла своих скакунов на закат. То ли виновно было в том мрачное настроение Грютинга ярла, то ли – обилие оружных мужей, встреченных Хаконом на подходе к селению и внутри частокола, а только, чем ближе была цель поездки, тем сильней хмурился конунг. Чутье опасности, что у старых зверей сильнее, чем у молодняка, ворочалось в груди, подобно разбуженному от спячки медведю. Хакон уж видел, что послал его Харальд вовсе не на прогулку, и дело тут будет серьезным. И пусть: викинг в битве чувствует себя всегда молодым, звон мечей для него так же люб, как и песни юных дев на празднестве в честь победы. Но сегодня в душе конунга заворочались смутные опасения: а все ли знает он о том, что ожидает его да дружину в Гауларе? Норвегия велика, изустные сообщенья могли изрядно устареть, пока прошли путь от Гаулара до усадьбы во Фьордах. Да и мужи, приносящие вести, не всегда обладают зреньем орла да слухом собаки. Зачастую это – бонды, ни смыслящие в деле военном. Так себя успокаивал Хакон, но все же – предчувствие беды сдавливало грудь, отдаваясь неприятным покалыванием слева под ребрами.
Недобро поглядывали на дружину старого Хакона жители Гаулара, открытая неприязнь, а порой и затаенная злоба в их глазах виделась. Не по нраву им было появление воинства под стягами Агдирского Волка и Транделагского Медведя (да и на Козла Оркдальского тоже косо поглядывали), уж видно прошли слухи здесь, что желает Харальд всех гауларцев воле своей подчинить, да непомерную дань платить за то, чем раньше безвозмездно владели. И отнюдь не тайной для Согна было то, как поступал молодой конунг с воспротивившимися ему - как отсекал конечности, языки вырывал и железом каленым клеймил, как семьи их в рабство отдавал ближним ярлам.
Атли, правитель Согна и Гаулара, встретил Хакона у ворот усадьбы во главе конного отряда. Крепко сидел в седле старый ярл, давешней слабости не выказывал.
Завидев правителя этих земель, Грютинг ярл, ранее ехавший поодаль, поравнялся со старым Хаконом. Вообще-то сие было нарушеньем неписанных правил, ведь Атли вышел один, и разговор сразу с двумя предводителями пришлого отряда мог воспринять, как давление на себя да угрозу. Грютинг то сознавал – как знал и то, что ныне не был он уже конунгом, равным Хакону. Но ведь и Атли-то не конунжий плащ носил, и желанием Харальда было, чтобы даже не примерял. Так что Грютинг, в последнее время ходивший над пропастью по гнилой доске, опасаясь и честь уронить и Харальда с Хаконом супротив себя настроить, на сей раз решился пойти на поводу у своего любопытства. Тем паче, что лик Атли вовсе не сиял радостью: правитель Гаулара смотрелся сейчас, как зажиточный муж, сторговавший у пришлых торговцев кувшин с заморским вином, да вместо сладости ожидаемой нахлебавшимся уксуса.
- Приветствую тебя, Атли, - заговорил первым Хакон. Кислое лицо хозяина не укрылось и от него. – По что так невесел? Или - не рад видеть меня в своих землях?
- Гостям в Согне всегда рады, - не дрогнул голос ярла Атли Тощего, чувствовал он за спиной поддержку верных хирдманов, да людей вокруг собравшихся. - Если гости те с добрыми намерениями Гаулар посетили.
Старик прямо в лицо Хакону смотрел, когда говорил, и лишь пару раз на Грютинга взгляд перевел, словно специально непочтение ему выказывая.
- Прошу, славный конунг Трандхейма - раздели со мной трапезу, - широким жестом на ворота усадьбы указал Атли. - Воинов твоих угощением и пивом хмельным тоже не обижу.
Ох, не по нраву пришлось старому Хакону слово «гостям» - обособливо в присутствии столь больного числа хирдманов, да с оружием. Он углядел в этом подтверждение слов юного Харальда: что Атли, мол, в конунги метит за счел Согн свой вотчиной. Но все же решил конунг с гневными речами подождать, да разузнать, что на уме у хозяина.
- Благодарю, - сказал он, легко спрыгнув с коня. – Устал я с дороги, что же не отдохнуть да отведать? Тем паче, под кровом союзника.
И Хакон прошел мимо Атли, не дав ему ни малейшей возможность для ответа. Ну, не в спину же речи кричать, право слово?

Альвехеймар. Возвращение Конунга
И Дарки в роли конунга

Поставив управлять захваченными землями мужей надежных и испытанных, армия конунга Гандальва в скорости отправилась в обратный путь из Гудбрандсдалира. Хорошо помнил грозный правитель, как всего год тому через лес дремучий возвращался в свои владения из этих краев, да и Асгейр ярл о том не забыл, а потому чувство неприятное обоим им в душу закралось - будто бы и не победу они одержали в походе, а вновь поражение потерпели.
Не удалось успеха военного закрепить - вновь опередил их Харальд, привел войска в Фиорды и недолго продержались конунги-змеи против волчьей ярости. Усмешка недобрая на лице Асгейра появилась, когда вспомнил он знамя змеиное, гордо реявшее над кругом, для поединка огороженным - ныне в грязь стяг этот втоптан, конунги гордые мертвы, а дева, причиной раздора ставшая между Мером Южным и Домом Альвов - не более чем наложница у сына Хальвдана. Злорадство мстительное в глазах ярла блеснуло - все произошло, как и предрекал он: гордые мерские властители от помощи союзной отказались, да голов не сносили. А воинство Альвхеймара сильно, как никогда прежде - ужели боями потрепанная рать Харальда, всю Норвегию истоптавшая, сумеет дружину Гандальва одолеть? Не бывать тому никогда!
Конунг Гандальв, и прежде не отличавшийся красноречием, ныне и вовсе сделался молчуном. Как и верному ярлу, эти места были конунгу противны, так как живо напоминали об унижении. Не будь за спиной войска Харальда – пожалуй, он утопил бы это чувство в хмельном меду… а еще лучше – в крови. Что может быть лучше охоты, когда ты несешься сквозь лес за быстрым оленем, иль на медведя выходишь с рогатиной? Пожалуй, разве что гибель врагов. Поражения в битвах сделали конунга осмотрительным, а потому ныне альвхеймарцы в селениях не бесчинствовали и даже к бондовским дочкам рук не тянули. Некоторые вои готовы были возроптать над такой строгостью, но один взгляд на конунга заставлял говорливых умолкнуть. Не Хаки чай, с Гандальвом не забалуешь. И все же, как не велик был почтительный страх перед конунгом, но даже он не смог бы долго удерживать викингов от развлечений и грабежей, кабы не осознанье того, что они идут в сторону дома. Над родною землей даже воздух другой, так что мужи вели себя тише, чем раньше, и все чаще при свете костра любовались подарками женам да детям.
На самом краю бывших владений Гудбранда войско Гандальва настигла весть о пожаре во Фьордах. Вестником был оборванный бонд, пойманный гриднями за попыткой разжиться едой. В обычное время альвхеймарцы за такое поотрубали бы вору его загребущие руки, но ныне речи его показались им интересными. В итоге мужик предстал перед конунгом и ярлом Асгейром, и, низко кланяясь, рассказал про усадьбу. Говорил сбивчиво, да к тому ж на горшок правды наплел три бадьи всяческих домыслов, слышанных по дороге. Но смысл был ясен, и властелин Альвхеймара улыбнулся хорошим вестям. Жалко только было, что ни щенка Харальда, ни родичей его в доме том в момент пожара не было. По возвращении же в усадьбу свою, в селении близлежащем и вовсе картина печальная предстала перед Гандальвом и воинами его - множество бондов и карлов, на границе с Фиордами живших ныне с пожитками скудными (какие собрать наскоро успели). Понятно было и без слов излишних, от кого бежали они под защиту к конунгу.
- Харальд, стало быть, уже к самым рубежам нашим подобрался, - процедил Асгейр, сборище это наблюдая.
- Мы хорошо подготовились, - ответил на то Гандальв. – Да и вряд ли решиться он сразу вести воев в бой, не дав отдыху. Верный способ сгубить войско. Ежели сам Харальд еще малоопытен, то тесть его да дядя – да мерзнуть им в Хель веки вечные – уж точно от спешки удержат
- Прознать бы, где лагерем встанут, да ночью всех их перерезать, - зубы ярла скрипнули. - Я бы им Хрингасакр-то припомнил.
- Мысль неплохая, - улыбка Гандальва стала зловещей. – Может, погорельцы сии нам и помогут разведать?
- Я из души вытрясу, но узнаю каким путем Харальд к нам в гости направился, да сколько войска при нем, - мрачно кивнул Асгейр. - И своих соглядатаев вышлю.
- Наши люди едва ли за бондов сойдут. Может, не стоит сразу душу вытряхивать, а лучше по-ласковому попытаться, - слышать такое от Гандальва было странно, но поражения даже самых прямодушных людей учат коварству. - У них зуб на Харальда не менее нашего. Думаю, коли пообещать за помощь против захватчиков с землей да домами помочь - мужи эти сами в соглядатаи пойдут, и служить будут верно. А женщины их тут останутся. Если что... - конунг выразительно провел ладонью по горлу.
- Ты мудр, конунг, - голову склонил воин. - Так и сделаю все, как велишь.
Временем тем кони их к самым воротам усадебным подъехали, и стражи поспешили распахнуть их перед государем, из похода вернувшемся.
- А ну, сказывайте, как жилось без меня? – сказал властелин, прямо с порога решительность проявив. – Крепок ли частокол, есть и запасы, сыты ли люди? Да что слышно от Атли из Согна?
- От Атли уж вестей с осени прошлой не было, - Лаге годи заявил, вперед прочих подаваясь. Очень уж хотелось ему конунгу грозному услужить. - Как купцы его на тинг приезжали.
Гандальв нахмурился.
- Как будут вести - сразу ко мне, хоть ночью глубокой!
И зашел в дом, который не видел хозяина столь долгое время. Лаге на то только руками развел, и поспешил среди слуг скрыться, вот только крепкая рука его за воротник схватила.
- Пусти! - Попытался вывернуться служитель асов, вот только хватка Асгейра лишь сильнее стала.
- Пущу, ты сначала только расскажи, что еще в Альвхеймаре приключилось - вижу ведь, как у тебя глаза бегают. Отвечай, что утаить пытался?!
Годи задрожал, и сжался, словно пытаясь стать меньше ростом:
- Да ничего такого...
- Врешь ведь, собачий сын! - Встряхнул его Асгейр. - По глазам вижу, врешь!
- Опусти меня! - Возопил Лаге, отчаянно размахивая руками. - Могучий ярл, я ведь верно служил государю! Следил за его усадьбой... все в порядке сохранил...
- Вот как значит, - оскалился приближенный Гандальва. - Не тебя управителем оставляли - Ормода! Он-то где?
- Волки загрызли, - простонал годи.
Холодок мерзкий по спине ярла пробежал, когда о волках он услышал.
- Загрызли? - Вид его грозный заставил Лаге и вовсе поникнуть.
- Да... нет... ну точнее волки там были... тоже...
Среди причитаний годи Асгейр едва разбирал связную речь, но от того, что ему удалось понять, тревога только усилилась.
- Он воспитанников своих в лес повел, на сохатого, - продолжал рассказ самозванный управитель. - Вот и вышло, что дети-то вернулись, а Ормод сгинул! Мальчишки самые маленькие все о волках что-то лопочут, а кто постарше - так и не видели ничего!
- Толку от тебя! - Оскалился ярл. - Пошли, я сам с мальчишками поговорю.
Сбивчивые речи детей скорее на выдумку похожи были, нежели на правду, однако Асгейр склонен бы верить в рассказанное ими - и в волков, человеку послушных, и в слепца, умелого воина погубившего. А уж когда имя его услышал, одному юнцу запомнившееся - страх когтями холодными в сердце вонзился.
Эгиль то был, призрак прошлого, ныне преследующий храбрых воинов Альвхеймара. Вот и открылась наконец ярлу, кто губил лучших ближников Гандальва конунга, кто жизни Барвайга Красного забрал и Хьярти хевдинга. Враг лютый, мститель коварный, хитростью Локи силой колдовской наделенный - тут уж явно Коварный Властитель Огня подсобил, коли волки так его, слепого, слушались.
"Я последний, - зубы сцепил Асгейр. - Но мы еще поборемся, Эгиль - отродье Хелево!"
И видел Асгейр лес, и следы на снегу оставленные, и волчий вой слышал... и себя, кровью истекающего! Пророчество Хильдебранда сбывалось - но должен, должен был и из этой ловушки выход найтись.
- Воины! - Прокричал ярл, едва с мыслями собрался. - Собирайтесь, коней седлайте - на охоту едем!
А о приказе конунга позабыл Асгейр, занятый мыслями о собственной мести.

Эйрик Свейский. Возвращение.

Покинув Хадебю, устремились струги домой, к берегам Уппсалы, родным и уже давно далеким, а теперь – становящимся ближе. Многих там любили и ждали живыми; кого-то уж не дождутся и прольются потоки слез на холодную землю, а кто-то вернется, обнимет мать, жену ли, сестру ли, детей… А есть и такие, кого никто не ждет, кроме угрюмо покосившихся бревенчатых стен обветшалой избы – но и они встретят с радостью вернувшегося.
Правда ли все это? Сливаются версты в один бесконечный миг, в море нет места течению времени, только одно течение там есть –движение полных вод ; так не сон ли это, действительно ли вернулись они с Руяна? Не пошли ли боевые корабли ко дну, не доплыв до дома? Вытянул руку Эйрик, распрямил пальцы, поглядел на кончики – нет, настоящий. Значит, взаправду он возвращается, - ждите, верные. Опускаются доски на берег, стучат по ним сапоги; вот она, родная земля, знакомый запах, ласкающий ветер – вдохните полной грудью, свейские витязи.
«Сегодня, в моем далеком прошлом…» Отворяются двери усадьбы, вносят воины во двор сундуки, полные богатой добычей, сбрызнутой вражьей кровью. Ступает конунг на порог, дверь от себя толкает, а чувство, словно не хозяином в дом свой вернулся, а чужим пробирается тайно.
Девка горничная испуганной птицей встрепенулась, вскочила с лавки.
- Конунг Эйрик…
- Чего ты скачешь, как коза? Не ждали, что ли? – нахмурился владыка свейский.
- Ждали… конунг, ты не ходи к супруге сейчас. Отдохни в других покоях с дороги. Неважно себя владычица чувствует.
Почуял неладное Эйрик - ох, не всю правду служанка говорит.
- Ну-ка говори, что стряслось, иначе на ближайшем дубе самолично вздерну! Что случилось здесь, пока меня не было?
Девушка затряслась, обратно на лавку опустилась и голову наклонила, чтобы в глаза конунгу не смотреть.
- Госпожа настрого велела в тайне от вас держать, когда вернетесь, только кто же знал, что вы так скоро… мы сегодня тебя с воинами никак не ждали, вот и не успели еще… - глянула она в угол мельком, но Эйрик заметил, как голову повернула, и взгляд туда обратил.
Бадья деревянная стояла в углу, а из нее простыня окровавленная свешивалась. Похолодев, бросился Эйрик в опочивальню.
Сванхильд на кровати лежала, свернувшись, точно ребенок, у которого живот болит, мертвенно-бледная. Сначала подумал конунг – спит, но приподнялась супруга, взгляд на него обратила… как непохожа была эта женщина на прежнюю Сванхильд! Щеки белые, впалые, под глазами тени темные легли, а сами глаза – огнем горят, будто у безумной.
- Вернулся, - прошептала. – Быстро-то как.
- Что случилось? – бросился к ней конунг. – Что с тобой?
- Ребенок… я ребенка потеряла, выкинула…
- Так ты на сносях была? Отчего же мне не сказала?!
Усмехнулась женщина горько.
- Стала бы я тебя мучать понапрасну. Ты ведь в поход собрался, месть великую затеял! Чего о дите-то думать, когда с ругами дерешься? Не захотела тебя тревожить…
- И вот чем все обернулось, - опустился Эйрик на пол бессильно, рядом с кроватью, руками голову обхватил. – Боги, за что караете?!
Положила ему Сванхильд холодную ладонь на плечо, сжала крепко.
- Нестрашно это. Я не стара еще, могу родить, да и есть у нас уже двое детей. И мне повезло – лекарь сказал, могла я и больше крови потерять, да помереть на месте – а ведь живая. Радуйся, Эйрик.
- Было бы чему, - вздохнул он надрывно. – А выкидыш-то… мальчик был али девочка?
- Мальчик…
Кивнул конунг, опустил голову.

Просидел он с супругой весь день и ночью, глаз не смыкая, не говоря ни слова. Забудется горе, и боль уляжется, и высохнут слезы… только простыни, кровью мокрые, спалить придется: понял Эйрик, что спать не сможет на них.
Действительно, нашел он, вернувшись, дома совсем не то, чего ожидал.

Роскилде. Гуннар Одноухий и его коварные планы

Две служанки споро наряжали купленную херсиром рабыню, а сам Гуннар сидел на лавке и наблюдал, время от времени качая головой. Одежда ему не нравилась - слишком простоватая, в такой конунгу девица никак не могла понравиться. С другой стороны, купленные в Хадебю наряды не должны были казаться и слишком роскошными.
- Убери, - раздраженно прикрикнул он на служанку, пытавшуюся заплести ленту в русую косу Радомиры. - Это не подойдет... лучше вот.
Гуннар подбросил на ладони брошь и передал девушке, чтобы та закрепила украшение на груди у рабыни. От массивной узорчатой броши вниз спускалось несколько цепочек с крючочками, на которые можно было подвесить гребешок или ключ. Венедка стояла, покорно опустив голову - весь путь от Хадебю до Роскильде Одноухий держал ее на корме, среди товаров, велев никому не разговаривать с ней, и даже не смотреть в ее сторону. Викинги, изголодавшиеся по женской ласке за время плавания, с трудом выполняли этот приказ, и каждый из них радовался, когда именно ему выпадало принести ей еды.
- Пошли вон, неумехи!
Прогнал он служанок, заходя за спину Радомире и лично застегнув у нее на шее ожерелье. Теперь девушка выглядела гораздо привлекательнее и моложе, нежели в тех обносках, в которых ее продал Аль-Атурши. Впрочем, тогда Гуннар особенно не интересовался ее красой - гораздо важнее ему было то, что именно датчане погубили продали ее в рабство.
- Ты действительно дочь конунга? - Прошептал он, наклонившись к ее уху.
- Конечно нет, дан, - в голосе ее было столько яда, что можно было отравить небольшой хирд. - Араб всегда лжет...
- Значит теперь будешь говорить всем, что ты - дочь конунга, - оборвал ее Одноухий.
- Хочешь хвастать перед своими дружками, дан? - Радомира сплюнула, и в тот же миг Гуннар отвесил ей пощечину, заставив отпрянуть.
- Начнем с того, что я - агдирец, - процедил он. - А датчан - ненавижу.
- Зачем же ты тогда привез меня в Роскильде? - С вызовом бросила рабыня.
Если она и не была дочерью правителя, то уж точно принадлежала к знатному роду, судя по ее поведению. Что же, тем лучше, значит вопросы чести для нее - не пустой звук.
- Потому, что того требует моя клятва, - пальцы херсира сжались на предплечье девушки, а голос стал тише. - Вижу я, в одном Аль-Атурши был прав - датчане тебя полонили.
Радомира бросила на мужчину неприязненный взгляд, и вновь опустила голову.
- И где ты так хорошо научилась речи северян?
Девушка дернулась, однако Одноухий держал крепко.
- Где ты научилась моей речи? - Повторил он, делая паузу после каждого слова.
- Мой отец торговал с датчанами, - Радомира произнесла это с явной неприязнью. - А потом они убили его...
- Когда Хардакнут устроил набег на земли вендов, так?
Схватив девушку за подбородок, херсир заставил ее взглянуть ему в глаза.
- Так, - процедила она.
- Я подарю тебя Хардакнуту, - резким движением Гуннар перехватил ее руку, когда Радомира попыталась влепить ему пощечину, а затем отбросил девушку к стене. - Сиди и слушай!
Если бы взгляд мог испепелять - херсир был бы уже горсткой золы.
- У тебя будет шанс отомстить, - ненависть в глазах рабыни сменилась некоторой заинтересованностью. - Ты будешь с конунгом данов наедине. Убьешь его - и вся датская держава развалится на куски.
- И что тебе за выгода от его смерти? - Прошептала Радомира, медленно поднимаясь с пола.
Гуннар усмехнулся:
- Я агдирец, если ты не забыла, а даны подвергали разорению мою родину так же, как и твою.
- Но ведь меня убьют как только узнают...
- Не узнают - я дам тебе одно чудодейственное снадобье, - пообещал Одноухий. - Конунг умрет во сне - в его годы такая смерть не вызовет подозрений.
- Но...
Гуннар поднес палец к ее губам, призывая к тишине:
- Просто убей Хардакнута, и, клянусь, я вывезу тебя с Роскилде куда ты захочешь.

Альвхеймар. В дороге

Воинство Харальда пересекло границу Альвхеймара на третий день, двигаясь по торговому тракту. В пути дружине конунга попадались заброшенные селения и опустевшие усадьбы - все, кто слышал о приближении сына Хальвдана, бросали дома, отступая вглубь фюлька и надеясь на защиту своего конунга. Альвхеймарцы, давние враги Агдира, не надеялись на милость Харальда и готовы были с оружием в руках отстаивать свою свободу и жизни.
Впереди, обгоняя основные силы на полдня пути шли отряды разведчиков, выискивая секреты вражеские и засады возможные. Всё мудрее Харальд становился, и науку полководца превозмогал быстро, и людей беречь учился верных.
Пятеро телохранителей ни на шаг не отходили от конунга. Сейчас, вместе с Гутхормом-ярлом, они держали своих коней рядом с конунжьим, готовясь защищать Косматого от любой напасти.
Места были безлюдные, но бдительности воины не теряли. Кто знает, какой секрет Гандальва пропустят разведчики?
- Видать старый волк решил нас подле усадьбы своей встретить, - поделился думами с дядей конунг. - Там и рать собирает, не иначе.
- Оставить десяток лучников в секретах на дороге ему это не помешает, - ответил Гутхорм, продолжая ощупывать местность глазами. - Скажи, племянник, пойдёшь ли ты сам в бой или будешь лишь командовать?
Некоторое время обдумывал ответ юноша, прядь светлую на палец накручивая.
- Не пристало конунгу от сражения укрываться, - наконец он произнес. - Но и очертя голову не стану бросаться я.
- Волки Одина, - Гутхорм впервые назвал себя и пятерых берсерков этим именем. - Будут рядом с тобой, племянник. Тебе нельзя принимать священную ярость, но она будет служить твоей пользе.
- С таким подспорьем любая опасность отступит.
- Конунг! - донеслось спереди, и перед взорами вождей предстал один из разведчиков. - Взяли стрелка! Между камней уселся, турсово семя!
- Сюда его! - Властно приказал Харальд.
Тотчас же притащили воина. Был он коренастым и низкорослым, одет в кожанные доспехи, поверх обычной бондовской одежды,а под глазом красовался внушительный синяк. На конунга он смотрел мрачно, наклонив голову, словно собирался забодать.
- Это что за цверга вы привели? - Юноша окинул альвхеймарца презрительным взглядом. - Измельчал Дом Альвов, коли такие карлики в нем уродились.
Несколько воинов рассмеялись шутке.
- Я Сигурд, сын Элода, хирдманн Гандальва, - неожиданно гордо, но не меняя позы ответил альвхеймарец. Его голвоа не была покрыта, и было видно, что нос у него действительно горбат, а волосы черны и слегка вьются. Урод, одним словом, сын человека из южных земель.
- Отец твой, как я погляжу, не слишком разборчив в женщинах был.
Харальд демонстративно поморщился.
- Скажи мне вот что, Сигурд - хочешь ли ты жить?
Альфхеймарец молчал, упрямо глядя на конунга. Городость сквозила в каждой его чёрточке. несмотря на то, что воины Харальда держали его за локти, принуждая неудобно склониться перед конунгом.
Конунг мотнул головой, слегка оскалившись, и тот час же один из берсерков ударил пленника под дых, заставляя согнуться едва ли не вдое.
- Я не расслышал, что ты сказал?
Пленник приподнялся на руках, силясь встать, но болящее нутро не позволяло ему выпрямиться.
- Свейн, ещё раз отвлечёшься от охраны конунга, отправлю обоз сторожить, - тихо пообещал Гутхорм, которому не нравилось, что Харальд использует Волков, как своих палачей.
- Дядя, он что так и будет до Рагнарока молчать?
- А ты подумай, о чём спросил воина, может поймёшь, почему молчит, - Гутхорм неожиданно вспомнил свой собственный плен у Хаки-берсерка. - Скажи мне, Сигурд Элодсон, сколько тебе зим минуло?
Пленник, не ожидавший такого вопроса, замер, сморгнул и выдавил:
- Ше...шестнадцать...
- Смотрю я, родич, тебе наконец удалось этого цверга разговорить, - Харальд усмехнулся. - Что ж, тогда ты и веди допрос.
- Нет, Харальд. Ты конунг, тебе и спрашивать! Мудро и разумно.
Не стал юноша спорить с дядей, вновь взгляд суровый остановил на пленнике:
- По приказу конунга в засаде сидел или по собственному почину?
- По приказу, - немного подумав и не найдя подводных камней в этом вопросе, ответил Сигурд
- И сколько еще его людей с тем же послано?
И вновь упрямо сжал губы черноволосый, отказываясь говорить.
- Ты бы. парень, -усмехнулся Гутхорм. - Хоть бы соврал, что не знаешь...
- Да только, видно уже, что знает, - конунг произнес, ладонью бороду на полпальца отросшую, пригладив. - Но ведь, то и мне известно - чай не даром соглядатаи у стола моего кормятся. Так что, Сигурд, скажешь правду - вручу твою судьбу в руки ярла Гутхорма, а солжешь мне - умрешь, и мало чести с той смерти будет.
По лицу парня было видно, что он готов умереть...только вот поджилки почему-то трясутся.
- Убивай! - с вызовом ответил он. - И тогда я и в смерти буду ждать тебя. чтобы утащить в Хель!
- Привяжите ему камень на шею, да бросьте в реку, - воинам велел Харальд.
- Подожди, Харальд, - ярл положил руку на плечо племяннику, - зачем убивать храбреца?
Конунг жестом велел дяде продолжать мысль.
- Он сильный человек, а проклятия таких имеют свойство сбываться. Тем более предсмертные.
- И только-то? Конунги умирали, со словами ненависти ко мне на устах, - сын Хальвдана рассмеялся.
- Ненависти, а не проклятия Харальд. И, кстати, смотри к чему эти слова привели. Ты изрядно растерял своей крепости, а твой дом и мать осаждают враги.
Юноша вздохнул. В словах Гутхорма была доля истины.
- Пусть присягнет мне, как другие - и я оставлю ему жизнь.
Кривая, словно рубец ухмылка исказила побелевшие годы юноши. Было видно, что он хотел расхохотаться конунгу в лицо, но боль в отбитом нутре задушила смех в зародыше, обратила в хриплое краканье.
- А он забавный, как разъярившийся хорек, - по губам конунга пробежала усмешка. - В цепи его, пусть на пирах нас развлекает своими гримасами.
Карканье прервалось сдавленным хрипом, и на конунга уставились два глаза, полные ужаса.
Хирдманы тем временем, не желая испытывать терпения правителя, принесли цепи и рабский ошейник.
- Харальд, начал было Гутхорм...
- Дядя, я ведь его в этих цепях и в реку могу бросить, - судя по голосу, Харальд уже порядком устал от этого разговора.
- Ладно племянник, поехали дальше. Не целый же день нам тут стоять! - откуда-то сзади обречённо звякнули рабские цепи
- И передай людям - если еще кого оружного выловят, пусть на месте режут!

(Писано с Тельтиаром)

Дипломатические переговоры во Фьордах. Кари, Ульв Ночной Волк, сын его Грим и посланник Харальда Косматого.
(под идеологической опекой Тельтиара)

Возвращение викингов и весть о том, что Харальд Косматый поставил Кари управлять всем Фирдиром, вызвало всеобщее ликование среди свободных людей Бердлы. Берсерк устроил в усадьбе своей большой пир, и два дня длилось общее гулянье. На третий день Кари засобирался к своему старому другу и побратиму Ульву – в Бердлу с берсерком отправился человек Харальда, что должен был Ночного Волка на службу к конунгу пригласить. Не знал Кари, какие слова заготовил тот посол для своенравного Ульва, только сильно сомневался он в том, что когда-нибудь станет Кведульв или сыновья его по воле своей служить Косматому. Сам же он собирался поблагодарить Ульва за дельный совет с поджогом, рассказать о грядущей войне, да повидать свою дочку Сальбьерг, что женой Кведульву приходилась. Так и вышло, что недолго пробыл Кари в своей вотчине: только гонцов отправил – созывать бондов и херсиров на тинг, чтобы объявить всему Фирдиру о решении конунга, да отбыл к родичу.
Тепло встретил побратима Кведульв, приветил и конунжьего посла, пригласил обоих к своему очагу. За столом собрались все домашние Ульва, кроме Торольва, что ушёл в морской поход. Кари всё больше молчал, занимая рот бараниной и мёдом – успеет ещё поговорить с Ульвом с глазу на глаз. Тогда человек Харальда завёл речь о своём правителе:
- Велика власть Харальда в Вестфольде и Вингульмерке, Хедмерке и Транделаге, Халагаланде, Раумарики и иных землях на севере и востоке. Теперь и Северный и Южный Мер, и Фьорды платят ему дань. Недалёк тот день, когда вся Норвегия будет во власти одного конунга… - посланник осёкся, заметив, что Кведульв вовсе не глядит на него и не выказывает должного почтения к словам гостя, и бросил взгляд на лендрмана. Кари только дёрнул плечами: “неподходящий момент ты выбрал”. Однако сбить посла с панталыку нелегко оказалось:
- Много у Харальда верных людей и хороших воинов, однако ещё больше нужно, чтобы задуманное осуществить. Конунг узнал, - продолжал посланник, - что ты знатный муж и происходишь из славного рода. Ты сможешь заслужить у него почет и уважение. Конунг заботится о том, чтобы его окружали люди, славные силой и доблестью.
Тогда уж Кведульв, на деле не пропускавший ни слова, посмотрел прямо в глаза послу и ответил:
- Да, дедом моим был Ульв Бесстрашный, что мог одним ударом свалить быку-трёхлетку, а дядькой – сам Халльбьярн Полутролль. И среди родичей моих по линии отца немало славных викингов. И были времена, когда мы с побратимом ходили на одном корабле и стояли десятком против полусотни… Только в прошлом осталось это – уже пять лет не ступал я ногой на палубу боевого драккара. Я теперь буду сидеть дома и не возьмусь служить конунгам.
Посол словно такого ответа и ждал:
- Так пусть твой сын поедет к конунгу. Он человек рослый и крепкий, и хороший воин. Конунг сделает тебя лендрманом, если ты захочешь служить ему,
- обратился он к Гриму, что сидел с отцом рядом.
- Не хочу я, - ответил Грим, - стать лендрманом при жизни отца, потому что он должен стоять выше меня, пока жив.

На следующий день посол уехал ни с чем, а Кари сказал Кведульву:
- Опасный путь ты выбрал… Харальд не будет рад, когда узнает, что ни ты, ни сыновья твои не желают служить ему. Он не верит даже близким своим ярлам и при случае готов стравить их друг с другом или казнить. Мне дал он наказ следить за Хроальдом, что правит Фьяллиром – он уже однажды предавал конунга. Не удивлюсь, если Хроальд также приглядывать станет за мной, и в случае чего захочет Косматому принести мою голову.
Усмехнулся Ульв:
- Потому и не хочу я быть подле него. Харальд не принесёт в наши земли порядка. Косматый – конунг раздоров.
Кари покачал головой:
- Может, его друзья живут в страхе, однако его врагов вовсе вороны клюют. Уж лучше держать щит от него, чем к нему лицом. Увидишь, и тебе придётся с тем смириться.

Обещание херсира

Драккар, охваченный пламенем, медленно отплывал от берега Роскилде. Дым устремился к небесам, в чертоги Одина и многие воины, наблюдавшие за погребением, потом клялись, что своими глазами видели, как Валькирии уносили могущественного владыку в Валгаллу.
Казалось, со смертью Хардакнута, для Дании завершилась целая эпоха - эпоха славы и величия, неразрывно связанная с именем великого конунга, объединившего множество своевольных земель в крепкую державу, держащую в страхе всех соседей. Хардакнута боялись и ненавидели франки и венды, перед ним склонялись ромеи и арабы, но вся его власть оказалась бессильна против смерти.
Молодая наложница, с которой конунг разделил вечером постель, позвала стражу, она кричала, правителю стало плохо, что он задыхается, однако когда привели лекаря, Хардакнут был уже мертв.
- Он еще дышит! - Верный хирдман поспешил вложить в холодную ладонь конунга рукоять меча, прежде чем все присутствующие засвидетельствовали его кончину.
Венедку-рабыню заперли в одной из спален, покуда слуги возились с телом правителя. Срочно слали гонцов на отдаленные острова, чтобы позвать знатных ярлов, искали подходящий драккар и отбирали те сокровища, которые отправятся в Асгард вместе с господином.
- Кто из многочисленных наложниц последует за великим конунгом? - Спросил ярл Стейнвальд, ближайший вельможа погибшего. - Любая почтет за честь отправиться в Валгаллу, чтобы там услужить такому господину!
- Пусть это будет венедка, - после долгого спора, предложил Гуннар, до этого сидевший в стороне и допущенный лишь из вежливости. - Раз уж конунг провел с ней последнюю ночь жизни - несомненно, она ему очень понравилась.
- Это ведь ты привел ее, агдирец! - Напомнил Стейнвальд.
- Я хотел отблагодарить Хардакнута за гостеприимство и нашел женщину ему по душе, - херсир улыбнулся. - Ты же видел, как у него глаза загорелись - только он ее узрел.
- Да... хороша девка, - протянул другой ярл. - После ночи с такой и я бы концы отдал.
- Я сам приведу ее, если позволите, - попросил Одноухий. - Этим я хотел бы отдать дань уважения Хардакнуту.
Взяв с собой рог с недопитым пивом, он последовал за слугой, который провел его в дальнюю часть просторной усадьбы датского конунга, более похожей на франкский замок, нежели жилище северного властителя, и отворив дверь, впустил внутрь.
- Я уж думала, ты забыл обо мне, - подняла на него взгляд рабыня, сидевшая в углу, на соломенной подстилке. В голосе ее слышалось явное облегчение - она уже было простилась с жизнью, в ожидании наказания за убийство конунга.
- Разве мог я отступить от данного слова? - С легким укором произнес Гуннар. - Времени много прошло, да - но ярлы все решали, как им с Хардакнутом проститься.
- И что же решили?
Радомира поднялась, оправляя скромное платье и подошла к агдирцу.
- Пустое то, - махнул рукой Одноухий. - Корабль мой к отплытию готов, только нас дожидается.
Глаза девушки радостно сверкнули, впервые с того момента, как она оборвала жизнь заклятого врага своего - конунга данов. А Гуннар тут же ей рог протянул:
- На, выпей - сил тебе придаст напиток.
- Не хочу я, - вежливо отстранилась венедка. Хорошо помнила она, что за настой по велению херсира Хардакнуту поднесла, и в душу ей подозрение закралось.
- Пей, я сказал, - процедил Одноухий, хватая девушку за волосы, и голову ей запрокидывая с такой силой, что она на колени упала, а из глаз слезы потекли. - Не хотела по хорошему, так пусть так будет!
Влил ей в рот содержимое рога Гуннар, да за тем проследил, чтобы выплюнуть не посмела - ведь уже не простое пиво там было, а напиток дурманный, что он подлил, покуда по усадьбе шел. Вскоре уже затянуло туманом глаза Радомиры, перестала она понимать, что вокруг происходит - тогда-то и вывел ее из клети агдирец, к ярлам датским поведя.
За погребением Хардакнута Гуннар наблюдал издали, из-за спин собравшихся дальних родичей, ярлов и дружинников. Он видел как тело конунга, облаченное в лучший наряд, занесли в шатер, расставленный на палубе корабля, как наполнили трюм мебелью - викинги погрузили на судно два стула, кровать, несколько сундуков, наполненных одеждой и утварью. Драгоценности и украшения уложили возле Хардакнута, щедро осыпали его серебром и золотом, дабы он ни в чем не нуждался по пути к Одину. В могучую ладонь ему вложили меч, у ног оставили лук и стрелы.
Метались, предчувствуя гибель кони Хардакнута, двоим лучшим из них хирдманы перерезали глотки и, окропив кровью палубу, уложили туши на корме. Визжащих и огрызающихся охотничьих псов так же забили на смерть, но оставили уже на носу драккара. Наконец, настала очередь и Радомиры - нагая, одурманенная зельем Гуннара, она сама взошла на корабль. Двое воинов набросили ей на шею веревку, и принялись медленно душить девушку под мерные удары рукоятей мечей о босы щитов.
Наконец, когда удавленная девушка оказалась в объятиях мертвого конунга, дружинники столкнули драккар на воду, и ярл Стейнвальд послал зажженную стрелу, предавая тело своего господина огню.
Воля Асгаута была исполнена, конунг Дании умер, не оставив наследника и теперь его владения должны были отойти Харальду Хальвдансону.

Гаулар. Хакон и Атли.
Мы с Тельтиаром.

В этот день Атли ярл на угощение не скупился - хотел показать, что он владетель щедрый и богатый, а потому столы ломились. Что бы ни задумал он на самом деле, сейчас радушным хозяином казался. Сам ярл во главе стола сел, Хакону же и Грютингу места возле себя определил - с одной стороны почетные, а с другой - коли сели бы они, так признали, что Атли здесь всю полноту власти имеет.
Хакон, впрочем, счел, что говорить лучше на сытый желудок, так что беседа вождей временно оборвалась. Пришедшие тоже пока что вели себя, как подобает гостям, ножей не вострили да яства Атли вперед себя пробовать не предлагали. Но все ж напряжение, призрак которого летал над столом, так до конца не развеялось. Бессильными оказались и старанья стряпух и то, что слуги исправно подливали гостям и хозяину хмельного напитка. Грютинг отговорился слабым здоровьем, а вот Хакона, как и Атли, хмель, казалось, не брал. Наконец, предводители отодвинулись от стола - и Атли вновь начал беседу по праву хозяина.
- Прослышал я, что у тебя, Хакону, долгожданный наследник народился, - издалека разговор повел ярл Согна. - Я хоть и не приглашен был, но подарок Сигурду приготовил.
Хлопнул в ладоши ярл, слуга тут же поднес конунгу Трандхейма кинжал в костяных ножнах.
Все викинги ценили оружие, так что дар Атли был проявлением уважения – а все же дружина старого Хакона напряглась, увидев нож так близко от конунга. Тот взял оружие, не изменившись в лице, и, повертев дар хозяина в пальцах, спокойно кивнул:
- Да, лета мои еще не столь велики, как считали иные мужи, и записать меня в старцы едва ли удастся. Клинок твой хорош, но всяк знает, что во владенье оружием много зависит и от того, чья рука держит за рукоять. И куда острие направляет, - конунг Транделага выдержал паузу, позволяя хозяевам поразмыслить и над вторым смыслом сказанных слов. А после продолжил: - Мой сын, может, и вырастет добрым воителем, но пока может пугать этим ножом разве что нянек.
По губам ярла усмешка скользнула, пока он наблюдал, как к ножу собеседник примеривался.
"Ты видать, так же и земли мои к рукам загребущим прибрать желаешь".
- Мужчина с малых лет должен в руках оружие держать, - Атли молвил. - Но ведь ты, славный Хакон, не о том разговор вести приехал.
- Ты прав, Атли, - легко согласился с тем конунг. - Приехал я к тебе по просьбе Харальда Агдиркого, а ныне - также властителя Мера и Фьордов. Хотим мы узнать, с кем будет Согн в грядущем немирии, и за кого гридни твои поднимут оружие.
Нахмурил брови ярл гауларский:
- Издревле так было, что Согн в стороне от сражений держался. К чему традиции доброй изменять в этот раз?
- Время меняется, - сказал на то старый Хакон. - На сей раз это не битва соседей, не поделивших деревню али невесту. Вся Норвегия разделилась на друзей конунга Харальда и тех, кто против него. Едва ли Согн сумеет остаться нейтральным. Так что, ярл Атли, боюсь, что слова твои зять мой расценит, как проявление дружбы с Гандальвом.
- Неужели сыну Хальвдана не достанет собственных сил раздавить Альвхеймар? Я слышал иное о его дружине.
- Речь сейчас не о Харальде, - теперь настал черед Хакона хмурится. - Он уже доказал всей Норвегии как свою удачливость в битвах. Но как не могуч лось, стая волков способна одолеть даже его. Так мудр ли тот конунг, что позволяет врагам сбиться в стаю?
- Вот и я вижу, что не о Харальде речь.
Грубо слова прозвучали, точно карканье воронье.
- Не с добром ты приехал в Согн, Хакон, ох не с добром.
- В чем обвиняешь ты меня, ярл? Я лишь задал вопрос, а ответа не получил.
- А не ты ли, только что назвал меня врагом Харальда, родича моего?
- Нет. Я лишь сказал, что ныне не время быть в стороне от сражений, и что бездействие Согна в войне может быть расценено как попытка уехать на двух жеребцах.
Подозрительный взгляд бросил на Хакона Атли, да за кубком потянулся:
- Хочешь, чтобы я к оружию людей призвал - для того приехал?
- Именно так, - сказал Хакон, поднявшись из-за стола. - И тебе, добрый хозяин, все же придется определить, чей стяг краше: агдирский али альвхеймарский. Спасибо за трапезу и за прием.
- То не мне, а людям решать, - зло бросил Атли. - Хочешь - сам на тинге слово молви.
- Да будет так, - в голове Хакона тоже послышалось раздражение. Он, воин, уже порядком устал от словесного поединка, да и усталость долгой дороги дала о себе знать. - Созывай тинг.

Тинг в Гауларе
С ДЛ, с кем же еще

После пира, без промедлений лишних, велел Атли разослать дощечку с требованием всем землевладельцам и видным мужам на тинг явиться - и спустя всего два дня, собрались знатные люди Согна возле Гаулара на поляне, издревле служившей местом, для решения споров и судилищ. Года с тех пор не прошло, как здесь оправдан был скальд Альвир Хнува и приговорены к смерти и изгнанию сыновья ярла Атли. Теперь же иное дело разрешить следовало людям, серьезное дело - быть может оттого многие бонды на тинг в железе пришли да оружные?
Все так же четверо законоговорителей старых на высоких местах сидели, а посреди них сам Атли Тощий, в одеждах златотканых. Решительным выглядел старый ярл ныне, непреклонным казался людям голос его:
- Народ Согна и Гаулара! - Возвестил Атли. - Созвал я вас, ибо гость мой, требует решения!
Ропот негодования вызвали эти слова у бондов и хирдманов - не по нраву пришлось им, что заезжий конунг с требованием пришел в земли их.
- Спрашивает, станем ли мы кровь проливать в чужой войне! - Старик усмехнулся, видя, как распалялись гневом лица людей. - Пусть же сам он все вам скажет, о чем со мной говорил.
- Здравствуйте, люди Согна, - Хакона не смутил нерадушный прием. Старый конунг поднялся во весь свой немалый рост, показывая, что спина его еще не согнута временем так, чтобы смотреть на мужей снизу вверх. – Ваш ярл говорит правду, приехал я просить вас о помощи в битвах. Едва ли справному вою дело лежать на полатях, когда решаются судьбы Норвегии. Атли сейчас говорил, что я требую… - старик замолчал, обведя тинг тяжелым взглядом. Многие гридни поежились. – Что ж… вам решать, вы свободные люди. Только – простят ли вам внуки бездействие в столь лихую годину? Да и сами вы, викинги, простите ли себе, что решенье судьбы отдали в руки чужие? Кто бы не победил в этой битве, Харальд али Гандальв, Север не буде уж прежним. Посмотрите вокруг, - Хакон сделал жест, как бы показывая рукой на окрестные земли. – Время меняется.
Заголосили люди, спорить стали - кто с соседями, а кто и до ярла докричаться пытался, да в гомоне общем отдельные слова тонули, будто камни, в воду брошенные. Наконец вскинул руку старший законоговоритель:
- Действительно, многое уже не то, чем раньше было, - изрек.
Голос его был тих, точно шелест листьев в дубовой роще, и невольно прислушивались все, дабы ни слова не пропустить.
- Честь воину - оружье обагрить рудой вражеской, добычу богатую в дом принести. Одолеть равного врага - прибыток для доблести, на слабого же только трусы нападают.
- Велика сила Харальда, - Атли бросил, едва лишь замолк законоговоритель. - По слухам, коим я верить склонен, и сейчас он сомнет властителя Альвхеймара - так какой прибыток для Согна в этой войне, коли добыча вся иной дружине достанется? Вот одолеет Харальд Гандальва Серого - тогда я первый голову перед ним склоню! Или не прав я, люди?
Взгляд цепкий по бондам пробежал, всех готов был запомнить, кто слово ему поперек скажет, Атли - и ярл дал это понять, собравшимся.
- Харальд одолел уже многих врагов, - мрачно ответил Хакон. – И победа была с ним еще в те времена, когда дружина его была невелика, и все окрестные конунги уже собирались делить его земли. Честь воя подтверждается в битвах. Ужель согласитесь вы отсидеться в домах, за спинами женщин да стариков, пока ваши союзники стяжают ратную славу? Если они, и правда, союзники и Харальд имеет здесь, в Гауларе, друзей? Конечно, мой зять и наследник легко одолеет Гандальва и без помощи Согна, особенно ныне, когда люди из Мера и Фьордов встали под знамя с агдирским волком. Но будет ли он столь же милостив к тем, кто придет под крыло сильного, как к мужам, вместе с ним обагрявшим мечи? – конунг Транделага покачал головой. – Ваш ярл говорит о дележе добычи, но, думаю я, что боится он потерять свою власть. Сейчас Атли говорит вам слова осторожности, которые не привык я, старик, слышать от викингов. А после победы Харальда, возможно, и вовсе он вспомнит пред вами, что зять мой немилостив к побежденным, да к оружной защите от войска его призовет. Но все знают, что верные гридни да ярлы не знают обид от агдирского волка. Вот, рядом со мною стоит властелин Оркдаля, который был мудр и ныне живет в почете и уважении, как союзник величайшего из ныне живущих конунгов. И вам ныне решать: примет ли Согн руку дружбы, протянутую ему Харальдом, или решит отказать.
- Если бы Харальд предлагал нам дружбу, то прибыл бы сам, и не стал оскорблять нас таким посольством! - Процедил со злобой Атли, задели его слова медведя хладирского. - Вижу я перед собой труса, под страхом смерти власть отдавшего - какой же в том почет и уважение? А с ним рядом старика, всех сыновей лишившегося, и от того лишь под знамена с волком вставшего. Почему же, думаешь ты, к Согну суровость проявит Харальд, коли с одним из вас у него немирие было, а другой сам помощи у него выпрашивал?!
- Вовек я не просил милости, - глаза Хакона сверкнули гневом, - напротив, являл ее и друзьям и врагам. Что же до сыновей моих, то они честно погибли в бою и ныне пируют с валькириями. Я горжусь ими - и Харальдом, которого выбрал в наследники. Можешь ли ты, ярл, сказать то же самое о своих отпрысках?
От ярости исказилось лицо Атли - по самому больному нанес удар Хакон Хладирский, вновь вспомнил ярл лицо дочери мертвой, крик предсмертный Херстейна, увечия сына среднего:
- За речи такие по обычаю поля требуют, - прошипел ярл старый. - Но ты гость мой, а потому уйдешь невредимым. Никогда, попомни Хакон, не склоню я головы перед слугой - захочет Харальд видеть покорность Гаулара, пусть лично присягу принимать приезжает!
- Твое властолюбие лишает тебя осмотрительности, ярл Атли, - ответил Грютинг взамен Хакона, просто побелевшего от гнева, - иначе ты не стал бы называть властелина Хладира и конунга рода, что много древней твоего, словом "слуга". Вижу, в больное место Хакон ударил, и ты, правда, желаешь не земли свои сохранить да мужей с женщинами живыми увидеть, а власть свою сберегаешь...
- Довольно, - оборвал союзника Хакон Хладирский. - Я пришел сюда с миром, и лишь ради звания гостя не пошлю тебе вызов, ярл Атли. Но с этого дня не друг ты мне боле и в новую встречу рассудит нас сталь.
- Проси Одина, чтобы встречи этой не случилось, - внезапно поднялся со скамьи хирдман рослый. - Иначе гауларский клинок оборвет твою и без того затянувшуюся жизнь!
Слова его, точно барабана удар тишину, прервали замешательство мужей, на тинг собравшихся - страх, от речи Хакона нахлынувший, отступил перед злостью, и разразились криками гневными бонды, угрозы изрыгая пришлецам, и требуя, чтобы те немедленно землю их покинули. И только по губам Атли улыбка скользнула, когда увидел он, как сын старший, от которого он отрекся, в толпе ненависть к Хакону пробудил.

Согн. Окрестности усадьбы Атли. Хакон и Грютинг.

Объединенная дружина Транделага и Оркдаля уходила из Гаулара со злостью в душе. На тинге были многие, и слова Атли чуть не заставили викингов взяться за оружие прямо там, не дожидаясь решения. Виденное ли дело: так оскорбить гостя, да еще – конунга, когда сам хозяин – лишь ярл?
- Прав Харальд был, - шептались мужи, - власть этому ярлу глаза заслоняет.
Терпеть подобных людей за спиной, идя в битву, было не в северных традициях, так что шепот о том, что хорошо бы вернуться да Атли зарезать, слышался то в одном конце отряда, то в другом. Вои даже не слишком таились, поглядывая на мрачного конунга. Одно слово его и… но Хакон молчал, погруженный в раздумья.
Грютинг подъехал к старому конунгу, начав разговор:
- Что мрачен ты, родственник? Ужели впервой тебе речи злобные слышать?
- Жил долго я и слышал много хулы, - ответил Хакон. – Главным образом от слабаков, да от побежденных. Первые подобны псам деревенским, которые, хоть и напоминают волков внешностью, но могут лишь лаять, а не рвать врагу горло. А вторым только это и остается. Но Атли-то не слаб и не враг. Потому и тревожно мне ныне. Заразил ты меня настроеньем дурным да предчувствиями, Грютинг ярл. Думаю я, что не вся правда звучала на тинге.
- Бывает так: смотришь на реку – тихо да мирно, а едва зайдешь в воду – мигом окажешься в омуте, - согласился Грютинг. – И лишь Один видит, как там сплетаются струи. Я тоже думаю, что в Гауларе дело нечисто. Но что сделать мы можем? Вернуться – и выбить правду из Атли?
- У него больше людей. Да и по правде, не дал он нам повода усадьбу огню предавать. Я мог требовать поединка, то да. Но это было бы наше с ним личное. А о Харальде ярл худых слов не сказал, зятю нет повода ратиться с Согном.
- Хитер он, - ответил Грютинг, имея в виду Атли. Но, случайно иль нет, слова его прозвучали, как относящиеся к агдирцу. – Боюсь, что он нас с тобой обхитрил.
- На все воля норн.
Отойдя от усадьбы Атли, оказавшего гостям столь нерадушный прием, отряд дошел до берега озера, где решено было его предводителями сделать привал. Впереди была долгая дорога и Хакон с Грютингом хотели сберечь силы воинов.

Эйрик Свейский.
(Варлок! С днем рожденья!))


… Сванхильд поправлялась медленно, точно неохотно; никак не хотела ее природа принимать того, что пыталась женщина, как и всегда, показать, будто она сильнее, чем есть на самом деле. Уже на второй день приезда конунга встала она с постели, вошла в сени, да там и рухнула на лавку, внезапно обессилев. Крепилась, держалась, и ломалась тут же, как тоненькая соломинка. Эйрик жалел ее, жалел до слез, застилающих глаза, но помочь почти не мог. Вон лекаря нашел лучшего, от кровати ее сам не отходит и лекаря того не отпускает… мало-помалу, но выздоравливала супруга.
А вот наследник нерожденный – комом в горле. Полбеды, кабы была девочка, а вот если боги мальчику родиться помешали, наказали норнам нить обрезать еще до того, как доплетена была, - значит… А что это значит, конунг гадать не решался.
Возможная вина денно и нощно напоминала о себе, заставляя по ночам ворочаться – одного, устроившегося кое-как на огромном ларе, прислоненном к бревенчатой стенке. У изголовья Сванхильд – чтобы можно было смотреть на нее, когда она спит, и спит ли спокойно. Сам он несколько ночей подряд не мог сомкнуть глаз. Так за что же у него отняли сына, почему не дала ему Фрейя, защитница всех матерей, ему родиться в срок? Разве так награждать должны Асы за кровь, во имя их пролитую? Значит, в чем-то провинился, не по той дороге пошел… А может, то Сванхильд?

- Значит, не судьба больше двоих детей мне родить, - сказала она однажды. Разговор этот уже после того был, как знахарь разрешил ей вставать, ходить самой.
Сванхильд потеряла много крови, рассказали конунгу служанки. Могла умереть, даже почти умерла, а за полдня до приезда Эйрика стала приходить в себя. Не иначе, шептали девушки, знак свыше. Да какие теперь знаки…
- Увидим еще, милая, - погладил властитель свейский супругу по голове, по светлым волосам. Должно быть, со свадебного пира не звал он ее милой. Сванхильд расплакалась, словно чувствовала, что и правда, не будет у них больше детей. А конунг верил – увидим. – Все будет хорошо, успокойся… все будет хорошо…
Она каждый день теперь плакала, горько-горько, хотя просил ее Эйрик себя не винить и о дурном больше не думать. Только не думать она не могла, как и сдерживать рыдания – горе нужно было выплакать, чтобы оно не осталось внутри, не отягощало своей чернотой душу. То женщина, ей хорошо… а мужу, тем более, конунгу слезы лить не пристало.

Шли недели, одна сменила другую, та махнула хвостом, и показался длинный нос третьей, и постепенно все вернулось в прежнюю колею, по которой заскрипели несмазанные колеса рутинной жизни. Все реже и реже случались ночи, когда, вскрикнув, просыпалась Сванхильд, увидевшая во сне кучку окровавленной плоти и костей – нерожденного сына, похороненного служанками где-то на заднем дворе.
У нее так и не хватило смелости, спросить их, где именно.

Гаулар и его окрестности

Едва только отряд транделагского конунга покинул Гаулар, ярл Атли возвратился в свою усадьбу, где его ожидал Хольмстейн. И, судя по мрачному виду отца, посланник Харальда понял, что дело сделано, как и планировалось.
- Ты изгнал Хакона, отец? - Нетерпеливо спросил юноша.
- Он бежал в страхе, напуганный нашей решимостью - и твой брат, Халльстейн сыграл в этом не последнюю роль.
"Ну конечно, этому глупцу лишь побренчать оружием".
- Все мы - твои сыновья, отец, - учтиво произнес Хольмстейн. - То лучшее, что в нас есть - от тебя.
Атли тощий усмехнулся в бороду, довольный сыновней лестью, и уселся на табурет, устало сбрасывая с плеч плащ.
- Не время отдыхать, - зашел ему за спину юноша, наклонившись к самому уху ярла: - Пора собирать оружных людей, нагнать и изничтожить всех, кто служит Хакону! Пусть ни один из них не выживет в бою!
- Все еще полон я сомнений, по чести ли на посла нападать, - пальцы сцепил в замок старик. - Все же гостем он пришел, хоть и со злым умыслом.
- Умереть должен Хакон, - молодой воин решил надавить на отца. - Такова воля конунга Харальда, так лишь ты власть удержишь...
- Отец, что ты натворил на тинге?.. - ворвавшийся в покои ярла Хастейн, застыл на пороге, признав брата. - Ты?! Это все твоих рук дело, язык змеиный!
- Что ты понимаешь, юнец?! - Огрызнулся на него Хольмстейн.
- Немногое ныне, но одно точно знаю - ты вне закона в Согне, и я могу твою жизнь этим ножом оборвать! - Юноша выдернул из деревянных ножен острое лезвие. - И я сделаю это, ради чести... ради памяти загубленной тобой сестры!
- Замолчи, мальчишка! - Внезапно вскинул руку разгневанный ярл. - Видать рано я сделал тебя своим наследником, коли ты не видишь выгоды нашему роду!
- В чем же выгода, коли ты облаял союзника и родича конунга Харальда, отец? - Недоумевающе воскликнул Хастейн. - Ведь он вернется с большой ратью и...
- Не вернется, - отрезал Атли, и глаза его столь грозно сверкнули, что младший сын его взор потупил. - Иди, Хасти, докажи, что ты - мой сын, собери хирд. А о том, что видел брата - молчи!
Тяжело вздохнул юноша, не по нраву ему было то, что задумал отец:
- Удар предательский это будет, и нет в таком бою для Согна чести! Я не стану участия принимать в подобной затее!
- Тогда, ты мне больше не сын! - Гневно бросил Атли Тощий. - Убирайся, трус, с глаз моих долой! Сам я поведу воинов... сам...
Старый ярл тяжело дышал, глаза его бешено вращались и, казалось, он не видел, что творилось вокруг - слабость подступила незаметно: покачнувшись, он едва не упал с табурета, но Хольмстейн успел его поддержать.
- Отец! - Бросился к ярлу Хастейн, но застыл в шаге, когда злой взгляд Атли вонзился в него, точно нож.
- Сам поведу, убирайся!
Прохрипел он.

Спустя недолгое время большое войско выступило из Гаулара. Были в нем и ближние дружинники ярла Атли, и многие бонды, что приехали с оружием - каждому из них хотелось поквитаться с Хаконом за грозные слова и обвинения, что тот говорил на тинге. Во главе отряда сам ярл Атли ехал, облаченный в кольчугу и высокий шлем, да подпоясанный мечом. Подле него по правую руку Халльстейн, старший сын, вновь им привеченый, а по левую брат его жены, воин столь же старый, как и сам ярл. Хольмстейн же, лицо капюшоном сокрыв, в хвосте самом рати остался.
Поторапливал Атли воинов, спешил нагнать Хакона, покуда тот границы Фьяллира не перешел, где кончались владения Атли и начинались земли Харальда конунга. А потому сильно обрадовало ярла гауларского то известие, двумя всадниками вперед посланными принесенное, что остановился Хакон с отрядом на берегу Ставанессвага на ночлег, и как будто бы ни о чем не подозревает.

Близ границы. Лагерь конунга Хакона.

Транделагский Медведь был зверем травленым, и прожил столько зим как раз потому, что никогда не брезговал разумною осторожностью. Вот и в этот раз Хакон озаботился расставить дозорных, да не только прямо близ лагеря, но и на подступах. Да спать им не велел. Впрочем, вои дружинные и сами бы в эту ночь глаз не сомкнули: даже те, кому не выпало жребием сторожить чужой сон долго ворочались. Справный воин сызмальства приучается спать, когда есть возможность – хоть сидя, хоть лежа на стылой земле или мокрой палубе драккара, идущего в викинг. Но ныне тревога вождей, казалось, передалась всем в отряде. Так порою бывает, когда люди верят своим предводителям и ловят не то, что слово – каждый их вздох. Грютинг для транделагцев был вчерашним врагом, но большая часть отряда была гриднями старого Хакона, что не одну дюжину лет сидела за его дружинным столом.
Дозоры заметили воев Атли, замысливших нападение, как раз в ту пору ночи, когда даже самые беспокойные из мужей все же уснули, сморенные усталостью. Люди Хакона не зря ели хлеб: как не желал злокозненный ярл напасть незаметно, дабы избежать лютой сечи, планы его рухнули в миг. Пока часть дозорных вступила в бой с мужами из Согна, двое успели тревогу поднять. Ночуя так близко от чужих владений, почти все дружинные легли спать, броней не снимая. Мол, пусть лучше бока жалуются по утру, чем вовсе проснуться в объятьях у Хель. Теперь это им помогло. Не успело умолкнуть эхо тревожного крика, как транделагцы уж похватали мечи да секиры, так что отряд Атли был встречен уж боевыми порядками. Сам Хакон быстро смекнул, кто годиться на роль лиходея ночного. Слишком свежа была рана, нанесенная его гордости давешним тингом. Так что властитель земель транделагских не стал хорониться за спины дружины, что было бы отнюдь не зазорно для конунга, к тому же – в летах, а поспешил в гущу битвы – искать ярла Атли. Кровь Хакона закипела, как в молодости: он жаждал лично скрестить клинок с ярлом из Согна и взять с него виру алой рудой.
Грютинг, напротив, в битву не поспешал. Все знали, что ярл увечен, но, на фоне добрести старого конунга, оркдальский ярл заработал пару презрительных взглядов. Немногочисленные спутники Грютинга сгрудились вокруг своего ярла, защищая его спинами от врагов. Так началось ночное сражение.

Ставанессваг

Бонды, во множестве приведенные Атли Тощим, ожидали лёгкой добычи, да сонных противников, а потому вид хирда, в мрачной решимости выстроившегося на берегу озера, привел их в замешательство. Казалось, еще немного - и они побегут, спасая свои жизни, однако тут ярл протрубил в рог и его дружинники бросились на трендов, увлекая за собой и остальное воинство.
То там, то здесь со звоном скрещивались клинки, мелькали факелы - порой воинам сложно было различить, где свой, где чужой и не избежать было путаницы. Раненых даже не добивали - стоило человеку упасть на землю, как его втаптывали в нее рвущиеся вперед ратники.
В самом сердце лютой сече мелькали топор и молот, принадлежащие могучему Йотуну, ни на шаг не отступавшего от своего господина и защищавшего Хакона лучше, нежели это сделал бы десяток хирдманов. Неприятные воспоминания битва эта в Ахти пробудила - точно так же, нападением подлым, ночным учинили резню люди Харальда в Хрингасакре, когда отец его, Гудбранд погублен был. И не желал великан повторения случившегося, любой ценой хотел от смерти Хакона уберечь.
- Тесните их к воде! - Кричал Халльстейн, гарцуя меж своих воинов. - Пусть утонут! К Эгиру их!
Сам сын ярла, не смотря на злость, клокотавшую в его груди, вперед воев не рвался, а лишь словами их подбадривал, да пытался в темноте противника достойного выискать.

Хакон не желал прятаться за спиной Ахти Йотуна, меч его уж умылся вражеской кровью, а сам конунг усердно вгрызался в строй нападающих, желая достичь сердца обидчика. Пасынок Гудбранда то не одобрял: будь его воля, посоветовал бы конунгу, заслужившему честностью его верность, держаться поближе к дружине. Справный воин, он давно научился оценивать силы врагов, а потому видел: нападающих больше. А, кроме того, они на своей земле, а там, как известно, вою каждый куст помогает. Но Хакон то ли не желал очевидное видеть, то ли на старости лет вкусил ярости берсерка, не чувствующего ран. А, может, просто решил продать свою жизнь дорого и умереть, вцепившись в горло врагу. Как бы то ни было, старец рвался вперед, и Йотун а с ним и другие транделагцы поневоле двигалась прямо в кольцо воинов Атли. Они дрались, будто в Рагнарек, и гридни ярла из Согна падали один за другим. Но и ряды дружины Хакона редели. Валькирии реяли над поляной, где развернулась нешуточная битва, и провожали души достойных воинов прямо к радужному мосту, ведущему в крепость Асгард. Вне всякого сомнения, сегодня Хеймдаль не затворит ворот не перед кем из викингов, так храбро они сражались.
Хакон Хладирский на минуту остановился, оглядев поле битвы. Сердце его облилось кровью при виде мертвых тел тех, с кем ходил он в походы долгие годы и чьих внуков сажал на колени. Он вскинул вверх руку с мечем:
- Атли! Выходи на бой! Или вся Норвегия будет знать, что не только подлец ты, но и трус также! Люди все видят, ярл!

- Все лаешь, Хакон! Пес затравленный только и может, что огрызаться!
Атли Тощий выехал вперед, едва только его дружинники расступились. Битва завершилась - утих лязг металла и воинственные крики, лишь стоны раненых все еще разрывали тишину. Немногие выжившие воины конунга собрались за его спиной, подняв стяги и держа наготове оружие, был среди них и Грютинг.
Полукругом выстроилась рать гауларского ярла, в несколько раз превосходящая числом людей Хакона, отрезая противникам путь к отступлению, буквально тесня их к воде. Тут уж видно стало, что ни шанса нет победить вероломных жителей Согна, коли на каждого воина, пусть и побывавшего во многих битвах, не менее десяти противников приходиться.
Насмешливый, презрительный взгляд бросил Атли на конунга трендов:
- Стращал ты меня местью и карой - видишь теперь, к чему слова твои привели? Хотел ты власти в землях моих - немирие получил и на гибель собственных людей обрек. Нет, Хакон, пред таким как ты Согн никогда колен не преклонит.
Кто-то застучал по убмону щита, кто-то слова гневные изрыгать стал, однако стояли обе рати недвижимо - покуда говорят вожди, простым воинам не следует вмешиваться, пусть даже разговор этот посреди сечи лютой затеян.

Поединок

(с Тельтиаром и Дарклайт)

В ответ Хакон лишь рассмеялся.
- Нашел чем гордиться, какую победу приводить в пример внукам! Думал я, только дели твои, поколение молодое, заветы не чтят - ан выходит, они все в родителя. Не одного сына топить значит надобно было, а всю семейку поганую, - тут старик скользнул взглядом по опальному сыну Атли, что ныне стоял в строю рядом с ним, и усмешка его глумливою сделалась:
- Впрочем, вижу, ты быстро пригрел отродье, оскорбившее Фрейу обратно. Что же, у меня тоже есть сын... и есть зять. Посмотрим, долго ли род твой будет вкушать плоды своего верломства. А нить твоей судьбы я оборву сам. Вызываю тебя!
Тонкие губы Атли, делающие его рот похожим на трещин в земле сложились в кривую ухмылку, и он прочитал явно вызубренные заранее строчки:

- Ты ясень мечей, мимо чаши ходивший,
Ты род свой позоришь, и кроме воды
Во всей своей жизни хмельного не пивший,
Такому, как ты, не носить бороды!

Вызов был принят.
Конунг трендов невольно провел ладонью по бороде - некогда пышной и окладистой, но так и не отросшей в полном объеме после злополучного пожара, учиненного Грютингом более года назад. Провел, и тут же поднял меч, направив его острием в горло сухопарому противнику.
Из рядов хладирцев выступил было верный Ахти, но Хакон вскинул руку, велев тому оставаться на месте, но зорко следить, чтобы никто из гауларцев не учинил подлости.
Тощий, не медля ни секунды выхватил из рук у ближайшего к нему воина копьё и метнул его в Хакона. Сам ярл был вооружён топором и защищался щитом, но подобное начало, способное смутить соперника его более чем устраивало. Стоило копью отправиться в полёт, Атли рванулся вперёд, замахиваясь топором для удара сверху.
Хладирский конунг прикрылся щитом, конечно, обычно с такого расстояния удачно брошенное копье пробивало дерево, но Тощий метнул оружие в спешке, и потому оно лишь с силой ударилось о щит и упало. Хакон невольно отступил, чтобы не потерять равновесия и еще немного приподнял руку - в тот же миг острый топор гауларца вошел в щитовую доску.
- Хха! - выкрикнул Атли и ударил Хакона ногой, туда, где кольчуга расходилась, что называется, в шагу. В мужскую гордость, если коротко.
Подл был ярл Гаулара и на словах, и на делах, а потому и в поединке ожидал от него мерзости любой конунг трендов. Ногу веред выдвинув, защитился он от коварного удара, зубами от боли скрипнув, и свой меч обрушил, в плечо метя врагу.
Стар был Атли уже и не мог, молодому подобно отпрыгнуть в сторону, а любая рана грозила отнять все силы, так что, пришлось ярлу отшагивать назад, щита движеньем пуская вскользь Хаконов удар.
Следом двигаясь, всей силой навалился на ярла тесть Харальда, собственным щитом его словно раздавить пытаясь - много крепче сухопарого врага был Хакон, а потому надеялся пересилить его в поединке этом, а там - будь что будет! Бонды - племя трусливое, может увидят тело предводителя своего, да разбегутся.
Крупнее, но никак не быстрее Атли был Хакон Хладирский, годами отягощённый, а потому, никак не успевал отразить подлый удар топорм под щит, в колено.
Взревел подобно зверю раненому транделагский правитель, когда лезвие зазубренное в ногу его погрузилось, мышцы разрывая - припал невольно на ногу подрубленную. И тот час же, боль превозмогая, мечом вперед ткнул, покуда враг рядом находился.
Ответом ему был крик пронзительный Атли, которому лезвие меча рассекло мышцы на руке, щит пробив. Но положение подлого ярла было более выигрышным, и он навалился на Медведя, заставляя упасть на раненную ногу, а сверху топором охаживая куда придётся.
Трещал щит хладирца, во все стороны летели щепы - казалось немного еще, и расколется дерево, а там уже доберется топор и до Хакона, но тот умелым воином был и из многих поединков победителем вышел с более тяжкими ранами, нежели сейчас получил от коварного врага. Потом, вновь удар топора выдержав, здоровой ногой что было силы оттолкнулся конунг, точно сбить пытаясь Атли, да клинком в бок его поразить попытался.
Тяжело длинным мечом работать почти вплотную, а потому цели не достиг своей Медведь, однако, противника отбросил. Атли же, псом шелудивым отлетев в сторону, немедля вскочил на ноги и поднял топор. Щит его был уже один раз пробит, но всё ещё употребим в бою
Поднялся и Хакон, припадая на раненую ногу, да обломки щита своего отбросил - не выдержал тот града ударов. Тот час же Ахти Йотун конунгу свой топор бросил - на лету оружие поймал старик, да оскалился зло.
В ответ змеиная усмешка склознула по лицу Тощего. Его щит полетел в сторону, а в руке сверкнул узкие нож, явно подходящий для метания.
- Так и будешь там стоять? - спросил он с насмешкой
- А мне торопится некуда.
- Что, Медведь, болезнь ваша прихватила? - крикнул кто-то из бондов и дружный гогот огласил окрестности.
- Ну, кто там кричит? Выходи - приласкаю! - Еще до того, как Хакон успел что-либо ответить, гаркнул Ахти.

А Атли только и ждал момента, когда Хакон хоть на секунду отвлечётся. В воздухе сверкнул нож.
К сожалению для гауларского ярла, Хакон не только отвлекся на голос верного хирдмана, но и повернул к нему голову - нож Атли с лязгом распорол кольчужную бармицу конунжего шлема, но шею лишь оцарапал. По спине Хакон пробежал неприятный холодок - только что он совершил ошибку, едва не стоившую ему жизни, и уцелел лишь чудом. А потому, не желая более испытывать благосклонность Одина, хладирец медленно пошел на врага.
Атли отступал, понимая, что с одним топором против парного оружия много не навоюешь.
- Ярл, держи! - крикнул кто-то, кинув Тощему ещё один топор на коротком топорище.
Медведь надвигался, неспешно, но в то же время и неумолимо - то, что у врага теперь снова было два оружия его ничуть не смутило.
Атли знал, что с такой раной на ноге медведь долго не продержится и продолжил отступать. Его второй топор можно было метать, но ярл не хотел оставаться с одним оружием и медлил.
- Что же ты не подходишь? - Проскрежетал конунг. - Или только издали лаять горазд?
- Разве не знаешь ты, что медведя сперва из берлоги выманивают, а потом уж бьют? - оскалился Атли. - Получай!
Он резко шагнул вперёд, низко просев, и попытался ещё раз ударить в ногу Хакона. Второй топор ярл держал над собой, чтобы защититься, в случае чего.
Конунг трендов столь же быстро опустил топор, охнув от напряжения, когда топорище приняло удар гауларца, а следом тут же сделал рубящее движение - но не сверху вниз, а несколько по дуге, так чтобы лезвие меча прошло под рукой поднявшего оружие Атли и впилось ему в бок, рассекая кольчугу.
Короткий топор Тощего тут же упал, отбрасывая меч Медведя к земле, а сам ярл шагнул в бок, на повороте сильно дёргая сцепившиеся топоры. Хакон был слишком силён, чтобы выпустить оружие, но вот шагнуть вперёд, чтобы сохранить равновесие ему пришлось. Атли только этого и ждал. Нога ярла тут же оторвалась от земли и влетела в уже раненное колено Хладирца.
Утробный рык вырвался из горла конунга, от боли у него потемнело в глазах и он едва смог устоять, рухнув на предательски подломившуюся изувеченную ногу, а затем с силой отдернул левую руку, вырывая сцепившееся с его топором, оружие Атли Тощего и отбрасывая оба их прочь.
Удержал ярл оружие, хотя и пришлось ему отступить на пару шагов.
- Сдавайся, Медведь и уходи! - тяжело дыша проговорил он, держа топоры наизготовку.
- И это мне говорит отродье Локи, ночью на гостя напавшее, - сплюнул Хакон, надеясь, что боль в ноге стихнет хоть ненадолго. - Повернусь же спиной - стрелу всадишь.
Атли ничего не ответил - просто снова шагнул вперёд, занося топоры на удар. Сошлись противники и снова разошлись, каждый ещё по отметине на тело получив: Атли в плечо мечом, а Хакон в руку правую клевцом, что на обухе топора у Тощего был.
- Ты выдохнешься быстрее, - прохрипел Тощий. - Сдавайся.
- Не те лета у меня, чтобы спасения в бесчестье искать, - гордо вскинул голову конунг трендов. Чувствовал он, что ныне не миновать ему уже погибели - умел оказался ярл подлый в бою, да усталость накопившаяся уже о себе знать давала, да нога увечная словно огнем горела. - Тому быть, что Норны сплели.
Обеими ладонями охватил рукоять меча верного Хакон, обороняться приготовившись.
Атли шагнул вперёд, поднимая оружие, но не ударил, а метнул свой короткий, лучше сбалансированный топор, целя хладирцу в живот. Промахнуться с двух шагов было очень трудно, а сила броска было достаточно для пробивания кольчуги
Коварен был удар и жесток, но успел закрыться десницей конунг - дважды перевернувшись в морозном воздухе, лезвие погрузилось в руку, плоть с кости срезая, и дальше глубоко в кольчугу вошло, но на излете уже. С лязгом оба оружия - и топор, и меч, что не смог теперь удержать Хакон, - у ног хладирца упали.
- Я предлагал тебе сдаться, - сказал Атли и шагнул вперёд. - Поднимай меч.
Тощему ярлу не было присуще милосердие или благородство, но он решил сделать красивый жест.
- Бери меч и иди в Валгаллу.
- Перед кем ты красуешься, исчадье хелево, что по ночам победы крадет? - Проскрежетали зубы транделагского конунга. - Все здесь знают твоей души изнанку.
Атли молча подошёл к конунгу и, перехватив топор двумя руками, с силой обрушил уже порядком иззубрившееся лезвие на шлем Хакона
Даже не шелохнулся могучий правитель севера, глазами помутневшими глядя, как дугу описывает боевой топор гауларского ярла. Вздрогнули выжившие транделагцы, радостно закричали бонды, видя победу господина своего, да в бессильной злобе волком взвыл Ахти Йотун, наблюдая как гибнет человек, сохранивший ему жизнь.
С честью принял неизбежное потомок Одина, раз уж рассудили так Норны, что пора настала нить его обрезать - так глупо спорить с ними, ведь прожил он долгую и достойную жизнь, какая не всякому конунгу выпадает. Кто еще из древних владык мог похвалиться, что уже до предела дожив, вновь испытает радость битвы и походов ратных, увидит свадьбу дочери и рождение внука, а более всего радовало сердце Хакона то, что и у него на склоне лет сын появился, который унаследует Транделаг.
Что же до руки предательской, что жизнь его обрывала - так порой жестоко насмехается Один над своими любимцами, многих героев извели люди, в доблести многократно им уступавшие. Но многих из негодяев этих после возмездие настигло! Силы собрав последние, шагнул вперед конунг за мгновение до того, как обрушилось зазубренное лезвие на его голову, пальцами руки левой охватив рукоять кинжала, на пиру лицемерном Атли подаренным. Руку вперед выбросив, вогнал могучий Хакон лезвие в брюхо врагу лютому и провернул его дважды, а после осел с топором, в черепе его застрявшем.

(Недрогнувшая рука Оррофина здесь побывала).

Побоище.

(а что у нас пишет без Тельтиара)

Горел огонь, пылали усадьбы - хор предсмертных воплей уносился к Валгалле вместе дымом и прахом, в который обратились лучшие мужи Гудбрандсдалира. Той ночью не стало его отца - а в эту все повторилось: подлое нападение на спящих, на тех, кого защищали законы гостеприимства, установленные Асами. Но кто ныне боялся гнева Асов? В эти лихие годы иной страх владел людьми - страх власти лишиться и богатств своих, и ради сохранения их на любое коварство были готовы малодушные.
Видел Ахти Йотун, как повалился несокрушимый дуб, могучий Медведь Хладира - конунг Хакон, как разрубил его шлем топор вероломного Атли:
- Вперед, тренды! - Воззвал могучий великан, вскидывая над головой боевой молот - и столь свирепо выглядел он в отсветах редких факелов, что казалось, сам Тор сошел в Мидгард, дабы помочь рати погубленного конунга.
В тот миг пошатнулся, зажимая рану Атли Тощий и осел подле тела поверженного противника, вот только не заметна была кровь во тьме ночной, а потому показалось многим, что это сами боги ярла покарали и от того великий страх овладел бондами, на рать пришедшими.
- Ах ты колдун! - заорал Халльстейн первое, что пришлое му в голову и рванулся в бой, размахивая тяжёлым мечом. Сын Атли не был берсекром, но все признавали, что хоть умом и не наградили его Асы, но храбрости, да могуты телесной оделили щедро!
- За сыном ярла! - воскликнул кто-то из середины войска, и бонды, пусть запоздало и всё ещё сомневаясь попёрли вперёд. Пред ними были опытные воины, но измотанные уже боем и числом уступающие.
К тому моменту, когда рати вновь сошлись в кровопролитном сражении, двое хирдманов уже оттащили прочь тело Атли, видя, что он еще жив. Тяжелый молот Йотуна врезался в грудь ближайшему противнику, проминая кольчугу и круша кости - отброшенный силой удара, гауларец упал на следовавших за ним соратников и так же повалил и их. Молот же продолжал вращаться, нанося увечья всем, оказавшимся подле Ахти - щиты разлетались в щепы, ломались добротные клинки, хрустели перемалываемые кости. Несколько воинов сгруппировались позади великана, прикрывая его спину, другие же сами сражались с людьми ярла, желая перед неминуемой гибелью побольше врагов в Хель отправить.
Был в первых рядах и молодой Асгейр, херсир из Оркдаля и ближний человек ярла Грютинга - его меч ловко перерубил горло одному бонду, а затем он сошелся в поединке с Халльвардом прямо у тела павшего конунга.
Рыча, как дикий зверь, Халльстейн наносил один удар за другим, умело прикрываясь щитом, но и Асгейр ему не уступал. Тем временем, бонды расступились, не желая погибать, под ударами могучего Ахти. Дорого жизни продавали воины Хакона, но редело их число...

Окруженный ближниками, пытался прорваться из окружения Грютинг - не хотел правитель Оркдаля, подобно родичу, погибать в этой бойне, вот только и сил уйти не хватило. Один за другим, его хирдманы пали, сраженные оружием бондов, до последнего мига оберегая жизнь ярла своего, после же сталь каленая и самого Грютинга не миновала - едва только он в кольце врагов оказался, как посыпались удары на него со всех сторон. Попытался щитом укрыться - и тот раскололи! Вздымались топоры и копья, да падали тяжкие раны нанося ярлу. В ярость великую впали бонды, желая всю злобу, все ненависть на человеке одном выместить - по утру уж никто бы в теле истерзанном не признал Грютинга Оркдальского.
- Государь! - Закричал, видя погибель ярла Асгейр, старым титулом его поименовав в миг последний, после же меч Халльстейна в грудь ему вонзился, дыхания лишая.
Последние тренды и оркдальцы мертвыми падали, и только лишь возле Ахти Йотуна число тел гауларцев поверженных росло, а сам он вовсе неутомимым казался.
- Чего смотрите, семя Локи?! - взревел Халльстейн, рывком извлекая меч из тела. - Стреляйте в него, если сдохнуть не хотите!
Могуч был Ахти, но против стрел, что тучами слетели с луков бондовых могута его спасти не могла.
С рыком из уст его холоднеющих вырвавшимся, метнул он в последний раз молот свой, голову расшибая хирдману, подле Халльстейна стоявшему, да на землю упал, на ежа огромного похожий, бонды же стрелять продолжали даже в тело мертвое, точно боясь, что поднимется враг.
Но нет - не был Тором погубленный великан, не восстал, да и молот его лишь внешне сходство с Мьелниром имел - как упал подле жертвы, так там лежать и остался, в руку хозяина не возвращаясь.
Хольмстейн, всё ещё скрытый капюшоном, лишь кивнул сам себе, подтверждая: выполнена воля Харальдова.

Воинство ХаральДа Косматого. Хакон младший.

Весть о смерти конунга Хакона и всех, кто с ним был от рук ярла из Согна пришла к воинству Харальда почти одновременно с другой - сообщением из Хладира, что юная кюна вновь надумала радовать мужа наследником. Весть о новом "брате"опечалила молодого Хакона. И не только потому, что каждый новый сын Эйсван отдалял его от места наследника и, соответственно, от места в сердце отца. Нет, в данном случае имело место еще и твердое убеждение, то сей брат - и не брат ему вовсе, а сын. Хакон жестоко корил себя за то, что, во время ночевок в Хладире, поддавшись хмельному угару побед и влиянью не менее хмельного пива он все ж навещал надоевшую Эйсван. Эта любовница эта много просила, а принесла с собой лишь проблемы. На трезвую голову Хакон и вовсе не был рад, что когда-то переступил порог ее комнаты. Но то на трезвую голову. Теперь же конунжич, попавшийся на древнейшую из женских уловок, с содроганием ждал встречи с кюной. Клинки воинства Гандальва пугали его много меньше грядущего разговора. И вот - новая весть, да такая, что предыдущая казалась пред ней легким облаком по сравненью с грозовой тучей. Отец умер. Узнав о том, Хакон млад... а теперь - уж единственный Хакон в хладирском семействе до ночи ходил, как потерянный, будто отведав дурманной травы у знахарки али отвару берсеркового. Вот только ярость пробуждаться не спешила, и угли гнева долго тлели под гнетом тяжкой печали. За жизнь свою Хакон привык уже к смерти, и не раз ее видел... да что видел - дарил рукою недрогнувшей во славу Харальда Хальвдансона. Но всю жизнь свою сын незаконный ждал признанья отца. Старый Хакон был для него солнцем, в лучах которого стоило греться и полубогом, когда речь шла о заветах. Порой юноша думал, что, скажи отец одно, а Один иное - отца бы послушал. в последнее время, правда, образ Хакона старшего почти заслонился новым кумиром - Харальдом, о чьих победах пели скальды по всей Норвегии.
Мысль о скальдах заставила Хакона, пьяного горем, чуть оживиться да вспомнить тот проклятый пир и намеки Альвира. Черное подозрение, замаячившее на грани ума, было немедля загнано вглубь головы: не хотел Хакон потерять сразу обоих конунгов, которых боготворил, а потому не поверил бы, что желал Харальд смерти отцу, даже если бы Локи позволил ему самому разговор тот услышать. Но все ж сын Транделагского конунга тоже не был скорбен рассудком и прекрасно понял, почему так бледнел Грютинг при той песне Альвира да зачем взоры тревожные на старого конунга кидал. Понял, конечно, но без вниманья оставил: подумаешь, подожгли, эка невидаль. В Хаконе молодом смешались две разные крови, и вышло так, что не знал он особого страха не перед теми богами коим молились в доме отца, не перед теми, что тихо поминала мать в детстве. Так что традиции он уважал более напоказ, чтобы не выделяться средь викингов. Но сейчас стал юноша думать, что во всем виновен Альвир. Так часто бывает: пока правда скрыта. всем легко и приятно, а стоит ее, неприглядную, на свет вытащить да людям показать - вмиг начнутся раздоры. Впрочем, Хакон младой, горем подавленный, так, конечно, не думал. Просто пришло ему в голову. что был Альвир черным вороном, что накаркал беду. А тут и сам скальд навстречу попался.
- Что, Альвир, доволен? - Хакон явно нарывался на ссору. Сам он шатался, как пьяный, а глаза блестели от непролитых слез. - Ныне закончена твоя месть: умер отец любы твоей, что тогда помешал вашему счастью. Да только цена велика, Альвир Вестник Несчастий. Звал я тебя другом, пил за одним столом, будто с родней - а ныне осиротел. За что, Альвир? За что?
Не знал Хакон, у кого ныне он вопрошает причину несчастия: у Альвина. али у норн, а может быть, у всемогущего Одина что уж заждался Хакона старого за дружинным столом.

Согн

Тела павших в ночной битве людей Хакона предали огню прямо на берегу озера, а убитых Гауларцев забрали их родичи, чтобы провести обряд погребения в соответствии с традициями. На обратной дороге, у Атлея, ярл Атли простился с жизнью, при воинах и жрецах объявив Халльстейна своим наследником и простив ему совершенные ошибки. Там же хирдманы подняли юношу на щит, признав своим ярлом и позволив править ими, как до этого правил Атли. Не сомневался Халльстейн, что так же легко признают его (при поддержке-то хирда) и на тинге.
Так, постепенно, уменьшалась рать гауларского ярла, поскольку бонды, обремененные добычей и телами погибших друзей и родственников, в свои селения уезжали, к делам возвращаясь, а потому обратно в усадьбу вернулся Халльстейн лишь ближайшими дружинниками окруженный.
Быть может никогда бы и не прознал никто о том, по чьей вине был загублен конунг Хакон, да только бонды захмелевшие, повсюду где им после битвы той бывать приходилось, похвалялись, что Медведя Хладирского забороли, да Козлу из Оркдаля рога пообломали, да о доблести Атли ярла сказывали, лично Хакону череп раскроившего. Вот только по рассказам их слушателям казалось, что не одна сотня с хладирцем была, а не меньше пяти, и что не ночью сошлись в битве они с ратью такой, а при свете дня.
Вот об этом-то героическом сражении и долетела весть до становища Харальда, за несколько дней до того, как он приступил к осаде усадьбы Гандальвовой.

Трагическая смерть кюны Ассы

(с Янтарь в роли кюны и Сигрид в роли Кондратия Тьодольва)

Весна в Гокстаде выдалась теплой, топкой и паркой. Непривычные к такому раннему зною, люди прели, жалуясь на злую волю асов, и часто болели, кто просто кашлем, а кто и лихорадкой с ознобом и белой трясучкой. Всё здесь сейчас ещё явственнее варилось в собственном соку, закипая и пузырясь.
Асса заперлась в усадьбе с поздней зимы и не казала оттуда носа, а все дела за нее решал Каменная Башка. Поговаривали, что старуха совсем плоха, что сведут её скоро в могилу болезнь лютая али слабое сердце, ежели уже не свели.

В котле ароматно взбулькивала каша, такая наваристая, что ложка, если ее воткнуть, наверняка не упадет, а так и останется стоять. Тьодольв не удержался и опустил деревянное черпало до самой ручки.
- Каменная Башка ты Каменная Башка и есть, - покачала головой Индис, отнимая орудие и накладывая мужчине полную миску каши. - Послушал бы лучше, о чем каждая ворона уже трещит!
- И о чем же, женщина? уж не о подгоревшей ли подливе Индис Локидоттир? - миску тем не менее Тьодольв забрал, обжигая пальцы, поставил на стол.
- Да, сразу после того, как обсудят дырявые штаны твои. Щеки набей и слушай: говорила мне вчера Трюд с соседнего хутора, будто сын ее, рыжий такой, помнишь, в прошлом году с крыши упал и прямо в бадью с грязным бельем? Его еще потом прозв...
- Помню, - отрезал Тьодольв, с трудом проглатывая горячую кашу.
- Так вот, - слегка обиделась хозяйка. - Сын ее лично разговаривал с племянником Альва Косого, который, в свою очередь своими ушами слышал, как Гудхорм Железная пятка рассказывал за кружкой эля своим побратимам, что видели они войско великое, и ведет его Харальд Косматый! И Ермунганд на их знаменах, и Рагнарек за их плечами! Вемунд из Фиордов под мечами их пал, и Неккви из Мера, и Сельви Разрушитель, и Арнвинд, и Снорри Крушитель Драккаров, и даже Гандальв!
- ЧТОО?!!! - Тьодольв спалил глотку и пальцы, каша из опрокинутой миски вывалилась на руку, но боль физическая ничтожна для воина, радостью охваченного. - Кто, ты сказала, ведет их? ХАРАЛЬД?!!
Индис только икнула от испуга, вслед захлопнутой двери.

Однако перед палатами кюны Каменная Башка себя в руки могучие взял и пыл поумерил. Осторожно кулак огромный двери тяжелой коснулся, вежливо.
- Кто там? - голос из-за закрытой двери раздался, слабый, но желчный, будто ядом мерских змей напитанный. - А кто бы ни был, пошёл вон. Почиваю я и никого видеть не желаю.
- Кюна... вести я принес тебе важные...Отворила бы... - промямлил воин, что плечами две в проем дверной проходил. Веселье в нем прыгало, заставляло с ноги на ногу переминаться
- Сам отворишь, - после молчания долгого раздалось старухино ворчанье, - чай не великий конунг, чтоб я перед тобою двери распахивала.
Тьодольв совсем смутился и повеления кюны послушал, едва с петель дверь не сорвав. После замялся у порога, не зная, как бы получше новость добрую подать.
- Там это... Харальд. Вот.. Идет...
Так жарко натоплено оказалось в покоях у кюны, что даже огненному великану тут бы тяжко пришлось. Спертый воздух наполнял горло едким смрадом, а от запаха болезни тяжелой щипало ноздри да в глазах собирались слёзы. Кюна сидела у самого очага, словно желая через мгновение с головою в пламя броситься, да вдобавок завернулась в шерсть и меха, словно зимою лютою. Выглядела она обрюзгшей и старой, подуй - и жирной лужею по полу расплывется.
Но заплясали в глазах её огоньки недобрые, едва старуха имя знакомое из уст тьодольвовых расслышала.
- Что там со внуком моим неразумным стряслось, повтори?
Подточила болезнь здоровье старухино, слаба на ухо она стала, а потому не все слова слуги своего расслышала.

Вторая серия эпопеи про трагическую смерть кюны Ассы
... или "а не пришить ли нам старушку?"
Всё еще с Сигрид в роли Тьодольва

- Стряслось? Да неужто стрясется что-то с дубом битв, любимцем валькирий? На щите Мер несет, Некки к Хель отправив! Домой едет Харальд! - Тьодольв сиял ярче выскобленной медной фибулы
- Харальд? Домой? - побледнела лицом кюна, затряслись щеки её, словно бурдюки с молоком козьим. - Вконец ополоумел ты, башка каменная? Да как же может быть такое?
Представила кюна, что вернётся домой внук её нелюбимый, обласканной славой и победами громкими, и тут же броситься ему на шею змея-Рагхильда, и оклевещет перед ним Ассу старую, тут-то и конец придёт всему так долго взращиваемому, лелеемому, по кусочкам собираемому. Дурно делалось старухе при одной мысли об этом, и щемило в сердце, и кровь в жилах стыла пуще прежнего. Надеялась она, что ошибся Тьодольв в радости своей, да робкая то была надежда, слабая.
- Домой, куда ж еще! Как Гандальва положил - так почитай и сразу сюда повернул! Собаки уже ему на околице лают - за окошком и правда шавка тявкнула, скорее всего, добрым воем под брюхо пнутая, чтобы под ногами не вертелась
- Что-о-о? - и тут покачнулась Асса, словно оплеуху от самого Тора-громовержца получившая, и схватилась за сердце, и на бок завалилась.
Упала с е плеча накидка песцовая, накрыла собою поленья в очаге - вмиг вспыхнула лисья шкурка, в полумраке лицо кюны высветив, красное и раздувшееся. Прошипела что-то старуха, простонала, но язык перестал её слушаться, а потому ни слова из речей её было не разобрать.
Бросился Тьодольв к старой кюне, шкуру из очага вытащил, ногами угли затоптал (очухается старая - за сожженные меха пряником не наградит), а руками Ассу затряс, в дряхлом теле дух в сознание приводя.
Моталась из стороны в сторону старухина голова, словно вымя коровье, не приходила в себя старуха. Лишь жадно хватала воздух губами побелевшими да глаза закатывала. А потом вдруг забила ногами, как в припадке, и совсем обмякла на руках у Каменной Башки.
Вскочил Тьодольв, тело выпуская, попятился. Смертей много видел он, хребты сам ломал, секирой рассекал на две кровавые туши - и все одно не мог пола под ногами почувствовать, будто юнец, впервые куренку горло свернувший.
Какое -то время в дверях стоял Каменная Башка, на кюну затихающую глядючи, а потом побежал народ оповещать. Кончилась кюна Асса!