(с Рысью и Скорпионом)


Отдав письмо Гансу, Ниара спустилась вниз уже вместе со своей пантерой. Сопартийцы все так же сидели за столом, но были видно, что они собирались отправляться отдыхать. Ей, к слову, тоже требовалось отдохнуть после целого дня пути верхом. Даже приобретя некоторые врожденные черты эльфов, ей все так же требовался нормальный человеческий сон.
- Уже глаза слипаются? – спросила леди-бард, присаживаясь за столик.
- Да если бы, - усмехнулась Клио, - я не привыкла спать по ночам - издержки профессии.
Хотя, на самом деле, поспать было совершенно не лишним, если брать в расчет грядущий поход в Кайлент. С другой стороны, усталость от долгой дороги давала о себе знать.
А ведь буквально несколько дней назад была сумасшедшая вылазка в королевскую библиотеку за одним раритетным фолиантом, очень заинтересовавшим одного коллекционера, привычный вечер в "Белой вороне", куда большинство завсегдатаев заходили посмотреть хрупкую, гибкую как кошка танцовщицу.
- Но отдохнуть определенно стоит перед Туманами. Кто знает, когда ещё удастся. - это было сказано без всякого сожаления, простая констатация факта.
- Я кое-что еще узнала. Нам нужно запастись любым огнем, который мы способны унести с собой. И еще… неизвестно как надолго мы там застрянем, но с едой проблем не будет.
Демоны Кайлента могут покидать замок и даже добраться до таверны.
- Минус одна проблема - уже хорошо. Огонь... у меня есть несколько "фонариков", но тепла от них никакого - только свет и тот достаточно тусклый, - ровное свечение небольших стеклянных шариков не раз помогало в работе, когда яркий огонь мог разве что обратить на себя ненужное внимание, а чуткие руки и слух не могли помочь. Те же книги, среди которых в темноте хранилища невозможно было найти нужную на ощупь.
- Думаю, с этим разберется наш волшебник. Кое-что и я умею, но чем больше, тем лучше.
Я знаю кое-какие способы отогнать духов, которые могут пригодится, если магия оставит нас. Самый простой – это сжечь черные бобы в огне. Можно так же поймать духа в бутылку и закупорить ее свечой, но, если признаться, это очень сложно. Некоторые духи, которые жаждут крови, могу поглощать плоть. И если подобному призраку удалось сожрать человека, то он может воплотиться.
- Звучит многообещающе. В любом случае, проблемы надо решать по мере их появления, а мы пока даже не выхали из таверны. По правде сказать, мне всегда казалось, что разжечь огонь для мага не проблема, а уж найти, что жечь в Кайленте можно - все же не пустыня.
- Нам неизвестно что там, и если сущности там настолько сильные, то вполне возможно, что они могут захватить даже наш разум. И изгонять этих созданий довольно сложно.
Давайте выедем на рассвете. Сейчас нам всем лучше отдохнуть… а мне расплатиться с тавернщиком. – Ниара улыбнулась, когда подумала о той сумме, с которой придется расстаться.
Клио кивнула. Рассвет, так рассвет. Девушка собралась последовать примеру леди-барда, чтобы поутру не тратить лишнее время на пересчет мелочи.

- Запомните. Лучшее средство отпугнуть злых духов состоит в том, чтобы привлечь добрых. Призывая более добрых духов, делая как можно больше добра, и злые удалятся, потому что добро и зло несовместимы. Совершая добро, и около нас будут всегда добрые духи.

- Извините, - окликнула Ниара Ганса, когда тот уже начал собираться уходить. – Мне хотелось бы рассчитаться с вами по долгам, потому что нам придется рано покинуть вас. И я хотела бы попросить вас достать кое-что.
- Всё, что угодно, - глаза старика так и сверкнули от удовольствия. - Говорите, всё достану! Что-то попроще, что-то посложнее да подороже, но нет такого, чего вам старый Ганс не предложит!
- Мне необходимы травы, а конкретнее зверобой, несколько флаконов святой воды и волшебный цветок, лавандовую орхидею, и кое-что, о чем здесь не стоит упоминать.
- Зверобоя у меня в достатке, - уверил Ганс. - И вода святая найдётся. Уж чего-чего, а этого добра всегда много берут. За неё денег не возьму - на благое дело раздаю. Орхидея, говорите? Ну, допустим, ежели поискать хорошенько, будет вам орхидея. А прочее? Коли говорить нельзя, как же я вам что продам? - и трактирщик довольно усмехнулся в бороду.
Ниара нашлась что ей сделать. Она насыпала из мешочка на поясе песка на ладонь, который часто использовала в поединках, пошептала и когда раскрыла, то на стойке стали собираться буквы. Они гласили – «черная свеча».
- А остальное я возьму сейчас, если вы не против. За орхидеей утром?
- Я утром пришлю всё сю... Ганс остановился на надписи. - Ой, Аэлар-согревающий, Аэлар-милостивый! Неуэто вы смерти моей хотите, али погибели душе да имуществу?! А дочкам моим! Такого вам ни один порядочный человек не продаст, это ж какое жуткое дело... - Ганс смерил гостью взглядом, но уходить не стал. Глаза трактирщика сузились, брови почти сошлись над переносицей, морщины на лице стали намного заметнее - сейчас он куда меньше походил на добродушного хозяина гостиницы у дороги. - Кабы пораньше... Знаю я, где такие берут, и гада одного знаю, что ими приторговывает. Мерзавец, каких мало - но такой гадости всегда продаст, чтоб ему солнце в нутро заглянуло! А теперь уж поздно, коли вы ждать-то не захотите...
И снова не ушёл. пару раз щёлкнув пальцами, словно считая монеты, Ганс нагнулся и еле слышно шепнул:
- Продать не продам, и того ублюдка, Мирруха, уже вам не подсуну, но вот где взять - подскажу. Не обессудьте, вести ненадёжные, ну так много и не возьму.
- Вы поймите. Не зла желаю. Кайлент должен вернуть принадлежащее эльфийскому народу. Самое дорогое, что есть у смертных способно вернуть только это. Мне самой тошно даже думать о подобном, но это жестокая необходимость. Назначьте цену, - на стол лег мешочек с золотом, судя по звуку, и шкатулка с резным узором, небольшая, но явно содержащая что-то очень ценное. – Вы можете поделиться своими воспоминаниями о месте, где живет этот человек? Деревья должны помнить о нем.
- Необходимость? - Ганс посмотрел на Ниару так, будто видел вместо неё теперь кого-то другого. - Необходимость, гвоорите? Рассказывал мне Миррух, из чего его товары делают. У меня три дочери! Три! А кто-то своих таких же... Понимаете? Не знаю уж, поймёте ли вы... Это у вас бывает необходимость, ради которой отец дочку может убить ив прах истолочь, а у меня - нет такой, и вовек не будет! Коли надобно чёрных свечей, так берите за так - в Кайленте, в старой лавке этой падали! На окраине, уж не пропустите! Он их там немало оставил, знаю, что говорю, только никто, никто меня прежде про них и просить не думал! Чернокнижники приходили порой, ворюги да бандиты без чести и совести, твари, каким Мэлла сама на дороге камней добаляет... А попросили вы... Верно больно стар я стал, раз герои мёртвыми детьми торгрвать стали!
Ниара как-то зло усмехнулась самой себе, вспоминая тех трех воинов, которых оставила умирать. Просить Ганса замолчать? Да лучше под заклятием заставить друга переспать с гастом, чем так. Но информация была интересная, хотя она возможно и долетела до ушей посторонних.
- Так лавка некроманта в Кайленте?
Берите злато и камни в шкатулке, там изумруды. Мои извинения за беспокойство. – Она ловким жестом коснулась вначале лба, потом символа-полумесяца, а в конце сердца. – Если будет возможность, то я постараюсь обойтись без подобного рода магии.
- Старая лавка, - буркнул Ганс. - Там что надо - так возьмёте, только аккуратно, Миррух не дурак был, от воров хоронился. Думается мне, никто его товары не утащил и поныне. Он всегда клялся, что однажды снова там промышлять будет. на двери кружка с чёрным внутри. И не надо мне ваших каменьев да злата. Честным трудом - сколь надо скоплю, где согрешу - отвечу. Да только уж не за то, что мёртвыми детками торговал, - и, развернувшись, старик вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Ниара некоторое время продолжала стоять, глядя вслед Гансу. Ее продолжала мучить мысль о том, как были разочарованы те воины, а теперь и тавернщик. Золото и шкатулку она спрятала в наруче и отправилась в свою комнату отдыхать. По пути размышления зашли слишком далеко. От подобных мыслей шаман всегда старалась избавиться. Эльфы всегда думали иначе, чем люди. Для них и мщение было другим, по иному воспринималось в отношении других рас. Конечно, все это было до слияния культур. Но Теневая Долина оставалась консервативной, единственным последним оплотом старых Домов. Воплощенная Утопия. И там, как бы ты не старался доказать прекрасным долгоживущим эльфам, как бы внешне не был похож на них, какими бы талантами не обладал, все одно ты останешься человеком. Человеком не для мира эльфов и не из мира людей.

Сон, долгожданный сон. Он пришел так скоро. Аштар лежала рядом и своим присутствием делала мир спокойнее, ибо во сне являлся он. Создание небывалой красоты, любимое, в чьих объятиях хочется забыться, с восьмью глазами и четырьмя клешнями. Мастер снов всегда был где-то на границе зрения как сияющий лучик или тихий шепот. Нельзя не любить сущность, столь неразрывно слившуюся с твоей душой. Но сегодня ночью пришел не Мастер Снов, а Гаррет. Злой негодяй, бесчеловечное создание, способное на любую подлость. Вечно глумлящийся над каждой ошибкой. И вот сейчас размахивал этой черной свечой, словно жезлом.
- «Думаешь, сможешь вернуть его, ведьма? Нет. Я тебя хорошо знаю, мразь. Ты никогда не делаешь чего-то просто так. Корыстная. Хочешь призвать в самом Кайленте духов мертвых? Завладеть всем замком? Ха-ха-ха! Он сожрет тебя, только ты вякнешь еще на подступах к дому чернокнижника. Ха-ха-ха!»

(со Скорпионом)

За окнами уже чернела ночь, но Римор еще не ложился. Он не устал, так что особенно долгого сна ему не требовалось; вместо этого стоило уделить внимание другим, не менее важным вещам.
Феалари уже поднялся в свою комнату, распрощавшись с Гамбетом, и разложил на маленьком столике бумагу, перо и чернильницу. Особую бумагу - плотную и жесткую, куда прочнее обычной.
"Саммаи-анне*.
Если ты это читаешь, то наверняка в последний раз слышишь эти слова..."
Римор задумался - что именно написать? Советовать сестре, как управлять Домом? Полноте, это он сорок лет провел вдали от Канфеорна, а не Маэри. Она наверняка во всем, что творится дома, разбирается куда лучше, и давать ей советы будет просто неуважением.
Перо вновь коснулось бумаги.
"Самаи-анне, утром я уйду в туманы Кайлентора, и не знаю, вернусь ли оттуда. Я надеюсь найти там то, что поможет возвысить Фаэль; уверен, что когда вернусь, то найду Дом крепким и сильным, и лишь помогу ему усилиться еще больше. А если не выйду... что ж, тогда ты получишь венец, и, я уверен, распорядишься властью так, как я бы не смог.
Я знаю, ты не хотела бы, чтобы я так рисковал, но иначе нельзя. Долг перед Домом зовет, и хотя его зов звучит криком журавля**, я следую ему. Прости, Маэри... впрочем, я уже говорил это, когда отправлялся в изгнание, и я помню твой ответ."
Перо снова замерло. Что еще написать? Что он любит сестру? Что хочет обязательно вернуться домой?
Она и сама это знает.
Феалари редко говорили или писали то, что и так понимал собеседник. И в этом отношении (как и почти во всех других) Римор был истинным сыном своего народа.
Зачем писать то, что и так цветет в сердце знающего? Зачем повторять эти слова, словно не доверяешь уму и чувствам читателя?
Незачем.
Римор вздохнул. И дописал последние строки:
"Если я не вернусь, и тебе принесут лишь письмо - прости меня за это, саммаи-анне. И прошу только об одном - помни меня, и всех, кто был старше.
Риэмар"
Только он мог называть Маэри Фаэль'мин "сестренкой". Только она одна могла обращаться к нему "Риэмар" - личной формой имени, дозволенной лишь родным.
И феалари вознес короткую молитву Отцу Каэллару - чтобы так осталось и впредь.
Сложив письмо, он извлек из сумки конверт из точно такой же бумаги; затем на свет появился священный кинжал. Письмо скрылось в конверте; Римор положил его в центр стола, и поместил сверху кинжал - по одной из линий сгибов.
- Miatei Kaellar, - выдохнул феалари, - keave mallara talleni semmoi***...
Повеяло холодом; мимолетное дуновение ветра - и Римор переместил кинжал на другую линию.
Вновь прозвучала уверенная молитва:
- Miatei Kaellar, keave mallara talleni semmoi.
Феалари медленно поднял кинжал и кивнул - теперь на конверте не было ни признака того, что его можно было открыть, не разрезав. А бумага отныне искрилась, предупреждая, что пожелавшему достать письмо не поздоровится.
Задумчиво осмотрев конверт, Римор остался доволен работой. Теперь следовало позаботиться о том, чтобы письмо в случае чего дошло по назначению... оставить в гостинице? Самый логичный вариант.
С конвертом в руке феалари ступил в коридор, оглядываясь в поисках кого-то из семьи владельцев.
Марианна сидела у свечи за стойкой, склонившись над своим рукоделием, и тихо что-то напевала. Кажется, это была "песнь о золотом рыцаре" - старая весёлая баллада, которую в народе очень любили. В ней пелось об одном из предков короля Маркуса - Мендарионе Кайленте, прозванном Золотым рыцарем за вечно развевавшиеся по ветру золотые кудри. Мендарион никогда не носил шлема, но, когда праведный гнев наполнял его душу, волосы его сияли так, что враги просто слепли, взглянув на великого короля.
Римор эту балладу слышал, и она его всегда удивляла. Конечно, поэтические вольности непременны для любого сочинения, но мысль о воине, идущем в бой без шлема, и надеющемся на сияние своих волос феалари просто поражала. В конце концов, золотые волосы - это же отнюдь не Венец Первых.
Впрочем, какое ему дело до песен арделли и странных поступков их королей?
Он уверенно направился к девушке; конечно, лучше было бы говорить с самим хозяином, но и такой вариант вполне подходит.
Марианна подняла голову, заметив тёмного эльфа:
- Я могу чем-нибудь помочь? Поздний час, но если вам что-то нужно... Только скажите, я сделаю всё, что в моих силах.
- Это не так уж сложно, - кивнул Римор, и положил перед девушкой плотный, слегка искрящийся конверт. - В случае, если я не вернусь из Кайлентора, то рано или поздно здесь появятся мои сородичи, скорее всего - трое. Письмо следует передать им. В том случае, если я вернусь, но умру - вместе с письмом следует передать мое оружие, и все, что будет в мешке из темно-синей кожи.
Голос феалари звучал совершенно спокойно и даже чуть отстраненно, словно речь не шла о его гибели.
- Хорошо. Мы передадим, - коротко кивнула Марианна и, подняв взор ещё выше, заглянула в глаза собеседника. - Вы... скажите, вы боитесь туда идти? Вы ведь наверняка много сильнее их всех, что собрались тут. Но вы ведь тоже боитесь, правда?
- Не боятся только младенцы и мертвецы, - коротко усмехнулся феалари. - Конечно, неизвестность вызывает страх. Но... любой страх можно убить. А если нельзя - то нет смысла и волноваться.
- У вас ведь есть,к кому возвращаться, да? - Марианна не могла больше сдерживать рвущиеся один за другим тяжёлые вздохи. Казалось, девушка вот-вот расплачется, но не было слёз, не было дрожащих плеч и закрытого руками лица. Марианна просто смотрела в глаза Римору и говорила. - Знаете, сколько раз я хотела сама пойти? Тайком от отца и сестёр. Сильва скоро наверняка выйдет замуж. Джезза ещё маленькая... А отца пропажа матери надломила. Он только нами и живёт. и ему не перенести потери ещё одной, которую он любит... А он любит меня. Всех нас любит. Но я знаю, каким взглядом он провожает каждого путника, идущего в Кайлент. Он прощается с ними... отпевает их сам для себя, хоронит ещё живых - а ещё хоронит капельку надежды на справедливость. С каждым. Я не хочу, чтобы то же было с ним, когда он смотрит мне в спину. Не хочу, чтобы он проснулся и понял, чтоя сбежала туда... Я ничего не могу сделать из-за них, из-за отца и сестёр. Как же вы? Разве вас не ждут? Так - не ждут?
Римор вздохнул. Оперся на стойку; вот уже второй раз за день его спрашивали о прошлом.
- Выйду я живым или нет - путь домой мне закрыт еще более чем на сорок лет. И из всей семьи у меня - лишь младшая сестра, которой письмо и адресовано. И если я погибну - она примет венец и будет править... пожалуй, получше, чем я. Но если я вернусь с тем, что добуду в Кайленторе - то будет легче и ей, и мне, и моему Дому.
- А разве она не будет рада, если вы просто вернётесь? Это ведь дорогого стоит - дороже, чем все сокровища, вся сила мира! Это ведь так... Она же вас любит. А вы - кого-нибудь любите?
- Сестру, - пожал плечами Римор. - Больше некого.
Он коротко усмехнулся, глядя на девушку; даже склонившись, он был выше.
- Конечно, Маэри будет рада, если я вернусь. Но у меня долг не только перед ней, но и перед Домом; и он говорит, что я должен вернуться сильнее, чем был.
- Значит так хочет Аэлар... и ваш бог, кому бы вы не молились. Я прослежу, чтобы ваша просьба была выполнена, - кивнула Марианна, забирая письмо.
- Благодарю, - коротко наклонил голову Римор. - Да коснется вас своим лучом Звезда Бессмертия.
И направился обратно в свою комнату.
Ко сну он готовился недолго; за время странствий Римор привык отходить в Сумрачный Чертог**** без особенных церемоний. Разве что помедлил несколько минут перед тем, как заснуть, повторяя четкие, давно заученные фразы.
Заклятие из простейших, хотя и требующее произнесения. Им пользовались многие феалари, желающие увидеть во сне что-то определенное.
И сегодня, перед уходом в колдовские туманы, Римор хотел, чтобы ему снились камни и деревья Канфеорна.

*Саммаи-анне - дословно "младшая сестра", но с ласковым оттенком, ближе к значению "сестренка".
**Журавль у феалари - символ печали, как и его крик.
***Отец Каэллар, сохрани тайну слов моих.
****Сумрачный Чертог - аналогично человеческому выражению "царство снов".

Горе-художник и прекрасная Марианна.

Совместно со Скорпионом.

Что же Ариделу снилось на этот раз он никак не мог вспомнить. Сон улизнул прямо из-под носа, оставив тяжесть на затылке и песок в глазах. Сложный рельефный рисунок на щеке не оставлял сомнений – горе-художник все еще спал на столе. Скульптурное произведение «Похмельное утро» в красных тонах на всю левую половину лица.
Шея болела нестерпимо, впрочем, как и спина. Теперь уже Аридел не знал, что будет лучше – отоспаться на перине или пройтись. На перину не было денег, а сделать хотя бы несколько шагов он сможет не раньше того, как занемевшее ноги перестанут взрываться болью от сотен острых иголочек.
Но сегодняшнее похмелье имело одно принципиальное отличие от сотен предыдущих. У Аридела не болела голова. Совсем. Травки действительно оказались волшебными.
- Рассвет... просыпайтесь.
Марианна врала - до рассвета было ещё далековато, но ведь многие гости вставали рано, а ей было так жаль этого юношу.... Так жаль. надо было хоть чуть-чуть о нём позаботиться.
- Проснитесь. Я согрею вам воду, если нужно... Или хотите холодную? Вам надо умыться.
Девушка что было силы тормошила Аридела за плечи. Впрочем, много силы у неё не было никогда.
- Холодную, - ответил он, слишком хорошо ощущая жалость этой девушки. И от этого еще не разыгравшееся утро стало таким же мрачным как и десятки предыдущих. Аридел хотел, чтобы то время, когда женщины будут испытывать по отношению к нему только жалость, наступило не так скоро.
- Вот, - Марианна принесла и поставила перед гостем большой жестяной умывальный таз, кувшин ледяной воды - видимо, из какого-нибудь ключа или скважины в подвале. Сунула в руки плохенький, но ещё целый кусочек дешёвого мыла. Она забыла, переходили они на ты или нет, но решила всё-таки рискнуть. - Ты красивый парень. Перестань пить и забудь о Кайленте. Делом бы лучше занялся!
Вечерняя робость утром куда-то сама собой исчезла, Марианна разрумянилась, а на губах девушки заиграла чуть ехидная улыбка. Похоже, отсутствие сна ни капли не утомило её.
Аридел оторопел и чтобы не выглядеть совсем уж глупо с приоткрытым ртом и неуклюжей полуулыбкой, запустил руки в ледяную прохладу и глубоко вдохнул запах мыла. За то время, что длились водные процедуры, он смог подобрать слова.
- Все мои дела как сажа бела. Ты, наверное, удивишься, но все что я умею – это петь, рисовать, да пачкать чернилами бумагу, куска хлеба этим не заработаешь.
Вертевшийся на языке комплимент был успешно проглочен вдруг оробевшим ловеласом.
- А в Кайленте это и вовсе не поможет! Не туман же красить и не от холода плясать! - фыркнула возмущённо девушка. - Что за блажь такая... Я могу поговорить с отцом! Так, чтобы и место нашлось, и дело. Мне нетрудно!
Аридел растянул губы в улыбке. До чего же все женщины похожи в своем стремлении привязать мужчину к своей юбке. Сиди дома, паши, коси, забивай, а за это тебе домашний очаг, уют, дети и внуки. Пройдет время и эта хорошенькая девушка станет кому-то женой, скорее всего он будет жить неподалеку или даже работать в трактире ее отца. Возможно, она бы стала его женой и по их маленькому дому бегали бы их дети. Прошли бы годы, Аридел состарился и скончался. Конечно, его дети и внуки, хранили бы о нем светлую памть, но через несколько лет и они бы ушли и вместе с ними ушла бы и память об Ариделе Соуре. А он хотел, чтобы имя его пережило столетия.
- Спасибо, ты чудесная девушка, повезет тому, кто назовет тебя своей супругой, но я уже надышался этим туманом, он мне как родной.
Вечный студент осторожно положил ладонь на хрупкие пальчики Марианны, порозовевшие от холодной воды.
- Мне уже, право, неудобно тебя просить, но мне нужно оружие. Меч или кинжал. Я зааплачу и за него и за все, что я здесь успел выпить, съесть и разбить.
Аридел постарался подарить Марианне свою самую теплую и лучезарную улыбку, моля Мэллу, чтобы этот ангел на него не обиделся.
- Зря я, наверное, об отце заговорила, - стараясь скрыть разочарование, девушка даже закусила губу. - А кузница у нас тут славная... Сходите туда, как откроется, выберите что надо. Но если вы торопитесь, я могу нашего кузнеца разбудить... Он иногда ночами не спит, сидит себе у огня, смотрит. Говорят, он прежде и заклинать его умел, да только он на это всё хмурится. Вам прямо сейчас надо?
Ариделу хотелось от досады хлопнуть себя по лбу. Все-таки обиделась.
- Да, я хочу уйти в Кайлент утром.
- Хорошо, я пойду погляжу.
Марианна, перегнувшись через стойку, вытащила откуда-то расшитую цветами шаль, накинула на плечи и вышла на улицу. Тихая, словно ночная тень.
Прошло несколько минут, и девушка вернулась.
- Он может с вами поговорить, только тогда идите сейчас, ладно?
- Да-да, - Аридел необычно бодро для человека, мучаемого похмельем, вскочил со своего места, - а куда идти?
- Как выйдете, сразу направо. там дверь открыта и изнутри огонь горит, не пропустите. У нас хороший кузнец, - потупила взор девушка.
Чувствуя себя дешевым позером, горе-художник начал сгибать туловище в поклоне, но на полпути остановился. Марианна заслуживала больше, чем банальное спасибо, теперь главное было угадать и ненароком не обидеть девушку второй раз уже своей благодарностью. Юноша улыбнулся и выскользнул за дверь.

Ниара проснулась за час до рассвета. Необходимо было уладить несколько нерешенных дел. И приготовиться. Быстро одевшись, пристегнув ножны ятагана к поясу, колчан с болтами и закинув за спину арбалет, друид спешно вышла из своей комнаты. Аштар следовала за ней. Неутомимому духу кошки казалось никогда не нужно было спать.
Направила свои стопы женщина в конюшню, минуя общую залу. На улице оказалось прохладно и туманно.
- Парень... - окликнула она молодого человека, который привалившись спиной к ровному кубику сена, продолжал дремать.
- Коня моего выведи. Хочу взглянуть как хорошо ты о нем позаботился. - Слова прозвучали безэмоционально и с долей угрозы, но это было не так. Ниара никогда не бывала вдохновленной и особого веселья не проявляла по утрам. Взгляды зеленых и желтых глаз следили за каждым движением конюха.
Когда юноша вывел белого скакуна, Ниара очень придирчиво его осмотрела.
- Что ж, отрок, ты хорошо позаботился о моем коне. Пусть Тиамат одарит тебя зеленым светом. - Ниара улыбнулась, залегшие на лице тени казались зловещими. Так всегда бывало когда приходил Гарет. Он и сейчас следовал за ней по пятам. Шепот призрака, то становился неразборчивым, то четким. Само присутствие Гаррета раздражало. Шаман в этот момент казалась не такой, какой была еще вчера. Зеленые лаза не светились, словно в них был луч пламени, а как-то нехорошо поблескивали, выдавая едва сдерживаемую злость, которая непонятно откуда возникала.

Вместе с белым валинорским конем четверка (скорее трое, но судя по оставленному месту меду пантерой и друидом создавалось впечатление что идущих много больше) вышла во двор. Ниара погладила скакуна по морде, заглядывая в его умные глаза. Губы жрицы природы тихо шептали коню успокаивающие слова на эльфийском наречии.
- "Что ты делаешь?" - сложив руки на груди спросил призрак, оскалив зубы. - "Хочешь спасти его?".
- Я делаю то что возможно. - со стороны смотрелось будто Ниара разговаривает сама с собой.
- "Да... я помню последний раз когда ты сделала то, что возможно", - усмехнулся Гаррет, резко переместившись ближе к друиду, так что их лица оказались совсем рядом. Ниара заглянула в преисполненные ненависти глаза мертвеца. - "Детоубийца". - Он торжествующе улыбнулся, заметив боль и тревогу в глазах белой всадницы.
- Я сделала все что смогла чтобы спасти их. Их дух был слишком слаб, а пороков не меньше чем у тебя. - Прошипела она.
- "Да?" - чуть ли не смеясь, спросил призрачный наемник. - "А измазывание в их крови тоже было частью мнимого спасения?".
- Это было сложная ситуация. На нас напали в том доме. Зажали в угол...
- "Притворные оправдания? Ха-ха. Ты когда-нибудь их себе не придумываешь? Хах."
- Возвращайся в долину теней, Белый Свет. Верю, что ты отыщешь путь назад к нашим вековечным древам и плодородной земле. Я вернусь за тобой. Норо лима*
Валинорский скакун фыркнул и кивнув, рысью направился прочь от таверны Последняя Свеча. Ниара не хотела чтобы столь ценный подарок погиб бы по ее вине. Она не смогла бы защитить в туманах Кайлента.
Гаррет продолжал стоять рядом.
- "Сдохнет твоя коняжка. И снова по твоей, великий и непревзойденный бард, вине. Поймают его люди и съедят в какой-нибудь деревне или сварят на мыло.
- Прекрати, - зло сжимая кулаки, проговорила Ниара. Она быстрым шагом направилась в общую залу таверны, теплую от большого камина. Здесь сидела Марианна.
- Приветствую, молодая леди. Позволь попросить позвать твою сестру, Сильву. Мне нужно переговорить с ней.

*Скачи (эльфийский)

Во ку-во ку-узнице-е!

(продолжая с Мессалиной)

Снаружи было холодновато и сыро. Дверь кузницы и правда оказалась открыта, изнутри шёл тонкий дымок, хоть над крышей и виднелась труба. Слышались тихие, почти неощутимые удары небольшого молотка, потрескивание дров и какой-то гулкий мотив, который напевал себе под нос за работой кузнец.
Слово ремесленник в академии было почти ругательством. Все без исключения студенты считали, что только они творят искусство, а кузнецы, столяры или портные тупо выполняют механическую работу. От этого презрительного мнения сам Аридел избавился только тогда, когда попытался просто наточить кухонный нож. Вместо похвалы, мать сосчитала все зазубрины и ласково потрепала сына по макушке со словами «тебе еще учится и учится, сынок»
И теперь неудавшийся адепт того самого искусства с искренним благоговением вступал на порог кузницы.
Кузнецом оказался огромный детина лет сорока, с длинной гривой жёстких, плохо ложащихся на широченные плечи волос, мохнатыми плечами и спиной, которой он и был повёрнут к Ариделу, и кустистыми бакенбардами, краями лопаты расходившимися в стороны от румяных щёк. Красный то ли от жара, то ли от полнокровия, он мерно постукивал по огромной, наполовину загороженной его массивной фигурой наковальне. Огромная тень его плясала в отблесках пламени на стене, а жар в кузнице стоял такой, что впору было и самому раздеться.
- Доброй ночи, - поздоровался Аридел, - мне нужен меч.
Голова все еще отказывалась работать в полную мощность, а теперь и вовсе все внимание ушло на разглядывание колоритного кузнеца и его обители. Были бы краски под рукой, с него бы написал Дибара-мастерового.
- Зачем? - кузнец обернулся. Он был весь словно соткан из огня - волосы, в том числе густая поросль на руках и даже ладонях, огромная борода, раскидистые усы и бакенбарды, даже щётки бровей - густо-рыжие,с медным отблеском. Сами руки такие, что можно было бы, наверное обхватить ими пятерых Ариделов и поднять до потолка. И глаза - пылающе-чёрные, горячие, словно раскалённые угли в очаге.
- Зачем тебе нужен меч? Для какого дела?
Суеверный юноша невольно прочитал молитву, смахивая со лба пот и старательно себя убеждая, что так взмок вовсе не от испуга, а от жара в кузнице.
- В Кайлент собираюсь. Этим утром. Уже. Пойду, - предложения сократились до отдельных слов, а голос у дрожавшего парня почти пропал.
- Пойдёшь, да? А владеешь ты им? - голос у великана был хриплый, чуть гогочущий. Казалось, что треск огня и стук маленького молота отдаются в каждом его слове.
- Владею, - Аридел подбоченился и приосанился, в этот момент уверовав, что те несколько уроков фехтования и есть «владею».
- Ну тогда... лови! - движение для огромного тела кузнеца было молниеносным. Сорвав со стены короткий клинок с чуть изогнутым лезвием, заточенный с одной стороны, кузнец бросил его Ариделу - рукоятью вперёд.
Горе-художник его поймал, совершив странное танцевальное, вытянувшись и оставив назад правую ногу. Аридел не верил своим глазам и своему счастью. Так быстро желаемого он еще никогда не получал. На языке так и вертелось "И это все? За просто так?" но вслух он благоразумно произнес только:
- Благодарю.
- Медленно движешься. Очень медленно - для Кайлента, - прогрохотал кузнец. - Но для обычных людей сойдёт, видывал я и похуже, что туда топали. А коли никто не вернулся - так кой шут разницы? Положи пока, тут есть ещё на что поглядеть. Сколько ты можешь заплатить?
Аридел боялся этого вопроса сильнее самого яростного огня, полыхавшего в кузницы. Как бы хотелось эффектно вытащить из-за пазухи кошелек с россыпью драгоценных камней и тяжелых монет, вручить их кузнецу и пафосно добавить «а еще полный доспех и упряжь для лошади, и, кстати, где тут у вас конюшня». Но чудес не бывает, и у нищих не появляются деньги. Все, что горе-артист выручил за продажу родительского дома, он спустил по пути в «Последнюю свечу».
А клинок был хорош, даже Аридел, далекий от радости созерцания произведений оружейного искусства, это понимал. И как не хотелось выпускать его из рук.
Юноша начал бормотать что-то невразумительное про богатого дядю, который через неделю будет проездом в здешних местах и доставит требуемую сумму, пытался, чтобы его голос звучал уверенно и убедительно, но глядя на непроницаемое выражение лица кузнеца, потерял нить суждений и замолчал на полуслове.
- Нет у меня денег, если бы были, меня бы в Кайленте не было. Глупо обещать, что я вернусь и за все рассчитаюсь, но я прошу вас, возьмите все, что хотите. Я буду батрачить в кузнице хоть всю оставшуюся жизнь. Ну нельзя мне в этот туман безоружным.

(завершение)

- Так зачем тебе вообще в туман-то? - кузнец смеялся, кажется, всегда и над всем. Ковал - смеялся; говорил - смеялся. Или напевал - с хохотком. - В кузнице ты не потянешь - вон с тебя кажись уже пот градом. Или тебе всё равно - тут изжариться ли, в тумане замерзнуть, пропасть - так пропасть?
Аридел запустил пятерню в волосы. Что умывался, что нет - все едино, опять потный насквозь. Говорить кузнецу всю правду - а поймет ли? Соврат - заметит, а приврать - почувствует. "Не считай людей проще, чем они есть" всегда гооврил старый лектор "и в сарае, порой, отдыхают философы"
- Я ведь не сражатся туда иду, я всего лишь хочу посомтреть, разведать, разнюхать. Если тихо, осторожно и незаметно, то можно разглядеть тайну замка и целым вернутся обратно. А потом выгодно эту тайну продать.
- Ну допустим так. Войдёшь ты в туман, каким-то чудом тайну разведаешь и вернёшься. Ну даже продашь ты её, и что? на что тебе деньги? Как ты жить-то дальше хочешь?
Небольшой, но, как видно, тяжёлый молоток взлетел в воздух и шлёпнулся в другую руку кузнеца. И ещё раз - обратно, в правую ладонь. Левая - правая, правая - левая. Кузнец улыбался, а его огромная тень на стене дрожала в отблесках пламени.
Аридел тоже улыбнулся - широко и вполне искренне.
- Куплю свою академию со всеми постройками - домами и конюшнями.
Тут горе-художник запнулся. Все мечты - не больше чем мечты и даже самый большой дом не утащишь с собою в могилу. Но юный Аридел был слишком честолюбив, чтобы додуматся до самой простой мысли. Богатство становится ненужным, если нет человека, с которым ты был бы счастлив его разделить. Студент-неудачник верил, что только слава и зависть коллег и сокурсников сделают его счастливым.
- Я хочу прожить свою жизнь знаменитым.
- Знаменитым, стало быть? Эээх, молодой ещё. Ну ладно, - махнул рукой кузнец. - Отговаривать я тебя не стану - смысла нет, не послушаешь ты меня. Губить, отсылая безоружным, тоже не буду. Только вот прежде чем взять тот клинок, что я тебе уже дал - ты поразмысли маленько: идёшь ты туда без оружия, без тайных знаний, без аэларовой милости, да и талантов-то всего небось - песни драть да вино пить. И думаешь, что вернёшься?
Кузнец последний раз подбросил и поймал молоток.
- Вроде ж и не глуп ты, а всё одно... Три раза я так поступал. И все трое обратно не пришли. Меч, топор, палицу - чего жалеть. Добрая сталь добро и служит, да только не владеет она всякой жизнью - особливо той, какой и своя голова не хозяйка. Подумай. Не поздно ещё делом заняться, от дури своей отступиться. Ну а уж раз решил - делай как хочешь.
- Я ведь уже труп, - горько усмехнулся Аридел, - Марианна, она тоже ведь говорит - останься, займись делом, а я занимался, столько лет родителям пытался помогать. Да видно руки не из того места растут. Отец умел, кажется, все на свете. Нет его больше.
"А у меня кишка тонка даже руки на себя наложить"
Похмельной мутью снова нахлунуло самокопание и саможаление. Это не кузнец - это паромщик, что переправляет людей на тот свет.
- Ну как знаешь. Бери, и храни тебя Аэлар, - кузнец отвернулся, и снова послышались мерные тихие удары молотка и глухое пение.
Аридел взвесил меч на руке и несколько раз провел пальцем по незаточенной стороне лезивия, а потом, словно вспомнив о чем -то снова посмотрел на кузнеца.
- Спасибо за меч. Теперь здесь два человека, которым я многим обязан. Скажи, а не подаришь ли ты мне полено - вон то, ровное да гладкое.
- А на что тебе? - донеслось в такт с ударами молотка.
- Хочу сделать подарок красивой девушке.
- Тогда бери. Правда красивой?
- Правда, - улыбнулся Аридел, забирая деревяшку, - прощай, храни тебя Аэлар.
Обратно до таверны он шел уже в гораздо лучшем расположении духа.

(Невротическим дуэтом с Чероном)

В строении впереди смутно угадывались знакомые черты. Двое-как-Один, крадучись, стелились вдоль стен и осторожно, мягкими пальцами прощупывали шероховатые доски, словно больше доверяли осязанию, чем зрению. Вот угол. Вот что-то блестящее бросается в глаза отраженным всплеском луны, и пальцы, словно вылепленные из теста, скользят по оконному стеклу. Чуть сильнее надавить - похоже, оно поддается. Двое-как-Один ненадолго замирают, оглядываясь по сторонам и сипло дыша (они очень устали и руки, хоть и отчаянно стараются, но все-таки слегка подрагивают). Наконец, решившись, они налегают на раму и продавливают ее внутрь, сопровождая это действо затаенным дыханием и едва слышным скрипом. Окно совсем маленькое - должно быть, у хозяина не достало денег на драгоценное стекло - но достаточное, чтобы тощий Хальк, извернувшись, как хорек, проскользнул внутрь. Как хорошо, подсказывает вспыхнувшая память, что на раме нет сетки от гнуса - не иначе как сняли по прохладной погоде.
Внутри тепло. Тепло, от которого тает продрогшая душа, растекается парным молоком по нутру – нет уже ни мыслей, ни страхов, только странное, давно забытое ощущение дома. О, светлый Аэлар, как давно он не спал под крышей, уже и забыл, что бывает тепло очага, что ветер может бродить где-то за стенами, а не насвистывать на ухо свой тоскливый мотив. Хальк встряхивается. Не хватало еще замечтаться и быть пойманным! Осторожно ступая, опасаясь потревожить старые половицы и разбить вдребезги хрупкую тишину дремлющего дома, Хальк двигается вперед. Медленно, медленно, как кот, что крадется к воробью, зазевавшемуся в дорожной пыли. Шевельнешься неудачно, вздохнешь не к месту – и поминай как звали, останешься с голодным брюхом. Чуть приоткрытая дверь налево, и негромкие голоса за ней. Еще тише. Не дышать, скользнуть мимо – не котом даже, мышью, тенью бесшумной. Только бы не заметили, молится про себя Хальк, только бы не услышали.
…потому что Двое-как-Один приглушают даже запах мысли, ныряя в тень, которые щедро разбрасывает по стенам тлеющий очаг и зажженная за дверью лампа. Ни в коем случае не выходить на свет – его очень тянет протянуть руку и коснуться этого теплого потока, но нельзя, ни в коем случае.
Дальше от людей. Туда, где не горит свет.
Ноздри, чуть вздрагивая, ловят какую-то знакомую нотку, от которой в животе начинает бурчать, и Хальк на мгновение в ужасе замирает – ему кажется, что теперь-то его точно поймают.
Обошлось…
Коридор уводит направо и поворачивает – он неслышно следует за ним, мягко переступая на цыпочках вдоль стены. Тесная каморка с какими-то тряпками; пахнет пылью. Приятный запах доносится снизу – а вот и лестница, только осторожнее, чтобы ни в коем случае не скрипеть.
Труднее всего заставить себя даже сейчас идти медленно и тихо – именно сейчас, когда кажется, что все опасности уже позади. Ступеньки чуть пружинят под ногами – одна, вторая, третья... Он утыкается носом в дверь – и запах еды становится все более отчетливым, мальчик сглатывает густую слюну и осторожно тянет на себя медное дверное кольцо. Дверь подается со скрипом – с ужасным, оглушающим скрипом, кажется ему – и Хальк замирает. Застывает, превращается в изваяние, только сердце бешено отплясывает в груди. Вот сейчас, представляет он, хозяин заслышавший скрип, поднимается, зажигает свечу, и шагает по коридору – еще минута и цепкие пальцы ухватят за ухо проникшего в дом воришку. И хорошо еще, если просто отлупят и выгонят взашей, а если страже сдадут? Время ползет ленивой гусеницей, сердце выстукивает дробь – но уже реже, реже и тише. Вроде бы пронесло?..
Но тишина.
В который раз сердце облегченно встает на свое место и продолжает биться – пусть бешено, как ботинки отплясывающего джигу танцора, но продолжает гнать по жилам кровь.
…В погребе прохладно и тянет сыростью, но Хальк уже не чувствует холода. Трясущиеся руки тянутся к подвешенным за вбитые в стену крючья окорокам – только слюна не капает с оскаленных зубов. Его трапеза меньше всего напоминает даже тот немудреный этикет бродяги, которым раньше руководствовался бродяга-Хальк – сейчас это совершенно нерассуждающее существо, для которого существует только желание насытиться.
Он рвет руками мясо, не обращая внимания на ломающиеся ногти, впивается зубами и глотает, не жуя – до боли напоминая оголодавшее и очень опасное дикое животное. После того, как окорок обглодан, в ход идет все, что попадается под руку в темноте погреба. Пара разбитых и выпитых сырых яиц, чуть подгнившая капустная кочерыжка (отбросил; невкусно), жадно высосанная крынка молока и несколько сушеных рыбин, которые съедают с костями и чешуей.
Потом, мстя за невоздержанность – или за стуки голодания до этого? - желудок скручивает болью. Жгучей, режущей – будто тупой нож делает один за другим глубокие надрезы, а чья-то рука тут же щедро присыпает их перцем. Хальк ложится на пол, подтягивает колени к подбородку, сжимается в нервный измученный комок. Скулит, негромко и жалобно, как брошенный щенок, уже не думая о том, что его могут услышать, найти, схватить. Он просто устал думать. Устал бояться, даже плакать он сегодня устал – или это слез не осталось?.. Резь во внутренностях накатывает волнами, захлестывает, отпускает, вновь возвращается острой судорогой, но глаза остаются сухими. Веки тяжелеют, наливаются свинцом, и какая-то муть перед глазами – будто снова туман вокруг, только совсем другой, родной, уютный, ласковый. А главное – теплый.
…Со временем боль утихает.
Не остается ничего, кроме тяжести в набитом животе и тепла, которого даже здесь, в погребе, несравнимо больше чем в зябких туманах Кайлентора.
Остатками засыпающего сознания Двое-как-Один еще успевают подумать о том, что с ними будет после, и вяло перебирая ногами, отползают в дальний угол погреба, прячась за винными бочками. Они засыпают, съежившись и обняв одну из них, прижавшись лицом к доскам, и в этот момент разум несчастного обезумевшего существа сохраняет только одну картинку – дом с горящимим окнами на перекрестке трех дорог.
Потом наступает долгожданная темнота.
Без снов.

[B]Утро утра бывает утрее
[/B]
(С Ши-Фиенд)

- Много же постояльцев сегодня встают до зари, - ухмыльнулась Марианна, словно знала какой-то секрет. - Я позову её.
Сильва явилась вместе с сестрой через несколько минут. Даже разбуженная, девушка улучила несколько мгновений, чтобы привести себя в порядок и снова выглядеть прекрасно.
- Вы меня звали? Слушаю вас, - чуть склонилась старшая из сестёр - почтительно, и заодно пряча вырвавшийся зевок.
- Я говорила с вашим отцом и несколько его расстроила. Но не это причина моего разговора с вами. У меня к вам есть предложение.
- Предложение? Я слушаю... Хотя - думаю, отец лучше разбирается в таких делах, чем я, - покачала головой Сильва. - Не знаю, чем я могу быть вам полезна, если не смог помочь он.
- А вы мне ничем помочь и не можете. Это я вам могу помочь.
- Это как же? - улыбнулась в ответ девушка.
- Не слишком просто. Могу устроить вашу жизнь. От чистого сердца. Сейчас расскажу. У меня есть знакомый. Его зовут Эласол Лашраэл. Он полуэльф. А вы... с вашими золотыми волосами и характером очень похожи на эльфийскую деву, которую он когда-то давно любил. Это достойный "человек", немного маг, который сможет содержать вас. Ему не очень повезло. Он был случайной жертвой конфликта дворфов и эльфов. Хотя как тогда мы выяснили не были виноваты ни та ни другая стороны.
- Могу отправить вас в Долину Теней. Присмотритесь друг к другу. Если не понравитесь, вернетесь к отцу.
Сильва опешила и заметно смутилась.
- В-ваше предложение очень лестно, но... Но я даже не знаю... А что скажет отец?
- Скажет нашей гостье "спасибо" и в ноги поклонится, - рассмеялась Марианна. - Соглашайся, сестрица! Почему бы и не попробовать? ты же давным-давно замуж хотела.
- Хотела, - робко кивнула Сильва. - Но... а хозяйство?
- Уж конечно трое никак с ним не справятся, и конюхов у нас нету, и кузнеца, да? - передразнила средняя сестра.
- А... о Аэлар пресветлый, всеозаряющий... Но как же я туда доберусь? - глаза девушки горели, румянец приобрёл и вовсе пунцовый оттенок. Казалось, она наконец начинала верить, что на голову ей свалилось ни с того ни с сего самое настоящее счастье.
- Отец ваш я думаю будет счастлив от этой вести. Выйти замуж за мага, офицера и "человека" чести? Но не стоит так сразу радоваться. Двадцать лет Эласол проводит свои вечера один. Его сердце придется растопить вашим огнем. А по поводу отправки. У меня есть два способа. Мне бы хотелось вас отправить на моем белом скакуне, но этот конь не потерпит на себе наездника иного, кроме уже выбранного им. Потому я могу попросить природу создать вам коня, либо вы отправитесь под землей, ныряя из корня в корень, но я боюсь как бы вы от неопытности не сошли бы с ума, ведь дорога долгая. Все же более безопасно под землей, но я не стану настаивать. Ваш разум может оказаться неподготовленным для подобных перемещений.
- Я... я рискну отправиться так, по... к-корням, - тихо произнесла Сильва. - Если только это не потребует от меня самой знать чародейство... Я ведь этому не училась.
- Пойду будить отца, - пожала плечами Марианна. - Ему стоит знать, на что его дочь только что отважилась, а то ведь он от такого счастья может рехнуться раньше, чем ты в пути. И Джеззе сказать надо.
- Надо, - кивнула старшая и, подняв глаза на Ниару, прошептала. - Спасибо вам... за доброту. Уж и не знаю, чем я заслужила такую милость.
- Нет, не потребует. Единственно что я попрошу вас собраться, попрощаться на пару месяцев. На сколько я знаю своего доброго друга он никогда не был настолько невежественным, чтобы даже со мной не выехать за пределы Теневой Долины. Тем временем я приготовлюсь и напишу вам пропускные бумаги. Город, куда я вас отправлю, называется Дикие Врата. Когда-то там было так же зловеще как и здесь. Я думаю вам будет о чем поговорить. Любящих всегда должны объединять мысли и интересы. Милость... Скорее покровительство. Я покровительствую поэтам, художникам и красоте.
- Хорошо, - стыдливый румянец уступил место озорной улыбке. - Я соберусь быстро, мне много не нужно с собой! Спасибо вам огромное!
И, поклонившись чуть ли не в землю, девушка метнулась к себе - собираться.
Ниара присела на стул, подобрав полы плаща. Гаррет продолжал сверкать злыми черными глазами. Она стала отбивать ритм, постукивая ноготками по деревянному столу. Было весьма большое преимущество шаманов перед друидами леса. Защитникам древ, как их все называли, всегда нужно было подпитываться особым ритуалом общения с растениями. Но шаманы могли так не делать. Нам можно было настроиться на потусторонний мир, взглянуть на невидимое, на огромных духов, тела которых занимают пространства, которые не обозреть даже с высоты птичьего полета, и этого было бы достаточно. На стол легла бумага, чернильница и перо. "Указываю не чинить препятствий держателю данной бумаги, Сильве из Последней Свечи, от имени Верховного Дома Лирандар. А так же позволить беспрепятственно перемещаться по всей территории Теневой Долины, приезжать и уезжать, гостье Верховного Дома, будь ей то заблагорассудится. Выписанное белым всадником и эльфийским вестником Ниарой Ас'Сарен".

(с Мессалиной)

Утро наступает внутри. Биологическое солнце улыбается тепло и желто, растворяя темноту сна, и благословенный малый жар Аэлара вырывается наружу, заставляя открыть глаза дню. Сестра Хелакса поднялась как всегда за несколько минут до солнца, ровно настолько, чтобы успеть прочитать приветственную молитву, умыться в тазу из кувшина, заботливо принесенном одной из дочерей хозяина, привести себя в порядок. А теперь и в путь можно, феалари ждет уже поди. Монашенка перебрала вещи в сумке, убедилась, что все на месте. Вниз?Вниз!С самой смиренной улыбкой Хелакса спустилась по деревянным ступеням, ни одна из которых не скрипнула.

В большой обеденной зале поскрипывал только широкий кухонный нож, слой за слоем снимая янтарную стружку с полена. От старательности Аридел даже высунул кончик языка и прищурил правый глаз. Полено все еще оставалось поленом: но с каждым новым движением приобретало причудливые округлости и впадины там, где природа их не предусмотрела.

- Доброго утра и Аэлар в помощь! - попроветсвовала Хелакса. Зал пуст почти, эльфа нет, не грех бы пока и тело бренное насытить. - А позволь спросить, какое чудо творишь?
- И тебе доброго, сестра, - улыбнулся Аридел, оторвав взгляд от струганного полена буквально на мгновение, - чудес я творить не умею, а вот выстругивать из дерева фигурки меня учили.
- Ну как же, было полено безликое, каких двенадцать на дюжину, а станет дивная фигурка, где же не чудо? - монашенка присела недалеко от юноши. - А творишь кого?
Красиво говорила сестра и в поэте-недоучке вдруг проснулось вдохновение. Пошевелил он едва заметно губами, но споткнулся на второй же строчке экспромта. Верно говорят – не можешь сочинить ничего путного – вспомни.

- Там, где горы пусты, снег растаял -
Переполнился горный поток.
В нем беснуются корни деревьев,
Еле-еле его пересек.
Как узнать - далеко или близко
Животворной стихии исток?
Вижу только: плывет по теченью
Где-то сорванный горный цветок*...

_______
*Оуян Сю

(с кисточкой)

Хелакса слушала, склонив голову к сложенным под щекой кулачкам.
- Какие красивые слова. Ты поэт, Творец?
- Поэт, - без тени смущения кивнул Аридел, - но эти стихи не мои.
- А чьи?
Лезвие ножа со скрипом облизнуло самый внушительный выступ и отправилось углублять впадину.
- Веритамаса. Он прожил в горах много лет. Учился вместе со мной в академии. Все стихи у него такие. Слов мало, а сказано очень много. И писал в основном про горы, речки, да дом родной. Преподаватели считали это скудностью таланта. Раз не можешь написать многочасовую оду во славу ректора – значит не поэт. Он домой вернулся. Года не проучился и вернулся.
- Словоблудие - грех, - уверенно сказала Хелакса. - Поэт из немного много творит, огонь всего солнца в тугой огонек свечи скручивает. А имя твое как? и не тебя ли я вчера видела сном праведным на столе спящего?
Юноша густо покраснел и низко склонил голову, почти касаясь носом гладкой поверхности деревяшки, уже обретающей свои очертания.
- Меня. Меня Ариделом зовут.
- Тебя горе какое-то снедало. Но не на исповеди, бередить не буду. Ты девушкам тем брат?
- Нет, - Ариделу рукой хотелось выгнуть дерявяный лепесток, чтоб был нежнее и уже заметил, что от стебля хватанул лишнего, не сломался бы, - сирота я теперь, ни родителей, ни братьев, ни сестер.
- Все мы - дети Аэлара, пока его не отвернешь -сиротой не будешь. Только если ты тут не работаешь - неужели в Кайлент идешь? - Она заворожено наблюдала таинство творения, как на ее глазах цветок рождался.
- Иду, - вздохнул юноша, острым кончиком лезвия нанося прожилки и крапинки, - но не спрашивай почему. Чем больше я отвечаю на этот вопрос, тем меньше смысла в моих ответах.
- Не отвечай, иногда причины делать или не делать что-то известны лишь Творцу, а нам их знать не всегда надо. Нашел ли спутника себе? - Хелакса понимала, что отвлекает, но ей нравилось говорить с поэтом.
Аридел прошелся ажурным кружевом по краю основания и поставил фигурку на стол. На его ногах, на стуле и на полу образовалась внушительная гора стружек, а само полено похудело в десятки раз, превратившись в цветок о семи лепестках.
- Проспал я всех спутников, кто ж захочет делить дорогу с выпивохой?
- Тогда с нами пошли? От меня слабой толку мало, но вот воин и маг - хорошее подспорье, с ними не так страшно. Если не против? Поэт в дороге - лучше лишней хлеба краюхи. а? - Хелакса улыбнулась
- А пойдем, - согласился Аридел, мало думая о том, будут ли довольны спутники доброй монашенки таким прибавлением в отряде, если не сойдутся характерами, уйти он всегда успеет, - только подарок отдам.
- Конечно. Аридел... Конечно

Проникавшие в комнату лучи солнца не коснулись лица – но Римор проснулся, как привык пробуждаться всегда, без посторонней помощи. В походах спать, пока тебя не разбудят – чревато неприятностями, и такой непрактичности ни один феалари никогда себе не позволял.
Нежиться в кровати он тоже не стал, благо не допускал этого еще и в Канфеорне. Легко выскользнул из постели, и занялся приведением себя в порядок.
Черный костюм привычно облек тело; плащ Римор пока что оставил на стуле – сейчас он совершенно не обязателен. А вот прическу изменить придется, идти со свободными волосами в такое место – притягивать неприятности.
Короткими, заученными движениями Римор стянул длинные волосы на затылке, связал в тугой узел. Он знал, что теперь для взгляда арделли выглядит еще менее обычно – полностью открытое лицо, новая прическа четко подчеркивает нечеловеческие черты.
Пусть. Это никогда не имело большого значения для феалари.
Хотелось поесть, но Римор подавил желание; не стоит пренебрегать упражнением до завтрака. В конце концов, к этому его приучил Лекемаль, мастер оружия Восьмого Дома, и наука его до сих пор не подводила.
Захватив с собой меч и кинжал, феалари спустился в зал; вежливо кивнул вчерашней знакомой и нынешней спутнице, беседовавшей с… да, кажется, этот молодой человек вчера чрезмерно пил. Что она нашла в нем интересного?
Неважно.
Римор вышел во двор, огляделся и удовлетворенно кивнул. Место вполне подходящее.
Меч и кинжал выскользнули наружу; ножны феалари аккуратно поставил у стены, и отошел подальше, на свободное пространство. Прикрыл глаза, привычно воскрешая в памяти тихий, чуть хрипловатый голос Лекемаля.
И меч рассек воздух.
Широкий, стремительный взмах, почти сразу – обратное движение, уводящее невидимый вражеский клинок, и резкий укол кинжалом… поворот, блок кинжалом, удар мечом… десять шагов вперед с непрерывной атакой – сплошным давящим валом темной стали… кинжал снует в пальцах иглой вышивальщицы, меч мелькает как хвост змеи-молнии… ноги не отрываются от земли – это не для «пещерного стиля»… обратный хват и укол за спину, перевод в обычный, двойная атака…
Римор не показывал своих чувств – но наслаждался такими моментами. Как и тогда, в Канфеорне, каждый раз при тренировках с Лекемалем, когда был лишь звон стали и удивительное, неповторимое мастерство противника, которому и проиграть не зазорно. Или столь же звонкое, но куда более страстное столкновение клинков с Митарин – саймеллэ* была партнером по тренировкам куда чаще мастера оружия.
Он уже много лет не встречался с ними обоими, но всегда, начиная ежедневную тренировку, слышал голос Лекемаля или видел перед собой полную озорного азарта улыбку Митарин.
И это помогало.
Римор застыл – могло показаться, что на середине движения, на самом деле – доведя его до конца. Если голова противника уже отделена от тела – зачем продолжать взмах?
Наступало время для иной тренировки – Третьего Дара. И хрипловатый неслышимый голос сменился другим – глубоким, мощным и всегда неизменно ровным. Именно таким запоминали голос Роменкора, мастера магии Дома, все его ученики.
Феалари медленно выдохнул, пробуждая силу крови, дар Звезды Бессмертия. Вновь пришел восторг – но теперь уже иной, не звенящий азарт стали, а ощущение темного, истинно высокого могущества, проснувшегося глубоко внутри.
Фигуру Римора окутали снежные змеи; ледяное заклинание вилось вокруг него белой спиралью. Меч он сейчас устремил в небо, кинжал держал обратным хватом, направив острие вниз и соединив их рукояти – так что со стороны казалось, будто феалари держит в руках темный посох.
«Лед есть вода. Добавь к воде огня – и получишь воздух».
Внутренний жар разгорелся сильнее, и полный пламени приказ коснулся снежных струй, испаряя их, преобразуя… и вот уже не холод, а пронзительный ветер засвистал вокруг Римора, окружив его щитом из ветра. Великолепная защита, и прекрасное ощущение – словно стоишь в самом центре урагана.
«Ветер изменчив. Добавь к ветру жар – и раздуй свое пламя».
Воздух нагрелся мгновенно; капли пота на лбу, оставшиеся после тренировки, моментально испарились. Но горячий ветер окружал Римора недолго – спустя считанные мгновения вокруг уже вились алые ленты пламени, разбрасывающие мелкие жаркие искры.
Зрителю могло показаться, что феалари опутал жуткий огненный змей, но лишь один взгляд на спокойное, бесстрастное лицо жителя Канфеорна доказывал – ему ничто не угрожает.
«Огонь есть сила. Прими его в себя – и ощути свою власть над силой».
Пламенная спираль сжалась, прильнула к белой коже и черной одежде – и растаяла без следа, впитавшись в тело хозяина. Не в тело, конечно – в то, что феалари называли «колодцем силы», а арделли – «запасом энергии».
И Римор был доволен – три изменения, и потеряны сущие крохи силы, которые восстановятся еще до того, как подадут завтрак. Роменкор бы одобрил – коротким кивком. Для того, чтобы мастер магии произнес слова похвалы, надо было совершить что-то уж совсем непредставимое.
Феалари глубоко выдохнул, двинувшись с места. Забрал ножны, вернул в них меч и кинжал, и двинулся обратно в таверну. Надо подкрепить силы и собираться в дорогу.

*Саймеллэ – дословно «заботливая», по значению – «любовница-телохранитель». Для феалари достаточно обычное дело; мужской вариант того же термина – «саймелл».

День-ночь, сутки прочь. Монета пляшет по самому краю стола танго с ловкими пальцами, вертящими её в волосе от падения. Потрескивает свеча, играя тенями, поскрипывают половицы, отзываясь на покачивания ноги уже обутой в сапог, и лишь лицо молодого Гамбета неподвижно, в предрассветном полумраке. Руфус давно привык просыпаться засветло, и на этот раз привычка сыграла с ним злую шутку - перед поездкой в Кайлентор он не мог нормально выспаться, вместо этого коротая тягучее безвременье между днём и ночью за странными мыслями, что закрадываются в голову так незаметно.
Когда солнце уже поднялось над горизонтом, Гамбет в последний раз крутанул монетку, подбросил её, поймал и принялся собирать вещи, что, впрочем, не заняло много времени: мешок он не развязывал, основная часть поклажи была на конюшне вместе с седлом и упряжью, а пояс с мечом висел на стене у кровати. Собравшись, дворянин спустился вниз, как раз столкнувшись с Римором.
- Доброе утро! - поприветствовал он феалари. - Надеюсь, ваша ночь была хороша!

Утро расцветало, наливаясь красками и светом. Аэлар улыбался миру, сияющие лучи подогревали землю, окатывали сияющим золотистым блеском "Последнюю свечу" и всех, кто шатался утром во дворе - нескольких кур, постояльцев, уже шмыгающую туда-сюда Джеззу, кузнеца, вышедшего из своей пламенеющей обители и теперь жадно вдыхавшего чуть прохладный воздух вместе с каплями солнечного света.
Старый Ганс был сам не свой от счастья - конечно же, наконец-то его Сильва, его прекрасная золотая розочка, его огонёчек могла обрести истинное счастье в жизни. Счастье, которое отец так и не смог ей дать, привязав к хозяйству после пропажи матери. Гости, постояльцы, путники... Разные среди них попадались люди и нелюди, некоторые из них приглядывались то той доченьке, то другой... Однажды даже Джезза Аэларом клялась - влюбилась! В полурослика бродячего влюбилась, торговца пирожками! Пирожки у него вкусные, и сам он добрый, а уж какие истории знает, а как их рассказывает... И ушки у него - прелесть, и носик картошечкой, и кудряшки-вихрушки! Ганс тогда мохнолапого прогнал со двора вон поганой метлой, а Джезза едва не плакала - он потом ей и петушков сахарных приносил, и платок новый купил, и в лесу ёжика нашёл, еле прощенье себе вымолил. Отпустило, забылось. И слава Аэлару!
И вот заезжая менестрельша, что сродни самим эльфам, грозилась теперь сосватать для Сильвы такого жениха, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И, как ни боязно было Гансу, как ни тяжко на сердце, а только и дочка уж решилась, и сам он втайне-то рад был.
Пробежав до конюшни, старый трактирщик на ходу помахал рукой кузнецу.
- Как здоровьице? Всё в порядке?
- По милости Аэлара да с Дибаром за плечом! - гоготнул в ответ кузнец.
- Небось всю ночь опять простоял, ковал чего? - осведомился Ганс, отпирая конюшню.
- А то. парнишка заходил, меч просил, а в кармане - мыши пляшут. Ну и подарил ему, а то ведь тоже в туман лезет.
- Совсем ты себя разоришь, - покачал седой головой Ганс. - А и меня заодно. Один меч продашь - десять раздаришь. Одну пику смастеришь - а десять не выйдет, как тебе надобно.
- А те десять по цене тридцати пойдут. А один меч, что я продам, меня полгода кормить будет. И тебя, старый скряга, - беззлобно крякнул кузнец, с громким хрустом разведя плечи.
- Так для дочек ведь стараюсь, сам знаешь. И чем тебе у меня плохо? - развёл руками Ганс. - Крыша, кузница, еда да питьё, перина - всё есть. Жениться надумаешь, деток завести - так и тут помог бы! Чего тебе ещё надобно?
- Будь надобно, ты бы первый узнал, старик, - рассмеялся кузнец - А ты чего весь загнанный, словно продыху всю ночь не знал? Али ведьма какая запрягла, пахать приневолила?
- Типун тебе на язык! - отмахнулся Ганс. - радость у меня. Дочка замуж выходит!
- Это какая?
- Старшая, Сильвушка моя ненаглядная!
- Ну раз такое дело - с меня подарок к свадьбе. Назначено уж? - спросил кузнец, растирая мозолистые руки.
- Нет пока. Ой, не сглазить бы, Аэлар сохрани!
- Сохранит, сохранит, - подбодрил старого трактирщика кузнецу.

С Архоном.

Судя по восходу солнца, день обещал быть прекрасным. Во всяком случае в плане погоды –точно. От ночного дождя не осталось ни следа.
Не смотря на довольно ранний час, во дворе трактира уже во всю кипела работа. Тишину утра разрывали крики петухов, блеяние скота и прочие звуки неотъемлемо сопутствующие любому крупному хозяйству.
Подъехав к гостинице, Айвор направил лошадь в сторону конюшни рядом с которой стояли двое. Один из них- здоровый рыжий амбал бы, видимо, местным вышибалой или кузнецом. А возможно и тем и другим. Суетившийся-же у входа в стойла больше походил на хозяина.
-Утра доброго, благослови вас Аэлар. – Церемонно поклонился Айвор трактирщику. – Как я понимаю это Последняя Свеча ?
- Она самая, мил человек, - откликнулся Ганс, успевший уже и кликнуть мальчишку-конюха, и посмотреть, как тот расталкивает своих сонь-братцев, и проследить, чтобы за конями гостей был достойный уход, особенно - за теми, что намеревались отправиться в путь уже сейчас. - А вы, может, комнату ищете или голодны? так это у нас мигом! Мы здесь всем всегда рады
-Ну, на счёт комнаты не уверен, а вот хороший завтрак и горячая ванна мне-бы не помешали. А за одно, если не затруднит, хочется новости послушать.- Айвор соскочил с седла, перебросив поводья подбежавшему мальчишке.- Эх, знали-бы вы как утомляют несколько часов в седле.
- Врать не буду - не знаю, я всю жизнь только на телегах, ну или уж так, недалеко разве что, - улыбнулся приезжему Ганс. Лицо человека показалось трактирщику излишне жёстким, но старик уже привык, что к нему забредали люди и пострашнее, и поопаснее на вид, и помрачнее. Да и мало ли, кто тебе как видится? Платить-то всё одно будет. - Могу приказать для вас мыльню истопить, только не сразу будет, уж извините, а что до завтрака - так это дело проще! Джезза! Джезза! Где тебя носит, егоза! Извини, мил человек, сейчас!
Трактирщик опрометью кинулся через двор, как-то даже чересчур прытко для своего живота и густых седин.
- Волнуется, - улыбнулся приезжему кузнец. - У него старшенькой жениха нашли, вот и хлопочет.
Айвор проводил взглядом умчавшегося по своим делам трактирщика. Ничего особенного в нём не было. По лицу видно –тот ещё пройдоха. Выгоду не упустит никогда. Скорее всего, за душой несколько мелких грешков и махинаций, но ничего такого из-за чего стоит побеседовать поближе.
-Жених, это дело хорошее. Что может быть лучше для отца, чем нянчить внуков ? Понимаешь, что годы не зря прожил. Ну, пусть им Аэлар путь освещает.-Айвор благочестиво склонил голову. – Да, прошу меня простить, я совершенно забыл о манерах. Позвольте представиться- Айвор фон Рихтер. А вы, я полагаю, работаете в местной кузнице ?
- работаю, живу... толькотем и живу, что работаю. Кузнецу ведь лучше счастья, чем хорошая работа, и не надобно, - усмехнулся кователь, сложив руки на груди. Солнце золотило косматую гриву и бороду матсера, и казалось, что огонь так и не отпускал человека от себя, следуя за ним по пятам тонким сверкающим ореолом.
-Согласен, особенно если душа к работе лежит… Говорите, вы тут живёте ? И не беспокоит вас такое.. кхм… соседство ? Чего только люди об этих местах не рассказывают. Такие ужасы, что хоть в храм беги как услышишь…
- Зато каждый, кто мимо проедет - у кого клинок купит? Али кольчужку, а то и зерцало новое? - с лукавой улыбкой отвечал кузнец. - Да я тут боаче иного городского дворянина-лорда, а то и самого короля Маркуса, крепкого ему здоровьица! Он бы и сам у меня меч купил бы, кабы надумал с кайлентовой заразою сражаться, да всё героев ищет. А вон они, герои - едут да не вертаются.
- А я слышал, что двоим Аэлар все-таки путь подсветил назад. Значит, шансы есть. Правда, думаю, даже лучшая гномья сталь супротив той заразы, что в замке окопалась, не сдюжит. Сюда-б лучше священников побольше. А еще лучше – На лице Айвора проступил натуральный испуг - к самим Наказующим обратиться. Уж говорят хоть они иной раз и демонам по характеру фору дадут, но дело своё знают.
- Так вроде ж и обращались. Король в былое время об этом сам говаривал, или нет... - пожал плечами великан. - Не помню уже. Кажется, кто-то из нпих туда хаживал - да среди тех, что вернулись, таких не было. Да и кто вернулся-то? Орк? Так рехнулся пуще прежнего, а маги - они маги и есть. Никогда не знаешь, что у них на уме, да и откуда ум такой берётся.

Утро вползало в сумрак кладовой блеклым светом в приоткрытую дверь. Мальчик проснулся резко – будто из мягкого, уютного забытья его вырвали чьи-то неласковые руки. Тряхнули, схватив за грудки, и растаяли, оставив наедине с самим собой. Он не сразу понял, где находится. Прохладный воздух, ароматная бочка, согретая теплом его рук – может быть и не самое лучшее место на свете, но уж точно не худшее из тех, в которых ему доводилось бывать.
Хальк огляделся. Кое-как обглоданные кости, разбитая кринка, рыбья чешуя, щедро усеявшая земляной пол… Будто ураган прошелся. Нет, не ураган. Он, Хальк – отчетливо и ярко вспомнился вчерашний вечер. Пальцы, рвущие жилистое мясо, и сведенный судорогой живот.
Осторожно выглянув из-за бочки, мальчик убедился, что он по-прежнему один. Встал, сорвал с крюка окорок и, на ходу вцепившись в него зубами, двинулся к двери.
Тихо, не скрипнув, выскользнул в щель и осторожно двинулся по ступеням. Где-то вверху раздавались голоса.
Медленно. Бесшумно. Только сердце грохотало внутри – да кто ж его услышит, кроме самого Халька?.. Грязная рука крепко сжимала добычу – пригодится еще, когда опасность останется позади.
Мальчик уже почти поднялся, когда неподалеку послышались шаги.
Хальк рванулся обратно. Опрометью сбежал по ступенькам, змеей скользнул в узкий раствор, не потревожив дверной створки, и метнулся за бочки.
Только бы не заметили. Только бы не заметили. Только бы не заметили. Других мыслей в голове не было.
- Сейчас-сейчас, папа! - послышался тонкий детский голос, скрипнула входная дверь, и на пороге кладовки появилась девчонка. Наверное, дочка хозяина - улыбчивая, растрёпанная, с озорными глазами, которые так забавно расширились от страха, когда увидели весь учинённый Хальком бардак.
- Папа, подожди минутку! - голос девочки дрожал от страха. Подумать только, кто мог пробраться ночью сюда, в кладовую, и такого натворить...
Джезза осторожно, на цыпочках начала обходить обглоданные рыбьи косточки и содранную чешую, черепки и осколки, оглядывая масштаб разрушений. Похоже, это всё-таки был не зверь.
- Эй! - тихо, почти шёпотом позвала она. - Э-эй, кто тут? Покажи-ись!
Двое-как-Один сжались в упругий, теплый комок, скручивая насытившееся тело пружиной - сильнее, еще сильнее, не жалея ноющих связок - сжаться в точку, раствориться, исчезнуть... а если эта тишина пополам с осторожными шагами вдруг разорвется криком или ударом - прыгнуть, распрямившись, как арбалетная дуга.
Пальцы мальчика судорожно сжимались-разжимались, едва не вонзая отросшие ногти себе в ладонь. Если под ними оказались доски бочек, за которыми съежился Хальк - хрупкое дерево бы затрещало, проламываясь.
Он весь дрожал, лихорадочно шепча губами какие-то беззвучные слова, и ждал того самого момента, когда за краем бочки покажется лицо гостя. Тогда - вот сейчас! еще шаг! - выпрыгнуть, сбивая хлипкий деревянный заслон, рвануть наотмашь - как тот же копченый окорок...
еще шаг...
- Покажись! Я тебя не трону! - продолжала кликать кого-то девочка, шагая всё медленнее, всё напряжённее... Всё боязливее. Каждый шаг становился страшнее и страшнее, черепки на полу дрожали, скрипнула половица, качнулась полная крынка сметаны на полке, и лишь вовремя подставленная рука не дала ей разбиться вслед за предшественницей.
- Ну где же ты? - голос раздался совсем рядом с бочкой, пол снова заскрипел - жалобно, болезненно - и милое девичье лицо перегнулось через край, в изумлении застыв над Хальком.
Еще…
Все стучащиеся в висок назойливой мухой мысли разом вылетели у него из головы. Были - и нету. Запрокинув голову, он во все глаза смотрел на удивленно-испуганное личико, казавшееся чем-то странно знакомым, совсем не страшным, и - каким-то другим, не таким, как прячущиеся в тумане скалящиеся лица...
Руки, задрожав, повисли плетьми.
Хальк почти не дышал, обида злым комком подступала к горлу. Он ведь был почти готов броситься на врага – будь он хоть вдвое больше, был готов драться за свою жизнь, а тут… С ней что ли драться? С девчонкой?

(с бессменным невротиком и мастером)

(Сам невротик! Два невроза и один мастер. Продолжене)

- Ну и что смотришь? – грубовато, но беззлобно спросил он.
Вот это зверь... Диковинный, ничего не скажешь. Джезза готовилась увидеть что угодно - волка, медвежонка, вора, беглого преступника... А тут - нате вам.
- Ты кто? - а что ещё было спрашивать? Это, кажется, самое важное.
Глупее вопроса не придумаешь. Мальчишка смотрел на нее настороженным волчьим взглядом исподлобья. Упавшая на лоб прядь льняных волос щекотала кожу. Сердце отсчитывало убегающие минуты.
- Хальберг, - он передернулся от звучания полного, взрослого имени и тут же поправился, – Хальк.
И что еще сказать? Я - воришка, что пробрался в твой дом ночью? Это я тут все у вас разгромил?
Он дернул плечом и вновь окинул взглядом сумрачный погреб.
- А откуда ты... такой? - Джезза взобралась на бочку, поджав под себя ножки. - И что тут делаешь? Это ты тут всё, наверное, разнёс? Зачем, а?
Хальк только вздохнул.
- Тут темно было, - голос звучал немного виновато. – Я не нарочно. Я есть хотел.
Мальчик уже совсем перестал бояться и сел на полу, подтянув колени к подбородку…
- Заметно, что хотел, - улыбнулась Джезза. - Ты много съел. Не всякий взрослый столько закажет. Так откуда ты, такой голодный?
Он глянул на нее искоса. Ужасно захотелось вдруг поделиться хоть с кем-то страшными событиями вчерашнего дня. Хоть кому-то рассказать о белом тумане, густом, как кисель, о дороге, которая прорывает эту завесу… О том, что сидит внутри – вспомнив об этом, Хальк вздрогнул и загнал мысли поглубже.
Она, конечно, не поверит. Но слова уже обжигали горло.
- А я в Кайленте был, - он облизнул пересохшие губы. – Вчера. Весь день.
Кайлент.
Слово вскрикивает изнутри, как будто рвется заживающая рана - лицо на миг передернуло змеистой судорогой. Эта девочка... он вдруг нестерпимо захотел взмахнуть рукой, разорвать пополам видение, казавшееся таким настоящим и таким - из-за этого - пугающим. Она не могла быть... почему она такая?!
Останавливал другой ужас. Снова остаться одному посреди тумана, если окажется, что все это - очередной сон из цепочки ночных кошмаров...
- Врёшь, оттуда не... ой, что с тобой?!
Джезза мигом спрыгнула с бочки и очутилась на коленях рядом с мальчиком.
- Пойдём со мной, наверх. там мой папа, сёстры... Мы тебе поможем! Вот увидишь, у меня очень добрый папа, честное слово! Его Ганс зовут, и все говорят, что он старый... Ой, я ведь даже себя не назвала! Прости-прости, я случайно, я вообще-то знаю, что надо представляться... Я Джезебелла. Джезза - меня так все зовут.
Идти? Руки слепо шарятся по стене, словно надеясь найти, за что ухватиться - здесь тепло, здесь есть еда, тесные стены, куда можно вжаться... зачем ты меня тянешь?.. уходи!..
Волнами обрушивается апатия, и он едва может устоять на ногах.
- П-пойдем, - прохрипел он, не находя в расплывающихся перед глазами контурах лица Джезебеллы - и, отпустив натягивающие тело цепи, шагнул вперед.
Это далось намного легче, чем казалось.
- Если тебе тяжело, ты обопрись на меня. Ты долго не ел? папа говорит, что если совсем долго не есть, а потом очень наесться - можно умереть, потому что отвыкаешь есть, - Джезза взяла Халька за руку. - Только иди осторожно, тут осколки - можно пораниться, ты что-то разбил, я уж и не пойму, что - тут такой беспорядок. Ничего, я потом приду и уберу всё, ты не бойся, отец ругаться не будет - он совсем-совсем не злой, а если что - я за тебя попрошу.
- Нет, я сам, - мальчик отстранил протянутую руку.
Мелькнула мысль, что там, наверху, можно будет броситься вперед – по тому коридору, каким он шел вчера, толкнуть дверь, оказаться на свободе… С другой стороны.. У девочки были такие теплые глаза. Тепло – то, чем он бредил весь вчерашний день, чего так не хватало ему всю эту короткую жизнь, а тут – плещется через край, только загляни. Он знал, что это тепло – не для него. Просто не может быть других глаз у девочки, у которой отец, и он очень добрый, и все зовут его Ганс. Но так хотелось погреться – еще немного. И он шагал покорно – следом за ней.

(с разрешения Ши-Фиенд полностью написано мной)

Собиралась Сильва и правда недолго. Уже через пятнадцать минут девушка подлетела к Ниаре, сжимая в руках два больших походных узелка и ларец - небольшой, но тонкой работы, в котором, наверное, хранила все драгоценности.
- Я готова, - выпалила девушка. - Только попрощаюсь с родными, ладно?
- Девочки, там приехал какой-то... - Ганс влетел через свою комнату, ещё краснее прежнего, отчего всклокоченная борода старика казалась белее снега. - Глаза недобрые, как по мне. Как бы худого не насглазил. Госпожа, нам бы наверное поскорее... Чтобы никто не помешал, то есть. Я конечно доченьку отпускать боюсь, но чтобы... если уж...
- Взялись делать, так делаем, проще говоря, - подытожила пронесшаяся мимо Марианна, набрасывая на Сильву ещё один мешочек, поменьше - с едой на дорогу. - А чужие глаза не к добру, и то верно.
на постояльцев никто из всей семьи внимания уже не обращал - настолько всем хотелось счастья для сестры и дочери. Только Джезза ещё продолжала возиться с чем-то в кладовке, то и дело грохая и гремя крынками.
Ниара стянула с Сильвы мешок с едой, стоило ей только заподозрить посторонний запах. - Это тебе ни к чему. Ты же не собираешься привлекать внимание гигантских червей? - Далее она уже обращалась к всему семейству, - Итак, господа, мы отправимся на задний двор. Где нам не должны мешать. И вы тоже. Все что будет происходить в кругу не должно вас беспокоить отныне. - Бард взяла за руку златовласую девушку и повела за собой. - Идем. - Когда все вышли во двор, шаман указала Сильве место, где ей лучше всего встать. Было непонятно по какому принципу эльфийский менестрель выбрала именно это место. Затем она стала обходить девушку, шепча наподобие шелеста листвы в кронах древ. - Не бойся, - присела рядом с Сильвой Ниара, так что ее плащ с эльфийским белым древом ровно лег за ее спиной, и коснулась руками травы.
.- Это не страшно. - Сильва почувствовала вибрацию под ногами и пока заворожено смотрела на белого всадника, то у нее под ногами стали появляться стволы молодых древ. Быстро вырастая, они оплетали девушку, заключая ее среди себя. Ниара старалась не отрываясь смотреть ей в глаза. Сильва не должна была испугаться. Губы леди-барда продолжали шептать, а напряженность лица говорила о сильной сосредоточенности, даже напряженности. – Запомни, Сильва, - произнесла Ниара когда девушку почти скрыли стволы от взора, - Не открывай глаза, не бойся и стремись… стремись в Долину Теней. Удачи… - С громким треском кокон погрузился под землю, вздыбливая ее поверхность. Растения издали какой-то человеческий крик и исчезли в прорытой дыре.

При виде возвратившейся Ниары Ганс вскочил, опрокинув стул, и громко выпалил:
- Ну что? Как?
Марианна, осторожно подойдя к отцу, положила руку на плечо старика, и тот тут же сдулся, болезненный блеск в глазах погас.
- Простите, отец очень волнуется, - проговорила девушка, с трудом скрывая дрожб в собственном голосе. - Всё прошло нормально?
- Она не была испугана. Значит... все прошло хорошо. Лишь бы она не ослушалась меня. Пара часов и она будет в Теневой Долине. Древо, которое я создала, должно оберегать ее. - Глаза Ниары были очень уставшими. - Не могли бы вы налить мне чаю? Я слишком устала...
- Конечно-конечно, - Ганс кинулся к чайнику на очаге, так быстро, что едва не разлил содержимое. - Спасибо вам огромное... И не знаю, как вас благодарить даже. такое дело сделали... я вам вовек не забуду, слово даю!
Шаман едва сумела забраться на стул и дрожащими руками оперлась о поверхность стола. - Для было бы честью, если бы вы сохранили обо мне хорошую память. Это... было бы... самым лучшим... - Она говорила так, словно после многочасовой пробежки в доспехах. Да и выглядела не лучше.
- Вы побереглись бы. И так вон на вас лица нет, вся побледнели, - озабоченно покачала головой Марианна. - Может вам вина налить, или настойки из трав?
- Хорошо бы, но только не для Кайлента. Не скажите ли, мисс Клио и мистер Арсен уже проснулись? - Она сделала небольшой глоток горячего бодрящего чай.

Хрупкая утренняя тишина сломалась под топотом ног и шелестением голосов. В обеденную залу таверны спускались едва успевшие проснуться постояльцы, принося с собой свои тревоги и проблемы. Аридел с привычкой художника успевал подмечать и запоминать необычные и интересные лица, многозначительные взгляды и улыбки и как раньше тянуло сесть в уголке и испачкать углем парочку белых листов, чтобы потом они превратились в такой же неоконченный набросок маслом или темперой. Но сейчас среди многообразия сюжетов будущих картин он искал шедевр совершенно иного рода. Редкую жемчужину среди серой речной гальки. Вот только эта жемчужина никогда не смотрела на себя со стороны, искренне веря, что такая же серая, как и все.
- Марианна, - громко позвал ее Аридел, мгновенно притянув к себе с десяток взглядов, но всеобщее внимание было не долгим.
- Иду-иду! Сейчас, уже бегу...
Девушка - растрёпанная, еле одетая, в накинутой на плечи шали выбежала из задних комнат, чтобы столкнуться с Ариделом нос к носу и, удивлённо отпрянув назад, уткнуться спиной в кого-то из "посидельцев", занимавших место за столом.
- Меня звали? - растерянно проговорила девушка, ища взглядом кого-нибудь, кто мог бы это сделать - хотя не узнать голос Аридела она точно не могла.
- Это я звал, - смущаться парень не умел, но очень тонко мог это изобразить, причем преуспел в этом настолько, что теперь сам не мог понять, искренний этот румянец на щеках или нет.
Деревянный цветок на тонком стебле вынырнул из-за спины скульптора-неумехи и распустил свои резные листья.
- Марианна, это тебе. Это эдельвейс, горный цветок. Он растет там, куда не добраться не зверю, не человеку, цепляясь за самый краешек склона. Глядя на его стебелек и листочки, трудно поверить, что в столь нежном создании столько силы и смелости. Он так похож на тебя.
Девушка залилась краской, попыталась завернуться в шаль ещё глубже, но пальцы, так ловко орудовавшие иглой, вдруг изменили хозяйке.. Шаль дёрнулась, плавно скользнула с плеч, и Марианна лишь чудом успела поймать её и снова закутаться... после чего робко протянула руку к цветку.
- Почему? Почему... ты... Беспутный мастер на все руки, - улыбнулась девушка. - Зачем ты уходишь... сейчас... коснувшись лепестков, тут же веешь холодом... Как ранняя осень. Вечная ранняя осень...
В её прекрасных глазах стояли слёзы, а губы дрожали, не в силах ни улыбнуться, ни проклясть.
Женщины умеют задавать вопросы, на которые невозможно найти ответы. Всего скромного поэтического таланта не хватало Ариделу, чтобы выжать из себя хотя бы слово.
«Аэлар всемогущий, что я делаю» успела пронестись в голове столь знакомая мысль, а юноша успел поймать узкую ладошку и припасть к ней губами. И вложить в этот мимолетный поцелуй желто-красный жар осенних листьев.
- Эх ты...
Шаль повисла на плечах бесполезной шерстяной тряпкой. Марианна, сжимая в ладони цветок, подошла к Ариделу и остановила взгляд на глазах юноши.
- Ты всё-таки... вернись. Пожалуйста.
Свободная рука Марианны ласково коснулась щеки Аридела. Словно заботливая мать, девушка гладила горе-творца, не обращая внимания на всех собравшихся вокруг.
- Я буду стараться, - пообещал Аридел, нехотя, почти с силой отводя глаза от Марианны. Понимая, что если не уйдет сейчас, не уйдет уже никогда. Обратно к столу с сестрой Хелаксой он почти бежал.

со Скорпионом

Клио разбудили ласкающие веки рассветные лучи, красочный сон, полный огненных искр, срывающихся с волос и платья, коротких ударов кастаньет и переплетения рук, ещё не ушёл доконца, оставив пряный аромат южных ночей, да такое родное, живое лицо перед глазами.
Девушка хотела было ещё понежиться в постели, но вовремя вспомнила, что находится совсем не дома, где "рабочий день" ближе к закату.
Клио одела светлую рубашку. а каштановые волосы заплела в толстую косу, оставив свободными только передние пряди, в которые, на манер бродячих артистов, были вплетены цветные нитки и яркие бусины.
Наскоро собрав вещи в сумку, она бросила её на постель, чтобы забрать перед самым выходом, последними она убрала костяной гребень, рукоять которого была украшена бирюзой, и небольшое зеркало, обшитое змеиной кожей - её когда-то первая "добыча", своеобразный талисман, и перед тем как убрать зеркало, танцовщица с минуту смотрела в бесконечную череду отражений между стеклом и собственными черными глазами.
Девушка вышла из комнаты, и, плотно закрыв дверь за собой, пошла в зал, чтобы перекусить перед дорогой и встретиться с попутчиками, за наличие которых она была очень благодарна судьбе - собственных навыков, будь она хоть трижды одной из лучших в них, ей вряд ли хватило бы на Туманы Кайлента.

– Здешняя ночь ничем не отличается от любой другой, – пожал плечами Римор, кивком ответив на приветствие. – Даже странно.
Это и в самом деле было странно – от сновидений по соседству с колдовскими туманами феалари имел полное право ожидать чего-то необычного. Но обошлось – и хорошо. В Канфеорне не верили в вещие сны, но в Одиннадцатом Доме, например, неплохо умели через сны убивать.
Так что спальни любого Властителя надежно защищались чарами еще и против гостей, ходящих между Границами. Римор, покинув родную страну, обходился без них – с Домом Альми у него никогда не было конфликтов, а кроме Канфеорна искусство ходить во снах сохранялось разве что где-то далеко в восточных землях.
Разумеется, это озвучивать вслух феалари не стал.
– Надеюсь, утро будет куда лучше, если соблаговолит Звезда Бессмертия. Вчера я убедил присоединиться к нам служительницу ваших богов; думаю, ее молитвы окажутся полезными в Кайленторе.

(Я, Вуззль, Черон)

Как зачарованные, Двое-и-Один брели вслед за девочкой в своем вечном парном сне-пробуждении - поочередно сбиваясь то на ровный, слегка деревянный шаг, то на дрожащую походку влекомой куклы. Все вокруг носило отпечаток непривычной, смутно знакомой искусственности - это место странным образом напоминало одновременно и дом, и ловушку. Может быть, если бы не Джезза, они бы не выдержали и забились бы в угол, прячась от льющегося в окна утреннего света... но фигура человеческого существа словно гипнотизировала незримого обитателя тела. Его кукла - его вторая душа насытилась, и вслед за утоленным страхом просыпалось любопытство.
Люди пугали, но и интересовали его. Девочка. И вот теперь - в комнате, куда его привели - еще один, огромный, нависающий тенью... Короткий укол: опасный? Нет, кажется, нет...

Хальк, и без того переставлявший ноги не слишком уверенно, теперь и вовсе сбился с шага, а потом – остановился, будто приклеенный к крашеному полу. Пойманным волчонком оглянулся на дверь – вроде бы еще не поздно сбежать? Путь к бегству был открыт, и это придало если не уверенности, то смелости точно. Все так же дичась, исподлобья глядя на хозяина, он все-таки подошел ближе.
- Папа, ты только не бойся, это Хальк. Ему негде жить, и он был голодный, - Джезза, смущённо водя ножкой по полу, смотрела на отца исподлобья. - Ну ничего ведь, что он немного набедокурил внизу?
- Немного? Хальк, тоже мне, - всплеснул руками Ганс. - Что же он, воришка?! Ты хоть знаешь, дитя, что с ворами делают?
- Он не вор! - выпрямилась Джезза. - Он просто очень устал и был голоден. Что в этом дурного? Ему плохо было, пап!
- Это он тебе так сказал? - деловито осведомился Ганс.
- Ага, - кивнула Джезза. - И я ему верю, вот что!
Хальк сжался в угрюмый нервный комок. Вот его сейчас – за ухо и под замок, а там и страже сдадут… Мучительно хотелось рвануть отсюда, да так, чтоб только пятки засверкали. Что-что, а бегать он за свою не слишком долгую жизнь научился отменно – слишком часто приходилось уносить ноги, слишком часто от быстроты зависела жизнь. Он и сбежал бы, но девочка защищала его с таким жаром, что… Хальк и сам не понимал, какое именно «что…», но казалось почему-то, что сбежать сейчас – значит подвести ее, признать свою вину – хотя чего уж там признавать, и так все очевидно. Но Джезза упрямо сверкала глазами, Джезза стояла за него горой, и Хальк оставался на месте - молча. Язык прирос к нёбу.

Он не знал, что делать. Человек перед ним был настолько... не подобрать слов - огромен, высок, невозмутим? - что всякая попытка подтянуть ниточки куклы и заставить ее ударить сразу рассыпалась в дрожь. Страшно... вот сейчас, как только он встанет, и тень, отбрасываемая им, вырастет еще - сцепить пальцы в кулак, ударить, как только попробует коснуться - и бежать, бежать отсюда...
Но руки снова не слушаются. Глупые, деревянные руки, выточенные неумелым мастером. И кукловод, трясущийся от страха...

- Ладно, - пожал плечами Ганс. - эээх, все, все на мне наживаются, все! ты там хоть насытился?
Если да, то посиди и о себе расскажи. Коли горе какое - пособим, чем сможем.
- Я же говорила - он добрый, - просияла Джезза.
Рассказывать о себе Хальк умел плохо. Вообще не умел, по правде говоря – кого и когда эти рассказы интересовали? Но продолжать и дальше молчать было совсем глупо, а потому он, неловко помявшись, все же заговорил.
- Я… от бандитов убегал вчера. Куда ноги несут, - он болезненно сморщился, вспоминая события вчерашнего дня, - и, в общем… в туман попал. В тот самый. В Кайлент. Бродил там, бродил… Сам не знаю как вырвался. А холодно. И есть хочется. И страшно еще. Ну вот я и…
Мальчик вздохнул. Продолжить сбивчивые объяснения духу не хватило. Впрочем, и нужды особой не было – что было дальше, хозяин наверняка догадался и сам.
- В Кайлент? И вернулся? В рубашке ты родился, парень, в рубашке, вот что я тебе скажу! Оттуда редко кто вернуться может! Эээх, - Ганс махнул рукой. - Погоди, я тебе чего тёплого выпить снесу. Дрожишь ты, чтоли? небось несладко всю ночь в холодной кладовке, а?
- Там тепло, - Хальк робко улыбнулся. – Правда. После туманов-то…

"Туманы" - и улыбка сама собой трескается, завязываясь в тугой узел, сквозь который лицо отчаяно старается не выплюнуть все ледяное бессилие, бессмысленность, сосущую пустоту. Потому что - страшная мысль, которая приходит к сытому сознанию только сейчас - все это еще не кончилось. Даже сейчас, при свете дня, тонкая ниточка зыбкой тени тянется к ним обоим из-за туманной стены, и эта хрупкая нить прочнее десятка железных цепей. Ему сразу стало ужасно холодно, так холодно, что обещанное горячее питье, наверное, превратилось бы в льдышку прямо у него в глотке...

Джезза обняла его, пытаясь согреть.
- Не бойся, тут будет тепло и хорошо. Папа тебе поможет, - ласково шепнула она Хальку на ухо.
Ганс, кряхтя и поправляя бороду, ушёл за горячим.

- Сколько событий сегодня, - молвил трактирщик, выходя за стойку. - Сюрприз на сюрпризе. Дочь потерял - так авось сына найду! Бывают же такие дни, гости дорогие! В сердце - бардак, в кладовке - кавардак, у дочки - брак, а у меня - мальчуган ничейный завёлся!

...только кожа мальчика, на вид - живого, теплого, робкого и чуть смешливого - оказалась обжигающе-холодной, как будто пригоршню снега в ладонь набрала. Он зашипел и отшатнулся - для них, сплетенных Двоих-и-Одного, это прикосновение с непривычки обожгло, как пламя. Зрачки на мгновение сузились в щелки, лицо ощерилось оскалом, Джезза замерла, едва не взвизгнув от страха - брошенный взгляд был звериным, принадлежащем не иначе как очень разозленной и до смерти перепуганной собаке...

Миг – и взгляд изменился. Все такой же собачий, такой же испуганный, недоверчивый - словно мальчишка ожидает, что следом за нечаянной лаской последует насмешка, окрик, удар. Страх бился в темных глазах, но злобы в них больше не было.
- Ты что? - не замечая, как и её губы задрожали, а язык начал заплетаться, произнесла Джезза. - Ты, может, болен? Может, тебе целителя надо? Или священника? У нас тут есть монахиня, мы можем с ней поговорить, она тебя посмотрит...
- Нет! Нет-нет, - мальчишка резко замотал головой. – Не надо, я совсем не болен. Это от неожиданности. Пожалуйста, не надо… никого. Давай я лучше пойду отсюда…

Невидимые когти неохотно втягиваются. Это обычно. К этому нужно привыкнуть. Не бояться, не делать резких... движений...

- Ну куда ты пойдёшь, - улыбнувшись, молвила Джезза. - ты же совсем слабый и чувствуешь себя плохо. Вот что - пошли со мной. Посидишь, отдохнёшь, к народу присмотришься. Тебе всё лучше будет, правда! ну пошлии!
Схватив Халька за руку, не заботясь о его мнении, девочка потащила парня за собой. туда, куда только что ушёл её отец. В обеденный зал.

- Для вас, мой бессмертный друг, ночи действительно могут быть неотличимы, - Гамбет улыбнулся, - но я, как смертный, в каждой нахожу своё, особое очарование. Что же до помощи богов...дарует ли её молитва или случай?
Монетка при этом почему-то спокойно лежала у него на тыльной стороне ладони, не спеша взмывать к потолку.
- Скажем так - молитва доносит наше желание помощи, а случай может определить волю божества, - пожал плечами Римор. - Хотя Звезда Бессмертия склонен отзываться Своему народу.
- Может быть, присядем? - предложил Гамбет, указывая на ближайший стол. - И обсудим приблизительную...схему действий в Кайленторе.
- Пожалуйста, - кивнул феалари, опускаясь на стул. Меч и кинжал он бережно прислонил к стене рядом.
- Итак, - Руфус уселся напротив и слегка рассеяно закрутил монетку на столешнице. - Если я хоть что-то понимаю в происходящем, то корень всего произошедшего в самом замке.
- До которого надо дойти, - кивнул Римор. - Проблема усугубляется тем, что крайне слабо понятно - что именно нас ждет на пути к замку и в нем самом.
- Было бы очень неплохо обзавестись картой города...хотя не известно, поможет ли она. Скажите, Римор, вы владеете магией?
- Да. Третий Дар во мне достаточно развит.
- Это хорошо...в таком случае, мы сможем двигаться одновременно под защитой чар, молитв и меча. Как вы думаете, наши шансы от этого вырастут?
- Уверен, - кивнул феалари. - Иной вопрос - насколько.
- В зависимости от того, с чем мы столкнёмся, услышат ли боги молитву, окажется ли магия достаточно сильна, а меч быстр. Ну, и конечно же, от того, на чьей стороне будет случай...
- Похоже, вы верите в случай превыше всего, - заметил Римор. - Не встречал ранее таких воззрений.
- Просто, мало кто по-настоящему способен поставить на кон всё. Сделать так, чтобы решил именно случай! Ту поневоле поверишь в его могущество.
- Я все же предпочитаю расчет, - пожал плечами Римор. - Четкий план, которому случайности не помешают.
- Знаете, Римор, однажды во владениях моего отца...давно, я тогда даже не родился, ходил некий проповедник, всю округу взбаламутил, и вот однажды, когда он читал свои речи с вершины одного холма с неба на него...упал камень! Средних размеров, раскалённый докрасна булыжник, ушедший в землю и до сих пор торчащий там. Как вы думаете, можно ли предсказать подобное? Можно ли это рассчитать?
- Нет, - признал феалари. - Точнее - нельзя нам. Но уверены ли вы, что это не было в расчетах кого-то из небожителей?
- Вполне допускаю! Но от чего зависит, куда упадёт их взгляд?
- А вот об этом надо спрашивать теологов, - чуть усмехнулся Римор.
- В любом случае, - Руфус улыбнулся, чувствуя необычную для человека симпатию к этому феалари, - я не хотел бы, чтобы вы сочли меня бездеятельным фаталистом. О, нет! Я - фаталист вполне деятельный!
- Оригинальное сочетание, - слегка приподнял бровь Римор. - Впрочем, думаю, путешествие в туманах покажет, что важнее - расчет, случай, или чья-то воля, руководствующаяся одним из этих двоих.
Гамбет расхохотался. Он сотрясал воздух громоподобными раскатами здорового, молодого смеха, утирал выступившие слёзы, пытался что-то сказать, но не мог совладать с собой, и вообще, вёл себя примерно так же, как и любой человек, которому очень весело.
- Римор, это потрясающе! - наконец сказал он. - Путешествие туда, откуда вернулись лишь двое, под эгидой проверки подобных ценностей?! Неслыхано, и мне оно нравится!
- Почему бы и нет? - коротко улыбнулся феалари. - Маэрон Кеаль'мар однажды, как говорят, совершил путешествие в недра земли, потому что поспорил, что бросит четыре монеты в самое сердце мира.
- Неординарная он, видимо, был личность!
- Несомненно, - согласился Римор. - Хотя в его собственном Доме до сих пор спорят, был ли он безумен, гениален или и то, и другое сразу.
Гамбет улыбнулся, но как-то иначе, чем обычно. Может быть, более хищно?
- А есть ли разница? Или гениальность - это просто полезное, приемлимое обществом безумие?
- Не слышал ранее такого определения, - признал феалари, - но оно похоже на правду.
Про себя он слегка пожалел о том, что небрежно читал "Записки о безумии" Виальта Фаэль'мира, и не сможет сейчас процитировать то, что говорил на эту тему один из лучших магов в истории Дома.
- Среди дворянства ходят упорные слухи, что среди Гамбетов абсолютно нормальных нет, так что, у меня было время изучить вопрос со всех сторон.
- Возможно, безумие придется как раз к месту в Кайленторе? - предположил Римор. - Как дополнительное преимущество.
- Отчего бы и нет? Посмотрим!

(писано с ВиЗетом)

(Вуззль, Черон, Орин, Я)

Что может быть лучше лохани полной горячей воды, и хорошей мочалки после длинной дороги.
Смыв усталость от поездки, Айвор спустился в главный зал таверны. В ожидании заказанного завтрака, Наказующий скучающим взглядом осматривал посетителей. Публика, не смотря на ранний час, собралась пёстрая. Эльф, с характерным для феалари высокомерием на лице, вёл непринуждённую беседу с рядом стоящим человеком, судя по осанке бывшим солдатом гвардии, или дворянином. Орк с гномом с азартом стучавшие по столу игровыми костями, судя по красным глазам обоих игра велась уже давно. Какой-то паренек, судя по взгляду - поуши влюбленный, и чего такому понадобилось в замке ?
Через пару минут служанка принесла заказ-яичницу с беконом, свежий хлеб, головку сыра и кружку травяного чая.
Гостиница оживала с каждой минутой. Снаружи подъехала какая-то повозка, и было слышно, как кузнец громко обсуждает с возчиком цену за выправку оси и перековку лоашдиных подков. Ганс суетился по залу, то поправляя скатерти, то интересуясь у гостей, как им спалось, иногда что-то бросая между делом дочерям, из которых сегодня было видно только двух младших. Марианна, скоренько приведя себя в порядок и переодевшись, уже разносила чай, пироги, каши и запеканки, а самая маленькая притащила какого-то парнишку-оборванца в зал, усадила за столик у самой стойки и, ни на кого не обращая внимания, выставила перед ним большой кувшин с молоком, ломоть свежего белого хлеба и плошку с мёдом, уселась рядом и, подперев руками подбородок, стала смотреть на приговорённого к столь питательному завтраку юнца.
Мальчик, похоже, был ошарашен подобным обращением: он покорно следовал за Джеззой, недоверчивым взглядом окинул выставленное на стол великолепие, быстро, как напуганный звереныш, схватил краюху… И тут же словно устыдился – положил обратно на стол. Он не был сейчас так уж сильно голоден, просто вечная привычка – хватай, пока можешь – дала о себе знать. Но здесь, где к нему отнеслись так по-доброму, так неожиданно тепло, это вдруг показалось.. неправильным. Он даже вспомнил давно забытые правила вежливости, эти условности, совершенно лишние в бродяжьей его жизни.
- С-спасибо, - как-то робко, чуть заикаясь, выдавил он, вновь потянувшись к горбушке. Острые зубы все же вонзились в ломоть слишком жадно, но все же сейчас это были зубы не зверя – человека.
- Ешь-ешь, не стесняйся, - улыбаясь, подбодрила Джезза. - Только жуй хорошенько. Мама мне всегда говорила, что если долго не есть, а потом съесть много, то может плохо стать. ты в мёд макай, и запивай обязательно - это тоже полезно, меня мама так учила.
И мальчик ел. И макал. И запивал. Стараясь не выглядеть при этом совсем уж диким – выходило, кажется, не очень.
Чумазый паренёк, которого заруку притащила одна из служанок, вроде ничего особенного в нём не было, но на задворках сознания крутилась мысль, что что-то тут не так.
Нарастающий в зале шум постепенно отошёл на второй план, силуэты посетителей потеряли чёткость, в зале остался лишь один мальчишка. Сосредоточившийся Наказующий пристально сверлил парня взглядом, стараясь понять, что в нём не так. Чувство неправильности не покидало его. Демонических эманаций от мальчишки не было, резкости и дёрганности будто ведомых кукловодом тел, характерных для одержимых духами вроде не было тоже. Но какая-то деталь всё равно привлекала внимание. Айвор еще не мог просто понять - какая.
- А что ты дальше будешь делать всё же? Нет, ты не думай, я не навязываюсь и не выспрашиваю... Но интересно же! Ты ведь вроде не... ты только не обижайся, - Джезза на миг закусила губу. - Не обижайся, но ты же не какой-то великий, чтобы просто так вот взять да и уйти, верно?

Острая вспышка иголками в плоть - обожгло, словно плетью, откуда-то со стороны. Он дернулся от боли, и дрожа, понял, что чужое болезненное внимание и не собиралось исчезать - повисло тяжелым грузом на плечах, наливаясь свинцовой тяжестью, пригибая к полу так, что хотелось забраться под стол и спрятаться подальше от людских глаз.

Хальк, уничтожающий остатки краюхи, вдруг поперхнулся, закашлялся. Слишком резким был толчок изнутри, почти болезненным. Желудок скрутило в тугой узел. Он хватнул воздух ртом, затравленно оглянулся вокруг, в панике вскочил с места – сразу забыв и о Джеззе, и о ее вопросах, и о недоеденном хлебе.
- Что с тобой?! - Джезза подскочила и обняла паренька, пытаясь успокоить, хоть как-то унять внезапный приступ. - С тобой что-то не так, я же вижу! Давай я помогу! Хочешь, найдём кого-нибудь, кто тебя осмотрит, а? Хочешь? Мне правда нетрудно, ты только скажи, как тебе помочь!
Голос девочки пробивался издалека – будто сквозь тот же злосчастный туман, который глотает слова, пережевывает их, сминая в бессвязные звуки, и нехотя выплевывает то, что кажется неаппетитным. Хальк слышал их, но не понимал сути. Неужели проклятый Кайлент достал его и здесь? Загустел, забился колючим комом воздух в сведенном горле. Руки, обвившие плечи, казались путами, гибкими плетями хищного растения, отрезавшего пусть к двери, к свободе, к воздуху. К спасению.
Хальк рванулся, пытаясь стряхнуть тонике пальцы, оттолкнуть, оторвать от себя неприятное существо – хрупкое, но такое цепкое…

...он уже не мог сопротивляться так, как раньше - просто приказав кукле замереть, впившись когтями в ее дрожащий хребет - потому что они были Двое-как-Один, и чтобы заставить сотрясающееся в судорогах тело успокоиться, ему пришлось налить его тяжестью, пригибая к полу. И переводя взгляд. Не девочка - милая, добрая, теплая - а вон там, обладатель остро отточенного ножа-взгляда, который вот-вот метнет этот нож и пригвоздит их, как бабочку. Страх. Кровь загустевала в жилах каплями ртути, и ледяными струйками вливалась в сердце, заставляя окаменеть на месте и быть готовым...

- Папа! Папа, ему плохо!
- Что такое? Эй, парень, ты чего? - Ганс, бросив все дела, кинулся к парню.
- Он просто трясётся, рвётся и... с ним что-то не так, папа, я точно вижу! - лепетала Джезза. - Хальк! Хальк! ты меня слышишь? Тут ты, с нами ещё?! Не бойся, всё хорошо...
Хальк слышал – прекрасно слышал. И даже начинал что-то понимать. С глаз спадала белесая пелена. Таверна. Дубовый стол с остатками трапезы. Девочка, встревожено вглядывающаяся в лицо… Мальчик со свистом втянул в себя воздух, и легкие не отозвались болью – он снова мог дышать. Что это было?! Хальк не знал, не чувствовал, а подсказки изнутри не приходило. Его горькая тайна, свернувшаяся холодным клубком под сердцем, молчала - настороженно, будто ожидая удара.
- Д-да, - Хальк вновь с жадностью глотнул воздуха. – Да.
Уточнить, что именно «да» сил у него не хватило.
- Слушай, - старый трактирщик присел рядом с Хальком, поглаживая седую бороду. Джезза снова примостилась напротив, с тревогой глядя на своего гостя. - Тебе нужно помочь. Что-то с тобой не в порядке. Ну-ка, припоминай, что с тобой последнее время было. И не "был-не был", я сурьёзно интересуюсь - а на деле, что?

Существо внутри резко оскаливается, предупреждающе проходясь пальцами по внутренностям. Он не собирается кусать, этот внутренний друг - он предупреждает, и взаимопонимания между ними достаточно, чтобы смолчать Хальку. Холодок пробирается по жилам снизу, сжимает горло, что-то шепчет непослушными губами - и Хальк замирает в ужасе, понимая, что если он попытается противоречить шепчущему голосу из глубины, то грызущая белая боль не преминет скрутить его судорогой, как занесенный над рабом хлыст. Нет, говорит шепчущий голос, не рабом. Ты - это я. Просто не перечь мне, пожалуйста...
- Ничего, - утробным, мерзлым голосом шепчет мальчик. - Ничего не было...

- Если ничего не было, то почему ты тогда дрожишь как лист на ветру при таких вопросах ?- Спросил Айвор, подойдя сзади к сидевшему пареньку.- Ты можешь не бояться, тебе здесь совершенно Ничто не угрожает.
- Ээээ, а вы тут причём? - насупился при виде новоприбывшего Ганс. - Или вы к таки делам касательство имели? Не ожидал. То-то мне показалось - странный вы человек, деловой у вас взгляд. Но учтите, я здесь бедокурить никому не дам, будь он сам Солнцезарный! Так что вы с пареньком-то поласковее!
- Хальк, не бойся, - ласково шепнула Джезза на ухо пареньку.
Он дернулся было – голос, раздавшийся из-за спины, голос, уверяющий в отсутствии угрозы, сам по себе был угрозой. Тембр, интонации – было в нем что-то такое, настораживающее, заставляющее вспомнить все навыки, обретенные за годы бродяжничества. Всех навыков, по правде сказать, было… Изворотливость. Изворотливость. И еще раз изворотливость. Нет, другие тоже были, но отнюдь не такие полезные. Почувствовав себя чуть увереннее от громогласного заступничества Ганса и теплого, щекочущего шепотка Джеззы, Хальк осторожно обернулся.
- Д-дрожу? З-замерз, дяденька. В погребе ночевал, - и шмыгнул носом для убедительности.
- Сир, я совершенно не держал на уме ничего дурного.- Айвор уважительно поклонился трактирщику- Просто я вижу, что малченка перепуган не на шутку, и да, в какой-то степени я имел дело с подобным. И не сочтите за труд- вскипятите ему кружку вина со специями. Как я знаю, это очень хорошее успокаивающее средство, и ему сейчас совсем не повредит.
- Сейчас сделаю, - Ганс кивнул Хальку. - Не бойся его, сынок. Тут никто тебя не обидит, будь ты хоть тать ночной. Только за дело - а ты ещё толком и провиниться-то не успел!
Хальк поежился и кивнул. Искоса глянул на того, опасного, весь собранный, натянутый, как тугая тетива. Задень – и бросит острую стрелу в полет, прочь, подальше от изучающих колючих глаз. Или прямо в них?..
«Замёрз, значит… да ?»
-Сир, мне нужно поговорить с вами- догнав трактирщика, негромко окликнул его Айвор.- Тут есть место где можно провести… приватный разговор ?
- Давайте поднимемся к вам, - тихо шепнул Ганс в ответ. - Но осторожнее. Приватные разговоры, господин, они до добра нечасто доводят.

(невротический кашляющий дуэт под чутким управлением дирижера мастера)

- Он тебя испугал? - Джезза не переставая гладила Халька и улыбалась. А что ей ещё оставалось делать? Хотелось ведь хоть как-то помочь. - Может, пойдём посидим на солнышке? Или на крышу влезем - я покажу, где. Сегодня день такой хороший!
- Он, - Хальк быстро оглянулся, не слышит ли кто из взрослых, – он нехороший. То есть, может и не плохой, вот только на меня смотрит, как кот на мышонка.
Сердце и правда билось, как мышь в когтях у здорового кота. Мальчик только сейчас заметил, что сжимает дубовую столешницу до боли в побелевших пальцах.
- Пойдем… на крышу? Или еще куда-нибудь подальше… Где не найдет… - просьба далась нелегко. Внутри гулко билось – откажется. Откажется, только посмеется.
- Пойдём! - просияла девочка, схватив паренька за руку и вприпрыжку кидаясь к дверям.
На улице и правда светило солнце - как в первый день мира, если верить преданиям. Теплело, ночная прохлада и утренний холодок сгинули в один миг, солнце просияло и разогнало облака. Джезза повлекла Халька за собой, смеясь и лопоча что-то без умолку, не обращая внимания, слушают её или нет.

С души - или того, что ей называлось - как будто свалился груз; большой дом с его косыми тяжелыми взглядами сразу остался позади, чувство опасности хоть и не отпускало - но разжало клыки, позволив бездумно бежать вслед за девочкой, главное - дальше, дальше от дома... и ближе к...
Он споткнулся, едва не упав.
Где-то в области груди, чуть слева от середины, по бьющемуся, живому словно провели холодным лезвием. Медленная, растекающаяся по жилам боль, от которой заныло в теле - он едва не побежал ей навстречу, туда, откуда звали туманы.
Нет... только не снова!
Нельзя.

Хальк встряхнулся. Что это было? Что за наваждение?! Он стоял на дороге, вцепившись в тонкую девичью руку, но глядел – глядел совсем в другую сторону. В ту сторону, где, как ему казалось, еще колышутся ветви от вчерашнего бега, где еще можно различить в дорожной пыли его же собственные след.
Неужели он и правда был готов бежать назад, в Кайлент? Мальчик крепче сжал узенькую горячую ладошку – она казалась сейчас самой прочной связью с окружающим миром.

- Хальк, ты чего? нам не туда! - Джезза дёрнула своего спутника за руку, чуть не сорвав с ног, и ткнула пальцем в здоровенный сенной сарай при конюшне. - Вон там можно пролезть, и выберемся на крышу. Я там сплю обычно. Посидим, посмотрим на небо, солнышку улыбнёмся... А ещё там ветер - мягкий, приятный, так волосы треплет обычно. Мне там нравится. А ночами - звёзды очень-очень близко! Ну полезли.
Одним рывком отворив дверь конюшни, Джезза гордо прошагала мимо наваленных охапок сена и с разбегу взобралась на самую большую - только пятки сверкнули.
- Лезь сюда! - крикнула она сверху. - Аккуратнее, не свались, хотя тут мягко.
- Ага, - Хальк послушно вскарабкался за ней. – А на крыше нас видно не будет?
Он бы предпочел сейчас не крышу. Нору, берлогу, да поглубже и потемнее. Пусть без звезд, без неба, без ветра, лишь бы не нашли. Но даже такое – наивное, смешное – пристанище доброй Джеззы была куда лучше обеденного зала, где весь он – как на ладони, где каждому интересно, что за бродяжку привечает хозяин. Где ждет человек с неприятно пристальным взглядом.
- Так, и тут вот открыть, - Джезза подтянулась, заползая на длинную балку, и чуть подтолкнула кровлю. Люк, специально сделанный для выхода на крышку, открылся с тихим скрипом. - Лезь за мной. И тут тоже держись крепче!
Подол платья девчушки и босые ножки дрыгнулись и исчезли снаружи, оставив на потолке квадратный кусок голубого неба.
И он нырнул в это небо – как в другой мир, теплый и светлый.
Чуть прогретая утренним лучами крыша ласкала ступни – к полудню она станет жалить, но сейчас прикосновение было до дрожи приятным.
А ведь кто-то, с горькой завистью подумал Хальк, живет так всегда. И не боится, что сюда, на крышу, заявится… Он едва не зарычал от злости, поймав себя на этой мысли. От злости, от досады.. От тоски? Нет для него другого мира. Нет, и не будет никогда.

Вспышка.
Рваная серая вспышка, и снова - перевитые струи шепчущего холода, блуждание за осколком луны, упавшем в клубящийся туман... Дороги, собирающиеся в кольцо, вечный бег куда-то без конца.
Было?
Будет?..
"Вечно", произносит чей-то мертвенный голос словно бы сзади.
Но, как и ожидалось, когда Хальк испуганно дергается и оборачивается - там никого нет.

- Ну что ты? Тут никого нет, кроме меня! - Джезза сидела, подобрав под себя ноги, облокотившись на отставленную руку и щурясь ан солнышке. - Смотри, вон птица полетела. Большая, чёрная! Ворон наверное. Тебе вороны нравятся?
- Еще как, - он согласно кивнул, - главное, прожарить хорошо. Жесткая, конечно, и костлявая, но это ерунда!
Хальк смутился, слишком поздно сообразив, что Джезза имела в виду какое-то другое «нравится».
- И как же можно так изголодаться, чтобы только о еде и думать? - ухмыльнулась в ответ девочка, словно и не заметив странности. - Вот я люблю воронов. И голубей, и орлов. А ещё, помню, у нас однажды проезжал Сокольничий - это он сам себя так звал. Воин в перьях огромного сокола. Он мне показывал, как умеет обращаться в сокола и летать. А вот покатать не согласился... жалко, да?
Он на миг представил себя, сидящим на спине огромного сокола. Птица вспарывала прозрачную синеву небес острыми крыльями и насмешливо косилась на седока; ветер дышал в лицо хмелем, вплетал солнце в спутанные пряди волос, ветер смеялся и пел утробным голосом, а у Халька все дрожало внутри, не разобрать - от восторга ли, от страха высоты…
- Жалко, - мальчик все же кивнул, хотя и с некоторым сомнением. – А ты бы совсем не испугалась? Вот нисколечко?
- А кто знает - не летала ведь! - пожала плечами Джезза. - Думаю, что визжала бы на всю округу! Но от радости, это точно. А у тебя такое бывало? Что-нибудь, чтобы вот так радостно-радостно было, аж до визгу? расскажиии!
Расскажи. Знать бы еще, о чем... Хальк запустил ладонь в кудлатую гриву, задумчиво перебирая в уме давние воспоминания – сухие, как опавшие октябрьские листья, и такие же безжизненные. Поводов для радости находилось немного, а уж чтобы до визга – и вовсе не сыскать. Если только очень давно, когда еще жива была мама – но разве это была его жизнь? Кажется, что чья-то чужая и далекая.
Впрочем, выглядеть совсем уж нытиком не хотелось - он и так, наверное, был в глазах Джеззы похож на запуганного вечно голодного звереныша…
- Я когда совсем маленьким был, мы жили в таком красивом месте… Там был большой пруд, в нем вода прозрачная-прозрачная и ивы на берегу. Мы туда ходили купаться часто – обычно с мальчишками, а иногда с мамой, - Хальк неумело улыбнулся, воспоминания словно обняли его теплыми мамиными руками. – Это, наверное, кажется скучно, когда рассказываешь, но тогда было действительно здорово. Мы плавали, и брызгались, и смеялись… А мама меня звала солнечным ёжиком – волосы у меня тогда были совсем светлые, короткие и колючие.
- Здорово... Мы с мамой тоже ходили купаться - за час отсюда. Там река есть - ты может видел? Широкая, - вздохнула Джезза. - Нас ведь четверо было, а теперь вот две осталось. Сильву утром замуж отправили, а мама... мама... - и Джезза снова вздохнула.
Вот значит как... В чем-то они с ней похожи, выходит. Ну да, мог бы и сам догадаться – она только про папу и говорила. Он придвинулся ближе.
- Грустно, да? Ты знаешь… Она, конечно, смотрит на тебя с неба и улыбается. Вон какая у вас семья дружная, - Хальк отчего-то смутился и смолк.
- Дружная, - кивнула Джезза. - Только очень маленькая стала, нас теперь всего трое... Слушай, а куда тебе идти отсюда? Может... останешься? - в глазах девчонки сверкнуло что-то похожее на просьбу... или мольбу? Она смотрела на Халька, ковыряя пальчиком крышу возле себя и улыбалась так невинно, так добродушно... Словно второе солнышко тут, совсем рядом.
Как же тепло, так просто не бывает… Одно солнце, большое, яркое, что щурится от собственного света, ласкало продрогшее тело, другое солнышко, маленькое совсем и неприметное на первый взгляд, согревало окоченевшую душу. Словно подарок судьбы – за все лишения, что довелось испытать, за всю тоску, за все метели. И, конечно же, за промозглый Кайлент… Стоило подумать о проклятых туманах, как на солнце набежала тень – вроде бы и светит по прежнему, а тепла как не бывало. Призрачным арканом взвился отголосок вчерашнего дня, захлестнул горло колючей петлей, рванул, как хозяин непослушного пса – знай свое место!
Хальк съежился. Он бы остался, непременно остался. Но и два солнца не обогреют, когда сердце сжимают чужие ледяные пальцы.
- Я не знаю… Может быть, - он все-таки не смог сказать «нет», но упорно смотрел в сторону.
- Оставайся, - Джезза обняла парнишку за плечи. - Хотя бы на время, а там решишь. У нас тут всего много, а сколько интереностей! народ разный бывает - ну совсем-совсем разный. Маги, эльфы захаживают, а героев-то, героев! Кто и не в Кайлент - а всё равно заезжают. Кто-то верит, что у нас место счастливое... а кто-то - что проклятое, но ты им не верь, ладно?
Дернулась призрачная петля на горле, затянулась плотнее – или это от невинной девичьей ласки стало больно дышать? Колючим ежом под ребрами свернулось сердце, вот-вот шипы наружу полезут. Не оцарапать бы ее - светлую, теплую, не обидеть ненароком…
- Может быть, - глухо повторил Хальк и отстранился.
Солнце на небосводе превратилось в глыбу ослепительного льда.

-Я не собираюсь долго тянуть ваше время, и очень надеюсь, что наш разговор не покинет этих стен. Последствия этого могут быть крайне… неприятные, если вы меня понимаете. Человек, вы, я вижу, совсем не глупый и потому, надеюсь примете правильное решение.- Обратился Айвор к трактирщику сразу, как тот закрыл дверь комнаты.
- Если это угроза - вы зря тратите время. Угроз я здесь давно не боюсь, - пожал плечами Ганс, поглаживая бороду. - А если у вас ко мне дело, господин, выкладывайте быстрее. А то у меня и без ваших своих хватает.
Вместо ответа Айвор просто достал из под рубашки медальон и протянул трактирщику.
-Я надеюсь, что это подтвердит для вас весомость моих заявлений. Я хотел поговорить о этом мальчике. Вам ничего не показалсь в нем странным ?
- Побрякушку вроде этой я вижу каждый год. И каждый год - только один раз, а говорите вы все одно и то же, - подбоченился Ганс. - СТранным - да, он странный, но парню досталось крепко. Что ж тут удивляться?
- Да так… Просто велика вероятность того, что он одержим. И в данный момент находится вместе с вашей дочерью. Младшей, как я понимаю ? Так вот, мне глубоко плевать на вас и ваши довольно сомнительные дела, но сейчас под угрозой невинная душа. И, думаю, в ваших интересах сейчас помочь мне разрешить эту проблему.
- Да, сейчас он с моей дочерью. И да, он странный парень и очень голодный. Сколько вы, господин судия, голодали в своей жизни? Я вот знаю, что это такое - убегал из дома в детстве, пару недель почти ничего не ел - и скажу вам, что вернулся большим дичком, чем этот Хальк. А Если хотите помочь как-то - то помогайте, только не машите медалькой и не бросайте громкие слова - я старик, много их от таких, как вы, слышал - страшных ан вид, а пропадали как все. ПАереходите к делу - что можете да как!

-Всё просто. Думаю, вы и сами понимаете. Позовите дочь под любым безобидным предлогом. Парень не должен догадаться к чему это. И я вполне могу отличить «дичка», как вы его соизволили назвать, от одержимого или покоренного.Потом, поговорите с дочерью, узнайте как можно больше о разговоре. Особое внимание уделите на возможные упоминания имён или названий каких-либо мест. Если вас волнует судьба паренька, то прошу помочь. Даю слово, что ему ничто не грозит, думаю вы знаете, что мы не проливаем крови невинных.
- Знаю... Не проливаете, если не уверены в чьей-то вине, - старик нахмурился. - Сделаю, не волнуйтесь. Только вы поаккуратнее. Этот парень мне, конечно, никто - но сами говорите, живая душа. Давайте разбираться, раз такое дело. Вина я ему сейчас сделаю, а вы продолжайте вести себя, как вам виднее - только никого не пугайте. Вашего брата ведь боятся - не я, так другие. У всех грешки за душой имеются, кто знает - хватит на его долю, нет ли?
- У страха глаза велики это точно… Люди считают, что мы их за спёртое яблоко на воротах повесим-усмехнулся Наказующий. - Мы вмешиваемся только в поистине серьезные дела. На остальное обычный суд есть.
Спускались трактирщик и посланец Майри уже вместе. Ганс поглядывал на гостя осторожно, но уважительно.
- Значит, вино со специями, гвоорите. Такой рецепт я знаю, - делая вид, что ничего такого они и не обсуждали, заметил хозяин. - Дочку пойду позову. Марианна, хватит любезничать с гостями, подогрей вино, да травок туда, каких господин гость скажет! Я вас оставлю? - кивнул он Айвору и вышел на двор.

Римор, Руфус, Хелакса и тень Аридела

(втроем)

Ах, вот растяпа, сумку-то оставила наверху! Сестра Хелакса наскоро извинилась перед Ариделом и убежала наверх, подобрав рясу. Благодаря чему пропустила все самое интересное.
Вернулась она через несколько минут, которых хватило бы на добрых полчаса, зато уверенная, что в сумке через плечо лежит все, что она брала из дома. И скрипка тоже.
Монашенка разглядела в зале феалари, с которым вроде как условилась вместе идти в проклятые туманы, осторожно тронула за плечо.
- Доброго утра вам, господин Римор.
- Доброго утра, - феалари поднялся и вежливо наклонил голову. - Познакомьтесь с третьим участником нашего отряда. Сестра Хелакса - Руфус Гамбет.
Кажется, по человеческому этикету надо было выражаться как-то иначе... ну да ладно. Эти вопросы Римора не занимали ни сорок лет назад, ни сейчас.
- Рад приветствовать вас, сестра, - Гамбет склонил голову в приветствии. - Господин Римор уже рассказал мне о вашем решении идти вместе с нами.
- Очень приятно, - отозвалась монашенка. - Простите за дерзость, вы уже позавтракали?
- Только слегка. Если вы голодны, мы можем поесть здесь, да и в дорогу провизии купить не помешает. Едва ли в Кайленторе представиться возможность пополнить запасы.
- Я бы не возражал подкрепиться еще немного, - заметил феалари. - Время ушло на тренировку, а раз предстоит поход... то стоит подготовиться. Во всех аспектах.
- Я распоряжусь, - кивнул Руфус, поигрывая монетой. - Хозяин! Сделай нам троим завтрак!
- Ой, нет-нет, благодарю, я уже поела. Но была бы не против, если бы вы разрешили девушке разделить ваше общество. И еще, у меня к вам просьба, - монашенка несколько замялась, подыскивая слова, которые бы сразу убедили феалари и человека
Римор удивленно поднял бровь, не понимая замешательства.
- Какая именно?
Руфус заинтересованно глянул на Хелаксу.
"Помолиться богам?" - хотел было сказать он, но промолчал, видя, что монета в его руке лежит орлом вниз.
- Некий молодой юноша, Аридел, возможно, вы его видели вчера в зале, только, боюсь, не в лучшем виде, бесы его попутали. Так вот, юноша этот пожелал отправиться с нами к замку. Он все одно туда идет, а в компании двух воинов все безопаснее. А юноша хороший, на моих глазах из чурки цветок сделал, и стихи рассказывает, ...
- Который был пьян? - без особенной деликатности уточнил феалари. - Видел. Только, боюсь, стихи и искусство резьбы в Кайленторе будут бесполезны. Если только он не владеет стихотворной формой Тре... магического искусства.
- Вы знаете, - Хелакса в задумчивости прижала палец к нижней губе, - тот, кому "стихи и искусство резьбы" доступны, наверняка чист душой и крепой сердцем. А только такие в Кайленте и могут с мороком справиться, не так разве?
- Вероятно, - не мог не признать Римор. - Хотя я предпочел бы что-то более существенное; крепкое сердце - хорошо, но к нему стоит приложить еще и крепкое тело и волю.
- Не могу не согласиться. Я, кажется, видела при нем меч.. да и ловкость, с которой господин Аридел обращался с рубанком и стамеской, - она весело прищурилась, - наводят на мысль о том, что юноше не чужды по крайней мере метательные ножы. Ну и без дров в сырую ночь мы не останемся
- Тогда это полезно, - согласился феалари. - Я думаю, нам не помешает еще один спутник.
И вопросительно глянул на Гамбета.
Усмехнулся Гамбет.
- А если и нет, то отчего бы не взять нам хотя бы того, кого вперёд можно пустить, если понадобится?
Хелакса подавила недостойную волну гнева, только ладонь на столе сжалась немного.
- Можно вперед самого смелого пустить, если он того хочет. Или зверя какого. Или морока на худой конец. А человек он Аэларом благословлен, а не везь бездушная.
Римор пока комментировать не стал, хотя по формулировке выходило, что пустить вперед не-человека - вполне возможно. Впрочем, нельзя было не признать - любой священник феалари мог бы произнести тоже самое с заменой Аэлара на Звезду Бессмертия.
Руфус тольуо чуть пожал плечами. Пустить вперёд создание Аэлара, во всём походящее на них, ему казалось всё же более надёжным. Монашенка кивнула, удовлетворившись хотя бы отсутствием протестов.

Параллельно
(С Сериной и мной вместо Ши-Фиенд)

Ниара чувствовала себя странно. Словно что-то мешало ей сосредоточиться. Оно издавало звуки, которые она не слышала, хотя непонятно как знала, что они есть.
Казалось оно передвигались и бывало застывало на месте. Оно пугало своей силой. Сердце трепетало от ужаса, словно она жертва на алтаре. Шаман оглядывалась, резко, как это бывает в лесу, когда ты заблудился ночью. Трудно было думать. Разум заволакивало дымкой. Она старательно моргала, пытаясь сохранить видение этого мира. Быстро проносились фигуры постояльцев, хотя день не отличался особой торопливостью.
- Оно здесь… - тихо произнесла она. – Оно здесь… едва не задыхаясь, повторила она, но уже громче. – Оно здесь!.. – выкрикнула она, истошно, как перед смертью. Кружка с чаем от резкого разворота упала на пол, и разбилась. Это хоть как-то вернуло Ниару Ас’Сарен в реальность.

– Аштар! – позвала первым делом друид свою огромную черную пантеру. – Клио!? Арсен!? – неуверенный нотки прозвучали в ее голосе. Бард упиралась дрожащими руками в стойку и высматривала своих спутников.
Танцовщица как раз подходила к стойке, когда резкий звук бьющейся посуды заставил ее оглянуться, развернувшись на каблуках. Секунда, и она услышала собственное имя произнесенное Ниарой. Еще несколько долгих мгновений и девушка оказалась прямо перед столиком, где спутница.
- Что-то случилось? - и, будто опомнившись, добавила - Доброе утро.
Ниара была рада уцепиться за кого-то знакомого сейчас. Страх сдавливал сердце тисками. – Оно… прямо над нами… - шепотом, медленно, произнесла она, словно боясь взглянуть наверх. – Словно щупальца его распознаются у нас над головами. Оно вырвалось.
- Я... я не понимаю - танцовщица не чувствовала ничего, что могло бы так испугать Ниару. Похоже, в кои-то веки она не представляла себе, даже примерно, что происходило вокруг. - Что за "оно", в конце концов, насколько это опасно? - девушка взяла друида за руку, слабо надеясь, что это поможет ей прийти в себя.
Вдруг воздух прямо у ног девушек огласился громким хлопком, и перед Ниарой возник Зубарь - взлохмаченный и выпучивший глаза до размера блюдец:
- Зубарь знать. Оно странный! Странный-странный-странный! Оно прийти сюда... Оно не один! Два, два, два! Оно... Зубарь бояться, но оно много знать. Оно полезный! Оно... Оно не тронуть никто здесь! Здесь огонь, здесь Аэлар! Оно здесь не сильный!
 Клио сделала шаг назад, увидев домового, бормочущего что-то не очень связное. - Да что происходит, может кто-нибудь объяснить?! И что за "оно"?
- Оно внутри! Внутри! Здесь! - подскакивая, снова затараторил Зубарь. Здесь оно есть, там оно... оно туда боится! Оно тянется, но оно и боится!
- Зубарь, отведи нас, прошу тебя, к нему... - чуть ли не простонала Ниара насколько болезненным было выражение ее лица. - Я хочу ЭТО видеть.

(С неврозом и мастером)

- Джезза! Где ты? Где ты спряталась?
Голос Ганса раздался неожиданно совсем близко. Отец, конечно же, знал все любимые места своей дочери - и крыша была первейшим из них.
- Тут, папа! Тебе что-то нужно? Я мигом, сейчас...
- А наш гость с тобой?
- Он о тебе спрашивает, - тихо шепнула Джезза. - тебя... звать? Пригнись, если что, снизу будет незаметно, - в глазах девочки мелькнул озорной огонёк. Кажется, она уже придумала для себя и своего приятеля игру повеселее, и Ганс волей-неволей становился её участником.
Хальк насупился. Можно подумать, если его всерьез станут искать, открытая, продуваемая всеми ветрами крыша, может стать надежным убежищем. С другой стороны…. Если будет совсем плохо – можно попытаться спрыгнуть и дать деру. Мальчик распластался по прогретой солнцем соломе, мечтая стать тенью – неуловимой, неуязвимой, невидимой.
- Можешь сказать, что не знаешь, куда я делся? – тихо выдохнул он.

Тень дернулась из глубины, едва о ней вспомнили - уже знакомым натяжением нитей в пальцах, дрогнувших звериной лапой. Тот, кто внутри, больше не боялся. Едва различимый шепот давно знакомых слов сочетался с тем, что говорила девочка, кукла-Хальк и другие люди...
...я тоже могу говорить?..
Ш-шш.

- Пап, я не знаю. Он куда-то ушёл.
- Погоди, я поднимусь, ты мне нужна.
- Плохо дело, - прошептала Джезза. - Кто бы знал, зачем я ему? ты отсюда слезть сам сможешь? А то... я могу пойти вниз, попробовать его отвлечь. Подойдёт? Только... можно вопрос?
Сердце гулко бухало о ребра, отсчитывая убегающие секунды. Сколько еще раз оно успеет дернуться, прежде чем сюда поднимется здоровяк Ганс?..
- Да? - в тоне чуть заметно скользнуло нетерпение. Сейчас мальчику хотелось только одного – чтобы Джезза побыстрее ушла, задержала отца, не позволила ему обнаружить Халька.
- Ты... правда особенный, да? - тихо спросила девчушка. Уходить очень не хотелось, но... да, Хальк ей чем-то нравился. Наверное тем, что казался таким несчастным... Или таким непонятным. - Я пойду. Ты... ты не убегай далеко, если что. Я ещё поговорить хочу.
- Да какой я особенный… - в груди неприятно шевельнулся холодок, будто тот, кто затаился внутри осторожно натянул ниточки – особенный, особенный../ - Ты иди, пожалуйста.. А то если твой папа сюда поднимется, я совсем никуда не убегу. И неизвестно тогда, куда меня отправит этот… страшный.

Он проводил упорхнувшую девочку взглядом, в котором серым и матовым читалась опаска. Слишком близко. Никого нельзя подпускать слишком близко. Особенно самого себя - ту часть, которая называется куклой.
Резко пригнувшись на четвереньки, он в считанные секунды вскарабкался по косому скату крыши, и перегнулся через карниз. Напряженные до белых костяшек пальцы вцепились в доски, удерживая тело с противоестественной силой - впрочем, по сравнению с испытанной болью, эта была совсем незаметной.
Отсюда можно было, свесившись, заглянуть в окно. Он боялся раскрыться - тот, высокий и страшный, все еще должен быть внутри - но если ему повезет, и ставня будет открыта, то можно будет расслышать разговор...

- Пап, ну чего тебе?
- Тот господин хотел бы поговорить с Хальком. Ты можешь уговорить его спуститься?
- Не могу. Нет его там!
- Джезза... не ври мне, а? - Ганс попытался подмигнуть, но вышло плохо, неискренне. - Он там. У тебя на крыше. Может уже на крыше самой гостиницы. Куда ты его дела?
- Никуда я его не девала! Нет его! нет!
- Тогда я пойду проверить...
- Не надо. Паап, ну поверь мне!
- Почему? Можешь привести его или нет?
- Нет. Его там нет.
- Тогда я полез проверять...
Надувшись, Джезза смотрела, как Ганс сам взбирается наверх. Конечно, крыша вряд ли выдержала бы старого трактирщика, но заглянуть туда он вполне мог бы.
Протяжный скрип. Хлипкая лестница вздрагивала под тяжестью Ганса, откликаясь на каждое его движение болезненным стоном. Хальк встал в полный рост – прятаться больше не имело смысла. Внизу колыхались мягкие зеленые волны – ветер, играя, раскачивал верхушки трав.
Мальчик замер, примеряясь, как половчее спрыгнуть и не ободрать коленей…

Не медлить. Не дать загнать себя в ловушку, схватить как зайца за длинные, просвечивающие розовым уши. Всего один прыжок – послушная кукла сделает все правильно, нужно лишь немного подтолкнуть, направить. Помочь.

Резкий толчок и падение – полет! – вниз. На миг Хальку показалось, что у него выросли крылья. Нет, он не парил, как птица, раскинув руки, но его тело, рассекающее воздух, казалось почти невесомым. Он приземлился мягко, на пружинящие ноги, готовый тут же сорваться, нестись прочь, превозмогая усталость и боль – столько, сколько потребуется.
Распахнутое окно хлопало на ветру занавесками – им тоже хотелось стать крыльями. Хальк оглянулся, прощаясь, замешкался. Все-таки там, за этими окнами, ему было тепло и уютно. Там он почти поверил, что у него тоже может быть дом. Это как игра – все знают, что так не бывает, но молчат, чтобы не портить удовольствие. Это было не взаправду. Но все же что-то вздрагивало внутри при мысли, что игра закончилось.

Не медлить!

Халька обожгло, будто ударом кнута, и тело, покорное воле нового хозяина, сорвалось с места.
- Ты куда ещё?! Хальк! Хальберг! Куда ты несёшься? - изнутри слышались вопли Ганса, пронзительно закричала Джезза, донесся топот и громкие шаги. Кажется, во двор выбежал ещё кто-то, громко заскрипела дверь...
- Ловите его скорее! Он же пропадёт один, сгинет - хоть даже и в Кайленте! - раскатисто кричал, то и дело кряхтя, Ганс, выбегая вслед, весь в соломе - видно старик-таки споткнулся. - Дай стой же ты, заполошный, куда тебя несёт?!
Но догнать мальчишку, да ещё и такого дичка... Голос Ганса пропадал за спиной, как и Джезза, и теплота домашнего очага, и постояльцы... и страшный мужчина с непонятным тревожащим взглядом.

Сбежал! Чертов маленький гаденыш! Ничерта нельзя никому поручить! Все начинает идти через то место, на котором люди обычно сидят. Да и сам хорош. Решил в чуткость поиграть. Вот и доигрался. Надо было еще в зале мальчишку прижать. Оказался бы обычным бездомным шкетом – получил бы пару монет, да и свободен. А теперь считать его «обычным»…
Айвор пребывал в легком состоянии ярости граничащей с бешенством. Его провели как мальчишку. И он упустил один из, возможно, важнейших ключей. Выпрыгивать в окно, и гнаться за шкетом задавшим стрекача, было не самой разумной идеей, но поторапливаться стоило. Благо, вещи Айвор еще не разбирал. Однако, учитывая, куда понесся малец, надо было уделить время на подготовку, чтобы не оказаться, как говаривали мечники, с голым задом против роты лучников.
Из мешка были быстро извлечены баночка для чернил, каллиграфическая кисточка и бинт.
Слегка поморщившись, Айвор провел лезвием меча по ладони, затем подождал, пока его кровь в чернильнице не растворила чернила. Быстро перевязав руку, наказующий взял кисточку. Размешав полученную из крови и чернил субстанцию, Айвор начал выверенными движениями наносить узор на лезвие клинка. Через пару минут на лезвии получилось три знака, чем-то похожие на руны.
Плавно изогнутый, текучий Ирт – знак Очищения.
Аст, чьи линии, казалось, живут своей жизнью- знак Изгнания.
И Кат, состоящий и нескольких коротких, рубленых линий. – Знак Разрушения.
После того, как Айвор стер чернила с клинка, знаки не исчезли, а как будь-то вплавились в его сталь. Теперь, лезвие клинка было опасно не только для живых, но и для нематериальных сущностей…
Завершив приготовления, Айвор убрал вещи в мешок, и спустившись вниз положил на стойку таверны несколько монет платы, и направился к выходу. Кайлентор ждал…

Невротический дуэт на пути в места принудительного содержания.

Жизнь похожа на змею. Огромную ядовитую гадюку, что свернулась кольцом, вцепившись зубами в собственный хвост. И он, Хальк, бежит по ее черной гладкой спине, бежит, спотыкаясь и оскальзываясь, каждую минуту боясь сорваться. От хвоста к треугольной зубастой голове, раз за разом, по кругу без конца и начала.
Он еще помнит, как хлестали вчера ветви по лицу, рассекая кожу, как пойманной птицей бился за пазухой ветер и клевал в грудь, силясь вырваться, как ноги несли вперед сами, не выбирая направления, повинуясь одному извечному инстинкту бродяги – спастись. Спастись, во что бы то ни стало. Как неясной дымкой маячил где-то впереди пугающий Кайлент, звал, обещал укрыть от погони мягким крылом – и укрыл-таки, не обманул.
Все повторяется. Будто и не было этого мучительного дня в туманах, и изнуряющей дороги, и ночи на полу тесной кладовой. И теплой руки, что поддерживала, не давая упасть – тоже не было.
Он снова бежит – неуклюжим волком-подростком, выгнанным из норы загонщиками. Огрызается, путает следы, но нюх – единственное верное оружие маленького хищника – говорит, что нет иных путей. Капкан ждет и серой шкуре не избежать острых зубьев.

...гниль изнутри.
Вторая сущность, искусно обвивая глухими струнами души позвоночник, заходилась в безмолвном крике. Как змея, жадно грызущая свой хвост в припадке насыщения, она стремилась туда, где властно шептали струи гнилого тумана - и в ужасе цеплялась за каждый подвернувшийся корень, ствол дерева, травинку - лишь бы остановить это неминуемое движение.
Рождение обратно.
И вопящего младенца вталкивают во чрево, спешно застегивая живот на грубые стежки.
Снова забыть, как дурной сон, полузабытое ощущение тепла. Забыть людей, их пульсирующие голоса, которые были пищей, которую дух неожиданно обнаружил среди голых камней.
Снова.
Снова вечная бессонница, снова иссушающий голод, снова утратить себя, замерзнуть, погрузившись в явь, неотличимую от сна.
И видеть сны...
Он хотел остановить перепуганного мальчика-куклу, ударить когтями по нитям марионетки - и не мог.
Должно быть, потому, что пальцы куклы были его пальцами.

Цепляется рваный башмак за корни, хищными пальцами тянущиеся из земли, летит кудлатый мальчишка, в кровь разбивая и без того ободранное лицо. Ничего. Сегодня – не смертельно. Погоня еще не наступает на пятки, но Хальк чует – где-то вдали охотник уже вышел на след. Кто-то выбирает рассудком, кто-то – сердцем, Хальк же всегда – из двух зол. Хальк выбирает желанием жить - сжавшимся, пульсирующим комком в желудке и ногами, несущими подальше от опасности. А это значит…
Он поднимается – медленно, тяжело; утирает лицо – и ладонь становится красной. Кровь. Должно быть, у того, с холодными внимательными глазами, у того, кто объявил себя охотником в этой игре, точь-в-точь такая же кровь – густая, горячая, алая… Мысль обрывается перетянутой нитью.

...дрожь порванного звука: охотник.
О, нет, его кровь – не горячая, его глаза застыли рыбьими чешуинами, и соки его тела такие же холодные, склизкие, тяжелые – словно ртуть. Необъяснимо, но он даже чувствует некое подобие родства с человеком, который идет по его следу – идет, чтобы убивать и не быть убитым. Мертвый, высушенный до костей... кукла, живая кукла, которой тоже вертит безликий кукловод, пустивший корни в тело.
Сородич.
Возможно ли спастись?! – колотится сердце. Укроют ли мертвые туманы, сейчас кажущиеся ближе и роднее, чем кожа сросшейся с кукловодом марионетки? Смогут ли закружить безумца в своих снах, опрокинуть против себя самого, заставить блуждать, не находя выхода?.. Смогут ли убить то, что и так мертво изнутри?
Сможем! – лающе смеется воронье. Сможем, подхватывает ветер, кружа клочья серой вуали перед глазами, услужливо застилая дорогу и затирая следы. Все, что угодно, дитя. Любую волю – в прах, любую силу – в бессилие, любую жизнь...
Сможем.
Укроем.
Убьем.
...только в глазах оскальзывающегося мальчика – по-прежнему страх.
Еще больший, чем перед преследователем.

Он уже не бежит. Нет сил - легкие горят изнутри, судорожно впитывают вязкий воздух, что мальчишка с хрипом проталкивает вовнутрь. Колючий кустарник под пальцами – ненадежная опора, болью отрезвляющая сознание. Словно удар хлыста обжигает понимание, что ждет впереди. Снова. Снова липкий, безжалостный холод, снова муть перед глазами, снова страх и безысходность, вырвавшаяся из берегов, затопившая собой все.
Эй ты, тот, что сидит внутри, неужели тебе так хочется туда, назад?! А мне плевать!
Резким, быстрым рывком – главное, не думать о том, кто идет следом - Хальк разворачивается назад.

...нет!..
Жилы прорастают льдом, обессиленные руки повисают плетьми – ему с трудом удается это, потому что мальчик – больше не кукла, а едва ли не большее, чем он сам... И приходится вонзать шипы не в чужое, равнодушное тело, а в собственное – чувствуя впервые ту безжалостную боль, которую дух без раздумий причиняет телу.
Но иначе – нельзя, никак, невозможно!.. Глупое, непослушное тело, он же убьет тебя насовсем – разделит две половинки сросшейся души по самолично выбранному крою, а потом, для надежности, еще раз, еще и еще, пока не останутся одни только клочья...
Бежать!
И – словно горло захлестнуло невидимой удавкой – Халька неудержимо сбивает с ног, волоча в сторону знакомого холода.

Нутро разрывается, скручивает мучительной судорогой – как спорить с тем, кто внутри, кто неизмеримо сильнее, кто одним лишь движением перекраивает твои мысли, твои чувства? С тем, кто сминает твою волю, будто хрупкую бумажную фигурку в пудовом кулаке.
Хальк ползет, отчаянно цепляясь за вздыбившееся корни – не в силах понять, какая часть двигается вперед, а какая – пытается прекратить движение. Он еще бьется – глупая, обессилевшая муха, не видящая перед собой стекла, он еще надеется освободиться, доказать самому себе, что в силах противиться этой силе, тянущей его, как пса на поводке, но тело – дюйм за дюймом продвигается вперед. Туда, где за кривыми черными деревьями уже проступает белое колышущееся марево.

...так. Тебя прогнали оттуда дважды, затравили собаками – сначала сворой безмозглых пустобрехов, затем послали по твою душу гончую, обученную перегрызать горло.
Ты ведь не сделал ничего плохого!..
После этого – все еще цепляться за тот мир? За людей, которые видели в тебе врага?
...но та девочка?
И тот охотник.
Туманы, по крайней мере, не умеют предавать.
Они вообще ничего не умеют. Только…

Они вообще ничего не умеют – кричит Хальк, повторяя мысль, что пришла изнутри – чужую мысль. Кричит, будто хочет убедить, но срывается, заходится кашлем, царапает ногтями горло, силясь выскрести застрявшие в нем слова. Ничего – только убивать. Блеклый шепот – таким и себя-то не убедить, не то что другого. Только вытягивать жизнь, выпивать – до капли, выжимая сердце, как прогнившую тряпку. Пересохшие, в кровавые клочья искусанные губы слабо шевелятся, но ветер не срывает с них ни звука. Впрочем, тот услышит и так. Услышит – но вот поймет ли?..

...пусть так!
Пусть существование на грани жизни, пусть судороги голодной души, пусть!.. Ледяное, мерзлое, не оставляющее надежды - но все-таки знакомое, и все-таки он будет жить.
И мальчик, которого больше не удерживают нити кукловода (сменившись куда более страшной и крепкой привязью) тоже будет жить.
Но если остановишься, запнешься, повернешь назад - умрешь.

Хальк не верит. Не верит, что там, в высасывающем душу промозглом тумане, можно жить, что это можно называть жизнью. Стать такой же тенью, как тот, что внутри - вечно голодной, вечно одинокой, вечно ждущей кого-то – и тут же теряющей найденное в клочьях липкого морока… Разве это не хуже всего? Страх затопляет душу, плещется в глаза, солеными каплями падает с ресниц.
Но больше нет сил спорить. Биться, вгрызаться в перевитую канатами корней землю, кричать - бороться за право самому решать, где и как умереть.
Одеревеневшее тело покорно, безвольно движется к зыбкой границе. Боль, ставшая уже привычной, прошивает мышцы, но даже в ней есть что-то механическое - так, должно быть, болит сжатая до предела пружина, навеки лишенная возможности распрямиться, выстрелить, дребезжа выплескивая свою боль.

...и холодные пальцы Того, кто внутри, почти не чувствуются, когда на плечи ложатся липкие объятия тумана.
Добро пожаловать домой, дитя.

- Оно пропасть! Пропасть, испариться, исчезнуть! Оно... оно бежать, далеко бежать!
Зубарь вмиг словно ополоумел. Маленький и пушистый, он бывал, оказывается, невероятно вёртким и быстрым. Щёлкая разноцветными вспышками, мохнатый поскакал со стола на стол, со стула на стул по всей "Свече" - напуганный, взъерошенный и шумный. Полусонные вскакивали, чтобы тут же проснуться окончательно от грохота падающей посуды. на шум прибежал Ганс, что-то крича и пытаясь на ходу утихомирить взбеленившегося духа. Следом за ним, неуклюже заплетаясь в собственной юбчонке, в двери скакнула Джезза, бросаясь ловить посуду и подбирать ту, что поймать уже не успевала...
- Господа путники, - стараясь пересилить грохот и хлопки, закричала Марианна, еле уворачиваясь от ударившегося прямо у её плеча подноса. - Пожалуйста, если вас не затруднит... ай! выйдите ненадолго! Честное слово,у нас такое впервые!.. Ой, чтоб тебя!.. очень вас прошу, ну выходите же!
Несколько ночевавших поняли просьбу сразу, бросились к дверям, там чуть не столкнулись с кузнецом, прибежавшим на шу. Одному из беглецов тарелкой сбило шляпу, другому угодило здоровенной ложкой по затылку, ещё один споткнулся о ковш и чуть не был затоптан прочими... А Зубарь всё кричал, и швырялся, и вертелся волчком, никого не слушая и вереща:
- Оно убежать, оно убежать!

Они покинули постоялый двор спокойно, без особой спешки, но и не слишком затягивая отход. В конце концов, каждый привык к дороге, и не имел особенно много вещей, которые лишь замедляют в пути.
Римор, оказавшийся впереди, размышлял о составе получившегося отряда, вновь и вновь взвешивая возможные варианты. И с сожалением признавал, что, пожалуй, лучше бы и не получилось.
Гамбет – да, таких людей феалари уже встречал, и до сих пор не выработал твердого отношения к ним. В конце концов, мало кто из мастеров его народа согласился бы доверять случаю… что ж, посмотрим, насколько этот подход оправдает себя в Кайленторе. Но на него, похоже, можно положиться.
Хелакса – да, положиться тоже можно. Человеческую религию Римор не понимал, но знал, что искренние ее приверженцы – хорошая помощь. Особенно если учесть, что им придется иметь дело с как раз противоположными божественным силами, а сам Фаэль’тай все же не был одарен непосредственно Звездой Бессмертия.
Аридел… вот на него феалари оглядывался с изрядным сомнением. Поведение на постоялом дворе не вызывало особого энтузиазма, но все-таки… Что-то же Хелакса в нем нашла, раз рекомендовала? Остается надеяться на то, что это не было просто проявлением добросердечия.
Римор мысленно перечислил все то, чем владел сам и остался доволен. В конце концов, за десятилетия среди людей ему довелось побывать в самых различных местах и выжить… стоит ли бояться Кайлентора?
Бояться – нет. А вот опасаться и быть осторожным – очень даже стоит.

Туман заползал все глубже в душу, и сестра Хелакса начинала сомневаться, обычен ли он, или уже Кайлент тянет к огню души свои холодные и мокрые, как и описывал, мрачно усмехаясь, тот маг. И больше всего ей хотелось расчехлить скрипку и впиться веселыми звуками в холодящий, мертвеющий туман. Но Хелакса сдерживалась – вдруг кому-то из спутников неприятна музыка струн. Нет, за Аридела она не беспокоилась, юноша тонко чувствовал прекрасное, а главное, умел принять чужую мысль, даже не понимая ее. Хелакса через плечо улыбнулась Ариделу, этому даже если не понравится, промолчит. Феалари она не знала, а кто их знает? Сыграешь, для человека, а его оскорбит? Нет уж, лучше так, молча.
Хелакса приподняла края рясы, посмотрела, по чему ступает башмаками. Не хлюпает вроде, значит, не болото, и не жидкая грязь, земля твердая. Ряса снова упала на ступни. Монашенка громко вздохнула.
- А скажите, господин Римор, знаете вы, кого мы встретим в замке? Или нас встретят?

Ариделу в этой компании было неуютно. Вроде бы и приглашали, а по глазам видно, что не ждали, но ведь не гонят пока, а дорога длинная, без спутников никак. И сестра Хелакса тепло улыбается, а стало быть не так уж и мрачно и страшно в этом тумане. А ведь туман и правда необычный, слишком густой, хоть и рассказывал друг, выросший в горах, какие там бывают туманы, а этот все равно не такой. Магическим чутьем горе-художник не обладал, да тут и не надо было никакого чутья. Препоганый был туман, куда более мерзкий, чем во всех страшных рассказах про Кайлент.
Аридел зябко поежился и попытался спрятать нос в воротнике своей рубашки. Проклятый туман не бодрил, не снимал остатки похмелья, лишь нагонял ужас и безысходную тоску.
Голос монашенки прозвучал приятным колокольчиком. Нет, чудо не произошло, туман не рассеялся, а вот разговор, пожалуй, сейчас самое благо. Пусть говорят, а неудачливый служитель искусства их послушает.

Вопрос слегка отвлек феалари, сосредоточившегося на том, чтобы слушать окружающий мир, не упускать ни одной важной подробности... отвлек, но не настолько, чтобы вывести его из этого сосредоточения. Только часть сознания уделила внимание словам.
- К сожалению, не имею представления. Если бы знал или хотя бы представлял - то не стал бы одеваться для тумана.
В свете того, куда они направлялись, фраза прозвучала донельзя странно, и Римор это понял мгновением позже. В другом месте он бы выражался только известными людям фразами, а тут... надо же, с легкостью выскользнула поговорка феалари.
Так они говорили, когда снаружи был туман, и неясно - для какой погоды одеваться. Потом выражение и перешло на подготовку ко всему сразу, а не к чему-то конкретному.
Раздраженно качнув головой, Римор пояснил:
- То есть подготовился бы получше и точнее.

с мастером

Улицы Кайлента были тихи и пустынны. Туман вокруг дрожал, и каждая кочка, каждый угол, каждая фигура плыла, расплывалась на грани и неясные очертания. И – дышала. Дышала, словно смертельно раненный зверь – хрипло, тяжело, едва заметно. То там, то тут проносились порывы дикого, холодного ветра, заплутавшего в городе – наверное, и он был здесь вечным пленником. Иногда, словно в полнейшей пустоте, на десятки шагов раздавался тихий шорох одежд или вздох путников – чтобы тут же смолкнуть.
А потом раздался голос. Тихий, несчастный. Смутно знакомый.
- Не заходи сюда… не заходиии…
Перевернулось все.
- Отец Фауртан!
Руки лихорадочно шарят в сумке, и как назло все вещи в один угол свалились, тыкаются в ладони слепыми котятами, сестра по шестому разу откладывает смычок, пока наконец не почувствовала гладкую круглость свечи.
- именем Аэлара..
Она присела, зажав свечу между колен фитилем вверх, принялась искать огниво. Жив ли дьяк, да вряд ли жив, но душе его надо помочь
- Не пытайсяааа… Здесь живёт зло… зло…
Голос выл. Выл от боли, от муки, от ужаса. И в то же время дрожал от чего-то нечеловеческого… не-живого… Жажда. Безумная жажда, голод, страх, страсть… чувства, которые нужно насытить, утолить, чтобы хоть на миг вырваться из их власти…
Туман серыми клубами тронулся с места, подступая ближе, ближе, ближе – окружая путников со всех сторон…
Кресало выпало из рук, Хелакса наклонилась за ним, упала, стоя на коленях продолжила высекать искру.
- Да помогите же мне!
- Нееет… никто тебе не поможееет… здесь никтооо… никто не властееен…
Туман подступил к самому лицу и взглянул Хелаксе прямо в глаза. Знакомые очертания проступили на миг в клубящейся серо-белёсой дымке: близкое, искажённое злобой и болью лицо; иссохшие скулы, горящие уголья глаз – и чёрная пустота внутри…
Сотканная из тумана рука потянулась к лицу монахини, дрожа, извиваясь тонкими жилками-клубками – густая, белая. Мёртвая.
Она едва не выронила свечу от испуга. И вдруг запела, яростно, уверенно, громко - может быть, громче, чем следовало, но в этой силе звука она черпала уверенность:
- Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis. Laudamus te, benedicimus te, adoramus te, glorifcamus te, gratias agimus tibi propter magnam gloriam tuam, Domine Deus, Rex caelestis, Deus Pater omnipotens. Domine Fili unigenite, qui tollis peccata mundi, miserere nobis; qui tollis peccata mundi, suscipe deprecationem nostram; qui sedes ad dexteram Patris, miserere nobis. Quoniam tu solus Sanctus, Tu solus Dominus, Tu solus Altissimus, in gloria Dei. Amen.*
На воске свечи отпечатался рельеф сжимающих ее пальцев. О себе? О страхе? но там - отец Фауртан! и сестра Хелакса пела.


______
*Слава в вышних Богу и на земле мир людям Его благоволения. Хвалим Тебя, благословляем Тебя, поклоняемся Тебе, славословим Тебя, благодарим Тебя, ибо велика Слава Твоя. Господи Боже, Царь Небесный, Боже Отче Всемогущий. Господи, берущий на Себя грехи мира - помилуй нас; берущий на Себя грехи мира - прими молитву нашу; сидящий одесную Отца - помилуй нас. Ибо Ты один свят, Ты один Господь, Ты один Всевышний, во славе Бога . Да будет так. (лат)

Туман и пламя.

(со Скорпионом)

Туман навалился на Руфуса со всех сторон, сжал грудь, лёг свинцовой тяжестью на плечи, погасил лихой огонёк в глазах. Молодой аристократ шёл очень осторожно, как на болоте, и даже монотонный танец монеты оборвался в пальцах, стиснувших её, как последнее спасение. Другая рука Гамбета лежала на мече, время от времени поглаживая его рукоять. Это успокаивало, несмотря на глубинное чувство: не поможет оружие против тех, кто скрывается в этом тумане.
Туман всё сгущался. Дрожа белёсыми отсветами, линии дыма, словно щупальцы, тянулись к ногам, рукам, плечам... тянулись и пытались Тронуть - но отшатывались.
- Не заходии... не заходии... - тихо выл какой-то очень-очень знакомый голос в темноте. леденящий, холодный, страдающий. - ты ошибсяааа... ты ошибсяааа... Уходиии...
Каждый призыв отдавался в душе Руфуса ударом ледяной плети. Он чувствовал, что с каждым словом туманного голоса силы покидают тело, а внутри просыпается первобытный ужас, густо замешанный на животном желании выжить.
"Как угодно. Не важно какой ценой. Может стоить пролить кровь нелюдя? Это будет жертва во спасение. Или отдать им служительницу богов? Это так просто, она не ждёт, - гуляло в голове аристократа ужасное эхо, и он чувствовал: рука всё крепче сжимается на мече, вот ещё немного и сил противиться самому себе не будет.
В левую ладонь впился ребристый бок монеты. Руфус замер на месте, резко и сразу, всем телом обратившись в недвижимую статую. Он знал, что серебристый кругляш мог нагреться лишь от его руки, но почему же тогда, во имя Аэлара, он жжёт, как угли из кузнечного горна?! И почему это пламя не будит боли, а только...только...
Больше Гамбет не думал, полностью отдавшись самому себе.
- Хей-йя! - взлетел и скомкался в облаках тумана его клич, а эсток игрока уже вылетал из ножен и обрушивался на дымные щупальца, как на врага из плоти.
Монета взлетела к невидимым отсюда небесам и вернулась в подставленную ладонь бьющегося с неведомым воина. Аверс.
- Ты смешооон... твоя вера в удачууу... я верил... верила... верилоо... Погляди на меня сейчаааас...
Щупальца свились в клубок, легко пропуская сквозь себя холодную сталь клинка. Медленно пульсируя, словно обрастая мышцами, плотью, кожей, связанные концы обратились в нечто, подобное человеческому лицу на огромной шее из множества множеств дымов...
- Я были... удачливы... Теперь я ничтооо... НИЧТООО... ты тоже будешь ничеем... НИЧЕЕЕМ! - голоса гремели колоколом в голове, удар за ударом. В глазах собравшегося клубка вспыхнул льдисто-синий блеск...
- Я не верю в удачу! - Гамбет отскочил назад, словно уходя от вражеского контр-выпада, и вновь набросился на туман. - Я верю в случай!
И снова несколько быстрых ударов отправились в туман. В голове гудело, сердце яростно штурмовало стены костяной клетки, кровь летела по венам обезумевшим весенним половодьем.
Руфус чувствовал, что новый, доселе неведомый хмель кружит его, отдаваясь покалыванием в кончиках пальцев и не мог уже установиться. Да и не хотел!
- Тогда готовьсяааа... случаи случаютсяааа.... - расхохоталась Маска и рванулась вперёд дымчато-серым, чернеющим осьминогом, распадаясь на множество тонких, почти прозрачных струек тумана.
И всё кончилось. Руфус Гамбет, прирождённый игрок, снова замер, а потом медленно вернул меч в ножны. Это ушло так же резко, как и пришло, оставив лишь озноб и липкую усталость. Душевное пламя, что только что ярилось и ревело, погасло, опало на ломкие, подёрнутые золой угли. Руфус не мог видеть себя со стороны, но чувствовал опалённой душой: сегодня в его волосах появилась толика серебра.

Клубья тумана лезли со всех сторон. Улица медленно превращалась в серо-белый суп с прочернями дрожащих фигур путешественников. То там, то здесь перед глазами Аридела возникали тонкие багровые вспышки - одна, вторая, третья, потом две сразу... Огонёк спыхивал за огоньком, и вот уже целый рой сияющих алых точек выстраивается перед глазами...
- Ухрдииии... уходиии... скорееэээ...
- Сгинь, проклятая, - художник, поэт и музыкант в одном лице пытался храбриться, но зубы отчаянно выстукивали что-то из несочиненного и мучительно захотелось домой, к матери, упасть к ее креслу-кочалке и зарыться лицом в пуховом платке на коленях. Мама бы поняла, простила его слабость, лишь отец бы строго покачал головой. И только чтобы не видеть этих полных укоризны глаз, Аридел прокричал как можно громче.
- Уходи сам! Я не боюсь тебя!
- Боишьсяааа.... ты ничегооне знаешь о страхеэээ... Но я научуууу... научууу тебяааа...
Красные точки роем кружились вокруг горестранника, то подлетая к самым глазам, то пролетая меж пальцев, забиваясь в уши... Каждое касание - словно тонкий укол раскалённой иглой, но огоньки не пытались напасть. Просто летали и летали, кружили в безумной пляске.
А снизу ноги уже по колено провалились в наплывший густой туман...
«Это только начало, это только начало. Дальше будет больше, страшнее. Ах, зачем я сюда пришел» Аридел снова вернулся мыслями в родной дом, стараясь чтобы эта картинка вытеснила все остальные переживания. Сколько пережила его мать, сколько вынесла, только теперь он разглядел в ее прямой спине и поднятом подбородке неведомую ему силу. Так почему он, ее сын, готов скулить от страха, как шелудивый пес. Летают себе, шипят, туман под ногами клубиться, да, необычно, но ведь не страшно. Не страшно ведь?
- Я не боюсь тебя, - теперь это был не крик, а полностью осознанное утверждение.
- Такой смелый... такоооой наивный... - рассмеялся неведомый голос. Огоньки, сверкнув несколько раз, сошлись в ярком всплеске красного света, окатив отблеском всё вокруг. Длинная, тонкая, как у самой изщысканной аристократки, алая рука, вся сплошь из чистого света, протянулась к Ариделу, схватила за подбородок - цепко, по-господски...
- наивный... ты моооой... моооооой.... - тихо верещал кокетливый, льдисто-самоуверенный голосок.
- Констанс? – он был готов покляться, что слышит именно ее голос, он бы не спутал его ни с чем, - как ты здесь оказалась? Ты же в Академии, ты не могла исчезнуть в этом проклятом месте.
- Это место - ты сааааам... ты саааам... и ты - моооой... - вторая рука, протянувшись из средоточья алого света, ласково провела по щеке Аридела, цаапнув огненным ноготком. - Здесь всёооо реальнооо... только ты - не ты... не тыыыы... не тыыыы.....
- Э, нет, - истерично рассмеялся Аридел, - этим меня не запутать. Я знаю, что жив, здоров и реален и тебе меня не убидеть в обратном.
Он попытлася отбить от себя вторую руку и убрать с шеи первую.
- Знаешь... что ты можешь знааать... - голос сорвался на злорадный смех, руки вспыхнули, ноготки блеснули белым огнём, впиваясь в лицо юноши. - ты знаешь, что не знаешь... ты моооой... ТЫ МОООООЙ!!
- Неееееет, - завопил и задергался Аридел, - неееееет!

и Скорпион

- Зачееем? Зачем ты пришёл сюдааа...
Голос тумана обступал со всех сторон. Дымка плясала, дёргалась, струилась мириадами маленьких змей, то проступая лицами - то сглаживаясь серой пеленой.
- Чегооо... чего ты жааждешь... Чтооо... чтоо ведёт тебяааа...
Казалось, голос не задавал вопрос - просто утверждал, не утверждая. Близкий, знакомый голос, дребезжащий от холода, роняющий слова, словно осколки тонкого льда на каменные плиты - со звоном, с переливами... И с остротой, втыкающей в душу иглы.
Римор стиснул зубы, с такой же силой сжав рукоять меча. Не отвечать. Даже не потому, что опасно позволять втягивать себя в диалог - просто туманные твари не стоят ответа наследника Восьмого Дома.
"То, что я жажду, сокрыто в моей душе. То, к чему я стремлюсь, укрыто в глубине звездного неба".
Слова, которые, если верить легенде, Кионар Фаэль бросал в лицо пленителям. Римор зацепился за эту фразу, повторяя ее про себя снова и снова.
- Такие как тыыыы... приходилиии... и оставались... оставалииииссссь... - рассмеялся голос. туман сжался, дёрнулся, сгибаясь изящными линиями, и к Римору протянулась тонкая изящная рука. за ней из мрака вынырнула голова, гордо взирающая свысока на гостя - она кружилась едва ли не на голову выше - смешно, ведь кроме головы, плеч и руки из тумана не показывалось ничего...
заострённые уши, изящная татуировка на бледно коже... и тонкие струйки белёсого дыма, ползущие из под безмерно длинных ногтей.
- Иди ко мне, брааат... прошелестел голос, сменившись на мужской. - Присоединяйсссяааа....
Угольно-чёрные, пустые глазницы вперели невидящйи взор в лицо зашедшего в Кайлент. с губ, словно две струйки крови, сползли два туманных лоскутка.
Римор на мгновение закрыл глаза, но тут же вновь поднял веки, устыдившись слабости.
"Иллюзия. Обман. Морок. То, что я жажду, сокрыто в моей душе. То, к чему я стремлюсь, укрыто в глубине звездного неба".
Но разум сам подталкивал - полоснуть любым заклятьем по голосам, хотя феалари и понимал, что это бесполезно.
- Здесссь нет небааа!! - снова расхохотался голос, и окружённые дымом ногти метнулись к лицу эльфа, чиркнув у самого носа. - Звёзды не горят в Кайлентеее..... Звёзды падают и умираааюууут...
Теневая фигура метнулась вперёд, обвивая феалари по кругу, словно огромная змея, увенчанная головой и рукой эльфа.
И Римор не выдержал, переполнившись злостью.
- Звезды там, где есть дети Звезды Бессмертия, - еле слышно выдохнул он. - И сгинь, именем Его и во имя невесомого света во тьме!
Облако сияющих огоньков вспыхнуло вокруг феалари, обволокло светящимся ореолом - и метнулось, расходясь кругом, вонзаясь в туманную мерзость. Заклинание против призраков - пусть не самое сильное, учитывая невеликий опыт Римора в подобных чарах... но действенное. Во всяком случае, в других местах.

(со Скорпионом)

Хасгел

Туман вился и плясал, клубился и играл, уходя от ударов, от заклятий, от молитв и песнопений... Ужас, которым жил, которым питался туман, дрожал в каждой капле, в каждой толике душ, пришедших в него - снова без страха, снова без раскаяния и наверняка... Страх и ужас - не друзья друг другу,. Страх можно перебороть, столкнувшись с ним. Ужас - о нет! Ужас жил в Кайленте с самого начала - и селился даже в душах, никогда не ведавших страха, стоило им раз перешагнуть границу тумана.

- Очень хорошо... Очень.
Тонкие, почти прозрачные руки где-то в самой глубине тумана сомкнули пальцы в замок, словно подпирая подбородок. Где-то в сердце тумана, где-то в сердце мёртвого города и мёртвого замка... Если у мёртвых городов бывают сердца.
Стук.
Стук. Стук.
Стук-стук.
Стук.
Удары сердца - как удары крови. Капли крови и тихий, дрожащий в воздухе цокот.
- Никалав!
Предвечную тишину туманного Кайлента прорезало лошадиное ржание, окатив улицы, заблудившись в переулках. отлетая от мостовой громче, чем колокольный звон от соборных куполов и стен колокольни.
- Проводи гостей.
Ржание повторилось - громче, злее.
Ближе.
туман схлынул, словно и не думал трогать дерзких путников, не думал их искушать и пугать. Словно и не было никакого тумана.
А потом откуда-то из-за грани зрения - из того самого тумана, которого не было - прямо на группу шагнул, тяжело переставив вперёд, на какой-то полушаг, дрожащие ноги покрытый морщинами и разряженный в чёрно-золотой шёлк человек. Очень старый, ссутулившийся, тощий и бледный, словно сметана, он мог бы показаться одним из престарелых аристократов-щёголей, что не желают нянчить внуков и продолжают щипать за коленки красавиц втрое моложе себя, даже когда рука их не в силах удержать что там клинок или ложку - гусиное перо для росписи в завещании. таких всегда было немало, и морщинистый господин отличался от них лишь тремя деталями, каждой из которых хватило бы на то, чтобы развеять образ аристократа и старика: два разных глаза - почти бесцветный левый и ярко-алый, как у альбиносов, правый; длинная трость с набалдашником, больше всего походившим на отзверзнутую пасть волка с рубинами вместо глаз; и длинный, некрасивый чёрный-чёрный шрам, разделивший лоб старика на две половины и стянувший к себе изрядную долю морщин.
- Господа, приветствую вас в Кайленте, - разряженный говорил тихо-тихо, почти не разжимая тонких бесцветных губ - но эхо тут же пустилось носиться по городу... - Следуйте за мной в замок Кайлентор. Прошу, зовите меня Хасгелом и не задавайте лишних вопросов.

- Поторопи их, Никалав. И не только их...

Над городом в третий раз прокатились исступлённые переливы дальнего конского ржания - так ржали только смертельно раненные кони, сошедшие от боли с ума...

Реверс

- Тинь! - мелодично ответила старику монетка Гамбета.
Вязкий туман скрыл её на мгновение, а потом вращающийся золотой кругляш тихо шлёпнул о замшевую перчатку молодого аристократа.
- Реверс, Хасгел, - улыбнулся тот, показывая заляпанную бурым сторону монеты. - Не повезло.
Клинок покинул ножны неправдоподобно, нереально беззвучно и тут же взмыл в боевую позицию.
- Умри!!! - Руфус распластался в мёртвом воздухе проклятого города длинной стальной пружиной, что долго удерживалась на месте и, наконец, сорвалась.
Он бил точным, резким уколом прямо в грудь старику: ниже горла, но выше грудины, туда, где у людей находится небольшая впадинка. Сложный, требующий, как известной ловкости, так и сноровки удар, его было трудно парировать, а при попадании смерть была почти гарантирована. Внимательный сторонний зритель мог бы заметить, что в глазах Гамбета играют очень нехорошие огоньки. Словно пара свечных фитилей неожиданно решили сбросить свои огненные шапки, а те возьми, да и прилепись к мелким зловредным демонам, которые избрали своим домом бесшабашные глаза игрока.
Мгновение повисло умелым аккордом и рухнуло, разрываемое звоном сорвавшийся в очередной полёт монеты.

Закрываю, ибо уже перебор по времени такой, что стыдно должно быть игрокам и мастеру. Если вышеуказанные игроки устыдятся и соберутся доиграть прикл, они знают, куда обращаться.

Модератор