Ближе к утру собрались тучи, сгустив и без того непроглядный мрак. Запирать ворота на ночь не предполагали, обошлись бы и бамбуковой загородкой, да к началу часа Быка* из дома вышел сам Абэ Таданага-доно и не только отдал приказ, но и лично проверил массивный засов. Кто же будет тут спорить? Уж на что Кьёхэй вышел ростом (и на ширину плеч не жаловался), но и на него, самого дюжего во всей свите, старший генерал и военный советник Атаго-сёгуна посматривал сверху вниз. И кто выдумал, будто все эти северные дикари низкорослы и живут под землей в норах?
- Слышь, Тецумаро, вот тут все говорят, что у нашего доно* чересчур горячий нрав...
Родом Кьёхэй был из крохотной деревеньки Хиракава-мура между Чьёда и Акасака, а на службу попал только чудом, потому ни с кем не спорил. Да и характером, как все крупные, сильные люди отличался покладистым и даже мягким. Тецумаро приходился ему зятем, хоть и был на десяток лет старше. Соответственно - опытнее в различных делах. Лицом зять походил на удачливого в набегах на чужой огород зайца, но сестра Кьёхэя тоже не слыла в их деревне красавицей, так что тут еще неизвестно, кто остался в выигрыше, а кто проиграл.
Тецумаро отвлекся от тщательной прочистки дудочки и задумчиво скосил взгляд снизу вверх на младшего сослуживца.
- А как же, еще какой горячий. Такому бы и остывать быстро, а наш доно упертый. Вот ты про давнюю тяжбу слышал?

----------------------------------
*час Быка – от 01:00 до 03:00 часов ночи.
*dono - 殿 – господин (яп.)

Росточком зять тоже задался. И если в родной деревне уже прекратили веселиться, глядя на колобка-мужа и долговязую жену – просто наскучило, да и иных дел по горло, - то среди воинов Атаго-сёгуна ходили бесконечные шутки о двух родичах под прозвищами Кьёкан-сан* и Вайку-тян*. Кажется, в дозор их ставили вместе тоже шутки ради. Впрочем, они были рады, что можно вдоволь почесать языки.
- Не-а... - Кьёхэй оперся о тяжелое копье, сонно пялясь в чернильную темноту; за стеной, огораживающей большой двор, вяло булькала на перекатах обмелевшая по осени Чикума-гава.
- И как ты умудрился только? – возвел брови двумя полумесяцами Тецумаро, усмехнулся, продул дудочку и сунул за пазуху. – Тяжба уж лет десять как идет, ни один не уступает – ни наш Корэмочи-доно, ни Морото-доно. А все из-за земель. По рассудку-то право на них имеют оба.
Факела стражникам на воротах не полагалось, только небольшая жаровня с углями, чтобы греть руки. И то верно: засмотришься на огонь, враг нападет из тьмы, а ты как слепой. Кьёхэй достал из рукава небольшой промасленный сверток; запахло жареной рыбой. Одна досталась шурину, вторая - зятю, какое-то время стражники молча жевали свой ужин.
- Странное это занятие – ссориться из-за земли, - Кьёхэй вытер о рукав жирные пальцы, не догадываясь, насколько близок был к истине. – Наверняка дело в женщине.

---------------------
*Кьёкан -巨漢 – гигант, колосс
*Ваику-тян - 矮躯 – крошка, малорослик

Храм Небесного дракона, Арашияма,
5-й год войны Онин

- Что ты ко мне пристал? – звонко голосил Кикуноскэ и по-девичьи прикрывал лицо длинным рукавом расшитой золотом учикакэ.
Привычка исполнять женские роли оставила неизгладимый отпечаток на его повадках и манерах. Нехотя он уступал напору Гинноскэ. Тот привык играть воинов и давно уже принимал участие в актерском совете на правах не только старшего из молодежи – кому нужно мнение мальков? – но и законного наследника своего покойного отца, первого сына главы труппы и ныне покойного Фуджимы Хакуо. Молодняк следовал за Гинноскэ, словно утята за уткой. А он, лишенный отцовского надзора, чувствовал себя и более свободным, и более ответственным. Надзирателей, впрочем, хватало, дед Кацуо оказался плодовит.
- Ну что ты хочешь?! – не хуже девицы взвизгнул О-Кику.
Старший кузен был полон решимости. Для начала затащил брыкающегося родича в сарай, где монахи хранили ненужные пока циновки и всякую утварь, и поставил перед собой.
- Кого предпочитал твой брат Кицуноскэ? – он опустился на колени в поклоне, обозначив наиважнейшую просьбу; О-Кику едва не ускользнул, но был прихвачен за шиворот многослойной женской одежды. – В какой дом ходил О-Кицу?
Изящный, словно танцовщица, Кикуноскэ мелко замотал головой. Его как следует встряхнули.
- Говори! – тут Гинноскэ убедительно исполнил роль отчаявшегося старшего брата, для которого в жизни осталась лишь месть убийцам младшего, а после – хоть провались в бездну все японские острова. - Не ври. Кого он навещал в веселом доме? Отведи меня к ней. Кикуноскэ издал тревожный вздох и подчинился.

Их явление посреди дня в квартал утех – вот какую часть столицы почти не затронула война – не осталось незамеченным.
- Бедняга, - шептались обитательницы чистых улиц и домов, предусмотрительно защищенных от подслушивания снаружи округлыми деревянными «заборчиками». – Так обнищал, что вынужден продать сестру.
- Или жену, - вторили их соседки.
- Красотка, - ухмылялись невзрачные и почти незаметные слуги.
Гинноскэ шел первым, лишь иногда оглядывался на спутника проверить, не сбежал ли. Кикуноскэ семенил следом, подметая дорожную пыль подбитым краем учикакэ и цокая гэта* со страдальческим выражение на нежном личике. За их спинами пересуды сплетались в слухи, каждая из участниц разрастающегося, точно горный обвал, диспута давала свою версию предположительных событий, которые привели к столь печальному результату. Высунувшись с балкончика второго этажа одного из домов, их проводил взглядом азартно горящих глаз молодой человек одного с Гинноскэ возраста.
- Что же господин Нобумицу не идет? – окликнул его изнутри певучий голосок, но воодушевленный зрелищем и толками Кандзэ лишь отмахнулся и взялся за бумагу и кисть.
В Такара-йя переодетого О-Кику не признали, хоть он и числился тут завсегдатаем. Прежде чем кузены успели понять, что происходит, стаей неугомонных чаек их окружили женщины, уволокли в отдельную комнату и позвали хозяина.
- Не извольте беспокоиться, - с беспредельно доброй улыбкой пообещала седовласая дама, - мы позаботимся о вас.

Кикуноскэ бросил на старшего из всех кузенов заполошенный взгляд. Гинноскэ принял позу «сегун на поле битвы и намерен выиграть ее», кивнул: положись на меня.
Хозяин не отличался ни высоким ростом, ни красотой лица, на котором, вдобавок, оставила отметины давно перенесенная оспа. Он был суетлив, но взгляд имел цепкий. Ему и гостям принесли по чашечке чая.
- Времена сейчас трудные, так что большую цену мы заплатить не сможем, но вы пришли в нужное заведение, у нас самые лучшие условия, - заверил он.
Гинноскэ бросил ему вызов прямым взглядом в глаза.
- Фуджима Кикуноскэ, - театральным жестом указал на кузена, - обещал представить меня Ясуна-тайю.

Им все-таки дали поговорить с крохой-камуро и даже провели в комнату умершей. Туда еще не скоро поселится другая женщина. Ароматические палочки наполняли воздух сладковатым ароматом. Омамори, шименава... комната выглядела в точности как бывшее жилище Кицуноскэ. За раскрытыми сёдзи виднелся двор, забор, соседские крыши, а над ними вздымалась Хигашияма, уже тронутая кое-где красными румянами осени. Кикуноскэ, сложив руки в рукава и наблюдая за старшим кузеном, подпирал спиной балку у входа с веранды. Гинноскэ несколько раз обошел крохотное помещение, осматривал его так, словно здесь хранились ответы. Он почти забыл обо всем на свете, но вдруг поднял взгляд, словно его толкнули.

- Отдай то, что украл, - оборванец, что стоял у веранды, протянул руку. - И клянусь, ты умрешь очень быстро.
Последний закатный луч - перед тем, как нырнуть за гряду на западе, солнце на короткий миг выглянуло в разрыв туч, - окрасил неприбранные волосы рослого незнакомца в необычный цвет. На мгновение показалось, будто он объят пламенем. Оранжевые языки стекали по его плечам, длинным прядям, превращали тусклое серебро древней вышивки на верхнейучики в огненную вязь на еще горячих, но уже подернутых слоем пепла углях.
Божество или демон, он был очень высок, а массивные тяжелые одежды делали его еще выше и шире. Непомерно длинный - аж в три шяку* и еще пять сун*, это только клинок - с необычным изгибом меч, что был заткнут небрежно за веревку из конопли, заменяющую бродяге пояс, можно было бы использовать для роли призрака Томомори в пьесе "Фуна Бэнкей". О-Кику тряхнул головой, прогоняя нелепые мысли, и, попятившись, наступил на подбитый ватой подол.
- Ох, Гин-сан, мне кажется, он не шутит...
Проклятье, что сорвалось с губ Гинноскэ, было непристойным, зато до предела искренним. И будто вызванный им, как заклинанием, в дело вступил Тома Тэри. Прихватил младшего кузена за ту часть одежды, что придется – раздался треск ткани, - и увлек за собой. Уже на бегу скомандовал:
- Шевелись живей!
Топот ног по доскам бумажно-деревянных коридоров; изумленные взгляды томных обитательниц веселого дома. Вот уж веселье... Не было времени думать об обуви, промчались в сад, как были, в таби*. Уже у задней калитки пришла мысль, что О-Кику ни при чем, можно бы толкнуть его в кусты и спасать лишь собственную шкуру. Гинноскэ споткнулся при воспоминании об изуродованном теле дурня-Кицу; к горлу подкатила желчь. Нет уж, этот будет в сохранности. Несмотря на жалобные постанывания и брезгливые взгляды на недавно белоснежные носки.

--------------------------
*shaku - 尺 - старинная мера длины, равная примерно 30,3 см.
*sun - 寸 - старинная мера длины, равная примерно 3 см.
*tabi - 足袋 - буквально «мешочки для ног», носки с отделенным большим пальцем, которые носят с дзори или гэта.

Как же мешают эти длинные с бессчетными слоями женские одежды!
Гинноскэ, переводя дыхание, встал за широким стволом старого вяза, взял спутника за плечи и прикинул, что из одежек можно содрать с кузена без ущерба приличиям, скорости ради. Кикуноскэ ошеломленно моргал, но решительно пресек первую же попытку раздеть себя и едва не заголосил, как будто над ним уже учинили насилие. Пришлось зажать ему рот ладонью.
- Мы сейчас делаемся тенями и порознь быстро добираемся до Тенрью-джи, понял? – прохрипел ему на ухо Тома Тэри, а может, Фуджима Гинноскэ; его бил озноб, хотя вокруг царила липкая вечерняя духота. - Нам вот-вот на сцену.
Вполне возможно, что сегодня Корэмочи будет играть кто-то другой. Повезет, если только сегодня...
- Дай мне твою накидку. Есть деньги на паланкин?


***

К мыслям о досрочной (и без ведома господина) поездке домой Сэйхачи больше не возвращался, опасаясь за свою шею. Не то чтобы он ей гордился - шея как шея, у многих и потолще будет, - но к ней была прикреплена голова, а уж ей похожий на мешок со сладким картофелем уроженец Ямагучи дорожил больше всего. Осторожности добавляли те три головы, которые раньше украшали плечи своих владельцев, а теперь были выставлены на всеобщее обозрение в центре лагеря.
А когда лазутчики доложили, что оставленные в Китано солдаты упустили шанс захватить в плен молодого наследника князя Кобаякавы (по слухам, его видели в столице и как раз на северной окраине), у господина Оучи, который и без того пребывал в дурном расположении духа из-за невнятности этой войны, окончательно лопнуло терпение. Так что его самураям пришлось забыть и о мародерстве, и о самовольных прогулках к местным дамам. Оставалось сидеть, ждать непонятно чего и о женщинах только мечтать.
- А прытко бежит мусумэ*...

-----------
*musume - 娘 – дева, девушка, барышня (яп.)

Поставленный к Сэйхачи в пару Такеши – был он младше приятеля, но жизнь потрепала его сильнее, и он уже слегка обрюзг – перестал строгать что-то неумело, зато упорно, и поднял украшенное шрамами и неглубокими пока морщинами лицо. Невзгоды не отняли у него ни любви к женщинам, ни привычки улыбаться. Только вот хорошо, что не было его тогда с Сэйхачи, когда мимо прошел и свернул в лавку один долговязый юноша. Больно уж себе на уме.
- И правда, - поддакнул Такеши. – Будто вспугнутая перепелка. Никак, опаздывает куда. А носильщиков, согласных сунуться сюда, уж лет десять не сыщешь днем с факелами.
Было в его улыбке что-то плотоядное.
Не поспоришь - молодая бабенка сверкала пятками всем окрестным зайцам на черную зависть. Узорчатая накидка реяла на ветру, хотя изначально предполагалось, что она должна элегантно мести длинным подолом пол за хозяйкой. А больше под всей этой накинутой на голову плотной тканью и не разглядишь. Да и сладостное виденье (Сэйхачи даже сглотнул слюнку) оказалось чересчур мимолетным; золотое шитье на накидке блеснуло в свете костра - вот и все, поминай как звали.
- Неужели у Хосокава так плохи дела, что наложницы разбежались? - Сэйхачи озабоченно поскреб темечко; он давно не выбривал лоб, и теперь голова заросла темным мягким пушком.

Мацуширо, провинция Шинано
Третий год Тэнген*

Пересохшая, твердая, точно камень, земля жадно всасывала каждую каплю пролитой крови. На пожухлой осенней траве неопрятными заплатками были разбросаны человеческие тела. Кьёхэй из Хиракава-муры выдернул, наступив на труп ногой, яри, вытер пот. Оглянулся на зятя - тот пытался разжать пальцы, мертвой хваткой сомкнутые на рукояти меча. Рядом, дальше, по всему полю, чуть не падая от усталости с ног, бродили точно такие же, как они сами, тени. Тецумаро достал из-за пазухи небольшой сверток.
- Хочешь есть?
Кьёхэй покачал головой. Он хотел только спать, а проснувшись, знать, что все было лишь дурным сном. Он выдернул за древко торчащую из о-содэ* стрелу, проверяя, шевельнул плечом. Все в порядке, наконечник застрял в складках ткани, не добравшись до цели.
- Наш доно где? И где господин Таданага?
Зять огляделся и со вздохом опустился на камень, как будто его уже больше не держали ноги. Впился зубами в рисовый колобок, словно тот мог придать ему сил.
- За жизнь доно я почти уверен, а вот господин Таданага, спасая его, скорей всего...
Тецумаро вздохнул еще раз и отправил в рот остатки колобка, облизал с пальцев зернышки риса. Ему очень не шло скорбное выражение, превращало круглое привычно-веселое лицо в некрасивую маску.
- Слушайте все!!! – голос вестника срывался на хрип. – Слушайте!
Похожие на теней люди обступили его, и Кьёхэй с Тецумаро в их числе. Жадные до новостей. Из доспехов вестника торчали древки стрел, кровь проложила дорожку по правой руке. Отблеск пожара освещал сборище не хуже сотни факелов.

--------------------
*980 год
*o-sode – お袖 - буквально «рукав», часть доспеха, большие четырехугольные металлические или кожаные пластины со шнуровкой для защиты плеч.

- Они подожгли главный дом и убили всех, кто был внутри!
Толпа зароптала. Кто-то выступил вперед, чтобы поддержать вестника – тот едва мог стоять.
- Женщин пощадили.
Вздохи облегчения.
- Где доно? - перекрыл общий шум голосистый Кьёхэй; он стоял, опираясь на яри, и боялся, что вот-вот упадет.
Даже в здешней глуши весть о том, что случилось, разлетелась быстрее ветра. Но, как выяснилось, не быстрее пожара; огонь успел обглодать стены до основания прежде, чем через брод, настегивая коней, в тучах брызг проскакали первые всадники.
Река Чикума так же катила свои воды, но была теперь грязно-алой от крови и пепла. В неостывших углях - там, где еще вчера вечером стоял большой дом, - рылись люди. Тростниковую крышу развеяло пеплом.
На измазанных копотью щеках слезы прочертили извилистые дорожки. Кьёхэй шумно высморкался в рукав.
- Вот же пакость какая... - ни на Тецумаро, ни на всадников он не смотрел. - Вот же пакость...
Он ударился головой, когда все ж таки обвалились ворота, но не более. Тецумаро схватил его за плечо – то ли утешить хотел, то ли утешиться сам – и уткнулся лбом в спину куда-то под лопатки.

Вдали на востоке разгоралось зарево грядущего рассвета.
Жилистый Абэ Таданага, даже насквозь мокрый, с прилипшей к телу одеждой, выглядел внушительно. Отфыркивался и тряс головой, как набравший полный рот болотной тины тигр. Отплевавшись, он потряс увесистый сверток красочно расшитой ткани и почтительно опустился перед ним на одно колено.
- Атаго-доно изволит быть живым?

Храм Небесного дракона, Арашияма,
5-й год войны Онин

Гинноскэ оставил красно-бело-золотую тяжелую накидку-учикакэ в комнате О-Кику. Надо же, добрался даже раньше него, хотя тот комфортно перемещался в паланкине. Сам удивился собственной выносливости и скорости – от Гиона до Храма огненного дракона 17 ри*.

«Страшный» секрет прятали от главы труппы и «стариков». Его не рассказывали и Гинноскэ. Услышал случайно, когда зашел в общую комнату для переодевания и гримирования, где стояла кутерьма перед вечерним представлением. Шинноскэ вовсю разучивал роль. В два слова понятно, какую. Вместо дяди. Удивительно, что дядя Акацуки вообще сумел занемочь! Мелкота поддерживала первые неуклюжие попытки Шинноскэ хлопками и одобрительными выкриками.
Гинноскэ остро почувствовал одиночество и впервые что-то похожее на зависть. Он бы с удовольствием сыграл демона, но был навеки приговорен к ролям героев. Угораздило же родиться старшим в своем поколении – кругом обязательные правила, авторитет старших, их же ожидания от него «лучшего», а малявки смотрят на него, как на ведущего с факелом, который лучше всех знает дорогу.
И почему нельзя всегда быть разбойником Тома?
Он похлопал наконец-то удачной позе «демона» и прошел мимо всех в свою комнату. Зажег палочку с благовониями. Женщины сунулись было принести еды, расстелить футон и с еще какой-то ерундой, но скоро исчезли. Гинноскэ поймал одного из монастырских служек и отправил узнать, вернулся ли Кику-тян.

----------------
* по тем временам примерно 10 км.

Да, вернулся, отдыхает. И то хорошо.
Развалился на футоне, раскинул руки-ноги. Но сон все не шел.
Гинноскэ откинул в стороны фусума, вышел на веранду. Меж остролистых облаков плыла луна ярче всех фонарей. Обитатели Тенрю-джи отошли ко сну, и храм с садом купались в серебристом свете.
Одеться для прогулки ничего не стоит, и вот уже Гинноскэ идет, утопая в густой тени, руководствуясь лишь памятью и яркими пятнами лунного света.
Улица неуклонно стремилась вниз и привела его к пристани, где рыбаки снаряжали лодки для ночной ловли.
Фуджима вспомнил, что не захватил маску, и уже развернулся. Но тут его окликнули:
- Эй, ваше достоинство, какой хошь рыбы? Ща поймаю и продам! Могу на заказ!
Выдержав паузу и мысленно сменив маску, актер демонстративно вытащил рьё и позволил лунному свету поиграть на его краях.
- У меня заказ другой.
Он опешил, не ожидал, что налетят, как мухи на сладкое. Пятеро, шестеро, десяток? Поднял монету высоко над головой.
- Видели в округе высокого обросшего длинными волосами мужчину в дорогой и похожей на хэйанскую, но поношенной одежде с мечом?

Мацуширо, провинция Шинано
Третий год Тэнген*

Из предутренних сумерек вылепились двое, что были посланы на разведку, уткнулись правыми кулаками, опустившись на одно колено, в землю.
- Окими, шурин Морото, отказал своему зятю в убежище, - зачастил скороговоркой первый.
- ...и тот двинулся сразу же, без остановки, дальше, - подхватил второй.
- ...к горе Тогакуши...
- ...где встал лагерем.
Мышастой масти с черной гривой конь под Атаго-сёгуном нетерпеливо фыркнул, переступил с ноги на ногу. Успокаивая, его ласково похлопали по косматой холке.
Чувств не было, вместо них в груди медленно проворачивался кусок льда, царапал острыми краями. Все сгорело три дня назад на углях обширного пепелища у излучины реки Чикума.
- Это с ним ты предлагал помириться? Таданага, он - хуже, чем эмиши!
Атаго-сёгуна удерживали вшестером, потому как седьмой - выше кого на голову, кого и на полторы - встал неодолимой скалой между спорщиками. И удерживал неизвестно кого: то ли собственного господина от непоправимой ошибки, то ли всех остальных от необдуманного и опрометчивого шага.
Громоздкая, напитавшаяся речной водой накидка весила все сто каммэ*. Может быть, волосатый отороши* всей своей тушей обрушился ему на плечи? Саднили ободранные о корни ивы ладони.
- Ты спас мою жизнь, Таданага, но разве я жив с той поры? Мне стыдно показаться вам всем на глаза... Если хотите, можете потом собрать армию и сражаться, а я еду сейчас. Может быть, я выпущу всего одну стрелу во врага и погибну, но иной выбор ляжет несмываемым позором на меня и моих потомков. Тем, кому жаль свою жизнь, не нужно ехать со мной. Я поеду один...

------------------------------
*kanme - 貫目- мера веса, равная 3,75 кг
*otoroshi – おとろし – волосатое чудище, которое сидит на верхней перекладине ворот-тории. Если внизу проходит злой или недостойный человек, отороши прыгает на него сверху, наваливается и пугает до смерти. Может и съесть. В других местах его называют одоро-одоро (おどろおどろ) и кей-иппай (毛一杯).

Звонкая оплеуха оборвала тираду. От такой непочтительности вассалы прекратили борьбу и пораскрывали рты. Абэ Таданага, держа лошадь под уздцы, внимательно смотрел в глаза господина.
- Это речи не командира, а вспылившего мальчишки. Неужто мы так плохо служили Атаго-доно, что заслужили подобное обращение?
Неожиданно - много людей вокруг, знакомые лица расплываются, будто на глазах пелена, искажаются, делаются чужими. Все еще звенело в ушах, зато мир вокруг стал кристально ясным. В повисшей вокруг тишине было слышно, как оторвался от ветки и с негромким щелчком упал алый кленовый лист.
- Женщин...
Голос сорвался, но все ждали, и надо было говорить.
- Женщин, высокого они рода или низкого, не трогайте. В тех же, кого можете назвать мужчинами, стреляйте без размышления.
Атаго-сёгун раздул ноздри, приподнялся на стременах. Впереди оранжевым в первых утренних лучах горбом поднималась гора Тогакуши.

Дом Яманы Содзена,
Киото
Пятый год войны Онин

Веяло прохладой. Сумерки поднялись быстро, затопили сад, и видны теперь были только огоньки в чашах каменных светильников-доро, да темные резные очертания деревьев на фоне едва светлого неба. Содзен писал письма – не торопясь, перебирал бумаги, одни откладывал сразу, иные перечитывал перед ответом.
Телохранитель на веранде пошевелился, зашуршали одежды. Звонко и отчетливо ударил бамбук в саду, отсчитав положенное время, послышался плеск воды. Где-то крикнула птица.
Содзен отложил бумаги и отодвинул письменные принадлежности, решив готовиться ко сну. Время позднее, да и возраст дает о себе знать. Осень приносила холодную влажность, поутру побаливала спина, к вечеру - ноги. Только одно средство есть от старости. Война.
Только она заставляла кровь бежать по венам, согревала внутренности и ударяла в голову пьяным зельем. Кто мы без войны? Торговцы дней. Даже и дышится тяжелее в спокойные мертвые дни. Нет, он будет воевать - столько, сколько ему отпущено.
Красный Монах отпил воды и поставил чашу на низенький лакированный столик рядом с расстеленным футоном. Где-то сейчас ложится спать этот змей Кацумото. А когда-то они неплохо ладили... Все изменилось. Наступает в человеке осень, и он вдруг оказывается не тем, кем ты его считал. Гадким оказывается, грязным. Гнилым. Неверным. И тогда два пути - один война, а вторым Содзен не пользовался.
Вскочил телохранитель и пробежал несколько шагов до двери - за полминуты до того, как в комнату ворвался посланник. И упал на колени. Содзен выслушал его слова, сначала нахмурясь, а затем едва заметно побледнев. А после он вскочил вдруг на ноги и швырнул в гонца столиком. И на месте уставшего сонного старика вдруг появился тот, кого звали Красным Монахом - огромный, яростный, с налитыми кровью глазами.
- Как посмел!..
Гонец не поднимал взгляда, из разбитой головы на татами текла кровь. Красный Монах задышал тяжело и глубоко, сжал кулаки и едва сдержался, чтобы не добавить гонцу подставкой под локоть. Мысли, взгоряченные гневом, летели быстрее коней. В столице замечен юный наследник Кобаякава. Один. Без отряда охраны. Еще днем! Красный Монах заскрежетал зубами - сколько времени упущено!
- Мне нужен он, - голос Монаха был громоподобен. - Делайте что хотите, достаньте мне его хоть из-под земли!
Если - Монах в мыслях тут же исправил это женственное, неуверенное "если" на окончательное, монолитное "когда" - когда наследника схватят, клан Кобаякава не сунется в войну. Эта страшная мощь и богатство останется сидеть там, где их застанет известие о заложнике. И они не двинутся с места. И они будут сидеть там ровно столько, сколько скажет им Красный Монах.
- Достаньте мне его. Ночью. Ищите, пока не найдете, а потом приведите ко мне.

Гонец скрылся, а Красный Монах заставил себя сесть на место. В саду было совсем черно, но Содзен все видел в багровых всполохах. Обострилось обоняние и отчетливо чувствовался запах крови. Холода же не ощущалось больше, и не болели ноги, и сердце билось сильно и ровно.
Где-то сейчас такой же приказ "Найти и привести ко мне" отдает своим людям этот змей Кацумото. Ненавистный, гнилой чревом, бесчестный. Нет ни единого шанса на примирение с таким человеком. Есть два пути, как можно вести дела с ним, и первый - война. А о втором Красный Монах не хотел знать.

***

Сэйхачи, которому перевязали разбитую голову и даже выдали утешительную чарочку, трясся на коротконогой коренастой лошадке позади всех и жалел, что в тот злополучный день обратил внимание на случайного прохожего. Он, наверное, раз в шестой повторил: долговязый, худой, точно жердь, лицо плоское, как у эмиши, нос курносый. Наконец, на заставе Укьё-ку на дороге к Арашияме два заспанных, протирающих глаза стражника сообщили, что накануне ближе к вечеру проезжал юнец, подходящий под описаниие. Нет, ну как же, конечно, спросили, как положено, мы указов не нарушаем.
- Ну и что он ответил? - медленно теряя терпение, захотел знать командир маленькой поисковой группы.
Стражник ростом повыше, тощий, с рябым узким лицом, почесал в затылке.
- Эт-то... что-то про быструю речку...
- Кобаякава*, - встрял напарник, невысокий, квадратный и такой же надежный, как досоджин*. - Он сказал, что зовут его Такахира Саноэмон из Нута-Кобаякава.


------------
*Kobayakawa - 小早川 - фамилия записывается иероглифами, означающими "маленькая быстрая река".
*dosojin - 道祖神 - буквально «божество-хранитель дорог», их часто называют так же саэ-но ками (塞の神), божества, которые сторожат границу между нашим миром и миром мертвых. Так же считаются хранителями дорог и путешественников и отгоняют злых духов. В честь их на перекрестках и обочинах дорог, иногда в придорожных святилищах-хокора ставят округлые камни, иногда с изображением супружеской пары.

Дом Яманы Содзена,
Киото
Пятый год войны Онин

Ночь разливалась по небу тушью, ослепший осенний ветер тыкался в стены, путался в кронах деревьев, перебирал холодными пальцами мертвеющую листву, хватал за рукава торопившихся в дома людей.
Двоих гонцов, посланных командиром поискового отряда обратно в резиденцию, проводили к Содзэну без промедления. И докладывали они так же - быстро, четко и подробно.
- Значит, они будут там только утром, - Красный Монах в задумчивости потер ладонью бритую голову и взглянул на советника. - И на обратном пути им потребуется охрана. Отправь еще один отряд навстречу первому.
Новости будут не сразу, есть несколько часов передышки. Содзэн отпустил всех и прилег на расстеленный с вечера футон. Раньше он, возможно, потратил бы эти несколько часов на составление планов, однако, годы приносят не только усталость тела, но и опыт. Пока есть время - следует спать. Потому что после времени на это может уже не быть, а разум, которому недостает отдыха, станет медленным, начнет ошибаться. Недопустимая слабость. Вовремя спи, вовремя ешь, будь решителен и не сомневайся. Простая наука...
Содзэну снились укрытые облаками горы и боевые кони. Его война не заканчивалась никогда.

Арашияма, возле моста Тогецукьё

В придорожных заведениях возле монастыря - где помыться с дороги и перекусить часто предлагалось в компании девушек, - все еще кипела жизнь; по затянутым бумагой перегородкам двигались бесплотные тени. Там смеялись и уже невпопад тренькали на сямисене. Тишина навалилась только на речном берегу.
Узкой темной полосой впереди протянулся от берега к берегу древний мост, на камнях ниже по течению кипела и бурлила вода. Ночной ветер принес с гор тихий стон окарины.
Саскэ мельком подумал, что не стоило отказываться от фонаря, который так настойчиво пыталась всучить ему госпожа О-Роми. Но на небе - ни облачка, а из-за черного косматого горба Арашиямы как раз вылезла еще не полная, но достаточно округлившаяся, точно женщина на сносях, луна. Тут же сделались видны каждый камешек и все трещинки деревянных перил. На другом берегу реки уже крепко спала деревенька Ниши-Ичикава.
Не дойдя и до середины моста, Саскэ остановился. Навалившись животом на перила, он уставился в воду. Рассмеялся, вспомнив ужин: "ну поешь-ка еще, Гэмпей-кун, погляди, какой ты тощий, просто вылитый Гашадокуро*!". Неизвестно, кто больше хлопотал, господин Омура или его хозяйственная жена. Но гьёдза были, правда, вкусны, и он съел их немало.

Звук скачки отделился от речного шума, и вот уже можно было различить перестук копыт и лошадиное фырканье. Отряд возник из темноты и первый всадник, державший на длинной бамбуковой палке бумажный фонарь с гербом, круто осадил лошадь, повернув ее к Саскэ лоснящимся влажным боком. Лошадка всхрапнула, задрав голову, белки закатившихся глаз сверкнули в лунном свете, как блики на воде. Остальные проскакали чуть дальше, но тоже остановились, не решившись все вместе заезжать на узкий мост.
– Ты! – крикнул всадник, поднимая фонарь повыше. – Стой, где стоишь!

Не слишком заманчивое предложение, учитывая обстоятельства. А цветы павлонии и связки бамбука на раскачивающемся фонаре убеждали, что бежать надо отсюда со всех ног. Иначе завтрашний день клан Кобаякава может встретить уже без наследника. Голос здравого разума все пытался донести эту мысль до хозяина, а Саскэ уже вытянул меч из ножен.
- Ладно, - сказал он. – Назовешь себя или мне строить догадки?
В темной быстрой воде отражалась россыпь огней.
– Если бы я сражался с тобой, назвал бы, – хохотнул всадник и спешился. В руках его была веревка. – Но твоя голова полезнее прикрепленная к телу. Пока.
Двое конных подняли луки, держа Саскэ на прицеле, еще двое убрались с линии выстрелов, чтобы не мешать товарищам, и наблюдали. Юный Кобаякава с ненавистью посмотрел на луну. Ну не в воду же прыгать, в самом-то деле! Река булькала и взбивала вокруг массивных опор моста серебристую пену; если не расплющит о каменистое дно, то утащит на перекаты.
- Так идите сюда! – Саскэ опустил меч, но не стал убирать его. – Вам надо, вы и трудитесь!
Первая стрела с характерным звуком воткнулась в доски моста возле пальцев ног Саскэ, второй лучник был чуть удачливее – наконечник его стрелы чиркнул наследника по ноге, пропахав тут же закровившую болезненную бороздку с неровными краями. Неглубоко, не смертельно, но шрам останется наверняка.
– Нужен живым, но не обязательно целым, – воин с веревкой ускорил шаг. – Не будь ребенком, не создавай лишних трудностей.

Ну не оканчивать же еще толком не начавшуюся жизнь, утыканным, будто еж, иглами!
- Эй! – донеслось с противоположного берега. – Стой, где стоишь!
- И вы туда же?!!
На пологую отмель выехали пятеро всадников – словно отражение в зеркале тех, кто стоял на крутом берегу. Только на фонаре, вместо цветов и бамбука, восемь малых кругов вокруг одного большого.
– Вы опоздали, – заорал командир первого маленького отряда. – Убирайтесь!
Его подчиненные, стоявшие без дела, вооружились, и теперь только один лук был направлен на парня на мосту. С противоположного берега ветер принес скрип тетивы, и не одной.
- Сами проваливайте восвояси! – гаркнул предводитель второго, тоже не очень крупного подразделения.
Саскэ посмотрел на одних, на вторых, сунул меч обратно в ножны и... полез через перила.
- Куда?! – возмущенно завопили у Хосокава.
Стрела прошила ночной воздух и застряла в перилах моста.
– Все из-за вас, недоумков! – зло крикнул первый командир противникам, стоявшим за рекой и рванул за ускользающей добычей. Двое всадников спустились чуть ближе к живой темной воде, кони фыркали и переступали ногами по скользким камням.
С противоположного берега застучали пятками по настилу люди Кацумото. Саскэ не дождался, когда оба его предполагаемых пленителя либо грубой силой, либо не менее грубым словом решат, кому достанется его голова с остальным телом вместе, и спрыгнул вниз. Надеяться можно было лишь на удачу и на кого-нибудь из богов-хранителей клана, и, должно быть, кто-то из них все же наблюдал в эту ночь за Такахирой. Он ждал, что сорвется, но вода не приняла его в теплые объятия, вместо этого Саскэ уцепился за толстый брус-перекладину опоры, больно ударившись и без того уже пораненной ногой.

– Вон он! – крикнул всадник. – Висит под мостом!
Его напарник поднял было лук, но командир успел рявкнуть:
– Не стрелять!
– Долго не провисит, – рассудительно заметил всадник с фонарем. – На сушу все равно вылезет. А уж на чью сторону...
– На нашу, - твердо сказал командир, покосившись на противоположный берег. – Если этих псов здесь не будет.
Воины, все, кроме того, что следил за едва заметным в темноте Саскэ, повернулись к вражескому отряду. Вновь скрипнула натянутая тетива.

И тут ночь - обманчиво-мирная, точно женщина, - показала клыки.
Оборванец был высок ростом, нечесан и бос. Грива длинных, распущенных по плечам волос придавала ему вид дикого зверя, как их изображают на ширмах и перегородках, лохмотья - а ткань-то узорчатая, не дешевая! - подпоясаны веревкой, которой самое место в воротах святилища, на трехсотлетних пиниях, но не на человеке. Длинный, непривычной заточки меч ночной гуляка нес на плече; лунный свет, как кипящее масло, стекал по клинку.
- Ты на что здесь уставился? - Кацуёри недовольно дернул плечом, словно блохи его укусили между лопаток. - Иди куда шел и не отвлекай нас от дела.
Дунул ветер, швырнул через перила моста длиннопалые алые листья. Оборванец растянул рот в улыбке.
Из обрубка шеи - голова укатилась под ноги Кацуёри, - толчком выплеснулась кровь; уже мертвое тело постояло еще миг, затем у него подкосились колени. Необычный прохожий вытер меч о рукав. "Ты зачем убил его?" - хотел спросить Кацуёри, помешала боль чуть пониже груди, а потом вопрос перестал быть его заботой.

- Это кто еще? – спросил командир сквозь зубы.
Нельзя сказать, что он возражал против того, что происходило на том берегу, но ему отчего-то хотелось бы понимать.
- Не знаю, - прошептал ближайший подручный. – Бродяга какой-то.
- Если это бродяга… - командир не договорил.
Шумела река. Чтобы не потерять Саскэ из виду, приходилось сильно напрягать внимание, но сейчас все взгляды против воли устремились к странному воину.

Балки над головой прогибались и негромко скрипели, Саскэ на голову сыпался мелкий сор и труха из щелей. Под ногами бурлила и булькала черная непрозрачная вода. Юный Кобаякава подумал, что отсиживаться, будто крыса под полом, как-то стыдно.
Стиснув зубы (в подстреленной ноге толкалась и мутила голову боль), Саскэ кое-как подтянулся и кулем перевалился через деревянные, высушенные солнцем перила. Над мостом, отражаясь в лужах крови, точно маленькая луна, висел круглый фонарь.
- Эй...
Оборванец – необычный клинок он опять нес на плече, постукивал им в такт старинной песенке, - прошел мимо.
- Эй ты...
Ночной путник не оглянулся. Словно зверь, на которого был похож, он учуял добычу крупнее.