Breathless мягко улыбнулся своему потенциальному противнику. Затем, небрежным движением пушистой брови, материализовал в своей руке Оружие. Инкрустированное галлюциногенно сверкающими камнями, Оно было чистым воплощением Гламура и Треша. Веками над ним трудились мастера-гномы, веками его украшали затейники-эльфы. Все для этого поединка.
Серебрянный Вантуз жаждал крови. И скоро он её получит.
- Вы... Ты? Неважно. На моем Вантузе скоро появится новый прекрасный камень. Верно?

Он ласково погладил навершие своего Оружия, и вновь улыбнулся противнику.

- Наверное... Будет уместно сообщить, что поединок Solomon vs. Breathless был открыт?

Датчанин вежливо улыбнулся противнику, кивнул - и в такт движению его подбородка пространство, заколыхавшись, начало меняться. Как будто дряблое желе выбросили из формочки и блямснули об стол. Сквозь бледную повседневность проступали контуры...
...еще более бледной и еще более повседневности.
Старая городская квартира. Комната, из которой вывезли всю мебель, где уже несколько лет никто не был. Ободранные обои. Пришпиленное к люстре, висящее над центром комнаты поеденное молью платье. Огромное окно - портал в бесконечность, обрыв над пропастью - на стекле которого грязным пальцем неумело выведена надпись "I know the Truth". Сквозь дверной проем виднелась ванная комната, где эмаль была заляпана кровью.

И все же это место было прекрасно, несмотря на (а может, и благодаря ему) унылый облик покинутого дома. Из пор штукатурки в стенах пробивались бледные эфирные цветы, распуская прелестные хищные головки; тянулись в сторону двух бойцов, неподвижно замерших друг напротив друга. Под потолком в углах пестрели гнезда грибов, распространявших едва заметный, щекочущий ноздри, мускусный аромат. А еще - были слышны шаги.
Кто-то за твоей спиной.
Ищет тебя.

Впрочем, сейчас было гораздо важнее, кто находится перед твоей спиной.
Охотник не стал тратить времени даром. Вонзив вантуз рукоятью в пол (истлевшие доски жалобно хрустнули, как старик ломает руку), он обратился к визави с речью. Голос мертвеца был густым и вязким, как бульон с креветками - но в отличие от бульона, почти пресным.
- Кто может поручиться, запертый в трех стенах своего многогранника, что настоящего зла не существует? - заговорил он, роняя слова на пол и припечатывая их ногой. - Мы не сталкиваемся со злом. Всего лишь слышим о нем. Этот мор ведет себя так, словно обладает разумом - но что нам за дело до они, демонов и праха, когда самое цветное на стенах наших Теплиц - это серость и грязь? Чтобы испугаться, достаточно ножа. Чтобы возненавидеть, достаточно плевка в лицо. Мы теряем себя в кружевах слов, которые не передают и сотни всех впечатлений, девяносто девять из которых воздействуют на твою ненависть, а затем говорим, что зла не существует. Покажи мне свое зло. Заставь меня корчиться в судорогах злости, заставь пальцы вонзаться в ладонь в сжатых кулаках, заставь зубы крошиться и обращаться в пену на языке. А потом я проделаю то же самое с тобой. Это состязание Ужаса и Зла!

Сорвав с пояса колбу с булькающим грязно-коричневым веществом, охотник плеснул ею в раструб своего вантуза и перехватил его наизготовку. В резиновой нашлепке что-то кипело, плавилось и испрялось - наверняка смертоносное заклятье, которое следующим ходом выплеснется в кошмар.
Но Соломон всегда ждал атаки от врага. В далеком будущем это его и сгубит, когда его поймают люди с пистолетами и касками, спеленают, и затем оставят в колбе наподобие его собственных - перевариваться в собственном соку своей души.
Но до тех событий было еще далеко.

Breathless так и стоял закрыв глаза и чуть неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Его лицо было высечено из гладкого мрамора – а где вы видели особо впечатлительный мрамор? Когда последний звук утих, серебристым на вкус колокольчиком в его разуме, он улыбнулся. Наконец – он улыбнулся. И ответил тихим мелодичным голосом, что напоминал шелест уходящей осени, что напоминал запах пряных прелых листьев. Он говорил, направив навершие вантуза прямо в лоб своего противника. Он говорил, и речь его была проста.

- Ты видишь Зло вокруг? Просей этот бренный мир сквозь сито своего сознания – найдешь ли ты хоть атом Зла в нем? Или ты хочешь увидеть молекулу Справедливости? Ты пришел не к тому. Ты пришел не туда. Знай, тот, что зовет себя Соломоном: во мне нет Зла и нет Добра. Во мне лишь шелест прошлогодней осени и пустота в груди.

Его слова пушистым серым облачком выплывали изо рта. Он плел эту сеть, плел надежную ловушку для своего противника. Плел, зная изначально, за Кем будет победа. Он улыбался.

- Я – пустота. Я – Breathless. Знай, Соломон, чье истинное имя видимо мне. Знай – отныне я зову тебя как Truthless.
Ты мой отныне. Задохнись во мне.

Немногие бы вспомнили сейчас, что облака меняют цвет так часто. Они темнеют, превращаясь в тучи. В ужасные, бесформенные части из воды. И холод капель их вытягивает то, что сущностью зовется. Мгновение, взмах вантуза, и молний бесконечных алые разряды разлились по всему. И Breathless распахнул глаза.

- Я – пустота, что принимает форму. Я сладкая бессонница талантов. Ты хочешь видеть Зло? Изволь – увидь. То искаженное нечистое начало, что изначально было неправо – ты хочешь знать зачем?

В его глазах светилась мгла и мрачно ползал свет. Он улыбнулся вновь.

- Иди, и задохнись во мне.

- Ложь. - голос охотника хлестнул, словно плеть. - Те, кто считает себя пустыми, просто слепы.
- Отведай гнили, выпей сладкого и перебродившего Янтаря, что пьянит разум, наполняет губку мозга эйфорией. Что есть тень богатства несметного и веселья неиссякаемого. Бурю, буйство несущего, кости дробящего, захлебнувшегося в хохоте, оседлавшего смерч... Может быть, это заполнит то, что ты считаешь пустотой.

Хлесткий взмах вантуза - и резиновая нашлепка исторгла из себя всплеск сотен грязно-коричневых пятен. Блестя на лучах тусклого света, пробивающегося сквозь пыльное стекло, капли пролились огненным дождем. Там, где они соприкасались с кожей, она покрывалась едкой ржавчиной и рассыпалась в железный песок, открывая ужасные раны, мясо и кости. Но тело... что такое тело, и что такое Маленькая Смерть? Цвет воздействовал на разум. Цвет был квинтессэенцией эмоции. И сейчас шторм, в котором кружились маленькие Будды с толстыми животиками, золотые жабы, монетки, маленькие склизские мозги, опавшие листья и раскаленная ртуть - ввинчивался в лоб Бездыханного.

Вот что он нес с собой:

Янтарь.
Он был на седьмом небе от счастья. Девочка уже почти не плакала - побледневшее лицо с прокушеной до крови губой только дергалось и ерзало по столу. Маленькие ножки, миниатюрный шедевр скульптора, такие гладкие и мягкие, когда их касаешься пальцами - едва слышно постукивали пятками о дерево. Он двигался быстрее, преодолевая боль, и чувствуя, как по бедру стекает теплая струйка крови вперемешку со спермой. Пальцы, припечатанные к столу, терлись о ее волосы - прекрасные, шелковистые, но сейчас больше всего напоминавшие мерзко пахнущую нейлоновую нить...
Позже - наверное, кому-то это показалось бы самым страшным - он даже не будет ненавидеть себя за это. Чувство вины осталось где-то за границей человеческого разума, полностью вытесненное наслаждением, грязью, желанием...
Когда все кончилось, он достал из угла за шкафом железный прут, закрыл глаза и попытался вспомнить хотя бы одну молитву.
Когда она выдавливала из груди вместе с пузырящейся лимфой последние всхлипы агонии - он так ничего и не вспомнил. Вот тогда для него все действительно кончилось. Навсегда.


- Начнем с простых решений, - прогудел охотник, снова вскидывая свой вантуз в позицию защиты и готовясь к выходу через кварту. - Кстати, я считаю должным добавить одну вещь, на случай если нас читают юные школьники. Зло существует не на молекулярном уровне. Пратчетт просто подзабыл физику. На данный момент есть две точки зрения относительное его прероды - субкварковая и макрообъектная, но я больше придерживаюсь второй...

Breathless. Где твои чувства? Где твои мысли? Где твое Добро? Нигде. Их нет. Нет мотивации. А значит – я волен делать все что захочу, не так ли?
Уже тогда, когда твоя ненавистная плоть проникла в неё…В меня? Она была во мне. Или я был в ней? Неважно. Она дала свое дыханье. Она исчезла в глубине меня.
И боль взорвалась бомбой в моем теле. Ошметками грязно янтарной субстанции из крови и семени. Я кричал от страданий, и плакал от страха, морщился от отвращения, задыхался в припадках. Я испытывал давно забытое наслаждение. Наслаждение чувством боли. Не кинешься ли ты и на помои, пробыв и вечность и ничто в самом себе – без боли, мыслей, чувств, желаний? Что девочка? Что смехотворнейший отрезок бытия? Она пропала в глубине меня, что б никогда не возвратиться вновь. Она исчезла. Был лишь я. Был скрип, был страх да только не было раскаянья. А нужно?
Когда он встал, подняв железный прут – то знал ли он, что, взорвав её…мою грудную клетку он даст мне силы, даст мне взрыв, и даст бескрайнейшее облегченье? Нет. Он не знал. И слава…Нет, такого от меня вы не дождетесь.
Когда он встал греховный и невинный… Невинный? Что ж может быть и так. Я не умею врать. Я пустота – во мне нет лжи, нет правды.
Он оглянулся вновь на медленно багреющую биомассу. И улыбнулся. И я вновь был в его глазах.

Он оглянулся на своего противника. И улыбнулся.

- Ты так не понял моей сущности. Ты просто питаешь черную дыру. Думай,Truthless, думай.

Мрачный желтый камень, блестел переливаясь мглою на кончике навершия. Секунда, обломавши ногти, он вынул странный минерал из своего жилища. И медленно растер меж пальцев. И тот, блестящими осколками пронесся, и превратился в облако из пыли. И охватил Утратившего Правду. И саваном из грязи облепил.


И вновь сидел он в своем мерзком подвале. Где-то мелькали розоватые, с темными пятнами проказы, хвосты. Все тело зудело. Он хотел есть, но каждый раз когда он пытался вытащить кусок из миски, в ней шевелились мерзкие, остроголовые черви. Два раза его тошнило. От запаха и чувства безнадежности кружилась голова. А он все не мог откусить кончик языка. Казалось – мгновение и все кончится. Но он был трусом. Он боялся видеть то что будет дальше. Он просто хотел быть живым. Хотел чувствовать. Хотел ощущать. Слышать. Видеть. Пусть даже он ничего не слышит кроме капель из проржавевших труб. Пусть даже он ничего не видит кроме стен и крыс. Он хотел жить…Хотел…
Он вскоре обнаружил себя у пустой миски. Вскоре его снова стошнило. Обратно в неё. И так продолжалось два дня.
… Однако…Даже это не было бесконечным. Кусочек свинца закончил все, ибо свинец - не судья и ему все равно в кого вонзиться. Пусть в крысу, пусть в сына «всемогущего Сенатора». Одним ударом он уложил обоих. И оба издали странный писк. Все. Конец. Конец?

Он проснулся в холодном поту. Это кошмар. Это кошмар. Это кошмар. Просто кошмар. Его тело зудело. Кем он был? Кто он? Сын Се…Нет. Алекс Фирцех – помощник Сенатора. Старого, тупого, дряхлого Сенатора. Он прошел слишком долгий путь что бы закончить все так просто. И жертвы стоили того. И вновь на него напала сонная дремота…

…И в этот раз он был женщиной, чуть старше сорока. В её (его?) груди разбился мерзкий сосуд желчи. Желтой горечи. Она медленно опустилась рядом с сыном. Она бы выла, если бы её голос не пропал. Она бы плакала, если бы могла. Она бы убила себя, если бы знала как. Она коснулась его тонкой шеи. И ей ударил в пальцы мертвый холод.
Она легла и мягко чуть коснулась его белых щек. И сердце её тут остановилось. Бездыханные. Мертвые. Бездыханные.

… Он вновь проснулся. Его тошнило. Он боялся спать. Его глаза опухли. Его голос стал тонким и ломким словно лед по весне. Он встал с кровати. И надо же такому случится: поскользнулся…

… И падал в пустоту. Затем его объятьями стала холодная и бездыханная вода. «Зачем я написал ту статью?!» - стало его последней мыслью.

Он вновь проснулся.

Сон во сне настиг охотника. Сон во сне во сне во сне во сне во сне...
Он никогда не видел такого, ни в бытность живым, ни в жизни-после-смерти. Это был один из уроков Причинения Зла - неведомое страшно, но лишь до тех пор, пока его не объясняют. Когда разума коснулись черви, охотник скривился, из уголка рта потянулась струйка гнилостной слюны. Зуд заставил пробежаться по телу наждачному крошеву, откусить кончик языка - подняться селезенку куда-то к горлу.
Он никогда не видел таких снов. Его сложно было напугать ими. Но на мгновение он вспомнил, как ему случалось жить в полудреме, на минуту просыпаясь и на минуту засыпая, под спудом болезни и пульсации обруча на висках. Тогда - он помнил - ему казалось, что он сделал что-то, попытался выключить свет, задернуть шторы - но открыв глаза (как выяснилось, они были закрыты!), обнаруживал, что все это было во сне. Он рвался закончить, погасить бьющийся подстреленной птицей свет, задвинуть умоляющие занавески - и снова понимал, что уснул прежде чем смог поднять руку своего тела, но слишком поздно, чтобы успеть отказаться от намерения.

- У тебя есть одна слабость, Существо. Ты слишком горд. Забудь об этом. Легко казаться гордым и непобедимым, когда ты - лишь отпечатки светодиодных лучей на матрице из фольги. Здесь мы скованы ограничениями, здесь требуется игра с двух сторон - не только палач должен талантливо нарисовать зло, но и пытуемый должен раскрыть себя, приняв его...

И снова - удар в пол. На этот раз присоской, в которой уже клубились пары чего-то бледно-кислого. Когда и как охотник успел отцедить часть лимфы из пробирки в свое монструозное оружие - похоже, осталось незамеченным даже для Аудиторов Реальности.
Серебро хладнокровное, крепкий хребет, вместилище всяких богатств, покровитель стяжателей и самоубийц... Всплеск волн в стенах. Головокружение, кровь стынет в висках, но холода нет. Просто она становится густой, превращается в сметану, все процессы жизнедеятельности останавливаются, время умирает - и ты вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь... Там, где нет места притворствам и маскам, где истиная сущность видна намного лучше, чем перед каким-либо зеркалом, где стоило побывать каждому из экзистенционалистов-философов - наедине со злом.
Белое марево Серебра накрыло комнату. Почему-то сразу поползли воспоминания о первом полете на самолете - как чувствовал себя зажатым в кокон, как прощался с жизнью каждый раз когда встречалась воздушная яма, как совершенно не думал о возможности упасть... зато понимал, что находишься словно в чьей-то утробе, как Иона.

Серебро.
Они в моем теле. Повсюду! Я не уверен, но мне кажется, что я знаю это. Вчера... было ли это сном, или происходило на самом деле... я не помню! Нет, оно было, было!
Тогда я оцарапал руку ножом, когда резал яблоко. Помню, как выступила кровь - совсем чуть-чуть, не такая, как я видел в кино или игрушках. Она была бледно-розовой, клейкой, и сладковатой на запах, как сироп от кашля. Она пузырилась на коже, и у меня страшно зачесалась рука... Я чесал, размазывая кровь, раздирая ногтями кожу, не обращая внимание на отступившую боль - и тогда меня чуть не вырвало прямо на стол.
Из расчесанного пореза лезли личинки. Маленькие, извивающиеся, похожие на мокриц без хитина, слепо поводящие мордочками, отвратительные, скользкие, мерзкие твари... Я орал, дрожащей правой рукой пытался смахнуть из с запястья, они падали, заползали мне на ноги и едва заметно щекотали кожу; они падали, вгрызались во все, что можно назвать органикой, прорывали норки в отрезанном яблоке, несколько штук попало на Джейми, и он весь начал чесаться...
Я был в безумном ужасе, просто в оцепенении. Они повсюду. Они внутри меня. Я - не человек, я - тухлое мясо, в котором отложило яйца огромная оса-наездник. Я знаю, это было месяц назад, той ночью, когда что-то давило мне на горло...
Я хотел взять нож и вскрыть себе вены, чтобы умереть. Помню, весь дрожа от страха и отвращения, я ткнул блестящим кухонным лезвием в бедро, и после того, как они залепили мне глаза, помнил только тупую, ноющую боль...
Я проснулся.
Я помню все.
И сейчас я лихорадочно шарюсь по ящикам шкафчика, выпотрошив все мамины лекарства, и перед глазами у меня стоит пузырек с белым таблетками - все, что мне нужно, чтобы никогда больше не видеть страшных снов.

Бездыханный плашмя упал на пол. Упал, хватая ртом воздух, словно рыба выброшенная на берег. Озерце полынно-горькой слюны собралось в его рту, а в уголках глаз вскипели слезы. Не слезы страданий. Слезы от спазмов желудка и судорог. Полукашель-полустон сорвался с губ рваной тряпкой. Сорвался и упал.
Черви…Черви…Черви…Нет…Нет…НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! Повсюду…Во рту…В глазах…Шевелятся…Внутри…Везде…В кишках…Нет…Ободранными ногтями он отрывал от себя куски плоти, высвобождая несуществующих червей, царапал глаза, извиваясь словно угорь.
Скользкие…Скользкие...Пожалуйста…Пожалуйста…
Скулеж тонкий и слабый исходил откуда-то изнутри. Пустой желудок выдавил из себя несколько капель едкого на вкус сока. Отвратительно пахнущего и мерзкого сока. Вскоре, зловоние жидкости перемешалось с ароматом Truthless. Слезы выступили вновь. Он отчаянно выдавливал их.
…Через поры…Через рот…Повсюду…Умоляю…Пре…
Судороги не желали прекращаться. Влажная рубаха прилипла к телу. Волосы тускло блестели. Склизкий вонючий комок внутри нарастал. Он выгнулся дугой, содрогаясь в агонии. Мягко-отвратительно хрустнул хребет. Липкое тело покрылось слоем пыли пополам с сукровицей, слюной и потом. Мышцы сжимались и расслаблялись. Кульминация.
Нечеловеческий истеричный крик переходящий в стон…Затем в тихий скулеж.
Я…удовлетворил…те…бя?..
Расслабленное тело опустилось на прогнившие доски. С дробным стуком ударились об них ободранные костяшки пальцев. Влажное дыхание вырвалось…Дыхание?
…Мое имя…Имя…Имя…Махакам.
Тонкие пальцы коснулись рукояти вантуза. Тихонько стукнули по бледно-розовому камню. Тот растекся липкой субстанцией. Упал на пол блестящей каплей. И медленно потек к ногам «не мертвого». Та капля обрастала, все ближе подтекая к его стопам. Уже подкатившись, она приняла размеры футбольного мяча. Несколько секунд она просто блестела, тускло переливаясь. А затем из неё медленно вылезли пальцы. Кисти. Запястья. Розовые руки ухватились за его ноги. Руки. Десятки рук. Они все вылезали и вылезали. Женские, мужские. Покрытые шерстью, гладко выбритые, жесткие, нежные. Мягко поглаживали бедра, цеплялись за щиколотки, сжимали пах, проникали под одежду, ласкали…сжимали…царапали. Они шли все дальше и дальше… Наконец, одна из них достигла рта. Мягко раздвинула сжатые губы. Щекотнула небо. И прошла дальше. Вглубь.

…Страсть? Что такое страсть? Ты задавался не раз этим вопросом. Ты хотел её испытать. Ты хотел, что бы твоя плоть сжималась в агонии. Ты достигал этого. Но каждый раз тебе хотелось большего. Большего. Ты испытал все…Или почти все в этой части. И ты даже умер на ложе. От наслаждения. И когда попал туда, откуда не возвращаются, ты понял, что НИЧЕГО не знал об ИСТИННОМ наслаждении.

…Запах. Запах пота, смегмы, крови и спермы. Разнообразные ароматы заставляли желудок сжаться. Духи, пот, моча, фекалии. Чувственность обострилась в сотни раз. Каждый аромат бил по рецепторам стократно.
…Вкус. Ты ощущаешь вкусы. Всего этого. В твоем рту чей-то кусок влажной плоти. Он проникает глубже и глубже. В тебя. Внутрь. Рвотные спазмы не прекращаются, как бы ты не пытался их удержать. Ты пытаешься откусить этот мерзкопахнущий хрящ, но твой мучитель только откликается сладострастным криком. И каждым бугорком своего языка ты ощущаешь вкус этой плоти. Вкус всего.
…Звук. Чавканье, сладострастные крики, шипящий воздух. Судорожное дыхание. Хлюпающие звуки.
…Осязание. Это везде. Внутри тебя. Руки царапают, касаются твоего истерзанного тела, поглаживают, царапают, лезут в глаза. Ослепительная боль отдается в каждой твоей клетке, нет, молекуле…Тяжесть давит сверху, ты не можешь вдохнуть, слезы вскипают на глазах и слизываются чьими-то языками, волосы лезут повсюду. Горячо. Жар твоего тела смешивается с чужим, кожа ощущает мягкое, твердое, жесткое, липкое, горячее, холодное.
…Зрение. Повсюду…Ты стараешься не открывать глаза, но слышишь чей-то хохот, и чувствуешь как твои веки насильно разнимают чьи-то пальцы. Везде – красная, розовая, загорелая, бледная кожа. Везде – движение. Быстрое, медленное, судорожное, агонизирующее. Ты видишь это. Везде. Ты обрел истинное 3D зрение. Ты видишь все шесть граней куба одновременно. Ты внутри и снаружи одновременно. Ты везде. Ты каждая молекула этого организма. Ты ощущаешь все и всем.
…Мысли. Ты хочешь умереть? Давай, попробуй. Давай…Не можешь? Какая жалость. Не хочешь, наверное? Твоя мечта сбылась, ведь так? Так почему же? Давай…Попробуй. Услышь. Ощути. Увидь. ПОЛНОСТЬЮ И АБСОЛЮТНО.
ЧТО ЖЕ ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ? ЧТО ЖЕ ТЫ НЕ ПЫТАЕШЬСЯ? ВСЕ ЭТО ТВОЕ. Все. Любое. На твой вкус. Давай. Покажи! Ну же, нуже, нуже, нуже!!! Еще! Больше! Быстрее! *хихиканье* Уже выдохся? Какая жалость…Это только первых десять секунд. А впереди у тебя Вечность.
…
..
.
Наслаждайся.

- Проклятье.
Охотник бился в судорогах, словно в пляске под аккомпанемент так ненавидимых им тамтамов. К нему возвращались воспоминания моментов, когда он был еще жив (хоть этого никогда и не было)...
Сотни вкусов.
Тысячи касаний.
Нервы вопиют в ужасе, они натянуты, как струны, как колючая проволока, и мягко отрезают пальцы гитаристу (и они так же мягко шмякаются в лужу крови, да!). Он ненавидел себя за это. Он содрогался в пароксизмах отвращения, эти пальцы, бродящие по его телу, насилующие его с экстазом червей, напитанных тестостероном... эти ногти, царапающие кожу, с еле слышным шорохом пронзающие жир и впивающеся в мясо, как будто совсем чуть-чуть прожаренное на огне страсти. Глаза как будто выдернули из глазниц (он ощутил еще одну судорогу отвращения, когда представил их - как два голубоватых яичка, болтающихся на ниточках нервов) и растянули по сторонам, выдолбив дрелью в висках ямки и закопав их туда. У него теперь монокулярное зрение, как у оленя. Одним глазом видишь одну половину мира, другим - другую. Обеими - в два раза больше, чем прежде, и это сводит с ума. Мозг свивается ужом, брызжет сырной сывороткой в попытках свести разъезжающиеся глаза, и это сводит с ума.
Я ненавижу это, я в восторге от этого, и это сводит с ума.
Оргазм отвращения сотрясал его в приступах приливов, охотник мычал в экстазе, не в силах произнести что-то членораздельное, и корчился, сгибаясь пополам, пережимая нервы.

Пока Цвет в склянках не проснулся.
Тогда он схватил откуда-то большие ржавые ножницы (а может, это только ему показалось), и шинковал, резал, кромсал эти ужасные руки, растущие из досок, пока на месте их не остались только слабо шевелящиеся кровавые обрубки.
В экзистенциальном ужасе, растворив каждый свой нерв в едком яблочном уксусе и выжав, как половую тряпку, охотник покачал головой. Бой переходил в серьезную категорию. Было время снова делать выбор - хоть и принято считать, что Цвет сам решает, когда ему исторгнуться. Как бы то ни было, следовал ответный ход - а для разговоров кончилось время.

На этот раз вскипела красная пробирка.
Пурпур яростный, причиняющий раны, цвет карателей и пророков, знамя праведных, алая кровь...
Прокисший и разведенный с гнилой водой...

Пурпур.
Он с любовью провел пальцем по отполированной коже. Разве это не прекрасно - насколько эта грубая ткань человеческого тела шероховата, покрыта мерзкими волосами и прыщами снаружи - и как гладка, девственно чиста изнутри, будучи аккуратно вскрыта коротким лезвием? Еле слышный писк от трения пальцем о пленку жира.
Легкие, аккуратно отрезанные от оплетающих их сосудов, осминожьей сеточки... Кровь еще булькает, стекая по пульсирующим трубкам. Отрезанная голова валяется где-то в стороне, уставившись в небо косым обрезком трахеи - как будто ножик прошелся по трубке хвоща. Если пойдет дождь, она заполнится водой. Эй, пить хочешь?
Да, так вот, легкие. Они действительно легкие на ощупь - рука касается нежной пористой губки, гладит шелковистую поверхность и чуть проскальзывает по плерве. Главное, чтобы не попала вода. Иначе она заболеет...
А вот почки отвратительны - фильтр, да и только. Две набухшие блямбы, из которых сочится желто-зеленоватая жидкость. Еще и вымазаны в прозрачной клейкой лимфе. Мерзость.
Пять мотков кишок, аккуратно измеренных по локтю. Восхитительная камера желудка, которую он долго очищал от обрезков мяса и аккуратно вытаскивал извивающихся глистов из разреза. Полупереваренные остатки ужина рассыпаются по дороге вперемешку с маленькими белыми червячками. Бегите, бегите. Вы точно найдете новую жизнь.
Сердце... к сердцу страшно приближаться. Оно еще дышит, стучит и сокращается - очень громко, так, что он боится и осторожно держит нож "пером", готовый ударить. Кажется, что этот стук услышат все. Ну зачем ты так бьешься? Она ведь уже два часа как мертва, давно откричалась и изошла пеной, тело раскрыто посредине и чуть наискось, ровно, как чемодан на молнии - и из него аккуратно вытащен дорожный скарб органов. Почему оно бьется? Почему оно бьется? Злые слезы непонимания давятся глазами, и он бьет - наотмашь, криво, железным когтям распарывая бьющийся комок. Первый раз промахивается и попадает в землю. На второй раз нож втыкается в цель.
Но оно продолжает биться.
Как часы. Как топор, раскачивающийся над его головой.
Топор, готовый полюбоваться самым драгоценным из органов - только тем, что можно извлечь из его расстегнутого черепа.

Его лицо исказилось в мертвой гримасе отвращения. Отвращения сжимающего что-то в груди. Отвращения, сжимающего сердце.
Он коснулся груди, пытаясь вырвать этот кусок плоти из клетки костей. Вырвать и забыть о нем. Эмоций нет. Уставшее от криков и страданий лицо уставилось на свои пыльные, грязные руки. Все равно. Все равно. Чувств нету. Есть отвращение. Есть опустошающее, высасывающее все и вся отчаяние. Есть презрение к самому себе. Он слабо раздвинул уголки губ в полуухмылке. Тошнотворный запах крови и фекалий забивался в нос. Хотелось чихнуть. Веки отяжелели. Эта кровь на его руках. Пустая. Он сплюнул, утирая с губ гадостный привкус. Глаза тускло блестели в приглушенном свете камней. Железный вкус все не выходил изо рта.
Ничкчемная симуляция несуществующего оргазма...
Он улыбнулся и сжал руки. Так хотелось спать...Он потер губы вновь.
Он поднялся.
Пустые глаза Махакама коснулись взглядом блестящего в лунном свете камешка. Прозрачный бриллиант, сияющий, словно одинокая слеза, посреди всех этих фальшивых драгоценностей. Подобно невинному агнцу среди алчущих власти и порока волков. Темно карие зрачки слегка расширились. Его запекшиеся от крови губы чуть задрожали.
- Os iusti meditabitur sapientam…
Секунда – и маленький камень упал на палец юноши. Упал и растекся бесцветной каплей на грязной от пыли и лимфы подушечке.
- Et lingua eius loquetur iudicium…
Он поднялся. Его шаги тихо отзывались в покинутой и одинокой комнате.
- Beatus vir qui suffert tentationem…
Шаг за шагом он сокращал расстояние между ним и Truthless. Бесконечно медленно он шел к нему, прикрывши слепые глаза и глотая беззвучные слезы.
- Quoniam cum probatus fuerit…
Капли стекали по щекам и, остановившись на подбородке, соленой драгоценностью падали на грязный пол.
- Accipiet coronam vitae…
Его голос был тих, его пение было почти неслышным. Он фальшивил немилосердно, и его голос срывался то до писка, то до тихого шипения. Изысканное издевательство, чуть прикрытое фальшивой истиной. Красивые слова в ужасном исполнении. Ложная истина и правдивая ложь. Подойдя к не-мертвому, он поднял веки, и почти умоляюще глядя в глаза противника, продолжал:
- Kyrie, ignis divine, eleison…
Указательный палец коснулся правого века Соломона, оставляя на нем влажный след из соленой воды. Последним что он увидел в мире «Здесь и сейчас», была дрожащая нижняя губа, кривящаяся в слабой ухмылке и полные прозрачных слез, темно-карие глаза

… Oh quam sancta…
Он шел по освещенной неоновыми огнями улице. Этот свет отражался в его глазах, казавшихся от этого светло-синими. Сигарета слабо тлела в его правой руке. Казалось он забыл о ней, полностью погруженный в свои думы. Вскоре тлеющий уголек достиг его пальца. Он обжегся. Выругался. Встряхнул головой и растоптал остатки ядовитой палочки. Реальность, вместе с её потребностями и надобностями вторглась в его разум, и он с раздражением ощутил потребности своего мочевого пузыря. Завернув за угол, он расстегнул ширинку, и вдохновлено зажурчал вонючей желтоватой струей. Быстро ширящаяся лужица коснулась кончиков его ботинок, и он вновь выругался.
Шорохи. Тихое бормотание. Звук застегивающейся ширинки. Он облегченно похлопал себя по животу и огляделся, боясь, что его кто-нибудь увидел. Прислушался. И услышал тихие сдавленные рыдания, где-то неподалеку. Он вздрогнул. Ибо всхлипы явно были детскими. Он оглянулся вновь в поисках источника. И пошел на звук.
…Quam serena…
По мере того как он шел, звук становился все громче. Эти безнадежные и тяжелые вибрации оседали где-то в душе. Он вздрогнул вновь. Звуки его шагов перемешивались с шумом проезжавших мимо машин, и сдавленными всхлипами. Его глаза слабо ориентировались в темноте, но все же, зайдя в какой-то обветшалый подъезд, давно нежилого дома, он увидел маленькую фигурку, что свернулась в позе эмбриона и тихонько дрожала в слабом свете неоновых ламп. Он закусил губу. Он не знал что произошло. И в глубине души, он не хотел этого знать. Но, презрев малодушие он сделал шаг.
…Quam benigna…
Он подошел к ней. Со сжавшимся сердцем заметил синяки на её ногах. Коснулся ладонью вязаной шапочки что прикрывала её белесые, кажущиеся прозрачными нитями, волосы. Она вздрогнула. И оторвала от заплаканных глаз, грязные ручонки. Посмотрела на него. Испуганно сжалась.
«Тише. Тише. Я не буду тебе делать плохо. Откуда ты?»
Она непонимающе уставилась на него своими огромными глазищами. Её губы кривились. По щекам текли соленые прозрачные слезы.
«Тебя кто-то обидел, да?»
Он вновь выругался. Конечно её кто-то обидел, идиот! Он сжал кулаки. Такая тварь…не заслуживает жизни. Его внушительный кадык задергался вверх-вниз. Она с шипением вдохнула воздух. Её тельце вздрогнуло.
«Это был плохой человек, да?»
Она тихонько кивнула, прижимая левую руку к глазам.
…Quam amoena…
Так и знал. Кто-то…Кто-то посмел…Венка заиграла на его шее. Кто же?
«Ты знаешь где этот плохой человек? Покажи куда он ушел? Где он?»
Девочка села. Посмотрела на него своими печальными глазищами. Её худенькие ручка выпрямилась. Она оттопырила свой указательный палец.
Секунду он непонимающе смотрел на неё. Он посмотрел вниз и с удивлением увидел, как тонкий пальчик тычет в его грудь.
«Что?»
Вспышка боли. Ослепительной, невыносимой боли, разрывающей его грудную клетку в клочья. Он пытался вдохнуть воздух, и тот с обжигающим свистом отозвался в его взорванных легких. Кровавая пена взбилась на их пузырьках, перед глазами плыл туманный свет неоновых огней. Его ноги выплясывали танец под ритм агонии. Запах собственной крови заставлял его визжать от страха. Он царапал свою грудь, словно пытаясь прекратить, вырвать эту боль с концом, но не мог. Тишину разрывали его крики и визги. Его лицо исказилось в судороге, а порванные уголки рта нещадно кровоточили.
Она со всхлипом выронила пистолет. И прижала руку в плечу, что нещадно ныло от отдачи. Но все же…Она улыбалась. Плохой человек умрет. Плохой человек не будет с ней играть, как другой. Плохому человеку будет плохо. А она добрая. Она убивает плохих людей, значит она хорошая. Она самая хорошая девочка на свете. Она будет убивать плохих людей, что бы они не сделали вреда хорошим девочкам. Она будет…Она поднялась. И подняв ножку в тяжелом ботинке, с силой опустила её на промежность плохого. Тот, казалось было, даже не заметил. Она перенесла всю тяжесть своего веса на правую ногу, и удовлетворенно услышала омерзительный звук размазывающейся плоти.
Затем наступила на его живот. Он выдохнул, судорожно, тщетно пытаясь вдохнуть воздух. Его кадык все дергался, туда-сюда, туда-сюда…Она заворожено наблюдала за этим движением. Затем ей это надоело.
«Ну хватит!»
Он не останавливался. Она вновь подняла ногу. Хруст. Бульканье. Кровавые пузыри вздулись на его губах. Мышцы сфинктера разжались. Зловоние прокатилось волной по комнате. Она зажала носик.
«Ты плохой. Плохой.»
Он не слышал. Его глаза в ужасе уставились в потолок.
«Ты плохой»
Повторила она, глядя в эти глаза.
«…И дурак»
Молчание было ей ответом.
«…И мне тебя нисколечки не жаль»
Она постояла так еще несколько секунд. Пожала плечами. Подняла с пола тяжелый пистолет и поставила на предохранитель. Спрятала под одежду. Поправила шапочку. Протерла опухшие глаза. Затем, зажав нос, пошарила по карманам. Посмотрела на светящийся брелок в форме маленькой феи-эльфенка. Фосфорная игрушка ей понравилась.
«…Прекрасная принцесса, я вызволила вас из рук злого людоеда!»
Пропела она, спрятав феньку в своем кармашке. Вытащив из нагрудного кармана покрытый кровью бумажник, она пересчитала деньги. Раз по сто, два по сто, три по сто…Всего три по сто.
«Дурак. Всего три по сто»
Она пнула его руку. Выбросив бумажник, она потерла красные ручки и убежала куда-то. .
…Oh castitatis lilium.

Он улыбнулся.



_____

Os iusti meditabitur sapientiam et lingua eius loquetur iudicium
(Уста праведника изрекают премудрость, и язык его произносит правду)
Псалом Давида 36:30

beatus vir qui suffert temptationem quia
cum probatus fuerit accipiet coronam vitae...
(Блажен человек, который переносит искушение,
потому что, быв испытан, он получит венец жизни...)
Книга Иакова 1:12

Kyrie, ignis divine, eleison. Oh quam sancta... Quam serena...
Quam benigna... Quam amoena... Oh castitatis Lilium
(Господь, огонь священный, помилуй. О, Ты, Святая... Ты - Безмятежная...
Ты - Благочестивая... Ты - Милосердная... О, Непорочная Лилия.)