- Стариков я уважаю, - предупредил монахиню долговязый роши. - Но - только если они не пытаются меня убить.
- Хорошенький какой, - умилилась бабка и закхекала; сзади напирала оголодавшая свита. – Хочешь стать приятным ужином?
В ее рту проступили клыки, а между пальцами засеребрилась в робком свете одинокой лампы паутина. Старуха протянула хищные скрюченные пальцы к незваному гостю. Руки удлинились, словно число костей стало вдвое больше.
- Иди сюда, мой вкуу-усный.
Неподалеку ошалело заголосил петух; наверное – страдал от бессонницы. В глазах защипало, словно в лицо швырнули горсть неостывшей золы, роши зажмурился.
Он слышал - как с сухим треском лопается паутина под клинком, как бормочут, плотоядно хихикают, клацают клыками гости на сегодняшнем ночном пиру. Обсуждают, должно быть, кому достанется лучший кусок. Воинственный кошачий вой завершился неистовым злым шипением и чужим испуганным визгом; похоже, хвостатый соратник убедительно доказал - непригоден пойти на закуску. Хьякки-яко заголосили всем хором. Может быть, хорошо, что не видит?
Запястье захлестнули будто смазанные рыбьим клеем веревки, рывок чуть не оторвал ему руку. Острые бабкины когти полоснули по груди, разорвали и ткань, и кожу. Если медлить – точно отправится на обеденный стол.

В колдовских делах Кадзума не мнил себя знатоком... если проще - он в них вовсе не разбирался. Все, что он мог сказать, так это то, что какое-то время назад в вязком забытье он болтался мешком на чужой широкой спине, а потом вдруг - раз! - и вокруг стены, люди и маленький хмурый зверек, похожий на востроносую кошку с пушистым хвостом.
- Досчитали б хотя бы до трех...
В пыльном воздухе пахло грозой. Если сын и наследник виноторговца из Камимачи в чем и знал толк, так это в предугадывании скандала. Когда в достаточно большом семействе ты единственный кандидат на достойное воспитание, по-другому нельзя. Хочешь выжить - будь добр точно знать, когда прятаться. И от кого.
Длинноносый тощий монах был напуган и старался держаться подальше от разгневанной Хитомэ (тут Кадзума его понимал), а еще он косился на кого-то в углу, кто пыхтел там от яростного недовольства. У сестры был такой вид, что с ней лучше не пререкаться или она пустит в ход кулаки. И достанется всем, а не только непутевому братцу. Но что самое странное, эти трое - и сестра, и монах, и тот, кто в углу, тем не менее, объединились в своих чувствах к черной растрепе.
А та затравленно осмотрелась, покосилась на монаха, на мальчика, снова на монаха - и, наконец, выбрав, прижалась тощим боком к ногам мальчишки. Кадзума осторожно пригладил торчащую во все стороны жесткую шерсть на загривке странного зверя, прикосновение чуть-чуть его успокоило, но не утихомирило остальных. Вот-вот, и посыплются искры. На этот раз лиса превратилась прямо под пальцами - в высоковатую смуглую девочку лет четырнадцати, в детском наряде и с коротко остриженными волосами. Подниматься с пола она не стала, вместо этого с вызовом уставилась на взбешенную Хитомэ и монаха. Кадзума хотел отдернуть руки, но сидеть, прижавшись к ней, оказалось так хорошо и спокойно, а сил было так мало...
- Ты откуда взялась?
- Я лиса-оборотень. Как и этот, - на брата Ран указала пальцем.

- Вечно ты все портишь, - горестно вздохнул священнослужитель. – Могла бы и подыграть хоть раз.
Он неизвестно как зажег невесть откуда взявшийся светильник. Света едва прибавилось. Из щелей в рассохшихся от старости деревянных стенах задувало морозным ветром, хотя, вроде бы, рановато.
Хитомэ скрипела зубами, но любопытство пересилило. Меч, впрочем, она не опустила, держала наготове.
- Что такое «лиса»?
- Ты показал уши, - девочка задумчиво шкрябнула пол ногтями босой ноги; у нее это получилось легко до странности. Вопрос о лисах поставил ее в тупик. - Ну, мы как кошки. Только все знают, что мы превращаемся.
- Я не знаю, - весомо возразила Хитомэ, которая чувствовала себя здесь самой старшей, не говоря уж о том, что самой крупной. – Вернее, раньше не знала.
Монах обеспокоено косился на дверь, переступал с ноги на ногу и вообще, похоже, едва удерживался от побега. Торчащая из амигаса солома превратилась в черные пушистые треугольные уши, которые подрагивали, как будто их обладатель прислушивался к чему-то вдали.
- Он развел столько шуму... Из-за него нас всех съедят.
Стены маленького святилища затряслись, пошли трещинами, Кадзума покрепче обнял незнакомую девочку. В углу громко и сердито чихали, с маленького алтаря на пол съехала утварь, на ле
ту превращаясь в прошлогодние желтые листья.
- С нами был еще кто-то? – спохватился Кадзума.
Это не он, из угла выбрался еще один черный зверь; он был бы очень красив, если бы не паутина, но держался с большим достоинством. Это те, кто против него. У кого есть предложения?
- Не говори, что ты струсил, - фыркнула Осана, то ли одному, то ли другому.
У меня нет причин ссориться с Хьякки-яко, отрезал старший (как он считал) брат.

Хитомэ наставила вакидзаси, не вынимая пока из ножен, на говорящего без звуков самодовольного четвероногого красавца.
- Он должен нам помочь, он обещал. Поэтому мы все – и ты тоже – пойдем и отобьем его у демонов. Или пожалеешь, что вообще пришел сюда.
Настоящая грозная воительница: глаза сверкают, рука не дрожит, губы превратились в тонкую полоску. Не хватает только доспехов. Уй, как страшно. Уже боюсь. Добротная, хоть и без особых изысков ткань, из которой мать шила одежду для Хитомэ, засеребрилась вышивкой, алые шнуры, перетянули спину, скрепляя нагрудник и крылья о-содэ. Странный зверь широко ухмыльнулся. Теперь правильно. Пошли?
- Вечно ты суешь лапы во все дыры, - недовольно пробурчал монах.
Хитомэ грозно развернулась, наставила меч на человека со звериными ушами, и тот икнул.
- Хорошо-хорошо, я возражаю, что ли?
Алтарь потерял четкие формы, потек, будто размытый водой кусок глины. И застыл снова, но уже камнем с опушкой травы наверху. В стенах начали пропадать целые панели.
Осана скользнула вперед одной из первых. Она мало отличалась от себя-зверя даже в человеческом облике: взъерошенные волосы без здорового блеска, темные полосы грязных царапин на смуглой коже. Легко было поверить, что и оружия ей не нужно.

Глаза резало, хьякки-яко визжали, выли на все лады, но каждый требовал одно и то же: отдай меч!
- Вот еще! - сердито фыркнул ронин.
Галдеж поднялся такой, что позавидовали бы все певцы из Мочидзуки*.
- Что пристали? Возомнили себя хозяевами?
Кто-то половчее прыгнул сзади, вцепился когтями в длинный сверток, что висел на спине у бродяги - и заверещал от досады и боли. Укатился в кусты, чтобы не затоптали, и там дул на саднящие лапы. Мицуке ему посочувствовал мимоходом. Древний, закаленный драконьим дыханием меч раскалился и жег спину между лопатками даже сквозь несколько слоев плотной ткани.
- Отдай! - скрипнула бабка.
Мицуке отмахнулся от еще одного смельчака - попал ножнами кому-то в лоб как раз между изогнутых бычьих рогов. Уши-они* оказался не из хлипких и только обозлился.

Столько демонов разом Кадзума видел лишь один раз, на картинках, да и то там их было, кажется, все же поменьше. Он высунулся бы подальше, от любопытства вытянув шею и забыв о страхе, но сестра властной рукой заставила его пригнуться.
- Они его куда-то теснят, - поделился наблюдениями Кадзума.

------------
*ushi-oni - уши-они (牛鬼), букв. «бык-демон», один из самых крупных и кровожадных демонов южных японских морей; как правило, у них тело гигантского краба или паука и рогатая бычья голова. Уши-они безжалостно пожирают любого, кого поймают на берегу. Так же уши-они называют демонов, имеющих облик коровы или быка, таких как живущие только в чистой воде гьюки с Шикоку или годзу с коровьими головами из буддийского ада.

В кучемале понятно было одно: направление движения. Уж очень оно было... постоянным для такой схватки. Прижав уши к земле, невзрачная лиска двинулась наперед, еще издали примечая подходящие объекты: слишком старое, корявое дерево, причудливо переплетенные вместе травинки, слишком правильный ворох хвороста чуть подальше. Что-то из этого должно было как-то относиться к самураю. Подумав, Осана исключила травинки. Когда острый нос оказался на одинаковом расстоянии от дерева и кучи разбросанных веточек, кицунэ замерла в нерешительности.
На выпирающий из влажного мха валун скакнула черная тень и замерла в красивой позе, притворяясь... ну, в общем, тенью. Поставив торчком напряженно подрагивающие уши, брат присматривался и принюхивался. Он даже открыл было пасть, чтобы предупредительно тяфкнуть. Но тут его бесцеремонно, даже не зубами, а вполне человеческими руками, стащили вниз. За хвост. Нанеся ощутимый удар гордости. Братец все еще оставался в образе монаха, хоть и порядком испуганного. Он приложил палец к губам: «Тсс!». Рико, возмущенно затарахтел, перечисляя все эпитеты, какие только слышал за всю свою жизнь, и даже попытался укусить. И тут же получил второй рукой оплеуху, настоящую, увесистую, какую никак нельзя было ожидать от вечно неуверенного во всем Айки. От неожиданности краса и гордость кланов Аокигахары захлопнул пасть, чуть не прикусив язык.

Истерично проголосил невесть откуда взявшийся кочет. Хьякки-яко словно замерли на мгновение, как будто тоже пытались сообразить, не рассвет ли и не пора ли прятаться в темноте леса, но небо хоть и окрасилось в серый цвет на востоке, но светлеть пока что не собиралось. Клубок демонов на поляне вновь пришел в движение, вынудив высокорослого противника прервать размышления лисы самым неожиданным и болезненным образом. Осана панически тяфкнула и, мгновенно вырыв порядочную ямку задними лапами в попытке высвободить из-под вараджи хвост, не разбирая дороги ринулась в лес. И - волей случая - угодила в самую середину непрочного ветвяного прикрытия. Еще раз взвыв, тощая растрепанная лиска исчезла в просвете между сухими палками, но в пылу боя этого уже не заметили.
Воинственная девчонка держала в боевой готовности коротковатый даже для нее вакидзаси. И примеривалась, куда бы ударить так, чтобы на нее обратили внимание и получился бой, а не полная несуразица.

От бесчисленных рогов, когтей, клыков все плыло, что кому принадлежит, где чья конечность – не разобрать. Сверху грозно нависла рогатая башка - точно валун, что вот-вот сорвется с утеса и прихлопнет неосторожного путника. Мицуке беспечности не ощущал, но присвистнул от удивления; не так часто он сталкивался с существами выше себя. Приходилось - но редко. Из разинутой пасти дохнуло тухлятиной; похоже, траву, подобно обычным быкам, уши-они жевать не желал. Клинок лишь скользнул по толстой шкуре, если и поцарапал, то демон и не заметил. А вот камень, что ударил его по голове, произвел впечатление, одурело тряся головой, демон сел и заозирался по сторонам: откуда же прилетел камень? В кустах вновь победно закукарекали и, судя по шороху, принялись выкапывать другой "снаряд".

Несмотря на почтенный возраст, старушка оказалась бойкой, как девочка, что ее и сгубило. Почуяла, видимо, что ночь уже на исходе и с визгом прыгнула вперед, вытягивая удлинившиеся тощие руки, словно вознамерилась выцарапать глаза. Мицуке едва увернулся, бабкины когти зацепили повязку, тряпка лопнула. На секунду, может, и меньше противники оказались лицом друг к другу, потом бабка отшатнулась с испуганным оханьем. Мицуке стряхнул парочку демонов помельче, клинок вошел в дряхлую, рассыпающуюся в труху плоть легко, не встретив сопротивления.
Потеряв равновесие, Мицуке сделал шаг – и вдруг понял, что под ногой нет опоры.

Ой-ёй, виновато сказал чей-то голос. Черный зверь отошел подальше от воинственной Хитомэ и сделал вид, будто он понятия не имеет, что творится вокруг. И ни к чему не причастен. Подозрительный взгляд он не получил только потому, что дочь виноторговца была занята выбором противника для боя.
И растерялась, когда не нашла ни одного. Полчище демонов растворилось в предрассветном тумане. Вместо страшенной уродливой старухи на краю темной ямы валялась разрубленная напополам ширма. Наверное, очень смешно выглядела девчонка, застывшая с воинственно вскинутым вакидзаси посреди безлюдной поросшей кустами горной тропы. Но никто не смеялся. И пусть только попробуют!
А где их чужак?
Эт-то... и почему здесь яма?
Хитомэ ловко отправила меч в ножны и опустилась на корточки на краю глубокого провала. Ну да, увидишь там что-нибудь. Она оглянулась на младшего брата. Кажется, ушел и душивший его демон.
- Что будем делать?

Не понять значение вдруг пропавших остатков света было нельзя. В поисках укрытия лиска юркнула за единственное, что успела разглядеть в яме - обмотанный паутиной кокон. По крайней мере, он не выглядел таким жестким, как самурай. Или как его меч.

На голову сыпалась земля, хвоя и мусор, если бы не какая-то огромная белесая подушка – наверняка переломал бы ноги. А так скатился без потерь, только локти ободрал и колени. Мицуке прислушался, но то ли демоны так изумились его внезапному исчезновению, то ли его самого оглушило падение, но никаких звуков сверху не доносилось. Оглядеться бы – да ничего не видно. На него вскочил какой-то неразличимый в темноте зверь - слишком большой для крысы или кошки, слишком маленький для собаки. Зверь втянул носом воздух и сел.
Мицуке задался вопросом, не прогневил ли он кого-нибудь за прошлые воплощения или что-то в какой-то жизни пошло наперекосяк, но ни к чему разумному не пришел, так как никогда не интересовался буддизмом.
- Ты из хьякки-яко или сам по себе? – спросил он у невидимого товарища по несчастью.
Зверь зевнул, в конце совершенно по-лисьи притяфкнув, потом все-таки слез на землю. Из чистой вежливости: наверху было как-то уютнее прятаться.
- Что-то мне подсказывает, будто мы встречались...
Маленькая, но неудобная лапа предупреждающе оцарапала щеку человека, когти при этом едва не клацнули по зубам.
- Да молчу я, молчу...
Теперь – когда глаза попривыкли – стало понятно, почему еще цел. Он сидел на твердом, утрамбованном полу, а вокруг поднимались белесые, словно скрученные из шелковых толстых нитей клубки, продолговатые, соединенные между собой паутиной. На один такой он и свалился вначале. Наверху по-прежнему было тихо. Кажется, начинался рассвет.

(помогаю выкладывать)

Прежде, чем последовать за маленьким молчаливым проводником, Мицуке попробовал оттереть от вонючей слизи клинок.
- Вот ведь пакость!
Кончик меча был сломан.
Протяжное эхо гулко отразилось от стен. Сначала показалось, что это голос самого подземелья вибрирует в ушах. Потом – что ожили и заговорили громадные, в полтора человеческих роста, укрытые паутиной веретена. Звук не утихал, повторялся снова и снова. Он походил на человеческий крик... или стон движимых стихией древних валунов.
Один из коконов начал подрагивать, словно под ним началось землетрясение. Какая-то «бабочка» очень рвалась освободиться из оков своей куколки.
Клочок серого утреннего неба над их головами наливался голубизной, но на дно большой ямы – впрочем, Мицуке уже не так был уверен, что это не чье-то логово, - свет пока еще не проник. Пробираться приходилось на ощупь, почти вслепую.
- Да уймись ты!
Гигантский клубок паутины не послушался.
Обломком меча Мицуке кое-как вспорол толстый слой белых нитей. Все вокруг раздваивалось и плыло – вот проклятая бабка, и сдалась ей та тряпка...
Он подумал сначала, что пара блестящих в скудном свете глаз ему привиделась. Но когда на запястье легли холодные липкие пальцы, чуть не отсек постороннюю руку, лапу или что там было у неведомого существа. То оказалось проворным и вовремя отдернуло конечность.

(но - уже вместе)

- Эй-эй, аккуратней! - голос был сиплый, он как будто протестовал, что им недавно пользовались слишком активно, но вполне человеческий. – Не знаю, кто ты, но я бы на твоем месте не поворачивался к этой твари спиной.
Переложив меч в правую руку, Мицуке прижал левую ладонь к лицу, чтобы мир перестал расслаиваться. Неудобно, зато в перепачканном чучеле опознался хоть и странного вида, но человек. Растрепанный, помятый, весь увешан паутиной, зато настроен решительно. Такой ни перед чем не остановится.
- Она здесь?
Человек был чем-то доволен. Пошарил у себя под ногами, запустил руку в свое недавнее место обитания, но, видимо, не нашел, что искал, и начал подвязывать рукава.
- Меч мой отобрала, гадина. Ну, ничего, мы ее одолеем, камней хватит. Главное, берегись паутины, она что веревка, только почти живая, да еще липкая. Позади тебя!
Мицуке мог не спрашивать, а незнакомец - предупреждать; их накрыла волна настолько тошнотворной вони, что впервые за всю свою жизнь долговязый роши не пожалел, что в животе было пусто. Волосатое - что медведь - чудовище выло и стенало от боли и злобы, и сучило многочисленными суставчатыми ногами, раздирая в клочья паутинные занавеси. Мицуке едва увернулся, одна лапа загребла затхлый воздух в паре бу* от его головы; костяные крюки располосовали ближайший кокон.
В самом начале Осана только пугалась, но потом для страха просто перестало хватать места. Вместо этого голову затопила липкая муть. Рассудок постепенно вскипал от страшного места, ослепляющих чувства запахов, чужой замкнутой территории... Напоследок Осана еще успела подумать, что сейчас сделает что-то глупое, но уже через секунду было совсем поздно. С душераздирающим, совсем не лисьим визгом зверек вцепился в лапу чудовища.
- Э-эх, получи тварь!

(Биш с участием меня и Кыси)

Запущенный умелой рукой из самодельной пращи – кажется, ее сотворили из фуросики – камень оказался неплохим снарядом. Следующий перебил сустав той лапы, где пушистым черным украшением висел на зубах и когтях звереныш. Конечность безжизненно повисла.
Обросшее шерстью мешковатое брюхо колыхалось перед самым лицом, сквозь жесткие – толщиной в палец – волосины проглядывала мучнисто-белесая, словно никогда не видевшая солнца кожа. Вот туда-то Мицуке и воткнул клинок по самую цубу. На руки, на лицо выплеснулась густая вонючая жидкость, роши навалился всем телом, почти повис на рукояти меча, распарывая чудовищный живот. Из прорехи со звонким стуком вывалилось больше сотни, наверное, черепов, раскатились по полу, точно костяные шары, а следом живым потоком посыпались полупрозрачные, сучащие тонкими лапками пауки – каждый размером с ребенка.
Под ногами хрустели обломки человеческих и звериных костей, сверху звонко и остервенело лаяли в две лисьи глотки; зверьки подняли такой яростный гвалт, что почти заглушили детский крик "поберегись!". На мгновенье дыру наверху перекрыла черная тень, а затем вниз ухнул еще влажный после ночи валун.
Мицуке отшатнулся, споткнулся о маленькую лису – та крепко сжимала клыки на подергивающейся в агонии лапе - и приземлился в большую кучу того, что сначала показалось ему сухим хворостом, а на деле оказалось человеческими костями, обглоданными до белизны. Некоторые давно истлели и от прикосновения рассыпались в пыль. Третий член их компании, кривясь, ругал демонов и гору, на чем свет стоит, и попутно молотил завернутым все в тот же платок булыжником уцелевших паучат. Те шелестели лапками, пытались укрыться между коконов и под костями, но безуспешно. Наконец, не осталось ни одного. Где-то снаружи запели на разные голоса птицы.

(minna)

Ушастый зубоскал теперь сидел независимо на валуне - красовался. Мицуке отыскал в переворошенной толстой подстилке из хвои и прошлогодних листьев ножны.
- А здорово ты ее, - похвалил и для пущего эффекта хлопнул его по плечу недавний соратник.
Они выкарабкались на робкий солнечный свет покрытые с ног до головы смердящей липкой кровью гигантской паучихи. Лисы о чем-то бурно затяфкали между собой, а дети дружно зажали носы. Хорошо, поблизости нашелся водопадик, где можно было вымыться самим и хоть как-то отстирать одежду. Квадратный мужичок сказал, что его имя Рокумон, и тут же, ловко прихватив за шкирку встрепанную, как он назвал Осану, «кото-псинку», сунул под струи холодной воды и ее. Зверушка задергалась, в ужасе вращая глазами и громко протестуя против самоуправства.
Хочешь навсегда остаться Замарашкой? полюбопытствовал бесплотный голос. Мицуке оглянулся, но кроме барахтающейся – словно уже понесли топить – лисички и ее старшего брата, других тварюшек не обнаружил.
- Oi, сестричка! – окликнул он Хитомэ. – Чистая тряпка найдется?
Дочь виноторговца была запаслива – даже в легкой не по погоде, явно домашней одежде хранила за пазухой платок. А может быть, даже два или три. Девчонка с откровенным непониманием на круглой мордашке протянула вытканный листьями кусочек ткани.
- Хорошая жена будет, - похвалил Рокумон; его руки украшал редкий пока узор царапин – маленьких когтей он избегал искусно.

Долговязый роши скрутил платок в жгут и перевязал левый глаз. Мир немедленно встал на место, вот еще бы перестала раскалываться – не колокол же она, чтобы так в нее колотить! – голова.
Удовлетворенный помывкой звереныша, Рокумон опустил его на мох бережно, как младенца. Костер соорудил в мгновение ока – не без помощи Мицуке и брата с сестрой. Дети заупрямились было, но их как-то очень быстро вовлекли в общее дело. Откуда деловитый средних лет мужичок изъял старый потертый, с дыркой (которую тут же заделал глиной) котелок, до сих пор оставалось загадкой. Подозрительно остроухий и по-лисьему горбоносый монах, смущаясь, внес свою лепту пряными травками, чтобы заглушить вонь из дыры в земле. Их кинули прямо в костер. Освобожденный из душного липкого плена коренастый воитель прищурил один глаз на черного зверя, который изображал горделивую статую на обросшем мхом валуне.
- Неси уже ту куропатку. Поди, давно споймал, а одному многовато на брюшко. Мы тебя потом в обмен подкормим, когда настанет нечего погрызть.
Тот (из той же невиданной обитателями острова породы "кото-псинок", лишь повыше, покрепче и шерстью погуще) оказался умелым охотником и предъявил на всеобщее обозрение пять упитанных куропаток и одну свежевыловленную лягуху. Должно быть, поймал, пока все остальные обустраивали походный лагерь и приводили себя в порядок после битвы. Последним к водопаду был отправлен - стирать одежду и мыться - одноглазый ронин. Объединенными усилиями удалось доказать, что запах, который источает его грязное кимоно, несомненно полезен, так как распугивает всех оборотней, демонов и йокаев ри* на десять вокруг, но и отбивает аппетит у людей.

______________
*ri - 里 - старинная мера длины, равная 600 метрам (в более позднем варианте почти четырем километрам). Иероглиф ri (sato) так же имеет значение «деревня» и записывается с помощью кандзи 田 («поле») и 土 («земля»), поскольку обозначает длину одной деревни.

К тому времени, как он вернулся - мокрый с ног до головы и в насквозь пропитанной водой, зато чистой одежде, - храм исчез, превратившись в то, чем он был до сих пор, а ощипанные птичьи тушки подрумянивались над костром. Кадзума выломал из косматой ото мха и лишайника стены пару досок, чтобы было чем поддерживать огонь, но они оказались трухлявыми и рассыпались в руках. Хитомэ сидела на корточках с веером-учива и следила, чтобы пламя было ровным. Рокумон повертел в руках крупную скользкую лягуху, но не придумал, как ее употребить, и почтительно положил на землю перед ловким охотником.
- Эх-хе, - вздохнул он, недобро покосившись на черный провал ямы. – Съела она его, что ли, меч мой. Глупо оно как-то, без оружия-то.
Откуда-то из воздуха (хоть никто не произнес ни слова) возникло предложение залезть вниз, в самое логово паучихи и все там тщательнейшим образом обыскать. Вдруг найдется пропажа. Все почему-то покосились на добытчика, но тот, не поведя ухом, продолжал жевать свою долю завтрака. Мицуке – он единственный бездельничал, пристроившись неподалеку от костра, - перекинул Рокумону обломанный у острия клинок.
- Не весть что, - пояснил он и улегся, подпирая рукой голову. – Но вдруг сгодится. Ты что скажешь, бодзу*?
Востроносый ушастый монах смутился и безуспешно попытался слиться с камнем. Он перебирал тонкими пальцами четки, но без следа отрешенности.
- В яме искать можно хоть целый год, она большая, темная и с кучей сухих костей. А оружейные мастера есть везде. Ну, кроме гор... Наверное, - едва слышно сказал он.

---------
*bouzu - 坊主 – старший монах при буддийском храме.

- Хорошая вещь, - оценил меч, повертев его так и сяк, Рокумон. – Уверен, что хочешь подарить? Отплатить-то мне нечем, разве что когда-нибудь услугой какой.
- Позаботься о нем, он знал лучшие времена и хозяев получше нас с тобой, - Мицуке зевнул во весь рот.
Он так и заснул – держа в руке недоеденную подпеченную с одного бока куропатку. Но стоило кому-нибудь осмелеть настолько, чтобы попытаться стащить еду, приоткрывал один глаз и неразборчиво, зато грозно бурчал пожелание не лезть.

Солнце выкатилось из-за гор и взбиралось по небу все выше и выше, обещая жаркий и душный день. Хорошо было бы двигаться в путь, но одноглазый верзила, их незванный спаситель (и, как отметил про себя склонный к подсчетам сын виноторговца, за сегодня не в первый раз), крепко спал и, похоже, не собирался продирать глаза до обеда. Впрочем, после насыщенной событиями бурной ночи его решение не казалось таким уж неверным. После завтрака бодрствовал лишь один Рокумон, остальные дружно клевали носами.
Несмотря на усталость, Кадзума подергал сестру за рукав. Кто-то выкрал у него небольшой кусок жизни, и мальчишка был намерен, если не отыскать вора, так хотя бы восстановить упущенное.
- Чего тебе? – зевнув, отозвалась та.
Полусонная, она сидела, прислонившись спиной к могучему стволу древнего дерева и, едва не роняя травинки и цветы из рук, упорно плела венок.

Будь она «приличной девушкой», какую хотела видеть в ней мать, Хитомэ взволнованно искала бы способ выдать одежду для сна за дневную. Особенно в окружении двоих взрослых мужчин. Монах не в счет, тем более что он, по-видимому, отправился читать молитвы в уединении. Необычных черных зверьков тоже не было видно; должно быть, недоверчивые и осторожные, они свернулись клубочками где-нибудь в густых зарослях.
- Почему он с нами? – одной ладонью прикрывая рот, чтобы никто не подслушал, прошипел Кадзума в ухо сестры. – Это же мы его обворовали...
С этим преступлением у них, похоже, тоже вышла незадача, поскольку сверток, который они с таким риском для жизни уволокли со второго этажа миншуку*, вернулся к хозяину. Старшая сестра встрепенулась, как вспугнутая кошка. И волосы в растрепанной прическе – точь-в-точь кошачья вздыбленная шерсть.
- Ты что, вообще ничего не помнишь??
Собралась отвесить подзатыльник, но передумала и сосредоточенно заглянула в лицо. Братец походил на разозленного щенка, такой же голенастый, нескладный, зато яростно блестит глазами.
- Мы же Куникацу меч не отдали и деньги не вернули, - зашептала она в ответ. – Он и пустил за нами погоню. Еще этот демон, который тебя душил...

------------------
*minshuku - 民宿 – буквально «народное поселение», дешевая придорожная гостиница для путешественников, как правило, в чьем-то частном доме, где несколько комнат отводят для проживания.

По другую сторону древнего камфарного дерева военный совет держали хвостатые черно-бурые родственники. Как правило, все участие Рико в собраниях лисьего клана из Аокигахары заключалось в том, что он в позе наследного принца (каковым считал себя не без оснований, что бы некоторые ни говорили) возлежал на особо удобном корне и давал шанс дядьям, братьям и кузенам насладиться красотой и густотой своей шубки. Сейчас он был принужден взять власть в свои лапы.
Идти дальше с людьми, вещал он, недостойно...
Зато они защитят от жадных демонов, вроде этого паука, возразил его брат, который старшим считал, разумеется, себя. И с ними веселее.
Он перебирал когтями еще влажную землю, подметал пышным, с белым кончиком, хвостом прошлогодние листья, а на макушке у него сидела крошечная амигаса. Шляпа монаха должна была при смене облика превратиться обратно в листик и упасть, но по рассеянности Айки что-то пошло традиционно не так.
Сморщив для приличия с идеальной горбинкой нос, Рико согласился с братом. И насторожился: где-то рядом бубнили детские голоса.

Какими именно были те уши, что первыми выхватили из птичьего щебета и лесных шорохов посторонние звуки – треугольными, чуткими и покрытыми черной шерсткой или менее совершенными, но привыкшими ловить каждый чих из родительской спальни – вопрос спорный. Справедливости ради заметим, что и дети чернобурого клана из Аокигахары, и отпрыски виноторговца из Кочи очень долго не обращали внимания на соседей. Затем, коротко посовещавшись, обе «армии» выслали на разведку своих лучших (в данном случае – наиболее сообразительных) бойцов...
...каковые столкнулись нос к носу, высунувшись из-за корней камфарного дерева.
- Ух ты! – восхитился Кадзума.
Рико же сказал:
- Тяф.

Рокумон после долгой неподвижности в коконе как-то не ощущал тяги ко сну. Или даже просто сидению на одном месте. К тому же, нужно было прибраться на импровизированной кухне. Он заботливо завернул косточки куропаток в листья и положил в сторонке – вдруг найдутся желающие погрызть, когда путники отправятся в дорогу. И оглянулся на воинственного громилу, который мирно посапывал под деревом. Бывает, что камень похож на человека, а здесь наоборот – человек больше походил на громадный валун. Хороший воин. Вон как с паучихой рубился, только ошметки летели. Отзывчивый, к тому же, отдал меч. Сломанный, так что ж, Рокумон найдет, у кого починить.
Сполоснув котелок, коренастый воитель уселся на берегу и принялся чистить его песком, которого хоть немного, но удалось добыть у текущего от водопада ручья.
Дети могут оказаться обузой, продолжал он свои размышления. С другой стороны, малец не такой задохлик, каким выглядит, а его сестра, чуть что, кидает воинственные взгляды, да и короткий меч носит так, что позавидовала бы дочь сёгуна. Рокумон, впрочем, в жизни не видал ни одной дочери сёгуна.
Он тщательно протер листьями посудину и насыпал чистого песка. Оглянулся: верзила спал, его не волновали даже солнечные пятна, что устроили чехарду на его лице. Дети и кото-псинки затеяли то ли возню, то ли сходку у корней камфарного дерева. Эти черно-бурые мехастики тоже могут пригодиться, наверное. В прямом бою они, конечно, ничего из себя не представляют – слишком легкие, - зато хитроумия им не занимать. Рокумон в последний раз ополоснул котелок и опять посмотрел на Мицуке. Кого-то он напоминал очень сильно...

Безымянный кот новым попутчикам не доверял, о чем и не преминул заявить во всеуслышание. Он шипел и плевался, пока одноглазый ронин, рискуя, не снял его с ветки, куда загнали горлопана неугомонные лисы. Короткие переговоры завершились заключением шаткого перемирия. Кот - судя по утробному злому бурчанию - остался при своем мнении, но согласился не затевать драк. В свою очередь черно-бурую братию (плюс одну сестру) убедили не поддаваться на возможные провокации.
Отношения худо-бедно наладили, зато потеряли время, и когда вновь оказались на петляющей между гор дороге, солнце уже зависло над ближайшей грядой, готовое нырнуть туда на ночлег. Поперек узкой долины легли тени - поначалу легкие, прозрачные, но они становились все гуще и гуще, пока все ущелье не наполнилось вечерними сумерками. Лишь вершины полыхали оранжевым, как языки пламени.
Рокумон оказался человеком говорливым. Когда не выходило завязать беседу, он рассуждал сам с собой, как будто речь служила естественным продолжением каждого его действия. Люди-спутники поначалу отвечали ему, потом бросили это занятие.
Необычайно рослая по здешним меркам Хитомэ, особенно грозная теперь, когда при ней было оружие, бросила тревожный взгляд на младшего брата, который, насупившись, точно мышь, упрямо не отставал от компании. Он настоял, что по дороге будет идти своими ногами. Солнечный «пожар» на крутых, словно воздвигнутые из моря скалы, вершинах стремительно затухал. Девчонка дернула Мицуке за рукав – без робости столичной красотки, со всей силы.
- Нужно отыскать ночлег.

Лисята устроили в придорожных кустах скандал: хотелось верить, что спорили о том, кто из них будет изображать фонарь, но, скорее всего, делили мышь или сочную большую улитку. Кот высказался на тему, что если бы кое-кто поменьше спал, то...
- Ну, вот кто бы меня укорял! - немедленно огрызнулся Мицуке.
Может, стоило переночевать на месте дневного привала, но - к чему врать? - ему тоже было там неуютно. Будь он один, устроился бы подремать на обочине... Но с каменистого склона по левую руку ручьями стекала вода, а на спуск к узкой речке мог отважиться лишь сумасшедший. К здравомыслящим особям Мицуке себя не причислял, но не хотел ломать ноги.
- Обязательно надо дом, - прочитала его мысли Хитомэ. – Если ночевать снаружи, опять придет «она», и Кадзума...
- Так мы можем встать на постой у моей благоверной, - жизнерадостно сообщил Рокумон.
Он пытался выбить осколком кремня искры, чтобы поджечь сухой мох в бамбуковой трубочке, но пока безуспешно.
А куры там есть? поинтересовались откуда-то, но, похоже, что из зарослей. Мицуке подобрал небольшой камешек, швырнул на звук. Тоже безрезультатно. В кустах захихикали.
На окраину небольшой деревушки добрались уже почти в кромешной мгле, хорошо – идти было недалеко, первые дома, из толстых кое-как оструганных досок, крытые камышом, стояли за ближайшим поворотом дороги.

Рокумон твердым шагом направился к третьему от охранных тории строению; черные треугольники кандзашигайя* острыми углами торчали над высокими оградами. Остальные люди вереницей потянулись за ним след в след, чтобы не оступиться. Где-то совсем под ногами в канаве завела переливчатые рулады припозднившаяся лягушка. Можно было ожидать, что бравый вояка сразу пройдет внутрь, как хозяин, но он замолотил кулаком по доскам и заорал на всю округу:
- Эй, жена! Выходи встречать гостей!
Прислушался и повторил требование еще громче. Ошарашено смолкли ночные птицы. У соседей залаяла собака. В щелях мелькнул свет, приоткрылась дверь. Рокумон с неожиданной ловкостью увернулся от чего-то тяжелого – неизвестный (сначала, затем оказалось, что это был старый чайник) предмет с глухим стуком ударился о землю у ног одноглазого верзилы.
- Выходи, говорю тебе, - увещевал супругу деревенский воитель. – Не демон это, а я. Вернулся.
Из проема выдвинулась крепкая загорелая рука с горящей лучиной.
- И они тоже не демоны, - добавил Рокумон, но получилось не совсем уверенно.
- Эй! - возвестил Мицуке. – Мы входим!

---------------
*kanzashigaya - カンザツガヤ – связанные в большой валик жгуты соломы, своеобразный «конек» тростниковой крыши.

- Извините, пожалуйста, - торопливо сунулся из-под его локтя сын виноторговца, который умел быть благоразумным по надобности; сейчас он крайне стеснялся признаться, что больше всего на свете ему хотелось сбегать за угол по нужде.
Но и искать одному и в темноте нужный сарайчик Кадзума опасался.
Хозяйка оказалась столь же добротно скроенной, что и ее муж. Она подняла повыше лучину, пристально всмотрелась в поздних гостей и, увидев детей, вдруг разулыбалась.
- Да вы заходите, заходите, холодает ужо. Щас будет вам ужин, вы уж не обессудьте, чем богаты.
- Простая она у меня, - пробормотал, извиняясь, Рокумон. – Зато хозяйка справная.
Сам он посторонился, жестами и словами подбадривая всех идти внутрь, а Кадзуму отловил за рукав и потянул за собой в глубь темного, как разведенная тушь для письма, садика вокруг дома. Сам-то он дорогу знал наизусть... Зато сколоченный из грубо струганных досок маленький сарайчик с единственной дверцей, куда мальчишку сунули, как щенка, показался небесным благом.

В доме пахло древесной корой и подсушенным тростником. Не сказать, чтобы утварь на полках содержали в идеальном порядке, зато плотный земляной пол чисто вымели - и не так давно. От солидной печи-камадо* еще веяло жаром, а в одном из котлов жирно булькала густая похлебка. Камидана украшал букетик свежих таицурисо* в глиняном кувшинчике.

---------------------
*kamado - 竈 – глиняная, утопленная в земле печь для приготовления пищи.
*taitsuriso – 鯛釣草 - буквально «трава красного луциана», Lamprocapnos spectabilis, Dicentra spectabilis, дицентра великолепная, известная как «разбитое сердце», «кровоточащее сердце»

Хитомэ чинно: спина прямая, руки сложены, вакидзаси оставлен у края помоста, устроилась на предложенном толстом и колючем тростниковом дзабутоне и с любопытством оглядела скромное убранство деревенского жилища, в чем-то сходное, а в чем-то совсем различное с домом отца. Тот из гордости – или "соображений достоинства", как заявлял он сам, - склонялся к самурайскому варианту. То, что фамилия была куплена, а не приобретена по наследству от дальних предков, его не смущало. Здесь не было и следа фусума, под полками целой стеной расположились простые, без изысков, тансу* со множеством ящичков разного размера.
Из-за занавески в дальней части комнаты осторожно выглянула тоненькая курносая девица. Хозяйка знаками и взглядами велела ей не сидеть сиднем, а приниматься за дело. Та промчалась, шлепая босыми ногами, к выходу, сунула ноги в стоптанные вараджи, прихватила лучину и исчезла за дверью. Сама же рокумонова супруга, поднеся взрослым теплое сакэ, а суровой юнице амадзакэ*, взялась извиняться, что нельзя помыться прямо сейчас, но воду нагреют скоро.
Хитомэ отпила из деревянной чашки и глянула на дверь: что-то Кадзума очень уж прочно застрял по нужде.
От тягучего громкого воя - что за глотка могла издать такой звук, не хотелось и думать! - аж свело живот; Мицуке встал, наклонился к забранному деревянной решеткой окошку. Сквозь частое переплетение реек ничего не разглядишь, особенно, если ночь погребла под собой все окрестные горы, только бледно-зеленое марево – словно сборище ониби*. Снова, холодя кровь, раздался душераздирающий нечеловеческий вопль. Рокумон наклонился и задул огонек в плошке с маслом, его бойкая женушка плеснула водой на угли.

-------------
*tansu - 簞笥 – японский комод со множеством ящичков и отделений.
*amazake - 甘酒 - буквально «сладкое саке», известный с древних времен сладкий слабоалкогольный напиток из ферментированного риса. К охлажденным цельным рисовым зернам добавляли грибок Aspergillus oryzae, под воздействием которого углеводы превращались в нерафинированный сахар. Таким образом сладость достигалась естественным путем. Амадзаке используют в кулинарии и как освежающий напиток, на новогодние праздники его продают или раздают в синтоистских святилищах. Кое-где считается, что им можно лечить похмелье и простуду.
*onibi - 鬼火 – «демонический огонь», блуждающий огонек, обитающий в лесной глуши и возле могил; его часто считают душой человека, который вот-вот умрет или уже умер, но не похоронен должным образом.

Почему даже столь тривиальное, повседневное действие, как поход к нужнику, превращается каждый раз в приключение (часто - с риском для жизни), юный отпрыск виноторговца не знал. И даже не слишком задумывался над тем, доживет ли до того возраста, когда хочешь не хочешь, а надо принять лавку и все дела от отца. Что касается долгой и зажиточной старости, то о ней речи не было вовсе.
Что, казалось бы, проще: затаись и сиди, заткнув нос и зажмурившись, и надеясь, что пронесет (не в том смысле, потому что все дела, для каких предназначен был этот сарайчик, Кадзума успел сделать)? Все равно уронил от испуга тлеющий в глиняном черепке жгут соломы и остался в кромешной тьме... Любопытство побороло ту зачаточную осторожность, которой в разной мере боги или природа наделяют каждого человека. Кое-как запахнувшись, сын виноторговца выскользнул во двор.
И прокрался к забору.

Котоми не считала себя сиротой, хоть и осталась без отца и матери. Живет же с дядей и тетей, значит, уже не одна. То, что в доме она чаще всего ходила под именами: "Эй, ты" и "Послушай" ее не смущало – в деревне-то ее звали госпожа О-Кото. Поначалу из опасения и уважения к строгой госпоже О-Хиса, когда девочка робко семенила за ней с покупками, потом уже просто так, по привычке. Задиристые мальчишки обзывали: "Эта штука"*, да что с них взять, глупые дети же!

-----------
*こと- koto, вещь, факт, обстоятельство и т.п.

Недалеко от перевала Оосаки

Раскладывать костерок ночью, посреди лесной чащи на склонах гор, конечно, способствует тренировке навыков любования - можно, например, любоваться пламенем, его текучей, быстро увядающей красотой, или тенями вокруг, благо их много, - но это совершенно не практично. Мало ли какие твари могут таиться в темноте. Именно поэтому костерок все же сиял приветливым желтым глазом в ночи, то и дело подмигивая невысокому юноше, помешивающему рис в походном котелке.

Одет Ицуки был не то чтобы совсем хорошо, но по меркам окрестных крестьян все же лучше, чем большинство из них. И это была самая бедная одежда, какую молодой самурай смог найти у себя дома. Скромность расцветки (оттенки серого и тускло-зеленого) едва ли бы ввела в заблуждение знатока тканей - выделка материала ярче любых слов расскажет историю достатка, а особо внимательным, быть может, поведает и сколько риса приносит земельный надел владельца. Но смотреть на юношу некому, некому и удивляться - как одежде, так и нагруднику, легким охотничьим наручам и поножам и двум рукояткам мечей, торчащим из-за пояса.

Уйти из дома на ночь глядя, да еще и в полном одиночестве, не так-то просто. За два года такая возможность предоставилась впервые, и Ицуки не намеревался ее упускать. Дома его хватятся нескоро: переезд - дело сложное и неспешное. Отец командует сбором вещей в замке Кочи, а его отправил в только-только выстроенное поместье, но никакого дела ему не назначил, а значит, не так уж он и нужен там. Юноша воспринял подобный отсыл как "иди, погуляй" и отправился "гулять" еще в дороге.

Собрал вещи, озаботился расспросить у местных направление поисков и велел слугам и вассалам продолжать путь, а сам уверенно свернул в сторону, обещав нагнать их позже. Те, конечно, поудивлялись, но молодой господин сказал "присоединюсь позже" - значит, он присоединится позже. Кто знает, какие договоренности у него с опальным даймё? Так Ицуки получил относительную свободу и теперь молча прикидывал в уме, на какой день пути повернуть в сторону поместья, если вдруг не найдет того, что ищет, - чтобы его не хватились. По всему получалось, что на восьмой, но тогда обратно придется поторопиться. Что ж, не в первый раз.

На этой философской ноте рис сготовился, и юноша принялся за еду, прислушиваясь к звукам ночного леса.

//добавила про наличие доспехов

Деревня Окутойо

Родственникам О-Кото была благодарна, что взяли к себе, а потому не жаловалась, когда давали всякие поручения. Даже вот как сейчас, растопить печь и нагреть воду в ночи. Лучину воткнула в землю, дрова аккуратно затолкала в узкое отверстие в глинобитной стене, даже успела поджечь их, лучину бросила туда же...
Ведь надеялась, что успеет до "их" прихода, ан нет.
Котоми поспешно захлопнула заслонку и затаилась мышкой. Но показалось, что один из краснотелых демонов смотрит прямо на нее, а за ним второй, третий... Едва не растеряв вараджи, девочка скатилась в спасительную яму.
Прямо на кого-то очень мягкого и шерстистого, но крупнее кошки. Рядом фырчали и блестели глазами в почти несуществующем свете другие. О-Кото зажала себе рот обеими ладошками, иначе демоны пришли бы на истошный визг.
Рико, ты ее напугал, раздался огорченный шепот.

В ореоле мертвенного сияния по ухабистой пыльной улочке двигалась чудная процессия. Обнаженные, ярко-красные тела блестели, словно их слегка подпекли, а затем как следует натерли маслом; набедренные повязки были сделаны из звериных шкур. Встряхнув спутанной черной гривой, главарь запрокинул рогатую тяжелую башку и поднес к губам морскую раковину - гулкий вой опять прокатился по притихшей от страха лощине.
Кадзума шарахнулся в сторону, оступился и под шорох мелких камешков и земли съехал в яму. Там пахло мускусом, а еще кто-то жарко дышал ему в спину. И негромко сопел. И не струсил я вовсе, произнес в темноте чей-то голос в ответ на застенчивое "пхи!" соседа. А отвел вас в безопасное место.

- Какие-то они... - откликнулся другой голос, женский, - ... неупрятанные?
Обладательница голоса замолчала, смутившись, а потом выдвинула контаргумент на несуществующую насмешку.
- И ты шуршал.
Вовсе нет! огрызнулся первый. Это Айка наступил в сухие кленовые листья.
Кадзума затаился, но потом решил, что глупее некуда прятаться посреди глубокой ямы. Света сюда проникало не так уж и много, лишь зеленоватый отблеск гнилушек на шершавом бревенчатом перекрытии. Сын виноторговца выставил перед собой руки, пытаясь нашарить во тьме хоть что-нибудь... или кого-нибудь. Он не был уверен, что ему понравится то, что он может найти.
Нашел хвост - особенно удивительный потому, что раньше необычные черные звери все-таки молчали. Хвост попытались выдернуть. Кадзума от неожиданности сжал пальцы сильнее, но тут же выпустил находку, опасаясь за ее целостность.
- Кто тут? – шепотом уточнил он.
В темноте пренебрежительно фыркнули, а все прочие звуки утонули в оглушительном, но уже знакомом вое. По сложенной из камней дальней стене, там, куда добирался неверный призрачный свет, скользили рогатые тени.
Трубный глас эхом отразился от гор и постепенно затих, слышен был только дробный топот множества ног, как будто по лощине шествовала армия. В тесном укрытии зашевелились, голой мальчишеской ноги на миг коснулось что-то мохнато-щекотное.
- А ты кто? – подозрительно переспросил из темноты девчачий голосок. – Вор? Не вздумай напасть, у меня есть оружие.
Кадзума задумался: очень сложный вопрос. Ответить нетрудно, но каждое слово потребует дополнительных разъяснений, а закончится все разбирательством и возможным пленением теми, кто шагал сейчас мимо забора.
- Да я в жизни ничего не украл! – возмутился мальчишка, но вовремя прикусил язык; справедливость восторжествовала: - Разве что иногда еду с кухни.

Диковинный первобытный вой затих где-то за перевалом, и уши заволокла плотная, как зимнее одеяло, тишина. Рокумон разворошил угли, его жена принялась уседно махать веером-учива. Зажгли лучину, потом светильник. Едва успели остановить Хитомэ - девчонка, схватив вакидзаси, уже сунула ноги в вараджи и вознамерилась, не завязав соломенных бечевок, бежать во двор.
- Он же глупыш, обязательно попадет в передрягу, - протестовала она.
- Там наша Кото, - попытался успокоить Рокумон.
Крепкая суровая хозяюшка глянула за окошко с тревогой.
Мицуке держал ретивую воительницу за широкий пояс – сзади, что спасало от меча и укусов, но не уберегало от пинков. Он пока не решил окончательно, что его беспокоит сильнее: отсутствие детей или отсутствие... других детей, тех, что с длинными и развесистыми хвостами.
- И часто у вас здесь такое веселье? – полюбопытствовал он.
- По три раза на неделе, - вздохнула хозяйка и посмотрела укоризненно, мол, что ж это во всей деревне не найдется ни единого мужчины, который бы избавил, наконец, всех от безобразия.
- Уж почти год маемся, - дополнил Рокумон; он крепко взял Хитомэ под локоток, свободной рукой указал на место подле очага. – Пожалте, госпожа, возвратиться. Вы хоть, сразу очевидно, истинная дочь самурая и воинственны духом, только вам там опасней всего. На мальчиков не зарятся эти демоны.
Кипя, будто забытый над огнем чайник, девица грозно сверкнула глазами, дернулась еще разок для порядка и покорилась неодолимой силе. Но в каждом ее движении, во всем облике, когда она села, недвусмысленно читались негодование и тревога за братишку.
- Демоны, - вздохнул Рокумон. - Самому-то мне с ними не совладать. Хотел их с паучихой столкнуть, чтоб они друг друга поубивали... только, вишь, сам попал в кокон, - он весело усмехнулся.

И с нескрываемой надеждой покосился на ножны с мечом в ле... а вот и нет, в правой руке нынешнего могутного гостя. Немного найдешь левшей, может, к удаче.
- Пойду гляну, - Мицуке потер зашибленное ретивой юницей колено.
Запереть бы девчонку где-нибудь до утра или там - к столбу привязать. Здравый смысл подсказывал, что было бы кстати, но, как обычно, проиграл в давнем споре. В щель под дверью на улицу проник кот и уселся в углу; ему поручили следить за норовистой девицей.
- Хотите нанять его, лучше бы так сразу и сказали, - предельно официальным тоном, будто вся их себя дочь правителя, сообщила Хитомэ всем в доме, включая кота; отец-торговец сакэ так не умел, девчонка слышала этот тон лишь однажды, но усвоила мгновенно, словно его передали с молоком матери.

Во дворе, вроде, тихо. Ни демонов, ни детей... Будто огонь в горне мечника пылает тонкая кайма вокруг маленькой дверцы в каменном домике. И нетронутая стопка поленьев рядом с закрытой металлической заслонкой печи. На них брошены толстые, кое-где прожженные тряпки. В тусклом изменчивом свете лучины зияет чернотой яма под углом дома – лучшее место, чтобы спрятаться мелкоте. Но и там никого, лишь замшелые камни и гнилушки.
Первыми в себя пришли цикады. Затем, глуповато хихикнув, кто-то булькнул в близлежащей канаве.
- Весеннее равноденствие давно прошло, - пробурчал вполголоса Мицуке. – Быстро - в реку и жить как каппа!

Зашуршали стеблями высохшего тростника птицы. Коротко задержав дыхание - не хотелось, но выхода не было, - Мицуке чуть-чуть сдвинул повязку, что закрывала его левый глаз. Ночь вздохнула, как женщина. Громыхая, подскакивая на ухабах, вниз по улице скатилась крышка от рассохшейся бочки.
А еще пахло лисами – тяжело, ярко, остро, приторно. И эти лисы были очень и очень встревожены.
За спиной зашуршал сухой гравий под чьей-то ногой, скрипнули доски. Одноглазый бродяга – после всех сегодняшних приключений называть себя оборванцем и то было стыдно; если так пойдет дальше, от одежды не останется даже заплаток, - прислушиваясь, потянул из ножен клинок. Просто так, на всякий случай.
Еще шаг, второй и... тот, кто подкрадывался сзади, громко втянул сквозь зубы воздух, поперхнулся, увидев перед самым носом острие меча. Клинок подрагивал – казалось, звенел – от нетерпения.
- Тише-тише, силушка! Не порежь мою шкуру ненароком, раз уж спас из кокона, - сдавленно засмеялся и поднял пустые руки хозяин дома. – Я ж только чтоб ты не потерялся. Отыскал малых?
Его голос звучал гулко и монотонно, будто кто-то ударил в старый надтреснутый колокол среди затянутых туманом болот. Кузнец предупреждал: пока не дашь крови, не угомонится. Оказалось, говорил правду; меч не хотел обратно в ножны.
Яма под домом была пуста - Мицуке опустился на одно колено, пошевелил там клинком, без боязни, что кого-то заденет, - и из нее разило мускусом и испугом. Кажется, кто-то из детей сделал лужу от избытка волнения.

Шумная процессия шествовала по горной дороге далеко впереди. Маленькая компания из детей и зверей осторожно кралась следом в едва разбавленной звездным светом кромешной тьме. Лисам темнота не мешала, но человечки уже несколько раз оступались, когда под ногу попадал верткий камень или встречалась яма. Преследователи начинали отставать, рискуя потерять демонов из виду.
Может быть, я стану фонарем? предложил неуверенный голос.
Лучше лошадью буркнула в ответ Осана.
Конь тоже должен видеть, куда ступает, снисходительно обронил старший (по его мнению) брат и на пробу попытался выдохнуть огонь. Получилось не очень, тускло, да и факел коротенький. Рико смущенно тяфкнул. Я не в форме...
Тебе не обязательно слепнуть при этом! А с огнем нас заметят, - его сестра обреченно вздохнула. Сейчас... Но сболтнешь старшим - лично тебя загрызу.
Сосредотачиваться пришлось долго - и один раз Осана, не заметив острого камня, больно отбила об него лапу, но результат стоил того. Над черно-бурой шкуркой разлилось бледно-зеленое зыбкое свечение, окружившее лисенка словно прочерченный кистью контур.
Будь здесь взрослые, они отступили бы на шаг-другой, а то и вовсе кинулись бы прочь или схватились за палки и камни. О-Кото с округленными от любопытства глазами присела и потянулась пальцем к невиданному ореолу.
А я всего-то предложил фонарь, вздохнул самый разумный, потому что старший, по его мнению, Айка. Добросердечный Кадзума присел рядом с длинноногим лисенком на корточки.
- Можно я тебя поглажу? – спросил он.
Зверек смущенно дернул хвостом и недоверчиво обнюхал пальцы мальчишки.
Вы идите лучше, пока светло. Если бы здесь была нора, Осана тотчас бы в нее забралась, по самые оттопыренные уши. Такой реакции она не ожидала.
Процессия тем временем ушла далеко вперед, и О-Кото, обнаружившая что странный огонь совсем не жжет, поглядела ей вслед с беспокойством.
- Так мы их не догоним, но я знаю одну тропинку через гору. Только надо идти очень аккуратно!

Там, где гору будто срезали невидимым тесаком, на вершине утеса развели огромный костер. Булькала в котле похлебка, искаженные уродливые тени метались по валунам, наслаивались друг на друга. Дотлевали в привязанных к шестам клетях гнилушки.
С одинаковым вожделением они, обжигаясь, засовывали руки в котел с варевом, стараясь выхватить кус пожирнее, и женщинам под одежду. Им было все равно, тискают ли их жирные пальцы женские бедра или куриную ногу.
Они были - накипь, грязная пена, которую приносит прибой.
Запретные удовольствия хороши, когда берешь их украдкой - точно сливы из монастырского сада, - а нет тайны, то и наслаждения нет. То, что раньше приносило веселье, нынче вызывало зевоту. Если бы не она...
Каруко раскраснелась от вина, волосы разметались по плечам, извивались, как будто живые, точно оголодавшие змеи. Приоткрытые алые сочные губы без слов просили удовольствий, но никто из банды не осмеливался коснуться ее даже кончиком пальца – всем было известно, что последует. Она пила и ела вместе со всеми в разгульные вечера, но оставалась чистой, как снежные вершины самых высоких гор. Сидя на месте, скромно опустив ресницы, она, все же, танцевала всем телом под импровизированную зажигательную мелодию простецкой флейты. Морихидэ – прямолинейный, решительный в любых делах – тут пасовал, ходил вокруг да около, все не решался сделать главный шаг.
Музыканту, как всегда, попеняли за фальшь, тут же предложили выпивку и забыли про него. Пьяные девки хрипло пререкались с парнями, уже не слишком разбирая, где кто и кто с кем.
Каруко вскинула голову, улыбнулась несмело. Разлетелись роскошные черные пряди, расползлись змеями, выудили из котла куриную ногу, поднесли к затылку, будто там рот, - и через мгновения остались только мелкие косточки. А другие пряди несут уже крылышко. Снова: миг – и нет. А на подходе новый кусок.

Хочется спросить ее: что это?! Но посмотришь в глаза – уходят все вопросы, мир становится правильным и полным смысла. И даже шайка грязных бандитов не так противна.
В щели между камнями воткнули факелы, полыхали дрова в металлических корзинах, чтобы было светлее - в горах нет нужды таиться, прятать лицо. Горам, что возносились над ними неподвижными, темными властелинами, все равно, святой ты или разбойник. Они лишают жизни без злобы, без угрызений совести, не испытывая сомнений и жалости, идеальные, непревзойденные убийцы. А он, внук "Демона с острова мертвых", сын человека, чью голову после казни - одну среди прочих - выставили на всеобщее обозрение в столице, не может носить имя своего клана. В метающихся по земле, по камням тусклых отсветах тени то и дело меняли густоту и очертания, и казалось, что сдвинутая на один бок маска-джя* то смеется, то плачет.
Морихидэ выбил о ладонь трубку, указал чубуком ее на костер в соседней лощине на один ри примерно ниже по склону.
- Кто посмел?
Окружение - те, кто сидел рядом, - притихло. Остальные, пестрые, разноцветные тени, люди, ставшие демонами по собственной воле, продолжали веселый разгул.
Трубка в пальцах Морихидэ описала полукруг.
- И кто - это?

------------
*jya-momen - 蛇能面 – буквально «маска змеи», маска для театра Но, она изображает змеиный аспект разгневанного божества, в которое верили в древней Японии. Впоследствии на основе этой маски появилась маска-ханнья.

Потому он и выбрал для лагеря этот утес, что отсюда просматривались окрестности. Вдоль по горной тропинке, то скрываясь в густых зарослях, то подмигивая на ветру, полз едва заметный в ночи огонек; может, чья-то потерянная душа торопилась в Долину богов до рассвета?
- Говорят, мертвецы оттуда возвращаются опять живыми, - угадал мысли главаря Такеучи; из всей банды он был самый умный.
Каруко поднялась, текучей грацией схожая с горным потоком, и вгляделась во тьму. Улыбнулась чему-то, известному только ей, и обернулась к Морихидэ.
- Они идут сюда, смелые и наивные. Ты ведь помнишь, нельзя раскрывать нашу маленькую тайну. Разбойникам никогда не получить того, что доступно демонам.
Смешок вышел сиплым, но его подхватили – для начала Такеучи, он всегда был рад поводу посмеяться, затем гоготнули все остальные, - по лицу Морихидэ скользнула кривая усмешка.
- Ты и ты, - он ткнул чубуком на двоих особо несдержанных весельчаков. – Проверьте, кто там жжет костер. А мы поприветствуем незваных гостей. Ты с нами?
Каруко, полуобернувшись, посмотрела главарю прямо в глаза, вся обещание загадки и воплощения желаний.
- Да, я хочу посмотреть на этих забавных созданий.
Ей не возразили, разве что Такеучи что-то буркнул себе под нос, но он был предусмотрителен, чтобы спорить вслух. Тех двух недотеп, что недавно посмели шутить: «мол, главарь у нас ничего, только пляшет под женскую флейту», закопали недавно в канаве. Головы бросили вниз с утеса – Морихидэ юмора не оценил.
- Что ж, тогда пошли.

В деревне

Хоть снаружи все стихло - лишь взялись петь лягушки и шуршал старой корой возле кодзо-мушигойя* пестрый четырехлапый воришка, - внутри, в главной комнате вокруг очага с новой силой разыгралось сражение. Йокодза* чуть не уступили ронину, но тот вместе с котом обустроился ближе к кухне, так что волей-неволей хозяину дома пришлось сесть на положенное по традиции место.
Хитомэ (ее, взволнованную, в боевом запале, совместными усилиями все-таки сумели усадить вновь) требовала немедленных действий, а жена Рокумона поддержала, не стесняясь гостей, сообщила, что все мужчины горазды нос задирать, но толку с этих бездельников никакого, им лишь бы отдыхать у очага. Муж привычно буркнул на нее, мол, следи за языком, и повернулся к Мицуке.
- Что скажет господин воин, что делать-то будем?
Тот как раз размышлял – не исследовать ли, что шкворчит в котелке, установленном на печи-камадо, больно запах оттуда хорош. Потому к вопросам насущным перешел с заметным трудом.
- Ждать, наверное.
И заделался в глазах Хитомэ злейшим врагом. Будь девчонка постарше, она применила бы главное женское оружие – острый язык, но у нее было шестнадцать прожитых от рождения лет и никакого терпения. Никто и двинуться не успел, когда она ястребом налетела на ронина в намерении поколотить, а если получится, то и задушить на месте. Кот, который только-только пригрелся у того на коленях, зашипел и выгнул спину горбом.
Но когти в ход не пустил. Должно быть, не рискнул соревноваться с девчонкой – та визжала, царапалась и кусалась, пока их разнимали. Не с котом, разумеется, с ошеломленным слегка Мицуке. Ну а дюжину изощренных проклятий, что изрек ее нежный ротик, одноглазый ронин обещал себе выучить... на днях, когда девушка успокоится. Кстати - как нельзя, между прочим! - вспомнилась одна история, но ни колокола, ни кузнечного молота под рукой не оказалось. Разве что нахлобучить на голову разбуянившейся бой-девицы чугунок. Тощий кот высказался за корзину из ивовых прутьев, для наглядности даже цапнул одну из них лапой.

-----
*kozo-mushigoya - 構造蒸しご家 – хижина со специальным чаном, где вываривают кору бруссонетии бумажной (или японского бумажного дерева) для изготовления бумаги.
*yokodza – место в центральной комнате дома, предназначенное для главы семейства, наиболее удалено от «кухни».

- Рассветет, и отправимся их искать. С ними лисы, так что еще неизвестно, кому не повезло.
- Лисы это те востроносые черненькие кото-псинки? – из любопытства уточнил Рокумон, сдавая жене надежно спеленатую старым косодэ, надутую, но хотя бы уже тихую воительницу.
Крепкая хозяюшка принялась что-то негромко втолковывать гостье, а когда муж сунулся подслушать, строго поглядела на него:
- Не мужского ума дело.
Ничуть не обидевшись, только весело хмыкнув, Рокумон заглянул под крышку котелка и довольно потер руки.
- Ужинать-то будем, мать?

Сон в ту ночь не пришел ни к кому, если не считать Мицуке - он негромко похрапывал, устроившись между дверью и очагом-ирори, в котором еще тлели, перемигивались красными огоньками угли. Кот решил, что домашняя еда хороша, но не лучше только что выловленных полевок, и отправился на охоту. Когда сквозь щели в ставнях начал просачиваться серый утренний свет, в клети во дворе истошно заголосил петух, но, как быстро выяснилось, заря тут была пока что ни при чем. В дверь отчаянно заскреблись, словно вознамерились процарапать дыру. Или, в крайнем случае, прокопать лаз. И, наверное, преуспели бы, не будь схвачены за загривок и вволочены в дом.
- Один есть, - Мицуке осмотрел черно-бурого зверька, что покорно свисал, поджав лапы: шерсть блестит, хоть всклокочена, тощее пузико в грязи и глине, хвост роскошен. - Ну, и где остальные?
Зверек поднял острую мордочку с тревожными янтарно-желтыми глазами.
В беде. Их надо спасать. Немедленно!

Квадратный, будто могучее дерево, Рокумон в серой с крошечными цветами ночной юкате поставил на дощатый пол плошку с водой.
- Пусти животинку-то, пусть попьет, оклемается.
Пока собирались в дорогу – хотя какие тут сборы, взять оружие и обуться, - взмыленная «кото-псинка» выхлебала всю воду и готовилась поклянчить еще.
- Путь запомнил? – спросил у зверька Мицуке.
Тот всем видом показал, что оскорблен сомнениями до глубины своей лисьей души, и быть бы кое-кому покусанным, если бы не острая необходимость поберечь лодыжки для спасательной операции. Высоко поднятый пушистый хвост с белой кисточкой гордо реял не хуже военного штандарта. Хитомэ в одолженных синих в белую горошину штанах маячила у выхода; вакидзаси за поясом, взгляд решительный. Рокумон осмотрел дареный меч с отломанным кончиком.
- Эх, не успел отдать починять. Ну да и ладноть.
Лис поскребся, мол, пора наружу.
Долговязый роши закинул за плечо таинственный длинный сверток, проверил меч – теперь его пришлось заткнуть за пояс; клинок будто подрагивал в ножнах, просился наружу.
- Пошли.
По влажной, всей в бисере росы траве тянулась цепочка следов; в предрассветном тумане дома казались снопами, н огней, ни движения. Мицуке зябко поежился – есть хотелось, а в горы наоборот.

Горный склон

И вовсе он не был сплетником. А если у кого иное мнение (как у семейства довольно глупых каппа из болота Нумадзава, так лучше бы на себя посмотрели как следует, чем возводить клевету на соседей! Но с каппа что взять? Только и умеют, что квакать по вечерам, будто заведенные, лягушки лягушками, с какой стороны не взгляни. Морды плоские, зеленые и бородавчатые, вот уж красавцы, право слово. А уж как трясутся, лишь бы не пролить ни капли воды из... тьфу!
Просто новость, которую он подслушал, так жгла язык, что ей требовалось хоть с кем-нибудь поделиться. Похожий на жгут утреннего тумана йокай огляделся в поисках слушателей. Один нашелся незамедлительно. Молодого крестьянина зачем-то понесло на ночь глядя в лес. Ни веревок для хвороста, ни корзины у него не было. Он забрался уже далеко от деревни, но продолжал упорно идти, гордо подняв голову и всем видом показывая, что ему нипочем лесные угрозы и плевал он на страшные рассказы. Выдавало его лишь подрагивание руки с вытянутым далеко вперед фонарем.
Йокай помедлил. Природа (и долг!) приказывали действовать, и немедленно, новость жаждала выхода. Будь он чудищем чуть более высокого ранга, как амикири* или те же ненавистные каппа, он сумел бы найти выход из положения, но он был всего лишь слабым, хилым, вечно трясущимся...
- Буру-буру, - шепнул йокай на ухо человеку, подкрадываясь сзади и обнимая за плечи.

---------------
*kappa - 河童 - буквально «речной подросток», демоны, обитающие в реках, прудах и озерах. Каппа похожи на детей с чешуйчатой кожей синего и зеленовато-желтого цвета, с перепонками на руках и ногах и небольшим углублением на макушке, где всегда должна быть вода, иначе каппа потеряют способность двигаться. Каппа довольно опасны, но очень вежливы, поэтому если им поклониться, они поклонятся в ответ, пролив воду, и не смогут разогнуться. Если же после этого помочь им и налить в ямку на их голове новую воду, каппа из благодарности будет вечно служить своему спасителю. Каппа проказливы, они любят заглядывать женщинам по подол и затаскивать людей в воду, хотя порой их проделки не так уж и безобидны, каппа могут утопить зазевавшегося человека или животное, их часто обвиняют в похищении детей и изнасиловании женщин. Тем не менее, их можно задобрить подношениями (каппа обожают свежие огурцы) и даже подружиться с ними. Так же их называют каватаро («речной мальчик») и кавако («речное дитя»).
*amikiri - 網剪 – буквально «тот, кто режет сети», йокай с туловищем змеи, птичьей головой и острыми, точно ножницы клешнями, он появляется, когда никого нет вокруг, и режет москитные сетки и вывешенные на просушку рыбацкие сети.

Реакция бедняги превзошла все ожидания. На мгновение он застыл, как громом пораженный, и покрылся гусиной кожей с ног до головы. Затем издал пронзительный визг, каким сможет похвастаться не каждая девица. Юноша вырвался из призрачных рук и очутился на пятой точке с одной стороны тропинки. Чудом не потухший фонарь – с другой. Теперь, когда основная жизненная функция была выполнена, йокай смог перейти ко второму пункту.
- Тенмамори*! – с заговорщицким видом по секрету сообщил он, клубясь над тропинкой.
Седые космы растекались по воздуху, бесцветная одежда повисла огромной паутиной.
- Э-э... ч-ч-что?! Я?! Н-нет, никогда, ни з-за что! Я всего только бедный крестьянин! – панически выкрикнул несчастный молодой человек.
Забыв о фонаре, он поднялся на четвереньки и начал отползать с тропинки в кустарник. Куда угодно, лишь бы его не коснулся демон.
Йокай ошарашено завис над ним. Пощекотал невесомыми пальцами, неимоверно вытянув тощую костлявую руку, за шиворотом. По его представлениям, человек должен радоваться, что в их глухомани в кои то веки объявились столь важные гости. И к тому же, как раз крестьянину ничего не грозит... или? Бурубуру* посетила великолепная мысль. Как он раньше не догадался! (Ни в коем случае нельзя говорить о промашке каппа из Нумадзавы, они будут смеяться всю ночь до рассвета). Йокай в обвинительном жесте выставил указательный палец.
- В тебя вселился злой демон?

----------
*Tenmamori - 天魔守 – в одном прочтении «стерегущие злых духов», в другом (天守り) – «стражи небес».
*buruburu - 震々 - буквально «трясун», йокай, в присутствии которого человек испытывает неожиданный страх, а волосы у него на затылке встают дыбом. Его еще называют божеством страха.

Юнец замер, не обращая внимания на то, что ноги его угодили в колючие объятия куста и вот-вот лишатся обувки, а одной рукой он меряет глубину холодной лужицы меж кочками. Страх превысил все мерки, какие он только мог себе вообразить, и окончательно лишил парнишку способности думать.
- Это ты – злой демон! – пискнул он, сумев вложить в тон обвинение.
- Вот и нет! – сварливо возразил ему обиженный до глубины души йокай. – Я – бурубуру.
Крестьянин открыл рот, чтобы поспорить, но к его лицу подплыл клок тумана, и все мысли разом вылетели из головы. Юнец, храбрившийся в деревне и считавшийся самым смелым (он и в лес-то отправился, чтобы доказать это), с отчаянным воплем, оставив кусту его добычу, рванулся к фонарю. Вараджи печально повисли на ветках у самой земли. Человек трясущимися руками выставил фонарь перед собой, как щит.
- Не тронь меня!
Йокай обтек его с обеих сторон и опять сконденсировался за спиной. Прогулялся ледяными пальцами по чужим ребрам, ощутив наслаждение, когда парень подпрыгнул от неожиданности.
- Я – бурубуру, - пояснил он. – Я обязан трогать тебя.
Тогда горе-смельчак выбрал единственный путь к спасению – обратился в бегство. Желтое пятно света заскакало по покрытым мхом кочкам, кустам и стволам деревьев. Бежал он со всей скоростью того, кто надеется обогнать смерть. И на первом же повороте налетел на щуплого с виду, но крепкого старика. На этот раз фонарь удержать в руках удалось и даже самому остаться на ногах. Зато оскорбленный встречный огрел разгильдяя длинным посохом по спине.
- Пр-с-те! - выдохнул парень, обогнул драчливого старика. – Прячьтесь, здесь опасно! – крикнул он ему уже через плечо и, не оглядываясь, ринулся прочь.

Бурубуру струился за ним, обхватив себя крепко руками, чтобы сдержать переполнявшую его дрожь. На развилке кто-то был. Сначала показалось: каменный дзидзо*. Потом – тут крестьянин споткнулся и чуть не поломал молоденькое деревце, за которое ухватился, - оказалось, что его встречает щербатой ухмылкой тот же самый старик с посохом. «Он просто знает короткий путь!» - уверял себя парень, сам себе не очень-то веря и стараясь держаться подальше, насколько хватало ширины тропинки. Он метнулся мимо старика, словно перепуганный заяц. Позади раздался веселый смех.
А затем – точно такой же – с другой стороны, где склон забирал в гору. Разогнавшийся бурубуру обвился вокруг сосновой ветки, вытянул шею. На небольшом уступе, подобрав под себя ноги, устроился рыхлый тучный йокай и, навострив уши, ждал, на какой бы еще звук откликнуться.
На следующем повороте беднягу крестьянина вновь радостно встречал точно такой же старик, даже сухие листья точно также запутались в его длинных спутанных волосах. Парень издал дикий вопль и с треском ломанул с тропы в самую чащу, даже не думая отводить норовящие хлестнуть по лицу ветки. Бурубуру прислушался и, отдуваясь, присел на пенек напротив резвого старца.
- Ну как вам не стыдно? – вздохнул он. – Такой почтенный человек...
Йокай переплел костлявые длинные пальцы и положил на них подбородок.
- Новости слышали? – спросил он.
Момонджии*, усмехаясь, воткнул посох в мох и сел рядом с таким видом, словно под ним лучшие татами, а сам он чуть ли не в императорском дворце.
- Неужели, наконец, что-то случилось? - прогундел он. – Последние лет сто туговато что-то с новостями.

------------------
*jizo - 地蔵 - буквально «вместилище земли», бодхисатва Кшитигарбха, покровитель детей, путешественников и умерших, в Японии стал отождествляться с местным божеством Досоджином, выполняющим те же функции. Дзидзо (или Одзидзо-сама) облегчает страдания и сокращает умершим срок заключения на разных уровнях ада, дарует живым здоровье, удачу и потомство, воплощает оптимизм, сострадание и вселенское спасение. В Японии его небольшие каменные изображения можно увидеть на кладбищах, перекрестках или просто вдоль дорог, часто рядом с ними кладут небольшие камешки и игрушки. Дзидзо традиционно считается покровителем всех детей, в частности тех, кто умер при рождении или раньше своих родителей. Души таких детей не могут пересечь реку Сандзу на пути в загробную жизнь, так как у них не была шанса совершить добрые дела, а своей смертью они причинили родным много горя, поэтому они обречены складывать на речном берегу высокую кучу из камней, чтобы таким образом добраться до места назначения. Демоны по ночам разрушают их постройку, но Дзидзо прячет детские души у себя в рукавах и позволяет им слушать мантры. Так же существует ритуал, во время которого молящийся завязывает вокруг статуи Дзидзо веревку. Когда желание исполняется, веревку развязывают, а каждый новый год монах при святилище срезает веревки с неисполненными желаниями.
*momonjii – йокай, которым пугают непослушных детей: «придет момонджии и утащит в лес». По слухам, в них превращаются момонги, белки-летяги, прожившие сто лет.

Через заросли, ухая и потрескивая в такт шагам, к ним пробирался и заскучавший на своем утесе ямабико*.
- Тенмамори! – торжественно выдохнул тощий белесый йокай. – Я сам его видел, собственными глазами.
- Да ну! – не поверил старик, чьи спутанные длинные волосы казались давно потерявшей свежесть травой, полной лесного сора. – Где ты его видел?
Он вынул из-за пазухи мешочек и сделал вид, будто от скуки щелкает орехи – зубов у него было мало, зато крепкие. На самом же деле ему не терпелось узнать побольше. Толстая прослойка прелой листвы приподнялась немножко, в тени блестели любопытные глаза лесных духов; из куста выскочил сунэ-косури* и пристроился на коленях дедка. Бурубуру начал свое повествование не сразу, для начала он выждал положенную трагическую паузу и лишь потом принял должную позу, воспарив над пеньком. Кто-то, кажется, местный тануки, вооружился двумя палочками и закатил барабанную дробь.
- На болото Нумадзава... – завыл призрачный рассказчик, вдохновившись музыкальным сопровождением. – На болото пришел он вчера на закате...
Дед погладил мягкую шкурку сунэ-косури и, подыгрывая, вторым голосом нараспев вмешался:
- И откуда пришел он?
Кто-то из духов ударил в толстую сухую бамбуковую палку один раз, отмеряя такт. Бурубуру взмахнул листом павлонии, будто веером. В кустах возились совсем уж мелкие йокаи, сооружая из жилочек и куска дерева цитру. На них со всех сторон негромко шикали.
- Пришел из-за моря по воде или по воздуху, никто не видел, как он появились, но теперь пусть поберегутся злые духи, ибо здесь он... – голосил во всю мочь легких белесый йокай. – И владеет мечом богов!
В наступившей вдруг тишине кто-то звонко икнул от испуга.

---------------
*yamabiko - 幽谷響 – буквально «горное эхо» (иногда его записывают как 山彦 – «горное дитя»), заросший шерстью, напоминающий небольшого человечка йокай, который живет на деревьях в горах и всегда повторяет любые звуки и шумы. Его чаще можно услышать, чем увидеть, а если кто-нибудь попытается до него дотронуться, то ощущение будет такое, будто проходит сквозь густую патоку.
*sune-kosuri - 脛擦り - буквально «тереться о лодыжку», небольшой, напоминающий собачку йокай из района Ода, префектуры Окаяма. Дождливыми ночами проскальзывает между ног путника, царапая и щекоча ему лодыжки.

Неподалеку от горной деревушки

Первыми неладное почуяли лошади. И, всхрапывая, пританцовывая, раздули ноздри, словно пытались выдохнуть удушающую вонь, которая волной прокатилась вниз по горной тропе. Затем попытались зажать носы люди. Ощущение было такое, что кто-то, не мывшийся очень-очень давно, облегчился прямо в ручей, так что даже лягушки всплыли вверх брюхом.
Может быть, ничего особенного нет в том, чтобы, подскакивая на камешках, завлекательно булькая, как живая, по дорожке пробежала на тоненьких ножках высушенная тыква-горлянка. Как положено, перевязанная соломой, и с затычкой. Для совсем уже непонятливых на боку ее было выведено коряво: «сакэ».

Тропинка, что затейливо вилась по склону горы, проходила чуть западнее, - Ицуки не любил чрезмерной безопасности и оттого в поисках острых ощущений забрался в самую чащу, но в этот раз он просчитался. Впрочем, может, именно этого он и хотел? Испытать, как долго он сможет зайти по пути спокойствия и невозмутимости?

Бульк-бульк, настойчиво шептало что-то справа, и в просвете меж деревьев мелькнул огонек. Рис почти съеден, и потому нет ничего необычного в том, чтобы затоптать костерок, собрать вещи и двинуться на странный звук. О том, чтобы оставить все, как есть, Фукушима не задумался: слишком хорошо знал, что сюда он уже вряд ли вернется. Разве что судьба или злой рок будут довлеть над ним, заставив изменить многолетней привычке. Осторожно ступая по настилу из опавших листьев и хвои, юноша подошел так близко к тропинке, что различил в сумерках ту самую тыкву, весело убегающую вдаль... Показалось? Нет, Ицуки привык доверять своим чувствам. Но тогда что? Ему так сильно хочется сакэ, что начались видения? В это он не поверил бы даже после целого бочонка - да-да, того самого.

(мы с Орной)

Замерев шагах в двух от парада демонов, полускрытый листвой, молодой самурай принялся наблюдать, обратившись в слух и зрение. В конце концов, может, это подсказка?..
Обитатели ночных гор тоже обратили внимание на бутыль – и загомонили еще громче. Рядом с Ицуки кто-то пренебрежительно фыркнул: "попались!"
На пеньке, обвязанном конопляной веревкой, с таким видом, будто он тут хозяин окрестных гор (ну, как минимум, одной этой горы) восседал коротышка. Вместо шляпы его круглую, точно тэмари*, голову венчал большой лист лотоса, а набитая до отказа котомка, что висела у него за спиной, была не из ткани, а как будто из мягкой кожи. Из-под острого длинного носа во все стороны торчали ости жестких усов.
- Не из здешних? - спросил карлик. - Хочешь выпить? У меня есть сакэ.
Сквозь колышущиеся на ветру ветки Ицуки смотрел на идущих мимо него демонов - красных, синих, зеленых, черных. С одним глазом и несколькими десятками. Похожих на людей, лис, пауков, змей, журавлей. В старинных кимоно и в доспехах (а кое-кто и по-простому - в наспех запахнутой юкате). Некоторые так далеко ушли от привычных юноше образов, что с трудом воспринимались как существа разумные, другие же порождали желание подойти и заговорить - не прямо сейчас, а когда-нибудь позже. Многие не замечали его, другие же... С наслаждением вдохнув аромат ночного леса и приключений, самурай повернулся к неожиданному собеседнику:
- Благодарю за любезное предложение. Нет, выпить я не хочу, - на прямой вопрос Фукушима привык давать прямой ответ. А лгать приучен не был: по статусу не полагается. Чуть помедлил, размышляя о том, что имел в виду карлик под "здешними", и добавил: - Я живу неподалеку, но на Шикоку недавно.

-----------
*temari - 手鞠 – буквально «ручной мяч», вышитый мяч из ткани: обрезки старых кимоно скручивались в шар, обматывались полосками ткани и нитками, которые затем сшивались. Тэмари в качестве подарка символизирует дружбу и верность.


(+SonGoku)

- Что, не хочешь принять угощение от незнакомца? - коротышка беззлобно хихикнул; его зрачки, отразив свет луны, на мгновение загорелись, будто крохотные фонарики. - Господин самурай - предусмотрительный человек. Звать меня Букусака, я к услугам всех жаждущих.
Он слез с пенька и пошевелил носом, как будто принюхивался.
- То-то я смотрю, не из наших, - карлик вытащил из котомки раздутый рыбий пузырь и сцедил содержимое, зеленоватую клейкую жидкость, стараясь, чтобы ни капли не попало ни на одежду, ни на пальцы. – Не страшно ж господину самураю одному в ночи...
Ицуки слегка растянул губы в вежливой улыбке.
- Я только что поел, мои извинения. Фукушима Матанори из Овари. Ночь полна неожиданностей, Вы об этом господин Букусака?
- Хо-о... – согласно выдохнул улыбчивый коротышка, складывая пожитки обратно в котомку, и поскреб когтистой лапкой затылок.

Издалека долетел негодующий вопль и шум, словно несколько увесистых тел прокатились по склону, увлекая за собой камни и прошлогодние листья. Затем – плюх, плюх, плюх – кто-то искупался в реке. Букусака весело захихикал.

- А нельзя ли попросить отважного господина о небольшой услуге, - он заискивающе улыбнулся; в полутьме заблестели мелкие, очень острые зубы.
Ночной парад все шел и шел, перетекая из одной тени в другую, из лунных бликов на листве в нестройное мерцание светлячков. Под влиянием назойливого карлика, Ицуки всерьез задумался, как бы незаметно пристроиться к шествию и сможет ли он сойти здесь за своего. Вон те господа вроде очень похожи на самураев... у них клан или они каждый сам по себе? В темноте не разобрать гербов...

(+Орна)

- Прошу прощения? - юноша обернулся к торговцу сакэ. Сама мысль о том, чтобы исполнить просьбу незнакомца, прозвучавшую в ночи, подобной этой, отдавала безумием. Не меньшим, чем разнообразие форм йокаев. - Значит, господин Букусака с самого начала держал в уме "небольшую услугу", когда предлагал выпить? Как я не догадался. Прежде, чем Вы продолжите, считаю своим долгом предупредить: у меня есть дело, которое я намерен выполнить, и не так уж много времени; поэтому я попрошу ответной услуги, если вдруг окажется, что я могу Вам чем-то помочь.
Коротышка дернул себя за жесткий ус и еще раз хихикнул - без злобы и без досады.
- Видите ли, молодой господин, мне нужна охрана, - он взмахнул пухлой ладошкой; огромный лотосовый лист съехал на одно ухо. - Ненадолго! Может быть, до рассвета. Я могу заплатить.
Букусака достал из-за пояса золотой рьё. На мгновение показалось, будто демон, замыкавший парад, подозрительно принюхался, учуяв в ночном воздухе человеческий запах.
- Ну, что скажете? Помощь в обмен на помощь?
Это был сложный выбор. Деньги - последнее, что требовалось Ицуки от демонического торговца сакэ, но тот мог оказаться полезным. Или не мог, если не знал дороги.
- Вне всяких сомнений Вы можете сопроводить меня в Долину богов, господин Букусака, - невозмутимо отозвался Фукушима, выжидая пару минут, чтобы выйти на дорогу, замыкая парад. Не сразу, а чуть погодя. - Я буду рад позаботиться о Вашей безопасности на этом пути. Если же Вы желаете странствовать в любом ином направлении, боюсь, мне захочется узнать подробности, вынудившие столь почтенного торговца нанимать себе охрану.

(помогаю, а так - Орна и SonGoku)

Юноша старался быть серьезным, но столь поспешный найм его насторожил. Не хватало еще связываться с вором или преступником, убегающим от заслуженного наказания. Коротышка (торговец сакэ, и правда, едва доставал прикрытой листом макушкой до груди юному самураю), отдуваясь и сопя, ковылял вперевалочку рядом. Впереди шумел и галдел хьяки-якко, дорога забирала все выше и выше к невидимому на фоне ночного неба утесу.
- В Долину богов... хо-о! – фыркнул Букусака. – Ишь, куда нацелился... Что ж! Считай, что договорились, молодой господин, считай, мы договорились...
Юноша чуть помедлил. Признаваться, что он не знает дороги, значило дать собеседнику слишком большое преимущество. С другой стороны, если тот нарушит свое обещание, то и Ицуки не будет связан долгом и сможет убить Букусаку. С третьей, торговец мог как-то обмануть его, а с четвертой - Фукушима был не настолько умен, чтобы всерьез верить, что сможет предотвратить направленную против него интригу. Поэтому он сказал:
- Благодарю, что согласились быть проводником, господин Букусака.
Надо признать, толстячок лишь казался неуклюжим, он уверенно шагал вверх по горной тропе, так будто ему фонарь не требовался, а сам он прекрасно разбирал в темноте путь. Чем разительно отличался от спутника, кстати. Склон делался все круче, а заросли вокруг – все гуще. Один раз проворный торговец все-таки присел на валун, поджидая приотставшего от него Ицуки и копаясь в туго набитой котомке.
- Люди не часто по своей воле ищут Долину богов, - сказал он, когда молодой самурай поравнялся с ним. – Смертным там делать нечего.
Ицуки молчаливо принял это к сведению. Наверное, Букусака хотел что-то узнать, но что именно? Почему юноша заинтересован в этом месте? Не говорить же прямо: скучно! Самурай предпочел хранить молчание.

(собственно, Орна по собственному желанию выбыла, поэтому ее самурай отныне так и будет хранить молчание)

На утесе

Это был именно тот случай, когда неизвестно, стоит ли победа сражения.
Каруко с полуулыбкой разглядывала четверку юных горе-воителей. По ее совету странным пленникам связали лапы и - на всякий случай - обмотали тряпками пасти. С детьми, впрочем, обошлись точно так же. Женщина заботливо поправила сбившуюся в пылу драки юкату мальчонки – тот не шелохнулся, его надолго успокоил крепкий удар дубинкой по голове. Круглощекая нескладная девочка смирно сидела рядом, подобрав ноги, и с кротким терпением ожидала, когда кто-нибудь придет и спасет ее. На громадных громкоголосых победителей она смотрела, как замученный мышонок на кота. Тот зверь, что был покрепче и поплотнее, таращил глаза, будто вознамерился прожечь в ком-нибудь взглядом дырку, но отвлекся, стоило Такеучи с полным знанием дела ощупать его тыльную часть.
- Хвост совсем недурен, для воротника сгодится.
- Главное, правильно снять и выделать, - согласился Треухий Хоичи, присаживаясь на корточки рядом; ему когда-то рассекли одно ухо так, что стало казаться, будто у него их больше, чем положено.
Зверь крутился и дергался так, будто умники уже приступили к процессу. Сделалось понятно, что так просто он свой хвост (да и всю шубку в целом) не отдаст.
Морихидэ обозревал ночной улов без восторга. Малохольный парнишка был смутно знаком, а с девчонки вовсе взять было нечего. Кто-то предложил пустить ее в дело; Морихидэ скривил губы, он не очень-то понимал, что тут может прельстить... разве что от трехлетнего воздержания. Ну так его люди не голодали - ни в утехах желудка, ни плоти.
Хицуджи грустно сидел у костра и баюкал прокушенную насквозь руку. И еще зовутся разбойниками! возмутился бесплотный голос. Лисьи зубы от людских не отличаете! Он высказывался уже не впервые, только в общем гвалте на него не обращали внимания.

- Что за милые создания, - улыбалась Каруко.
Она коснулась щеки мальчишки, потрепала по макушке девочку и провела ласковыми пальцами, словно по струнам кото, по спинке черно-бурого зверя.
- Такой неугомонный, - умилилась красавица с волосами, что напоминали длинных блестящих черных змей. – Не приручаемый, совсем дикий. Я бы хотела посадить его в клетку и выгуливать иногда на веревочке. А он бы ворчал, как сейчас, так интересно.
Она вдруг подняла голову и посмотрела туда, откуда явились пленники. Ни одно удовольствие не способно сделать лицо женщины таким привлекательным – только лишь предвкушение его. Каруко посмотрела на главаря разбойничьей банды.
- Грядут силы помощнее. Совладаешь, Морихидэ мой?
И мужчины, и женщины полагали ее собеседника весьма красивым. И они же сходились на том, что смеяться он не умел. Тот отрывистый сиплый кашель - будто горло захлестнули удавкой - не сходил за веселый смех. "Впрочем", говорили досужие собеседники, обязательно понизив голоса. "Что еще ждать от отпрыска демонов?"
- Что-то знаешь, - он провел одним пальцем по мягкой женской щеке. - Но не скажешь. Ты - ведьма, ты - хи-но энма*.
Подошел Такеучи; он единственный из всех осмеливался нарушать занятия главаря - чем бы тот ни занимался.
- Эй, торью*...
- Что? - Морихидэ не повернул головы.
Рыжий отсвет костров смягчал даже резкие черты рогатой маски.
- Не могу досчитаться троих. А еще один несет чушь про ожившую тыкву.

-----------
*hi no enma - 飛縁魔 – женщина-демон, которая по ночам приходит к мужчине и высасывает его жизненную энергию, пока он не умрет.
*touryu - 頭領 – буквально «глава территории», главарь, хозяин, босс (яп.).