Четвертый год эпохи Генна, 1618 по грегорианскому календарю. Годом раньше в семнадцатый день четвертого месяца в Суруге умер Токугава Иэйсу, и его сын Хидэтада наконец-то стал сёгуном не по названию, а по праву. Новость, что волной прокатилась от Киото до Эдо, почти не затронула отдаленные провинции большого острова.
На Шикоку о ней узнали не сразу, лишь спустя очень долгое время, когда к местным даймё добрались гонцы из столиц. Впрочем - если новый пост Хидэтады и важен для истории этой страны, то на события, что начались весенним утром в деревне Камимачи, он почти никак не повлиял. Почти.

...и два божества посоветовались и сказали друг другу: "Дети, которым мы дали жизнь, не хороши. Будет самым правильным доложить о том во дворце". И они поднялись на Облачную равнину, и рассказали о том, что случилось неьесным божествам. Затем Таками-но-мусуби, бог высоких деревьев, сказал: "Так произошло, потому что первой заговорила женщина. Вернитесь и исправьте слова".
Два божества вновь повторили ритуал, как и раньше, но на этот раз первым заговорил Тот-кто-приглашает.
Сначала из морской пены поднялся остров Аха, вторым - остров Фута-но Ийо...

И вот на этом втором острове Фута-но Ийо, острове Двоих, по легендам в горах есть долина, откуда даже смертный - если отважится - может подняться к небесам.


В ад ведет много дверей. Христианам достаточно отринуть волю их Господа. В шеол* попадают и праведники, и грешники, главное – чтобы тебя похоронили. Следом за солнечным богом Ра в Дуат уходят мертвые Египта, чтобы взвесить сердца на весах Осириса. В долине Хинном, где сначала в жертву Молоху приносили детей, а позже сваливали тела умерших преступников и животных, открывается ход в Геену. В самом нижнем из девяти миров, в земле льдов и туманов, будут мучаться те, кому не повезло умереть от меча в разгар битвы. От Желтых источников начинается путешествие в восемнадцать палат Подземной темницы*. Первый вход в Йоми-цу-куни запечатан огромным камнем, чтобы найти второй, придется отправиться на север, к горе Осорэ, где течет река Трех пересечений*.
В ад ведет много дверей. Найти их не так уж и трудно – по большей части.

Гораздо сложнее – отыскать вход в Долину богов.

____________
*sheol – (שאול) – в дословном переводе «могила», ад в иудаизме.
* Diyu – (地獄) – ди-ю, «земная, подземная тюрьма», ад в мифологии Китая.
*Sanzu-no kawa – (三途の川) – дословно «река трех пересечений», река Сандзу на полуострове Шимокита, префектура Аомори (ранее префектура Муцу).

обсуждение

Деревня Камимачи возле замка Кочи
4-й год Генна (1618)

Взрослые ошибались: далеко не всегда их встречи заканчивались потасовкой, из которых победителем выходила вражеская сторона. Только треть. Приблизительно.
Иногда противника удавалось обхитрить, а затем обогнать. А порой сверстники из замка Кочи были настроены доброжелательно; кроме того, им обычно не хватало изобретательности и фантазии, зато денег и желаний - в избытке. Их достаточно пока нежный возраст и пыл в сочетании с безмерной скукой и однообразием жизни на самом краю земли требовали выплеска энергии, которая бесконтрольно бурлила в молодых головах (будем делать вид, что не ниже). Самое главное было вовремя уловить их настроение и заблаговременно удрать. В результате начинаешь хорошо разбираться в тонкостях человеческих душ и приобретаешь завидную физическую форму.
Что опять же изменяет устоявшееся за годы детства соотношение сил. Также на него имеют влияние внешние факторы: необходимость помогать отцу на винном складе (у них не было денег нанять много рабочих, а младшие дети были слишком малы, так что грузчиков нехотя подменял будущий владелец семейного дела), мечта дяди увидеть в племяннике (безнадежно) продолжение торговых традиций, то и дело возникающее желание продемонстрировать обидчикам (сверстникам и на пару лет взрослее) превосходство не столько моральное, но умственное и в скорости бега, и сестра. Старшая. Самое крупное из всех зол. Ну, по крайней мере, в их городишке.

Солнце сначала пригрело пушистый комочек на тростниковой крыше, больше всего похожий на крупную кошку, потом разогрело его, а потом перегрело. Проснулась Ран уже осоловелой от жара. Мокрая шкура от солнца нагрелась, но совсем почти не просохла, и лежала на лисе тяжелым меховым одеялом, припревшим к тому же. Впору было по-щенячьи тонко завыть, благо с благородным лаем Ран так и не повезло, но внизу уже кто-то... в голос орал, со всех пяток приближаясь к облюбованной лисой крыше. Поневоле пришлось прислушаться...

- Хитомэ!
Наследник торговца вином ворвался на склад несколько позже, чем рассчитывал отец семейства, который еще вчера за ужином попросил пересчитать бочки. Если честно, закончить работу, за которую даже не брался, Кадзума должен был еще часа два назад. Он пока не придумал себе оправданий.
- Хитомэ!
Приказчик Кёса разогнул старую спину и с ворчанием махнул рукой куда-то в сторону; если проследить направление, то можно было предположить, что сестра чем-то занята в дальнем углу их двора. Кадзума вслушался в «бу-бу-бу». Ага, сестра приходила на склад, устроила всем нагоняй, а теперь спускает пары, стирая белье во дворе.
- Хитомэ, только послушай, что я ви...
Слишком поздно он сообразил, что лучше объясняться с отцом, чем с разъяренной сестрицей. Эту светлую мысль вдуло в голову вместе с хлестким ударом мокрой тряпкой по уху. Невыжатая стирка в руках Хитомэ - оружие пострашнее мечей. Ухо Кадзумы, оказавшееся в плену мокрых пальцев, быстро начало краснеть.
- Тебя где носило всю ночь? - тон не оставлял сомнений, что требуется спешно придумать и внятно изложить хорошее оправдание.
Приятель в таком случае пользовался отговоркой о веселом квартале в соседней призамковой деревухе. Но Хитомэ такой вариант почему-то не вдохновлял, наоборот, она становилась еще злее. Кроме того, попасть к вожделенным девицам он сумел бы лишь через черный ход... чтобы немедленно быть выдворенным точным пинком в тощий зад.
- Ловил контрабандистов, - сознался Кадзума, уверенный, что сестра не поверит ни единому слову.

Не то чтобы эта порода людей не водилась в здешних скалах и водах; как раз "ночных промышленников" тут было не перечесть, даже у отца на складе попадались товары, доставленные на остров под надежным покровом тьмы. Не то чтобы деревенские мальчишки не мечтали поголовно сменить размеренную (помощь по дому, учеба, тайфун, наводнение) жизнь на приключения... Просто на всем побережье не было ни единого человека, не уверенного в том, что после встречи с контрабандистами не пришлось бы разыскивать самого сына виноторговца. А некоторые, жалея его родителей, добавляли, что у этого охламона с младенчества ветер свистит в голове.
- Нее-сан*! - взвыл Кадзума, потому что Хитомэ так крепко сжала в могучих пальцах многострадальное ухо, что у мыслей и слов появилась серьезная преграда: влетать было куда, вылетать уже неоткуда.
Старшая отвела оболтуса в угол и отпустила ценную часть братца. Встала перед ним так, чтобы не сумел сбежать, по крайней мере, сразу. Ростом и шириной боги ее не обделили, и проскользнуть мимо Хитомэ было не так-то просто.
- Какие тебе контрабандисты, да еще всю ночь?! – кипятилась сестра. – И бочки до сих пор не считаны.
Кадзума прикинул высоту забора. Хитомэ сжала кулак.
- Сама подумай, пока доберешься до Умэноцуджи, потом обратно...
Обратно он почти всю дорогу бежал (там, где не отдыхал под кустом, переводя дыхание и прокашливаясь), а туда они добирались неспешно, одолжив фонари в соседней лавке, потому что идти по узкой каменистой тропинке без света никто не захотел. Сестра чуть не огрела дурачка мокрой тряпкой второй раз. Он бы еще в море вышел среди ночи. Семья и так-то не была уверена, доживет ли наследничек до совершеннолетия, уж больно хил здоровьем по сравнению со сверстниками, с отцом и дядей в его годы.
- И что, много слив поймал на том перекрестке*? – зло поинтересовалась Хитомэ.

_______________
*nee-san - старшая сестра
*Название местечка Умэноцуджи (梅の辻) переводится как «сливовый перекресток».

У Кадзумы разгорелись глаза. Наконец-то! Иначе не было смысла бежать, поскальзываясь и один раз едва не проехавшись на животе вниз по склону до самой воды. Приятели (ну, по крайней мере, вчера они считались таковыми, наверное, от хорошего настроения) отказались пускаться в обратный путь до рассвета. Кроме того, они хотели заглянуть в заведение, где, по слухам, удон и рыба с судачи* были самыми вкусными. У Кадзумы денег на еду не было, к тому же, он хотел побыстрее рассказать об увиденном.
- Ты такого самурая еще в жизни не видела, клянусь!
Кадзума запнулся, так как слегка погрешил против истины. Он был не слишком уверен, что тот оборванец, из-за которого случился переполох на берегу, принадлежал к тем, кому положено носить два меча (хотя как раз они-то и были небрежно заткнуты за пояс). Но держался пришелец уверенно, отпрыск виноторговца даже позавидовал, как ловко он втолковал лодочнику, что оговоренную плату за проезд не поднимают в конце пути только потому, что необходимо латать проломленный чересчур назойливым матросом фальшборт. Теперь жадному капитану нужно будет чинить еще и трап.
Хитомэ уловила и заминку в речи, и сомнение на чумазом лице младшего брата. Нет, так просто ее не проведешь.
- Что, хромой, кривой?
- Э-эээ... ой-ёй-ёй!!! - Кадзума затанцевал на цыпочках. - Отпусти!
Получив передышку, он на всякий случай прикрыл оттопыренное ухо ладонью, чтобы у сестры не было соблазна оттаскать за него еще раз.
- Да он ростом с... с... - Кадзума огляделся по сторонам, прикидывая, с чем для наглядности сравнить давешнего самурая. - Наверное, с кэн*. И еще один сун*.
В этом старшая поверила младшему - если полжизни вычисляешь, куда бочки влезут, а куда и пытаться поставить не стоит, наловчишься определять размеры на глаз, как они есть.
- Прямо не человек, а криптомерия какая-то, - буркнула, понемногу остывая, Хитомэ.
- А еще... - Кадзума прикрыл ладонью рот, чтобы никто чужой не подслушал. - Он из Нары.
- Оо-о, - уважительно протянула старшая и наклонилась к уху братца.
Тот, попятившись, уперся спиной в забор.
- Да стой ты! - обдало его горячим дыханием; тихо-тихо, заговорщицки: - Покажешь?

______________
*sudachi – 酢橘 - небольшой цитрус, круглый по форме, с зеленой кожицей, используется на Сикоку (в основном в префектуре Токошима) для приготовления лапши и рыбы.
* ken - 間 - мера длины, расстояние между опорами здания; в разных районах Японии менялся от 2 м до 1,8 м.
* sun - 寸 - мера длины, примерно 3 см.

Брат с сестрой уселись в засаде, предварительно долго и со вкусом поспорив, где им будет лучше. Кадзума утверждал, что если забраться «во-о-он на те скалы», нависающие над деревней, то оттуда будет видно округу, как минимум, на пару ри*, и вообще удобно. Не страдавшая любовью к восхождениям в горы Хитомэ предпочитала мягкий и очень густой ковыль вдоль дороги. Дело в ее пользу решил аргумент, что со скалы, как через реку, не больно-то много разглядишь. А видеть хотелось все в самых мельчайших деталях.
Впрочем, на том споры не закончились. По мнению сестры, брат слишком уж высовывал длинный любопытный нос.
- Дождешься, самурай его тебе отрубит, - буркнула она, на всякий случай вполголоса.
По мнению брата, он нес караульную службу. Кадзума покорно улегся на спину, заложив руки за голову, и принялся жевать травинку с такой жадностью, как будто со вчерашнего дня ничего не ел (что в какой-то степени соответствовало действительности).
- Нее-сан...
- Что теперь? - Хитомэ не терпелось, и она елозила на пузе, будто под ним кто-то насыпал иголок.
- Как ты думаешь, можно будет отдать тебя ему в жены?
Ощутимый пинок в бок он не заработал лишь потому, что от такого предположения сестрица обалдела и некоторое время могла только шипеть, как разъяренная змея. Потом как змея же кинулась на мальчишку с полным намерением выдрать у него как можно больше волос, может быть, вместе с ушами. Кадзума швырнул в нее комок земли, но промахнулся и чуть было не погиб, прижатый к земле объемистым телом Хитомэ, которая могла похвастаться не только приличным весом, но и крепкими, знаменитыми на всю их (и соседние две или три) деревню кулаками.
- Родители все равно ищут тебе жениха, а этот верзила как раз тебе подста... уй!
Теперь досталось не только уху. Через некоторое время Хитомэ то ли притомилась, то ли пожалела более слабого младшего брата, но драться перестала. Уселась на нем верхом, вылитая Томоэ Годзен после победы в бою.
- Еще раз такое скажешь, я тебя ему сдам. Знаешь, что самураи делают с самовольными мальчишками?

________________
*ri - 里 - мера длины, примерно 4 (3,927) км.

Лучше бы она не спрашивала! Потому что Кадзума немедленно захотел это узнать. Любознательность наследника виноторговца не ограничивал тот факт, что лежит он носом в сухую землю, не лучшая поза для получения новых знаний. Сестра опять наклонилась к его уху – пунцовому второй раз за этот день – и зловеще прошептала несколько слов.
- А потом, если жив останешься, - добавила она уже на всю округу, - дадут нагинату и отправят покорять варваров.
Рядом с ними весело рассмеялись. Кто-то - на редкость уверенный в собственной безопасности - легонько стегнул Хитомэ по плечу тонким прутиком. Та взвилась, словно потревоженная кошка. Разве что когти не выпустила.
- Какого тэнгу надо?! - нелюбезно осведомилась она.
- Берегись, Куникацу-кун, - предостерег один из хорошо одетых подростков, что стояли возле брата с сестрой на дороге. - Это - грозная женщина.
Самый младший из них задумчиво похлопывал тем же прутиком себя по штанине, выбивая пыль. Должно быть - не одобрял местной грязи.
- Я хочу вас нанять, - обронил он без предисловий.
И получил в ответ одинаковые взгляды двух пар глаз. Хитомэ даже имела совесть слезть со спины братца. Дети виноторговца переглянулись.
- Не мешало бы поклониться, - лениво заметил тот, кто предупреждал об опасности, грозившей юному смельчаку.
Если у девчонки поклон вышел приличествующим, то у Кадзумы - кое-как. За что младший получил острым локтем в плечо.
Куникацу вертел в пальцах монету.
- Это задаток. Так хотите подзаработать?
- Кто ж не хочет? – первой выпалила девчонка (все их немалое семейство знало, что ей не хватает бережно откладываемых накоплений на новый гребень, а отец отказывается покупать наотрез, да и когда деньги были лишними?)
- Сначала покажите! - потребовал ее более практичный брат.
Крупная крепкокостная девица превосходила братца в силе, зато тот был ловчее, и после небольшой потасовки завладел наградой первым. Попутно выдернул из прически сестры шпильку; острие оставило на монете яркие царапины. Добыча скользнула в рукав.
- Что требуется сделать? – деловито осведомился Кадзума.

Второй раз (после того, как бочки на складе были все-таки пересчитаны благодаря настойчивости Хитомэ, которая пинками загнала брата на нудную работу, сама не отходя ни на шаг в качестве строгого надзирателя) до Умэноцуджи они добрались быстро, солнце как раз нырнуло за горы. До тамошнего постоялого двора (он же мешийя, если всего и надо, что поесть) – тоже. Кадзума вознамерился забраться на второй этаж с заднего двора по давно кем-то оставленной бочке из-под сакэ. Всех-то дел.
- Бака! – зашипела сестра и утянула младшего за куст. – Сделай вид, что дело сложное, иначе он даст мало или не даст ничего.
Торговая жилка в ней была сильна. Она нависла над братом, как гора над сосной, вознамерившись немедленно добиться уверенности, что Кадзума понимает все как надо.
Соседи поговаривали, что своих детей жена виноторговца родила так, чтобы дополняли друг друга. Видимо поэтому Кадзума легкомысленно отмахнулся от рассуждений сестры.
- Не поздно будет потом поторговаться! - он сидел на корточках, пялясь в темноту и делая вид, что разглядывает детали. - Если будет товар, будут и лишние деньги. А если бы он решил, что мы загибаем цену?
Темнота не шевелилась. Только слегка подрагивала из-за размытых пятен света с разных сторон.
- Сказали, что он еще не возвращался? - уточнил на всякий случай Кадзума.
Сестра подтвердила его правоту подзатыльником. Кадзума разулся, чтобы сподручнее было карабкаться (если придется удирать через крышу; такой вариант он никогда не сбрасывал со счетов).
- Пошледи тут, хорофо? – зажав в зубах конец шнура, которым он подвязывал рукава, попросил мальчик.
Хитомэ посмотрела на брата зверем, но вынуждена была согласиться – от отца ей досталась еще и практичность. Не в такой мере, как брату, но не так уж и мало, по сравнению с остальными.
- Если тебя обнаружат, кидай сверток вниз, не тащи на себе, - напутствовала девчонка, уползая обратно в куст.

То ли черепичина расшаталась от старости, то ли положили ее криво изначально – только она выпала. А он в темноте не заметил. Теперь острые края других кусков обожженной глины, таких же, как тот, что некогда вместе с ними защищал дом от непогоды, а ныне лежал где-то внизу в виде мелких осколков, больно врезались в бок. Наверное, стоило выбрать соседнюю крышу, крытую тростником. Или же – отодвинуться хоть чуть-чуть.
- Ма-о, - презрительно сообщил тощий кот, что уселся чуть выше.
- Тоже верно, - согласился человек, закидывая руки за голову. – Слишком громко хрустит... что-о?
- Ма-а...
Нет, черепица все же не разбилась при падении, разве что – ударившись о камни, которыми был укреплен этот берег протоки. Скорее всего, она покоилась на дне, куда ушла, едва слышно булькнув во время падения. Сейчас черная поверхность воды едва заметно рябила, напоминала полное звезд небо, ограниченное берегами. Многоруким косматым чудищем стояла на страже высокая ива, на ней прядала ушами крупная бурая... кошка? Фонарь над входом в харчевню покачивался, в такт его движению ползало по утоптанной сухой земле пятно желтого тусклого света.
Равномерно и слаженно ухая, рысцой пробежали носильщики с паланкином. Человек на крыше зевнул и лениво поскреб небритую щеку, проводил неожиданную в это время и в этом месте процессию взглядом - кто-то очень спешил в замок Кочи.
- Ну, что скажешь?
Кот задумчиво, обстоятельно почесал себя, тряхнул ушами.
- Ма! - постановил он.
- Вот уж новость! - фыркнул бродяга. - Не только ты голоден.
Четвероногий сосед повернулся к нему спиной.
- Ну, как знаешь...
Наблюдение продолжалось. Кот сменил гнев на сдержанное недовольство, в свою очередь его - на милость, но держался особняком. Оборванец пару раз задремал, просыпаясь при малейшем постороннем звуке. У входа в харчевню служанка погасила фонарь. Луна продолжала путешествие по небу, освещая пустую улицу.

Братья иногда обидно шутили, обзывая Ран белкой-летягой. На кошку, они говорили, совсем не похожа, кошки с деревьев не падают. Лисенком йокаи отбила себе все бока, а вот сейчас - уже тоже не падала. Ну... почти. Да и кому придет в голову искать лису на верхушке дерева? Только такому же сумасшедшему, а в подобные совпадения Ран не верила. "Все тронутые головой оборотни," - говорил дед, - "тронуты головой в разном направлении. Вот и наша Ран вряд ли поймет сумасшедшую соню".

Первая же ступенька едва не огласила стоном весь рыбацкий поселок; Кадзума вовремя отдернул ногу и перешагнул через нее - он уже попадался на этой лестнице с поличным, но отделался тогда подзатыльниками, выговором от отца, неделей в погребе и обещанием больше никогда не совать нос в харчевню. Особенно, с заднего хода. Сестренка завозилась в кусте, очевидно, у нее чесались руки добавить к предыдущей трепке. На веранду вышла служанка, и сразу по окрестности разнеслись разговоры и смех внутри. Женщина выплеснула ведро грязной воды в траву и остановилась, прислушиваясь. Кадзума замер, прижавшись к столбу, подпирающему крышу. Затем осторожно перешагнул предательскую ступеньку и бесшумной кошкой взлетел на второй этаж. Перевел дух. Кажется, не заметили. Он достал из-за пояса короткий нож, подцепил им тяжелую деревянную раму... Дом ждал. Он был похож на ловушку, готовую захлопнуться, но – серебро есть серебро, да еще в таком количестве! – Кадзума нырнул в темную щель.
Чернота в комнате была еще гуще, чем снаружи; с улицы проникал... нет, не свет, а подобие света, отчего становилось только хуже. Вор-самоучка споткнулся и выругался шепотом. Слышно было, как снаружи кто-то позвал подозрительную служанку, и она ушла с веранды, задвинув за собой перегородку. Стало куда тише. Казалось, полет мухи звоном разнесется по всей округе, а чихание кошки на внутренней лестнице способно оглушить. Поэтому тихий шорох - как будто кто-то пересыпал сухой песок - Кадзума расслышал отчетливо. И раздраженное змеиное шипение.
Мальчишка подскочил не хуже все того же животного, с которым его часто сравнивали, но все-таки сгреб в охапку длинный сверток из оленьей кожи и и метнулся к окну. Дорогу ему преградили кольца длинного гладкого тела. Забыв о секретности, Кадзума заорал от ужаса, перепрыгнул через один чешуйчатый виток и поднырнул под вторым по дороге к свободе.

Человек на крыше выплюнул изжеванную в мякину травинку, перекатился на живот и заглянул вниз. Девчонка – на голову выше тощего, но шустрого мальчишки – уже не пыталась вместить себя в узкое пространство под домом, сидела на корточках возле лестницы.
- Кадз... – выдохнула она и заткнула ладонями рот.
- Бежим! – скомандовал мальчишка, что скатился вниз, прижимая к груди длинный сверток.
- Какие-то незадачливые здесь воришки, - сокрушенно вздохнул оборванец.
- Ма-а, - согласился тощий взъерошенный кот.
Бродяга все еще с сомнением почесывал себя прутиком между лопаток, решал вопрос – то ли остаться и ждать, то ли сдаться на милость собственному любопытству, - когда хвостатый ночной охотник вдруг стал похож на старую чесалку. Только чесалки не плюются, выгнув спину дугой. Шерсть на узком, похожем на четки хребте встала дыбом, уши кот прижал так плотно, что сам стал похож на змею... У бродяги похолодел затылок. По улице тек серый, отливающий металлом ручей – с треугольной головой, с едва заметным черным зигзагом на боках, с блестящими в неверном свете луны чешуйками.
- Namu Amida butsu*... – пробормотал оборванец. – Это еще что за напасть?
Кот в ответ только плюнул в порождение ночи. Хорошо, что промазал.

"Кошка" на дереве тоже вытянула все лапы, из-за чего чуть не сверзилась с ветки самым позорным образом. Впрочем, напасть текла внизу, мимо, и, к тому же, была почти своя. Хоть иди знакомься. Последнюю идею лиса отвергла с негодованием, вместо этого обратив внимание не на самурая или детей, а на кота. Опасная живность. Сьесть бы ее... на всякий случай.

_________________
*Namu Amida butsu - 南無阿弥陀仏 - (букв. "Славься Амитаба Будда) японское произношение фразы на санскрите "Namo Amitābhāya".

- А ты боялась... - пропыхтел, обливаясь потом под тяжестью чужой вещи Кадзума. - Только сначала... надо будет спрятать... потом... торговаться...
Сестрица затащила его за угол огороженного забором сада при последнем доме в деревне, дальше начинался заросший травой пустырь, и немедленно дала подзатыльник.
- Дурак!
Они заныкались между стволом дерева и забором. Может, в темноте рептилия их не разглядит и все обойдется?
- Копай, - подтолкнула Хитомэ братца, который сидел, скорчившись и опираясь спиной на бамбуковые столбы, и, кажется, делал попытки задохнуться после быстрого бега.
И сама первая начала рыть податливую мягкую землю. Кадзума плотно прижимал к груди ладонь; он боялся закашляться и выдать их укромное место гигантской змее; в груди мальчишки клокотал и свистел воздух. Девчонка отвлеклась от своего занятия (она сейчас напоминала крота-переростка, из-под лап которого комья земли летят в разные стороны). В скудном свете звезд и нарождающейся луны оглядела сверток, который брат так и не выпустил из рук. Фыркнула - как смогла - тихо. Прошептала:
- Положи, займись лучше делом.
Разумеется, он заспорил.
- Нет. Ты копай... буду охранять тебя.
- Надеюсь, ты не собираешься помереть прямо тут?
Кадзума весело ухмыльнулся (в темноте его глаза блестели, как у озорливой кошки) и приложил к губам палец. Мимо них текла черная шуршащая тень. Вот она замедлила ход, и стали видны блестящие чешуйки. Вот начала изгибаться. Сейчас появится хищная треугольная голова... Хитомэ удвоила рвение (если бы мать ее видела, пожалела бы, что такое же усердие дочь не проявляет в домашнем хозяйстве). Тем временем сын и наследник виноторговца примерился, чтобы не промахнуться; ночной монстр с шипением возвигался над ним, словно башня у ворот замка. Девица бросила рыть и черными по локоть руками отобрала ценную добычу у брата, попутно измазав землей и его. Надо же, тяжелая штука. В самый раз! Хитомэ перехватила туго зашнурованный сверток, как бокен, хотя по длине он больше походил на палку для отбивания белья. В звездном свете блеснули желтые круглые глаза без выражения, и Хитомэ с размаху опустила импровизированное оружие на лоб промеж них. Что-то хрустнуло; нечто тяжелое подмяло под себя траву и цветы. Девчонка прислушалась. Сквозь стрекот цикад были слышны голоса из дома. От идеи всё спрятать брат с сестрой отказались почти одновременно и вновь засверкали пятками по проселку. Позади бушевал, мотая отяжелевшей башкой, рассерженный демон.
- Двумя монетами этот богатей от нас не отделается! – выдохнул мальчишка перед поворотом дороги, за которым их должен был ждать посланник Куникацу.

В праздники – обычно по осени, когда крестьяне стремятся подороже продать урожай, подешевле купить припасы на зиму, - появляются бродячие актеры. Жонглеры, певцы, танцоры, фигляры, комедианты – слетаются, как мотыльки на огонь. Сразу можно распознать, хорошо ли идут дела или кто-то не преуспевает. Но впряжен ли в украшенную цветными бумажными лентами и флажками тележку равнодушный к веселью унылый вол или повозку тащат сами актеры, поглазеть на вечернее представление сбегается вся округа. Даже обычно суровый ко всем настоятель храма Хотоку-джи – он пришел сюда с горы Хиэй, томился от жары и безделья – становился чуть-чуть благосклоннее к простой жизни.
Веселились, как правило, дотемна, а потом – еще немного. Самое интересное начиналось, когда детей уводили спать. Не потому, что боялись – они перепугаются. А потому, что они давно клевали носами, терли кулачками закрывающиеся глаза и в самый неподходящий момент могли запроситься в отхожее место. Детям было дозволено посмотреть и послушать несколько первых историй, затем их провожали домой. Если они и капризничали, то не много. Они знали: нужно дождаться зимы, и тогда никто не отнимет у них право слушать страшные рассказы о демонах, привидениях и воинах прошлых времен. И не нарушали негласное соглашение с взрослыми – все дети, кроме одного.
Происходящее за поворотом дороги, напоминало истории, что разыгрывали те актеры.

Первым споткнулся и полетел кубарем мальчишка, так и не расставшись с заветным свертком. Сверху с коротким девчачьим визгом навалилась сестра, едва не придушив собственным весом более щуплого брата. И тут же выпалила слово, которое наверняка подслушала либо у рыбаков, либо у рассерженного отца.
- Ма... – ошалело произнесли рядом.
- Точно! – согласился бродяга, сидя на корточках на крыше последнего дома в этой деревне и отдуваясь после быстрого бега.
- Ма-о! Пффф!
- Их сожрут, а я потом заберу своё.
- Ма-о-оо.
- Вот и я думаю, что не замужем. Этот дикий каштан, хоть и вырос на деревенском дворе, но спорю, посадил его не хозяин.
- Ма.
- Без тебя бы ни за что не догадался.

Умэноцуджи

Никто не обратил внимания, когда именно на широкую скамью возле деревенской таверны присела отдохнуть в тени престарелая пара (эка невидаль на Шикоку - паломники!), зато О-Сэн, девочка, которая принесла им напиться, потом клялась, что не видела, чтобы они шли по дороге. Беловолосая крепкокостная старушка потянула воздух, наслаждаясь доносящимися с кухни, где как раз начали готовить обед, ароматами. Голову почтенная дама несла высоко, а развороту плеч позавидовал бы любой столичный самурай. Сухопарый старичок с длинным породистым носом отрешенно смотрел вдаль и постукивал тонкими пальцами о край прислоненной к колену амигаса. Вода ему совершенно не нравилась.
- Местные почему-то так волнуются... Неужели из-за нас?
Его спутница развязала тесемку соломенной шляпы, лениво обмахнулась.
- Как жарко, - проговорила она, по-хозяйски окидывая взглядом пыльную дорогу, и еще раз понюхала воздух. - Нет, не думаю.
- Думаешь... - старик не стал заканчивать мысль.
Поглаживая верхнюю губу, он тоскливо покосился на полог; внутри подавали чай и сласти, но за деньги.
- Мы не успеем к следующему храму до ночи. Останемся где-нибудь здесь?
Судя по кислому выражению на морщинистом смуглом лице его спутницы, эта мысль не вызвала у нее большого восторга. Но пускаться в дорогу ей тоже не очень хотелось.
- Вы, должно быть, устали? - О-Сэн снова выскочила из харчевни с влажными полотенцами на подносе.

- Да, бежа...
Бабка хмыкнула.
- Шли издалека, - торопливо поправился старичок.
- Отдохните у нас! Только комната занята, очень странный токуши* из столицы... - ее голосу недоставало уверенности. - Но вы можете спать внизу. Или, может быть, он уступит вам, я спрошу!
Пигалица сорвалась было с места.
- Постой, дочка! Нам и тут хорошо, тут прохладнее, - оживился старик. - У вас не готовят ли курятину?
Его коренастая спутница облизнулась и негромко, но угрожающе зарычала на дворнягу, которой вздумалось обнюхать ее. Псина залилась громким лаем, и О-Сэн швырнула в нее сухим комом земли.
- У нас очень низкие цены! - заверила путников девочка, не уверенная, что хозяева разрешат зарезать курицу для паломников, но исполненная готовности накормить стариков.
- Это главное, - от улыбки лицо деда пошло морщинками, точно лучиками. - Откуда у нас большие деньги?
Бабка развернула платок в доказательство, что они с дедом, может, и не богаты, но и не нищие. Горсть мелких монеток заставила О-Сэн позабыть недавнее удивление: день был жаркий, пыльный, а ноги у стариков - чистые.

--------
*tokushi - 特使 - (букв. "особое, специальное использование") официальный посланник, гонец с особым поручением.

...Ну, спрятать на дороге сучок - дело нехитрое. Заставить мальчишку выбросить сверток – гораздо сложнее. Подумав, Ран начала осторожно спускаться вниз, стараясь не скользить на влажной коре. Может быть, его тоже спрятать?.. Не получится: держит в руках. Деньги, сладости? Последний участок лиса миновала просто: спрыгнула вниз на кучу подгнившей травы. Пусть будут деньги.
Перед подростками, достаточно далеко, чтобы не поймать так просто, появилась мышь с привязанной к спине золотой монетой. Лиса согнула лапы и поползла вперед очень осторожно. Со стороны она в самом деле походила на крупную кошку.

Цикады вовсю разошлись, от их вечернего концерта звенело в ушах. Из ближайшего куста выпорхнула вдруг целая стая светлячков – больших и ярких, точно пламя свечи. Призрачные огоньки закружили над травой. В их свете первой нежданную носительницу богатства заметила Хитомэ. И дала брату оплеуху, чтобы перестал возиться под ней и сопеть в прошлогодние листья.
- Тиш-ше, спугнешь! – зашипела она не хуже змеи, от которой они только что удрали.
- Слезь с меня, - придушенно фыркнул Кадзума.
Мышь уселась на плоский валун и принялась чистить усики; овальная монетка была привязана крепко, не падала и заманчиво блестела в призрачном зеленоватом сиянии. Целый кобан*, не иначе.
- Лови ее!
Мышь была медлительна и, к тому же, монета явно ее стесняла, но из рук зверек вывертывался с завидной ловкостью. Кадзума почти уже схватил ее, но увесистый сверток из оленьей кожи, несколько раз перевязанный прочным шнуром, стеснял движения, и юркая добыча снова ушла из рук. Его сестре, которая бросилась на зверушку с другой стороны, удалось схватить кончик хвоста, но тот шелковым шнуром выскользнул из пальцев. Похожая на большую лягуху, Хитомэ с кваканьем, прыгнула следом за мышью. Не схватить, так хоть подмять, тогда никуда не денется, - рассудила дочь виноторговца. Крохотный зверек раз за разом уходил от погони, и почему-то крутился больше вокруг мальчишки - словно считая его меньшим злом. Может, потому что размером он точно был поменьше.
- Уйдет... - в отчаянии простонал Кадзума.

_____________
* koban - 小判 - (букв. "маленькая печать"), овальная золотая монета достоинством 1 рьё, то есть 3 коку (приблизительно 540 литров) рис).


(а еще Кыся, если не считать Далары, конечно)

Золотистый блик монетки туманил разум. Была забыта даже недавняя (и все еще достаточно весомая и явная) опасность. Кадзума положил сверток на траву - ну кто его утащит здесь, посреди ночной пустой дороги? - и налегке бросился за мышью. Хитомэ, после всех приключений больше похожая на грязе-демона доратобо, чем на девчонку, не отставала от брата. Ее глаза сияли не хуже золота.
Светлячки вились над головами детей, над мышью, словно любопытные зрители с фонарями для освещения сцены. Никто не заметил, как слился с травой тяжелый сверток, а потом - как едва видимая в темноте лиса потащила по траве невзрачного вида корягу. Мышка почти далась в руки, но в последний момент - растворилась под слоем листьев, как будто и не было.
Разгоряченная дочь виноторговца переворошила всю палую листву вокруг себя, но нашла всего-то сухую шишку. Тогда возобладал голос разума: Хитомэ села и прислушалась. В деревне заливалась собака, где-то вдалеке пару раз ухнул филин, не было только характерного шуршания.
- Куда она делась? - зло вопросила девчонка.
Наследник виноторговца переждал еще немного (для верности) и постучал кулаком по голове: baka!
- Сам такой, - отозвалась Хитомэ.

- Что за дела? – удивился бродяга, который наблюдал за мышиной погоней с той самой невысокой скалы у дороги, что некоторое время назад оказались предметом горячего диспута между братом и сестрой.
- Ма-о!
Оборванец почесал в спутанных волосах коротким тяжелым ножом-кунаи. Вокруг было тихо.
- Ма-о, - настойчиво повторил тощий кот.
- Я что, спорю?

(а тут вместе с нами еще и Биш)

А лиса предпочла надежно укрыться за высокой скалой перед тем, как все-таки развернуть любопытный сверток. Сверток пах чем-то древним и, наверняка, опасным, но если бы опасность подстерегала ее прямо сейчас... То содержимое мягкого куска кожи лежало бы в прочной шкатулке с хотя бы одним замком. В чем-чем, а в человеческой воле к жизни Ран не сомневалась. Один слой разворачивался за другим, а под ними... Лиса припала к земле и зашипела. Вот это называлось - найти проблемы на свой родной хвост. Кицуне обнюхала меч, обошла его раза два по кругу, толкнула носом какой-то случайный камешек, старательно выкусила из лапы блоху... Решений не находилось. Теперь она была владелицей... Нет, похитительницей божественного клинка, и за ней гнались владелец меча, та змеюка, наниматель двоих детей, и хорошо если не вся небесная равнина со слугами и собаками. Может, его тут закопать?.. И сделать вид, что ни разу не видела. Нет, так ее точно съедят. Отдать обратно? Кому? Вернуть владельцу - съест змея, вернуть змее - съест владелец. А если еще решат, что это она его поломала... Хоть сама себе яму вырой и закопайся в ней. Подумав, лиса все-таки замотала сверток обратно, вырыла под самым камнем ямку и закопала, но не себя, а опасную штуку. А сама - ночной тенью скользнула в лес. Всегда оставался шанс, что владелец, змея и наниматель убьют друг друга, а до нее просто не дойдет очередь. Где бы найти еще уголок потемнее... Ночи на три.

Ночная тишина зло шутила с чуткими лисьими ушами: каждый шорох казался вражеской поступью, каждый хруст - оглушительным выстрелом из тех вонючих заморских штуковин, которые плевали огнем и кусочками горячего металла. Даже легкий плеск речных волн настораживал юную Ран и заставлял поминутно припадать к земле, пережидая, пока воображаемое чудовище проползет мимо. Тростниковые заросли, которые заполонили речной берег и даже отправились в наступление на мелководье, показались хорошим убежищем - может, не слишком надежным, зато обширным. Лиса помедлила: все-таки они слишком шуршали. Потом в лесу сухо хрустнула ветка, и взволнованная кицуне стремглав залетела в самую гущу.

Там, где вода замочила лисе мех на брюшке, а тростник рос гуще всего, из тины вылезал горб замшелого валуна. Рядом покачивалось несколько связанных вместе соломенной веревкой длинных зеленых плетей. Кто-то украсил этот жидкий снопик бумажными лентами и перьями, а сверху водрузил большой птичий череп. А темных глазницах скопились тусклые блекло-зеленые огоньки. Наверное, туда забились светлячки. Во всяком случае, эта мысль была утешительнее первой - о том, что череп мертвого ворона пристально наблюдает за нарушительницей ночного покоя. Лиса заворчала себе под нос и попятилась - от штуковины пахло... чем-то совсем не тем. Шерсть на ее загривке поднялась дыбом.
Второй тростниковый великан выступил из темноты сбоку, длинные, высушенные солнцем листья тянулись к Ран, словно пальцы. С голой кости черепа свисали черные лохмы. Теперь дыбом встала каждая шерстинка, что была на лисе. Прижав уши и округлив глаза, будущий страшный демон стрелой рванула от одного, чуть не налетев на второго, и странным зигзагом устремилась сквозь заросли прочь.

Тот, кто по доброте натуры (хотелось верить) зажег у переправы фонарь, наверняка и не подозревал, какую причудливую форму его пляшущий свет придаст клубам тумана. Подгнившие доски страдальчески заскрипели под ногами, ветхий мостик напоминал обглоданный хребет гигантской рыбы. То ли в давние времена море подступало ближе, и злосчастный бакэ-куджира* застрял во время отлива, то ли все вокруг – морок и, сделав еще один шаг, ночной путник провалится в полную черной воды бездну. Долговязый ронин легонько пнул покосившуюся опору – на пробу. В бурую маслянистую жижу посыпалась древесная труха, мост накренился сильнее. Хлипкое сооружение, но не нравится – лезь вброд. Болото выдохнуло, белесая вязкая пелена стала гуще.
- Только демонов мне и не хватало, - проворчал оборванец, недоверчиво пробуя мостик на прочность еще раз.
В воде между стеблей тростника плавал размытый блик, маленькая луна.

-----------------
*bake-kujira - 化け鯨 – скелет огромного кита, который появляется у берегов префектуры Шимане (ранее провинции Идзумо, Ивами и Оки) вместе с необычными птицами и странными рыбами. Некоторые рыбаки пытались его загарпунить, но безуспешно.

- Ма-а... ма-а...
- Тебе-то что жаловаться?
- Ма-о.
Ронин огляделся. Кажется, деревню он найдет не раньше утра. А может быть, и к полудню. Тонкие доски сломались без треска – рассыпались под ногами, - оборванец ушел по колено в болото. Жижа чавкнула.
В ответ на поток ругательств из, кажется, самой трясины выскочила очень черная, очень маленькая и очень напуганная лиса. Не теряя времени, зверек по-кошачьи вскарабкался на человека и уже на его плечах браво тявкнул во мрак за спиной.
- Ма-о? - удивился тощий кот; сам он не стал мочить лапы, он балансировал на том, что раньше было перилами шаткого старого мостика.
Лиса тявкнула еще раз. Шерсть на ее загривке постепенно укладывалась обратно.
- Не тараторь! - взмолился ронин. - Объясни толком...
Густая болотная грязь забулькала, точно варево, вспучилась пузырем. Безымянный тощий кот утробно взвыл, свалился с перил. Только шерсть на костистом хребте стояла грязными иглами - как у ежа. Перешептываясь, похрустывая листьями, из тумана выступала тростниковая армия. Белые черепа, венчавшие связки, то кренились набок, словно воины-призраки что-то нашептывали друг другу по секрету, то разевали острые клювы в беззвучных угрозах врагу. Лиса залилась звонким лаем: "ну что тут непонятного?" Оборванец пожал широкими плечами: да ничего... куда уж яснее. И со вздохом потащил меч из ножен.
То ли водоросли, то ли корни травы оплетались вокруг лодыжек, не давали сделать и шага. Туман сворачивался в длинные жгуты - словно тоже хотел помочь. Ночь за что-то ополчилась на своего воина, не иначе. Первая тростниковая связка наклонилась, как будто подрубленная, хотя меч еще не коснулся ее. Щелкнул крепкий отточенный клюв, едва не лишив маленькую лису уха, скрежетнул об подставленный вовремя клинок. Дернувшись, лиска со звуком расцарапанной ткани, плюхом, и чем-то, напоминающим мяуканье, между ними, упала в воду. Оттуда она сразу же выпрыгнула на мостки, пуша то, что осталось от шерсти и гневно рыча, но в бой почему-то не кинулась.
- Ты, который почти один из нас, - проскрипел тоненький голос. - Почему заступаешься за воровку?

Тощий кот поддержал ее злым шипением.
Тростниковая армия приободрилась, удары сыпались один за другим, меч срезал толстые стебли, с хрустом разламывались сухие кости, но казалось - враг идет нескончаемой чередой. На лодыжке заморскими кандалами сомкнулись ледяные сильные пальцы, из воды - пос кользкой, в разводах тины чешуе свет фонаря стекал, будто масло, - выхлестнулись кольца гибкого змеиного тела. Ронин бросил короткий взгляд через плечо и тотчас поплатился за это; острый клюв со всей силы ударил его под ключицу, заставляя разжать пальцы и выронить меч. Оборванец попятился.
Лиска от неожиданности снова упала в воду, на этот раз в яму, вынырнула, отфыркалась, в панике добралась до мелкого места, и чуть не угодила под клюв. А потом под кольцо змеиного тела. А потом под пятку роши. А потом... Потом вся обида, страх, холод, беспомощность, слабость - все это перетекло в такую злость на окружающий мир, что лиса до хруста сдавила мелкие хрупкие зубы. И даже не сразу поняла, что огненный шар над ее головой - ничего похожего на мягкий звездный огонь настоящих лис, мрачное оранжевое пламя, пускающее протуберанцы в сторону такого заманчивого тростника вокруг - ее дело. А когда поняла - метнула шипящую и гремящую сферу в клювоголовых.
Под ногу роши попалось нечто очень скользкое, очень толстое - и живое. Он едва успел задержать дыхание, шею стиснули – не разжать - цепкие пальцы, длинные когти занозами вошли под кожу. Над его головой трещали в огне тростники, выло пламя, насыщалось соломенным воинством; под ударом чудовищного хвоста - туловище огромной змеи было, должно быть, с бочонок в обхвате - разломился надвое настил моста. В глазах потемнело, и вовсе не от ночной мглы.

Все затихло, на камнях возле берега - подальше от топкого места - сидели тощий бездомный кот и маленькая нахохленная лиса. Они ждали и делали вид, что сосед не существует. И что им ничуть не было страшно. Наконец, их третий товарищ по ночному сражению выкарабкался из болотной грязи - жижа чавкнула с сожалением, - растянулся на берегу. Меч он положил рядом.
- Ну и влипли же мы с тобой, малышка...
Лиса отряхнула лапу с таким видом, словно и не ждала, просто сохла. Потом наклонила голову набок и, высунув язык, воззрилась на самурая.
- Ма-о! - заявил тощий кот, притворяясь, что вообще ни при чем.
Ему не поверили.
Данго, что специально был завернут в бумагу, конечно, размок и был теперь не сладкий шарик, а сладкая масса, прилипал к пальцам.
- Будешь? – спросили у лисы.
Лиса наклонила голову на другой бок, потом согласно подошла ближе. Извинений на ее остроконечной морде не было и следа. Кот же – наоборот, от лакомства отказался, он вылизывал хвост, поэтому угощение честно поделили пополам. Спина ныла и горела там, где по ней прошлись лисьи когти, дышать все еще было больно, но роши нашел плоский камень, положил на него долю новой знакомой, придвинул ей. Свою часть сладкого шарика он слизнул с пальцев быстрее, чем когда-либо.
- Я – понятно, так уж повелось, - сказал он. – А почему гнались за тобой?

(по просьбе одного из авторов поста)

Лиса неопределенно тявкнула и легла рядом с камнем, осторожно подъедая лакомство левой стороной пасти. Доев и немного подумав, она решила, что лежать прямо тут – это расточать ценные остатки тепла, и перебралась к самураю под бок. Лежать, разглядывать небо, ни о чем не думать было приятно - если бы не вздыхало рядом болото с угольками обожженного тростника. Может, тварь, что обитала здесь, спряталась, может, нет. Проверять роши не стремился. На сегодняшний день - или ночь - приключений было достаточно. Он с трудом сел; тело затекло, не слушалось.
- Ма... - сказал тощий кот.
Роши оттянул прилипшую ткань, поморщился; болотная грязь начала подсыхать грязной коркой, одежда превращалась в панцирь.
- Ты со мной? - спросил он.
- Маа...
- С тобой мы потом поговорим.
- Ма-о!
- Хорошо, - роши сорвал веточку, почесал ею в волосах в тщетной надежде распутать колтун. - Я, Сейшин-но Киёмори из Нары, обещаю заботиться о тебе три года. Мы договорились?
- Ма-а.
Роши посмотрел на черный клубочек лисы.
- Ну, а ты что скажешь?
Лиса поднялась на ноги, поежилась, покрутилась на месте, словно в попытке поймать собственный хвост. На шестом витке на нее стало неожиданно-трудно смотреть, а потом на месте зверька оказалась тщедушная и темнокожая стриженая девчонка в коротком детском кимоно. Девчонка грустно посмотрела на собственные босые ступни.
- Согласна. Пойдем, я знаю, где тут теплее.
- Помыться бы...

(neko chan soshite)

Туман стал плотнее, заполнил почти всю речную долину от берега до берега, от него тянуло холодной сыростью. Роши посмотрел на бесформенные липкие клубы так, будто собирался разогнать их одним только взглядом. Не получилось. Мысль о возвращении к придорожную маленькую таверну была не лишена привлекательности, но мысль об отдыхе была еще привлекательнее.
- Что ж, пошли.
Ран сама была здесь не так давно, но в потребностях мало отличалась от огромного человека, а потому знала и относительно чистый ручей не так далеко, и небольшую пещеру - один камень, катясь, напоролся еще на два, а потом пара сосен скрепила конструкцию в почти настоящий дом. Здесь уже лежали одеяла, дерево для костра, и даже мешочек риса, сырого, правда. Довершали картинку три-четыре посудинки разных размеров, лакированная коробочка, палочка для еды и размокший бумажный журавлик. Девчонка указала на одеяла. Она тоже смыла грязь с себя - темная кожа осталась сухой, но лисий мех был встопорщенным и промокшим насквозь. Оборотившись, кицунэ свернулась в углу, не спуская глаз-бусинок с человека. Из-за странного цвета, собаку или большую кошку она напоминала намного больше чем сестер-лис.
Клочок оранжевого пламени ценой в упрямство и несколько проклятий, отпущенных, когда один осколок кремня попал не по второму, а по пальцам, давал больше тепла сердцу, чем телу - напоминанием о другой лисе. С яркой шубкой, зелеными глазами и несносным характером. Они с Дайдай встретились, разошлись, снова встретились и опять потеряли друг друга, на этот раз - без надежды. Воспоминания приходили каждую осень, как только все клены в округе вспыхивали алым огнем.
- На Шикоку нет лис. Откуда ты взялась?
Кицунэ посмотрела на человека как на садиста и мучителя небольших промокших животных. Потом снова закрутилась в погоне за мокрым, а потому не очень пушистым хвостом. На этот раз превращение заняло добрые три минуты. Стриженая девчонка смотрела не менее укоряюще, но недолго - взяла одеяло и завернулась в него по самые уши.
- Приплыла. На корабле. По морю, - на всякий случай уточнила Ран, подбираясь ближе к огню. - Я видела тебя в деревне. Ты занял мою крышу.

Деревня Камимачи

Среди односельчан виноторговец слыл зажиточным человеком и жил чуть-чуть на отшибе. Не так уж совсем далеко, чтобы не считаться членом здешней общины, и не так уж и близко, чтобы словоохотливые женщины не принимались судачить, будто "эти выскочки Сакамото зазнались, купив ранг и фамилию и забыв про свое низкое происхождение". Сплетничали, что их дети не спят вместе со всеми, а в пристройке, в собственной комнате, словно знатные. А жена деревенского старосты, которой приходилось бывать в гостях у жены виноторговца, утверждала, что своими глазами видела, как наследник семьи читал книжку вместо приличествующих занятий.
Наказание в этот раз было непродолжительным. То ли отец оказался в благодушном настроении после выгодно проданной большой партии товара. То ли мать заступилась; она всегда вставала на защиту своего любимца. То ли, отловив Хитомэ у пропахшего кислятиной погреба, в крохотное оконце которого она ловко (что рождало подозрение о длительном опыте) просовывала рисовые сладкие колобки для "арестанта", родители сумели лишь развести руками. И к наступлению ночи Кадзума опять наслаждался свободой, хоть и был непривычно тих и покладист.
И опасно задумчив. Даже на угрозы отца выпороть наследника так, чтобы спина горела неделю, а спать тот мог бы лишь на животе, а затем отдать послушником в любой храм (пусть узнает смирение!) Кадзума покладисто кивнул в ответ. Мать за ужином упрекала и мужа – привычно, и сына - за несносный характер. Перепало и Хитомэ - за компанию.
Наконец младших детей уложили спать, и стало тихо. Хозяин с хозяйкой ушли к себе, и оттуда потянуло приятным свежим ветерком с реки сквозь щели в неплотно задвинутых перегородках. Наверное, открыли сёдзи на веранду и любуются теперь садом в свете восходящей луны. Виноторговец стремился всячески соответствовать приобретенному рангу, поэтому обязательно посвящал время благородным занятиям вроде любования, а порой даже рисованию. Грамотности его, увы, не хватало на написание стихов, зато для Кадзумы был специально нанят учитель, живущий при доме, чтобы обучил наследника чтению, каллиграфии и стихосложению. «Верному счету, - поговаривал ворчливо Сакамото-старший, - я его научу и сам».

Старшие дети отправились в пристройку, семья приготовилась к ночи, и теперь поужинать могли все остальные. Они собрались в комнатушке, отделенной от большого общего помещения тонкими сёдзи. Сидели на лавках, поставив рядом каждый свой небольшой высокий подносик с едой. Кухарка устало вытирала лоб мокрой тряпицей и лукаво косила на учителя. Тот, невысокий, но плотный и ширококостный, делал вид, что больше интересуется горячей лапшой с бульоном у себя в плошке, но не забывал подогревать ее интерес бросаемыми изредка взглядами. Служанка относилась к подобным вещам неодобрительно, но помалкивала и лишь поджимала время от времени губы. Она и сама была бы не прочь прогуляться с учителем теплым вечером, но только если он сам предложит, а она еще три раза подумает. В общей комнате не погасили лампу, а значит, виноторговец обязательно подсчитает, сколько было уплачено за масло, и примется ворчать. Служанка приподнялась было, но осталась стоять на коленях, застыв, будто тот соляной столб, о котором рассказывалось в заморской книжке. Сама служанка читать не умела, но когда мыла пол на веранде в пристройке, слушала, как Кадзума с запинками разбирал трудный текст.
- Что с тобой? – недовольно спросил учитель; он не любил, когда люди рядом с ним вели себя не так, как им положено.
Кухарка вознамерилась огреть то подружку по сплетням, то соперницу мокрой тряпкой по плечам. Даже руку занесла. Но взглянула туда же, куда смотрела та, да так и остановилась с поднятой рукой. Перегородки в их доме были затянуты провощенной бумагой, но без узоров и рисунков, а обычной; так далеко стремление хозяина не заходило. И сейчас на этой бумаге, подсвеченной с другой стороны, словно пятно туши из перевернутой тушечницы, разливалась черная огромная тень. Одно острое кошачье ухо было прижато к голове чудовища, второе - чутко выставлено. Зверь стоял на задних лапах и прислушивался, не зашуршит ли где добыча.

- Неко-мата!* – хрипло выпалила кухарка и схватилась за сердце.
- Чушь, общеизвестно, что... - всезнающим тоном начал учитель, но обернулся, увидел и побледнел.
Женщины вскрикнули и обнялись, создавая непрочную защиту от ужаса, что обуял их.
- Если она пойдет к хозяйке...
- ...то съест ее и займет ее место!
Учителя, как единственного присутствующего мужчину, совместными усилиями выпихнули вперед, против чудовища. Понимая, что подвергает здоровье, а может и жизнь, опасности, он нехотя медленно отодвинул перегородку. Небольшая трехцветная кошка удивленно оглянулась на людей. На щекастой мордочке с фонтанчиками длинных усов отразились недоумение, паника, недовольство - поочередно. Затем зверек хлюпнул маслом из блюдечка лампы в последний раз, уселся и обстоятельно облизал бледно-розовым язычком нос.
- Э-э-эт-то... она? - запинаясь, выдавила служанка.
Кошка, которая никак не превосходила размерами своих сородичей, посмотрела на нее с презрением.
- Д-должно быть, - промямлила повариха.
Учитель близоруко прищурился в попытке разглядеть, два хвоста у животного или один. Рука, которой он держался за перегородку, дрожала, и потому сцену сопровождал быстрый тихий стук деревянной рамы о раму. Кошка подняла одно ухо. Народ замер. Тогда зверек сладко, долго и с большим старанием зевнул, продемонстрировав иголочки острых клыков.
- Кис-кис-кис... - неуверенно позвала служанка.
Кошка подняла второе ухо.

______________
*neko mata- 猫又 - (буквально: "кошка еще раз") одна из разновидностей бакэ-неко (кошки-монстра), кошка с раздвоенным хвостом; такие йокаи гораздо крупнее обычных кошек, они любят танцевать, умеют манипулировать мертвецами и ходить на задних лапах.

- Обычная кошка, - вынес заключение учитель и отпустил перегородку. – Ей просто захотелось масла.
Кухарка тут же вспомнила, что, кажется, по крайней мере, она так думает, но позавчера или на прошлой неделе она видела эту кошку во дворе. Успокоенные, люди снова задвинули перегородку и вернулись к ужину и обсуждению важных тем, вроде погоды на ближайшие дни и сколько рыбы нужно взять у рыбаков.
Оставленный сам по себе зверек подождал, когда голоса людей превратятся в обычный гул, затем осторожно поднялся на задние лапы и танцующей походкой удалился восвояси, что-то припевая себе под нос и помахивая в такт мелодии раздвоенным хвостом.

***

- Оне-сан, почему я не умер при рождении? Все только и говорят, что меня надо было отнести в лес.
Старшая перевернулась, чтобы лежать лицом к нему (скрипнули половицы под ее дородным телом), и грозно посмотрела на брата. Получилось бы удачнее, если бы тот мог видеть выражение ее лица.
- А кто бы тогда был наследником и моим братом? Спи лучше.
По жаркой погоде все перегородки раздвинули, но даже так в комнате было душно, и дети виноторговца вытащили футоны на веранду. В глубине сада журчал ручей, и где-то неподалеку ему вторил соловей. Свет тонкого месяца посеребрил верхушки деревьев, но не смог пробраться дальше, и сад лежал в глубокой тени.

- Наверное, всем было бы лучше, - проворчал младший брат, забираясь под тонкое одеяло. - Оне-сан...
- Ну чего тебе?
- А ты не боишься, что за нами явятся демоны?
Сестра молча ткнула крепким (толщиной в два пальца Кадзумы) пальцем под притолоку, где с полочки на детей виноторговца благодушно взирала фигурка Джюроджина..
- Спи давай, - повторила старшая.
И заснула первой, как обычно.

***

Косой прямоугольник голубоватого света неторопливо полз по тростниковым циновкам, на ближайшем болоте перекликались лягушки. Едва слышно шелестели бумажные змейки, привязанные к шнурку на камидана, сладко посапывала Хитомэ.
Сам Кадзума лежал с открытыми глазами и боялся дышать. На веранде кто-то сидел; собственно, он и проснулся от ощущения, что за ним наблюдают. В лунном свете длинные волосы казались особенно черными, а чешуйчатые кольца змеиного тела особенно блестящими. Женщина наклонилась и положила неестественно белую ладонь Кадзуме на грудь. Тот хотел отодвинуться, но огромная тяжесть придавила его к футону, а шуршащая масса распущенных чужих волос залепили лицо и рот, мешая позвать на помощь.
Хитомэ пробудилась от того, что рядом с ней возились, скребли чем-то по гладко струганным доскам пола и кашляли с надрывом. Выдернутая из сна, она резко села и начала озираться, готовая вскочить и давать отпор – или бежать, смотря по обстоятельствам.

Сообразив, откуда идут звуки, подползла на четвереньках к брату, посадила, стукнула по спине в надежде, что тот всего лишь поперхнулся. Какое там, кашель продолжал сотрясать щуплое тело.
- Кадзума! Эй, бака!
Задыхаясь, тот царапал скрюченными пальцами по горлу, как будто пытался сорвать с шеи невидимую удавку.
- Нее-сан... прогони ее...
Хитомэ лихорадочно огляделась. Чем прогнать-то невидимую тварь? Джюроджин молча улыбался с полочки. Небо посерело, кусты в саду проступили четче, и оттуда веяло свежестью. Поодаль шел вверх горный склон, а там святилище, онмиёджи...
- Держись!
Накинула на узкие плечи брата первое косодэ, что подвернулось под руку. Не ради приличий, чтоб не замерз. Кое-как подняла на ноги.
- Идем.

Харчевня на Умэноцуджи

В дальнем самом темном углу таверны сидела молодая красивая женщина со скромно опущенным взглядом, в одежде далеко не бедной. На столе перед ней стояло такое количество блюд, что не съесть и здоровому мужчине, девушка была одна. Сухопарый старик облизнулся, глядя на дымящуюся миску с куриными потрошками. Беспокойно оглянулся на бабку рядом с собой и спешно дернул вниз ее рукав.
- Будешь так делать, прогонят! – прорычал он ей на ухо. – Не хочу по твоей милости спать под кустом.
И смущенно улыбнулся, когда обернулась их юная проводница.

Пещера

Отстирать одежду до конца не удалось; но большая часть грязи осталась теперь ниже по течению ручья. Роши почти испытывал стыд. Зато - и запах гнилой стоячей воды тоже унесло водой. Кот свернулся в клубок на большом валуне, спал, наверное.
- Извини.
Жевать сухой рис не было сил, хотя роши все равно попробовал. Когда сумел прокашляться - сходил еще раз к реке, зачерпнуть воды одной из плошек. Вскоре в миске забулькало. Готовое варево поделили на троих, каждому понемногу, но кто привередничал, тот мог пойти ловить мышей. В ту ночь грызуны спали спокойно.

***

Чем дальше оставалась деревня, тем прямее делались спины стариков-паломников и легче их шаг. Пропыленные белые одежды уже не висели мешковато, а в седине поначалу отдельными прядками стала проглядывать темная, почти бурая рыжина, а затем как будто на головы обоих путников щедро выплеснули краску. Крепкокостная бабушка развязала тесемку соломенной шляпы и встряхнула густой длинной гривой стремительно чернеющих волос.

- Надоело! - заявила она ломким мальчишеским баском. - В следующий раз ты будешь женщиной. Почему все время я да я?
- Никто не поверит, что мужчина так красуется.
Ее долговязый спутник вынул из-за пазухи веер и принялся обмахивать себя. Снимать амигаса он не торопился, прятал желтые светлые глаза в ее тени. Оттянул рукав.
- И как только люди носят все это на себе постоянно? Жарко, об кожу трутся грубые тряпки. Фу.
- Никто не поверит, что мужчина носит имя женщины, - резонно огрызнулся первый.
Они умылись и напились из родника, осторожно, чтобы даже случайно не взглянуть на собственное отражение. Затем повалялись в высокой траве, то затевая несерьезную борьбу с дружескими покусываниями, то отвлекаясь на ловлю бабочек и муравьев. Потом немного полюбовались облаками.
- В нашем лесу не так весело, - без сожаления вздохнула недавняя старушка, вычесывая из растрепанных волос травинки.
- Там уже каждый листик известен, чего ж тут веселого? – рассудительно сказал ее спутник.
Узнать в нем того старика можно было лишь по носу – так и остался длинным и острым.

Вопрос мусора в волосах его не волновал нисколько, все равно из этой несоразмерно густой и пышной шапки не вытащишь все. Зато вон те... вон то... Весь подавшись вперед, мальчишка влез в кусты. Он не долго там шуршал, вынырнул с блестящими от азарта глазами.
- Иди сюда! Тут кое-что поинтереснее бабочек.
Оказалось, и правда, интереснее. Заросшие мхом, затянутые паутиной, но все еще отличимые от древесных стволов, там стояли столбы. Кое-где даже виднелись следы разноцветного лака. Мальчишки вскарабкались по щербатой, потрескавшейся каменной лестнице, так надежно спрятанной среди зелени и оплетенной корнями, что пару раз тот, что был пониже и покрепче, сделал попытку очень быстро и кубарем спуститься с холма. Один раз застрял в густом валежнике, второй раз его спас приятель, ухватив за шкирку.
- Ух ты! – восхитился он, добравшись до верхней ступеньки.
- Какое место! – вторил ему второй, более долговязый и тощий; он балансировал на одной ноге, стоя на плоском камне. – Как они могли забыть о такой красоте?
«Они» были людьми из окрестных деревень. Глупыми, темными и совершенно бесполезными, по мнению подростка. Разве что еду хорошо умели делать.
Братья одновременно повернулись друг к другу.
- Мы должны... – начал один.
- ...показать им... – продолжил второй; его губы кривились от едва сдерживаемого веселья.
- ...как они неправы, - закончил первый и хихикнул в предвкушении.

Неподалеку от деревни Камимачи (через реку)

В последовавших событиях - если не всех целиком, то двух-трех дней определенно, - следовало винить лисьи когти. А еще соломенную веревочку от старых вараджи, она размокла в самый неподходящий момент. Почти. Конечно, окажись вокруг с десяток вооруженных людей, что сгорали бы от желания заполучить его жизнь и голову, было бы еще хуже. Но очутиться посреди грязной лужи - после того, как только что смыл болотную грязь! - лишь потому, что порвалась завязка... Мицуке укоризненно посмотрел на кота; тот сидел на сухой кочке, слушал, как только что приобретенный хозяин осыпает ругательствами окрестности, глядел в сторону. Будто его вовсе не интересовало, как спасать положение. Лиса промышляла где-то в кустах, слышно было, как она хрустит там. Во всяком случае, ему хотелось думать, что это она.
Дальше шел босиком - наполовину. Выбросить бы стоптанную разношенную сандалию, да жалко...

- Что ж ты такой тяжелый? – пыхтела Хитомэ. – Вроде маленький и тощий, сколько тебя ни кормили – а вон какой тяжеленный.
Братишка все соскальзывал, и девушке приходилось останавливаться через каждые пять-шесть шагов и забрасывать его повыше. Луна кое-как освещала тропу. Фонаря дочь торговца не захватила впопыхах и теперь кляла себя за это, но молча, чтобы не услышал брат, потом задразнит. Хотелось поскорее выбраться к мосту – на другой стороне храм, где могут помочь. Но Кадзума висел мертвым грузом, и даже петь было нельзя, чтобы подбодрить себя: кто знает, что или кто прячется в пустой и звонкой предрассветной мгле. Не голосили еще птицы. И только поэтому Хитомэ услышала чьи-то мягкие крадущиеся шаги позади. Еще не рядом, но уже близко.

И вдруг – голос, но не за спиной, а впереди. И тоже недалеко. Лесоруб? А почему так поздно – или рано – в лесу? И некоторые слова, которыми он награждал местные болота, не были известны деревенским лесорубам. Кадзума слабо завозился и чуть было не съехал с закорок в дорожную пыль, как будто словеса, которыми оглашались окрестные камыши, оказали на него бодрящее действие.
- Оне-сан...
- Потерпи, скоро придем. И не дергайся!
Хитомэ чуть не подскочила, наступив босой ногой на острый камешек.
- Оне-сан... давай позовем на помощь, - брат дышал еле-еле, воздух с громким свистом вырывался из его груди, но раз Кадзума так настойчив, значит, хочет сказать действительно что-то важное.
Сестра оглянулась туда, где ей недавно слышались шаги. Никого. Показалось, наверное. Или таятся.
- Ругачего? А если он из вассалов нашего даймё? Мы же деньги взяли...
Тащить младшенького ей становилось невмоготу, скоро совсем выбьется из сил.
- Не-е... это тот, приезжий... у которого мы стащили... – он закашлялся, уткнувшись ей в плечо.
Она снова подкинула братца повыше, чувствуя, как немеют от усталости руки.
- Ладно, он так он. Лишь бы не ушел. Держись!
Ей даже удалось ускорить шаг. И хватило сил продраться сквозь кусты, а не идти в обход по тропинке.

В освещенный заходящей луной пролесок вырвалось нечто большое, пыхтящее и свистящее. Прошлепало ногами по грязи в канаве, выбралось на кочку и остановилось перед странствующим самураем.
- Могу спорить, - весело сказал тот, разглядывая растрепанное, замызганное, крайне усталое чудище о двух головах, - ты – не здешний йокай.

Ночной дождь размыл дорогу. Когда хрипя и сипя, точно кони после забега - и с лошадиным цоканьем деревянных подошв - погоня очутилась на перекрестке, возник спор. Одни утверждали, что не надо бросать преследование, что дорога из Камимачи одна и что они вот-вот нагонят добычу, если соберутся с последними силами. Другие - прагматичнее - говорили, что беглецы не могли уйти далеко и, вместо бездумного бега вперед, предлагали прочесать местность. Третьи хоть опасливо и косились на человека, что прятался от дождя под ветхой крышей небольшой развалюхи, но высказывали неуверенное пожелание спросить у него. Остальные предпочли не услышать совета. Косодэ незнакомца из дешевой темной ткани обмахрилось на рукавах, а кое-где требовалась хорошая штопка, но два меча за поясом - в простых ножнах, но старинной работы, - говорили лучше всяких гербов на одежде. У ног чужака одинаково-брезгливо отряхивались от долетающих изредка капель рыжий кот и черно-бурая лиска.
Участники погони ощутили себя в неловком положении: с одной стороны, они понимали, что без подсказки они дальше не продвинутся ни на шаг, с другой - не знали, как же вожделенную подсказку получить. Бродяга, похоже, спал, но кто пойдет его будить? Добровольцев не нашлось, и, еще немного посовещавшись, вперед вытолкнули самого мелкого. По крайней мере, если беседа обернется не так, как хочется, его будет не жаль.
- Не рискуй, - предупредил чужак, когда "посол" остановился, перетаптываясь, в двух шагах от него; доброжелательности в голосе было немного. - У меня был плохой день, а ночь - еще хуже.
Необычный темный зверь у его ног сел на пушистый хвост и теперь сверлил нежданного гостя почти по-человечески презрительным взглядом.
- Э-ээ... - не очень оригинально и внятно затянул посланник, но посмотрел в глаза незнакомому маленькому существу и сник.
Погоня зашипела подсказки. Лиса закрыла глаза. Под плохонькой крышей будто бы стало еще темнее. Ярко сверкнула молния. Когда существо снова посмотрело на порядком напуганного подростка, бусинки его глаз из черных стали рубиновыми.

В лесу неподалеку от Камимачи

Изумрудные бархатные альковы леса звали нырнуть в них с головой, так, чтоб дух захватило. А потом, отфыркиваясь, выпутываться из серебряной шелковистой паутины, отряхивать с черной шкурки сухие прошлогодние листья и иголки. Камни развалин таились подо мхом, среди опутанных зелеными побегами стволов. Они спали тем долгим безмятежным сном, который природа уготовила лишь древним строениям, будь то ее собственные произведения или сооружения человеческие. Лучше места для лисьих прыжков и догонялок не придумаешь. Братья всласть побегали друг за другом, повыглядывали из-за валунов, поборолись на пружинящей лесной подстилке
Ямы-пещеры открывались прямо под лапами, не заметишь, как ухнешь вниз. В одну такую Айка и провалился. Вызвав маленькую лавину камешков, скатился кубарем по узким крутым ступеням, извернулся, приземлился на лапы – почти, одна подогнулась, - на утоптанном земляном полу глубоко внизу. И удивился. Он не должен был падать, этим всегда занимается брат. Так почему сейчас...
Вдалеке над головой светящийся зеленью проем наполовину заслонила остроносая ушастая голова. Айка встряхнулся.
- Я нашел пещеру! - провозгласил он.
- Ты в нее провалился, - уточнил Рико, который никак не мог пережить, что кто-то стал первооткрывателем, а не он, и поэтому делал вид, будто плевое дело, подумаешь, дыра в земле. - Ты живой?
- Спускайся сюда! – вместо ответа позвал более тощий из двоих.
Не признаваться же было, что одному боязно в холодной почти непроглядной, даже с лисьим зрением, тьме. К тому же, когда глаза привыкли к смене освещения, со всех сторон начали проступать странные белесые штуки.
- Давай, иди. Тут много интересного, - поддразнил брата Айка. – Только осторожно, ступеньки обваливаются.
- Не ука-а...
На голову поджарому лисенку посыпались труха, мелкие камешки и влажные комья земли, затем фыркающим клубком рухнул брат. И тут же принялся охорашиваться.
- ...зывай мне, - завершил он начатую мгновение назад тираду.

- Да забудь ты про хвост, все равно мой пышнее, - одернул его первооткрыватель пещеры и даже коротко прихватил зубами за шкирку, чтобы братец прислушался. - Смотри, вон там, далеко, в нише. Большо-ое.
Оно и правда было немалых размеров, раз в десять больше лисят. Как будто сплетенное из толстых белых нитей. И пахло... Айка сморщил длинный, тонкий, с горбинкой нос, когда в ноздри ударила непонятная смесь запахов. Шерсть на брате стояла дыбом, каждая черная с серебристым отливом волосинка, отчего и без того упитанный Рико стал в два раза больше и круглее. Потом брат чихнул и принялся тереть лапой нос, делая вид, что ничего страшного, всего лишь попал пух. Или мусор. Или пыль.
- Что это? - звенящим голосом спросил он.
Потряхивая лапами на каждом шагу и подметая землю хвостом, поджарый (младший, с точки зрения брата, старший по своему собственному мнению) лис осторожно приблизился к предмету и сел, готовый убежать, если тот хотя бы шевельнется. Следом на цыпочках тенью следовал брат.
- Как думаешь, оно живое?
Под шелковой, белой, словно луч солнца никогда не касался этих толстых, липких даже на вид нитей, тканью как будто бы двигались тени. Рико потянул носом тяжелый жаркий воздух.
- Похоже.
Он все еще не хотел признаваться, что струсил.
- Похоже на... на гусеницу. Но какая же из нее выйдет бабочка? - прошептал Айка и заложил уши.
От кокона шел запах гнили, сладковатый и густой, но к нему примешивался запах плоти, живой, не разлагающейся. Полумертвая штука пахла опасностью.
- Давай уйдем отсюда и завалим вход? - предложил тощий лисенок и обернулся на брата.
Рико никак не смог сладить с загривком, мех там ходил волнами, как высокая трава под ветром. Впервые в жизни старший (по своему собственному мнению и младший, с точки зрения брата) наследник лисьего рода не стал спорить.
- Пошли, - твердо сказал он голосом, не подразумевающим возражений. - И быстро!

Неподалеку от деревни Камимачи (через реку)

- Тише ты! Услышат, - зашипела Хитомэ на брата; тот с невнятным мычанием вяло попытался дать сдачи, когда она отдавила ему палец.
В темном, хоть глаз выколи, крохотном помещении едва хватало места им двоим. Они бы сами не полезли сюда, но новый знакомый втолкнул их внутрь алтарного шкафчика придорожного святилища и захлопнул створки. Сквозь щели в рассохшемся дереве ничего не было видно, зато все слышно великолепно. Девчонка изогнулась змеей, лишь бы как можно меньше задевать деревянную статую неизвестного божества.
- Тебе должно быть легче здесь, - прошептала она на ухо младшему. - Демоны не любят святые места.
Кадзума дышал с трудом, но его не могли удержать ни хворь, ни проклятие, ни риск, что их обнаружат.
- Думаешь, он спасет нас?
- Почему нет?
- Ну... мы его обокрали, забыла?
- Если бы держал зло, оставил бы нас на дороге, и нас бы уже вели в замок, - опять зашептала прямо в ухо брату Хитомэ. - А он сидит там и не пускает их. И... и... - она, наконец, замолчала и прислушалась к глухим, как из погреба, вскрикам.
Ветхие доски прогнулись, когда кто-то снаружи изо всех сил - и должно быть с разбега - ударился о стенку всем телом.
- Я тебе что говорил? - раздался укоризненный голос ронина.
Кадзума закашлялся, испуганно зажав рот ладонями, но он мог и не трудиться, снаружи его не услышали за злым лязгом металла и змеиным свистом воздуха под ударами мечей. Затем брат с сестрой слышали только удаляющийся топот ног.
Дверь святилища перекосилась, открылась не сразу - только, когда по ней ударили кулаком. Их новый знакомый вытирал рукавом клинок.
- Пошли, - сказал он. - У нас не так много времени.

Похоже, лисьи когти оставили ему отметины глубже, чем надеялся Мицуке; царапины зудели и чесались от едкого пота.
Мальчишка – не сказать, чтобы очень уж круглобокий, скорее, наоборот, костистый, хотя теперь, когда он обмяк, как тряпичная кукла, нести его стало во много раз тяжелее, - горел, как в огне. От бедняги исходил такой жар, что одежда парила, как земля по весне. По-хорошему, следовало бы его уложить, осмотреть - нет ли ран, - но куда? Вокруг ни клочка сухого места. Сестра его сникла, пыл пришиб ночной дождь и усталость; девчонка плелась нога за ногу, но все-таки не отставала.
Кот куда-то исчез. Должно быть, решил - договор договором, а корм время от времени каждый из них добывает своим умом. И когтями, у кого они есть. Маленькая лиса черной тенью скользила по обочине узкой тропы, сливаясь с ночной темнотой. Интересно, они уже заблудились и ходят по кругу или еще есть надежда куда-нибудь выйти?
Девчонка не ныла, но было ощущение – вот-вот начнет. И действительно, вскорости она подала голос. Вернее ойкнула и прошипела длинное ругательство. Судя по звуку, еще и прыгала на одной ноге – получалось одинокое звонкое «шлеп-шлеп».
- Здесь большой камень на самой дороге, - проворчала она в качестве объяснения, но вместо сердитого тона получилось почти жалобно.
И опустилась на тот самый валун. В почти кромешной тьме ее движения выдавала лишь светлая полосатая юката.
- Давайте отдохнем?
«Пожалуйста» она все-таки не сказала.
Подножие горы утонуло в тумане, он лежал плотной густой пеленой, лишь немного закручивался в жгуты над рекой. Небо над их головами уже начало менять цвет, на еще фиолетово-сизом фоне проступили очертания соседней горы.
Вот ведь глупые люди, прошептал чей-то голос в кустах. Не могут найти к нам дорогу.

Опять забыл, что они слепые, как щенята? отозвался другой голос тихо, как шорох сухого листа. Сейчас ведь встанут и уйдут. Надо им подсказать.
Качнулась ветка. Все замерло в ожидании торжественного события... и оно грянуло. Невидимый певец привлек внимание аудитории долгим переливчатым аккордом, потом на одной ноте протянул нить коротких попискивающих звуков, словно затухающая дробь барабана. Девчонка, которая клевала носом и готова была уже прикорнуть, где сидела, встрепенулась и, заслушавшись, подняла голову к небу.
Кьё-йоми-дори,* опять зашептал второй голос; кто-то звучно проглотил слюнки.
Не сейчас! отчаянно зашипел первый.
- Сытная еда, хорошее питье, может, чьи-то мысли и не занимают*, - не согласился с птицей Мицуке. – Но я бы от них не отказался.
Слышал?
Высоко в лесной чаще оранжевым упитанным светляком загорелся фонарь. Кадзума вдруг заерзал - так неожиданно, что Мицуке чуть не отпустил его. Опираясь на широкое плечо ронина, сын виноторговца приподнялся и вытянул руку.
- Смотрите.
Попались, в кустах кто-то хихикнул и дал подзатыльник соседу, чтобы не распугал громким причмокиванием всю добычу в округе. Тот в долгу не остался, куснул приятеля за мягкое.
Лиса вдруг заупрямилась. Обнюхала камни, чихнула и сделала вид, что незнакома с окружающими ее людьми.
- Уговаривать тебя нет ни времени, ни сил, - Мицуке перехватил свой едва живой груз поудобнее. - Тебе решать, идешь ли ты дальше.
Он попытался вдохнуть, но - куда там! – ему показалось, что за всю оставшуюся ему жизнь не сможет сделать и одного шага... и полез вверх по скользким от дождя и зеленого мха, едва различимым ступеням. Позади сопела девчонка.

----------------------
* Kyo-yomi-dori (経読み鳥) - "птица, которая читает сутры", также иногда называется японским соловьем.
* "Сытная еда, хорошее питье, пища и выпивка, одежды и лекарства как не занимают его мыслей, как и не требует он ничего такого от паствы". Сутра лотоса, глава 13.

Харчевня на Умэноцуджи

Одинокая девушка в самом дальнем углу обеденного зала все ела и ела, сколько бы ей ни приносили блюд. Уже насытился бы самый прожорливый мужчина, а ей все было мало. Обеспокоенная хозяюшка подошла раз, опасаясь обмана, но, когда она спросила гостью о деньгах, та молча выложила на столешницу заманчиво сверкающий рё. Госпожа Мита, женщина не жадная, но разумная, взяла монету и больше не приставала, рассудив, что таких щедрых посетителей встретишь нечасто, незачем их отваживать.
Повара выбились из сил готовить для этой странной дамы и готовы были отказаться работать дальше даже под страхом разгона. Госпожа Мита накричала на них, а сама лихорадочно искала выход: ей не хотелось терять даже четверть рё. И тогда щедрая путешественница поднялась из-за стола. У хозяйки опустились руки. Она собралась уже велеть О-Сэн пойти сосчитать, сколько требуется вернуть, но удивительная гостья поправила дорожную накидку и, не поднимая взора, тихо попросила о ночлеге. Отказать ей было решительно невозможно.

Стоило ей остаться одной в маленькой, только и хватит места, что сложить одежду и лечь, комнатке, как молодая скромница сбросила накидку.
- Еды! – потребовал нагловатый женский голос.
- Хватит уже, - мягко, но непреклонно ответила девушка. – И помолчи, пожалуйста, не то нас прогонят.
- Куда им. Блеск золота все двери откроет, ослепит все глаза.
- Мне показалось, старики-паломники поняли все обо мне.
- Горе мое, чем ж ты смотришь? Не станут они ничего говорить людям.
Постоялица, изящно подогнув ноги, села на циновку, вынула палочки-кандзаши, распустила шелковые шнуры и красивым черепаховым гребнем принялась расчесывать длинные, до пола, волосы. Шум разговоров внизу постепенно стихал, пока не прекратился совсем. Тогда девушка, не утруждая себя сложной прической, перевязала волосы простой бумажной лентой, взяла глиняную плошку светильника и вышла в узкий коридор. Ни одна половица не скрипнула под осторожными шагами. С тихим шорохом просыпанного песка отодвинулась перегородка.
- Да не робей ты, нет тут никого, - сварливо велел все тот же нагловатый голос.
Девушка поставила плошку на пол, опустилась на колени и принялась шарить, перебирать чужой футон, заглядывать под плотно лежащие татами. С такой энергией портниха ищет оброненную счастливую иголку. Наконец, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, заправляя за ухо выбившиеся пряди, она села. Молча понурилась.
- Этот гад болотный унес его, - мрачно констатировал голос. – Что расселась? Пошли.

Полуразрушенный горный храм

Слева от лестницы в нагромождении крупных булыжников можно было, хоть и с трудом распознать каменное изваяние, справа от лестницы на замшелом валуне в той же позе, в которой здесь некогда охраняли вход в храм священные звери, восседал молодой лис. В ранних предутренних сумерках его шубка отливала черненным металлом. Лис морщил длинный, с легкой горбинкой нос и презрительно щурил янтарные глаза.
Поторопись. Трухлявый пень вдруг раздался в ширину и как будто присел на четырех ногах, превращаясь в бронзовую курительницу; в воздухе свились в косичку несколько ароматных струек. Они вот-вот будут здесь.
Не говори под лапу. Второй лис - повыше, поджарее, - сидел на верхней ступени каменной лестницы под выросшим из щели между плитами тонким молодым деревцем. Желтый кленовый лист растекся, потерял углы, став похожим на большую лепешку, выгнулся. На большую соломенную амигаса черный, с белым кончиком хвоста, лис прицепил легкомысленный полевой цветок. Из другого листика получилась миска для подаяний, но стоило нечаянно поставить ее на торчащий сучок, как на дне образовалась совершенно недостоверная прореха. Плюнув, как рассерженный кот, лис зарыл миску в гуще палых листьев и принялся творить новую из плоского камешка.
Если кто-то упустит людей, он будет укушен, первый зверь вычесал из шерсти клочья меха. Курительница осела на один бок, но под строгим взглядом вновь набралась солидности; скрытые зеленой порослью стены храма сами собой залатали прорехи.
А если кто-то в преждевременном стремлении пускать в ход зубы прохлопает храм, люди убегут сами. Или наоборот, черношерстный длиннолапый красавец обеспокоено покосился на свой ухоженный пушистый хвост. Примерил шляпу. Снаружи остались только позелененные влажным мхом кончики лап. Как думаешь, нужен старик?
В молодого не поверят, наверное... Из воткнутых в мягкую землю веток после нескольких манипуляций получились совсем неплохие сотоба* с затертыми временем и дождями каракулями, а небольшая елочка превратилась в скромную двухэтажную пагоду. Его брат с сомнением покосился на деревянное, с кое-где облезлой краской сооружение. Ты перестарался.
Он принюхался, повел большим треугольным ухом. У них там больной. Молодого и близко не подпустят.

______________
*sotoba - 卒塔婆 - посмертная деревянная дощечка с посмертным именем и сутрой, которую устанавливают на могилах, символизирует пагоду.

Из-под новенькой, но почему-то не пахнущей соломой, амигаса выросло тело, облаченное в темные поверх белого нижнего слоя просторные монашеские одежды. Розовощекое лицо начало покрываться сеткой морщин. Полуседая борода вытянулась до пояса, потом наполовину убралась обратно. В одной пушистой когтистой лапе существо держало чашку для сбора подаяний, в другой – длинный посох. Одним взмахом хвоста первый лис вернул елку на место, другим - добавил сложенных бумажных полосок на веревку, прикрепленную над воротами. Где-то глубоко, то ли в самой горе, то ли ближе, под храмом застонал кто-то очень большой и невидимый. Братья одновременно задрали торчком хвосты, но все стихло и больше не повторялось. Не нравится мне этот их спутник, не нравится... он потер нос, чихнул. И где-то тут Замарашка!
Струсил, что ли? подначило диковатого вида по-человечески длинное и тощее, но хвостатое и когтистое существо. Мех на лапах поредел, а потом исчез совсем, открыв пергаментного цвета кожу. Да ну ее, Замарашку. Лишь бы не путалась под ногами.
Брат трудился над окончательными деталями; в лесу Аокигахара поговаривали, что когда-нибудь ему не будет равных по части магии... если перестанет отвлекаться и серьезно возьмется за ум. На деревянных ступенях веранды облупился лак, а из моха вылезла дорожка из плоских камней. Дернув усом, наследник лисьего клана убрал лишнее и с довольным видом оглядел свое творение.
Не описайся от усердия! фыркнул он, покосившись на младшего (как он полагал) брата.
Пусть уж лучше они – от страха, когда увидят [i]это внизу,[/i] захихикал тот, поправляя складки одеяния, чтобы они лежали покрасивее; он полагал старшим себя, а потому не видел смысла обижаться. Представляешь, какие будут лица! Тот из лис, который был ниже ростом и упитаннее, с гладким, отливающим металлом мехом, хихикнул, почесав задней лапой за ухом и прикрыл ветхий пол в храме новой иллюзией. А затем он вновь вспрыгнул на огромный каменный постамент - справа от лестницы - наколдовал себе йодаре-каке* и застыл истуканом, зажав в пасти рисовый колобок. Время от времени сглатывая слюнку.
Почтенный монах, который несмотря на преклонные лета, все еще с легкостью нес тяжелый посох, негромко кашлянул. От этого звука снялась с дерева поблизости всполошенная птица. Священнослужитель проводил ее взглядом. А затем с достоинством спустился на площадку с воротами-тории у подножия храмовой лестницы, чтобы встретить явившихся в этот неурочный час гостей.

_____________
*yodare-kake - 涎掛け - детский слюнявчик, который часто надевают на каменные изображения лис при синтоистких храмах и фигурки дзидзо.

Погоня не меняет сути, не важно - кто преследователь. Люди, демоны или голодные духи, никто не успокоится, пока не настигнет добычу.
- Что случилось? – с безграничным участием спросил монах.
Девчонка запыхалась так, что едва могла говорить – дорога к храму большую часть пути шла круто вверх, и даже тем, кто преодолевал ее неторопливо, требовалось время, чтобы восстановить дыхание. А уж тем, кто спасался бегством – тем более.
- Кадзума... – отчаянный вдох. - Ему... плохо! – Хитомэ шумно втянула сколько сумела воздуха. - Помогите!
В свете фонаря хорошо видны были свежие разводы и потеки на круглощеком лице. На коленях красовались большие грязные пятна, да и руки были не чище. Облупившаяся деревянная фигура охраняющей вход лисы грозно хмурилась, словно чувствовала, что вместе с детьми в храм может войти тьма. По кронам сосен прогулялся ветер, умчался вверх по лестнице и запутался в мандариновых деревьях.
- Мы просим убежища, - Мицуке прислушался, не донесутся ли снизу звуки близкой погони, но лес ниже по горному склону молчал, лишь чирикала где-то птица.
Мальчишка истекал жаром, точно бронзовый чайник, только что снятый с огня.
- Пристанище духов послужит домом и вам, - степенно ответствовал монах и первым пошел наверх, к темному деревянному строению.
Лиска ударила о землю хвостом, возвращая себе двуногий вид, и озабоченно посмотрела в лицо ребенка под тремя разными углами. Потом скользнула вперед, мимоходом коснувшись загривка деревянного стража. Тот в ответ оскалился еще больше.

(minna)

Хитомэ, едва отдышавшись и не успев додумать колючую, как еж, мысль, отвлеклась от почти новой, лишь кое-где в трещинах, краски на тории. Округлила глаза, сдавленно ахнула. А в следующий миг она, как истинная самурайская дочь – только вместо меча палка, – уже стояла впереди Мицуке. Поднятое в боевой стойке импровизированное оружие лучше слов говорило о том, что рослая девица отколошматит любого, кто посмеет поднять руку на ее брата. Хитомэ была готова защищать его и от нелепой коротко стриженой голоногой девчонки-оборотня в детской одежде, и от чересчур подвижного изваяния лисы, и от буддийского монаха, который присматривает за храмом шинто.
- Вы все обман! – выкрикнула юная воительница.
Монах выронил посох; тот беззвучно упал на каменные ступени и рассыпался тонкими веточками.
- Даже я? – поинтересовался у нее за спиной оборванец.
В оглушительном грохоте многих шагов – словно вниз по горе, с боевыми кличами, в топоте конских копыт, с треском продираясь сквозь заросли, вскачь спускалась невидимая армия, - потонул возможный ответ.
Настоятель украдкой бросил недовольный взгляд на позеленевшую от времени пузатую статую, перед которой курились благовония.
- Твои выкрутасы?
- Нет! - огрызнулся вдруг Будда.
Показалось или нет - но и «пробудившийся», и его служитель уставились на девочку, которая только что была маленькой черной лисой, с подозрением. Та же, наоборот, глядя на них, побелела от бешенства

(усе)

На полированной голове Будды вмиг нарисовались развесистые оленьи рога. А у монаха отрос лошадиный хвост. Дура, прозвучало у всех в головах одновременно. Хитомэ засомневалась... и отринула сомнения, как лишние в битве. Теперь она знала: все колдовские фокусы делает эта черненькая лиса-не-лиса. Цель ясна, движения отработаны давным-давно. С воинственным криком дочь виноторговца напала на злую девчонку. Палка со свистом рассекла воздух.
- Сгинь!
Тощий кот встопорщил всю шерсть, какая у него имелась, дыбом и зашипел сразу на всех, пуская искры.
Сгинуть настырный фантом не пожелал, лишь попятился, съежился от яростного натиска , но и занесенная над его растрепанной головой палка почему-то не сдвигалась. Мицуке отобрал у здешней Томоэ-годзен* - глаза Хитоме сверкали, будто девчонка воистину собралась обезглавить Хонду-но Морошигэ, и наплевать, что с битвы при Авадзу прошло более четырехсот лет - дубину, закинул оружие подальше в кусты. Кадзума, не удержавшись у него на спине, разжал пальцы и теперь сидел на земле, растирая ладонью грудь, чтобы удержать кашель.
- Раз за нами гонятся люди, почему не принять помощь от йокаев? - Мицуке удивился собственной рассудительности, но было уже поздно: что сказано, то сказано. - Не она вызвала змею с горы Цуруги, - торопливо добавил роши, уловив сомнение во взгляде у Хитомэ. - Ведь так?

_____________
*Tomoe gozen (巴 御前) – (1157 – 1247 гг.) женщина-воин, известная своей отвагой и силой, наложница Минамото-но Йошинаки, которая сражалась рядом с ним в войне Гемпей (1180-1185 гг.). После победы над кланом Тайра Минамото-но Йоритомо приказал своему младшему брату Йошицунэ разбить отряд своего кузена Йошинаки. В битве при Авадзу Йошинака приказал Томоэ-годзен покинуть поле битвы, так кроме нее и еще нескольких воинов у него никого не осталось, а он не хотел, чтобы его имя позорили тем, что он умер рядом с женщиной. В ответ Томоэ-годзен обезглавила Хонду-но Морошигэ из Мусаши, отдала голову врага как прощальный подарок своему возлюбленному и уехала прочь. Позднее Вада Йошимори победил ее в бою и сделал своей женой, а после его смерти она постриглась в монахини.

За отсутствием оружия или веера верная старшая сестра направила на девчонку-йокая два сложенных вместе пальца.
- Ведь так? - повторила она с вызовом.
На просевшей от времени и дождей тростниковой крыше захихикали, но стоило всем спорщикам поднять головы, черный пушистый зверь, который возлежал там в такой позе, что ни у кого не оставалось сомнений в его красоте, сделал вид, будто понятия не имеет, о чем речь.
- Нам нужна ваша помощь, - сказал Мицуке. - Но - решайте быстрее.
Из потрепанной амигаса монаха топорщилась солома, напоминая острые лисьи уши. Сухопарый старик выглядел то ли испуганным, то ли расстроенным. Он метнул вопросительный взгляд на черного зверя. Тот не снизошел до ответа, лишь отвернулся, продемонстрировав горбоносый породистый профиль.
На этот раз невидимый Хьякки-яко* - другого объяснения, кто же еще это мог быть, никто не придумал, - направился прямиком через двор, сотрясая землю и раскачивая деревья. Высокомерный лисенок не удержался на крыше, сполз вниз, отчаянно скребя лапами по сухим тростниковым стеблям, и был пойман за шкирку.
Монах поспешно засунул четки с начавшими сморщиваться, как сухие ягоды, бусинами в рукав.
- Мы поможем, - настороженно пообещал он. – Идите за мной. Сюда, пожалуйста.
- Я буду сзади, - буркнула Хитомэ. – Пусть попробуют только напасть.

_______________
*Hyakki yakou (百鬼夜行) – букв. «Ночной парад сотни демонов», считается, что каждый год йокаи устраивают шествия летними ночами по улицам столицы. Любой, чей путь пересечется с их парадом, умрет, если только не защитит себя буддийской сутрой.

(дружною толпой, ун)

Стоило захлопнуть дверь, привалиться к ней спиной - не столько для того, чтобы не дать войти, а чтобы не выпустить во двор героически настроенную молодежь, - как звуки будто ножом обрезало. Даже птицы примолкли, затаились в листве. Приходилось надеяться, что если драки не избежать, то произойдет она не внутри, а снаружи. Симпатии и сочувствие долговязый роши приберег для застенчивого йокая, не было сомнений, за кем останется поле боя, начни Хитомэ нарезать заготовки для лоскутного одеяла. Тощий встрепанный кот, который не стал прятаться, а устроил засаду на неизвестного врага под стрехой, высказался в том смысле, что нечего тогда было оставлять второй меч девчонке.
Мицуке не то что ответить, придумать достойный ответ не успел, кот прижал крепко уши к голове, зашипел - будто на раскаленные камни плеснули воды с ледника.
Вопрос: "почему с ним все время происходят подобные неурядицы?" не имел смысла. Может, неудачно пошутил какой-нибудь ками, может, сам начудил в прошлой жизни; какая разница - будет он знать наверняка или нет? Двор давно не мели, мокрые от дождя листья скользили под ногой. Сначала ему показалось: покрытый белесым лишайником замшелый валун выдвинул из кустарника горб. Кот все шипел и сердито плевался.
Подул ветер, мелькнул среди выросших на камнях почти горизонтально кустов свет. Мицуке раздвинул ветки, и те, будто в отместку, уронили ему за шиворот несколько холодных капель. Одинокий глиняный светильник чадил. Рядом с ним, окунув тощие пальцы в миску с мутной белесой водой, скрючилась древняя старуха. На снежных одеждах белые волосы казались клочьями потревоженной паутины. Из угла морщинистого рта вытекала струйка слюны, а груди ее свисали до колен. Она вскинула голову, отставила миску и бамбуковыми палочками открыла себе глаза.

- Мне двести девяносто лет, - проскрипела замшелая бабка. - И служила я девяти хозяевам.
- Сочувствую, - кивнул Мицуке.
Старуха обиделась, заподозрив, что над ней издеваются.
- Дом, где ты стоишь, населен демонами, - тем не менее, упрямо продолжала она сипеть и перхать и вдруг перешла на повышенные тона: - И проклят будет тот, кто потревожит их покой!
- Так не буди их, - ошеломленно предложил оглушенный воем роши.
- Поздно, - вдруг жизнерадостно хихикнула старая карга и тут же зловеще посоветовала: - Беги отсюда со всех ног, пока живой.
Прорехи между искривленными ветками, что переплелись над головой, казались дырами в потолке, сами древние сосны обступали их с бабкой, как стены – из затянутых паутиной ниш скалились демоны: рогатые, волосатые онии безрогие плешивые уродцы. В подлеске, распространяя гнилостный запах разлагающейся плоти, возился похожий на огромный шмат сырого мяса нуппеппо*, особенно уродливый рядом с икисудама*, чье почти невесомое, белое, словно из него давно высосали кровь до последней капли, тело было обнажено до пояса. Мицуке с трудом отвел взгляд. Старуха захихикала - из бездонной пасти с пеньками сгнивших зубов, как из выгребной ямы, пахнуло тухлятиной - и протянула к нему тонкие, как нити, руки; под желтыми, потрескавшимися ногтями на скрюченных пальцах черными полумесяцами забилась грязь.
_________________
*Nuppeppo - ぬっぺっぽう – огромный бесформенный кусок мяса на двух ногах, обитающий на заброшенных кладбищах.
*Ikisudama - 生霊 – букв. «живая душа», душа еще не умершего человека, которая отделяется, пока он спит, движимая какой-нибудь неутоленной страстью или ревностью.