Nihon monogatari gaiden, Дом ветвящихся дорожек...

[SonGoku >>>]

Не дайте названию себя обмануть.
Этот прикл (?) представляет из себя именно gaiden, то есть "чужая история" (а так же "анекдот" и "дополнительная биография". Здесь будут разыгрываться истории персонажей, как главных героев наших приклов, так и не очень главных, чтобы не отягощать ими основные повествования.
Не дайте себя напугать.
Это не элитный клуб для избранных, куда чужакам хода нет. Хотя и лепить здесь что бог(и) на душу (рейкон) положи(а)т мастера не позволят.
Тот, кто хочет прогуляться по разветвленным дорожкам японского сада, всегда отыщет вход.

Обсуждение будет (если будет) создано позднее, поэтому все вопросы направлять в ПМ мастеру прикла.

Сообщение отредактировал Далара - 26-06-2009, 18:08

[SonGoku >>>]

大阪の雷雨外伝
Osaka no raiu gaiden

ГРОЗА НАД ОСАКОЙ

Первый год эпохи Генна

...там, где грязь не испачкала доспехи, они блестели синим лаком, почти цвета грозовых облаков над горным перевалом; легкие тростниковые пластины скрепляла сугакэ-ороши, лазоревые с серебряной нитью шнуры заставляли вспомнить о росчерках молний. Носить сашимоно молодой человек не счел нужным, хотя может быть, тонкое древко сломалось или было перерублено чьим-нибудь мечом в запале сражения. Испорченный дождем и чужой кровью веер, которым он указывал на противника, вызывая на бой, был выброшен, словно привлекательность надоевшая игрушка, и теперь размокал, втоптанный в ближайшую лужу.
Старший воин смотрел отрешенно и устало, бледное лицо младшего заливали слезы.
- Сражайся! - крикнул юнец в темно-синих доспехах, поднимая меч.
- Нет, - старший покачал головой и снял шлем. - Я не приму твой вызов.
Мальчишка насупился, шумно втянул носом воздух.
- Я не хочу потом говорить, что храбрейший из храбрых струсил в последнюю минуту своей жизни! - он вытер ладонью испачканное лицо. - Такая победа стоит дешево.
- Об этом не беспокойся.

Новость стремительно разнеслась по полю битвы и потрясла обе стороны. Санада Юкимура мертв! Эта фраза косила ряды воинов сильнее огня аркебуз, эффективнее стрел и мечей. Единственно, кого она не затрагивала, так это молодого человека лет двадцати пяти, который направил коня к холму, над которым холодный ветер трепал штандарт с тремя листьями дерева гинко в круге. Направленные на него копья стражи и натянутые луки он тоже оставил без внимания, а на предложение отдохнуть и подождать, когда слуги передадут тяжелый сверток тому, для кого тот был предназначен, молодой человек коротко покачал головой.
- Нет. Передайте, что Нишио Нидзаэмон хочет видеть вашего господина.

Сообщение отредактировал Bishop - 6-11-2009, 16:13

[Далара >>>]

Он спешился и опустился на колени прямо в грязь, оставленную недавней грозой. Завернутый в платок предмет молодой человек почтительно положил перед собой и стал ждать, когда к нему выйдет «грозный старец». А когда тот все-таки появился, растолстевший, грузный, неторопливо что-то пережевывающий, и брезгливо уставился на «незначительную помеху» у своих ног, обеими руками протянул ему свою ношу.
- Свою часть уговора я выполнил, - сказал молодой человек, не поднимая взгляда от закованных в поножи ног старца. – Теперь очередь моего господина.
В тот момент самураи, собравшиеся посмотреть, что же такого мог привезти безусый мальчишка самому могущественному человеку на островах, да еще требовать что-то взамен, пришли к выводу, что сейчас покатится чья-то голова. А конкретно – голова дерзкого молодого человека. Синий лак на доспехах странного посыльного растрескался, напоминая миниатюрные молнии на грозовом небе. Шлем юный наглец снял, волосы его перевязывала сине-белая лента. Грузный старик неторопливо развязал узлы платка-фуросики, некоторое время молча смотрел в ослепшие глаза своего врага, затем передал сверток ближайшему помощнику и неохотно кивнул.
- Ну что ж... – сказал он. – Настало время очищения*.

Здесь не как на охоте или соревнованиях по стрельбе, но все равно лучше тщательнее выбирать цели, прежде чем волна отчаявшихся людей докатится до внешнего кольца осады. Молодой человек, которого некогда звали Нишио Нидзаэмон вытянул из-за спины первую стрелу, зажал, удерживая на луке, указательным пальцем. Вторая рука пока еще была нужна ему, чтобы хлестать петлей поводьев коня, который нес своего седока вдоль линии фронта. Он нашел взглядом самурая, возглавляющего безнадежную атаку; рогатый шлем и герб Такеда выделяли того из всех.

_________________
*tokisada - 時貞 – почти дословно «время очищения».

(СонГоку и немного Рейтар)

Сообщение отредактировал Далара - 12-05-2009, 15:51

[SonGoku >>>]

Нишио отпустил поводья и теперь управлял конем лишь коленями и голосом, если конечно послушное животное слышало что-нибудь в грохоте выстрелов. Звонко щелкнула спущенная тетива. Стрела тонко свистнула на прощание и ушла в цель, Нишио отследил ее взглядом и пренебрежительно скривил губы. Выстрел получился красивый и бесполезный. Стрела застряла между пластинами и слоями ткани правой наручи противника, возможно, засела и глубже, но что с того? Размахивать оружием самурай не перестал. Да и метил Нишио ему не в правую руку. Он потянулся за следующей стрелой, когда порыв ветра донес ему злой выкрик:
- Предатель!
- Ну что ж, по крайней мере, внимание я привлек, - усмехнулся одними губами молодой человек; взгляд его оставался сосредоточен.
Вторую стрелу он пустил наугад, не особо целясь, только для того, чтобы как следует разозлить противника. После чего закинул лук за спину и вытащил меч. Он придерживал разгоряченного, пританцовывающего коня на месте, а когда расстояние между ним и самураем в рогатом шлеме сократилось достаточно, приподнялся на стременах и запальчиво выкрикнул вызов Такеде. Первые слова потонули в грохоте выстрела, рявкнула одна из пушек, посылая тяжелое ядро в защитников крепости.
- Умри, сопляк! - противник привстал на стременах и, используя свой немалый рост, ударил из-за плеча, наискось вниз, стараясь попасть в плече предателя и вывести из строя его правую руку: - Береги указательный и средний пальцы, сосунок! Я отрублю тебе их, как любят поступать южные варвары! Как твое имя, трус? Или оно столь позорно, что ты боишься назвать его?
Молодой человек с силой всадил пятку в бок коня, тот шарахнулся в сторону, выводя своего седока из-под удара; клинок противника оставил длинную глубокую царапину на синих доспехах, перебил несколько завязок, но не более того. Не вступая в бой, Нишио заставлял коня пятиться, увлекая за собой Хидэтаду.

[Далара >>>]

- Трусишка! Куда же ты?! Стой, предатель!
- Ты старик! - рассмеялся в ответ Нишио, стегнул коня поводьями между ушей. - Куда тебе со мной справиться! Тебе пора на покой!
Он избегал парировать удары противника, сознавая, что тяжелый дайто в руках могучего старца с легкостью перерубит его катану.
- Зачем тебе мое имя? Оно больше ничего не значит!
- Я хочу знать, что написать на твоей могиле, сказав: "Тут лежит предатель". Ну как, хорошо ли тебя принял Токугава, сполна ли заплатил за твои дела? - Хидэтада вновь пришпорил коня, стараясь сблизиться с противником на длину клинка и на взмахе дотянуться до него: - Он использовал тебя и теперь презирает, трусливый сопляк! Тебя стыдятся твой отец и дед, ты, жалкое подобие самурая! Зачем тебе два меча? Чтобы рубить ими камыш для шалаша, в котором будешь жить, словно тэнгу, потому что люди тебя не примут? Сразись со мной и увидишь, так ли я стар, что бы стереть с моего клинка твою проклятую кровь!
Они выбрались из общей сутолоки боя на какое-то подобие открытого пространства, где молодой человек наконец-то остановил коня, спешился и, не убирая меча, стал развязывать тесемки шлема, может, пользуясь тем, что противнику еще нужно время, чтобы добраться сюда, а может, понадеявшись на честный поединок.
- Токугава расплатился сполна, - сказал он, вешая шлем на седло. - Он дал больше, чем сам ожидал.
- Ну что же, если хочешь умереть безымянным - дело твое, мальчишка! – его противник тоже соскочил на землю и, поигрывая длинным мечом, неторопливо зашагал к одетому в покрытые синим лаком доспехи молодому человеку.
- Дэусу примет меня и таким, - улыбнулся тот.

(не мое)

[SonGoku >>>]

Дайто Такеды был длиннее, сам сотник массивнее и тяжелее, парировав его удар, молодой человек едва не потерял равновесие, но уперся ногой в землю, хотя и оставил в грязи глубокую борозду.
- Ты оставил сейчас своих подчиненных, - выдохнул он. – Я же – только прошлую, никому не нужную жизнь.
Он отскочил в сторону, с разворота нанося удар по основанию шеи Такеды.
Плавным движением сотник блокировал удар, приняв чужой меч на свой клинок у самой цубы, и довольно хмыкнул: может, и предатель, но этот молокосос умел драться. Сделав шаг назад, разрывая дистанцию, он ответил косым ударом снизу вверх в плечо противника.
- Для них я сделал все что мог. И не тебе, лизоблюду, упрекать меня в небрежности к моим людям.
Такеда сделал шаг в сторону и внезапно нанес горизонтальный удар из той позиции в которой находилось лезвие дайто, целясь в горло самурая в синем доспехе... Два клинка зашипели, касаясь друг друг, молодой человек не столько блокировал удар, сколько согласовал движение своего меча. Ему не хватило только физической силы; отведенный в сторону дайто – совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы на пропороть ему горло, скользнул по доспехам, украшая их очередной зазубриной, настолько глубокой, что когда Нишио отпрыгнул, оттолкнувшись от Такеды, как от скалы, между пластинами выступила кровь.
- Оглянись, - посоветовал молодой человек. – Узнаешь эту конницу? Хидэйори возвращается в замок, ему не удалось убежать. Зато ты еще можешь уйти, ты действительно сделал все, что мог.
Его враг повернул голову.

[Далара >>>]

- Ты не лжешь... – сдвинув кустистые брови, сотник куда внимательнее взглянул на юного самурая. - Кто ты и почему предлагаешь мне уйти, хотя предал клан ради возможности лизать ноги Токугава? Что тебе в моей судьбе?
Молодой человек, плотно сжав губы, не отводил взгляда; глаза у него были очень темные, почти черные. На пригорок за его спиной из ближайшей рощицы слаженным ровным строем выезжали всадники, на их сашимоно красовались три листа дерева гинко, вписанные в круг.
- Потому что мне не дано ничего забывать, - сказал молодой самурай в синих доспехах, вытирая ладонью кровь; смуглое лицо его осунулось от усталости.
Он воткнул меч в землю перед собой, развязал ленту, удерживающую волосы. Небрежно махнул всадникам: проезжайте, мол, ваши дела не здесь, а там, ниже по склону; конные обогнули двух пеших воинов и отправились дальше, так же молча, не опережая друг друга, но и не отставая.
- Меня зовут Теншо Токисада, - произнес молодой человек. – Знаю, пока это пустой звук. Если ты уедешь сейчас, то когда-нибудь снова услышишь его.
Старый воин еще внимательнее взглянул на противника, нахмурился и дернул себя за ус:
- Ты отложил меч, не дал вмешаться в наш бой конникам Токугавы, хотя мог легко получить мою голову. Ты предложил мне уйти и держишь слово... Ты - человек чести, ответь, почему ты предал нашего господина? Почему ты вышел на бой с нами - его верными слугами в его же цветах? Я не понимаю тебя... Ответь, прошу тебя. Твой ответ все решит.
- Юкимура-доно взял с меня обещание, - уголки губ Токисады искривились, как будто от боли. - Но я надеялся, что за мной погонишься не ты один. Прости, больше сейчас я сказать не могу. Но если тебе будет легче...

(опять же)

[SonGoku >>>]

Он отвязал и без того полуоторванный наплечник, сел и, сложив перед собой на коленях руки, закрыл глаза.
- Ты можешь уехать один, а можешь с моей головой, - произнес молодой человек. - Что ни выберешь, поспеши, не медли.
Пожилой воин еще яростнее потянул за ус, после чего, словно что-то для себя решив, сделал шаг к нему и вознес над головой длинный меч:
- Да будет так.
На лезвии клинка отразилось охватившее замок пламя, вспышки пушечных и аркебузных выстрелов, отблески клинков рубящихся не на жизнь, а на смерть бойцов. Свистнул рассекаемый воздух, и тихо вздохнула земля, принимая в себя скорость и напор могучего дайто, как вздыхает дева, впервые принимая в свое лоно неистового и пока еще неловкого возлюбленного. Стальная дуга клинка возвышалась точно напротив катаны Теншо Токисады, упершейся рукоятью в низкое небо. Еще раз оглянувшись на пылающий замок, сотник присел на землю напротив бывшего противника, точно в той же позе, что и он. Присел и поклонился ему, как равному:
- Я уеду... Уеду и буду молить ками, что бы они однажды сплели наши пути вновь, позволили встретиться и снова скрестить наши мечи, на этот раз в честном поединке. Пусть удача не покинет тебя, Теншо Токисада. До встречи.
Резко поднявшись, сотник вскочил в седло, натянул узду, разворачивая коня и, снял шлем, надев его на рукоять, все так же вонзенного в землю, дайто. Встряхнув свободной от шлема головой, он поклонился надетому на клинок шлему, словно прощаясь с своей прошедшей жизнью, глубоко вдохнул пропахший кровью и пороховой гарью, воздух Последней Битвы и пришпорив коня, направил его к далеким холмам.
- Мы встретимся, - сказал, открывая глаза, самурай в темно-синих доспехах. - Даю слово.

----------------
owari

[Bishop >>>]

四国の会談
Shikoku no kwaidan

СТРАНА МЕРТВЫХ

Третий год эпохи Кэйан

Днем море было обманчиво безмятежным и тихим, как ребенок, затаивший дыхание в предвкушении каверзы, а ночью оно выдохнуло дождем. Припоздавший из-за штиля корабль из Йокогамы причалил к берегу, когда солнце выбросило последние лучи в разрыв туч, а затем нырнуло за горбатые хребты соседнего острова. Натужно застонала лебедка, ответили скрипом, прогибаясь под ногами перекинутые на причал доски.
Первым (если не считать позевывающих грузчиков и матросов) спустился купец. Не глядя на бывших попутчиков – впрочем, тех насчитывалось всего несколько человек, три паломника, странствующий монах и ремесленник с коробом товара, - он окликнул зазевавшегося слугу, который ждал его на пристани с зонтом и фонарем. А последним, зажимая темным от пятен рукавом рот и пошатываясь, кое-как преодолел хлипкий мостик молодой человек в темной дорожной одежде. Два заткнутых за пояс меча (как и далеко не свежий цвет лица) не придавали незадачливому путешественнику ни солидности, ни мужественности. Едва ступив на твердую землю, он не устоял на ногах.
Бедолагу оттащили в сторону под навес за приготовленными к погрузке бочонками из Кочи, где и бросили приходить в себя. Но сначала там произошла короткая возня, завершившаяся недвусмысленными звуками. Припустил дождь, разгоняя и без того малочисленных и нелюбознательных очевидцев, поэтому никто не стал разбираться, что там именно произошло. Возможно, свершилось долгожданное и справедливое возмездие. Во всяком случае, на причал трое матросов вернулись в необычайном довольстве и тут же уселись под дощечкой с прейскурантом пересчитывать и делить небогатую добычу. Каждому пришлось на долю по одному рьё с мелочью, у юного путешественника при себе не оказалось больше денег.

(Далара mo)

Сообщение отредактировал Bishop - 6-11-2009, 16:24

[Далара >>>]

Когда они ушли, весело обсуждая, где обосноваться этой ночью, в тусклый круг света единственного фонаря под перестук гэта выступила маленькая тонкая фигурка. Беспокойно огляделась и нырнула под навес. Сидя на корточках, ощупала неподвижного молодого человека, особенно пояс. Коснулась лица – и отдернула руку.
- Ты живой?
Выяснилось, что горе-мореплаватель не настолько обессилел, чтобы не выкарабкаться из-за бочек почти самостоятельно. Главную помощь оказала стена дома, на которую молодой человек и оперся. Он был помят, из рассеченной губы текла кровь, но настроение улучшалось, чему не мешала недавняя потеря. А когда странник выяснил, что ему не приснилось, и под ногами утоптанная земля, а не раскачивающиеся как попало доски палубы, он и вовсе приободрился.
- Не подскажешь, где тут можно переночевать?
Девица тоже встала, поправила съехавший с плеча ворот крикливого косодэ. Тряхнула головой, отчего из не слишком аккуратной прически вывалились еще несколько прядей. В неверном свете поднимающейся луны стало видно, что незнакомка хоть и молодая, но будто бы изношенная жизнью: набеленное лицо осунулось, глаза тусклые.
- Переночевать? – фыркнула она. – А чем платить собираешься? Денежки-то твои тю-тю.
Судя по удивлению, промелькнувшему в глазах ее собеседника, об этом он не подумал. Похоже, он был из тех, о ком говорят, что воробей до ста лет прыгает.
- Один бог забыл, так другой поможет, - философски заметил молодой человек в поисках совсем уж завалящейся монетки.
Но в тот вечер весь сонм обитателей Облачной равнины был, по-видимому, слеп и глух, кроме некоей безвестной доброй души, пославшей монетку в один мон.
- Видишь? – самурай продемонстрировал находку девице. – Не все так плохо!
Звонкий девичий хохот всполошил сонных чаек, и те с возмущенным писком закружили над водой.
- Я Хацу, - сообщила незнакомка. – И ты мне нравишься.

(Bishop to)

[SonGoku >>>]

Она снова поправила многослойный ворот, теперь свалившийся со второго плеча. На мгновение взгляду молодого человека предстал край цветной татуировки на молочно-белой коже.
- Я знаю дом, в котором ты можешь остановиться на ночь, но за крышу и ужин с тебя потребуют несколько услуг. Согласен?


Несколькими часами ранее на этом же причале разыгрывалась совсем другая сцена. Лодка из Осаки кишела людьми. Одетые попроще кинулись сгружать многочисленные короба. Те, чья одежда на вид стоила больше, чем зажиточное хозяйство в этой деревне, спустились чинно и неторопливо, словно боги с горы. У каждого был вид повелителя мира и недостижимой простыми смертными высоты положения. Они переговаривались между собой и смеялись, не замечая галдящих детей, которые сбежались со всей округи, и скептических, а порой и откровенно ненавистных взглядов матросов.
Последними на берег спустились старик, два невероятно серьезных ребенка и молодой человек, одетый проще всех. Впрочем, при ближайшем рассмотрении простота эта оказывалась дороже, чем наряды всех остальных. Старик бормотал без умолку, все рвался поддержать юношу, хотя сам больше нуждался в поддержке, и называл его не иначе как «младший господин».
- Апчхи! – сказал младший господин, едва они ступили на доски причала. – Что за запах?
Мальчики, которые не отходили от него ни на шаг, переглянулись. Тот, который мог поспорить непоколебимым спокойствием с Буддой (он был на три года старше второго), с безразличием взирал на суматоху вокруг. Насупленный младший придирчиво осматривал любого, кто смел обратить внимание на его господина (достаточно было лишь повернуть голову, как зеваку награждали сумрачным взглядом). Они были похожи на облаченных властью котят.
- Сгнившие водоросли, - ответил второй.

(и я! и я! правда, немного)

[Далара >>>]

Молодой человек оттолкнул руку старика, который протягивал ему надушенный платок, и огляделся, втягивая воздух, словно зверь, почуявший что-то незнакомое. Море сияло, играло бликами и лениво, почти беззвучно, лизало бамбуковые столбы причала. Суша казалась незначительной в сравнении с его простором. И повсюду, со всех сторон, его опоясывали горы – синевато-серые, далекие, неотличимые порой от туч на горизонте.
- Как драгоценные камни, роскошно море. Боюсь, не утянуло бы душу, - продекламировал юноша, поморщился и передернул плечами.
Старший из двоих мальчиков хихикнул в ладонь, младший строго глянул на брата. Для того чтобы увидеть различия между ними, надо было приглядеться, для того, чтобы понять родство, требовался один взгляд. Они были почти одинаковые, только один чуть повыше ростом. Именно он и отправился, подметая длинными штанинами пыльную землю, на разведку. Видавший всякое порт-мастер онемел, когда от него потребовали ответа, где здесь может остановиться господин Карасумару Нишимицу из столицы. В деревеньке были целых три таверны и две гостиницы для паломников. Еще был один чайный дом, хозяйка которого утверждала, что когда-то побывала в Осаке (злые языки поговаривали, что была она там ровно один день, когда отец возил ее, чтобы помогала выгружать большой улов). Предлагать их было бы безумием, тем более, что босоногие мальчишки уже разнесли весть о прибытии «знатных господ, наверное, приближенных к императору». Порт-мастер неуверенно протянул руку туда, где в отдалении над деревьями возносился конек серой черепичной крыши.
- Замок Имабари, - пояснил он, когда во взгляде юнца не появилось узнавания или хотя бы понимания. – Там Карасумару-сама, - мастер запнулся на непривычно длинном имени, - окажут достойный прием.
Странный ребенок молча кивнул и вернулся к своему господину.
- Нету, - коротко обронил он.
Его младший брат пренебрежительно фыркнул.

(мы!)

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Сообщение отредактировал Bishop - 21-05-2009, 15:11

[Bishop >>>]

何時までも
Itsumademo

ДО КАКИХ ПОР?..

Первый год эпохи Генна

В щель между бамбучинами ограды была видна небольшая веранда и два человека, увлеченные беседой. Еще лучше просматривались пестрые курицы, что копались в навозе. Одна – самая упитанная, с белой оторочкой крыльев – притягивала взгляд особо.

***

Мастер Сутероку почувствовал заминку в беседе и поднял голову. Соседи поговаривали, будто старый точильщик обладал настолько тонким слухом, что летним днем сажал одного из своих подмастерьев (а порой и многочисленных сыновей) отгонять веером мух, чтобы те назойливым жужжанием не мешали работе. Он проследил взгляд гостя и с досадой вздохнул:
- Опять он мечтает... – мастер Сутероку отложил меч, который демонстрировал посетителю. – Никудышный мальчишка. Мидзуро! Эй, Мидзуро!
Тощий, будто с детства некормленый, подмастерье не шевельнулся; он сидел на корточках, обхватив выпирающие колени длинными руками и зачарованно уставившись в огонь. Оранжевые, почти незаметные при свете дня язычки пламени отражались в его глазах, и казалось, будто те необычного янтарного цвета.

(sanbiki da)

Сообщение отредактировал Bishop - 6-11-2009, 16:39

[Далара >>>]

Гость, невысокий даже среди южан, крепкий человек средних лет, причмокивая иногда губами, рассматривал мальчика с легким любопытством. Словно препарировал его взглядом. Местным он казался исполненным городского шика, столичные сочли бы его деревенщиной. Погода в этом году выдалась жаркая для мая, и на гладко выбритом лбу самурая блестели капельки пота. Короткие волосы липли к вискам. На темном с мелким рисунком хаори не было монов, но мечи, по просьбе мастера оставленные гостем при входе, выдавали в нем человека зажиточного и бывавшего в столице.
- Он всегда так ведет себя? – поинтересовался самурай, который представился как Андо Хомэй.
Разговор проходил нелегко, каждому из собеседников приходилось напрягаться, чтобы до конца понять непривычную для себя речь другого. Мастер Сутероку взял бумажный веер с деревянного подноса, но рука его замерла, сделав всего только несколько взмахов.
- Если бы его мать не приходилась моей жене дальней родней, ни за что бы не согласился на такого бездельника...
Он смущенно умолк, потому что его супруга, крепкая, будто высушенная коряга, как раз принесла им свежего чая. Пододвигая чашку гостю, женщина улучила момент и всадила острый локоть мужу в межреберье.
- Не наговаривай на паренька, он старательный! Прошу меня извинить, - она поклонилась и засеменила, неумело, по-деревенски, копируя столичных дам, на кухню.
- До тех пор, пока не увидит огонь, - проворчал мастер Сутероку, потирая ушибленный бок. – А после этого, хоть кол на голове теши, ничего не услышит.
Гость не обратил на хозяйку внимания, будто ее и не было здесь. Точно так же, как очевидно для всех не видел он кур в траве у дальней стены и сложенных в кучку на починку соломенных вараджи. Он все разглядывал паренька, прикидывал что-то. Иногда приподнимал выцветшие брови.

(sanbiki ya)

[SonGoku >>>]

- Я так понял, он живет в вашем доме. – Самурай вытер лоб платком и отточенным движением сунул тряпицу обратно за пазуху. – Что его родители?
Мастер благочестиво сложил ладони:
- Они давно умерли, господин.
Со двора в дом втекла разморенная серая в темных разводах кошка, беззвучно зевнула и боднула мальчишку в колено. Мидзуро как будто проснулся – вздрогнул, едва не выронив клинок и сложенный лист бумаги, которой он счищал с меча старое масло и грязь, и, вжав голову в острые плечи, принялся за работу с удвоенным жаром. Казалось, он вот-вот отхватит себе пальцы, но то ли лезвие притупилось, то ли мальчишка, не смотря на внешнюю неуклюжесть, знал дело, потому что обошлось без членовредительства.
- Его отец самурай, - в голосе мастера Сутероку проскользнула нота гордости за приемыша. – Жаль, что погиб, не увидев рождения сына. Его звали Арима, Арима Мидзукуни.
- Из семьи владельцев этих земель? - удивление Андо по интонации больше походило на констатацию факта, только по глазам было видно, насколько возрос интерес. – Почему же он не живет с более близкими родственниками, чем вы?
Уже один этот вопрос говорил о том, что задавший его человек чужой здесь и никогда не интересовался перипетиями жизни дома Арима. Серая кошка глянула на гостя с легким презрением.
- Мидзуро!
Подмастерье, наконец, поднял голову. На узком скуластом лице глаза казались провалами, когда их удавалось увидеть за густой сеткой волос. Когда-нибудь он мог стать красивым, но сейчас был похож на голенастую длинноклювую птицу.
- Сходи в лес за хворостом.
Парнишка торопливо кивнул.
- Его мать умерла при загадочных обстоятельствах, - медленно проговорил мастер Сутероку, провожая Мидзуро взглядом. – Клан отказывается признать ее сына...

(втроем, ага)

Сообщение отредактировал SonGoku - 25-05-2009, 14:34

[Далара >>>]

Длинный, узкий, будто журавлиная шея, мыс выдавался далеко в море, а скалистый выступ над водой напоминал птичий клюв. Место пользовалось дурной славой, и рыбацкие лодки старались держаться подальше от острых камней, которые, словно клыки подводного монстра, обнажались во время отлива. В хорошую погоду можно было увидеть женщину на самом краю над обрывом; закутанная в узорчатый шелк, с младенцем, привязанным за спиной, она неподвижно стояла, вглядываясь в противоположный берег.
- Смотри-ка, - заметил Ягура, прозванный так не случайно, и указал на скалу. – Сегодня она пришла в белом.
Его напарник, Курабэ, отвлекся от руля и тоже уперся взглядом в женщину. Издалека лица было не видно, но в позе, в опущенной голове и сложенных на груди ладонях сквозило горе, опустошенность человека, у которого не осталось ничего в этом мире.
- Давай-ка подойдем поближе, - предложил он, глядя на приятеля снизу вверх. – Неспроста это она.
Ягура заспорил было, он всегда пускался в препирательства, а сейчас и повод был стоящий, но море сегодня было на редкость спокойное, сквозь сине-зеленую толщу просматривалось морское дно, и он подумал: а вдруг обойдется?

(все та же команда)

[SonGoku >>>]

Поговаривали, что сюда наведывается призрак утопленницы, но с чего бы ей беспокоить честных людей в ясный день, так что, наверное, прав был Хобэй из соседней деревни. Никакой это не призрак, а женщина, которая живет у точильщика мечей.
- Вот несчастье какое... – пробормотал Ягура, крестясь украдкой (Курабэ хоть и давний приятель, а вдруг ему придет в голову заработать доносом пару лишних монет?).
Из одежды на рыбаке сейчас была лишь набедренная повязка-фундоси да платок на голове, и Ягура больше, чем когда-либо напоминал замковую башню. Напарник, одетый точно так же, рядом с ним казался маленьким приплюснутым валуном.
Они шли не то чтобы очень быстро, но чем дальше, тем усерднее гнали лодчонку вперед. Мыс впереди казался недостижимой целью. Женщина вблизи еще больше была похожа на призрака – бледная, худая, с опущенными ресницами. Она произносила слова, но ветер не доносил ни звука.
- Вот же! – нетерпеливо пробормотал Курабэ. – Она же сейчас...
Он не успел договорить – женщина шагнула с обрыва. Распущенные длинные волосы взметнулись шлейфом из черного шелка. Перед тем, как накатившая на утес волна слизнула белую фигуру, рыбакам показалось, будто вокруг несчастной самоубийцы вспыхнуло золотое солнечное сияние. Ягура перекрестился еще раз, теперь уже ни от кого не скрываясь.

(втроем, ага)

[Bishop >>>]

Солнечный зайчик скользнул по темным доскам веранды. В щель между бледно-желтыми планками из бамбука просунулся нож. Кто-то – тот, кто прятался за оградой, - был вознагражден за трудолюбие, с которым перепиливал связывающую забор веревку. Вскоре одну из бамбучин можно было отодвинуть. Беспечные курицы продолжали выискивать еду в куче мусора и траве, не подозревали о страшной опасности, что нависла над их головами. В щели показались тонкие цепкие пальцы.
Во дворе и на улице не утихали шум и гам, беготня и никому не нужные советы, что делать в первую очередь, что нести, куда бежать и кого звать на подмогу. Удачное стечение обстоятельств для охотника за курятиной. Не повезло любителю чужой птицы лишь в том, что приезжий самурай не принимал участия во всеобщем беспорядке. Он сидел на краю веранды, спустив одну босую ногу вниз, обмахивался простым веером. И наблюдал за суматохой, как за выступлением давно надоевших бродячих фокусников. Его скучающий взгляд скользил по двору, по мнущимся в нерешительности у входа подмастерьям, по вывернувшейся из-под чьих-то ног птице. И остановился – коричневая от солнца узкая пятерня ловко ухватила за горло зазевавшуюся пеструшку. Широкие губы самурая растянулись в довольной улыбке, как будто кому-то из танцоров удалось, наконец, развеять томительную скуку.
Курица попыталась отчаянно заквохтать, взывая о помощи, но похититель ловко свернул жертве шею; щель в заборе закрылась.

(sanjin desu)

[Далара >>>]

Деревня гудела, как дерево, в дупле которого потревожили диких пчел. Кто призывал односельчан обратиться за помощью к даймё, кто здраво напоминал, что молодой господин Иэдзуми еще действительно слишком молод, чтобы интересоваться чем-то кроме теплого молока и пеленок. Прочие созывали охотничью партию, горя желанием выследить злоумышленника, а жена точильщика мечей оплакивала исчезновение наседки.
- Уже третья за последний месяц, - подтвердил мастер Сутэроку, обмахиваясь бумажным веером. - Должно быть, лисы шалят.
- Рука у той лисы вполне человеческая, - отметил вновь заскучавший самурай и поинтересовался: - Как насчет трупов, они тоже случаются часто?
С веранды видно было, как из дома напротив тащат косы и топоры для охоты. Кто-то принес сеть и теперь громко пытался доказать, что ею ловить куда легче.
- Ах это... - точильщик отмахнулся от трупов, как от назойливых мух; он любовался изысканной линией хамона на только что законченном мече. - Это тоже не в первый раз.

(опять же)

[SonGoku >>>]

Слегка осипшая, но все еще голосистая супруга мастера Сутэроку перешла от стенаний к делу и, не примирившись с потерей курицы, загнала товарок безвременно почившей несушки в клеть. И отправилась с инспекцией в кладовую.
- Ах ты, подлый ворюга! А ну стой!
Ее крик услышали на улице, и по-боевому настроенная толпа ринулась через двор на подмогу. Подмастерья отчаянно пытались уберечь оказывавшиеся на пути предметы. Один, обхватив двумя руками пузатый горшок, вжался в куст. Второй пытался гнать охотников вон, но быстро сдался. Он утащил в сторонку бруски и коробочки с порошком и теперь чуть не сидел на них. В охотничьем раже опрокинули деревянную балью с чечевицей, которую хозяйка дома собиралась хорошенько просушить, прежде чем убирать в кладовую.
Андо сунул в рот травинку и поднялся с веранды. Отловил кого-то из крестьян.
- Покажи мне то тело.
За окраиной деревни под деревом столпилось полдюжины человек. В нескольких шагах стояли две бледные женщины, поддерживая друг друга и чуть не плача. Самураю дорогу уступили без споров. Он склонился над телом, поморщился от отвращения. Тело пролежало между корней не один день, на нем сидели отливающие синевой жирные мухи. Изорванная одежда превратилась в клочья, но даже так было понятно, что она принадлежала крестьянину. При таком количестве ран несчастная жертва почти не была похожа на человека.

(вместе)

Сообщение отредактировал Bishop - 26-05-2009, 16:10

[Bishop >>>]

Победному кличу позавидовала бы армия, злоумышленника поймали. Наспех вынесенный приговор не терпелось привести в исполнение, и злодея порвали бы в клочья, если бы здешнего плотника не осенило: следует отвести чужака на место его преступления, пусть осознает глубину своего падения.
Убиенную курицу - вор успел свернуть добыче шею, - прихватили с собой. Жена мастера Сутэроку, держа жертву за ноги, потрясала ею в воздухе как вещественным доказательством. Но, рыдая над бедной пеструшкой, не забывала ощупывать тушку и прикидывать, какой жирности выйдет суп.
В виновности не сомневались, все улики здесь налицо. А еще - на одежде. Заскорузлые темные пятна на коричнево-рыжих, выгоревших лохмотьях могли быть и грязью, но вопросов не задавали. Остроносый, поджарый, с копной длинных бурых волос - злоумышленник напоминал угодившего в силки лиса. Он рычал, скалился, огрызался и наверняка укусил бы любого, кто неосторожно сунулся бы к нему. Но усилия были напрасны, а веревка крепка; чем неистовее вырывался - тем туже стягивала шею удавка.

Его заставили наклониться, сунули носом в вонючую кучу, что некогда была человеком, и от этого запаха, забившего глотку, душно-сладкого, как у перезрелых, гниющих на солнце абрикосов, его стошнило. То, что люди называли жизненной силой, то, чем восхищались и чему завидовали, он считал паническим ужасом перед смертью. При мысли, что от превращения в такой же кишащий червями мешок кожи с выпущенными внутренностями, отделяет лишь грань не прочнее бумаги, темнело в глазах. Пленник дернулся из последних оставшихся сил, захрипел, подкатился под ноги самураю, прижался, точно собака в поисках защиты от побоев.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Сообщение отредактировал SonGoku - 8-06-2009, 12:05

[SonGoku >>>]

天守り
Tenmamori

СТРАЖИ НЕБЕС

Дзынь-звяк...
Ветер дернул за длинную витую веревку, привязанную над алтарем.
Дзынь-звяк...
На светлый безупречный диск луны набежала тень, окрашивая его в красный цвет. Из расщелины, в которой что-то хлюпало и булькало, потянуло запахом серы и жаром. Разгулявшийся ветер задул пламя, которое и без того едва теплилось в чаше каменной лампы, наверное, для того, чтобы не мешать другим огонькам – не желто-оранжевым, а холодного мертвенного света, - собираться под перекладиной деревянных ворот, за которыми в темноту уходила узкая лестница.
Дзынь-дзынь-дзынь-звяк! На этот раз получилось особенно громко.
Под полупрозрачной накидкой из светлячков обозначились женские формы; длинные черные волосы были украшены красными шнурами, кистями и бронзовыми бубенчиками, одежда в несколько слоев, от пурпурного, почти черного джюбана до верхней сиреневой накидки, не скрывала возраста своей обладательницы. Ночная гостья двигалась быстро и плавно, как будто летела по воздуху.
Не оставляя следов на росистой траве и ступенях, она промчалась под едва слышный звон вверх по лестнице и наклонилась над людьми, которые устроились на ночлег под защитой древнего камфарного дерева в храме Денсоджи.
- Пора, - шепнула девушка на ухо спящему с краю. – Я буду сопровождать вас.

[Далара >>>]

Тот, что лежал с краю, завернувшись в то, чем был укрыт, словно в кокон, вздрогнул от шепота незнакомки, похожего на мимолетное касание крыльев десятка бабочек. Распахнул глаза. Сон как веером смахнуло. Человек окинул внимательным взглядом незваную гостью с головы до ног и отпустил рукоять меча, которую сжимал под одеялом. Сел, потревожив соседа неловким – а может, и намеренным - движением. Тот пробормотал что-то нелестное во сне, перевернулся на другой бок и захрапел. Разбуженный оперся спиной на толстый ствол древнего дерева. Против таких, как эта девушка, он знал, сделанный людьми меч не спасение. Стены храма, получается, тоже.
Если вообще требуется защита от нее...
- Зачем тебе сопровождать нас?
Ровное белое с синеватым оттенком сияние, что обрамляло набеленное округлое лицо, бросало призрачный свет и на лицо человека, делая его похожим на театральную маску. Ветер окончательно расшалился, бронзовый колокольчик у алтаря звенел в унисон с бубенчиками, украшающими прическу ночной гости. Один из троих путников на миг перестал храпеть, поежился, но завернуться плотнее в дырявое косодэ не удалось. Девушка-видение поднесла к губам палец, призывая к осторожности, поманила за собой. Тот же ветер отнес и ее, и прошлогодние листья в тень площадки для танцев.
Человек поднялся, стряхнул с одеяла нападавший с дерева сор, свернул аккуратным валиком и оставил вместо себя. Последовал за гостьей медленно, осторожно, на каждом шагу проверяя надежность земли прежде чем ступить. В тусклом, тревожно алом свете луны под ногами чудились ямы, а неровности скрывались в густых бездонных тенях. У поднятого на сваях деревянного помоста тени слились в одну всепоглощающую темноту, словно кусок, вырванный из окружающего мира. С площадки еще не убрали ставни, расписанные сценками из Кодзики, и едва видимые светлые очертания фигур сплетались теперь в замысловатый рисунок. Ронин остановился перед девушкой в почтительных двух шагах, ожидая ответа. Или подвоха.

[Bishop >>>]

- С тех пор, как люди вернули себе меч и ожерелье, - девушка кокетливо отвела взгляд, прячась за рукавом, - неспокойно и на Облачной равнине, и на земле. Вас избрали сторожить перемены, меня – передать вам поручение.
Полупрозрачная накидка окутывала ее как туман; в густых темных кустах кто-то зашевелился и ворчливо заохал, но примолк, стоило – дзынь! - звякнуть бубенчику. Изумление скрыть не удалось, да человек и не старался. Справившись с оторопью, он поклонился, признавая старшинство гостьи и выражая готовность выполнять поручение. Незачем было спрашивать, чье. Распрямился и вновь поглядел на нее сверху вниз.
- Как нам называть тебя?
- Судзухико-химэ...
Дзынь-дзынь-звяк, откликнулся колокольчик над алтарем. Еще две тени – одна высокая, вторая едва ли не по пояс товарищу, но вполне материальные, из этого мира, - пересекли двор.
- Так и знал, что не стоило ночевать под камфарным деревом, - низкорослый коренастый воин деловито выбил пыль из штанин. – Вот теперь не оберешься хлопот.
Рослый молча кивнул.

[SonGoku >>>]

Болото не манило изысканной красотой, это было самое обычное болотце с пучками осоки, неверными кочками, норовившими ускользнуть из-под ног или погрузиться вместе с человеком, ступившим на них, в коричневую стоячую воду. Что только что одна из них и проделала, вызвав короткое, но весомое проклятие дылды-северянина - он стал жертвой, - хохот его спутников, которым пришлось выуживать товарища из топи, и мелодичное хихиканье Судзухико-химэ. Сама принцесса-колокольчик не принимала участия в спасении, она пристроилась на ветке дерева, опасно наклонившегося над самой водой. Откуда и сообщила, что бледно-зеленое кружево ряски выглядит сегодня особенно нежно.
- Особенно на штанах у нашего Хачимана, - со смехом поддержал ее тот из двоих, кто был повыше ростом и утонченнее, да и одежду носил более аккуратную и дорогую, чем третий их приятель. – Замечательный рисунок, а? Не каждая ткачиха такой сделает.
Он смахнул паутину с собственного плеча. Где-то над вершинами деревьев пискнул кружащий в далекой синеве дикий сокол.
Так что выбирали место не из-за привлекательности пейзажа или по иной возвышенной причине. Путники, исключая неунывающую Судзу-химэ (хотя какие могут быть резоны для усталости, если бездумно скользишь по ветру, подобно лепестку?), валились с ног, а на краю топи, утонув в буйной зелени по тростниковую крышу, притулилась небольшая хижина. Низкорослый вытер кулаком нос, втянул воздух.
- Неподалеку готовят еду, - авторитетно заявил он, еще раз принюхался и, облизнувшись, мечтательно уточнил: - Тай-меши.

[Далара >>>]

Судзухико куда-то исчезла. Тот из троих, кто первым говорил с ней, сжал кулак, разминая руку, и тут же в недоумении разжал. На ладони покоился маленький бронзовый бубенчик на шелковой ленточке. Прощальный подарок? Усмешка сменила непрошенную легкую грусть – да нет, вернется еще непоседа.
Самураи вошли в дом, медлил лишь уроженец северных гор; он присел на край неширокой веранды, сколупывал чешуйки засохшей болотной грязи. Из-за перегородки выглянула почти аккуратно причесанная голова, если не считать нескольких выбившихся по бокам прядей. - Хозяев нет, дом пуст. Наш Эбису уже обживается. Будь добр, сходи за водой.
Деревянное ведерко выставили на струганные доски. Его смерили мрачным взглядом. Потом – шутника. Северянин молча поднялся, подхватил бадью и зашагал туда, откуда они только что пришли. Ему повезло, не пришлось вторично лезть в топь; рядом среди мохнатых от зеленого мха камней булькал родник. Рослый воин ополоснул лицо – ледяная вода смыла не только грязь, но и усталость.
- Он сказал, что учуял еду, - пробурчал северянин, когда вернулся и поставил ведро с водой перед остальными. – Как же так, если тут никто не живет, а?
Самурай, брезгливо выгребавший паутину и ее хозяев из пространства между камнями, где лежали угли, оставил свое занятие и поманил любопытного товарища вглубь дома.
- Идем, покажу.
Они прошли насквозь весь дом, и «проводник» несколько слишком театральным жестом отодвинул перегородку. В самой дальней комнате стоял небольшой семейный алтарь, на котором среди цветов, колокольчиков и курительниц была установлена единственная табличка из белого дерева с надписью «山人»*. Перед ней возвышалась глиняная чаша со свежее приготовленным рисом, из которого вертикально торчали палочки для еды.

--------
*yamabito - (яп.) отшельник

Сообщение отредактировал Далара - 29-05-2009, 11:22

[Bishop >>>]

Самураи молча постояли, опустив головы, над мертвецом, что был накрыт чистой тканью. Северянин размышлял не столько о благочестивом или тленном, сколько о том, что спать рядом с трупом не хочется, а искать другое убежище на ночь – поздно. За стенами хижины тьма сгущалась с такой быстротой, что вскоре нельзя будет и носа высунуть из дома без фонаря.
- Эй, я тут нашел чечевицу! – раздался бодрый голос их третьего товарища, рывшегося по углам и полкам.
Вскоре отыскалась большой порядком изношенный котел, в котором ее можно было сварить. Хозяйственный «Эбису», утверждая, что они только все испортят никого не подпускал к готовке. Северянин, впрочем, не спорил и даже не собирался встревать. Он устроился у стены и то ли задремал, то ли задумался о чем-то. Зато третий заявил, что не в его вкусе жевать чечевицу просто так, а воду он будет пить, когда замучает жажда, но никак не с едой. И развил бурную деятельность. Результатом ее стали две горсти юдзу и большая бутылка с прозрачной жидкостью.
- Шочу, - определил «искатель», сначала понюхав, а затем и попробовав из маленькой деревянной коробочки, какие служили вместо сакедзучи для тех, кто не обладал богатством и не жил в столице.
Они неспешно – а куда им было торопиться? - отдали должное и еде, и тому, чем ее запивают. Первого было мало, второго – даже в избытке, несмотря на факт, что тот, кого они между собой звали Инари, подналег на шочу с усердием троих человек.

[SonGoku >>>]

И вовсе он не был сплетником. А если у кого иное мнение (как у семейства довольно глупых каппа из болота Нумадзава, так лучше бы на себя посмотрели как следует, чем возводить клевету на соседей! Но с каппа что взять? Только и умеют, что квакать по вечерам, будто заведенные, лягушки лягушками, с какой стороны не взгляни. Морды плоские, зеленые и бородавчатые, вот уж красавцы, право слово. А уж как трясутся, лишь бы не пролить ни капли воды из... тьфу!
Просто новость, которую он подслушал, так жгла язык, что ей требовалось хоть с кем-нибудь поделиться. Похожий на жгут утреннего тумана йокай огляделся в поисках слушателей. Один нашелся незамедлительно. Молодого крестьянина зачем-то понесло на ночь глядя в лес. Ни веревок для хвороста, ни корзины у него не было. Он забрался уже далеко от деревни, но продолжал упорно идти, гордо подняв голову и всем видом показывая, что ему нипочем лесные угрозы и плевал он на страшные рассказы. Выдавало его лишь подрагивание руки с вытянутым далеко вперед фонарем.
Йокай помедлил. Природа (и долг!) приказывали действовать, и немедленно, новость жаждала выхода. Если бы он был духом чуть более высокого ранга, как амикири или те же ненавистные каппа, он сумел бы найти выход из положения, но он был всего лишь слабым, хилым, вечно трясущимся...
- Буру-буру, - шепнул йокай на ухо человеку, подкрадываясь сзади и обнимая за плечи.
Реакция бедняги превзошла все ожидания. На мгновение он застыл, как громом пораженный, и покрылся гусиной кожей с ног до головы. Затем издал пронзительный визг, каким сможет похвастаться не каждая девица. Юноша вырвался из призрачных рук и очутился на пятой точке с одной стороны тропинки. Чудом не загоревшийся фонарь – с другой. Теперь, когда основная жизненная функция была выполнена, йокай смог перейти ко второму пункту.
- Тенмамори*! – с заговорщицким видом по секрету сообщил он, клубясь над тропинкой.

______________
*Tenmamori - 天魔守 – в одном прочтении «стерегущие злых духов», в другом (天守り) – «стражи небес»

[Далара >>>]

Седые космы растекались по воздуху, бесцветная одежда повисла огромной паутиной.
- Э-э... ч-ч-что?! Я?! Н-нет, никогда, ни з-за что! Я всего только бедный крестьянин! – панически выкрикнул несчастный молодой человек.
Забыв о фонаре, он поднялся на четвереньки и начал отползать с тропинки в кустарник. Куда угодно, лишь бы его не коснулся демон.
Йокай ошарашено завис над ним. Пощекотал невесомыми пальцами, неимоверно вытянув тощую костлявую руку, за шиворотом. По его представлениям, человек должен радоваться, что в их глухомани в кои то веки объявились столь важные гости. И к тому же, как раз крестьянину ничего не грозит... или? Бурубуру посетила великолепная мысль. Как он раньше не догадался! (Ни в коем случае нельзя говорить о промашке каппа из Нумадзавы, они будут смеяться всю ночь до рассвета). Йокай в обвинительном жесте выставил указательный палец.
- В тебя вселился злой демон?
Юнец замер, не обращая внимания на то, что ноги его угодили в колючие объятия куста и вот-вот лишатся обуви, а одной рукой он меряет глубину холодной лужицы меж кочками. Страх превысил все мерки, какие он только мог себе вообразить, и окончательно лишил парнишку способности думать.
- Это ты – злой демон! – пискнул он, сумев вложить в тон обвинение.
- Вот и нет! – сварливо возразил ему обиженный до глубины души йокай. – Я – бурубуру.
Крестьянин открыл рот, чтобы поспорить, но к его лицу подплыл клок тумана, и все мысли разом вылетели из головы. Юнец, храбрившийся в деревне и считавшийся самым смелым (он и в лес-то отправился, чтобы доказать это), с отчаянным воплем, оставив кусту его добычу, рванулся к фонарю. Вараджи печально повисли на ветках у самой земли. Человек трясущимися руками выставил фонарь перед собой, как щит.
- Не тронь меня!

[Bishop >>>]

Йокай обтек его с обеих сторон и опять сконденсировался за спиной. Прогулялся ледяными пальцами по чужим ребрам, ощутив наслаждение, когда парень подпрыгнул от неожиданности.
- Я – бурубуру, - пояснил он. – Я обязан трогать тебя.
Тогда горе-смельчак выбрал единственный путь к спасению – обратился в бегство. Желтое пятно света заскакало по покрытым мхом кочкам, кустам и стволам деревьев. Бежал он со всей скоростью того, кто надеется обогнать смерть. И на первом же повороте налетел на щуплого с виду, но крепкого старика. На этот раз фонарь удержать в руках удалось и даже самому остаться на ногах. Зато оскорбленный встречный огрел разгильдяя длинным посохом по спине.
- Пр-с-те! - выдохнул парень, обогнул драчливого старика. – Прячьтесь, здесь опасно! – крикнул он ему уже через плечо и, не оглядываясь, ринулся прочь.
Бурубуру струился за ним, обхватив себя крепко руками, чтобы сдержать переполнявшую его дрожь. На развилке кто-то был. Сначала показалось: каменный дзидзо. Потом – тут крестьянин споткнулся и чуть не поломал молоденькое деревце, за которое ухватился, - оказалось, что его встречает щербатой ухмылкой тот же самый старик с посохом. «Он просто знает короткий путь!» - уверял себя парень, сам себе не очень-то веря и стараясь держаться подальше, насколько хватало ширины тропинки. Он метнулся мимо старика, словно перепуганный заяц. Позади раздался веселый смех.
А затем – точно такой же – с другой стороны, где склон забирал в гору. Разогнавшийся бурубуру обвился вокруг сосновой ветки, вытянул шею. На небольшом уступе, подобрав под себя ноги, устроился рыхлый тучный йокай и, навострив уши, ждал, на какой бы еще звук откликнуться.
На следующем повороте беднягу крестьянина вновь радостно встречал точно такой же старик, даже сухие листья точно также запутались в его длинных спутанных волосах. Парень издал дикий вопль и с треском ломанул с тропы в самую чащу, даже не думая отводить норовящие хлестнуть по лицу ветки. Бурубуру прислушался и, отдуваясь, присел на пенек напротив резвого старца.
- Ну как вам не стыдно? – вздохнул он. – Такой почтенный человек...

[SonGoku >>>]

Йокай переплел костлявые длинные пальцы и положил на них подбородок.
- Новости слышали? – спросил он.
Момонджии, усмехаясь, воткнул посох в мох и сел рядом с таким видом, словно под ним лучшие татами, а сам он чуть ли не в императорском дворце.
- Неужели, наконец, что-то случилось? - прогундел он. – Последние лет сто туговато что-то с новостями.
Через заросли, ухая и потрескивая в такт шагам, к ним пробирался и заскучавший на своем утесе ямабико.
- Тенмамори! – торжественно выдохнул тощий белесый йокай. – Я сам их видел, собственными глазами.
- Да ну! – не поверил старик, чьи спутанные длинные волосы казались давно потерявшей свежесть травой, полной лесного сора. – Где ты их видел?
Он вынул из-за пазухи мешочек и сделал вид, будто от скуки щелкает орехи – зубов у него было мало, зато крепкие. На самом же деле ему не терпелось узнать побольше. Толстая прослойка прелой листвы приподнялась немножко, в тени блестели любопытные глаза лесных духов; из куста выскочил сунэ-косури и пристроился на коленях дедка. Бурубуру начал свое повествование не сразу, для начала он выждал положенную трагическую паузу и лишь потом принял должную позу, воспарив над пеньком. Кто-то, кажется, местный тануки, вооружился двумя палочками и закатил барабанную дробь.
- На болото Нумадзава... – завыл призрачный рассказчик, вдохновившись музыкальным сопровождением. – На болото пришли они сегодняшним вечером на закате...
Дед погладил мягкую шкурку сунэ-косури и, подыгрывая, вторым голосом нараспев вмешался:
- Сколько было их?
Кто-то из духов ударил в толстую сухую бамбуковую палку один раз, отмеряя такт. Бурубуру взмахнул листом павлонии, будто веером. В кустах возились совсем уж мелкие йокаи, сооружая из жилочек и куска дерева цитру. На них со всех сторон негромко шикали.
- Пришли из-за моря трое по воде или по воздуху, никто не видел, как они появились, но теперь пусть поберегутся злые духи, ибо здесь они... – голосил во всю мочь легких белесый йокай.

[Далара >>>]

В ночной тишине над болотом призраками парили бесчисленные светлячки, казалось, это звездное небо спустилось на землю. Дрожащий огонек масляной лампы отбрасывал тусклое пятно света на кое-где поросшие мхом доски неширокой веранды. Внутри на удивление большого и богато выстроенного для хижины отшельника дома спали двое путников. Третий, несмотря на поздний час, сидел на веранде, поставив рядом с собой глиняную бутыль и миску с остатками юдзу.
- Хорошее место, тихое, - нетвердым языком произнес он и плеснул новую порцию прозрачной резко пахнущей жидкости в коробочку-чашку.
Отхлебнул, лишь слегка поморщившись. И обернулся на тихий звон колокольчиков.
- Составишь мне компанию, Судзу-сан?
Дзынь-звяк...
- Инари-сама догадался?
Под полупрозрачной, будто сплетенной из огоньков, накидкой очерчивались соблазнительные изгибы тела, на светлом круглом лице губы казались нарисованными. Девушка то ли сидела на старых, потрескавшихся досках, то ли висела в нескольких сун над верандой.
Самурай усмехнулся, будто хорошей шутке, выплеснул остатки из коробочки и взялся за бутыль. Новую порцию он протянул гостье.
- Не волнуйся. Им, - взгляд на дом за спиной, - я не скажу.
«Инари» подставил лицо прохладному ветерку.
- Мне ли не догадаться? Меня отпустили из театра, только когда я слишком уж подрос. «Большой рост, ах какое несчастье!» - язвительно процитировал он кого-то.
Судзухико-химэ рассмеялась, прикрывая лица рукавом, но от выпивки не отказалась и смело попробовала напиток. Затем подлила собеседнику.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Сообщение отредактировал Далара - 4-06-2009, 11:02

[SonGoku >>>]

高山守
TAKAYAMA-MORI

Страж Высокой горы.
3 год Генна

Коней гнали так, словно от этого зависели чьи-то жизни. Хотя - поглядеть на всадников, так скорее говорить приходилось о смерти. Черные капюшоны-дзукин застегнуты наглухо, скрывают лица, только глаза блестят в узкой щели между плотной тканью. Чешуйки черных панцирей и наручей отливают изумрудной зеленью. Мотаются длинные кисти, украшающие уздечки коней.
Еще одного путника на узкой ночной дороге верховые заметили не сразу, а когда все три лошади шарахнулись от густого тяжелого запаха, что исходил от в пыльного белого каригину . Всадник справа, с трудом удержавшись в седле, замахнулся на оборванца укороченной нагинатой. Тот, что ехал в центре, натянул поводья.
- Докки! Не сейчас!
Тяжелый клинок описал лишь половину дуги и замер, звякнули его бронзовые кольца. Бродяга опустил руку - как будто до окрика собирался парировать удар пустой ладонью, - расслабил согнутые в тигриные когти пальцы.
- Младший брат любит найти себе противника, - покровительственно усмехнулся третий.
- И довольно часто промахивается, - без издевки кивнул оборванец; длинные нечесаные волосы его были серыми от дорожной пыли и пепла.
Острие нагинаты уперлось ему в ямку между ключицами.
- Не шути с богами ночного меча!
Янтарные глаза с расширенными в темноте зрачками весело заблестели, свет луны отразился в них, словно в зеркале.
- Докки... - с неудовольствием повторил старший всадник.
- Как видит возможность подраться, тотчас забывает о цели. А, Докки? – поддел третий, на чьем пальце поверх перчатки красовалось наполовину почерневшее массивное золотое кольцо.

Сообщение отредактировал Далара - 18-06-2010, 13:12

[Далара >>>]

Поперек седла у него лежал лук, а за спиной топорщились пять стрел с буро-серым оперением. На части перьев остались темные потеки, от которых шел едва уловимый запах недавно пролитой крови. Не опуская оружия, его брат повернул голову.
- Каждый охотится как умеет, - хмыкнул он. – Кто ловит за хвост соловьев, а кто...
- ...тигра, - подсказал ему оборванец.
Старший всадник расхохотался.
- Гляди в оба, не то тигр откусит хвост тебе, - фыркнул лучник.
Веселье весельем, но одну стрелу он держал в руке наготове. Кони под всеми тремя грызли удила, порываясь пуститься вскачь, и танцевали на месте. Держать их удавалось с большим трудом. Взмах белого рукава был смазанным и неуловимым, как дым, человек в рваном каригину сильно дернул цепь, за которую нагинату подвешивали к седлу. Докки кубарем скатился на утоптанную дорогу. В тот же миг стрела оказалась нацеленной на бродягу. Глаза лучника недобро сверкнули.
- Оставь его и иди своей дорогой.
Старший примирительно поднял раскрытую пустую ладонь.
- Отпусти его, хозяин ущелий, он еще несмышленыш...
Докки заерзал в знак протеста, стараясь скинуть с себя обидчика, но его придавило к земле, как будто сверху навалили целый мешок камней, горло холодило от клинка его же собственной нагинаты.
- Хозяин ущелий? – удивился средний из тройки. – И что он сделает против моей стрелы?
Руки начали подрагивать от напряжения, но он не спешил отпускать тетиву.
- Эй, отпусти младшего брата по-хорошему!
- Что сделает твоя стрела против меня? – оскорблено рыкнул через плечо оборванец.

[Bishop >>>]

Докки понял, что у него вот-вот хрустнет и сломается хребет; да еще какой-то дорожный камень больно врезался между лопаток. Он успел удивиться: бродяга не казался ему слишком крупным, он и ростом-то не очень вышел, едва дотягивался злополучному ято-но ками до плеча. От пришпилившего его к земле человека исходила угроза – так, не видя, кто прячется в темноте, понимаешь, что не стоит идти дальше по этому ущелью.
Лучник не выдержал. Скрипнул, распрямляясь, бамбук; звонко хлестнула воздух веревка-тетива. Короткий стремительный полет стрелы закончился именно там, где была намечена цель. Но совсем не так, как предполагалось.
Докки зажмурился, не зная, что будет первым: его расплющит под неимоверным весом, клинок располосует глотку или смерть придет от раздвоенного, будто змеиный язык, жала пробившей его противника насквозь стрелы. Когда через пару секунд не произошло ничего, он осмелился посмотреть. Бритвенно острый наконечник оказался перед самым его носом. Оборванец потрогал острие, пососал порезанный в кровь палец.
- Отравленная, - заключил он с непонятным удовлетворением, как будто предполагал нечто в этом духе и радовался, что не ошибся; края его губ кривились то ли от боли, то ли от едва сдерживаемого смеха.
- Еще бы... – сипло выдохнул ято-но ками.
Он услышал, как спешился Гайдоку, старший брат.
- Если ты тот, чье изображение несут на левом фланге армии, то узнаешь, лжем мы тебе или нет. Мы не просто так направляемся в замок Такаяма, нас ведет долг.
- Что понадобилось Богам ночного меча в Хиде?

[SonGoku >>>]

Средний брат держал наготове вторую стрелу, хоть по лицу было видно, что он понимает ее бесполезность. Покрытый испариной конь под ним стриг ушами и переступал с ноги не ногу.
- Месть. Известна тебе такая вещь? – в голосе прозвучал вызов.
Под резким взглядом Гайдоку, у которого кончалось терпение, лучник опустил взгляд и стрелу. Издал безрадостное: «Х-хе».
Бродяга в грязно-белом каригину взял стрелу за древко за наконечником, одним плавным движением вытащил ее – как будто был бесплотным духом, тенью умершего, - и встал. Докки закашлялся, растирая себе грудь ладонью, перекатился на бок, подтянул к себе брошенную оборванцем нагинату. Его недавний противник держал стрелу на широкой ладони; казалось, он дунет, и она, как узкий зеленый лист по ветру, полетит куда ему хочется. Но вместо этого оборванец протянул стрелу владельцу.
- Месть, - повторил он.
- Наше потомство. Дети. Безжалостно убитые.
Лучник в запале наклонился вперед. Порывистым движением забрал стрелу. Он должен был бы нависать над невысоким бродягой, но складывалось ощущение, что тот – массивный и гибкий – выше всех здесь. Что с ним не стоит мериться ни ростом, ни силой.
- Мы все почувствовали их смерти.
Желтоватые, блестящие, почти без зрачков глаза смотрели на хозяина ущелий в упор. И тогда тот неторопливо, спокойно и почти церемонно согнул спину в поклоне.
- В таком случае я не смею дольше задерживать вас.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

[Bishop >>>]

РАЗВИЛКА

Ночь сглотнула дробный топот копыт, кони унесли троих седоков по дороге на Такаяму. Их недавний противник встряхнулся, как тигр, что приводит шкуру в порядок после небольшой драки, щелкнул пальцами - с желтоватыми, слишком крепкими для человека ногтями, - что-то пробормотал. Ничего не произошло. Оборванец в грязном белом каригину озадаченно поскреб в спутанной длинной гриве давно нечесаных волос; в его горле коротко заклокотало. Из-под корней высокого дерева - не потревожив ни единой травинки, не разворошив ковра из прошлогодней листвы, - вынырнул небольшой клубок зеленоватого пламени.
- Ловко, - произнес сонный голос, затем из темноты донесся громкий зевок. – Обязательно вам было устраивать спор на перекрестке?
Всклокоченный оборванец презрительно фыркнул.
- Обязательно было устраиваться здесь ночевать? - передразнил он невидимого собеседника.
Блуждающий огонек выпустил усики пламени, затанцевал над густой тенью у подножия криптомерии. Его блеклый отблеск обозначил меч, что был прислонен к дереву, надвинутую на лицо драную соломенную шляпу, больше годную для вороньего гнезда, силуэт лежащего на земле человека, положившего голову в развилку толстых корней.
На землю, чудом не растекшись по плечу лежащего под деревом человека, шлепнулся черный сгусток. Следом второй. Затем густая жидкость заструилась тонкими струйками. Спорщики взглянули наверх - оборванец поднял голову, его упрямый собеседник нехотя сдвинул амигаса. Из переплетения ветвей свешивалась тонкая до прозрачности детская рука, пальцы скрючены в последней агонии, на белой коже потеки бурой крови кажутся очень яркими. С кончиков сизых ногтей сорвалась очередная капля, оставила на небритой щеке ронина темный след.

(SonGoku soshite... chotto chotto)

Сообщение отредактировал Bishop - 25-06-2009, 14:28

[SonGoku >>>]

- Ну, - усмехнулся в усы оборванец в запыленном белом каригину. - Удачи.
И ушел по дороге на Такаяму, прутиком подгоняя блуждающий огонек, что плыл перед ним над землей. Ронин с интересом стал ждать.
Тонкие детские пальцы неуверенно пошевелились.
Ронин молча ждал.
Рука утолщилась, обрастая густой бурой шерстью.
Ронин ждал.
В кроне дерева завозились, оттуда посыпалась какая-то шелуха. Ронин прикрыл глаза ладонью. Две цепкие когтистые лапки раздвинули листву.
- Мог бы для приличия хотя бы немного испугаться? – недовольно поинтересовался упитанный зверек, чья остроносая лисья мордочка в обрамлении зеленых веток смотрелась при свете луны почти благообразно.
- Ты что там забыл?
- Навещал родню, - тануки почесал в затылке и принялся устраиваться поудобнее.
- Хорошее дело.
- Вижу, ты снова отправился в путь. Еду с собой прихватил?
Ронин бросил полный сомнений взгляд на дорожную сумку, вид которой говорил, что внутри не лежит ничего весомее листа бумаги.
- Ай-яй-яй, - укоризненно вздохнул зверек. – Хорошо, что я запасливый. Но учти, за тобой будет должок.
Ронин согласился остаться должником у тануки и снова закрыл глаза.

(уже не так уж и "chotto")

[Bishop >>>]

黄泉の子供たち
Yomi no kodomotachi

ДЕТИ ПРЕИСПОДНЕЙ

Десятый год эпохи Кейчо
Деревня Камимачи возле замка Кочи

Взрослые ошибались: далеко не всегда их встречи заканчивались потасовкой, из которых победителем выходила вражеская сторона. Только треть. Приблизительно.
Иногда противника удавалось обхитрить, а затем обогнать. А порой сверстники из замка Кочи были настроены доброжелательно; кроме того, им обычно не хватало изобретательности и фантазии, зато денег и желаний - в избытке. Их достаточно пока нежный возраст и пыл в сочетании с безмерной скукой и однообразием жизни на самом краю земли требовали выплеска энергии, которая бесконтрольно бурлила в молодых головах (будем делать вид, что не ниже). Самое главное было вовремя уловить их настроение и заблаговременно удрать. В результате начинаешь хорошо разбираться в тонкостях человеческих душ и приобретаешь завидную физическую форму.
Что опять же изменяет устоявшееся за годы детства соотношение сил. Так же на него имеют влияние внешние факторы: необходимость помогать отцу на винном складе (у них не было денег нанять много рабочих, а младшие дети были слишком малы, так что грузчиков нехотя подменял будущий владелец семейного дела), мечта дяди увидеть в племяннике (безнадежно) продолжение самурайских традиций, то и дело возникающее желание продемонстрировать обидчикам превосходство не только моральное, умственное и в скорости бега и сестра. Старшая. Самое большее из всех зол. Ну, по крайней мере, в их городишке.
- Хитомэ!
Наследник торговца вином ворвался на склад несколько позже, чем рассчитывал отец семейства, который еще вчера за ужином попросил пересчитать бочки. Если честно, закончить работу, за которую даже не брался, Кадзума должен был еще часа два назад. Он пока не придумал себе оправданий.
- Хитомэ!

Сообщение отредактировал Bishop - 6-11-2009, 16:27

[SonGoku >>>]

Приказчик Кёса разогнул старую спину и с ворчанием махнул рукой куда-то в сторону; если проследить направление, то можно было предположить, что сестра чем-то занята в дальнем углу их двора. Кадзума прислушался. Ага, сестра приходила на склад, устроила всем нагоняй, а теперь спускает пары, стирая белье во дворе.
- Хитомэ, только послушай, что я ви...
Слишком поздно он сообразил, что уж лучше объясняться с отцом, чем с разъяренной сестрицей. Эту светлую мысль вдуло в голову вместе с хлестким ударом мокрой тряпкой по уху. Невыжатая стирка в руках Хитомэ - оружие пострашнее мечей. Ухо Кадзумы, оказавшееся в плену мокрых пальцев, быстро начало краснеть.
- Тебя где носило всю ночь? - тон старшей не оставлял сомнений, что немедленно требуется придумать и изложить хорошее оправдание.
Приятель в таком случае пользовался отговоркой о веселом квартале в соседней призамковой деревухе. Но Хитомэ такой вариант почему-то не вдохновлял, наоборот, она становилась еще злее.
- Ловил контрабандистов, - сознался Кадзума, уверенный, что сестра не поверит ни единому слову.
Не то чтобы эта порода людей не водилась в здешних скалах и водах; как раз "ночных промышленников" тут было не перечесть, даже у отца на складе попадались товары, доставленные на остров под надежным покровом тьмы. Не то чтобы деревенские мальчишки не мечтали поголовно сменить размеренную (помощь по дому, учеба, тайфун) жизнь на приключения... Просто на всем побережье не было ни единого человека, не уверенного в том, что после встречи с контрабандистами не пришлось бы разыскивать самого сына виноторговца. А некоторые, жалея его родителей, добавляли, что у этого охламона с младенчества ветер свистит в голове.
- Нее-сан*! - взвыл Кадзума, потому что Хитомэ так крепко сжала многострадальное ухо, что у мыслей и слов появилась серьезная преграда: влетать было куда, вылетать уже неоткуда.

---------------
*nee-san - старшая сестра

[Далара >>>]

Старшая отвела оболтуса в угол и отпустила ценную часть братца. Встала перед ним так, чтобы не сумел сбежать, по крайней мере, сразу. Ростом и шириной боги ее не обделили, и проскользнуть мимо Хитомэ было не так-то просто.
- Какие тебе контрабандисты, да еще всю ночь?! – кипятилась сестра. – И бочки до сих пор не считаны.
Кадзума прикинул высоту забора. Хитомэ сжала кулак.
- Сама прикинь, до Тоса пока доберешься, потом обратно...
Обратно он почти всю дорогу бежал (там, где не отдыхал под кустом, переводя дыхание и прокашливаясь), а туда они добирались неспешно, одолжив фонари в соседней лавке, потому что идти по узкой каменистой тропинке без света никто не захотел. Сестра чуть не огрела дурачка мокрой тряпкой второй раз. Он бы еще в море вышел среди ночи. Семья и так-то не была уверена, доживет ли наследничек до совершеннолетия, уж больно хил здоровьем по сравнению со сверстниками, с отцом и дядей в его годы.
- И что ты там «поймал», в Тосе? – зло поинтересовалась Хитомэ.
У Кадзумы разгорелись глаза. Наконец-то! Иначе не было смысла бежать, подскальзываясь и один раз едва не проехавшись на животе вниз по склону до самой воды. Приятели (ну, по крайней мере, вчера они считались таковыми, наверное, от хорошего настроения) отказались пускаться в обратный путь до рассвета. Кроме того, они хотели заглянуть в заведение, где, по слухам, удон и рыбу с судачи* были самыми вкусными. У Кадзумы денег на еду не было, к тому же, он хотел побыстрее рассказать об увиденном.
- Ты такого варвара еще в жизни не видела, клянусь!
- Варвар? – нахмурилась сестра. – В Тоса? Откуда... Погоди-ка, - она оглянулась, не подслушивает ли кто, наклонилась к уху Кадзумы и с азартом спросила, обжигая и без того горящее ухо дыханием: - Покажешь?
- С вот такой бородой, какую носят одни дикари!
Непересчитанные бочонки с вином остались ждать вечера или времени, когда у приказчика Кёса найдется свободный часок, чтобы спасти наследника виноторговца от справедливого отцовского гнева.

*sudachi – (酢橘), небольшой цитрус, круглый по форме, с зеленой кожицей, используется на Сикоку (в основном в префектуре Токошима) для приготовления лапши и рыбы.

Сообщение отредактировал Далара - 26-06-2009, 11:50

[Bishop >>>]

Брат с сестрой уселись в засаде, предварительно продолжительно и со вкусом поспорив, где им будет удобнее. Кадзума утверждал, что если забраться «во-о-он на те скалы», нависающие над тропой, то оттуда будет видно округу, как минимум, на пару ри, и вообще удобно. Не страдавшая любовью к восхождениям в горы Хитомэ предпочитала мягкий и очень густой ковыль вдоль дороги. Дело в ее пользу решил аргумент, что со скалы, как через реку, не больно-то много разглядишь. Видеть хотелось все детали.
Впрочем, на том споры не закончились. По мнению сестры, брат слишком уж высовывал длинный любопытный нос.
- Дождешься, варвар его тебе откусит, - буркнула она, на всякий случай вполголоса.
По мнению брата, он нес караульную службу. Кадзума покорно улегся на спину, заложив руки за голову, и принялся жевать травинку с такой жадностью, как будто со вчерашнего дня ничего не ел (что в какой-то степени соответствовало действительности).
- Нее-сан...
- Что теперь?
- Как ты думаешь, можно будет отдать тебя в жены этому варвару?
Ощутимый пинок в бок он не заработал только потому, что от такого предположения сестрица обалдела и некоторое время могла только шипеть, как разъяренная змея. Потом как змея же кинулась на мальчишку с полным намерением выдрать у него как можно больше волос, может быть, вместе с ушами. Кадзума швырнул в нее комок земли, но промахнулся, и чуть было не погиб, прижатый к земле объемистым телом Хитомэ, которая могла похвастаться не только приличным весом, но и крепкими, знаменитыми на всю деревню кулаками.
- Родители все равно ищут тебе жениха, а варвар как раз тебе подста... уй!
Через некоторое время Хитомэ то ли притомилась, то ли пожалела более слабого младшего брата, но драться перестала. Уселась на нем верхом, вылитая Томоэ Годзен после победы в бою.
- Еще раз такое скажешь, я тебя ему сдам. Знаешь, что варвары делают с мальчишками?
Лучше бы она не спрашивала! Потому что Кадзума немедленно захотел это узнать. Любознательность наследника виноторговца не ограничивал тот факт, что лежит он носом в сухую землю, не лучшая поза для получения новых знаний. Сестра наклонилась к его уху – пунцовому второй раз за этот день – и зловеще прошептала несколько слов.
- А потом, если жив останешься, тебя отправят в страну, в которой воняет точно так же, как в стране желтых источников. И заставят не мыться целый год... О, смотри, идут!
Кадзума завозился, и Хитомэ даже имела совесть слезть с его спины. И оба снова улеглись носами к дороге.

Сообщение отредактировал Далара - 26-06-2009, 11:51

[Далара >>>]

Кадзума с обреченным видом сидел на обочине, а его не в меру рослая и широкоплечая сестра таскала его за патлы. Делать это было удобно не только из-за габаритов, но из-за того, что волосы братца были завязаны в еще не очень длинный хвост на макушке.
- Приветствую, - произнес рядом с ними чужой голос со смешным выговором.
Молодежь на миг прекратила выяснять родственные отношения, слаженно поклонилась и так же слаженно зажали носы. Причем если у девицы приветствие вышло приличествующим, то у ее брата - кое-как. Кадзума легонько толкнул сестру, мол, я же тебе говорил – варвар. Оба разглядывали иноземца, начиная с ног, с любопытством, к которому постепенно примешивался страх. Особенно поразила детей кудлатая борода лопатой на красном лице.
- Фууу...
- Ужас какой, - прошептала Хитомэ и незамедлительно выдала Кадзуме подзатыльник.
- За что? - немедленно оскорбился тот. - Ты же сама просилась за него замуж...
Старшая чуть не продолжила занятие, за которым их с братом застал чужеземец, едва не оставив винодельца из Камимачи без наследника и единственного сына.
- Ребята, хотите получить по серебряной монетке? - бессовестно коверкая слова, продолжал этот страшный и нелепый с виду человек (хотя может это и не человек вовсе?)
- Кто ж не хочет? – первой выпалила девчонка (все их немалое семейство знало, что ей не хватает бережно откладываемых накоплений на новый гребень, а отец отказывается покупать наотрез, да и когда деньги были лишними?)
- Сначала покажите! - потребовал ее более практичный брат.
Громила – по сравнению с ним даже Хитомэ казалась тоненькой и хрупкой, а Кадзума и вовсе терялся на его фоне – двумя пальцами вытащил из заморского приспособления, подвешенного на узком куске кожи через плечо, скромных размеров светлый металлический кружок. В нем даже не было дырки. Дети разом нахмурились одинаково, как две капли воды.
- Может, не такая, как ваши, но серебро хорошее, - заверил бородач.
Крупная крепкокостная девица превосходила братца в силе, зато тот был ловчее, и после небольшой потасовки завладел наградой первым. Попутно выдернул из прически сестры шпильку; острие оставило на монете яркие царапины. Добыча скользнула в рукав.
- Что требуется сделать? – деловито осведомился Кадзума.

[Bishop >>>]

Камимачи

То ли черепичина расшаталась от старости, то ли положили ее криво изначально – только она выпала. А он в темноте не заметил. Теперь острые края других кусков обожженной глины, таких же, как тот, что некогда вместе с ними защищал дом от непогоды, а ныне лежал где-то внизу в виде мелких осколков, больно врезались в бок. Наверное, стоило выбрать соседнюю крышу, крытую тростником. Или же – отодвинуться хоть чуть-чуть.
- Ма-о, - презрительно сообщил тощий кот, что уселся чуть выше.
- Тоже верно, - согласился человек, закидывая руки за голову. – Слишком громко хрустит... что-о?
- Ма-а...
Нет, черепица все же не разбилась при падении, разве что – ударившись о камни, которыми был укреплен этот берег протоки. Скорее всего, она покоилась на дне, куда ушла, едва слышно булькнув во время падения. Сейчас черная поверхность воды едва заметно рябила, напоминала полное звезд небо, ограниченное берегами. Многоруким косматым чудищем стояла на страже высокая ива, фонарь над входом в харчевню покачивался, в такт его движению ползало по утоптанной сухой земле пятно желтого тусклого света.
Равномерно и слаженно ухая, рысцой пробежали носильщики с паланкином. Человек на крыше зевнул и лениво поскреб небритую щеку, проводил неожиданную в это время и в этом месте процессию взглядом - кто-то очень спешил в замок Кочи. Левый глаз оборванца прятался под повязкой.
- Ну, что скажешь?
Кот задумчиво, обстоятельно почесал себя, тряхнул ушами.
- Ма! - постановил он.
- Вот уж новость! - фыркнул бродяга. - Не только ты голоден.
Четвероногий сосед повернулся к нему спиной.
- Ну, как знаешь...
Наблюдение продолжалось. Кот сменил гнев на сдержанное недовольство, в свою очередь его - на милость, но держался особняком. Оборванец пару раз задремал, просыпаясь при малейшем постороннем звуке. У входа в харчевню служанка погасила фонарь. Луна продолжала путешествие по небу, освещая пустую улицу.

[SonGoku >>>]

До Камимачи они добрались быстро. До тамошнего постоялого двора (он же мешийя, если всего и надо, что поесть) – тоже. Кадзума вознамерился проскользнуть внутрь – всего-то забраться на второй этаж с заднего двора по давно кем-то оставленной бочке из-под сакэ. Всего-то дел.
- Бака! – зашипела сестра и утянула младшего за куст. – Сделай вид, что дело сложное, иначе он даст мало или не даст ничего.
Торговая жилка в ней была сильна. Она нависла над братом, как гора над сосной, вознамерившись немедленно добиться уверенности, что Кадзума понимает все как надо.
Соседи поговаривали, что детей жена виноторговца родила так, чтобы дополняли друг друга. Видимо поэтому Кадзума легкомысленно отмахнулся от рассуждений сестры.
- Не поздно будет потом поторговаться! - он сидел на корточках, пялясь в темноту и делая вид, что разглядывает детали. - Если будет товар, будут и лишние деньги. А если бы он решил, что мы загибаем цену?
Темнота не шевелилась. Только слегка подрагивала из-за размытых пятен света с разных сторон.
- Он сказал, первая комната от лестницы? – уточнил на всякий случай Кадзума.
Сестра подтвердила его правоту подзатыльником. Кадзума разулся, чтобы сподручнее было карабкаться (если придется удирать через крышу; такой вариант он никогда не сбрасывал со счетов).
- Пошледи тут, хорошо? – зажав в зубах конец шнура, которым он подвязывал рукава, попросил он.
Хитомэ смотрела зверем, но вынуждена была согласиться – от отца ей досталась еще и практичность.
- Если вещей много, кидай вниз, не тащи на себе, - напутствовала девчонка брата, уползая обратно в куст.
Кто их знает, этих варваров, сколько всего они таскают с собой.

[Далара >>>]

Первая же ступенька едва не огласила стоном весь рыбацкий поселок; Кадзума вовремя отдернул ногу и перешагнул через нее - он уже попадался на этой лестнице с поличным, но отделался тогда подзатыльниками, выговором от отца, неделей в погребе и обещанием больше никогда не совать нос в харчевню. Особенно, с заднего хода. Сестренка завозилась в кусте, очевидно, у нее чесались руки добавить к предыдущей трепке.
На веранду вышла служанка, и сразу по окрестности разнеслись разговоры и смех внутри. Женщина выплеснула ведро грязной воды в траву и остановилась, прислушиваясь. Кадзума замер, прижавшись к столбу, подпирающему крышу. Затем осторожно перешагнул предательскую ступеньку и бесшумной кошкой взлетел на второй этаж. Перевел дух. Кажется, не заметили. Он достал из-за пояса короткий нож, подцепил им тяжелую деревянную раму... Дом ждал. Он был похож на ловушку, готовую захлопнуться, но – серебро есть серебро, да еще в таком количестве! – Кадзума нырнул в темную щель.
Чернота в комнате была еще гуще, чем снаружи Полотняный мешок и аркебуза южного варвара лежали возле стены. Рядом с ними на полу находился еще один странный предмет, в темноте трудно было понять что это. Споткнувшийся вор-самоучка выругался шепотом. С улицы проникал... нет, не свет, а подобие света. Кадзума присел на корточки и принялся шарить руками по полу.
Слышно было, как снаружи кто-то позвал подозрительную служанку, и она ушла с веранды, задвинув за собой перегородку. Стало куда тише. Казалось, полет мухи звоном разнесется по всей округе, а чихание кошки на внутренней лестнице способно оглушить.
Поэтому тихий шорох кожи, трущейся по дереву, Кадзума расслышал очень отчетливо. Как и негромкое змеиное шипение. Мальчишка подскочил не хуже все того же животного, с которым его часто сравнивали, но все-таки сгреб в охапку варварские пожитки и метнулся к окну. Комнату заполнили кольца огромного чешуйчатого тела. Забыв о секретности, мальчишка заорал от ужаса, перепрыгнул через один чешуйчатый виток и поднырнул под вторым по дороге к свободе.

Сообщение отредактировал Далара - 24-07-2009, 11:09

[Bishop >>>]

Человек на крыше выплюнул изжеванную в мякину травинку, перекатился на живот и заглянул вниз. Девчонка – на голову выше тощего, но шустрого мальчишки – уже не пыталась вместить себя в узкое пространство под домом, сидела на корточках возле лестницы.
- Кадз... – выдохнула она и заткнула ладонями рот.
- Бежим! – скомандовал мальчишка, что скатился вниз, прижимая к груди какой-то мешок.
- Какие-то незадачливые здесь воришки, - сокрушенно вздохнул оборванец.
- Ма-а, - согласился тощий взъерошенный кот.
Бродяга все еще с сомнением почесывал себя прутиком между лопаток, решал вопрос – то ли остаться и ждать, то ли сдаться на милость собственному любопытству, - когда хвостатый ночной охотник вдруг стал похож на старую чесалку. Только чесалки не плюются, выгнув спину дугой. Шерсть на узком, похожем на четки хребте встала дыбом, уши кот прижал так плотно, что сам стал похож на змею... У бродяги похолодел затылок. По улице тек серый, отливающий металлом ручей – с треугольной головой, с едва заметным черным зигзагом на боках, с блестящими в неверном свете луны чешуйками.
- Namu Amida butsu... – пробормотал оборванец. – Это еще что за напасть?
Кот в ответ только плюнул в порождение ночи. Хорошо, что промазал.

[SonGoku >>>]

- А ты боялась... - пропыхтел, обливаясь потом под тяжестью чужих вещей Кадзума. - Только сначала... надо будет спрятать... потом... торговаться...
Сестрица затащила его за угол огороженного забором сада, при последнем доме в деревне, дальше начинался заросший травой пустырь, и немедленно дала подзатыльник. После чего отобрала варварские вещи.
- Дурак!
От улицы их отделял ствол дерева, выросшего рядом с забором. Может, в темноте рептилия их не разглядит и проползет мимо?
- Копай давай, - подтолкнула Хитомэ братца, который сидел, скорчившись и опираясь спиной на бамбуковые столбы, и, кажется, делал попытки задохнуться.
И сама первая начала рыть податливую мягкую землю под забором. В обнимку с тэппо* Кадзума прижимал к груди обе ладони; он боялся закашляться и выдать их укромное место гигантской змее.
- Какое-то оно... нелепое... – не удержался он; в груди мальчишки клокотал и свистел воздух. – Наши гораздо лучше, скажи!
Девчонка отвлеклась от своего занятия (она сейчас напоминала крота-переростка, из-под лап которого комья земли летят в разные стороны). В скудном свете звезд и нарождающейся луны оглядела оружие. Фыркнула - как смогла - тихо. Прошептала:
- Дурацкое. Положи, займись лучше делом.
Разумеется, он заспорил.
- Нет. Ты копай... буду охранять тебя.

[Далара >>>]

Она наконец обернулась к нему. Посмотрела в бледное осунувшееся лицо.
- Надеюсь, ты не собираешься помереть прямо тут?
Кадзума весело ухмыльнулся (в темноте его глаза блестели, как у озорливой кошки) и приложил к губам палец. Мимо них текла черная шуршащая тень. Вот она замедлила ход, и стали видны блестящие чешуйки. Вот начала изгибаться. Сейчас появится хищная треугольная голова... Хитомэ удвоила рвение (если бы мать ее видела, пожалела бы, что такое же усердие дочь не проявляет в домашнем хозяйстве). Комья земли летели во все стороны. Кадзума не отставал от сестры - за одним исключением. У него ничего не получалось. Фитиль был абсолютно холодный.
- Как же они стреляют! - возмутился сын виноторговца, привыкший, что тлеющую деталь хранят в течение всего дня.
Девица бросила копать и черными по локоть руками отобрала оружие у брата, попутно измазав в земле и его. Она даже не стала пытаться выстрелить, взяла длинное неуклюжее тэппо на манер нагинаты. В звездном свете блеснули желтые круглые глаза без выражения, и Хитомэ с размаху опустила приклад на лоб промеж них. Что-то хрустнуло; нечто тяжелое подмяло под себя цветы. Девчонка прислушалась. Сквозь стрекот цикад доносились голоса из дома.
От идеи всё спрятать брат с сестрой отказались почти одновременно и вновь засверкали пятками по проселку. Только на этот раз узелок нес Кадзума, Хитомэ не расставалась с ружьем. Позади бушевал, мотая отяжелевшей башкой, рассерженный демон.
- Двумя монетами этот варвар от нас не отделается! – выдохнул мальчишка перед поворотом дороги, за которым их ждал чужеземец.

[Bishop >>>]

В праздники – обычно по осени, когда крестьяне стремятся подороже продать урожай, подешевле купить припасы на зиму, - появляются бродячие актеры. Жонглеры, певцы, танцоры, фигляры, комедианты – слетаются, как мотыльки на огонь. Сразу можно распознать, хорошо ли идут дела или кто-то не преуспевает. Но впряжен ли в украшенную цветными бумажными лентами и флажками тележку равнодушный к веселью унылый вол или повозку тащат сами актеры, поглазеть на вечернее представление сбегается вся округа. Даже обычно суровый ко всем настоятель храма Хотоку-джи – он пришел сюда с горы Хиэй, томился от жары и безделья – становился чуть-чуть благосклоннее к простой жизни.
Веселились, как правило, дотемна, а потом – еще немного. Самое интересное начиналось, когда детей уводили спать. Не потому, что боялись – они перепугаются. А потому, что они давно клевали носами, терли кулачками закрывающиеся глаза и в самый неподходящий момент могли запроситься в отхожее место. Детям было дозволено посмотреть и послушать несколько первых историй, затем их провожали домой. Если они и капризничали, то не много. Они знали: нужно дождаться зимы, и тогда никто не отнимет у них право слушать страшные рассказы о демонах, привидениях и воинах прошлых времен. И не нарушали негласное соглашение с взрослыми – все дети, кроме одного.
Происходящее за поворотом дороги, напоминало истории, что разыгрывали те актеры. Заморский гость проделывал необычные телодвижения, должно быть – надеялся, что на местных страшилищ подействует магия чужой земли. Он то-то крикнул. Отливающая металлом змея зашипела.
Первым споткнулся и полетел кубарем мальчишка, так и не расставшись с чужими вещами. Сверху с коротким девчачьим визгом навалилась сестра, едва не придушив собственным весом более щуплого брата. И тут же выпалила слово, которое наверняка подслушала либо у рыбаков, либо у рассерженного отца. Сухая пыль клубами, в самом центре маленькой песчаной бури корчится чудовищная змея.
- Ма... – ошалело произнесли рядом.
- Точно! – согласился бродяга.
- Ма-о! Пффф!
- Посмотри, сколько на нем одежды и прочего барахла. Конечно же, не упадет! Ему же потом не подняться.
- Ма.
- Без тебя бы ни за что не догадался.

[SonGoku >>>]

Наследник виноторговца переждал еще немного (для верности) и приподнялся. Сестра, подперши голову могучей рукой, возлежала рядом и любовалась только что законченным побоищем. Кадзума постучал кулаком по голове: baka!
- Сам такой, - благодушно отозвалась Хитомэ.
- Я не про тебя.
Сестра понимающе хмыкнула, подобралась, села на пятки. Огляделась на всякий случай.
- Отдавай монеты, забирай свое добро, - сказала она, глядя снизу вверх на чужеземца.
- И доплату за риск! - внес свою лепту Кадзума, вытряхивая из волос траву.
- А отец у вас, судя по всему, торговлей промышляет, - усмехнулся чужак. - Не теряетесь, я смотрю. Ladno, вот вам две монеты еще, а взамен расскажите мне, по какой дороге проще и быстрее будет добраться до горы... - он замолчал, припоминая точное название. - Исидзути.
Брат с сестрой посовещались. Несмотря на то, что диспут время от времени переходил в легкую родственную драку, в процессе которой монеты неоднократно меняли владельца, он не затянулся. Дети уселись перед взрослым и одинаково приоткрыли рты.
- И-ишидзучи? – уточнил Кадзума, привычно уклоняясь от подзатыльника. – А зачем вам на крышу Шикоку?
- Может, он паломничество совершает, не подумал?
- В эту сторону?!

- Ишидзучи? – удивился бродяга.
- Ма-о!
Оборванец почесал в спутанных волосах коротким тяжелым ножом-кунаи. Второй точно такой же клинок торчал из глаза теперь уже мертвой змеи. Вокруг было тихо.
- Ма-о, - настойчиво повторил тощий кот.
- Я что, спорю?

[Далара >>>]

Среди односельчан виноторговец слыл зажиточным человеком и жил чуть-чуть на отшибе. Не так уж совсем далеко, чтобы не считаться членом здешней общины, и не так уж и близко, чтобы словоохотливые женщины не принимались судачить, будто "эти выскочки Сакамото зазнались, купив ранг и фамилию и забыв про свое низкое происхождение". Сплетничали, что их дети не спят вместе со всеми, а в пристройке, в собственной комнате, словно знатные. А жена деревенского старосты, которой приходилось бывать в гостях у жены виноторговца, утверждала, что своими глазами видела, как наследник семьи читал книжку вместо приличествующих занятий.
Наказание в этот раз было непродолжительным. То ли отец оказался в благодушном настроении после выгодно проданной большой партии товара. То ли мать заступилась; она всегда вставала на защиту своего любимца. То ли, отловив Хитомэ у пропахшего кислятиной погреба, в крохотное оконце которого она ловко (что рождало подозрение о длительном опыте) просовывала рисовые сладкие колобки для "арестанта", родители сумели лишь развести руками. И к наступлению ночи Кадзума опять наслаждался свободой, хоть и был непривычно тих и покладист.
И опасно задумчив. Даже на угрозы отца выпороть наследника так, чтобы спина горела неделю, а спать тот мог бы лишь на животе, а затем отдать послушником в любой храм (пусть узнает смирение!) Кадзума покладисто кивнул в ответ. Мать за ужином упрекала и мужа – привычно, и сына - за несносный характер. Перепало и Хитомэ - за компанию.
- Оне-сан, почему я не умер при рождении? Все только и говорят, что меня надо было отнести в лес.
Старшая перевернулась, чтобы лежать лицом к нему (скрипнули половицы под ее дородным телом), и грозно посмотрела на брата. Получилось бы удачнее, если бы тот мог видеть выражение ее лица.
- А кто бы тогда был наследником и моим братом? Спи лучше.

[SonGoku >>>]

По жаркой погоде все перегородки раздвинули, но даже так в комнате было душно, и дети виноторговца вытащили футоны на веранду. В глубине сада журчал ручей, и где-то неподалеку ему вторил соловей. Свет тонкого месяца посеребрил верхушки деревьев, но не смог пробраться дальше, и сад лежал в глубокой тени.
- Наверное, всем было бы лучше, - проворчал младший брат, забираясь под тонкое одеяло. - Оне-сан...
- Ну чего тебе?
- А ты не боишься, что за нами явятся демоны?
Сестра молча ткнула крепким (толщиной в два пальца Кадзумы) пальцем под притолоку, где с полочки на детей виноторговца благодушно взирала фигурка Джюроджина..
- Спи давай, - повторила старшая.
И заснула первой, как обычно.

Косой прямоугольник голубоватого света неторопливо полз по тростниковым циновкам, на ближайшем болоте перекликались лягушки. Едва слышно шелестели бумажные змейки, привязанные к шнурку на камидана, сладко посапывала Хитомэ.
Сам Кадзума лежал с открытыми глазами и боялся дышать. На веранде кто-то сидел; собственно, он и проснулся от ощущения, что за ним наблюдают. В лунном свете длинные волосы казались особенно черными. Женщина наклонилась и положила неестественно белую ладонь Кадзуме на грудь. Тот хотел отодвинуться, но огромная тяжесть придавила его к футону, а шуршащая масса распущенных чужих волос залепили лицо и рот, мешая позвать на помощь.

[Далара >>>]

Хитомэ пробудилась от того, что рядом с ней возились, скребли чем-то по гладко струганным доскам пола и кашляли с надрывом. Выдернутая из сна, она резко села и начала озираться, готовая вскочить и давать отпор – или бежать, смотря по обстоятельствам. Сообразив, откуда идут звуки, подползла на четвереньках к брату, посадила, стукнула по спине в надежде, что тот всего лишь поперхнулся. Какое там, кашель продолжал сотрясать щуплое тело.
- Кадзума! Эй, бака!
Задыхаясь, тот царапал скрюченными пальцами по горлу, как будто пытался сорвать с шеи невидимую удавку.
- Оне-сан... прогони ее...
Хитомэ лихорадочно огляделась. Чем прогнать-то невидимую тварь? Джюроджин молча улыбался с полочки. Небо посерело, кусты в саду проступили четче, и оттуда веяло свежестью. Поодаль шел вверх горный склон, а там святилище, онмиёджи...
- Держись!
Накинула на узкие плечи брата первое косодэ, что подвернулось под руку. Не ради приличий, чтоб не замерз. Кое-как подняла на ноги.
- Идем.

Эта ночь у монахов Кийотаки-джи выдалась беспокойной, и ничего удивительного, что даже у них лопнуло терпение, когда под утра в запертые ворота святилища принялись колотить с такой яростью, будто все демоны острова собрались для того, чтобы вытребовать законную добычу. Заспанный привратник, оставленный на посту с наказом не смыкать глаз именно на такой случай, растолкал клевавшего носом настоятеля.
Больше на помощь звать было некого, кроме Будды Амиды, поэтому створку ворот хранители мира и спокойствия приоткрыли с его именем на устах. А для защиты тел прихватили крепкие увесистые посохи.
- Демоны хитры и коварны, - произнес более искушенный в этих вопросах настоятель, задумчиво разглядывая неожиданных гостей. - Но сомневаюсь, чтобы им хватило наглости на подобный поступок.
- А может быть, сейчас как раз тот случай, когда они ни перед чем не остановятся? - осмелился возразить привратник, который, будучи закоренелым практиком, замахнулся посохом.

[SonGoku >>>]

В его защиту нужно сказать, что в голове его мелькнула мысль о бочонках рисового вина, которые по праздникам доставляли сюда из деревни Камимачи. И о том, что поставки могут и прекратиться в случае их ошибки. Но его опередил настоятель.
- Что стряслось, Хитомэ?
Девчонка запыхалась так, что едва могла говорить – дорога к храму большую часть пути шла круто вверх, и даже тем, кто преодолевал ее неторопливо, требовалось обычно время, чтобы восстановить дыхание.
- Кадзума... – отчаянный вдох. - Ему... плохо! – Шумное втягивание воздуха. - Помогите!
В свете фонаря хорошо видны были свежие разводы и потеки на круглощеком лице. На коленях красовались большие грязные пятна, да и руки были не чище. Дочь виноторговца дернулась, поправляя тяжелую, все норовящую соскользнуть, ношу за спиной. Облупившиеся деревянные фигуры охраняющих вход воинов грозно хмурились, словно чувствовали, что вместе с детьми в храм чистых водопадов может войти тьма. По кронам сосен прогулялся ветер, умчался дальше, опережая монахов, вверх по лестнице и запутался в мандариновых деревьях. Настоятель, человек недюжинного телосложения и по упорным сплетням попавший сюда не за кротость духа, подхватил мальчишку, словно малого ребенка, взвалил на плечо и зашагал вверх по каменной лестнице, ведущий к основным постройкам, которые уютно примостились на горном уступе под присмотром огромного – в пять дзё ростом – Будды.
Оставшийся один на один с возможным демоном привратник вздохнул и запер ворота.
- Пойдем, - он взял зареванную девицу за руку. – Тебе надо умыться.
Та нетерпеливо вырвалась и, спотыкаясь, ринулась вверх по лестнице за настоятелем. Раз-другой поскользнулась на покрытых тонким мхом высоких каменных ступенях.
- Это демон! – крикнула она так звонко, что слышно было во всем храме.
С ближайших кустов шумно вспорхнула большая стая сонных воробьев. Хитомэ остановилась, согнувшись пополам, и выкрикнула удаляющемуся куда-то в вышину пятну света от фонаря в руке настоятеля.
- Кадзуме делает плохо женщина-демон!
- Же-енщина? – удивился привратник, кое-как догнав шуструю девицу. – Расскажи поподробнее.

[Далара >>>]

РАЗВИЛКА

Имя ему дали не только по отцу. Деревенские сплетницы любили обсудить, что его мать («а вы слышали, что когда ее выловили, то она уже захлебнулась, так и не откачали, спросите у Ягуры или у его приятеля Курабэ, так вот она-то умерла, а вот ребенок смеялся и играл складками ее одежды...»), должно быть, выкликала у моря имя своего пропавшего без вести мужа... вот и докричалась. Но, несмотря на имя, Мидзуро не любил воду. Хотя не испытывал перед ней благоговейного ужаса и при случае охотно убегал со сверстниками купаться на берег, когда мальчишки забывали про запреты родителей подходить к отпрыску изгнанного клана.
Правда, если остальные больше плескались на мелководье, Мидзуро забирался на скалы и прыгал с них с них, не обращая внимания на белое кипение прилива. Неуклюжий и слишком тощий, как будто его смастерили из бамбуковых планок, но не завершили работу, выбросив с потерей интереса, в воздухе на короткий миг он обретал уверенность и грацию большой морской птицы. Все сходились на том, что ему больше нравится сам прыжок, чем логическое его завершение.
Ноги скользили по влажной с утра траве, а большая связка валежника за спиной (Мидзуро и в этот раз забыл бы дома веревку, если бы хозяйка не послала за ним вдогонку младшего из своих многочисленных сыновей) не придавала устойчивости. Мальчишка лет десяти семенил за ним хвостиком, ему не хотелось возвращаться домой и получить там новое задание. О чем поговорить со старшим, он уже придумал, но никак не мог сообразить, с чего начать. Он долго обдумывал этот вопрос, глядя, как высокая трава сгибается и распрямляется, когда он ведет по ней прутиком. Наконец, решил, что можно подойти к делу прямо.
- Мидзу-ни-сан, правду говорят, что твои родители верили в чужих ками?
Долговязый тощий, как жердь, Мидзуро нес поклажу легко, хотя не был особенно сильным на вид, разве что очень жилистым. Он сначала рассеянно кивнул и лишь потом сосредоточился на вопросе.
- Только в двоих, - сказал он. – Дэусу Киришито и Бирудзэн Марию, его мать.

Сообщение отредактировал Bishop - 27-08-2009, 11:25

[SonGoku >>>]

Паренек некоторое время переваривал информацию, глядя снизу вверх на большую связку и покачивающийся над ней растрепанный пук волос на затылке старшего. Наконец:
- А что они... – Оборвал себя и начал с другого места: - Вот Сусаноо-но-микото приносит шторм и защищает, Аматэрасу дает свет, тепло и умения... А что умеют эти ками?
Похоже, мальчонка всерьез вознамерился узнать, не надо ли почитать и этих двоих тоже, на всякий случай.
- Не знаю, - Мидзуро дернул острым плечом, перекидывая ношу поудобнее, чтобы острые сучки перестали дырявить ему спину. – Мне никто не рассказал.
От родителей ему не осталось ничего, кроме имени.
Они долго шли в молчании, лишь похрустывали камешки под ногами.
- Мидзу-ни-сан, - опять не выдержал мальчишка, - а ты сам веришь в них?
Смотрел он опять вверх – вдруг старший решит обмануть, водится за ними такое, - и не видел ничего впереди.
Узкая и прямая, точно копье, дорожка шла по узкой земляной перемычке между залитыми водой полями. В желто-зеленых глубинах лениво обмахивались плавниками сизо-серые кои, напоминая сельских мамаш на летнем празднике. Огромные скользкие рыбины разевали широкие рты, обмениваясь подводными беззвучными новостями. На поверхности играли водомерки и солнечные зайчики.
- Я... – начал ученик точильщика мечей.
Но так никто никогда не узнал, что же он собирался сказать, потому что Мидзуро все-таки оступился, и чтобы не свалиться, подняв фонтан брызг и перепугав карпов, в воду, ухватился за сухую ветку, будто деревянный меч, торчащую из ствола почерневшего от старости дерева.
Младший только раскрыл рот. Застыл маленькой статуей с вытянутой рукой и указующим пальцем.
- Ого! – наконец произнес он. – Мидзу-ни-сан открыл лицо божества!
Завеса из веток со скрипом отошла в сторону, когда Мидзуро дернул одну из них, и теперь спрятанное в стволе дерева изображение оказалось на виду. Можно было подумать, что причудливо ударившая молния начертила лик, что взирал великодушно на земных людей перед собой.

[Bishop >>>]

何時までも
Itsumademo

ДО КАКИХ ПОР?..

Было душно, а ветер с моря не приносил желанной свежести, как бывало еще месяц назад. Хандзаэмон, управитель от имени сёгуна опустевших после изгнания клана Арима земель, вышел на натертую с утра веранду и, промокая большим цветастым платком пот с аккуратно выбритого лба, с кислым неудовольствием окинул хозяйским взглядом серый, словно засыпанный пылью, двор. Даже искривленные ветки сосен как будто припудрились, даже молодая хвоя лиственниц не радовала юной зеленью глаз. В душе гнилостным червячком заворочалось раздражение: еще несколько лет назад он стоял бы не здесь, где тяжелый густой и просоленный воздух можно было резать ножом, а на верхней площадке замка Хиноэ высоко на горе Ундзен, где атмосфера чиста и прозрачна, и беседовал бы с тестем о торговле шелком с порутогару. А не размышлял, какие еще неприятности доставят ему местные жители.
Как выяснилось, сегодня неприятности явились – вернее, были бесцеремонно притащены на веревке, - в образе юнца, настолько тщедушного, что он мог показаться ребенком. Крестьяне шумели и зло требовали смерти. Удивительно, как не забили палками по дороге. В стороне от толпы невозмутимо вперевалочку шел неизвестный самурай. Когда кто-нибудь из крестьян особенно расходился, самурай охаживал его прутом и что-то внушал; тогда страсти утихали немного.

[SonGoku >>>]

Толпа нерешительно застряла в отдалении, а на поклон отправился староста. Он опустился на колени перед ступенями, что вели на веранду, и начал держать речь. Он выбрал, наверное, самые выспренние фразы, какие были ему известны. Смысл тонул в этом проникновенном потоке. Хандзаэмон терпеливо пережил извержение слов, но, как ни старался, не отыскал в них ни крупицы мысли. Он с надеждой посмотрел на самурая, тот достал веер и обмахивался им с выражением человека, который недоволен даже тем, что дышит. Зажав платком нос, управитель подошел к краю веранды, чтобы повнимательнее разглядеть преступника.
- И что он натворил?
Староста уже раззадорил себя собственными речами до того, что вскочил на ноги и, попеременно тыча в оборванца и заглядывая в глаза управителю, сообщил:
- Он вор!
- Он украл у меня двух куриц, - донеслось из толпы.
- Его много раз заставали за кражей! – продолжал староста
- А третьей свернул шею и бросил.
- Но на этот раз он совершил ужасное злодеяние. Он убил человека!
Во взгляде Хандзаэмона появилось страдание, на лбу выступил пот, как только управитель вышел на солнце, но чтобы вытереть лоб, пришлось бы отнять платок от лица. Даже злоумышленник в этой несчастной деревне не был похож на преступника... впрочем, щелкнул зубами исправно, едва не прокусив руку одного из крестьян. Пожелание утопить нечестивца прозвучало бы понапрасну, толпа жаждала крови. Хандзаэмон жаждал, чтобы кровь была не его.
Задача решалась до смешного просто, надо было только принести побольше мешков с песком, чтобы на дворе не осталось пятен. По крайней мере, так казалось Хандзаэмону – до тех пор, пока оставленный на секунду без присмотра злоумышленник не дал деру. Насилу поймали.

[Далара >>>]

Вот тут-то и вмешался самурай. Он предложил вбить в землю несколько связанных между собой бамбуковых ствола. И сразу без перехода встал на защиту злоумышленника, чего от него ожидать было нельзя никак. По лицу видно было, что ему столь же жарко и противно находиться здесь, как и Хандзаэмону, но убедительности ему было не занимать.
- Разве суд выслушал вторую сторону? – начал он, дерзко глядя в глаза управителю, хоть и снизу вверх. – По мне так крестьяне пытаются обвинить невинного. Они ничего не понимают в ранах. Но господин управитель ведь гораздо умнее, не так ли?
Хандзаэмон брезгливо поджал губы. На его искушенный взгляд неопрятный измазанный в грязи юнец был причастен ко всему, что могло – или не могло стрястись в этой деревне. В конце концов, кто он такой, чтобы лишать людей законного развлечения? Управителю хотелось поскорее вернуться в прохладу гор.
- Что он может нам сказать? – полюбопытствовал он, но - без энтузиазма.
Слова хлынули из тощего преступника потоком, как будто проделали дырку в плотине. Крестьяне – кроме тех троих, что деловито трудились над кольями, - зашумели, стараясь утопить любое его возражение в общем гаме.
- Это не я! Это собаки его загрызли, неужели вы не видите?!
- Достаточно, - Хандзаэмон раздосадовано взмахнул рукой; становилось все жарче, дышать уже было нечем. – Принесите меч.
- Вы даже не посмотрите на труп того, в чьем убийстве его обвиняют? – небрежно поинтересовался самурай. – В столице так не делают. Там судьи рассматривают все детали прежде, чем выносить суждение.
Видно было, что ему, столичному, тоже жарко и противно, и веер не помогает, что ему так же, если не больше, не хочется находиться здесь, как Хандзаэмону. Но он терпит. То ли ради справедливости, то ли ради каких-то неизвестных своих целей.

[Bishop >>>]

- Разглядывать мертвеца? – скривил губы посланник сёгуна. – Вот еще. Позовите священника, если сыщется в этой глуши, пусть отслужит все нужные службы.
Сколько пленник ни отбивался, но крестьян было больше, и суммарное желание увидеть голову преступника отдельно от его тела превысило его стремление к свободе. Часть осталась сторожить и подслушивать разговор самураев, остальные принялись таскать мешки с песком. Сбивчивые объяснения вперемешку с покаянием (куры все-таки оказались на его не первой чистоты совести) никого не заинтересовали. Хотя староста все же попытался засунуть пленнику в рот кляп и чуть не поплатился за неразумность собственными пальцами.
Но выяснилось, что подслушивать особенно нечего. Никаких тебе споров и противостояний. Вопреки общему – передаваемому соседу шепотом – мнению крестьян, Андо не стал проявлять упорство.
- Я сделал все, что мог, - констатировал он.
Сел на край веранды, сунул в рот травинку и принялся обмахиваться веером, как будто его более не интересовало ничто во дворе. Хандзаэмон окинул его кислым взглядом, кривя тонкие, в ниточку губы.
- Самурай-доно, - улыбнулся он, и во дворе стало тихо; даже пленник оставил попытки обрести свободу. – Не окажете ли услугу?
Андо повернул голову так, чтобы оказаться к управителю ровно на три четверти оборота. И даже соизволил остановить руку с веером.
- Какую же услугу могу оказать вам я, скромный мастер меча из Киото, что приехал сюда лишь найти учеников?
Управитель решил убить двух куропаток одним камнем. Выслушав его, Андо окинул взглядом подсудимого, чересчур быстро ставшего осужденным, крестьян.
- Ну, раз больше сделать ничего нельзя... Воды мне.

[Далара >>>]

Кто-то из вертевшихся поблизости слуг юркнул в дом и принес маленький бамбуковый ковшичек. Почтительно подал его самураю.
- Да не пить, - вздохнул тот.
Омытое лезвие меча показалось живым существом. Крестьяне, одинаково разинув рты, следили, будто завороженные, как поднимается – неторопливо и точно – изящный клинок. Хандзаэмон отвернулся и промокнул взмокший лоб; равнодушный взгляд управителя скользил по кривым веткам сосен, по серой гальке, которой был выложен двор, по требующей починке крыше дома, по двум местным мальчишкам (один долговязый и тощий, как жердь, второй маленький и упитанный, словно медведь), которые нерешительно топтались у самых ворот.
Ветер принес оттуда обрывок едва начатой фразы:
- Не надо...
Солнечный блик каплей масла стек по хищно изогнутому клинку, отразился зелеными огоньками в глазах пленника.
Такие мгновения всегда длинны, они становятся тягучей патокой для того, чью судьбу вот-вот изменят. Они дают иллюзию, что можно что-то сделать, пока не кончилось гибельное движение.
Пока острое, в волос, лезвие не коснулось человеческой шеи.
Самурай и осужденный смотрели друг на друга и говорили о чем-то без слов.
Безудержное направленное падение. Свист рассеченного воздуха.
Удивленный вдох, когда вместо разрубленной плоти на мешках остались лишь рыжевато-бурые волоски. Срезанные идеально ровно.
Вопли напуганных крестьян заставили Андо поморщиться – ему захотелось избавить мир от них и их глупостей. Выкосить, как сорную траву на лугу. Он взглянул вслед удирающему со всех лап тощему остроухому зверьку; у ворот молодой поджарый лис задержался на миг, показал людям длинный язык и шмыгнул на волю между ног застывших детей – тот, что был старше зажмурился, прижав к себе младшего, чтобы тот тоже не видел казни.
Управитель же с тоской смотрел туда, где над тяжелой влажной пеленой облаков поднималась вершина безымянной для него горы, и вновь подумал о том, что скажет тесть про цены на шелк и пряности.

(продолжение следует)

Сообщение отредактировал SonGoku - 2-10-2009, 10:19

[SonGoku >>>]

高山守
Takayama-mori

СТРАЖ ВЫСОКОЙ ГОРЫ
(продолжение)

Времена наступили такие, что ни два, ни полтора. Содержать большой гарнизон в замке накладно, а маленький - несолидно. Да и ложась спать в одной провинции, нельзя быть уверенным, что тебя не разбудят гонцы Токугавы (сын продолжил начинания отца) с приказом немедленно переселяться в другую. При Грозном старце хотя бы было понятно, радоваться неожиданному назначению или не печалиться, потому что сохранил голову на плечах. А нынешний правитель... да такой же, как времена.
- Ну-у, не скажи! - возразил первый стражник второму. - Зато не воюем.
Второй бросил на первого пренебрежительный взгляд, оставшийся незамеченным, поскольку над замком висела непроглядная ночь, а старший каро даймё Хиды был чуть-чуть скуповат.
- Войны прекратил Микава-но ками-доно*, - просветил скептически настроенный страж своего простодушного товарища. - А нынешний сёгун лишь мямлит и мямлит, а что хочет сказать - непонятно.
Спор их продолжался уже не первую ночь, и, что примечательно, они никогда не вели его при дневном свете. Днем есть чем занять себя, кроме пустой болтовни, а если не знаешь, куда приложить руки, господин Хисао, старший каро Такаямы, быстро подыщет лентяю занятие.
Чпок! Стражники недоверчиво переглянулись: звук они узнали, только не могли понять, кому же понадобилось обстреливать замок. Второй поднял единственную лампу повыше, чтобы рассмотреть застрявший между камнями нежданный подарочек. И не обнаружил никаких особых примет.
- Наверное, кто-то упражнялся с луком и промахнулся, - предположил самый простодушный из двоих стражей. - В такой темноте немудрено.

Сообщение отредактировал SonGoku - 2-10-2009, 10:19

[Далара >>>]

Короткий свист. Новая стрела сбила с его головы шлем и пришпилила к стене, будто трофей.
- А-кх... э! – только и сказал бедолага, чьи ноги начали подкашиваться от переизбытка воображения.
- Надо бы известить господина Хисао, - неуверенно предложил его практичный приятель.
Как человек циничный он боялся показаться романтиком, а еще больше не хотел признавать, что во-он тот слабый огонек в тени черной стены может оказаться именно тем, в чем лично он, стражник, его подозревает.
- Сначала надо проверить, что там, – столь же неуверенно возразил второй, втайне храня надежду, что напарник откажется. – Если мы скажем господину Хисао, что испугались неизвестно чего, он...
Возможные последствия казались слишком неприятными, чтобы высказывать их вслух. Но мысли о них придали обоим стражникам решимости. Подталкивая друг друга и выставив перед собой нагинаты для острастки неведомого врага, они двинулись на разведку, на манящий свет блуждающего огонька. Сначала им показалось – сама ночь заговорила с ними. Низкий обволакивающий голос произносил нараспев непонятные слова, и от того ноги сами несли стражников вперед. Глазам – по крайней мере, так сразу – стражники не поверили. Тот, что был попрактичнее, сделал отгоняющий злые силы жест, выставив указательный и мизинец. Его простодушный товарищ взмахнул нагинатой, но ночной гость сидел далеко, и клинок просвистел шагах в пяти от него. Длинные волосы, что растекались по широким плечами незнакомца, были чернее ночи, все – кроме широкой седой пряди, которая почти светилась в темноте.
- Кто таков? – придушенно воззвал первый стражник.
Ночной гость улыбнулся, продолжал монотонно бубнить заклинания. В полосу неверного лунного света за его спиной выступил еще один. Скрипнул бамбуковый лук – этот звук ни с чем не перепутаешь. Стражники переглянулись, гадая, сколько еще неприятностей может быть впереди. Тускло блестел наконечник стрелы, направленный старшему из них прямо в сердце. Лучник прищурил левый глаз, и возможно от этого его лицо с древними чертами показалось демоническим.
- Хе-хе, - сказал он и легкомысленно подмигнул.

[Далара >>>]

В замке

Ночью в темной комнате было холодно. Пахло травой, рисом и тушью. Молодая женщина сидела у стены, обняв живот. Даже несмотря на многослойные одежды и три пояса, ей не удавалось скрыть явственную округлость. Женщина не дрожала, но напряжение не отпускало ее. Будущей матери полагалось бы спать, но она сидела, не смыкая глаз, и прислушивалась к малейшему шороху. Никто не должен был заглянуть сюда: что делать ночью в помещении для писарей и учетчиков? Но на случай, если бы нашелся кто-то неудачливый, под рукой у женщины лежал нож. Гладишь наточенное лезвие, и приходит спокойствие.
Шаги. Будущая мать сжалась в тугой комок. В лунном свете, падавшем сквозь незакрытое ставнями окно, блестели ее глаза. Не было страха, лишь решимость тигрицы защитить свое потомство.
Шум затих вдали.
Женщина позволила себе вдохнуть полной грудью. Погладила большой живот, как будто хотела успокоить нерожденных еще детей. Или убедиться, что с ними все в порядке.
Весь замок переполошился, когда родила ее подруга – совсем еще юная, неосторожная и, откровенно говоря, бестолковая девчонка. Позавчера. С тех пор О-Кари и пряталась. Как любая мать, она не желала, чтобы ее детей постигла такая участь. И хорошо, что быстро сообразила, что к чему. Едва она успела наказать молчать старухе, с которой делила комнату, и захлопнуть снаружи перегородку, как явились солдаты. Камнем застывшая О-Кари выслушала приказ даймё взять под стражу всех беременных женщин.
Нет, она так просто не дастся!

[Bishop >>>]

Второй страж переложил нагинату в потных ладонях и вдруг икнул звонко и пискляво.
Но неприятности поджидали их сзади. Казалось бы, что там могло быть? Земля во дворе плотная, утоптанная; если кто и вздумает сделать подкоп, это сразу сделается всем заметно. Стены прочные, ворота крепкие... стражники растерянно переглянулись. Что-то не складывалось в расписанной, привычной и ранее такой надежной картине мира.
Aum amrte hum phat...*
- Старший брат ошибается, - хмыкнули там, где до этого был лишь пустой двор. – Небесного нектара им какое-то время не пить...
Второй стражник попятился и лопатками ощутил прикосновение к кому-то. Ему показалось, будто вокруг его шеи обвилась змея, холодная, влажная, скользкая, он хотел заорать от внезапного ужаса, так как с детства боялся этих тварей, но что-то влажно причмокнуло, он подавился собственной кровью, хлынувшей из перерезанного горла, закатил глаза и упал. Третий ночной гость с почти детской улыбкой повернулся к уцелевшему хранителю покоя в спящем замке.
- Не откажи в удовольствии убить тебя очень медленно, - мягко попросил незнакомец.
Молодой стражник икнул и шагнул назад. Наступил в растекшуюся лужу крови и, словно обжегшись, заплясал на одной ноге. Хотел заорать, но вышло только сипение. Трясущимися руками выставил вперед нагинату. Отражение лунного света в остром лезвии дергалось и прыгало бесконтрольно.
- Ну нет, с этим дай поиграть мне, - с долей детской капризности возразил лучник.
Что-то теплое потекло по ногам защитника замка. Он судорожно, чуть не плача, ощупал тело в поисках ран, но быстро сообразил, в чем дело и зарделся. Посмотрел в глаза по очереди каждому из ночных гостей и увидел лишенные эмоций и тепла взгляды демонов, готовых прикончить жертву. Воображение дорисовало страшную картину. Остатки сознания дали команду бежать. Куда угодно, лишь бы подальше.
Три стрелы одна за другой пронзили его тело, не нанеся смертельных ран. Четвертая догнала в падении, и земли стражник коснулся уже мертвым.
- Еще успеешь насладиться, Докки.

___________________
*мантра Гундари мьё-о, одного из пяти хранителей мудрости Амрита.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

Сообщение отредактировал SonGoku - 2-11-2009, 17:25

[SonGoku >>>]

何時までも
Itsumademo

ДО КАКИХ ПОР?..

Двор был выложен мелкой речной галькой, отполированной течением, а затем бесчисленными ногами всех людей, которые ступали здесь многие столетия. Прохладные и гладкие камешки резали ступни в кровь, каждый шаг отдавался болью. От обуглившихся лохмотьев валил пар, многослойная тяжелая одежда давила на плечи.
Мидзуро прижал ладонь к груди, чтобы унять зачастившее сердце, - боль в нем мешала дышать, - и непривычно широкие рукава раскрылись крыльями огромной птицы.
Почему-то страх пришел только сейчас и именно поэтому; он всю жизнь донашивал чужую одежду и считал, что так правильно. Что иного ему не положено. Даже когда слишком вытянулся, и ему стали коротковаты обноски и с плеча точильщика, чья жена любила обменяться мнениями с другими женщинами о том, что понятно, почему бедная женщина хотела утопиться, кто же станет жить с таким позором? И вовсе не из-за мужа отверг ее клан, а потому что нагуляла ребенка неизвестно от кого. Дома она тоже все это повторяла, когда думала, что подмастерье не слышит ее. Обычно Мидзуро пропускал ее слова мимо ушей, а сейчас, на пустом незнакомом дворе, выложенным сине-черной речной галькой, обжигающей босые ноги, они прозвучали отчетливо... и чужеродно.
Давным-давно в другой стране одновременно вспыхнули на одном небе десять солнц. И приказали человеку по имени И выстрелить и сбить стрелами девять из них, чтобы не испепелилось на земле все живое и мертвое, прозвучал другой голос, и хоть слушать его было так же невыносимо, но он казался здесь уместным. И так же было в нашей стране, когда на троне сидел Коноэ, было приказано Минамото-но Йоримасе подстрелить птицу нуэ, что плакала в облаках. А раз так, то найдите среди Генджи кого-нибудь, что собьет эту странную птицу, которая похожа на солнце и которая плачет: «до каких пор? до каких пор?»
- До каких пор?.. – беззвучно повторил Мидзуро.
Он чувствовал, как при каждом вдохе наконечник застрявшей между ребрами стрелы скребет по кости, крепко сжал ее за древко и, зажмурившись, дернул что было сил...
...и собственный крик выхватил его из тягучего, вязкого сна. Мидзуро взбрыкнул, как опрокинувшийся на бок жеребенок, и кое как сел на тощей дырявой подстилке. Сквозь затянутую плотной, с темными заплатами, бумагой перегородку по капле сочился молочно-белый свет полной луны.

[Далара >>>]

В доме чего-то не хватало. Мидзуро прислушался, но все было тихо, только кто-то дышал надсадно и сипло. Долговязый подмастерье потер ладонью все еще саднящие ребра; кожа была влажной, липкой и очень горячей. Осторожно, чтобы не потревожить спящих рядом с ним людей, он вышел на двор. Деревянная бадья смотрела круглым немигающим глазом отраженной в воде луны.
Ученик точильщика мечей поежился, теплая ночь не согревала, как будто он заболел впервые в жизни. В густом воздухе повис хриплый смешок: мастер Сутэроку шутил, что болезням не зацепиться за костлявое тело, так как на них все не нарастет достаточно плоти.
На середину двора вышла маленькая серая кошка. Она принюхивалась к пыли, но смотрела не вперед, и даже не на человека - на что-то за ним, пристально и тревожно. Потом в два легких прыжка взлетела на деревянный пол веранды, окаймляющей дом. Копнула дерево лапой и жалобно, скорбно... Мяукнула? Из маленькой пасти не донеслось ни звука. Мидзуро протянул к ней руку, он не помнил, чтобы у соседей водился зверушка подобной расцветки. Кошка посмотрела на руку, потом - в глаза человека. Медленно отвернулась, глядя в упор на бумажные стены дома. Изнутри тянуло холодом. И тяжелым сладковатым запахом свежей крови. Подмастерье вытер ладонь о штаны, на ткани остались темные влажные пятна. Кошка легла, подвернув под себя передние лапы и ткнувшись в пол носом.
И тогда Мидзуро догадался, почему в доме было так тихо.
- Это... я? – спросил он. – Это я сделал?
Кошка передернула плечами и убралась подальше от человека, к стене дома, где снова приняла позу скорби.

(SonGoku и Кысь, а я только помогаю)

[Bishop >>>]

Ночь выдалась душной, а на улице стоял безумолчный треск цикад. Словно там поселилась армия музыкантов и каждый норовит переиграть соседа на биве. Крестьяне, которые поднимались вместе с солнцем – а порою и раньше, - в такую пору предпочитали не высовываться из дома. Управитель, наверняка, безмятежно спал, и снились ему пряности и шелка, что угодно, кроме этой дыры. А его свита была рада, что никто их не тревожит, и можно бездельничать. Что еще ждать от провинциалов? Андо не ждал ничего. Ранним утром перед самым рассветом все казалось серым, и ближайшие кусты в тумане представали фигурами, явившимися с другой стороны Желтой реки. Самурай шел по лесной тропинке, позевывал без особенного смака и размышлял, где же в этой глуши найти достаточно мальчишек для обучения и как потом среди них опознать нужного. Нелегкая задача, когда вокруг сплошь трусливые деревенщины, а приметы нужного юнца не известны. Столичный самурай как раз доставал веер, чтобы хоть как-то возместить отсутствие ветра, когда впереди из кустов высунулся длинный нос. В таком тумане он мог принадлежать кому угодно, от домашней собаки до волка. Андо замедлил шаг и положил ладонь на рукоять меча. Незнакомый нос подергивался, быстро и настороженно, его владелец не нюхал – впитывал запахи, выхватывал их из общей сложной сети, сортировал. Затем в кустах кто-то вежливо кашлянул.
Звук был совсем человеческий.
Самурай остановился и опустил руку. Посмотрел на нос с укоризной.
- Если хочешь поговорить, выходи. Я не буду вести беседы с тем, кто прячется в листве и ветках.
На тропинку выбрался тощий всклокоченный лис. Он уже потерял присущую щенкам толстолапость, вислоухость и общую пухлость тельца, но и заматереть не успел – лис-подросток с вопросительным взглядом. Для полноты картины к тонкому прямому носу прилип желтый, обгоревший по краям на солнце листик. Андо, не подходя, чтобы не спугнуть, сел на корточки, развернул платок и протянул лесному недоразумению сладкий рисовый шарик.

[Далара >>>]

Лис вытянул острую лопоухую морду, еще раз втянул запах и – ловко, стремительно цапнул угощение. Уволок недалеко, на пару шагов в сторону, где и проглотил, не разжевывая. Затем сел, слизнул последние рисинки и внимательно посмотрел на человека. На одном боку его шерсть была как подбрита. На одном боку его шерсть была как подбрита. Андо усмехнулся, глядя на этот «боевой шрам».
- Ты прыткий. Но рисковал, дожидаясь последнего момента. Впредь не попадайся так глупо.
Самурай выпрямился, сунул платок обратно за пазуху и собрался продолжить путь. Лис вскочил, коротко тяфкнул. Человек недоуменно свел брови.
- Еды больше нет.
Собаки, когда зовут куда-то хозяина, вертятся и бегают взад-вперед, всем видом излучая необходимость идти к цели и немедленно. У лиса движения были более мелкие, но делал он почти то же самое.
- Пойти с тобой?
Рыжий тощий зверь радостно вывалил язык, ухмыльнувшись почти до ушей. Потом развернулся и затрусил по дорожке.

Мидзуро не смотрел, куда бежит, ноги, ками или проведение сами привели его к разбитому молнией дереву, а потом воздуха не хватило, и злосчастный подмастерье рухнул без сил на колени. Он упал бы еще раньше, если бы не страх, что крестьяне поймают его. Мидзуро сомневался, что у него будет шанс дожить до минуты, когда его привяжут к столбу и обложат мешками с песком. Ему быть хоть капельку той злой отваги, с которой сражался за жизнь незнакомый воришка.
На тощей шее дернулся острый кадык. Точильщик мечей был прав: в Мидзуро всего доставало на молодого мужчину, кроме решительности. Подмастерье упал на колени, вцепившись пальцами, точно когтями, в кору дерева.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Сообщение отредактировал Bishop - 9-11-2009, 11:31

[Bishop >>>]

青木ヶ原の戦
Aokigahara no ikusa

ВОЙНА В АОКИГАХАРЕ


Если вырасти там, где женщинам дозволяют болтать, можно услышать множество разных историй. О знатных семьях, обернувшихся лисами, о том, как по вырезанным деревням ходят безликие призраки, о том, чем может закончиться женитьба на неизвестной красавице, о крабах с лицами мертвых и о женщинах со змеиными шеями. Здесь, неподалеку от Эдо, редким был тот рассказ, где не поминался лес у порога горы. Говорили об искривленных деревьях, о черных зевах пещер, о тишине, сером небе и о тропинках, которые скачут с места на место, но больше - о белых костях, устилающих впадины, о безнадежной тоске того шепота и тех песен, что иногда можно услышать, если поднести ухо к деревьям, о блуждающих тенях и о том, что, раз забравшись в глубину леса, человек никогда не вернется назад собой. Кто-то тогда добавил, что последнего вышедшего убили свои же домочадцы, от страха, не разбираясь.
Потому то, что развернулось вокруг, не стало сюрпризом. Темные плети мха, свисающие с деревьев, превращающие булыжники в диковинные сады, тишина, в которой было отчетливо слышно, как медленно облетает кора с деревьев, а собственные шаги отпечатывались с почти болезненной громкостью. Тропинки здесь не было, только пустое русло высохшего ручья. В самой середине его земля была еще влажной, но вскоре и это пропало. Небо в просветах листвы набрякло тучами так, что, казалось, покачивалось над головой. В неподвижном воздухе остро стояли запахи: земли, гнили, коры, пыли, пота.
Ноша, что поначалу была легче перышка, словно набрала вес. Не сразу, но с каждым шагом становилась тяжелее и тяжелее. Она вела себя тихо, не роптала, не жаловалась; должно быть – приняла свою участь и приказ господина.
- Бабушка, может быть, хотите отдохнуть?
Вздох за спиной был едва слышен, ветер в вершинах сосен, и тот свистел громче. Между лопаток защекотало то ли от чужого дыхания, то ли от струйки пота.
- Доберемся вон до тех камней, и отдохнешь.
В россыпи валунов путников ждало открытие - из-подо мха по неровной поверхности камня неслышно текла вода. Не подставишь чашку, но, если прислонить руку, ладонь становилась влажной, а соль утекала в землю. В уютной впадине между булыжным нагромождением и замшелым стволом давно упавшего дерева кучкой лежали желтоватые кости какого-то зверя. Под ними натекла целая лужа.
Там и сделали привал. Шигеру усадил старуху, подстелить было нечего, пришлось стянуть с плеч безрукавку-катагину. Бабка сидела неподвижно, словно уже превратилась в каменное изваяние, только по легкому колыханию накидки становилось понятно, что она пока еще не умерла. Шигеру наклонился к воде, чтобы ополоснуть лицо, отшатнулся, молитвенно сложив ладони. Из-под муши-но тарегину* донесся смешок:
- Рановато молишься, вакамоно*.
______________
*mushi-no tareginu –虫の垂れぎぬ - длинная полупрозрачная вуаль, которая крепится к широкополой женской шляпе и защищает в путешествии от москитов (яп.)
*wakamono –若者 - молодой человек (яп.)

(Кысь mo)

Сообщение отредактировал Bishop - 9-11-2009, 12:28

[Далара >>>]

В ручье отражалось не пойми что. Еще не лис, уже не лисенок. Глаза на пол морды, уши врастопырку, тощие лапы и непропорционально длинный пышный хвост. К тому же белый на кончике. Айка мотнул головой: все говорили, что таким хвостом надо гордиться, но гордиться не получалось. Получалось – цепляться за что попало и сажать колючки, которые так трудно потом выгрызть из шерсти.
У Айки была большая проблема. Нет, не блохи. Имя.
Тьфу! Несъедобный жук, жаль...
Так вот, имя. Оно было женским. Но Айка точно знал, что он мальчик.
Поскрести землю под корнем, убедиться, что червь уполз, и продолжить бег рысцой по тропинке...
Весь клан над ним смеялся за спиной, он был уверен. Почти. И даже если не смеялись, все равно позор: «Орхидея любви», такое вот написание*. Кошмар. Айка сменил бы имя, но он слишком уважал родителей, которые дали его, и не смел. И потому был ужасно застенчив.
Битва с муравьями закончилась пожранным десятком их и покусанным носом. Юный лис ретировался под дальний куст и залег там.
Можно было избавиться от проблемы... Да нет же, не с муравьями и не с носом! Единственное решение: стать главой клана. Тогда все будут видеть в нем только главного и не замечать ни смешного имени, ни застенчивости. Но тут было препятствие: брат и сестра. Каждый тоже хотел стать главой. И клан примет любого из них. А значит...
Ветер донес запах человека. Лис смел хвостом сухие листья. Поднялся на лапы, похожий на собранную из палочек и шишек игрушку. И рысцой отправился на запах. Его вел не охотничий инстинкт, лисий: человек всегда означал возможность сыграть шутку.

- Не в обиду будет сказано, - прошамкала прямо в ухо старуха. – Только вакамоно вновь торопится, а разве не говорится, что поспешность есть...
Вот пристала, неугомонная бабка! Мало того, что он тут лошадь изображает – не скаковую, конечно, но все ж таки и не клячу! – так еще и слушай нравоучения. Глаза заливал пот, а вытереть было нечем, руки заняты. Шигеру с тоской вспомнил крохотный ручеек в валунах, но при мысли о чьем-то скелете в ямке под рухнувшим деревом, жажду напрочь отшибло. Старая госпожа все бубнила, перешла, кажется, к рассуждениям о пробелах в воспитании нынешней молодежи. Интересно, что они там знают, на женской половине дома? Интересно, знает ли эта старуха, как его зовут? Свое первое взрослое имя – Томонори – Шигеру получил не очень давно, с его гемпуку* не торопились, посчитав, что не к спеху.

______________
* 愛蘭. Точно так же пишется в японском языке «Ирландия», но этого Айке знать неоткуда.
*genpuku – 元服 – букв., «начало повиновения», церемония «принятия во взрослые», когда ребенку давалось новое, взрослое, имя, новая одежда и оружие.


(всей толпой)

Сообщение отредактировал Bishop - 10-11-2009, 12:41

[SonGoku >>>]

Везение иногда было на его стороне (говоря честно, почти всегда), но не сегодня. На пути к человеку его опередили, и когда Айка выбрал удобное местечко для засады и отважно съехал туда с довольно крутого склона, выяснилось, что место уже занято. Там лежали. Хуже того – там возлежали в красивой позе. И чуть раскосыми желтыми глазами наблюдали за возможной жертвой. Улыбался, но не явно; только чуть-чуть подрагивали уголки пасти. Косо упавший сквозь густую крону солнечный луч золотил густой мех, так что казалось, будто юный сын леса купается в теплом свете, оставаясь угольно черным. Вот кому повезло с именем... и не только с ним. Рико* знал себе цену и никому не позволил бы забыть о ней.
Незамеченная ими Осана обиженно тряхнула лапой и перебралась за другой куст, выше по склону. Братья были сильнее и больше, и каждый имел свои поводы злиться. Вспугнутое вчера из-под носа семейство летяг, покусанный под шумок в общей драке хвост, старательно перетащенная с места на место коряга, так, что щенячьи охотничьи метки оказались в аккурат на границе соседней семьи... Считать, что младшая Ран сделала это случайно — означало вовсе ее не знать.
Она родилась последней, болезненной, хилой, и, после двух самцов, уже совершенно не долгожданной. Даже имя не дали толком: то Осаной звали, то вовсе «Кими». Значение для себя младшая Ран отыскала сама. Сама нашла и слова похвалы для того, что другие считали грязно-коричневым цветом или осанкой больной собаки. Даже драться выучилась сама, и не хуже братьев — хотя, может быть, совсем не так благородно. Сейчас обоим бы веселье испортила, да только и людей хотелось оставить себе.
Нет, она вовсе не завидовала их красоте и осанке... Горло пушистым хвостом не перегрызть.
Рико изящно повел острым ухом:
«Ты один? А где наша замарашка?»

_______________
*利光 – Имя брата Айки Рико записывается кандзи со значением «выгода» и «яркий свет».


(по большей части Кыська)

Сообщение отредактировал SonGoku - 24-11-2009, 20:14

[Далара >>>]

Его брат окинул недовольным взглядом сосны, мох, едва покрывающий многолетнее нагромождение веток, хвои и сосновых шишек, полусгнившее дерево ниже по склону. Показалось, на соседней скале мелькнул знакомый хвост. Хотя, может, это был солнечный зайчик.
«Где-то здесь. Я чуял ее совсем недавно»
Айка справедливо опасался, что сестра тоже обнаружила людей и хотя бы из чистой вредности хочет поиграть с ними сама. Брат ведь наверняка тоже. Иначе с чего он лежит именно здесь? Черный с серебристым налетом лис вздыбил загривок:
«Люди внизу – мои».
Рико удивленно приподнял одну подвижную бровь:
«По какому праву? Я первый их обнаружил».
Брат дернул носом:
«С чего ты взял, что первый?»
«С чего ты взял, что второй?»
...Или стоило чуть-чуть помешать? Самую малость, только чтобы одной остаться на этом склоне. Братья собирались всерьез увлечься беседой, а значит, проказа прошла бы совсем безнаказанно... Осана еще раз проверила надежность своего укрытия - не должно быть видно, да и ветер дует в нужную сторону. Наконец, иллюзия безопасности пересилила осторожность. Лисичка вжалась в коричневую землю и почти перестала дышать. Прямо за спинами спорщиков из воздуха сгустился большой черный девятихвостый лис. Какая-то сорока панически заверещала и рванула прочь, чуть не врезавшись в ствол ближайшего дерева.

(всем скопом)

Сообщение отредактировал Далара - 25-11-2009, 12:36

[Bishop >>>]

Под ногами захрустела и сломалась толстая ветка, что была переброшена через канаву, полную прелых листьев, что копились здесь с прошлого года. Или больше.
- Извините, обаа-сан!!!
Шигеру усадил старуху на край неожиданного препятствия.
- Вы не пострадали?
Она заперхала, и понадобилось несколько секунд, чтобы молодой человек догадался: она смеется.
- Пусть вакамоно меня извинит, - прошелестела старуха. – Но он задает смешные вопросы тому, кто отправлен в Аокигахару.
Юнец попятился, споткнулся о вдруг подвернувшиеся под ноги корни.
- Что такое?
- Там... – он ткнул пальцем. – Смотрите, там...
С уступа невысокой скалы за людьми пристально наблюдал черный лис с девятью хвостами.

Рико вновь дернул ухом. Чернильный фантом потерял резкость, начал таять, словно дым, свиваясь в черные жгутики. Лис-подросток оскалился, демонстрируя иголки острых клыков.
«Недалекий какой-то, такого скучно дурачить», презрительно фыркнул он. «Но все равно он – моя добыча. Можешь себе взять старуху».
Ну вот, ему сдают бабку. На что она нужна? Мало того, что скоро умрет, так еще и мудра, а значит, веселья с ней никакого. Одни хлопоты. Нет, Айка хотел обоих. Но... Если имя женское, наверное, и сам он все-таки больше девчонка... И не выстоит в прямом противостоянии с братом. Хоть они и ровесники. А магической силы... он никогда не был уверен, сколько ее у него и хватит ли на соперничество. Потому заранее считал, что не хватит, на всякий случай. Зато Рико всегда и всем показывал, что его уверенность ничто не перешибет. И заражал ею всех.

(minna)

[SonGoku >>>]

Вместо ответа Айка дернул хвостом, показав белый кончик, отвернулся и перескочил на погруженный в мох древний пень, который чудом не провалился под ним. Затем на лежачее дерево ниже по склону. Обернулся, вздернул нос:
«Вот увидишь, я заставлю пугаться и блуждать обоих».
В своем укрытии оскалила иголки зубов Осана. С Рико ей было не тягаться. Зато можно было здорово испортить ему удовольствие. Второй лис появился не сразу – юная кицунэ нервничала и постоянно ошибалась - но все-таки встал там, где его не могли видеть братья. Это был не самый лучший лис, и потому стоял он достаточно далеко от путников.

На краю поляны громко откашлялись. Среди деревьев, скромный и почти незаметный, стоял невысокого роста щуплый монах. На бритой голове плясал солнечный блик. Ветер слегка колыхал его одежды. Блестящие глаза с любопытством изучали незваных гостей: Шигеру и старуху при нем.
- Прошу прощения, не заблудились ли вы? Так далеко от селений... Уже темнеет. Не согласитесь ли воспользоваться на ночь моим скромным домом около святилища милостивой Каннон?
Храм возник будто бы ниоткуда. Только что – ничего, кроме бурелома и кривых, косматых ото мха деревьев, а в следующее мгновение в зеленовато-бурую мглу лесной чащи уводят каменные ступени. Лестница была узкая и почти отвесная; непохоже, чтобы ею пользовались слишком часто. Тоненькие корешки веревками закручивались вокруг щиколоток, норовили спутать ноги. Деревянные ворота-тории охраняли ухмыляющиеся до оттопыренных ушей изваяния. Тот лис, что сидел справа, крепко сжимал в пасти резной шар. Тот, что слева, - ключ.

(веселая компания)

[Bishop >>>]

Он и подмигнул монаху, этот лис, тот, что слева. Если бы Шигеру не вздумал именно в это мгновение, вытереть мокрое лицо платком, то – возможно, а может, и нет, - заметил бы, как их щуплый проводник оскалился, будто звереныш, а затем подмигнул каменному стражу в ответ. Впрочем, юный самурай плелся сзади. Одежда липла к влажной горячей коже, будто компресс. Шигеру подумал: вдруг старуха вздумает добраться до храма, не слезая с его спины, все-таки высоко и подъем непростой? В таком случае первые похороны будут совсем нее. Очень нелепая смерть, но ежели разобраться – как раз для него. В клане над ним все смеются; в зеркало не надо смотреть, чтобы понять – почему. Мать ворчит, что с женитьбой возникнут проблемы. А старшая сестра – крепко ухватив за оттопыренное, совсем как у этих каменных лисиц, ухо, - таскает, будто куклу, приговаривает, что сейчас сделает братца привлекательным.
- О, какое чудное место! – восхитилась старуха (с закорок она так и не слезла).
Шигеру споткнулся, чудом удержался на ногах, и тут его – несмотря на жару – прошиб холодный пот.
Спину одной из лис, той, что держала ключ, рассекла глубокая рана, из пореза сочилась темная кровь. Где-то дальше и выше по склону, зло прикусила тонкими клыками ветку маленькая копия каменного зверька. Храм, укрывшийся в густой тени леса, вдруг подернулся рябью, но его деревянные стены вновь окрепли в следующее мгновение, обещая защиту и кров этой ночью. Самурай забормотал молитву. Монах посторонился, пропуская его вперед; он вообще вел себя странно – краснел и смущался, ловя на себе чей-то взгляд. Шигеру запнулся, что-то мешало вспомнить слова, язык заплетался и приклеивался прочно к гортани. В довесок ко всему на воротах-тории появилась глубокая трещина. Зато рана на статуе затянулась, будто и не было. Сухой мох и прошлогодние листья осыпали гостей храма, густые, почти черные капли, будто смола, выдавились из щели. Шигеру протянул руку, чтобы прикоснуться к ним. В кустах кто-то удовлетворенно хихикнул.

(minna)

[Далара >>>]

- Не надо!
Монах торопливо, почти суетливо, втиснулся между юным самураем и столбом. Улыбнулся смущенно, как будто уже жалел, что пригласил путников. Метнул негодующий взгляд куда-то в сторону.
- Ранова... Я хотел сказать, не стоит трогать ничего снаружи. В этих древних местах, никогда не знаешь, что может причинить вред. Вы согласны?
Круглые глаза, длинный острый нос, полудетская улыбка и безграничная простодушная честность во взгляде. Если бы этот монах жил в деревне, его бы считали юродивым, решил Шигеру. И старались бы держаться от него подальше. Но сейчас деваться было некуда, разве что оставаться на ночь в дышащем сыростью и тяжелым сладковатым запахом разложения лесу. Сумерки опускались чересчур стремительно, и уже не было видно нижних ступеней лестницы, по которой они поднялись сюда. Кажется, там даже начинал клубиться туман. Шигеру показалось, что день кончился раньше времени, но обдумать этот вопрос он предпочел бы под крышей; может быть, ветхой и ненадежной, но все ж таки – над головой.
Каменные хвостатые стражи как будто придвинулись ближе, молодой самурай торопливо кивнул и ускорил шаги. Удивился, добравшись до самого верха, что выжил. Он был мокрый, как мышь, что выудили из колодца, в боку сильно кололо, глаза выедал жаркий пот, но пусть с трудом, но он продолжал дышать. Хотя ноги и чувствовали себя неуверенно. Кто бы мог подумать, что в почтенной старухе чересчур много веса? А еще умирать собралась...

(все-все)

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Сообщение отредактировал Далара - 13-12-2009, 2:03

[Кысь >>>]

高山守
TAKAYAMA-MORI

СТРАЖ ВЫСОКОЙ ГОРЫ
(продолжение)

Каменная плита в форме трехъярусной пагоды стояла на самом краю кладбища. Под ней не было человеческих останков, но имя, высеченное на ней, было настоящим. И оно было женским. Без имени клана, просто: «Азака». Высеченное несколько неумело, но с любовью. Тот, кто к недоумению одних и недовольству других установил здесь ненастоящую могилу, регулярно счищал нарастающий мох, приносил свежие цветы и благовония. Порой он приходил сюда и подолгу сидел рядом. Когда его не могли найти в доме, прежде всего смотрели здесь.
Он приходил к могиле не просить совета, не поделиться трудностями или рассказать об успехах. Он едва ли вообще произносил хоть слово, кроме положенных молитв, которые читал безошибочно. Покой. Вот то, что тянуло его сюда. Возможность побыть немного хотя бы в иллюзорном отдалении от вечной суеты и шума большого дома.
Ведь Азака ушла.
Тесть был недоволен, но после единственного разговора больше не поднимал эту тему. Жене было труднее всего, но она молчала, не желая огорчать ни отца, ни с таким трудом приобретенного мужа. Рождение детей немного вывело ее к другим горизонтам, но всегда оставалась неизменная тень той, кого когда-то любил мужчина, который принадлежит теперь ей. Тень умершей. Соперницы, с которой невозможно бороться.
Потом пропал Садаро. Никто не знал, откуда пришел этот ребенок, но Мирэй было достаточно, чтобы связать имя женщины на надгробии и отсутствие у ребенка матери. Она настояла, чтобы ребенка не приняли в семью, не из злости, а больше из смутного ощущения, что так будет правильно, перемешанного с болью от собственного положения вечно второй.

[Далара >>>]

А потом появилась Амэ и женщина много дней провела в уязвимом теле змеи. И каждый день — ждала, что сверхъестественная соперница передумает и удушит ее изящной ступней. В Никко Мирэй снова получила свой облик, но между ней и мужем словно навсегда поставили стену. Слишком много женщин, слишком мало места среди них отводилось законной жене. О ком по-настоящему думает Такамори, когда приходит по вечерам?
Этой ночью перед рассветом Мирэи стояла на веранде, закутавшись в шелковую накидку, словно шелкопряд в кокон, и смотрела, как при свете единственного фонаря ее муж сидит у той самой могилы. Один. Задумчивый и молчаливый, укрытый налетом грусти и близкой старости, как покрывалом. Ведь он состарится гораздо раньше, чем она, разница между ними целых пятнадцать лет.
Топот ног по гравиевой дорожке грубо разрушил меланхоличную тишину. Мирэи не шевельнулась, когда мимо нее промчался кто-то из стражи, хотя вдруг почему-то захолонуло сердце. Гонец упал на одно колено перед хозяином дома, который встретил его уже стоя.
- Доно, беда! Неизвестные ворвались в замок, убили ночных стражей и устроили резню в казармах!
Время ночных дум и воспоминаний прошло, поняла Мирэи, глядя на резко выступившие скулы, складки на лбу и поджатые губы мужа. Началась война, и пока замок Такаяма не будет в безопасности, не будет и спокойствия.
- Кое-кто говорит, что это были демоны! – закончил доклад гонец.
Небо над вершинами дальних гор посерело, скоро выглянет солнце.
- Они еще здесь?
- Нет, доно, ушли. Растворились. Все ворота закрыты. По приказу господина Хисао послали людей к деревенскому священнику.
- Покажи мне убитых.

Сообщение отредактировал Кысь - 14-12-2009, 11:48

[SonGoku >>>]

Тела положили возле конюшни на соломенные циновки, накрыли такими же старыми и протертыми до дыр - дайгоро замка Такаяма мертвых, разумеется, чтил, но человеком был разумным и хозяйственным. По той же причине никого не послали в ближайший храм; господин Хисао рассудил, что до решения доно нет смысла тратиться дважды. Будь его воля, молодежь послали бы и в храм Шон-джи и за камунуши*, а для верности - еще и в город, поспрашивать, не видели ли по близости ямабуси. Когда к тебе в дом ломятся демоны, ничья помощь не будет лишней. Вот в чем-чем, а в этом дайгоро Такаямы был крепко уверен.
- Обычному человеку, доно, не под силу такое, - в ответ на вопросительный взгляд господина он присел на корточки возле первого трупа, откинул циновку. - У убийцы в руке был не меч. Нагината, - Хисао взглянул на хозяина замка снизу вверх. - Многие ли нанесут подобный удар одной рукой?
- Со вторым мертвецом, доно, еще хуже.
Простая, короткая церемония повторилась у соседней циновки, только прежде, чем продмонстрировать труп, дайгоро зажал нос рукавом. Многие последовали его примеру, стоило убрать соломенное покрывало. Тело несчастного стражника раздулось и почернело, а воняло оно - аж темнело в глазах.

_____________

* kamunushi - 神主 - (букв. «хозяин богов»), человек, который отвечает за порядок в синтоистском храме и проводит там ритуалы, в его обязанности входит общаться с богами и передавать их волю другим людям.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Сообщение отредактировал SonGoku - 8-04-2010, 17:08

[Далара >>>]

一期一会
Ichi go ichi e*
ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

Четвертый год эпохи Бунмэй*

Случаются неудачные дни, а в случае Тома Тэри, скорее, неудачные ночи. Или поздние вечера. При свете солнца он не грабил; не потому, что боялся не справиться, а из разумной предосторожности и расчета. Ловчее него в округе еще поискать, и поэтому нападал он лишь на тех, кого так просто не возьмешь. Крестьяне, торговцы и странствующие монахи его не интересовали. Даже купец в предпраздничные дни, чьи короба ломятся от товара, растерявший охрану где-нибудь на перевале, не заставил бы его продрать глаза. Сильный противник и эффектность, вот что заставляло действовать Тома. Все остальное навевало скуку.
Под именем Тома Тэри его знали в тех кругах, где вращаются разбойники, воры и прочие сливки дна общества. Он его сам придумал, и хотя разводил руками всякий раз, когда просили написать - мол, неграмотный, - на самом деле, прекрасно знал, как оно пишется. И знал также, что напиши он его хоть раз, и все узнают настоящую его фамилию.
Сегодня Тома затаился на ветке дерева около дороги, словно большая макака, а за спиной его болталась лисья маска. Странно было бы ожидать, что на дороге от храма Мацуо к лодочной станции у моста Тогецукьё кто-то появится в такой час, но разбойник знал точно: сегодня здесь пройдет богатый купец со слугой. Поправка: с трусливым слугой, который убежит, едва почует опасность. Нюх на нее у него острый. А купец, бедняга, думает, что попадут на представление. Но в том виде, как его оставят, едва ли он посмеет показать там нос. Тома захихикал в предвкушении.

___________
*Ichi-go ichi-e - 一期一会 – (буквально: «один отрезок времени, одна встреча») термин, описывающий концепцию, которую часто связывают с мастером чайной церемонии Сен-но Рикью. Можно перевести как «никогда больше», «только на этот раз», «единственный шанс в жизни». Он означает, что действовать в каждое мгновение надо так, словно второго шанса у тебя уже не будет никогда.
*1472-й год

Сообщение отредактировал SonGoku - 10-05-2012, 7:51

[SonGoku >>>]

Показался далекий пока и медленный, как ленивый жирный светляк, фонарь в руке слуги. Он раскачивался при каждом шаге. Купец не торопился, да и к чему, до представления еще целый час. Когда блик скрылся за ближним поворотом, Тома скользнул на землю.
Круглый, желтый фонарь плыл по воздуху, будто маленькая луна. Уже можно было различить на его боку лепестки темно-алой глицинии, что намекала, кому он принадлежит*. На другой стороне красовалось солнце в воротах. Тут хор-джиутай* поведал бы затаившим дыхание зрителям, как притих в ожидании лес. И как сгустился белесый туман, нагоняя тоску и тревогу. И как ухнула гулко сова, когда хитрый грабитель, пропустив мимо слугу и добычу, нанес сзади коварный удар... Тома передернуло от отвращения.
Ночь стояла достаточно темная, это верно. Зато в полной влажного мха ложбине неистово зудели комары, голосили лягушки в ручье, а неподалеку с хрустом ломился через сухой валежник молодой, полный сил кабанчик.
Пятно блеклого света легло на дорожку меж сосен.
Тома опустил на лицо маску, вынул меч. По законам жанра тот должен был зловеще сверкать, пока разбойник демонстрирует его зрителям. Но звездного света не хватало, а луна еще не вышла из-за гор. Скудно одетый, чтобы ничто не мешало двигаться в зарослях, грабитель выскочил на поляну сбоку. Издал воинственный крик, когда до освещенного фонарем силуэта было рукой подать.
Здесь положено было ударить барабанам. Тэри мысленно поблагодарил ками за их отсутствие.

________________
*Имя владельца труппы Фуджима записывается через кандзи fuji (藤), "глициния" и ma (間) "пространство"
*jiutai - 地謡 – (буквально: «земное песнопение») хор из восьми человек, который сопровождает пояснениями представление Но.

Сообщение отредактировал SonGoku - 19-01-2010, 14:34

[Далара >>>]

А слуга должен был со страху бросить фонарь и бежать, куда глаза глядят.
Между грабителем и добычей висела миниатюрная рукотворная луна, родившаяся в руках мастера из Гифу. И освещала босые ноги путника – в чешуйках засохшей глины, старых и свежих царапинах, длинный белый от времени шрам опоясывал правую щиколотку и ярко выделялся на темной от грязи и загара коже.
- Это кого ты собрался убить? - с веселым интересом спросили разбойника сверху из темноты.
Да, сегодня определенно была неудачная ночь. Но Тома не был бы собой, отступи он на середине пути. Даже, когда в звуке чужого голоса слышится что-то не совсем обычное... для человека.
Храбрый герой должен броситься в атаку под барабанный бой и пение хора, несмотря ни на какие страхи. В ближайшем болоте лягушка издала особенно заливистую серенаду.
- Никто не умрет, если сам отдашь что там у тебя есть ценного! – получилось даже бодро.
Собственный голос из-под маски звучал искаженно и глухо. Обычно его, неожиданности и вида меча хватало, чтобы заставить купцов растеряться. Этот не испугается, но воду-то помутить можно, нет?
Фонарь перекочевал из правой руки в левую, стало видно, что цветастые лохмотья некогда дорогой плотной ткани перепоясаны толстой конопляной веревкой, какую используют в храмах для ритуальных очищений. За веревку были небрежно заткнуты два меча. Ладонь правой руки незнакомца привычным движением легла на рукоять.

[Bishop >>>]

- Этот клинок создан великим мастером из Ямато, - большим пальцем прохожий ласково погладил вытершуюся кое-где оплетку. – Если тебе повезет
разглядишь на клинке коши-хи*. Говорят, он точно такой же, как на мече у Фудо мьё-о.
Лягушки притихли, заслушавшись. Смолкло даже вездесущее комарье. Прохожий добродушно хмыкнул.
- Хочешь взглянуть?
- А то ж!
Все, пора атаковать, понял Тэри. И громко засмеялся, чтобы заглушить ощущение, что собрался потягаться силами не с человеком, а с неудержимой горной рекой. Либо будь ловок, либо прощай голова. Он будет ловок как никогда! Тома резко оборвал смех и ринулся на незнакомца с обнаженным мечом. Клинок несколько раз вспорол пустой воздух – словно противник точно знал, куда придется очередной удар, и исчезал оттуда в последний миг. Сам он не нападал, но сколько еще будет длиться его миролюбие? Тома зажмурился и отчаянно ткнул мечом наугад. Он услышал сердитый возглас и открыл глаза. И увидел перед самым носом острие чужого меча. Все, с миролюбием точно покончено, время уносить ноги.
Но не без добычи же!
Разбойник метнулся к незнакомцу, хватанул первое, что оказалось под пальцами – амулет на кожаном шнурке вокруг шеи. Дернул. Краем глаза заметил что-то выпавшее на землю и нырнул за этим как раз вовремя: чужой клинок срезал лишь прядь волос. Откатился в кусты, пересчитав ребрами все камешки по дороге. Уцепившись за ветки, поднялся и точно вспугнутая лиса помчался прочь. Оглянуться он боялся.

________________
*имеется в виду легендарный кузнец Амакуни, который создал первые японские мечи с односторонней заточкой.
*koshi-hi - короткий желобок с округлыми торцами

Сообщение отредактировал Bishop - 22-03-2011, 19:07

[Далара >>>]

Этим вечером в монастыре Небесного дракона* не спали. Вокруг площадки для танцев полыхали светильники, а гром барабанов, свист флейт и голоса хора слышно было, наверное, и по ту сторону реки. Сегодня давала представление знаменитая труппа Фуджима, да не что-нибудь, а одну из лучших пьес своего репертуара: «Любование осенними листьями»*. Первый ряд занимали почетные гости, дальше кто на соломенных подстилках, а кто и прямо на земле разместились остальные. Некоторые даже принесли скамеечки, чтобы сидеть с удобством.
Под вдохновенное пение хора о приближении ночи и обещаниях, что дают друг другу мужчина и женщина, служанки подносили сакэ. В медленном, похожем на кружение падающего листа, двигалась госпожа – искусно сделанная маска изображала юную деву.
Один из зрителей повел затекшим плечом. Смотрел он с таким вниманием, будто женщина эта была предназначена ему.
- Сегодня особенно хороша, - пробормотал он.
Его приятель покосился на него с улыбкой задумавшей каверзу лисы и протянул плоскую сакадзуки* девочке, которая как будто только и ждала этого жеста, чтобы наполнить опустевшую чашечку. Второй рукой он поднял открытый веер к груди, прикрывая им сердце*.
- Господин Хиромаса этим вечером вновь в романтическом настроении.
Девочка негромко захихикала, пряча лицо за рукавом.
- Я наслаждаюсь искусством! - с негодованием ответил первый зритель, но тут же рассмеялся вслед за девочкой. – Смотри, сейчас он упьется и заснет. Нельзя же пить так много. Особенно из рук женщины.
И в противоречие собственным словам тут же протянул девочке чашечку, чтобы та вновь наполнила ее.
Прочие зрители, кроме первого ряда, сидели плотно друг к другу, иногда даже плечом к плечу. Но эти двое и их прислужница оказались отдельно, как будто вокруг них сам собой образовался пузырь отчуждения. Никто не косился на них, никто не ворчал, просто садились подальше.

_______________

* Tenryū-ji (天龍寺) – монастырь на западе Киото.
* Momijigari (紅葉狩り) – известная пьеса театра Но.
* Sakazuki – плоские, похожие на лепесток, чашечки для сакэ.
* Прикрытое веером сердце означает, что кто-то находится в сильном романтическом волнении.

[SonGoku >>>]

Второй сделал глоток, сложил веер и что-то шепнул, поднеся его к самым губам; над головой «задремавшего» ваки*, придавая сцене должную нереальность, принялись водить хоровод светлячки.
- Особенно из рук демона, - шутник наблюдал, как медленный и элегантный танец актера в маске юной девы сменяется такой стремительной пляской, что многослойные яркие одеяния взметнулись, точно осенние листья при ветре, и его улыбка медленно таяла, уступая место сосредоточенности.
Первый опрокинул чашечку в рот, довольно причмокнул, напоминая сытого кота. Чудом не задев длинным шелковым узорчатым рукавом выстроенные в ряд еще не открытые кувшины, указал веером на ваки.
- Он куда спокойнее, чем был в первых сценах, не ерзает, будто ему не сидится на месте, даже не отбивает пальцами на досках ритм барабанов, а они так и не догадались. Разве они слепые?
- Если бы люди видели так же, как это делают собаки, мне пришлось бы уйти на покой, - отозвался его приятель, складывая из листа бумаги птичку; в прорезях рукавов его белого каригину* темный плотный шелк хитоэ* переливался при тусклом свете.
Напутствия запущенной в полет игрушке никто не расслышал, зато все увидели, как над храмом закружилась белая цапля. Взмахнув крыльями, неизвестно откуда возникшая птица улетела к реке.
- Любопытно, не правда ли?

______________
*waki - 脇 – (букв. «сторона»), актер на второй (вспомогательной) роли, обычно появляется на сцене первым и описывает сюжет и историю «шитэ», главного актера; часто изображают странствующих священников, придворных, гонцов. Ваки никогда не носит маску. В конце своей первой сцены садится в стороне, уступая место шитэ.
*kariginu - 狩り衣 – (букв. «одежда для охоты») длинная одежда, застегивающая у ворота на пряжку, с длинными рукавами, не сшитая по бокам. В рукава продергивался шнурок, чтобы можно было их стянуть у запястья при надобности. Каригину носили придворные эпохи Хэйан в дороге, на охоте или отправляясь по различным поручениям. Позднее ее стали носить старшие военные чины.
*hitoe - 単衣 – (букв. «одежда без подкладки») короткая одежда, которую носят, заправив в штаны, под каригину; традиционно оранжево-красного цвета, в редких случаях бледно-зеленого цвета. Боковых швов нет, рукава пришиты лишь частично.

[Bishop >>>]

Хор как раз закончил петь о приближении ночи, а актер в маске дзо* удалился переодеваться в «зеркальную комнату», а вместо него на площадку вышел адо-ай* в ощетинившейся жесткими по-кошачьи встопорщенными усами маске нобори-хигэ*, чтобы рассказать собравшимся на представление людям, как Тайра-но Корэмочи был послан на гору Тогакуши и как доблестно он победил обитавшего там демона, и...
- Сакэ глоток за глотком растопило его сердце, и то, что казалось преградой, сделалось мостом, - рассмеялся зритель в белом каригину, протягивая опустевшую чашечку смешливой девочке.
От удара пяткой высокий помост загудел барабаном, и не сразу стало понятно, что стучат еще и в ворота. Дождя не было, но человек, который ворвался во двор и, едва дыша, рухнул на колени, промок до нитки. От соломенного плаща остались жалкие ошметки, что торчали, как пакля, в разные стороны и делали бедолагу похожим на петуха, который только-только спрятался от проливного дождя.
- Демон... – прохрипел человек, тыча пальцем в сторону «зеркальной комнаты». – Демон...


Что-то звонко щелкнуло по распрямившемуся колоску подмаренника, вторая капля скатилась беззвучно в траву, земля впитала ее - и покрылась сухой коркой на этом месте. Оборванец, неудавшаяся жертва незадачливого разбойника, с подозрением поднял взгляд к небесам, но не нашел там ни дождевых туч, ни даже безобидных облаков. Зато там, куда на удачу полоснул клинком Тома, цветные лохмотья намокли, прилипли к коже. И едва заметно дымились, запахло паленым тряпьем. Странный путник прижал ладонь к ране, недоуменно вскинул выгоревшие на солнце брови. Догадка пришла быстро, надо было лишь провести по шее кончиками грязных пальцев. Амулет, что висел там на кожаном шнурке, пропал, а вместе с ним - что выяснилось в ту же почти что секунду - исчезла еще одна вещь.
Оборванец процедил сквозь зубы проклятие, опустился на корточки, подцепил коротким мечом размокший в ночной росе забытый всеми фонарь. По-собачьи склонив голову набок, прочитал размашистую надпись на нем.
- Расщелина?*.. – тонкая рисовая бумага с алыми лепестками цветка расползалась под пальцами; прохожий смял ее в кулаке и оскалился, бок саднил, мешал думать.

-------------------
*zo – маска молодой женщины, которую носит первый актер (шитэ).
*ado ai – второй актер в интерлюдии между двумя актами.
*nobori hige – маска «нобори-хигэ» носит второй актер в интерлюдии-кьёген, исполняющий роль бога небольшого храма. Иногда украшенная усами маска отличается открытым беззубым ртом и больше напоминает доброго старика, чем священного хранителя.
*Японская кандзи «kan/ken» (間), означающая «пространство, промежуток» по-китайски читается как «jian» и может означать так же «расщелина, щель».

[Далара >>>]

Тома, задыхаясь от бега, влетел в закуток храма, отведенный актерам. Здесь одевались и раздевались, хранили и надевали маски, наносили грим – все вместе, толпой, но никто не толкал друг друга, хотя порой по чьей-то недоброй воле маски оказывались не там, где им следовало. Внешнему человеку ни за что не сориентироваться, где искать нужной встречи. Тома не искал, он знал точно. Он лавировал. Он прикрывал лицо, второй рукой придерживая добычу за пазухой. Сходу тряхнул за плечо актера-ваки, нырнул ему за спину. Выдохнул на ухо:
- Давай, вываливайся из шмоток.
Лицо, похожее на его собственное, как две капли воды – спасибо отцам-братьям, тщательно положенному гриму и кое-чьей страсти к подражанию – повернулось к Тома.
- Гинносукэ!
- Я. А ты кого ждал?
Юный глупыш-кузен рад несказанно. Про себя Тома... да нет, пора становиться собой и забыть принятое для темных дел имя. Про себя Фуджима не может сказать, что он рад. Ни тому, что забрал какую-то мелочь у чересчур сильного противника и даже времени нет посмотреть, что именно. Ни тому, что сейчас придется идти на сцену и медленными, вбитыми, заученными и отточенными до оскомины на зубах движениями изображать давно умершего героя старой пьесы. На сцене не бывает азарта и возбуждения ночных грабежей. Впрочем, возбуждения на сегодня как раз достаточно. Чему он рад, так это собственной способности унести ноги. Живым и здоровым. Ссадины и занозы от кустов не считаются!
Шуршащие слои одежд он торопливо натягивал при помощи все того же кузена. Грим наносили впопыхах, прислушиваясь к голосам хора со сцены. Закончится интерлюдия, все, время представать снова перед публикой.
- Грим смой, - велел Гинносукэ, когда сделали основное.
- Ага, - кивнул младшенький.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Сообщение отредактировал Далара - 5-04-2010, 16:37

[Bishop >>>]

開甘露門
Kai Kanromon
ОСВОБОЖДЕНИЕ ДУШ

Храм Амида-джи, Акамагасеки
4 день 2 месяца 6 года эры Кейчо*

- Оставьте их мне, - глухо сказал монах. – И уходите.
Превращенный в лохмотья кьютай казался дряхлым облачением древнего горного отшельника. Обманчивый образ – тело под ним было молодым, здоровым и сильным. Мощным, как натянутая тетива лука. Это оружие должно было быть пущено в ход.
Безмолвная женщина под покрывалом, мокрый насквозь юноша-сацумец, управитель, согнанный с места прибытием нового владыки земель, и его юная нареченная жена с чужим младенцем на руках, смятенный молодой человек, чью природу выдавал торчащий из-под штанов хвост, согбенный годами давно облысевший настоятель и простоватый прислужник – все ушли. И тогда лишь Тайкан пробормотал те слова, которые жгли язык с тех пор, как он произнес свое пожелание-приказ:
- Ну спасибо тебе, удружил.
Ответный голос, которого не могли слышать другие, звучал мертво, в нем не было эха жизни, не было звона. Не было и дружелюбия.
- А кто, по-твоему, должен заниматься всем этим?
- С чего ты решил, что я?
Лодыжки подневольного, того, кто не сумел справиться с овладевшим им призраком даже в нескольких монастырях, окоченели от холода, и шаги получались короткими, неуклюжими. Ноги путались в длинных липких от влаги и соли полах одеяния. Красные колонны покрылись изморозью, словно их облили водой в очень холодную зиму.

---------
*Начало марта 1601 года

Сообщение отредактировал Bishop - 5-04-2010, 16:38

[Далара >>>]

- Ты – монах, - прозвучало как издевательство.
- В лучшем случае, послушник.
- И чему тебя только учили в храме... – вздохнул призрачный ненавистный голос.
- А тебя? – зло парировал задетый за живое Тайкан.
- Будь повежливей, деревенщина!
- На себя посмотри, захватчик чужих тел.
Воцарилось молчание, ледяное, как течение горной реки.
Плотный алый туман достиг колен и все прибывал, идти в нем становилось все труднее. Казалось, ноги вязнут, и внизу уже не деревянный настил, а зыбкая трясина, что вот-вот утянет в мрачные топи, откуда нет спасения.
- Ты-то знаешь, что делать, или просто решил угробить нас обоих? – без пиетета вслух поинтересовался Тайкан; он вспомнил, что когда-то был Такамори и когда-то был хорошо знаком с Мицуке.
- Невежа! – рыкнул бесплотный голос. – Пусти, я все сделаю как надо!
По спине пробежал холод, будто коснулись ледяными пальцами позвоночника.
- Нет уж, рассказывай, что помнишь, а сделаю я!
Противно даже представить, что этот лед охватывает всего тебя, что твое тело больше никогда не будет принадлежать тебе. И страшно. Страх подобен удару плетки: ранит и отрезвляет.
- Нет. Точка.
- Тогда читай сам, - обиделся «захватчик».
Йошицунэ умер в молодости – вдруг вспомнил Тайкан. И вряд ли повзрослел за четыреста с небольшим лет. Он же еще так молод, почти ребенок... А сам-то, старик, что ли?!

[SonGoku >>>]

Прямо в воздухе перед ним возникли вдруг столбцы символов, впечатались в глаза – не выморгаешь, как попавшую ненароком ресницу. Старинная скоропись читалась с трудом, и недо-монах прищурился, разбирая призрачные знаки. Моргал, чтобы избавиться от жжения, от чувства, что знаки вжигают в глазницы. Он никогда не видел этого текста, но сейчас будто вспоминал давно забытые, но выученные когда-то наизусть слова.
- «Если думаете, что все пройдет легко, то лучше побыстрее убирайтесь прочь», - процитировал он вслух.
- Ну и беги, как первый трус на поле боя, - гаркнул призрачный голос; от него заложило уши.
Туман поднимался все выше. В мутной пелене мелькали тени. Казалось, вот-вот кто-то из войска Тайра, вызванного в мир живых, поднимется на ноги, обретет плоть и кровь.
- Выступать против превосходящих сил противника, не имея заготовленной уловки, глупо, - с вызовом обреченного выкрикнул в воздух Такамори.
Он держался рукой за колонну – хоть что-то материальное! – и, кажется, впивался в лак чересчур отросшими за последние дни ногтями.
- Тогда придумай ее, - парировал нечаянно доставшийся ему соседом по телу военачальник.
Недо-монах огляделся шальным взглядом в поисках хоть какой-нибудь подсказки.
Надо же, слепец не послушал ни приказа, ни просьбы. Он остался стоять и, склонив голову набок, прислушивался к шорохам, бормотанию, еще не явным угрозам, наполнявшим небольшой зал. Затем протянул руку:
- Покажи мне, где край бассейна.

[Bishop >>>]

Все мигом переменилось, живой человек стал будто якорем к настоящему миру. Якорем куда лучше холодной и скользкой от влаги колонны. Тайкан подошел к нему, уже почти взял протянутую ладонь...
- Ты что делаешь?!
Перед усталыми глазами, словно горящее на бумаге, возникло предостережение из второй части свитка: «Ни от кого не принимайте помощь, не доверяйте словам ни людей, ни призраков».
Монах нехотя, чуть не споткнувшись, отступил, опустил руку.
- Твоя стрела повергла Истумадена, теперь уходи отсюда, - сказал он бива-хоши. – Здесь опасно.
Тайкан предпочел бы иметь хоть одного помощника, кроме бесплотного голоса откуда-то изнутри себя, этого капризного недоразумения.
Призраки, обретая плоть, протестующее взвыли, слепой музыкант с улыбкой покачал головой.
- Я не брошу свой клан, - сказал он. – Не раньше, чем тот, кто виновен в их гибели, понесет наказание.
Такамори повернулся к нему спиной. Лопатки так заледенели, что всади музыкант меж ними нож, он не почувствовал бы. Наверное, было бы лучше так.
Не случилось.
- Слышишь? Это он о тебе, - едко подначил Такамори призрачного собеседника.
Молчание.
- Сделаешь вид, что тебя нет?
- Очерти место действия, - холодно посоветовал Йошицунэ; от его скрытой ярости закололо в пальцах.
Прямоугольный кусок у стены показался самым подходящим. Неизвестно почему, Тайкан не задумывался. И не спрашивал. Но границу нарисовать было нечем.

[Далара >>>]

- А кровь тебе на что?
Действительно... Укусить палец достаточно глубоко не получилось, и Такамори вынул меч, провел пальцем по острию. Боли не было, кровь показалась ненастоящей. Он залюбовался быстро растущей каплей. Представил: вот она становится ручейком, течет по пальцу, срывается и падает в туман, застывает в нем причудливой фигурой или впитывается в доски... в землю... Из полутранса его вывел неожиданно сильный удар сердца.
- А знаешь, я ведь могу и остановить его, - вкрадчиво пояснил голос.
- Неужели ты покинешь этот мир так быстро? – он, живой обладатель тела, не был уверен, что действительно язвит.
Линия. Он вспомнил, нужно нарисовать линию. Пришлось постараться, чтобы тонкая полоса на полу не оказалась прерывистой.
- Вдоль стены тоже, - обронил невидимый советчик.
Уловки для победы над Тайра все еще не было. Ни идеи, ни намека на идею. Их много, Такамори один. Их лица одно за другим становились настоящими, словно оживали древние легенды. Как будто сражение при Данноура произошло только что, и он лично принимал в нем участие. Видел погибших. Был на чьей-то стороне...
Волны бились о борта лодок...
- Да не было меня там! – крикнул он опять вслух. - Все это давно прошло! Понимаете вы или нет?!
- Но ты был здесь, - мягко возразил слепой.

[SonGoku >>>]

Он сидел на самом краю бассейна, так что туманные жгуты, которые поднимались от взбаламученной зеленой воды, прикасались, словно заботливые руки, к его одежде. Призрачные белесые пальцы гладили украдкой колени музыканта, прижимаясь к ним в надежде на ответную ласку. Голос у бивы оказался на удивление глубокий и мощный, без легкого дребезжания; звук был такой, словно волны ударили в щиты, укрепленные вдоль бортов корабля для защиты от вражеских стрел.
- И был в Ичи-но тани, разве не помнишь?
Тайкан обернулся к нему, сделал нетвердый шаг вперед, как будто ноги вязли в предательской трясине, и ему приходилось выдирать их. Оперся о колонну, тряхнул обритой, с уже отросшими волосами, головой.
- Кто ты? Откуда? У тебя... – он долго подбирал слово, - диковинная бива. Мне не встречались такие... – и понял, что почти соврал, что видел такую однажды. Или даже не раз...
- Часть войск оставить на берегу, остальных посадить на лодки, - командовал голос, далекий и гулкий, как эхо в пещере. Знакомый голос, почти собственный. - Не опускать флаги!
- Такое яростное сражение... – едва слышно пробормотал Тайкан, как во сне.
- Ты прав, - улыбнулся слепой. – Тускло светила луна, помнишь?
На потемневшем от времени дереве инкрустированная перламутровая луна, которая проглядывала сквозь зелень листвы, казалась ярче той, о которой давным-давно забыли все участники прежних событий.

[Bishop >>>]

- Ты спустился с крутого обрыва, - продолжал музыкант. – Мы не ждали тебя, потому что не думали, что кому-то под силу одолеть тот склон.
- Со мной было три тысячи воинов, еще семь тысяч шли снизу, с запада. Под командованием Дои Санэхира, доверенного друга Йоритомо... этого палача! Но тогда я верил ему и был готов действовать неожиданно и безрассудно, и со мной был...
Чужая улыбка на собственном лице показалась наложенной принудительно маской. Кто-то растягивал его мускулы насильно. Ощущение собственного тела медленно уплывало в туман – знакомый, холодный и темный. В этом тумане жила она, пока не отпустила его продолжать эту жизнь и не ушла сама.
- Со мной был Бэнкей.
Голос пользовался его легкими, его связками, производил те же звуки, но был чужим. Или все-таки своим? Ведь это он звался когда-то Минамото-но Йошицунэ, участвовал в войне Гэмпей... Такамори – лишь приобретенное имя. Никогда не было такого человека.
- Была Азака! Моя ушедшая Азака! – он и не думал, что способен на такой пронзительный вопль. – Она была в моей – моей! – жизни. И Амэ. И ребенок тоже!
На ладонях остались полумесяцы кровоточащих ранок.
Туман заволок все, в его мокрой жадной тьме едва виднелись алые колонны.
- Я расставлю камни и представлю, что они – живые люди, - безнадежно предложил вязкой пустоте Такамори.
Вряд ли его слышал кто-то. Или что-то. Хотя бы боги.

[Далара >>>]

Неопределимое время прошло прежде, чем он начал чувствовать свое тело вновь. И пожалел о том. Будто кто-то запустил тараканов под кожу: мертвый военачальник все еще был с ним. Если бы он мог двинуться, разнес бы все вокруг на клочки, включая самого себя. Миг, и охватило бессилие, словно так он и сделал, не оставил ничего.
- Но как заставить их поверить? – безнадежность внутри, в самой сути себя, ласково шепчет о смерти.
- Главное, чтобы верил ты, а я скажу нужные слова.
- Хорошо.
Каждое движение – усилие, каким можно сдвинуть горы. Шаг против волн бушующего прибоя. И вот смешное войско из разномастных камней, нашаренных вслепую, расселось между колонн. Такамори встал посередине, запомнил их местоположение и закрыл глаза, чтобы не видеть их настоящую форму. Пробормотал, убеждая себя:
- Они – люди, они – мое войско... Отличные воины в прекрасных прочных доспехах...
Незнакомые слова нараспев звучали поначалу едва приметным фоном, затем вырвались на первый план. И вот он уже повторяет их, не имея понятия об их значении. Тайкан распахнул глаза. Вокруг него сидели в ряд воины в полных доспехах, кое-кто держал белые флаги с черным вороном.
В очерченном кровью прямоугольнике возникла зыбкая фигура, чье лицо менялось беспрестанно. Как будто Тайра по очереди вступали в освященное место.
«Отстранитесь от собственного я», - так гласил свиток.

[SonGoku >>>]

Потребовалось невероятное усилие, чтобы отдалиться от всего, что составляло его личность, чтобы отринуть память ребенка, рожденного в Нагойе и принявшего генпуку в Киото. И бежавшего из дома после убийства соперника и любимой девушки. Десять лет в скитаниях, бесконечных наймах на работу – охрана и убийства, здесь он преуспел, - десять лет сакэ и женщин, в медленном угасании, с призраком, что стоял за плечом и час за часом выпивал дух и жизнь. Еще труднее было отстраниться от Азаки и событий последних двух лет. Перестать волноваться за маленький пухлый комочек, который вот-вот готов был освоить первые в жизни слова. Забыть Амэ и полные жизни и страсти ночи, проведенные с ней. Забыть Шиобару. И череду монастырей после нее. И страх отдать себя Йошицунэ – тоже.
От выворачивающей наизнанку пустоты хотелось выпустить рвущийся наружу безумный крик. Может быть, не получилось удержать.
Человек опустился, скрестив ноги, на невидимые его глазу влажные доски. Наверное, их не было там, этих досок, он просто выдумал их. Теперь он погрузился в холодный туман с головой. Перед глазами метались сцены отчаянной битвы, разило железо, текла кровь, и волны хлестали хрупкую древесину лодок.
Человек сложил руки так, как подсказывало ему внутреннее чувство. Нет, они сами сложились так.
- On amirite on koro dan on zaku sowaka...

[Bishop >>>]

Туман заволок хондо так, что не видно было движения человеческих фигур внутри, сколько ни приглядывайся. Прислужник, молитвенно сложив руки, бормотал воззвания к Будде. Даже ничего не сознающий младенец затих. Настоятель напоминал столетнюю черепаху, потерявшую разом все свое потомство. О-Санго кусала ногти и сдерживалась, чтобы не накричать, не побить – кого-нибудь, что-нибудь – не кинуться внутрь с палкой наперевес. Она оглянулась на Кураи: тот стоял монолитной глыбой в ожидании прибоя. И не было никого, кто пойдет внутрь, кто прекратит все это. Тануки вдруг пропал куда-то. Мицуке исчез и его семья вместе с ним. И даже те два самурая ушли в неизвестном направлении. Девушка зло топнула гэта по камням дорожки. Нареченный муж положил тяжелую твердую руку ей на плечо, и О-Санго вдруг сдалась. Потеряла силу и обрела тепло и уверенность.
Ребенок сидел в жухлой прошлогодней траве и заворожено смотрел на храм. В округленных глазах не было и капли осмысленности, там царило отражение тьмы.

Прошло время. Холодный февральский ветер остудил головы, заставил пошевелиться.
Пришлый монах возник на веранде хондо с закрытыми глазами. Осунувшийся и серый, как будто им завладели все духи Тайра одновременно; с окровавленными пальцами левой руки; капли все еще падали на доски. О-Санго отшатнулась, споткнулась, упала бы, но Кураи не обнял ее и прижал к себе. Старик-настоятель скорбно поджал губы, стиснул руками подол одеяния. Тайкан открыл глаза и без слов посмотрел ему в лицо.
- Йокичи! – окрикнул настоятель и уже совсем тихо добавил что-то.
Слуга метнулся прочь, но быстро вернулся с подносом с едой и напитками, поставил на край веранды. Тайкан медленно, словно во сне, забрал поднос и растворился во мраке, что царил внутри хондо.

[Далара >>>]

Он не заметил, откуда взялась пища. Желудок сводило от голода, но Такамори не взял себе и кусочка. Почтительно, двумя руками подвинул поднос к воинам Тайра, суровым воинам в полных доспехах; их лица говорили о страдании и гордости.
- Ya jin nyu ryo shi. San shi... – завел он, вкладывая все чувства, какие еще остались в душе.
- Что ты читаешь? – потребовал Йошицунэ.
- Кай канромон*, - написал Такамори пальцем в тумане; иероглифы повисели секунду и медленно расползлись, как песок в воде.
- Их надо изгнать, а не кормить! – взвизгнул «захватчик».
- Тебя тоже.
Показалось, внутри тела кто-то мечется, бьется, стремится вырваться наружу. Показалось, внутренности взбунтовались и сейчас лопнут. От боли расслабленная отрешенность ускользала, как вода сквозь пальцы. Хотелось сжаться в клубок и выть.
- ...o mi ri to bi gya ra chi... – Тайкан вложил желание, чтобы духи насытились, в слова, в тон.
Стало легче, чуть-чуть. Пусть же они возьмут еду, пусть насытятся ей и снова утихнут, заснут на столетия! Может, когда-нибудь проснутся снова, но тогда это будет не его забота, тогда уже не будет самого Такамори. А сейчас – пусть примут подношение и забудут жажду мести, погрузятся в милосердный сон.
- «Прощай».
Кто, он сам или Йошицунэ, сказал это? Почему-то хотелось думать, что оба.

---------------
*Kai kanromon - молитва, произносимая в храмах для освобождения голодных духов.

[SonGoku >>>]

Клочья тумана в глазах, дурман в голове, боль во всем теле, будто ломают каждую косточку. Что-то твердое за спиной не дает упасть навзничь. Призрачно светятся и колыхаются алые колонны. И туман. Липкий холодный туман зовет с собой. К той, кого он отпустил; к той, что отпустила его. Но туман спадает, уходит, как вода при отливе. Оставляет за собой рыхлую больную почву.
Движение. Маленькое существо на четырех конечностях. Подползает. Ближе, ближе... Смотрит. Человеческое лицо. Темные знакомые глаза, приоткрытый рот. Интерес.
Взрослый растягивает пересохшие губы в улыбке. Малыш медленно и неуклюже поднимается вертикально. Ножки едва держат его, но он все равно стоит. Протягивает пухлую коротенькую ручку. И вдруг – улыбается в ответ.
Пронзительная вспышка единения с этим живым существом и через него со всем миром живых заставляет всхлипнуть. Порывисто сгрести в объятия, почти задушив тонкое и почти неразборчивое:
- Па-па!
И засмеяться. Неумело, забыв, как это делают, как должен звучать человеческий смех. Впервые за годы.

[Далара >>>]

Дремало укрытое туманом море. Волны мирно лизали прибрежные камни где-то далеко под ногами. Тайкан стоял на краю скалы, вопреки ветру, и разглядывал расплывчатое темное пятно – противоположный берег. Он уже был переодет в одежду простого монаха, спасибо господину настоятелю, который разрешил блудному послушнику остаться в храме. Ребенок вместе с попугаем были отданы на поруки деревенской женщине, которая обещала заботиться о младенце, как о собственных детях. Да и оплата старинным золотом вполне устроила не только ее, но и ее мужа. Они позаботятся о нем лучше, чем сумасбродный монах. К удивлению Тайкана, оказалось, что даже не нужны никакие документы: ни от него, ни подписывать здесь, ни даже идти записываться в канцелярию местного даймё. Меч, тщательно наточенный мастером (которого владелец оружия посетил первым делом, как смог ходить) хранился завернутым в тряпицу в углу, отведенном Тайкану. Настоятель не стал отбирать его. Лишь велел не использовать по назначению.
В окрестных деревнях ходили слухи один другого причудливей.
Утренний ветер холодил вновь чисто выбритую голову. Полупрозрачный зеленый камень грел ладонь собственным внутренним теплом. Драгоценность, расстаться с которой сложнее, чем расстаться с дорогими сердцу людьми. Память о детстве, неизменный спутник более поздних странствий. Но привязывало к нему нечто большее, засевшее, как заноза, где-то в глубине души.
- Не хочешь уходить? – спросил его монах.
Показалось, ответ возник в мыслях сам собой.
- Конечно, не хочешь. Но...
Тайкан сунул драгоценность в кожаный мешочек на шнурке, размахнулся хорошенько и зашвырнул его далеко в море.
- ...придется.
Проводил взглядом импровизированный метательный снаряд.
С громким карканьем наперерез ветру туда же метнулся большой ворон. На крыльях серебрились полосы, словно там пробивалась седина. Черный охотник подхватил мешочек острыми когтями, обратил взгляд круглого глаза к монаху и каркнул один раз – обругал.
- Ну, бери, раз так хочешь, - сказал ему вслед Тайкан.

КОНЕЦ

[SonGoku >>>]

一期一会
Ichi go ichi e
ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

Четвертый год эпохи Бунмэй

(продолжение)

Разумеется, она проспала.
Когда отмечающая время курительная палочка вновь сменила запах, мико вместе с футоном, веером и ароматическими воскурениями (не столько ради спокойствия разума, души и тела, сколько для отпугивания прожорливых москитов) перебралась на веранду. Жара, хоть и не такая удушливая, как днем, последовала за ней. Жара липла к коже, делая ее горячей и влажной. И солоноватой на вкус, если слизнуть мелкие бисеринки пота. На древнем, в три обхвата, клене гудел на басах хор цикад; эти увлеченные музицированием трещотки, кажется, единственные в округе радовались наступившим погодам.
Лениво обмахиваясь веером, мико бросила укоризненный взгляд на крытую мхом крышу хонден*, под которой за деревянной решеткой скрывался посвященный Матсуноо алтарь: уж если становишься покровителем, так будь любезен заботиться обо всем в округе! Иначе нет смысла.

Лишь под утро, когда вершины горного хребта обрисовал розовато-оранжевый отсвет, ей удалось забыться коротким и странным сном. Она видела дорожку в лесу, где по обе стороны поднимались высокие сосны, а пространство между стволами прятали густые заросли. И всадников, которые никуда не спешили, пребывая в неведении о том, что им предстоит совершить. Разодетые, оживленные они ехали как на праздник - далеко от столицы, вдали от забот, - и на праздник они собирались попасть. Интересно, она не слышала топота их коней, потому что землю укрывал толстый мягкий ковер прошлогодней хвои и первых листьев, сорванных осенью этого года? Или потому что осень ей снится? Среди темной зелени сосен и олеандров уже полыхали алые пожары кленов, ниже по горному склону их отдельные вспышки сливались в огромный пожар.
Она видела небольшой дом в горах, не жилье, а временное пристанище, и женщин в старинных одеждах, нарядных, будто куклы-хина. Их длинные, до пола, волосы стекали черными смоляными ручьями. Шелк одежд струился прихотливой рекой.
Она видела двух мужчин, которым подливала вино; один пил неохотно и мало, а второй, захмелев, задремал на расстеленной медвежьей шкуре.

--------
*honden -本殿 центральное святилище, где расположено изображение божества, которому посвящен храм.

Сообщение отредактировал SonGoku - 10-05-2012, 8:05

[Bishop >>>]

Почему она не повернула назад, к домику, где любовались осенней листвой приезжие из столицы? Потому что боялась мужчины, который шел следом, или не могла сопротивляться детской песенке - кто-то неуклюже, но очень старательно выводил ее на окарине?
Громкое пронзительное карканье прервало мелодию, дрожью прошло по телу. Разбудило, вернуло чувства и ощущение настоящего. Гладкий лоснящийся ворон хитро посматривал с ветки. И снова каркнул, утверждая собственное место в мире, как якорем, приковывая мико к действительности. Показалось, мерзкая птица улыбается.
И снова вокруг воцарилось молчание, тишину нарушало только чье-то дыхание – затрудненное, с хрипом. Стены каменного мешка отражали его, дробили на искаженное эхо, и мико не понимала, слышит ли она себя или кто-то другой скрывается в темной пещере. Она очень несмело переступила порог.
Каменные стены пещеры напоминали огромные соты; мико (во сне она сознавала, что сейчас она - не она, а кто-то другой, но имя не шло ей на память) боялась представить тех пчел, что устроили здесь свой дом. Вместо меда из округлых ячеек стекала белесая густая слизь, как слюна из беззубых старческих ртов. Лесная тропинка превратилась в подобие лестницы из утопленных во влажном мху валунов; карабкаться вверх становилось трудней и трудней. Где-то звонко плескалась вода
То, что она раньше принимала за переплетение толстых корней, оказалось телами – огромная груда тел, сизых, пепельных и багровых. У них не было шей, тяжелые рогатые головы, те, которые сохранились, а не валялись отдельно, сидели на массивных плечах. Из разинутых больших пастей высовывались клыки, скрюченные толстые пальцы, похожие на ветки зимой, украшали острые когти, но и это оружие не помогло им спастись. Обрывки тигровых шкур, обмотанных вокруг бедер у мужчин, и разорванную одежду женщин пачкала кровь. Мико прижала ладони ко рту, чтобы не вдыхать ее запах. Кто-то убил их всех и сложил тела в кучу... мико подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто сидел на самом верху.
Сначала ей показалось, что он мертв, как и все остальные в пещере.

(продолжение следует)

Сообщение отредактировал SonGoku - 18-06-2010, 17:23

[Далара >>>]

暮露々々団
Boroboro-ton
БОРОБОРО-ТОН

Восьмой год эпохи Эмпо*

Зимние горы напоминали Ицумэ засыпанные рисовой мукой нагромождения сладких, сочных данго. На них было даже приятно смотреть. По крайней мере, пока подлый, смахивающий на яичный желток, шарик не нырнул за гряду. Тут же невидимые руки принялись щипать за нос и пальцы. Потрешь – отогреются, перестанешь – мигом замерзнут опять. Ну почему их понесло в этот поход не летом, когда можно спать под любым кустом? Спрашивать у спутника бесполезно: пожмет плечами, скажет, что раз идут сейчас, то так тому и быть. Монахи всегда так отвечают, а этот, похоже, был таким и до того, как подался в сохэи* – уж больно естественно у него получается. Ицумэ попыталась сунуть нос в одежду, а когда не получилось, опять принялась яростно тереть. Точно будет как печеный батат. Ну и ладно, лишь бы не отвалился. Сама она походила на луковицу – круглая и многослойная. Но пяти одежек скоро перестанет хватать. Впервые в жизни она завидовала придворным дамам с картинок: вот бы сюда те двенадцать одежд. Мечта, впрочем, заходила в тупик на мысли, что тогда Пончик не сумеет ступить и шагу даже по утоптанной каменистой дорожке, а не по заваленной тропе... ай! С ветки сорвался целый пласт снега, окатив путников белым морозным крошевом с макушки до пяток.
Темнота навалилась быстро, как будто на голову надели корзину. А этот совершенно лишенный хозяйственности монах даже не потрудился захватить фонарь! Пончик зло топнула ногой и провалилась в неожиданно рыхлый снег по колено. Зафырчала, как рассерженная кошка.

--------------------------
*1680 год
*http://www.nihonto.ca/taima/sohei2.jpg - 僧兵 – (букв. «монах-воин»), буддийские монахи-воины; во многом сходны с горными отшельниками ямабуси, но в отличие от них исповедуют не шугендо, а буддизм и действуют всегда большими группами и даже армиями, защищая интересы своего ордена или оказывая военную поддержку различным политическими партиям или деятелям.

Сообщение отредактировал Далара - 10-05-2010, 14:20

[Bishop >>>]

Сохэй одолел пару-тройку сяку* – и сам застрял в сугробе. Наградил неожиданное препятствие взглядом, от которого то должно было превратиться в стыдливую лужицу, но либо святости все же недоставало, либо усталость подточила силы.
- Не останавливайся...
Дыхание повисало в быстро остывающем воздухе. Монах попытался пробиться к Ицумэ, но лишь сам увяз еще глубже.
- Бака, кто так ходит по снегу! – негодовала Пончик, которая хоть и пыталась тщетно достать ногами до какой-нибудь твердой поверхности, но в уныние не приходила. – Надо скользя, чтоб по поверхности. А ты что?!
И она сделала то, что делала по много раз каждую зиму с раннего детства: слепила плотный снежок и запустила им в высокую и широкую – не промахнешься даже почти в кромешной тьме – фигуру спутника. Монашеские одежды украсило белое пятно.
- Теперь ты водила, - с гордостью и достоинством заявила Ицумэ.
Его лица она не видела, зато выражение на нем – представила до мельчайших подробностей. Почти детское недоумение удержалось недолго, и на Пончика обрушился снежный вихрь – сохэй дотянулся посохом до ближайшей сосны. Идзумэ даже не на шутку всполошилась: не свела ли ее ненароком судьба с ханадака-тэнгу*? Впрочем, этот монах по одежде – буддист, по разговорам – и не слышал о «пути обучения и практики», а нос у него совсем не длинный. Скорее, наоборот. Ее выудили из сугроба за шиворот. Она болтала ногами: сначала в попытке найти опору, потом из озорства, чтобы посмотреть, насколько хватит сил у спутника. Хватило на достаточное время, чтобы ей надоело барахтаться.
- Все, осалил, теперь отпусти.

--------------------
* shaku - 尺 – мера длины, равна примерно 30,3 см
*hanadaka tengu - 鼻高天狗 – (буквально: «длинноносый небесный пес»), один из двух видов тэнгу, населяющих японские острова. Физическим обликом ханадака-тэнгу схожи с монахами ямабуси (山伏), практикующими шугендо (修験道), религию, соединяющую аскетический шаманизм с концепциями буддизма и синтоизма. Эти тэнгу – крупные, мускулистые существа с поразительно длинными носами, ярко-красной кожей и могучими крыльями. Самые могущественные из них называются О-тэнгу (Великие тэнгу), и именно они, как говорят, правят всеми кланами тэнгу. На иерархической лестнице они стоят выше карасу-тэнгу.

[SonGoku >>>]

Приземлилась она в точном соответствии со своим именем – мягким шариком.
- Мы в какую сторону шли? – не очень уверенно спросила Ицумэ из-под ног сохэя.
Что-то нехорошо он задумчив... дорогу потерял, что ли? Монах склонил голову к плечу, прислушался к глухоте зимнего леса.
- Туда.
- С чего ты взял? – заподозрила обман Пончик.
- Потому что там кто-то есть, - безмятежно пояснил сохэй, выбираясь на тропу.
Сначала им показалось, что небольшой и уже потрепанный зимней непогодой стожок прогуливается, освещая себе дорогу фонарем, перед сном. Затем у раздерганного пука прелой соломы обнаружились две тощие ноги, а сверху все это было повязано цветастым платком в заплатках.
- Есть тут кто-то живой? – неуверенно спросил человечек, вжимая голову в соломенный плащ по самые уши.
- Пока еще да, - отозвался монах. – На ночь пустите?

Человек-стог привел их в деревню, по дороге красочно объясняя, что он бы рад и вообще с удовольствием пустил бы путников переночевать, но в его крошечном доме, где места едва хватает им с женой и паре детишек, остановиться просто негде. Но он человек добрый и не бросит замерзать на улице, а отведет туда, где их приютят наверняка. Привычная к деревенским разговорам бабенка тут же громко выразила сомнение, не придется ли заплатить за постой кругленькую сумму.
- Что вы, что вы! – замахал руками провожатый – неуютное зрелище, вертящий руками, будто палками, стог. – Хозяева радушные, зажиточные и щедрые. А уж святого человека завсегда готовы приютить. Пришли!

[Далара >>>]

И той же палкой-рукой постучал в деревянную дверь.
Отворили не сразу, то ли не слышали, то ли были сильно заняты. Наконец, наружу высунулось лицо. В щель тут же просочились заманчивое тепло и ароматы уже почти готовой еды. Ицумэ шумно и сладостно причмокнула. Короткий разговор, и дверь приоткрылась шире, свет изнутри упал на путников.
- Заходите, заходите, - важно сказал хозяин, гордо поглаживая складочку под подбородком. – Гостям мы рады.

За приготовлением ужина - пока монах играл с детьми с отэдама* (они ухитрялись подхватить сразу все мешочки, зато он ловчее ловил подброшенный в воздух тряпичный мячик на тыльную сторону ладони) - хозяйка поделилась с Ицумэ опасениями, не станет ли их гость воротить нос от нехитрой еды. Но сохэй попался то ли непритязательный, то ли очень голодный, и, исподтишка наблюдая, как он поглощает третью порцию собы, женщина успокоилась. Если этот святой человек и носил раньше два меча, то самураем был, похоже, не совсем обычным. Признаки настоящих буси* она едва ли сумела перечислить, так как видела господ самураев только в детстве, на празднике в Такидзаве, но вот как раз на тех высокомерных, красиво одетых мужчин сохэй и не был похож. В компании ее детей он казался самым младшим ребенком, уверенным, что этот мир создан и устроен именно так, чтобы быть добрым к нему.
Хозяин дома тем временем вел очень неторопливую беседу.
- Осмелюсь спросить, куда держите путь?
Хозяйка сняла с крюка над очагом чайник и подумала, что к настоящему самураю муж побоялся бы приблизиться и на один джё*, не то что - заговорить с ним так вот по-свойски. Хотя тут еще надо посмотреть, с кем опаснее связываться, с буси или сохэем. Разливая по плошкам кипяток, женщина ощутила гордость за супруга.
Монах облизал пальцы и махнул рукой, указав куда-то на север.
----------------------------

*otedama - お手玉 – (букв. «сделанный руками шарик») тряпичный мячик, наполненный высушенными бобами
*bushi -武士 – военный, воин.
*jo - 丈 – мера длины, равная примерно 3,03 м

[Bishop >>>]

- Вы очень добры и прекрасно готовите, - похвалила хозяйку Пончик, когда ей удалось проглотить очередной моток обжигающе-горячей лапши. – Я так не умею. Хотела научиться для мужа, но... не вышло, в общем.
Похоже, сейчас начнутся сочувственные женские вопросы о том, почему не вышло, и что случилось с мужем. Чужих расспросов толстушка не любила. Особенно теперь, в пути с этим сохэем, который кто его знает, кто таков.
- Вы уверены, что мы не помешаем вам? Он занимает столько места...
Хозяин вдруг засуетился, хозяйка торопливо отвела взгляд, а их дети перестали хлюпать отваром и лишь настороженно блестели глазами, словно сбившиеся в кучу малыши-тануки. Монах придвинул к себе следующую миску, бросил веселый взгляд на хозяина дома – тот вспотел, хотя зимний холод просачивался и сюда.
- Не томи, - попросил сохэй с набитым ртом. – А то лопнешь, как жаба.
Несчастный крестьянин вытер о колени ладони и понурился.
- Не сердитесь, но мы не можем оставить вас под этой крышей.
- Да ну?
- Ради вашего блага! Мы сами не ночуем здесь никогда.
- Как же это так? – изумилась Пончик, которая никак не могла взять в толк, зачем нужен дом, в котором ночевать все равно нельзя.
Хозяйка принялась одевать малышей потеплее, она избегала смотреть на гостей. Ее муж, уставившись в пол, попросил:
- Пожалуйста, идемте с нами.
- К вашим соседям? А вдруг они не примут нас? – Ицумэ уперла пухлые ручки в бока и выглядела точь-в-точь как в момент, когда нашла сохэя, боевым бурундуком.
Хозяин закряхтел, краснея так, словно полвечера сидел, нагнувшись к очагу. Вытер ладони об одежду.
- Уж не знаю, за что мне такое наказание, - он уперся взглядом в дощатый пол, от стыда не решаясь поднять голову. - Но только всякий, кто спит здесь ночью, находится в большой опасности. Сами мы боимся оставаться здесь в час Крысы*... Вы уж простите нас, но вам тоже лучше уйти.
- Вот еще! - фыркнул сохэй, устроился возле очага поудобнее. - Я еще не доел.

------------------------------
*час Крысы – от 23:00 до 01:00.

[SonGoku >>>]

- И давно у вас такая беда? - сочувственно полюбопытствовала добросердечная Ицумэ; пламенные взгляды на спутника – мол, помягче с ними, ты же святой человек! – пропали втуне.
- Да лет десять... - хозяин поскреб в затылке, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень раскаяния.
Монах подмигнул ему.
- Что? Так каждый день и мотаетесь туда-сюда?
Можно было не отвечать, по скорбно вытянувшемуся личику хозяйки все было видно и так. Подталкивая весь свой выводок к дверям (ребятишки не хотели расставаться с гостями), хозяйка шепнула мужу:
- Что ты маешься? Может, и хорошо, что он здесь останется. Разве он не сохэй? Вдруг поможет?

Без нагрудника-харамаки – Ицумэ чуть все ногти не обломала, распутывая узлы и ослабляя тугую шнуровку (ее спутник и не подумал заняться этим сам и чуть было не завалился спать прямо так), - и мешковатых одежд сохэй уже не казался таким уж громоздким, скорее, длинным, но места ему потребовалось все равно очень много. Так что Пончику пришлось устраиваться в уголке. Монах сунул под голову сверток, к которому никому не позволял прикоснуться, поворочался минуты две и заснул. Мечи он положил рядом с собой. Промокшее насквозь выцветшее моцуке-коромо* монах скинул еще раньше, повесил сушиться у очага вместе с дырявыми и давно не стиранными таби, от одного взгляда на которые Ицумэ пробирало желание немедленно кинуться к проруби. Но приближаться она опасалась, берегла нос. Ее, весьма широкие для дамы ее возраста, одежки, развешенные на палках, казались детскими рядом с одеяниями сохэя.

_______________
*motsuke koromo – верхняя одежда буддийских монахов из льна или конопли обычно черного или серого цвета, ее крой дает большую свободу движения, что особенно удобно, так как ее носят в дороге.

Сообщение отредактировал SonGoku - 12-11-2010, 12:06

[Далара >>>]

Скинув четыре из пяти слоев, она завернулась в одеяло и заползла в свой угол. Туда почти не доставал свет подернутых пеплом углей, ничего не мешало спать, казалось бы. Но то подушка казалась чересчур жесткой, то какая-то соринка колола в бок, то соломенная подстилка чудилась слишком тонкой, будто лежишь прямо на деревянном полу. Она б и на голых досках заснула, но шорохи и потрескивание как назло выдергивали из сна. Усталая и злая, Пончик чуть не залила угли, да вовремя опомнилась: никому не охота замерзать насмерть.
Она то забывалась полудремой, то вновь открывала глаза, зато монах спал сном закоренелого праведника, даже негромко похрапывал, только зависть брала. В очередной раз разбудил ее громкий скрип – то ли половицы под ногой чужака, то ли ветка снаружи не выдержала тяжести налипшего снега. Ицумэ приподнялась на локте. В почти кромешной тьме много не разглядишь. Смутно намеченный силуэт монаха, крюк над очагом, чтобы вешать котелок, оставленные с вечера миски – едва различимые плавные очертания. Дальше простиралась однообразная чернота. Девица напрягла слух, но звон в ушах заглушал все звуки.
Долго ничего не происходило, но затем она услышала все-таки негромкое бормотание, невнятное, шепелявое, так беззубые старики бубнят себе под нос, не обращаясь ни к кому в частности. Ворчание сопровождалось охами и шорохом, как будто по полу волокли одеяло. Затем ночной гость откашлялся и взвизгнул на пробу. Грязные миски – их решили помыть с утра – отозвались настороженным дребезжанием, завибрировали доски пола под пышными формами Ицумэ. Сохэй, не просыпаясь, перевернулся на другой бок.
Девица пошарила за пазухой, надеясь обрести спокойствие в простом, но добротном ноже, который держала на всякий случай. Ножа не было. Она поискала с другой стороны – не нашла и там. Уронила? В снегу? Дура! Пончик вспомнила рассказ о смертельной опасности и теперь испугалась по-настоящему, уже начали видеться формы неизвестного чудища... От страха Пончик разозлилась. Села и повелительно вытянула руку во тьму.
- Эй ты! Иди отсюда, понял!

[SonGoku >>>]

Дом огласила серия горестных стенаний и тоскливых воплей, от которых сердце должно было бы немедленно взорваться в груди, а кровь застыть в жилах. Перед Ицумэ, распахнув лоскутные объятия и гипнотизируя юную вдовушку пристальным взглядом одного-единственного, светящегося, будто фонарь в ночи, глаза, воздвиглось... старое одеяло?

Пышная и аппетитная на вид – это горло так долго и сладостно можно сжимать! – девица закрыла округлившийся рот обеими ладонями. Ее страх струился по полу, просачивался сквозь щели в стенах. Но страх не был совершенным, к нему примешивалось что-то... одеяло загнуло край собачьей мордочкой, «принюхалось». За годы, что здесь не было людей по ночам, бороборо-тон отвык различать оттенки. Голод сделал желанным и сладким все, что излучали эти непоседливые существа. Без них жизнь была пуста.
Йокай двинулся вперед с легким шорохом полуизношенной тряпки. Повернулся, когда девушка на четвереньках метнулась к спутнику и потрясла того за плечо. На ее месте бороборо-тон не стал бы к нему прикасаться, он и на своем-то не собирался. Но глупышка была настойчива, а когда сообразила, что не дождется помощи, схватила чужой меч. Исполненный скорби стон призван был проникнуть ей в душу, заморозить тело. И тогда оставалось лишь броситься и...
Доски пола эхом заныли, йокай насторожился: соперник? Он ждал долгие годы, он до дыр истлел, ожидая, когда же опять можно будет навалиться на беспечного путника, душить в своих жарких объятиях, выпивая из него жизнь, а какой-то другой бороборо собирается отобрать у него его ужин?! Нет – всего лишь сохэй. Перевернулся с недовольным ворчанием - «дайте спать!» - на другой бок. Никакой немедленной угрозы для йокая. Но тут девица сумела захватить старого ночного охотника врасплох. Он даже обиделся: ей положено было, отчаянно сжимая рукоять в потных ладошках, готовиться защищать жизнь всеми силенками. Вместо этого колобок в юкате воинственно подняла слишком тяжелый для нее клинок, издала пронзительный боевой клич и с дробным топотом пошла в атаку.

[Bishop >>>]

Вернуться в дом сразу после рассвета хозяева не решились, выждали для верности еще часок. Все равно гостям теперь помогут только священник и правильный обряд погребения. Торопиться некуда.
- Опять раскошеливаться на похороны... – ворчал муж, убирая бамбучину, которой на ночь подпирали дверь, чтоб не распахивалась от ветра.
Жена прикидывала, не удастся ли получить скидку за девочку. Ребятишки толпились за ее спиной, стряхивая налипший снег, самый младший держался за подол и сосредоточенно разглядывал нечто, что твердо был намерен познать и осмыслить и что не видели остальные.
Семья застыла на пороге, когда утренний свет, хлынув в дом, открыл взглядам густо усеянный старыми тряпичными обрезками пол и две неподвижные фигуры. Сохэй безмятежно похрапывал. У него под боком, словно котенок, прикорнула Ицумэ и вторила тоненьким свистом.
- А! А? Как?! – выпалили супруги хором.
Могучий зевок, что прозвучал в ответ, был окрашен сомнением – гость не был уверен, что выспался и нельзя ли подремать хотя до обеда. Но все-таки сел, потянулся, стряхивая липкий сон, в доме сразу сделалось тесно. Окинул насмешливым взглядом вытянутые лица крестьян, легонько пихнул спутницу.
- Oi, женщина!
Та дернула ногой. На круглощеком лице блаженная расслабленность перешла в гримаску недовольства.
- Ммм? – не открывая глаз, промычала Пончик.
- Ты всегда мечом пыль из старого одеяла выбиваешь?

______________
OWARI

[Далара >>>]

高山守
TAKAYAMA-MORI

СТРАЖ ВЫСОКОЙ ГОРЫ
(продолжение)

Примерно за год до нынешних событий

Первому сёгуну Токугава не повезло после смерти; кое-кто шептал, что так ему и надо. Роскошный храм в Никко так и не успели построить, лишь часть его. Недоделанная резьба, наполовину положенные краски выглядели сиротливо и дико. Место погребения тоже еще не было готово, и урну опустили во временную могилу в северной части храмового двора. Церемонию провели со всей возможной пышностью, но все равно осталось неприятное послевкусие. Поговаривали, судьба настигла Иэясу: родившись крестьянином, он и похоронен был почти как крестьянин.
Из Никко в Такаяму Канамори и его люди возвращались долго и утомительно. И даже возвращение домой не принесло большой радости.
Через неделю, когда глава клана, отослав слуг, тренировался в стрельбе из лука во дворе, появилась она. Летящие одежды, короткие для женщины – чуть выше талии – волосы, не забранные даже простой лентой. Ветер играл прядями. Лишь венок из полевых цветов на голове. Она стояла под деревьями. Такамори – опять Такамори, словно не прошли долгие годы, - подошел к ней.
- Сына я забираю с собой, - без предисловия начала она. – Ему нечего делать среди людей.
Он не стал возражать, незачем было.
- Я когда-нибудь еще увижу его?
- Не знаю. В ближайшее время он будет очень занят, потрясен и взволнован. Примерно лет двести. Потом – может быть.
Помолчали.
- Красивый памятник, - обронила Амэ. – Он ведь построен на деньги из пещеры Тайра, не так ли?
- От тебя ничего не укроется, о сиятельная, - съязвил он.
Собеседница фыркнула.
- Ты ошибся адресом. Она все еще не... – тень беспокойства промелькнула так стремительно, что он едва сумел уловить ее. – Впрочем, не будем об этом. А ты – воришка.
Улыбка Амэ была бы материнской, если бы не бездна веселого ехидства за ней. Такамори и сам не сдержал улыбку, пожал плечами.
- Похоже, я все краду и краду, никак не могу остановиться. Амулет, девушка, деньги, положение... кажется, ее счастье тоже, - он посмотрел на дальний угол дома, где располагались покои жены.

Сообщение отредактировал Далара - 18-06-2010, 13:09

[Bishop >>>]

時は駆けます
Toki wa kakemasu...
ВРЕМЯ ТАК МИМОЛЕТНО...

Двадцать седьмой год эпохи Хэйсэй


По плоским камням извилистой дорожки процокали острые коготки, мимо хозяина и его гостя, которые в этот погожий день расположились на веранде с напитками и закуской, прокатился рыже-бурый мохнатый шар, насквозь промокший, зато упитанный и веселый. В пасти зверек нес сверток из коричневой бумаги, перевязанный витым красно-белым шнурком. На шнурке болталась длинная прямоугольная бирка. Малыш уставился на величественных стариков блестящими, сонными глазами, а потом вдруг заметался по веранде.
- А ну цыть! - в руке хозяина откуда-то (возможно, что из рукава неизменного темного хаори) появился бумажный веер, которым и досталось неугомонному четвероногому по той части спины, которая находится на максимальном удалении от ушей.
Тануки рассерженно взвизгнул, выпустив бумажный сверток, и кубарем укатился за спину гостя. Антиквара что-то увесисто ударило в спину, затем сиплый, будто с мороза мальчишеский голос произнес:
- Ну извините.

[Далара >>>]

- Ничто не меняется, - рассмеялся Коэй и подлил хозяину беседки и себе из пузатой глиняной бутылочки, которую тануки в беге чуть не смахнул хвостом.
Он выбил давно погасшую трубку, положил нового табака и раскурил от крошечной медной жаровни с подернутыми золой углями. Облако ароматного дыма неторопливо поднялось к скошенному деревянному навесу и там растеклось туманом.
- Ко мне сегодня пришел хозяин находки, которую мы никак не могли поделить, - продолжил прерванную речь антиквар, чей кансайский говор звучал непривычно даже для уроженца этих мест, напоминая старинные театральные пьесы. - Желает получить обратно.
- И что с того? - буркнул Имагучи. - У тебя много всякого барахла. Отдай ему, что под руку попадет. Думаешь, заметит разницу?
- А как же! - хихикнул тануки, заработал вновь веером и упрыгал ныть к гостю.
Тот хмыкнул и протянул зверенышу пакетик с крохотными леденцами, купленный вчера в одной из старых лавочек на Тэрамачи. Антиквар сам был охоч до сладостей. Малыш зашуршал и захрустел угощением, но не переставал смотреть круглыми от внимания глазами на хозяина старой беседки.
- Вот еще! - фыркнул тот.
- Что, твои старые кости уже слишком дряхлы, чтобы дойти до моста Санджо? - притворно удивился Коэй.
- Ты сам еще не рассыпался в пыль? - ядовито поинтересовался фармацевт с неожиданным жаром. - Тебе надо, ты и неси. Сам сказал, два квартала всего.
Тануки подавился леденцом.

[SonGoku >>>]

- У себя держал столько лет, расставаться не хотел, чуть не трясся над ней, а как отдавать законному хозяину, так "тебе надо"? - возмутился собеседник, но чашечку поставил аккуратно. - Ты у меня получишь, что причитается. Помнишь еще договор? Вот по нему все и пропишу.
- Смотрите-ка, что вспомнил! - фармацевт повеселел. - Очки прихвати, чтобы сослепу не промахнуться, святоша. Или разжирел на ворованных харчах?
- Еще не забыл, за какие склянки меч запихал, горе-шиноби? - парировал антиквар.
- Ты свой-то не продал год назад, торгаш кансайский?
- Руки им поотрубаю, тогда узнаешь.
Тануки, который успел за перепалку удрать в безопасную полутьму беседки, высунул острый нос.
- Нести меч?
- Бутыль еще одну достань! - рыкнул дед. - Меч ему... Сколько лет на свете живешь, порядки никак не запомнишь?
- Уж побольше, чем вы...

Деды успели выхлебать пузатую глиняную бутыль до половины, когда тануки вновь сунулся на веранду. Раздора как не бывало, даже смеялись над какой-то шуткой. И близкой "грозой" больше не пахло, разговор убрел куда-то в мирные дали. Старики с азартом вспоминали молодость. С ухоженных грядок около беседки потянуло запахом чабреца.

[Bishop >>>]

Идиллия - свойство всех идиллий - продолжалась недолго. Ровно до той секунды, когда цветочный горшок все-таки упал. Тануки мог поклясться (если бы его стали слушать, а не, прихватив за шкирку, постановили, что на хороший ужин как раз и сгодится), что не виноват, он не трогал проклятый горшок! Ну да, он старательно сьел все цветы, аккуратно скусив их с, кажется, цикламена...
- Та-ак!
- Да отпусти ты его, - уложив аккуратно рукава старинного хаори, наконец, вступился за несчастного Коэй. – Звереныш есть звереныш, у него такая натура.
- Так забери оглоеда к себе! Никакого сладу с ним нет.
Имагучи встряхнул маленького проказника; тот притих и внимательно поднял уши.
- Чтобы он всю семью обьел? У меня внуки.
- Правнуки.
- И они тоже. Нет уж!
Антиквар скрестил руки на груди, всем видом являя поистине императорскую непреклонность.
- Дешево отдам.
- И даром не возьму.
- Да ты только глянь, какой симпатяга!
Коэй с сомнением оглядел смиренного небольшого, слегка побольше крупной домашней кошки, золотисто-черного зверька. Круглые влажные медовые глаза смотрели на него из-под пушистых тонких ресничек почти с мольбой.

[Далара >>>]

- Торгуешься?
- А ты - нет?
Зубы клацнули в опасной близости от пальцев - без толку, слишком ловко и опытно хозяин беседки отдернул руку.
- Один - деревенщина, что рядится в придворного, второй - придворный, притворяющийся дубиной... - пробубнил кто-то.
Фармацевт встряхнул хорошенько вновь задергавшегося тануки.
- Что?!
Зверек сделал невинную морду.
- Как бы то ни было, - предпочел не обратить внимания антиквар, - торг это святое дело, к нему должно подходить основательно.
Словно в подтверждение своих слов он обстоятельно достал из темного бархатного мешочка очки и надел, внимательно рассмотрел зверя. Даже коснулся мягкой шкуры.
- Почему хвост обвис и пузо маленькое? Плохо кормишь?
- На него не напасешься, - отрезал фармацевт. - В воду он свалился, вот и вид нетоварный. Бери, не прогадаешь. Зверь не грустный, услужливый...
- Какой он веселый, я уже видел, - согласился Коэй, хотя прозвучали его слова не как комплимент. - Но почему у него такой вид? Что за химия была в той воде? Помню, раньше он плавал в речках, и ничего подобного не случалось.
- Не дури. Сезон дождей на дворе.
Зверек кивнул и на пробу несколько раз ударил задними лапами воздух. Ни до кого не достал, лишь раскачался, точно бубенчик при храме.

[SonGoku >>>]

- Притворяется, он же тануки! - хозяин беседки опустил живой "товар" на пол. - Не хочет уходить.
- Вот этому верю.
Гость снова наполнил чашечки, одну протянул несостоявшемуся продавцу. Потряс бутыль, прислушиваясь к слабому бульканью на дне.
- А торговаться ты так и не научился толком, - поучительно сказал он. - Сначала надо привести в красивый вид. А это что? Шерсть сосульками, хвост мочалкой, морда понурая и недовольная. Скажи, Дынька, тебя давно кормили?
Тот открыл было пасть, но увял под скептическим взглядом фармацевта и сознался, что утром очень плотно позавтракал, ну а час назад перекусывал.
- Чем? - грозно спросил Имагучи.
- Помогите!!!
- Вот он у нас теперь фармацевт, - безмятежно отозвался Коэй, - вот пусть он тебя и спасает. Ему не привыкать, в конце концов.
- Ты когда говорить научился? – Имагучи ласково потрепал звереныша по холке, тануки немедленно вскарабкался к нему на колени и устроился с большим комфортом, тычась деду носом то под мышку, то за пазуху и жмурясь от удовольствия. – Подлиза.
- Хорошо, что ты не страдаешь артритом, - порадовался за приятеля антиквар.
- А ты говоришь: не откормлен!
- Врешь ведь, что собирался избавиться от него.
- Для острастки, а то совсем распоясался. Сожрал все цветы, обормот пестрый.
Тануки чихнул.

OWARI

[SonGoku >>>]

何時までも
Itsumademo

ДО КАКИХ ПОР?..

Андо услышал тяжелое, со всхлипами, дыхание еще до того, как увидел поляну у обрыва. Так дышит тот, у кого в горле пересохло, а страх и горе разрывают грудь. По легендам после такого появляются демоны... Самурай отринул неуместную мысль и развел в стороны ветви кустов. Под узловатым, расколотым надвое деревом скорчилась человеческая фигура. Тот, кого прочили ему в ученики, сам сейчас походил на корягу – скрюченную страданием, покрытую грязью. Шумно хлопая крыльями, на ветку опустился большой черный ворон. Андо выступил на открытое место.

Серый клин облаков резал небо на две половины. Далеко внизу, под обрывом, прибой разбивал волны в мелкую пыль.
Мидзуро постарался не думать о мертвецах. О забытых непогребенных телах; мысль о них наполняла тощего нескладного подмастерье ужасом и странным, но сладостным предвкушением, а в груди – там, куда во сне ударила и застряла стрела, - начинало опять печь от боли. Мидзуро, чтобы не закричать, укусил себя за руку изо всех сил, до крови, и в рот хлынул жидкий огонь.
Мир слоился, и ветер приносил ароматы и звуки не такие, как раньше. Легкий чих белки где-то в лесу отзывался в ушах, точно выстрел из аркебузы, океан голосил, как стотысячный хор.
- Сколько это все будет продолжаться?..
Над головой каркнул ворон, как будто сообщал, что теперь уже – вечно.

[Далара >>>]

Так вот о чем говорил старый колдун в столице, когда, не скрывая скрипящего смеха, советовал - настоятельно - искать ученика здесь, так далеко от дома! Задержав дыхание от восторга, Андо пошел вперед, не глядя под ноги и забывая отводить ветки. Одна из них больно хлестнула его по лицу, и он вспомнил, что надо дышать, что перед ним... наверное, мальчишку можно было назвать птенцом, который только-только вылупился из гнезда. Несмышленый и оглушенный большим миром птенец коварной и опасной птицы. Немолодой самурай опустился на корточки рядом с тем, кого еще недавно звали Мидзуро. Коротко, едва коснувшись, тронул за плечо.
- Эй, эй... Ты обещал мне кое-что. Не говори, что забыл! Ты обещал, что с твоей помощью я стану не менее почитаемым воином, чем Цукахара Бокудэн*. Я стану таким, как он, богом во владении мечом!
На границу поляны осторожно, почти на цыпочках вышел тощий растрепанный лис. Подмастерье (он пока еще оставался прежним, неуклюжим и тощим, нескладным подростком, чересчур долговязым и ломким) перевел на кудлатого зверя мрачный взгляд. Лис попятился, скаля зубы и горбясь.

Тощий разбойник с наскока ударил всеми лапами Андо в спину, заставил качнуться вперед, упереться рукой в грудь мальчишки. Подмастерье не успел даже вскрикнуть, только охнул, округлив глаза от удивления и ужаса, когда не ощутил под собой опоры. Лис вцепился зубами в накидку, потащил самурая подальше от края, когда прокатившаяся волна жара смела дальше в заросли зверя и человека. А затем их накрыло огнем.
______________
*Tsukahara Bokuden - один из самых знаменитых мастеров меча в самурайской традиции. По легендам, он за свою жизнь убил в поединках двести человек. Этот рекорд не был превзойден ни до, ни после него.

[Bishop >>>]

Сухое дерево горело, потрескивая, роняя ветки, тлели кусты. Андо приподнял голову и тут же снова ткнулся лицом в землю. Извернулся все же, чтобы посмотреть... глаза невыносимо жгло, но зрелище стоило даже того, чтобы лишиться их совсем. Новое рождение или только лишь приход в себя - неважно, выглядело это потрясающе.
- Он великолепен! - то ли прокричал, то ли прохрипел самурай спутнику, чей хвост мазнул его по лицу.
Тощий лис оскалился, весело кивнул; он прижался к земле так плотно – что, казалось, превратился в большой кленовый лист, - и зажмурился. Пламя над их головами ревело на тысячи голосов, повторяя один и тот же вопрос и требуя на него ответа, и с каждой минутой его грозное пение обретало все более четкий ритм, пока, наконец, не превратилось в удары огромных крыльев. Натужно заскрипел под весом драконьего тела сук, демон, склонив к плечу голову, рассматривал два земных существа, распростершихся на утесе под деревом. Далеко внизу никак не успокаивался прилив.
- Всякая плоть подобна траве, а слава людей – как цветы на траве, - голос Итсумадена был задумчив и почти печален. – Но если трава засохнет, как сохранить цветы?
Его взгляд остановился на человеке.
- Сделка заключена.

OWARI

[SonGoku >>>]

一期一会
Ichi go ichi e*
ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

Четвертый год эпохи Бунмэй
(продолжение)

То, что она раньше принимала за переплетение толстых корней, оказалось телами – огромная груда тел, сизых, пепельных и багровых. У них не было шей, тяжелые рогатые головы, те, которые сохранились, а не валялись отдельно, сидели на массивных плечах. Из разинутых больших пастей высовывались клыки, скрюченные толстые пальцы, похожие на ветки зимой, украшали острые когти, но и это оружие не помогло им спастись. Обрывки тигровых шкур, обмотанных вокруг бедер у мужчин, и разорванную одежду женщин пачкала кровь. Минаги прижала ладони ко рту, чтобы не вдыхать ее запах. Кто-то убил их всех и сложил тела в кучу... мико подняла голову, чтобы посмотреть на того, кто сидел на самом верху.
Сначала ей показалось, что он мертв, как и все остальные в пещере.
Его кожа глянцево блестела, словно кто-то выплеснул на него красный лак, предназначенный для тории; длинные волосы слиплись в жгуты. Минаги огляделась, сдернула с одного из тел узорчатую каригину, - на тяжелой плотной ткани проступал рисунок мацу-татэваку* в виде сосновых веток, рукава там, где цвет отличался от всей остального одеяния, были прожжены в нескольких местах и порваны, - и накрыла им обнаженные плечи мужчины. За границами сна, за стенами странной пещеры ударил храмовый колокол, и мико открыла глаза. Во влажной зеленой полумгле под защитой высоких сосен басовитый гул показался ей особенно тягучим.

Она больше возила метлой по земле, чем сгребала желтую сухую хвою и листья, сон не шел из головы и смущал не меньше, чем коротенькая, воробьем проскочившая мысль, что конопляная веревочка вот-вот лопнет, и бамбуковые прутья рассыплются по камням. Минаги присела на корточки и, нахмурив брови, строго воззрилась на тоненькие зеленые стрелки травинок, пробившиеся между гальки; сюда же от основания каменной лампы вылез язык зеленого мха. Так и не придумав, чем же заняться в первую очередь, мико протянула наугад руку, пусть та сама решает... из-под низкого лесного полога от ручья дунул ветер и спугнул встрепанного ворона, который раскачивался на ветках. И за металлическим треском крыльев, за шумом деревьев и плеском воды Минаги не услышала шагов: так она думала, разглядывая грязные босые ноги гостя.

-------------------
*matsu-tatewaki - специальный узор на ткани, из которой шили каригину, показывающий высокий статус придворного.

(с Бишем, ага!)

Сообщение отредактировал SonGoku - 10-05-2012, 8:05

[Далара >>>]

Монастырь Небесного дракона, здание, отведенное театральной труппе
поздний вечер

Фуджима Гинносукэ ненавидел театр. Даже в детстве. Переезды, грим, нелепые, слишком яркие и неестественные одежды, пафосные фразы, мучительно медленные выверенные от начала и до конца движения и паузы. Но больше всего он не любил собрания клана. Эти речи с неизменным подвыванием, будто никто здесь так и не ушел со сцены, полные якобы ценных истин. Сначала всегда шли обсуждения нынешнего спектакля и придирчивые сравнения его с предыдущими. Потом планы на будущее. Потом сакэ брало свое, и в этот момент Гинносукэ тайком ускользал.
Он украдкой потер ссадину на локте и тут же заслужил недовольный отцовский взгляд с другой стороны комнаты. Поддернул темный рукав косодэ. Держа прямой спину, аккуратно взял чашечку.
В такое время он завидовал кузену. Тот, по молодости лет и не слишком важному положению в семье не имел права присутствовать на этих собраниях. Наследник же клана и имени был обязан. Быть немой куклой – обязан. Говорили по строго заведенному укладу, и не дай боги сказать хоть слово вне отведенного тебе места. Гинносукэ имел право открыть рот, когда к нему обратятся.
Со скуки он рисовал пальцем на соломенной циновке бесцельные узоры, отдаленно похожие в его воображении на сосновые ветви под ветром на склоне горы, и слушал вполуха разговоры. Слушал, потому что строгий отец может потом спросить, и придется цитировать почти дословно. Хорошо «малявке»! Хотя какой он малявка, этот младший. Просто ведет себя, словно пятилетний ребенок: вечно восторженный, рвется подражать, смеется к месту и нет, и никогда не злится, только порой выпучивает глаза. Наверное, правильно, что ему не дают играть.
Поменяться бы с ним местами...

Сообщение отредактировал Далара - 12-09-2010, 18:27

[SonGoku >>>]

Наследник опустил голову и прикрыл веки, изображая смирение, на деле же в попытке задремать. И тут же привиделся человек в лесу, который сумел обратить нахального вора в бегство. Старинный длинный меч, такой острый, что с легкостью срубал молодые деревца. Грубая, пожелтевшая от времени веревка вместо пояса. Громадные босые ноги, рост великана. И нечеловеческая ловкость. Животная сила. С его обликом слился визгливый крик слуги: «Демон!». Молодой актер поморщился. Нет, похоже, сегодня сну не бывать.
Старейшие, ничуть не стесняясь присутствия остальных, язвительно перекладывали друг на друга вину за неудачу в прошлом месяце. Они напомнили Гинносукэ враждующих императорских наложниц из спектакля. Или сварливых ворон, что спорят, где чье место на заборе. Что ж, по крайней мере, это смешно наблюдать со стороны.
Да, он не ушел из леса без добычи. Но, честно говоря, не стоила она трудов: потертый мешочек тонкой кожи то ли с порошком, то ли с пылью, которая ничем не пахла, да камень с просверленной в нем дыркой. Камень хоть красивый, молочно зеленый с темными прожилками. Его можно подарить красотке, чьи двери и сердце всегда открыты для развлечений, и завоевать особенный танец или поцелуй. Оборванный шнурок только заменить. А от мешочка он избавился ловко: подбросил вместе с маской «малявке». Ну кто подумает связать слухи о бравом разбойнике Тома Тэри с этим младенцем? Гинносукэ заулыбался, довольный собой.

(помощь в выкладении)

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Сообщение отредактировал SonGoku - 11-11-2010, 22:10

[Далара >>>]

烏や狐など
Karasu ya kitsune nado
ВОРОН И ЛИС

Первый месяц 8-го года эпохи Эмпо (февраль 1680 года)

Дождь лил и лил, не прекращался который день – будто на Облачной равнине прохудились огромные бочки, в которых Кура-ооками хранит воду. Капли звонко щелкали по бамбуковым стволам, выбивая замысловатые трели. Земля напиталась так, что подушки зеленого мха разбухли и пружинили под ногами. Раскисшее небо было одинаково немилосердно к гонцу из столицы, что пережидал ливень под гигантской криптомерией, к его притомившейся лошади, к странствующему монаху-сохэю, который дремал, пристроившись между выпирающих кольцами дракона из земли корней, к малочисленной похоронной процессии. Нахохленными промокшими воронами, утопая в хлюпающей грязи по щиколотку, люди брели наперекор непогоде. Дождь с равным безразличием и непочтительностью поливал и украшенное красно-белыми кистями седло, и простой деревянный гроб. Заезжий самурай раздраженно барабанил пальцами по рукояти меча – в такт ударам капель, но не замечал того, - его лошадь, флегматичная ко всему, ощипывала траву, что выбилась между корней старого дерева, влажный ветер трепал сложенные бумажки-шидэ на веревке, опоясывающей толстый ствол.
Топот множества копыт по вязкой грязи на дороге был похож на грохот, с каким ворочает камни быстрый горный поток. В серой полумгле дождя навстречу похоронной процессии из-за поворота дороги показалась развеселая кавалькада. Нарядные лошади вылетели на полном ходу, погоняемые разгоряченными всадниками. Мечи за поясами, охотничьи луки в руках. Собаки оглашали воздух заливистым лаем. Возглавлял группу всадников человек неопределенного возраста – не юноша, но и не старик, хотя складки у шеи и отяжелевшие уже веки выдавали близость скорее ко второму, чем к первому. На голове его возвышалась черная татэ-эбоши, а по роскошной ткани каригину тянулся искусный узор. Его спутники, одетые попроще, даже в пылу охоты не забывали о почтительности и блюли свои места позади предводителя.

Сообщение отредактировал Далара - 11-11-2010, 22:26

[SonGoku >>>]

Столкновение казалось неминуемым. Священник, который шел первым, попятился от неожиданности, но, вспомнив о том, кто он, и что происходит, пошел дальше. Процессия двинулась следом. Молодой человек лет тринадцати – он с серьезным лицом шел за гробом – нахмурился, но старуха рядом с ним положила руку ему на плечо и что-то негромко сказала. Достаточно, чтобы он успокоился. Мальчишка напоминал лицом эту древнюю женщину, но ему не хватало ни силы ее характера, ни твердости взгляда.
И столкновения не произошло. Придворный словно вдруг передумал ехать по дороге и свернул в густую, насквозь промокшую траву на обочине. Подчиненные без раздумий последовали за ним. Те, кто помоложе, переглянулись за спиной у старших, но не осмелились перечить. Старшие хранили полный достоинства вид, под которым при дворе прятали любые переживания. На круглых лицах читалась лишь закрытая от проявлений чувств пустота.
Глава кавалькады тем временем подъехал к двоим, пережидавшим дождь под деревом. Конь нетерпеливо перебирал ногами, обуреваемый жаждой продолжить неистовую погоню.
- Мы гоним лису, - с высоты седла обратился придворный сразу к столичному гонцу и сохэю. – Видели вы ее здесь?
Самурай лисы не заметил, хотя цепочка небольших отпечатков на влажной земле говорила за то, что зверек пробегал тут и не так уж давно. Монах зевнул.
- Нет, - сказал он. – Тут не водится лис. Лет так сорок, может, даже и больше.
Придворный, наклонив голову, как делают кошки, когда видят что-то интересное, внимательно изучил недюжинных размеров монаха и вдруг расплылся в улыбке, от которой хотелось спрятаться, и подальше.
- Не водится, значит. Ай-яй-яй, придется серьезно поговорить с наместником. Он-то уверял, что лисы здесь в изобилии.

[Bishop >>>]

- Мне-то что до того? – хмыкнул сонный монах. – Говори с кем захочешь.
Придворный расхохотался и подстегнул лошадь. Промчался мимо траурной процессии, едва взглянув на нее. Но в этот раз спутники не последовали слепо за предводителем. Трое младших остановили коней у дерева, но, сообразив, что верхом на таком маленьком пространстве они друг другу только мешают, спешились. Один держал наперевес копьё-яри, двое других полагались на силу кулаков.
- Ты говорил непочтительно с нашим господином, - не скрывая неудовольствия, заговорил первый из них.
- Извинись перед нами, и мы передадим ему твою нижайшую мольбу о прощении, - поддержал его второй.
Третий просто так надувал щеки.
- Что-то не хочется, – монах встал; повязка скрывала его лицо почти целиком, видны были только глаза.
Гонцу из столицы не хотелось выбираться под дождь, но делать было нечего, еще меньше ему улыбалось остаться посреди чужой драки. И с сохэем он связываться не хотел, но предполагал, что придется – если тот примется выдирать из «фазанят» пестрые перья. Те же то ли не обладали большим умом – даже в сложении на троих, - то ли до крайности были ослеплены собственным положением, но откровенно лезли в драку.
- Кто ты такой, чтобы так разговаривать со свитой самого господина Карасумару?! – завопил первый и, отказавшись от мысли применять кулаки, потащил из ножен меч.
- Да что с вами нянчиться... – воин пустоши махнул рукой от досады: зря проснулся, мол, мог спать и дальше.
Повернулся, чтобы устроиться вновь на подстилке из мокрого сочного мха и корней. «Фазанчик» занес над головой меч, с воплем кинулся на обнаглевшего сохэя, но клинок, которым он намеревался располосовать широкую спину, лишь оставил на толстой коре криптомерии глубокую зарубку.

[Далара >>>]

- Что орешь? – захотел знать сохэй. – Чтоб не так страшно было?
Он удерживал одной рукой запястье мальчишки, второй – сжимал ему тонкую шею; под пальцами ощущалось, как неистово бьется жилка на горле. Придворный сопляк трепыхался, будто пойманный в силки заяц, не готовый сдаваться, но и без надежды обрести вновь свободу. Монах отобрал у него меч, отпихнул. Собирался добавить скорости пинком, передумал. Посмотрел на гонца.
- И тебе что-то нужно?
Нет, уже ничего. Лишь убежища понадежнее – от дождя и от гнева того, чья печать скрепляет послание у столичного гонца за пазухой. «Фазанчики» столпились в двух шагах от дерева под дождем. На их лицах читалась смесь противоречивых чувств: гордость велела бросаться в бой и ни в коем случае не отступать; инстинкт самосохранения подсказывал, что лучше бы монаха оставить в покое. Юнцы маялись, не зная, что именно предпочесть.
- Извинись! – бросил один из них, но как-то не слишком уверенно.
Наконец, тот, который был вооружен яри, решился и с тем, что казалось ему самому воинственным кличем, бросился в атаку, намереваясь проткнуть сохэя. Моцуке-коромо* у монаха и без того требовало починки, обтрепалось кое-где, так один из изогнутых «рогов» магари-яри* располосовал неподвязанный рукав. Предполагалось, что он же – если «фазаненок» не промахнется, - вонзится в живот наглецу. Не случилось. Разъяренный монах, позабыв про учение Будды напрочь, перехватил копье позади наконечника, развернул. Так что если что и пострадало, так это одежда и немного – шита-харамаки*, предусмотрительно надетый под нее. Рукоять яри жалобно треснула под ударом меча.
- Ты кем себя возомнил? – тигром рыкнул сохэй. – Нобушиге из Белого феникса? Так тебе до Демона битвы как до вершины вот этого дерева.

---------------------------------------
*Motsuke koromo – верхняя одежда буддийских монахов из льна или конопли обычно черного или серого цвета, ее крой дает большую свободу движения, что особенно удобно, так как ее носят в дороге.
*[url=http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/a/a3/Yari-p1000609.jpg]Magari yari - 曲槍 – букв. «изогнутое копье», так же известное как джумонджи-яри (jūmonji yari - 十文字槍 – крестообразное копье), оружие сходное с трезубцем или протазаном, отличается двумя изогнутыми клинками по бокам центрального.
*Haramaki - 腹巻き – букв. («то, что обернуто вокруг туловища»), часть доспехов для защиты торса, харамаки изготавливались из нескольких слоев шелка, кольчужной сетки или соединенных гибкими сочленениями железных пластин, и крепились шнурами. Шита-харамаки (下腹巻き) защищают лишь грудь и бока, но не спину.

[SonGoku >>>]

Наставления он сопровождал тяжеловесным физическим воздействием на незрелый ум слушателя... проще говоря, колотил головой бедолаги по стволу столетнего великана. Двое приятелей юнца робко попытались вмешаться, но разлетелись в стороны, как воробьи. Неизвестно чем бы закончилось дело, если бы с дороги не раздался грозный окрик, перекрывший жалобное повизгивание «обучаемого».
- Вы, оглоеды! – орал старший. – Где вас носит, слюнтяи?! А ну живо на место!
Свободные мальчишки попятились к лошадям. Тот, кого держали, сделал попытку упереться в ствол, но сумел только ободрать пальцы.
- Пустите... – наконец взмолился он.
- Хорошо затвердил урок?
- Ы-ы! – ответил тот, необдуманно кивнул и тут же схватился за голову обеими руками.
- Дурак.
Отпустив малолетку, сохэй с сожалением изучил прореху на рукаве, оторвал болтающийся лоскут. Смочил дождевой водой и – протянул «фазаненку».
- Приложи, не так будет болеть.
Мальчишка шарахнулся, как от огня. Торопливо забрался на коня, и вся троица умчалась к старшему, наверняка, получать нагоняй.
- Дурачье... – с сожалением проворчал сохэй.
Он пошарил у себя за пазухой и извлек на свет мокрого и напуганного лисенка. Шерсть зверька топорщилась во все стороны, но от этого он не становился больше; наоборот, казался совсем замученным и жалким.
- Теперь понял, что нельзя раньше времени вылезать из норы?
Зверек молча свисал, поджав хвост.
- Ну беги...

[Bishop >>>]

Столичный гонец слышал, будто бы далеко в северных землях, где очень холодно и всегда лежит снег, люди вырастают такими, что их с непривычки можно спутать с джикининки*, – а может, это они самые и есть! – но не здесь же, в нескольких ри от Нары. Тут, говорят, только Дайбуцу огромный. Нет, сохэй, что протягивал руку и вовсе не за подаянием, а за письмом, и с таким видом, будто имел на то полное право, был ростом поменьше... но ненамного. Так, по крайней мере, казалось усталому, растерянному и напуганному гонцу.
- Не трясись ты, не съем, - добродушно посоветовал ему монах, разворачивая послание сегуна.
Бумага подмокла, и строчки, что были выполнены уверенной рукой, чуть-чуть расплылись.
Господин Карасумару, наблюдавший сцену издалека, под струями дождя похожий на красочный рисунок с гравюры, издал легкомысленное: «хе-хе», и потрепал по холке коня, который мотал головой от щекотно стекающих по морде капель.
- Ты не находишь, что этот человек слишком добр к лисам и неблагосклонен к людям?
Конь не ответил, да от него и не ждали.
- Но какая сила! - придворный восхищенно цокнул языком. – Боюсь, мы еще увидим ее в действии. Ай-яй-яй.
Подъехал старший из свиты. Он намеренно не косился на сохэя, но на широком лице и так была написана вся испытываемая им неприязнь.
- Господин, наши люди гонят кабана. Прошу вас присоединиться.
Карасумару улыбнулся с безразличной холодностью.
- Даже в этой провинции найдутся люди, более достойные служить мне, ты не считаешь?
- Более не повторится, - старший привык сходу догадываться, о чем говорит господин.
- Проследи за этим.
Он развернул коня и бросил, не оборачиваясь:
- Так где же кабан?

------------------
*jikininki -食人鬼 – букв. «демон-людоед», люди, которые при жизни были жадными и самовлюбленными, после смерти обречены стать джикининки и по ночам выкапывать недавно захороненных мертвецов и поедать их, а так же пищу, оставленную как подношение мертвым. Джикининки оплакивают свое состояние и ненавидят свой аппетит, они почти великаны и ужасны на вид, хотя в некоторых историях способны притворяться обычными людьми днем.

OWARI

[Далара >>>]

ぬっぺっぽ
Nuppeppo
НУППЕППО

Восьмой год эпохи Эмпо*

В ненастный зимний день, когда ничего не видно за три шага, снег летит в лицо и норовит залепить глаза, а угрюмые темные стволы деревьев кажутся столбами ворот, что ведут в потусторонний мир, в постоялый дом на скромной перекладной станции набилось столько человек, что когда на пороге, укутанные белым покрывалом липкого снега и похожие на двух бездомных призраков, появились рослый монах-сохэй и его спутница, хозяин только развел руками. Гости оказались настойчивыми, и, опасаясь за свою жизнь, если предложение оскорбит могучего путника, владелец дома согласился предоставить под ночевку хлев. К утру ненастье прекратилось, даже выглянуло через серые клочья облаков бледное заспанное солнце. Те, кто попытался продолжить путь, к полудню вернулись с рассказами о безнадежно заваленных снегом перевалах. Первый этаж постоялого дома сдержанно загудел людскими голосами, в дело пошли сакэ и разговоры. В углу весело и шумно кидали кости.
Разгневанным пестрым мячиком раскрасневшаяся Ицумэ влетела в просторный, пахнущий свежими опилками и сеном хлев. Речь она начала еще с порога, одновременно разыскивая объект своего гнева. Методичности Пончику не хватало, и она металась из угла в угол, заглядывала в стойла и переворачивала рогожки. Денег нет, громогласно возвещала она, чем заслужила пристальное внимание лошадей, но нет, ее спутник валяется без дела, как будто вся еда в мире к его услугам. А мог бы и заработать, между прочим! Всего-то надо, что выполнить желание местного даймё. В деревне у моста стоит табличка с объявлением. Крестьяне – трусы, только головами качают да судачат направо и налево. Посему пускай сохэй, наконец, поднимет свой ленивый зад и отработает им обед, потому что живот уже сводит, а она не собирается жевать сено!

---------------
*Восьмой год Эмпо - 1680-й.

Сообщение отредактировал Далара - 26-11-2010, 17:14

[Bishop >>>]

Если в ответ на ее призывы какая-то мышь и зашуршала соломой, так это та, что носила потрепанный балахон, а на запястье наматывала длинные монашеские четки и... и только что перевернулась на другой бок. Ну что ж, как поднять супруга - да не придется ему замочить ноги в холодной реке Сандзу! - с нагретого супружеского ложа, Пончик давно уже знала. Раз нет под рукой метелки для пыли, Ицумэ взялась за вилы.
- Oi, женщина? - мгновенно проснулся сохэй. - Ты чего?

В трех окрестных деревнях (две на южном склоне горы и одной по другую сторону, но необязательно идти через перевал, можно по тропке, так быстрее, хотя местные жители предпочитают окружной путь, но об этом чуть позже) Матахачи слыл человеком исключительной храбрости. Мало того, что из дровосеков он единственный зимовал в лесной хижине, но и возвращался туда, распродав хворост и основательно подогрев природную смелость крепким шочу, практически за полночь. Злые языки - и завистники! - утверждали, что зимний морозец, голодные дикие звери и горные духи не так страшны, как сварливая жена отважного дровосека, которая имела привычку драть горло в любой ситуации и ходить с таким лицом, будто все ей обязаны по гроб жизни. Деревенские сплетники единодушно сходились на том, что Матахачи предпочтет замерзнуть в объятьях снежной девы, чем оглохнуть от истошных воплей супруги.
Сегодняшней ночью репутация неустрашимого человека и явилась причиной безграничного изумления Матахачи. Когда он несколькими часами раньше, сгибаясь под тяжестью большой связки веток и сучьев, спускался в деревню по узкой (той самой!) тропе, то не видел двух припорошенных снегом стожков (один чуть побольше, второй чуть поменьше) у ограды старого монастыря.

[SonGoku >>>]

Дровосек мог поклясться, что утром их тут в помине не было! Дневной снегопад мог укрыть все следы, но... И тут мы как раз подходим, виляя, как дорога к хижине Матахачи, к той причине, о которой упоминалось ранее. Дело в том, что тропа идет мимо небольшого, давно заброшенного буддийского храма; серые от времени и дождей, подгрызенные непогодой узкие дощечки-сотоба* до сих пор торчат из снега за оградой. И никто в здравом уме и твердой памяти не станет рисковать своей жизнью после заката. Разве что Матахачи.
И тут стог поменьше очень звонко чихнул.
- Oi, женщина, - зевнув, сказал второй стог. - Кто-то сплетничает о тебе.
Матахачи застыл, будто вкопанный.
- Да кому сплетничать-то? – резонно возразил первый стожок и чихнул вторично. – Сыро тут!
С третьим чихом почти весь снег осыпался.
- Добрый путник... Тьфу, не умею я речи говорить! У тебя есть что-нибудь из еды? – спросила глазастая соломенная вязанка; взгляд блестящих темных выдавал такой голод, что у храброго дровосека самого забурчало в животе, хотя он-то совсем недавно съел целых три рисовых колобка.
А заодно чуть не отнялись ноги.
- Во мне мяса не так уж и много... - попробовал объяснить он, делая пробный шаг назад.

---------------------
*sotoba- 卒塔婆 - посмертная деревянная дощечка с посмертным именем и сутрой, которую устанавливают на могилах, символизирует пагоду.

[Далара >>>]

- Да это и так видно, - неприязненно заметила вторая скирда, вдвое больше первой; голос у нее был мужской. – Не успел нагулять?
- Да как бы...
- Так может, у тебя с собой что-то есть съедобное? – строго вопросил женский голос и укоризненно добавил: – Не пошел же ты ночью в лес без припасов.
Надо откупаться, - понял Матахачи. Иначе сожрут демоны, не посмотрят, что в нем одни кости и жилы. Говор у обоих был не местный, хотя совсем разный. Храбрый дровосек представил, как сначала один, потом уже два прожорливых стога сена идут от одной деревни к другой, съедают всех жителей и отправляются дальше. Вот и сюда добрели. И дневной свет им не помеха.
- Ты чего побелел, как Снежная дева? – обеспокоился сноп поменьше.
Голова у Матахачи сделалась легкая-легкая...
- О как! – сказал сноп побольше и выпрямился.

Сохэй легонько попинал дровосека в бок – несильно, только, чтобы привести в чувство, но тот как закатил глаза, так и валялся в снегу. Монах подобрал фонарь, пока огонек в нем не съежился совсем.
- Может, используем его вместо приманки? – без уверенности в результате предложил монах.
С наживкой вышла незадача. После краткого энергичного спора охотники пришли к выводу, что столь худосочное жилистое угощение пробудит аппетит разве что у голодного духа, да и то - под вопросом. К тому же, Ицумэ вдруг вспомнила про человеколюбие... э-ээ, совсем не в том смысле. Отважного лесоруба оттащили в сторонку и оставили там в покое, но - позаимствовали веревку.
- Сделаем из нее поводок, - объяснил сохэй, постукивая себя кулаком, чтобы разогнать кровь; соломенным плащом он накрыл дровосека и теперь мерз. - Вдруг он не пойдет по доброй воле?

[Bishop >>>]

Приунывшие и озябшие полуночники уже думали, что до утра просидят под перекошенным монастырским забором, когда в нос им ударила тошнотворная вонь. Представьте: вы блаженствуете на берегу ручья с удочкой и надеждой поймать на обед несколько рыбин в тишине, благодати и умиротворении летнего дня, а с противоположного горного склона на вас катится колокол монастыря Энряку-джи. Аромат нуппеппо по воздействию сходен с вашими ощущениями в момент столкновения с тем бронзовым великаном. Даже Матахачи очнулся приоткрыл один глаз и опять притворился мертвым.
Он был розовый и лоснящийся, словно новорожденный младенец. Он был выше сохэя, хотя Пончик считала, что подобное невозможно. Он сочился прозрачной сукровицей и колыхался складками жира. И он просто невыносимо вонял!
Даже зажав нос, невозможно было избавиться от запаха, тот как будто проникал сквозь кожу. Ицумэ поняла, что совершила самую большую ошибку в своей жизни, когда заставила спутника заняться этим делом. Или решила пойти с ним (чтобы не увильнул, а вовсе не ради помощи). И еще – что не сможет теперь есть целую неделю.
- Как ты собигаешься надефать на нефо фегефку? – не отнимая пальцев от носа, поинтересовалась она.

[SonGoku >>>]

Нуппеппо был похож на гигантский кусок протухшего мяса. Ну... он им и являлся - в определенном смысле. Без глаз, без ушей, лишь с намеком на безгубый рот, он ковылял по снежным заносам на коротеньких толстых ножках, распространяя вокруг миазмы залежалого мертвеца.
Отловить неуклюжий гигантский мясной рулет - чего проще? Но нуппеппо то ли догадывался о последствиях, то ли из чистого упрямства, но не шел им навстречу. Наоборот, он, явив завидную прыть, метался по всему кладбищу, топча снег и сминая сотоба. Веревка соскальзывала с его гладкой и влажной туши; от всех троих - и от взмыленных запыхавшихся охотников, и от их неожиданно ловкой добычи - валил пар.
- Я вам что, молодая лиса, чтоб скакать за этой мышью? - возмутился сохэй, выкарабкиваясь из сугроба.
- Ты старый и не лиса, иначе давно придумал бы что-нибудь получше, - зло бурчала Пончик.
Тот факт, что ей никак не удавалось высвободить ногу из ямы между двумя могильными камнями, не прибавлял ей добродушия. По ветке над ее головой проскакала белка, обрушив Ицумэ за шиворот маленькую лавину снега. Разъяренная женщина запустила в пушистую негодяйку плотно скатанным снежком, но промахнулась и зарычала от злости.
Матахачи сжался в комок под соломой и зажмурился, пообещав бросить пить и вернуться к жене (но все ж таки то и дело поглядывал, что творится на заброшенном кладбище). Пончику, наконец, удалось высвободить ногу, и она едва не бросилась с кулаками на нуппеппо, который замер у кромки леса и, кажется, ждал продолжения. Монах дал себе слово, что кто бы ни был заказчик, но платить им за труды он будет в пять раз больше. Все трое, даже без разговоров, пришли к выводу: хуже быть не могло...
Оказалось - они все ошибались.

[Далара >>>]

Первым нового участника действа заметил, как ни странно, нуппеппо и шумно затопал подальше от него. Вернее – нее. Наполовину лысую безобразную старуху, наверное, привлек необычный шум. Она выплыла из леса и тут же нацелилась хищным взглядом на Ицумэ. Отбросила то, что держала в руках, и двинулась вперед. Предмет покатился по снегу и застрял у ближайшей могилы, выпучив испуганные остановившиеся глаза. Пончик, как прикованная, глядела на них, на раззявленный рот с потеками крови, отказываясь верить, что когда-то эта голова принадлежала человеку. Сохэй подцепил носком спрятанную заранее в снегу бисэнто*, перехватил, крутанул, отгоняя оголодавшего духа. Заиндевелый широкий клинок зашипел, разрезая морозный воздух.
- Что ж тебе не спалось?!
Только тогда его спутница вышла из оцепенения. Пыхтя, отчего вокруг поднялся густой пар, попыталась вытащить спрятанный под одеждой нож. А когда не удалось даже нашарить его, метнула в старуху плотный, почти как камень, снежок. На ее ноги – вернее, то место, где вместо них плавал туман, - Ицумэ старалась не смотреть. И так и не поняла, каким образом отвратительная бабка сумела увернуться от снаряда.
- Когти не обломала - возиться в промерзшей земле? – поинтересовался монах.
Кубикаджири* недоуменно глянула на длинные, желтые ногти; под ними чернела грязь и запекшаяся кровь. Может, и сточила за время, которое бродит призраком по земле, но горло располосует за один взмах. Плешивая бабка облизнулась и голодным взглядом приценилась к людям, забредшим в неурочный час на кладбище. Монах, кажется, был вкуснее, зато девица – доступнее.

--------------
*bisento - 眉尖刀 – тип нагинаты с более широким клинком и более тяжелым древком, чем у традиционной; японский вариант китайской гуань дао.

*kubikajiri - 首かじり – (букв. «поедатель шей») йюрей, душа умершего насильственной смертью человека, в виде плешивой старухи, которая раскапывает могилы в поисках своей утраченной головы. Не найдя, она перегрызает горло мертвецам и поедает их головы. Может напасть и на живого, если встретит его на кладбище. По одной из версий, кубикаджири становится мертвец, которому родственники перестали делать подношения.

Сообщение отредактировал Далара - 20-12-2010, 16:43

[Bishop >>>]

Пончик попятилась, увязая в снегу, и огляделась в поисках хотя бы палки, чтобы отбиваться, пока будет добираться в укрытие. Самое безопасное место она уже определила, оставалось лишь преодолеть десяток шагов до него. Как назло, не удавалось ни увидеть, ни нашарить ни единой лежачей ветки. А старуха все ближе. Еще эта соломенная накидка мешает!
В общей суматохе нуппеппо кое-как осилил кладбищенскую ограду и, грузно переваливаясь с боку на бок, затопал по дороге в деревню. Леса он сторонился; должно быть, опасался застрять в кустах.
От тяжелого, острого клинка старуха все ж таки старалась держаться подальше; то ли ей не нравился темный, с узором металл, из которого была выкована бисэнто, то ли звон бронзовых колец, украшавших оружие, резал слух. Сохэй выдернул девчонку из снега и принял, может, и унизительное, зато разумное в такой ситуации решение:
- Бежим!

Первым в сонную деревушку, оскальзываясь на поворотах, громкоголосым вестником ворвался дровосек. Говорят, он потом три дня просидел, запершись в чулане, и не высовывал из дома носа, но это, конечно же, неправда. Только не такой отважный человек, как Матахачи!
Следом голова в голову примчались монах и вонючий йокай. Позади бежала вооруженная хворостиной девица, направляя хлесткими ударами с трудом завоеванную добычу, как пастух лошадей. Не все пришлись по лоснящемуся заду нуппеппо, о чем сохэй и сообщил, когда сумел отдышаться.

[SonGoku >>>]

Что-то в последнее время никак не удавалось прогнать поселившийся в его костях холод. Не помогали ни физические упражнения (под бдительным присмотром и по настоянию дайгаро*), ни подогретое сакэ, ни самое проверенное средство - женщины. Должно быть, жизнь его повернула к закату. Его дни сочтены. Цугару Нобутака ощущал, как с каждым прожитым часом дряхлеет, превращаясь в ничто, его тело, слабеют руки и ноги и отказываются повиноваться. Он бесславно умрет, как все прочие люди, и одна только мысль об этом сводила его с ума.
Впрочем, мысль о красивой гибели на поле боя (в это мирное время и в их-то глуши?!) была в равной степени неприятна.
Отражение в бронзовом зеркале лгало. Нобутака понимал: эта гладкая кожа и блестящие волосы - лишь иллюзия, за которой скрывается неприглядный лик старости. Почему же так холодно? Раскаленные угли в хибачи* перемигивались оранжевыми глазами, как в насмешку. Господин «Черных камней» тоскливо вздохнул и плотнее закутался в подбитую ватой накидку.

Что-то в последние годы он стал тяжеловат на подъем... Опять проспал, ну что ж ты будешь делать? Дайдоджи с неудовольствием осмотрел правую руку (распухшие суставы ныли, как будто он чересчур долго держал пальцы в ледяной воде) и взял с небольшого подноса у изголовья пару грецких орехов. Час-другой упражнений, и рука будет в полном порядке.

-------------
*daigaro -大家老 – старший из каро, ближайших вассалов даймё, с правом распоряжаться в замке в отсутствие хозяина.
*hibachi - 火鉢 – букв. «чаша огня», бронзовая жаровня.

[Далара >>>]

Половицы негромко постанывали под ногами; за последний десяток лет дайгаро набрал вес и немного остепенился. Но шутить по этому поводу никому не рекомендовалось: правая рука хоть побаливала, но тот, кому Дайдоджи Шигео хотел выразить неудовольствие, потом день ходил с распухшим, похожим на переваренную гьёдза* ухом.
В доме многие еще спали, лишь на кухне растопили печи и взялись за приготовление горячей еды. Дайгаро неторопливо обходил коридоры, узнавая все ли в порядке; он служил в этом клане, как раньше его отец и дед, а до них - прадед и пра-прадед. При старом хозяине нужно было лишь сопровождать господина и запоминать отданные слугам и домочадцам распоряжения. При молодом приходилось приказывать самому.
Хотя тот и не спал - на бумаге, которой была затянуты перегородки в его комнате, лежал желтый отсвет лампы. Господин Нобутака боялся уснуть, опасаясь, что во сне к нему подкрадется смерть. Дайгаро саркастически хмыкнул: молодой господин обладал богатым воображением, этого нельзя отрицать. Но последняя его идея превзошла все ожидания!
- Начитался китайских трактатов, - проворчал дайгаро, который, отчаявшись отговорить господина, подумывал, не скормить ли ему кусок основательно протухшего мяса, утверждая, что господин изволит вкушать вожделенную плоть нуппеппо. - Тьфу!
План сработал бы на какое-то время, а там, глядишь, вакадоно изобретет себе новую блажь.
Мальчишки ссыпались вниз по узкой лестнице, стоило грозно нахмурить брови, и устроили там галдеж - чисто воробьи. Сам дайгаро спустился неторопливо, сохраняя величественную степенность. Присмотр за молодежью не требовался, но Дайдоджи нравилось наблюдать, как темные комнаты наполняются утренним светом, когда поднимают тяжелые щиты-ставни, за которыми на ночь и зиму прячутся от холода. Днем часть придется опять опустить, да еще принести жаровни; молодой господин опасается подхватить какую-нибудь хворь. Но пока он сидит, точно в кокон, закутавшись в одеяла, можно было вздохнуть полной грудью.

(помогаю выкладывать)

------
*gyoza - 餃子 - серповидные клецки, начиненные креветками, рыбой и овощами.

Сообщение отредактировал Далара - 14-01-2011, 14:16

[Bishop >>>]

Что Дайдоджи и сделал, опершись ладонями о широкую раму окна. И, не выдержав, зажал нос. Мертвечиной смердело так, будто к ним на конюшню забрался медведь и задрал всех лошадей... Только как бы они успели разложиться за одну морозную ночь?
Посреди двора сидел чужой человек.
Ну... монах, разумеется, монаху рознь, особенно, странствующий, но, как правило, все они моются не слишком часто, и этот не был исключением. Но источником ароматов был не он, а живая груда мяса у него на привязи. За спиной монаха пряталась (и настороженно оттуда выглядывала, блестя глазами) крепкая деревенская молодка.
Странная парочка явно была не в ладу друг с другом. Она хотела, чтобы вперед вышел монах; он отказывался сдвинуться с места. И откровенно зевал в ладонь. Девица стрельнула взглядом в дайгаро и толкнула спутника в спину, не жалея силы.
- Э?
- Иди отдай ему этого. И потребуй награды. А то что, мы зря работали?
Ее голос звучал приглушенно из-за намотанной по самый нос тряпки - спасалась то ли от мороза, то ли от запаха.
- Как зовут? – спросил Дайдоджи.
Монах все понял правильно, даже кивнул в знак благодарности... и поднялся. Мальчишки, что шушукались у дайгаро за спиной, метнулись в разные стороны, как встревоженные воробьи; одного удалось отловить и отправить наверх, к господину.
- Кенрен из Нары.

[SonGoku >>>]

Сам Дайдоджи не жаловался на рост, но сохэй, хоть и был пониже, но упрямством и шириной плеч мог померяться с ним. Дайгаро смерил пришельца взглядом, хмыкнул.
- Так чего же ты хочешь, Кенрен из Нары?
Монах ткнул в гору мяса, которая боязливо топталась неподалеку.
- За него были обещаны деньги. Мы его привели. Платите.
Мальчишки облепили окна в соседних комнатах, как воробьи – вывешенный специально для них рисовый колобок. Выглядывали из-под не поднятых еще ставен, готовые броситься наутек при первом признаке опасности. Галдели они гораздо тише, но так же бурно, как раньше. Молодица, которую теперь и вовсе не было видно, снова высунулась и погрозила им кулаком.
Молодой господин все же спустился к ним (должно быть, любопытство в его душе хоть и страдало немощью, все же не иссохло окончательно), но немедленно побелел лицом и приготовился лишиться чувств. Мальчики-джиша* не допустили позора, подхватив под руки.
- Ч-что э-это? – спросил Цугару слабым голосом.
Дайдоджи не заблуждался насчет господина, да и теплых чувств к нему не испытывал, но в кои-то веки не мог винить в малодушии. Упитанная добыча испортила воздух, кажется, во всей округе.
- Мне кажется, что нуппеппо.
Чуткое ухо старого дайгаро уже отловило в речи монаха (хоть тот и не отличался излишней многословностью) южный акцент, Дайдоджи приготовился к долгому торгу. А сохэй сел поудобнее, скрестив ноги - как в подтверждение. Дайгаро присмотрелся внимательнее, усмехнулся в усы: сразу ясно, что спорить нет смысла.
- Послушайте добрый совет, Нобутака-доно, - произнес он вслух. - Заплатите ему, пока не запросил втрое больше.

_________________
*jisha - 侍者 – (букв. «тот, кто служит») паж, прислужник при храме или даймё.

[Далара >>>]

Выстиранная одежда сохла над очагом, хозяин маленькой придорожной гостиницы-миншуку чистил снегом на заднем дворе харамаки*, а хозяйка одолжила новым гостям чистую смену. Неизвестно, какая причина была у ее неслыханной щедрости: то ли золотая монета, которую покрутили у нее перед носом, то ли опасение, что вонь распугает других постояльцев... то ли факт, что один из двоих путешественников был рослый громила-сохэй. Монахи-воины в последнее время нечасто заглядывали в их края, поговаривали, что их всех повывели, но, видать, это враки. Как же, как же, избавишься ты от них!
Аппетитом эта парочка отличалась также отменным, но хозяйка (пусть охая и ворча) подносила все новые миски с лапшой и курятиной. Вернувшись на кухню за очередной порцией, она поделилась с мужем - тот как раз вернулся в тепло и отогревал покрасневшие пальцы над очагом, - наблюдением:
- И с каких это пор у монахов бывают жены?
Она выловила из котла несколько кусков мяса, шлепнула их поверх лапши и пояснила, пока муж недоуменно хлопал глазами:
- Они ссорятся, как супруги.
Тоже верно – сохэй все поглядывал на отдельный угол, где затеяли игру в кости, и хотел знать, куда перепрятаны деньги, а заодно и оружие. Бабенка каждый раз смотрела грозно, и в ее взгляде читалось обещание всяческих бед. Когда же дело доходило до разговора, она принималась расписывать последствия неудачной ставки. Отдавать спрятанное отказывалась, напирая на то, что при ней сохраннее будет, а монах просадит в два счета.
- Может, он просто сопровождает ее куда-нибудь? – наконец, выдал хозяин, вспомнив старые легенды.

-------
*Haramaki - 腹巻き – букв. («то, что обернуто вокруг туловища»), часть доспехов для защиты торса, харамаки изготавливались из нескольких слоев шелка, кольчужной сетки или соединенных гибкими сочленениями железных пластин, и крепились шнурами. Шита-харамаки (下腹巻き) защищают лишь грудь и бока, но не спину.

Сообщение отредактировал SonGoku - 28-06-2011, 14:00

[Bishop >>>]

Жена, составив на бамбуковый поднос дымящиеся плошки, окинула скептическим взглядом деловитую пухляшку с румяными отмытыми щеками, по-деревенски крупными чертами и вздернутым носом-кнопкой, которая столь же мало походила на спутницу жизни какого-нибудь самурая, как сам монах - на буси* из знатного рода. Какое уж тут изящество. Что манеры, что говор, все в одну точку.
- Не похожа она ни на наследницу клана, ни на чью-то богатую дочурку. Да и с чего вдруг таким делом заниматься сохэю?
- Из него монах – как из нашего соседа Будда, - проворчал хозяин и вытер прохудившийся нос рукавом. – Он даже вараджи завязывает как воин.
Теперь уже оба выглянули в общий зал. Монах сидел босиком, потому что на его размер не подобралось гэта. Молодица пристроилась рядом и, допивая ароматный бульон, втолковывала ему, что нельзя и дальше ходить без единого свитка с сутрами. Она не знает, умеет ее спутник читать или нет, но не может позволить продолжаться безобразию. Может быть, он знает все сутры наизусть, - хотя она в этом сомневается, - только свиток все равно должен быть. Она даже готова читать вместо сохэя, если придет нужда.
- Знаешь, жена, - сказал хозяин и понюхал свои пальцы, сколько он ни мыл сегодня руки, а они все равно воняли мертвечиной. – А похоже, что эти двое поймали нуппеппо. Гнилью так и несет.

_____________________
*bushi - 武士 – (букв. «военный человек»), изначальное обозначение представителей традиционно воинских семей, в конце XII века сначала сделавшееся синонимом слова «самурай» (侍), а впоследствии замененное им. Самураями (букв. «теми, кто служит») военных называли столичные аристократы, сами воины предпочитали называть себя «буси».

[Далара >>>]

Знал монах грамоту или нет, но взглянуть на него сейчас – не поверишь. Даже рот по-детски приоткрыл от удивления, как будто все пытался сообразить, чего хочет от него бойкая деревенская дева. Или все те коку* риса, которые любой самурай мечтает получить в год, свалились на него одним мешком – в буквальном смысле.
Они почти пришли к компромиссу - он соглашается раздобыть пару сутр, она разрешает ему сыграть пару конов, - когда сделка пошла псу под хвост. В общий зал ввалился еще один гость. На него было жалко смотреть: весь облепленный мокрым снегом, продрогший, он так громко стучал зубами, что долго не мог выговорить даже слова. Наконец, выдув залпом горячей воды, он спросил, не видел ли кто-нибудь здесь монаха по имени Кенрен из Нары, а при нем деревенскую молодку. Игроки в углу загалдели нарочито громко, демонстрируя, что им нет ничего важнее костей, что катятся по столу. Остальные примолкли.
Сохэй, продолжая жевать, наклонился к девчонке.
- Неси меч.
Эту часть жизни Пончик ненавидела. Она не понимала, почему мироздание и ками не могут освободить ее от ситуаций, когда ты только-только понимаешь, что жизнь наконец-то хороша, у тебя крыша над головой, в руках вдоволь еды, - и тут все рассыпается, как песочный замок меж ладоней. Нет, первую часть следовало оставить, а вот от второй избавиться, желательно навсегда.
Несмотря на приятную округлость, Ицумэ была девушкой проворной, а потому шмыгнула к лестнице и протопала на второй этаж, где им отвели комнату, быстрее, чем новоявленный враг мог бы ее перехватить. Ровно двенадцать ударов сердца, и она, задыхаясь, протянула своему сохэю оружие. Тот вытер ладонью губы, положил меч рядом с собой.

______________
*koku - 石 – (букв. «камень»), мера веса, приблизительно равная 278,3 литрам или 150 кг. Изначально коку определялась из расчета, сколько риса требуется, чтобы прокормить одного человека в год (учитывая, что одной массу – 0,18 литра – должно хватать на один день).

[Bishop >>>]

Хозяин открыл было рот, но супруга, которая думала куда быстрее него, дернула мужа за рукав. Тут он тоже подумал о том, что хорошая прибыль может уплыть между пальцев.
- Да тут много ходит всяких людей...
- Никак что-то стряслось? - перебила его хозяйка.
К тому времени гонец отдышался, а Пончик выглядывала из-за широкой спины спутника и примеривалась стащить у соседей миски для оказания поддержки в виде горячего бульона, вылитого на голову врагу.
- Наш господин Цугару-доно...
- Неужели хватило смелости съесть эту гадость? – удивился сохэй.
На тощей шее гонца дернулся острый кадык. Народ (даже те, кто делал вид, будто им все равно) навострил уши. О необычном желании хозяина «Черных камней» в округе не знал лишь ленивый, да и тот – потому что чересчур крепко спал. Ицумэ сморщилась, представив мерзкий вкус под стать запаху.
- Так господин дайгаро сказал, что если тот не попробует хоть кусочек, он заставит... – тут гонец сообразил, что, кажется, сболтнул лишнее. – Не ваше дело!!!
- Как скажешь, - покладисто согласился монах и опять взялся за еду.
Пончик безнадежно посмотрела на свою миску и отодвинула подальше.
- Господин дайгаро велел передать дополнительную награду, - посланник достал из-за пазухи сверток. – И свое предложение убраться отсюда подальше.
Сохэй отложил палочки, протянул к гонцу раскрытую ладонь.
- С этого надо было начинать. Дай сюда.

[SonGoku >>>]

Когда-то в Черных камнях было весело. Здесь, в холодном краю, куда опаздывала весна, лето было скоротечным и буйным, а потом все на долгие месяцы погружалось в зимний покой, далеко от столицы, от политических дрязг небольшой клан Цугару жил в мире, не с соседями, так сами с собой. Север, родина воинов, принял их и позволил остаться. Длинными вечерами они слушали истории про Снежную деву и намахагэ*. Они стали лепить из снега юкими-гата* и зажигать в них по праздникам свечи; лампы были недолговечны, и они научились ценить их тающую красоту. И радовались, когда на проталинах сквозь толстый слой коричневого от старости мха пробивались весенние первоцветы.
Так было и так перестало быть при молодом господине, чье сердце остыло, должно быть, еще при рождении, и даже солнце в разрыве меж тучами не хватало сил его отогреть.
Дайдоджи посмотрел на ледышку, зажатую в кулаке. Он хотел бы, чтобы такая же льдинка была у его господина в груди вместо сердца; тогда у них был бы шанс ее растопить. Пожилой дайгаро вытер мокрую ладонь и засунул руки поглубже в рукава, ветер сегодня морозный. Дом притих, лишь на заднем дворе гомонили мальчишки. Ничего, скоро зимние праздники, надо будет приводить хозяйство в порядок, все украсить... За мико в храм уже послали, чтобы провести очищающие ритуалы. Дайдоджи поёжился. Мальчишки забудут, а он до конца своей жизни запомнит, как смазалось, потекло, утопая в жировых складках лицо господина, как стремительно раздулось - так, что лопнула по швам одежда, - его тело, стоило Нобутаке, морщась от отвращения, проглотить вонючий кусок.
Остальную тушу пришлось закопать, но вырыть хорошую яму не удалось, земля слишком промерзла; сейчас там намело небольшой сугроб. Дайгаро смотрел на неуверенные следы новорожденного нуппеппо - их цепочка уходила за ворота к заброшенному монастырю – и думал о будущих днях.
Когда-то в Черных камнях было весело. И в сердце дайгаро Дайдоджи Шигео шевельнулась надежда, что скоро так будет опять.

________________
*namahage - 生剥 - существа с дикой внешностью и патологической нелюбовью к ленивым и испорченным. Они обязаны своим названием поверью, что у тех, кто подолгу сидит возле теплого очага, вместо работы, на ногах вздуются волдыри. Имя «намахагэ» составлено из слов nanomi («волдырь от ожога» на местном диалекте) и hagu («обдирать, слущивать»). Несмотря на облик и привычку мучить детей, считается, что намахагэ приносят удачу, хотя бы потому, что ими легко напугать озорников.
*yukimi dourou - 雪見灯籠 – (букв. «лампа для любования снегом»), каменный светильник.

OWARI

[Bishop >>>]

РАЗВИЛКА

От благовоний кружилась голова и рождались воспоминания, смутные образы, что тянулись расплывчатой чередой без конца и начала. То, что он видел в затейливых изгибах дымных струй, происходило ли когда-либо с ним? Или это чужое прошлое и чужая жизнь, а он – лишь случайное прибежище чьей-то памяти? Потрескивание фитилей в масляных лампах было едва слышно сквозь барабанную трель капель по крыше небольшого святилища в горах. Это снаружи разгулялась стихия, играла на стволах бамбуковой рощи, а внутри – пусть сыро, душно, но все же тепло. Здесь негромко звякали бронзовые колокольчики, пахло травами и благовониями. Здесь испуганными призраками прятались по углам тени.
Здесь обитали воспоминания, но вот – кому они принадлежат?
Кому зажимает рот широкая ладонь, шершавая, сильная, грубая, у придворных таких не бывает, разве что – у воинов и горных монахов? С кем рядом семенит девушка в скромной дорожной одежде и накидке, волосы ее растрепаны, а лицо залито слезами? Кто в безопасности наблюдает, как занимается пламенем замок, издалека похожий на огромный погребальный костер, сложенный из поминальных табличек? А потом, утомившись, кто заснул на руках у незнакомого человека?
Шорох сменился сплошным дождем из холодных капель – узкий, длинный пушистый зверек отряхивался и чихал. Оскорбленно посмотрев на курильницу, горностай прошествовал в угол и приник носом к щели.
- On bei shirayanaya sowaka... – еще раз проговорил нараспев обитатель святилища.
Бросил в огонь последнюю щепотку порошка, отряхнул ладони. Пламя вспыхнуло ярко и коротко и умерло.
- Что там?
Горностай чихнул.

(Кысь mo)

[Далара >>>]

- Всем приходится выбирать, - рассмеялся человек. – Или крыша над головой, или свежий воздух.
Черная от времени деревянная фигура в старинных доспехах, в каких ходят воины Срединных земель, грозно хмурила брови, исподлобья разглядывая нарушителей его спокойствия. В правой – поднятой к небу руке – бог держал на ладони буддийскую пагоду, в левой – опущенной вниз – сжимал боевое копье.
- Иди сюда.
Зверь скользнул ближе - длинное тело по-ящеричьи вильнуло, огибая статую. Аккуратно обнюхал протянутую руку и снова отступил на шаг, рассматривая человека яркими черными бусинками глаз.
- По-прежнему сердишься? Смотри, что у меня есть для тебя, - обитатель святилища высыпал на ладонь несколько красно-оранжевых ягод. – Я сорвал их только утром.
Узкая мордочка снова ткнулась в человеческую ладонь, собирая угощение. Потом горностай царапнул земляной пол, выводя "аме". И еще - "мори". Его приятель улучил момент, погладил встопорщенный белоснежный загривок зверька.
- Я тоже хотел бы уйти отсюда куда-нибудь, туда, где не так часто идет дождь, и не так много леса, - задумчиво произнес человек. – Говорят, мир больше, чем наша с тобой гора. Но кто тогда позаботится о Тамонтене?
Он кивнул на скульптуру, перед которой слабо чадила курительница. Зверек беззаботно поднял нос, указывая куда-то в сторону сплошного ковра облаков, невидимого за бамбуковой крышей. И сразу же - испуганно прижался к земле. Раскат грома ударил, казалось, совсем рядом с маленьким храмом, на миг сметя все остальные звуки, но оставив за собой новый - треск горящего дерева. Горностай сделал попытку спрятаться под коленями человека, и вовремя: тяжелая верхушка сбитого молнией дерева упала на тонкий настил крыши, с треском проломила его и теперь полыхала в сяку от дрожащего белого хвоста. Бронзовая курительница опрокинула лампы, масло растеклось по всему полу. Огонь, напитавшись им, перекинулся на стены, с раздраженным шипением отплевываясь от дождя.

(помогаю)

[Bishop >>>]

Испуганного горностая подхватили на руки – чтобы не заметался по разрушенному святилищу, будто маленькая лиса с подпаленным хвостом. Человек, прикрыв рукой голову, выскочил наружу, одежда на нем дымилась. Зверек с перепугу перепутал выход с входом и бешено царапался, норовя упасть на лапы. Когда же его выпустили - прижался к ногам владельца, одновременно дрожа от страха и браво выгибая длинную спину. В тучах над их головами, у маленького белого зверя и не очень взрослого человека, Райджин все так же неистово колотил в свои барабаны. Кажется, он не обратил внимания на происшествие где-то внизу. Молодой человек – имени у него не было, потому что в лесу звери обходились без имен, а в деревне, куда он ходил за едой, он ни с кем не разговаривал, - торопливо прижал ладонь к животу, пряча лакомство от грозного бога.
Тушить огонь было бессмысленно, спасать – нечего. Огромный костер шипел и плевался горячей водой. Горностай отделился от человеческих ног и на высоких лапах подошел ближе, вытягивая длинную шею и нюхая рассерженное оранжевое чудовище. А голодный жаркий монстр все жрал и жрал, не останавливался, пока от святилища не остались лишь черные, точно гнилые старушечьи зубы, огрызки стен. И столб дыма, что вытянулся к небесам.
И только тогда молодой человек без имени, а теперь и без дома наклонился, чтобы подобрать подрагивающего от возбуждения горностая. Тот вздрогнул и громко, резко тявкнул.
- Пойдем, - сказали ему. – Нас здесь больше ничего не держит.
Горностай свернулся на руках наэлектризованным от напряжения клубком.

(спасибо)

[SonGoku >>>]

一期一会Ichi go ichi e*
ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

Четвертый год эпохи Бунмэй

(продолжение)

Столица - вот, где житье. Она бурлит событиями, булькает, как котел с бататовой кашей, нажористой, приторной, вожделенной, как праздники, по которым варят ее. Коли есть голова на плечах, нахлебаешься вволю; главное - не обжечься.
Вот последняя мысль была лишней: словно тухлая рыба вплыла в гастрономическую ностальгию, что царила в душе. Если спросонья лениво помахать ладонью перед лицом, можно отогнать вонь; не воображаемую, реальную, от лоскутного старого одеяла разит потом и дешевым сакэ. Вот позорище, до Мацуо-тайша – десять чо* по прямой и еще пять, но теперь уже в гору, а хорошей выпивки нет. Просыпаться совсем не хотелось: откроешь глаза и поймешь, что ты не возлежишь на толстом чистом футоне в особняке клана на Ичиджо, а валяешься на тощей циновке, подпирая рукой тяжелую с утра голову, на выселках.
Он перевернулся на спину (оба бока уже отлежал) и уставился в потолок.
- Что ты ноешь? - спросил он у крошки-паука, что давно поселился на маленькой неопрятной камидана* под потолком, хотя паук как раз молчал, был доволен судьбой. - Жив - и радуйся.
Приглушенный одеялом храп на мгновенье прервался, «продавщица весны»*, что свернулась в клубок под боком, протерла заспанные глаза.
- Спи дальше, я беседую не с тобой.
Деревенька Ниши-Ичикава - одно название да почтовая станция; если кто-нибудь сменит раз в год лошадей, уже праздник. Рыночная площадь? А как же, есть, вот она, странно, если б ее тут не имелось*! Из окна ее хорошо видно; заспанные торговцы не спешат расставлять лотки и раскладывать на них товар. Зато в полдень здесь будет людно. В столицу уже несколько лет никто не суется, опасаются смуты, так что избавляются от товара на безопасном от нее расстоянии.
Подрумяненный рассветом хребет Арашиямы равнодушно взирал свысока на реку и скромное обиталище Кобаякавы Такахиры Саноэмона, в просторечии Саноскэ, для приятелей и шлюх из Шимабары Саскэ и лишь для одного...
- Гэмпей-кун! - раздалось с улицы.
Вроде бы негромко, зато требовательно, не отвертишься.
- Чего?

------------
*cho - 町 – букв. «поселение, квартал, деревня», так же обозначает меру длины, равную 109 метрам.
*kamidana - 神棚 – букв. «полочка для богов», небольшой домашний алтарь в виде полки или ниши с полками (в зажиточных домах), где размещены атрибуты культа (зеркало, чаша, фигурки, благовония) и подношения богам.
*baishunfu -売春婦 – букв. «женщина, что продает весну», проститутка.
*название деревни Ниши-Ичикава (西市川) переводится как "западная торговая река".

Сообщение отредактировал Bishop - 18-04-2011, 16:05

[Далара >>>]

В разоренную комнатушку никто не сунулся - побоялись, зато в коридоре народ стоял плотно и вытягивал шеи, чтобы через головы стоящих впереди людей разглядеть, что ж там такое. Поначалу хватило нескольких тычков, чтобы дали дорогу, затем Саскэ увяз. Пришлось хорошенько поработать локтями и надеяться, что господин Омура не отстанет.
Тот надежд не оправдал.
Хорошо высокому, сильному и по-мальчишески напористому Гэмпей-куну, а что делать маленькому, коренастому только с виду, Бунчо? Простите, Омуре Харутоши, прозванному Бунчо за любовь почитать да побунчать себе под нос. В такие моменты, впрочем, он всегда давал себе зарок меньше проводить времени за свитками, больше на поле для упражнений с мечом и луком. Или хотя бы за нагинату взяться. Только вот ни разу это обещание не исполнил.
Слово, которое он, по собственным заявлениям, всегда ставил выше оружия, тоже не помогло. Толпа отказалась видеть в низеньком немолодом человечке во всем черном и с жалостливым выражением лица деревенского хранителя порядка. А доказать было нечем. Да его и не слушали, так все были увлечены собственными догадками. Омура попробовал протиснуться бочком – его, как кожаный мячик прибоем, вынесло обратно. Взывать к приятелю тоже было бесполезно, его не слишком аккуратно причесанная макушка виднелась над толпой уже у самого входа в комнату.

Последнее препятствие на своем пути Саскэ разогнал уже ножнами, протиснулся кое-как в отведенный под спальню крохотный закуток и присвистнул. По словам очевидцев (хотя сразу же выяснилось, что никто из многочисленных свидетелей ничего не видел, а те немногие, которые что-то слышали, не решались высунуть нос из-под одеяла, пока не рассвело) получалось, что ту невнятную войну, лениво перекатывающуюся с одной столичной улицы на другую, перенесли в их тихое предместье. А заодно она еще приобрела масштабность и страсть.

[SonGoku >>>]

В коридоре заволновались громче теперь, когда всю ответственность за дальнейшее можно было свалить на авторитетное лицо. Кто-то не сумел оставить привычку вещать распевным переливчатым голосом, уместную на сцене, даже здесь. Ему бы моногатари складывать...
На веранде, выходящей в сад, раздался гулкий топоток. На когда-то белую перегородку легло пятно света, и на ней стал отчетливо виден зловещий «рисунок»: два длинных разреза и потеки темной густой жидкости. Неизвестный художник писал не краской. Фусума отодвинули с внешней стороны, и взгляду Саскэ в сером предрассветном свете предстал его старший приятель с жалобно приподнятыми бровями и фонарем в руке.
- Ого! – оценил он состояние комнаты, когда немного отдышался после бега. – Хо-о, как же это он здесь поместился да еще с мечом?..
Саскэ огляделся и, привалившись к стене, прикрыл глаза. Он не мнил себя слишком умным, а потому всю работу оставлял господину Омуре.
- Их было с десяток, не меньше! - взахлеб делился впечатлениями выпихнутый вперед актер; его круглая бритая голова блестела, словно намазанная маслом.
- Пятнадцать! - подсказали из толпы.
- Один, - сонно зевнул наследник клана Кобаякава.
- А нет, кажется, не поместился, - пробормотал Бунчо, глядя в потолок. – Гэмпей-кун, не мог бы ты посмотреть поближе?
Сам он сдвинул оставшуюся целой фусума в правую сторону, шагнул на веранду и тут же опустился на корточки. Прозрачное утро звенело птичьим пением, и в неверном еще свете он походил на забравшуюся в дом большую мышь, когда принялся ползать на четвереньках и раскладывать по влажным от росы доскам размеченную на секции веревку.

[Далара >>>]

На стене висели приготовленные на сегодняшний вечер многоцветные одежды, брызги попали и на них, но не были так заметны в общей пестроте. Саскэ перешагнул через темное пятно у двери и поднял голову. Что не разглядеть снизу малорослому Бунчо, то долговязому Кобаякаве – раз плюнуть. Только он все равно не сразу поверил собственным глазам. Саскэ, не глядя, протянул руку к актерам, которые неожиданно превратились в зрителей, и потому чувствовали себя не очень уютно.
- Дай сюда, - требовательно произнес он.
- Чего? – не поняли в толпе.
- Фонарь.
Вперед вытолкнули все того же, обритого, то ли как самого смелого, то ли решив, что он все равно уже общался с властями, так что уже не страшно, и вручили ему светильник. Тот, что стоял в углу комнаты уже догорел и погас. Стараясь не наступить в размазанную по циновке кровь, актер поднял лампу повыше. Саскэ хмыкнул: на темном дереве выделялась свежая зазубрина. И не просто щербина, кто-то чуть не перерубил припотолочную балку напополам. Жестом отогнав недобровольного помощника (тот охотно убрался назад, в коридор), Саскэ вытянул из ножен меч. Актеры единодушно отхлынули к дальней стене.
Заслышав их топот и приглушенный гомон, Омура, который разглаживал на веранде тонкий лист бумаги, поднял голову.
- Гэмпей-кун, присядь немного.
Саскэ покрутился на месте, как потерявший след охотничий пес, примерился. Клинок трижды располосовал воздух и... застрял в том же самом зазоре.

[SonGoku >>>]

- Убийца ниже меня, - Саскэ с усилием освободил меч и вернул его в ножны. – На один сун*. Но сильнее, значит, шире в плечах. Он нанес три удара. Первый разрезал фусума. Нападение было стремительным, но потребовалось время, чтобы сломать перегородку. Человек в комнате проснулся от шума и попробовал убежать в коридор.
Кобаякава сделал шаг, оказавшись у разворошенного футона.
- Второй удар нанесли снизу вверх, видишь, как брызнула кровь.
- Я... – начал его товарищ и замолк.
Кто-то решительно растолкал актерскую братию и вырвался на передовые позиции. Где и встал столбом, глядя округлившимися глазами на разоренную комнату, щедро украшенную черными в полумраке брызгами и размашистыми мазками. У них с бритоголовым были почти что одни черты на двоих. Если не считать сведенных бровей и раскрытого, искривленного как от боли рта.
- Как?! Почему?..
Он схватился за поддерживающий потолок столб.
- В третьем ударе не было надобности, - Саскэ недоуменно нахмурился, он рассматривал оставленный чужим мечом след так пристально, что умей тот говорить, давно бы во всем признался. – А! Так это не вор...
Благодарная публика затаила дыхание.
- Здесь был воин. И он не привык жить в доме. Oi, Омура-сан...
Саскэ разворошил не по сезону алые кленовые листья, которые ветер, должно быть, принес из сада и разбросал по полу, чтобы замаскировать пятна крови.
- Разве это не... – младший поднял смятую лисью маску.
Старший торопливо, но изящно – вокруг же столько зрителей – сунул за пазуху сложенные листы тонкой бумаги и подошел, близоруко щурясь. Взял маску, повертел ее в руках и отдал обратно. С каждым мигом он все больше напоминал сытого кота перед стайкой мышей. Только запоздавший актер смотрел не на него, а на стилизованное изображение лисы – с плохо скрываемым страхом.
----------------
*sun -寸 – старинная мера длины, равная примерно 3 см.

[Далара >>>]

Омура Харутоши поднял руку, призывая всех к вниманию. Он был готов прочитать свою фирменную речь, но широким театральным жестам так и не научился.
- Итак. Уже год в окрестностях столицы происходят вооруженные грабежи. Разбойник всегда один. Об этих случаях рассказывают много чего... – рассказчик хихикнул в ладонь, вспомнив особенно забавный эпизод; таковым он не казался только непосредственному участнику. – Грабитель большой шутник и выдумщик. И во всех историях присутствовала лисья маска. Точь-в-точь как эта.
Он указал на жалкий предмет в руках приятеля.
- Но на сей раз наш грабитель ошибся в выборе жертвы, вместо купца наткнулся на воина-отшельника. А сбежав, вообразил, что он в безопасности: вторая ошибка. Но отшельник нашел его и – вот.
Омура обвел рукой комнату и, довольный, сложил ладони на животике – своей гордости. Почти ласково спросил:
- Станете ли вы винить отшельника?
Бритоголовый актер подтолкнул кузена – кто засомневался бы в родстве, глядя на них? – локтем:
- Я бы не стал.
Тот порывисто, со всхлипом выдохнул и прикрыл глаза рукой. Убитого еще до прихода «расследователей» унесли в отдельную комнату, накрыли белым полотном, поставили в изголовье чашку с рисом и дымящимися ароматическими палочками – их мягкий запах доносился и сюда. Но актер, похоже, представлял его себе еще здесь, изрубленного, в крови... Омура положил руку ему на плечо.
- Ну-ну, не надо так...
- Гинноскэ, - подсказали из толпы за спинами кузенов.
- ...Гинноскэ-доно.

[SonGoku >>>]

Тот отер рукавом слезы и выпрямился. Как будто надел театральную маску, даже в голосе появились подвывающие интонации актерского речитатива.
- Я говорил с ним поздно вечером перед уходом. Он вел себя как всегда.
Остальные загомонили нестройным хором, по привычке подхватывая настроение сцены. Саскэ испугался было, что они вот-вот сбегают за музыкантами, но тут его внимание привлек отпечаток босой ноги; убийца наступил, должно быть, в свежую кровь и не заметил – или же ему было не до того. Юный страж законности и порядка для сравнения поставил рядом собственную ступню... и надолго задумался в ошеломлении.
- Что же он тут искал?
Его недоуменный вопрос клином влез в общий гвалт.
- Гэмпей-кун, я бы сказал, что бы то ни было, он его не нашел, - Бунчо смотрел на смятую в очевидной ярости маску. – Гинноскэ-доно, вам не хорошо?
Тот, побледнев еще больше, тоже смотрел на когда-то аккуратную стилизованную лисью мордочку. И едва сумел оторвать взгляд.
- Наверное, у него... отшельника что-то украли, и он очень хотел вернуть эту вещь себе. А во... младший спрятал ее где-то, не в своей комнате.
Саскэ подцепил крышку небольшого дорожного сундучка.
- Как и все награбленное.
От изобилия разных сведений его неискушенный в дедукции разум начинал уставать, и к тому же – кое-что не давало покоя. Он вернулся к глубокой зазубрине на широкой горизонтальной балке, осторожно провел большим пальцем по щербине.
- Длинный меч... очень длинный меч с очень сильным изгибом. И заточкой на две стороны. Таких не делают уже лет семьсот.
- Гэмпей-кун, взгляни на это, - подал голос Омура, который с новым интересом разглядывал торчащие в разные стороны бамбуковые планки еще вчера бывшие целой фусума.

[Далара >>>]

На одной из них сиротливо висел обрывок темной ткани, его Бунчо двумя пальцами снял и поднял повыше. На посеревшем от времени и стирок узком клоке по-прежнему хорошо просматривался искусно вытканный золотой нитью тонкий рисунок. Вернее, его часть.
- Похоже, наш отшельник был когда-то богат. Ох, нутром чую, придется тебе идти в столицу, узнавать, для кого делали такую одежду.
Улику бережно спрятали для начала в сложенный пополам лист бумаги, потом за пазуху. Юный Кобаякава заметно повеселел: хоть и ненадолго, хоть и по поручению, но он рад был вернуться в столицу. Вдохновленный, он присел на корточки возле растерзанного футона. Растер в пальцах липкую уже кровь.
- Палочки, - сказал он.
Бунчо мгновенно очутился рядом с ним, похожий на крупную мышь. Он даже носом шевелил точь-в-точь как грызун. Тщательно вымазал в почти черной субстанции полоску бумаги. И прежде чем кто-либо успел насторожиться, сунул эту полоску актерам. Первый ряд отшатнулся, но сзади напирали, и деваться было некуда.
- Нюхайте, пожалуйста – вежливо, но настойчиво, попросил Омура. – И скажите нам, что это за палочки.
Толпа вновь всколыхнулась, как только выяснилось, что бритоголовый под шумок ухитрился почти протолкаться назад в коридор, и вернула его самураям. Тот возражал, что он, конечно же, шитэ*, но в кьёгене*, а до главных ролей не дорос, но ему никто не верил, а сопротивляться дальше было уже бесполезно.
- Хиноки и джинко*, - он чихнул и потер кулаком нос. – Мы их все используем по ночам, когда нужно отмерить время.
- Тошикими*, - едва слышно добавил Гинносукэ. – Очень люблю его запах. Я все удивлялся, почему мои запасы так быстро заканчиваются, а оказывается...
Сердобольный Бунчо вынул веер и несколько раз обмахнул им молодого человека. Вывести бы его на свежий воздух, конечно, но сейчас не время.
- Я и подумать не мог, - продолжал тот, - что это он их жжет, думал, запах от перегородок, они впитали дым...
______
*shite - 仕手 – (букв. «рабочая рука»), актер, исполняющий главную партию в театре Но. В двух частях пьесы основные персонажи могут быть разными, но их исполняет один и тот же человек. Основной персонаж в кьёгене так же обозначается этим термином.
*kyogen - 狂言 – (букв. «безумные речи, бред»), развившееся из стиля саругаку юмористическое представление, которое исполняется между двумя актами пьесы театра Но, но никак не связано с их сюжетом по смыслу. Когда такая пьеса является интерлюдией и объясняет какие-то ходы в основной пьесе, то ее называют ай-кьёген.
*hinoki - 檜 – кипарис.
*jinkou - 沈香 – запах аквиларии, ошибочно называемого алойным деревом.
*toshikimi - 唐樒 - (букв. «китайское дерево, ветки которого кладут на надгробия»), Illicium verum, бадьян или так называемый звездчатый анис, вечнозеленое пряное растение, чьи семена напоминают анис по вкусу и запаху.

[SonGoku >>>]

...некоторое время спустя...

Не отличавшийся даже в молодости красотой и умениями Бунчо все-таки кое-что делал настолько хорошо, что другим оставалось лишь смотреть в зависти. Например, он умел кушать. Да, именно так – не есть, не уплетать, не потреблять пищу. Он не засовывал еду впопыхах за обе щеки, но и не любовался подолгу каждой рисинкой или пучком лапши. Он смаковал, он вкушал. Когда он обедал, слюнки текли даже у девчонки, что носила подносы, а хозяин с радостью готов был поднести ему одно блюдо бесплатно: остальные посетители, глядя на Омуру, заказывали вдвое больше обычного.
- Гэмпей-кун, в твои годы нужно много еды, - укоризненно пожурил коренастый Харутоши приятеля, который сегодня был уж слишком задумчив. - Ты такой высокий и худой, нехорошо. Жена все время укоряет меня за это. Как же так, говорит, даже тростник на пруду мясистее.
Кобаякава задумчиво гонял по миске с бульоном толстые волокна разварившейся белой лапши. Что-то не очень он был весел после визита в столицу, только трудно сказать, новости ли из дома стали причиной исчезновения обычно отменного аппетита или сведения, за которыми он был послан в Киото. Но, наученный не всегда сладким опытом, Саскэ ждал окончания трапезы, когда за чашечкой-другой нигори-закэ* можно поделиться со старшим товарищем невеселыми мыслями.
Как ни странно, разговор завел Бунчо. Чаще он дожидался, когда приятель созреет и выдаст первую фразу сам. Но сегодня чесалось и свербело, поэтому, едва девушка, которая принесла им выпивку и забрала грязную посуду, отошла на два шага, он вопросил:
- Как прошла твоя поездка? Что узнал нового?
- Я не смог повидаться с братьями и отцом, - Саскэ отвернулся.

------------------
*nigorizake - 濁り酒 – (букв. «грязное сакэ»), нефильтрованное сакэ, когда в бутыли остаются очень мелкие фрагменты рисовых зерен. Бутыль встряхивают перед подачей на стол, отчего напиток приобретает молочно-туманный цвет.

Сообщение отредактировал SonGoku - 12-05-2011, 15:21

[Далара >>>]

Он хотел... только вовремя сообразил, что если и повезет добраться до дома, то оттуда пересечь "линию фронта", чтобы переговорить с ткачами, будет очень непросто. Хорошо, догадался свернуть с тракта в поля, когда вдали показалась утонувшая в сливовых деревьях крыша «гордого небесами храма северной деревни»* на окраине; в маленьком гостеприимном доме в Мьёрен-джи, где согласились подержать у себя его лошадь, отмывать от грязи и глины пришлось и животное, и человека. Дальше на юг Саскэ пошел пешком.
За бумажной перегородкой на веранде возбужденно делились последними новостями:
- ...этим утром нашли трех людей Яманы Содзена (шур-шур-шур, кто-то охнул)... Говорят, их послали в ночной патруль...
Юный Кобаякава раздраженно дернул плечом и поморщился, поджав губы.
- Даже здесь не избавиться от Монаха, - он залпом осушил свою чашку.

День сегодня выдался тихий, жаркий - на удивленье; все попрятались в тень и дремали, лишь толстяк Сэйхачи обливался потом, хлопоча у костра. Он следил, чтобы не переварилась украденная накануне курица, и обдумывал дезертирство. С запада от перекопанной улицы позиции их противника Хосокавы выглядели привлекательнее. Сэйхачи рассуждал по-простому: ни господину Оучи, с кем Сэйхачи – и еще двадцать тысяч человек – пришел сюда, ни тем более Ямане Содзену он ничем не был обязан, даже клятву верности не приносил. Дома, в Ямагучи, его ждали обожаемая супруга, теща с тестем и пяток малолетних детишек. Если бы не они, никогда бы Сэйхачи не прислушался к уговорам приятеля. Мол, столицу посмотрим, себя покажем, заодно от женского визга хоть чуть-чуть отдохнем. Все решил последний аргумент, так как милая женушка любила утверждать, что в их семье ее муж – баба. Сэйхачи обидные слова пропускал мимо ушей; раз похож на мешок с бататами, то ничего не поделаешь.

____________
*Kita-no tenmangu – 北野天満宮 – Кита-но тенмангу, синтоистский храм в Киото, чье название дословно означает "гордый небесами храм северной деревни".

[SonGoku >>>]

Думаю - мы никогда не узнаем, сумел ли простодушный Сэйхачи поменять господина и вернулся ли он к любимой семье. И не важно. Главное то, что он первым обратил внимание на тощего, длинного, точно жердь, молодого ронина, что шагал вдоль домов и разглядывал вывески. Пришлых в столице сейчас много, кто подался к "огнедышащему" Содзену, кто предпочел легко впадающему в ярость тестю его рассудительного хладнокровного зятя. Но этот не из простых - сразу видно. Идет как у себя дома, по сторонам головой не крутит. Хотя на что смотреть? Конечно, не все горожане сбежали из города, многие храбро делали вид, что жизнь течет прежним руслом. Но квартал на Муромачи, где стоял Дворец цветов был обращен в пепел - силами обоих армий.
И не похоже, что этим все ограничится.

- Хее-хех, Гэмпей-кун, - с добродушным сарказмом усмехнулся Бунчо и подлил приятелю сакэ, да и себе заодно. – И что б было, не догони я тебя?
Омура редко жалел, что небеса не наградили его длинными ногами, но сегодня был как раз такой случай. И ведь мучило его что-то с тех самых пор, как младший попрощался и отправился в столицу. Нет бы сообразить раньше, не пришлось бы мчаться, пыхтя и отдуваясь, через два квартала. Напугал торговца тофу, налетев на его тележку; придется теперь идти извиняться.

Сообщение отредактировал SonGoku - 24-05-2011, 16:51

[Далара >>>]

Но успел, добежал, ворвался на станцию, точь-в-точь как внезапный ливень. Перехватил дылду-напарника, уже сидящего на коне. С трудом переводя дух, дернул за штанину, и еще раз, и еще – пока тот не слез с лошади. Тогда, не теряя времени, потянул с него хаори.
- Ты чего? - растерялся Кобаякава.
А когда ему все подробно растолковали, сконфужено рассмеялся.

- Ремесленники почти все разбежались.
Саскэ не трудился скрыть презрение, но особенно не усердствовал: что спрашивать с горожан, которым домашний скарб дороже чести? Но и уважения к одному из торговцев, у которого просидел аж до вечера, тоже прятать не стал.
- Повезло нам, - он достал из-за пазухи сложенный лист бумаги и, расправив, разложил на столе. - Вот, хозяин лавки сделал копию записей из торговой книги.
Аккуратные вертикальные строчки походили на армию букашек на миниатюрном плацу.
- Еще он утверждает, что такую ткань в Хэйан-кьё делал только его пра-прадед для дома Тайра. Там написано.
Столь пространная речь была верхом его ораторского таланта, так что прежде, чем продолжать, юный Кобаякава приложился к чашечке-чоко не один раз, чтобы смочить пересохшее горло. А когда "поправил здоровье", то сообразил, что вроде бы все сказал.
- Так-то вот...
Незатейливая тягучая мелодия навевала грусть.
- Кто-то играет на окарине... - Саскэ растерянно почесал в затылке только что сорванной веточкой. - В такое-то время?

Сообщение отредактировал SonGoku - 27-06-2011, 12:57

[SonGoku >>>]

Мацуо-тайша, Арашияма

- Та-дам-тири-дам-там, та-да-там-пам.
Капли дождя колотили по бумажному зонту, и привычный к пению голос едва поспевал за их изменчивым ритмом. Тома Тэри, безжалостный разбойник, никем не узнанный ночной грабитель, скорчился под ненадежной преградой всерьез зарядившему дождю, чтобы не промокнуть насквозь, и напевал себе под нос. Он сидел здесь давно – клочок земли под ним был единственным сухим местом в округе, если не считать многочисленные постройки храма Мацуо. На закате пруд с вздымающимися из него причудливыми камнями – будто делали статуи, но забросили работу на середине, - сверкал жидким золотом в обрамлении сочной зелени, но сейчас его не было видно, хоть Тома и выбрал себе место почти на берегу. В этой части сада никого не было и до дождя, а теперь и подавно. Лишь у строений мелькал иногда одинокий фонарь.
Странное место для проведения вечера надежды и будущего главы актерского клана, скажете вы. Особенно, если прошлой ночью жестоко убили младшего кузена. Но Гинносукэ не мог смотреть на его мертвое лицо, неподвижное тело, вообще находиться поблизости.
Наверное, эта окровавленная комната будет сниться ему до конца жизни. И любимый запах будет вместо расслабления и умиротворения приносить воспоминания о тошнотворных потеках на стенах и бумаге перегородок. О подкинутой маске...
- Та-рам-дам-да.

[Далара >>>]

Видимо, столь неудачно ограбленный владелец сомнительных сокровищ забрал обратно кожаный мешочек с прахом. На очереди вторая "драгоценность" - молочно-зеленый камень в форме полуразвернутой улитки. Камень пульсировал в руках и отзывался холодком внутри. Он притягивал взгляд и уводил мысли куда-то вдаль.
Скупщик, взглянув на него, лишь пожал плечами и с издевкой предложил медяк.
- Дева, - встал и торжественно произнес Фуджима так, как его персонажи сотни раз произносили на сцене, - здесь тебя ожидает подарок.
Именно та дева – юная, верткая и полная жизненной энергии, светящаяся, будто солнечный зайчик, - разумеется, не услышит. Он и имени-то ее не знает, чтобы, назвав его, получить шанс присниться ей. Но образ маленькой, всецело посвященной своему делу, будь то молитва, приветствие любого посетителя, независимо от положения в обществе, или просто сметание сора большой, чуть не в ее рост, метлой, неотвязно стоит перед глазами уже которые сутки.
И ведь, не реши он как-то раз украсть один из знаменитых бочонков сакэ храма Мацуо, никогда бы не узнал Тома Тэри о ее существовании.
Он вообразил ее парящей над водами пруда.
- Кто-то может потребовать эту вещицу себе, но сейчас она моя, и я искренне, от чистого сердца дарю ее тебе. Отныне ты владелица.
Выдрать траву и разрыть пальцами землю оказалось не так просто, но Тома был упорен. Он колебался мгновение, перед тем как опустить в ямку молочно-зеленый глубокий, словно океан, и столь же завораживающий, если присмотреться, камень. И быстро закопал потом.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

Сообщение отредактировал Bishop - 26-07-2011, 15:08

[Bishop >>>]

殺生石
Sesshou-seki
КАМНИ-УБИЙЦЫ

Четвертый год Кейчо,*
Провинция Шимоцуке

Пусти.
- Нет.
Отберу силой.
- Только попробуй.
Легкие вдруг словно взрываются, отнимаются руки-ноги, колотится бешено сердце. Провалился по колено в сугроб – и ничего, не холодно, не мокро. Будто нога чужая. Завязки зимней накидки поддаются, наконец, и она ворохом соломы падает на снег. Верхнее косодэ спустить до пояса. Шершавая кора почти не ощущается спиной сквозь оставшиеся два слоя ткани. И их долой. Колючий мороз, колючее старое дерево – впиваются в кожу, гонят прочь немоту.
Вот же напасть, вздыхает бесплотный голос.
И отступает. Снова можно дышать, приходит в норму сердечный ритм, покалывает пальцы. Ронин поспешно натягивает обратно одежду – в горах в январе не очень-то погуляешь полуголым – набрасывает на плечи накидку. Оглядывается – не видел ли кто. В прошлый раз лекарь подумал, что с ним припадок, совал в рот какую-то гадость.
Тропа здесь узкая, зато хорошо утоптанная. Жаль, нечем просушить намокшие штанины.
И что тебе не сиделось у горячих источников? Тепло, еда, женщины, все на месте. Правда, к женщинам ты как-то, гляжу, не особо. И к мальчикам тоже. Может, хватит истязать себя? Не даешь попробовать, так я хоть посмотрю...
- Извращенец.
Это ты разговариваешь с птицей, не я.

-------------------
*1599 год

Сообщение отредактировал Далара - 10-01-2012, 15:26

[Далара >>>]

В просвете между соснами серебряным зеркалом светилось прозрачное небо. Полдороги упитанный – ты его на жаркое откармливаешь, что ли? – питомец спал, нахохлившись и вцепившись мертвой хваткой в густую солому накидки-мино. Но теперь он обрел энергию и кружил где-то там в вышине, будто сокол.
Куда ему до соколов, зло усмехнулся мысленный голос.
Мару действительно мало походил на быстрого и ловкого хищника. Но с его мощным клювом и когтями в половину человеческого пальца лучше не спорить.
- Хочешь знать, почему я здесь, вместо того чтобы нежиться в онсене? – ронин вытряхнул на ладонь из холщового мешочка три медных монеты. – Нет работы. Только идиот будет искать себе телохранителя там, где принято отдыхать. Все наняли охрану еще до подъема в горы.
Ну хорошо, деньги, какие были, проел-пропил, кости ста... ладно, молодые, в источниках размочил, но чем тебе женщины-то не угодили?
- Генерал ты или кто, но лучше помолчи. Я тебя сюда не звал.
Сам не ожидал от себя такой злости.
Звал!
- Не тебя.
Слепая кошка и та метче стреляет из лука.
- Умолкни, или уйду в монастырь. Посмотрим, как тебе понравится на священной земле.
Заткнулся, наконец. Эти разговоры с самим собой очень смахивают на безумие.
С оглушительным криком, скинув попутно крыльями с крон целый водопад снега, упал вдруг с неба Мару и принялся кружить над хозяином. Яркий окрас птицы притягивал к себе взгляд среди суровой гаммы темно-зеленого, серого и льдисто-белого.
- Alerta! - орал пернатый. - Salve-o!*

--------------------
*Alerta! – (порт.) тревога! Salve-o – (порт.) спаси его!

[SonGoku >>>]

Курица вернулась, ехидно заметил неслышный другим голос.
Попугай указывал дорогу, возвращался, когда неуклюжий, прикованный к земле человек отставал, и снова вел куда-то вглубь леса, в сторону от дороги. Снега, к счастью, было не так много, чтобы увязнуть совсем, но птице досталось немало цветастых определений за такой выбор пути.
На поляне, над которой нависли тяжелые ветви многолетних сосен, а на земле вместо снега проступала осенняя желтая трава, столпились крестьяне с бамбуковыми пиками. Квадратные пупырчатые лица у всех гневные. Мару тяжело опустился на плечо, сгреб кожистыми крупными лапами большой пук соломы. Больно клюнул в мочку уха.
- Выр-р-ручай.
Могло показаться, что крестьянам попался обросший густой рыже-бурой шерстью тряпичный мяч. Но добыча грозно кряхтела, скалилась и барахталась, давая понять, что первый, кто сунется доставать его из сплетенной из лозы клетки, тут же расстанется с пальцами. А может быть, и с половиной руки, как получится. А пока охотники решали, кто из них станет героем, малыш, не сдаваясь, царапал и грыз прутья ловушки.
- В чем дело?
Вспугнутые голосом, перекрывшим шумный гвалт, снялись с ближайшей сосны прикорнувшие там голуби. Рукоять меча ронин выставил из-под накидки, чтобы деревенские не заблуждались, с кем имеют дело. На него обернулись двое, потом вся толпа. Как быстро у них сменилось выражение лиц - от злобно-растерянного до недоуменно-заискивающего.

[Далара >>>]

- Суд чиним, - пояснил самый старший; остальные согласно закивали и загомонили между собой.
- Суд? - заломил бровь путник. – Какое же преступление совершил этот зверек?
- Да который день подряд крадет наши запасы и пожирает! Эдак мы сами и наши семьи к весне останемся без еды! – выкрикнули сразу несколько глоток.
- И что же вы собираетесь делать?
- Раз украл еду, пусть сам ею станет!
- Зажарим его!
Как будто (а может, и вправду, кто знает?) разобрав речь людей, плененный тануки заверещал так истошно, словно его уже свежевали. Весной он сумел бы произвести более жалостливое впечатление, но за лето и осень нагулял упитанные бока и отрастил густую пеструю шерсть. Зато голосил во всю мощь.
В глазах звереныша виднелся разум.
- Значит, он у вас еду, а вы у него жизнь? Что-то неравный получается обмен, - указал на явное несоответствие ронин.
Крестьяне забормотали и подтолкнули старшего. Тот поклонился, потом еще раз, на всякий случай. Остальные не разгибали спины.
- Господин самурай, наверное, чтит законы буддизма, - осторожно произнес стареющий уже коренастый дядька. – Мы стараемся не гневить богов. Только что ж это будет, если этот оглоед поест всю еду, нам ничегошеньки не оставит? Нужно избавиться от него, пока не поздно.
Зачесались руки отделать их хорошенько. Не самый изящный способ выхода из ситуации, зато самый эффективный.
Что церемонишься? встрял как рыбья косточка поперек горла неслышимый голос. Ты воин, а они годятся только рис собирать, да вонять. Десятком меньше, подумаешь... не торчать же тут весь день.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Сообщение отредактировал Далара - 6-10-2011, 20:15

[SonGoku >>>]

一期一会 Ichi go ichi e
ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

Четвертый год эпохи Бунмэй

(продолжение)

Солнце скрылось за западной грядой, и долина в чаше между горами погрузилась в непроглядный мрак. С реки тянуло прохладой и едва уловимым ароматом жареной рыбы. От него заурчало в животе. У причала на другом берегу светили огни, мелькали тени, ветер доносил неразборчивое эхо голосов. Фуджима Гинноскэ не зажигал фонарь, просто нес его, забытый, перед собой на палке. И в задумчивости раскачивал в такт неслышимой мелодии. Актер остановился, не дойдя несколько шагов до древнего моста Тогецукьё, предмета невероятной гордости местных жителей, повернулся и задрал голову. На светлом еще на этой стороне небе черной громадой высилась Арашияма – гора бурь. Как весело он вчера поднимался на нее и как быстро спустился потом. Тома хмыкнул: удивительно, что ноги не переломал и не свернул шею, на этих-то склонах. Синяков и ссадин было вдоволь, каким-то чудом удалось спасти от них только лицо. Вчера никто не заметил, но сегодня переодеться для выступления втихаря не выйдет, придется что-то врать.
Он прищелкнул языком.
А на горе, значит, водятся не только обезьяны... Что там вчера кричал этот остолоп-слуга? "Демон"... Сейчас надежда актерского клана и лихой разбойник Тома был готов согласиться с ним.
Тьфу, что за мысли! Просто очень большой сильный и ловкий человек. Еще бы выкинуть из головы его насмешливый голос. Это кого ты собрался убить?
Гинноскэ потрогал рукоять меча в ножнах за поясом и решительно зашагал через мост. Но остановился посередине, когда над водой разлетелся низкий и гулкий тревожный бой. Три плоскодонки укаи-бунэ* уверенно шли по широкому разливу реки, которая еще только собиралась, преодолев мост, превратиться в Кацура, чтобы потом свергнуться чередой невысоких, но опасных каскадов и, в конце концов, впасть в Камогава.

-------------
* ukai-bune - плоскодонные лодки, предназначенные для ловли рыбы с помощью бакланов.

Сообщение отредактировал SonGoku - 6-10-2011, 22:44

[Далара >>>]

В металлических корзинах полыхали дрова – кагариби*, приманка для рыбы. Они хорошо освещали двух людей в лодке: гребца с шестом и "ловчего"-каджико в соломенной "юбке"-кошимино, который вел на привязи десяток гладких похожих на веретена бакланов. Это зрелище Тома видел только здесь, в окрестностях столицы, и уже в третий раз наблюдал, как зачарованный, за слаженным нырком птиц по команде, за тем, как ловчий – ни единого лишнего движения – вынимает баклана с добычей из воды и выщелкивает рыбку из его клюва.
Сегодня вечером этот улов подадут кому-нибудь из богатых влиятельных людей в Киото. Может быть, даже императору.
Одна птица вдруг показала норов: вместо того чтобы позволить вытянуть себя на лодку и, пусть неохотно, отдать рыбу, она с трепыхающейся добычей в клюве рванулась прочь. Тома ощутил симпатию к этому бунтарю и даже подбодрил его – ветер унес звук голоса вниз по реке. Борьба, разумеется, была недолгой, и вот рыба лежит на дне укаи-бунэ, а встрепанный баклан отправлен обратно в воду.
Горы, уже едва различимые на фоне быстро чернеющего неба, напомнили вдруг о рисунке на театральном заднике. А перед внутренним взором встал образ глуповато-радостного кузена и тут же сменился видением его изуродованного тела. Гинноскэ вмиг очутился на коленях, обеими руками вцепился в теплое дерево перил. В горле поднялась только желчь. От воображения не избавишься – оно безжалостно сменило застывшее лицо кузена на собственное, как Тома его видел каждый день в медном зеркале.
Арашияма чернела беззвездным черным провалом в небе.
Как "он" узнал, куда идти?
Что за глупый вопрос: на фонаре был мон, с тем же успехом можно было приложить личную печать или назвать имя.
Но комната – почему он пошел сразу в ту комнату, не блуждал по двору, не искал?
Может, он зверь? Чует? Слышит мысли?
Бежать отсюда.

--------------------
* kagaribi – горящие дрова в металлических корзинах, призванные приманивать рыбу

[Bishop >>>]

Фуджима поднялся на ноги. Подкашивались колени. Нет, так дело не пойдет.
- Я его ранил.– Он вдруг начал кричать на реку, словно она могла донести его слова до адресата: – Слышишь?! Я тебя ранил! И если сунешься ко мне, убью, как ты убил его!
Жаль, что сам Тома не верил собственным словам.

Театр всегда переезжает. Если они уедут сейчас, куда-нибудь далеко, убийца не последует за ними, не найдет Гинноскэ. Не найдет камень...
Что? Откуда это? Нет, камень останется здесь. Амулет подарен безымянной мико, и теперь принадлежит ей. Даже если Тома никогда больше не увидит ее нежного округлого личика, миндалевидных глаз, полных неземной сосредоточенности, и крошечных мягких рук.

- Мы не можем сейчас уехать, - медленно и внушительно сообщил крепкий и массивный дядюшка.
Он был из тех дядей, к которым идут только в крайнем случае, а все остальное время стараются избегать. При их появлении молодежь сбивается в стайки и откочевывает куда-нибудь в дальний угол, если уж нет возможности сбежать из комнаты. Если нужно вести переговоры, отряжается самый смелый. Или старший.
Гинноскэ был старшим. Наследником.
Но сейчас он выступал только от себя.
- Почему не можем? Мы ведь передвижной театр. Здешние монахи приютили нас, но вряд ли им нравится принимать столько посторонних людей, всех этих зрителей, каждый вечер.
- Мы доставили им много хлопот, - степенно прогудел дядюшка, сложив руки на животе. – Произошла смерть. Мы не уйдем, пока не станут понятны причины, и не упокоится дух.
- Но...
В статуях богов больше внимания и понимания, чем в этом уже порядком морщинистом лице, кощунственно похожем на собственное. Наследное лицо Фуджима, маска, которую нельзя снять. Возражать бесполезно, с тем же успехом можно стучать кулаком в каменную стену замка и надеяться, что тебя услышат внутри.
- Иди, готовься к представлению, Гинноскэ-кун.

[продолжение следует]

Сообщение отредактировал SonGoku - 24-11-2011, 16:29

[SonGoku >>>]

ПЕРЕКРЕСТОК

Провинция Мутцу
8-й год Эмпо *

Дорога шла через небольшое болото, и на метелках высохшего тростника налип снег. Озябшие стражники у подножия Когедакэ сказали, что ему повезло, перевал замело как раз утром, помешкай ронин еще день - зимовать ему по ту сторону гор. Спрашивать у одинокого путника разрешение на проход через заставу было, в общем, бессмысленно, вот они и не стали. Для очистки совести предложили погреться у костра. Самый младший, шмыгая красным, протекающим носом, налил в плошку жидкой рыбной похлебки; варево лишь отдаленно напоминало по вкусу даши*, зато было горячим.
Имя путника стражников тоже не интересовало, здесь, на северных землях, указы, даже изданные лет сто назад, соблюдались не так уж и строго. Старший бросил взгляд на рукав, где перекрещивались в круге два ястребиных пера*, кивнул. Моны* своего клана путник носил из упрямства - и в надежде встретить кого-нибудь, кому они не понравятся. Не обязательно умелого в обращении с оружием; мысль об этом Курокава оставил еще в начале весны. Пусть будет хотя бы достаточно сильный физически, для его целей сгодится.
До ближайшего жилья на дороге - по словам тех же стражников – выходило пятнадцать ри* с небольшим, это если идти по меже, что разделяла рисовые поля, снопики высохших стеблей на которых под снегом казались сгорбленными человечками.
- А по прямой тут никак, извините уж, - сказал старший, махнув рукой в нужную сторону. – Если господин самурай поторопится, то доберется до темноты.

-------------
*1680 год.
*dashi –出し – буквально «исход, навар», рыбный бульон, используется как основа для многих блюд и как самостоятельное (но очень дешевое) блюдо.
*maru-ni chigai taka-no ha -丸に違い鷹の羽 – буквально «перекрещенные перья ястреба в круге», фамильный герб клана Курокава из Томийя.
*mon – (紋) - буквально «знак», или камон (家紋), «знак дома», клановый герб, хотя гербом в общем смысле этого слова не является, так как не представляет собой геральдической эмблемы. Это, скорее, символ, отличительный знак какого-либо клана, семьи или достаточно выдающегося человека. Считается, что моны берут свое начало от узора на ткани, который отмечал принадлежность к той или иной аристократической семье. На поле сражения моны служили военными штандартами. Глава клана может даровать своим вассалам, не связанным с ним кровными узами, разрешение носить мон своей семьи как награду. Как и позволение использовать имя клана это рассматривается как очень высокая честь. Самурай, который носит на косодэ моны одного клана, а на хаори другого, подчеркивает, что хоть он и служит второму клану, но не связан с ним кровным родством.
*ri - (里), старинная мера длины, равная 600 метрам (в более позднем варианте почти четырем километрам). Иероглиф ri (sato) так же имеет значение «деревня» и записывается с помощью кандзи 田 («поле») и 土 («земля»), поскольку обозначает длину одной деревни. 15 ри равно 9 километрам.

Сообщение отредактировал Далара - 10-01-2012, 15:29

[Bishop >>>]

Воздух, легкий, холодный, словно хрустящий в горах, у подножия обжег горло – точно вместо сакэ ему в плошку плеснули крепчайшего китайского байдзю*. Курокава прижал ладонь к груди, чтобы удержать рвущий легкие кашель, оперся о деревянные перила моста. Дрожь в ногах была противна разуму и сердцу.
Их было трое, любителей посмеяться; сытые, в добротной одежде, холеные - они считали себя властелинами мира. Первый стал мертвецом, не успев испугаться. Удивленно хрипя, без успеха зажимая ладонью располосованное клинком горло, повалился спиной вперед в перемешанную со снегом грязь. Второй - приземистый, широкоплечий, с мохнатыми гусеницами бровей - оказался противником посерьезнее. На его стороне были молодость и бычья сила, Курокава же мог надеяться лишь на опыт.
Тот не подвел.
Третий был заводилой, но из тех, кто предпочитает таскать из огня каштаны чужими руками. Он растерянно посмотрел на приятелей, оглянулся на Курокаву.
- Ты еще пожалеешь...
- Возможно.
Первым к ним добежал, несмотря на комплекцию, розовощекий стражник, выставил перед собой пику.
- Нехорошо как-то вышло, - с укоризной сообщил он, но попыток подойти ближе разумно не предпринимал.
- Не я начал.
Второй торитэ*, от которого годы оставили лишь иссохшую тень да оттопыренные просвечивающие уши, предусмотрительно держался в сторонке.


-----------------
*baiju –白酒 – букв. «белое вино», традиционный китайский алкогольный напиток, прозрачная жидкость крепостью от сорока до семидесяти градусов со специфическим запахом.
*torite - 捕り手 – буквально «помощь в задержании», городская стража, выполняющая обязанности полиции.

Сообщение отредактировал Далара - 10-01-2012, 15:29

[Далара >>>]

- Вот если бы о-самурай-сама клинок бы убрали, - румяный «колобок» дернул сопливым носом. – Премного были бы вам благодарны, а то надобно вас задержать...
- ...до выяснения вашей личности, всё как положено, - поддакнул ушастый сморчок издали.
- А боязно! Уж больно хорошо господин владеет мечом, - похожий на окиагари-кобоши* толстяк склонил голову набок.
Воздух клокотал в легких при каждом вдохе; Курокава вытер меч о рукав.

На следующий день всех троих можно было видеть в заведении госпожи Хокуто, где давали лапшу с жареной речной рыбой.
- ...пусть о-самурай-сама не чинится, - набив едой рот, говорил толстяк. – Нам не так тяжело заплатить за обед...
- Чем еще одну ночь слушать кашель, - Курокава скривил пренебрежительно губы, но тяжелую, грубо вылепленную из глины миску взял.
Желания есть не прибавилось, зато обжигающий губы отвар прогнал ночной зябкий холод. Добродушный толстяк поделился с ним одеялом, даже приволок старый мино*, но согреться так и не удалось.
- Скажу вам откровенно,- торитэ вытер жирные губы ладонью. – Те молодые люди, от которых господин так мимолетно избавил наш мир, не были украшением жизни.
Его старший товарищ ел чинно и немного, видно, его, как и Курокаву, обделила аппетитом судьба. Пергаментная кожа отливала желтизной, но крошечный ушастый дедок не производил впечатления немощи, да и глаза блестели бодро в полуприщуре.
- Нехорошо так говорить, Такашигэ-кун, - пожурил он громкоголосого и во всем обильного напарника. – Из имущих бестолочей тоже, бывает, вырастает что-нибудь пристойное.

---------------
*okiagari-koboshi - 起き上がり小法師 – буквально «монашек-неваляшка», игрушка, сделанная из папье-маше таким образом, что всегда выпрямляется, сколько бы ее ни раскачивали. Считается амулетом на счастье и символом постоянства.
*mino - 蓑 – плащ из рисовой соломы, который носили для защиты от дождя и снега, холода, а иногда и жаркого солнца.

[SonGoku >>>]

В полутемном – госпожа Хокуто не считала нужным жечь масло днем, сохраняла до вечера, - заведении было не слишком много гостей. Кроме них троих, еще парочка местных крестьян да одетый по-дорожному самурай. Крестьяне, которым хозяйка плеснула в большие фаянсовые миски нибоши-даши*, о чем-то тихо бормотали друг другу почти на ухо и громко хлюпали бульоном. Самурай, разместив оба меча рядом с собой, разлегся на лавке (она же, когда понадобится, стол) для тех, кто желает заночевать, но не может или не хочет платить за отдельную комнату. Подперев ладонью согнутой руки голову, он, вроде бы, дремал. Дед-сморчок как-то особенно посматривал на него.
- А по мне, и хорошо, что их нет, - его упитанный соратник сыто рыгнул. – Но вот тот зубоскал, что первым взялся задирать господина, так он доводился племянником жене нашего управителя...
- Прискорбно, - вставил в короткую паузу старичок и степенно отхлебнул из своей миски.
- ...и приятелей у него предостаточно...
- Грязь липнет к грязи, - философски отозвался старший.
- ...а мы люди маленькие, мост охраняем, присматриваем, чтобы не было шума.
- Да мышиной этой возни, как ни вертись, теперь не оберешься, - сказал крошечный дед и воззрился на Курокаву.
Круглобокий, как тануки по осени, напарник его подцепил большой кусок жареной рыбы и отправил себе в рот.
- Так вот! – прожевав, сказал он. – Если станет известно, что господин находится под нашей охраной, получится большая свара. О-самурай-сама владеет мечом, точно бог, он-то выживет, а вот мы...
- Разные люди проходят через наши края – дорог-то немного, - старший тоже отведал рыбки, прихватив палочками самую маленькую. – Попадаются среди них и разумные да умелые.
Хитрый у него все-таки был взгляд, у этого ушастого старичка. По крайней мере, так он смотрел на Курокаву. А потом метнул еще один странный взгляд – сидя напротив, не разглядишь толком, что хотел им сказать, - на постояльца-самурая.
- Так что пусть господин идет с миром туда, куда шел, сам по себе, - упитанный Такашигэ тоже очень пристально глянул на Курокаву. – Хорошо?

--------------
*niboshi dashi - 煮干し出汁 – букв. «то, что осталось от супа после варки», бульон из сушеных сардинок, у которых предварительно удаляют головы и внутренности, чтобы избежать горького привкуса.

[Bishop >>>]

Кто из двух торитэ украдкой подсунул деньги, теперь и неважно; не бежать же вдогонку с вопросом. Курокава посмотрел им вслед: две нелепые фигуры почти стер зимний дождь. Дорога, черная полоса среди припорошенных бело-желтых полей, раскисла, но пока еще была видна. Скоро только по высохшим пучкам травы и замшелым бесформенным досоджинам* можно будет различить, где она. Шевельнулось неприятное подозрение, что на берег реки Трех пересечений у подножия Осорэ до больших холодов он не доберется - обидно! Можно было бы напроситься в любой из монастырей - попробовали бы отказать ему в просьбе! - но из опасения не пережить зимы он гнал прочь соблазн.
Сунув руки поглубже в обтрепанные рукава, он собрался и дальше месить грязь, но судьба распорядилась иначе.
- Эт-то... Эй ты, погодь!
Курокава медленно оглянулся. Значит, не так уж далек мыслями был тот постоялец, вышел следом на удивление быстро. Лицом тощий долговязый самурай походил на горную обезьяну, из тех, что любят нежиться в горячих источниках в самый разгар зимы, даже кожа слегка покраснела от ветра. И та же пристальность во взгляде. Только вместо серо-золотистой шерсти добротная темная одежда без монов.

----------
*dousojin - 道祖神- буквально «божество-хранитель дорог», их часто называют так же саэ-но ками (塞の神), божества, которые сторожат границу между нашим миром и миром мертвых. Так же считаются хранителями дорог и путешественников и отгоняют злых духов. В честь их на перекрестках и обочинах дорог, иногда в придорожных святилищах-хокора ставят округлые камни, иногда с изображением супружеской пары.

[Далара >>>]

Незнакомец радостно улыбнулся во все зубы, словно хотел таким образом растопить настороженность.
- Услышал, как ты говоришь, дай, думаю, спрошу: из каких мест? – пояснил он; у самого говор был такой, что покорежило бы распоследнего обитателя Эдо, а хейанские поэты попадали бы в обморок.
- Из Кашима, что в Ибараки. Десять лет был телохранителем при сыне господина Ашина Моришигэ.
Ему скрывать нечего, но что службу оставил - самовольно, без разрешения, чтобы наверняка не вернуться, - не стал добавлять. По эту сторону гор такие подробности уже не имеют значения. Незнакомец... пока незнакомец, пока не названы имена, улыбнулся еще шире, но смотрел так же строго, как раньше. Такой не ударит в спину, но и в прямом бою с ним не просто сладить. Если вообще начнет схватку. Похоже, мечом он пользуется хорошо, но не часто вытаскивает из ножен.
- Иду к реке Сандзу.
- Ашина, да? – весело отозвался скуластый самурай; лезть в драку он точно не собирался. – А я Кидо Кейджи из Мориоки. Не рановато ль ты собрался на другой берег? Молодой же, крепкий, и руки к мечу справно прилажены.
Хоть на обезьяну похож этот Кидо из Мориоки, а быстро сообразил, что на этот вопрос не получит ответа. Ухмыльнулся с пониманием.
- На службе я у господина Датэ Тсунанобу. Так вот есть у меня одно предложение, может, как раз поспособствует тебе в пути.
И, с деревенской бесцеремонностью дыша прямо в ухо, прошептал несколько слов.

OWARI

[SonGoku >>>]

殺生石
Sesshou-seki
КАМНИ-УБИЙЦЫ

Четвертый год Кейчо,*
Провинция Шимоцуке

(продолжение)

При виде обнаженного меча вся серо-бурая шушера присела со страху. Дядька, запинаясь, бормотал что-то, выставил дрожащие руки, то ли отнекивался, то ли пытался создать из них хоть какую преграду. Даже звереныш притих в плетеной клетке. Один взмах – мало – второй. Крестьяне, визжа не хуже тануки, застревая в снегу и карабкаясь из него, разбежались кто куда. Освобожденный комочек меха стремглав промчался к ближайшей сосне.
Ронин мотнул головой, стряхивая какое-то незнакомое, еще не определенное и не названное чувство.
Недоуменно посмотрел себе под ноги. На окровавленный клинок. Опять на скорченное тело. Машинально вытер меч о соломенный плащ и отправил в ножны.
Опустился на корточки проверить... нет, мертв.
Встал, сложил молитвенно ладони, сказал беззвучно нужные слова.
Не собирался. Не думал даже. Но сделал.
И что теперь, хоронить его? Где? В промерзлой насквозь земле или в сугробе?
Хотя бы расплатиться.
Так нет денег даже себе на ночлег.
Тусклое солнце идет к закату на белесом небе, в тон ему снежное покрывало и темно-зеленые до черноты стволы и хвоя сосен. Хоть ветра нет.
Вряд ли записка с обещанием заплатить семье за смерть кормильца хоть как-то утешит вдову, если она есть, и дух усопшего, но ронин все равно свернул исписанный лист и сунул под невзрачный земельного цвета воротник.
Вопрос только, когда он найдет деньги.

-------------------
*1599 год

Сообщение отредактировал SonGoku - 2-02-2012, 14:01

[Далара >>>]

Мару пропал куда-то, зато на ветке, вцепившийся в нее когтями всех четырех лап, обнаружился спасенный тануки. Сверкал оттуда круглыми глазами.
- Спускайся, - предложил ему человек.
Малыш помотал головой... или это привиделось с голоду?
- Спускайся.
- Вот еще! Не хочу пойти на жаркое.
Тануки не так уж неправ.
Нет, до того, чтобы убить, освежевать и поджарить зверька, ронин еще не опустился и не хотел представлять себе те обстоятельства, при которых мог бы. Но идея пережидания последнего и потому самого неприятного месяца зимы в теплом местечке с пропитанием была заманчива. Расхлябанные, расползающиеся во все стороны деревенские домики, почти по крыши в снегу и грязи, оставили брезгливый привкус. Как можно жить в этом вот? Зато монастырь процветал. Ронин обошел его кругом, оглядел, приценился. Добротные строения, нет мертвых деревьев, крыши в порядке. Ну что ж, кому клеть с курами, а кому послушничество. Почему бы не послужить Будде ради сохранения жизни.
Двух.
Полутора.

- Смиренно прошу вас принять меня послушником в этот монастырь.
Наверное, на лице крепкого, как грубая заготовка для меча – еще не придали форму, но уже закалили, - настоятеля читается удивление. Сам бы удивился. Но из низкого поклона в сейдза не видно ничего. Кансайский говор за десять лет не поистерся, одежда слишком богатая для этой местности – и вдруг послушник.

[SonGoku >>>]

- Смиренно, говоришь... - голос у настоятеля подстать большому колоколу во дворе; чтобы заставить заговорить, приходится потрудиться, но затем низкий густой звон течет, не переставая от одного удара. - Подними голову, с затылками беседа не выходит.
Глаза под тяжелыми веками кажутся сонными, но это обманчивое впечатление. Широкие как крестьянский заступ, ладони.
- Не опасаешься расстаться с мечами?
Да, об этом он как-то не подумал. "Внутренний голос" ехидно хихикнул отголоском мысли. Ронин привычно шикнул на него... и сообразил, что получился не тот эффект, что хотелось бы. Вернее, не на того. Ладно, будем играть молодого домашнего дурня, который только-только выпорхнул из гнезда.
- Эти мечи дороги мне как семейное достояние. Их отдали мне во владение, и у меня нет права распорядиться ими как-либо иначе, чем беречь и использовать для защиты, себя или других...
Стоп. Иначе безвредное вранье сейчас выйдет из-под контроля, не расхлебаешь потом.
- И как ты применишь их в нашем тихом монастыре? – полюбопытствовал настоятель.
Вот кому не понадобится ни клинок, ни дубина, чтобы вразумить заблудшего на пути к просветлению... или просто вколотить в голову нерасторопного грабителя с большой дороги пару-тройку мыслей. Как минимум, что негоже позориться, а силы следовало рассчитывать до того, как выпрыгиваешь из кустов. Украшенный бронзовыми кольцами посох, который стоял у ступенек, был почти в три сун* толщиной. Примирительная улыбка – хороший дипломатический ход. Срабатывала на многих будущих нанимателях. Хотя нынешняя ситуация оказалась в новинку.

---------------------
*sun - 寸 - старинная мера длины, равная примерно 3 см.

[Далара >>>]

- И в голову не приходило воспользоваться ими в этих достопочтимых стенах.
Стены и правда достопочтимые и крепкие, построены несколько веков назад, ни одна армия не возьмет, вздумай кто-то из окрестных даймё подгрести под себя удобное место. Если что и может грозить обители, так это пожар. На тот случай вдоль стен выставлены деревянные ведра с водой.
- Но мечи так ценны для меня, что невозможно расстаться с ними совсем. Поймите, пожалуйста.
Пусть настоятель снова любуется затылком. Здесь уже не до игры. Хоть разденьте до нитки, заберите память о доме и Азаке, только оставьте родное оружие. Молчание затянулось – достаточно долго, чтобы не сообразить: Рьёгаку-хоши тоже не так прост, каким хотел бы казаться. И понимает, в чем ценность такого послушника.
- Правнук Аматэрасу отдал меч на хранение в храм Ацута. Мы не столь амбициозны... – настоятель хмыкнул. – Но и твой меч не ровня Ама-но муракумо цуруги*, согласись.
Кажется, они друг друга поняли. Или сделались врагами. Ронин выпрямился и позволил себе веселую усмешку. Поискал в глазах настоятеля подтверждения любой из версий.
- Стал бы Сусаноо-но-микото соваться в застрявший среди богами забытых гор монастырь?

Вход в жилище монахов прятался за кустами разросшейся куманики, чьи колючие ветви отгораживали обитателей монастыря от соблазнов большого мира. В темной воде маленького пруда меж камней сонно помавал плавниками отъевшийся старый карп. Они с настоятелем чем-то напоминали друг друга. Из хондена* доносились размеренные удары колотушки по панцирю черепахи и слаженное гудение нескольких голосов.

-----------------
*Ama-no-Murakumo-no-Tsurugi - 天叢雲剣 – буквально «меч, собирающий небесные облака», более известен как Кусанаги-но цуруги (草薙の剣, то есть «меч, разрезающий траву»), легендарный меч, один из трех Императорских сокровищ Японии. Сусаноо-но микото нашел его, разрубив хвост восьмиголового змея Ямата-но орочи.
*honden - 本殿 - центральное святилище, где расположено изображение божества, которому посвящен храм.

[SonGoku >>>]

Тощий нескладный монашек, выделенный то ли в провожатые новому обитателю Куизомэ-дера, то ли в слуги (он заикался от волнения и не знал куда девать руки), торопливо склонил недавно обритую голову. Мимо, шаркая подошвами веревочных сандалий, в парадном одеянии и островерхом капюшоне прошествовал настоятель; жесткая вытканная золотыми нитями ткань хо-мо едва слышно похрустывала при каждом шаге. На припорошенном ночным снегом дворе осталась цепочка следов.
Похожий на фазана среди воробьев недо-послушник взглядом проводил настоятеля и отправился следом.
Тебя не звали, немедленно высказался бесплотный голос.
- Полезно знать, что творится в округе.
Церемониальное облачение и сосредоточенная целеустремленность недавнего собеседника ясно говорили, что он вышел не погулять по саду.
Разноцветный витой шнур огораживал небольшое пространство. Теплый воздух легонько раскачивал бумажные змейки и тонкие висячие усики соломенных узелков на шименаве*. Глянцевые, темно-зеленые листья священного дерева сакаки* словно вырезали из плотной бумаги, на металлических чашах с солью играли желтые блики. В горном зимнем воздухе запах сосновых смолистых брусков, из которых был сложен костер, показался особенно резким.
Скрестив руки в запястьях, настоятель уселся, вытянул указательные и средние пальцы; небольшая, но тяжелая бронзовая конго* почти скрывалась в правой ладони.
- Om arurikya sowaka* - гулкий бас Рьёгаку-хоши перекрыл остальное многоголосие, рот на широком, почти квадратном лице был как трещина в гранитном утесе.
- Om arurikya sowaka...

--------
*shimenawa - 注連縄 - веревка (縄 - nawa) из конопли или рисовой соломы со сложенными зигзагом полосками бумаги (注連 - shime), символизирующими чистоту пути богов. Такой веревкой отмечают священные места и предметы, чтобы дать понять о присутствии здесь божеств, и вешают над входом в храм или в священное место, чтобы преградить путь злым духам.
*sakaki - 榊 - клейера (Cleyera japonica), вечнозеленое растение с продолговатыми заостренными листьями, священное дерево в шинто. В японское ее название входят два элемента «дерево» и «божество».

*kongou - 金剛 – буквально «золотая сила», ваджра, в буддизме, индуизме и джайнизме мифологическое и ритуальное оружие в виде пучка загнутых стрел, образующих короткий металлический жезл: символизирует силу и твердость духа. Считается, что может разрезать что угодно, но не сама себя. В переносном смысле используется в значении «непреодолимая сила».

*Om arurikya sowaka – мантра Канон Босацу, божеству милосердия в буддизме.

[Далара >>>]

一期一会 Ichi go ichi e
ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

Четвертый год эпохи Бунмэй

(продолжение)

Храм Тенрю-джи

Гинноскэ всегда жалел авторов, которые приходили к старейшинам с новыми пьесами. Столько трудов – а сборище привередливых стариков будет воротить носы и неделями обсуждать, куда вкралось не то слово. Старших, конечно, надо уважать, но, честно говоря, половине из них давно стоило заняться выращиванием личного садика или написанием мемуаров. Уж точно не определением, что лучше для театра.
Самый молодой на совете актер поймал строгий вопросительный – если не сказать испытующий – взгляд дядюшки и старательно подавил зевок. Сделал вид, что прилежно слушает и даже пытается составить собственное мнение, хоть его и не спросят. Будь его воля, он бы переделал все напрочь. Удивительно, как это к ним еще приходят зрители. Невероятная же скука наблюдать за медленными, будто каждое движение отлито в камне, перемещениями актера, слушать бесконечные песнопения.
Нет, играть Гинноскэ любил. Развеселить, огорошить, заставить подумать о чем-нибудь, кроме жилья-пропитания, да хоть просто удивить на мгновение – это же здорово. Иногда Фуджиме казалось, что обезьяны Арашиямы преуспели в этом больше, чем странствующая труппа. А трудились гораздо меньше.
Не то чтобы он хотел стать обезьяной.
Кое-что все-таки мирило его с театром.
Каждая постановка Но уникальна, и дело вовсе не в словах или движениях. Каждый актер свою роль репетирует отдельно от прочих, и только от их взаимодействия, настроения и эмоций в этот вечер зависит, как сложится представление. Маленький закулисный секрет. Гинноскэ нравилась эта изменчивость, похожая на океанские волны – никогда не угадаешь, как разлетятся брызги.
Ох, кажется, не избежать сегодня выговора от дяди.

[SonGoku >>>]

Ритуал назначили на утро. Появление старшего из "десятки молодежи" обязательно. Но Гинноскэ пришел бы и без приказа. Ночью он не сомкнул глаз в попытках избавиться от навязчивого образа. Пытался заснуть, читал описание завтрашней пьесы, пытался рисовать и писать... И до рассвета просидел в темноте у распахнутых сёдзи, глядя в сад, откуда сутки назад явилось воплощение смерти.
Они собрались рано утром, еще не высохла роса. Раскрыли перегородки на веранду и в коридор. Приземистый круглоголовый монах взирал недовольно: они уже очистили место, зачем же было звать еще и мико из Мацуо-тайша? Но представители власти (а с ними попробуй поспорь!) решили, что раз демоны побуянили, то не мешает и подстраховаться. Похожий на лису – те же оттопыренные уши, острый нос и почти-улыбка – кузен Шинноскэ подглядывал с любопытством. И так же, как рыжий хвостатый зверь, растворился за углом, стоило показаться их степенному дядюшке. Гинноскэ пожалел, что не может последовать за ним. Оставалось только выпрямить и без того ровную спину и принять официальный вид.
Тоже своего рода маска, может быть, не менее выразительная, чем те, что носят на сцене. Кузены шутили, что в такие минуты Гинноскэ оставляет вместо себя деревянного истукана.
К слову об истуканах... Одного они как раз "провожают".
Дядюшка разместился на веранде, похожий на незыблемую скалу, которой нипочем любые волны. Племянник занял свое место позади и сбоку от него. Церемонии, церемонии... Монах – он не ворчал, но этого и не требовалось, всё было написано на лице – сел по другую сторону проема.
Похоже на приготовления к спектаклю: есть сцена, зрители готовы, выход шитэ.

Сообщение отредактировал SonGoku - 31-05-2012, 13:30

[Далара >>>]

Отчаянное желание найти себе хорошего мужа пока было далеко от воплощения за явной нехваткой кандидатов на эту весьма серьезную роль. То есть, мужчин с намерением заполучить себе миниатюрную красавицу хватало, но все они не дотягивали до идеала. А юная мико к выбору супруга подходила ответственно - как ко всем делам в своей жизни.
Поэтому даже сейчас, когда следовало думать совсем о других материях, Минаги бросала по сторонам оценивающие строгие взгляды из-под длинных густых ресниц.
Величественный грозный старец ее напугал, хотя смотреть на него - по неясной причине - было крайне приятно. И от томного красавца, что сидел по правую руку, трудно было оторвать взгляд, но долг есть долг (а мико есть мико), и все же, разворачивая принесенный с собой сверток, юная дева облегченно вздохнула украдкой. Он несколько раз покупал у них омамори*, что было немножечко странно, хотя если бы худшие опасения подтвердились, это было бы хорошо для торговли и хуже некуда для Минаги. Она не собиралась брать в мужья винодела.

Кто знал, что тщательно выстроенную из собственного лица официальную маску так легко потерять?! Но она слетела в один миг, стоило появиться "той самой" безымянной для него мико. Бравый разбойник Тома вылез на поверхность и потребовал права быть влюблённым. Поймав на себе мимолетные взгляды девушки и монаха, Гинноскэ задушил блаженную улыбку... и, не в силах сдержаться, закусил нижнюю губу. Хорошо хоть дядюшка не видит, иначе бы не избежать позора.
Торжественность момента, мысли о смерти кузена и рыщущем где-то в опасной близости не совсем человеке отступили на второй план.
Всё в ней было прекрасно и нежно, как в распустившемся по весне цветке.

[Bishop >>>]

Сразу после переезда в храм Небесного дракона они, десятка молодых балбесов, отправились рыскать по округе в поисках развлечений. Кто-то, сейчас не вспомнить, кто именно, примчался с вестью, что в Мацуо-тайша – храме неподалёку, славящемся отменным сакэ – будут танцевать кагура.
Выпивка и юные девушки, кто откажется?!!
Они ввалились туда шумной говорливой толпой, кто за зрелищем, кто за сакэ. Вся десятка во главе с Гинноскэ. Он всегда задавал тон и правила, за ним шли остальные.
Ну не странно ли, что именно его как молнией поразила красота одной из этих сосредоточенных, полных осознания важности дела, облаченных в белое с красным дев? Её танец был лучше всех, кого он видел, её личико в обрамлении изумрудно-зеленых подвесок нежнее всех, одухотворённее. В её движениях таилась мощь природы, в её глазах пряталась мудрость Земли.
Именно ей он подарил, но не отдал камень.
Как это неправильно! Он должен положить тот молочно-зелёный камень ей в ладони, ощутить их тепло.

Из прихоти или в шутку боги связали их судьбы невидимой прочной нитью; не двое - а сразу трое! - запутались в их силках. Басовитой цикадой гудела под пальцами сплетенная из женских волос тетива священного лука, дрожала, как паутина под тяжестью ночной росы, но распугивала не демонов, а мысли. Плеск воды, запах крови и обрывки тигровых шкур... узор в виде сосновых веток на плотной ткани... оборванец, которого она спрятала в святилище позади храма... Оба не произнесли ни слова. Гость ни о чем не просил, мико ничего не предлагала. Ее крохотный мир был ему слишком тесен. Его прикосновение пугало ее - так мог лечь на плечо снег, сброшенный сосновой веткой; пахло не человеком, а осенней листвой и землей.

[SonGoku >>>]

На натертых воском половицах первой зимней порошей белели рассыпанные кристаллики соли и рисовые зерна; там, где доски впитали кровь, они были темнее. Перекашиваясь каждый на свой бок под тяжестью, два послушника вынесли большой котел с только что нагретой водой, от поверхности шел еще пар. Отложив в сторону адзуса-юми*, Минаги окунула в кипяток жезл-нуса*, деловито прошлась в танце; брызги с длинных бумажных лент окропили потолок и стены, несколько капель попали и на людей.

Из ее движений можно было рисовать картины и сплетать стихи. Гинноскэ смахнул попавшую на лоб каплю и поднес пальцы к губам. Поймал на миг взгляд мико... и тут же перед ним на пол шлепнулся невесть откуда взявшийся алый семипалый лист. Вот ведь что странно, во дворе Тенрью-джи нет кленов. Молодой актер поднял его, разглядел прожилки. И обмахнулся, как миниатюрным веером. Вместо прощальных и почтительных мыслей об умершем Гинноскэ думал о том, что рукава полупрозрачной верхней накидки вспархивают, словно крылья бабочки, а тонкий девичий стан даже в многослойной одежке похож на гибкую цветущую иву.

------------
*azusa-yumi - 梓弓 – лук, сделанный из древесины катальпы (адзуса). Считается, что звон его тетевы отпугивает злых духов и демонов.
*nusa- 幣 – чаще oonusa (大幣), буквально «подношение», деревянный жезл, декорированный множеством сложенных змейками бумажных полосок, используется в ритуале очищения.

[Bishop >>>]

Что-то было не правильно...
Пленник стих, раздул ноздри, впитывая запахи, что втянуло сквозь щели. Кисловатый - у осторожности; пряный, словно морская соль, - любопытство. Возбуждение и азарт пахли женщиной. И - тот, что был оставлен на сладкое, он шибал в нос, мутил разум, - резкий, мускусный аромат человеческого страха перед хищником в темноте ночи. Узник затаился в ожидании добычи. В человеческом мире всегда отыщется кто-то, кому даже элементарные правила - не указ. По глупости или из самоуверенности эти люди нарушат простенькое табу, сунут нос за запретную дверь и хотя бы на один бу* приподнимут крышку сундука с надписью "Не открывать". Если остается время, потом они негодуют, если нет - то, возможно, удивляются, когда нить их жизни обрывает удар меча или стремительное движение когтистой лапы.
Ветер гнал вдоль тропинки алые - не по сезону - листья; наклонившись, оборванец бездумно поднял один, расправил на ладони. Ярко-розовые прожилки напоминали миниатюрные ручейки.
Горный лес вокруг храма был пропитан водой. Она сочилась из-под валунов, укутанных в зеленые мшистые одеяла, скапливалась в низинках, тонкими серебристыми нитями висела в неподвижном воздухе.
Волоча по земле, прихватив за одежду неподвижное обмякшее тело, он поднялся выше по склону, туда, где могучие сосны вставали, как частокол.

------------------
*bu – 分 - мера длины, равная примерно 3 мм, так же мера веса, затем превратившаяся в монету, равную четверти рьё; прямоугольная серебряная монетка.

Сообщение отредактировал Далара - 31-07-2012, 21:56

[SonGoku >>>]

Под босыми ногами шуршала пожелтевшая старая хвоя, бывший пленник поднес к лицу одну руку; под обломанными недавно ногтями - их следы украшали теперь изнутри деревянные стены сешша*, - запеклась его кровь. Не чужая, у несчастного дурака, что снял с досок бумажную полоску о-фуда*, была свернута шея. Это было легко, как цыпленку. Его труп был оставлен в кустах за оградой, где встопорщенная молодая ворона мыла лапы на мелководье.
Когда-то и у него было имя, принятое в мире людей, но - какое? Он не помнил. Он есть сущность, стихия; к тайфуну или цунами не обращаются по именам. Единственные слова, что всплывали в памяти - Меч Сеццу...
За рекой, в чаше горной долины, лежал город, в котором каждый камень, каждая ступенька в любом храме помнили о величии. Он вернулся сюда, не обдумывая причины, его принес ветер будущей осени, но сейчас пришло осознание. Его ограбили. И виновник - тот или те, кто посмел отобрать у него то, что им не принадлежало, - должен понести наказание.
Что-то было... неправильно. Не так, как предполагалось. Он был заперт, как горный тигр, в клетке снова смертного тела. Вот уж истинно: что имеем, то не храним, потерявши - льем слезы. Оборванец на мгновение прижал ладонь к глазам. Нет, ресницы сухие, он - по-прежнему он, тот, кем стал много сотен лет назад, и назад путь закрыт.

***
*sessha - 摂社 – буквально «вспомогательное святилище», миниатюрное святилище на территории или рядом с основным и попадающие под его юрисдикцию (в отличие от хокоры, придорожного святилища). Может быть посвящены «членам семьи» определенного божества или яростной части его натуры, или божеству той местности, где расположен главный храм.
О-фуда - (御札), буквально «высокочтимая бумага», талисман из синтоистских храмов в виде полоски бумаги, ткани или металла, на которых написано имя божества, а так же название святилища. Так же называются шимпу (神符, «божественный знак»). Их прикрепляют к дверям, столбам или потолку и ежегодно, обычно в конце года, меняют на новые. Так же их можно разместить внутри камидана, небольшого частного святилища. О-фуда защищают обитателей дома от болезней и зла. Существуют о-фуда на более конкретные случаи; например, для защиты кухни от случайного пожара. В буддистских и синтоистских храмах небольшие о-фуда заворачивали в маленькие мешочки из красивой ткани, такие талисманы называются омамори и они предназначены для личной защиты.

[Bishop >>>]

Вода из бамбукового ковшика текла по лезвию тонкой, голубоватой от лунного света струей. Мгновением раньше камуро* раздвинула (всего на ладонь, не шире) затянутые цветной бумагой перегородки и уже открыла рот, чтобы извиниться. Но не сумела даже испуганно пискнуть.
Странный гость был похож на горного тигра, запертого в чересчур тесной клетке; он сидел в сейдза* церемонно, с прямой спиной - не посетитель борделя, а придворный в присутствии императора. В чаше каменной лампы в небольшом саду, куда выходила веранда, трепетал огонек, но не он и не свеча на высокой подставке освещали жутковатую сцену, а большая, ущербная с одного бока луна.
Женщина вынула и - одну за другой - положила на расправленный платок три заколки; провела гребнем по мерцающим, точно ночью вода в реке у подножия Арашиямы, волосам.
- Постарайтесь не срезать их.
Ее молчаливый гость только кивнул.

- Он не отводил взгляда от госпожи, - одетая во все красное маленькая и опрятная, точно кукла, камуро строго покосилась на скучающего Кобаякаву и добавила, опередив следующий вопрос: - Нет, не муж и не любовник.
- И не постоянный клиент, - Саскэ пристально разглядывал потолок.
- Это верно, раньше его тут никогда не видели.

-------------------------
*seiza - 正座 – буквально «правильное, достойное сидение», поза сидения на полу, которая помимо утилитарного имеет церемониальный смысл. Принимать эту позу и вставать из нее следует очень вдумчиво, так как существуют различные традиционные способы, зависящие от ситуации, общественного положения, возраста и пола сидящего и даже одежды, которую он носит.
*kamuro – (禿), девочка, проданная в бордель и набирающаяся опыта на службе у одной из куртизанок.

[Далара >>>]

Омура скорчился в углу, похожий на крупную мышь в серо-коричневой одежке, впору рисовать с него домашних йокаев. Он и головой водил, словно грызун, который ищет, чем бы полакомиться. Кобаякаве показалось: вот-вот и острый нос его начнет подрагивать мелко-мелко.
- Покажите нам, пожалуйста, гребень и заколки.
Девочка не спешила. Безмятежная, словно ничего не случилось, предназначенная украшать собой жизнь, она встала и маленькими шажочками просеменила из комнаты в коридор. Саскэ не успел продумать мысль, что неплохо было бы сходить вместе с ней (чтобы не убежала), а Бунчо – удержать его от порыва, как девчушка вернулась и уселась на прежнее место. В руках она держала аккуратно свернутый платок-фурошики*, который и протянула старшему из двоих посетителей.
Её торжественность заражала. Омура вылез из угла, сел напротив и принял сверток почтительно, как будто там был прах умершей. Развернул. В свете утреннего солнца матово белел костяной гребень, медово поблескивали две лакированные заколки-кандзаши с гроздьями бело-красных цветов.

Гость поднялся, выпрямился во весь рост - так накапливает мощь волна, медленно, неторопливо, спокойно, чтобы обрушить ее на прибрежные скалы, рассыпаясь миллиардами брызг.

[SonGoku >>>]

Юный Кобаякава соизволил отлепиться от стенки. Он ступал осторожно, словно кот, что врасплох был застигнут неожиданным ливнем - и скакать через лужи в укрытие неприятно, и остаться на месте воротит. Выражение на скуластом курносом лице застыло как раз подходящее.
Саскэ опустился посреди комнаты на колени, посидел так немного, затем вынес вперед правую ногу. Меч беззвучно выскользнул из ножен и...
...едва не застрял в потолке.
- Погоди-погоди, Гэмпей-кун, не двигайся, - замахал пухлыми ручками молодому напарнику Бунчо. – Дай-ка я посмотрю.
Шурша босыми ступнями, точно мышь, охранитель порядка обошел недовольного Саскэ, присмотрелся к доскам над головой, даже потрогал их кончиками пальцев. Затем опустился на четвереньки и словно принюхался к впитавшейся в солому татами крови. В такой странной манере под строгим взглядом невозмутимой камуро он проделал путь до веранды.
- Три сун... А ведь он стоял где-то здесь, вовсе не в комнате.
И Омура неуклюже изобразил взмах несуществующим мечом.
- Будь это кайшакунин, то он встал бы позади и чуть сбоку, - подтвердил юный Кобаякава в прежней позе, левой рукой сжав пустые ножны; впрочем, меч уткнул в пол.
Пахло свежей травой - должно быть, татами перестилали недавно. Жаль, придется их выбросить. Вытканный мотивами сакудо* плотный шелк накидки впитал кровь, но на светлой соломе все равно осталось пятно. Хмуря выгоревшие под солнцем брови, Саскэ покрутился на месте, как охотничий пес.
- Все неправильно, - сказал он. – Эй, о чем они говорили?

[Bishop >>>]

- О кленах на горе Тогакуши, так занятно! Госпожа всегда задирала нос, будто знатная.
- А вы разве не любите театр? – с хитроватой улыбкой-"а я что-то знаю" уточнил Бунчо. – Там часто ставят историю Тайра-но Коремочи, называется "Любование алыми кленовыми листьями"*.
Смерть сама по себе дело нехитрое и малоинтересное, если сделать все правильно и не обижать умерших. Обычно по эту сторону Арашиямы так и было, и работа охранителей порядка – они жили на более-менее щедром довольстве от местного управителя – состояла в усмирении буянов и извещении родственников, если кто-то погиб в дороге. В последние месяцы добавил хлопот неуловимый шутник-разбойник в лисьей маске – но, кажется, расплата настигла его раньше, чем Омура и его молодой напарник.
И вот тебе – вторая загадка.
Сама похожая на осенний кленовый лист в своих ярко-красных одеждах девочка-камуро склонила аккуратную головку к плечу.
- Яростный ветер с горы Мимуро срывает алые листья, накрывая всю реку Тацута парчой*, - нараспев, с переливами произнесла она тоненьким голоском.
- Горную реку алой плотиной листьев преградил ветер, - в тон девочке откликнулся Кобаякава. – Но тонок их слой, поток он не удержит*.

----------------------------
*стихотворение Тачибаны но Нагаясу (988-1051), более известного как монах Ноин (能因).
*стихотворение Харумичи-но Цураки (春道列樹), который был назначен в 920 г губернатором провинции Ики, но безвременно умер, не успев занять должность.

[Далара >>>]

Тут Бунчо понял, что добром это дело не обернется. Если уж Гэмпей-кун второй раз за такое короткое время вспомнил о своем происхождении, хотя обычно знать о нем не желал, а после щедрой выпивки обычно грозился отречься от клана, обрезав все семейные связи, лишь бы не помнить о войне, то и совсем плохо. Война, надо сказать, выходила какая-то нелепая и, по мнению Омуры Харутоши, который не рискнул бы разделить его с младшим товарищем, самая глупая за последние пятьсот лет. И вдруг – стихи, что твой придворный.
- Здоров ли ты? – заботливо спросил он.
У Кобаякавы блестели глаза; может, действительно дело плохо, к вечеру сляжет с горячкой.

В оглушительной тишине на темные, натертые до зеркального блеска доски опустился, кружась, алый лист.
- Прости.
Лунный блик на клинке превратил кирицуке* в удар молнии.

- Погодите, погодите... – Саскэ убрал оружие в ножны и, скрестив ноги, сел рядом с девчонкой. – Значит, голову не отделили совсем?
Камуро церемонно кивнула.
- То есть гость... кто бы он ни был... остановил меч до того, как обезглавил жертву, - юный Кобаякава озабоченно посмотрел на Бунчо. – Понимаете, что это значит?
Старший напарник выглядел не менее обеспокоенным.
- Он отнесся к жертве предельно вежливо, не заставил ее нести позор, будто она преступница.

--------------
*kiritsuke - 切り付け – последний, завершающий удар.

[SonGoku >>>]

Омура вынул любимую флейту и с ней в руке, рассуждая вслух, сутулясь и шевеля носом, взялся семенить кругами по комнате.
- Он вежлив, она не противится, - рассуждал Бунчо. - Вела себя, как будто знатная, вы говорите? И опять кленовые листья, а, Гэмпей-кун? Как она попала в этот дом? – охранитель порядка впился пристальным взглядом в камуро. – Наверное, делала попытки сбежать?
- И не раз, - в голосе девочки прозвучало искреннее осуждение. – Госпожа всегда говорила, что вырвется на свободу.
Судя по ее серьезной мордашке, лично ей подобные мысли не доставляли удовольствия. Саскэ провел пальцами по тугому переплетению травинок, выковырял застрявшую между ними крошку.
- Ну, а кто так поставил дзен*? – спросил он и удостоился благосклонного взгляда.
- Вака-доно заметил?
- То же мне, загадала загадку! – фыркнул Кобаякава. – Гость сидел бы лицом к веранде и спиной к двери, а они...
- Сидели как равные. Это гость повернул стол. Госпоже это очень понравилось. Ее отдали к нам, чтобы были еда и кров, она ведь из благородных, хвасталась, будто ее отец кто-то из Фудживара, - камуро наморщила носик. – Разве может такое быть?
- Еще как! – заверил ее с полным знанием дела юный Кобаякава.
Бунчо, наконец, угомонился, а может, просто устал ходить и скорчился на веранде, сбоку. И так-то некрупный, он старался занимать поменьше места, в отличие от своего спутника, который по-кошачьи ухитрялся заполнить собой все пространство, сколько бы его ни было.
- Живой сбежать не сумела, решила хоть так, - печально сказал старший охранитель порядка; он всегда огорчался, когда умирала молодежь. – Нехорошо-то как. И в таком деле доверилась не кому-нибудь близкому – незнакомцу. А до него? Кто был у ней в последние дней десять?

----------------
*zen - 膳 – небольшой низкий столик, на котором подают еду, как на подносе

[Bishop >>>]

На широкой низкой скамье в тени дерева разместились не только Омура с Саскэ, но и парочка ребятишек - два голодных зверька, оборвашки, они сглатывали слюнку и пытались уличить удобный момент, чтобы стащить разложенную на широком листе бамбука еду. Юный Кобаякава кинул им кусок жареной рыбы, и мальчишки затеяли воробьиный галдеж.
Из столицы, живущей ожиданием новой войны, уже потянулись первые беженцы. Но, по счастью для здешних мест, направлялись они большей частью на юг или через перевал в Сакамото и Оцу. В Оогаве полно было рыбы, а в окрестных горах много дичи, так что местные жители предпочитали не замечать, что под боком у них кипят страсти.
- Он придворный, - поделился соображениями наследник клана Кобаякава; в левой руке он держал нанизанную на палочку неко-гиги*, в правой деревянную плошку-масу*. - Может быть, джюши-и ге*.
Саскэ разом откусил половину рыбешки, прожевал; из-за жизни в деревне лицо у него потемнело, на облупленном носу щедрой россыпью проступили веснушки.
- Или джюго-и джо *
- Ох уж мне все эти ваши придворные разночинства, - пожал плечами Бунчо. – Полранга вниз, полранга вверх, да еще целые тут же, сплетаются почище узоров на дамских осодэ. А-а, что я про дам, рано тебе еще. Вот девушку справную найти не помешало бы.
Омура держал по палочке в каждой руке и аккуратно скусывал рыбку по очереди с обеих.
- Мы люди простые, в дворцовых тонкостях не разбираемся – придворных следует почитать, и ладно. Но ты мне скажи, разве обычное это поведение для джюго-и джо или даже если бы и для «нижнего»?

-----------
*neko-gigi - Coreobagrus ichikawai, вид пресноводных сомиков, которые водятся только в префектуре Миэ на Хонсю.
*masu - 枡 - деревянная квадратная коробочка, которую использовали для того, чтобы измерять количество риса, считалось, что одной массу риса хватает, чтобы накормить одного человека в день. Так же из них пьют сакэ.
*jushi-i ge - 従四位下 – нижний четвертый придворный ранг.
*jugo-i jo - 従五位上 – верхний пятый придворный ранг.

[Далара >>>]

В двух шагах на камнях переката бурлила, взбивая пену, вода; по течению ниже, высоко поднимая тонкие голенастые ноги, разгуливала белая цапля. Время от времени птица делала стремительное движение головой и, довольная, заглатывала добычу. Над рекой поднималась почти до небес мрачная Арашияма; на вершине ее криптомерия выставила голый сук - точно рог. Отчего-то при взгляде на нее становилось тревожно.
- Я тут всех расспросил... – Саскэ взял обеими руками бутыль и плеснул в обе плошки, и себе, и Омуре. – Эта девушка не лгала, она, правда, из Фудживара, дочь наложницы. Только вот что меня беспокоит...
Ветер принес издалека обрывок мелодии – кто-то в лесу играл на окарине. По мосту Тогецу катил тележку торговец.
- С каких пор Фудживара сдают дочерей наложниц в веселые дома? – трагически свел брови Бунчо. – Бедная девушка, печальная судьба... Так что же тебя беспокоит, Гэмпей-кун?
- Я все думаю...
И процесс этот был у него неторопливый. Саскэ редко куда-то спешил, на словах или в помыслах. Потому собеседникам удалось в промежутке доесть рыбу и приступить к запеченным ракушкам.
- ...что понадобилось капитану дворцовой стражи здесь, в глуши? И еще...
Девочка принесла еще сакэ.
- ...древний меч с очень сильным изгибом и заточкой на две стороны, - юный Кобаякава сделал хороший глоток и взялся перечислять дальше. – Обрывок старинной ткани, которую покупали только в дом Тайра... И кленовые листья.

[SonGoku >>>]

Сагано, застава Нишикьё, Арашияма

Сколько ни переминайся с ноги на ногу, ни грызи в волнении пальцы, а решить что-то надо. И без того - торговцы поглядывают с подозрением. Шинноскэ вытер мокрые ладони о... хотел бы, чтоб об штаны, только нету их, не положены. Потому – вытер о то, что было. Не то чтобы лоточникам, что скапливались у храмов и на этом берегу Оогавы в надежде сбыть немудреный товар, не в чем было его упрекнуть; честность юного актера не украшала. Но ловить за руку - не ловили.
- Ну-ка, бодзу-кун*, - не выдержал, в конце концов, продавец разных масок; был он сморщенный, как древесный гриб, и коричневый, только оттопыренные несоразмерно большие уши розовели, будто к голове старичка приставили крылья бабочки. - Выбирай или кыш, не отпугивай покупателей!
Тут бы впору пустить слезу от расстройства. Шинноскэ носил цветные обноски, чтоб не путали с монахами, вовсе не потому, что хорошей одежды ему не доставалось. Неплохое такое добуку*, добротное, перешили совсем недавно - и трех месяцев не прошло! - и сидит хорошо. Может, правда расплакаться? Пожалеют и дадут скидку, хоть немножечко... Шесть монеток за поясом - хватит и на новую лисью маску для старшего братца, и поесть возле станции сладких рисовых колобков.
Шинноскэ набрал воздуху полную грудь и уселся на землю. Голосистый он был от рождения - всем актерам на зависть, - но голос уже ломался, то и дело прорывалась будущая глубина. Зато и убедительности было не занимать, а может, торговец сжалился, лишь бы не оглохнуть.

---------
*bouzu-kun - 坊主君 – монашек (яп.)
*dobuku – 胴服 - буквально «то, что надевают на торс», не следует путать с монашеским одеянием, название которого звучит точно так же, записывается иначе (道服, «одежда для пути»). Добуку (иногда – дофуку) напоминает короткую, открытую спереди куртку без застежки. Первоначально ее носили купцы, но затем самураи тоже выяснили для себя удобство такой одежды. Добуку предназначалась для защиты от грязи и холода, предшественница хаори. Ее шили с рукавами и без рукавов, воротник мог быть скроен из контрастной или другой ткани.

Сообщение отредактировал SonGoku - 3-12-2012, 16:08

[Bishop >>>]

Рис был мягкий, сладкий и лип к пальцам - Шинноскэ пренебрег щепочкой из бамбука, лопал так, подцепляя комочки пропаренного теста руками. Так его и застигли, хорошенько встряхнули и выдали крепкий, ободряющий подзатыльник. Шинноскэ заверещал - не от боли, на всякий случай.
- Я так больше не буду, дядя Акацуки!!!
- В чем нимало не сомневаюсь...
- Так - он точно не будет, - хмыкнул, подслеповато щурясь, дед Кацуо.
Вот же не повезло - все старшие, все одеты, как на приеме у даймё, только дядя Кинноскэ ковыряет в зубах щепкой, во второй руке держа завернутые в бумагу данго*. И отец тут, и вид у него такой, будто рот набил недозрелыми мандаринами. Впрочем, у него всегда такой вид, стоит отпрыску (в смысле - Шинноскэ) попасться ему на глаза.

- А я тебе говорю, что не мог у меня родиться такой остолоп! – это раньше считалось, что у Такамичи голос словно храмовый колокол; в последнее время уже не так громыхает, больше похоже на раскаты дальнего грома.
Но толпу собрать все же способен: вокруг спорщиков потихоньку скапливались зеваки. Сам предмет этой жаркой дискуссии сидел на земле, поджав ноги, потирал ладонью затылок и переводил взгляд с одного на другого.
- По-твоему, если дуралей, то сразу мой сын? – вознегодовал красавчик Кинноскэ и картинно взмахнул щепочкой; с возрастом он несколько обрюзг, но из четверых братьев-актеров оставался самым привлекательным.

----------------
*dango – 団子 - шарики из сладкой рисовой муки, сваренные на пару и нанизанные на палочку, часто их едят со сладким соусом или зеленым чаем.

Сообщение отредактировал SonGoku - 3-12-2012, 16:08

[Далара >>>]

Его неодолимая тяга к женскому полу (и обратное тоже верно, дамочки всех сословий так и вились вокруг него, словно мухи вокруг плошки с медом диких пчел) была известна не только среди коллег, но и по всей округе, как и тот факт, что он достоверно сам не помнит, сколько у него детей и которые из имеющихся - именно его.
Оба спорщика одновременно посмотрели на деда Кацуо. Шинноскэ тоже посмотрел на деда Кацуо в надежде узнать что-то новое. Тот, похоже, уснул. Когда пауза сделалась вовсе уж драматической, дюжий старец вздохнул.
- Да ты глянь на них, все ж одинаковые, лишь О-Кику другой! – влез опять Такамичи.
Акацуки – вот кому бы быть главой в их театре, - который, стоя в сторонке, величественно взирал на своих шумных братьев, издал короткое: «Хе-хе».
- Не будем винить Кинноскэ в том, что пока он разгуливал по веселым домам, его жена обзавелась ребенком.
- Интересно бы знать, от кого... – не подумав как следует, пробормотал Шинноскэ и привычно закрыл ладонями бедовую голову.
Грозный Акацуки перестал сдерживать усмешку. Кинноскэ задохнулся от возмущения, поднял руку дать хорошую затрещину юному наглецу – но передумал и ткнул щепочкой в Такамичи.
- Говорю тебе, этот – твой. Такой же болтун.
- Нет, не мой!
Некоторое время сородичи мерялись, кто сверкает глазами наиболее убедительно. По всему выходило, что Кинноскэ. Такамичи запросил подмогу у деда Кацуо. Кинноскэ не отстал от брата. Вновь повисла благоговейная тишина. Слышно было, как негромко плещутся утки в реке неподалеку и шумит на перекатах вода.
- Не мой точно, - дед, вздремнувший было, приоткрыл один глаз, занавешенный почти белой от седины бровью, и пересчитал своих отпрысков по пальцам. – Мои все тут и кудахчут, словно безголовые курицы. Точь-в-точь, как их дуры-мамаши.
Он с кряхтением разогнулся, поманил к себе внука.
- Что, опять натворил дел?
Шинноскэ виновато ковырнул ногой землю.
- Ну, пошли...
Чтобы шустрый внучок не дал деру – а он уже косил глазом на ближайший забор, - дед Кацуо прихватил его крепко за удобно оттопыренное ухо. Вот тут Шинноскэ взвыл уже по-настоящему: старик только с виду казался немощным.

(продолжение следует)

Сообщение отредактировал SonGoku - 21-01-2013, 11:04

[SonGoku >>>]

殺生石
Sesshou-seki
КАМНИ-УБИЙЦЫ

Четвертый год Кейчо,*
Провинция Шимоцуке

(продолжение)

- Om arurikya sowaka...
«Тут пахнет нехорошей смертью»
И не поймешь, кто из них – сам Такамори или навязчивый чужеродный голос высказался так, но правда есть правда.
- Почему нет тела? Кого хоронят? – осведомился ронин у служки, который был приставлен к своевольному новому послушнику и вынужден провожать и следовать, хочешь-не хочешь.
- Усэна хоронят, - ломким баском поделился тот. – Давеча ушел по запретной тропе, а назад не воротился. Пропал, стало быть. Да не первый он.
В густых зарослях позади хранилища-кьёдзо* кто-то фыркал, кряхтел и возился, но притих, стоило гостю монастыря повернуть на звук голову. А затем приглушенно чихнул.
- Тануки, - безмятежно пояснил служка. – Их тут много. Обычно зимой они спят, а у этого, видать, бессонница.


------
*1599 год
*kyōzō - 経蔵 – хранилище свитков с сутрами и хрониками монастыря. Так же может называться кьёко (経庫), кьёдо (経堂) или дзоден (蔵殿). Как правило, двухэтажное строение размером 3х3 кена (1 кен – приблизительно равен 2 метрам, в архитектуре – расстояние между столбами). В некоторых храмах центральная колонна служит осью вращающимся полкам, так что можно быстро отыскать нужный свиток. Такие хранилища называются риндзо (輪蔵), т.е. «хранилище-колесо».

[Далара >>>]

В первый же вечер выяснилось, что Такамори здесь чуть ли не единственный, кто пользуется «библиотекой». Не хватало всего двух свитков из почти полутысячи. На второй день, впрочем, пустых мест насчитывалось уже с десяток, хотя бывший ронин брал лишь пять свитков – теплилась надежда, что в этой дыре есть все-таки еще один образованный человек. Хоть пока и не найденный. На третий день новый послушник торжественно был наречен Тайканом.
И тут же отправлен с чашей и посохом по окрестным деревням собирать подаяние. Все это называлось уроком смирения и терпения, хотя, по мнению Такамори, больше смахивало на безделье и чуть-чуть на вымогательство. Ничего не делаешь, а деньги получаешь. Не считать же за труд переход от одного селения к другому по заваленной снегом горной долине. А деревеньки-то одна другой беднее. Пожалуй, лучше всех тут жилось монастырским.
Оказалось, были свои правила: где нужно встать, в какой позе, какую читать молитву... На уложение о достойной позе Тайкан плюнул довольно быстро и пританцовывал под воображаемую мелодию – холодно же стоять столбом на морозе! Особенно мерз обритый затылок. Подаяния были разнообразными, крестьяне тащили, кто на что горазд и реже всего монеты. Худосочный мужичок в латаной-перелатаной одежке пытался сунуть только что вынутую из силка перепелку, новоиспеченный послушник сказал, чтоб шел и съел ее сам.
Здесь тебе не столица, – дал знать о себе внутренний голос, который попритих с тех пор, как бывший ронин поселился в монастыре.
- И не Эдо, - согласился с ним Тайкан.

[Bishop >>>]

От местных дам любого возраста вместе с подношениями ему доставались нисколько не скрываемые – вот же люди, никакого изящества – сожаления, что этакий молодой красавец променял веселье и женскую ласку на религиозную строгость. Глядя на них, ему оставалось только порадоваться, что джикитоцу-сугата* удерживает их от более близкого знакомства. Плосколицые, с грубыми чертами лиц, неотесанные... никак не предел мечтаний. Лучше уж последняя девка из Йошивары.
Привереда, ворчал внутренний голос.
- Сокол зерна не клюет. Куда этим до Амэ.
Ну и где твоя Амэ? Зато эти прямо тут, бери любую.
Интересно, если хорошенько дать себе по голове, не вылетит ли оттуда настырный призрак? Но от искушения проверить Тайкан все же удержался.
Таинственный любитель чтения – новичок успел познакомиться почти со всеми в монастыре, но его пока не нашел, - тоже предпочитал стихи, и несколько дней они брали по очереди одни и те же свитки. На седьмой день поэзия закончилась, в хранилище остались только духовные тексты, большей частью нудные до зевоты. По вечерам, пропуская мимо ушей ворчание соседей-послушников, мол, зазря жжет масло, Тайкан писал стихи сам. А сегодня недосчитался двух листов. В недоумении переворошил все нехитрые пожитки в комнатушке – нет. Тушечница, дорогие кисти, чистые листы, все на месте. Странный вор.
Может, сам куда-нибудь унес и забыл?
- Я похож на слабоумного?
Для этих – точно.

[SonGoku >>>]

Решив оставить разбирательство на утро, Тайкан задул светильник и улегся на тощий футон. В его сне при свете факелов кружилась в бешеном танце Амэ, воинственно стучали многочисленные барабаны.
Стук вдруг изменился, стал реальным.
Привычный к опасности бывший ронин вскинулся. Еще не проснувшись толком, нашарил во тьме чугунный чайник и с размаху швырнул на звук. Что-то мягкое и пушистое мазнуло его по запястью, но удивило не прикосновение, изумил пронзительный визг. Просто море негодования. Здравый смысл подсказал, что орать вор не станет. Сам послушник молчал, так что оставалось предположить, что протестовал чайник. Ночная драма развернулась в полную силу: за приглушенным увесистым шлепком последовало громкое оханье. Возня. Треск. Рычание, чей-то всхлип и жалобное «ой, ну больно же, не кусайся!». Ругань под нос на два голоса. Тайкан преодолел два шага до приоткрытой – оттуда сквозило – двери. Ориентируясь на слух, схватил, что подвернулось под разведенные руки. В одной пригоршне оказалась чья-то нечесаная шевелюра, в другой намотанное на тело тряпье. Внизу сопел кто-то третий.
Ну, хоть бы одна звездочка на небе! Так нет же, который день пасмурно.
- И что с вами, ворами, делать?
- Отчекрыжить им гинтама*, - посоветовал сиплый мальчишеский голос. – И желательно по самые уши.
Воры – судя по вони, которую источали их давно не мытые тела, - были не из монахов, но взмолились с таким рвением, что порадовали бы настоятеля.
И где-то Тайкан уже слышал этот мальчишеский голос. Причем совсем недавно.
- А ты, значит, сдаешь подельников?
Послушник впихнул чересчур ароматных гостей в комнатушку, прикидывая, чем бы их связать, - хотелось освободить руки и зажечь свет.

---------------
*gintama - 金玉 – буквально «золотые шары», эвфемизм для обозначения тестикул.

[Bishop >>>]

Ночной "улов" - два нечесаных мужичка, которых прибежавшие на шум монахи обмотали крепкими веревками, - был выставлен на всеобщее обозрение посреди двора. Пленники воняли и скулили. Монахи обходили их стороной и занимали определенные уложением места.
Про четвертого участника ночного безобразия Тайкан промолчал: признаться этим монашкам, что упустил, не дали гордость и недоумение. В том, что низкорослый горе-советчик ринулся в кусты, стоило запахнуть паленым, не было ничего удивительного – удивительное наступило поутру, когда в зыбком свете зимней зари послушник отправился разыскивать чайник, который удачно послужил оружием накануне. Откуда бы тот чугунок ни взялся. Разглядывать что-то в навалившем за ночь снегу было бесполезно, и бывший ронин, растворив дверь и лежа на футоне, кинул несколько камней, чтобы определить, куда мог упасть чугунок. Результат оказался более чем занятный, но дальнейшие исследования пришлось прекратить, собственно, ради нынешнего собрания.
Глядя на то, как неторопливо, обстоятельно и грозно усаживается на принесенный служкой соломенный дзабутон* настоятель, Тайкан снова заподозрил, что Рьёгаку-хоши не всегда возносил Будде молитвы и служил вовсе не незаметно и скромно. Сейчас он походил на скалу, закутанную в поношенный, кое-где неумело заштопанный сокен* из некрашеного простого шелка. Швеи храму не полагались точно, а руки у послушников росли совсем не из нужного места.
- Цыц! – велел настоятель, не глядя.
Пленники захлопнули рты.
- Кто поймал их?

________________
*zabuton - 座布団 – буквально «подстилка для сидения», квадратная или круглая сплетенная из тростника толстая подушка.
*soken - 素絹 – буквально «шелк-сырец», длинная верхняя одежда буддийских священников с широкими рукавами из неокрашенного шелка, изначально белого, затем от серого до черного, последний обычно носили монахи-воины.

[Далара >>>]

Вперед вытолкнули Тайкана. Он, не выспавшийся и злой от вдруг вставших поперек горла социальных ритуалов, не задумываясь, по привычке изобразил поклон в киотских традициях – так человеку, выросшему в определенной местности, сложно избавиться от характерных движений и манеры речи.
- Видно, они так обнищали и оголодали, что монашья комната показалась им полной сокровищ, - глядя в никуда, сообщил новый послушник.
За спиной поднялся возмущенный ропот монастырской братии. Кажется, недовольны были вовсе не ворами.
Оголенную правую руку (и распухшую от укусов, к тому же) одного из воров украшало несколько очень глубоких царапин. Глаз второго заплыл и напоминал перезрелую сливу.
Из неслаженных причитаний и жалоб следовало, что: поющую чашу-рин* украли, было дело, один раз стащили вареный рис с кухни, еще - одну маленькую фигурку боддхисатвы Каннон, а вот к свиткам и не прикасались. Да и на кой ляд они им сдались, эти свитки?
- Мда, - задумчиво пророкотал настоятель. – Воистину... на кой?

Чуть позже они переговорили один на один. Из кухни принесли жаровню с горячими углями, но в крохотной комнате не становилось теплее. Приходилось глубже прятать руки в широкие рукава да тереть время от времени нос.
- Как-то император Тоба спросил служанку при дворе: «В небесах есть нечто, что называется Ама-но гава*. Что же это на самом деле?», - Рьёгаку сидел на веранде у отодвинутой перегородки и разглядывал следы на снегу. – «Откуда знать такой, как я? Но, думаю, это души облаков».
Ну, и чего он хочет? Тайкан окончательно уверился, что настоятель вовсе не выходец из местных крестьян. Можно было бы ответить в стихах, но за десять лет в бегах Такамори отучился делиться настоящими мыслями и эмоциями с кем-либо. Похоже, маска уже прилипла к его лицу.
- Что это за «камни», о которых толкуют все тут?

---------------
*rin - 鈴 – иногда suzu, ритуальная чаша, вид колокола, который в отличие от обычных колоколов не подвешиваются и ни к чему не крепятся. Звук рождается от вибрации стен чаши и ее края.
*Ama no gawa - 天の河 – Небесная река, Млечный путь (яп.)

[SonGoku >>>]

К странному впечатлению, которое Такамори – вернее, уже Тайкан – оставил по себе у окрестных крестьян, добавился новый пункт. Мало было чужого говора и высокого роста, да и лицом он никак не сошел бы за местного, даже высокородного. Их приводила в замешательство, а то и откровенный испуг, манера сразу после расспросов доставать бумагу, походную кисть и записывать ответы. Некоторые считали его переодетым сборщиком податей и принимались заверять, что уже все уплатили, год был неурожайный, семью кормить надо...
Одна разбитная компания приняла его за посланного кем-то там, послушник не стал разбирать, хранителя порядка – кто потрусливей удрали стразу, остальные с палками полезли в драку к вящему огорчению Тайкана. «Внутренний голос» не преминул встрепенуться и все норовил перехватить контроль. С трудом обошлось без жертв.
Все это вносило досадную путаницу.
- Вы знаете Такичи из деревни Такакуоцу? – задавал он первый вопрос.
И начиналось...

Солнце уже клонилось к закату, когда стало окончательно ясно: Такичи действительно ушел к Камням. Ударил мороз, но даже ему не удалось сковать горные водопады. Вода шумела и плескала, словно каппа затеяли игру на камнях, хоть для них и не сезон. Остальное – и дорога, окончательно превратившаяся в тропинку, и поросшие лесом валуны вокруг, и даже льдистое небо – безмолвно застыло в белоснежной тишине. Хоть бы где скакнула белка или пролетел ворон.

[Bishop >>>]

Тайкан шел быстро, чтобы до темноты добраться до пустой и холодной, но все-таки с четырьмя стенами и крышей сверху кьюкейшо*, про которую ему сказали еще в монастыре. Долго ходить было не впервой, зато скудный запас еды в дорогу закончился уже давно, подаяний молодому послушнику никто не делал, а он, занятый розысками, и не просил. Теперь уже не у кого, в общем-то, было: один раз встретился угрюмый отшельник – хотелось верить, что не вылезший на свет в неурочное время йокай, - потом двое лесорубов, но они возвращались домой и смогли предложить только воду.
Извилистые деревья переплелись ветвями, покрытыми инеем, сквозь которые просвечивало алеющее солнце, отчего пейзаж больше напоминал волшебный чертог из китайских сказаний, чем лес. В животе урчало совсем не романтично. Тайкан начал прикидывать, а сумеет ли дойти вовремя, или вот-вот светило нырнет за ближайшую гору, и придется ночевать прямо в снегу.
И остановился в середине мысли, когда на почти занесенной снегом тропе впереди обнаружил желто-бурое остроносое существо о четырех лапах, пушистом коротком хвосте и с характерным поворотом головы. Что-то в его облике подсказывало, что это может оказаться тот же самый тануки, которого на прошлой неделе чуть не освежевали крестьяне.
Зверек какое-то время с укоризной разглядывал недогадливого человека, затем горько вздохнул и удалился в кусты. Свеже- (хоть, пожалуй, и недо-) испеченный монах не удержался, раздвинул ветки; его давешний пестрый знакомец сидел там столбиком, с сосредоточенностью на мордочке и жухлым листиком на голове.
- Для концентрации мысли, - пояснил сердитый мальчишеский голос, очень знакомый.

------------------------
*kyukeisho - 休憩所 – буквально «место для отдыха», небольшие хижины на обочине дороги, где паломники или обычные путники могут переждать ночь или дождь.

Сообщение отредактировал SonGoku - 4-04-2013, 10:27

[Далара >>>]

Тайкан огляделся, но приходилось признать: говорит зверь, хоть и не разевая пасть.
- Это ты сказал? – на всякий случай уточнил он и заинтересованно добавил: - И как, помогает?
- А как же! Вот за шкирку хватать все горазды, - пестрый зверь снова вздохнул. - А как еду добыть...
Глаза у него были круглые, с поволокой, а густая шерсть на загривке пушилась шикарным воротником.
- Ну, и чего стоишь, фазан столичный? Глянь, не идет ли кто по дороге.
- Это, по-твоему, дорога? – фыркнул едва-едва-монах.
Стало интересно, зверь научился этому обращению у одного недавнего знакомого или наоборот? Поверить в совпадение не давала хорошо распознаваемая интонация. Тайкан сел на корточки, чтобы не слишком возвышаться над коротеньким собеседником.
- Нет здесь никого. Если ты так готовишь еду, давай быстрее. Скоро станет темно, а мы без фонаря. По крайней мере, я – тебе он вряд ли нужен, а вот мне просто необходим.
Тануки совсем по-человечески поднял коготь:
- Т-ссс!
В сопровождении трех пеших ашигару* верхом на каурой лошадке из-за поворота выехал совсем уж неожиданный гость здешних мест - самурай и, похоже, высокого рода. Одет по-дорожному, но не дешево. Лицо скрывала узорчатая плотная ткань кабуто-токина*, но, судя по мону* - 大一大万大吉*, - он должен был находиться вместе с Ишидой Мицунари в провинции Чикуго или, если слухи не врут, в доме сёгуна Токугавы. Поговаривали, что Мицунари собирается возвращаться в замок Саваяма, но - где озеро Бива, а где горы Насу? - ему тут делать нечего. Не на горячие же источники понесло любимчика Тоётоми?
Самурай натянул поводья, лошадь недовольно всхрапнула, под ее копытами хрустел снег.

---------------------------
*ashigaru - 足軽 - буквально «легконогие», пешие солдаты. Впервые ашигару упоминаются в начале 1300-х годов, хотя пехота в Японии была известна давно. Крестьяне, обрабатывающие землю, в военное время становились солдатами в армии землевладельца, они хранили ему верность, а отношения между их семьями могли продолжаться несколько поколений. Позднее, во время непрекращающихся военных конфликтов с 1300-го по 1500-й год в армии стали брать авантюристов и наемников, которых не нужно было содержать, оплата шла трофеями, но ими было сложнее командовать, они были гораздо хуже обучены, и трудно было положиться на них в бою. Вот их и стали называть ашигару. Вооружены они были, как правило, копьями-яри, нагинатами и луками, а защищены легкими доспехами.
*kabuto-tokin – 兜頭巾- капюшон в виде шлема, дорожный головной убор.
*mon - 紋 - буквально «знак», или камон (家紋), «знак дома», клановый герб, хотя гербом в общем смысле этого слова не является, так как не представляет собой геральдической эмблемы. Это, скорее, символ, отличительный знак какого-либо клана, семьи или достаточно выдающегося человека. Считается, что моны берут свое начало от узора на ткани, который отмечал принадлежность к той или иной аристократической семье. На поле сражения моны служили военными штандартами. Глава клана может даровать своим вассалам, не связанным с ним кровными узами, разрешение носить мон своей семьи как награду. Как и позволение использовать имя клана это рассматривается как очень высокая честь. Самурай, который носит на косодэ моны одного клана, а на хаори другого, подчеркивает, что хоть он и служит второму клану, но не связан с ним кровным родством.
*大一大万大吉 - Dai-ichi Daiman Daikichi – личный герб Ишиды Мицунари.

Сообщение отредактировал Далара - 21-08-2013, 11:12

[SonGoku >>>]

Десять лет ронином (желательно, не показываясь на глаза тем, кто мог бы узнать и донести), сыграли свою роль – Такамори ускользнул за куст. Укоризненно посмотрел на выдающие его четкие следы. Вспомнил, что теперь он Тайкан, и заново ощутил холодок на бритом затылке. Зато новая роль давала некоторые возможности, которые предстояло освоить, почему бы не начать прямо сейчас. А заодно удовлетворить любопытство. Сложив ладони перед собой и слегка наклонив голову, новоиспеченный монах как можно более чинно – пригодились наблюдения за настоятелем – вышел к малочисленной процессии. В кустах пренебрежительно, но не слишком-то громко фыркнули; жаль, нельзя было показать зверю кулак.
- Не заблудился ли благородный господин?
Ашигару схватились за копья, выставили их перед собой, будто ждали из зарослей медведя-шатуна или, на худой случай, разбойника. Самурай осадил их – как только что коня, - вытряхнул на затянутую теплой перчаткой ладонь несколько монет. Подъехал ближе.
- Я ищу дорогу в монастырь Куидзомэ, - он протянул деньги. – Ты оттуда, монах?
Тайкан подставил чашу для подаяний – роль есть роль.
- Я сейчас там послушником. – Не было смысла притворяться коренным обитателем Куидзомэ, лучше было сразу заявить недавнее свое пребывание здесь – говор-то у них с господином Ишидой одинаковый, не перепутаешь. – Не могу вас проводить, но если проследуете далее по этой тропе, достигнете деревни и дальше по дороге прямо к монастырю.

[Bishop >>>]

Ему подарили внимательный взгляд (услышал-таки!) и кивок в знак благодарности; затем самурай удалился. Его пешие спутники припустили следом.
Вторым встречным оказался тощенький дровосек, которого едва было видно под вязанкой сухих веток. Взять с него было нечего, кроме пожелания добраться до какого-нибудь ночлега и бурчания в животе.
Но на третий раз им повезло - вниз, к деревне Юмита, посвистывая, шел крестьянин с целым икесу* речной рыбы. Заприметив монаха, он немедленно попытался спрятать свой улов за спину. "Ну и жадина...", проворчали в кустах, и Тайкан мысленно согласился, а затем ему почудилось, будто кто-то хлопнул в маленькие ладошки. Следом издал вопль удачливый рыболов и, вытаращив глаза, будто увидел вместо рыбы змей, швырнул икесу в сугроб. Интерес на лице Тайкана лишь подлил масла в огонь, и рыбак, бормоча охранные заклятья и вздымая снежную пыль, умчался прочь.
- Теперь моя репутация окончательно издохла, благодаря тебе, между прочим, - без особой печали посетовал бывший ронин и, по щиколотку утопая в снегу, пошел подбирать «улов».
- Вот увидел бы то же самое, что и он, и не так бы работал ногами, - фыркнул тануки.

Рыбу поделили здесь же, под камфорным деревом чуть ниже по склону. Корни из земли выпирали, точно щупальца гигантского осьминога, зато можно было устроиться поудобнее, а шершавый толстый ствол великана защищал от зимнего ветра.
- Жарить будешь? - пестрый четвероногий грабитель смерил взглядом монаха и со вздохом переложил двух рыбешек из своей доли в соседнюю кучку. - Я вот так съем.

-------------
*ikesu - 生簀 – буквально «живая корзина», клеть для выловленной рыбы, сплетенная из тростника.

[Далара >>>]

И, набив рот едой, с чавканьем взялся поглощать добычу.
Приподняв одну бровь, послушник покосился на него. Обледенелые ветки, собранные под тем же деревом и сложенные в костер, разгорались плохо. Вот когда пригодился бы веер, но его забрали вместе с остальным небогатым имуществом.
- Ты вообще кто такой? – поинтересовался человек. – Имя-то у тебя есть?
- Дынька из Инуямы.
Тануки сорвал лапкой веточку и, очистив ее от коры, поковырялся в зубах.
- Тут зимую.
От поджаривающейся рыбешки потек изумительный аромат. На ветку где-то над головами высадился целый отряд воронов и, приглушенно перекаркиваясь, стал ждать, не перепадет ли чего.
- Далеко забрался, - мысленно нарисовав карту провинций, как запомнил ее с домашних уроков в детстве, усмехнулся Тайкан. – Две трети острова отмахал, путешественник.
- Мы такие, - снисходительно согласился зверек и навострил округлые уши.
Зимний ветер принес звук торопливых шагов, с дерева у поворота с негодующим карканьем взлетели, а затем опять расселись по веточкам птицы.
- Тайкан-сама!.. Тайкан-сама-а!
Пестрый мохнатый грабитель посмотрел в упор на монаха.
- Это кто?
Не пришлось долго подозревать, кто. Обладатель пронзительного юношеского голоса выскочил из-за облепленных снегом кустов, что почти закрывали вид на дорогу. Тот самый тощий и кое-как одетый мальчишка-послушник, который показывал тогда еще Такамори монастырь. Хорошо хоть догадался накинуть изрядно поношенное, но все же подбитое для тепла дофуку – видно, пожертвование кого-то из проезжих самураев. Мальчишка запыхался, но еду учуял сразу и теперь блестел голодными глазами, точно бродячая кошка. Этого сколько ни корми, все проваливается бесследно.
- Чего тебе?
- Тайкан-сама! Господин настоятель... Сказал, «не догонишь, уши оторву».
Отрывать было что. Розовые от морозца уши просвечивали насквозь.
- Велел отдать Тайкану-сама.
Мальчишка неуклюже выпростал из-под дофуку длинный, обмотанный тряпкой сверток. Едва взяв его в руки, монах понял, что внутри. Протянул пареньку хрусткую жареную рыбину.
- Держи, заслужил.
Тануки нигде не было видно. Только слышно. «Освежуют, - ворчали в кустах под сопровождение хруста валежника. – Как есть освежуют... И съедят. Людям верить нельзя».

[SonGoku >>>]

Кто-то на его месте предпочел бы идти в сопровождении спутника, а то и целой компании. Тайкан обменял бы что угодно на тишину и спокойствие одиночества. Но куда денешься от того, кто делит с тобой тело? Воспетый в поэмах и пьесах полководец оказался назойливо болтливым и заносчивым. Кажется, мстил за неудобства пребывания в монастыре. Свежеиспеченный монах, придерживая заткнутые за не предназначенный для такой тяжести пояс мечи, твердил, словно мантру: «Найти Такичи». Догматы требовали в схожих случаях произносить сутры, но в голову, как назло, вместо них лезли стихи.
Фиолетовые сумерки глотали верхушки сосен и подминали под себя тропинку. Тайкан вдруг пожалел, что не захватил фонарь или лучину. Да хоть поленце из костра под камфорным деревом.
Приходилось заставлять ноги делать шаг за шагом. Потуги нежеланного соседа раззадорить и вызвать ярость уже почти достигли цели. Гневный дух убиенного Йошицунэ был совсем некстати, он это знал, и оттого был еще более гневный. Может, стоило воздвигнуть ему святилище где-нибудь по дороге?
Оставь сию мысль. Прокляну.
И бесполезно допытываться, что ему надо…
Жизнь.
- Взамен моей, да? Как же.
Свинцовая усталость разлилась по всему телу. Тропа сжалась до полотнища в пару шагов длиной. На почерневшем небе одна за другой проступали звезды. Тайкан стряхнул снег с большого серого валуна и сел, чтобы дать ногам отдых. Сегодня он не нашел Такичи, нужно продолжить завтра. А пока вернуться в ближайшую по дороге деревню. Кажется, это не очень далеко. Снега много, сейчас взойдет луна, и станет светло. И тогда можно найти дорогу...

[Bishop >>>]

Утром с гор спустился туман, белый, как молоко, и укрыл собой всю лощину. Сразу сделалось влажно и зябко. "На горе жил тануки," напевал кто-то рядом. «Охотник убил его, освежевал, зажарил и съел. Листьями с дерева накрыл останки...»
Кто-то предусмотрительный законопатил щели в дощатых стенах мхом и даже сколотил, как сумел, ставень-шитоми*, чтобы в снегопад (да и на ночь) закрывать вход. В углу стопкой лежали потрепанные, выцветшие от старости дзабутоны* и стоял давно нечищенный закопченный чайник. Можно было бы принять дом за хижину старого холостяка, если бы одна стена не представляла собой вход в шинден*. Старая облупившаяся краска, посеревшее от времени дерево, шименава* размахрилась, шидэ* кое-где подмокли и начали перекручиваться, но все-таки все было на месте. Обыкновенный храм шинто. Разве что почему-то нет запаха благовоний.
На веранде, по самые уши завернутый в накидку из драной соломы, сидел незнакомый парнишка лет двенадцати и задумчиво ковырял в зубах щепочкой. Рыже-бурые космы его были увязаны в неаккуратный пышный хвост на затылке. А ведь мог бы содрать добротную, в целом, такую же накидку с недо-монаха.
- Тощий, словно кьёкотцу, одни кости, - скосив круглый глаз на соседа, проворчал юнец сиплым голосом. - А тяжелый.

-------------------------
*shitomi - 蔀 – ставень в виде деревянной решетки.
*zabuton - 座布団 – буквально «подстилка для сидения», квадратная или круглая сплетенная из тростника толстая подушка.
*shinden - 神殿 – буквально «зал божеств», часто хонден (本殿), центральное святилище, где расположено изображение божества, которому посвящен храм.
*shimenawa - 注連縄 - веревка (縄 - nawa) из конопли или рисовой соломы со сложенными зигзагом полосками бумаги (注連 - shime), символизирующими чистоту пути богов. Такой веревкой отмечают священные места и предметы, чтобы дать понять о присутствии здесь божеств, и вешают над входом в храм или в священное место, чтобы преградить путь злым духам.
*shide – 紙垂 – буквально «висюльки из бумаги», сложенные зигзагом узкие полоски бумаги, которые вешают на веревку-шименаву.

Сообщение отредактировал Bishop - 20-06-2013, 12:23

[Далара >>>]

От хибачи* шел волнами жар, там, под тонким слоем золы перемигивались раскаленные угли. Кружилась голова, и стены норовили растечься, как масло по воде. От яростного моргания немного полегчало, и Тайкан приподнялся на локте. Глупые вопросы вроде «где я?» и «как я сюда попал?» решил оставить на потом. Есть шанс вспомнить самому до того, как выставит себя полным дураком. И что-нибудь можно узнать от «внутреннего соседа» - должна же быть от него хоть какая-то польза. А пока следует поблагодарить ворчливого парнишку.
Но ничего не вышло – стоило набрать воздух для разговора, как горло скрутило кашлем. Зрелище, наверное, было диковатое: сидит, подобрав под себя ноги, монах в соломенной накидке, и пытается выкашлять наружу внутренности.
Когда он успел так простудиться?
Нечего было спать на камне среди зимы, источая яд, отозвался внутренний голос. Погубишь наше общее тело, я тебе не прощу.
Да не спал он, только сел отдохнуть ненадолго. А потом... потом... А не было никакого потом.
Тайкан лег и свернулся, как кошка. Приступ кашля потихоньку сходил на нет.
- Эй ты, - маленький «стожок» переместился к жаровне и чем-то там погремел, затем мальчишка уселся рядом с Тайканом и сунул монаху под нос плошку с горячим питьем. – Ну-ка выпей.
Пахло не слишком-то аппетитно и соблазнительно, но сварливый обитатель святилища дал понять, что насильно вольет свое варево Тайкану в глотку, вздумай тот возражать.

-------------
*hibachi - 火鉢 - буквально «чаша огня», бронзовая жаровня.

[SonGoku >>>]

Светлый прямоугольник дверного проема – дверь открыли, чтобы выветрить запах прелой соломы и впустить немного свежего воздуха – заслонила чья-то фигура. Гость стянул с руки мягкую охотничью перчатку-югакэ из узорчатой ткани, хлопнул ею несколько раз по штанинам, стряхивая налипший снег. Мазнул взглядом по слегка оторопевшим "хозяевам".
- А! - сказал второй помощник министра церемоний, недоуменно хмуря брови. - Монах из Куидзомэ.
- И Дынька! – недовольно буркнул мальчишка.
- Прошу прощения?
Снаружи донеслись голоса, а затем внутрь пинком был направлен перепуганный до нельзя крестьянин.
- Он подслушивал, - пояснил гость.
Местный житель был довольно упитан, несмотря на зимнее время - сквозь кое-как залатанные прорехи в одежке проглядывали складочки жирка на боках и на животе, да и голые волосатые ляжки, которые он явил всему миру, когда ткнулся носом в пол, никак не походили на палки.
- Нет-нет-нет! - застенал он. - Господин все неправильно понял!
- Вот как? - заломил бровь самурай, по-хозяйски устроился у очага, протянув к углям руки.
- Онко я из деревни Каминакано...
- Поглядеть на тебя, так еда тебе более в радость, чем питье*.
Из угла донеслось недовольное бурчание Дыньки, от него отмахнулись.

_____________
* Onkou - 飲光 – записывается через кандзи «питье, пить» и «свет».


(продолжение следует)

Сообщение отредактировал SonGoku - 19-09-2013, 16:18

[Bishop >>>]

天然惚け君の三人
Tennenboke-kun no sannin
ТРИ НЕДОТЕПЫ В ГОРНОЙ КРЕПОСТИ

Пятый месяц третьего года Эйроку*
Провинция Овари


Никто в этой истории (ну, возможно, за небольшим исключением) не отдавал себе отчета, к каким грандиозным событиям приведут их действия, скромные даже в масштабах крохотной провинции.
В одной из деревень загорланил спросонья петух. Небольшой рыже-бурый тануки, который спозаранку вел подкоп под куриную клеть, от неожиданности метнулся через дорогу и чудом не попал под копыта. Лошадь, что едва не оборвала жизнь маленького зверя, понесла от испуга. Всадник не натянул удила... В результате узкая, покрытая уже кое-где облупившимся черным лаком шкатулка попала к тому, кому она предназначалась, еще до рассвета.
Впрочем, едва ли молодой человек спал - хоть и вышел к почти бездыханному от усталости гонцу, не накинув ноши* поверх белой ночной одежды. Он прошлепал босиком по натертым пчелиным воском половицам и уселся напротив.
Посланник, грязный и мокрый насквозь, как будто бежал, а не скакал на лошади, упал на одно колено и, не поднимая головы, протянул обеими руками толстую полосу сложенной бумаги. Тот, кто выводил "上"*, торопился, и линии легли не слишком ровно.
Сонный молодой человек (в прошлом году в этом же месяце ему исполнилось двадцать шесть, но до следующей даты оставалось подождать еще пятнадцать дней) развернул послание. Он постукивал себя по колену сложенным веером, не замечая, что читает вслух.
- ...«мы не выстоим, Мацудайра Мотоясу – хитер и силен не по годам. Прошу вас, пришлите нам бочонок сакэ»...
Во дворе у веранды, как утес среди волн, застыл в ожидании распоряжений Шибата Кацуиэ, он сегодня нес стражу.
- ...«Мы выпьем и вспорем себе животы». Идиоты...


--------------------------------
*июнь 1560 года
*noushi – 直衣 – буквально «простая одежда», прямая длинная роба, которую представители знати (кугэ) носили дома во время отдыха; по покрою и пропорциям схожа с хоэки-но хо, но не имела ограничений по цвету ткани.
*ue - 上 - буквально "наверх", пометка на прошениях или донесениях, подаваемых непосредственно даймё или человеку выше положением.

[SonGoku >>>]

Горы на границе провинций Овари и Микава
15 день пятого месяца третьего года Эйроку*

Ночь и дождь стирали подробности. За шорохом и стуком капель не слышно было, как чавкает мокрая глина, отпуская, в конце концов, увязшее колесо. И как негромко - не дай боги, услышит еще кто-нибудь! - клянут свою участь, поклажу и Дурака из Киёсу* облепившие телегу фигуры в накидках из желтой промасленной бумаги.
Час Крысы* выбрали не только из-за спешки - никому не хотелось нос к носу столкнуться ни с авангардом двадцатипятитысячной армией Имагавы, ни с хи-о касэ*. Тут еще неизвестно: кто хуже.
- Поговаривают, что на дороге в Нагою видели Генерала, - поделился тревогой Шин'ичи, вытирая ладонью мокрое от дождя и пота лицо. - Накануне Ацута-мацури*. Что ему в горах не сидится?
- И кому же так повезло? - Хисабуро уперся руками в бочку, накрепко привязанную к телеге.
Генерал начал собирать изобильную дань с торговцев, да и прочих путников год, должно быть, назад. Никто толком не знал, ни откуда он, ни как выглядит - даже имени. Генералом же его прозвали, так как все его грабежи отличались жестокостью и расчетом. И стремительностью; он являлся, обирал и растворялся в ночи или в утреннем предрассветном тумане, словно тэнгу. Поговаривали - он из Микавы, но загуливал и в Тотоми, и даже в Шинано, и Овари не оставлял без внимания.
- Эй! Хорош языками чесать! - прилетел спереди грозный окрик старшого. – Накликаете беду...
Один тускло-желтый фонарь на всех давал мало света; язычок пламени то шипел и скукоживался, то метался испуганной бабочкой внутри бумажного короба.

--------
*8 июня 1560 года.
*kiyousu-no outsuke - 清洲の大うつけ – Ода Нобунага, чья ставка была в замке Киёсу.
* 23:00-01:00
*hi o kase - 火を貸せ – буквально «тот, кто одалживает огонь». Появляется в Киташитара-гун. Говорят, в древности невероятной силы мужчина шел по ночной дороге, и перед ним вдруг появилась девочка, по слухам, дитя божества бездны, с коротко обрезанными волосами и попросила одолжить ей огня.
*Atsuta matsuri – праздник в храме Ацута, во время которого дают уличные представления, проводят священные ритуалы, а так же воинские турниры. Вечером зажигают бумажные лампы и устраивают фейерверки.

[Fennec Zerda >>>]

Заброшенная хижина в горах

Дзюнсе спал беспокойно, нервно. Шумно вздыхал, словно ему не хватало воздуха. Хмурился. Переворачивался на другой бок.
Он проснулся от шума - слышался топот, кричали люди. Он схватил меч, покоившийся у изголовья и вскочил на ноги. Звуки сражения смыли сонливость, словно прибой.
Дзюнсе двигался очень медленно - выскочил в коридор, пробежал вперед до комнаты господина, ворвался внутрь. Все это было непостижимо, непростительно медленно. В комнате самый воздух кипел. Господин сражался с демоном. Демон побеждал. По подбородку его текла кровь, глаза были холодны и черны. Дзюнсе видел, как замер его господин, насаженный на клинок. Оба они замерли. Надолго. Навечно. Словно изваяние - создание тьмы и крови и его жертва.
Сердце билось редко, как раскаты далекого грома. Меч выныривал из ножен, медленный, как рассвет. Теперь Дзюнсе закричал и бросился на демона, словно, обретя чистый клинок, обрел, наконец, и тело.
Демон отбил его атаку лениво, как от стрекозки отмахнулся, и пропал из виду, перед глазами Дзюнсе была только стена - белая с красным. Безупречные цветы на безупречном цвету. Дзюнсе повернулся, чтобы атаковать вновь, но увидел, что комната пуста. Господин распростерся на полу, некрасиво лежа лицом вниз в луже крови.
- Нет, - проговорил Дзюнсе. Это слово заглушило крики и лязг металла вокруг. - Нет.
Колени ослабли и Дзюнсе мешком свалился на пол, едва успев подставить ладони и больно ударившись ими.
- Господин...

[SonGoku >>>]

Слезы текли по лицу - горячие, но недостаточно. Не как кровь.
- Я не смог, господин...
- Почему ты не умер там, - господин поднялся на четвереньки, отразив позу Дзюнсе. Окровавленный и мертвый - напротив живого и целого.
- Почему ты не защитил меня? Где ты был?
Дзюнсе уронил голову на руки, склонившись в поклоне, ниже которого - только пасть ниц, и зарыдал.
- Почему ты не умер там? - Дзюнсе выл, но не мог заглушить голос господина в ушах.
- Почему?
Дзюнсе поднял взгляд на господина. На него смотрели холодные черные глаза демона.
- Почему ты кричишь? - просил он мальчишечьим голосом, голосом самого Дзюнсе.
И теперь Дзюнсе закричал.

- Эй... эй, почему ты кричишь?
Кто-то тормошил его, и сначала было непонятно, кто, но потом, когда тусклый, желто-оранжевый свет фонаря очертил нескладную (чересчур много юношеских мослов, на которые еще не наросло мясо) фигуру, стало ясно, что демон остался там, во сновидении.
- Отвали, - буркнул Дзюнсе, все еще расстроенный, униженный и злой ото сна. - Не твое дело.
Любой другой обиделся бы. И, возможно, дело кончилось сначала руганью и потасовкой, затем нагоняем от оябуна и его же зуботычинами. Но не в этом случае. Пока еще не выяснили – хотя и неоднократно пытались! – что может вывести юного Утаэмона из веселого безмятежного равновесия.

[Fennec Zerda >>>]

- Ты кричал, - сообщил долговязый костлявый юнец. – Очень громко.
- Ты сейчас громче орешь... - Дзюнсе потер лицо и успокоился.
Парень, если разобраться, не виноват, что у него бывают такие ночи. Если разобраться, Дзюнсе точно знает, что виноват...
- Ладно. Прости, если разбудил. Иногда... случается. Долгая жизнь - страшные сны.
Его собеседнику кошмары пока не грозили. У них порой спорили, доживет или нет юный Утаэмон до того почтенного возраста, когда можно будет уходить на покой и, быть может, жениться. Во втором сомневались – кому из девиц приглянется это ходячее недоразумение? Два нежных, словно лепестки сливы, уха да крупноватый нос на скуластом лице, вот и вся краса. Впрочем, о женщинах Утаэмон тоже, кажется, пока что не думал.
В углу, привалившись друг к другу, спали братья Тахэй и Таро, одинаковые и мордастые, горлопаны и любители хорошей драки. За дощатыми стенами шуршал дождь.
- А я вовсе не спал, - улыбаясь, сказал Утаэмон.
Дзюнсе поднялся на ноги и потянулся. Стало легче дышать. В звуках леса и воды больше не слышался шепот: "Почему ты не умер?.."
- Тем лучше, - произнес Дзюнсе, коротко и нервно зевнув. - Не вернулись еще с тропы?
- Не...
Уже целых пять дней по округе ходили упорные слухи, что поскольку Имагава-доно из Сунпу не желает расстаться с далеко идущими планами, то из нескольких монастырей должны вывезти чаши, бронзовые статуэтки и золото, лишь бы не достались врагу. В том, что маленькая Овари, где не только даймё нет, но и кенрей* не кенрей, а замухрышка, не выстоит перед армией из Суруги, никто даже не сомневался.
- Я вот спросить хотел...

------------------------
*kenrei - 県令 – официальная должность при бакуфу, смотритель провинции.

[SonGoku >>>]

- Спрашивай, раз хотел, - процедил Дзюнсе и опять помрачнел: он не очень любил вопросы. Совсем не любил. Никогда.
Утаэмон вновь потупился; ни дать, ни взять - дева-скромница на первом в своей жизни свидании. Хорошо, что нрава он действительно был не горячего, а то месяца три назад он чуть не уполовинил их шайку, когда они, отловив запоздалого прохожего на ночной дороге, потребовали отдать деньги и прочее имущество в придачу. Сейчас он теребил оплетку-цука ито на рукояти заткнутого за пояс меча. Второй - длинный - клинок лежал рядом на драной циновке.
- Вот если Дзюнсё-сама приглянется какая-то девушка...
- Несомненно приглянется, - произнес Дзюнсе, усилием воли заставляя голову соображать, откуда у парня такие мысли и к чему они ведут. - Не раз приглядывалась. И еще приглянется.
В темноте было не разобрать, но, кажется, юнец покраснел. То есть, догадался, каково будет продолжение ответа.
- ...то как с ней заговорить?
"Ртом!" - чуть не ответил Дзюнсе, но вовремя осекся. Тут у парня, может, душевные метания. Он тут, может, душу изливает. Нехорошо язвить.
- А что за девушка? - спросил Дзюнсе аккуратно, даже тактично. - Какого положения, из какой семьи? Оно же, понимаешь, разнится... Зависит оно, понимаешь.
Оказалось - он не знает! Хоть плачь, хоть смейся.
- Я видел ее... дня три назад, - Утаэмон чуть не побился лбом о ближайший столб, подпирающий крышу, но вовремя передумал. - Она танцевала в храме Ацута.
- Ну, тогда сначала надо узнать, кто она, откуда. Вдруг совсем никаких возможностей, нечего тогда и думать. А вдруг - наоборот. Нет, просто так соваться нельзя, без разведки. Кстати... - Дзюнсе поскреб щеку в задумчивости. - У нас на этот храм могут быть виды. Не такие, как у тебя на девушку, но тоже важно. Стоит обсудить, когда все вернутся. Если сговоримся - заодно и про девушку узнаем. Ты только раньше времени не отчаивайся. Отчаиваться надо вовремя.
Ливень забарабанил по крыше с удвоенной силой.

--------------
*tsuka ito - 柄糸 – оплетка рукояти меча из шелкового шнура.

[Fennec Zerda >>>]

Гонца звали Хорьком, но никто не мог сказать, почему. То ли за вороватость (он тащил все, что плохо лежит, даже если знал, каковыми будут последствия), то ли за быстроногость (если надо было кого-то послать с известием, то не долго думали - кого), то ли за излюбленное оружие - два крестьянских серпа на тонкой прочной цепи. Сейчас кусаригама были заткнуты за его пояс сзади, сам Хорек промок насквозь и не мог отдышаться.
- Мы их видели! - просипел он.
- Когда, где, сколько? - быстро проговорил Дзюнсе, выбросив из головы Утаэмона с его девушкой, храм и сон - разом.
- На дороге на перевал, - Хорёк разжился флягой (и когда успел?) и, давясь, влил себе в глотку содержимое. - Телега, груз на ней, человек десять. Но, скорее всего, их там больше, просто прячутся, чтобы напасть из засады.
Утаэмон протянул ему платок - вытереть мокрое лицо. Хорек благодарно кивнул.
- Босс подозревает, что это и есть тот конвой, о котором все говорят.
- Тахэйтаро! - имена братьев Дзюнсе произнес слитно, не стоило тратить время на каждого по отдельности. - Подъем! Всем собраться. На охоту!
В облике старшего проявилось что-то хищное, дремавшее во время всех этих человеческих глупостей, навроде сна и разговоров. Но каждый раз, как Дзюнсе доводилось командовать и сражаться - оно возникало и невозможно было ни не заметить, ни перепутать его с чем-то иным. Иногда Дзюнсе жалел, что это нечто - уверенное, звериное, любящее схватку - не появилось раньше, в ту ночь, когда... А иногда думал, что та ночь поселила в нем этого пса войны. Дальнейшая жизнь лишь вскормила щенка до сильного зверя.
- Сегодня, - Дзюнсе повернулся к разбойникам и позволил им увидеть, как пес войны предвкушает битву, - мы охотимся на конвой.

[SonGoku >>>]

殺生石
Sesshou-seki
КАМНИ-УБИЙЦЫ

Четвертый год Кейчо,
Провинция Шимоцуке

(продолжение)

- Онко я из деревни Каминакано...
- Поглядеть на тебя, так еда тебе более в радость, чем питье.
Из угла донеслось недовольное бурчание Дыньки, от него отмахнулись.

Самурай кивнул.
- Я – Иши...
- Доно*! – в голос взмолились его спутники из-за двери. – Вы ж обещали!!!
- ...ваки Мицуя.
- Ага, - хмыкнул Дынька. – Как же!
Тайкан, которого еще знобило, поднялся и сел, скрестив ноги. Раз уж принял на себя долг священнослужителя, надо отрабатывать. Он обвел незваных гостей взглядом. С удовольствием послал бы каждого своей дорогой. Но – долг... и как-то очень не хотелось пятнать репутацию настоятеля, который сумел расположить к себе приблудного ронина.
- Говори, что там у вас произошло. Не приукрашивай и не ври. И эт-то... да пребудет с тобой Каннон.
Кажется, надо было добавить "всемилостивая"...

История, рассказанная Онко

Дочка старосты, как положено, была обликом хороша, чиста помыслами, отличалась исключительно добрым нравом. Чтобы как-то компенсировать ее достоинства, боги наградили девушку недостаточно крепким здоровьем; даже для поездки к горячим источникам (хотя какая уж тут даль - всего десять ри* через горы), нанимали паланкин. А недавна бедняжка и вовсе занемогла. Приглашали к ней лекарей, да все без особого толка. Ясно дело, без злого проклятия не обошлось. Ну, а раз проклятие, то кому-то пришлось идти сюда, к великому колдуну и святому, который поселился здесь, в святилище, с прошлой осени.


------------------
*dono - 殿 – господин (яп.).
*ri - 里 - старинная мера длины, равная 600 метрам (в более позднем варианте почти четырем километрам). Иероглиф ri (sato) так же имеет значение «деревня» и записывается с помощью кандзи 田 («поле») и 土 («земля»), поскольку обозначает длину одной деревни.

[Bishop >>>]

Временные обитатели горного храма переглянулись, у Дыньки был слегка пристыженный вид.
- Ну так что? - без особого интереса спросил Ишиваки, вороша палкой угли в хибачи. - Умерла?
Онко в ужасе замахал было на него руками, но опомнился, стоило тому приподнять бровь, и принялся елозить животом по дощатому полу и стенать, что "о-самурай-сама" не совсем так его понял.
- Да ты так все комкаешь, что никто ничего не разберет! Продолжай.

Продолжение истории, рассказанной Онко

Но в последнее время дочке старосты ("Ах, бедняжка!" - фыркнул в паузе скептик Дынька) даже это последнее средство, что облегчило бы мучения, стало вдруг недоступно. Мало было того, что здоровье страдалицы пошатнулось еще больше, так их местность посетила другая напасть. Страшный ужас поселился в горах и пугает и местных, и пришлых. Так что из их деревни, к примеру, к целительным источникам хода нет. Посему и послали его, Онко, сюда, в храм Великого божества, чтобы пасть на колени перед святым человеком и могущественным колдуном, который поселился в святилище под конец этой осени, и молить о помощи...

[Далара >>>]

- Это ты, монах?
Обугленный кончик палки был нацелен как раз на Тайкана.
- И не я! - сипло буркнул мальчишка, хотя его никто не спрашивал.
Тайкан отвернулся – якобы поворошить угли в хибачи, а на самом деле, чтобы никто не заметил, что он готов убить кого-то прямо сейчас. Очень конкретного кого-то. Ну, хорошо, только побить, зато крепко. По крайней мере, так, чтобы запомнил надолго.
Это мальчишки проделки. Еще насолит он, попомни мое слово. Лучше убей сейчас.
- Конечно, насолит, тануки-то.
И?
Пауза затянулась. Уже все смотрели на монаха в ожидании ответа.
Убей же.
- Нет.
Вдруг онемели кончики пальцев, и Тайкан почти сунул ладони в угли, лишь бы согрелись. От мгновенного жара зарделись щеки.
Слухи пошли от него, пусть он и трудится во исполнение сказов, что породил.
- Сам знаю. Но он уберег меня от глупой смерти.
Призрачный голос промолчал.

Тайкан повернулся к Онко.
- Я могу помочь справиться со «страшным ужасом». Отведи меня туда, где он нападает.
Пялясь на подрагивающие от возбуждения, поросшие густым пушком ляжки (Онко вновь бил земные поклоны, грозя проломить лбом хлипкий дощатый пол), пришли к решению, что идти лучше с утра, а сейчас, раз на дворе уже основательно стемнело, лучше лечь спать.

[SonGoku >>>]

***

- Глянь-ка, - шепнул соседу Рьёкичи.
Тот, кого они сейчас выслеживали, мог встречаться - но мог и нет, - со светлейшим Тайрой Акахигэ и с молодым Хидэнобу, главой клана Овари-но Ода.
Первый был уже мертв, дети ночи из Сейшин-но сато, что неподалеку от Нары, выполнили обязательства перед Токугавой. Второго приказали не трогать, пока есть даже призрачный шанс переманить его на свою сторону. Внук - не дед, но даже если меч понадобится всего раз в жизни, носить его надо всегда!
Оставался лишь "господин Ишиваки Мицуя".
Если он доберется до монастыря Куидзомэ, то не только окажется в относительной безопасности на какое-то время, но попутно заручится помощью настоятеля. А вот это уже никуда не годилось.
Снег, который весь день засыпал окрестные горы, прекратился, ветер разогнал облака, и лесную опушку перед небольшим святилищем, не пятнал ни единый след. На веранде, зарывшись по уши в соломенные плащи-мино, спали ашигару «господина Ишиваки». Они даже не шелохнулись, когда приоткрылась деревянная хлипкая дверь, и в щель высунулся чей-то нос.
Затем вся лисья мордочка.
Рьёкичи пригляделся: нет, ошибочка вышла, зверек был пониже лисиц, округл в талии и безмерно пушист по зиме. Рыже-бурая шерсть дыбилась во все стороны, на загривке ложилась роскошным воротником.

Сообщение отредактировал SonGoku - 31-03-2014, 13:16

[Bishop >>>]

За годы блужданий Тайкан разучился спать крепко, вот и теперь его разбудило слабое поскрипывание старых досок под невесомыми шагами. Прислушался: к медленным шажкам прибавлялся еще какой-то звук. Как будто кто-то постукивал бамбуковой лучиной по деревянной ширме. Зачем? И откуда бы здесь взяться ширме? Молодой монах открыл глаза и приподнялся на одном локте. Тень, еще тень и много тени по углам. В неверном свете тлеющих под золой углей в котацу увидишь разве что тусклый отблеск золота на алтаре.
Поворошил угли – стало светлее. Онко так сладко похрапывал и причмокивал, будто он дома, и все они легли спать не на голодный желудок. Ишиваки лежал на спине неподвижно, сложив руки на животе, и напоминал изваяние. Одно отличие – статуи не ведут с кем-то дискуссии вполголоса. Тайкан опустился на корточки рядом послушать.
В полумраке - лишь тусклые блики от углей в жаровне гуляли по стенам, а под крышей и вовсе скопилась непроглядная тьма, - самурай казался моложе. Лицо было по-детски гладким, только между бровей легла складка, как будто заботы не оставляли его и во сне.
- Наша жизнь не имеет значения...
Должно быть, не так уж уютно ему было на подстилке из прелой соломы, но - к чести сказать, - он не жаловался, когда они все устраивались сегодня на ночь.
- Знаешь, Киноскэ... - тонкие губы изогнулись в печальной улыбке. - Я хотел быть таким, как он... Сила духа кампаку восхитительна, но...
Ишиваки негромко умиротворенно вздохнул.
- ...нельзя стать великим, греясь у чужого огня. Мне нужна своя война, свои победы и поражения. Только свои...

(продолжение следует)

Сообщение отредактировал Bishop - 7-04-2014, 10:57

[SonGoku >>>]

天然惚け君の三人
Tennenboke-kun no sannin
ТРИ НЕДОТЕПЫ В ГОРНОЙ КРЕПОСТИ

(продолжение)

Пятый месяц третьего года Эйроку*
Провинция Овари

Крепость Кьёсу,
Провинция Овари
Незадолго до описанных выше событий

Шорох и топоток в пустой комнате оказались совсем неспроста, но перепуганные домочадцы не могли знать последствий. А глава клана лишь отмахнулся и добавил, что мыши, летний сквозняк или призраки не волнуют его. А лазутчикам Имагавы искать в его спальне нечего. Он сидел, слушал жаркий спор и готов был взорваться; взмахи старого бумажного веера в его руке становились все резче и злее.
В покои проник четвертый человек. Невысокий, весь какой-то нескладный и тощий, вертлявый. Зато в руках у него был поднос с угощением, подогретый саке на всех и посуда для выпивки. Жареная рыбка лежала хвостик к хвостику, рис возвышался холодной горкой.
Человечек поставил поднос и быстро глянул на главу клана. Тот сердито протянул ему плоскую, точно лепесток цветка чашечку: наливай. Сам он не принимал участия в разговоре, только хмурился.
Человечек взял одну бутылочку и отмерил горячего напитка в чашечку. Движения его были ловки, двигался он быстро и аккуратно. Доверять такому безусловно, может, и нельзя, но использовать - стоит.
- Скоро армия будет здесь, - проговорил он, внимательно глядя на то, как льется сакэ. - Но люди Имагавы - все они одинаковы.
Человечек поставил бутылочку на стол, и его обезьянья мордочка сморщилась в улыбке - одновременно и хитроватой, и почтительной.
- Сам знаю, - буркнул хозяин небольшого, но все-таки замка.

-------------------
*июнь 1560 года

[Fennec Zerda >>>]

Тяжело сложенный, крепкий, точно башня-ягура, Шибата сам налил себе выпить. Он был мрачен.
- Говорят у Ишимото сорок тысяч солдат.
- Я не верю. Двадцать пять тысяч – может быть, - глава клана за один глоток осушил свою чашку. – Все равно слишком много.
- А у нас всего полторы, - подал голос третий участник полуночной встречи. - Может быть, наскребем еще пять сотен.
- Мало.
- Оборонять замок проще, чем захватывать его. Людей же у Имагавы станет меньше, если он отошлет часть из них, - человечек снова наполнил чашечку господина. - Люди желают одного и того же. Если поманить кого-то золотом и ценными вещами, он не останется бесстрастен. Как пить дать - хотя бы посмотрит в ту сторону, упустив из виду остальное. И уж наверняка попробует завладеть богатством... Если бы наше положение было безнадежно, разве не попытался бы господин спасти ценности из замка? Разве не отправил бы их тайно к морю? На такую историю купится всякий - не так уж мало в ней лжи.
Глава клана занес было руку, чтобы осадить слугу ударом в лоб.
- Где ты видел в Киёсу сокровища? – хохотнул третий, молодой, принаряженный, с цветком сливы на монах; его копье-яри стояло, прислоненное к стенке, за его спиной.

[SonGoku >>>]

- Не спеши, Яри-но Матадза, - медленно произнес глава клана. – Продолжай, Обезьянка. Что у тебя на уме?
- Сбежать с чужими деньгами... – проворчал Кацуиэ.
- Где в Киёсу деньги? - произнес нахальный слуга, и неясно было - то ли он повторил слова первого говорившего, то ли ответил последнему. Затем он поклонился господину и продолжил. - Люди верят слухам, похожим на правду. Они верят, когда рассказывают о преступлении, которое они бы и сами не прочь совершить... И поверят слуху, что господин скрытно отошлет ценности под небольшой охраной. Кто поступил бы иначе и оставил их на разграбление врагу? Часть армии отправится за богатством, армия будет разделена, а значит - ослаблена.
В подтверждение своих слов слуга сжал кулак, а затем растопырил пальцы - каждый по отдельности действительно смотрелся тоньше уязвимее, чем вместе.
- Правда, слух должен быть пущен умело, - признал человечек. - Не слишком тихо, чтобы дойти до нужных ушей, но не слишком и громко, чтобы не выглядело подозрительно.
Глава клана – этим летом ему должно было исполниться двадцать шесть, и советники поговаривали, что пора бы остепениться, - вдруг захохотал. Он смеялся так громко, что даже пролил на себя сакэ.
- Вот тогда и займись этим, Токичиро, - сказал он, вытирая рукавом глаза. – И не медли.
- Да, господин, - поклонился маленький человечек по прозвищу Обезьянка.

[Далара >>>]

殺生石
Sesshou-seki
КАМНИ-УБИЙЦЫ

Четвертый год Кейчо,
Провинция Шимоцуке

(продолжение)


Интересный человек. Как там говорится? Ни одна встреча не бывает впустую.
Тайкан переместился к следующему лежбищу. Дынька... его не было, но соломенная подстилка еще хранила тепло. Выбежал на улицу по нужде? Подождем.
Недо-монах почти наощупь стал пробираться на свое место. И сдавленно зашипел, когда в ногу вонзилось что-то острое. Подсунули враги? Так их, вроде бы, не осталось. Или все-таки... Он осторожно ощупал руками половицы. Маленький треугольник. Как выяснилось, не такой уж маленький и не треугольник вовсе. Стоило с трудом вытянуть содержимое из щели, как оно развернулось в длинную полосу. Письмо? Тайкан снова разворошил угли в хибачи, поднес поближе, чтобы прочитать, свиток.
«Даже полная луна
С ее красой
Сравнения стыдится»
Ощущение вполне сравнилось бы с ударом кулаком в живот. Хорошо, что все спят.
Тайкан пробежал взглядом остальное. Вчитываться не пришлось. Как так?! Этот свиток пропал у него из комнаты с неделю назад. Он же недописанный! Откуда ему взяться здесь?
Помнится, когда исчез этот, пришлось начинать новый. И брат-распорядитель смотрел косо – столько дорогой бумаги для какого-то новичка; а настоятель только посмеивался, но не предпринимал мер.
Дынька. Гаденыш. Вот кто воровал свитки со стихами!
- Мы с тобой еще поговорим, - сквозь зубы пообещал Тайкан. – Как только вернешься. Береги шкурку...

[Fennec Zerda >>>]

- Толстун какой, - с тихим и словно бы плотоядным восторгом отозвался невидимый кто-то. - Жирнехонек.
Голос шел откуда-то сверху, но не шелохнулся ни один листок, не подгибались ветви под весом тела. Легкий, едва заметный парок от дыхания сорвался из переплетения сосновых лап и потек по воздуху.
Тануки тем временем в деловитую перевалочку пересек двор. Он постоянно принюхивался, шевеля длинным чутким носом, но, похоже, не заметил чужаков.
- Сейчас хорошее время, - новый голос, хрипловатый, низкий. - Пора.
Быстрая тень скользнула с дерева на землю, еще одна фигура возникла из кустов в стороне от тропки. Проводив их несостоявшийся ужин (или, может быть, завтрак) сокрушенным взором, Рьёкичи подышал на замерзшие руки и бесшумно достал из ножен короткий меч.
Самый молодой из шиноби задержал дыхание и с силой надавил на специальную точку на лице, чтобы не чихнуть. Свербящий зуд в носу прошел, и парень выдохнул с заметным облегчением.
Еще больше облегчения приносило то, что на этом задании у них не было ни конкурентов, ни противников. Люди из Сейшин-но сато могли принести кучу неприятностей, столкнись здесь их общие интересы.

[SonGoku >>>]

Ночь на время опять превратилась в пуховое одеяло. Дурманящий голову белесый туман висел над ущельем под прилепившимся к горному склону святилищем, над вершинами в разрыве облаков сияли крупные и безмолвные звезды. Казалось, ничто не сумеет потревожить столь глубокую тишину...
...кроме полного ужаса визга.
За границей скудного пятна света едва слышно протопали небольшие когтистые лапы, количеством четыре штуки. Но стоило приподнять голову, как все стихло, только юркнула в угол приземистая округлая тень.
- Там... там... – запыхавшийся Дынька вместо слов тыкал пальцем куда-то за дверь.
- Это ты, что ли, тот самый ужас? – полюбопытствовал Ишиваки, крепко взял мальчишку за шиворот.
- Нет! Не я! – Дынька вспискнул. – Они!!!
Что-то стукнуло по крыше и прокатилось вниз. Послышался долгий нарастающий шорох, пласт снега съехал вниз и мягко шлепнулся на землю. Через мгновение послышался новый стук по крыше, и некоторое время ничего не происходило. А потом проявился характерный треск горящего тростника. Сначала почти неуловимый, но затем все громче, огонь постепенно просыпался, набирал силу и отважным полководцем захватывал территории. Один из ашигару, вскочивший было на ноги, схватился за шею, покачнулся и перевалился через перила, чудом их не сломав, и ничком упал на мерзлую землю. Второй не двинулся с места, так и остался сидеть на деревянных ступеньках. Дротик, торчавший из гортани, еще едва заметно подрагивал.

[Далара >>>]

Что-то стукнуло по крыше и прокатилось вниз. Послышался долгий нарастающий шорох, пласт снега съехал вниз и мягко шлепнулся на землю. Через мгновение послышался новый стук по крыше, и некоторое время ничего не происходило. А потом проявился характерный треск горящего тростника. Сначала почти неуловимый, но затем все громче, огонь постепенно просыпался, набирал силу и отважным полководцем захватывал территории. Один из ашигару, вскочивший было на ноги, схватился за шею, покачнулся и перевалился через перила, чудом их не сломав, и ничком упал на мерзлую землю. Второй не двинулся с места, так и остался сидеть на деревянных ступеньках. Дротик, торчавший из гортани, еще едва заметно подрагивал.
Ишиваки – он первым оказался снаружи, - толкнул сидящего воина; тот повалился набок, точно кукла.
- Господин! – оставшийся в живых ашигару растопырился, пытаясь уберечь хозяина от всех атак разом. – Здесь опасно!
- Внутри тоже, - процедил Ишиваки.
Сорвалась, кося бешеным глазом, с привязи лошадь и умчалась в ночную тьму. Следом за ней (но в кусты) шмыгнула маленькая хвостатая тень.
Следующим на крыльцо выскочил Тайкан, уже с мечами за поясом – ушел в монахи, называется... Стало тесно. Проснулся внутренний голос, начал азартно подзуживать к бою. Только его сейчас и не хватало. В свете разгорающегося пожара меж деревьями заметались черные тени.
- Надо потушить, не то останемся без укрытия.
- Согласен.

[SonGoku >>>]

Сверху становилось все светлее, неровные тени заплясали по снегу в такт языкам пламени на крыше. Силуэты в лесу - тоже тени? Или это силуэты врагов? Сколько же их тогда?..
Минуту назад все было белым и серебряным, листва чернела под снегом, тени казались синими. Теперь же на всем вокруг был оранжевый отсвет. Белый дым широко поднимался в небеса, как река, вставшая на дыбы. Водопад, повернувший вспять.
От крестьянина было мало толку, Онко стенал, забившись в угол возле алтаря и прикрывая голову руками. Дыньки нигде не было видно. Ишиваки схватил перепуганного ашигару за плечо, встряхнул.
- Снег! Кидай снег.
Лес встряхнулся, застонал на тысячи голосов. Сначала показалось, что искры от небольшого пожара разлетелись по зарослям, поджигая сухие промерзшие ветки и сучья. Потом стало понятно, что пламя, охватившее деревья, было призрачно-голубое, безмолвное. Оно не рычало, не потрескивало, вгрызаясь в кору, но залило всю опушку мертвенным светом.

Сообщение отредактировал SonGoku - 31-07-2014, 13:42

[Далара >>>]

Из темноты в холодном мареве бледно-голубого пламени выступили первые ряды процессии. Во главе ее – женщина без возраста, казалось, не шла, а плыла, едва касаясь тропы. Так склоняются к озеру ивы, так ходят кошки, когда не хотят, чтобы их услышали. По белому шелку ее одежд струился золотой узор. Полупрозрачную багряного цвета накидку путницы она держала над головой, и та, напоминая облако, завораживающе трепетала на ветру. Точеное набеленное лицо будто вырезано из камня искуснейшим из мастеров, и вероятно, тот мастер отдал жизнь, вдохнув ее в последнее свое творение. Глаза. Они полыхали внутренней силой и страстью, но вместе с тем беспокойством, обидой и печалью. Распущенные длинные волосы текли по плечам и спине красавицы черным, как тушь для письма, водопадом, лишь у самой земли разделяясь на девять "ручьев".
В горной ночной тишине звонко икнул перепуганный Дынька.
- Это не я...
В ответ ему грянул хохот бесчисленной свиты.

[SonGoku >>>]

Должно быть, их было действительно тысяча, - рогатых они с палицами в человеческий рост наперевес, тощие от вечного голода кьёкоцу, великан ямаотоко так и не сумел протиснуться сквозь ворота и остался топтаться снаружи. С дерева, ломая ветки и вращая налитыми кровью глазами, обрушилась лысая бородатая голова цурубэ-отоши и едва не раздавила один из домиков для богов. Из-за хребта выглянул, закрыв половину неба смоляно-черный ооньюдо. В толпу невесть как затесалась даже робкая безобидная убумэ с новорожденным дитя на руках.
Предводительница ночного парада величаво оглядела шиноби. Повернула лицо к храму и его малочисленным защитникам. Глубокий певучий голос эхом отражался от гор.
- Вам не место здесь, уходите.
- Счас! - фыркнул дурно воспитанный Дынька.
Один из они двинулся было прихлопнуть наглеца, но отступил по мановению длинным рукавом. Красавица устремила на мальчишку величественный взгляд бездонных янтарных глаз.
- Какой восхитительно дерзкий напуганный малыш. Не троньте его.
Тайкан убрал уже выдвинутый на несколько сун клинок и присмотрелся к женщине. Исходило от нее что-то «с той стороны», и он ярко чувствовал это после всего, что было с ним

[Fennec Zerda >>>]

Из леса выкатились трое, должно быть, они не планировали вступать в ближний бой, намереваясь расправиться с жертвами издалека. Но холодное лесное пламя выгнало их на открытое место, и теперь выбора у них не осталось.
Где-то на дереве позади святилища был еще один, четвертый убийца. Он замер на месте, забыв дышать, не в силах оторвать взгляда от голубого огня, плясавшего на его вцепившихся в ветку руках

Женщина прошла, как будто пролетела, и заглянула в глаза каждому из защитников храма. Затем - шиноби.
Ударил мороз. Из долины внизу наползал серый вонючий туман.
- Вы вольны остаться до утра, путники. С рассветом покиньте сей приют.

Трое шиноби, не вполне уверенные в том, прибавилось им врагов, или напротив, пришло нежданное подкрепление, встали спиной к спине и замерли, держа в поле зрения и людей возле пылающего оранжевым и алым храма, и духов из горящего синевой леса. Нападать они уже не спешили, выжидали.

[Bishop >>>]

Скрипнула натянутая тетива. Надувший губы Дынька сосредоточенно прищурился, выбирая первую цель.
- Знакомый лук, - хмыкнул себе под нос Ишиваки, указал мечом, словно жезлом-сайхай*, на противников из плоти и крови, странный командир странной крохотной армии. - Убить их!
Ашигару перестал сбивать огонь - да тот и сам уже ослабел, теряя разрушительную силу, - и бросился в атаку.
Хьякки-яко восторженно взвыли.
Ашигару умер быстро и кровь его, темная, бьющаяся толчками из распоротых артерий, уже пропитывала, растапливала и превращала в тепловатую красную воду снег, покрытый отпечатками ног. Звуки были повсюду, гул пламени и редкий треск, после которого в ночь взметались искры, дыхание и топот. И демонический хохот. И еще свист клинка.
Лицо Ишиваки было мертвенно бледным - то ли от призрачного огня, то ли от необъяснимой решимости, - но в глазах ни тени страха. Скорее, он был даже рад.

[Далара >>>]

Первый из убийц, который бросился на него, упал на одно колено, придерживая внутренности, вываливающиеся из распоротого живота. Потом шиноби, так и не издав ни звука, неловко ткнулся лицом вниз, и было видно, как леденеющие пальцы сгребают кровавую снежную кашу. Мимо головы победителя, едва не задев верхнюю кромку закинутого на спину наплечника-содэ, свистнула басовито гудящая стрела. Хьякки-яко попятились. Один из великанов - с синей блестящей, точно кожура, кожей, в набедренной повязке из тигровой шкуры, - замахнулся дубиной. Дынька, который к этому времени вскарабкался на тростниковую крышу святилища, зло оскалился и потянул из колчана новую стрелу. Но на прицел взял не демона, а второго шиноби.
Тайкан тоже вынул меч. Ему полагалось, как монаху, читать молитвы, но в такой момент он больше рассчитывал на заточенный клинок и собственные силы. Страха битвы и возможной смерти не было, скорее неуместный азарт. В памяти начали всплывать отрывки других битв, их пыл, почти исступление...
- Прикрою тыл, - бросил он Ишиваки и двинулся в обход святилища.
Впервые стало страшно, что «внутренний голос» действительно займет его место, его тело. И вместо амулета всего лишь рукоять фамильного меча.

[Bishop >>>]

Убийца был расторопен. Действительно быстр и ловок, такие берут не силой и отвагой, но скоростью, точностью, лукавой избирательностью. Он напал на Ишиваки, едва тот расправился с предыдущим убийцей, не давая времени на раздумья, не позволяя удержать ни на чем внимание. Сбить его с толку, не дать опомниться, закрутить, заставить ждать нападения со всех сторон!
И затем ударить, но не один раз, прямым и честным рубящим ударом, а достать хитростью, обманом.
На войне все средства хороши. Любая смерть сгодится.

Раскрученные на длинной цепочке серпы разрезали морозный воздух, заставляя отступать. Один из изогнутых полумесяцем клинков чуть было не лишил Ишиваки головы, спас лишь вовремя подставленный меч. Металл скрежетнул о металл, на лезвии осталась грубая зазубрина.
Схватка была смерчем, снежным вихрем, она затягивала, увлекала, но – одна заминка, и смерть, - была единственным, что хоть как-то гарантировало жизнь. Вопрос лишь в том, кто выбьется из ритма первым.
Первым стал самурай. Второй серп, остро заточенная клешня, скользнул по ноге, вверх по сунеатэ и распорол плотный шелк штанины. Боль заставила пошатнуться, с негромким всхлипом втянуть холодный, щекочущий горло воздух. От толчка Ишиваки осел в плотно утоптанный снег.
Вот и всё... Старый плут из Микавы все-таки обыграл его... как глупо.

[SonGoku >>>]

Дынька тщательно прицелился в черный расплывающийся силуэт с двумя серпами в руках. И пустил стрелу.

Шиноби уже видел, куда войдет острие серпа. Вот он, висок, так легко проламывающийся. Место чуть пониже повязки-хачимаки. Серп, конечно, застрянет в черепе, и придется... Не придется. Удар в спину – и вдруг все тело пронзило острой болью. Убийца выронил оружие и упал вперед, стрела перебила позвоночник, и невозможно было двигаться и дышать, только негромко стонать на одной ноте, инстинктивно напрягать мышцы живота, пытаться сделать хоть глоток воздуха. Что его убило, шиноби не успел понять, просто вдруг не стало ни боли, ни обжигающего холода, ни долга.

- Знай наших!
Кровожадный мальчишка подумывал, не добить ли шиноби, но тогда пришлось бы потратить еще одну стрелу, а пока хозяйский расчет в нем боролся с азартом охотника, Ишиваки справился сам, облегчив страдания несчастного ударом меча. Дынька огляделся. Хьяки-якко столпились вокруг огненноглазой красавицы «живым» щитом; пламя облизывало тростниковую крышу. Ишиваки кое-как столкнул пригвоздившее его к земле мертвое тело и теперь сидел, оскалившись от боли. Дынька закинул лук за спину и спрыгнул с крыши.
- Дай гляну.

Сообщение отредактировал Далара - 23-09-2014, 23:19

[Далара >>>]

Штанина пропиталась кровью и стала жесткой от морозца.
- Царапина! - фыркнул мальчишка.
Ишиваки протянул ему головную повязку-хачимаки, Дынька, шипя и поругиваясь сквозь зубы, перетянул ею рану, как бинтом.

Будь дело летом, Тайкан ни за что не разглядел бы шиноби на дереве. Но сейчас в свете умирающего огня его было отчетливо видно. Слишком высоко даже для такого рослого человека, как недо-монах. Размышляя, как заставить противника спуститься, он замер в тени стены. Или метнуть вакидзаши? Нет, много веток, они могут непредсказуемо помешать, и тогда он сам окажется уязвим. А доспехи монахам не полагаются.
Он уже почти придумал многоходовый план, когда сверху на шиноби стервятником упал, помогая себе крыльями, красно-сине-зеленый Мару размером с упитанного кота и с воплем: «Atacar*!».

------------
*atacar - (порт.) атака.

Сообщение отредактировал Далара - 23-09-2014, 23:20

[Fennec Zerda >>>]

Шиноби ко многому был готов. Убийцу обучали годами, он мог делать свое дело в любую погоду, в любой обстановке. Мог красться незаметно, мог скользить в тенях, мог становиться почти бесплотным, почти невесомым, пустым - и противник не мог поймать шиноби, не мог одолеть эту пустоту...
Но к такому его жизнь не готовила.
Сначала шиноби пережил небольшой сердечный приступ - опасность пришла, откуда не ждали, и на какой-то миг все вокруг сделалось неважным, далеким и... удаляющимся строго вертикально. Потом ветка больно ударила убийцу в плечо, тогда он понял, что летит, потом понял, что падает, потом понял, что падать ему высоко, и тогда снова обрел способность двигаться.
Это его и спасло - он распростер руки, пытаясь схватиться хоть за что-нибудь и замедлить падение. Приземлился шиноби с отбитыми руками и ушибленной спиной, но живой и готовый делать то, что он умел еще лучше, чем убивать.
Бежать.
Не отряхивая снега, не оборачиваясь, не пытаясь достать оружие, он бежал так, как ему никогда еще не доводилось бегать. За его спиной были демоны и призрачные огни, впереди только лес. И что бы ни таилось в лесу, шиноби не повернул бы назад.

[Далара >>>]

Пока-не-монах мысленно обещал Мару сытную кормежку и двинулся дальше в обход святилища. Он вглядывался в сплетение ветвей, но, похоже, этот шиноби был единственный. Даже сквозь зимние ставни было слышно, как внутри подвывает Онко. Еще кипела кровь.
Зрелище перед входом можно было назвать фееричным. Такое забудешь нескоро. Один взгляд на Ишиваки показал, что единственной способной к быстрому передвижению боевой единицей на их стороне остался Тайкан. Что делать с шиноби, он знал; с демонами – нет. Поэтому вышел вперед и указал кончиком меча на человека в черном.
– Уходи или бейся.
Шиноби не двинулся с места. Он выбрал.

Убийца не был столь стремителен, как лежащая теперь неаккуратно черной кляксой на снегу, со стрелой в спине, точная его копия. Два серпа у мертвого, два трезубца-саи у живого. Шиноби не торопился умереть, смотрел внимательно и ровно. Быть может, не надеялся выжить, но и уходить чьим-то должником не собирался. Смерть за смерть – истинное равновесие, достойная оплата.

[Fennec Zerda >>>]

- Занятный монах, не находишь? - Ишиваки указал на две фигуры, что застыли в короткой паузе посреди заснеженной поляны; в складках черных одеяний серебрился иней, на обритой голове Тайкана играли блики от призрачного огня.
Дынька ухватил оброненную одним из ашигару нагинату, потянул изо всех сил, но то ли переоценил себя, то ли оружие оказалось чересчур тяжелым для детских рук. Поднять-то его удалось, а вот справиться с ним не очень. Мальчишка напоминал бумажный фонарь-гифу, привязанный к шесту. В рядах демонов захихикали, те, кто помельче, старались пролезть в первые ряды, особи покрупнее толкали друг друга локтями. Лысый круглоголовый старик конаки-джиджи в соломенной накидке и красном застиранном слюнявчике капризничал и хныкал.

Вот в чем была его ошибка – на самом деле он не хотел сражаться. Он выбрал бой не потому, что желал победы: все, что было нужно шиноби – добраться до цели; не драться с этим монахом, не убить монаха. Добраться до цели. Это не просто работа, это суть шиноби. Мы делаем то, что должны. Мы – те, кто мы есть.
Цель была совсем близко, видна была в этом неявном, мерцающем свете. Может быть, где-то в душе шиноби испытывал страх, но, признаться, на переживания не было времени. Нужно было обойти монаха, добраться до Ишиваки и убить его. Ничего более, но и этого много. Особенно если ты остался один.
Шиноби кружил, и кружил вороном по снегу, саи тускло поблескивали, словно когти. Отпечатки ног переплетались и скрещивались. Тайные письмена о долге и смерти, но о жизни в этих иероглифах ничего не было.
Он не отводил взгляда от монаха, не подавал вида, ничем не выдал себя, но ровно половина его внимания текла к цели, маячащей то перед лицом, то сбоку. Монах был опасен, но шиноби не собирался побеждать его. Только бы добраться до цели. Запутать противника, обмануть, притвориться, что это настоящая схватка… Она очень скоро стала настоящей.
Шиноби все чаще терял из вида цель и, отбиваясь от новой атаки, нападая и уворачиваясь, разрывая дистанцию, сближаясь опасно, уже принуждал себя помнить, ради чего он здесь. Не ради выживания. Не ради победы.
Шиноби перестал слышать реку, перестал слышать демонов, вой ветра и скрип снега, шиноби потерял чувство времени – его разум был ограничен теперь только схваткой. И это означало, что он проиграл. Это означало, что работа не выполнена, это означало, что убийцу пленят и допросят. Это означало, что жить больше нет причин.
Уклонившись от нового удара, шиноби вдруг замер на миг и взглянул на недосягаемого Ишиваки. И на его людей. И последним, что он сделал, чтобы выполнить задание – это короткий бросок трезубца, резкий и без замаха.
Шиноби не стал смотреть, куда вонзится саи. Убийца в черном развернулся и побежал к обрыву.

[Далара >>>]

За его спиной ночь вдруг стихла – как одним ударом кайшакунина* обрубило все звуки. Мертвая тишина накрыла пространство вокруг святилища, горный склон и речку внизу. Даже не было слышно, как бурлит и поет речная вода на перекатах. Затем кто-то негромко и зло зашипел сквозь зубы, скрипнула тетива.

- Слишком темно... - выдохнул Ишиваки, зажимая ладонью еще пульсирующую рану; короткий трезубец-саи пригвоздил его рукав к деревянной опоре веранды, и самурай не решался проверить, не задело ли оружие плоть. - Ничего не выйдет.
- Да ладно, - Дынька повел носом. - Тоже мне задачка...
Мальчишка выцелил размазанное, полустертое ночью черное пятно человечьей фигуры и спустил тетиву.
Вскрик.

Ну, и кого ощупывать и осматривать первым? Понятно, что врага, хотя хочется союзника. Но ведь не видно ничего, лишь демоны забавляются людской враждой. Есть поговорка – не смотри в глаза демону, сам таким станешь. Но Тайкан посмотрел. Прямо в глаза ей, властительнице парада.
Осмелеешь, когда с тобой прежде творилось такое.
Она посмотрела в ответ. Наверное, что-то увидела. Взмахнула рукавом как лебедь крылом, лиса хвостом или как там говорят в сказках, и демоны с утробным воем растворились во тьме между сосен. И лес вдруг стал обычным, а люди остались друг при друге.

[Bishop >>>]

Разогретая кровь не позволяла уснуть. Ишиваки после того, как подручными средствами обработали и перевязали его рану, притворялся, что дремлет. Но из-под опущенных ресниц наблюдал за остальными, будто кот. Онко громко стучал зубами в облюбованном углу, хоть и утверждал, что от холода, а вовсе не от того, о чем все подумали. В ответ Дынька пренебрежительно фыркал, по губам Ишиваки змеилась кривоватая усмешка, а монах прятал за длинным рукавом откровенное презрение. Его диковинная разноцветная птица сторожевым псом устроилась, будто на ветке, на положенном на пол мече в ножнах. Изредка переступала когтистыми лапами. За стенами притулившегося на горном склоне святилища завывал зимний ветер и швырял внутрь пригорошни снега сквозь прорехи в тростниковой крыше.
Перед рассветом они все-таки забылись тяжелым сном и продрали глаза, когда сквозь щели сочился не только влажный холодок, но и серый, жемчужного оттенка свет.
Хозяйственный Дынька шмыгнул за дверь и вскоре уже сортировал «улов» этой ночи: шурикен к шурикену, меч к мечу, а кусари-гама – к такому же серпу на цепочке. Одних только кунаев, увесистых, заостренных, набралось три десятка; их мальчишка сложил отдельно.

[SonGoku >>>]

- Там была огромная белая змея, - он возбужденно ткнул пальцем куда-то в стену, но слушатели как-то сразу догадались, что он имеет в виду ущелье и речку. - Толстая... вот такая. Может, даже больше...
Онко все еще легонько трясся, постукивая зубами, но не сводил круглых от пережитого ужаса глаз с мальчишки.
- ...ну, я и побежал назад, а в кустах у тории наткнулся на кого-то черного и страшного.
- И-и что потом? – решился подать дрожащий голос Онко.
Когда он шел сюда, у него был с собой запас риса. И утром он сварил на всю компанию рисовой похлебки. Ее пришлось хлебать из плошки через край – не было ни палочек, ни ложек.
- Ну, теперь-то я знаю, что это были не призраки, - Дынька шмыгнул от смущения, вытер рукавом нос и вновь принялся за добычу.
Ишиваки – он все утро перетаскивал тела к главным воротам святилища, где заворачивал в соломенные плащи, а теперь сидел перед алтарем, сложив молитвенно ладони, - оглянулся через плечо.
- Во дворе натоптали, - сказал он. - Но чуть дальше я видел две цепочки танучьих следов...
Дынька опять пренебрежительно фыркнул. Сине-красно-зеленая птица покосилась на него и переступила с лапы на лапу.
- Mentir-r-roso*. – Подумала немного и потребовала: - Comer-r-r*.

________________________
* Mentiroso – (порт.) врун.
* Comer – (порт.) поесть.