Самым убедительным не-демоном среди гостей выглядела беловолосая и белокожая девочка в мужском хаори до пят; она появилась как будто из воздуха, но с таким видом, будто имела полное право идти сзади и наступать кицунэ на подол. Наступить как следует все еще не получалось, но Несчастье не теряла надежды когда-нибудь преуспеть.
Мицуке оглянулся на шум, вопросительно глянул на предводителя пиратов; тот - единственный из всех - не жмурясь смотрел на солнце, что висело над бухтой.
- Решай сам, кими, - обронил Киба. - Ты сейчас - тень сегуна.
Но Рыжая в итоге решила быстрее - лицо демонообличителя покраснело, черты начали грубеть и расти. Ужасная маска проступила на пару мгновений, а потом снова сменилась лицом человека.
- Похоже, «держи вора» кричит громче всех тот, кто сам украл, - засмеялся Мицуке; он снял шлем, передал Тенкьё, чтобы тот был похож на телохранителя.
Вообще-то тому полагалось нести меч господина, но мавашимоно наотрез отказался расставаться с оружием. Толпа отхлынула от крикуна, тот остался стоять, будто небольшой утес во время отлива.
Юноша принял шлем, пристроив его на левую руку, чтобы правая осталась свободной – схватка была все еще возможна. Почему же медлит Кураи? Возможно, сам не прочь проверить незваных гостей? Он не видел в их хитрости ничего зазорного – сам великий Минамото Йошицунэ прибегал к подобной, когда ему надо было пробраться сквозь заставы правителя Камакуры.
Мочки ушей лисьей жертвы на мгновение покраснели и вытянулись. Сама кицунэ не поднимала взгляда, как и положено было воспитанной даме при разговоре двух воинов. Мицуке с трудом сдерживался – стоило взглянуть либо на посуровевшего тут же Кибу, очарованного Тобое или скромницу-кицунэ. А толпа местных жителей, те и вовсе радовали взгляд. И уж совсем хорош был несчастный, что крутился в центре пустого пространства, будто угорь, выдернутый из воды и брошенный на раскаленные камни. Наконец, бедолага опомнился, прикрыл уши руками и пустился наутек.

(толпень)

- Самоуверенность не украшает человека, - неслышно вздохнула под шелковым капюшоном лиса.
- А недальновидность – лисиц, - донеслось змеиное шипение, хотя вроде бы никто не произнес ни слова.
- Что сильному до наших шкур - он смотрит вдаль... далеко-далеко.
Теперь же хотелось – наступить дерзкой глупышке на хвост... потому что ни соли, ни зеркала не было под рукой. Вовремя опомнился, иначе переполох, что поднялся бы среди местных пугливых жителей, не унять будет даже приливом. Впрочем, не все тут хлопали ушами, кое-кто не пропускал ни единого слова мимо тех же ушей. И поэтому желание унять разбуянившуюся подругу становилось сильней и сильней.
- Перестань, - зашипел Мицуке не хуже Кибы.
Рыжая опустила голову еще ниже, но обиду все равно излучала так, что можно было почувствовать затылком.
- Последнее слово – и так за тобой, - успокоил ее Мицуке.
Хотел бы он посмотреть на того, кто решит иначе!
Обиды изрядно поумерилось.
- Женщина захочет – сквозь скалу пройдет, - вздохнул мавашимоно, добавил про себя: «а эта – тем более».
- Женская рука подчинит себе и великого полководца, - нараспев, словно читая стихотворение, проговорил Кураи.
Он наблюдал всю сцену с поднимающейся на холм дорожки, как со ступеней дворца. Наблюдал безмятежно, краешками губ улыбаясь своим мыслям. Теперь же покачал головой.
- Рыбаки не знают ничего, кроме моря, и рады признать любого, кто не знаком им, демоном. Идемте же, благородному сегуну и его свите негоже так долго оставаться на берегу.

Сацумец и сам не заметил, как перестал видеть в демонах существ, которых обязательно бояться. Самым удивительным для Тенкьё было вовсе не то, что его господина сопровождают те, кого нельзя назвать обычными людьми. К этому он привык, а вот что те, кого боятся, ненавидят и уважают, о ком рассказывают сказки – ведут себя как маленькие дети... Это было странно. И нравилось юноше.
Он улыбнулся и последовал за Мицуке.
Кураи шествовал по деревенской улице с таким высокомерием, словно был императором. С первого взгляда было видно: этому человеку не место в захолустной, пропахшей рыбой и подгнивающими водорослями деревушке. И резиденция его казалась среди убогих домишек жемчужиной, уроненной в грязь. Сад, разбитый по всем правилам, был копией столичных садов. На веранде слуга почти успел спрятать за угол потрепанную метлу, удостоился раздраженного взгляда: «Вон отсюда», и испарился. Хозяин с радушной улыбкой жестом пригласил гостей располагаться в комнате, выходящей на веранду.
Мицуке счел, что самый почетный гость – это, должно быть, он, и прошел на положенное место. Оставляя на свежей зеленоватой соломе циновок влажные отпечатки. Сидеть на камидза было не совсем привычно... Обычно ему отводилось место у самой двери, даже когда собирался весь клан.
Тенкьё замешкался и моргнул. Он знал, что самурай всегда должен блюсти правила поведения, которые не были меняющейся по моде приставкой к воинскому умению, как у наньбанов, но частью жизни и мастерства. И не хотел их нарушать... Но что делать? Он не впитал необходимых привычек с детства в доме отца, где почти все было по-заморски, и не знал, где его место. Близ Мицуке, чтоб охранять его? Но там почётные гости. В доме Кураи может выглядеть недоверием. Сесть напротив почётного места? Далеко от господина...
Размышления заняли лишь секунды, но кто-то из спутников, устав ждать, слегка подтолкнул молодого воина в спину. Сацумец вздрогнул и направился к шимодза, отчаянно надеясь на чью-то подсказку.

(мы в больших количествах)

Кураи расположился на камидза по правую руку от «сегуна», наблюдая за ним исподтишка, пока девушки-служанки носили столики-подносы и ставили перед хозяином и гостями. Выглядел он довольным, но мысленно выискивал «недочеты»: Ашикага Такауджи никогда не отличался таким высоким ростом, да и крупным, по описаниям, никогда не был. Доспехи правильные, но сидят уж очень странно, словно не для него сделаны. Был еще один большой недочет – первый сегун Ашикага почил в могиле сотни лет назад, и не мог приплыть в Кокура на наньбанском корабле. Подделка хороша, но слишком дерзка. Может обмануть необразованных деревенщин, но не Кураи Асанаги.
Ничем хорошим эти гости никак не окончатся. Мавашимоно очень медленно - чтобы не оскорбить ненароком кого-нибудь торопливого, - достал из-за пояса меч, положил его рядом с собой. Кураи даже привстал в неприятном удивлении, нахмурился: гость открыто демонстрирует готовность воспользоваться оружием? Служанка опустилась на колени перед «сегуном», держа в руках пузатый чайник. Он подставил ей чашку левой рукой. Хозяин дома прищурился и расплылся в улыбке: так он левша.
Кажется или нет, будто комната вместе с домом покачивается, словно плывет по волнам? Мицуке тряхнул головой. По доскам веранды туда и обратно скользила тень от веток пинии.
- Здесь уютно... – хотел подумать лже-сегун, но вместо этого произнес вслух.
- Не проходит лес, - согласилась лиса почти для себя только - так тихо.
Девочка-лисенок все еще стояла, то стреляя глазами на старшую кицунэ, то приглядываясь к дальнему углу комнаты, но Рыжая ее нерешительности не замечала: не хотела дать повод сесть в сторонке и всю трапезу торжествовать оттуда. Мицуке подозвал малышку к себе.
Асанаги поклонился с улыбкой вежливой радости похвале.
- Для меня честь принимать такого высокого гостя в этом скромном доме. Прошу, не побрезгуйте угощением.
Пришла молоденькая служанка с сямисеном, села в дальнем углу, не глядя ни на кого, и завела тихую спокойную мелодию.

(minna)

Рыжая поймала взгляд юноши и посмотрела на собственную руку, едва видную в объемистом рукаве. Светлая ладонь едва надавила на воздух, а после паузы дернулась вправо. Тенкьё замер. Сесть и сдвинуться в сторону? Нет, это совсем глупо, надо наоборот. Юноша повернул направо, поглядывал на руку кицунэ, рискуя заработать косоглазие.
Отрицательный жест. Вернула пальцы на место, снова надавила ладонью, потом второй раз, не так сильно. Сацумец остановился и, приметив место у двери, собрался садиться. Рыжая вздохнула и бросила безнадежное дело. Почти... В воздухе перед носом Тенкьё сделала круг муха. Насекомое опустилось перед ками-дза. Отчаявшийся юный самурай просиял и направился туда же. Муха не двинулась с места. Воин осторожно сел, стараясь не придавить свою проводницу и спасительницу. Насекомое в знак согласия пересело на одежду сацумца. Он оказался лицом к кицунэ, своему господину и Кураи. Крылатое создание одобрительно зажужжало и опустилась на колено Тачибане. Тот с облегчением вздохнул и расслабился. Через некоторое время муха с гудением поднялась в воздух и совершила краткий перелёт, оказавшись по левую руку от почётного места. Человек последовал за ней.
Девочка с прической саге-гами так старалась не уронить столик-дзен, что хмурила сосредоточенно брови – отчего лицо ее делалось серьезным и очень смешным. Подол волочился по полу, будто лисий хвост. Мицуке не удержался, бросил подозрительный взгляд на Дайдай, но нет – кицунэ сидела скромницей... что не предвещало ничего хорошего. Пространство справа от мавашимоно заняла маленькая белая лиса, ничуть не желающая уступать свое законное место. Слева щурила зеленые глаза Рыжая. Девочка поставила столик с угощением перед гостем; еда была проста, а лак на изогнутых ножках облупился. Поклону служанки тоже не хватало изысканности, зато она окинула взглядом с таким превосходством, что стало ясно: добром сегодняшний обед не окончится.

И не начнется. На этот раз лисы сверкнули глазами совершенно синхронно, а старшая даже со вниманием покосилась на чистый пока подол кимоно прислужницы.
Из-за перегородок с веранды заглянул кто-то из любопытных обитателей дома и тут же исчез обратно, опасаясь быть замеченным. Не каждый день в рыбацком городке обедает сегун. И хозяин, и слуги тщательно соблюдали все веления традиций, настолько тщательно, что закрадывались сомнения, не заучили ли они их наизусть совсем недавно.
- Что же привело господина Ашикага в наши не слишком знаменитые края? – осведомился Кураи, заводя разговор издалека.
Ему не хватало аристократической выдержки, чтобы не выдать выражением лица, что он надеется извлечь из неожиданного события максимальную пользу для себя.
- Случайность. Мы сбились с курса…
Беловолосая девочка с серьезным лицом попыталась стукнуть «победителя варваров» кулачком под ребра, но доспехи были выполнены на совесть. Гость кивнул и завел разговор про смутные времена. Говорить хорошо он совсем не умел, зато – ухитрился не сказать ничего важного, от чего был доволен собой крайне. Хозяин слушал с глубоким вниманием, качал головой, сочувствовал. И в какой-то момент велел прислужнице сменить у гостя чай на саке. Тени ветвей на веранде давно уже переползли в другое положение.
- Но как же господину Ашикага удалось дожить до столь преклонного возраста? – наконец спросил Кураи.
- Повезло, наверное...
- Тогда великий сегун – поистине невероятно везучий человек, - улыбнулся Асанаги. – Настолько, что ему не страшна даже фуна йюреи, которую так боятся местные моряки.
Он еще раз окинул взглядом крепкую фигуру широкоплечего гостя, нагнулся ближе к нему, словно собирался поведать великий секрет.
- На том берегу, в пещере в скалах под храмом, лежат сокровища, принадлежавшие когда-то роду Тайра.

(куча народу и совсем мало меня)

Глаза Кураи подернулись маслянистой дымкой вожделения и сожаления одновременно.
- Большие сокровища, до которых сложно добраться. Требуется подплыть к определенному месту на берегу, а до того миновать пролив с его приливами и отливами, мелями и течениями. Рыбаки знают пролив, они родны с ним, но они боятся фуны йюреи и проклятия Тайра.
- Фуна йюреи?
- Когда дует сильный ветер, и на море поднимается шторм, из высоких волн выплывает лодка. Она препятствует любому встреченному ею кораблю. Люди на ней просят ковш, вычерпать воду, и если его дать им, льют морскую воду в лодку спасителей, пока она не затонет. Так рассказывают про фуна йюреи. Все здесь, кто ходит в море, боятся ее. Возможно, она встретится и господину Хосокаве, кому принадлежат теперь эти земли и который, как сообщается в письме, вот-вот прибудет сюда.
Порыв ветра тронул прохладными пальцами ветви садовой пинии, встряхнул иголки и словно рассмешил дерево - но веселым тот смех не был. Шелест травы, прохладное прикосновение на щеке... Рыжая сама создала бы такую шутку, но сейчас невольно поежилась. Ветер пришел сюда сам - посмотреть на глупцов? Предупредить? Посмеяться? Даже Кураи не выглядел больше котом, вспоминающим о запретных карпах в пруду.
Сюда стоило прийти хотя бы для того, чтоб поесть по-человечески. Последний раз они спокойно сидели в крестьянском доме, где встретили монаха. До того – перекусывали в дороге, а на корабле добыть пищу оказалось неожиданно сложно. Правда, Тенкьё мешала «однорукость», но он приспособился.
- А если не давать им ковша? – сацумец таки не удержался от глупого вопроса.

(нас много)

Бесшумно ступая, вошел кот – белый с рыжими пятнами и половинкой хвоста, - окинул всех презрительным взглядом и сел. Зевнул, демонстрируя нежно-розовую изнанку пасти, огромной, почти на всю голову, где только мозги размещаются, но попробуй – назови дураком и узнаешь всю крепость и силу когтей и кошачьего гнева.
- Ма-о! – весомо заявил пушистый зверек, охладив пыл девчонок-прислужниц, готовых затискать кота чуть не до смерти, посмотрел на Тенкьё. – Ма-о!
- Может, вам повезет, на корабле у Сансая найдется заклинатель и прогонит демонов? – Мицуке посмотрел на спутников; те молчали. – Или дело настолько неотложное?
Хозяин вновь приобрел надменный вид. Холодный взгляд прищуренных глаз говорил: будь этот юноша, не знающий манер и приличий, подчиненным Кураи, не сносить бы ему головы за подобную наглость. С треском опустились на подставку палочки. Тем не менее, лже-сегуну достались куда более любезное выражение лица и тон.
- Дело большой срочности. Не хотелось бы утомлять великого полководца скучными подробностями, но чем скорее путешествие будет осуществлено и сокровища извлечены из пещеры, тем лучше. В противном случае, велика возможность опоздать.
- Я готов поделиться удачей, - произнес «Ашикага». – Но в обмен.
- На что? – немедленно вопросил Асанаги.
- Мы плывем на Данноура.
Бело-рыжий кот кивнул, подтверждая слова хозяина. А, возможно, просто решил вылизать левую переднюю лапу.
- Мои люди задержат на время долгожданного гостя, - продолжал Мицуке. – Моя удача – в оплату за перевоз.
- Достойная плата, - ласково улыбнулся хозяин дома. – Договорено.

(все здесь)

На берегу кое-что изменилось. Нет, столпотворение не рассосалось; наоборот, людей прибавилось, и гомонила толпа, не умолкая. Солировал в их несогласованном хоре (кто б сомневался?) Дынька, метаясь по кромке берега и подтягивая сползающие и намокшие по низу зеленые штаны. Штанины хлюпали, возбужденный тануки тарахтел без умолку, словно цикада: столь же безостановочно, громко и масштабно. Ему внимали во все уши.
Мицуке тоже прислушался. На этот раз маленький рассказчик не ограничил себя недавними событиями, но начал издалека. В красочных и не всегда достоверных подробностях хенгэ живописал запутанные родственные отношения двух братьев Ашикага, Такауджи и Тадаёши. Добравшись до случая умелого применения яда одним из них, Дынька икнул и с застенчивой улыбкой посмотрел на все еще облаченного в чужие доспехи мавашимоно.

Но кое-чего и недоставало. И кое-кого - исчезли пираты, забрав с собой не только лодки, но и весь плавучий сундук с квадратными парусами. Чужеземную посудину было еще видно, она шла, уверенно набирая ход, навстречу кораблям с более знакомыми очертаниями. И с флагом Хосокавы на мачтах. Мицуке переглянулся с Кураи, оба не произнесли ни слова, лишь кивнули друг другу. Местные вояки опять возились с пушкой, мавашимоно указал на них лисе - у кицунэ едва заметно подрагивал кончик острого носика, вожделением горели зеленые глаза, как при виде горы свежей, жирной селедки, что рыбаки только что вынули из сетей.
- Покажи им, как надо.

(все те же и я)

Кицунэ сощурилась, и... элегантной походкой придворной дамы скользнула к несчастным артиллеристам. У последних глаза сначала округлились, потом вытянулись, потом и вовсе стали квадратными. Рыжая не была уверена, было ли это на месте предложения положить два ядра, благо пороха хватит, или еще пороха, чтобы бабахнуло лучше. Кто-то робко сказал, что так, вроде бы, не делают, но, похоже, счастливые владельцы сами не знали, как с ним правильно обращаться. Ядро они поберегли, решили обойтись одним, но увеличили порцию взрывчатого материала. Привилегию поджигать фитиль оставили лисе как самой уверенной. Ну, та и подожгла... с сомнением покосившись сначала на лицо ближайшего пушкаря, потом на его штаны.
Пушечка выплюнуло ядро с поистине демоническим завыванием и струей огня в локоть. Темный металл сначала подернулся маревом, потом почти покраснел. Повторная проверка воинов рядом подтвердила - не такие уж они робкие. Подумаешь, пали ниц...
И не только они. Маленький упитанный оборотень тоже лежал носом в набегающую зеленоватую волну, местные жители последовали его примеру, слаженно попадав на галечный пляж и прикрыв головы руками. Столичная барышня, сама не осознавая каким образом очутилась в надежных объятиях беглого служителя Будды. Посреди усеянного телами берега возвышались только Кураи и Мицуке; мавашимоно делал вид, что в ушах у него не звенит.
Рыжая бросила на "сюзерена" смущенный взгляд, потом, как ни в чем не бывало, скользнула назад к процессии. Долго решала, ткнуться ли лбом в одоспешенное плечо или это будет нарушением этикета. Мицуке решил за нее, с гордостью привлек к себе, взглядом дав понять Кураи, что с этой женщиной лучше не связываться. Кажется, тот и сам это понял.

Бравые воители тоже понемногу начали подниматься, спиной ощущая взгляды правителей, а потому - все быстрее. Кончилось все лихорадочной перезарядкой пушки.
- Зря... - мурлыкнула себе под нос Рыжая.
Тем не менее солдаты, обжигаясь и сплевывая, подготовили новый удар. Загорелся фитиль, огонек ушел в нутро пушки... И перегретое дуло раскрылось тюльпаном, задев осколком одного из незадачливых воинов.
- ... – сказал Мицуке и не услышал собственных слов.
Тряхнул головой, но в ушах звенело по-прежнему. Зудело, будто гигантский москит. Из-за стены глухоты раздавались нестройные вопли разбегающихся местных жителей. Тайкан зажимал ладонями уши сидящей перед ним О-Санго, удачно прижавшись щекой к тонкой шее под высокой прической. Ребенок в кульке за его спиной беспокойно заворочался, но так и не заплакал. Попугай же взлетел на ближайшее дерево и, кажется, горланил там песни.
- А в кого мы стреляем? – вдруг задумался Тенкьё, но мыслей никто не читал, разве что кицунэ, но она была занята, а не то что голосов, криков было не разобрать, вот ему никто и не ответил.
Обычно беззвучно говорящие люди выглядят очень забавно. Кураи, напротив, имел внушающий страх вид. Даже тот, кто не умеет читать по губам, понял бы, что говорит он отнюдь не любезности. Широкое лицо его стало похоже на театральную маску демона, брови сошлись на переносице, в такую он пришел ярость. Нашел где-то прут и осыпал хлесткими ударами согнутые спины бегущих крестьян. Двоих из беспорядочной толпы он поймал за шкирку и швырнул на песок себе под ноги. Немного спустя два горе-рыболова поднялись, отряхиваясь, и к ним присоединились еще несколько человек, уже по своей воле. Все начали хоть немного слышать, и Асанаги указал на взволнованную группу.
- Эти люди поведут ваш корабль.
Голос его доносился как будто с другого берега реки. Мицуке благодарно кивнул. Нос чужеземного корабля окутался клубами дыма – похоже, там сумели найти лучшее применение пороху, - а у борта флагмана Хосокавы поднялся столб воды.

Берег Внутреннего моря.

Волны накатывали одна за другой, волна за волной, волна за волной. Море размышляло, то ли можно оставаться спокойным, то ли пора разгуляться, потешить духов и чертей, развеселить нечестную компанию и попугать глупеньких и слабеньких людишек, что почему-то считают себя способными плавать в своих скорлупках по большой воде.
Перед линией прибоя, прямо на влажном песке, сидел человек в дорогом кимоно, он сидел и наблюдал за метанием моря и смотрел в даль. Многие сказали бы, что это какое-то безумие, портить столь дорогостоящий наряд, но призракам, а тем более призраку князя Тайра но Акаихигэ, всё равно что им говорят, они выше всего этого. Чуть поодаль от фигуры стояло несколько человек в легких доспехах.
- Господин изменился, – шептались воины. - Мы уже третий день торчим тут и ждём непонятно чего...
- У моря погоды.
- И эти его спутники...
Внезапно призрак поднялся и двинулся прямо в воду.
- Мы ждали, и мы дождались! – князь захохотал, его смех далеко разнесся над морской гладью.
Невысказанный вопрос застыл на лицах стражей, но тут океан забурлил, вода вспенилась, волны набрали скорость, будто пытаясь убежать от чего-то. Центр волнения был совсем рядом с берегом, и призрак медленно, но верно подбирался к нему, волны бессильно бились рядом, не в состоянии дотянуться до аристократа. Вода потемнела, словно косяк рыб подошёл к берегу, но таких косяков не бывает, разве что дракон… но тут прямо из бездны вырвался нос корабля, дряхлый, облепленный сотнями ракушек и в гирляндах водорослей, он поднимался из моря, сверкая на солнце миллионами соленых капель. Древние борта также обросли моллюсками и анемонами; последние в спешке бросали насиженные места и срывались обратно в родную стихию. Истлевшие паруса болтались жалкими ошметками, и лишь на вершине мачты трепетал чудом сохранившийся вымпел, огненно-красная бабочка.
- Каро, – князь-призрак повернул голову и прокричал: – Тодзаэмон, собирай людей, мы отправляемся!
Легко приказать, гораздо труднее согнать в кучу разбегающихся солдат, смелость которых и без того подвергалась ежедневному и еженощному испытанию в последнее время. За большей частью Онодэра и гнаться не стал, зато в тех шестерых, оставшихся рядом с ним, был уверен как в целой армии. Да и те не без опаски, озираясь и готовясь в любое мгновение схватиться за оружие, ступили на прогибающиеся под их тяжестью доски палубы, пропитанные соленой водой. Тодзаэмон проверил на крепость фальшборт и выбросил отломанный кусок трухлявого дерева в море.
- Доплывем ли?

(и СонГоку, пока)

Тайра поднялся на палубу, от него исходило зеленоватое свечение.
- Ты сомневаешься? - на лице князя играла улыбка. - Но ведь поплывём не мы! Разве пристало воинам и аристократам браться за весла, словно тупым крестьянам? Лучше мы... заварим чай!
После этих Акаихигэ ещё больше развеселился. Онодэра Тодзаэмон подзатыльником оборвал нытье самого младшего и встретился взглядом с их наиболее молчаливым (и к счастью, порой) тем самым самураем из Мориоки.
- Чай? - переспросил бывший каро непонятно у кого.
- Разумеется! - Акаихигэ всплеснул широкими рукавами. - Мы ведь ждём гостя, а разве можно встретить гостя без чая? Когда перенесёте вещи, позовите, я помогу с огнём.
Последнюю фразу убитый два года назад даймё произнёс спокойным голосом, из которого ушло всё шутовство.
Скарба в дорогу взяли совсем немного, поэтому и сборы закончились быстро, не успели даже испугаться зловещего корабля. Шинко восполнял молчание обилием действий. Он умудрился предложить помощь каждому с его вещами, забыть что-то и вернуться с полдороги, понюхать крохотный цветок, невесть как выросший на берегу, и помочь вынимать принадлежности для чаепития. И все-таки всей активности оказалось недостаточно, и самурай из Мориоки пристал с вопросом к Онодэре.
- Господин каро, как это так – корабль вынырнул из волн, и выглядит так, будто сто лет пролежал на дне морском. Как такое может быть?
- Сто лет? – хмыкнул Тодзэмон, все еще постукивая кулаком по борту, словно давал понять старинной посудине, что с ним лучше не спорить. – Всего лишь сто лет?
Он указал на криво висящую, всю в зеленых склизких подтеках бамбуковую занавеску, на которой с трудом, но еще можно было разобрать фамильный герб.
- Все четыреста, и даже немногим больше. Хотелось бы знать, кто последним плавал на этом вот корабле...


(и Далара с нами)

- Четыреста! – восхитился Шинко, разглядывая гирлянды водорослей и подгнившие доски. – Но как же он тогда поднялся опять? Он мертвый. Как же мы на нем поплывем?
- Никогда не мог понять, чего в тебе больше, деревенской дури или оттуда же хитрости? – проворчал, теряя терпение Онодэра, покосился на восседавшего посреди хаоса даймё. – Надеюсь, господин не прикажет нам сделаться мертвецами, чтобы эта фуна-йуреи выдержала груз.
С виду неуклюжий уроженец Мориоки весело осклабился.
- Наверняка мы господину нужнее живыми, чтобы носить вещи, которых ему и коснуться-то невозможно.
- Помолись за это... – но, увидев, как Шинко послушно складывает крупные костлявые ладони, каро спохватился. – Нет, лучше не надо!
Подчиненный так же послушно опустил руки. Вместо того, чтобы опустить взгляд для молитвы, он поднял его к небу, и теперь восхищенно глядел вверх, задрав голову, похожий на недоощипанного петуха. Темные лиловые тучи скопились над землей, готовые пролиться дождем ближе к ночи. Край одной из них сиял, будто там запуталась и осталась висеть молния. Или может, это солнце стремилось прорваться сквозь завесу. Но – и Шинко недоуменно захлопал ресницами – небесному светилу полагалось сейчас быть совсем в другом месте.
Неурочное зарево разгоралось все ярче и тревожнее, необычно и страшно напоминая отсвет пожара. Онодэра Тодзаэмон обеспокоенно подумал, не поджег ли его разнузданный в чувствах господин (даже смерть не охладила его своеволия) замок Окаяма. Даже стал вспоминать, в каких отношениях находился Акаихигэ-сама с Ураками, прежними хозяевами провинции Бидзен, и Кобаякава, ее нынешними правителями, при жизни.

(втроем, да)

Над их головами неторопливо прокатился басовитый, на самой грани восприятия звук, будто хлопнули, взбивая предночной воздух, огромные крылья. Шинко прекратил восторгаться, и теперь угрюмо следил за небом, держа ладонь на рукояти меча, хотя что тут сделаешь обыкновенным оружием? Рядом кто-то всхлипнул и торопливо зажал себе ладонью рот. Онодэра не стал бы обвинять перепуганного самурая, он сам (хотя кому-кому, а ему бы давно пора было привыкнуть, что с Тайра никаких хлопот не оберешься!) был готов прыгнуть за борт, лишь бы убраться с призрачного корабля, где царит пробирающий до самых костей могильный холод. Останавливала его вовсе не безумная храбрость, которой завидовали и которую ставили обычно в пример, а практичный расчет. Вот уже два года он старался не иметь дело с глубокой водой - то, что спасло ему когда-то жизнь, теперь старалось ее же отнять, утянув на самое дно.
- Кажется, пойдет дождь, - обронил князь-призрак - не промокнуть бы нам...
Дайме поднял руки и начал быстро-быстро как будто подбрасывать что-то, а затем сильно хлопнул в ладони. В эту же секунду от Акаихигэ потекло голубоватое сияние, которое стало подниматься выше к мачте и растягиваться над палубой, не прошло и нескольких мгновений, как корабль был покрыт мерцающей вуалью.
Онодэра прикрыл ладонью глаза раньше, чем свет, пробивавшийся и сквозь защиту, сделался непереносимым, потому и не успел остановить торопыгу. Он услышал скрип тетивы, но прежде чем старый каро выкрикнул приказ, стрела ушла цель, разорвав пелену, которой был окутан мертвый корабль. От шипения огромной змеи у всех живых заложило уши; заточенные, будто лезвия, когти скрежетнули по доскам палубы.
- Кто вообразил себя Оки-но Хироари из замка Ниджо? – произнес молодой человек в дымящейся одежде, выдергивая увязшую в густом тигрином мехе стрелу; сама шкура тяжелыми складками укладывалась вокруг его ног, будто крылья.

(прежняя толпа с надеждой на присоединении Кыся)

Рядом с ним из-под легкой накидки из карамуши, узором напоминающей разводы на шубке, которую носит меньший брат хозяина перевалов, по-кошачьи любознательно и настороженно блестела глазами миниатюрная девушка. Шинко выругался с таким остервенением, что никто не понял и слова. Сверкнув глазами, он снова поднял лук, целя между глаз юноше, которого было не назвать некрасивым, но чье лицо одновременно притягивало взгляды и отталкивало внутренней силой.
- Значит, ты считаешь, что легенда не врет... - молодой человек указывал на самурая из Мориоки его собственной стрелой.
- Шинко... - зашипел Онодэра Тодзаэмон.
- ...и меня вот так просто убить?
- Немедленно остановитесь! - призрак Акаихигэ поплыл к самураям - Прекрати, Шинко! Сейчас не время и не место показывать свою храбрость.
- Не гневайся на храбрых, гость - князь чуть склонил голову - не желаешь ли чаю?
Воле даймё не перечат, вне зависимости от собственных чувств и поведения врага. Самурай из Мориоки опустил лук и вложил в колчан уже наполовину вытянутую вторую стрелу.
- Слово господина, – процедил он сквозь зубы и отступил в сторону.

(те же там же)

Холодный ветер приносил соленые брызги и продувал до костей. Отобранные Кураи моряки с большим рвением занимались своим делом, и ветер им был не помеха. Судя по тому, как они то и дело бросали опасливые взгляды на пустое пространство изменчивых волн пролива, куда больше их заботила страшная легенда о фуне йюреи. Они ждали появления проклятого корабля, как ждут гибельного ливня, завидев на небе разбухшие черные тучи. Сам управитель стоял рядом с рулевым на носу небольшого корабля и наблюдал за всем строгим взором. Ветер трепал его роскошные одежды, словно флаги.
Мицуке, по-прежнему в старинном доспехе, с гордым видом человека, которому все нипочем, расположился на перевернутой корзине, будто на легком складном шоги – военачальник на поле сражения, не хватает лишь советников, жезла и армии. Рассеянно улыбался, играя с лисенкой, чья призрачная белая мордочка клочком заблудившегося тумана высовывалась из складок не подвязанного рукава. Зверушка чихала, когда прядь спутанных ветром длинных волос мавашимоно щекотала ей нос.
- Распустеха, - пробормотал под собственный нос Тайкан.
Сам монах, вопреки дикой качке и пронизывающему ветру, ходил взад-вперед по небольшому свободному пространству палубы, цепляясь длиннющим подолом парадного одеяния за все углы и с трудом удерживая равновесие. Он качал на руках завернутого в множество слоев ткани младенца и напевал ему колыбельную. Казалось – сейчас нужно именно так.
Рыжая куда-то исчезла сразу после отплытия, то ли бродила по кораблю, то ли затаилась где-то. Дынька, позеленев мальчишеским лицом, стоило первой волне ударить в борт, обратился в тануки и забился внутрь бухты каната, где и грыз в утешение себе сушеные яблоки, невесть откуда стащенные. Тенкьё пытался вести поэтические беседы с О-Санго, но ветер уносил слова, да и непохоже было, чтобы барышня была расположена к разговору.

(на самом деле - Далара)

Попугай же взлетел на мачту, разгуливал там, как у себя дома и, судя по гордо распушенным крыльям и вызывающему повороту головы, был счастлив.
- Navio no lado portuario!* - заорал он так яростно, что все вздрогнули.
Мицуке стремительно встал, ухватился за веревку, чтобы не полететь кубарем по раскачивающейся палубе. Всмотрелся в пелену неожиданно налетевшего дождя, словно думал разглядеть среди серых плетей воды протянутые к живым руки утопленников.
- Продырявьте черпак...
Тенкьё долго ждал хоть какого-нибудь приказа Мицуке, и дождался, подхватил на лету. Он помнил, что ковш лежал возле потемневшей от времени бочки с водой и сейчас птицей метнулся к ней. Правда, как положено птице с переломанным крылом, неловко, чуть не упал. Впрочем, чуть – не считается. Юноша выхватил из-за пояса меч и принялся тыкать клинком что было в одной руке сил в деревянное дно черпака.

Воздух превратился в серый полумрак – только ли из-за дождя? Тонкие струи воды казались иголками, прорезали поверхность пролива, кололи лица. Волны поднялись выше, будто их что-то выталкивало изнутри. Одна из них, больше других, катилась слишком целенаправленно прямиком к одинокому рисковому кораблю. Из водной глади под бурунами, что белыми перьями плясали на вершине волны, выдвинулся поблескивающий от влаги зловещий черный нос. Вода катилась с него потоками, но, кроме шуршания дождя, не было слышно ни звука. Вслед за чёрным носом из волны показался и весь корабль, покрытый водорослями и раковинами моллюсков; с обрывками парусов и канатов вместо снастей, со сверкающей таинственным светом палубой, фунэ летел по морю, не встречая преград на своём пути.

-----------------
*Navio no lado portuario! – (порт.) Корабль по левому борту!

(начинают прибывать другие в лице Бишопа, Хигфа и дона Алесандро)

Матросы вздрогнули, как один, и тут же их единство распалось: кто взялся за весла с удвоенной силой, кто вознамерился прыгнуть за борт. Взметнулись яркими крыльями рукава Кураи. Он что-то говорил, хмуря брови, но ветер уносил слова. Громко, будто в страхе, хлопали паруса. Монах перестал расхаживать по палубе, нашел свернувшегося клубком тануки и вручил ему младенца.
- Присмотри.
Неслышность пугала Тенкьё больше остального. Сердце толкнулось в груди, забилось сильней, но память об уже пережитом придала сил. Тусклый свет скрыл бледность, а проступить опаске в чертах лица юноша не позволил, сжав зубы и нахмурившись. Ударил мечом еще раз, и дерево уступило стали. Тремя взмахами расширив дыру в дне черпака, сацумец резким движением вернул клинок за пояс и, схватив черпак, принялся пробираться к мавашимоно.
Маленькая лисица прижалась к ноге Мицуке, распушила мокрую, колючую от соли шерсть и раскрыла пасть; чихнула. В багровых тёмных глазах отразились краешек отцовских хакама, снасти, огромная волна. Несчастье тяфкнула, потом заскулила, скребя по мокрой палубе лапами. С высоты мачты шипел и плевался вцепившийся всеми когтями рассерженный рыжий кот; прокатилась, сбив с ног зазевавшегося матроса и чуть не лишив жизни сацумца, огромная бочка, мотался обрывок лопнувшего каната. Мицуке подобрал зверька – уже далекого от снежной белизны, - запихал за доспех. Нагрудник, защищенный цурубашири-но гава, изменил несколько очертания, места под ним было немного, но и лисичка не так велика.
- Кураи! – во всю глотку гаркнул мавашимоно. – Умеешь стрелять из лука?

(ох, много нас, мастер знает сколько)

Тот не стал тратить слов, просто кивнул, вытянул оружие и стрелу из специально для них отведенного ящика, прибитого к палубе. Рядом с ним рулевой изо всех сил сражался с волнами и ветром, чтобы удержать корабль хотя бы приблизительно на прежнем курсе.
У левого борта из-за груды мешков золотистой бабочкой вынырнул Тайкан. От дождя и соли его одеяния потускнели и приобрели землисто-медный оттенок. Посоха при нем не было, зато были четки. Монах сложил молитвенно руки и нараспев завел едва слышную за ревом бушующей непогоды сутру.
Увернувшись от бочонка, Тенкьё ударился о борт левой рукой, и зашипел, как Рыжая и Несчастье вместе взятые. Фуна йюреи в его глазах изменил цвет на слепяще-белый, затем стал зеленым, кроваво-красным, черным, и наконец вновь – подернутым неестественным сиянием призраком. Из прикушенной губы покатилась капля крови, но юноша не заметил этого, подобрал выпущенный дырявый черпак. Еще несколько шагов – и грубой работы ковш лег на перевернутую корзину, около которой стоял Мицуке.
- Когда начнут клянчить, - кивнул ему посланник сегуна, - отдашь. Проследи, чтобы призраки не получили целый. Не хочу хлебать соленую воду.
Не хватало еще одного. Или лучше – одной. Мицуке вообразил Рыжую в образе восьмирукого Гундари*, со змеей, что обвивает его шею вместо ожерелья, с оружием, чтобы выслеживать и убивать людей, демонов и животных, что несут зло... и покосился на затянутое серой мглой небо – не прилетит ли из разрыва облаков молния, чтобы испепелить нечестивца. Лисенок закопошился за пазухой, наружу показалась острая мордочка. Мицуке рассеянно погладил зверька большим пальцем по лбу между нахмуренных бровок, потащил из ножен меч.

---------------
*Гундари – один из пяти Великих королей, пяти воплощений Будды, его изображение ставится на юге. Еще один, хранитель центра и света Фудо в одной руке держит меч «курикара» (покоряющий демонов), в другой – веревку.

(minna)

Чтобы устоять, пришлось пошире расставить ноги, упереться ими в палубу, что ходила под людьми – и демонами – ходуном, и все равно вдобавок еще опять ухватиться за корабельную снасть.
- Где ты, Дайдай?..
- Здесь, - там, где раньше не было ничего, кроме тряпья и веревок, проявилась фигурка в истрепанном кимоно ярко-алого цвета. Лиса неотрывно смотрела в сторону корабля-призрака. - Красивый.
- Да. И уволочет нас на дно, быстрее, чем мы опомнимся.
Над их головами замогильно взвыл кот Чиру в стремлении отогнать злобных призраков. Тенкьё бы и тоже последовал его примеру, но самурай – не кот. Потому сацумец молча ждал, положив руку на ручку ковшу, как на рукоять меча. Последний был бессилен против призрачного корабля, который рос перед ними, словно питался туманом и страхом людей.
Несчастье спрыгнула и в один скачок оказалась у ног Дайдай. Лапы заскользили по мокрой палубе - маленькая лисица задрала голову, пискнула что-то, обращаясь к взрослой.
- Это часть красоты, - фыркнула Рыжая.
В темных глазах лисы мелькнуло странное выражение: словно прочитала мысли Мицуке и в самом деле жалела об отсутствии молний. Йокаи подобрала младшую на руки и улыбнулась: - Когда-нибудь тебя тоже будут бояться.
- Несчастье с нами! – хохотнул Мицуке. – Пусть лучше нас опасаются!
Белый лисенок согласно тяфкнул.

Йюреи-но-фунэ

Онодэра Тодзаэмон не поклялся бы головой, что не бредил. Он боялся вздохнуть, он боялся, что грудь наполнится горькой на вкус морской водой. Он, каро дома Тайра, чувствовал себя обделенным. Будто отняли кусок жизни. Он разглядывал стайки рыбешек, пугливо шныряющих между снастей, там, где место было лишь птицам, и пытался припомнить, чем была наполнена его жизнь в эту пару лет. Он не сумел отомстить убийце своего господина, он даже не пытался его отыскать, как поступили более молодые самураи из свиты Акаихигэ. И сейчас, когда их корабль, подчиняясь воле безкмца, опять вынырнул на поверхность, и они с облегчением глотнули свежего воздуха, Онодэра Тодзаэмон ( как и раньше, при мысли о мести) почувствовал, как немеет рука. Наливается холодом и тяжестью.
- Мы совершаем злое дело... – пробормотал старший каро, не заботясь о том, что его могут подслушать.
- Что дурного в служении нашему господину? – простодушно спросил его Шинко, который до белых костяшек впился пальцами в такелаж и не отпускал до сих пор.
Но простота простотой, а на некрасивом лице угадывалось, что он глубоко озабочен и не уверен, как следует поступать.
Тодзаэмон опустил взгляд: костяшки стиснутой в кулак руки были серого цвета. Металлический отлив охватывал запястье и затекал выше, под рукав, змейками уходя до плеча.
- Не в служении... в том, что мы делаем, ради нашего господина.

(с Даларой)

Шинко, сидя на корточках и не выпуская из руки канат (ему уже начало казаться, что пальцы приросли к жесткой веревке), второй рукой, иногда помогая себе зубами, проверял, все ли оружие на месте, не ослабли ли где завязки. Грядут большие неприятности – он ощущал их неминуемость тем особым чувством, которое с детства не давало ему погибнуть в северных горах, потом в Эдо, куда он пришел в поисках лучшей жизни, и наконец под началом своевольного Тайра-но Акаихигэ. Хмурый вид старшего каро только сгущал тучи на горизонте жизнерадостности Шинко. Если бы на призрачной лодке водилось сакэ, самурай из Мориоки выпил бы его, даже холодное. Но зачем оно мертвым на военном корабле?
На кончик длинного носа опустился бледный зеленоватый огонек. Шинко зачарованно скосил на него глаза. У круглого светящегося существа не было глаз, но все же оно глядело в ответ. А в воздухе уже роились, текли струями, кувыркались и прыгали десятки таких же светлячков, оставляя за собой размытый след. Самурай поднял голову и уперся взглядом во внушительную фигуру даймё. Из складок яркого одеяния вырывались все новые огоньки. На широком лице плясала зловещая неровная улыбка, а в глазах горело безумие.
От такого вида самурая пробрала дрожь. Он вновь скосил глаза на собственный нос. И сообразил.
- Хитодама! – взвизгнул Шинко и отпустил наконец спасительный канат.
Мгновение, и он уже висел на мачте, вцепившись в нее всеми четырьмя конечностями.
- Обезьяна и та не похвасталась бы такой прытью! – рассмеялся остановившийся рядом и запрокинувший голову Арима Мидзукуни. – Ну, раз уж ты все равно наверху, расскажи нам, что делает наш противник?
Странная молчаливая девушка в дорожной накидке держалась позади него, но не отставала ни на шаг.
Онодэра Тодзаэмон отогнал ладонью прилипчивый огонек; он жалел, что не может с такой же легкостью избавиться от навязчивых мыслей. Хитодама не обжигал, наоборот, он казался холодным при прикосновении.
- Хотел бы я знать, - пробормотал старый каро, - кто кого заводит в ловушку...

(опять же мы с Сон)

Качка усилилась, и казалось порой, что лодка то встает дыбом, как норовистая лошадь, то обрушивается в бездну между двумя отвесными стенами волн. Монашеское одеяние отяжелело и едва позволяло двигаться, словно оковы на теле. Мелькнула мысль, что если лодку затопит, оно станет великолепным грузом. И в рядах погибших здесь Тайра, Минамото и их жертв прибудет новый утопленник, монах.
Монах? Это он-то? Ну да, уже, разбежался. Такой же монах, как эти волны – гладкая поверхность моря в штиль. Выскочка! Хозяйку деревенского постоялого двора он провел (стыдно вспомнить, как она горячо благодарила и пихала в руки припасы в дорогу). Но то, что годится для простушки, не устроит корабль призраков. Уж они-то знают, кто здесь настоящий, а кто притворяется и выдает себя за другого.
- On arorikya sowaka, - прогудел Тайкан ветру.
Необычные четки, несмотря на всю странность, своей цели все же служили. Еще одна «бусина» пройдена, еще один раз прочитано обращение к всемилостивой Каннон. Удивительно, что может сделать загоревшаяся идеей юная девушка. О-Санго. Набрать в трюме ягод, орехов и вообще всего маленького круглого, что подвернется, а потом собрать на нитку вместо четок, предложила именно она.

(а пост написала Далара, ун)

Фальшивые четки, фальшивый посох, настоящие одеяния и фальшивый монах в них. Какая насмешка! С его деяниями, его не должны будут принять больше ни в один храм. Это если он выберется отсюда живым... Тайкан не удержался, обернулся на тануки и вверенного ему младенца. Маленького божественного комочка. Улыбку определенно косило на сторону. Точно божественного – если вспомнить, кто его мать. Где бы она ни была...
- On arorikya sowaka.
Вот Мицуке, всегда тот, кто он есть, стоит у мачты. Интересно, помнит ли он столицу и двух мальчишек почти двадцать лет назад? И надо ли, чтобы помнил...
Вот владелец их лодки, Кураи, с натянутым луком в руках, словно на старой гравюре.
Вот Дайдай, странная, чем-то близкая, чем-то отталкивающая, всегда льнущая к приятелю. Готовая биться до конца. Известно за кого. Стоит позади, готовится.
Вот Тенкьё, рвущийся на нос корабля, чтобы встретить неприятеля лицом к лицу. Отвага и безрассудство юношества.
Тайкан свесился за борт в стремлении выставить всю душевную силу, какой обладал. «Пусть они не подойдут!» мысленно желал он, глядя на нос чужого корабля, облепленный водорослями. «Пусть не смогут подойти!»
И тогда над палубой вражеской лодки замерцали призрачные огни.

Корабль-призрак приближался, и было непонятно, то ли он проглядывает сквозь туман, то ли туман сквозь него. Тенкьё вот-вот мог бы поклясться ками, что видит серо-зеленые волны сквозь надвигающийся борт... А в следующую секунду уже был уверен, что ошибся. Застывшее древесной смолой время сочилось очень медленно, позволяя подумать обо всем, о чем не успел раньше. Как будто надвигающийся корабль мертвых нарочно медлил, чтоб жертвы обессилели, утонули, барахтаясь в собственном страхе, перестали сопротивляться. И осталось бы лишь подойти и забрать души из мира живых.
Но вместо этого юноша окончательно поверил, что все будет хорошо, должно быть хорошо, не может быть иначе! С ним Рыжая, Несчастье, Дынька, Кураи, Тайкан, с которым они так и не поладили; О-Санго... Мицуке. Несгибаемый Мицуке, его господин – нет ни живого, ни мертвого, способного его погубить. А он, Тенкьё – неужто сам ничего не стоит, хуже своих спутников? Нет уж, кем бы ни был, он не будет прятаться за спинами других!
И не прятался, стоял на носу, готовясь протянуть черпак. Или сделать еще что понадобится. Даже хотел сделал шаг вперед, словно для того, чтоб перевеситься через борт и прошептать вызов. Нет, что может быть глупее, чем сейчас случайно упасть в море? О-Санго будет смеяться... Опять будет над ним смеяться, ну и пусть смеется, даже с Тайканом, только б осталась жива!..
Сацумец как наяву увидел девушку, и невольно больная рука коснулась одежды. Не ощутил привычной уже угловатости спрятанной книги, помогавшей ему в эти дни выразить свои чувства к девушке - начала «Повести о Гэнджи». Потерял? А нет, оставил внизу... Точно, он ведь не может умереть, он обещал себе вернуть книгу хозяевам. Он ведь взял ее на время. Теперь он должен вернуть чужую вещь и не может умереть!
Он шептал эти слова, как колдун – заклинание, торопя приближающийся корабль. Пусть то, что будет, будет скорее!
Огни замерцали, словно отвечая сацумцу, и он все же сделал маленький шажок вперед, стиснув рукоять катаны.

Туман, что накатывал, точно прибой, глотал звуки, насыщался ими, как Гашадокуро – человеческой плотью, и подобно ему же поднимался все выше. Вот еще чуть-чуть, и белесые вязкие волны его перевалятся через борт, растекутся по неустойчивой палубе. Корабли сближались в неестественной тишине. Только раз из прорехи в тумане неожиданный ветер принес узнаваемый звук: доставали из ножен мечи, кто-то выкрикнул приказ приготовиться.
- Там не только призраки...
Мицуке замолчал, собственный голос прозвучал искаженно, туман издевался, смеялся над горсткой людей, что осмелились войти в запретные воды.
- Как живые могут плавать на фуна йюреи? – Тенкьё удивился вслух, но не повернул головы, следя за огнями. Они напоминали наконечники стрел, что зависли в воздухе и вот-вот устремятся вниз, прямо к ним.
- Это может быть интереснее, - отстраненный тон фразы контрастировал с содержанием.
Долговязый мавашимоно оглянулся: растрепанная ветром грива кицунэ стояла дыбом, сама Рыжая была задумчива и – как будто смазана. Словно капли дождя частью смыли рисунок, словно Дайдай твердо постановила: вот-вот превратится, но еще не решила, в кого. Мицуке пожалел всех, кто плыл на чужом корабле, тех, кто умер, и тех, кто пока не успел это сделать.
С живыми Тенкьё мог драться. С мертвыми тоже мог, но с живыми проще. Может, катана будет нужней, чем ковш? Было б две руки, но работала одна – и она сжимала рукоять оружия. Сацумец оглянулся и чуть отстранился влево, чтоб не мешать Асанаги целиться.
- Oi, Кураи! Стреляй по живым!
Тот молча кивнул и спустил тетиву. Пронзительный вой разодрал тихий шелест мороси, прокатился над слабеющими волнами. Еще недавно громко хлопающая на ветру одежда лежала теперь на теле беспорядочными складками. Внезапный штиль шептал обещание участи худшей, чем смерть в волнах. Небо придержало дождь, недовольно хмурилось над самой мачтой. Новая стрела, устремилась к цели сквозь ленивые, жадные кольца тумана. Следом – вторая, третья. Вскрик на той стороне вознаградил стрелка. Еще одна череда стрел. Звон, возгласы.

(minna)

Черный квадратный нос корабля-мертвеца, скользкий, обросший морскими полипами и ракушками, угрожающе навис над рыбацкой лодчонкой, ненадежным укрытием в бою. Костлявые невероятной длины руки в истлевших до морской пены рукавах протянулись в мольбе.
- Дайте им что хотят! – приказал Мицуке, подмигнул лисам. – Посмотрим, как они будут топить нас дырявым черпаком.
Кураи опустил лук и приложил ладони ко рту.
- Если вы Тайра, - прокричал он неясному темному силуэту, – к чему нападаете вы на собственного родственника?
- Может, это Генджи? – осенило вдруг Мицуке.
Торопливо Тенкьё отпустил меч, схватил правой рукой пробитый загодя ковш и с некоторым трепетом протянул его вперед. Что случится, если его рука соприкоснется с этими жуткими руками пролежавшего на дне века мертвеца? Белые, отросшие – будто у китайского императора – когти сгребли вожделенный черпак, и над морем пронесся разочарованный вой. Кровь в жилах живых стала холоднее, чем вода с ледника. Юноша вздрогнул, и рука сама рванулась обратно, к рукояти меча – еще не остывшей от хватки, слегка влажной то ли из-за тумана, то ли от пота. Неужто мертвец понял обман? И сейчас бросит ковш и сгребет дерзкого. Шаг назад – всего один, короткий...

(кажется, началось...)

Туман, что кружил вокруг стаей тэнгу, наконец дотянулся до Тенкьё, сдавил грудь, и на миг все стало черным, будто ночь мелькнула не в свое время, а потом... потом прояснилось опять. Он оглянулся – не утащила ли жадная несвоевременная темнота кого-либо... Здесь. Все здесь, но странные. Мицуке – растерян, лисы, которые сейчас девушки, о его ног, но троица вряд ли видит друг друга. Тайкан словно не молится, а пытается докричаться до небес, но их тут нет. Ничего нет за туманом. Кюсю, Эдо, пролив, по которому они плывут – это все пустые слова, от которых осталась бессмысленная шелуха звуков.
О-Санго? Здесь, тоже здесь, слава ками! Зачем она прибежала сюда и сидит на ботрике лодки? Пусть уходит с палубы, и она, и другая женщина! Другая? Откуда. Сацумец шагнул к ним, сам не замечая, что цепляется за рукоять меча так же отчаянно, как якорь вцепляется в дно, вгрызается между камнями, не давая утащить корабль.
Обе синхронно повернули головы и смотрели на подходящего неподвижным, непривычно глубоким взглядом, одним на две пары глаз. Знакомым - и одновременно неживым. О-Санго поднялась первой.
- Мама? – побледневший Тенкьё замер. – Мама? Откуда? Мама! О-Санго! Почему вы так смотрите?!
- Что-то случилось, господин Тенкьё? - улыбка девушки была очаровательна, но кожа ее не выдержала, и треснула, очертив дугой щеку. О-Санго недоуменно тронула черную ранку пальцами. На палубу полетел кусочек набеленной кожи. Вторая тоже поднялась на ноги и шагнула ближе к сацумцу.
Тот ждал демона. Пусть бы это был поднявшийся снизу ужасный демон, с бесчисленными рогами и клыками, пусть!.. Он нервно сглотнул и отступил на шаг, но одновременно протянул вперед руку.
- Ты... больна? – глупый вопрос сам сорвался с языка.
Женщина чуть качнулась вперед и печально покачала непричесанной головой. Под ее глазами затаились глубокие тени, а волосы спутались седеющей паутиной.
- Да, больна, - улыбнулась, словно удачно подсказанному решению. Замолчала. На мертвенно-бледном лице обозначилась робость, боязнь начать разговор.

Протянутая рука коснулась одежд девушки, желая убедиться в том, что она действительно здесь. Но он не мог глядеть в это лицо с зияющей черной ранкой, на котором не было и следа боли, и смотрел на мать.
- Что с тобой? Ты... прости, что я убежал!
О-Санго улыбнулась и поймала руку - ее пальцы были ледяными на ощупь и одновременно жгли так, словно были смазаны едким соком уруши. Вторая приблизилась еще на шаг.
- Это уже не важно, - улыбка женщины едва держалась на помертвевших губах, но была искренней. Белая пыль закружилась в воздухе - краска? - Мне хотелось увидеть тебя, только увидеть. И еще...
Вскрик умер – зубы придушили его на побелевшей губе, сжались с силой отчаяния, выдавили алую каплю, которой стало тесно в жилах.
Он отступил на шаг, выдергивая ладонь.
Его мать боязливо ссутулила плечи, но подошла еще на шаг ближе.
- Помнишь, что отец говорил тебе? Что мы тебе говорили?..
- Что? – слова сорвались с хрипом. Он потер рукой о ткань. Меч сжимала вторая, больная. И только он был островком прочности, привычности. Юноша краем глаза заметил недвижную Рыжую и вспомнил, как она пугала врагов. Глаза сузились, став щелями крепостной стены разума.
- Мама? О-Санго! Что с вами? Что вы делаете?
- Носи крест, Тенкье, пожалуйста, - темные глаза женщины смотрели, против всяких приличий, прямо и пристально. - Ты не знаешь... Ты не представляешь, как мы все ошибались. Носи, пока у тебя еще есть шанс...
Кожа женщины окрасилась персиковым и оранжевым, словно неподалеку горел костер. О-Санго посерьезнела и склонила голову.
- Я не наньбан, я сацумец! - в черных глазах отразился пылавший внутри, за стеной, пламень гордости – укрепляющий и сжирающий одновременно. – Это ложь! Ты не мама, а ты... ты... не О-Санго!
Взгляд снова коснулся черного пятна на лице, отпрыгнул в сторону. – Прочь!
- Помни... Я не хочу тебя встретить - там. Ты не представляешь, как там... - женщина отступила на шаг, ее жест эхом повторила О-Санго. Оранжевые отсветы пламени на белой коже бывшей аристократки зажглись в полную силу, прорвались сквозь кожу. Она закрыла лицо руками, но уже таяла, словно кусочек воска в огне. Сгладились пальцы, и глаза на исчезающем, по-девически-гладком теперь лице снова смотрели на Тенкье. Не с неприязнью - с тоской и просьбой.

- Не приходи туда... К нам.
Женщина в последний раз попыталась улыбнуться сыну, но красивые некогда черты уже сгладились до того, что улыбаться стало почти нечем. Наконец, последний след ее растворился в воздухе язычком ароматного дыма.
Этот запах напомнил юноше церкви, куда его водил отец. И пугал за непослушание жарким пламенем ада, которое так жадно, что не хочет пожрать грешных вовсе, чтоб лишиться пищи. Мать истаяла в отсвете того огня,
каким его себе представлял сацумец.
- А ты? - хмуро спросил он. – Уходи, а то придет настоящая О-Санго!
- Другой нет, - обиженно вздернула нос девушка и отвернулась.
- Она... живая. И не холодная! – шаг вперед, туда, где стоял раньше. Словно в давней уже битве у Секигахары, когда то отвоевываешь, то теряешь никому не нужный клочок земли, что ступить на него и полить кровью.
- Завтра она оживет опять, - качнула головой девушка и отошла прочь, потеряв интерес к беседе.
- Она или ты? – догнал, схватил за рукав пальцами другой, больной руки. – Кто ты?
- А кто такая О-Санго? Что ты о ней знаешь? - девушка колко выдернула рукав, но замедлила шаг.
Казалось, они были единственными актерами на неподвижной сцене. Театр масок.
- Она смелая, добрая... – Сейчас слова почему-то нашлись легко, словно давно ждали, и не понадобилось никакой книги. – Веселая и красивая. И ты не она.
Театр масок. Прочь, маски! Шаг вперед.
- Прочь!
- Ты за мной следуешь, - девушка остановилась и на мгновение посмотрела прямо в глаза Тенкьё. Во взгляде было разочарование, показная гордость и еще что-то... Тоска? - Перестань идти следом и я с каждым шагом буду на шаг дальше.
- Что ж, уходи... - грусть отозвалась слабым эхом внутри, возможностью ошибки, и он отступил – к середине палубы, к господину.
Рукоять в здоровой руке – пальцы сжались на ней до боли, вот-вот треснет или она, или кости.
Девушка, распрямив спину, ушла к самому борту. Закрывшись от взглядов тенью, она украдкой подняла пальцы к лицу, ощупывая, словно убеждаясь, что она - все еще она. Найдя зияющий проем раны, О-Санго вздрогнула и глубже вжалась в борт.

Защищаться было не от чего – и все же клинок покинул ножны, не в силах больше там оставаться. Металл холодно блеснул обещанием защиты.
- Вы живы? – оборачиваясь к другим.
А что, если и они... Нет, нет, не может быть!
С лица сидевшей рядом кицунэ медленно опадали хлопья белил.
Страшно. Очень страшно. Таран ужаса бьет в ворота рассудка, корежит их, грозя сорвать, снести с петель – и грохот падения превратит Тенкьё в безумца. Мир, сжавшийся до корабля, продолжал сокращаться, отдавая туману все новые куски. Он оставался совсем один. Ради чего бороться? Ради кого, если все дорогие ему?..
- И ты, Кагами? Ложь! – сталь разрезала полотно тумана.
- Что ты знаешь о правде? - кицунэ улыбнулась, с ее лица снежинками полетели белила. - Где личина, а где лицо? Кто еще жив, кто нет, кто скоро умрет...
Качнув в руке гладкий морской камешек, лиса бросила его в сторону девушки. Та встрепенулась от звука и долго смотрела на темную гальку.
- А ты? – зло, резко, но – опустив глаза.
- А я и есть правда, - Рыжая поднялась на ноги и тряхнула головой, распустив черные, неожиданно-длинные волосы. Толкнула Мицуке - тот неловко, словно прогоревшее дерево, повалился на бок, и распался на части, ударившись о грубую лавку. Скользнула к О-Санго и погладила ее узкие плечи. На коготках остались пряди волос. Порыв ветра вырвал клочок из разом обветшавшей одежды, разорвал неожиданно-хрупкую кожу. Девушка испуганно вскинула руки к лицу, но ее новое тело больше не было готово к такому.
Катана сверкнула в руке. Неловко, тяжело, непривычно было драться одной рукой. Шаг вперед и косой взмах заточенной полоской стали – по женскому силуэту.
Рыжая вспыхнула оранжевым пламенем и растаяла, сделав ночь только темнее. Тенкьё застыл между О-Санго и останками Мицуке. Шагнул к первой, но лезвие держал перед собой.
- Правда – то, во что я верю! Слышишь? Слышите?! Они все живы!!
Ветер волок по грубому днищу лодки пряди волос. Острие клинка – грань между верой и отчаянием...

Как будто ледяной водой брызнули на затылок, тонкая струйка ее потекла между лопаток... Новый голос не требовал одолжить черпак. Он родился из негромкого шепота - как невысокая пологая волна поднимается выше храмов, сметает все, разбивает в щепки, как пожар рождается из искры, что попала на сухую траву. На центральной площадке призрачного корабля разгорался гигантский костер. То ли одна из стрел Кураи сшибла один из метающихся хитодама, то ли кто-то опрокинул фонарь. Уже тлела палуба, алые языки пламени облизывали канаты.
- Ukaman tote ya!
Белые космы тумана, что пах только что выпотрошенной рыбой, сплетались с черными жгутами маслянистого дыма. Из огня встали люди в древних доспехах. Их одежды, шнуровка на осодэ, такахимо и канагу-мавари* были серыми, точно небо перед рассветом. Но молочная пена стекала, обнажая иные цвета. Зазмеилось рваное алое полотнище с золотым диском восходящего солнца, словно горсть кленовых листьев ветер стряхнул на воду.
Мицуке огляделся по сторонам - он один стоял перед воинством, остальные лежали неподвижно на палубе, еще не призраки, но уже и не люди. У самых ног его - шерсть встопорщена, вместо глаз стеклянные шарики - вытянулись две лисы, побольше и поменьше. Стало холодно, как никогда раньше. Белая малышка жалась к рыжей.
Порыв ветра раздул непокорные волосы мавашимоно, словно гриву у демона, что стоял перед ним.
- Что ты делаешь на Ао-умибара*, если всем вам следует пить сейчас воду из Желтых источников? Я не дам тебе шанса на возрождение.
Призрак молча разглядывал человека, осмелившегося задать вопрос ему, хозяину этих вод.

---------------
*o-Sode — наплечник
Takahimo — парные шнуры для скрепления доспехов.
Kanagu mawari — металлические пластины, укрепленные на доспехах.
*青海原 – Синяя морская равнина, священное название океана в ритуалах синто.

(minna)

Кураи застыл с луком наготове, сжимая вспотевшими пальцами очередную стрелу. Бесполезную. Стрелять было не в кого. Люди на черной палубе древнего корабля лежали вповалку, кто как упал. Мертвые. Призрачные огни-души сгинули без следа. Демонов не было. Ни единого движения. Над зеркальной поверхностью моря плыла тишина, оглушающая, как удары большого барабана-тайко. Асанаги развернулся. Шорох собственных многослойных одежд словно издевался над ним. Пусто. Опустил ненужный лук. Поджал губы в подступающей к горлу ярости.
- Эй, вы что, испугались?!
Вновь развернулся. Свои, чужие... никого. В тумане не видно берега, хотя он должен быть близко.
Звук шагов за спиной. Асанаги отпрянул, на развороте вскинул лук. Фигура в старых алых доспехах стояла перед ним и смотрела вдаль пустыми глазницами из-под шлема, за который диковинным украшением зацепилась нить водорослей. Сомнений не было, и Кураи шагнул к воину, коротко с достоинством поклонился.
- Я тоже Тайра. Ваш потомок. Моя мечта – возродить величие нашего рода!
Призрак молчал.
Управитель Кокуры приблизился еще на шаг. Его глаза горели воодушевлением будущего безумца.
- Помогите найти сокровища, с ними я смогу исполнить эту мечту!
Воин шевельнулся, наклонил голову, будто бы прислушиваясь к далекому эху. Прошел мимо, обдав человека запахом морской соли, и, не повернув головы, не дав знака прощания, растворился в тумане. Завеса тишины упала вновь.
Кураи стоял, похожий на изваяние, лишь шевелил беззвучно губами. И вдруг очнулся, натянул тетиву и выпустил вслед призраку воющую стрелу.

(в общей куче)

Рыжая изваянием застыла у ног Мицуке, рассматривая, разнюхивая, расслушивая странный корабль. Призраков она знала по тому холоду, что легко, словно в шутку сжимал ребра холодными пальцами при первом взгляде... Можно было смотреть с вершины горы, или прямо из-под несуществующих ног — ощущение не менялось. А этот корабль жил самыми разными жизнями. И каждая из них вызывала особенный холод где-то в груди. Часть этих приветствий казалась смутно-знакомой и лиса уже почти узнала...
Внимание ее привлек шорох где-то в районе хвоста, едва слышный, но очень знакомый. Шелест бумаги. Зачем заклинания на корабле?.. Прогнать призраков? Слишком мало на целый корабль. Двух-трех йокаев таким связать...
Мысль не успела закончиться, как Рыжая вскочила на ноги и подхватила лисенка. Белая попробовала вывернуться, махнула хвостом, тяфкнула. Старшая обернулась проверить одежду — краем глаза увидела моток веревки в руках «перепуганного» рыбака. И еще один — по другую руку.
Рыжая осторожно скользнула назад, уже прикидывая шансы побега вдвоем на узкой и шаткой лодке. Разве что на корабль к призракам... Но ее сил могло хватить на то, чтоб заморочить голову людям до самого берега. Должно было хватить.
Погладив лисенка, кицунэ остановилась на месте, старательно рисуя собственное изображение, чувствуя лопатками взгляды, дожидаясь, пока рыбаки привыкнут к ее неподвижности, и будут смотреть куда-то еще. Тогда можно будет шагнуть в сторону и притвориться бочкой. Пусть ищут...

(это все - Кысь и Соуль)

Наконец, ощущение взглядов исчезло на пару долгих секунд. Рыжая осторожно скользнула в сторону и свернулась в комок под бортом. Другая Рыжая - осталась стоять неподвижно. Отсюда были отлично видны и свитки за пазухой одного из рыбаков, и веревки в руках других. И во взглядах, направленных на иллюзорную женщину, читался страх и едва сдерживаемая ненависть. Лиса часто видела ее в глазах человека, но каждый раз заново пугалась до паники. Хорошо было быть сильным, жестоким демоном, в самом деле убивающим всех, до кого доберется. Их, даже поймав, убивали с почетом. Вся же сила человеческой ненависти, все отчаяние перед несправедливостью жизни по-настоящему раскрывались не в борьбе с сильными - в унижении слабых. Лисы всегда были подходящим объектом - достаточно любопытные, чтобы мешаться в людские дела, достаточно беззащитные, чтобы, будучи раз плененными, превратиться в живую игрушку. В глазах этих людей Рыжая видела предвкушение, азарт, то возбуждение, которое возникает в несложных душах только при зрелищах настоящей жестокости. Корабль они уважали и откровенно боялись, но от этого еще больше ненавидели беспомощных похитителей риса.
Рыжая сама с азартом и интересом следила, как круг сжимается туже вокруг иллюзорной лисы. Теперь и Мицуке должен был видеть их. Но он стоял неподвижно, не обращая внимания ни на иллюзию, ни на людей. Наконец, один из рыбаков резко шагнул вперед. Рука в древнем доспехе взметнулась в запрещающем жесте.
- Вот, - Мицуке небрежно вытащил свиток откуда-то из-под пластин доспеха. - Теперь ловите.
Рыжая с беспомощным ужасом смотрела, как рассеивается в воздухе ее "отражение". От понимания переставали слушаться ноги - лисы хватило только на то, чтобы поднять на руки девочку. Да и куда теперь-то уже бежать?..
Люди приближались медленно и спокойно, уже понимая, как мало у лесного духа шансов ответить - даже пустяшным укусом. Кицунэ молчала, гладя взъерошенного ребенка, но смотрела не на рыбаков, а сквозь них, туда, где даже сквозь их широкие спины, видна была фигура необыкновенно-рослого самурая. Страх ушел - лиса не боялась, не чувствовала больше даже человеческой формы. Просто смотрела, запоминая ночь, тени, знакомые линии силуэта, ледяное дыхание корабля-призрака, странное и все-таки где-то слышанное...
И сейчас, в порожденной безразличием ясности, Рыжая точно знала, где и когда ее впервые настиг этот запах. Вспоминались пожары, кровь, бешеное, бурное, словно горная речка, время, впервые проявленные узы с людьми... с человеком.

«Глупая обезьяна из Мориоки» - никто не называл его так в лицо, свои – чтобы не нанести оскорбления, чужие не хотели связываться, но многие думали, и эти мысли читались в их глазах. Он и правда был похож на волосатых любителей залезть в горячие источники и проспать там весь день в блаженном тепле. Иногда он и сам чувствовал себя их родственником. Сейчас, например. Шинко с сомнением и огорченным смешком повел головой, поглядел вниз на танцующих хитодама. Между ними с хлопаньем металось что-то ярко зеленое с красными и синими пятнами. Деревенский самурай протер кулаком глаза, но большая птица не исчезла, по-прежнему воинственно гонялась за светляками. А потом устроилась вдруг на мачте напротив него. Гордо встопорщила перья. Шинко шикнул на птицу и махнул рукой в попытке согнать. Длинный клюв, очень твердый на вид, угрожающе раскрылся. Острые когти на мощных лапах сдирали щепки с дерева. Человек скатился на палубу, чуть не ободрав ладони. Схватил им же брошенный лук. Подлая птица, словно почуяв опасность, снялась с мачты и укрылась за парусом. Шинко победоносно хихикнул и огляделся. Из противников лучник первым бросился в глаза – его яркие одежды чуть не слепили. Потом только самурай из Мориоки увидел высокую фигуру, в которой чувствовалась мощь командира.
Страх ушел. Хитодама, большая птица, призрак-даймё и даже жуткие гости отошли на второй план. Строгий, лишенный эмоций взгляд, так непохожий на обычный простоватый взгляд деревенщины, нашел точку прицела. Качающаяся палуба и движения людей не стали помехой. Стрела попала точно в цель, поразив место сочленения нагрудника доспехов и пластин, защищающих руку. Шинко довольно кивнул сам себе и опустился на колени за новой стрелой.

Снег и пепел. И потрескивание в огне дерева, доносившееся сквозь туман... как все это было знакомо. Грязные хлопья мухами кружились в воздухе, опускались на палубу, заметая два небольших тельца у ног мавашимоно. Мицуке протянул руку, чтобы еще раз погладить заиндевелый, торчащий жесткими иглами мех. Он услышал короткий свист, ощутил сильный толчок. Боли не было, было – холодно, только отяжелело плечо, и еще что-то давило в груди, как будто доспех стал еще теснее, чем раньше.
Несколько темных капель скатились, щекоча кожу, под рукавом, повисли на кончиках пальцев...

Запах крови коснулся чуткого лисьего носа едва ощутимо, но Рыжая вздрогнула, как от грохота. Слишком близкий и свежий, в паре шагов, но где? Лисенок в руках смотрела огромными от испуга глазами, и на нее, как на сумасшедшую, но совсем не выглядела подраненной. Не выглядели ими и рыбаки. Посмотрев еще раз на девочку, кицунэ опустила ее рядом с собой и позволила телу перетечь в привычную четвероногую форму. Здесь не было магии, наоборот, и никакие свитки не могли этого запретить. Запах крови сразу же стукнулся в ноздри тяжелой душной волной. Лиса закрыла глаза и позволила запаху заново нарисовать реальность вокруг. И даже не удивилась, когда против всяких заслонов — впилась зубами в неприкрытую панцирем ногу.

(Китти mo)

...и упали на палубу, растопив снежный холмик, тот, который был больше. Когда цепкие лисьи челюсти сомкнулись на щиколотке, показалось, что стрелок на большом корабле еще не угомонился. Острая боль отдалась и в плече, точно эхо. Иллюзия расползлась, как туман под горячими лучами солнца, ее клочья еще цеплялись, не сдавались, но их слишком нежная ткань не выдерживала напора реальности.
Стиснув зубы, Мицуке наклонился и ухватил лису за загривок;
пальцы утонули в рыжем теплом меху. Та дернулась и воинственно щелкнула зубами еще раз. Взгляд зверька метал сердитые молнии. Мавашимоно выпрямился, держа извивающуюся добычу на весу, кицунэ скребла когтями, украшая чужие доспехи царапины, и не оставляя сомнений – жизни в этом маленьком ловком теле не убавилось. Рыжая протестовала против подобного обращения всеми четырьмя лапами, не переставая сверлить человека негодующим взглядом. Снизу пыталась подпрыгнуть - поймать, белая малышка.
- Ты живая... Вы обе.
Он был уверен – она бросится опять грызть его, стоит лишь отпустить, но не швырять же Дайдай остудиться за борт? Мицуке поставил возмущенную лису на палубу рядом с белой лисенкой, выпрямился. Черенок стрелы мешал, наконечник засел глубоко, задевал кость при каждом движении.
- Я рад.
Рыжая стряхнула с себя лисий вид, выпрямилась, посмотрела на мавашимоно, вытерла с щек злые слезы, потрясла головой, и, наконец, ответила.
- Там кто-то из Шиобары. Не видела, но помню запах.
"И лучше ему теперь не выходить вперед", - осталось невысказанным.
- Тебя опять ранили. Стой тут, пожалуйста. Или сядь... Я сама....
Обида породила силы, которых сама лиса в себе толком не чаяла. По крайней мере, молния над кораблем выглядела очень эффектно. А от грома заложило уши бы даже глухому. Маленький лисенок спрятался под коленкой кицунэ.

Онодэра Тодзаэмон смотрел на фигуры, заслонившие их от противника. Среди них выделялась статью и ощущением власти женщина с суровым лицом и тяжелым взглядом. Коротко остриженные волосы ее были скрыты монашьей повязкой, на руках старуха держала мальчика лет восьми.
- Их мысли вернулись, - в ответ его мыслям прозвучал за его спиной голос, не мужской и не женский.
Старый каро оглянулся: одежда на их необычном спутнике тлела, на испачканных пеплом грязных щеках слезы прочертили влажные дорожки, ветер сметал с палубы сухую змеиную чешую. Маленькая серая женщина достала из-под накидки ржавую корабельную снасть и теперь покачивала ее в руках, словно не решаясь пустить-таки в дело. Онодэра не понимал, что удерживало его на месте. На этом месте, возле этих людей (людей ли?), а не там, где ему положено сейчас быть. Он пошарил за пазухой и достал небольшой мешочек из плотной узорчатой ткани.
Столбы пламени за спиной Аримы поднялись, будто распахнутые крылья. Спутница демона испуганно отшатнулась от них, но потом нахмурилась и снова подошла ближе. И не отошла даже когда огненные языки перебрались на ее накидку. Арима облизал потрескавшиеся от жара губы и протянул вперед руку. Онодэра зубами развязал узел на стягивающем мешочек шнурке и высыпал в подставленную ладонь отполированные временем, людьми и морем зеленоватые, как вода за бортом, камни.
- Забирай их, - он вздохнул с облегчением. – Забирай их и уходи.
Его пальцы тихонько покалывало, но так было и раньше, когда Тодзаэмон прикасался к кусочкам нефрита. А затем он подумал, что кто-то невидимый взял кувалду и со всей силы ударил его по ногам, приколачивая их к палубе большими раскаленными гвоздями. Онодэра на время оглох и ослеп. В той части разума, которая еще чудом могла рассуждать, вертелась мысль, что Ариму должно было сжечь на месте – молния пробила демона насквозь, - и сейчас молодой человек упадет, как подкошенный, со спекшимися внутренностями и почерневшим лицом.
Но в следующий миг корабли столкнулись... точнее, фуна-йуреи подмял рыбацкую лодку с десятком безумцев, вышедших в этот день в море.

(а вся компания)

Ажурная мишура сухих водорослей украшала обломок коряги – а быть может, остова древнего корабля, - зеленой гривой колыхалась в прибое вокруг валунов, что поднимали из воды горбатые спины. Море отступало, оставляло покрытый галькой берег, заболоченные низины, где среди острых лезвий прошлогодней травы готовились цвести ирисы, шершавые скалы. Тела людей не отличались от валунов, лежали неподвижно, непонятно мертвые или живые. Ветер сдувал пленку тумана, обнажая берег.
Белая прядь волос сливалась с шелестящей галькой, пропадала в ней и становилась вовсе неразличимой. Такой же слишком светлой казалась детская ладонь рядом. Несчастье поднялась быстро, резко и только после заметила беспечную линию воды, очертания камней, людей...
- А-а... - осеклась девочка и потянула маленькую руку к темным прядям кицунэ. Несчастье сжала их в кулаке, потянула к себе и снова повторила беспомощно: - А...
- Они очнутся, - подсказал ей мальчишеский голос.
На ближайшем камне, укачивая сверток, из которого доносилось довольное бульканье и причмокивание, сидел мокрый с ног до головы Дынька.
- Очнутся, - повторил он. – Только нескоро.
Несчастье снова подергала прядь. Уголки губ опустились вниз, лицо приняло расстроенное выражение.
- Когда? - глупо спросила девочка и вздохнула, понимая, что следовало промолчать.

(играли - Соуль и SonGoku)

- Не знаю. Люди - такие непрочные и непонятные существа, - оборотень понюхал воздух; пахло солью, водорослями, истлевшим деревом и еще чем-то, чему он не мог найти объяснения.
Даже если тут и росли поблизости кусты красно камелии, не могли не расти – в таком-то месте! – но не будут же они цвести в феврале? Но чуткий нос пуговкой отлавливал в свежем влажном воздухе отчетливый запах алых цветов.
Несчастье выпрямилась, топнула босой ногой:
- Она не человек! - и снова села рядом с лисой, теребя ее за плечо.
- Но она полюбила человека.
- А мне все равно, и... и... не суй свой нос в чужие дела.
Дынька вновь дернул вздернутым объектом обсуждения и попытался чихнуть, вытер сопли рукавом, не переставая качать источающий удовольствие сверток.
- У тебя и у него похожий запах, - безапелляционно заявил тануки, указывая на человека в старинных доспехах.
На нагруднике, пусть подмокшая, но по-прежнему цвела сакура.
Девочка повернулась туда, вздохнула; потом закрыла лицо ладонями и всхлипнула. Дынька слез с камня, положил на него свою ношу (та агукнула и пустила счастливые пузыри). Неизвестно откуда взявшийся – и абсолютно сухой! – рыжий кот немедленно занял нагретое место и принялся мыть себе обрубок хвоста. Толстенький оборотень тем временем уселся на корточки рядом с Несчастьем и несмело обнял ее.
- Ты его тоже любишь?
Несчастье неловко кивнула.

(играли те же, Сон и Соуль)

(выкладываю за закопавшуюся в дела и Рождество Кысю)


Поначалу она не помнила даже своего имени — только огромную пасть дракона. У него были гнилые и темные зубы, которые рушились с громким треском, и густая зеленая кровь обжигала уязвимую кожу. Он долго жевал тела, прежде чем проглотить, они задыхались в темной сырой тесноте, и Рыжая до последнего силилась вытащить из огромного рта то одного, то вторую. А потом ее унесло прочь, и там было много свежего воздуха, и это казалось незаслуженным даром, ведь те, другие, остались внутри. Нужно было срочно вернуться, пока есть еще время, Рыжая этого очень хотела, но не могла понять, как заставить тело снова куда-то идти. Она чувствовала, как появляется воздух внутри, что в легких еще есть вода, и что это больно. Чувствовала, что становится холоднее. Но руки и ноги не отзывались даже царапинами, глаза никак не находились, а уши не слышали. И даже желание драться дальше как-то само собой перестало быть важным. Время шло мимо, а в груди тоже бил прибой, не хуже того, что снаружи: вдох-выдох, вдох-выдох.
Ее звали Рыжая, дракон был корабль, и все давно утонули. Нет, лучше прибой внутри.

Скорлупа жизни сжалась с целого мира вначале до него одного. Настоящий Тенкьё и этот клинок перед ним. Не верить! Из последних сил, до последнего дыхания – не верить!
И в этот момент, такой же истинный, новый блеск. Молния. Клинок, только гораздо более могучий. Сталь катаны запела ответным блеском, и скорлупа видения распалась. Юноша успел увидеть Мицуке и Рыжую рядом с ним. Остальных не разглядл, ибо в этот миг их борт не мечом, но тараном проломил огромный корабль.
Таран в ответ на меч-молнию. Треск, и стоявшего на носу сацумца швырнуло в воду, серо-зеленую, пропитанную туманом. Он отчаянно взмахнул рукой. Ко дну тянули намокшая одежда, клинок в одной руке и вторая, беспомощная. Что толку с умения плавать? Отчаянным движением меч в ножны и всплыть, пробив уже сомкнувшееся неровное зеркало поверхности...
Сколько он продержится на воде? Мало. Он погружаля, и только что обретенная реальность тонула в морской воде. Тенкьё барахтался, не в силах вздохнуть. Сквозь звон в ушах и тяжесть в голове рвался туда, где было светлее, не зная, верно ли стремится; казалось, оставался на месте. А когда все же коснулся глади рукой – открыл глаза.
Они смотрели в небо, и сацумец осознал, что не утонул. Вяло обрадовался, и несколько мгновений наслаждался этим, пока тревога об остальных не заставила приподнять и повернуть голову. Впрочем, он не чувствовал ни ее, ни шеи, ни тела; попытка оказалась неудачной. Тенкьё с запозданием осознал, что шорох – стук его затылка о гальку, а тихий звук – стон, который слетел с непослушных губ.
Он скосил глаза, смутно различил силуэты. Заставил себя сказать:
- Кто здесь? - но губы все еще были чужими, и получилось невнятно.

Онодэра Тодзаэмон обрадовался, что они последуют за господином – и за остальными его клана и рода, за теми, кто пришел и был на их стороне в этом маленьком, странном и запутанном столкновении. Каро видел, как в наступившем безмолвии падает вниз, сминая рыбацкую лодку, пробивая ее насквозь деревянный, сделавшийся от соленой воды тяжелым, как камень, якорь. А потом было время, заполненной тьмой и холодом. Онодэре казалось, что он слышит в небе над головой хохот и жесткое хлопанье крыльев.
А потом он сообразил, что стоит на четвереньках в мелкой ледяной волне.
- Каро! – воззвал к нему едва узнаваемый голос. – Каро!
Всплески от торопливых шагов. Две руки легли ему на плечи, чуть не опрокинув лицом в воду. Чужое дыхание казалось громче звуков прибоя.
- Вы ранены? Можете двигаться?
В волнении Шинко коверкал слова сильнее обычного. Его скороговорку почти невозможно было разобрать.
Опора была ненадежнее, чем он сам, но Тодзаэмону удалось кое-как подняться. Море было пустым, на волнах покачивалась притопленная корзина, лоскут паруса облепил валун, вот и все, что осталось от лодки. Призрачный черный корабль и все его пассажиры исчезли без следа.
- Кто... – он выплюнул соленый песок изо рта. – Кто еще жив?

(бесполезно писать, кто с кем, общая совместка)

Онодэра отыскал взглядом двух детей, в обнимку сидевших у самого края воды. Рядом с ними кто-то лежал. Он прищурился, мрачно хмыкнул, различив хоть и измазанные в иле, но все еще приметные доспехи. Самурай из Мориоки скорбно опустил голову, молитвенно сложил руки. Могло показаться, что на ногах он стоит крепко, но давно знавший его Тодзаэмон видел и подгибающиеся под напором прибоя колени и напряжение на лице.
- Хачибей погиб, - уведомил Шинко старшего. – Остальные живы. Двоих мне еще не удалось привести в сознание, один отправлен на поиски пресной воды. Наши противники тоже здесь, - он обвел рукой береговую линию и поднял вопросительный взгляд. – Дайме не видно. Что нам делать теперь?
Онодэра тряхнул головой: хороший вопрос.
- Если я и вернусь в столицу... – он проверил, на месте ли оружие, и, успокаивая мысли, погладил вытершуюся за долгие годы шелковую оплетку на рукояти. – То не раньше, чем мы завершим одно дело.
У их ног разглядывал небо, лежа на спине, какой-то юнец. Старший каро проследил его взгляд, ему показалось, что в разрыве туч проглянуло солнце. Почему-то Онодэре казалось, что они очень долго не увидят еще своего господина. Может быть, никогда.
- Идем.
И, пошатываясь, направился туда, где сидели дети.

(все вместе)

Сначала появилась боль в легких - они шевелились, и каждый раз заново захлебывались водой. Потом тело пробудилось достаточно, чтобы его - все сразу - свело мучительной судорогой. И не двинешься, чтобы унять боль. Кажется, Рыжая прикусила язык - вкус крови во рту был сладким по сравнению с грязной морской водой. Потом боль разделилась на отдельные лепестки, и по ним кицунэ могла даже сосчитать, что осталось. Руки, ноги... Хвост? Куда потерялся хвост? А, он же не плыл... Куда плыл?
Мысли снова разбежались несвязанными обрывками, и вместо того, чтобы их ловить, Рыжая снова стала дышать. На этот раз вода в легких свела все тело приступом кашля, трудного, но беззвучного. Наверное, на шум просто не было лишних сил. Появилась кожа, много раз рассеченная, лицо и колючий песок на нем, почти выдранный собственным локтем клок грязных волос. Что за глупость - плавать по морю?.. На суше больше нет крыс? Не... Она же плыла на дереве. А потом дерево утонуло...
Нелепость воспоминания была очевидной, и это заставило встрепенуться. Только глаза открывать не стоило. Боольно... Песок. Наверное, он застывает из моря - тоже щиплет, не дает видеть. Откуда вода?... Свет был яркий и одновременно серый.
Дождь? Много лис, но не все движутся. Нет, это не лисы, а люди... Или все-таки лисы? Большой идет к маленьким. Маленькие... Детеныши. Съест.
Это было совсем неправильно. Малышня тоже всегда раздражала Рыжую, но питаться ими было неправильно. И не защищать тоже. Лиса попыталась подняться на четвереньки, но в лапах было что-то не то. Кто ее превратил? И где теперь зубы? Зубы должны были быть в руках, а сейчас закопались в шерсть. Что за привычка, хранить зубы в шерсти?

Двое прошли рядом с Тенкьё. Они были незнакомы, а значит... значит – скорее всего враги! Живые люди с фуна йюреи! Он заставил себя сесть, и тот же согнулся в кашле, сплевывая на песок морскую воду. Стоило больших усилий подняться – все тело просило еще отдыха; но сацумец не послушал, и, побрел по песку от воды следом за незнакомцами – туда, где сидели Дынька и Несчастье. Пока он не видел среди тел Мицуке. Может быть, из-за того, что кружилась голова?
Пока он поднимался на ноги, они уже подошли к лисе и тануки.

Плотная ткань отяжелела, вобрав горьковато-соленую воду, липла к коже; широкие штанины спутывали ноги, хлюпали и мешали идти. К щиколоткам будто привязали по огромному камню, и еще один - запихали в грудь, вскрыв ее одним точным ударом.
Все эти дни, то бесконечно и благословенно долгие, то стремительные, как удирающий от охотников заяц, Онодэра Тодзаэмон старался не думать о дне, в который закончится их безумная гонка. Зараженные жаждой мести как проклятием они мчались вслед за призрачной надеждой, будто подхваченные ветром осенние листья. Но что будет, когда бежать станет не за кем и некуда? Что их ждет? Позорное возвращение к тем, кого они бросили, услышав зов мертвого господина? У них нет больше клана, нет больше дома и нет больше чести.
Большим пальцем он уперся в цубу, чуть-чуть выдвигая меч из ножен, чтобы потом было сподручнее, и посмотрел на человека, из-за которого они оказались здесь, на проклятом берегу.
Шинко, что пробирался следом, остановился сбоку и на пол шага позади. Наполовину вылезшие из прически волосы придавали ему вид одновременно комический и трагичный. Он тоже держал палец у цубы.
- Каро, - негромко обратился он к старшему. – Мы не можем убить врага, пока он без сознания.

(много нас)

Двое их товарищей, сидевшие поодаль, начали подниматься, проверяя оружие. На их лицах не было сомнений в том, как поступить. Оба смотрели на Онодэру и ждали его команды.
- Уведите детей, - Тодзаэмон кивнул на мальчишку и странную девочку (впрочем, после всего, что сегодня им встретило, он больше не мог считать это маленькое беловолосое привидение необычным).
Те в ответ одновременно оскалились, как зверята.
- И женщину.
Самурай из Мориоки не шелохнулся. Остальные с неохотой оставили оружие в покое. Один без церемоний, но не грубо поднял на руки ослабевшую и едва шевелящуюся женщину. Неуклюже отбросил с ее лица серые от песка спутанные пряди и охнул. Второй попытался взять за руки обоих детей одновременно, оставив младенца на потом, но, в конечном счете, пойманную и все равно вырывающуюся малышку пришлось держать на весу, прижимая к себе рукой, а мальчонку... воин предпочел думать, что волочет того за разорванную штанину, а не за... хвост?
Тодзаэмон пихнул ногой лежащего на мокром песке человека; между нагрудником и сендан-но ита* торчало сломанное древко стрелы. Онодэра опустился на одно колено.
- Только не разочаруй меня, - сказал он. – Не умирай так легко, прошу тебя.

Клинок остался с Тенкьё, не сгинул в пучине. Его лезвие - снова единственная грань истины.
- Он не умрет, - юноша вытянул клинок, встал рядом с господином.
Пальцы левой руки беспомощно сжались в кулак, не в силах помочь правой, которая одиноко сжималась на двуручном лезвии. Не верить! Мицуке не может умереть! Пока жив он сам – точно.

(все)

"Ослабевшая женщина" не до конца поняла сама, как приняла вертикальное положение, но разозлилась порядочно. У нее подгибались колени, кружилась голова, болели ушибы и горло... А эти лисы что-то хотели от нее, лисят и человека с мечом. Это уже никуда не годилось. Зашипев, Рыжая обратилась в первый же образ, что пришел в голову - гниющий морской дракон, потом выхватила зуб из-за пояса. Впрочем, тому, невидимому, он уже не понадобился. Кицунэ упала на колени, поднялась, не подумав о том, чтобы снова стать грязной маленькой женщиной, и неверной походкой двинулась к тем, кто обижал человека и малышей. Ее догнал толстячок-хенгэ и, стараясь держать нос в сторону, чтобы не вдыхать даже воображаемого запаха гнили и мертвецкой слизи, на растопыренных пальцах протянул меч, позаимствованный (как твердил себе Дынька) у воина. Тому все равно оружие не понадобилось бы какое-то время, он валялся без чувств, а сверху сидела Несчастье.
Дракон принял меч не самым ловким из хватов, но зато безошибочно выбрал источник опасности. Коренастый человек с осанкой того, кто всю жизнь отдавал приказы. Чем-то знакомый... Или показалось? Думать было нельзя, потому существо просто ковыляло вперед.