Ритуал Пустоты.
(Совместно с Визетом)

Герцог отрешенно осознал, что острейшие чувства виера гаснут, отсекая контакт с миром. Восприятие раздвоилось: Нагриаш по-прежнему видел мир вокруг себя, слышал собственный голос, продолжавший монотонный речитатив, ощущал биение энергий вокруг и плотный стихийный щит Венаата далеко в стороне, но в то же время он…
…падал. Тьма за спиной раскрылась антрацитово-черными крыльями, все больше ускорявшими движение; вокруг Нагриаша пульсировала ало-черная дымка – сила ритуала прожигала ему путь, а стелившийся за Герцогом след извилистой темной тропой связывал с реальностью.
Пространство вокруг могло ужаснуть даже древнейших виера: чувства здесь были бесполезны, воздух одновременно был горяч и холоден, подвижен и тверд, исполнен обжигающего света и ласковой тьмы, свеж и наполнен ядом, отзывался на волшебство и впитывал его, позволял дышать и разрывал пустотой. Смертный бы здесь сошел с ума через считанные мгновения, виера продержался бы дольше – но растворился в смешении стихий и вихре ощущений.
Никто из баронов не смог бы преодолеть эту границу. Более того – не смогли бы и герцоги. Великое боевое мастерство Элокхая и виртуозное умение манипуляций Акаши были бы бесполезны в этих местах – где не с кем было драться и некого обольщать; даже выжив, они бы потерялись, утратив путь.
Но Нагриаш недаром носил титул Герцога Искажения – и пространство, являвшее собой величайшее искажение, не могло его сокрушить. Именно потому даже и не возникало вопроса о том, кто будет проводить ритуал; именно потому в последнее время герцог старался как можно больше экономить силы, сознавая, что ему понадобится весь талант, все мастерство и вся энергия.
Алые глаза закрылись. Все чувства здесь были бесполезны: довериться им было равносильно отказу от пути вообще. Вместо того Нагриаш полностью положился на древнейшее ощущение, связывавшее древнейших виера с их прародителем: только оно могло провести его по пути.
И он скользил, набирая скорость с каждым мгновением, заставляя себя прорываться сквозь рвущее тело и душу пространство, прожигая себе путь, отгораживаясь от враждебной среды силой ритуала, собственной мощью и мастерством, сосредоточившись на одной-единственной цели.
Только когда ощущение изменилось, только когда пахнуло практически забытым, но по-прежнему знакомым чувством – тогда во тьме, что была Нагриашем, снова блеснуло багровое пламя. Движения замедлились; Герцог на несколько мгновений остановился. Глаза запечатлевали каждую видимую деталь, сознание напряженно анализировало все, не упуская ни малейшей подробности – то, что так хорошо умел делать Экаделл…
Представшее взору виера могло свести с ума не хуже пространства. Только, пожалуй, тут рассудок человека продержался бы дольше – это кого-то из детей Пустоты разорвало бы сплетением стихийных сил.
Предельно упрощенно можно было бы сказать, что четыре разноцветных шара обращались вокруг черноты в центре их орбит. Но сказать так – все равно что назвать виера просто густой тенью.
Как описать словами, доступными разуму? Как описать то, что…
…один из шаров пылает мощью солнца, и одновременно – земным огнем, всем, когда-либо разведенным смертными, вспыхивавшим от удара молнии, искры в шахтах или солнечных лучей, смешивая золотые, алые и синие языки пламени?
…другой вбирает в себя весь воздух, свежий и затхлый, спокойный и несущийся с ураганной скоростью, способный ласкать тело и вспарывать плоть, теплый и леденящий, пахнущий морем и цветами и молниями и лишенный всякого запаха?
…третий звучит мириадами переливов могучего океана, тонкого ручейка, полноводной реки, стоячего озера, сияет прозрачностью ручья под солнцем и темнеет мраком глубочайших морских пучин, абсолютно спокоен и волнуется, вздымаясь выше неба?
…четвертый одновременно есть мельчайший камешек и исполинская гора, нерушимый монолит и неукротимая лавина, зыбучий песок и плодородный чернозем, пронизан мертвым камнем и живой сетью древесных корней?
Как описать то, что все они вращаются со скоростью, недоступной глазу, такой, что даже око виера, ускоряющего восприятие могучей магией, может лишь замечать их?
И как описать черноту в середине – ту, что темнее самой черной ночи, тьму, что есть не просто отсутствие света, а полная ему противоположность, абсолютно спокойную, недвижимую, и в то же время пульсирующую невероятной силой жизни, древнейшей и вечной, неуничтожимой и бессмертной?
Как это описать – и возможно ли описать вообще?
Нагриаш даже и не пытался этого сделать. Считанные мгновения он смотрел – и невольно восхищался переплетением пяти стихий, которое никто не в силах был не то что представить – даже подумать о его существовании.
Хотя бы потому, что и он сам впервые по-настоящему понял – как заточили Рожденного Сном, и что… а вернее – кто служит ему темницей. Но если подумать… да, как еще его можно было бы сдержать? Как остановить, не давая вернуться в мир?
Сознание герцога мгновенно просчитало десятки вариантов. Любой из них позволял достичь цели – но освободить не только Отца.
Герцог на мгновение закрыл глаза. Нет. Иного выбора просто нет. Сейчас отступать нельзя – потому что это единственная представившаяся возможность.
Мгновение – и Нагриаш двинулся с места. Пространство, сквозь которое он прожигал себе путь, жадно пило его силу; долго здесь пребывать было нельзя, и тратить время было недопустимо.
Черные когти, казавшиеся во взбесившемся окружении невероятно, непредставимо реальными, потянулись к сферам; внешне простое движение на деле таило в себе тысячи переплетенных заклятий, лишь заключенных в обыденную форму.

В ответ плеснуло чужой мощью: пламенной яростью, твердокаменным отрицанием, ураганным приказом уходить, текучей насмешкой. Смешавшись, чужие чувства заставили герцога пошатнуться – но только пошатнуться.
Алые глаза запылали бешеным пламенем, не снившимся никому из магов Огня: Нагриаш обрушился на преграду, пять когтей внезапно обернулись пятью десятками; лишь соприкоснувшись со стихийной силой, они выпустили сотни тонких щупалец, оплетавших заслон, разъедавших его подобно кислоте.
Вспышка чудовищного жара заставила виера глухо застонать: часть его существа распалась под ударом первородного пламени. Но уже второй удар – тяжкую мощь земли – он увел в сторону, поставив его на пути точного и быстрого воздушного выпада. Крыло, полыхнув блистающей чернотой, отбросило ручей, в котором струилась сила целого океана.
В иных условиях герцог мог бы надеяться лишь продержаться против таких противников – но за века и тысячелетия даже безграничная сила истощается. Сам же Нагриаш был готов к этому бою настолько, насколько к такому вообще возможно подготовиться – и он был полон решимости победить.
Выплеснувшийся из тьмы герцога монолитный клинок вонзился в преграду, образованную стремительным вращением – место, которое уже разъедала его сила. Здесь правила обычного магического противостояния не имели никакого значения: здесь нельзя было искать уязвимое место – его надо было создать и удерживать, не давая стихиям распределить пораженную материю по тысячам иных мест, лишив атаку силы.
Острие вошло в преграду – и герцог сосредоточился на нем, вкладывая всю волю в продвижение; казалось, что он прорезает многокилометровую толщу базальта… нет, базальт поддался бы легче. Крылья обернулись вокруг тела, застывая прочнейшим панцирем – и вовремя, потому что долей мгновения спустя чуждая сила обрушилась сотнями ударов, хлеставшими по тьме виера. Никакой арканит, со всей его стойкостью перед стихиями, не выдержал бы и одного такого выплеска – но Нагриаш окружил себя не металлом Пустоты. Он и сам вряд ли бы смог подобрать название этой ежесекундно менявшейся защите, комбинации множества собственных изобретений, разработок баронов и измененной герцогом магии смертных.
Нагриаш импровизировал на ходу, вплетая все новые узоры Пустоты как в свои крылья, так и в мерцавший тьмой клинок: хотя он и создал уязвимую точку, но она постоянно менялась под влиянием стихийных разумов, и орудие должно было меняться в такт.
Сейчас герцог не помнил ни себя, ни других виера, ни оставшегося где-то позади мира. Вся воля, весь древний разум были вложены в эту борьбу, не оставляя в сознании ничего иного.
Крылья, бичуемые всеми стихиями разом, дрожали; от них отрывались кусочки тьмы, тут же растворявшиеся в безумном мире вокруг. Но Нагриаш не обращал на это внимания – главное, что черный клинок пронзил преграду уже на треть, и вокруг него расползалось все больше трещин извилистой тьмы. Герцог даже не замечал, как пытается защититься; ранее он отрешился от материального мира, теперь же сознание больше не следило за пространством вокруг, оставляя его на долю инстинктов, сосредоточившись на одной-единственной цели.
Клинок проник наполовину; вокруг герцога бился жуткий ореол смешанной мощи стихий, подобный тому, что бушевал в котловане – но на этот раз враждебный, и неподвластный воле виера. По изменчивой сияющей поверхности защиты пролегла тонкая сеть трещин.
Но оружие ушло в барьер уже на две трети – и точно такая же сеть расползалась по сплетенной стихиями преграде. Трещины ползли с одинаковой скоростью, тело герцога сотрясалось под ударами чужой могучей воли, орудие медленно крушило свою цель… и оставалось лишь гадать – что случится раньше?
Падет ли щит Нагриаша, оставляя его открытым гневу стихий?
Сумеет ли он разорвать враждебную по сути своей преграду?
С каждой секундой движение клинка все больше замедлялось; Нагриаш чувствовал, как все больше истощаются его силы. Со внезапной остротой он понял, что может и не успеть – и тогда все будет напрасно. Все, для чего они старались, все, ради чего заключали союзы, жертвовали, завоевывали, изучали, ждали…
Никогда!
ОТЕЦ! – бешено взревел Нагриаш, вкладывая в удар волю, одно касание которой сокрушило бы любого противника.
И сотканный из Пустоты и чар клинок расколол преграду.
ПЛАМЯ.
СМЕРЧ.
ЛАВИНА.
ВОЛНА.
Ослепляющий вихрь разлетающихся стихий опалил чувства: Нагриаш не видел, не слышал и не ощущал ничего вокруг себя – но, повинуясь инстинкту, с идеальной точностью дотянулся до пустоты, что таила в себе его прародителя и повелителя. Пустотный клинок порвал последние преграды, соединившись с тьмой, что была древнее всех прочих.
Время застыло.
Знакомое, невероятно знакомое присутствие ударило по пострадавшим чувствам дикой болью – но мгновенно сменилось успокаивающим темным касанием. Нагриаш повис в пространстве, приходя в себя, ощущая, как удаляются истоки стихий… и по-прежнему касаясь того, к кому стремился.
А затем древнейшая Пустота вновь омыла его – и потекла по следу ритуала обратно в мир.

Если бы не мастерство, достигнутое постоянной практикой – Венаат бы не удержал защиту от Пустоты. Но даже сохранив щит, он застыл на месте, словно изваяние, ничего не видя, не слыша, и не ощущая. Вернее, он видел – однако совсем не то, что его окружало.
Он не мог бы подобрать имени для тех чувств и картин, что скользнули к нему по связи с Нагриашем. Вселенская Пустота… и осознание себя-отдельного и одновременно – себя-часть этой Пустоты. Первое касание чувств – и осознание, что рядом есть еще и другие, похожие… но иные по характеру.
Понимание того, что такое «характер». Огромное удивление, сопровождающее откровение «это я!». Радость, звучащая в унисон со спокойным бесстрастным зовом великой Пустоты.
Ларса с изумлением понял, что ощущает отголоски того, что и представить трудно – рождения Нагриаша. Ему досталась лишь бледная тень ощущений, испытываемых сейчас Герцогом Искажения – но и этого хватало, чтобы Венаат едва устоял на ногах, пытаясь хоть как-то приспособить к человеческому восприятию память абсолютно иного существа из древнейших времен.
И лишь напряжение всей силы воли позволило наконец взглянуть на мир собственными глазами, осознать, что происходит.
Нагриаш по-прежнему висел над котлованом – но теперь составлявшая его тело тьма была абсолютно неподвижна, казалась монолитом предельной пустоты, вратами в бескрайний мрак.
Алые глаза потеряли свой цвет, обратившись в два колодца той самой бездонной черноты, выделявшейся даже на фоне теней. Пустота, смотревшая этими глазами, отличалась от обычной тьмы так же, как черный цвет отличается от белого.
Венаат лишь несколько мгновений смог глядеть на это – а затем окружающий мрак пришел в медленное движение, стягиваясь к груди герцога, приобретая форму овала… нет, не овала!
Форму ока – и Ларса похолодел, осознав, кто взглянет через это око, и в какой мрак служат вратами глаза Нагриаша. Маг знал цель ритуала – но стоять рядом с местом, где медленно возвращался древнейший разум мира, было нестерпимо жутко. Лишь стальная воля удерживала на месте тело, хотя все инстинкты приказывали бежать в страхе.
Но Венаат не двигался с места, не отрывая взгляда от того, как все больше черноты стягивается к его союзнику, и как все больше растет око. Пустота собиралась на зов своего истинного и единственного повелителя, заполняя котлован, вздымаясь над ним исполинским смерчем, растущим с каждым мгновением.
Где-то далеко на очищающемся от тьмы небе забрезжило солнце. Но Ларса этого не замечал; все его внимание было приковано к исполинской воронке мрака, крутящейся с бешеной скоростью, но не поднимающей ветра. Тьма, плещущаяся над котлованом, была абсолютной, непроницаемой ни для обычного, ни для волшебного зрения.
Только вот фигура Нагриаша и Око Пустоты были все равно видны с предельной четкостью.

День 14
Лже-Творец и Исказитель
(Визет и я)

Колыбель пульсировала, словно огромный нарыв, готовый вот-вот прорваться и кипящий изнутри заразой. Или...
Наместник, великий Ках'Ша'Раа, знал, что билась там, по ту сторону сотворённого мира и одновременно в нём, как в ужасном узилище, вовсе не зараза - по крайней мере не для него. Отец, великий, всемогущий и несокрушимый, непознаваемый в своём могуществе и неограниченный в пике своей силы - Отец, Рождённый Сном, владыка виера... Величайший пример для подражания, если бы демоны говорили такими словами. Величайшая цель, последняя и первая истина для любого виера.
Против этой истины он, мятежный во всех начинаниях теперь властитель демонов, посмел восстать.
Но ведь Отца ещё нет в этом мире, чтобы бросить ему вызов, а Нагриаш... Что такое один Герцог, если трое и то с трудом, обманом и предательством сковали Первого Сына, предав его в лапы Каменного Ящера, мерзкого зверя в услужении подземного народа. будь прокляты они все вместе и каждый отдельно силами самой Пустоты.
Нагриаш падёт. Его сила станет достоянием самого Первого сына, и тот, кто ещё миг назад был Вторым из всех, станет Единственным. Фераи переродятся в сиянии его безжизненной силы, и породят новую, совершенную Пустоту, способную соперничать с Отцом.
Так будет. Так сбудется.
Неуклюжие извращённые твари неровно виляли и роились вокруг несущейся к Колыбели безбрежной тени Наместника. сущность Венаата и Нагриаша - одна и две, Владыка и Придаток из хрупкой оболочки хиетра, бились в омуте чёрного сознания чудовищ, отдаваясь эхом от мыслей и отблесками гнева их породителя.
- НЕБЫТИЕ, - громыхнуло в сознании всех, затронутых Пустотой. Первый сын восходил на трон Отца - и стремился устранить последнюю из преград на своём пути. Одним взмахом - раз и навсегда. раз - и никогда. ничего. Ничто - вечное, великое. Его Ничто. Его Пустота!
Наместник спешил - но даже при всей скорости древнего виера ему требовалось время на преодоление расстояния. И мощь, рвавшая сейчас пространство, плескалась перед Первым, незаметная для смертных, почти неощутимая для виера и связанных с ними...
Почти.
Далеко внизу резко вскинул голову Ларса Венаат, впервые сумев оторвать взгляд от воронки абсолютной тьмы и переведя глаза на небо. Время, проведенное вместе с одним из Герцогов, не проходит даром... как и присутствие при бушующей мощи ритуала Возвращения. Венаат бы мог поклясться, что стихийную силу он бы не ощутил - слишком давила на восприятие воронка мрака, и слишком могучим фоном был творящийся обряд. Но приближающаяся сила тоже принадлежала Пустоте - и ее Ларса мог почуять, хотя и слабо.
У него не возникло и тени сомнения в том, что приближается. Существо Пустоты, способное излучать мощь, не теряющуюся на этом фоне, способную проникнуть сквозь выстроенный им барьер... Это мог быть только Наместник. И не стоило даже и думать - зачем он идет.
Проклятье! Ритуал... не должен быть сорван или перехвачен!
Венаат рискнул ослабить щит, потянуться мыслью к Нагриашу, предупредить - и чуть не согнулся пополам, когда по чувствам ударила волна древнейшей тьмы; только рефлексы помогли магу не потерять сознание, а вновь восстановить барьер.
- Нагриаш! - крикнул он вслух, даже не надеясь, что Герцог его услышит. - Он приближается!
Виера не слышал. Вернее - древний разум запечатлел слова где-то на границе сознания, они начали пробивать себе путь к ясному мышлению... но даже при всем желании Нагриаш не смог бы сейчас полностью уделить им внимание. Силы и мощь разума уходили на одну-единственную задачу - держать путь, не дать дороге обрушиться... позволить Отцу пройти в мир...
А дальше уже будет все равно. Но он сделает то, что начал... как и всегда.

Те же и там же

- НАГРИАШ... НАГРИА-АШШШ...
Голос Наместника грохотал и шипел одновременно. Раскаты грома, становившиеся змеиным шёпотом, если бы змей был размером больше дракона - накатили на Колыбель, перекрывая сознания и сути всех, кто ещё присутствовал в диком буйстве проклятого ритуала: Венаата, Нагриаша, сорвавшихся, словно чудовищных град с небес, демонов-порождений Ках'Ша'Раа...
- МЫ ДАВНО НЕ ВИДЕЛИСЬ, МЛАДШИЙ... ИЛИ МНЕ НУЖНО СКАЗАТЬ - ИЗМЕННИК?! - рявкнул голос, и волна безбрежной тьмы, взвившись змеиными кольцами, плеснула по краю Колыбели, на сколько хватило взгляда... - ЧТО МНЕ СДЕЛАТЬ С ТОБОЙ... А, ЧЕРВЬ? РАЗВОПЛОТИТЬ НАВЕКИ - ИЛИ ПОГЛОТИТЬ И ПОЛАКОМИТЬСЯ ТВОЕЙ ПАМЯТЬЮ?! ВЫБИРАЙ, НЕДОБИТЫЙ ОГРЫЗОК СОТВОРЁННОЙ ЗАРАЗЫ! И ТЫ, И ТВОЙ ХИЕТРА - ВАС УЖЕ НЕЕЕТ!
Темень вскипела, взметнувшись к чёрным пустым небесам, окружая творящийся ритуал кольцом плотного, ядовито-вороного тумана, из каждой капли которого смотрели на Герцога Искажения мириады голодных багровых глаз.
Сквозь черноту, заполнившую взор Нагриаша, медленно проступили алые искры. Малая часть сознания Герцога оторвалась от ритуала - и сейчас смотрела на Первого.
Неподалеку скорчился на земле Венаат, укрепивший щит против Пустоты всеми доступными силами и знаниями - и понимая, что все же его самого от смерти отделяет только то, что Наместник практически не уделяет ему внимания, сосредоточившись на Нагриаше.
- Похоже, ты всегда колеблешься в выборе, не так ли? - прозвучали слова ровным, практически безжизненным тоном. Неважно что говорить - но говорить надо. Пока Наместник ликует - Отец возвращается, и время надо тянуть насколько возможно. - "Червь" довольно странно звучит в устах того, кому потребовались бароны, чтобы справиться с Акашей... и кого едва не убил барон же.
Сарказм был не лучшим выходом, но иного Нагриаш сейчас просто не мог подыскать. Он умел играть словами - но сейчас силы уходили на поддержание дороги в мир, и впервые за многие века Герцог изрекал едкую, насмешливую - но правду. То, что действительно думал.
- ТВОЙ БУЛЫЖНИК И ПРАВДА БЫЛ СМЕЛ. НО ЧТО ОН МОГ ИЗМЕНИТЬ? ЧТО ВЫ ВСЕ МОЖЕТЕ ИЗМЕНИТЬ ТЕПЕРЬ? ВЕРНЫЕ МНЕ ВЕРНУЛИ МЕНЯ, ВЫРВАЛИ ИЗ ПЛЕНА. МОЯ МОЩЬ ВЫРОСЛА МНОГОКРАТНО - РАЗВЕ ТЫ НЕ ВИДИШЬ, ИЗВРАТИТЕЛЬ? Я - ТВОРЕЦ!
Уродливые, неуклюжие выродки, хлопая тонкими, то слишком маленькими, то излишне широкими крыльями, спикировали к Нагриашу, разевая пасти - и снова взмыли к вьющемуся огромным пустоворотом над Колыбелью отцу. Арканитовые жала чиркали одно о другое, твари взвизгивали и рычали, щёлкали жвалами, полосовали когтями воздух и порой задевали друг друга, и только присутствие создателя не давало неразумным уродцам бросить всё и начать между собой свару прямо здесь же.
- ВЗГЛЯНИ. МОИ ДЕТИ! ОНИ ВЗЯЛИ ЛУЧШЕЕ ОТ КАЖДОГО ИЗ ВАС - ОТ ЯРОСТНЕЙШИХ ЭЛОМИНИ ДО ПОСЛЕДНЕГО НЕДОРОДКА ВАШЕЙ СЕСТРИЧКИ, ЧЬЮ СИЛУ Я УЖЕ ЗАБРАЛ! СМОЖЕШЬ ТАКЖЕ? ИЛИ - ТОЛЬКО ЧУЖОЕ УРОДОВАТЬ? ДА ТЫ И САМ - УРОДЕЦ НА ЛИКЕ ПУСТОТЫ! НА МОЁМ ЛИКЕ!
- Не слишком ли ты высоко замахнулся? - осведомился Нагриаш, - что называешь Пустотой себя? Если кому в мироздании и принадлежит это звание - то лишь Отцу. Ты - его Первый Сын, но никак не само воплощение Пустоты.
Голос Герцога казался особенно отрешенно спокойным на фоне ярости Наместника и бьющей по нервам мощи ритуала. Венаат, остававшийся неподвижным, отметил этот контраст, сам ощущая странное спокойствие.
Мага нельзя было назвать идеалом - совсем нельзя - но трусом он никогда не был. Преодолев первое изумление, он не позволил себе поддаться страху, и сейчас стремительно просчитывал варианты - что он может сделать против Наместника? К его великому сожалению, выходило - что ничего, слишком велика сейчас разница сил. Конечно, собрав всю стихийную энергию, пользуясь знаниями о Пустоте - как полученным от Нагриаша, так и собственными размышлениями... Причинить боль было возможно.
Но - не здесь. Венаат слишком хорошо понимал, что для удара ему придется ослабить щит - и тогда энергия ритуала попросту сожжет его сознание, снесет океаном Пустоты. Он не успеет ничего сделать и погибнет зря.
Ларса потянулся чувствами, столь ослабевшими сейчас, к родной стихии. Есть ли тут хоть какой-то источник воды, к которому можно переместиться? Уйти в сторону от ритуала, из кольца Наместника... и тогда можно будет снять щит и попытаться нечто сделать.
А Герцог тем временем продолжал:
- Акаша никогда не была хорошим бойцом. Элокхай был сражен не тобой. Самые могучие в бою бароны... тоже. Ты победил в прямой схватке мастеров дипломатии и обмана, да. Но чем ты столь гордишься...
Краткая пауза - и исполненное презрения:
- "Творец".

- ТЕМ, ЧТО ТЕБЯ, УМНЕЙШИЙ ИЗ ДЕТЕЙ ОТЦА, СЕЙЧАС НЕ БУДЕТ - А ВСЁ, ЧЕГО НЕ БУДЕТ, БУДЕТ МНОЙ. ПОТОМУ ЧТО Я - И ЕСТЬ НЕБЫТИЕ! КАКАЯ РАЗНИЦА, КОГО Я ПОБЕДИЛ - ЕСЛИ ПОБЕДИЛ? НЕКОМУ БУДЕТ СУДИТЬ МЕНЯ!
Из вьющейся пустотной силы рванулась вниз, к самому Нагриашу, длинная, рваная тень руки, увенчанной более чем десятком пальцев-когтей, на конце каждого из которых разверзалась пустотная пасть, хранившая в глубине огромный алый глаз, испепелявший Герцога испытующим взглядом. - ВПРОЧЕМ, Я МИЛОСТИВ! ПРЕРВИ РИТУАЛ - И Я ДАЖЕ СОХРАНЮ ЗА ТОБОЙ ПРАВО... ЕДИНЕНИЯ С НОВОЙ, МОЕЙ ПУСТОТОЙ! ТЕБЕ ВЕДЬ НЕ ВПЕРВОЙ ПРЕДАВАТЬ, А, МЫСЛИТЕЛЬ И СТРАТЕГ? ОЩУТИ СВОЮ ВЫГОДУ... У ТЕБЯ ЕСТЬ МИГ НА РАЗДУМЬЯ, И ЭТО УЖЕ - РОСКОШЬ! НО Я СКАЗАЛ - Я ЩЕДР. ТАК КАК ЖЕ?
Миг раздумья. Всего один миг - после чего ударит неминуемая атака, причем исполненная всей доступной Наместнику силы... если он поведет себя умно.
Миг раздумья... но не миг выбора, потому что свой выбор Нагриаш сделал уже очень давно. Он всегда тщательно взвешивал все варианты, просчитывал последствия, но если уж выбирал - то придерживался выбора до конца. Разве не частью его был Экаделл, воплощенная верность?
Венаат направил в щит всю доступную силу: он слишком хорошо знал своего соседа по телу, и прекрасно понимал, что сейчас произойдет.
Разделять сознание, направляя его на разные задачи, Нагриаш умел не хуже своего барона... собственно, именно у него Экаделл этому и научился. И сейчас половина внимания Герцога устремилась на то, чтобы поддерживать путь - или даже ускорять его, укреплять, сделать все возможное, чтобы Отец вернулся в мир... и решил, что будет дальше.
А вторая половина устремилась на оборону - противник сам предоставил ему мгновение, которого мастеру Пустоты уровня Нагриаша вполне хватало.
Колышущиеся тени вдруг расцвели черными воронками, в которых вращались тысячи клыков - слишком знакомое Наместнику зрелище. Именно это оружие пустил против него и Скамаха в ход Экаделл - и Нагриаш вновь призвал изобретение своего барона, соединяя его с собственным мастерством работы с Пустотой.
Чем еще сейчас защищаться? И чем тянуть время, давая пути окончательно укрепиться и позволить пройти по нему?
- ГЛУПЕЦ! ТЫ ОДИН ПРОТИВ ВСЕЙ МОЩИ ПУСТОТЫ!
Огненные глаза рванулись из пастей на длинных щупальцах, распускаясь роями тонких арканитовых игл - словно более десятка шипастых булав. Одни напарывались на защиту Нагриаша, другие обходили её и рвались - не к противнику, но к самой его сущности, истончаясь в едва заметные, почти плоские полоски-лезвия, стоило им только обойти оборону Исказителя.
- ТВОИМ ЖЕ ОРУЖИЕМ - ТЕБЯ И РАЗОРВУ! ЗНАНИЯ ВСЕХ ВИЕРА - МОИ! ВЫ - ЧАСТЬ МЕНЯ! НЕПОКОРНАЯ - НО ТОЛЬКО ЧАСТЬ. Я - СУЩНОСТЬ, А ВЫ - ЖАЛКИЕ ТЕНИ!
Наместник и не вспоминал сейчас, что истинный Барон Теней, что служил ему уже какое-то время, может быть оскорблён такими словами. Кто он есть - теперь, рядом с ним, величайшим из великих?
Тени горели, сталкиваясь друг с другом, менялись, истончались и утолщались, атакуя и защищая. Никто не смог бы различить детали пляски теней, однако восприятие высших виера это позволяло - и они своим даром пользовались.

Нагриаш понимал, что он проигрывает. Слишком много сил ушло на ритуал - и не просто ушло, но и уходило на поддержание пути. Если бы они сумели узнать о пробуждении Наместника и столкнуться с ним, когда он только покинул темницу... если бы...
Нет смысла размышлять о несбывшемся.
При других условиях Герцог продержался бы недолго - однако он был не тем, кого помнил Первый Сын. Все те века, что Наместник провел в заточении, Нагриаш, как и другие Герцоги, растил собственную мощь, оттачивал мастерство владения своей силой. А вдобавок сейчас ему не нужно было нападать - он лишь защищался и тянул время.
И он защищался умело. Зубастые воронки, выставленные под углом щиты, по которым соскальзывает удар, отводящие выпад в сторону щупальца... Герцог Искажения пустил в ход весь накопленный веками опыт оборонительных приемов, остро понимая, что этого не хватит... но они дают время... дают секунды...
Удар прорвался сквозь оборону, и Нагриаш глухо застонал. Но только стоном проявилась слабость - кружащиеся вокруг него защитные тени не снизили скорости.
Как странно. Только что он делал то же самое - уходил в глухую оборону от ударов могущественного противника, посвящая силы тому, чтобы завершить начатое. Теперь... та же ситуация. Только в первом случае были вечные враги, а сейчас - такое же порождение Пустоты, как и он.
Даже разрываясь между поддержанием обряда и обороной, пропуская все новые удары, Нагриаш не мог не оценить иронию - и усмехнуться в множество глаз Наместника.
- ТЫ ГОРДЕЦ, НАГРИАШ! БОЛЬШЕ, ЧЕМ Я - ПОТОМУ ЧТО МНЕ-ТО ЕСТЬ ЧЕМ ГОРДИТЬСЯ. А ТЫ УЖЕ ПРОИГРАЛ - НО УПОРСТВУЕШЬ! ГЛУПО!
Очередная пасть вонзилась в сущность Герцога Искажения, врывая кусок, словно голодный пёс из ноги отбивающегося загнанного лося. Ках'Ша'Раа взревел в приступе наслаждения.
- ТВОИ ЗНАНИЯ БУДУТ МОИМИ. ТВОЯ СИЛА - МОЕЙ. ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ ПРОТИВЛЕНИЯ - СТАНЕТ ПЕРВОЙ КАПЛЕЙ НОВОЙ, ВЫСШЕЙ ПУСТОТЫ. Я ДАМ ЕЙ НАЧАЛО ИЗ ТВОЕЙ ОСНОВЫ. ГОРДИСЬ, БРАТЕЦ!
Тени, составлявшие суть Нагриаша, содрогнулись - и в такт им содрогнулся Венаат, старавшийся удержать щит, мысленно благодаривший собственное мастерство и знания Герцога, сейчас тонкой пленкой отделявшие его от смерти. Герцог сопротивлялся из последних сил, осознавал, что проиграет, и торжество Наместника пробуждало бешенство в самой глубине сущности виера.
Но он подавил ярость - как делал это всегда. Сейчас было не время для ярости, что сбивает сосредоточение... только не сейчас. Путь, по которому поднимался Отец, близился к финалу, и Нагриаш был уверен, что даже если он сейчас погибнет... мощи Рожденного Сном хватит, чтобы прорваться по последнему отрезку самостоятельно.
Силы кончались, мастерства не хватало, чтобы преодолеть мощь, даже обычно спокойный разум, находивший вежливый (порой издевательски учтивый) ответ распадался под ударами Наместника. И потому, сосредотачиваясь для последнего выпада, Нагриаш сумел только процедить:
- Подавись.

День 14
Ритуал смертных
(В основном Ви-зет и немного меня)

Рантельм еще раз оглядел вычерченные фигуры, и медленно кивнул. Медлить было нельзя, но и начинать… Архимаг мог лишь самому себе признаться, что в глубине души испытывает страх: ему предстояло руководить тем, чего не совершал никто из его предшественников. Ошибка тут недопустима, и, в отличие от привычных заклинаний, ее можно и не успеть исправить…
Но и бездействие абсолютно непозволительно.
Корион взглянул на тех, кто замер у символов пяти стихий. Какие же они разные – человек, корлад, волитар, орк… И император в центре, еще не полностью ставший драконом, но уже переставший быть просто волитаром. Разные – но при этом объединенные одной целью, впервые за века.
«О, Четверо, – подумал старый маг. – Неужели необходимо было пробуждение демонов, чтобы мы объединились?»
Но он тут же покачал головой, изгоняя туманящие уверенность мысли из разума, наполняя его лишь чистым холодным сосредоточением.
– Начинаем, – произнес Рантельм. Бросил взгляд в сторону. – Прошу вас.
Рокларион коротко кивнул, и мягко опустился на пол. Могучие руки дракона коснулись камня, по гладкому полу и стенам прошла едва заметная дрожь. Вовлеченные в обряд энергии даже при правильном исполнении могли разрушить зал, и вырваться наружу – все-таки дворец не был приспособлен под такие ритуалы. Сила Дракона Земли могла если не погасить подобный откат энергий, то хотя бы перенаправить его и ненадолго сдержать.
Корион закрыл глаза; в темноте внутреннего взора поплыли цепочки символов, слова давно забытого языка, сплетаясь в сияющую вязь. Он ощутил, как кожу покалывает знакомая сила молний – даже простое представление формул ритуала взывало к его собственной мощи.
Архимаг медленно поднял посох, собирая энергию. Ритуальное движение заставило отозваться вычерченные фигуры – линии мягко засветились, озарив зал слабым белым сиянием. Рантельм удержал нужные символы перед глазами, посмотрел на рисунок и участников обряда через сплетение древних знаков.
И произнес слово.

Было интересно. Словно мальчонке, которому местный волшебник вдруг сказал, что обнаружил у него дар и даже готов немного подучить, прежде чем отправить в храмовую школу и затем – на полноценное обучение колдовству.
Всё же почему эти школы – храмовые? Ведь храмов и святилищ Четверым не возводят, а их служителем является каждый одарённый?
Сивар пожирал глазами всё вокруг: выданный Испепелитель – клинок тяжело лежал в руке Грома, который поминутно озирался, не понимая, что такое с ним творит этот «самый главный шаман в Орясе», и пытался нашарить свою секиру; то на сосредоточенные лица всех, кто присутствовал при свершении таинства; то натыкался на Анэхая, единственного из всех, кто сохранял показную беспечность.
Вот бы Айми это увидела! Жаль, что не до того…

На мгновение линии вспыхнули так, что стало больно глазам; сияние опало, но символы стихий продолжали ярко пылать, и с каждой секундой световые колонные поднимались все выше, обволакивая тех, кто стоял на них. Защита – которая должна сохранить жизнь самим участникам, не дать мощи обряда испепелить их; такая же колонна вознеслась и вокруг самого Архимага.

Пальцы Тормариана сжались на рукояти меча, но кодарон остался недвижим. Сейчас он казался статуей, изваянной из металла и белого камня, столь же неподвижной, как и стены дворца.

Второе слово – и колонны света, уже поглотившие пятерых, замерцали изменили форму, окружив носителей Мечей и императора хрустальными щитами. Архимаг с внутренним смятением осознал, что произносит слова, но не может повторить их даже в уме сразу после этого, или хотя бы описать их звучание. Этот язык не был предназначен для обычных разговоров – он сам по себе нес в своих звуках силу…
Но это и верно.
Как еще наилучшим образом взывать к Богам, если не на Их языке?
Рантельм произнес еще три слова, невидимыми волнами разошедшихся от его фигуры. Призрачный хрусталь замерцал, обращаясь несокрушимыми щитами, надежно охватывая всех пятерых участников могучим доспехом.
Пауза – пока стремительно разгораются линии, заливающие зал ярким светом, подобным свету первого дня творения. Этот свет не давал теней; каждый камешек стен, каждая трещина на камне были сейчас ясно видны, и не надо было подходить близко, чтобы рассмотреть их.

«Видишь ли это, отец? Смотри. Мы их победим. Мы и наши боги – вместе, когда больше всего на свете они нужны нам. Наши Четверо!» - думал Сандер Элрус, и изящный клинок, выкованный для народа волитаров, выглядел в могучей ручище силача-воина скромной, почти церемониальной вещицей. Мир вокруг кружился, зрение подводило, не давая сквозь чародейскую защиту рассмотреть то, что осталось за гранью хрустального купола оберега. Каждая из множества переливающихся граней щита мерцала и искрилась первородной силой Богов, маня протянуть к себе руку, коснуться, впустить в себя хоть каплю этой истинной, первородной чистоты… Но отвлекаться было нельзя, и сын лорда Сакондара стискивал собственную душу вместе с рукоятью славного клинка – до синевы костяшек пальцев.

Рокларион тихо выдохнул: вокруг него мерцала похожая на шторм пыли защита. Рантельм и сам чувствовал, как волна чистой силы ритуала давит на окружающий мир; хорошо, что он сам защищен этой же силой.
Губы кодарона медленно шевелились – беззвучные слова складывались в молитву Матери. Кто знает, может, она, влившись в обряд, поможет?
Рантельм медлил, пока не ощутил одновременно с точным расчетом времени – пора. Начинается вторая часть.
Посох опустился, гулко ударив о пол, и одновременно с этим ударом прозвучало новое слово, которое, казалось, изменило само пространство – воздух пошел рябью и мерцанием.
Теперь линии горели постоянно – и появлялись новые, не скопированные уверенной рукой молодого мага со страниц старой книги. Четкий узор на глазах превращался в лабиринт, к нему добавлялись все новые и новые элементы.
Корион подождал несколько секунд – и произнес слово, смысл которого ощутил со сверхъестественной ясностью. Земля. Сила Земли.
Щиты вокруг Тормариана изменились – сверкнув серым блеском гранита, чернотой базальта, холодным сиянием железа. Кодарон почувствовал привычный запах сырой земли; технодар отозвался ощутимой лишь для самого корлада вибрацией земного волшебства, а по залу прокатился мерный рокот восстающего камня.
Несколько секунд молчания, и – новое слово несущее в себе силу Воды, отозвавшееся текучим потоком.
Призрачная река спиралью взвилась вокруг Олдгейта, вплелась мириадами капель и ледяных игл в его щит, расплескалась мерным бесстрастным шумом волн по залу.

«Вот и свершается», - мысли лорда Николаса Бейли текли, словно вода. Невероятность происходящего плескалась в голове и крутила водоворотом, а отсутствие в руках клинка – такого же, как у всех остальных, включая драконоволитара Давиона, не придавала уверенности, но отступать было поздно. Сквозь переливающееся сияние чародейства на миг, словно короткий росчерк птичьего полёта на небе, Николас разглядел зачарованно наблюдавшие за ним глаза Микласа Дерри.
Никто не сможет оспаривать права того, кто рисковал жизнью в таком ритуале, на трон людской части Альянса. Никто. Это понимал Дерри, понимали все, хоть никто и не думал о том.
Задумайся военный министр, он понял бы также и то, сколь важно может быть для людей слово такого человека, как он, в доказательство всех действий лорда Олдгейта. Особенно подкреплённое словом Архимага…
Николас улыбнулся и закрыл глаза. От него ничего уже не зависело – и первый раз это было столь безразлично предводителю людского дворянства. Выбор был сделан, и, правильно он поступал или нет – но ни за что не поступил бы иначе.

Рантельм помедлил – и выдохнул третье слово, отозвавшееся радостной силой в нем самом, овеянное свободным движением Воздуха.
Смерч взвился к потолку из Воздушной эмблемы; защищавший волитара магический хрусталь обвили молнии, присоединив к рокоту и шуму свое шипение, укрытое под легкой вуалью свиста ветра.
Пауза – и последнее сейчас слово, пылающее жаркой, неостановимой силой Огня.
Взметнулся фонтан пламени, словно в зале открылся вулкан; треск исполинского костра, достающего до потолка, легко вплелся в другие шумы. Архимаг даже не видел орочью фигуру за завесой пламени.

Никогда ему – ему, не знавшему страха в абордажных боях на скользкой от крови палубе на высоте в многие десятки его же собственных ростов и способному держать за клюв бьющуюся скриа – никогда ему не было так страшно. Орясовский шаманище творил что-то невероятное, а Сивар убедил Грома, что так тот поможет спасти мир… От чего – а рух его знает, но даже здоровяку Грому не хотелось, чтобы то, что его едва не отоварило, разбежалось бы по всему миру и взяло да сожрало всех. Секирушку ощутимо не хватало – подержаться за топорище, чтобы всё прошло, было почти что народной медициной, похлеще водников.
Орочий рубака закрыл глаза почти одновременно с людским аристократом. И – случайно – тоже попробовал не думать ни о чём. Кроме сестрёны. О ней было точно можно.

Вновь короткое молчание – Рантельм видел, в какой сложнейший лабиринт сплетается теперь узор на полу, и как каждый стихийный столп прибавляет к нему свои краски, оттенки, отзвуки… сходящиеся в центре.
Щиты вокруг Джаста сейчас сияли всеми цветами, сплетавшимися и порождавшими на своей границе невиданные, невозможные в обычном мире оттенки. Корион понимал – эта кажущаяся хрупкой защита превышает все то, что он способен создать сам, на основе стихий, подвластных ему посредством Воли. Он знал, что внутри щитов сейчас тоже течет поток сплетенных стихий, готовящий императора к тому, чтобы принять и направить могучую силу… он знал, но не мог осознать всей сложности этого плетения. Понимание внушало почти священный ужас.
И все же ему надо было не отстраняться – напротив, внимательно следить за ростом энергий, направлять стихийные потоки так, чтобы они не сталкивались, чтобы дрожащие ручьи и реки энергий не сшиблись, сметая тонкий узор.
Архимаг застыл абсолютно неподвижно, вглядываясь в лабиринт энергий, призывая весь свой опыт и свою силу, сосредотачиваясь и легкими, почти незаметными касаниями перенаправляя нити стихий. Он ходил по грани – слишком малая сила не позволит исправить поток, слишком большая – сама нарушит узор. Но Корион Рантельм не получил бы свой титул, не умей он точно соизмерять и направлять подвластную ему магию.
Сколько времени тянулось ожидание? Сколько прошло, прежде чем энергии достигли пика? Рантельм не знал – он погрузился в транс анализа и изменения, и лишь смутно ощущал, что других увлекает за собой безвременье стихийных сил.
Но он ощутил – сейчас пора. Сейчас надо действовать.
Невозможные слова божественного языка сотрясли зал; Рокларион напрягся, сдерживая звучавшую в них силу, не давая самим невероятным звукам разнести стены – по которым все же побежали трещины.
Сейчас Рантельм произносил целую речь, и с каждым звуком линии узора становились все шире, сливаясь в единое, пылающее ярчайшим светом озеро под ногами державших мечи. Стихийные колонны восходили вверх по его краям – и изгибались, все более приближаясь к точке, где должны были соприкоснуться.
Прямо над головой Джаста.
Еще несколько минут. Еще две дюжины слов.
И – вспышка.

(состав тот же)

Ритуал Правосудия не шёл ни в какое сравнение с происходящим вокруг него. Чувства дракона, заполнившее укутанное мраком слепоты сознание Давиона Волитара, переливались мириадами красок и оттенков, плеща белым пламенем в каждой капельке сине-чёрной крови. Пустота, изуродовавшая лицо, пылала и билась, словно впившийся в открытую рану паразит. Вскинутые руки, держащие клинок, будто сжигало отовсюду – разом изнутри и снаружи – бесконечное пламя.
«Кто-нибудь, помогите!» - рыдало сознание волитара испуганным ребёнком.
«ДЕРЖИСЬ! ТЫ У ЦЕЛИ» - трепетали в рвущемся от бесконечного калейдоскопа мыслей разуме воля дракона.

«Помогите! – ДЕРЖИСЬ! – Пожалуйста! – НУ ЖЕ! – Не могу больше! – СОСРЕДОТОЧЬСЯ!»

Колонна света ударила вверх, из многоцветного щита, окружавшего Императора. Блистающее чистое сияние взмыло к потолку, вбирая в себя коснувшуюся его мощь вечных скал, неукротимого пламени, бушующих ветров, безбрежной воды… вбирая и направляя их в единый поток, как линза собирает воедино солнечные лучи.
Линзой звался Давион Жеррод Астерион-Волитар, и Рантельм даже не мог представить – что он сейчас переживает. Как выдерживает это напряжение сил, текущих от Мечей и как может направлять его.
Но Архимагу оставалось лишь одно – оставаться на месте, и произносить, не останавливаясь произносить незапоминающиеся, неподвластные обычному разуму слова изначального языка. И видеть сплетение стихий, постоянно следить за ним, не отстраняться и смотреть…

Взлёт. Стремительный, невероятно быстрый, когда небо несётся навстречу безбрежной чёрной глубью, а ты – ты клинок, нацеленный прямо в сердце этой холодной бездны. Где-то там, за гранью не только мира, но и просто понимания и осознания смертного лежит твоя цель, и ты не остановишься ни перед чем, лишь бы прорваться к ней.
«Четверо! Четверо, прошу вас… пожалуйста… В ведь видите это, вы… Мы же ваши дети! Четверо!» - кричит вся суть волитара, и вторит ей гремящим эхом сущность дракона, но голоса не слышно – он тонет в сиянии, растворяющем звуки, затопляющем взор со всех сторон кроме маячащей перед самым носом чёрной глубины.
«Так вот почему ты зовёшься Разящим светом», - понимание приходит, когда мрак расступается, отлетая по сторонам кусками раполосованной черной холстины, за которой скрывается истинное полотно великого художника… Новый кусок черноты. И ещё один, и следующий – острие света прорезает её всё глубже, слой за слоем, вечность за вечностью, Пустоту за Пустотой… У этой ночи должна, обязана быть граница, и силы хватит, точно хватит, чтобы её достичь – и позвать их! Докричаться до Творцов и привести их вслед за собой по переливающейся белизной колонне света с разноцветной основой на защиту их величайшего творения…

- СТОЙ! ОГЛЯНИСЬ!
Давион рухнул на колени, изо всех сил сжимая меч. Сознание всё ещё устремлялось ввысь, пробиваясь сквозь барьеры Пустоты, оно не могло и не желало оглядываться.
Тело оглянулось.
И увидело Мрак.
Мрак полз, едва двигаясь, силясь продолжать своё стылое, едва теплящееся подобие жизни – ради битвы и смерти. Мрак умирал уже много раз и возвращался – и раньше, и сегодня. Мрак смотрел на него – на возносящийся свет Четверых, и пылал рубинами жаждущих крови глаз.
Мрак двигался к нему.
- ОН ВИДИТ ТЕБЯ. ТОЛЬКО ТЕБЯ.
«Мне нет дела!» - хотел огрызнуться Свет-Джаст – но тот, кто говорил, отбросил ещё не родившиеся слова, словно отец, отбирающий ненужную для важного урока игрушку.
- ОСТАНОВИ ЕГО. СЕЙЧАС. ПОСЛЕДНИЙ РАЗ. ЕСЛИ ОН ВОЙДЁТ СЮДА.
Архимаг и все при ритуале или заняты, или не смогут…
- Р-ррр-риуатл… Я не могху… прррерв-а-А-А-а-ать!!! – на этот раз сумел прорычать драконоволитар.
Говорящий ухмыльнулся… Откуда? Он же не…
Свет мог видеть. Давион Астерион-Волитар – нет.
«Четверо, мне уже неважно, кто я и что я! Вы…»
- ОТДАЙ МНЕ ЕГО И ИДИ.
- Я не смогу беззз нег-гхррр-го… - сорвался на скрежет голос.
- ТАК НУЖНО. ИДИ.

Давион Волитар, драконоволитар, на глазах у всех выпал из сияющей колонны света… вылетел. Вылетел, размахивая крыльями, одним движением разламывая дверь и расшвыривая оторопевшую охрану. Уже в коридоре переходя на обычный волитарский полёт, Император понял, что оставил клинок там. В руках говорящего.
Драконьи чувства вели Джаста вперёд – навстречу Мраку.

В самом сердце ритуала висел в воздухе скромный волитар-секретарь, гордо держа над головой разящий свет, клинок из чистого лидиума, пылавший ярче тысячи звёзд. Четыре стихии обвивали тело Анэхая, сливаясь между собой – прямо внутри защиты, созданной Архимагом. И все четыре льнули к волитару как родные.

Упало последнее сочетание невероятных звуков – и на мгновение воцарилась тишина, нарушаемая лишь симфонией сияния и сплетенных воедино стихий.
А затем…
А затем пришел Свет.

(окончание, снова те же)