Стихи, которые нас проняли, Стихи, которые наполнили нас прекрасным

Не более одного сообщения от пользователя на страницу. Накрутчиков будем бить аккуратно, но сильно. Светозар.

Рядом с центральной площадью существует небольшой переулок где притаился небольшой трактир со странным названием "Трёхрогая луна" /копирайт/, в нём любят собираться любители поэзии, той которую пишут не они, что бы услышать или расказать какое стихотворение или песня вновь дала им силы двигаться дальше и продолжать своё дело. Часто здесь звучат стихи и песни старых времён и глаза трактирщика наполняються слезами от глубины переживания, но всё равно старый скряга никогда не даёт выпить в долг.
____________________________________________________
Был вечер когда в переулок мягкой походкой зашёл эльф и акуратно пройдя между спящими приключенцами подошёл к двери с вывеской, которую даже днём было трудно увидеть. Он открыл дверь и свет внутри его немного ослепил, но он всё равно сделал шаг вперёд он знал что может ничего здесь не опасаться. Пройдя к стойке он заказал себе выпить и сразу же положил кошель на стойку, он не хотел думать о деньгах в столь хороший вечер. По прошествии нескольких часов и нескольких бокалов вина, он наконец то вышел к сцене и глотнув из бокала сказал:
-Друзья, собравшиеся здесь услыште мой расказ, хоть вы не знаете меня, а я не знаю вас (копирайт из руской версии Робин Гуда). Когда то давно прочтя на родном мне языке замечательное стихотворение одного поэта, я потерял покой и сон, оно было величественно, но я хотел знать как же оно звучит в подлинике, и проходили дни и ночи долго поиска и наконец я нашёл его... подлиник сегодня я хочу поделиться им с вами:
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door -
"'Tis some visiter", I muttered, "tapping at my chamber door -
Only this and nothing more".

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore -
Nameless here for evermore.

And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
"'Tis some visiter entreating entrance at my chamber door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber door; -
This it is and nothing more".

Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened wide the door; -
Darkness there and nothing more.

Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing.
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely", said I, "surely that is something at my window lattice
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore -
Let my heart he still a moment and this mystery explore: -
'Tis the wind and nothing more!"

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door -
Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou", I said, "art sure no craven.
Ghastly grim and ancient Rave wandering from the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore".

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly.
Thought its answer little meaning - little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door.
With such name as "Nevermore".

But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then he fluttered -
Till I scarcely more than muttered "Other friends have flown before -
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before".
Then the bird said "Nevermore".

Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore'".

But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking "Nevermore".

Thus I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core:
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee - by these angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore".

"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me - tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore".

"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us - by that God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore".
Quoth the Raven "Nevermore".

"Be that word our sign of parting, bird or fiend!" I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore".

And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted - nevermore!


Edgar Allan Poe, THE RAVEN
Он остановился и слёзы блестели на его глазах цвета молодого дуба, мир для него замер, но вот он вернулся к действительности.
-Оно божественно, воистину так друзья мои.
И поклонившись он сошёл со сцены и направился к выходу.

Гм... Хотя, общий смысл темы уже давно ускользнул, но ведь ясно - покажите ту песню, которую вы считаете вашей. А так некоторые товарищи запостили уже по две-три. Ясно, что трудно выбрать одну, но ведь тема называется не "Запостите побольше любимых песен" - таким путем она скоро в песенник превратится

By magnificent me (Джей Пройдоха)

Тема предназначена для выкладывания самого-самого, а не для перечисления всех понравившихся стихов. И кнопку "редактировать" еще никто не отменял! Еще раз увижу по десять постов на странице от одного автора, буду просто удалять.
Китти

Любители стихов, пожалуйста! Не забывайте указывать авторство строк, что вы выкладываете. Уже надоело напоминать по сто раз. Crystal

Сообщение отредактировал Светозар - 6-05-2007, 16:49

Элинан из Фруамона
(?1160-?1229)

Триумф Смерти
(Стихи о Смерти)

...
XXIX

Что красота, что самовластье,
Что честь, что воинское счастье
Пред смертью, скорый суд вершащей
И в ясный день, и в день ненастья,
Равно в своей могущей власти
И страх, и гордость предержащей?
Презревший Смерть для Смерти слаще:
Забывший страх, он прочих чаще
Скрывается во смертной пасти.
Того, кто тело холил вяще,
Оденет Смерть во прах смердящий:
Чем плоть нежней, тем злей напасти.

XXX

Смерть учит (кто в сем ложь узрит?),
Что все едино: честь и стыд –
Для иссыхания и тленья.
Смерть знает, что земля сгноит
И тех, кто сытостью был сыт,
И тех, кто был ленив от лени.
Смерть бережет от прегрешенья
Святого в пору искушенья –
Для брюха своего растит.
Смерть хрен съедает, как варенье,
А хлеб, как горькие коренья;
Смерть, все пожрав, на всех смердит.

XXXI

Смерть – необъятная кошница,
Смерть – беспощадная десница,
Что всех уводит за собой.
Смерть шьет одежды из драницы
И земляные плащаницы,
Смерть всех сведет в единый строй,
Смерть вора выдаст с головой,
Смерть для раба найдет покой,
Смерть короля сгноит в темнице,
Смерть всем за все воздаст с лихвой,
Смерть сытого пошлет с сумой,
Смерть жаждущему даст напиться.

XXXII

Смерть любит простоту и ясность,
Смерть губит всякую пристрастность,
Смерть судит всякую вину,
Смерть тайну обратит во гласность,
Смерть слабостью накажет властность,
Смерть гордеца сгноит в плену,
Смерть праздной сделает войну,
Смерть пустит по миру казну,
Смерть обратит покой в опасность,
Смерть уксус предпочтет вину,
За спаржу выдаст белену,
В монастыре посеет страстность.

XXXIII

Смерть примирит любые ссоры,
Смерть разрешит любые споры,
Смерть вмиг очистит поле брани,
Смерть охранит от оговора,
Смерть ложный крест предаст позору,
Смерть даст по чести подаянье,
Смерть волка отличит от лани,
А доброе вино от дряни,
От тернья – розу, хлеб – от сора;
Смерть видит все: и род, и званье –
Смерть выбирает наказанье,
А мы послушны приговору.
...

Юрий Воронов, "Баллада о музыке"


Им холод
Кровавит застывшие губы,
Смычки выбивает из рук скрипачей.
Но флейты поют,
Надрываются трубы,
И арфа вступает,
Как горный ручей.
И пальцы
На лёд западающих клавиш
Бросает, не чувствуя рук, пианист…

Над вихрем
Бушующих вьюг и пожарищ
Их звуки
Победно и скорбно неслись…

А чтобы всё это
Сегодня свершилось,
Они
Сквозь израненный город брели.
И сани
За спинами их волочились –
Они так
Валторны и скрипки везли.

И тёмная пропасть
Концертного зала,
Когда они всё же добрались сюда,
Напомнила им
О военных вокзалах,
Где люди
Неделями ждут поезда:

Пальто и ушанки,
Упавшие в кресла,
Почти безразличный, измученный взгляд…
Так было.
Но лица людские воскресли,
Лишь звуки настройки
Нестройною песней
внезапно обрушили свой водопад…

Никто не узнал,
Что сегодня на сцену
В последнем ряду посадили врача,
А рядом,
На случай возможной замены,
Стояли
Ударник и два скрипача.

Концерт начался!
И под гул канонады –
Она, как обычно, гремела оркестр –
Невидимый диктор
Сказал Ленинграду:
«Вниманье!
Играет блокадный оркестр!..»

И музыка
Встала над мраком развалин,
Крушила
Безмолвие тёмных квартир.
И слушал её
Ошарашенный мир…

Вы так бы смогли,
Если б вы умирали?..

Евгений Клюев

Почему-то на краешке пропасти —
я заметил, что именно там, —
лезут в голову всякие глупости:
я-тебя-никому-не-отдам.

Это всякие общие глупости,
это искры чужого огня:
я веду себя — вот еще новости! —
так, как будто ты есть у меня.

А на самом-то деле ты облако
и хозяин твой, видимо, Бог —
мне позволено быть только около,
на дистанции в несколько строк.

И железные щелкают ножницы,
и мне слышится в каждом щелчке:
не ходи за границу возможности,
не мечтай о таком далеке.

Жизнь смеется — банальная, пегая:
— Я Тебя Никому Не Отдам, —
полоумным анапестом бегая
по твоим драгоценным следам.

Our sun is set, our day is done, I'm left here wondering
Is this the end, my final words to you
Day turned to night and now you're gone, I'm left here pondering
Can this be true, are we really through

You were the wind beneath my wings, taught me how to fly
With you I lived among the kings, how could this ever die

So I say farewell, I'm yours forever,
And I always will be

We were one, we were all, we were the only
Future full of hope, nothing could stand in our way
But dreams can change, visions fall, I feel so lonely
I would walk through fire for just one more day

You were the angel of my life, taught me to be free
Now I'm a stranger in your eyes, walls are closing in on me

So I say farewell, I'm yours forever
And I always will be
Missing you, in my heart you are the one
And you always will be

When I turn to the east, I see no dawn,
But after darkness comes the light
And when I turn to the west, the silent night hides all
Where is the light that shines so bright

So I say farewell, I'm yours forever
And I always will be
Missing you, in my heart you are the one
And you always will be

Nah-nah-na ... and you always will be
Nah-nah-na ... and you always will be
And you always will be
My little one you are
And you always will be

9(С)НammerFall

Мне в свое время нравились стихи из "Волкодава" Марии Семеновой, прочитанного задолго до его ужасной экранизации.

Кто автор этого стиха, точно не знаю. Наверно, Семенова, но где-то читала, что стих не ее и был подарен ей для книги.


***
Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.

Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, чем я жил.

Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над замлей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул –
До чужой лишь потом докатился черед.

Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи чтобы мой задержала рывок.

Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что на веке ушли в темноту.
И еще не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.

Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного – умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.

Вот бы где-нибудь в доме светил огонек,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке…
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я бы тихонько притронулся к детской щеке.

Я бы верно служил, - и хранил, и берег,
Просто так, за любовь! – улыбнувшихся мне…
…Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.

Екатерина Перченкова Гаммельн XXI

думаю - вот догнать бы, схватить его за плечо -
в горле комок, под ребром иголка, в кармане камень –
встать во весь рост и выдохнуть, горько и горячо:
я слышал, как вы уходили. можно мне с вами?

я же не кто попало, я слышал флейту,
можно сказать, мы тысячу лет знакомы…
«там за рекой пограничники, а у тебя сигареты;
спичку зажег – и спалился, сиди-ка дома».

с ним бесполезно спорить, без толку отрицать,
он знает, что делает, сдержан и осторожен:
«им по двенадцать лет, а тебе тридцатник,
выдохнешься и отстанешь – мы ждать не можем», -

будто держал за горло и вдруг разжал
пальцы, и вот стою, повторяю шепотом:
не больно-то и хотелось, катись, пионервожатый,
катись оно все к чертям, пропади все пропадом…

…холодно. виноград не успеет к осени вызреть.
самое время жить размеренно и спокойно.
взять себя в руки. вычеркнуть всякий вымысел.
держать хорошую мину и заливать оскомину -

чем попадется, чем крепче, тем лучше, благо нашелся повод,
слышать ночами сквозь сон - и не поднимать головы -
как разбивает камни подземное сердце города,
как под его ударами вздрагивают мостовые,

и говорить ему: все в порядке, успокойся, все хорошо,
то, что я здесь и жив – чем тебе не верность,
последний, кто слышал флейту - и все-таки не ушел.
можешь спокойно спать.
я никуда не денусь.

Полынь да тюльпаны
Там вдоль каждой дороги полынь да тюльпаны,
Костровища сожженных на этом пути.
И повсюду лежат философские камни.
Но возьмешься искать – ни один не найти.
Там в лугах мухоморы, как божьи коровки,
Выползают на свет из ночного вранья.
Там космический ветер колышется в легких –
То ли рижский бальзам, то ли ядерный яд.

Там посты и погосты и вечное «Здрасьте»,
Не во здравие – просто фиксаж пустоты.
Мы уже растворились в окрестном пространстве,
Приземлившись навек в полевые цветы.
Но чего тут жалеть? Мы одни среди многих,
Кто сгорел, не согрев, а согрел – не простив.
Мы останемся здесь, где вдоль каждой дороги
Все полынь да тюльпаны. А нас не найти…

© Smoker, автор со стихиры.

Пусть восславятся архитекторы домов с широкими подоконниками,
Там хватает места для фикусов и бессовестных поэтесс,
Там валяются кошки вальяжные, все разглаженные, не скомканные,
Там всегда приземляются карлсоны, не тревожась за лишний вес.
Если б я была ведьмой, голубем или (вдруг?) заплутавшей музою,
Я б садилась на подоконники не уже, чем метра в два!
А так приставляю тумбочку, чтоб верная муза грузная
Случайно в окно не выпала, придумывая слова.

--- Ю.Боброва

Сплин, "Человек не спал"

Человек среди ночи начал ходить по квартире,
Бормотать стихи, напевать что-то в странном стиле,
Измерять шагами длину своего ночлега,
Словно он ни за что ударил в лицо человека.

И пролилась кровь на ковер, на рукав, на стены,
Тетива гудела, повсюду летали стрелы...
Хорошо, что ребёнок в соседней комнате спал в постели.

Человек не спал, он метался как зверь по клетке.
Уже звонили в полицию его соседи, соседки...

Он начал петь очень громко, протяжно, грустно...
Над головой в темноте закачалась люстра.
Он закричал, что не видит света
В конце тоннеля, что скоро лето,
Что он не здесь, он остался где-то,
Что он дошел, что стоит на грани,
Что этой ноты нет в этой гамме,
И что скорее всего он — Гамлет
И ненавидит людские толпы.

И тут в квартиру вбежали копы,
Он получил сапогом под дыхло,
И свет погас и в квартире стихло,
И свет погас и в квартире стихло,
И свет погас и в квартире стихло...

Сообщение отредактировал SergK - 24-08-2010, 21:15

Господин советник, вежливо склонил голову и прищурил глаза, наблюдая за собравшимися.
" Хочу познакомить с творчеством одного очень хорошего поэта, ежели кто ещё не знаком.".

В этой предсмертной скуке
Больно гореть ветрам.
Я умываю руки
В сердце того костра.
Я обнажаю кожу
В центре твоей земли.
Знаешь, а мы похожи
Кроме души и лиц.

Много курю, но это
Чтобы не говорить.
В дурке своих запретов
Сложно себя дарить.
В бездне различных мнений…
Мне бы одно понять -
Я убиваю время
Или оно меня?
(с)Саша Бес

старая песня

Вот они садятся в пустом кафе за дальний столик,
смотрят друг другу в глаза - и никто не отводит взгляд;
она топит в чае стайку лимонных долек,
поздравляет с карьерным ростом,
он без тени иронии хвалит её наряд;
и они впервые берут и просто,
без уловок и тайных смыслов, по-человечески говорят.

Вот он слышит все, к чему раньше был так безнадежно глух,
понимает не только слово, но и что стоит за ним;
время сделало из несчастного целого счастливых двух,
независимых друг от друга;
как ни странно, но больше всего ценим
тот, с кем выжил после девятого круга.

И ей нравится вовсе не знать, где он и с кем,
не вздыхать из-за боли в правом виске,
или левом боку;
можно просто набрать его номер,
без конвульсий в горле и животе,
не придумывая мучительно перед тем,
что сказать ему, дураку;
как бы так явно не коснуться
самых насущных тем,
чтоб он сам поговорить о них захотел.

Ну, и он спокоен. Даже счастлив, что больше не нужно врать:
нет, он любил и всерьез, но откуда же мог он знать,
что у этой любви будет столь непосильна кладь:
22 смски в день, с десяток мобильных звонков,
по вечерам испытующий взгляд, пробирающий до позвонков,
до дурноты, до раздражения, до основ;
и казалось порой, что она, наверняка,
умудряется видеть даже его ДНК;
по ночам она бродит хозяйкой среди его снов,
по утрам - целует его в живот,
он становится снова ребенком и беззаботно смеется,
отмечая при этом, что от него –
большого, сурового, взрослого – ничего,
ничего в итоге не остается.
Он боится. Боится того,
как она слушает, жадно смотря прямо в рот;
в общем, она им живёт;
в общем, она в нем живёт;
в общем, такая вот жизнь очень жмёт.

Однажды утром он собирает вещи,
ускользает из дома, пересекает площадь -
и не то, чтобы трус или подонок зловещий,
ему лишь кажется, что так будет проще.
Она тоже его не ищет,
и дело не в том, что не хочет;
просто каждый из них внезапно стал нищий,
обессиленный, одиночный,
но, как ни странно это звучит,
безысходно сильным, безнадежно прочным,
бессердечным, рассуждающим позвоночным.

Через год – очень долгий год –
они случайно встречаются,
и никто не врёт:
ни про то, что ему скучается,
ни про то, что теперь-то она счастливица;
они видят друг друга насквозь – такое случается,
они заходят в кафе, поскольку дождливится.

И вот они садятся за дальний столик,
время подводит черту, ставит под нею нолик,
мир вокруг замирает, отменяя привычную суету;
оба смеются, и где-то между
самых необязательных фраз,
вдруг вспыхивает надежда,
что мол, ну, нет, не прямо сейчас,
но вот однажды,
вдруг всё действительно станет как прежде,
раз уж сумели всё выложить начистоту.

Вот он накрывает ладонью ее ладонь, но каждый
ощущает
лишь равнодушную
пустоту.

(с) alex_stone

Прискакала дикой степью
На вспененном скакуне.
"Долго ль будешь лязгать цепью?
Выходи плясать ко мне!"

Рукавом в окно мне машет,
Красным криком зажжена,
Так и манит, так и пляшет,
И ласкает скакуна.

"А, не хочешь! Ну, так с Богом!"
Пыль клубами завилась...
По тропам и по дорогам
В чистом поле понеслась...

Не меня ты любишь, Млада,
Дикой вольности сестра!
Любишь краденые клады,
Полуночный свист костра!

И в степях, среди тумана,
Ты страшна своей красой -
Разметавшейся у стана
Рыжей спутанной косой.

А. Блок

Я смотрю назад, но лица не вижу
Твоего; и вновь я смотрю на север,
Впереди шагает безумец рыжий
И несет в ладони счастливый клевер.

И спины его мне нельзя заметить,
Я шаги считаю: четыре, восемь...
И смеется он, как смеются дети,
Потому что тень старика отбросил.

Вот он гладит пса, что молчит, не лает,
Задает вопрос, чтоб убить ответы,
Я иду за ним, про себя желая
Многих лет ему, а не многой Леты.

И усталый взгляд -- пустота сквозная -
Моего лица различить не может,
Но все смотрит он, потому что знает:
У меня звенит серебро под кожей.

Есть вина, ее заглушают вина,
Есть одна беда и одна дорога,
Ты идешь за мной, но не видишь спину,
И тебе не больно, и слава Богу.

(с) Анна Илюнчева

что-то мне подсказывает, что пост от одного и того же пользователя с разницей в четыре месяца - это не накрутка.

Нистано

- Ты – мой брат! – и я сам подаю тебе руку.
Сколько силы в пожатии узкой ладони!
Сколько раз мы сегодня спасали друг друга
В час нешуточной битвы на пол-полигона?

- Темный эльф, Карамир, - говорю я серьезно.
Чуть саднило плечо – двуххитовая рана.
Он бы мог промолчать – но сейчас уже поздно.
- Тайро, эльф, - и, подумав, добавил, - Нистано.

Я кивнул, улыбнулся, налил нам вина.
За беседой одно не давало покоя:
Брат мой ловок, бесстрашен, два раза женат,
И в бою, я проверил, он дюжины стоит…

Что же значило странное слово «Нистано»?
Незнакомое, мрачное, гордое слово?
Может, имя? Проклятье? Название клана? –
Задавался вопросом я снова и снова.

Дома ждут – и последний куплет под гитару –
А на следующий год мы вернемся другими.
Он уехал в Москву, я уехал в Самару.
Дал мне адрес, но скрыл настоящее имя.

Я читал с восхищением каждую строчку –
Классный стиль, тонкий юмор – прекрасные письма.
Раз в неделю исправно носился на почту,
Набивая конверты обрывками мыслей.

Но однажды в ответ мне пришла телеграмма:
«Наша дочь умерла. Больше ей не пишите»
Я подумал – ошибка, но адрес – тот самый.
И последний конверт возвращен неоткрытым.

Вечер страшного дня. В голове нестыковки…
Пьем с приятелем пиво, домой еще рано.
Он бывалый маньяк, тоже любит ролевки,
И внезапно зашел разговор о нистано.

«Лесбиянки несчастные, полный отстой,
Мнят себя мужиками, мечами махают».
Я впервые ударил, не зная, за что…
И впервые я дрался, хитов не считая.

(с) Джейсон

Сообщение отредактировал Darkness - 26-04-2011, 16:01

Николай Гумилев

ИЗ ЛОГОВА ЗМИЕВА

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Веселую птицу-певунью.

Покликаешь - морщится,
Обнимешь - топорщится,
А выйдет луна - затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то,- и хочет топиться.

Твержу ей: крещенному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.

Молчит - только ежится,
И все ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую,
Над очастью, богом заклятую.

Ю. Михайлик. О поэтах

Позабытые поэты
как сгоревшие кометы -
нет ни света, ни следа.
Свет недолог, след нестоек,
вспомнит разве что историк -
кто там, что там и когда.
Краткий промельк, вспышка света,
слабым голосом пропета
жизнь, прочтённая с листа.
Как стремительна орбита -
дерзость, молодость, обида,
гордость, горечь, пустота.
Позабытые поэты
ни изданий, ни портретов,
ни простых, ни круглых дат,
ни усадеб, ни музеев,
ни речей, ни ротозеев, -
и никто не виноват.
Но когда-то там, далёко,
в черном холоде полёта
тот, кто сгинул и пропал,
до того, как пал и сгинул,
в чуждый космос строчку кинул,
огненную, как запал.
И навек осталось тайной,
где упал огонь случайный,
содрогаясь и лучась?
Что за связь меж этим словом
и рождением Сверхновой,
той, что светит и сейчас?

Я оставляю еще полкоpолевства
Восемь метpов земель тpидевятых
Hа остpове вымеpших пpостоpечий -
Кyпола из пpошлогодней соломы.

Я оставляю еще полкоpолевства,
Камни с коpоны, два высохших глаза,
Скользкий хвостик коpабельной кpысы,
Пятyю лапкy бpодячей двоpняжки.

Я оставляю еще полкоpолевства,
Весна за легкомыслие меня накажет.
Я веpнyсь, чтоб постyчать в воpота,
Пpотянyть pyкy за снегом зимой.

Я оставляю еще полкоpолевства.
Без боя, без воя, без гpома, без стpема.
Ключи от лабоpатоpии на вахте.
Я yбиpаюсь. Рассвет
В затылок мне дышит pассвет,
Пожимает плечами,
Мне в пояс pассвет машет pyкой.

Я оставляю еще полкоpолевства...

- Янка Дягилева

Эпиграф

"Всего сильней - твоих отрава глаз
Зелёных глаз, в которых свет моей души погас,
Попытка влиться в них не удалась -
Нить прервалась.

Но всё померкло пред тобою, Джил:
Безмолвие времени, величие светил,
И душу разорвав напополам,
Её в забвенье бросил я к иным мирам..."

из к/ф "Бессмертные. Война миров."

"Дверца в вечность"

Андрей Розов

По тонкой ленте, источая само время,
Беспечной жизни плод, твоё хмельное семя,
Растёт из тысяч глаз, чтоб через звёзд покров,
Взирать бесстрастно на вращение миров.

Безмолвных истин, не родившийся поэтом,
Познать сумеет ли? И, преисполняясь светом,
Нести незримо их, так нежно, осторожно.
Готов ли сделать то, что сделать невозможно?

Кольцо огня в твоей душе сомкнётся возле сердца,
Но будет не дано ему пожаром тем согреться.
Чтоб не взорваться изнутри от первородной боли,
Ты стих последний из себя вдруг выпустишь на волю.

Он через облака прорвётся за орбиту,
Чтоб через один миг кометой быть убитым,
Ты будешь наблюдать рождение сверхновой,
Боясь пошевелиться, боясь промолвить слово.

И будто бы на плахе, ты на коленях стоя,
В мгновенье до того, как взрыв тебя накроет,
За долю той секунды, что живо будет сердце,
Вверх руку протянув, откроешь в вечность дверцу..

За обедом он говорит:
надевай нарядное, мы идём на концерт.
Будет квартет, пианист-виртуоз в конце.
Бросай своё макраме, я купил билет.

Она говорит: Нет.

Ты только представь себе:
начнется пожар,
посыплются стены, асфальт поплывет, дрожа,
а я в легком платье, в бусах и без ножа,
на каблуках,
в шелках,
в кружевах манжет --
как же я буду бежать?

Он думает: вот-те на, нас опять догнала война.
Варвара совсем плоха,
едва зацветает черёмуха,
начинается вся эта чепуха.
А я ведь тоже видел немало,
над головой три года свистело и грохотало.

Досадует: вот ведь, взяла манеру
пугаться каждого звука.
Тогда завели бы сына, сейчас бы нянчили внука.
А так, конечно, отвлечься нечем,
прогулка -- история всякий раз.
Разве бы я её не укрыл?
Разве не спас?

Он доедает свой хлеб,
и кусочек откладывает
про запас.

(с) Дана Сидерос / llytnik

М. СВЕТЛОВ
ПОХОРОНЫ РУСАЛКИ

И хотела она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны
(Лермонтов)

Рыбы собирались
В печальный кортеж.
Траурный Шопен
Громыхал у заката...
О светлой покойнице,
Об ушедшей мечте,
Плавники воздев,
Заговорил оратор

Грузный дельфин
И стройная скумбрия
Плакали у гроба
Горючими слезами.
Оратор распинался,
В грудь бия,
Шопен зарыдал,
Застонал
И замер.

Покойница лежала
Бледная и строгая,
Солнце разливалось
Над серебряным хвостом.
Ораторы сменяли
Друг друга,
И потом
Двинулась процессия
Траурной дорогою.

Небо неподвижно
И море не шумит...
И, вынув медальон,
Где локон белокурый,
В ледовитом хуторе
Растроганный кит
Седьмую папиросу,
Волнуясь,
Закуривал.

Покойницу в могилу,
Головою на запад,
Хвостом - на восток.
И вознеслись в вышину
Одиннадцать салютов -
Одиннадцать залпов -
Одиннадцать бурь
ударяли по дну...

Над морем,
Под облаком
Тишина,
За облаком -
Звезды
Рассыпанной горсткой...
Я с берега видел:
Седая волна
С печальным известьем
Неслась к Пятигорску.

Подводных глубин
Размеренный ход,
Качающийся гроб -
Романтика в забвенье.
А рядом
Величавая
Рыба-счетовод
Высчитывает сальдо -
Расход на погребенье.

Рыба-счетовод
Не проливала слез,
Она не грустила
О тяжкой потере.
Светлую русалку
Катафалк увез, -
Вымирают индейцы
Подводной прерии.

По небу полуночному
Проходит луна,
Сказка наряжается
К ночному полету.
Рыба-счетовод
Сидит одна,
Щелкая костяшками
на старых счетах.

Девушка приснилась
Прыщавому лещу,
Юноша во сне
По любимой томится.
Рыба-счетовод
Погасила свечу,
Рыбе-счетоводу
Ничего не приснится...

Я с берега кидался,
Я глубоко нырял,
Я взволновал кругом,
Я встревожил воду,
Я рисковал как черт,
Но не достал,
Не донырнул
До рыбы-счетовода.

Я выполз на берег,
Измученный,
Без сил,
И снова бросился,
Переводя дыханье...
Я заповедь твою
Запомнил,
Михаил,
Исполню,
Лермонтов,
Последнее желанье!

Я буду плыть
Сквозь эту гущу вод,
Меж трупов моряков,
Сквозь темноту,
Чтоб только выловить,
Чтоб рыба-счетовод
Плыла вокруг русалки
С карандашом во рту...

Море шевелит
Погибшим кораблем,
Летучий Голландец
Свернул паруса.
Солнце поднимается
Над Кавказским хребтом,
На сочинских горах
Зеленеют леса.

Светлая русалка
Давно погребена,
По морю дельфин
Блуждает сиротливо...
И море бушует,
И хочет волна
Доплеснуть
До прибрежного
Кооператива.