- Нет, никогда, а что там? - спросила Хацуэ, подойдя к лестнице. - Страшно...
Невидимые пылинки, встревоженные вторжением людей, плясали в воздухе. Движения девушки были осторожными, как - будто она боялась упасть. Не отпуская руки спутника, посмотрела наверх, где закручивалась завитками старая лестница, ведущая куда - то, где никто не был уже очень давно.
- Не бойся, я рядом, - его шепот защекотал ей ухо.
Это был бы почти поцелуй, если бы Рики быстро не отодвинулся.
- Идем!
Карабкаться наверх по крутой лестнице, взявшись за руки, было трудно, но они справились.
Запыхавшаяся Хацуэ стояла рядом с Кацуки - младшим и сосредоточенно поправляла волосы, выбившиеся из - под белоснежной шапочки. Закончив, она легко коснулась руки Рики:
- Это часовая башня, да?
После тихого, чинного (хоть порой и обманчивого) спокойствия первых трех этажей и настороженной тишины на площадке четвертого, башенная надстройка казалась живым существом. Она поднималась над крышей, словно шея диковинного зверя, взирающего на окрестности круглым глазом циферблата, невозмутимый циклоп, поставленный сторожить время. Прихоть прежнего владельца дома – часовой механизм – сопротивлялся хаосу и разрухе с упорством и методичностью сразу двух наций; за ним не ухаживали, так как никто не отваживался ежедневно нарушать запрет, и тем не менее, оставленные без присмотра часы исправно делали то, для чего были предназначены.

(продолжаем)

Единственное, что они разучились во время последних бомбежек, это отзванивать мелодию, и поэтому отмечали каждые шестьдесят минут просто боем.
В узкой каменной башне царил запах времени. Чтобы попасть на самый верх, нужно было подняться по винтовой лестнице, то и дело пригибаясь, чтобы не ушибить макушку о низкий свод; Рики, тот и вовсе карабкался по ступенькам почти в три погибели, зато с уверенностью, которая позволяла заподозрить, что кое-кто здесь бывает достаточно часто, чтобы изучить путь до мелочей.
- Ты здесь уже был, да? – спросила девушка, схватившись случайно за руку парня. Тут же отпустив ее, была вынуждена пригнуться – уж слишком низким был пыльный, грязный потолок. Подняв взгляд, Хацуэ не заметила вмятину на ступени и, поскользнувшись, вновь крепко ухватилась за руку Рики.
- Ой, прости, - она не заметила, как покраснела.
- Много раз. Я прячусь тут от отца, даю ему время остынуть.
- Он очень вспыльчивый, да?
- Я был бы рад, если бы он хотя бы один раз на меня разозлился...
Еще один виток лестницы, стрекот, шелест, щелканье над их головой становились все громче.
- Но он сердится не на меня.
- А на что тогда? – девушка внимательно смотрела себе под ноги, одновременно разговаривая с ним. – Ты же его сын, правильно?
- Единственный, - подтвердил Рики. – Сын и наследник. Он злится...
Он ненадолго задумался.
- Он просто злится. А знаешь, почему запрещено подниматься сюда?

(то есть с ДаниЭль)

- Нет. А почему? – с интересом в голосе произнесла она.
Рики развернул девушку спиной к себе, Хацуэ затрепыхалась пойманной в силки птицей, но Рики держал ее очень крепко, не позволяя вырваться. Двойная защита – ткань ее униформы и его легкой рубашки – оказалась ненадежной преградой.
- Одна женщина покончила с собой в этой башне, вот здесь, смотри, - Кацуки указывал на небольшую площадку, где легкие перила с латунным поручнем ограждали пропасть, в которой размеренно и монотонно совершал взмахи маятник.
С металлическим натужным скрежетом проворачивались зубчатые колеса.
- Она поднялась сюда после того, как потеряла всех своих близких, - громкий взволнованный шепот Рики был едва слышен за стоном больших шестерен. – Я не знаю, молилась ли она перед смертью, но она перерезала себе горло. Вот так.
Его ноготь чиркнул Хацуэ по горлу, остановившись над пульсирующей жилкой.
- Ты что, сумасшедший? – вскрикнула девушка, пытаясь отодвинуться от него как можно дальше.
Скрип старинного механизма пугал ее, хотелось больше никогда сюда не возвращаться. Хацуэ вдруг почувствовала, как от страха непроизвольно дергаются губы.
- Я уйти хочу, пусти.
- Она не довела удар до конца. Я думаю, что в последний миг эта женщина передумала умирать, - Кацуки разжал пальцы. – Только было уже слишком поздно, а кричать она не могла.
Он рассмеялся излишне громко.
- А ты смогла бы убить себя из-за любви?
- Откуда такие вопросы? А если я не хочу отвечать? – вскинулась девушка.
Рики пожал плечами и, легко подпрыгнув, уселся на перила; за его спиной косой смерти ходил маятник.
- А я думаю, что смог бы. Только сначала нужно кого-нибудь полюбить так, чтобы захотелось умереть из-за этого человека. У тебя есть кто-нибудь на примете?

(ага, все там же и все те же))

Хацуэ лишь отвернулась от него. Вообще-то, ее отношение к Кацуки-младшему было большим, чем просто милые улыбки и взгляды, но признаваться в этом как-то совсем не хотелось. Тем более, ей так нравился доктор Югэ…
- Да я и сама не знаю, – улыбнувшись, ответила девушка. – А у тебя?
- Выбираю, - Рики откинулся назад так опасно и далеко, что чуть было не свалился с перил. – А ты?
Серьезно посмотрев на парня, она ответила:
- А я нет. Если увижу – сразу узнаю.
- Да, - кивнул Рики. – Только не вглядывайся чересчур пристально, вдруг перед тобой окажется зеркало?
Он спрыгнул с перил, те отозвались негромким звоном. Весь верхний этаж часовой башни наполняли звуки, время тут не умолкало. Площадка представляла собой достаточно узкий помост, идущий вокруг механизма, два человека на нем еще умещались, но втроем было бы тесно.
- Хацуэ!
- Что? – девушка сделала шаг по направлению к нему.
Аккуратно переступая, она шла по площадке, разглядывая устройство часов. Все было старым и казалось удивительным, что механизм все еще работает.
- Хочешь пойти сегодня вечером со мной в клуб? В Мегуро будет большая игра, мне нельзя упускать такой шанс.
- Ну, хорошо, - Хацуэ кивнула и встала рядом. – Я пойду.
Тацунори пришлось наклониться, чтобы найти ее губы своими. Башенные часы захрипели и принялись отбивать время. В неожиданно чистом их звуке шепот Рики был едва слышен.
- Если я покончу с собой, то возможно, я сделаю это из-за тебя...

(закончили... временно)

- Вот глупый, - улыбнулась Хацуэ. – Может, пойдем?
Рядом с Тацу-куном было необыкновенно хорошо и не хотелось думать о работе. Бой часов немного спутал мысли, но ощущение теплоты осталось. Схватившись за перила, девушка наклонилась, посмотрела вниз и, резко выпрямившись, взглянула на Рики и весело подмигнула ему.
- Или останемся здесь насовсем?
Его пальцы скользнули вдоль ее шеи, задержались в выемке между ключицами.
- Как ты думаешь, кто-нибудь вспомнит о нас через год?
- Не знаю, - ответила девушка, мягко убирая его руку. Отступив на шаг, она оперлась о перила и вновь взглянула на него. – А ты хочешь проверить?
- А ты? Чего ты боишься? Хуже, чем было, уже не будет.
Он не стал преследовать ее, остался стоять на месте, возможно потому, что так удобнее было разглядывать Хацуэ сверху вниз.
- Я не боюсь, но… нас могут неправильно понять, ведь так?
Отвернувшись от Рики, девушка нахмурилась и потерла лоб пальчиком. Она, конечно, была не против провести время с парнем, но чтобы вот так… нет, это уж слишком далеко зашло. Постучав каблучком по шаткой площадке, Хацуэ решительно сказала:
- Ну, я пойду.
Он смотрел на нее... очень долго, дольше, чем можно было выдержать.
- Люди все время смотрят в себя, как в зеркало, которое невозможно разбить, - Рики засмеялся и протянул ей руку. – Идем. Я провожу тебя.
- Подожди, - прошептала девушка. – Наклонись, пожалуйста, ко мне.
Рики удивленно приподнял брови, но выполнил ее просьбу.
- Спасибо, - улыбнулась Хацуэ и легко коснулась его губ пальцем. – Вот теперь пойдем.

(как бы продолжаем)

Когда заскрипели ступени и на лестничной площадке появились двое, собака оборвала рычание.
Любой пес на ее месте залился бы свирепым лаем, предупреждая хозяина о появлении чужаков. Но Шестую в Центре приучили хранить тишину в минуты опасности.
Холодным мокрым носом ткнула она хозяина в руку: будь осторожен! И тут же перенесла внимание на чужаков. Оружия у них не видно... Это хорошо. Будут его доставать - это несколько мгновений. Можно сбить первого с ног, рвануть ему горло и сразу же наброситься на второго...
И тут опять случилось что-то загадочное. Такое, что Шестой не могло и прийти в ее серую кудлатую башку.
Воздух между собакой и стоящими на лестничной клетке незнакомцами стал текучим, живым, он побежал струйками вверх, словно над огнем. Шестая видела костры, которы жгли на улицах бездомные люди, но сейчас она не ощущала жара. А самое главное - пропали запахи чужаков! Совсем пропали! Для Шестой это было страшно, как для человека - ослепнуть. Она даже уткнула нос в рубаху хозяина, чтобы убедиться: он-то никуда не делся, его запах, лучший в мире, еще здесь...
А там, на лестнице, двое говорили о чем-то, Шестая не слышала ни слова. Напряжение не пропадало, готовность к атаке - как на тренировке... но надо ли нападать на людей, которые явно тебя не замечают?
Вот один из незнакомцев протянул руку, тронул стену... и оба ушли внутрь. Значит, там была дверь?
Вот и славно. Ушли и ушли. Дед так и учил: если нет надобности - не нападай первой. И еще добавлял: гвоздь, который высовывается, получает по шляпке. Шестая никогда не могла понять, при чем тут гвозди...
Расслабившись, собака блаженно привалилась к ноге хозяина. Про ошейник она опять забыла...

В то время, когда Пирс ждал доктора Югэ в его кабинете

Инспектор Ханата был подвижен и въедлив до степени докучливости. Он, видно, начитался западных книг про полицейских и частных детективов, которые принесли с собой оккупанты, вкупе со ставшими особенно популярными после войны японскими детективными историями. Он цеплялся к мелочам и совал свой короткий нос кнопкой во все щели, несмотря на то, что беседовали они на первом этаже. Ни до лестницы на четвертый этаж, ни даже до морга в подвале они еще не добрались. Полицейский напоминал хорька, который точно знает, что где-то здесь он зарыл ягоды, но не помнит точно, где. Две медсестрички прятались от него за спиной доктора. Из-за конторки регистратуры то и дело выглядывала дежурная – ей было интересно. В другой, дальней, стороне коридора кучковались стационарные больные со второго этажа – для них здесь было бесплатное представление. Доктор с терпеливой вежливостью взирал на деятельность полицейского сверху вниз.
- Так значит покойный был вашим санитаром? - Ханата пометил что-то в крошечном блокнотике, который был едва виден в его руке. – И вы обнаружили его вчера ночью.
- Вечером, - поправил Югэ.
- Во сколько? Вы были один?
- Со мной была госпожа Киккава.
Медсестрички за спиной доктора зашушукались. Ханата поощрительно кивнул им, мол, говорите-говорите, я запишу любую мелочь. Психиатр стал выглядеть еще терпеливее.
- Не было десяти, - добавил он.
- Не было десяти... – повторил Ханата и черканул в блокноте. – А смерть наступила около девяти. – Он вдруг поднял голову и посмотрел доктору прямо в глаза. – Как вы его заморозили?
Девушки слаженно охнули.

Югэ воздел одну бровь.
- Он почти разморозился к утру, когда прибыли вы. В подвале недостаточно холодно.
- Я спрашивал вас о другом, - укоризненно потряс карандашом полицейский.
- Вы задали вопрос, ответ на который интересен мне самому.
Они все-таки поднялись наверх, но не пробыли там долго и спустились в подвал-морг. Инспектор продолжал вести себя как взволнованная такса. Медсестер, которые порывались ходить следом, Югэ отправил заниматься делами.
К концу осмотра у полицейского имелось уже три версии, которые он и высказал немедленно и в лоб.
Первая: доктор, не исключено, что с помощью старшей медсестры, заморозил санитара, который мешал ему чем-то. На вопрос, чем же, по мнению уважаемого господина инспектора, мог мешать санитар психиатру, господин инспектор только посмотрел очень многозначительно.
Вторая теория: американские оккупанты тайно проводят эксперименты над людьми, в частности в этой самой клинике. Содержать такое здание стоит немалых денег – сообщил Ханата тоном знатока. А потому Кацуки-сенсей заключил договор с военными, и те проверяют на здешних обитателях новое оружие массового поражения. Югэ, которому чем дальше, тем с большим трудом удавалось скрывать гримасу из смеси отвращения и смеха, поинтересовался, не в опасности ли, в таком случае, все здесь.
Версию третьей теории неожиданно подал садовник. «Духи расшалились», - хмуро сказал он, взял корзину с садовыми инструментами и ушел за дверь. А Ханата уже строчил у себя в блокноте.
На прощание он пообещал обязательно арестовать виновных, даже если ими окажутся демоны или американцы.

(помогаю выкладывать)

...и наконец дождался

- Вы журналист, который желает увидеть клинику изнутри? – низкий густой голос словно читал стихи, так размеренно он звучал; в нем можно было утонуть.
Дверной проем занимал человек в медицинском халате поверх серой рубашки с галстуком. Это хозяин кабинета, куда иностранец вторгся незаконно, да еще и позволил себе наглость читать бумаги – говорил весь его вид.
- Югэ Морихиро, к вашим услугам.
Пирс захлопнул папку и быстро обернулся.
- О... А, да... Здравствуйте, - он наконец взял себя в руки и продолжил более спокойно - Меня зовут Пирс, доктор Морихиро. И вы правы - я журналист и хотел бы написать репортаж о вашей больнице. Доктор Кацуки сказал, что вы можете здесь мне все показать...
- Доктор Югэ, - холодно поправил хозяин кабинета.
Он прошел к шкафчику со стеклянными дверцами, отпер их маленьким ключом, достал один из пузырьков и снова запер шкаф. Ключ положил в нагрудный карман рубашки. Обернулся к посетителю и несколько разочарованным тоном – словно надеялся, что тот испарится, пока к нему стоят спиной, - поинтересовался:
- Вы американец?
- Англичанин. - Пирс замолчал на мгновение, после чего добавил: - И еще ирландец...
Исчезать он не собирался - мало ли кому он там не нравится. У него своя работа, а к не слишком вежливому обращению, благодаря своей профессии, он уже успел привыкнуть. Что-то изменилось. Как будто потеплел ледяной воздух. Наверное, журналист сказал нечто правильное. Врач положил пузырек в карман халата и уже более гостеприимно уточнил:
- Вас интересует что-то конкретное или общий обзор?
- Все. И конкретное тоже... Ну то есть я хотел бы сперва все в общем, а потом, если можно, поговорить в отдельности с некоторыми больными и врачами.
- Идемте.

(мы с Ясмик)

Сунув руки в карманы халата, доктор Югэ первым покинул кабинет и, не останавливаясь, чтобы подождать визитера, пошел по коридору вдоль череды закрытых дверей. Шагал он широко, и догнать его было не так-то просто, особенно европейцу, который был почти на голову ниже.
"Это уже второй, который выше меня. А друзья говорили, что здесь все коротышки" - подумалось Пирсу, когда он чуть ли не бегом догнал доктора и постарался приноровится к его размашистому шагу...
- Скажите, а как давно работает клиника? Она широкого профиля?
- Доктор Кацуки основал ее за год до капитуляции. Клиника специализируется на заболеваниях нервной системы и психических болезнях. Третий этаж, на котором мы с вами находимся, занят психиатрическим отделением.
По коридору неприметными тенями сновали деловитые опрятные медсестры. Одна из них вела сгорбленного человека с землистым лицом и длинными патлами полуседых волос. Старик опирался на девушку почти всем своим весом, но она героически поддерживала его и тихо бормотала ему что-то успокаивающее. Из-за неплотно прикрытой двери в палату доносились азартные возгласы и костяной стук. Там во что-то играли.
Доктор остановился у соседней двери.
- Подождите здесь, - велел он и зашел в помещение.
Пирс кивнул. Проводил взглядом проходящую мимо медсестру и повернулся к неплотно затворенной двери. Сквозь проем не слишком много можно было разглядеть. Какая-то сидящая на полу фигура. Даже часть фигуры. И мелькнувший халат. Несмотря на видимый не целиком силуэт, Пирсу и стало ясно, что сидит человек практически на полу. Вернее на каком-то матрасе, что впрочем, не слишком меняло дело.

(И Далара)

"И это у них кровати такие? Так и простудится недолго. И так здесь о больных заботятся?" - мысли Пирса удивленно метнулись в голове. Кончиком туфли он чуть сдвинул дверь и потянул носом - интересно же выяснить, сыро тут или как... В ноздри ударила мешанина запахов. Пирс различил три особо выделяющихся аромата, если их можно было так назвать. Два определенно были лекарствами, хотя может их там было и больше, и третий представлял собой мешанину из запахов тел, разбираться в хитросплетениях которой журналисту как-то не захотелось. К этим трем наиболее сильным ароматам примешивались более тонкие и слабые, но сколько их точно, Пирс не смог бы сказать. Хотя определенно среди них были запахи как прелой соломы, так и чего-то нежного душистого. Цветка, что ли?..
Откуда-то из глубины полутемного – солнце еще не добралось на эту сторону – помещения доносились три голоса. Один из них, несомненно, принадлежал доктору Югэ, но как же сильно он отличался от того, каким разговаривали с европейцем! Сразу и не узнаешь. Мягкий, доброжелательный, образец отеческой заботы и доброты. Остальные голоса были Пирсу незнакомы. Говорили слишком тихо, чтобы разобрать хоть слово. К тому же, то существо, которое сидело ближе всех к двери, занималось каким-то делом и сопровождало действия неопределенным мычанием. Наверное, пело. В балахонистой одежде, оно было такое скрюченное и маленькое, что не понять, мужчина это или женщина. Иногда в поле зрения попадала рука, настолько иссушенная, что оставалось поражаться, как еще двигается эта кость.
- Вы делаете заметки или будете составлять текст по памяти? – полюбопытствовал вновь холодный голос доктора Югэ.
Врач опять подкрался к Пирсу незаметно.

(помогаю, ун-ун)

Хижина с церковью.

Черная кошка спрыгнула с рук и забралась под стул - только хвост победным флагом качнулся над деревянной крепостью. Рису невозмутимо вынула карандаш из перегиба книги и записала на желтом листе бумаги несколько строк. Кошка сбежала с какого-то русского корабля вместе с матросом и прозывалась Машкой, но пастор счел это кощунтсвенным, и теперь она была просто Кошка.
- Знаешь, как тебя пастор зовет?
- My child?.. - японка подняла голову. Глубокая тень на койке почти скрывала из виду ее собеседницу. Мэнди не вылезала оттуда с утра - с тех пор, как получила строгий приказ "остаться дома и почитать Библию". А еще это было ее первое цензурное высказывание за последние два часа.
- Алиса. И кровавая красная королева здесь. Где этот урод?
Рису промолчала и снова уткнулась в учебники. Что-то в домыслах Мэнди было не так. Она читала Алису в Зазеркалье?.. Помедлив, девушка подняла взгляд снова - на полузакрытые глаза австралийки, на черные от сажи, протертые на коленке штаны, на Святую Книгу, закинутую в самый угол койки. Мэнди отреагировала демонстративно-небрежной попыткой перевернуть повязку.
- Не трогай.
- Сейчас вообще сниму, - огрызнулась светловолосая. - Чертов подвал.
Японка покачала головой, перечеркнула слово "tumoresents" и пообещала себе больше не отвлекаться уже до полудня.
Ей не дали. Надломленный женский голос, едва слышный даже за четыре шага, позвал от двери. Рису поспешно поднялась со сложенного покрывала, чтобы открыть. Менее быстрая Мэнди разочарованно отвернулась.
Гостья была миниатюрной, наполовину седой и очень ладной, из тех, что не болеют до старости и переживают всех, кого любят. На круглом лице едва наметились морщинки безнадежной покорности року. Женщина говорила быстро, почти пропуская слоги и глядя куда-то в угол. Один из вытащенных Мэнди мальчишек неожиданно начал вести себя странно, и взволнованная бабушка очень надеялась, что "господин пастор" может чем-то помочь. "Господин пастор" мог не вернуться до вечера, и Рису молчала, не зная, что ей ответить. Слишком упорно смотрела женщина в угол комнаты.
- Мы его заберем, - прозвучало из койки так неожиданно и решительно (и с таким акцентом), что вздрогнули обе японки. Мэнди встала и вдела здоровую руку в рукав перепачканной куртки. - Придется тебе потаскать тяжести, белочка.

Клиника доктора Кацуки

- Пока по памяти. Потом запишу, при надобности. - Пирс хлопнул себя по карману брюк, из которого торчал уголок блокнотика, - Скажите, а можно сделать пару-тройку фотографий?
Доктор покосился на слишком маленький по сравнению с привычными черный аппарат, который болтался на ремне на шее Пирса. Сомнение в том, что журналисту-гайдзину можно в клинике хоть что-нибудь, было написано на широком лице крупными буквами. Или иероглифами.
- На этом этаже только в этой комнате и в коридоре и только с моего разрешения. Спрашивать обязательно перед каждой серией снимков. Вам понятно?
Пирс мотнул головой, что с натяжкой можно было расценить, как: "Ага". Затем коснулся висящего на шее фотоаппарата и кивнул на палату - можно, мол? Доктор бесстрастно смотрел куда-то в пространство рядом с его ухом и ждал ответа.
- Так можно или нет? - после некоторой затянувшейся паузы, переспросил журналист.
- Вы состоите на учете у психиатра? – не к селу не к городу поинтересовался врач.
- Нет... насколько мне известно... - Пирс переступил с ноги на ногу, не зная, что еще сказать.
- Тогда советую обратиться.
Югэ широко раскрыл дверь.
- Вы собирались делать снимки.
- А зачем? Вы полагаете, он знает больше о клинике? Ну и кто у вас тут такой... - Пирс замялся, подбирая слово, - спец... специализации?
Не дожидаясь ответа, а вернее пока дают фотографировать - журналист присел, выбирая ракурс получше. А ответ он услышит после съемки.

(+ Далара)

На секунду показалось – знакомо скрипнули деревянные ступени лестницы; очевидно, сын не засиделся у себя в комнате. Юный глупец. Доктор Кацуки раскрыл тетрадь, в которой ежевечерне составлял список дел на следующий день. Сначала аккуратной ровной линией перечеркивал то, что уже было сделано, а затем ровными же столбцами заполнял клетку за клеткой мелкими, почти каллиграфически выполненными столбцами.
Он поправил галстук, он никогда и никому не позволял видеть себя неухоженным. Не удержался – украдкой провел пальцем по черной атласной ленточке на кармане пиджака; ткань была гладкой и упругой, - но в коридор доктор Кацуки вышел, заковавшись в броню, пробить которую не могли никакие невзгоды.

Поднявшись по ступенькам, Дзиро смахнул невидимые пылинки с пиджака, поправил манжеты рубашки, которую он надевал в такой спешке, что пропустил некоторые детали вроде незастегнутой пуговицы. Украдкой ослабив галстук, он, наконец, вздохнул свободно и, вновь затянув его на шее, выпрямился и напоследок еще раз пригладил волосы. Было как-то не по себе, но отказываться от приглашения, да еще и при данных жизненных обстоятельствах, было бы глупостью.
Оказавшись, наконец, в прохладном коридоре, Кусанаги увидел Кацуки-сенсея.

(и Даниэль)

В личном обходе палат не было большой необходимости, но – дело привычки. И укоренившегося мнения, что пациенты должны видеть и знать, кто хозяин. Не для того, чтобы обращаться с просьбами и жалобами, для этих целей есть персонал. А для того, чтобы становилось понятно: их маленькая крепость еще стоит. Ритуал был похож на подъем флага в военном лагере. Доктор Кацуки – хоть и признавал воздействие общего построения на мораль и дух, - но не видел в том надобности в мирное время. Он презрительно скривил губы, когда знал, что на него никто не смотрит. Мирное...
- Кусанаги-сенсей, - Кацуки погладил двумя пальцами щеточку черных усов. – Рад вас видеть.
- Спасибо, что не забыли обо мне, Кацуки-сенсей, - кивнул Дзиро.
Опять скрипнули то ли рассохшиеся ступени, то ли половицы этажом выше. Деревянные балки перекрытий иногда прогибались, как будто там кто-то ходил, грузный и очень большой, но всем недоставало храбрости подняться и выяснить – в чем же дело. Дзиро непроизвольно взглянул туда, откуда послышался странный шорох. Ему не то, чтобы стало не по себе, но появилось ощущение чьего-то присутствия. Нет, не обычных людей, а скорее чего-то противоестественного, нереального. Спрашивать об этом он не стал - мало ли, может, показалось.
- Дому требуется ремонт, - истолковал его взгляд доктор Кацуки, поджал губы.
В первой палате на их этаже все было спокойно, несколько человек лежали, уставившись в потолок, только тихоня Ямамото спрятался под одеялом в углу. Должно быть, ему что-то привиделось.
- Прежний хозяин бросил особняк во время последних бомбежек, удалось выкупить почти дешево, - продолжал доктор Кацуки.

(те же)

Оглядев небольшую палату, Кусанаги вышел следом за Кацуки-сенсеем. Клиника оказалась совсем небольшой, но это, наверное, и к лучшему. Проще будет наблюдать за пациентами, когда они появятся. Рассказ о клинике Дзиро слушал с интересом, стараясь запомнить побольше о месте, где ему предстояло работать.

- Что-то ищете?
Он стоял пролетом выше на скрипучей деревянной лестнице, положив одну руку на шероховатые перила, беззаботный юный бог, купающийся в золотистом сиянии, то ли сам являясь его источником, то ли милостиво позволяя солнцу освещать ему путь. И избранным греться в его лучах. Второй рукой Рики обнимал за плечи медсестру Хацуэ.

- Тацунори-кун? - с некоторым удивлением поинтересовался Дзиро, увидев стоящего на лестнице Кацуки-младшего. Картина маслом, нарисовавшаяся перед глазами доктора, украшалась прижавшейся к парню молоденькой медсестрой.
- Твой отец вообще знает, что ты здесь, да еще с...
- Что? – переспросила девушка и, бросив недовольный взгляд на доктора Кусанаги, улыбнулась Рики. Не дожидаясь дальнейших нелестных слов о своей персоне, Хацуэ прошествовала вниз по лестнице и, оказавшись рядом с Дзиро, вновь гневно взглянула на него и пошла дальше по коридору.
- Ты понимаешь, что делаешь, Тацу-кун? Если Кацуки-сенсей узнает, что происходит...
- Узнает – что? – уточнил тот в дверях палаты.

(и мой скромный вклад на фоне Даниэль, Далары и Биша)

Сделав несколько снимков, Пирс поднял голову к доктору, но тот даже не смотрел в его сторону, увлеченный каким-то шумом в коридоре. Ну и отлично. Чуть передвинувшись, он щелкнул еще комнату, захватывая крупным планом какого-то старика. После чего оказался еще ближе и принялся осматривать зеркалку, словно настраивая ее. А между делом спросил у находящегося рядом человека, старательно подбирая слова.
- Вам здесь нравится? Спокойно тут, да?
Тот напоминал серую тень, одну из многих, которые скользили по жизни, не задумываясь ни о чем. В какой-то мере, их можно назвать счастливчиками, потому что никакие беды и тягости жизни их не касались. Больничная одежда - просторные штаны и мешковатый джубан висела на этом пациенте, как на деревенском пугале, только была лишена красочной разнообразности.
- Спокойно, да - эхом повторил пациент.
- Да?.. - Пирс слегка опешил, хотя быстро опомнился. В конце концов, разве не этого он ожидал? Да и потом - неизвестно что да как, может он просто не хочет говорить незнакомцу - И на других этажах тоже? Никто не буянит, не ходит по ночам?
Его собеседник (с большой натяжкой, но другого под рукой не оказалось) отвел взгляд, колупая ногтем бледно-желтую в серых разводах циновку. Затем, как будто набравшись смелости, осторожно указал на потолок.
- Там, - едва слышно выдавил он.
Журналист послушно посмотрел на потолок и снова опустил голову. Угу. Хорошо. Хотя не очень. Это ж значит, что разговоры не просто болтовня. Хотя это еще не доказано. Мало ли что скажет больной. Может там крысы лазят и все.
- Там? - уточнил Пирс. - И что там? Сильно шумят? Это... шуршат?
В конце концов, если шуршат, то, стало быть, мыши.
Пациент вытянул цыплячью шею и несколько раз кивнул, но потом оглянулся на остальных и, хотя никто на них не смотрел, вновь смутился.
- Ходят...

(+ Сон и Далара)

"Ходят... Вот так-так. Не ожидал... - подумал Пирс, с некоторой опаской снова покосившись на потолок, но тут же спохватился - что это я? Вот балда. Ходят это ж, наверняка, люди. Будь там духи - разве ходили? А так то больные небось развлекаются. Или санитары. Ну ничего - я их выведу на чистую воду. Засниму, запишу разговоры, покажу... Впрочем, нужно ли показывать отснятый материал доктору Кацуки? Или ему только то, что внизу сфотографирует, показать? А сверху для отдельной заметки? Или для статьи? Разгромной такой и обличительной с лицами санитаров, прячущихся в темноте верхнего этажа..." Мысли Пирса заметались в голове, просчитывая дальнейший план действий и забегая далеко наперед к уже написанной статье. Для сидящего же рядом, молодой человек только коротко взглянул на потолок, после чего застыл, смотря куда-то на стенку. Разве что губы его чуть шевельнулись пару раз...
Пациент, который секунду назад казался снулой рыбиной, неожиданно оживился, ухватил тонкими костлявыми пальцами Пирса за рукав и пригнул журналиста к себе.
- Не поднимайтесь туда, - быстро зашептал он Пирсу на ухо. - Там - зло! Все, кто умирает здесь, внизу, все уходят туда!
Пирс побледнел и попытался отдернуть руку. И чего это ему в голову не пришло разузнать заранее, кого тут держат. Как пить дать психов держат...
Доктор Югэ возник рядом, как из небытия. Сел на корточки рядом с пациентом, успокаивающе тронул за плечо, взял его ладонь и повел в сторону так, чтобы пришлось выпустить рукав гостя.
- Сейчас день, - полным заботы и понимания тоном сказал доктор. – Зло не властно днем. Никто не пойдет наверх.
- Обещаете?
Короткая пауза, которой не должно было бы быть.
- Сейчас никто не станет подниматься туда, - заверил доктор. – Тем более он. Можно отпускать.

(троица, но не та, а с Ясмик)

На тонкой шее дернулся вверх-вниз острый выпирающий кадык, и пациент нехотя разжал пальцы. Затем посмотрел на своих соседей по палате и торжественным голосом возвестил:
- Ну вот видите!
Пирс отодвинулся в сторону. Хорошо, что еще, что больной не вздумал схватить камеру. За сломанную технику на работе платить не хотелось.
- Югэ-сенсей, - доверительно шепнул пациент доктору. – Я буду хорошо себя вести. И тогда за мной никто не придет с четвертого этажа.
Он кивнул, подтверждая собственную решимость.
Пирс встал. И дернуло же его спрашивать, что тут творится у пациентов. Никто не пойдет сейчас? Ну и ладно. Именно сейчас никто и не пойдет. Молодой человек вышел в коридор и поднял зеркалку к глазам - сфотографировать коридор, а затем лестницу со стоящими на ней людьми...
- Вы забыли спросить разрешения на съемку, - теплоту и заботу как выморозило из голоса сопровождающего.
Он снова был рядом с журналистом и даже, подкрепляя слова делом, поднял руку перед объективом, преградив обзор.
- Но вы же разрешили. - Пирс сделал искренне-недоуменное лицо, как будто данное минуту назад разрешение относилось ко всему этажу, а он тут вообще не при чем. Впрочем, фотоаппарат опустил – не хватало еще схлопотать. И пожал плечами: - Я думал на этом этаже можно...
- Только с моего разрешения перед каждой серией снимков, - терпеливо повторил доктор, как для маленького. – Но сейчас вы должны спрашивать у них, вы же собираетесь запечатлеть их лица.
Югэ указал на живописную группу у лестницы. Горделиво красующийся, словно актер перед зрительным залом, молодой человек превратил ступеньки на четвертый этаж в сцену. Но зрители в лице Кацуки-сенсея и незнакомого Пирсу японца не ценили должным образом его выступление. Неизвестный пребывал в волнении и недовольстве, глава клиники выглядел холодно-замкнутым, как на военных переговорах с неприятелем.

(те же, хором)

- Сразу у всех? - переспросил молодой человек тихо, обращаясь то ли к стоящему рядом доктору, то ли сам к себе...
Но был услышан. «Западный варвар», - отразилось на лице Югэ-сенсея, - «Ничего не понимает в том, как нужно себя вести. Хорошо хоть, умеет говорить по-человечески».
- Вы должны спросить каждого из них, - терпеливо пояснил врач.
Пирс перевел взгляд со стоящего рядом доктора Югэ, на группу на лестнице. Наличие там недавнего «юного бомжа» - кто бы мог подумать, что мальчишка имеет отношение к этой клинике! - строгий глава клиники и другие неизвестные Пирсу люди... Нет. Наверняка они не просто так столпились от нечего делать на этой лестнице. Встревать в разговор со своими просьбами Пирсу как-то сразу расхотелось. Еще чего доброго доктор Кацуки прикажет спровадить ненужного иностранного гостя немедленно. И дался ему этот Югэ? Все то у него с разрешения. Его дети (а есть ли у Югэ дети? Впрочем, не важно)... его жена и дети тоже, небось, только с разрешения даже лож... палочки с едой ко рту подносят...
Пирс пожал плечами и произнес:
- Вы знаете, я не думаю, что сейчас подходящее время спрашивать у них. Может, мы пройдем дальше? Вверх или вниз? Что у вас на других этажах?
В доказательство своих слов Пирс сперва посмотрел на пол под своими ногами, а после поднял голову к потолку. Хотя последнее движение он сделал не столько из-за того, чтобы подтвердить свой вопрос о верхних этажах, сколько из-за раздавшегося над головой шума. Люди на лестнице замолчали, так что шум явно шел не от них. Да и потом Пирс никогда особо на уши не жаловался, так что перепутать откуда звук он не мог. Поднял голову, но уже мгновение спустя вынужден был опустить голову. Штукатурная пыль попала в глаз и Пирс принялся тереть его, сопровождая свои действия бормотанием - на английском правда, но тон не оставлял сомнений в нелестных словах на адрес этой самой штукатурки, потолка и прочих, кто там гарцует на верхнем этаже, отчего у честных работников пера глаза страдают...

Мальчишка выглядел странно. По расширенным зрачкам именно Мэнди первой опознала отравление каким-то медикаментом, а Рису лихорадочно записала в блокнот симптомы - тахикардия, рвота, неверные движения ребенка, его взгляд, то зафиксированный на чем-то невидимом, то устремленный сквозь стены крошечной хижины. От бабушки узнали имя - Юки, - и то, что не видели сами. Мальчик выглядел так с утра, говорил с каким-то "Косеки", жаловался, когда переставляли предметы в комнате. Ребенок был тяжел для своих лет и для нынешнего Токио, но Мэнди с бессмысленным героизмом взяла его на руки. Юки округлил глаза, сложил губы трубочкой и тихо продудел что-то. Рису отвернулась.
- Мы возьмем его с собой и попробуем помочь, с вашего позволения, - девушка старалась не смотреть на мальчишку. Что-то в его взгляде ее пугало. Бабушка странного больного с готовностью согласилась, и пообещала помочь всем, чем в силах, если нужна. Рису только отрицательно покачала головой.

По дороге обратно ребенок вертел головой так бешено, что, казалось, она вот-вот оторвется и покатится самостоятельно исследовать мир. Он снова дудел, и пару раз попытался укусить Мэнди за ухо. Австралийка зашипела от боли в руке, но развернула ребенка так, чтобы его зубы не могли до нее дотянуться. Тогда мальчик посмотрел на Рису взрослым серьезным взглядом, и сообщил:
- Они тебя ждут.
Японка шарахнулась, но потом, покраснев, снова приблизилась к подруге и ее ноше. Юки все еще сверлил ее непроницаемыми бусинами черных глаз.
- Нам нужно к ним. Я должен тебя привести, - мальчик необычайно оживился и теперь тревожно ерзал на руках Мэнди, заставляя ту бормотать богохульства сквозь зубы. "Хорошо хоть, на английском," - отвлеченно подумала Рису. Мальчик потянулся к ней и почти ухватил влажными пальцами за волосы. Девушка снова шарахнулась.
Теперь Юки колотил озноб, он панически вертелся на своем месте и пытался соскочить с рук. Мэнди уже не ругалась, только шипела сквозь зубы на японском... Рису потребовалась почти минута, чтобы разобрать просьбу:
- Пульс проверь этому кровососу, проклятье.
Рису, подавив приступ страха, поймала ледяную влажную руку. Тахикардия усилилась до пугающей скорости, и нести ребенка в домик священника могло кончиться смертью. Нужна была срочная помощь.
- Та больница, о которой говорил брат Роберт...
- Отец Роберт! Квартал, проклятье ему.
Рису притихла и почти побежала следом за австралийкой. На полдороге Мэнди в нерешительности остановилась, но японка уже сама вспомнила это место и теперь вела подругу за собой по рядам чахлых сарайчиков-новостроек, едва напоминающих прежние аккуратные домики. Впрочем, этот факт давно уже был привычным.

(Бишоп и я)

ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ

Первыми качнулись белесые полотнища старой паутины - как будто вздохнул невидимый великан. Негромко задребезжали бронзовые, с зеленой патиной времени бубенчики, разбудили даже самых ленивых. Искорки пылинок в солнечных лучах, что наискосок разрезали полумрак коридора, собирались в комочки тусклого пламени, повисали, будто праздничные фонарики. Один - самый отважный - осмелился ткнуться в босые ноги Ньёро. Отпрянул - но не улетел далеко. Приблизился снова.
Ньёро посмотрел на собаку.
А Шестая уже вынырнула из состояния тихого блаженства. Что-то странное снова было здесь, но на этот раз - изнутри...
Этого собака не сумела бы объяснить, даже если бы на ней был Ошейник. Но...
Когда морозное облако с шипением отступило и исчезло, часть легкого недоброго инея словно осела внутри Шестой. Холодные иголочки кололись изнутри, не давая расслабиться, заставляя иначе смотреть на мир - тревожным, ясным взглядом.
Шестая не знала слова "душа". Но понимала: в ней что-то необратимо изменилось.
Исчезло пугающее ощущение «тут никого нету, но все равно тут кто-то есть». Теперь она спокойно знала: на этаже полным-полно существ, живых и в то же время неживых. Они опасливо шмыгали вокруг и прятались, подобно мышам. Что их бояться? Пусть они сами боятся собачьих клыков!
Но самым главным, важнее даже нового взгляда на мир, был знакомый запах. Запах Ошейника из соседней комнаты.
Шестая поднялась на ноги, осторожно ухватила хозяина за рукав и легонько, просяще потянула за собой.

Ворота не могли существовать. По крайней мере - не здесь. Две квадратные массивные башни, в перекрытии наверху горит свет; его блики видны сквозь щели в деревянных ставнях. Но узкие неглубокие ниши слева и справа пусты. Лишь решетка из тонких реек сломана и обожжена - там, где место Райджина*. Черепица на крыше почернела, с изогнутого конька скалят длинные клыки демоны. В трещинах между досками поселились травинки и мох.
Этих ворот не должно было быть.
Почему?
В помещении?
Помещении? Кто-то расхохотался - женщина. Ее смех подхватили другие, их голоса перемешивались, сливались в песнопении. Басовито, монотонно задавали ритм невидимые монахи.
Ты сошел с ума! поддразнил его прежний голос. Ньёро вновь посмотрел на огромного зверя цвета стали рядом с собой. Это ты со мной разговариваешь? Собака шевельнула подвижными бровями, потянула настойчивее.
Пахло летом, травой и горячим свечным воском. Ньёро поставил ногу на ступеньку - доски отозвались, заскрипели. На втором шаге лестница запела, как весной соловьи.

__________
*Raijin – (雷神) – букв. «бог грома», божество грома и молнии в японской мифологии; обычно изображается в виде демона, бьющего в особые громовые барабаны с символом «томоэ» (вихря). Иногда носит имя Каминари-сама. Вместе с Фуджином, богом ветра, охраняют ворота храмов.

15 мая 1937 года
Асакуса, Токио

Оставалось неразрешимой загадкой: почему у Хэйты всегда грязный нос? И еще руки. Аккуратной у него была только одежда - вторая тайна. Они будто ходили по одной и той же орбите - но по разные стороны от единого центра. Упитанный Хэйта катился по ней колобком; волосы, сколько маслом ни мажь, торчат врозь. Рядом с ним Такауджи выглядел нереально - слишком стройный и гибкий, если из идеальной прически выбивалась хотя бы одна прядь, то лишь потому, что в противном случае образ был бы незавершенным. И при этом каждый из них двоих не прилагал ни малейших усилий, чтобы выглядеть именно так, но никак не иначе.
Неторопливая прогулка по Асакусе устраивала всех троих. Такауджи мог вволю морщить аристократический нос, притворяться, что запах кунжутного масла на раскаленных сковородах противен ему. Настоящая причина заключалась в ботинках – они жали. Начищенная до зеркального блеска европейская обувь превращалась в символ его личной зависимости от условностей, что обступали со всех сторон их семью.
Хэйта же то и дело отрывался от приятелей, подбегал к очередному лотку и долго серьезно инспектировал его содержимое. И лишь очень редко покупал что-нибудь. «Еда должна быть лучшей, а тот, кто ест что попало, достоин жалости», - важно и нравоучительно говорил он всем удивленным.
Сегодня он надолго застрял у лотка с анман, сваренными на пару сладкими рисовыми пирожками – продавали по шесть, девять и двенадцать штук. Кажется, выбирал по запаху, размеру и форме. Даже и тогда, когда в дальнем конце рядов показалась процессия с микоши, он не бросил свое занятие.
- Тебя затопчут! – Такауджи посторонился, пропустил компанию в дешевых хаори; молодые обмахивали дешевыми веерами потные лица, сдвинув на затылок маски-хёттоко.

(я, Биш и Кысь)

Хэйта обернулся не на слова, на голос. Смерил взглядом расстояние до шумной и яркой организованной толпы.
- Не успеют, - сказал он уверенно. – Я выберу раньше. Этот, - он ткнул пальцем в самый большой колобок. – Или этот?..
- Бери оба, - подсказал приятелю Такауджи.
Пестро одетая женщина с широким загорелым лицом хлопала в ладоши, зазывая покупателей, ее муж с повязанной клетчатым платком головой мастерил на продажу вертушки из разноцветной бумаги. Рядом толпились дети. Дальше жарили речную рыбу, Такауджи снова поморщился и дал клятву избавиться от ненавистных штиблет. Он поправил узел аккуратно завязанного матерью галстука, сделав вид, будто поправляет его. Становилось все жарче.
Уминеко во всей толчее тоже интересовали только лоточные сладости. Вернее, одна сладость - подслащенный лед. Продавец забился почти что под мост, опасаясь за редкий товар, но уже и там его окружила непроницаемая толпа. Маленькую девушку никогда не пропустили бы близко, но она и сама не собиралась продираться локтями. Сторожко оглянувшись, Уми сняла новомодные туфли и легко пробежала по бортику моста. Спрыгнуть на камень - и уже почти рядом с лотком. За это можно было получить не одно наказание, но такие мелочи редко приходили ей в голову. Нет, она честно старалась быть приличной дочерью, но больше, чтобы не огорчать никого.
Поскольку Хэйта уже был занят едой, а Такауджи напоминал помесь чайника и загнанного в угол кота, брату досталось сразу два рожка. Уми улыбнулась из-под пушистой челки и неуклюже поправила кофточку. Дорогая одежда Запада могла сделать красивым и элегантным почти любого, но Такауджи словно был для нее создан, а на его сестре все сидело не так. Уминеко поздно взрослела, и все чаще получала разочарованные взгляды родителей - казалось, подростковая угловатость останется с ней на всю жизнь. Ей самой внешность казалась понятием незначительным, но ради родителей и рядом с братом - грустно было не соответствовать.

БЫВШИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ

Запах лета и насмешки.
Запах травы и озорства.
Запах старого дерева и злых капризов.
Людям этого не объяснишь - и не надо. Главное - Шестая ощущала все эти запахи остро и ярко. И сквозь них пробивался знакомый запах Ошейника.
Шестая, с поднятой на загривке шерстью и с зарождающимся в горле рычанием, шла по ступеням рядом с хозяином.
Где-то здесь прячут ее Ошейник. Прячут какие-то мелкие негодники (по запаху видно, что мелкие!). Игривые, словно щенята, и надоедливые, словно блохи.
Ну, попадется ей хоть один на клыки!..

15 мая 1937 года
Асакуса, Токио


- Не потеряйся, пожалуйста! – но надолго строгости не хватило, Такауджи не сразу выбрал, с какой порции он начнет, а которой закончит, и поэтому пробовал обе поочередно.
Руки у него были заняты, и надо было не только следить за прыткой сестрой, но и за тем, чтобы капли не испачкали новый костюм. Кто-то случайно толкнул его в спину, извинился и побежал дальше. Картина в черной, когда-то лаковой, раме изображала избавление Хэйан-кьё от Чудовищного паука; художник подписал каждую из фигур на триптихе. Даже у раздутого, будто набитый клубнями батата мешок, было выведено имя – Цучигумо. Такауджи рассмеялся, кивнул на картину сестре.
- Он боялся, что никто не узнает?
Голосистый рассказчик живописал подробности древнего подвига.
- Эй, Хэйта! Ты хотел бы отдать свою жизнь за страну?
Тот оторвался от третьей порции колобков, слизнул липкий сладкий сок от перехваченных где-то между ними данго. Простодушное выражение казалось неподходящим, слишком детским на повзрослевшем уже лице, как криво надеется клоунская маска.
- Конечно, это же так интересно! – с энтузиазмом заверил он. – Мне нравится играть в войну.
- Благовоспитанного человека скромность только украшает, - с невинным видом процитировала общего репетитора Уми; потом добавила, уже серьезно: - Мне не нравятся сказки с убийствами.
- Мы – японцы, - глубокомысленно огласил неоспоримый факт ее брат. – Все наши сказки – это насилие и секс.


(neko chan to, Далара to)

Дзиро, услышав раздавшийся за спиной вопрос, чуть было не вздрогнул от неожиданности. Выразительно взглянув на Тацунори, до сих пор стоявшего на лестнице, повернулся к доктору Кацуки :
- Сенсей, расскажите о клинике еще, пожалуйста.
«Попасть в такое положение… в первый рабочий день… - подумал он, пытаясь изобразить невинность под испепеляющим взглядом стоявшего в дверях палаты Кацуки – сенсея. – Ну что, Тацу – кун, теперь ты скажи что – нибудь.»

Поправляя немного перекосившуюся белоснежную шапочку, Хацуэ шла по коридору, удаляясь от стоявших около лестницы мужчин. Того новенького, в застегнутом на все пуговицы костюме, она так и не успела рассмотреть, поэтому, свернув за угол, остановилась и прислушалась. Почему – то было подозрительно тихо. Осторожно выглянув, девушка так и не разглядела его и решила посмотреть на чужака позже. Обернулась, чтобы идти дальше и чуть не взвизгнула от испуга – за спиной Хацуэ стояла Каору, с интересом наблюдающая за действиями подруги.
- Ты что здесь делаешь? – удивленно спросила она.
- Тссс… - прошипела та, вновь выглядывая из – за угла. – Тут такое…
- Ну, что? – она уже прыгала от нетерпения. Ей очень хотелось узнать, что же такое углядела глазастая Хацуэ.
- Да тут это, новенький пришел! – возбужденно прошептала, приблизившись к уху Каору, Хацу.
- Правда? Ну, и?
- А что сразу – и? – обиженно проворчала Хацуэ. – И ничего. Хочешь – сама посмотри.
Однако, несмотря на внешнее недовольство, девушке очень хотелось увидеть этого нового доктора, так внезапно прервавшего их с Тацунори – куном уединение. Еще раз выразительно фыркнув, она бросила взгляд в сторону коридора и все – таки ушла, оставив Каору наедине с ее неуемным любопытством.

Я вернулся... примите, пожалуйста обратно. Я извиняюсь за отсутствие... очень - очень извиняюсь.

Они протолкались к тэмидзуйя; восьмиглавый дракон, разинув все свои пасти, из которых в огромную чашу текла вода для омовения рук, казалось, смеялся. Две женщины, споласкивая из бамбуковых ковшиков ладони, без умолку обсуждали новый фильм Мидзогучи – «Сестры из Гиона», его показали в первый раз прошлой осенью.
- Если правда то, о чем говорят матушка и ее сестры, скоро мы можем поиграть в войну по-настоящему, - вернулся вдруг к разговору Хэйта.
Он почему-то отказывался называть сестер матери тетками. Сначала пытались бороться, переучить, но обычно мягкий колобок в этом вопросе вдруг занял непоколебимую позицию. Пришлось смириться и оставить как есть.
- До совершеннолетия ждать еще целый год, - вздохнул Такауджи, порылся в кармане в поисках мелочи.
Отец выдал ему несколько банкнот – по случаю праздника, - а брат одолжил свой старый бумажник, но похвастаться следовало в должный момент. А не просто так.
- Мне больше нравится Англия, - Уми имела странную привычку долго молчать, а потом отвечать невпопад на давно забытую тему. - Отец собирается отказать учителю, оставить только нового немца.
- Если начнется война или что-нибудь такое, как в феврале, может, они станут не дожидаться двадцати. Будем настойчивыми, и нас возьмут, - Хэйта с простодушно дружелюбной и немного слишком широкой улыбкой хлопнул приятеля по плечу.
На дорогой ткани остался отчетливый след недавнего сахарного сиропа.
Монетки звякнули о ребристую металлическую решетку сайсен-бако*, провалились внутрь к другим подношениям.
- Если начнется война, то в армию пойдет наш с Уми старший брат, - шепотом сообщил приятелю Такауджи, складывая ладони для молитвы. – А мне придется остаться дома. Из меня выйдет самый плохой солдат в нашей армии. Даже если я выучу немецкий язык.
Он улыбнулся сестре.

*saisen bako – (賽銭箱) – деревянный ящик, закрытый сверху решеткой, куда кидают деньги перед молитвой; устанавливается перед входом в главный зал храма.

я, Биш, Далара =)

- Плохой солдат и плохой знаток немецкого языка, - с ответной улыбкой подтвердила Уми. В ее устах это звучало больше похожим на похвалу. - Зато хороший брат.
Девушка тоже делала вид, что сосредоточена, но куда больше ее интересовали молитвы, и бубенцы, и карпы в пруду. Особенно карпы.
- Может быть, если ты выучишь немецкий, тебя возьмут в армию Германии? – не снисходя до шепота, поинтересовался Хэйта.
И тоже молитвенно сложил ладони. Поразмыслив, добавил:
- Наверное, тогда лучше молиться Хачиману, а не Каннон?
Цепляясь гибкими усиками за шероховатую стену, вверху, к самой крыше упрямо карабкался побег молодого плюща. Такауджи первым завладел тяжелой жестянкой с гадательными палочками, встряхнул ее несколько раз – банка чуть не выскользнула у него из рук. Из узкой прорези выскользнула длинная плоская щепа с номером.
- Что тебе выпало? Дай взглянуть!
Такауджи, смеясь, поднял руку с зажатой в пальцах желтоватой бумажной полоской повыше, чтобы заставить приятеля смешно подпрыгивать.
- Ай...
Ветер не растерялся, вырвал листок с предсказанием, унес вместе с сухими прошлогодними листьями. Такауджи сунул окровавленный палец в рот.
- Он меня укусил...

(minna: neko chan to, Далара to)

Уми, не говоря ни слова, оставила туфли на попечение брата и убежала за листочком. Такой шанс - узнать, раньше чем Такауджи, что его ждет! Отдавать добычу уже не входило в планы девушки.
Тем не менее, досталась она не ей. Седовласый и внушительный онмиёджи выхватил бумажку из воздуха. Посмотрел на нее, как на знамение чего-то важного, и развернул как раз в тот момент, когда рядом оказалась Уми. Девушка, совершенно, кстати, забыв и про этикет, и про уважение к старшим, потянулась на цыпочках, чтобы тоже рассмотреть хоть кусочек. Но прочесть ей не дали, схлопнули маленький листок перед носом.
- Вас что-то интересует, госпожа? – осведомился онмиёджи, но смотрел он не на собеседницу, а выцеливал взглядом из толпы возможного растяпу-владельца предсказания.
- Предсказание, - Уми сдула с лица прилипшую ко лбу челку.
- Оно ваше? – почему-то изумился священнослужитель, впервые взглянув на юркую девушку перед собой.
- Наполовину, - Уми чуть опустила голову - стоило быть вежливой, даже если поступок мужчины не казался честным.
- Как это, наполовину? – почти по-мальчишечьи рассмеялся онмиёджи.
- У нас с братом все общее.
- Где же твой брат? – так же быстро, как развеселился, посерьезнел собеседник. – У него не слишком хорошее предск
азание, я хотел бы поговорить с ним о его будущем.
- Остался. Мы не одни здесь.
- Проводи меня к нему.
Уми кивнула и почти побежала туда, где оставила молодых людей. Искусство носить городскую одежду совсем не давалось ей - даже в многослойных кимоно было удобнее. Ее новый спутник, наоборот, чувствовал себя в традиционной одежде столь же свободно, сколь карпы в пруду. Он не отставал от девушки, но двигался при этом с достоинством и основательностью тяжелого английского танка.

Клиника доктора Кацуки

Госпожа Юи обладала удивительной способностью появляться на нижних ступеньках лестницы как раз перед тем, как распахивалась входная дверь, и на пороге возникал очередной страждущий. А еще она обладала завидными терпением и спокойствием. Но даже она удивленно приподняла брови, увидев целую делегацию. То ли ее поразило, что обе девушки носили мужскую одежду, то ли, то, что у одной из них глаза были разного цвета, то ли странный ребенок за плечами у белобрысой.
- Чем мы можем вам помочь? – спросила старшая медсестра, обращаясь к японке.
- Отравление у ребенка, - поспешно поклонилась та. - Возможно медикаментами.
- Вам известно, какими именно? – уточнила госпожа Юи, провожая обеих девушек вместе с их ношей в процедурную на первом этаже.
С третьего вниз по лестнице стекали обрывки разговора, и, судя по крепнущему голосу доктора Кацуки, сегодня их вечный спор отца и сына перейдет в открытую фазу конфронтации.
- Как много у вас тут... - зачарованно произнес мальчик, глядя куда-то сквозь потолок.
Рису отрицательно покачала головой. Ее спутница и носительница ребенка глухо выругалась по-английски.
- Простите? – удивилась старшая медсестра.
Мэнди повторила те же выражения раздельно и четко, словно на школьном уроке.
- Что она говорит? – госпожа Киккава повернулась к Рису. – Посадите мальчика на кушетку, пожалуйста. Переведите ей.
- Ей не нравится его состояние, - японка посторонилась, чтобы Мэнди могла пройти ближе. Мальчик перемены места вообще не заметил: он вертел головой, рассматривая потолок под немыслимыми углами.
- А чем вы их кормите? - спросил он.
Госпожа Юи тоже посмотрела наверх. Деревянный потолок был ничем не примечателен, вот только в одной щели, кажется, поселились пауки, а еще две начали зарастать изумрудно-зеленым мхом. «Ступай к себе в комнату и чтобы не смел сделать оттуда даже шаг! – прогремел через два этажа голос доктора Кацуки. – Мне надоели твои выходки!».
- Извините, - смутилась старшая медсестра и придвинула к кушетке стул. – Ты о ком говоришь, малыш?
- Мертвые люди, - улыбнулся ей мальчик. - Сверху.
Он попытался спрыгнуть вниз на пол, но бдительная Мэнди поймала его. Вдвоем с госпожой Юи они водворили беглеца на место.
- Расскажи мне о мертвецах, малыш, - попросила старшая медсестра и быстро глянула на Рису. – Его тошнило? Почему вы решили, что он отравился чем-то?
- Проверьте пульс, - покачала головой японка.
Мэнди снова выругалась, коротко, но очень емко.
- Они у вас просто сидят, - объяснил Юки. - Как собаки, которые ждут хозяина.
Юи заглянула в расширенные зрачки мальчишки, два бездонных колодца, ведущие то ли к глубинам безумия, то ли к вершинам понимания.
- Ты покажешь их мне?
- Конечно. Только они ждут не тебя.


(мы с Кысью)

- Сенсей, расскажите о клинике еще, пожалуйста.
- Что ты еще натворил?
Кажется, обзорная экскурсия откладывается – и на неопределенное время. Даже неведомые обитатели четвертого этажа стихли в ожидании нового скандала.
- Ничего такого, что бы ты сделал на моем месте, - отрезал Рики, делая еще шаг вниз по лестнице.
В напряженной паузе медсестры сумели ретироваться на безопасное расстояние. Дзиро попытался кашлянуть, чтобы разрядить обстановку, но у него в горле словно застрял комок, не дающий издать ни звука. Уж слишком страшным был доктор Кацуки в гневе. Потирая правый висок, Кусанаги то смотрел на стоящего на лестнице Тацунори, то переводил взгляд на сенсея.
- Ступай к себе в комнату и чтобы не смел сделать оттуда даже шаг! – прогремел второй. – Мне надоели твои выходки!
Доктор на мгновение прикрыл глаза – или собирался с силами, или пытался успокоиться. Когда он снова открыл их, на холеном лице не осталось и следа от прежней ярости.
- Прошу меня извинить, - ровным голосом произнес он. – Итак, Кусанаги-сенсей?
- Сенсей, расскажите, пожалуйста, о клинике, - вновь попросил Дзиро, переведя дух. На Рики он теперь даже не взглянул, словно боясь новой вспышки ярости у доктора Кацуки.
Тацунори был ошарашен, и это еще мало сказано. Словно залетная тучка посмела затмить солнце, и теперь Рики не мог поверить собственным глазам, хотя один взгляд вокруг доказывал, что в мире существует и тьма.
- Но, папа...
- Ты нам мешаешь, – спокойно сказал ему глава клиники.
Рики быстро заморгал, как будто собирался расплакаться, но лишь упрямо сжал губы и сбежал вниз по лестнице на второй этаж. Коридор, словно длинный пустой барабан, отразил эхом его шаги.
- Идемте дальше, - предложил доктор Кацуки.
- Да, сенсей, - еле слышно ответил Кусанаги, боясь говорить громче.
В нем вдруг появилось какое-то странное желание сказать что-нибудь в защиту Тацунори-куна, но, вспомнив о своих чаяниях и надеждах на хорошую жизнь, Дзиро решил смолчать. Покачав головой, он последовал за Кацуки-сенсеем.

Биш, СонГоку и местами я ))

Югэ-сенсей стал еще мрачнее (а Пирс думал, что такое уже невозможно) и ледяным тоном сообщил, что они не пойдут наверх. На втором этаже царили тишина и спокойствие. Пациенты здесь были степенными и безразличными к журналисту. Здесь доктор разрешил снимать что угодно, с условием, что человеческие лица не будут попадать в кадр. Но как раз здесь-то снимать было почти нечего. Обыкновенная больница, возьми любую в Британии и получишь почти то же самое. Пирс сунул нос в один-два кабинета, разочаровался и позволил увести себя на первый этаж. Процедурные и регистратура тоже не вдохновили его. Англичанин попытался уговорить доктора отвести его обратно на третий этаж, а еще лучше на четвертый, но выяснилось, что у того какие-то неотложные дела. Обнаружив себя на крыльце за дверью, Пирс так и не понял, его выставили или все-таки вежливо проводили.
Югэ подошел к регистратору. Девочка испуганно посмотрела на него снизу вверх и нервно попыталась изобразить видимость бурной работы. Только бы не получить строгий выговор, только бы не...
- Если этот человек вернется, - сказал Югэ-сенсей, - ни в коем случае не пускайте его без присмотра дальше порога.
Дежурная кивнула и нерешительно посмотрела на дверь. Наверное, представляла, как будет пытаться задержать мужчину раза в два больше себя. Из растерянности ее вывел голос доктора:
- Где сейчас госпожа Юи?
Девочка вытянула тощую, как палка, руку в сторону процедурной, куда удалились старшая медсестра и диковатая компания.
Югэ постучал и приоткрыл дверь кабинета ровно настолько, чтобы изнутри можно было понять, кто стоит снаружи.
- Юи-доно, можно вас на минуту?
- Никуда не уходите, - предупредила старшая медсестра обеих девушек, не надеясь, что странный маленький пациент воспримет ее слова так, как надо; во всяком случае, блондинка неплохо справлялась с присмотром и отловом.

(вместе с Сон)

В коридоре она неуверенно посмотрела на дверь процедурной. Между бровями госпожи Юи появилась небольшая морщинка.
- Утверждают, что он отравился, но я не понимаю. Он выглядит здоровым. Только говорит о мертвецах.
- Что именно он говорит о них?
Доктор, который собирался всего лишь сообщить об уходе на час, заинтересовался; вокруг него как будто даже потеплел воздух. Регистратор, которая украдкой наблюдала из-за конторки, вздохнула с облегчением.
- Что они сидят и ждут, - госпожа Юи бросила торопливый взгляд на потолок, как будто через несколько перекрытий могла разглядеть, что делается на верхнем, четвертом этаже. – Югэ-сенсей, я хотела вас предупредить... Связка ключей, которая должна была быть с собой у санитара...
Она замялась. Доктор недовольно свел брови при воспоминании о найденном ночью теле и разговоре с полицией утром.
- «Должна была»? – уточнил он.
- При нем не было никаких ключей. Но это немыслимо, связка всегда должна быть при нем.
Югэ остановился, не договорив вторую половину фразы, которую они с госпожой Юи начали хором. Окинул тяжелым взглядом пустую часть коридора и снующих вдали около прачечной санитарок.
- Вы с кем-нибудь еще говорили на эту тему?
Старшая медсестра торопливо покачала головой.
- Но разве не следует предупредить доктора Кацуки? – из ее интонации делалось ясно, что сама она не претендует на роль гонца, но была бы не против, если бы новость доставил кто-то более мужественный и решительный.
- Вы правы, он глава клиники, ему решать, какие принимать меры, - Югэ тоже интонацией дал понять, что готов взять роль вестника на себя. – Мне необходимо отлучиться в город. Через час я вернусь. Насчет пациента, - Морихиро кинул взгляд на дверь процедурной. – Постарайтесь узнать, не было ли действительно отравления, и в любом случае задержите его до моего прихода.
Госпожа Юи кивнула. Возможно, она даже что-то сказала, но ее слова утонули в протяжном скрипе – как будто поднатужился весь старый дом. А затем высоко над их головами, над крышей, в узкой башне давно сломанный и заржавевший часовой механизм принялся отсчитывать время.

(в паре, ун)

Онмиёджи строгим тяжелым взглядом окинул двух молодых людей, что с виду представляли собой полную противоположность. Не нужно было спрашивать, кто из них упустил предсказание – низенький крепыш водил пальцем по столбцам текста в своей бумажке и шевелил губами. Священнослужитель остановился перед вторым, щеголеватым юношей с надменным взглядом.
- Ваше имя?
Тот недоуменно – и очень стремительно – вскинул брови, затем все-таки поклонился:
- Ашимура Такауджи.
Широкоплечий старик посмотрел ему в лицо, как будто там была написана невероятная история. Потряс листочком с гаданием.
- Здесь говорится: «Великое проклятие», это очень плохо. Вы должны подкинуть монету шесть раз, и тогда я скажу, к чему вам готовиться.
Юноша недоверчиво рассмеялся, но – поперхнулся, умолк под тяжелым взглядом.
- Извините... – он достал монетку в десять сэн. – Такая подойдет?
Онмиёджи взглянул мельком.
- Любая двухсторонняя. Идемте.
Он первым направился к стоящему в стороне старому храму, где сейчас не было плотной толпы. На неширокой, двоим разминуться, выложенной светлыми плитами дорожке, четверо во главе со священником казались странной и неуместной на празднике процессией. Их сторонились, кое-кто поглядывал и стремился поскорее вернуться туда, где шло веселье. На каменных тории шелестели под ветром бумажные зигзаги-шидэ. Здание, по сравнению с главным залом основного храма, Сэнсо-джи, казалось неброским, компактным и почти домашним. На золоченых панелях под крышей то ли в борьбе, то ли в игре застыли Кирин и феникс – то первый охотился за вторым, то наоборот. Первая пара львов, древних и изношенных временем, смотрела неприязненно. Перед самым храмом вторая пара – широкомордые львы-шиши с пушистыми хвостами – спокойно взирали на гостей, но в их взглядах читалось предупреждение. Онмиёджи поднялся на возвышение из двух каменных ступеней, но не остановился перед сайсен-бако, а свернул вбок в огороженное невысоким красным заборчиком пространство.
- Ты можешь не ходить дальше, - предупредил сестру Такауджи.
Бесполезно, держится так крепко, что не разжать ей пальцы. Так и пришлось снимать обувь – вместе с ней. Такауджи украдкой сунул в кулак сестры платок: вытри ступни, ты же бегала босиком. Девушка умудрилась даже это сделать свободной левой рукой - боялась, что забудут и прикажут остаться снаружи.
Хэйта попытался забраться на помост прямо в новомодных западных сандалиях, но под строгим до убийственности взглядом священника смутился и все же последовал примеру старшего приятеля. И даже вынул изо рта карамельное яблоко. Онмиёджи резким жестом – хлопнула ткань длинного рукава – указал, куда встать Ашимуре. Положил на перила бумагу, вынул карандаш и велел:
- Начинайте.

Створки ворот затрещали от сильного удара, кто-то – или что-то, - запертый там, внутри, хотел вырваться на свободу. Ньёро отдернул руку, и всё смолкло. Беззвучно кружились искорки в солнечных лучах, бесшумно, едва заметно подрагивали туго натянутые паутинных завес. Нерешительно моргнул заблудившийся огонёк-хитодама, как будто хотел приободрить, придать решимости, но не знал, как это делается. Где-то очень далеко, может быть, за этими воротами, которым здесь не было места и не было причин для существования, - и, тем не менее, они стояли, преграждая путь, - запели высокие пронзительные голоса.
Ньёро прислушался. Слова казались смутно знакомыми, но не хотели складываться в связные и осмысленные фразы.

День и ночь напролет луна сопровождает солнце.
Печален крик птицы нуэ...

Монетка сверкнула медью на солнце и звонко ударилась о нагретый и пахнущий стариной деревянный настил.

(в основном Биш и Далара) ну и мы в качестве наблюдателей))

Несколько ошеломленный той скоростью и напористостью, с которыми доктор Югэ вывел его за двери больницы, Пирс некоторое время просто стоял у крыльца, делая вид, что его очень интересует кирпичная стена здания... Будь здесь Лили (ох, эта Лили - шумная, решительная, дерзкая... Пирс всегда поражался умению сотрудницы пролезать сквозь любые заслоны)... Ну, да не в этом суть. Здесь он. Сам. И вообще, это его дело. Каким бы олухом ни был... Дать себя так быстро выпровадить! Ну, ничего. Он еще вернется. Сегодня. Обязатель... Бурчание в животе отвлекло журналиста от дальнейших размышлений. В том числе и от разглядывания стенки.
- Сперва обед, потом за дело - пробормотал молодой человек сам себе под нос и пошел на один запахов. Пахло вкусно - наверняка и смаковать будет не хуже...

Монетка сверкнула медью на солнце и звонко ударилась о нагретый и пахнущий стариной деревянный настил. Онмиёджи наклонился над ней, присматриваясь, и провел грифельным карандашом на листе разорванную черту. Младший приятель подтолкнул в спину замешкавшегося Такауджи.
- Давай, кидай еще.
Еще раз монетка упала надписью «один сен», во второй раз – цветком павлонии вверх.

Когда вернусь, перед моими глазами должны быть не растоптанные цветы.

Священник начертил еще одну прерывистую линию, затем над ней – сплошную. Констатировал, ни к кому не обращаясь:
- «Гора».
- Кинь красиво! – попросил Хэйта. – Ну так, как ты умеешь.
Уми отпустила руку брата и с серьезным видом устроилась рядом. Значения комбинации она не помнила, но старалась этого не показывать. Ей опять досталась быстрая – почти ничего не значащая для посторонних – улыбка.
Монетка взлетела, она переворачивалась в воздухе, можно было сосчитать – сколько раз, - и легла перед онмиёджи.

(Далара mo, Кысь mo)

Клиника, 1947 год

С утра Куморо пребывал в сумрачном настроении. И тому была масса причин. Смерть санитара. Вести, которые вместе с посылкой принес курьер от Серого Капрала. Болезнь, непонятно как воздействующая на организм якудза. Слухи расползающиеся по клинике о том, что твориться на "четвертом этаже", которого, по сути, и нет.
Куморо искренее хотелось все бросить, выйти на улицу, вдохнуть свежего воздуха и отправиться куда-нибудь на прогулку по улицам Токио, забыв обо всем, что нагнетало вокруг черную неприятную атмосферу.
Но он не ушел, лишь стоял у стены и курил одну за другой дорогие американские сигареты, бессмысленно растрачивая большую часть полученной "посылки". Прежде чем куда-то идти Куморо хотел знать, что с ним, и если никому не было до этого дела, якудза готов был простимулировать нужных людей.
Недокуренная до половины сигарета полетела на землю, оставляя за собой легкий след белесого дыма.


Аэродром Ацуги, в предместьях Токио

Тяжелое ладное тело "Ли-2М" катилось по полосе, шурша новой резиной колес и замедляя вращение широких винтов. Доехав до отметки, самолет, выкрашенный в темно-зеленый цвет с красными звездами на крыльях и хвостовом оперении, замер как на летных учениях, строго в рамках указанных границ парковки.
Переглянувшись, американцы зашагали в направлении уже распахнутой дверцы, к которой один из техников подставлял короткую лесенку. Первым из салона появился невысокий коренастый офицер в советской полевой форме. На его погонах было четыре звездочки поверх одинокой полосы, а грудь украшало несколько простых "солдатских" медалей.
- Майор Карсон, лейтенант Браум, медицинская служба, - представил себя и своего спутника старший из встречающих.
Состоялся обмен отданием чести и рукопожатиями.
- Капитан Круглов, буду курировать работу госпиталя на этапе развертки, - ответил русский на вполне пристойном английском.
- Хорошо, нас попросили оказать вам содействие, и мы уже подыскали несколько помещений.
- Я обязательно осмотрю их, - кивнул капитан. - Госпиталь - персонал, оборудование, медикаменты, будут прибывать поэтапно, так что все должно быть подготовлено к каждому новому прибытию.
- Да, понимаем. Нам так же сообщили, что вы хотите осмотреть местные больницы и помочь по возможности медикаментами и оборудованием.
- Хотелось бы...
- Это хорошо, капитан. Признаюсь честно, мы не справляемся в полной мере, а этот чертов "черный рынок"...
- Майор, - перебил начальника лейтенант. - Может быть, чуть позже обо всем этом, наш гость только что после перелета.
- Прошу прощения, совсем забылся, - улыбнулся Карсон. - Сейчас в отель, а потом смотреть первую площадку.
- С удовольствием, - кивнул Круглов.

От шероховатого дерева исходило тепло, на изломах проступали капельки янтарной смолы. Плющ гибкими усиками цеплялся на неровности. Ньёро потер двумя пальцами лоб – в опустошенной памяти, как в пустой шкатулке, хранилась лишь пыль. И высохшие, невесомые, выцветшие лепестки, что облетели с цветка, который раньше имел значение.
Шестая стояла у самой ноги хозяина, так, чтобы чувствовать его боком. Шерсть на загривке была вздыблена, приподнятая верхняя губа обнажила клыки.
Запахи безобидного, хоть и злого, озорства - вроде щенячьей драки - уплыли куда-то. Шестая чувствовала приближение чего-то неведомого, а значит - опасного. Если чего-то не знаешь - жди от него беды...

Успокоившееся сердце подобно остановившемуся.
Новый мир, встречай пришествие богов.

Священник выглядел все мрачнее. Хэйта смеялся, радостно хлопал в ладоши – резкие, неприятные звуки. Затем протянул руку, чтобы взять монету и показать свое мастерство.
- Не трогай, - тихо, но повелительно - словно женщины старой, еще до Токугава, эпохи - проговорила Уми.
Парнишка стушевался и отступил. Его уши горели, как два фонаря в веселом квартале.
- Я тебе после отдам ее, - пообещал Такауджи, пожалев вдруг приятеля. – Продемонстрируешь высший класс.
На листе появилась прерывистая линия, а затем словно накрыла все остальные сверху сплошная. Шестая и последняя, она выносила окончательный приговор. Онмиёджи сделался мрачнее тучи.

Отель «Маруноучи»

- Собственно никаких серьезных проблем с жильем не возникло, - объяснял майор Карсон, в то время как автомобиль начал припарковываться возле здания гостиницы. – Несколько номеров, выделенных советской делегации международного военного трибунала, до сих пор не заняты.
- Меня это вполне устроит, - кивнул капитан Круглов. – Однако, в будущем нам нужно будет разместить где-то не меньше тридцати офицеров медицинской службы, и это не считая квалифицированного вспомогательного персонала. Остальных работников мы планировали набрать из местных. Впрочем, я еще не в курсе того, как мое командование прореагировало на последнее предположение особого управления дальневосточного штаба.
- Что за предложение? – поинтересовался майор.
Машина остановилась, и офицеры вышли на улицу, направившись к крыльцу.
- Особые отделы армий провели проверку захваченных пленных из состава Квантунской армии, там были, в том числе, и полевые врачи, и санитары. Ряд из них особое управление в принципе готово было отправить обратно в Японию, при условии, что они будут непосредственно участвовать в работе нового госпиталя.
- Не боитесь рисковать?
- Если уж наши особисты готовы за них ручаться, - развел руками Круглов, и все трое рассмеялись.
- Насчет размещения остальных работников и врачей можете не беспокоиться, - сказал идущий сзади лейтенант Браум, несший в руке легкий чемодан русского капитана. – Номерного фонда в «Маруноучи» достаточно, а для руководителя госпиталя мы уже попросили забронировать номер в отеле «Империал».
- Я слышал, что это самый шикарный отель?
- Лучший, какой сейчас есть в этом городе, - подтвердил Карсон.
Браум передал багаж подскочившему носильщику, после чего все вместе поднялись в номер. Короткий осмотр не вызвал у капитана Круглова какого-либо неудовольствия.
- В таком случае, - резюмировал майор. – Мы с лейтенантом будем ждать вас в ресторане отеля, перекусим и займемся делом.
- Отлично. Кстати, вы обещали рассказать мне о местных проблемах, можно как раз во время еды.
- Не хотелось бы портить аппетит.
- Чтобы испортить аппетит советскому офицеру, это еще надо постараться.
- Вы сами решили рискнуть.
- Рискнуть я решил давно, еще когда родился в семье царского офицера и потомственной дворянки, - широко улыбнулся Круглов и, подняв с пола чемодан, переложил его на кровать.

Пирс приблизился к одной из многочисленых "забегаловок" (он никогда не задумывался над более точным названием подобных мест, предпочитая называть их, как привык) и заглянул внутрь. Двери здесь заменяли два куска плотной синей ткани; чтобы войти надо было или очень низко наклониться, или просто раздвинуть их и придержать. Внутри было еще жарче. Узкая деревянная стойка (на самом деле гораздо больше напоминавшая обычную доску, положенную на ящики из-под патронов) отгораживала повара, он же продавец, он же, скорее всего, хозяин заведения, от посетителей. Последних насчитывалось не очень много: один дремал в углу над миской похлебки, второй задумчиво разглядывал стену. В помещении сонм запахов был гораздо сильнее, словно ушат воду обрушившись на молодого человека. А может это просто жара от постоянно готовящихся явств заставила капельки пота скользнуть под рубашку.
Приблизившись к стойке, молодой человек обратился к стоящему за ней мужчине:
- Уважемый! Пожалуйста одну порцию... - четкое произношение пошло под откос и продолжин он уже не столь уверенно - гадзе... Нет, не то... Газдзу? Гездье...
Повар, немолодой даже по здешним меркам, неторопливый мужчина, на миг прервал свое занятие и поднял голову. По всему было видно, что питаться этот человек привык хорошо, добротно и плотно, как делал все в своей жизни.
- Чего?
- Ну этого... Гедье. Как же их... С мясом такие!
Повар обменялся с посетителями недоуменным взглядом; первый клиент безразлично пожал плечами, второй уточнил:
- Приказать*?
Повар чуть-чуть помучался неуверенностью, но все же поставил перед странным гостем стакан с водой. Его незамутненный разум подсказывал, что деньги тут водятся.
- Так чего? - повторил он.
- Да, спасибо. - от попыток пояснить, чего же он хочет, Пирсу стало еще жарче. Поэтому он быстро протянул руку и залпом выпил предложеную воду. После чего продолжил. - Ну это в тесто заворачивают. Мясо в тесте! Понимаете?
- Гьёдза, - лениво подсказал тот, который мечтал над миской, как будто искал в ней ответы на все жизненные вопросы.
Тот, который разглядывал стену, попросил еще пива.
Повар долго смотрел на Пирса тяжелым непроницаемым взглядом. Потом сказал:
- У нас на вывеске написано: "Соба".
Пирс кивнул в знак благодарности, запоминная правильное слово. И снова к хозяину:
- Да? И что же вы тогда продаете? А гьёдза где?
Местные опять переглянулись.
- У соседей, наверное, - повар медленно пожал плечами и, вооружившись тесаком, принялся крошить овощи; даже смотреть на это зрелище было страшно. - А мы подаем собу.
- У соседей... Ну что ж. Каждый может ошибится. Всего хорошего! - быстро протараторил молодой человек и направился к выходу.
- Заходите еще! - напутствовал его повар.
Пирс улыбнулся, слегка кивнул и вышел. Пить больше не хотелось, но недовольно ворчавший живот не желал оставить его в покое. Молодой человек оглянулся и пошел к соседней лавчонке, предварительно заметив, что надпись на ней другая.
Это заведение практически ничем не отличалось от того, в котором Пирсу уже удалось побывать, только за стойкой хозяйничала тощая, как жердь, старуха, а народа было побольше.
- Здравствуйте, уважаемая - Пирс приблизился к стойке - А у вас гьёдза есть?
Старуха оказалась еще менее приветливая, чем хозяин соседней лавки, но тем не менее, перед гостем, как и раньше, вновь поставили стакан с водой. Затем обвели широким жестом большие кастрюли, в которых что-то булькало, и сковороды, где что-то не менее аппетитно шипело. Хотя запах у масла мог быть и получше!
- Как? И здесь нет? Гьёдза! Понимаете?.. - к стакану Пирс не притронулся, протянув руку в направлении кастрюль, желая узнать, что там. Он надеялся что его знаний окажется достаточно, чтоб понять ответ. Не бегать же от лавки к лавке.
Горячим паром его чуть не отбросило подальше, но одновременно и подманило - ароматами, от которых непроизвольно текли слюнки.
- Триста йен, - сообщила старуха.
Интересно хватит ли? И правильно ли назвала? Он же не спросил у соседа его цену. Пирс мысленно подсчитал сколько у него с собой денег. Должно хватить. Хотя...
- Сколько?! - переспросил - Вы уверены? А как же скидки э-э... новым клиентам? Даю 250.
- Триста! - отрезала неуступчивая бабка.
- Триста за гьёдза, чай и вон те лепешки.
Старуха что-то подсчитала в уме и кивнула. Но поджаренные в масле гьёдза навалила в миску от щедрот.
Пирс отсчитал положенную сумму. Сел за ближайший столик и обжигаясь, принялся быстро поглощать еду.

(и Сон)

ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ

- «Солнце», – гадатель посмотрел на Ашимуру в упор. – Солнце заходит за гору. Предстоит странствие. Достаточно ли в вас мужества, чтобы сделать первые шаги и не быть трусливым по мелочам?
Хэйта тронул приятеля за плечо.
- А мы как раз говорили про войну, - шепотом напомнил он. – Здорово совпало.
Девушка наградила приятеля тяжелым взглядом, но промолчала. За деревянной оградой – как будто в другом мире – с криками пробежали носильщики, на белых повязках-хачимаки сиял алый круг.

Ночь превращается в день.
Поет птица нуэ.

Створки дрогнули в последний раз под напором изнутри - и распахнулись. Наружу хлынула волна раскаленного воздуха, сбила с ног. Он глотнул солоноватый, с привкусом морской воды огонь, захлебнулся им. Почувствовал, как туго натягивается, лопается от жара кожа и трескаются обожженные губы.
Процессия двигалась в тишине, не было слышно даже шороха многочисленных ног. В абсолютном безмолвии развевались разноцветные узкие флаги.
Собака коротко взвыла - и замолчала, как с детства приучена была молчать, если рядом опасность. Шерсть встала дыбом. На миг Шестой показалось, что она пылает, но это ощущение почти сразу прошло, и теперь важным было только одно: драться? С кем?
Хозяин стоял молча, не подавал знака, и Шестая у его ног застыла в напряженном ожидании, обнажив клыки.
- Асура! – пискнул кто-то у них над головами. – Асура пришел!

(бабка Гульда mo, Кысь mo, Далара mo, SonGoku mo)

Правда, умяв, пол-тарелки, и тем самым уняв гнев ворчащего желудка, молодой человек принялся есть медленнее, растягивая удовольствие. Вместе с тем он внимательно следил за происходящими на дворе событиями - не подвернется ли удобный случай вернуться? Ложка время от времени постукивала о дно тарелки и как бы Пирсу не хотелось растянуть время до вечера - с тем, чтобы напросится на ночлег, потому как идти так поздно опасно, - а гъёдза все-таки закончились. Последнюю ложку молодой человек задумчиво отодвинул от рта, намереваясь положить в тарелку, да так и застыл. Точно! И почему ему не приходят в голову отличные идеи сразу? Хотя, еще поздно отчаиваться. Выход есть. Выход всегда найдется... Ложка быстро преодолела оставшийся путь к тарелке, где и осталась лежать. А Пирс залпом выпил чай и, быстро кивнув хозяйке, выскочил из заведения со второй недоеденной лепешкой в руке...

БЫВШИЙ ЧЕТВЕРТЫЙ ЭТАЖ (мы с СонГоку)

Загнутый конек черепичной, заросшей мхом крыши ворот оседлало небольшого росточка существо, сплошь заросшее длинными огненно-рыжими волосами. Оно казалось живым огоньком, факелом длиной, наверное, в метр. В одной цепкой лапке оно держало одноглазую рыбу (почему-то у несчастного улова не хватало именно левого глаза), а во второй... Шестая знала этот предмет, знала хорошо.
Это было невыносимо!
Вид Ошейника, который трясла мерзкая воровская лапа, затмил в памяти Шестой всю науку поведения, вложенную в ее мозг в Центре. Собака попала во власть инстинктов: разразилась беспорядочным, неубедительным лаем и, забыв на мгновение даже о Хозяине, бросилась на ворота.
Прыжок был великолепным - сказалась подготовка. Собака взвилась в воздух почти до крыши ворот, не достала до врага совсем чуть-чуть - но клыки лязгнули в воздухе, и Шестая шлепнулась наземь. Вскочила, встала на задние лапы, поставила передние на ворота, свирепо облаяла наглого похитителя, словно деревенская дворняга - ворону, утащившую у нее из миски лакомый кусок...
Это безобразие продолжалось лишь минуту. Шестая опомнилось. Ей было стыдно, стыдно до горечи в животе. Она поспешно метнулась к хозяину, брошенному на произвол судьбы среди врагов, не обращая больше внимания на комок рыжей огненной шерсти, который с визгом скатился вниз, выронив добычу.

Что-то происходило со временем и пространством: новый порыв ветра принес из-за ворот охапки бело-розовых лепестков и голоса. Медленно и торжественно выплыла первая повозка-хоко, увенчанная золотым фениксом, место, где по ритуалу должен сидеть мальчик, избранный на роль божественного покровителя, пустовало.
- Асура! – верещал где-то между ногами носильщиков похититель Ошейника. – Я сам видел!
Из-под роскошных вышитых занавесей на верхнем помосте повозки выступил онмиёджи. Строгое и замкнутое лицо в обрамлении седых отпущенных на свободу прядей носило следы тревоги и торжественности. Казалось, для него не существует визга мелкой рыжей твари, как и носильщиков, и сопровождения. Священнослужитель смотрел на Ньёро прямо, не отводя взгляда, словно давно прочитал если не его душу, то его судьбу.
- Все, что лежит позади, сожжено, - жестко сказал он. - Впереди тоже нет пути. Что ты будешь делать теперь?

Когда вернусь, перед моими глазами должны быть не растоптанные цветы...

Когда по плексигласу фонаря простучала первая дробная очередь, он вздрогнул в ожидании боли, удивился – откуда здесь противник и почему они с машиной все еще целы. И только потом сообразил, что идет дождь. Потоки воды залили колпак, в кабине сразу сделалось жарко и душно. Ашимура рассмеялся, чтобы прогнать невольный первый испуг; приборы не отказали, внизу – океан, не заблудится. «Зеро» подвывал на высоких оборотах двигателя, боролся с ветром, что норовил снести в сторону. Опять заныла поврежденная рука, предупреждая, что ночью он будет ворочаться, искать удобное положение и к досаде соседей маяться бессонницей. Впрочем, он и так сомневался, что сумеет уснуть.
Вблизи островов облачность была плотнее и ниже, машина вынырнула из туч, как баклан из воды в перевернутом мире – море сверху, небо снизу. В последнюю секунду ветер преподнес неприятный сюрприз – «зеро» покатил не по прямой, словив в левый бок сильный порыв ветра, а наискосок, к непрочному борту «Каги».

- Боги приходят в мир, - от непривычки губы едва шевелились, Ньёро не узнал голос. - И мне грустно.


(бабка Гульда mo, SonGoku to Далара - sukoshi mo)

На людях доктор Кацуки не снимал маски аристократа, вынужденного злой шуткой судьбы терпеть присутствие черни, но и без зрителей он оставался в невидимых миру доспехах. Уж кому как не Нодзоку знать об этом. Пухленькая медсестра так боялась возвращаться домой в темноте, что когда госпожа Юи предложила ей вполне разумную сделку – каморку, где хранятся футоны и постельное белье, в обмен на дополнительные обязанности, - Нодзоку с радостью согласилась. Новые заботы были не слишком обременительны, а комнатенка, пусть крохотная, но все ж таки отдельная спальня. О чем нельзя и мечтать в их огромной семье, где ночевать приходится вповалку.
Оставшиеся два подноса с едой всегда предназначались для Кацуки-сенсея и Рики. Доктор особо распорядился: первыми ужинают пациенты, затем – персонал, а совсем последними – они с сыном. Нодзоку уважала строгого доктора, но переживала за его отпрыска. Ей казалось неправильным, что Рики вынужден ждать по прихоти старших.
- Как будто молодому хозяину есть дело до всей твоей дури, - ворчала кухарка, выскабливая из чугунного котелка-камы остатки вареного риса и шлепая их в плошки. – Кто ты, а кто он, глупая? Думаешь, он снизойдет до таких, как мы с тобой, деревенщин?
У Нодзоку вспыхнули даже уши, оттопыренные кончики которых показались владелице толстыми и горячими, будто переваренные гьёдза. Возразить было нечего, зато можно было по-своему выразить несогласие, пусть даже никто не узнает. И, на цыпочках проскользнув, мимо закрытой двери в кабинет, Нодзоку прокралась по скрипучей лестнице вниз. Ключ оттягивал карман легкой кофточки, накинутой поверх униформы; чтобы повернуть его в замке, потребовалось оставить поднос. В темной комнате было тихо, на полу разноцветными смутными пятнами лежал отсвет от уличного фонаря. Не слышно даже дыхания спящего человека.
- Тацунори-чама...
Нодзоку не закричала, потому что перепугалась: одна из теней, скопившихся в самом темном углу возле двери, метнулась в открытый проем на свободу.
- Тацу...
Ее притиснули к стенке, зажав рот ладонью, от чужого дыхания защекотало ухо и стало приятно и тепло в животе.
- Не говори отцу, - шепнул Рики.

Поразительно, как быстро жизнь вернулась на улицы города. Всего-то прошло два года, но уже вовсю бегают мальчишки, степенно шагают мужчины и женщины в смеси японской и европейской одежды, выкрикивают названия товаров и приглашение отведать их уличные торговцы. Югэ редко случалось отлучаться из клиники ранним вечером. Чаще он возвращался в холостяцкую квартиру совсем поздно, а то и вовсе оставался ночевать в маленьком закутке рядом со своим кабинетом. В клинике была его жизнь, его надежды и будущее. Улица казалась чужим малознакомым миром. Тем самым миром, который однажды разрушили, и который требовал отмщения каждой своей деталью, каждым взглядом человеческих глаз, движением человеческих тел. Всем.
Рост и длина ног позволяли доктору двигаться быстрее основной толпы. Ему не хотелось вливаться в нее и ощущать себя частью деловитого потока. И все же на противоположной стороне улицы оказался кто-то, кто перемещался с еще большей скоростью. Он не бежал, нет, он летел стремглав. Югэ остановился посмотреть и к своему удивлению узнал Кацуки-младшего. Но разве Рики не заперли в его комнате? Причем именно заперли на ключ, а не просто велели сидеть там. Как бы то ни было, молодой человек не только не находился взаперти, но весьма резво пробежал мимо, никого не замечая, и свернул в переулок, использовав в качестве центральной опоры для поворота фонарный столб. Морихиро прикинул, куда бы он мог направляться, и хмыкнул: очередная игра. Такое нетерпение и беспокойство, какие были написаны на юном лице, вызывала в Рики только игра. Даже женщинам не удавалось подобное, вероятно, потому что в победе над ними Тацунори был уверен полностью. А в бильярде – нет.

Клиника

В связи с последними событиями на этажах повесили защитные амулеты и зажгли ароматические палочки. Пошли слухи о трагических и странных смертях, о том, что каждому грозит опасность. Чем еще прикажете заниматься выздоравливающим, а уж тем более постоянным, пациентам?
Кема был далек от слухов, но даже он понял их значение. У мертвых может найтись еда! Им-то она все равно уже не нужна. И он отважно отправился на поиски. Первого мертвеца он нашел быстро, в маленькой комнатке, где клали только что прибывших. Заглянул в молодое лицо. Надо же – его как будто не коснулась война, свежий и здоровой. А вот поди ж ты, умер. Кема стер с щеки пухлой ладонью сочувственную слезу и шмыгнул носом. Потом решил, что коли человек уже умер, нечего пропадать добру. И запустил руку в кем-то заботливо сложенную на табурете одежду. Та была странной – необычная на ощупь ткань, насыщенные, непривычные цвета. Но толстяк не забывал о главной цели.
- Э, ты что творишь, гад?!
Застигнутый на месте преступления вор похолодел, но даже не шевельнулся. Только скосил взгляд.
- Ты – покойник, - сообщил юный мертвец с кровати, будто с погребального ложа.
Кема развернулся к постели и выпучил глаза. Отдернул руки от чужой одежды, как от огня. На всякий случай сложил трясущимися пальцами охранный знак.
- Эт-то т-ты пок-койник, - белея, отозвался он. – И н-не должен раз-зговаривать. Не должен!
- Правда, что ли?
Призрак в сером саване медленно поднялся, словно восстал из могилы. Визг, который издал Кема, слышали, наверное, не только по соседству, но и во всей округе. Сначала он пятился, затем – пустился наутек, да так, что только замелькали босые пятки.

(не без участия Сон)

Впрочем, прихваченному мучному изделию не суждено біло долго прожить. Быстро оглянувшись - не смотрит ли кто? - Пирс не нашел ничего лучшего, чем присесть и вытереть руки о траву. Вернее, не захотел останавливаться в поисках платка и быстрым шагом преодолел расстояние до дверей клиники...
- Милочка. Солнышко. Беда-беда. - Пирс даже не удосужился постучаться и спросить - можно ли? - просто распахнул двери и, взъерошив волосы на голове - словно пытаясь отогнать тревожные мысли, написанные на лице...
Румяная крепышка в униформe медсестры, которая мусолила карандаш над какими-то записями, быстро подняла голову.
- Что-о случилось? - удивленно спросила она.
- Деточка, беда у меня. Что же я теперь делать стану? Мои вещи... То есть не мои - рабочие. Мне же на работе голову оторвут. Солнышко, вам приходилось терять казенные вещи? Уверяю вас - ничего хорошего... Это как его... - Пирс попытался припомнить, как на японском "выговор", но потом махнул рукой и выдал - Арест! Помогите мне! Вы же поможете?
- Арест? - широкие брови девушки выгнулись двумя правильными дугами. - Вам грозит арест? Но здесь больница...
- Я знаю. Я все понимаю. Больница. Закрыто. Никому нельзя. Но.. Вы же добрая девушка? Я знаю, что добрая. В больницах все медсестрички добрые и великодушные.. Вот.. Впрочем не об этом речь. Девушка, милая, помогите! Я же быстро. Заберу и все. Я даже не стану вас утруждать и просить провести меня. Я же понимаю, что у вас работа и нельзя оставлять пост. Поймите что ваша доброта спасет человека. Вы же не допустите гибели его?
Кажется, она перестала понимать его трескотню примерно на середине сумбурной речи, потому что смотрела округлившимися изумленными глазами и только кивала.
Пирс перевел дыхание и подождал еще мгновение. А поскольку ответа не дождался - решил воспринять молчание как согласие.
- Спасибо, милая. Вы даже не представляете, как выручили меня. С меня конфетка. Как только так сразу. Я вернусь. Обязательно. Еще раз спасибо.
С этими словами он чуть поклонился и пошел в лестнице...
- Подождите! - неуверенно окликнули его, заставив ускорить шаги.
"Кто там еще на мою голову" - с досадой подумал Пирс и снова взъерошил волосы, делая вид, что озабочен своими мыслями и не услышал.
Медсестра сидела на прежнем месте и напоминала озадаченную не выспавшуюся сову.
- Вы больны? - с надеждой спросила она.

(и Сон)