Путь Меча, Благородная сталь, нетленная плоть.

(и снова и с ним же)
- В Твоих словах говорит мудрость и опыт, - склонил острие Мурамаса. - Так вот, а сабля, которая ещё легче, чем мы с тобой, атаковала первой, как только я и мой силач Бертран поинтересовались у неё, кто она и откуда в цирке! И, клянусь Девятым адом Хракуташа, она целила ему в горло! Кто, кроме Тусклого способен на такое? Будь лоулезец менее быстр - лежать бы его Придатку в крови, но он сумел отшагнуть и пригвоздить преступницу к месту своей тяжестью.
- Ты уверен, что она не остановила бы удар? – внезапно раздвоенный клинок приподнялся, рассёк воздух и замер, касаясь отполированным лезвием мягкого шелка на своей ноге. Отточенное мастерство контроля не подвело и не могло подвести – ткань цела как в тот день, когда покинула руки портного.
- Я знаю, о Двуязыкий, как бьют обычно, - с достоинство сказал веец. - Это отличалось от контролируемого удара, как Придаток от змеи! Если Творец милостив к нам - я ошибся, но если нет, то было бы преступно отвезти беглянку к принцу!
- Я не собирался подвергать сомнению твои знания, - заверил Фахраш. – И ты прав, Мурамаса, мы не можем подвергать принца опасности. Но ведь ты не затем пришел ко мне, чтоб кликнуть стражу и заточить Тусклую в самую глубокую темницу?
- Разумеется. Не думаю, что Тусклая появилась в Хаффе просто так. Здесь может быть целый ковен ей подобных, поэтому я предлагаю усыпить её бдительность. Я приму её в цирк и буду внимательно следить за ней. Беседовать, представлю, как акробатку. Словом, пусть она потеряет бдительность!
Медленно поднялся Высший в руке Шемира – раздвоенной клинок окутывала паутина дум.
- Думаешь, она не поняла, что её раскрыли во время боя?
- Думаю, подозрения появились, но она выдала это за жест отчаяния...и даже рассказала историю о том, как её, бедняжку, везут принцу для услады.
- Возможно, их целью и было проникнуть во дворец, - произнес Фахраш, - обойдя так бдительность стражи, что стережет неусыпно покой нашего сиятельного шаха. Что ж, может, ты и прав, - он решительно лег в ножны – изделие придатка Камы, длинного серпа с востока. – А ты не боишься, Мурамаса? За своего Придатка или иных в твоем цирке?
Вопрос был задан почти что небрежно, словно мимоходом.
- Я уверен в своём искусстве, почтенный, - с достоинством вернулся в ножны Мурамаса. - К тому же, я приставлю к ней слежку из тех, кто способен быстро справиться даже с Тусклой.

Не знать удачи тому, кого застанет минаретный призыв в неге сна. Не потечет пьянящее вино победы по устам Придатка Блистающего, чье лезвие не облачится в мерцающие одежды первых солнечных лучей, перевивая свои мысли лентами благочестия. Долго не желал сон смыкать веки Альтэ, которой нужен был отдых, дабы не подвести свою госпожу в день, когда по острому лезвию шамшира скользила судьбы царства, столь милого обеим принцессам. Долго тяжкие думы бередили благородную сталь, вызывая слезы на темном бархате глаз девушки. Долго тонкие пальцы гладили теплую рукоять, которая словно дрожала, но не от страха, а от ощущения неведомой тоски по чему-то, что еще не случилось. Однако на рассвете молитва Айши звенела над Хаффой, вплетаясь в многоголосый узор, возносящийся к беспредельно высокому престолу Создателя Сущего. И никому не ведомо, просила ли она о ниспослании победы или о чем-то ином, о чем шепчет дурманящий запах чайных роз, который так волнует кровь, заставляя сердце сбиваться с такта, нарушая стройную симфонию обыденности.
Однако время, золотым песком необходимости сквозь пальцы желания, неутомимой рекою влекло вперед тот час, когда должны были сойтись лезвия принцессы и принца в разящем танце Посвящения. Потому, облаченная в двойные ножны- изукрашенные самоцветами и открытости судьбе-, направлялась Айши туда, где честная Беседа должна была обнажить силу клинков и чистоту помыслов.

Харам Бейт-Мару
Манджет и Месектет

Менджет и Месектет, два гласа Марукку Пророка, были подобны зеркалу, в которых отражается ровный и предсказуемый бег скакунов суток. Стоило солнцу скрыться за западным горизонтом, как Манджет уступала место у алтаря Пророка едва пробудившейся сестре. И, ровно в то мгновение, когда из-за восточной стены показывалась золотая кайма рассвета, Месектет – ночной глас – укрывалась в ножнах сна.
Уже которое десятилетие две прекрасные гурии, ослепительное сияние красоты которых не уступит ни звездному небу, ни даже яростному пустынному солнцу, коротают сутки в молитвах подле дремлющего Пророка. С терпением достойным самого Творца, наблюдающего за копошением смертных с высоты золоченого трона, Манджет и Месектет ожидают пробуждения Пророка.
Но Марукку, согласно легенде основавший Хаффу, спал беспробудным сном живого мертвеца, чья жизнь давно остановилось, а дыхание все еще струится вдоль ржавого клинка. Лишь бесконечная вера сестер удерживала от мысли о бесполезности их тяжкого труда.
Иные поговаривали, что даже сам Менетах не столь набожен, как две прекрасные гурии, устлавшие жемчугом своих жизней лежбище Марукку Пророка, самого неблагодарного из возлюбленных. А ведь из этого жемчуга могло выйти одно из самых дорогих и желанных украшений во всей Хаффе…

На тысячах лиц и гард отражается огонь, что ранним утром разжигают на небесах посланцы Вседержителя. На каждом лице – свой узор, свое плетение. Sapienti sat, как поговаривают мудрецы из далеких земель.
Рассвет пронзил цветастые витражи, рассыпался по внутреннему двору разноцветной радугой, разноцветные светлячки упали на застывшую в форфоровом спокойствии маску лица Придатка Месектет. Ночной глас вместе с верной спутницей молились. Без слов, без поклонов, как подобает тому, кто насыщается влагой из самых глубоких источников, а не слизывает капельки росы с острых листьев пальм.
…подобно нежному бутону гиацинта распахнулись глаза Придатка – но не было в них того взгляда, к которому привыкла Манджет, ныне почившая на мягких перинах сновидений. То был иной, чужой взгляд, словно какой-то иной клинок протиснулся в ножны Придатка, оставив Месектет в полном одиночестве.
Алмазная влага заструилась по мраморным щекам. Беззвучно задвигались спелые вишни полных губ, исторгая из себя слова, которых стены Харам Бейт-Мару ожидали многие годы. Не самих слов, а того, кто исторгал их.

Стражи храма нашли Месектет и ее Придатка лежащих у самого алтаря, содрогающихся то ли от рыданий, то ли от радостного смеха. Недоумевающие стражи подняли дев. Осторожно, словно в их руках не крепкое человеческое тело и добротно скованная флисса, а статуи из тончайшего, словно паутина, мэйланьского фарфора, чья красота рассыпается от неосторожного прикосновения.
- Всетворящий свидетель, об этом должен узнать верховный жрец, - решительно кивнул тяжелой гардой старый стражник-ятаган, - пусть его покои навестит посланец. Как можно скорей.
Тяжелым бременем ложилось на храмовую стражу Посвещение шахских отпрысков. Дорогой ценой придется заплатить за то, если что-то побеспокоит абу-Нарра во время церемонии или, да не позволит слепым кобылицам случая выбрать такую дорогу Творец, если церемония сорвется.
За каждую песчинку, что просыпается с чаши Совершенства, будут взыскивать с храмовников, словно за пропажу целого минарета…

Дворец, покои Махры Солнцеликого
Махра Солнцеликий своей персоной

- …пусть их найдут и пропихнут под запертыми вратами Нюринги, обратно, туда, откуда однажды их исторгла чья-та злая воля! – бушевал Махра Солнцеликий, исторгая ярость на Хами-даши и тех, кому не посчастливилось оказаться рядом.
- Обязательно найдут, о могущественный, обязательно, - кланяясь в пояс, повторял Хами-даши, - шпионы уже отправлены во все уголки Хаффы.
- Чтобы к вечеру эти катары болтались в кандалах в самой глубине городской тюрьмы! Нет, не так! – огромный, словно голова булавы, кулак скалоподобного Придатка Махры обрушился на стол, едва не переломив его пополам, - я прикажу замуровать и их вместе с Придатком в городскую стену! Вместе с Иглой, пусть черви совьют себе гнезда в его рукояти!
- Что сказать светлорожденному Хафизу, о величественный? Может, лучше смолчать?
- Как же! Смолчишь тут! Если еще не на каждом углу трубят о побеге Иглы, то это лишь игра случая. Будь уверен, к полудню эта новость облетит всю Хаффу! Шах узнает обязательно!
- Вы бесконечно правы, о…
- Молчать! – вскричал Махра, - молитесь, обломки зубьев Хракатуша, чтобы сиятельнейший не узнал об этом ДО Посвящения. Пусть Творец направит свет фарр-ла-Хаффа на Харам Бейт-Мару, воистину, это будет наилучший для нас вариант.
- Вы знаете, о Солнцеподобный, у вас много врагов среди Высших. Змеиные языки их Придатков наверняка уже сворачиваются в узлы, предвкушая…
- Неужто ты думаешь, что подобная мысль не коснулась моего лезвия? – вновь перебил несчастного Хами-даши Махра, - этому мы не в состоянии воспрепятствовать, посему придется положиться на благосклонность Творца.

Сообщение отредактировал НекроПехота - 27-06-2008, 16:50

(с Тельтиаром, да не придётся ему пользоваться услугами таких косметологов)

Распрощавшись с Двуязыким, Мурамаса двинулся обратно в шатёр циркачей. Саи уже ждали его, держа наготове малый закрытый ларчик, так что, веец не стал размениваться на долгие речи. а просто повёл клинком в ножнах, приказывая следовать за собой.
Тати и кинжалы вошли в личный шатёр цирк-баши, плотно прикрыв за собой вход.
Сабля обернулась на звук шагов, сначала взглянув на Мурамасу, затем - слегка испуганно - на его спутников.
- Покинь ножны, - коротко приказал тати.- Мы должны тебя спрятать.
- Что вы будете делать? - Встревожено спросила Фатима, неуверенно выдвигаясь из ножен.
Придаток Мурамасы нетерпеливо дёрнул бровью, силком выбрал саблю и распластал её на полу, прижав коленом.
- Начинайте. Я хочу, чтобы узнать её было нельзя, - приказал тати.
Саи, тихо сетуя на поспешность действий, опустили своего Придатка на колени и раскрыли сундучок, вместивший в мягкой подкладке три колбы.
- Начнём с травления! - сказал Правый, поддевая лезвием туго пригнанную пробку.
Бутылка с чпоканьем открылась, являя миру чрезвычайно узкое горлышко, через которое просачивался резкий запах.
- Неет! - отчаянно закричала сабля и попыталась оборонить сбя с помощью Придатка, но как тягаться изнеженной красавице с железным носителем Мурамасы?! Девушка отлетела к стене шатра и скорчилась там, тихо всхлипывая и едва дыша от хлёсткого удара мужчины.
Придаток кинжалов поднесла флакон к клинку сабли и провела волнистым движением от гарды к концу, позволяя кислоте литься тоненькой струйкой. Зашипело, удушливо запахло серой, а на девственно чистой поверхности несчастной постепенно проступал неприхотливый узор.
Сабля застонала, но более попыток вырваться не делала, понимала - бесполезно.
Саи ещё некоторое время продолжали орошать гостью-пленницу едкими каплями, после чего вернули бутыль на место, да пробкой тщательно заткнули.
- Теперь сделаем её воронёной! - продолжил Левый. - Не навсегда, конечно, но дней пять продержится. Почтенный, где тут можно краску стойкую лить?
Мурамаса пинком отшвырнул несколько подушек и задрал ковёр, обнажая землю.
- Сюда.
Кинжалы сноровисто обработали клинок сабли чёрной краской из второго, флакона, а затем ловкие руки их Придатка взяли третий.
- Теперь закрепим, - хором пробормотали братья-алхимики и ещё один состав покрыл клинок беглянки. - Держать лучше на воздухе, пока не просохнет и не прикасаться ни к чему! - посоветовали они.
- Благодарю, - сухо ответил Мурамаса, и кинжалы, тонко уловив намёк, быстро собрались и исчезли из шатра, оставив лишь слабый запах своих веществ.
- Как твоё имя, ученица?
- Фатима, - ей было больно, но она старалась не выдать этого.
- Смени. И убери с рукояти всё лишнее. Ульф тебя иначе украсит. Ты подобрала Придатку одеяния? Не забудь скрыть лицо. При том, делай всё это быстрее, сегодня днём первая репетиция. а вечером мы дадим первое представление.
- Хорошо... - хоть и жаль было с камнями драгоценными расставаться, да что делать было. - Я нашла наряд, учитель.
- Переоденься, - безразлично приказал Мурамаса и вышел из шатра. Ему предстоял длинный день…

Сообщение отредактировал Orrofin - 21-08-2008, 19:19

Игла сновал по комнате, полностью оправдывая свое прозвище. В бешенстве он то и дело срезал верхушки горящих свечей, которые тут же вновь зажигала молчаливая служанка.
Члены клана Сомбро* боязливо жались к стене, поскольку знали: их вожак страшен именно этим жутким молчанием. Такие вспышки, когда клинок стилета звенел от злости натянутой струной цимбал, были хорошо знакомы пособникам Иглы, а все, что известно, не так страшно, говорили древние. Сейчас же в комнате царило молчание, будто в могиле. Да и зловещая атмосфера не располагала к сладким грезам: ворам виделись попеременно горнило Нюринги и ледяной холод Джаннама. Впечатлительные сомбро зябко передергивали гардами.
Наконец Игла заговорил, и ядом сочились произнесенные им слова:
- Как это вышло, что вы, лихие мои помощники и соратники, не смогли сделать того, что оказалось под силу двум слабым женщинам? Или я слишком отпустил вожжи повозки Сомбро и стал слишком стар и ленив для того, чтобы показать вам, кто хозяин ночной Хаффы? А вы и поспешили списать меня со счетов?! Махра торжествовал победу, вот вы и приутихли, будто ничего и не случилось?!
По рядам "соратников" прокатился легкий ропот, и вперед вытолкнули тускло блестевшего мэйланьского шоудао. Клинок был стар, но Игла держал его при себе, ценя принесенные им с родины знания.
Старик тихонько проговорил, смотря прямо на Иглу:
- Ты не прав, господин... Мы верны тебе как прежде, и мноние часы посвятили мы планам твоего освобождения из узилища. Однако сестры-катары оказались расторопнее нас и смогли выручить тебя, не поднимая лишнего шума. Прославим же их за это!
Шоудао учтиво поклонился.
Стилет немного успокоился, но для острастки продолжил греметь, пугая подчиненных:
- Чтобы сегодня же знала Хаффа, что сестры и Игла отныне в дружбе! Не звените об этом на всех перекрестках, но шепчите, и шепот наш эхом отзовется во всех хитросплетениях переулков великого города!
Потом, распуская присмиревшую банду, стилет поманил к себе шоудао:
- Лю-Ченг, останься. У меня есть мысль, как отомстить напыщенным болванам из дворца. Будет им Посвящение, да такое, что никогда они его не забудут!
Клинок Иглы блеснул нехорошим синим отсветом...


------------------
Sombro (исп.) - тень

Сообщение отредактировал Иннельда Ишер - 2-07-2008, 19:19

ПрЫнц.
По дороге к Тронной зале и непосредственно в ней
Вместе с НП, да настигнет нас долгожданный, как приход для накомана, сон.
Чем ближе подходил Придаток-принц к зале, где ждал их шах, тем с большим волнением тихонько щелкал в ножнах принц.
Казалось, на все войско Хаффы хватило бы его силы и на всех ее невест - волнения.
С каждым шагом все яснее ощущалось, как неумолимо спадает с лица властной свободы или свободной власти, как говорил о желанном сам принц, чадра родительского запрета и наставнического надзора.
И от этого все чаще поднималась, трепеща, грудь Придатка, и колыхалась кисть на рукояти шах-заде.
Ашшир аль-Каби был настолько стянут тонкими лесками восторга, ожидания, волнения и преждевременного триумфа, что даже на едва уловимые и легкие, как шаги непорочной красавицы, движения с самого края поля зрения заставили принца резко развернуть Придатка и в одно мгновение вылететь из ножен.
...Легкокрылая бабочка, равнодушная к разгорающимся событиям во дворце, билась о цветное, пытаясь вылететь наружу.
Странное родственное чувство охватило Ашшира, направленные волей принца руки Придатка распахнули створки стеклянной мозаики окон. Бабочка очень быстро нашла выход и выпорхнула наружу.
А шахский потомок все еще стоял у окна и смотрел в след пестрой легкомысленной красавице.
Казалось, вместе с ней парит, трепещет и скоро так же будет порхать на свободе его душа.
Когда бабочка скрылась, Ашшир аль-Каби направил своего Придатка дальше, и вскоре они добрались до тронной залы.
Мгновение - Придаток шумно втянул носом воздух - и они вошли внутрь.
Сегодня там было непривычно людно - почти все обитатели дворца собрались здесь, переговаривались, спорили, перешептывались. Когда вошел Ашшир, разговоры на мгновение стихли и присутствующие направили острие своего внимания ко входной двери, где стоял сын могущественного правителя Хаффы.
А затем шум возобновился, с той лишь разницей, что в общий гул влились поздравления, напутствия, выражение восхищения, посыпавшиеся на принца, как медяки на ловкую танцовщицу.
Шах-заде отвечал им дружелюбно, благодарно, благодушно, учтиво, почтительно, снисходительно, равнодушно, надменно - но отвечал всем. Никто из обратившихся не оказался обделенным ответом принца.
Наконец, пробравшись сквозь толпу, Ашшир аль-Каби увидел Хафиза аль-Рахша, восседавшего на троне.
С благоговением, спрятанным в глухие ножны спокойствия и высокомерия, Ашшир приблизился к шаху.
- Привествтую тебя, о солнце мудрости и благоденствия Хаффы , что гардой своего могущества скрывает нас и от всех жизненных невзгод и бедствий! - громко провозгласил принц, кланяясь отцу, а затем добавил чуть менее громко и торжественно,- Приветствую тебя, отец!
Благодушное настроение шаха струилось по его клинку вслед за сиянием фарра, опоясывающим украшенную тяжелыми бриллиантами рукоять. Муххамед-придаток подался чуть вперед, переложил царственный ятаган к себе на колени.
- Пусть Творец осветит твой путь, сын! – покровительственно улыбнулся Хафиз аль-Рахш, - готов ли ты к тому, чего ожидал долгие восемнадцать лет? Готов ли выйти в открытое море жизни, где не будет попутных ветров, надувающих парус твоей судьбы?
Шах-заде немного помолчал - то ли всерьез задумался, то ли просто выдерживал паузу, а затем полоска стали показалась из парадных ножен:
- Готов отец, - звякнул принц, - Ведь со мной будут ветра переданного мне опыта, мудрости и знаний, а так же пламень моего духа и крепость клинка!
- Пламень юношеской поспешности переполняет твою чашу, однако твой возраст извиняет тебя, - усмехнулся шах, поворачивая гарду чуть в сторону, туда где среди визирей, окруживших трон, стоял Иберра Наставник, - хорошо ли ты усвоил уроки Учителя?
Почти неразличимый блик усмешки скользнул по золоченому клинку, однако Ашшир в одно мгновение вернул себе серьезность и торжественность.
- Да, отец, и пусть мой Учитель и не до конца согласится со мной, но я точно знаю - все уроки, что пригодятся мне в жизни, усвоены мной, и многомудрый Иберра может по праву гордиться мной!
Шах не обратил внимание на нарочито громкий скрежет, с которым старый наставник заерзал в ножнах, ровно как и на прикрытые тенью полуулыбки на лицах придворных.
- Вижу, ты действительно вырос, сын! – воскликнул Хафиз, - воистину, Иберра Наставник выполнил свой долг с честью и воспитал мне сына, чье имя будут помнить легенды! Однако ж, скажи мне, не боишься ли ты поединка с луноликой Айши? Известно, что пусть легче крыла бабочки ее тонкий клинок, но в поединке она превращается в осу, чье жало не знает промаха!
Теперь уже принц не скрывал усмешки. Все так же серьезен был его голос и возвышены слова, однако озорной блеск клинка говорил лучше любых слов.
- Мы брат и сестра, и всем известно, что мы.. - Ашшир на мгновение прервался, дабы поставить ударение на следующем слове, - равны по силе. Мне нечего бояться - Судьба все решит.
- Уповать на Судьбу в столь важном деле? Не опрометчиво ли?..
- Как ты и сказал, луноликая Айши столь умела и ловка, что уповать мне больше не на что, - мягко сверкнул ножнами шах-заде.
Тут и придворные, образовавшие плотное кольцо роскошных парчовых ножен вокруг принца и шаха, заулыбались, давя смешки – со звонким хрустом вонзилась в центр мишени метко пущенная принцом стрела.
- Воистину, достойный выпад сделает честь любому клинку, однако не всякий выпад совершается клинком, - улыбнувшись вслед за всеми, произнес Хафиз аль-Рахш, - что ж, встать одесную меня и дождемся твою сестру.
Принц повиновался отцу и проследовал на отведенное ему место. В тот момент он попытался прислушаться к себе. И, несмотря на то, что зала сейчас напоминала пчелиный рой, гудящий, беспрестанно шевелящийся и неугомонный, Ашширу на секунду почудилось, будто вокруг нет ни единой души, и в царственной тишине томно плещет крылышками пестрая бабочка его души.

Сообщение отредактировал Мориан - 3-07-2008, 22:07

Менетах и Фахраш.


Воды времени все так же неумолимо, стремительно и безвозвратно огибали настоящее и уносились в прошлое. Одних они плавно огибали, как клинок Мунира, а другие со всей страстью боролись с этим течением, словно творенье гордого Масуда. Именно к ним относился сейчас Фахраш Двуязыкий – он спешил. Беседа с Мурамасой не была потерей времени, но час Посвящения близился, а до той поры Абу-л-Фарах хотел еще пролить на свой клинок полировку разговоров, что поможет прояснить мысли. И первыми на его пути было величественное здание храма Творца. Приблизившись к зданию, которое гигантским каменным клинком вонзалось в небо, зюльфакар направил стопы своего Придатка к жилищу старого жреца.
Менетах всё также читал книгу размещённую перед ним, а придаток копеша совершал странные действия - он приседал и вставал гружёный большим мешком.
- Ооо, досточтимый Фахраш, - жрец прервал чтение. - Да будет свет и милость Творца с тобой!
- Несомненно, так и будет, ибо всем известно, что Творец милостив к твоим просьбам, направляя острое лезвие судьбы в своем неутомимом танце, - Двуязыкий почтительно поклонился. – Да будут и с тобой все его милости, особенно в такой день, - он сделал небольшую паузу, и не удержался от вопроса: - Но что ты делаешь со своим Придатком? Это не очень-то похоже на молитву или ученое занятие!
- Он жиреет, а это лишь очередная порция ржавчины на его тело, - Менетах махнул клинком, - ему только на пользу!
- Что привело тебя так рано утром в мои убогие владения? - жрец ловко перелистнул страницу своей книги.
- Что может привести к тебе, жрецу, как не желание, чтоб лезвие помыслов направлялось рукоятью мудрости? – две кисточки, желтые, как песок пустыни, переплелись, и задумчивость легла на раздвоенный клинок. – Эта ночь была полна мыслей... Думая о будущем, которое может определиться сегодня, я вспомнил о прошлом, которое полнит сердцевину опытом. А кто здесь имеет больше мудрости и опыта, чем ты, Менетах? Ведь тебе... сколько лет?
- Столько не живут, - жрец усмехнулся, - я помню ещё батюшку деда нынешнего шаха, хотя иногда мне кажется, что моя память играет со мной, подставляя воспоминания, которых у меня не могло быть.
- Да, нынешняя ночь дала много пищи для размышлений для Блистающих и о них, - жрец отвернулся от книги и теперь казалось на манер кота подставляет бока своего клинка солнцу. - Чтож, спрашивай, а буду надеяться что смогу ответить.

- Возможно, первый вопрос покажется тебе странным, но мысль я давно хотел задать его, - Шемир сел на циновке на полу, скрестив ноги. Фахраш, покинув ножны, лежал у него на коленях. Он беспокойно покачнулся. – Не думаю, что кто-то, кроме тебя, может поведать мне об этом. Менетах, расскажи о Тусклых!
- Вот так вопрос... - проговорил жрец. - Общеизвестно, что Масуд-предатель выковал двенадцать клинков, кои стали первыми Тусклыми.. Они не верили, что Придатков можно воспитать и привести к своему подобию, они вообще не верили в путь созидания... сила, свобода лить кровь, потакание низменным порокам - вот был путь Тусклых, это был путь в никуда! Они пытались перековывать Дикие Лезвия, но не достигли в этом особенных успехов.
- Конечно, Туслые пытались бороться, но их жалкие потуги были отражены... а сами они постепенно рассеялись и ушли в небытие, что доказывает, что лишь путём духовного роста, созидания и веры можно придти к вершине.
Размытые блики грустного смеха пробежали по изогнутому клинку Фахраша.
- Общеизвестно. Это знает почти каждый клинок со своей юности, когда познает свет истинной веры. Я пришел не за тем. А ты – ты сам видел Тусклых? Тех, кто лил кровь Придатков и не знал закона? – к легкой дрожи отвращения примешалась нотка восхищения в голосе. Так любуются на песчаную бурю, бушующую за стенами, восхищаясь ее смертоносной мощью и слепой жестокостью. Но только пока Блистающие с Придатками находятся в надежном убежище.
Копеш перестал греться на солнце.
- Это было очень давно... и я не могу поручиться что мне не привиделось это, но да. Я застал те страшные времена, - голос жреца стал твердым как сталь из которой был выкован сам клинок, даже Придаток перестал приседать. - И не приведи Творец, их повторения.
Резкость жреца заставила зюльфакар замолчать, и какое-то время он покоился на коленях Придатка, пальцы которого любовно поглаживали рукоять.
- Насколько они опасны, Менетах? Как они мыслят? Наши легенды рисуют страшный образ, но не помогают понять. Легко ли отличить Тусклого от Блистающего?
Менетах усмехнулся.
- Они опасны как змея что притаилась в твоей кровати, как скорпион, что заполз в сапог - жрец задумчиво продолжил. - Отличить Тусклого непросто, они словно наши отражения, но сильный верой и головой отличит их.

(c доном)

- Но скажи мне, что подтолкнуло тебя к этой беседе? Прости мою стариковскую наглость, ибо только мой слой ржавчины что давно покрыл мой клинок может защитить меня от твоего гнева... но я не поверю что ты решил завести этот разговор интереса ради, что произошло, Фахраш?
- Моего гнева? – на этот раз Двуязыкий действительно развеселился. – Говорят, что верховный служитель Творца в Хаффе мог бы посоперничать и с шахом в своем влиянии, если бы хотел этого. Но ты не хочешь, а возможно, пора. Боюсь, что иначе кошмар может повториться вновь. Я не уверен, что все они исчезли без следа, как гласит легенда, Менетах, а ты?
Зюльфакар посмотрел на жреца, ловя настроение по бликам и теням, бегущим по поверхности древней стали.
Обычно после таких слов Менетах начинал канючить, что он де скромный слуга Творца и ему нет дел до мирской славы, но в этом раз он опустил всё это.
- Что тебе известно об этом? - копеш потемнел несмотря на солнце.
- Я подозреваю, что Тусклые в Хаффе, - коротко отозвался Абу-л-Фарах.
- Почему ты так думаешь? - быстро спросил жрец.
- То, что донеслось до моего слуха, пока еще слишком темно, как свет луны сквозь облака, - качнул лезвием Фахраш, а Придаток внимательно посмотрел на жреца. – Ты думаешь, что они еще существуют, жрец, - сказал он уверенно.
- Если я их помню, они тоже могут помнить меня, - Менетах качнул лезвием. - Они существуют, я уверен в этом как то что солнце встаёт на востоке.
- Значит, они скрылись – то ли в тайных убежищах, то ли среди Блистающих, неотличимые от них. Каковы могут быть цели у клинков Масуда? Как их обнаружить и что делать, если это удастся? Пролей на мою сталь полировку своих знаний, за тем я и пришел. Скажи то, что можешь, ведь эти знания могут помочь прошлому не стать будущим!
Двуязыкий немного подался вперед рукоятью, наклонив к полу раздвоенное по прихоти кузнеца лезвие.

(с зм... с двуязыким)

- Скорее всего, они хотят вклиниться в Посвящение, как-то исказить его, но тут мы на шаг впереди, они вряд ли знают что мы знаем об их угрозе, мы будем начеку, но и чрезмерно усилять стражу мы не будем, это будет подозрительно... я думаю удара стоит ждать в этом направлении, и последняя суета с ножнами принца только усиливает подозрения, это может быть совпадением, а может быть проверкой... Махра вряд ли потускнел, но ему есть над чем подумать - копеш бросил взгляд на Придатка, который снова взвалил мешок на плечи и продолжил своё странное дело.
- Обличение Тусклых это почти искусство, которое прошедшие века почти стёрло из памяти поколений, - жрец вздохнул. - Я пытаюсь найти крупицы золота в пыли веков, но пока я не могу сказать что мне это удаётся... я надеюсь что мне удастся опознать такого, но я не оставляю своих поисков.
- Что ж, будем начеку. А что ты всё же думаешь о Посвящении и будущем правителе... или правительнице..? Это тем более важно, если их касаются планы Тусклых, - зюльфакар приподнялся в руке... и лег на место, словно хотел спрятаться в ножны, но передумал.
- Ты плетешь сеть достойную тебя, о Двуязыкий, - копеш говорил, но его разум блуждал где-то вдалеке от беседы или он пытался так показать - Ты хочешь возвращения, триумфа, что заставит твой клинок засверкать подобно звезде Аш-Ши-Ра*...
- Будущий правитель должен быть твердым в своей вере и делах, наш достойный шах, да воссияет свет его над землёй, мудро сочетает духовное и мирское, поэтому Творец благоволит ему, Блистающий, что продолжает дела своих отцов всегда будет угоден Творцу, ибо сказано в святом Коране - Когда Господня помощь ниспадет, с ней победа придёт.
- Звезда Аш-Ши-Ра, говоришь? – произнес зюльфакар с еле уловимой усмешкой, произнеся название почти без пауз, так, что оно казалось едва ли не одним словом. – Что ж... Разговор был очень поучителен. Мы скоро увидимся на Посвящении, и не дадим же заточке бдительности затупиться! Полагаю, остальных тревожить преждевеременно...
- Не стоит бить в набат пока мы видим лишь пыль на горизонте, - согласился копеш - И да пребудет милость Всевышнего Творца с нами...

___________________________________
*звезда Аш-Ши-Ра - звезда Сириус, альфа Большого Пса.

(и хитрый старый копеш, завершение)

По дороге в Харам Бейт-Мару
Туракай Полумесяц

Полумесяц в гордом одиночестве (если, конечно, не считать величественного красавца-мерина, в седле которого покачивался Придаток Туракая, за компанию) следовал в Харам Бейт-Мару, дабы насладиться блистательным зрелищем поединка Ашшира аль-Каби и луноликой Айши. Творец свидетель, удача осеняет того, на чей недолгий век выпадает возможность воочию узреть как скрестят клинки дети светлорожденного Хафиза аль-Рахша, Беседой пытаясь решить спор за благосклонность Судьбы и отца.
Полумесяц крепко-накрепко держал узды кобылиц ликования, что наполняли его душу горячим цокотом при одной мысли о предстоящем поединке с Фейхином Драконом. Майланьский шакал никогда бы не дерзнул оспорить добычу Туракая в честном поединке, однако хитрая змея Юо вынудила пойти его на такой шаг. Ох, не поздоровится выродку мэйланьских степей, не поздоровится! Очень скоро не знающий промаха клинок Полумесяца иссечет чадру фальшивой надменности и благородства в тонкие ласкуты!
Купаясь в теплых водах собственных мыслей, Туракай направил мерина к Мосту Предсказателей, надеясь обогнуть базарную площадь и прибыть в мечеть пораньше.
- Подожди, сиятельный, - неожиданно окликнул Туракая чей-то хриплый голос. То наверняка был простой нищий, однако было что-то в этом голосе, что заставило мерина повернуть морду. Своему скакуну Туракай доверял также, как и своей интуиции.
- Чего тебе? – бросил он через гарду, не оборачиваясь.
- Позволь мне задержать тебя. Мне есть что сказать, а тебе – что услышать.
- Сначала назови свое имя, нищий.
Перед мерином возник тяжелый двуручный кханда, покачивающийся за плечами необычайно худощавого, словно высушенного Придатка. Только чудом ребра еще не прорвали смуглую, иссушенную пустынным солнцем кожу.
- Я – Ошо. И я не нищий, о благородный Туракай, - смело отвечал кханда.
- Отлично, ты знаешь мое имя… предсказатель, - усмехнулся Полумесяц, - это воистину доказывает твое умение. Узнать по гарде один из первых клинков Хаффы – великое умение!
- У меня нет желания доказывать тебе истинность своих талантов, - не шелохнувшись в ножнах ни на волос, произнес Ошо-Предсказатель, - единственное, что я хочу – сказать. А слушать и слышать – на то твоя воля.
- Хорошо, - кивнул Туракай, - рассказывай.
- Дотоль твое счастье будет, пока твой вольный полет клинка не будет волновать дела трона. Пусть одни или другие пытаются оседлать твою волю деньгами, титулами, землями, властью – не позволь соблазнить себя, ибо это хомут, тянущий в ад.
Ошо на мгновение замолчал, словно даря Туракаю возможность поглубже проникнуть в сказанное им. Вскоре он продолжил:
- Твое сердце жаждет стать ножнами для тонкого клинка Наики, дочери Хаммида. Позволь тому свершиться. Красота этой жемчужины обращает бриллианты в булыжники, однако есть в Хаффе дева, с которой не может сравниться даже мэйланьский лебедь!
- И кто же?
- О том ты узнаешь позже и не с моего клинка. Скажу лишь одно – остерегайся ее, не позволь ей завладеть тобой, ибо поцелуи ее ядовиты, словно слюна кобры, а прикосновения жгучи, словно сера!
Туракай вновь оглядел стоящего перед ним оборванца. Отличить дервиша от мошенника также непросто, как стражника от разбойника – поверить словам Ошо Полумесяц просто не мог. Но откуда простой нищий мог узнать о подробностях, которые были известны лишь избранным?
- Я слышал твои слова, нищий, - наконец произнес Туракай, - не думай, что завывания пустынного шакала способны сбить меня с пути истинного, но я запомню их.
- Это все, чего я хотел, - ответил Ошо и немедленно скрылся в том же переулке, из которого появился.

Тронная зала

Бурлила едва проснувшаяся Хаффа в предвкушении великого обряда, неспокойны были сердца и простых клинков, и высших Блистающих – хоть и не встретила еще на пути ко дворцу Великий Визирь ни высокородных друзей своих, ни недругов, знала она, что умы их взбудоражены, что каждый боится за себя, за власть свою и трясется втайне, что разрешится дело в сторону противную ему. Усмехалась благородная Очико и тому, что и в ее ясном сознании кроется страх этот, страх падения, немилости и тому подобного позора, что можно получить при дворе за один шаг неверный, за одно слово необдуманное, да и за настроение дурное шаха, а теперь и за нового правителя. Но неизбежны были перемены – без них не было бы жизни, не текла б она так радостно и звонко, не неслось бы время вперед и исчезло бы все живое на свете белом. Пусть все меняется себе, величаво убеждала себя дочь Юо, пусть течет, сколь быстро и неразумно, как ему вздумается, - пока управляет она, Великий Визирь, кораблем своей власти, не потопить его непослушной реке жизни, не оставить на мели, не сломать грозные его мачты!
Уверена была мудрая нагината, что все будет по ее замыслу, ибо продумала она все до деталей до малейших. И потому пока не занимал почти ее предстоящий обряд, ибо не беспокоилась она о его механизме и верила в принцессу – оплот будущего видела Очико в чистом клинке Айши и удивительную не по годам мудрость, способную противостоять горячечности высокородного брата. Мысли Визиря унеслись далече от обряда – к слову, в Туракае Полумесяце уверена она была меньше гораздо, чем в прекрасной дочери шаха.
Сомнение закралось в душу советницы шахской и недобро всколыхнуло недовольство в сознании ее; все ж был Туракай приятелем Двуязыкого, и кто знает, что успел нашептать проклятый Фахраш другу своему, попавшему под покровительство ненавистной Очико; и горит ли все еще сердце Полумесяца жаром и готовностью завладеть Наики, отобрать сей цветок благословенный у презренного Дракона? Верила, верила Визирь в силу да в мастерство молодого мамлюка, но вдруг отступится он, вдруг струсит? Ожидать чего угодно можно было от фахрашего прихвостня, и долго мучилась бы грызущим сомнением благородная Юо, если б не утихли легкие шаги молодого ее Придатка, указывая, что пронес он уже госпожу свою в тронный зал, где проходить должна была церемония Посвящения.
Чьих только клинков не было там! Велела сначала нагината Придатку поднести ее к трону Величайщего из Блистающих; затем насторожилась нагината, будто львица, готовая к прыжку, дабы не упустить речей недобрых вокруг шаха, не упустить времени, когда помощь ее понадобится владыке ли Хаффы, друзьям ли Визиря.
И вот явился юный Ашшир. Как ни недолюбливала его горделивая Очико, улыбка невольная лучом озарила ее короткий клинок, когда сияющий счастьем и гордостью принц говорил с отцом. Подтверждением слабости Ашшира аль-Каби стали речи его, чересчур мягкие для могучего правителя, чересчур трепетные для правителя рассудительного, чересчур уверенные для правителя мудрого. Тем легче будет принцессе луноликой показать Хаффе превосходство свое над соперником-братом, тем легче будет обратить благосклонность владыки-отца в свою сторону.
«О Айши, Творец соединил в тебе и величайшую красоту, и мудрость непомерную! Так пусть даст он власть тебе, пусть одарит бесценный клинок твой, ловящий блики и солнца, и луны, могуществом, коего и достоин он!» - молитвой мысленной воззвала Великий Визирь к прекраснейшей дочери Хафиза аль-Рахша. Оставалось лишь дождаться прихода той, на чью гарду столько надежд возлагала мудрая нагината, чьему уму острей клинка так верила она.

(мастер и немного нерадивого игрока)

Утренний намаз застал Но Двенадцать Дланей у озера Плакальщиц, расположенного позади мечети Ак-Шаанха. Огромные врата Баб а-Джабир, возле которых более двух веков назад и была возведена мечеть, укрывали тихие воды бархатом тени, не позволяя родиться в глубине озера даже самому крошечному солнечному блику.
Казалось, Двенадцать Дланей, чей острый клинок беспомощно повис в необъятных ножнах пустоты, нашел достойного собеседника, способного понять странную тоску, вцепившуюся в его рукоять холодными пальцами.
Здесь было тихо и безлюдно, никто не беспокоил жаждущую одиночества душу. События последних дней походили на скачки, страстным любителем которых был высокорожденный шах. Все вокруг мчались к мифическому финишу, опасаясь упустить что-то важное и необходимое. Казалось, мир сошел с ума – ни единой спокойной минутки, чтобы погрузиться в колодец созерцания самого себя. И сейчас выдалась именно такая минута…
На дальний берег озера приземлилась пара черных лебедей, и горделиво поплыли по воде круги, но птицы не задержались тут, буквально спустя минуту поднявшись и полетев дальше. По воде опять пробежали круги и чтобы поддержать традицию придаток Но бросил в воду маленький камень.
Двенадцать Дланей устремил взгляд на водную гладь, ища в ней отражение себя. Легкий ветерок рождал рябь на воде, однако в живом зеркале Но сумел разглядеть то, что искал – мутный, подернутый движением силуэт длинного но'дачи. Взгляд проник глубже – сквозь призрачные очертания клинка, внутрь, внутрь…
Но искал причину и не находил, в мутном зеркале то показывался изъеденный временем остов лезвия, то лезвие чернело и становилось похожим на рисунок углем на стене или расплывалось дымкой и терялось в волнении воды.
Кровь. Под водную гладь пролилась струйка крови и расходилась мутным облаком схожим с видениями, но другим. Придаток Но вздрогнул, выводя Блистающего из оцепенения.
"Прошло много времени," - оценил Но. - "Кровь..."
Клинок поднял взгляд и тут же уперся в нависшую над ним фигуру.
- Проклятье! – коброй прошипел тонкий уруми на поясе у худого бедно одетого юноши, чья кожа отливала бронзой. Уруми присел рядом с Но – его Придаток зажимал обеими руками кровоточащую ступню.
- Шайтан надоумил дурного мальчишку наступить прямо на гвоздь, - хмуро извинился уруми, - а еще плясками на канате на жизнь зарабатывает!
- Канаты не так густо усыпаны гвоздями, как путь пророка или этот берег. - скользнула бликом случайная мысль. Других гвоздей в округе видно не было. - И до сих пор его пятки царапали лишь взгляды толпы... Это не рана, пусть промоет, даст крови немного стечь и приложит ладонь с уверенностью в исцелении. А потом своди к лекарю.
Двенадцать Дланей не спешил уходить, внешне уединение и было нарушено, но случившееся еще не нарушило его по сути.
- И правда, не усыпан, - хмуро согласился уруми, усаживая шипящего от боли Придатка подле водоема и заставляя его смыть кровь, - всегда так: стоит ноге Придатка соскользнуть с каната, как она разом попадает в капкан, заботливо подложенный Судьбой!
Кровь вновь заструилась по тонкой глади озера Плакальщиц. Казалось, озеро не желало растворять алые капли, пытаясь сдержать пятна крови на поверхности. Однако неизбежное не могло не случиться. Холодной гадюкой скользнула по клинку мысль о том, насколько пророческим видением может стать подобная картина.
- Судьба не жалует бедного пьяницу-Сакканту, - вздохнул уруми, - сколь много днищ повидал я, но ни на одном из них не обнаружил даже смутных очертаний проклятой истины! Видать, я проклят.
Но качнулся, подымая придатка, чтобы идти. "Судьба. Истина. Проклятие... Слова, чтобы сказать о прошлом."
- Не думаю. Хорошего дня, почтенный.

Тронная зала.

Покуда принц сыпал жемчуг красноречия перед сияющим двором сиятельного шаха, принцесса стояла подле дверей, внимая звону своего брата. Она сама была виновата в том, что позволила ему прийти первым, а потому, ожидая подходящего момента, чтобы предстать перед очами увенчанного фарром ятагана, могла злиться только нà свою медлительность и непредусмотрительность. Воистину все женщины одинаковы: под палящим солнцем востока и в бескрайней пустыне снегов, там где строевые сосны подпирают игольчатыми лапами небосвод и в краю, где земля рождает только рахитичные веточки кустов, неспособных случайного путника своими сухими пальцами схватить выше лодыжки, они не могут проявлять поспешность в то время когда дело касается торжественного выхода. Не только лезвие Блистающего должно быть остро, но и стелы, что мечут темные очи Придатка, подведенные сурьмой. И дело не только в стремлении привлекать к себе восхищенные взгляды, вызывая душевный трепет не только полетом стремительным стали, но и взмахами длинных ресниц, а в том, что есть в этом древнем ритуале наведения красоты нечто, что помогает отвлечься от неприятных мыслей, обрести душевное равновесие и уверенность в собственных силах.
Так или иначе, но принцессе пришлось напомнить себе, что терпение- одна из высших добродетелей, утешаясь осознанием того, что сладчайший персик достается не тому, кто первым потряс дерево, но более мудрому, сумевшему дождаться поры зрелости фрукта. Но вот подходящий момент настал и, взметнув облако красного шелка, Альтэ опустилась на колено перед Придатком ятагана.
-Да продолжит сиять солнце благоденствия над стенами Хаффы, взошедшее благодаря мудрости и силе моего повелителя и отца,- звонко прозвенела Айши, в чьем голосе вручала решимость и уважение, но никак не свойственная большинству придворных приторная раболепная льстивость.
Во взгляде Хафиза аль-Рахша читалась искренняя отеческая гордость, когда принцесса предстала перед ним и всеми придворными. Начищенные до золотого блеска, украшенные жемчугом и алмазами Блистающие с восхищением рассматривали Айши, источая внутри ножен тысячи не озвученных комплиментов.
- О, ключ от сердца моего! – воскликнул шах, озаряя зал радостной вспышкой фара, - я ждал этого мгновения долгие восемнадцать лет и, всеблагой Творец свидетель, наконец дождался! Прутья золотой клетки слишком тесны для тебя, птенец, и ты жаждешь воочию увидеть солнце! Однако скажи мне, о прекрасная лебедь, действительно ли твои крылья готовы ощутить тугие поцелуи ветра свободы?

(С мастером)

Почувствовав радость в тоне своего родителя, Айши засияла еще ярче. Альтэ же поднялась и ответила Придатку ятагана счастливой улыбкой. Голос принцессы был чист и ласков:
-Только тот не готов устремить свой клинок к нежным, как прикосновения матери, лучам солнца, чьи помыслы не чисты, а совесть тяжким грузом тянет рукоять в объятия разверзающейся в недрах земли бездны. Мне нечего страшиться. В этот день я могу доказать, что не зря зовусь дочерью своего отца, минутами гордости за своих чад отплатив за годы любви и понимания, дарованные мне. В этот час я готова звонкой песней Беседы усладить слух своего Учителя, явив на свет Создателя плоды его трудов.
Хафиз аль-Рахш лишь одобрительно улыбнулся, боле ничем не выдал чувств, наполнявших чашу души его. Лишь шелестнул кисточками, украшавшими рукоять.
- Скажи, о моя дочь, не боишься ли ты сойтись в поединке со своим братом, чьим талантам завидует вся Хаффа? Не дрогнет ли рука твоего Придатка?
Брови Альтэ чуть нахмурились, но тон принцессы нисколько не переменился.
-Бояться стоит не своего противника, а позора выказать себя недостойным собеседником. В миг, когда благородная сталь в танце сходится о столь же благородным сплавом, не может быть проигравшего. Тот же, кто не готов вынести урока из Беседы, повержен еще раньше, чем рука его Придатка легла на рукоять. Моя же рука может дрогнуть лишь в страхе причинить вред тому, кто имеет счастье называть моего отца своим родителем.
- Слышу в твоих словах эхо мудрости Иберры! – благодушно отозвался шах, - Воистину, достойно исполнил свой долг старый наставник, заколив когда-то мягкий клинок в горниле Бесед.
- Не стоит забывать о том, - рассудительно добавил ятаган Иберра, - что если сарай можно выстроить и из мрамора, то дворец из глины не слепить. Каким бы талантом не наградил Творец строителя. Пламень величия твоей дочери, о сиятельнейший, было открыто моему взору еще задолго до того, как она впервые легла в руку Придатка.
- Заслужить похвалу ворчуна-Иберры, - усмехнулся Хафиз аль-Рахш, - также непросто, как устоять перед его красноречием в Беседе-поединке. Встань же, дочь моя, по левую сторону от меня, и мы отправимся в Харам Бейт-Мару, где и свершится то, чего я ожидал долгие восемнадцать лет.
Без лишних слов и движений принцесса заняла указанное ей место, надеясь, что никто не заметил того, как засияло ее лезвие светом удовольствия от услышанного.

(с Ноэль, чей слог также тонок, как и ее присутствие в аське=))

Ночью Хаффа тиха, как стоячая вода. Лишь иногда покой ее нарушают те, кому не спится, баламутят темное зеркало – а затем оно снова успокаивается. А потом восходит солнце – и кипятит котёл города. Вода жизни бурлит, наполняя извилистые улицы движением, светом, звуками и запахами. Стучат башмаки Придатков, шуршат их одежды, гордо цокают копыта коней; звенят, переговариваясь или Беседуя, Блистающие. И шурша или звеня, поднимаясь и опадая, растекаясь во все стороны или сплетаясь тугим водоворотом – по городу текут слухи. О том, что было вчера, будет сегодня и случится завтра.
О, прошедшая ночь была богата на события, как и прошлый день, и грядущий. Не все, не все спали в благословенной шахским фарром Хаффе. Остался в дураках Солнцеликий Махра, раструбивший о поимке дерзкого Иглы. Только лишь попробовал тут на вкус темницы – и не понравилось стилету, ускользнул он сквозь прутья решетки. И помогли ему сестры катары. Об этом звенел чуть не каждый Блистающий, разбрасывая веселые блики.

Кто-то разбрасывает слухи, кто-то их собирает и отсеивает в накипи на поверхности ценное зерно истины. И приносит эти зерна, дабы вовремя знали их сиятельные клинки, а не последними. Во всяком случае, Фахраш, которого догнал на пороге дворца вестник, уже знал о событиях ночи. Стоя в толпе во время речей принца и принцессы, Двуязыкий гадал, сколько из Высших уже слышали эти вести. А скольким Посвящение затмило остальные события? Ведь многие считают, что все важные дела вершатся лишь в прохладе дворца, окутанной занавесями и коврами...
Когда все направились к мечети, высший Хаффы догнал другого Высшего. Высокий худой Придаток зюльфакара поравнялся с могучим Придатком Махры.
- Доброго тебе утра, Солнцеликий, - нарочито радостно прозвенел Фахраш. – Сегодня необычайный день.

Махра Солнцеликий и Фахраш Двуязыкий
при активном творческом содействии Хигфа

Огромный, словно скала, и величественный, словно лев, Придаток Махры неспешно обернулся, смерил зюльфакара безразличным взглядом. Солнцеликий приветственно сверкнул лезвием – как показалось Двуязыкому, нарочито холодно, как будто пытаясь под ледяной коркой сокрыть что-то.
- Привет тебе, Фахраш Абу-л-Фарах. Воистину, вскоре мы станем свидетелями того, о чем в дальнейшем будут рассказывать легенды.
Двулезвийный клинок неторопливо качнулся, таинственно играя тенями от кисточек, негромко прошуршал:
- О да, я согласен с тобой. И от нас зависит, останется в легенде только посвящение, или в нее попадем и мы. А если окажемся на устах будущих искусных сказителей, то кем – жалкими неудачниками или доблестными героями.
Тяжелое лезвие согласно качнулось в ответ.
- Боюсь, нам суждено уйти в забвение, ибо Посвящение – праздник Айши и Ашшира. А также их сиятельнейшего родителя, да продлит Творец его годы, - произнес Махра и, чуть помолчав, добавил, - однако я подозреваю, что ты обратился ко мне не из желания праздной беседы.
- Нет, солнцеликий, - согласился Двуязыкий. - Я хотел спросить, что ты думаешь о будущем? Не том, легендарном, когда дым времени превратит нашу жизнь в сказку. О ближайшем. Когда кто-то из детей шаха будет назван наследником... И еще – доволен ли ты нашим великим визирем?
На лезвие Махры скользнула тень подозрительности. Еще бы – Фахраш Двуязыкий никогда не спрашивает «просто так». Каждое слово, что упадет в карман его Придатку, однажды может вернуться – в виде пощечины или удара.
- Будущее туманно, - уклончиво ответил Солнцеликий, - длань Творца сегодня укажет на того, кому он отдает наибольшее предпочтение. Тому мы помешать не в силах. Что до Очико Юо, то мы не скрещивали с ней клинки в Беседе. Все мои знания ограничиваются приказами шаха, которые она озвучивает. Не более того.

- Мне казалось, что мы с тобой можем помочь друг другу укрепить свое положение при дворе. Конечно, все в руках Творца и шаха, но если кто-либо не позаботится о себе сам, он легко может потерять, что имеет. А умный – приобретет.
Слушай этот разговор третий Блистающий, он бы поразился до сердцевины клинка. Уклончивый Фахраш был прям, как эспадон, а Махра, считавшийся простодушным и искренним, начал делать финты.
- Что ж, твои намерения мне понятны. Могу сказать, что ныне я обеспокоен проблемами куда более близкими руке моего Придатка, чем будущий приемник шаха. Однако я подумаю о твоем предложении – с кем же ты планируешь связать свои надежды?
- Звон слухов разлетается дальше, чем звон сталкивающихся клинков, и я знаю о твоих проблемах больше, чем ты думаешь, тряхнул рукоятью зюльфакар. – Возможно, могу чем-то помочь... Если ты будешь помогать мне.
Он словно пропустил вопрос Махры, но вряд ли сделал это случайно – вопросы Абу-л-Фарах пропускал не чаще, чем удары в беседе.
- Неудивительно, печально, но неудивительно, - холодно отметил Солнцеликий, - если ты сможешь мне помочь в нелегком деле поимки Иглы и отмщении сестрам-Катарам, то я обещаю поддержку тебе.
- А не поможет ли тебе другая удача? – отблеск солнца на раздвоенном клинке напомнил прищуренный глаз Придатка. – Раскрыть заговор или поймать того, кто виновен в недавнем исчезновении сабли?
- Хмм… неужто тебе известен секрет, которым томится вся стража Хаффы? – с нескрываемым изумлением воскликнул Махра, впрочем, недостаточно громко, чтобы отвлечь внимание от царственных персон Айши и Ашшира, - это была бы знатная услуга!
Двуязыкий негромко звякнул с явным удовлетворением.
- Как вижу, я зря опасался, что наши клинки не смогут смотреть в одну сторону. Вполне возможно, Солнцеликий. Буду рад продолжить нашу Беседу после Посвящения!
- Я буду ждать, - пытаясь скрыть возбуждение, отвечал Махра Солнцеликий.

(с НекроПехотой, разумеется)

Серп-лянь лениво покачивался на поясе Придатка, спрятав острое изогнутое лезвие в ножны. Впрочем, показная расслабленность не мешало ему зорко смотреть по сторонам, да и слушать тоже. За это умение дворецкий Халил и выделил скромного ткача, стал давать поручения. Оба были довольны – один сведениями, другой – тем, что мог украсить чем-то Придатка или купить себе новые ножны.
Хаффа гудела вестями, но лишь теми, которые уже были давно всем известны. Джамул даже не повернул к дому Двуязыкого, их передавать – и без него найдется кому. Вот раздобыть бы чего особенного...
Он снова припомнил поручения, что были даны. Рассказывать обо всем необычном; искать пропавшую саблю и того, кто ее увел; узнать всё про Иглу; про Фейхина Дракона и Очико не забывать. Ну, необычное искать сложно, оно само найдет. Про саблю почему-то сегодня Халил не очень настаивал... Словно прячет что-то в ножнах знания! Ну да не его дело...
Загадочней и интересней всего ляню казалась история с таинственным чужеземцем. Он побродил по рынку – об исчезновении сабли говорили уже многие. Кое-кто видел, как гулямы везли саблю от ворот. Ох и много разного об этом болтали! А уж про погоню! Послушать пустой звон, так по всему городу бегали! Но если слушать умеючи, так можно узнать, где на самом деле потеряли гулямы саблю. Чайхан-то не так уж много рядом, чай не как жемчуга в инкрустации на ножнах шаха понатыканы...

Монета прокатилась по стойке, бросая отблески в глаза Придатков – слабые и ленивые по сравнению с ярким сиянием Блистающих. Это была уже третья чайхана и третья чашка чая. Лянь подумал, что слишком балует своего носителя, обошелся бы. Не так-то просто кошелек наполнять. Впрочем, если склонить лезвие мысли под иным углом, не очень-то разговорчивы и дружелюбны будут с клинком, который просто так зашел и даже мелкой монеты не оставил хозяину.
- Говорят, недалеко от вас гулямы в очередной раз опростоволосились, - весело стукнул рукоятью о край стола серп.
- Да, было дело, - согласился словоохотливый пентджанг*, покачал головой с явным осуждением. – Совсем рядом. Потом носились вокруг, всех посетителей пораспугали, ковры затоптали.
- Вовсе обнаглели, - согласился Джамул. - Так им и надо. Эх, повидать бы того лоулезца, что с них полировку снял – я б его Придатка за свой счет здесь угостил!
- Откуда ты знаешь, что он лоулезец? – насторожился шест, беспокойно покрутившись.
- Нашел тайну, - засмеялся лянь. – Даже у стен глаза есть. Ткач я, а не шпик Махры. Спроси моих соседей, они скажут, что Джамул никогда никого не сдавал, - закончил он обиженно.
Чайханщик успокоился.
- Лоулезцев у нас, конечно, мало, тем более таких. Но я не знаю, где его искать, да и не хочу слышать! Неведение сейчас – хорошие ножны для честного Блистающего. Ничего не знаю, не видел, не слышал, и совесть моя чиста! А тебе коль не сидится спокойно, - в этот момент толстый Придаток хозяина подмигнул придатку серпа, - иди на мост предсказателей. Там сейчас новый гадальщик появился. Толковый Блистающий, скажу тебе!

___________________________
*Пентджанг - короткий боевой шест в Юго-Восточной Азии

(в одиночку, но с благословения мастера иду по следам Тельтиара)

(в общем, я кладу. если косяк - удаляйте^^)

Катары и еще много кто

- Ее зовут Наяками.
- М?
Катана продолжала презрительно молчать, чуть отвернувшись, и слушать, вакидзаси Хотару – говорить.
- Наяками. Ее так зовут.
- Кого?
Катана фыркнула. Хотару глубоко вздохнул, черпая из колодца выдержки.
- Нашу девочку. Ныненшнюю. Наяками. И предыдущего звали Наяками. И того, что был за ним. Их всех так звали. Но ее – особенно.
- Почему?
Катана пробормотала что-то крайне неразборчивое и нелестное в адрес криса. Вакидзаси еще разок вздохнул, еще глубже.
- Скажи мне, кусочек волны, почему небо голубое?
Сита глупо уставилась на нож.
- Ну потому что.. потому что..
- Потому что голубое, правда?
- Ддаа..
- Вот. Умница. Потому что Наяками.
- Аааа… - протянула крис, что заставило катану вывернуться чуть не винтом от презрения и брезгливости.

Девочка не шевелилась. Воровка Куан-та Хиро умело пробежала по предполагаемым карманам: ни ценностей, ни карманов, тело плотно обмотано, только для ножа левый тканевый сапог чуть отстает ножнами, и на спине ножны. Обычные ножны, обтянутые черной кожей.
Несколько спиц в волосах, без малейшего признака наверший-жемчужин. Как же это все грустно….
Куан-та села рядом на пятки, передразнивая девочку, Сита легла на левое бедро, параллельно вакидзаси.
Тишина.
- Она что, уснула? Или, может.. умерла? – оцепеневшим шепотом спросила крис.
На этот раз нож не ответил. Сита вздохнула, убедилась, что ее перестали замечать, вздохнула еще раз и уснула сама.


Хаффа не спала никогда. Подобно древнему чудовищу из легенд она смежала для сна лишь половину своих бессчетных глаз, другую половину оставляя бодрствованию. И видела все, все…

Сирокко подкинул в воздух новый финик.
Рядом с ним на подушке чудом не опрокидывалась покрытая белой мэйланьской эмалью пиала, в изломе которой, в лужице безвкусной водицы, плавали три длинных косточки. Катары скучали. Вытянувшись на бедрах придатка, они с равнодушной тоской следили за его действиями и думали – не думая – о том, что если взять духовую трубку, из которых будущие придатки стреляют косточками, а косточки заточить, или, еще лучше, сделать вроде миниатюрных метательных ножей, то… то лучше так не делать.
Сирокко плюнул косточкой в пиалу. Острая косточка с фарфоровым мягким звоном прокатилась по эмалированным бокам и упала к сестрам, предварительно толкнув их и возмутив воду.
Смутный темно-склизкий червяк полз по груву, мешая наслаждаться ничегонеделанием. Катары смотрели в пустоту, думая одинаково, как близнецы, и факелами мысли пытались осветить подвалы и тупики памяти, разыскивая червяка. Умирая, прошлый день шепнул что-то такое, отчего новому бы лучше не рождаться.
Фалькон? Вряд ли. Его вызов принят, спор не проигран. Что мятежных заговорщиков еще не вычислили – так полна была корзина забот другими делами! Нет, не то.
Утренняя встреча в переулке? Блеснули слишком ярко, много рисовались, но под меловой чертой сестры оказались далеко в выигрыше.
Стилет Игла? Не сказать, что он вызвал желание немедленно породниться и принять в клан, однако острой неприязнью не пахло воспоминание о заносчивом клинке.
Что тогда? Что? Катары бежали по переулкам памяти, отлистывая назад страницу за страницей. Цирк.. Высший Фахраш? Кольнуло, но не то. Новый союзник, пусть не столь надежный, но взлетевший так высоко, что риск щекотал под гардой и подгонял натягивать нитку этой связи.
Фахраш, Фахраш.. цирк… братья-алхимики. Здесь.
Саи. Договор с ними не закрыт – раз.
В Беседе им уступили – два.
Металл неслышно для Придатка застонал. Какие-то пробирочные маги-шарлатаны, какие-то вилки-переростки, ошибки пьяного Повитухи утерли нос Серебряному поясу! И бросить им (и всем!), что катары свое слово держат – теперь нельзя. Утопиться, что ли….
Сестры прервали Придатка на половине движения, что несчастный финик еле проскочил в горло, и потянули на задний двор таверны. Тренироваться, тренироваться, тренироваться!…

…росчерк белом лучом, день на тридцать три куска. Фейянь замирает в стороне, между землей и небом. Медленно выпрямляется, под углом к горизонту. Молчаливое Солнце скользит по гладкому, словно струи ручья, лезвию, то лениво, хозяйским жестом шейха по бедру младшей наложницы, то вдруг обиженно вспыхивая, то распадаясь на осколки, вместе с воздухом, вместе со днем, к неестественно маленьким ногам девочки. Чтобы потечь по лезвию вновь….


- ..ты меня понял?
- Я понял тебя.
Бхелхетти вежливо блеснул на прощанье, его придаток свободной рукой коснулась сердца, губ и лба, покинула темную, завешанную тряпьем комнату. Покинула Хаффу. Дамаянти недолго смотрела вслед, раздумывая, где еще искать неуловимых по утрам сестер, так и не узнавших по оплошности уруми о беглой хорезмийке. Гириш отправится в Кабир, к старым знакомым, за связкой сведений, заодно постарается выкопать скрывшегося так не вовремя «давнего друга» и должника катаров – если понадобится, то и в прямом смысле тоже. Уруми набросила старую шаль на оконный проем, повела Придатка прочь.

Молния медлительна. Солнце не поспевает за двумя языками металла, запаздывая яркими отблесками на волосах ветра, уже срезанными, еще не опавшими. Медитация неподвижности, затем медитация движения. Ровная дуга полутанца обрывается вниз быстрее, чем зазевавшийся луч успевает заметить, уцепиться за кончик клинка и протащиться широкой темной полосой. Фейянь-катана и Хотару-вакидзаси покоятся в ножнах, пока догоняют их неповоротливые блики.

Маленькая воровка перепрыгнула, мало не запнувшись, свернутый в скатку засаленный бешмет, зашлепала подошвами по пыли улиц. Крис на груди выглядывала краешком яблока, мысленно подгоняя Придатка. Легконогая девчонка набрала в сапоги ветра и неслась по городу, в этот час набитому людьми и Блистающими что перезрелый арбуз семечками, так, будто улицы были пусты глухой полночью. И при этом умудрилась облегчить пару поясов.