"Мансарда", побеседуем о том, что пишем.

Все вопросы в эту тему или в PM.

Внешняя лестница, перила которой в весеннее и летнее время украшают цветы, в осеннее – гирлянды рыжих листьев, в зимнее – еловые ветви, ведет к последнему этажу небольшого дома, который находится на Улице Творцов. За стеклом зеленой двери висит табличка: «Кафе «Мансарда». Открываешь дверь – и видишь зал, похожий на сбывшуюся сказку: удобные стулья, диваны вдоль стен, деревянные столы, над которыми мягко и ненавязчиво светятся зеленые фонари.

Виртуальное кафе «Мансарда» - место для беседы о Вашем и чужом литературном творчестве.

Чтобы принять участие, Вам следует:
1) Оставить заявку, отправив PM Кысь и Соуль с текстом работы или ссылкой на неё (если она находится на одном из ресурсов prikl.ru) а также с пожеланиями об оформлении текста и о соблюдении Вашей анонимности. Тема и форма произведений любая. Объем до 30 000 символов. Не более одной работы от одного автора на один вечер.
2) Обратится в PM к Darkness и Соуль с предложением рассмотреть чужое понравившееся произведение из тем: Сквер Художников, Сквер Поэтов, Парк для писателей, Фотография, Осторожно, креатив!, Сад Камней, а так же из архивов официальных конкурсов и архивов неофициальных конкурсов.
3) Придти на обсуждение.

Встречи проходят в 2 этапа:
1. Подача работ (не более пяти для одного вечера).
2. Обсуждение работ (от десяти дней до двух с половиной недель).

Принимая участие, Вы обязуетесь соблюдать следующие правила:
1. Каждый подавший заявку обязан прочитать работы остальных участников в рамках одного вечера и написать о них мнение. В противном случае подавший заявку лишается доступа как автор, пока не примет участие на одном любом вечере в качестве посетителя.
2. Придерживаться корректных рамок поведения и не переходить на личности.

Если Вы полагаете, что вас оскорбили:
1. Убедитесь, что Вы действительно оскорблены и оскорбитель именно этого добивался.
2. Составьте цитатник фраз, которые вас оскорбили и аргументировано поясните, в чем именно состоит обида.
3. Подайте жалобу одному из модераторов раздела.
а) Рассмотрение жалобы модераторами и администраторами форума.
б) Допрос провинившегося критика.
с) Вынесение решения.

С уважением, персонал кафе «Мансарда»
(Ри, Соуль, Кысь, Даркнесс.)

PS мы только рады, если в обсуждении принимают участие не только авторы.

Примечания:
1) Автор, если не желает выкладывать работу под своим именем, может использовать псевдоним, как регулярно, так и единожды.
2) Анонимный автор может отправить свою рецензию через персонал кафе, как и остальные сообщения в обсуждении.

А это наши постоянные посетители.

© Аншерра aka Переплетчица (с позволения автора)

Сообщение отредактировал Соуль - 3-08-2011, 15:01

Присоединённые файлы
 the_maintenance____11.04.2009.txt ( 3.77кб ) Кол-во скачиваний: 1077

Барон сфокусировал взгляд не слишком трезвых глаз на циферблате брегета, невесть откуда взявшегося в его руке.
Стрелки ясно давали понять: до рассвета осталась буквально пара часов.
- Я требую продолжения банкета! - негромко пробормотал Барон, переводя часы, некогда выигранные им у самого Времени, изрядно назад.
Совершив это маленькое преступление против миропорядка, Суббота достал ещё одну пачку листов.

I
V-Z
Поездка в летнюю ночь

Эмили со стоном потерла виски, уныло глядя на экран компьютера, и мысленно обругала мистера Крайдена, которому вдруг пришла «замечательная» идея. Помимо новостей «Ньюсдей» регулярно освещал концерты, литературные новинки, публиковал рассказы… и вот главный редактор неожиданно вспомнила – а ведь в этом году вроде бы юбилей «Сна в летнюю ночь»! Четыреста семьдесят пять лет, не меньше!
И немедленно поручил – срочно написать рассказ, подобающий теме и наступающему лету. Именно написать: среди присланных в редакцию текстов не нашлось подходящего.
Разумеется, задание досталось Эмили Винфред, как «обладательнице самого живого воображения». Второй обладатель, к большому сожалению девушки, как раз уехал по другому заданию редакции, иначе бы она с радостью спихнула рассказ на Фрэнка.
Вторые сутки Эмили упорно пыталась сочинить хоть что-то. Сюжеты о суперах она отмела сразу же – мало того, что редактор их не любил, приплести таковых к шекспировскому настроению было бы непросто. В голову лезли только репортажи о лондонском дне – но это было явно не из разряда желаемого редактором. Даже то, что сейчас в редакции почти никого не было, и в помещении царила тишина, не помогало – сюжет просто не приходил в голову.
И что делать? Девушка запустила пальцы в светлые волосы, ероша короткую стрижку (на уход за длинными терпения никогда не хватало).
– Мисс Винфред? – послышался спокойный голос; Эмили вскинула голову, встретившись глазами с невысоким седым джентльменом, остановившимся у стола.
– А, мистер Честер… вы уже уходите?
– Да, разумеется. А вы разве не собираетесь?
– Рассказ, – уныло ответила Эмили. – Решила, что сегодня буду сидеть, пока не выгонят – но напишу.
– Ах, вот как… – рука в тонкой перчатке коснулась седых усов. – И, вижу, у вас возникли с этим трудности.
– Да еще какие!
Несколько секунд Честер молчал, глядя на компьютер с пустым экраном, а затем неожиданно сказал:
– Прошу вас встретиться со мной у Найтсбриджа, дом 77 через три часа. Предполагаю, что смогу вам помочь. Доброй ночи.
И неспешно двинулся к двери; Эмили, развернувшись на стуле, изумленно уставилась ему вслед.
Уоррингтон Честер был в редакции чем-то вроде достопримечательности. Живое воплощение образа английского джентльмена – всегда невозмутим, всегда идеально одет (и костюм-тройка в сочетании с тростью никогда почему-то не казались старомодными), безукоризненный выговор, столь же безукоризненная вежливость… даже само имя подходило образу. Завершал картину исключительно точный стиль написания статей: Честер вел колонку, посвященную обзорам литературы и спектаклей. Каждая его рецензия была исключительно учтива – но при этом совершенно точна и объективна.
Уоррингтон Честер был единственным, на кого никогда не орал главный редактор – потому что было бесполезно. Он все равно писал так, как считал нужным, и не отступал от своих правил.
Уоррингтон Честер всегда освещал только факты и корректно высказывал серьезное недоверие любым сомнительным историям.
Эмили никогда бы не подумала, что Уоррингтон Честер решит ей помочь с таким рассказом. Но она также знала, что он никогда не обманывает, и если считает, что может помочь – то лучше поверить.
Тем более, что возвращаться домой не хотелось. Эйприл, соседка по квартире, в последние дни светилась хорошим настроением даже по ее меркам, и смотреть на нее сейчас Эмили абсолютно не хотелось. А, нет, как раз сегодня Эйприл собиралась куда-то исчезнуть… Ну, это с ней часто бывает.

Образу безукоризненного джентльмена машина соответствовала идеально: «астон-мартин», выпуска не позднее чем первой половины прошлого века. Современным автомобилям он значительно уступал в скорости, но Честер никогда никуда не спешил, и при этом не опаздывал. И никому в голову даже не приходило предложить ему пересесть на новую модель.
Хотя Эмили иногда и задумывалась о том, сколько такая машина должна обходиться, и стоит ли поддержание образа таких усилий.
Только когда Честер тронул машину с места, девушка запоздало сообразила, что ехать ночью неизвестно куда с не слишком-то знакомым мужчиной – идея не из лучших. Но… Эмили украдкой покосилась на невозмутимый профиль спутника, лежавшие на руле руки в светло-серых перчатках, и поняла: надо обладать очень большой фантазией, чтобы предполагать подобное в адрес джентльмена.
Она тряхнула головой. Машина, что ли, действует? Всего пара минут – и она уже честеровскими выражениями думает. Но что поделать – он и в самом деле воплощение порядочности, и это видно каждому.
Задумавшись, девушка спохватилась только когда пейзаж вокруг изменился: городские улицы исчезли, сменившись открытой местностью. Ночной ветер шуршал в листве, трава темными волнами колебалась по обеим сторонам дороги.
– Мистер Честер! – удивилась Эмили вслух. – Куда мы едем? И… мы же всего пять минут назад были в Найтсбридже, как мы сюда…
– Мисс Винфред, – невозмутимо ответил Честер, не отрывая взгляда от дороги, – приношу извинения за неудобства и смиренно прошу некоторое время подождать. Вы получите все объяснения.
Эмили замолчала, пытаясь сообразить, куда же они едут. За пределами Лондона она бывала от силы раза три, и чувствовала себя очень неуверенно. Но… наверное, раз идеальный джентльмен утверждает, что объяснения будут – они ведь будут, правда?
Мягко гудел мотор, дорога шуршала под колесами. С каждой минутой девушке все больше казалось, что она бы и не опознала местность, даже если бы и знала ее. Ну нет рядом с Лондоном такого леса – а «астон-мартин» уже скользил по лесной дороге.
Свернув на развилке, Честер остановил машину, выключил мотор.
– Прошу вас, мисс Винфред. Позвольте вам помочь…
Он выбрался из автомобиля первым, учтиво предложил руку девушке. Та ступила на землю, оглядываясь с недоумением.
Лес. Темный ночной лес и высокий холм, у подножия которого они и стояли.
– И… что дальше? – растерянно спросила Эмили, поворачиваясь к Честеру. Тот разглядывал ее с некоторой озадаченностью: примерно так дворецкий смотрит на неподобающего гостя, размышляя – впустить его, закрыть дверь или же доложить хозяину?
– У вас… не совсем подходящая одежда, – произнес он наконец. Девушка пожала плечами: на ее взгляд, джинсы и куртка вполне себе для леса подходили. Это скорее уж строгий костюм и пальто Честера тут смотрелись странно.
– Мистер Честер, так зачем мы сюда приехали?
– Пожалуй, лучше будет, если вы все увидите своими глазами.
И он повернулся к холму. Поднял трость, легко и уверенно касаясь серебряным набалдашником воздуха.
Каждое касание оставляло висящий в пространстве серебристый огонек – десяток точек, меж которыми мигом протянулись светлые линии, сплетающиеся в странную фигуру. Еще мгновение – и она обратилась в арку, мягко разгоняющую ночную темноту, ведущую… внутрь холма? Да, она казалась именно дверью на склоне.
– Прошу вас, мисс Винфред, – Честер невозмутимо предложил онемевшей девушке руку и двинулся к арке.
Эмили обрела дар речи, только ступив через ажурный проход – но его хватило только на невнятное «Что?..»
Потому что за дверью из света оказался просторный зал; свод уходил куда-то ввысь, и девушка не смогла даже его разглядеть. До стен, казалось, было не меньше сотни метров, но украшавшие их ветви плюща были видны столь же ясно, как если бы Эмили стояла рядом с ними. Пол казался гладким, но, сделав пару шагов, девушка поняла – поскользнуться на нем невозможно.
И, разумеется, зал не был пуст.
Десятки и сотни людей скользили по нему, разговаривали, шутили, смеялись, танцевали… да каких там людей! Одного лишь пристального взгляда хватало, чтобы заметить в каждом несообразность – то острые уши и волосы такие рыжие, каких в природе не бывает, то нечеловечески правильные черты лица, то шерсть на голове вместо волос, то борода, поросшая листьями…
Одежда их была под стать – наряды из шелков, бархата, парчи… совсем уже немыслимых тканей. Как назвать, например, ткань, которая искрится звездным небом, и вспыхивает десятками огней, когда хозяйка платья делает лишь легкий жест?
Собственная одежда показалась Эмили вдруг совершенно и невероятно неуместной; она сообразила, о чем говорил ее спутник.
– Мистер Честер… – выдохнула она.
– Не беспокойтесь, мисс Винфред, – заверил ее Честер. – Эту проблему я могу решить, если вы позволите.
Девушка, не отводя взгляда от кружащейся в танце пары (гигант в зеленых латах и миниатюрная девушка в платье из темной воды), кивнула. Честер вновь поднял трость, холодное серебро коснулось плеча Эмили.
Миг – и ее одежда разительно переменилась. Джинсы и куртка преобразились в изящное темно-зеленое платье, крупные пластиковые часы обернулись тонким серебряным браслетом. Волосы моментально удлинились, сложившись в замысловатую прическу.
– Вот так будет более подобающе вечеру, – одобрил Честер, опуская трость. – Вы довольны?
Эмили неуверенно провела рукой по платью, ощутив гладкую ткань, коснулась волос. Зажмурилась и вновь открыла глаза.
– Мистер Честер… – журналистке подумалось, что она уже слишком часто повторяет эти слова, но на язык больше ничего не лезло.
– Я буду вынужден вас на некоторое время оставить, – вежливо поклонился Честер. – Прошу вас, наслаждайтесь вечером; тем более, как я вижу, здесь присутствуют ваши знакомые.
Что?
Эмили глянула в сторону, указанную Честером, не увидела знакомых лиц. Девушка удивленно обернулась – но спутника уже не было рядом.
И лишь присмотревшись к идущим мимо, журналистка не сдержала изумленного вскрика:
– Эйприл?!
Девушка, весело щебетавшая о чем-то с полноватой зеленокожей дамой и высоким парнем, чья голова поросла пушистой шерстью, обернулась на зов.
– Эмили? – удивилась она, мгновенно оказываясь рядом – с почти нечеловеческой легкостью и быстротой. – Ты здесь что делаешь?
– Я то же самое у тебя хочу спросить!
Соседка Эмили выглядела и знакомо, и совсем иначе. Она всегда была легкой в движениях, но теперь скользила с прямо-таки неземной грацией. Удивлявшая столь многих серебряная прядь в темных волосах теперь была незаметна – потому что вся прическа блистала чистым серебром. Тонкие черты лица изменились совсем немного – но сейчас, глядя подруге в лицо, Эмили ясно понимала – перед ней не человек.
– Я-то сюда сразу собиралась, – улыбнулась Эйприл, – говорила же, что уйду сегодня. А ты на Летний бал как попала?
– Э-э… меня мистер Честер привел, – смутилась Эмили, пытаясь подобрать слова для объяснения – кто это такой.
Не понадобилось.
– Уоррингтон Честер? – изумилась Эйприл. – Ах, да, ты же вместе с ним работаешь…
– А ты его знаешь?!
– Слегка. Он все-таки из Высоких, мне до этого далеко, – Эйприл беззаботно взмахнула веером из рябиновых листьев. – Но он как раз к Младшим всегда хорошо относится.
– Эйприл! – Эмили поднесла руку ко лбу. – Каких Высоких? Каких Младших? Кто вообще все… ну, кто здесь?
– Ты еще не догадалась? – звонко рассмеялась Эйприл. – Фейри, Эми. Фейри Летнего двора.
Несколько секунд Эмили ошеломленно молчала. Одно слово объясняло все – и холмы, и диковинную внешность танцующих, и мгновенное преображение ее собственного платья… Но, погодите! Как Эйприл и Честер могут быть из фейри, если все легенды говорят о них и же…
С внезапной ясностью девушка вспомнила – соседка никогда не носила металлических украшений. И ели они всегда в разное время – так что ложки или вилки в руках у нее Эмили никогда не видела.
А Честер всегда приходил на работу в перчатках, невзирая на погоду, и всегда их одевал, заходя к коллегам. Она-то считала, что это боязнь микробов и лишняя черта образа…
– Теперь поняла, да? – сверкнула улыбкой Эйприл, наблюдая за сменой выражений на лице Эмили. – Знай – очень многие фейри живут среди людей. Правда… нам трудно по-настоящему вами притворяться. Что-то всегда выдает – или во внешности, или в манерах… чего-то странное…
– Да уж, – не удержалась от колкости Эмили, – мне всегда казалось, что ты с приветом. А ты, оказывается, просто фея. Не крестная, случаем?
– Выйдешь замуж – буду, – подмигнула Эйприл. – А, кстати, вот и твой… Добрый вечер, милорд.
Она изящно склонила голову.
– Добрый вечер, юная Роуэн, – прозвучал сзади голос Честера. – Рад видеть вас в добром здравии. Но, кажется, госпожа Уиллоу и молодой Эш ждут вас?
– Приятного вечера, – ослепительно улыбнулась Эйприл, и ускользнула к ожидавшим ее спутникам. Эмили же обернулась – и онемела в очередной раз.
Стоявший перед ней ничем не напоминал привычного Уоррингтона Честера. Исчезла седина, строгий костюм сменили белые с теплым золотом шелка; лицо казалось чеканным творением скульптора. Вместо привычной трости на боку висел длинный тонкий меч. Даже голос переменился – стал более бархатным и глубоким, пусть и узнаваемым.
Только карие глаза были прежними – но и в них читалось иное выражение. Уже не просто джентльмен – но лорд, из тех, за кем немало поколений властительных предков.
Вспоминая то, что она слышала о фейри, Эмили вдруг поняла – вполне может статься, что Честер старше всех предков нынешних аристократов.
– Простите… – неуверенно произнесла она. – Я даже не знаю, как вас теперь называть…
– Прежнее имя вполне подойдет, мисс Винфред, – Честер повел ладонью, теперь свободной от перчатки. – Последние века мы ничего не имеем против таких имен… тем более, что изобретаем их сами.
– Я понимаю, – кивнула Эмили, и с языка само сорвалось: – Лорд Уоррингтон.
Честер едва заметно улыбнулся и протянул руку.
– Могу ли я пригласить вас на танец? Сейчас должны сыграть господа Торн и Оук, а им нет в этом равных.
Эмили окинула взглядом ожидающих нового тура бала фейри, среди которых неожиданно оказалась, помедлила… и, светло улыбнувшись, приняла руку спутника.

Наверное, бал лишь казался долгим – когда они покинули холм, еще и не рассвело. Но… Эмили вновь припомнила легенды, говорившие о том, как свободно фейри обращаются со временем в своих владениях. Что им стоит растянуть удовольствие?
«Астон-мартин» вновь шуршал по дороге под управлением обретшего привычный облик Честера, лес сменялся полем, поле – городскими улицами, а Эмили все еще не могла отрешиться от пережитого. Она счастливо улыбалась, глядя в окно, и лишь с легким сожалением касалась рукава куртки – одежда вернулась к прежнему состоянию, как только они покинули холм.
А еще в голове теснилось множество идей, одна сменяла другую, каждая привлекала… и почему-то Эмили знала – стоит ей добраться до клавиатуры, и она не только задание выполнит, но и для себя напишет с десяток… не сразу, конечно…
Честер, иногда поглядывая на девушку, лишь тонко улыбался – как на балу.
Когда машина замедлила ход, Эмили с удивлением обнаружила, что они подъезжают к ее дому. Она и не представляла, что Честер знает, где она живет… но надо ли этому изумляться?
Хозяин машины вновь вышел первым, предложил руку; Эмили ступила на тротуар, и вдруг спросила:
– Мистер Честер, – к привычному лицу это обращение подходило лучше. – Эйприл сказала, что фейри трудно жить среди людей, их всегда что-то выдает. Но… я уже сколько лет вас знаю, и никогда никаких странностей не замечала. Как вам это удается?
Только спросив, она сообразила, что вопрос не слишком-то тактичен, и смутилась. Впрочем, Честер не обиделся; он ответил с мягкой улыбкой:
– Мисс Винфред, вы просто не совсем точно понимаете слово «странность». Скажите – кем я для вас выглядел?
– Идеальным джентльменом, – мгновенно ответила Эмили. – Прямо-таки образцом джентльмена из книг, скажем. Думала, что таких людей в жизни и не… о!
Она осеклась, понимая.
– Воистину так, – кивнул Честер. – Совершенный образ джентльмена. Вы не встретите таких людей – но при столкновении с целым набором стереотипов люди обычно склонны принимать это как должное. Особенности мышления, наверное.
– То есть – нет отдельной странности, когда весь облик и поведение – одна большая странность, – задумчиво проговорила Эмили. – И никто не… теперь понятно. Мистер Честер, а вы не опасаетесь, что я… хм… расскажу всем?
– Должен вас предупредить, мисс Винфред, что вам не поверят. Снова особенности мышления – людям проще верить в летающего и поднимающего поезда инопланетянина, чем в волшебство. Для нас это и удручающе, и полезно разом. Конечно, вы можете найти тех, кто поверит… но большая часть из них и так знает о нас. Всего вам хорошего, и удачной работы.
Он вежливо поклонился и вернулся к машине; Эмили смотрела вслед «астон-мартину», пока тот не скрылся из глаз. Потом сунула руку в карман за ключами.
И, поднимаясь по лестнице, мысленно набрасывала строки рассказа, который положит на стол Крайдену.
Итак, «Поездка в летнюю ночь»…

II
Ri
Без названия

Пыль...
Откуда в мире столько пыли и сгоревших домов? Почему после хмельного мир выглядит таким радужным, а от чая показывает просто - "здесь сломано", "здесь разобрано", "здесь сгорело", "а вот тут - просто, похоже, само сложилось"... и не разобрать концов. Не спрашиваю: "Откуда дети?" Лучше спрошу: "Откуда собственно взрослые?" И... впрочем, нет. Давно понимаю, что мир далеко не так прост да не ведаю, что в нем. Собаки - лают, слышал. Тысячу лет назад кто-то сказал, что это и есть проснутся... настолько - да, просыпался, дальше что? Кошки, кстати, тоже мяукают. Про птиц и не говорю - внемлют отчетливее всех остальных и очень рады. Что постоянно пытается пролезть в тело, да еще иногда откровенно до наглости... кто туманит разум? Хочется побродить по горам, да денег - доехать нет. Остается море, но оно - "будет летом"... Давно не видел радуги - боюсь, это значит, что вместо "проснуться" лишь крепче уснул и откровенно устал от того непонятного, что творится - "творится просто вокруг"...

Чуть туманно, небо над головой и лес вокруг. Высокий в основном, подлесок почти отсутствует, травье, редкие кусты смородины, в ложбинах-зарослях - папоротник, на открытых местах - чертополох, маки и полевые цветы. Шел так долго, что и памяти не осталось ни с кем пришел, ни откуда. Может быть, даже сначала лежал в траве, глядя в это слегка затянутой дымкой небо и слушал, как колыхаются травы. Может быть, но когда шел и об этом памяти не осталось. Кто-то кого-то зовет - потерялись должно быть или разошлись, что не на виду друг у друга. Голоса незнакомые. Иду стороной, можно глянуть, кто тут в лесу, да шум реки отвлекает. Иду прямо - к реке.
На плесе остановился, что-то крепко стало донимать да свернул вверх по течению - отстало. Мысль позудела-позудела, да и вспорхнула сойкой куда-то в листву. Камни в реке искрятся, волны, идти можно рядом, даже трава остается в стороне. Кажется, впереди водопад...
Лишь у озера вспомнилось - не... не вспомнилось. Вся дорога вспомнилась лишь на берегу, за перевалом и вниз, к морю. Вот там вспомнилось - кто-то звал в лесу, но кто?

Подумалось, куда уходят радуги? И - откуда приходят? Смог бы ты сам расставить их так, чтобы порадовать тех, кто способен их видеть? Эти разноцветья уводят вдаль, в прошлое или в будущее? Там у них не горит горизонт? Устал от "не тех приходящих". Зато узнал, что иногда чтобы погасить огонь до небес, достаточно набранной в ладони воды. Еще (но это - раньше) что дома и машины очень похожи на улиток в прибрежье, мерно подымающихся по полоскам очень похожих на земную траву водорослей. Еще - что "во тьме хлопают"... Странно все это и где теперь радуги?.. Мне кто-то стучится в спину, это не больно, но обычно - тошнит. И при каждой попытке бросить - мир начинает выворачиваться наизнанку. Вот ровно как сейчас. Что есть мир, куда ушли радуги и... кто останется, когда проснусь?

Кроме дождей и радуг куда-то ушли рассказы, нет - истории, просто истории и не имеет большого значения - рассказы, беглые зарисовки или длинные повести. Не проснулся...


III
Мора
Напрасный страх

"Динь, динь" – доносятся звуки,
Их слышно через метель.
Пытаешься ты согреть свои руки
У очага согреть свои руки,
Но поздно сражаться теперь.

"Динь, динь" – колокольца звенят,
Ты прячешь в ладони лицо,
И слезы текут, и ты страхом объят,
На грани безумия страхом объят
От звука тех бубенцов.

"Динь, динь" – приближаются кони,
Снежинок разбив круговерть.
Но вдруг понимаешь, что гостья не тронет,
Тебя этой ночью гостья не тронет –
К другому отправилась смерть.

"Динь, динь" – затухает вдали,
И эхо бросают ветра.
Но раненой птицею бьется в груди,
Никак не уходит, все бьется в груди
Напрасный безудержный страх.

IV
Scorpion(Archon)
Без названия

Ты разучилась говорить с ними. И сама не заметила. Жаль.
Наш старый комод, высушенный и покрытый потрескавшимся лаком. Большой глобус в углу заваленного ерундой балкона. Большой-большой горшок с фиалками – мы оба их любим, или любили… Они все шепчут о тебе. Шёпот становится громче с каждым часов, когда они видят, как ты проходишь мимо них, не обращая внимания, не удостоив даже парой слов или взглядом сверх привычно необходимой домашней рутины. Очень скоро вместо шёпота по всей квартире раздаётся крик, и я тайком затыкаю уши – хоть ненадолго, лишь бы не слышать, как надрываются и плачут навзрыд те, кого ты перестала замечать. Когда ты уходишь раньше меня или, даже чаще, когда я возвращаюсь домой раньше, я прохожу по комнатам и тихо прошу у них прощенья за нас обоих. Напоминаю, что ты добрая и хорошая, просто у тебя теперь много дел и ты сильно устаёшь. Но они не верят. Теперь уже не верят. Ты ведь тоже обычно не веришь тому, что обещают по многу раз подряд и никогда не выполняют. Они немногим доверчивее нас с тобой.
Пока на плите подогревается борщ, я могу постоять на балконе и позволить себе немного повспоминать. Совсем немного. Если слишком много вспоминать прошлое – не останется времени на будущее. Ты очень любишь так говорить теперь. И ты права, всё так и есть.
Хотя раньше было лучше. Когда ты ещё умела говорить. Когда врывалась в мою жизнь, словно маленький вихрь, вечно взъерошенная и суетливая, рассеянная и немного бескомпромиссная. Ты сразу же начинала всё переставлять – то есть вообще всё, и я ругался, когда на следующий день после твоего прихода не мог найти, где оставил портфель или чем заклеить порезанный палец, потому что ты уговорила шкаф, меня и даже сам пластырь, что ему место в нижнем ящике. А всё потому что ножи ведь уже с пару месяцев как не точены, а значит порезаться точно никто не может, ну и ещё сюда лучше было поставить флакон с одеколоном, ведь мы же весь месяц будем ходить на набережную танцевать…
Мы ходили. В мятых кроссовках и выглаженных до последней складочки футболках, обнявшись и не думая о том, что завтра снова встретимся только к полуночи. Ты повязывала мне красную бандану на шею, я тебе – синюю на голову, и я кружил тебя, а ты мелькала то слева, то справа от меня. И было совсем неважно, что я немного неуклюж, а ты очень гибкая, хоть ты и бранила меня раз за разом, едва заметно вбросив в череду укоров и танцев поцелуй – когда я меньше всего ждал его.
И ещё ты вбегала прямо с дождя – и вместе с дождём, прижимая к груди кипу едва не промокших тетрадок, и кричала, что наконец дописала тот рассказ. Как какой? И снова ты бранила меня, пока я укрывал твои плечи синим полотенцем и снимал с тебя высокие босоножки – словно султан с любимой жены в первую ночь, боясь коснуться жёсткими пальцами персиково-нежной кожи.
А потом я совал тебе в руки кружку обжигающе-горячего чая – словно выкуп за право хоть краем глаза взглянуть на твои чудеса, листая подмокшие страницы, пока ты надламываешь печенье и ловишь ложечкой ягоды в густо-рубиновом клубничном варенье Нашарив очки, я становлюсь похож на журналиста, дорвавшегося до сенсации после командировки – в мятой клетчатой рубашке, с карандашом за ухом, дрожащими руками листая страницы и выхватывая крупинки исправлений. Тут уж мой черёд критиковать, и я изображаю отстранённую деловитость, чтобы не задеть тебя – точно так, как ты улыбаешься, когда задета. Не с этой ли фальши всё началось? Но мы ведь, кажется, оба понимали, где правда, и всё равно…
А ближе к закату можно было пойти на реку, в парк. Ты обожала кормить уток, и каждый раз узнавала их, словно всю жизнь выхаживала каждую. А тот селезень! Да-да, с тёмно-синим пером в крыле, он там был всего один. И ещё ты придумала оставлять друг другу записки в дупле. Словно Дубровский с Машей. Было смешно, особенно когда я подслушивал, как ты рассказываешь старому дубу, что я – такая же дубина, как и он, и все мы – дубины, но у меня приятная рукоять красивая рунная надпись вдоль неё, а ещё… ты кажется обзывала меня «тецубо». Разве я похож? Хотя наверное был похож.
У нас дома больше не бывает ненаточенных ножей, а флажки с глобуса ты выкинула – мы потеряли половину, они стали плохо клеиться и попадались на полу. Пластырь перекочевал в комод и там и зазимовал. Строгий костюм тебе очень идёт, и ты мне в нём очень нравишься. Им – тоже, и я слышал, что на работе тебя хвалят. Мне сказал твой приятель из компьютерного отдела. А та девушка, подмигнув, спросила, ухаживаю ли я за тобой, и долго хихикала, шепча на ушко тёплыми, нежными губами, что этот «технарь» уже давно на тебя заглядывается. Извини… я ревную. Непривычно и стыдно, наверное. И ещё мне просто было скучно на том корпоративе – я ведь никого не знаю из них. Я просил тебя познакомить меня с твоей компанией, но ты находишь поводы, чтобы этого не делать. Ты меня стыдишься?
Старому комоду больше не достаётся нотаций за запрятанный в глубине его утробы пакет с ирисками, и бедняга совсем рассохся. А вчера, уплетая за обе щеки пюре и едва не давясь котлетой, ты предложила выкинуть глобус, потому что на его месте так удобно смотрелся бы ящик для инструментов. У нас их мало, но место в шкафу нужно тебе, чтобы хранить диски с новыми играми и музыкой, а на компьютере уже не хватает… Ничего. Ничего страшного.
Ты уходишь спать на диван перед телевизором, обещая прочитать тот отрывок, что я показывал на прошлой неделе, перед сном. Тетрадь ты вернёшь через пять дней и скажешь, что всё хорошо, только в третьем предложении нужно поменять несколько слов. Дальше него ты вряд ли станешь читать – некогда. Ты очень устаёшь после работы, хотя вчера в шесть тебя там уже не было. Но это тоже ничего. Я верю, что тебя опять задержали до девяти.
Тёмно-красное полотенце и халат из синего шёлка. Ты пролила немного кофе, который уже не помогает сидеть перед монитором допоздна, и я вытер его тряпкой из красной банданы. Я слышал, как она плакала в моих руках, прося последний раз дать ей сказать, как это здорово – танцевать с тобой. Я молчал, и бурые потёки пропитывали рваную ткань, оставляя разводы – словно запёкшуюся кровь.
Утром ты целуешь меня в щёку – быстро, едва ощутимо, и напоминаешь – надо полить фиалки. Они почти засохли. Я поливаю их даже чаще, чем прежде, но им мало. Они хотят поговорить с тобой. А ты… ты не слышишь. Не понимаешь. Ты занята, тебе некогда, ты глотаешь очередной проект, как кусочек котлеты, а ещё целуешь парня из компьютерного отдела перед уходом, благодаря за шоколад и добрые слова, которых тебе так не хватало. А он ухмыляется застенчиво и невинно. Эти слова всегда срабатывают, когда люди забывают, как говорить.
Мне очень хочется сказать тебе, что мне, фиалкам, комоду, глобусу… Что… да, что нам тебя не хватает! Хочется снова найти на антресоли рваные старые кроссовки и утащить тебя вечером танцевать на набережной, а потом купить огромный букет багровых роз и засыпать тебя с ног до головы. А ночью сидеть на балконе, хрустеть ломтиками зелёного яблока в сахаре и придумывать имена звёздам…

- Ты дома?
Я не расслышал, как ты вошла.
- Да. Борщ на плите, я мигом. Устала?
- Ага-а…
Ты сидишь на тумбочке, разминая затёкшие ноги – туфли натирают тебе пятки, нужно смазать и заклеить… У тебя новые очки, тонкая продолговатая оправа и чуть затемнённое стекло. Завтра ты скажешь, что решила не отращивать волосы дальше.
- Моё начальство – дураки.
- Почему сегодня?
Ты не отвечаешь. Ты устала, тебе некогда, тебе нужно ещё дописать два отчёта и посмотреть, как там наш заказ на новую люстру. Я выбросил огарки, как ты и просила, оставив один для раскройки.
- Меня так всё это достало… Они опять инчарджа сменили, а он требует сдачи показателей даже от анэссайндов.
Горячий борщ, кусок свежего чёрного хлеба, огурец, зелёный чай. Ты ешь, не поднимая глаза. Я некстати пытаюсь найти за ухом карандаш – его там давно нет, ты сказала, что это не смешно и я выгляжу нелепо.
- Уроды.
Наверное, я тоже немного вещь. А может и много. Со мной ты тоже не говоришь теперь. С собой – да, это нормально. Ты всегда трезво оцениваешь себя, и когда у тебя находятся минуты поговорить о творчестве, ты можешь точно сказать себе, с чем ещё поработать, без пустых восторгов и бесполезной критики от дилетанта.
Мне хочется немного твоего внимания. Но играть в «а помнишь», наверное, не нужно. Зачем помнить? Надо жить будущим. Скоро у тебя стажировка в иностранной фирме. У меня – тоже, и нам придётся месяц пожить отдельно. Я знаю, что мне не к кому будет возвращаться. Тот паренёк из компьютерного отдела тоже едет – мне сказала девушка с тёплыми нежными губами. Она, наверное, много врёт. Тоже.
- Ты ел?
- Да.
Кивок самой себе. Ты так и не подняла глаз от тарелки.
Извини. Я больше так не могу.

Виз, Скорп - замечательные рассказы. Такие разные, но странно, чем-то очень схожие.
Про летний бал и фейри - идеальный рассказ об идеальном. Единственое, самая концовка мне показалась чуть запутанной (в словах). ВиЗету пора выпускать сборник))).
Скорп, очень хороший рассказ о чувствах. И даже без всяких "единственное, что..." Вспомнился рассказ Хигфа о вещах и фее. Здесь заметно обратное, когда парень еще "слышит вещи", а его девушка уже нет... Но - мне показалось, что она могла увлечься делами и даже возможно ради того самого парня... Как им опять понять друг друга - самый нерешенный вопрос.

Спасибо за оба рассказа, рад, что прочел.

Скорп,
мне вещь понравилась, но не сама по себе, а двумя возможными развитиями, как-то сразу всплывшими в голове: одно в духе ванписа, второе - "Разрушить Илион" из сборника фантастики девяностых. Само по себе - как плохо отпечатанная фотография: слишком двухмерно.

Ри,
мне кажется, оно не дотягивает до собственного сюжета. Очень жжшный стиль, много откровенной травы, причем не в том смысле слова, которым обычно хвалят. Но идея и общая композиция мне понравились.

В "Мансарде" на столе возле входа лежит одинокое письмо. Хозяйка берет его в руки, смотрит на котов, вздыхает:
- Мало.
- Много, - возражает, приподняв ухо, компактный фиолетовый кот.
- Достаточно, - веско откликается с подоконника другой, толстый и черный. За его спиной в небе прорезается блеклая звезда.
Женщина открывает конверт и кладет рукопись на стол.
- Достаточно, значит, достаточно. Найдется, кому прочитать.
- Открываемся, что ли? - зевнул с подоконника крупный кот.
- Пора.
В ответ ничего не звучит, но за стойкой начинают, вторя звездам, зажигаться толстые красные свечи. Крупная фиолетовая кошка, держа длинную спичку в зубах, прилагает большие усилия к тому, чтобы не опалить усы. Свечи бросают отблески на полированное дерево и выхватывают из густеющей тени сладости, красиво расставленные по полкам.

ВЕЧЕР ОДНОЙ РАБОТЫ

Неизвестный автор.

Душное соло крыш

Он не помнил, когда это началось.
Он брел по горячей, выжженной солнцем траве, нелепо раскинув руки, как по невидимому канату.
Откуда-то с неба, блеклого и почти белого, слетались бабочки - и садились на плечи, запястья, ладони, облепляя их белесым покрывалом дрожащих крылышек. Они не боялись его, и он чувствовал себя цветком, по невыясненной причине способным ходить. Вспоминать не хотелось. Хотелось идти дальше, к силуэтам блестящих лопастей ветряных станций - там, на горизонте - и не дышать. Чтобы ненароком не спугнуть бабочек.
Аверс закрыл глаза.
Почему-то ему вдруг показалось, что это его последнее лето.

- Почему - последнее?
Они с Драконом стояли на крыше, в молчаливом сговоре стараясь не опускать глаз. Внизу было холодно - там у корней домов оседал туман, в котором терялись люди. А здесь - было рукой подать до солнца.
- Не знаю, - Аверс сел на край, свесив ноги, и заставил себя осторожно заглянуть вниз, чувствуя, как сердце медленно подбирается к горлу. - Просто... такое ощущение.
Дракон меланхолично курил, пуская дым тонкой жемчужной струей, словно оправдывая свое имя. Его до невозможности красное, рассеченное трещинками глиняное лицо было совершенно непроницаемо, и уж он-то точно не боялся смотреть вниз. Просто не любил.
И ответ ему, по большому счету, тоже был не нужен.
Ответ был нужен Аверсу. Как острый крючок, способный подцепить щекочущее ноздри беспокойство – и выдернуть его наружу. Но солнце жгло висок, и слова плавились в теплое солоноватое желе; Аверс катал его на языке, морщась от привкуса раскаленного металла и фальши.
- Просто все становится... резким. В этой чертовой мешанине выбеленной травы и парящего асфальта ты вдруг начинаешь различать детали – словно жизнь стала чередой фотографий.
Он оглянулся через плечо. Дракон молчал, стряхивал пепел с дотлевающей сигареты и смотрел сквозь небо. Казалось, он не слышит.
- Ты отмечаешь щербинки на раскаленных камнях и сколы ракушек, что подбираешь у взморья, а листья платанов, зацелованные жарой, обретают особую горечь, Тебе кажется, что они сгорают в последний раз, но это не так. Это ты – сгораешь.
Молчание становилось невыносимым.
- Ты знаешь, как это? – Аверс зажмурился, опустил голову и резко открыл глаза. Далекая земля качнулась внизу, заставив вдох рассыпаться в горле стеклянной крошкой.
Дракон молчал, иногда кося в его сторону прищуренным янтарным зрачком - так он показывал, что слушает. Аверс откинулся на спину, разбросав руки по теплой черепице и стал смотреть, как медленно, погружаясь в город, тонет солнце.
- Раньше казалось немного неуместным - радоваться лету, - произнес он, пытаясь сделать вид, что говорит сам с собой. - В конце концов, все были так счастливы, что ты чувствовал бы себя немного предателем, если бы забыл, как любил мертвые листья и холод снега на пальцах. Это было... неправильно? И ты ждал, пока оно не пройдет, тихо про себя думая, что это слишком много тепла, и ждал осени - чтобы вспоминать о нем.
- А теперь осень не наступит, - отозвался Дракон, щелчком пальца выбрасывая догоревшую сигарету. - И ты хочешь забрать с собой это солнце, небо, плач цикад и запах азалий - и жалеешь только, что не понял этого раньше.
Аверс приподнялся, недоверчиво воззрившись на неподвижное человеческое изваяние, с сожалением следящее за полетом окурка.
- Это носится в воздухе, - хмыкнул тот, отворачиваясь к закату, и не замечая более уже никого.

На крышу выбралась Джил, приглушенно ругаясь сквозь зубы - телескоп никак не хотел пролезать через чердачное окно. Он спросил, не рановато ли для звезд, и предложил понаблюдать за мифологическими существами на примере Дракона, столь же далекого от них, как Альфа Веги - "может, хоть так различишь, есть ли в нем жизнь?" Она фыркнула, отмахнувшись, и попыталась укрепить на покатой крыше треногу, которая никак не хотела держаться и съезжала вниз.
Джил была похожа на бродячую кошку – если только кошки могут быть влюбленными в звезды. Крыша была ей домом, ночь была ей сердцем; телескоп, нацеленный в темную синь, сжимал бесконечность – и небо становилось ее глазами.
- Тебе не казалось, что лето... - Аверс следил за ее рваными движениями, ощущая лопатками тепло уходящего дня, пропитавшее черепицу насквозь, - что лето всегда фальшиво? В этих жарких ладонях – яд.
Но почему сегодня я так хочу быть отравленным? – закат растекался по городу, по венам; закат рождал слова, тающие в подвзошье, слова, которые невозможно было произнести.
Джил дернула плечом; телескоп непокорно рвался из ее рук – и это было важнее лета, важнее яда, и уж точно – важнее Аверса с его бреднями. Она тоже не слышала его сегодня – потому что июль сыпал звезды горстями, и нужно было успеть подставить ладони.
Тогда ему захотелось уйти.
Прочь.
В никуда.
В зной, слегка разбавленный сумерками. В ветер, обжигающий лицо затаенной памятью дня. В горячую пыль, струящуюся по улицам.
Он знал, что останется.

-Потому что лето давным-давно ушло, - каким-то образом Дракон оказался пугающе рядом, почти вплотную, и шелестел своим страшным шепотом в его ослепшее лицо. - Ты упустил его. Слишком много думал о верности и предательстве. Слишком мало пытался жить. А теперь - уже поздно, и остались только цикады, провожающие его, и стаи воздушных змеев, вырванных из рук, и душно, и нельзя дышать - потому что слишком поздно...
Глаза Дракона были стеклянно-безумными.
На его языке это означало, что Дракон плачет.
Аверс моргнул, пытаясь вспомнить, когда же кончился закат. Когда солнце вылило весь кармин на остывающий город, куда сгинула ночь, обещавшая прохладу, и почему, в конце концов, вместо крыши под ногами – растрескавшаяся, спекшаяся в камень земля. Словно кто-то перемотал пленку, и следующий кадр был жарой – снова. Болезненно-ненавистной. Болезненно-желанной.
- Поздно для чего? - он запрокинул лицо, чтобы ослепнуть. Свет раздробил глаза в хрустальные брызги и стал темнотой.  – Для чего может быть поздно, если времени – нет? Если ночь  снова становится днем, едва успев начаться? 
Он шагал, не глядя, пытаясь босыми  ступнями нащупать трещины - и идти по ним, как по нитям. Почему-то это казалось важным – ожоги земли, бьющие в подошвы болью.
- А если все не так, и лето не кончится никогда? – усмешка обожгла губы. – Пока все вокруг не выгорит в пепел...

- Тсс. - мягкая, ледяная ладонь легла ему на губы, заставляя задохнуться непрорвавшимся выкриком. Он не помнил, как и когда, но было темно - и они шли по ночному раскаленному шоссе, безлицые силуэты, молчаливые и отстраненные, каждый - смотрящий в пустоту, и рука Льоу была бледной, похожей на мертвую, а он, как всегда - улыбался.
Шоссе казалось рекой, оно несло и несло свои черные, пахнущие мазутом волны куда-то за горизонт; плыть по ним было легко до странности – будто нет ничего вокруг. Нет начал пути и конца. Нет обочин, поросших пыльной полынью. Нет слов, что саднят в горле.
Тсс – и он молчал, ощущая, как ночь наполняет собой его легкие. Душная, липкая, приторная ночь – она превращала его в сладостно тоскующий Монгольфьер. Излохмаченный канат, притянувший его к земле, вибрировал, и Аверс был одновременно здесь и не здесь. Всегда – между.
Льоу улыбался; его улыбка казалась застывшей, как желе.
Ты тоже фотография, думал Аверс, но – Тсс – его голос не разрушал хрупкой звенящей  тишины. Ты тоже живешь от кадра до кадра, перематывая себя. Как я. Как все.


- Так и есть, - Льоу кивнул непроизнесенным мыслям, не отцепляя с лица жуткой, пришитой, приклеенной улыбки - он шел мягко, породнившись с ночью, и шаги его были неслышны, как поступь лунных лап. - И пленка кончается невозможно быстро, и с каждым разом ты надеешься увидеть что-нибудь настоящее - как все кончается.
Мир кренился в пустоту - как будто они не шли, а падали, и мягкая, холодная ладонь успокаивающе лежала на лбу, и глухой шепот отзывался боем в висках: это просто момент отчаянного страха, когда рвется пленка и вцепляешься в воздух, стараясь удержаться.
- Ты помнишь, каким все было когда-то?
Открывать глаза не хотелось. Аверс помнил ночь, дорогу, и смеющегося призрака; ему было хорошо, и он не хотел никого видеть. Он чувствовал ветер на лице и приглушенный стук колес где-то - и этого было достаточно.
- Нет, - честно ответил он. - Когда приходит ночь, она приносит мою амнезию. Я ничего не помню, кроме темноты, дыхания и дождя. Каждое предыдущее лето, если оно было когда-нибудь на самом деле, невозможно запомнить - оно погибает в подвалах памяти без солнечного света.
- Ты знаешь, что будет, если слишком долго задержаться здесь?
- Да, - кивнул он.
И сразу подступила глухота. Будто разом обрубили тонкие корни звуков, проросшие из тьмы; обернули пыльным бархатом, глотающим далекие голоса поездов и нервные перебранки кузнечиков. Просто ночь – хотела слышать. Ночь, поймавшая их на крючок, была безумной – и в звучащих словах ей чудилось родство.
- Да, - повторил Аверс, не слыша самого себя. – Ты выцветешь. Истечешь, как песок в часах, незаметно теряя краски с каждой песчинкой. Теряя воздух. Теряя – себя? Сначала ты станешь блеклым, и, говоря о тебе, они будут пытаться вспомнить уже не лицо, а хотя бы отдельные черты. Твои глаза будут казаться им прозрачно-серыми, твои руки – прозрачно-тонкими, твои губы – прозрачно-сухими. Потом перестанут видеть – тебя ведь и нет как будто?.. Ты будешь маячить где-то поблизости, но, смутно ощущая присутствие, они будут прорезать тебя взглядом – равнодушно и больно. Затем ты и сам поверишь. И твои шаги уже не примнут травы.
- Да. Ты станешь пеплом высохшего одуванчика, тебя унесет вздохом - и еще до того, как упадет первый снег, они забудут твое имя.

- Ав! Кто-нибудь, разбудите его, он уже готов воспарить в небо!
Его расталкивают, смеясь, беззлобно подначивая и попутно вытаскивая из пальцев бессознательно сорванный серый цветок. Они - у подножия ветряной станции, и отсюда она кажется огромной - белоснежная колонна, на вершине которой неторопливо вращаются лопасти, прорезая жаркий дрожащий воздух. Гильберт и Льоу пытаются поднять Джил наверх - она шипит, как кошка, когда ей страшно - и прижимает к груди бесценный телескоп. Остальные прячутся в тени ветряка, куда утаскивают и его - и где-то далеко, в изжелта-жженой траве виднеется, как всегда, одинокая фигура Дракона, который смотрит в никуда.
- По-моему, он перегрелся.
- Кто-нибудь, бросьте воды! Ав, ты как - в порядке?
Ему накрывают лоб мокрым полотенцем и обеспокоенно смотрят. Он слабо улыбается и позволяет держать себя за плечи и поить водой, а еще - пытается вспомнить сон, который привиделся ему. Это очень важно - рассказать этот сон...
- Мне на мгновение показалось, - шепчет он, с трудом вытаскивая слова из тумана памяти, - что вы все - ненастоящие. Что можно протянуть руку, и она пройдет сквозь вас - как через тень...
Аверс вдруг замолкает. Потому что веселое беспокойство на их лицах сменяется судорогой боли.
Он торопится досказать, чтобы стереть эту боль, чтобы вычертить заново прежние черты;  он сделал бы легкомыслие своим божеством и приносил ему жертвы – лишь бы не видеть никогда терпкой горечи в уголках губ.
Слова щекочут гортань рваными крыльями и вырываются искалеченным шепотом.
- Это все сон... Тень сейчас может только присниться, – он хочет улыбнуться, но щека дергается, превращая улыбку в гримасу. – Ну что вы смотрите так, как будто кто-то умер? Джил, хоть ты скажи этим оболтусам!
И видит руки, сжимающие телескоп. Не привычно - крепко, бережно, мягко, а судорожно и пьяно. И понимает – нет, не скажет.
А солнце лижет виски, обжигая жарким дыханием. И хочется обратно в сон, в котором все неправильно и душно, в котором он говорит много больше, чем понимает. В сон, в котором есть тени, и эти тени – люди. Его люди. Но хотя бы на него не смотрят там, как на смертельно больного.
...он пьет теплую соль из прозрачной бутылки, и не верит, что у воды может быть такой приторный, такой отчетливо железистый вкус.
Я умер – думает он. Я умер во сне, и теперь вода никогда не будет холодной.

Он был безголосой тенью, пришитой к небу.
Он чувствовал себя здесь чужим. Они шли всего на пару шагов впереди, вдвоем, держа светлячков в ладонях - и если протянуть руку, то можно было бы коснуться плеча или волос.
Что-то подсказывало ему, что стоит это сделать - и все тут же исчезнет.
Они его не слышали. Даже не замечали.
- Перестань наконец, - глухой, хриплый шепот, с оттенком раздражения. - Полтора года прошли для всех, кроме тебя.
Светлячки отчаянно бьются в клетке пальцев - но ладонь наготове, и быстро, но бережно сжимается, пряча маленького мерцающего ангела от ночи.
- Не для всех. Нет, я справляюсь, ты же знаешь. Просто иногда, в такие дни...
- "...Если бы он был здесь, ему бы понравилось", - горько, с плохо скрытым сарказмом бросает первый. - Думаешь, остальным легко? Они пережили и смирились - даже Джил. От нее я бы еще ожидал, но ты...
- Вот именно, Джил, - помедлив, словно нехотя, кивает собеседник. - Она словно научилась смеяться. Почему-то это стало пугать меня - до дрожи.
Прекратите, наконец! – хотелось крикнуть ему. Прекратите говорить так, будто меня здесь нет, будто меня нет – вообще. Но вместо этого, он покорно брел следом и слушал разговор – один на двоих, в котором не было место третьему.
- Иногда мне кажется... – пальцы раскрываются, выпуская плененных светлячков на свободу, - Иногда мне кажется, что он говорит со мной. В такие дни, как сегодня, когда лето становится невозможным, когда мир плавится и вытекает, как свернувшийся белок. Бред, конечно. Но каждый раз, когда он стоит на крыше, мне кажется, что небо разверзнется метелью. Прямо сейчас, посерди июля. И я знаю, что в следующий миг он сорвется – и кричу в пустоту. Ведь на крыше никого нет. Кроме, - он усмехается – тепло и чуточку вредно, - Джил с ее телескопом. А уж она-то точно далеко от края.
- Ты слишком много куришь, - отвечает Дракон, единственный из всех, кто никогда не расстается с сигаретой.
Почему-то это кажется смешным, и Аверс фыркает, не сдержавшись. Они оглядываются. Оба. Разом.

Они долго смотрят, не говоря ни слова, и в какой-то момент Аверс готов поверить, что они и правда никого не видят, и все, что есть для них - это темный ветер с далекого моря, едва уловимо пахнущий солью.
- Держи! - кричит ему Льоу, падая в траву и раскидывая руки, и перепуганная стайка светлячков бросается ему в лицо перед тем, как неотличимо смешаться со звездами. Он снова, почти против воли, чувствует, как ему хочется улыбнуться - и садится рядом, хватаясь за протянутую руку. Земля кажется необыкновенно теплой, и в сумке у Дракона откуда-то оказывается пара слегка помятых яблок, которые они делят на троих. Дальше идти уже не хочется, и Аверс предлагает остаться до утра. Ему снова кажется, что стоит уйти - и эта ночь оборвется, как небрежно вымотанная фотопленка.
Они лежат на склоне и смотрят на небо, каждый - в своей тишине, изредка рассеиваемой словами.

Потом кончился и этот сон; Аверс жалел о нем, как о единственной настоящей яви. Рядом не было никого – впервые с тех пор, как... Он не помнил. Казалось – просто впервые. Он странно чувствовал себя в одиночестве, словно небо обступило его со всех сторон, закружило в белых слепящих звездах, заставляя идти, покачиваясь и слепо выставив ладони.
Звезды были холодными. Звезды обжигали пальцы и ранили веки. Звезды застывали в ресницах искрами.
Аверс брел сквозь небо наугад – на запах травы, солнца и яблок; где-то за головокружением начиналось лето. Последнее. Несуществующее. Бесконечное.
Он никогда не любил лето. Оно было полно памяти. Все то, что тщательно пряталась в бездонных углах незабываемого, все замерзшее и похороненное – таяло, кипело, и звучало в воздухе.
Он никогда не любил вспоминать. О том, что могло быть, о тех – о самом себе. Он придумал себе игру, в которой каждое лето он засыпал, как зверь, и видел сны о чужих и далеких людях, не являющихся собой.
Когда цветы замерзали, он просыпался.

Узкая, чуть покатая крыша – двенадцать на двадцать шагов. Разбросанные вещи, что-то красное. Чья-то брошенная, грубо вырезанная деревянная дудочка. Чуть ближе к краю. Он осторожно перегнулся, заглядывая вниз.
Где-то на асфальте была вырисована с трудом различимая фигура с раскинутыми руками. Дети. Расчерченные поверх классики. Шумная игра, взрывы редкого смеха, напряженно сжатые губы того, кто прыгает, пытаясь удержаться на полустершейся грани.
Аверс сел на краю парапета, подобрав свирель. Он попытался извлечь из нее наугад несколько нот – но та молчала.
Все равно он не умел играть. На дудочке. В классики. С людьми. Только с высотой, всегда – с высотой. Это казалось забавным – обмануть собственный страх.  Сидеть на самой кромке, ощущая, как ветер щекочет горло – изнутри.
Воздух, медовый от солнца, казался дрожащим и вязким, и поэтому было совсем не страшно. Казалось, шагни вниз, и будешь не падать – плыть к земле, барахтаясь в липком мармеладе.
Ему вдруг стало скучно. Стоило выбираться из снежных звезд, чтобы сидеть одному на крыше, так до конца и не поняв, где кончается сон?
Ему снилась одуряющая, ненавистная жара – и разговоры с самим собой в разных лицах. Банальности обретали особый смысл и казались вечной истиной.
Ему снился холод, льдинки под кожей – и крылья, раскрывающиеся навстречу метели. Раскрывающиеся – но так и не сделавшие взмаха.
В обоих снах ему было душно. В обоих – не хватало воздуха. Но в первом, по крайней мере, были люди, и Аверс, зажмурившись, повторял имена - призывая тени из слепящего солнечного ада.
Тени откликались голосами; он не спешил открыть глаза – так проще было верить в память.
Кажется, он упустил момент, когда неосторожным толчком ветра в спину его качнуло немного вперед, в висках гулко и тревожно звенело, и все вдруг стало нечетким, размытым - и через мгновение он сорвался – выдираясь из сна, крича, и последним имеющим смысл движением отбрасывая в сторону свирель – чтобы спасти хотя бы ее.
Он успел испугаться.

Удара не было.
Просто еще один сон – рваный, несвязный, спрятанный глубоко в страх – но все-таки сон.
Он шел, не чувствуя солнца, и вспоминая себя. Вспоминая, что он – дикая память, растаявший дождь, день, который хочется стереть из жизни – и который непрошенным восстает под немые звуки свирели.
Он улыбнулся.
Теперь он знал, что это действительно последнее лето.
Для того, чтобы вернуться – и снова уйти.
Они стояли на крыше; солнце гладило их тени, путаясь и сбиваясь со счета. Теней получалось на одну больше.
Для того, чтобы перемотать фотопленку.
Они говорили, и эхо вплеталось в голоса болью, пока не лопнуло на ветру.
Для того, чтобы забыть – и быть забытым.
Они уходили – иными, словно заново учась беззаботности у бесстыдно синего неба.

Для того, чтобы отпустить себя - или кого-то еще.

Сообщение отредактировал Соуль - 3-08-2011, 15:24

Закончив со свечами в витринах, Юкари - а именно так звали старшую из двух фиолетовых кошек - расставила еще по одной на каждом из столиков. При скупом свете было немного трудно читать, но белая бумага окрашивалась в золотистый оттенок старости, а буквы на ней оживали и слегка подрагивали при каждом движении легкого пламени. В такой атмосфере было легко вообразить что-нибудь... волшебное.
Единственным, что портило магию и расстраивало таинственность, был листок с небольшим списком имен, еще с утра висевший на деревянной доске объявлений. Каждый из перечисленных в нем гостей нарушил правила "Мансарды" тогда, когда хозяев на вечере не было. Одно имя было написано дважды. Кошка долго смотрела на злополучный бумажный квадратик, потом вздохнула и содрала его лапой прочь. Волшебство - так волшебство. Пока не сгорят все свечи.

Тем, кто проштрафился на союзном вечере Мансарды и Граней, дается еще один шанс. Напишите рассказ или рецензию до следующего вечера, и ваше имя будет вычеркнуто из списка.

Мансарда снова в строю и принимает работы.

Сообщение отредактировал Кысь - 3-08-2011, 15:46

Душное соло крыш

Иногда испытываешь какое-то странное ощущение, или не странное, а приятное, и не ощущение, а вполне себе чувства к кому-то или чему-то. Или мысли какие-то приходят в голову, или совершенно вдруг из ниоткуда рождаются идеи, о которых раньше и не думал. Или наоборот: очень долго обдумывал. Да так долго, что уже и забыл когда это началось. В общем, случается нечто подобное и тут же хочется об этом рассказать, спеть или написать рассказ. И рассказываешь, поешь или пишешь рассказ... а тебя не понимают. Не понимают не из природной глупости или личной неприязни, или потому что слушать не хотят или читать, а просто и исключительно по той причине, что слушатели или читатели просто-напросто не испытывали тех же эмоций. Не слышали, не видели и не чувствовали того же. Потому и ускользают от них образы.

Вот именно так я себя и чувствую с этим рассказом. Я его не понял. Не потому что читал невнимательно или из-за другой подобной причины, а потому, мне кажется, что для автора он что-то значит, на чем-то основан и что-то отражает, а для меня - нет. Наверное, я просто недостаточно осведомлен о сопутствующих событиях, эмоциях, пейзажах или чем-то еще, что автор знает, а я - нет. И рассказ этот, я уверен, автору важен и близок, но лично мне - нет. Поэтому мне трудно судить об общем качестве работы, завихрениях сюжета, интриге и о чем там еще судят в таких случаях. Однако, мне понравился один момент, и его я выделю особо:

Шумная игра, взрывы редкого смеха, напряженно сжатые губы того, кто прыгает, пытаясь удержаться на полустершейся грани.

Написано довольно здорово :-)

Конец мнения.

Сидя за столиком, пьет холодный фруктовый чай

Пожалуй, я в чем-то соглашусь с предыдущим автором. Здесь слишком много ощущений, и непонятно, было ли что-то на самом деле и было ли это самое дело. Я люблю, когда мне все-таки поясняют или дают ощутимый для меня намек, где глюки, а где - нет. Иногда бывает, ощущаешь сразу, потому что - твое. Здесь это со мной произошло лишь местами, тот самый резонанс, а рассказ большой. Слишком большой, чтобы было легко продираться через нагромождения образов. Язык, конечно, хорош и образы красивы и не затерты. Пожалуй, я знаю безымянного автора.

В дверях Мансарды показалась некрупная ярко-фиолетовая кошка. Морда у кошки была при этом откровенно счастливой, а из пасти свисало целых два конверта. Оба были церемонно переданы сначала крупному коту на подоконнике, потом, с одобрительного кивка, бессменной владелице миниатюрной кофейной стойки. Та неодобрительно покосилась на сестру по виду: края одного конверта успели выцвести, а марка слегка отошла от дневной жары.
- Мне не хотелось снова нести только одну, - боевито парировала четвероногая почтальонка.
- Скажи уж, колбасный магазин на соседней улице закрылся всего пять минут назад, - вздохнула ее старшая сестра. - Ладно, пора и нам открываться.

Вскоре одинаковые копии двух произведений легли на чуть подсвеченные свечами столики.

Из жизни героев и их авторов
(Мышара)

Холодная решимость промелькнула в его глазах цвета холодной стали, рыцарь опустил забрало и, обнажив меч, твердым шагом направился к разверстой пасти пещеры, что чернела в скале. Обугленные камни и россыпь костей у порога свидетельствовала о том, что обитающая в пещере тварь не только не отличается миролюбием, уважением к противопожарной безопасности, но и плевать хотела на диету. Как минимум десять свежеобглоданных скелетов украшали панораму. Желания детально уточнять эту статистику у посетителя не возникало.

Более гнусной, кровожадной и жестокой твари никогда не знавали эти места. Пасть ее извергала смрад и пламя, когти без труда крошили гранит, а хвост пробивал самые прочные стены. Слава об ужаснейшем из драконов облетела все королевство, но лишь один смельчак нашел в себе смелость противостоять ей, и теперь проклятая зловонная гадина доживала последние минуты, ибо закованный в латы герой пересекал площадку перед входом.

Стиснув в ладони нашейную ладанку, рыцарь прошептал что-то и мужественно ринулся навстречу победе или смерти...

- Ээээ нет, братец, я туда не полезу. Ты как хочешь, а я на такое дело не нанимался, мне эта тварь не мешает, сидит себе в своей пещере и пускай сидит, я не из этих мест, она мне вообще не сдалась, понял? Не полезу я туда, хоть бы даже просто поздороваться. - Решительность во взоре рыцаря стала больше походить на вызов, а поза "запорожца за Дунаем" - руки в боки совершенно не вязалась с его героической драконоборческой миссией.

- ????

- У меня, что акцент? Я сказал - ищи другого дурака с драконом кувыркаться.

- Стоп, стоп, стоп! Я твой автор, я тебя написал, иди в пещеру.

- Тебе надо ты и иди. - Он стянул с головы шлем и наподдал ему, подлец, ногой так, что тот с грохотом улетел за камни.

- Послушай, приятель, если бы не я, тебя бы вообще не было, лезь в пещеру, я кому говорю?

- Знаешь что? Если смотреть на вопрос с этой стороны, если бы не ты, то этой твари тоже бы не было, а весь этот народ, который истребляет дракон, которым жжет посевы и режет скот - жил бы себе и горя не знал. И уж подавно я бы сейчас не лез на обед к этому чешуйчатому диггеру.

- Этого народа без меня бы тоже не было!

- Я не думаю, что они были бы в претензии, по крайней мере, их бы никто не жрал. Думаешь приятно строить планы, работать, влюбляться, а тут какой-то недоумок взял и написал, что тебя съел дракон и, каков нахал, еще требует за это благодарность! Не на того напал! У меня, между прочим, есть личная жизнь. Я кузнецу червонец занял, под проценты, невесту себе присмотрел, красавицу, дочку фермера... какие у нее гру... душевные качества! - Герой мечтательно вздохнул.

- Невозможно! Рыцарь не может жениться на какой-то дочке фермера, ты дворянин, это положение, это ответственность, в конце концов. И вообще я тебе разрешал? Ты у меня спросил?

- Вот еще! А ты кто такой, чтобы я отпрашивался? Что ты для меня сделал? Притащил к огнедышащей гадине на стол? Благодарю покорно. Ты мне вообще, откровенно говоря, не нравишься.

- Ах так? Я ведь могу написать, что в плену у дракона находится некая девица фермерского происхождения. Вот и будет тебе стимулирующий фактор.

- Это не стимулирующий, а шантажирующий фактор! Только попробуй такое написать и больше меня не увидишь! - Мой герой обозлился не на шутку, зря я, наверное, так про крестьянку... да что же это в конце концов такое? Это переходит всякие границы!

- Ты что не понимаешь? Ты портишь мне сюжет, я пишу книгу, ее будут люди читать, у меня нет времени с тобой сейчас перепираться.

- А меня вообще невеста ждет, я пошел. - И ведь пошел, меч бросил, гад, а ведь меч-то с именем, историей, заговоренный, я эту историю, как дурак три дня продумывал.

- Стой! Что если я тебе заплачу? У драконов сокровища обычно бывают, я напишу тебе награду.

- Сколько? - Остановился - хороший знак.

- Ну, не знаю, куча... кучка золота с каменьями, он все же не у замков дань собирает, а у крестьян.

- Ну во-первых: не кучка, а куча, а во-вторых: две.

- Послушай, это бред! Зачем дракону две кучи золота, даже если у него есть золото на две кучи, он все равно сгребет их в одну - так удобнее на ней спать.

- А, то есть ты в его повадках так хорошо разбираешься, да? Ну в таком случае может сам пойдешь и пристукнешь его? Представляешь, рискнешь жизнью и получишь ЦЕЛУЮ кучку золота. Мы хоть отдохнем от тебя. Может быть нам повезет, он тебя сожрет, а нам двойная выгода - от тебя избавимся и дракон отравится. - Рыцарь в сердцах сплюнул, как будто я не выдумывал ему родословную до двенадцатого колена, а вырядил в доспехи пастуха.

- Слушай, я не писал тебя таким хамом!

- Скажите пожалуйста! Воспитанием не угодил? Я личность, к твоему сведению! У меня свои интересы, характер, цели и планы на будущее, думаешь приятно плясать под чью-то дудку? И добро бы человек был хороший, так ведь ты, стервец, то в болото, то на войну, то вот ящеру в пасть засунешь. Соратников раз, два - в могилу, рыдай как дурак, клятвы давай об отмщении. Любимую что ни книга, какой-нибудь хмырь похищает, а ты бегай, вызволяй, притом, что заявление в церковь совсем с другой подавал и дома тебе еще объясняться, куда тебя носило, по какой надобности и чьими духами от тебя разит. Нет ну скажи, почему тебе не написать мне хорошую, счастливую жизнь?

- Это никто не будет читать, счастливые жизни скучны.

- Тебе в жизни веселья недостает? Я тебя кое с кем познакомлю - большая затейница, вы подружитесь. Зловонная тварь, это писатель, писатель, это зловонная тварь, совет вам да любовь. - Он был явно горд собой и снова отправился в противоположную пещере сторону.

- Ну ладно, ладно! Две кучи золота, так и быть!

- Вот это другой разговор. Две кучи, а дочку фермера делаешь похищенной в детстве принцессой, которую я спасу от дракона.

- Какая принцесса? Какого государства? Ты историю мира читал? Не было в ней никаких принцесс!

- Не было, так будет, ты же автор, - ехидно прищурился рыцарь.

- Да, но принцессы рыцарям не положены, если уж на то пошло. У принцессы должен быть политический брак, не отдадут ее за простого бедного героя.

- Что значит простого бедного героя? А две кучи золота? А убиенный дракон? А благодарность наконец? Я тебя, может быть, знаменитым автором сделаю, ты мне вообще уже должен как земля колхозу!

- Ну ладно, ладно, принцесса и две кучи, иди уже!

- И никакого огня, у меня на напалм аллергия. - Как бы между прочим добавил он.

- Ну это совсем уж ни в какие ворота не лезет, дракон без огня! Ящерица-переросток, такой две кучи точно не стоит! Принцессы и подавно!

- А у меня по-твоему запасная кожа есть? И каков я буду на свадьбе без бровей?

- Послушай, ты не вполне понимаешь, даже если дракон будет плеваться огнем, владеть джиу-джицу и стрелять из пулемета, я - автор, я напишу, что ты победил.

- Даешь гарантию? А не врешь? Я тебе не особо доверяю после той толпы с ножичками в таверне, только, понимаешь ли, с кружкой расслабился в выходной, а тут толпа гопников как рояль на голову.

- Ну да, да, не могу же я главного героя прихлопнуть в середине книги, лезь же туда, хватит спорить! У меня и без тебя полно проблем, судя по всему, это шизофрения, я ругаюсь с собственным героем!

- Хммм, ладно, уговорил, разомнусь, пожалуй. Давай, начинай там свою бодягу про героизм и решительность во взоре. Иду. - Он добросовестно сбегал за шлемом, меч подобрал, отряхнул и, наконец, отправился на поединок. - Ну что, чудище поганое, выходи на смертный бой!

- Минууууточку! - Донеслось из пещеры...



Эхо
(Nomihin)

Нилу нашему Гейману.

Никто в точности не знает, что тогда произошло. Это то немногое, чего мы никогда не узнаем.
В самый тяжкий момент ненависть к ним достигла своего незримого предела и оставила сердца. Мы больше не проклинали, не чувствовали давящего отчаяния, не желали никому зла. Будто заново родились, сбросили груз прожитых – по их вине - бед.
Но люди уже ушли. Их большие вонючие города пустовали, они не прятались в густых лесах нашей земли, не скрывались в пещерах высоких гор. Исчезли бесследно вместе с нашей ненавистью.
Как и наши дети.
Мы оказались неспособны это принять. Искали ключи и ответы везде, до бесконечности. Наш мир был прекраснее, чем мы могли представить раньше. Даже человеческие города совсем не портили его красоту. А наше время уходило, пусть и не так быстро, как раньше. Хотелось оставить все потомкам, но их не было.
Потом мы нашли его.
Совсем еще малыш, он лежал в высокой траве и плакал. Никто не подошел к нему, не взял на руки и не успокоил. Не тронул и пальцем. Мы долго смотрели на него, а затем ушли.
Оставили его там.
Гадкого человеческого детеныша. Подыхать.
Больше мы не искали.
Скоро они найдут нас сами.



Перед глазами
(Тунгуска)

…шуршит.. что-то шуршит в углу, будто маленький жучок точит дерево… эта мелкая монотонная возня отвлекает и не дает сосредоточиться на вязании: изнаночная, лицевая, накид, изнаночная…что б тебя прищемило - опять пропустила петлю… шт-шт-шт… черт, в самом деле – это невыносимо…

- Тата, Тата, девочка, подойди, пожалуйста! Кто-нибудь скажет мне, что там скребется? Я одна слышу это сухое чавканье?
…теперь еще хуже, вообще, непонятно - с этим слуховым аппаратом никогда не знаешь, орешь ли ты на всю квартиру или шепчешь себе под нос… хи-хи, может это Лаврушка-вредная старушка с третьего этажа ко мне подкоп делает? накинется, отнимет связанный носок, или фотокарточку Сережи… что ты несешь? спятила? ой, можно подумать; эта зараза ему всю жизнь проходу не давала…шт-шт-шт...
или это сон, сон подкрадывается ко мне? тапки войлочные, а я слышу, неужели я теперь могу это слышать? …сволочь, да угомонишься ты, в конце-то концов? …и щемит, как назло…
- Таааааата!!!
…еще раз так крикнешь - челюсть выскочит … а ты крикнула? крикнула!… или нет… не могу понять, вроде рот открывала… вот, дура… так ведь щемит… так не вяжи… шт-шт-шт… может, сплю?…может, Зина капусту шинкует: шт-шт-шт… нож вверх – вниз, вверх-вниз, ввввввввв…
…. ееееерх! – папины руки расставлены широко. - Еще выше?
- Да!!! - визжу, захлебываясь смехом.
Ловит меня, прижимает крепко, целует. Жмурюсь от удовольствия, щетинки колются, щекочут.
Вовка щекочет – сзади, исподтишка, а Сережка злится, нос смешно морщит и смотрит волчонком. Весь урок пялится мне в затылок, в шею - аж печет, рукой закрыть хочется. Не выдерживаю, поворачиваюсь, хочу отругать, обозвать, чтобы прекратил, а у него глаза беззащитные, влажные.
Кольцо одевает, а глаза влажные. Такой красивый, усатый, а глаза, как у ребенка. Всю жизнь так смотрел. Цепенела. Любила? Не любила? Цепенела. И ничего поделать не могла, хотя мама предупреждала.
Мама, мамочка, с мороза румяная, руки холодные, мягкие, легкие. Ерошит волосы, щебечет что-то, а сама торопливо пальто снимает, чтобы ужин поставить скорее.
Скорее, скорее, какая боль, скорее, только бы вытерпеть. Крик, слезы, врачи улыбаются: «Девочка! Поздравляем, мамаша!» Сережа - апельсины, а мне нельзя.
- Нельзя! Стоять! Назад! – конвойный отшвыривает маму, а я не успеваю подхватить ее. Падает в снег, воет, платок съехал. Папа повернул голову, посмотрел, хотел крикнуть, не успел – дверь машины с лязгом захлопнулась.
Лязг, грохот, стены дрожат. Уши зажала, залезла, забилась. Тонко звенит люстра на потолке и срывается в тот же миг. Взрывы стихают, ползу под стол – там лежит кукла. У нее рука оторвана. Плачу. Мама подарила еще до войны куклу с ямочками на щечках.
- Ямочки у него, как у тебя, - Сережа смахивает слезинку и бережно отдает внука дочери. – Господи, счастье-то, какое!
- Счастье. Какое счастье! Вернулся, деточка моя ненаглядная. - Живой вернулся, Пашенька - внучек, - цепляюсь за него, а он улыбается и по голове меня гладит, как маленькую:
- Бабулечка, дома я дома, не плачь, заживем теперь.
- Заживем, бабуль! - Паша качается пьяный, дышит тяжело, лезет в коробочку с пенсией, тельняшка на груди рваная.
– Помяни солдатиков, а останется рублик мне конфеток купи, внучек, - шамкаю беззубо ему вослед, - сладенького очень хочется.
- А, кто любит сладенькое?! А, что я купил?! – Сережа сияет, как начищенный самовар и вываливает на стол конфеты из пакета. – Ты чего? Это же дорого? – вроде сержусь, а сама губы его ищу, чтобы поцеловал, чтобы внутри тепло стало.
…тепло как, надо же… солнышко не видно, а как припекает… облака слепят белые-белые, пушистые…папа с мамой… Сережа руку козырьком сложил - глаз не видно, но мне и видеть не надо, я каждую ресничку помню… что ты радуешься, дуреха? спокойно и скрежета больше не слышно... надо бежать к ним навстречу, а ног не чую… само будто - все выше верх, вверх, вверх..
… жаль только носок не довязала, наверное, выбросят.

Сообщение отредактировал Соуль - 23-10-2011, 8:11

На минуту замирает при виде знакомой вывески и пожимает плечами. Чей-то смутно-знакомый хвост как раз исчез за дверью.
Какого беса - я так давно сюда не заглядывала. А ведь когда в старожилах ходила... Ладно, не будем стоять на пороге.
Открыв дверь, решительно оглядывается и слегка присвистывает от удивления.
Ну ничего себе. А я помню времена, когда тут непротокнуться было. Что время со всеми делает... Зато любимый столик свободен.
Подхватив со столика листок с творениями, прошествовала к бару и, устроившись на высоком стуле, погрузилась в чтение, забыв даже про традиционное вино.

Хм, Мышара, а сколько лет этому рассказу? Мне почему-то смутно помниться, что когда-то давно, несколько лет тому назад, я его уже читала. Или что-то очень на него похожее. Но да это ладно, праздное любопытство. А по сути - не знаю. То ли у меня чего не так, то ли у тебя, но, сказать по чести, я сквозь начало буквально продиралась. Вроде бы оно и забавно подано, и мысль сама по себе забавная (хотя и не новая), но приходилось себя буквально заставлять возвращаться к тексту. Из серии "ну же, детка, ты уже решила это прочитать". Там, где не диалог, предложения кажутся излишне загроможденными, что ли.

Nomihin
Или меня капитально глючит, или ты тоже раньше этот рассказик где-то выкладывал? На Геймана отсылка в кассу, кстати, да. Настроением оно слегка напоминает "Американских богов", но по сюжету зарисовки мне, почему-то, вспомнился еще больше Геймана Артур Кларк. И его "Конец детства", который произвел на меня когда-то сильное впечатление. От этого кусочка веет той же тоской утраты будущего. Мне понравилось и тут, пожалуй, как-то не хватает продолжения и развития мысли. Т.е. из это вполне бы можно развить симпатичных несколько десятков страниц. Не думал на эту тему?

Тунгуска
Если честно - даже не знаю, что сказать. По-началу, пока первые строчки читала, все пыталась понять, что же это за рваная мешанина. Перескакивание с настоящего в прошлое показалось каким-то несколько притянутым за уши - не было той плавности при переходах, которая позволяет подобное легко читать. Дальше, впрочем, с этим дело наладилось - до конца дочитала совершенно без проблем. А вот сюжет, сюжет практически резанул по больному. В жизни и без того слишком много такого, чего бы лучше не было. И беспомощная, всеми забытая старость входит в это число. Читать это лично мне не приятно именно по этим причинам. С другой стороны, люди должны об этом задумываться и делать какие-то выводы - удивительно, но некоторые ничего не понимают, пока сами не окажутся в какой-то ситуации. А книги позволят такую ситуацию смоделировать и примерить на себя.

Есть такие места, самым лучшим появлением в которых, может быть лишь акт совершенно простой материализации. Однако надо удержаться, не дать себе соблазниться притягательным демоническим антуражем, не дать проникнуть густым нездешним запахам, а также мистическими всполохам огня, до этого момента спокойно играющим в камине, нельзя позволить превратиться с помощью воображения в свои собственные картонные декорации. Есть такие места, появление в которых, должно сопровождаться лишь легким покашливанием или нечаянным, пугливым звоном серебряной ложечки о тонкий фарфор кружки (очень старой, хрупкой, полупрозрачной кружки, привезенной издалека, оберегаемой и тщательно хранимой, потому как напитки в ней приобретают иной вкус и цвет), предусмотрительно наполненной добросердечными хозяевами свежезаваренным чаем. Есть такие места, заговорить в которых, можно без напряжения, без тяжкого вдоха, наполняющего грудь смелостью, а с легкой улыбкой, покачивая головой - то ли в знак приветствия, то ли в знак одобрения всему происходящему:
- Мне всегда приятны шалости, мне нравится, когда автор (в данном случае - Мышара) ироничен и умело использует мое восприятие в своих целях. Я начинаю читать и понимаю, что игра началась, но о правилах этой игры мне ничего не известно. Сценарий же хоть и не нов, но симпатичен: сначала мощные, красочные фразы-иллюстрации превращают меня в маленького ребенка, который слушает сказку, высунув розовый нос из под толстого одеяла, потом, за этот же самый нос меня чудесным образом вытаскивают и переселяют в такой знакомый мир взрослых реальностей. Надо сказать, я ничего не имею против. Улыбку вызывал во мне рассказ "Из жизни героев и их авторов" ... и некоторые фантазии на тему, как оформлять трудовой договор с "гнусной, кровожадной и жестокой тварью"... ну, если вдруг захочу ее выдумать... или вдруг она решит, что это я ее выдумала.
Согласитесь, так бывает... Бывает, понимаешь, что образы или идеи искали тебя. Не ты их, а они тебя. Понимаешь, готов служить инструментом, счастлив быть использованным, как двурукий ретранслятор, как самопишущий слепым десятипальцевым методом гуглоноид, но... опасливо озираешься и в тайне жалеешь эту несчастную, сумасшедшую идею, что выбрала не того. Я многим из них говорю: "Не тратьте время, идите к Nomihin(у)!" Он собирает из осколков, реставрирует по памяти и вышивает то темнотой, то светом, словно бисером.
"Эхо"... Нику "нашему" Гейману... Пусть Гейман "не мой", вместе с "не моим" Пратчеттом, пусть я половины не понимаю о чем толкует автор, потому что его миры живут на целое поколение впереди моих, пусть. Мне нравится, просто потому что мне интересно наблюдать, как интересно наблюдать за рисующим человеком. Пробовали, когда-нибудь? Да, да... знаю - они не позволяют этого делать. Но вообразить то мы себе можем.
Заключительный момент - собственное сочинение.
Что, как и с какой целью... С одной стороны тяжело препарировать глубокое переживание, эмоцию. А с другой стороны - очень легко, потому что это, как слезы на людях - ну было и было, что же делать. "Вся жизнь промелькнула перед глазами", - столько раз слышала эту фразу, вот захотелось покопаться. Покопалась, померла вместе со старушкой пару раз. Совершенно не стыдно за белые облака в конце и столь банальное, лубочное восприятие смерти. У моей старушки она и не могла быть иной. Язык ли не нравится, текст ли рваный, скомканный... мне нечего возразить - так во мне это все улеглось, прижилось, что я, честно говоря, как не стараюсь - не вижу по другому. Бабуля, живущая в полной тишине, со своими мышками-мыслями, с переживаниями за всех и вся - за умерших и за живых - робкий реверанс смерти и вполне осязаемая грусть по поводу скоротечности человеческой жизни. Короче, есть в этой вещи для меня что-то дико пронзительное, но я не могу претендовать на то, что она вам понравится.
Поэтому спасибо большое Crystal за отзыв. Как я уже сказала, текст мне кажется легким, ровным, прекрасным, чуть ли не совершенным (шууучуууу), но я его и воспринимаю неправильно... впрочем, кто знает... Спасибо, что постарались увидеть в рассказе что-то хорошее.

На столике не было таблички "заказан", тем не менее сразу за него не садились, поскольку места хватало всем, а тот, кто его любил больше остальных, редко пропускал вечера. В этот раз он был одет необычно для Мансарды, но вполне нормально для обычных улиц обычного города и просматривал список дел.
Отметив какой-то пункт, он уселся за столик и принялся читать.

Мышара
Да, я тоже это когда-то читал, и мне понравилось. Это, в общем, из тех вещей, которые приятно читаются один раз, но вряд ли должны перечитываться - веселое и без особых претензий. Первые строки заставляют слегка морщиться от обилия штампов, но к концу абзаца - началу второго уже ясно, что текст загроможден ими намеренно-пародийно и все тут, в общем, в тему. Из технических недостатков мне бросились в глаза заглавные буква в авторской речи после прямой.
Ненавязчиво-приятно, да.

Nomihin
Без вражды и мести может быть гораздо более пусто и скучно, чем без любви - такова основная мысль произведения. Что ж, она понятна. Чего не хватает мне - немного индивидуальности. Те, от лица которых идет речь, слишком абстрактны - это могут быть эльфы, могут - тролли, а то и вовсе неведомые зверушки. Поэтому сложно им сочувствовать или ненавидеть их. Но понимаю - это, наверное, не претензия к тексту, а особенность миниатюрной формы, близкой к притче.

Тунгуска
Текст-жизнь? Та самая, которая мелькает перед смертью, так? А это не о ком-то из знакомых автора написано? Что-то такое сумбурно-прочувствванно-личное померещилось. Или вживание настолько глубоко... О нем очень трудно отзываться - с одной стороны, тяжело следить за переходами, с другой, он и должен таким быть. В моем восприятии - самая эмоциональная работа этого вечера, а как ее разобрать технически - не знаю.
P.S. Комментарий автора прочитал после написания отзыва.

Безусловно, это был койот - за столиком в самом центре зала. Койот принципиально не садился в углу - столики в углу (и непременно в тени) были Штампом С Большой Буквы, то есть вещью, которую себе позволить этот койот не мог.
При взгляде на него отчего-то сразу становилось понятно, что это скверный, гадкий, отвратительный койот. Самый мерзкий, которого вы когда-либо видели, несмотря на то, что шерсть его была (относительно) гладкой и чистой, когти аккуратно подстрижены, а в желтых глазах была лишь невинность пополам с искренностью.
Пожалуй, это и было в нем самое мерзкое.
Койот сидел и читал.

Из жизни героев и их авторов
(Мышара)
Мне нравится. Штампов рассыпали от души, языковых в том числе - "холодная решимость" в глазах "цвета холодной стали", "смельчак нашел в себе смелость". Немножко пропущенных знаков препинания (не знаю, баг или фича, не уверен). Задумка в духе: "А что сказал бы вам ваш персонаж, если бы мог вам что-то сказать" - не скажу, что воспринимается сейчас вот прямо оригинально (ну там. куча пародий на фанфики о Мэрисью, где с Автором начинают разговаривать Герои), но все равно хорошо. Перебранка с Рыцарем, кажется, затянута чуток - когда всплывает "принцесса", уже не так смешно, как в начале. А вот концовка хороша.
Для почитать и улыбнуться - очень даже ничего, а на большее и не претендует вроде)

Эхо
(Nomihin)
Когда я читал "Младенчиков", мне было очень интересно, куда ушли в итоге и животные, и младенчики. Когда я прочитал "Эхо", стало интересно, куда делись люди. Я считаю, это более чем достойный ответ на геймановскую миниатюрку) Каким-то фиг знает каким образом оказался сохранен стиль первоисточника и трава первоисточника, однако это не выглядит попыткой закоса под - а именно ответом на.
Почему-то сложно написать много слов, когда нравится; ну что б завернуть-то.. Ах да. Я же это читал у тебя в жж. Сейчас вот перечитал - и понравилось еще больше, чем тогда. Молоток)

Перед глазами
(Тунгуска)
Ох, блин. Сильно.
Мне... под настроение нравятся такие вещи, но после них, конечно, не ощущаешь себя легко и приятно и здорово. Все в ритме, выдержано, следишь, как чужая жизнь ходит туда-сюда, как спицы. Вверх-вниз. За счет такого джойсовского-фолкнеровского потока сознания (и из прошлого в настоящее, потом наоборот) успеваешь вжиться даже через маленький этот текстик.
Повредничаю, скажу - вычитать немножко, по мелочи; а зарисовка эта возьмет и станет тогда идеальной, и глаз ни разу не собьется на пропущенной запятой - и цеплять будет до дрожи.
Хотя она и так. Не весело, но спасибо, - я ценю такие штуки.

А я все еще попугай. Тчк.

Из жизни героев и их авторов. В этом стебе стеба ровно столько, что его еще можно и нужно читать и дочитывать. Концентрация где-то совсем рядом с моей планкой терпения, но до уровня раздражения не доходит. Это смешно и абсурдно, будто один из перлов Перловки внезапно стал полноценным произведением. И, конечно, одноразово. Улыбнуло, плюс вполне доставила мысль о том, что же будет делать слабовольный автор, если вдруг абсолютно все его персонажи начнут выпендриваться и жить своей жизнью. Больше сказать и нечего, как бы.

Перед глазами. Одной мысли о старости, инвалидности, жизненном одиночестве и всем таком прочем в качестве темы для прозы достаточно, чтобы я внутренне содрогнулся. Сам, скорей всего, не стал бы писать, совсем не мое. И к чужому написанному отношусь с внутренним предубеждением: тяжело такое написать правильно, очень уж скользко. Не помню, что говорил на это в прошлый раз. Как по мне, очень убедительно. Грустно, задумчиво, страшно, в общем, так, как и нужно было здесь, на мой взгляд. Какое слово из моего ограниченного словарного запаса подойдет? Пробирает. И последняя фраза очень удачна. И не стану я это перечитывать еще раз, точно не стану.

По моему.

Crystal
Выкладывал, конечно. Кларка не знаю, надо будет позаглядывать. А что касается продолжения и развития мысли… Я думал, но есть большой риск запороть то немногое, что получилось, сделать или слишком сложно и укуренно, или чересчур просто и привычно. И вообще без Геймана. Хотя я все равно не забываю.

Тунгуска
И хорошо, что твои идеи такие непослушные, остаются дома, а то бы я их феерически зафейлил, точно тебе говорю. Спасибо!

higf
На самом деле, я так до конца и не решил, кто же все-таки те "они", что в последнем предложении. Если люди, тогда да, без вражды и мести скучно. Если те, кого ждали и искали… То все не так, посложнее. Индивидуальность… мне не хотелось эльфов или их вариаций. В таком виде можно и нф подставить с тем же успехом. И это по-своему неплохо.

Хелькэ
"Младенчики" более всего подходили мне по форме и духу, потому их там больше прочих. Но повлияли и многие другие из сборника. Санта, тролль под мостом… ты знаешь. Да даже упомянутые "Американские боги", которые я читал в то же время, помогли поймать волну. И спасибо, что не закос)

"Некоторые вещи существуют лишь для того, чтобы читатель улыбнулся. И пусть кто-то скажет, что существуют они зря," - так ворчала мышь, проскакивая между лапами, туфлями и сапогами. "Экая память-то у всех хорошая, многоразовая". С этими словами, мышь ловко влезла по длинной ноге барного стула, совершила головокружительный прыжок до стойки и внимательно принюхалась к тарелке с орехами.

- Дада, это я, вижу меня помнят, и даже не просто меня, а отдельные мои продукты творчества. Какая нелегкая уж меня сюда принесла - сие и мне самой неведомо. Знаю я только то, что с тех пор как это вот драконоборческое было написано - ничего больше мной и не писалось. Другие дела, другие интересы, письма с другими целями и смыслами. И тут мы видим пример ностальгии: а умела? А могла? А надо ли было? - мышь почесала за ухом. - Не хватает иной раз, знаете... - она чихнула и будто потеряла мысль.

- Ах да. Тут еще понаписано, мелким почерком на маленьких страничках, как шпаргалки, ей богу! Что мы видим? Люди исчезли, люди умерли, а потом разбрасывают детей, собираются вернуться. Одно печальнее другого. Мне понятна суть, мне не понятна цель. Представить мир без людей? Он не описан. Представить мир, в который люди вернутся - его мы и так знаем. Дать помечтать о несбывшемся? Мне люди нравятся. Не все, но покидать планету я не собираюсь. Я бы помечтала о том, чтобы эти люди с природой договорились наконец. А о таких сомнительных благах, как отсутствие человечества мечтать - слишком недальновидно. Сколько там еще Фукусим рванет без охлаждения и обслуживания? Оттотоионо.

Мышь вздохнула и решительно взялась за орех обеими лапами.

- А в следующем произведении мне понятна цель и суть, непонятна форма. Автор предлагает мыслить в ритме его фантазий, это примерно как зеркалить дыхание. Чаще всего возникает либо гипервентиляция, либо начинаешь задыхаться. Трудно поймать авторскую логику. И только на стадии войны я поняла, что это жизнь у нас проносится перед глазами. Жизнь острая, тоскливая, не разбавленная псевдоромантикой, банальными моментами, которые обычно представляет автор, не переживший такого, а лишь угадывающий. Мне понравилось, только причесать бы все это лохматое, сумбурное. Сделать понятным не только тем, кто по ритму с автором совпал, а каждому, кто захочет прочитать.

И захрустела орехом.

Говорят, в давно заброшенных местах заводится особая тишина. Выдержанная годами, она становится плотной и почти осязаемой: махнешь ножом - отрежешь себе кусок. Но в этом месте тишина была холодной и прозрачной. Стеклянной.

Стекло ломается вдрызг.

Со вкусом подобранное витражное стекло и вправду ломается вдрызг, падает на паркетный пол и разбивается еще раз. Небольшая стальная кошка скрипит, зацепившись за край подоконника красного дерева - ритмично, в такт движений рук её владельца.
Перевалившись за край подоконника, в Мансарду забирается надомник - он худ, одет в черную кожаную куртку, вытертые синие джинсы и видавшие виды берцы. Лицо его прикрывает черная медицинская маска.

Худощавый человек в зеленом костюме возник на по... Пока дали бармену минутку отдыха... Дверь резко распахнулась и раньше, чем она с грохотом ударила о стену...

Вторженец перевел дыхание, коротко оглянулся по сторонам и сел прямо на пол, по-турецки, утирая вспотевший лоб. Достал из внутреннего кармана куртки простецкие сигареты, выбил одну из пачки щелчком и закурил. Заколдованная старой магией (не то, что в нынешнее время) пепельница слоновой кости услужливо пролетела с барной стойки под огонек сигареты. Мужчина кивнул и мазнул пальцем по толстому слою пыли на полу. Потер её меж подушечек, как табак, понюхал, чихнул. Затушил сигарету и мягко толкнул пальцами край пепельницы. Та, совершив небольшой круг над его головой, улетела куда-то за стойку.
- Мне нужно немного света, - сказал он, подслеповато щурясь. Мансарда молчала, канделябры с самыми белыми свечами не двинулись с места. Впрочем, этого и следовало ожидать. Если так пойдет и дальше, начинать придется исключительно при свете полночной луны.
- Пожалуйста.
Один из канделябров было пошатнулся, но быстро был задвинут обратно соседями. Это были старые викторианские канделябры, которые скорее пошли бы на переплавку, чем услужили незванным гостям.
- Вот ведь вредные... Хорошо, допустим. Именем Каллиопы, Эвтерпы, Мельпомены, Талии, Эрато, Полигимнии, Терпсихоры, Клио и Урании, я, гость незванный, но искренний, заклинаю вас - мне. Нужно. Немного. Света.
Тишина, теперь тяжелая и вязкая, длилась еще некоторое время, до тех пор, пока самый тяжелый и старый канделябр - антиквариат лучших времен - не двинулся с места, плавно и грациозно, а следом за ним по воздуху не поплыли все остальные. Мягко опустившись вокруг просящего они один за другим вспыхнули ровным теплым светом.
- Спасибо, - мужчина помедлил и немного робким голосом добавил. - Большое спасибо.
Мансарда молчала. Но слушала. Так внимательно слушают кого-то, кому не слишком доверяют - изучая каждый сдвиг в интонации, каждый полутон оттенка голоса. Тяжелые шторы двинулись под порывом ветра. Мужчина неловко похлопал себя по карманам, что-то едва слышно бормоча под нос.

Можно было появиться каким-либо эффектным образом либо в необычном виде... Поскрипывая ножками, один из столиков заскользил в дальний угол кафе... Девушка долго молчала, слушая текущую беседу...

- Да где же ты... Потерял, как есть потерял. Черт. Ну да ладно. Здесь есть пыль, у меня есть палец. Все должно получиться.
Вытащив из кармана пригорошню разных бумажек - чеки, билеты (счастливые и не очень), вырванные листы из блокнота, обрывки тетрадных листов и зеленые стикеры, он аккуратно сложил их горкой перед собой. Затем обвел их пальцем, рисуя в пыли неровный круг. К кругу вскоре добавилась скоба-рога. Снизу круг был продолжен крестом. Все было готово - остались лишь слова:
- Так... Эм... Блин. Именем... Нет, не так. Я был бы очень рад, если бы... - он замялся и огляделся по сторонам. Непохоже, что его здесь ждали. Непохоже, что ему здесь нужно было находиться. Непохоже... Он откашлялся. - Мне это нужно. Именем всех покровителей искусств и тонких материй, вы, живущие в мире идей, надо мной, подо мной, слева и справа, позади и впереди, во мне и снаружи - прошу вас, дайте мне немного магии. Гостем непрошенным, но искренним, я стою здесь - дайте мне этот вечер и пару недель за ним, пусть загорится камин и воспылают свечи, пусть откроются двери и долетят приглашения - старым и новым, тем, кого знаю и тем, кто неведом. Эээ... Пожалуйста?
Мансарда молчала. Горка бумажек, лежащая перед ним не стала презентабельней. Где-то вдали ухнула сова.
- Чем заплатишь?
- Эмм... Весельем? Ну блин, идея же была хорошая! Немного жаль, что все закончилось... Просто вот так, - он мотнул головой, указывая на закрытую дверь. - Я хотел бы повторить... Еще раз. Самый последний раз. Торжественно клянусь, что замышляю шалость и только...
- Один рассказ посвященный магии.
- Хорошо.
Вспыхнула бумага, превращаясь в пепел. Пепел сложился в тонкие, почти невесомые прямоугольники, тронешь - растают. Изящным серебряным плетением на каждом из них было выведено: "Приглашение". Совершив оборот над головой мужчины, они вылетели в разбитое окно. Проследив за ним взглядом, мужчина, кряхтя, поднялся с пола и пошел за метлой.

Правом недобитого энтузиаста и ностальгирующего форумчанина, объявляю самопальный прием работ в Незапланированный Вечер Мансарды. Правила указаны выше, они неизменны - однако, приемом работ, в отсутствии хозяев, займусь я. Сроки приема работ 09.04 - 16.04. Минимальный отыгрыш желателен, но не обязателен. Спасибо!

Сообщение отредактировал Genazi - 8-04-2023, 15:45

Не просто с магией, а именно Посвященный магии?

/////// Я уж и забыл про эту...фичу(

//// Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.
Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.
Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.
Данные следующего сообщения сохранены. Иногда, при возврате на предыдущую страницу, все введённые Вами данные могут быть утеряны и не сохранены. Вы можете скопировать весь текст и только потом вернуться на предыдущую страницу.

Не просто с магией, а именно Посвященный магии?

//Это не требования к гостям, если ты об этом. Издержки отыгрыша и ролевой порыв.

Lorem ipsum dolor sit amet, consectetur adipisci elit, sed eiusmod tempor incidunt ut labore et dolore magna aliqua. Ut enim ad minim veniam, quis nostrum exercitationem ullam corporis suscipit laboriosam, nisi ut aliquid ex ea commodi consequatur. Quis aute iure reprehenderit in voluptate velit esse cillum dolore eu fugiat nulla pariatur. Excepteur sint obcaecat cupiditat non proident, sunt in culpa qui officia deserunt mollit anim id est laborum.

Похоже получилось. Но по-другому. И это радует.

В Мансарде всегда хорошо. Когда-нибудь сюда снова придут.

*расставляет стулья по местам, проходит к выходу и выключает свет*

И я тоже обязательно вернусь.

*щелкает дверной замок. Лунный свет покрывает все в Мансарде самым мягким покрывалом. За закрытой дверью слышится уходящая мелодия*

I am sitting in the morning
At the diner on the corner
I am waiting at the counter
For the man to pour the coffee
And he fills it only halfway
And before I even argue
He is looking out the window
At somebody coming in

"It is always nice to see you"

Задумчиво
- Интересно, что у него получилось?

Взгляд бежит по стульям.
Голоса в голове.
Взгляд скользит по столам.
Голоса в голове.
Скелет бармена за стойкой.
И твой. И твой голос я слышу.

Тени в углах. Холодные, липкие. Что-то шепчут. Куда-то тащат.

И.
Молчат?


Щёлкает дверной замок.
Лунный свет покрывает всё.
Кто-то напевает вдалеке.
Кто-то канистру приволок.

Кто-то обещает вернуться.
Кто-то бензин по углам льёт.
Кто-то допев улыбнулся.
Кто-то спичку зажёг.

/ Кто-то ловит морских дьяволов. Да в тёмном омуте.
Кто-то ириски с рук жрёт. Да старух зовёт.
Кто-то ищет соль, да находит соуль. Да потом ещё в переплёт.
Голоса в голове. Голоса в голове. Голоса всё сильней и сильней.
Но и это пройдет.

Как огонь дойдет.

Ну что ж. Условия выполнены, один рассказ про магию написан. Но показывать его никому нельзя - тайна. Большая, хорошая, правильная тайна.

Но так, если что, магия существует. Это-то как раз не секрет.

Пускай здесь зато будет хороший стих от Перченковой Екатерины, которая Рэйдо. Я думаю она не разозлится.

сквозь непрозрачную поросль ветлы, где в прошлом году, говорят,
кого-то убили; сквозь щекотные камыши, похожие на пальцы русалок,
сквозь лопухи, огромные, пыльные и дырявые, как блюда на царском пиру,
сквозь одуванчики в человеческий рост и чёрные доски дачных пожарищ
шли домой, потому что садилось солнце.

ловцы кузнечиков, собиратели чёртовых пальцев, да будет лёгок ваш путь
посреди гаражей, где из чёрной дыры страшно дышит бешеная собака,
мимо частного сектора с чокнутым александром захаровичем
и его незаряженным дробовиком,
мимо вороньих слободок в цветных лоскутах и сладком дымке,
через овраг в низине, где поджидают точка росы и её запятая,
неразлучные сёстры в дырявых кроссовках. не останавливайтесь,
не прислушивайтесь к лепету и бормотанию: «промочила ноги, мамка прибьёт»,
впереди ещё целая жизнь; стоит ли жить её с неизбывной печалью,
что у настоящего поцелуя должен быть привкус пресной воды,
пыли и мелкой окраинной земляники.

когда вы покидаете мокрые травы и причаливаете к асфальту,
похожему на серый растрескавшийся континент,
отчего-то не по себе, и такое мучительное предчувствие
то ли большой беды, то ли конца света, то ли просто ремня.
не потому, что ходили к запретной плотине смотреть на песок и воду —
потому что сейчас вас меньше на одного.
а кто-то ещё говорил: «подумаешь, высохнем».
и ещё говорил: «да ладно, там неглубоко».

*
ключ на моей шее оказался легче воды,
и ничего не случилось. только короткое, бессмысленное
откровение: вот почему так убеждали не потерять его и не отдавать никому:
ключ от собственной двери, висящий на шее,
делает человека ответственным и серьёзным,
даже когда он не ходит в школу и не умеет включать газовую плиту,
делает человека удачливым и неуязвимым,
даже когда его наказали за порванные босоножки и позднее возвращение.
что ещё он мог бы открыть?
я никогда не думаю об этом. меня и так до сих пор преследуют
комары и стрижи, облака и призраки,
сладкая вата, шевелящийся тюль на окне,
бумажные феи, пенопластовые кораблики,
нарисованные звездолёты,
воздушные змеи, семена одуванчиков,
слишком лёгкие вещи.