Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Таверна успокоилась не сразу. Люди ждали возвращения михаилита и его ведьмы почти до полуночи, и расходились неохотно, жужжа под окном на разные голоса, допивая в зале остатки эля и - кто побогаче - вина. Раймон спокойно сидел у окна возле сияющей ловушки, и ломал серебряную проволоку на примерно одинаковые, с дюйм, кусочки, которыми потом протыкал ткань. Льняное покрывало само по себе могло уловить импа и помешать ему перенестись в убежище, но михаилит не хотел рисковать. А что серебро причиняло существу боль... Раймон улыбнулся одними губами. В эту ночь он был не против, чтобы плохо стало кому-то ещё. Особенно - импу, который превратил работу в нечто личное.
Раздавшийся в полночь шорох заставил его застыть. В комнате явно что-то было: постукивание коготков и шуршание раздавались то тут, то там, мгновенно перемещаясь из угла в угол, с потолка на пол и обратно. Качнулся свисавший со стола подол платья Эммы, прошитого золотой нитью, но одежда заняла импа ненадолго, как и лежавшая на стуле кольчуга. Когда к двери покатился первый шар, Раймон подобрал под себя ноги. Рядом с шаром воздух сгустился в сморщенную фигурку с небольшим хвостом и двумя крыльями, казавшимися слишком маленькими для толстого тельца. Укатив шар настолько далеко, что туда не доставал огонь свечей, и металл перестал бликовать, имп расстроенно зашипел и на всех четырёх лапах помчался обратно, за следующим. Чтобы понять, что происходит, созданию потребовалось четыре попытки. Какое-то время имп сидел на полу, поглядывая то на сияющие шарики, то на погасшие, потом почти по-человечески вздохнул и покатил погасшую добычу обратно к кругу. А потом сделал то, чего и ждал Раймон: зашёл внутрь и застыл. Импы обожали блестящие вещи. А в круге, куда бы он ни направил взгляд, со всех сторон его окружало что-то яркое, праздничное. Когда создание нерешительно повернулось спиной к Раймону, потянувшись к одной из пластин, михаилит бросился вперёд, растягивая посереребрённую ткань. Части ловушки с грохотом раскатились по полу. Сбитые свечи погасли, погрузив комнату в темноту. Имп, пойманный в прошитую серебром льняную ткань, выражал негодование придушенным визгом и шипением, дёргался и пытался рвать полотно тупыми когтями, но михаилит держал крепко.
В дверь настойчиво забарабанили.
- Господин! - встревоженно вопрошал краснолюд, колотя так, что, казалось, притвор сейчас вылетит в комнату. - Все ли хорошо?
Внизу взволнованно вскрикнула женщина, разбилась кружка и суетливо затопали, загомонили дети.
- Посмотри, чтобы упавшие свечи беды не наделали, - попросил михаилит Эмму. - Я скоро вернусь.
Распахнув дверь, он плечом оттолкнул хозяина, придерживая у груди пищащий свёрток.
- Всё замечательно. Только нужно избавиться от вашего шкодника так, чтобы с концами. Так что, любезный господин Тоннер, не обессудьте за шум.
Эмма собрала с пола остатки ловушки, лишь только за михаилитом закрылась дверь, и легла обратно в постель. Сон исчез, сменившись знакомой тревогой - вернется ли? Да и мысли о соломенной куколке и древних богах так просто теперь не выбросить было. Все, что девушка знала об этом, ограничивалось гобеленной. Узнать какую-нибудь Бригид на гобелене, тем более, что святую Бриду часто изображали тождественно с ней, она могла, а вот, что этой самой Бригид- Бриде может быть нужно от нее... или от Раймона, бывшая послушница не могла даже представить. Вдобавок, от гнетущего чувства, пронизывающего, тягостного, не отвлекали даже раздумья. Странный городишко, странные люди. Эмма зажгла одну из свечей и взяла старую рубашку михаилита. Там, у ворота, где прошли когти анку, остались прорехи. Нитки нашлись в одной из седельных сумок. Все же, иногда девушка испытывала даже благодарность обители - по крайней мере, коротать время за рукоделием ее там научили.

Розе явно не нравился имп и не хотелось выходить на мороз из тёплой конюшни, но она послушалась. Направив лошадь к реке, Раймон бесцеремонно встряхнул свёрток:
- Eist - не вопи! Чёртов язык... ты живёшь здесь, значит, понимаешь и меня, так?
- Имп понимать, - сварливо согласился сверток, не прекращая брыкаться.
- Тогда ты знаешь, кто я такой, и что делаю с такими, как ты.
- Имп знать много. - Недовольно интонируя, снова признал правоту собеседника фэйри.
- Вчера я думал просто поймать тебя и бросить в реку. Как раз рядом. Если бы тебе по-настоящему не повезло, могло бы унести в море. Если бы не застрял в какой-нибудь плотине или полотно с металлом не утянули бы на дно, - Раймон сделал паузу, давая импу время понять угрозу. Затем продолжил. - Но вечером ты подкинул нам с госпожой куклу. Мне это не понравилось. Совсем.
- Ворон приказать имп. Имп принести человек-солома. - Возмущение несправедливым обвинением можно было прямо-таки осязать.
- Согласен, нечестно. Я, знаешь ли, полностью это чувство разделяю. Поэтому, хотя у меня просто сердце болит от этих слов, я готов предложить тебе сделку. Если ты расскажешь мне - убедительно и подробно, так, чтобы я поверил, - что именно означает эта кукла, и что этот ворон, или боги, или ещё кто собирается делать с нами дальше... если ты поклянёшься, - губы михаилита скривились в неприятной ухмылке, - любимым вороном Морриган, что покинешь этот город и никогда сюда не вернёшься, тогда я перенесу тебя через мост и отпущу. Даже оставлю пару блестяшек, которые будут сиять под солнцем или луной, или рядом с огнём. По крайней мере, пока ты будешь их чистить и не царапать. Поверхность должна оставаться гладкой, иначе не блестят. Ну а нет... тогда я обмотаю тебе серебром и руки, и ноги, и крылья, сделаю серебряный пояс, напихаю в лён камней и брошу в омут.
- Имп клясться. - После некоторых, непродолжительных раздумий согласился сверток. - На крыло ворон Морриган. Воин развязать имп? Жжет.
- Пусть. Боль полезна. Она напоминает о том, как переходить дорогу михаилитам. Сначала рассказывай, потом отпущу.
- Воин играть с Уна. - Имп перемежал речь всхлипами. - Уна хотеть воин. Воин обещать живица. Свой живица. Не свой лошадь, не свой женщина. Воин сказать, женщина - свой. Нельзя. Лошадь - свой. Нельзя. Ворон прилетать к имп. Говорить - надо воин напоминать. Воин - лгать. Жжет!
- Напомнили, - сквозь зубы согласился Раймон. - Ценю. А что дальше?
Имп мерзко рассмеялся, побулькивая, точно набрал в горло воды.
- Ворон сказать - время до Самайн. Огонь Самайн гореть - древние спросить воин, чей женщина. Воин снова лгать - воина прятать в дуб. Девица отдать древним. Не двое - но один, говорить ворон. Дом и кубок уже пустой, говорить ворон. Луна уже ждать, говорить ворон. Соломенный юноша уже ждать, говорить ворон.
- Много ворон болтает. Самайн, значит... и кто, говоришь, ловить, запихивать и отдавать будет?
Копыта простучали по мосту. Михаилит остановил Розу и спрыгнул, набросив поводья на сук.
- Имп не знать. Все знать только Госпожа Ворон. Имп все сказать.
- Ага. Но я уверен, что имп знать... тьфу, знает, что за дом и кубок. И ещё может сказать про соломенного юношу.
- Имп все сказать. - Упрямо повторил фэйри.
Раймон хмыкнул. В то, что имп не знал ответа, он не верил ни на грош, но это, вероятно, было не так важно. Михаилит подозревал, что можно было и среди людей найти знатоков обычаев и древних символов. Он начал разматывать полотно, осторожно выбирая серебряные иглы. Руки оставляли на ткани пятнышки крови; вероятно, поранил ладони, когда ловил мерзкого шкодника.
- А как бы встретиться с этой госпожой Ворон? До Самайна.
- Морриган сама приходить. Сама уходить. - В голосе импа прозвучало неподдельное удивление. - Никто не знать, где Госпожа ходить. Госпожа рядом. Госпожа далеко. Нет - повидаться. Сама приходить.
- Сама. Люблю, когда приходят сами, - признал Раймон, убрал ткань в сумку и достал оттуда два полированных шарика. Металл тускло блестел в свете примостного фонаря. - Хорошо. Что обещал - делаю. Но следующий, кто попытается играть шутки со мной или госпожой Берилл, позавидует судьбе, которую я обещал тебе.
- Воин не лгать - ничего не быть, - фэйри цапнул шары из рук воина и восхищенно замер, любуясь игрой лунных бликов. - Воин слово держать - ничего не быть.
С этими словами имп развернулся и поковылял в сторону деревенек за мостом. Раймон какое-то время смотрел ему вслед, потом пожал плечами и снова вскочил в седло. Он надеялся, что у жителей дома, куда имп попытается вселиться следующим, хватит ума хотя бы выставлять блюдце со сливками.

[Spectre28 >>>]

за Леокату

Раймон де Три и Эмма Фицалан

26 декабря. Утро.

Перед утром пошел снег. Пушистые, крупные хлопья падали, лениво кружась, укутывали Билберри белым покрывалом. Впрочем, ни Раймон, ни Эмма не успели насладиться ни первыми, всегда самыми крупными, снежинками, ни игрой розовоперстой Эос на снежной парче по причине банальной - они спали. Любопытная Пэнси, заглянувшая было в комнату, поспешно удалилась, довольно улыбаясь. Будет, что рассказать кумушкам у колодца. Эвон, в одной постели спят, да сладко так, не иначе - притомившись.

[Leomhann >>>]

26 декабря. День-вечер, плавно перетекающий в ночь.

Мистер Симс Раймону не нравился. Так же он не нравился Эмме, зато оба понимали, чего стоит правильно произведённое впечатление. Раймон - по опыту и любви к фанабериями. Эмма - по опыту и врождённой практичности. В итоге комната в трактире превратилась если не в подобие склада одежды, но уж точно в подобие салона не слишком аккуратной пары молодых аристократов, не стеснённых в средствах. Или в садок с яркими птицами. Кровать, кресла, стол и даже край ванны занимали сюрко, штаны, платья, рубашки и разнообразные платки, которые красками словно бросали вызов зиме. На полу, где михаилит расстелил покрывало, дымила и пахла на всю комнату корзина со свежим хлебом и печёным мясом. Рядом стояло блюдо с коровьим и козьим сыром, который соседствовал с зеленью и ветчиной. Сыр был уже изрядно подъеден. Под столом валялись две пустые бутылки, а три их полные товарки скрывались под свисающими со стула ярко-голубыми узкими штанами. Ещё одну михаилит как раз вскрыл, чтобы наполнить кружку Эммы, после чего церемонно отсалютовал бывшей послушнице и сделал большой глоток прямо из горлышка. В конце концов, до Самайна было ещё далеко.
- Госпожа Берилл! В ознаменование удачного боевого похода я расскажу великую балладу об имени! В конце концов, тебе наверняка интересно, как орден даёт имена, раз уж получила своё - замечу, в обход всяких установлений и правил!
- Получила? - Искренне удивилась и даже возмутилась "госпожа Берилл", отпивая из кружки. - Звучит так, будто я умоляла о новом имени, а вы...ты... снизошел и оказал великую честь. Но мне интересно все новое. Или я это уже говорила?
- Умоляла или не умоляла - но получила! Итак, представь позднюю весну в Ноттингемшире, - Раймон схватил новый пурпуэн, и по полу раскинулось озеро зелёного бархата. - Солнечно уже как летом, и тепло тоже. А какие там леса по весне!.. Целые ковры из гиацинтов, где можно одуреть от запаха. Высоченные дубы, которые помнят ещё, наверное, дану. Вереск, который даёт лучший мёд в Англии!.. - михаилит мечтательно вздохнул и положил поверх камзола ярко алый шелковый платок. - Лежит там недалеко от Шервудского леса деревушка, Линби кличут. Ничего особенного, так, церковь каменная, со шпилем, да десятка два домиков, хотя и неплохих, солидных. Земля там хорошая, мельницы на речке Лин вовсю колёсами машут, жернова крутят. И, конечно же, там наряжают майское дерево. Разумеется, не к Белтейну. Ибо кто я такой, чтобы набрасывать тень на души праведных христиан. Безбожный михаилит, а, значит, мне судить не положено.
- Чтобы читать проповеди - нужно чтить заповеди, - не согласилась с последним утверждением девушка.
- Слишком сложно, - отмахнулся михаилит. - Слушай дальше. И вот, наступает время праздника. И дерево - красивый немолодой бук, охранявший поле от ветра и дождей - и шесты вокруг украшены самыми красивыми лентами, какие только смогли найти... а смогли многое, потому что ведь мельницы! И мука! И, я уверен, бобриные и куньи шкуры тоже. А вокруг всего этого разноцветья танцуют девушки и женщины. Пока что - чинно, потому что до пира ещё есть время, а вот после можно будет отправиться искать в лесу клевер. Или даже клавер-р, раскатисто, с шотландским акцентом, как до сих пор говорит магистр Циркон.
Эмма хихикнула, уж больно уморительным получился у михаилита этот "клавер-р". Да и имя магистра отчего-то показалось забавным.
- И эта картина, - Раймон повёл рукой над "лугом", и бархат пошёл волнами, словно трава под ветром, а алый платок раскинулся маковым полем. Зачарованная Эмма увидела, как посреди поднимается высокое - даже слишком - дерево, вокруг которого кружатся прозрачные яркие фигурки... очень женские фигурки, - радует взгляд любого человека, кто ещё в здравом уме и не потерял способности насладиться прекрасным. То есть, деревенскими девушками в белых платьях, с венками на головах и вырезами там, где положено. Я не думаю, что кто-то из собравшихся вокруг парней действительно думал тем вечером про Библию. И в тот момент, когда парни думали о девушках, а девушки - о том, что у их соседок платья лучше, а венки и ленты - ярче, - на сцене появляется боггарт. Маленький боггарт, и очень замученный, но кто же будет его разглядывать? Часть девушек сомлела сразу. Потому что боггард - это отвратная клыкастая морда, клочковатый жёсткий мех да рога как у козла - ещё и две пары. И несётся он со всех четырёх ног, - михаилит влил в морок ещё немного подхлёстнутой вином магии, и по пурпуэну, приволакивая задние лап, пронеслась отвратная, но слегка кособокая тень, - прямо к буку. Потому что, чтобы ты знала, боггарты - любят деревья. Отлично лазают, не хуже котов, а спускаются ещё и лучше! Но ведь девушки. Парни. И, главное - ленты! Не знаю, любят ли боггарты ленты и венки, но этот собрал себе на рога половину и чуть не запутался.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой


На глазах послушницы раскрашенный во все цвета радуги боггард, распугав все фигурки, на миг застыл. Существо явно пыталось отдышаться, но тут на сцене появилось новое действующее лицо, и тень рванулась дальше, заставив девушку взволнованно податься вперед и залпом допить вино.
- Брат Ясень, которого тогда пока ещё так не звали, был молод, но очень боевит. И своё первое занятие хотел выполнить как можно лучше. Потому что магистры. Выдача имён. Надзирающий, который оценивает всё: и то, что он спугнул боггарта вместо того, чтобы убить, и то, что гнал его к деревне, и то, что так ни разу и не попал огнём. И особенно все неприличные слова, которые распугали оленей и куниц на милю окрест. И вот он вылетает на поляну, видит девушек, которые мечутся по поляне и визжат так, что даже не слышно рёва растерянного боггарта. Видит парней, часть которых уже успели похватать вилы, цепы и прочие удивительно приспособленные для убийства предметы, но ещё не сообразили, хотят ли лезть на эдакую страхолюдлу. И боггарта, который только обернулся, увидел преследователя и порскнул на дерево. Вместе с лентами и венками. Значит, выказал почтение на Белтейн. Вообще, я говорил, что боггарты любят деревья? Ещё они отлично по ним передвигаются, прыжками. Но здесь бук стоял далеко от леса, и деваться ему было некуда. И тогда разгорячённый долгой погоней брат, которого ещё не звали Ясенем, понимает, что никуда его добыча не денется, зато, кажется, есть конкуренты. И принимает решение.
Раймон приостановился, чтобы сделать несколько глотков из бутылки и передал её Эмме. Вино, присланное трактирщиком, крепкое и терпкое, отлично согревало и тело, и душу. И говорить под него было гораздо проще.Девушка с сомнением поглядела на опустевшую кружку и, видимо, склонившись к более простому варианту, отпила из бутылки. Рассказ занимал ее гораздо больше, нежели приличия, и легкий шум в голове, без сомнения, только способствовал этому.
- Конечно, правильным решением было бы сжечь дерево. Или срубить, а там уже разбираться. Но - он видит девушек, которые смотрят огромными восторженными глазами, и, увы, прижимают руки к груди. Ты не знаешь, но брат Ясень ещё любит шотландский клеймор. Огромный тяжелый клинок, рукоять которого героически высовывается из-за плеча. И видит брат парней, которые начинают плохо смотреть на него самого. И не видит брата-проверящего. Поэтому он принимает идеальное, как ему кажется, решение: залезть на бук и зарубить боггарта там, раз уж проклятая изукрашенная тварь никак не слезет. Или сбросить его на землю и зарубить там. Ленты на несчастной твари он воспринял как личное оскорбление. Они недостаточно героические. Но венки принять был готов.
- Не сомневаюсь. - Эмма хмыкнула и снова отпила вина. - Вместе с их владелицами.
- Конечно. В первую очередь вместе с владелицами. К сожалению, он забыл то, о чём забывать нельзя, даже если тебя зовут Джек - а ведь брата Ясеня звали тогда совсем иначе. Облака и тонкие ветки держат только до определённого предела. Но когда в... ушах стучит кровь, об этом не думаешь, а просто лезешь вверх. Загоняя боггарта всё выше. На всё более тонкие ветки. Конечно, уже на трети дороги брат Ясень задумался о том, как он будет махать там, в кроне, мечом. Среди лент и веток. Или пользоваться огнём. Но ведь девушки смотрят, как раненые косули. И даже уже не визжат, потому что затаили дыхание. И спускаться с полдороги уже как-то совсем неправильно.
- Недостойно героя?
- Слишком похоже на бегство. Недостаточно мужественно. Разумеется, ветки не выдержали. Боггарты любят лазать по деревьям, но весят побольше снегиря. А когда падают, особенно с лентами, то прихватывают с собой и ветки, и случайно затесавшихся по дороге михаилитов. И, поскольку падать боггарты любят ничуть не больше, чем люди, он вцепился в брата Ясеня со всех лап. Магистр Циркон рассказывал потом, что это была самая душераздирающая картина, которую ему доводилось видеть в жизни. Не считая того дня, когда мать всё-таки забрала у маленькой сестрёнки старую куклу... но речь не о том. Падая, боггарт жалобно пищал. Брат Ясень - ревел. Но обнимались они так крепко, что не расцепились и на земле. И боггарт, оказавшись сверху, так жалобно смотрел выпученными зелёными глазами прямо в лицо брата Ясеня, который всё никак не превращал реветь!.. Циркон был уверен, что боггарт просто застыл от страха. Почему его не выпускал из объятий брат Ясень, он так никогда и не сказал, а жаль. Наверняка у него было много времени подумать, пока они лежали, трогательно глядя друг другу в глаза. Зелёные - в карие. Боггарт - молча, а брат Ясень... ну, как и прежде. И цветные ленты вокруг, - Раймон повёл рукой, и дорогие ткани, разложенные по комнате, вспыхнули ярче, наполняя комнату сиянием шахских дворцов. - И венки, на каждом роге боггарта и на одном ухе брата Ясеня. Но - без владелиц.

[Leomhann >>>]

У вина оказался ещё одно неожиданное достоинство. Такое количество магии должно было выжать в край, но сейчас михаилит ощущал только слабое гудение, намекающее о том, что завтра ему будет гораздо, гораздо хуже, чем просто с похмелья. Плевать. А ещё он совершенно не ощущал себя Фламбергом, и это - было странно, но тоже приятно.
- Я, все же, не пойму, - Эмма, иллюстрируя мысль, потрясла бутылкой, в которой на дне плескалось уже совсем немного вина, - почему - Ясень? Если дерево - бук? И что стало с боггартом?
Раймон вздохнул и протянул ей корзину с мясом.
- Потому что "Дуб" был уже занят, а дерево не виновато. Ясень же - имя гордое. Символ воинственности... которая не всегда идёт рука об руку с разумом. А боггарт - сбежал, конечно, после того, как Ясень всё-таки подпалил ему задницу.
Поблагодарив кивком михаилита, Эмма некоторое время молчала, осознавая увиденное и услышанное.
- Очень интересно, - признала, наконец, она, - особенно - мороки.
Михаилит изобразил полупоклон. Получилось не очень, потому что он лежал, опираясь на локоть одной руки, а во второй сжимал очередную бутылку.
- Благодарствую. Как выйду из дела, смогу зарабатывать на ярмарках. О будущем надо думать смолоду!
- Орден так плохо заботится о своих братьях? - Удивилась Эмма, прикладывая к груди бирюзовый корсаж. - Ты на ярмарках будешь смотреться странно, мне кажется.
- Странно? Я?! - Раймон поднялся на ноги и вынужденно махнул рукой: под ногами отчего-то качнулся пол. За его спиной в камине обрушилось полено, и свет заплясал по краям зелёного, в цвет платья глейстиг, дублета. Совершенно случайно к корсажу Эммы он подходил тоже. Михаилит принял картинную позу и выпятил грудь. - Ричард Ве... нет. Хм... Рикардо Тулузский с представлениями и огненными завлекательствами приветствует почтенную публику! Не скупитесь на шиллинги и дублоны, и мастер огня и обмана покажет вам то, чего вы никогда не видели!
Девушка с готовностью зарукоплескала.
- Лицо надо менее надменным сделать, - рассмеявшись, посоветовала она, - а то больше на принца крови похож, чем на циркача.
- Принцу крови, о любезная сердцу моему благородная дама, подадут больше, - наставительно поднял палец Раймон. - А ты сможешь собирать деньги в шляпу... нет, в ведёрко. Если чуть укоротить платье и корсет сделать пониже, то зрители никогда даже недостатков представления не заметят. Как тебе такая жизнь?
Бывшая послушница старательно изобразила на лице терзания выбора. Смех сдержать было трудно, и Эмма, с трудом встав рядом с Раймоном, изобразила неуверенный реверанс. Комната плыла перед глазами, а яркие ткани, похоже, сговорились и устроили пляску наподобие майской, когда празднично одетые селяне кружатся в развеселой мореске.
- Я уже однажды согласилась, - открыто улыбнулась девушка, - отчего бы не повторить? Надо только ведро найти, побольше.
- Найдём. У меня всё ещё ощущение, что Симс нам задолжал, и немало. И записку его к управляющему я так и не отдал, нет. Представь: осенний вечер где-нибудь на Луаре, недалеко от одного из островных замков. Все мосты уже подняты, на небе высыпают крупные яркие звёзды, какими они бывают только над тамошними виноградниками. Вокруг - кольцо из пейзан и кметов, которые в иной день отправились бы в таверну, но вместо этого пришли послушать о монстрах и аббатисах, посмотреть на пляску огня и ненастоящих драконов... - Раймон обнял Эмму за талию и повёл рукой, словно белый потолок раскрылся звёздным куполом. - Они молчат, затаив дыхание, и слова падают в тишину, как листья в пруд, кружатся хороводами...
За окном резко взвыл ветер, напоминая о том, что на дворе - никак не сентябрь, да и вообще уже давно не осень. Что если где какой чудом уцелевший лист упадёт на поверхность пруда, то мигом примёрзнет, и уж точно не получится у него плавать и кружиться. И что даже для зимы погода в богоспасаемой Англии удалась в этом году на диво паршивой. Намекая, как говорили некоторые, что Господь в милости своей может указывать на что-то неладное и советовать исправлять как себя, так и мир. В любом случае, начиная с себя. Судя по изменениям в погоде и мире, следовать подобным догадкам люди не собирались. Даже напротив. Когда Раймон с час назад закрывал ставни, на улице мело так, что на ум приходили скорее не дети, играющие в снежки, а суровые даны, которые лепят снеговиков и ставят под окнами не для развлечения, а чтобы ловить в них злых духов. И чем погода гаже, чем злее воет ветер - тем скорее стоит поставить во дворе подобие человека. Недалеко от жилья, но так, чтобы взгляд натыкался на него не слишком часто. Мало ли, что посмотрит из угольных провалов в ответ. Михаилит вздрогнул, крепче прижал к себе Эмму и глотнул ещё вина.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

"Странно. Раньше она, кажется, пахла лавандой. Откуда взялись ирисы, и когда?"
Запах сбивал с мысли, хотя михаилит был почти уверен, что дело вовсе даже не в нём, а в излишне крепком вине. Или том, как при взгляде сверху выглядел изгиб тонкой ключицы Эммы над... Он помнил, что точно собирался рассказать что-то ещё. Возможно, о том, как они пытались вызвать магистру Циркону суккуба... или нет? Нет, определённо, это запах. И вино. И, может, совсем немного - то, как грудь украденной послушницы... Раймон покачал головой, хлебнул ещё вина и улыбнулся не хуже импа, когда те готовят каверзу. Пожалуй, у него таки найдётся ещё история. Только рассказывать её надо было совсем иначе. Но тут-то, он был уверен, вино могло только помочь. Михаилит передал бутылку девушке и набрал в грудь воздуха.
Теперь он, в отличие от баллады об имени, говорил, негромко и медленно, подлаживаясь под темп старых сказок, как их рассказывают зимними вечерами, коротая время у камина.
- Жил в старые добрые времена неподёку от местечка, что сейчас кличут Фретеваль, самый обычный крестьянин, и был у него единственный сын по имени... Жак. Таким он был тощим да тонким, с таким звонким голоском, что и когда подрос, соседские мальчишки обзывали его Жаклин и смеялись, выбирая, кто же на нём женится. Так и вышло, что иных друзей кроме как рыжий кот с оборванным ухом, у него и не было. Да и какой с кота друг? Чешут - и ладно, да молока дают. Но умный был кот. Такой, что даже крыс не сам ловил, а у других отбирал, да на награду напрашивался. Да и Жак наш, пусть кожа да кости, на разум не жаловался. Только пришла беда, откуда не ждали... - он сделал паузу, чтобы оценить реакцию девушки, но продолжить, к своему удивлению, не успел.
- Умер у него отец, - подхватила Эмма, подспудно удивляясь, отчего не смущает ее ни рука михаилита на талии, ни окрепшее объятие. И даже то, что он говорит о них в будущем и дарит надежду - тоже не смущает. - А злые дядья прогнали Жака из дому, не желая кормить сироту - годы выдались неурожайные, страшный голод был. Дали они мальчику лишь черствую краюшку, да кота забрать велели. И пошел Жак, куда глаза глядят. Долго ли, коротко ли, но пришел к он распутью, где четыре пути пересекаются. Видит - стоит виселица, а на ней - стервятник мертвеца теребит.
Где-то внизу, как и в вечер охоты на импа, негромко зазвучала музыка. В этот раз менестрель только играл, а не пел. За дверью прозвучал топот нескольких человек, раздался взрыв хохота. На секунду, казалось, они остановились перед дверью в комнату Раймона и Эммы, но почти сразу шаги прогромыхали по лестнице вниз. Хозяин трактира мог быть доволен: потеряв лошадь и половину платы за комнату, он приобрёл полные залы людей, всё ждущих, что "мракоборец с его зелёной ведьмой" спустятся вниз. Раймон улыбнулся снова, и его рука сползла с талии Эммы чуть ниже, под корсет, туда, где изгиб бедра переходил в талию. В таком виде история нравилась ему ещё больше. Рассказ он, как и Эмма до него, перехватил на полуслове. Даже не удивляясь тому, как легко это получалось.
- Потому что время - другое, а вешать всегда было, кого. Кот-то, конечно, на птицу кинулся - так изголодался в дороге. А Жак наш смотрит: стервятник и улететь не может, крыло одно поломанное. И жалко ему стало птицу, хоть и некрасивая она, и лысая, и пахла плохо. Ему самому судьба хоть злая досталась, а всё ж таки руки-ноги целые. А что летать не умеет - не беда, ноги вынесут. И люди по дороге не сплошь злые. Кто-то с собаками с крыльца да из сада гонит, а какая хозяйка и хлеба даст, и коту молока блюдце. В общем, отбил он стервятника, и крыло замотал, и коту строго-настрого запретил, чтобы тот на перья не урчал и хвост трубой не ставил. Идти-то, конечно, тяжелее стало, но стервятник - тоже птица пусть падаль ест, но умная, и благодарность с пользой знает. И сказала птица Жаку, когда тот лубок на крыло клал: "Не спеши дальше. Возьми от мертвеца верёвку да руку его. В пути пригодится". А Жак подумал-подумал, да так и сделал. И дальше шли они уже втроём.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Эмма пошатнулась но, надежно удерживаемая рукой Раймона, не упала, лишь плотнее прижалась к нему, почувствовав, как рука мужчины сползла с талии. Нимало не думая, девушка обвила руками стан Фламберга и едва слышно вздохнула. С воином было... спокойно? Надежно? Тихо? Понимающая чужие эмоции Эмма Фицалан всегда затруднялась в описании собственных. Отчасти потому, что не всегда могла различить, где в них она, а где - окружающие. Да, пожалуй, тихо - самое подходящее слово. В этой блаженной тишине, когда не знаешь, что чувствует спутник - и радуешься этому - девушка начала постигать саму себя. Осознанно переступая через запреты, впитывая новые знания. Пробуждая свою женственность, наконец. Бывшая послушница взглянула на Раймона, вдохнула запах его тела, отметив, что сейчас он скорее пахнет мятой и полынью, нежели привычным можжевельником - и порадовалась этому новому запаху. И пусть ее не покидает сейчас ощущение, что они танцуют странный, сложный танец. Танец, в котором прихотливо сплелись воедино строгость и фривольность, сдержанность и нежность. Танец, где изысканно-изощренно близкие - до потери равновесия- объятия сменяются зрелищностью фигур и движений. Пусть сейчас Эмма слышит музыку души воина - надрывную, яркую, таящую в себе боль и излом. Не важно, что ритм ее то ускоряется, то замедляется. Что с ним теперь не тихо. Важны лишь они, двое, открывающие очарование танца. И - музыки, которую они танцуют.
- Шел Жак трактами и весями, распевая песенки. Ведь с веселой песней и дорога короче кажется, и есть не так сильно хочется. Шел через бурные реки и поля, поросшие маками. Через дремучие леса и высокие горы.Тем временем и крыло у стервятника заросло, и хлеб закончился, и Жак наш еще больше отощал, а кот - облез. И сказал Жаку стервятник, что слышал он, будто бы на вершине высоких-превысоких гор есть замок, необычайной красоты. Потолки в нем бархатом затянуты, золотом украшены так, что глядя на них, видишь и Солнце, и Луну, и звезды. Полы - чистым серебром выложены. В комнатах ткани богатые, сплошь шелка да парча. - воздух зарябил и помутнел, становясь непрозрачным. И на нем, словно на картине, широкими мазками возникли горы, с белоснежными вершинами и зелеными распадками, с пестротравными полями у подножия. И - замок. Ослепительно белый, но оттого - пугающий. - И в замке том живут великаны, страшные, коварные людоеды. А в золотой клетке под потолком томится у них волшебный ворон. Ходит молва, что тот, кто перья ворона добудет - обретет вечное счастье.
С приближением ночи в комнате становилось зябко: камин уже не спасал от холода, которым исходил камень стен. Да и ветер упорно находил, казалось, всё новые лазейки в щелях между ставнями. В дверь просунулась Пэнси (судя по возне за дверью - после непродолжительной борьбы) с выражением восторженного любопытства на лице. Буднично осведомившись, нужна ли господам ванна, хихикнула и исчезла, а в коридоре тут же послышался быстрый шепоток, смешки и странное шуршание. После её ухода михаилит некоторое время молчал, внимательно присматриваясь к отчётливо видным за приоткрытой дверью теням. Потом пожал плечами, оторвал надрезанный ломоть жирной свинины и второй, для Эммы. И снова перехватил историю:
- Леса Шварльцвальда, Чернолесье, пользовалось дурной славой не зря, это Жак со спутниками поняли сразу. У нормальных деревьев уж точно не должно быть глаз, а папоротники обычно не пытаются подобраться поближе к ногам. А ещё лес ухал и сопел на разные голоса, да так, что Жак и шагов своих порой не слышал. И хоть в слабодушии его никто упрекнуть не мог, истории о чернолесных боганах. Не тех смешных и забавных существ с равнин, а у-у-у каких злобных тварях! Потому что шварцвальдовские боганы, как всем известно, растут на мясе путников и вишнёвой настойкой запивают. А в остальном даже свиньями лесными брезгуют. Но делать было нечего: горы лежали за лесом, хотя чёрные ветки и не давали разглядеть снежных вершин. И Жак, вздохнув, двинулся вперёд по тропинке, которая порой совсем терялась в густой чёрной траве. И поначалу всё шло неплохо. Стервятник улетал на разведку, да и кот время от времени шмыгал вокруг и даже однажды приволок тощего кролика.
За дверью грохнуло, и Раймон прервался.
- Тебе нравятся кролики?
- Кролики - милые. - Эмма кивнула головой и проводила взглядом служанку, вальяжно фланирующую через комнату с ведрами. - Пушистые, ушастые. Вкусные, особенно, если с тимьяном и чесноком приготовить.
- Все вкусные, если с тимьяном и чесноком, - Раймон тоже провожал Пэнси пристальным взглядом, и, видимо, из-за вина говорил громче, чем стоило.
Служанка вздрогнула, чуть не расплескав воду, и прибавила шаг. Из комнаты она почти выбегала. За дверями снова раздался шёпот, в котором можно было разобрать только отдельные слова: "...съест... ни в жи!.. ...рва, не куса..." и совершенно отчётливое: "ой!".

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

- Скудные трапезы поддерживали силы путешественников, и они упрямо шли все глубже и глубже в чащу Чернолесья. Жак уже было поверил, что хранит его Господь Бог, что освещает ему путь ангел, но как раз в тот момент, когда они расположились на ночлег, напали боганы. Испугался Жак, молиться начал, кота собой закрывает, а стервятник на дерево взлетел и каркает тварям: "Ведите нас к самой Госпоже! Только ей нашу кровь пить, мясцо резать, косточки обгладывать!" Скривились боганы горько и злобно, взревели яростно, но слово сказано - то, что обещано Темной Госпоже, не следует трогать челяди. И потащили они Жака с котом через лес, а стервятник сам полетел следом, хоть никто его насильно и не вёл. И горько тут стало Жаку, потому что понял он, кто его Госпоже-то обещал на съеденье. И кот тоже на птицу злобно шипел, когда та ближе подлетала. И подумал Жак, что помощь-то оказанная недорого стоит, и благодарность тоже. Да и дворцы, пусть большие, а всё издали меньше кажутся, чем косточки в лесу. А всё же, хоть и страшно было, жуть, шёл он прямо, потому что каждый знает: боганам храбрость-то как нож острый. Уважают они её.
А с Госпожой и вовсе договориться можно, поговаривали, любит она порой с людьми играть, скучно во дворце среди боганов одних сидеть, истосковалась. Авось, наиграется, смилуется, отпустит. В какие-такие игры играют в Шварцвальде, Жак не знал, но уж прятаться да жмурки точно умел не хуже прочих.
Долго шли они через лес и лишь к полуночи вышли к Замку. Высок и темен был Замок, обнесен глубоким рвом, не пшеница колосилась в поле перед ним, а репейники. Не светлые ясени и рябины росли вокруг него, а страшные, искореженные ивы да темные высокие ели. Не голуби порхали вокруг башен, а нетопыри. С лязгом опустился мост и в мощеном человеческими черепами дворе встретили Жака рыцари, закованные в черную броню, с глухими остроносыми шлемами. Не говоря ни слова, схватили они они Жака под руки и поволокли во дворец. И котомку отобрали, где рука да верёвка были. Но Жак наш-то не из простецов был. Пока тащили его в темницу мрачную, в самый низ башни, рассмотрел он, что рыцари и двигаются не слишком ловко, и из-за шлемов своих не видят почти. И исхитрился у одного из них из ножен
- ... кинжал достать.
В этот раз Пэнси пришла сразу с двумя помощниками, и каждый тащил по два ведра. Дело шло не так быстро: приходилось пробираться мимо разбросанной одежды.
- Лезвие, конечно, истёртое от времени, потому что нежить то была, а не рыцари. Но всё же полоска стали да рукоять, и режет такой ножик порой куда гаже, чем новый клинок. И раны оставляет рваные, и грязь... мерзкое оружие, что ни говори. Но порой именно такое и нужно, когда надо не просто убить, а... интереснее.
- И раны потом гноятся, - задумчиво согласилась Эмма, - если выживет пациент, конечно. А там и до огненной лихорадки недалеко. Даже кости размягчаются, бывает.
Служанка испуганно пискнула, врезалась в спину одного из помощников, которые тоже, впрочем, изрядно побелели. Выходили они все на цыпочках и едва дыша.
- Спрятал он этот кинжал за пазуху, а сам идет, кручинится, стервятника проклинает. Привели его рыцари в темное подземелье, полное шорохов и паутины. Лязгнула ржавая решетка за спиной Жака, а кот снаружи остался, мурлычет, трется о железо, хозяина успокаивает, мур-мур, не пропадем, не кручинься. И дворец повидаем, и сокровища добудем, и все перья волшебные у него из хвоста выдерем. Промяукал - и исчез, как не бывало. Сел Жак на пол, в камере ни лежака, ни скамьи не было, пригорюнился. Думает, как быть ему, что делать. Окошко единственное под самым потолком, решёткой забрано, от стен каменных таким холодом могильным тянет, что
- Продрогли, причём оба, - вставил михаилит. - Не зря же служанку за водой гоняли и пугали.
Эмма с сомнением покосилась на исходящую паром воду, на Раймона, отхлебнула из бутылки и неожиданно ловким, цельным движением вытряхнула содержимое подушки на бывший зелёный луг у Линби. Не обращая внимания на изумленного михаилита, кинула горсть мыла в наволочку. И принялась стирать. Только выпрямившись и увидев взгляд Фламберга, бывшая послушница поняла, что выглядела она в этот момент, мягко говоря, странно. Но результат того стоил - поверхность воды в ванне пышной шапкой затянула пена. Осмотрев дело рук своих и удовлетворенно кивнув, девушка повернулась спиной к мужчине.
- Развяжи корсаж, будь любезен. Надоело уже самой руки выворачивать.
- Я думал просто вылить в ванну вина, - признался Фламберг и, противореча собственным словам, сделал большой глоток. - Казалось хорошей идеей, но, наверное, сработало бы хуже. И напоминало бы о слишком гадких вещах. Неприятных.
С корсетом он справился не сразу. Пальцы долго скользили по шее под толстой косой, где никаких завязок отродясь не было. По твёрдым пластинам. По мягкой, гладкой ткани. И всё же - справился. Эмма почувствовала, что ей становится легче дышать, а затем корсет сполз на пол. Прямо на маковое поле. Следом серым полукругом опустилась серая юбка, которую накрыла вышитая рубашка михаилита.
В коридоре завозились активнее, но дверь не дрогнула.

[Leomhann >>>]

- Пожалел Жак о родине, да только никак туда не вернуться, пока сокровищ не наберёшь, да сил не прибавится. С сокровищами дядя в ноги поклонится, а двоюродным братьям можно и меч будет показать. Потому что дадут Жаку перья чёрные и стать воинскую, и доспех сияющий, и меч голубой стали. Только сперва до дворца горного нужно добраться, и побыстрее. Потому что рассудил Жак, что в таком месте никак не в жмурки играть придётся. Только режёшки ржавые, да толстые, и замок висит огромный, словно с амбара сняли. И так его Жак, и эдак, а тот только гремит, словно смеётся. Устал Жак, сел, а тут к решётки котомка его упала, и кот довольно мурчит, спину выгибает. Обрадовался Жак, вытащил руку повешенного, запалил все пальцы от факела да на замок положил. И как рука та замок смяла, по коридорам такой стон пошёл, что Жак испугался, как бы рыцари не набежали. И о холоде враз забыл, так его в пот кинуло.
Вода была горячей. Очень горячей. За эту воду хотелось отловить Пэнси и... Что нужно сделать с нерадивой служанкой, Эмма так и не смогла придумать, но на ум постоянно возвращались ржавые, зазубренные кинжалы. Она пошевелила под водой ногой, зацепив михаилита, и погрузилась глубже, скрывшись в пену по шею. При этом вынырнула, конечно, белая, округлая коленка, но она почему-то не так мерзла, как плечи. Тем паче, не могла сразу бывшая послушница отринуть то, что говорили ей о приличиях мать и старая нянюшка. Стоило закрыть глаза, и казалось, будто матушка укоризненно наблюдает за ней сейчас. Мерещилась и сестра Адела, осуждающе качающая головой. Но пристальный взгляд михаилита прогонял видения, вызывал жар... Впрочем, возможно, в этом была виновата горячая вода. И запах розмарина, ветки которого служанка кинула в воду. И нога Раймона, осторожно касающаяся ее ноги. Ох, нет! Просто слишком душно, слишком много выпито вина. Слишком кружится голова и хочется спать.
- И вот крадётся Жак по коридорам, так, чтобы и стражники не заметили, все волосы уже в паутине. И эхо такое, словно двоятся его шаги, будто не один Жак идёт, а сразу двое. Портреты страшные со стен его зло глазами провожают да губами шевелят нарисованными. Хорошо, кричать не могут. А тут ещё кот куда-то делся. Только Жак о нём подумал, как спутник его из-за угла выпрыгнул, да морда довольная - а к усам перо белое прилипло. Точь в точь как на воротнике стервятника было. И ведёт его кот туда, где выход есть, да не простой, а через зеркало волшебное. Только вот беда: стоит там Тёмная, картину рисует. Да не кистью, а прямо рукой, а та - в алом измазана. И на картине той чудовище такое, что у Жака дыхание перехватило. На копытах, с рогами да зубищами огромными, только глаза всё одно человечьи. А зеркало на трёх ножках, большое, у стены стоит. Только вот как в него пробраться так, чтобы Госпожа следом не улетела?
- Ох! - Громко раздалось из коридора детским голоском. - А маменька не заругает?
- Да тише ты! - Дверь тихонько скрипнула и в щель заглянули две любопытных детских рожицы. Одна, явно мальчишеская, с поцарапанным носом и конопушками, хитро подмигнула Раймону. - Уж больно сказка завлекательная.
Михаилит с намёком поднял руку, которую тут же охватило пламя. Иллюзорное, но по виду вполне настоящее. Дети со счастливым визгом бросились от двери, на ходу вереща и захлебываясь словами, в которых с трудом угадывалось "а ты видал", "здорово" и "Джек лопнет". Дверь мелкие поганцы оставили приоткрытой. Раймон задумался было о том, чтобы встать и закрыть, но тут заговорила Эмма.
- Мяукнул кот еле слышно, мол, не бойся хозяин. Побежал тогда со всех ног Жак мимо Хозяйки, проскочил в зеркало так, что только она ойкнуть успела и по рубашке пальцами красными мазнуть, да и разбил его кинжалом. Огляделся - стоит он на пестротравье перед теми самыми горами, где великаны в замке живут. А впереди, недалеко, так что рукой потянуться только - цветок золоченый на тонком стебельке качается. Над ним пчелы серебряные кружатся, жужжат деловито. Хотел его Жак сорвать, да кот не дал. Намурлыкал, что бросить камешек в цветок надо. И лишь коснулся камень лепестка, как разверзлась на месте растения яма глубокая, огнем полыхающая. Перекрестился Жак, возблагодарил кота и Бога, что беду отвели и дальше пошел. Горы все ближе и ближе надвигались, вот уже и сияющий замок великанов стало видно.
Облака пены, повинуясь ленивым взмахам рук и скрытым движениям ног, блуждали по бадье, сталкиваясь, сливаясь в более крупные тучи или наоборот расплываясь тонкой плёнкой. Последнее случалось всё чаще. Под водой, подобно вересковым полям в горных долинах, показывались и прятались снова то розовая ножка, то живот, то жуткий шрам на распаренной коже, а то и какая выпуклость из тех, что будоражат воображение школяров, священников или монахинь. Временами, подобно тому, как сливаются ручьи по весне или солнце касается глади озёр, кожа касалась кожи, пока ноги михаилита не упёрлись в... бёдра разморенной теплом и вином девушки, не давая ей сползти вниз. Вода начинала остывать, но вылезать из бадьи на стылый воздух не хотелось совершенно.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

- Подумалось Жаку, что странный этот великанский дворец. Шелков и драгоценностей сколько угодно, канделябры чистого золота под высоченными потолками, а живого - никого. Только тени от волшебных факелов да отражения в хрустальных полах. Так и шёл вроде бы один Жак - а вроде и десяток, и все - разные. И как отражение с той стороны, где красные полосы на рукаве - вроде бы и не Жак, а Жаклин. Словно дворец тоже - издевается. Как те когда-то. Но разве это остановит Жака, когда мечта уже так близко? А кот с тенями сливался, хрусталя сторонился, всё по мебели великанской прыгал. Много отсюда можно было добра унести, да знал Жак, что всё - пустое. Листьями обернётся, грязью смеяться будет. Ворон нужен, перья его волшебные. И кот мяучит, дальше торопит, пока великаны не вернулись. И перо на усах как было, так и осталось, белое, как лапы после того, как в крынку залез. И чем дальше - тем больше вокруг было зелени, огромной, яркой, какой Жак никогда в жизни не видел. Зелени - и цветов. Синих, пурпурных, жёлтых, таких огромных, что лепестки можно было как подушку под голову подкладывать. И все они одуряюще пахли, сладко - и одновременно земляной горечью. От запахов кружилась голова, хотелось опуститься на - землю? - положить голову на лист и уснуть. Какой-то длинный шип сорвал рукав, но Жак всё равно упрямо шёл дальше, туда, откуда доносился плеск воды, где звучали - звучали ли? - птичьи голоса.
- А я говорю тебе, дорогая Мейси, - трагичным шепотом просветили кого-то за дверью, - сие греховно! Тьфу, мерзость-то какая: неприкрымшись сидит, улыбается завлекательно. Косища аж по полу стелется. Страмно девице так-то. Еще и винище из бутылки прямо хлещет! А, можа, то и не вино вовсе, а очень даже...
- Милый, - к счастью злобную усмешку Эммы видел сейчас только Раймон. Остальным достаточно было слышать старательно низкий и грудной голос записной соблазнительницы, - передай бокал. Кровь черного козла сладка и, - длинный вздох, - усиливает страсть.
- Клетку он увидел не сразу. Даже не понял, где искать, пока кот не остановился у очередного фонтана - на этот раз в виде старого сатира, обнимавшего лиру, - и нырнул под лианы, свисавшие сплошной пеленой. Из-за зелёного полога раздался торжествующий мяв. Отведя плети, Жаклин оказалась лицом к лицу с... была это женщина или птица? За серебряными прутьями, перевязанными тонкими волосами, сидело существо, равно которым Жак никогда не видел. Закутанная в чёрные крылья женщина сидела на жёрдочке, обхватив её длинными когтями, и спала. Жёрдочка, которую украшали изумруды и янтарь, была покрыта глубокими царапинами. Жаклин протянула руку и тут же замерла: волосы-цепь засияли неземным голубоватым светом. В этом свете чувствовались покой и гармония, и одновременно - сияние стали, когда её разогрели добела. Хотелось просто смотреть, любоваться переливами, чувствовать этот... просто чувствовать... Кот, вертевшийся под ногами, фыркнул и ударил Жака лапой по ноге, сильно, до крови. Жак дёрнулся, и по плиткам зазвенел упавший с пояса кинжал из тёмного замка. Жаклин словно во сне подняла оружие, и тут земля дрогнула. Потом ещё, и ещё, всё ближе и ближе. Совсем близко. Он не сразу понял, что это - звук шагов. Хозяева вернулись в замок. Больше не колеблясь, Жаклин отвернулась и вслепую резанула по волосам. Железо скрежетнуло по железу, и к ногам Жака осыпались тусклые пряди. Она подняла голову и уставилась прямо в серые, невозможно глубокие чёрные глаза на узком лице с высокими скулами. Крупные перья, дарующие желания, лежали на плечах, как широкий чешуйчатый плащ. И под ним не было ничего, кроме белизны кожи, такой чистой, что больно - опасно - было смотреть.
- Кто ты?
Плиты дорожки под ногами всё сильнее били в подошвы тяжелых сапог, и птица вскрикнула, указывая на серебряный замочек на двери. Жак сбил его одним ударом, но, когда птица рванулась наружу, не отступил. Ему нужны были перья. Нужны были крылья. Чтобы летать. Кот одобрительно мявкнул. Жаклин не помнила, когда он стал таким огромным, с когтями длиной в её палец. Костяные сабли шевелились, готовясь рвать. Птица вскрикнула, и высокий жалобный звук отразился от стеклянной крыши, от воды. Жак снова посмотрел на крылья, на сжатый в руке кинжал... взглянул в отчаянные глаза запертого создания. А потом она оттолкнула кота бедром и распахнула клетку. И в вихре из тьмы, блеске наготы и когтей, Жак ощутил только, как возносится вверх, выше фонтана, выше деревьев, к глазам великана и ещё выше. Почувствовал, как опускается на толстый шершавый язык, как щекочет лицо дыхание. А потом ей стало тепло и уютно.

[Leomhann >>>]

Раймон с улыбкой посмотрел на Эмму, которая закуталась в красный плащ, подложив капюшон под щёку. Девушка вымоталась так, что её пришлось доставать из бадьи и укладывать на кровать. Михаилит и сам не был уверен в том, как у него это получилось: сейчас он вынужден был прислониться к стене, потому что ноги почти не держали. Его хватило только на то, чтобы проверить ставни и, невзирая на возмущённые вопли снаружи, сунуть кинжал под дверь, намертво её заклинив. В свете догорающих свечей таинственно мерцали дорогие ткани. Те, что оказались слишком близко к бадье, отливали мокрым блеском. Никаких импов. Никаких воронов. Только пустая ловушка в углу. Свечи и зеркала, не более того. Пусть жертва видит только то, что ты хочешь, чтобы она увидела - и дело наполовину сделано. Свечи и зеркала. Импы и куколки...
Решив, что никакие злые госпо... служанки и мелкие тролли этой ночью им не грозят, Раймон со вздохом опустился на кровать рядом с Эммой и накинул поверх обоих покрывало. В голове гудело от вина и перерасхода магии, за который михаилиту, как он знал и предчувствовал, придётся расплачиваться ещё несколько дней. Тело, согретое ванной, приятно расслабилось, но сон всё равно не шёл. Рядом шевельнулась во сне беглая послушница. Раймон снова улыбнулся и привлёк её к себе, положив руку на бедро под плащом и покрывалом. Эмма порой вела себя так, как ни одна женщина на его памяти. Эти размышления о клинках, размягчении костей, крови, то, как она вела себя у Симса... такое открытое выражение чувств, такая открытая неприязнь - вопреки правилам. Не говоря об игре на публику. Да ещё вспомнить аббатство, спокойную реакцию на глейстиг. И - эта история!.. Свой парень... придя к такой нелепой мысли, Раймон чуть не хмыкнул в голос. В этом точно было виновато вино. Ощущая под рукой жар тела, Раймон вспомнил, как нёс Эмму к кровати, и усмехнулся снова. Как угодно, но не парень. Совершенно точно - не парень. И всё же, приятно было ощущать не только мягкое тело рядом, нежную кожу под пальцами, а... понимание. И отсутствие одиночества. Жалкие три дня на доверие, какого не получал почти никто из братьев, с которыми они жили вместе годами. Дьявол. Действительно, всего три дня... и каким-то образом их хватило. Только потому, что она не шарахалась и не смотрела то ли как на чудо, то ли как на беса? Потому что, как ни крути, зависела - хотя уже и не так, как поначалу? Потому, что только в её компании он понял, насколько полнее так становится жизнь? Странная женщина Эмма...
Ворочать мысли было лень, и михаилит, так и не придя ни к какому выводу, сдался. Завтра. Он подумает об этом завтра...
За крепкими ставнями до самого утра продолжал бесноваться ветер, но Раймон и Эмма уже не слышали ни злобного воя, ни стука ледяной крупы. Они спали, и было им тепло и уютно.

[Хельга >>>]

C Леокатой и Спектром

Джеймс Клайвелл

26 декабря 1534 г.

Управа представляла собой островок покоя среди кипящего Бермондси. Сквозь окна, закрытые тонкими занавесками бил яркий солнечный свет. Мистер Скрайб, вошедший в помещение конторы, остановился на пороге и покачал головой. Констебль Клайвелл снова заночевал в конторе, на узкой лавке, подложив под голову плащ.
- Мистер Клайвелл, - негромко окликнул он и потряс констебля за плечо, - просыпайтесь. Уже утро.
Джеймс сначала сел, чуть не сверзившись с лавки, а затем уж открыл глаза.
- В самом деле, - согласился он, - доброе утро, мистер Скрайб.
Констебль потер щеки - борода явно требовала цирюльника. К тому же, необходимо было умыться и хоть что-то перекусить. После той кружки с горячим вином из рук Мэри, Джеймс не ел и не пил ничего.
- Вам бы в порядок себя привести, - Скрайб похлопал констебля по плечу, - да и негоже в конторе ночевать.
- Не гоже, - спросонья Клайвелл всегда был покладистым, - вы правы, мистер Скрайб. Я, пожалуй, пробегусь до Гарри, позавтракаю у него и вернусь.Постараюсь быстро.
Впрочем, быстро не получилось. Завтрак, цирюльник, рынок... В контору Клайвелл попал только к обеду. Еще на подходе к управе, он понял - там его уже ждали. У коновязи фыркала чужая взмыленная лошадь. Гонец, щупленький, запыхавшийся, точно он не на лошади ехал, а очень даже наоборот, с поклоном протянул констеблю конверт.
- Что там? - Написанное повергло Джеймса в уныние. - Вот же дьявол! Мистер Скрайб, пошлите в казармы стражи кого-нибудь, мне нужны Том Хантер и еще кто-то. Из тех, кто потолковее. И телега.
- Труп. - Понимающе кивнул Скрайб.
- Да. - Клайвелл устало уселся на табурет. - И, похоже, не самый обычный. Проклятье! Что же за участок такой неспокойный-то? То трупы, то разбойники. То твари, то аббатство. Хотя, последних двух вполне можно объединить...

Через два часа он, в сопровождении стражей Хантера и Харриса, стоял над телом мужчины.
- Ну вашу же в душу мать!
Стражи переглянулись - нечасто констебль позволял себе выражаться. Впрочем, повод у него для этого был. В подталом от крови снегу раскинулся мужчина, цветом кожи от этого снега мало отличающийся. На нем не было никакой одежды и - это бросалось в глаза еще издали - лица. Кожа на лице отсутствовала напрочь, снятая так аккуратно, что можно было изучать мышцы. Клайвелл присел на корточки, пытаясь различить черты убитого. "А черт его знает, кто это! Но что за дьявол? Зачем?" Ни одежды, ни кошелька, даже нательного креста не было на мертвеце, равно, как не наблюдалось и в округе. Отметив колотые раны на животе и груди мужчины, констебль приказал аккуратно грузить тело на телегу. Несомненно, это было местом преступления - судя по количеству крови на снегу. Но как он оказался здесь? Все было настолько истоптано, что разобрать следы не представлялось возможным.
Констебль пнул колесо телеги. Теперь придется писать шерифу. А то и ехать к нему. Не часто, все же, в лесу находят мертвецов без лица и одежды. Подобная поездка была чревата еще и тем, что за самим Клайвеллом накопилось грешков - ой как много.
Плотнее запахнув плащ и придерживая его рукой, по заведенной давно привычке, так, чтобы не было видно ни кольчуги, ни меча, Джеймс вернулся к тому месту, где только что лежало тело. Всматриваясь в снег, он точно пытался разглядеть нечто упущенное. "Что я ищу? Что я вообще хочу здесь увидеть?" Лес молчал. Когда стражники с руганью, пытаясь не слишком сильно перемазаться в крови, взвалили тело на телегу, лицо покойника качнулось к Клайвеллу и уставилось на него пустыми глазницами. Кем бы ни были убийцы, глаза они забрали тоже.

В эту сторону не вело широких трактов, но вокруг хватало разбросанных тут и там хуторов и охотничьих заимок. Телега, управляемая мрачным немногословным Хантером, пробиралась по еле намеченной тропе, временами едва не застревая между деревьями. Словно, чтобы усложнить путь, из-за туч выглянуло солнце, превратив всё вокруг в белую, сияющую пелену, от которой резало глаза. Хантер что-то пробурчал под нос и пригнул голову ниже, вглядываясь в дорогу. Его спутник достал из кармана краюху хлеба и начал сосредоточенно жевать. Возможно, поэтому следы заметил именно констебль. Две цепочки выходили из леса, пересекали дорогу, а потом уходили обратно. Но внимание привлекло не это: кое-где между отпечатками сапог виднелись пятна крови.
Клайвелл натянул поводья и вскинул руку, останавливая телегу. Некоторое время он разглядывал следы, кровь, размышляя, надо ли оно ему. В конце концов, жалованье было хоть и солидным, но явно недостаточным, чтобы матушка смогла вырастить двоих детей одна. Ну, и умереть хотелось, по возможности, в своей кровати, а не на опушке заснеженного леса. И все же, констебль спешился, махнув страже следовать за ним.
- Лук бы, - проворчал Хантер, послушно слезая с телеги. - Проку-то в лесу с этих тыкалок...
Харрис согласно кивнул и оглянулся на телегу.
- А это, стал быть, так и оставить? Лошади-т не шибко нравится, когда ветер в задницу и запах доносит.
- К дереву привяжи, - буркнул Клайвелл, - покрепче. Лука не хватает, вы правы, мистер Хантер. Учту на будущее. Ну, пошли?

[Leomhann >>>]

Спектр и Хельга, чуть я


Следы, чёткие и ясно различимые в неглубоком снегу, вели почти строго на север.
- Чуется мне, не наша это работа, - негромко нудел Хантер. - Пусть лесничие на... лесных охотятся.
- К сожалению, наша, мистер Хантер, - Клайвелл вглядывался в следы. Одни сапоги были больше заметно других и глубже уходили в снег. - Один добычу несёт, я думаю. Проваливается сильнее.
До поляны - скорее прогалины между голыми дубами и вязами - они шли по следам добрую часть мили. На самом краю, под кустом шиповника, на котором уже не осталось ягод, зато торчали длинные, острые шипы, Клайвелл увидел тушку косули или небольшого оленя с наполовину отрезанной задней ногой. В разрезе ещё торчал широкий нож с костяной рукоятью. Кровь с туши явно спустили где-то ещё, потому что пятно под ней было невелико. Людей видно не было, но следы - легче и шире, чем раньше, внезапно разбегались в обе стороны и пропадали за деревьями.
- Ну как, дьявол, в старину. Холмов, мать их, не хватает, - прошипел Хантер. - И бурга рядышком, чтоб, значит, совсем весело.
- Разделились. - Клайвелл остановился, размышляя, - Вправо или влево? Как думаете, Хантер, Харрис? Разделяться не будем, хоть одного да возьмём.
Азарт погони был чужд констеблю. Вот и сейчас он считал, что лучше синица в руках, чем разойтись в преследовании еще и за журавлем. Воистину, за двумя зайцами погонишься....
- Вправо, - решил Харрис, глядя на прогалину из-под руки. - Тот полегче будет.
- Согласен. - Констебль кивнул и откинул плащ за спину.
И они повернули на восток. Следы сначала были размашистыми, неполными: их добыча явно бежала. Но чем дальше, тем они становились короче. Сперва констебль не увидел стрелка, только услышал хлопок тетивы, мелькнула тень за тяжелым, старым дубом в нескольких десятках шагов. Тут же раздался голос Харриса:
- Сука! По ноге-то чиркнуло... под кольчугой, мать!
- На него, - рыкнул Хантер, и подал пример, с неожиданной прытью бросившись вперёд. На бегу он забирал вправо, стараясь прикрыться деревьями. Алебарду стражник бросил, но успел выхватить длинный нож.
Клайвелл, чуть замешкавшись, повторил его маневр, но держался невысоких кустов левее. От том, что с Харрисом, Клайвелл дал зарок подумать позже. Однако, браконьеры нынче распоясались. Еще год назад ни один из них и не подумал бы стрелять по страже, просто ушли бы в лес, где их не достанут.
Невысокая фигура метнулась прочь, но браконьер быстро понял, что убежать не успеет и прижался к дереву спиной, натягивая длинный тяжелый до несоразмерности лук. Широкий охотничий наконечник метался между Хантером и Клайвеллом, но не дрожал, несмотря на то, что тетиву человек оттянул до уха. Такая стрела в кольчуге обычно застревала, но с расстояния в несколько шагов из сильного лука - случалось всякое.
- Стойте! - высокий женский голос, в отличие от стрелы, ощутимо подрагивал. - Я выстрелю! Стоять!
- Баба, - обречённо констатировал констебль. - Проклятье, не стоило оно Харриса. И не повесишь же... Опусти лук, милая. Побеседуем.
- Чой-то не повесишь? - раздался сзади злой голос раненого стражника, который доковылял следом. На бедре виднелась повязка, наскоро сделанная из отрезанной с плаща полосы ткани. Судя по количеству крови, досталось ему не слишком сильно. - Я дык с удовольствием. Вот на суку, как раз подходящий.
- Можно. - Медленно согласился Клайвелл. - Только не заплатит никто же. И удовольствия никакого. Обмочится только, да на личико ее синее полюбоваться.
- Про удовольствие - это вы, мастер, зряшно, - Хантер, прищурившись, осмотрел женщину и кивнул. - Личико-то ничего. Глядишь, и остальное, что по женской части...
Лук мгновенно развернулся в его сторону, и стражник замолчал, хотя и не отступил.
- Всех-то не успеешь. Да и стрел не хватит.
Действительно, из колчана на перевязи торчало только одно оперенье.
- Не успею, - сквозь стиснутые зубы ответила женщина. - Зато первым-так кому-то шагнуть надо.
- Зато остальные... Отомстят внимательно. - Констебль ковырнул снег носком сапога. -. Особенно Харрис. Вот этот суровый дядечка, которого ты подстрелила. Знаешь, как его называли после Флоддена? Нет? Лучше и не знать. Я его сам боюсь иногда. Так что, опускай лук и давай его сюда, добром прошу. А там... Поглядим. Может, Харрис и простит тебя.
- А давай просто разойдёмся, ма-астер, - женщина чуть отпустила тетиву. - Добром, значит. Вся-то суета - мелкая олениха да ляжка поцарапанная. Ради чего стреляться? Оленина ваша, чтоб, значит, новое мясо нажрать герою Флоддена, а я и пойду себе. У вас, небось, делов и так есть.
- Оленину мы и без того купить можем. - Задумчиво протянул Клайвелл, - А вот пока за тобой бегали, у нас там покойничек в телеге замёрз окончательно. Лекарь - ой как ругаться будет. Так что, коль уж добром расходиться - давай баш-на-баш. Ты нам расскажешь, вдруг чего в лесу видела, а мы уж тебя отпустим.
- Покойничек ваш ещё с ночи-то замёрз, - фыркнула женщина, - кому другому вешай, про лекарей. Купить он может... добром кичится от казны... Но про отпустить - не брешешь ли? Этот вон, - она кивнула на Харриса. - Уж больно злобно глядит. Словно волчара какой.
- Как Бог свят, - побожился констебль, мысленно вздохнув, - а что Харрис волком смотрит, ну так ты ему под кольчугу попала. Считай, возле... самого интересного. Тут любой не то, что волком смотрел бы, а и крокодилом из королевского зверинца. Значит, с ночи, говоришь, покойничек наш замерз?
- Хотела бы - попала бы, куда надо. Понадеялась, что останетесь, товарищу помочь, но нет. Порскнули как черти. Прям солдаты... да, - женщина с видимым облегчением опустила лук, который, как стало ясно вблизи, действительно был для неё слишком велик. - Ночью его кончали. Мы-то краем шли... и не задержались. Добрые охотники в такое говно не лезут. Если жить хочут.
- Ты сама-то местная, а, Мэри Эмбри? - Клайвелл кивнул головой, приказывая Хантеру забрать лук. - Дай лук мистеру Хантеру подержать покуда. От греха. Вернем.
- А что, на эль зайти хочешь? - браконьер мотнула головой. - Мэрями ещё обзывается. А лук не дам. Примета, знаешь, дурная, когда свой лук кому в руки сплавляешь. Мужику особенно. Слишком оно дело интиматное. Да и чую себя лучше, с ним-то. Лучше уж про покойника вашего. А то ведь в третий раз леденеть не станет, но волки тут, знаешь, бегают. Хучь и давно не слышно было...
- Да нет, на эль, пожалуй, заходить не стану, если только кому из парней глянулась. Ну, говори про покойничка уже, дело ты интиматное. - Клайвелл скривил губы, пытаясь удержать смех.
- Да почти нечего. Мы ходим по тропам олениным да прочего зверья некупленного. Ну и к реке шли, потому там перекрестье, место хорошее. А этот... стоял прямо там. Луна была, значит. Я не поняла сперва. Думала, ещё кто косулю словил, да только так не потрошат, чуешь? Нож иначе идёт. Да и ног у косулей не бывает. Да сказать, правда, почти и нечего. Кровищи - море. И... - она вдрогнула, - жутко. Он такой... спокойный был. Как я шкурку с зайца снимаю. И ни звука, только треск, с каким шкура слазит. Гладко работал. Тут подрежет, тут потянет. Умелец, мать его... а как кончил - ножик за кусты закинул...
- Кусты показать сможешь? - По правде сказать, Клайвелл толком не понимал, зачем ему этот нож. Разве что лекарь сличит его с ранами. Так и без того ясно - им резали, девушка подтверждает.
- Найти легко. От кривого ясеня, за которым мы прятались, да через место, где труп лежал. А куда он там упал, я не видела. Этот, жуткий-то, как встал, так меня бра... так мы и сдёрнули. Очень-очень тихо. Пока не обернулся, знать.
- Хантер, сходите, отыщите, будьте любезны. А скажи, милая, ты в лицо жуткого этого не узнала?
- Не видела я лица! - женщина снова вздрогнула. - Думаешь, хотели ему в глаза поглядеть, так чтоль? Не. Как он встал да за одеждой нагнулся, так мы и сбежали. Да что сказать... невысокий он, не толстый. Обычный...
- А одежду покойничка нашего не разглядела, часом? - Вот этот вопрос занимал констебля все это время. Ради чего такое кровавое и бессмысленное убийство? Какую корысть преследовал убийца? Да и описание одежды облегчило б поиск родных убитого. Хотя бы сословие узнать....
Женщина задумалась, перебирая в пальцах тетиву. Потом неуверенно пожала плечами.
- Ночь же, лес, хучь и луна... куча лежала и лежала, поди разбери, где портки, где что. Но тёмное было... Можа, плащ, можа, кафтан длинный. Сапоги вот добротные, смазанные, аж блестели. Их он наверх поклал, а потом, значит, кучей и взялся. А руки-то в крови измараны все...
- Ага, - согласился констебль, - ну что же, спасибо за помощь, дева Мэриан. Ступай. Не попадайся больше. А то ведь вздёрнут. Леса -то королевские.
- Не Мэри я, - женщина шмыгнула носом и сморкнулась в снег. - А вам - не ловиться. Будь кто не такой, значит, добрый, стрела-т могла и в брюхо.
Клайвелл шутливо поклонился, приложив руку к груди.
- Идёмте, мистер Харрис, к телеге. А то действительно, как бы волки нашего усопшего не погрызли.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой и Хельгой

Тюрьма в Бермондси. Ближе к вечеру.

Клоуз устало и печально глядел на Джека Берроуза. Дьявол, для чего констеблю Клайвеллу понадобился этот простоватый и, в общем-то, недалекий, мельник?
- Присаживайтесь, мастер Джек, - радушно указал он на табурет перед конторкой, - вы человек у нас свой уже. Почти родной. Сейчас я выпишу вам копию прошлого квитка, к тому же придется уплатить штраф за бродяжничество.
"А там и Клайвелл, даст Бог, подъедет".
- Кого ни спроси, - мельник тяжело опустился на стул, - ни у кого бумаги этой нету. Деревнями можно штрафы ваши собирать.
- Не нам, мастер Джек, обсуждать указы короля.
- Указы короля вообще никто обсуждать не должен, - заметил Клайвелл, успевший выхватить лишь слова Клоуза. В тюрьму он явился, как был с дороги - в кольчуге, испачканных кровью перчатках. - Мистер Клоуз, а пыточная у вас свободна?
- Свободна, констебль, - смотритель тюрьмы удивленно воззрился на Клайвелла, - но палача нет сегодня. Да и зачем вам она?
Джек хмуро сгорбился, исподлобья глядя на констебля.
- Да вот мастеру Джеку хочу показать новинки. Пожалуйста, одолжите ключи от нее.
- Я должен напомнить вам, мистер Клайвелл, что пытки назначаются судом. Или при необходимости доказать преступления против короны и веры. - Клоуз вынул из конторки тяжелый ключ и протянул его констеблю.
- Благодарю вас, мистер Клоуз, - Клайвелл кивнул головой и подошёл к Джеку, - ну что, пошли потолкуем, шурин?
- Без суда, без указа? А жалобы... - Берроуз, не двигаясь с места, хотел сказать что-то ещё и осёкся, недоверчиво уставившись на Клайвелла. - Это как - шурин?
- А вот сейчас и расскажу, и покажу даже, - ласково пообещал констебль. - И суд, и указ, и жалобы - все разъясним. Сам пойдешь или стражу звать?
Берроуз промолчал и поднялся, сжав кулаки.
Констебль пропустил его вперёд и захлопнул за собой дверь, не запирая, впрочем, на ключ.
- Знаешь ли ты, мастер Джек, что на дыбе можно растянуть человека в четыре раза? - Клайвелл прошёлся по просторному и прохладному помещению, трогая и рассматривая арсенал палача. - А вот, к примеру, испанская скамья... Да ты не стесняйся, шурин, присаживайся. Никто тебя пытать не будет. Пока.
Констебль развернулся к Берроузу и указал на простой стул в углу.
Новый гринфордский мельник сверкнул на него глазами. Он стоял, набычившись, поглядывая то на тиски, то на щипцы, лежавшие рядом с металлической корзиной, полной погасших углей.
- Ноги верней.
- И то верно. Хочу я поговорить с тобой о сестре твоей, мастер Джек. Должно быть, понял уже.
- Нечего говорить. Для неё уже и серебро - к монастырю - считайте, отмерено.
- Хм, - Клайвелл покрутил в руках изящно изготовленный расширитель, - милая вещица. Так вот, мастер Джек, монастырь - он всегда успеется, а на мельницу к мисс Мэри я ездить буду. Я, конечно, не могу доказать ничего: ни вашего участия в смерти батюшки, ни сношений с разбойничками, но я и не старался ещё. А ведь можно и постараться. И беседовать тогда здесь не я буду, по-родственному, а палач.
- Если б мог, уже бы, - Джек встал твёрже, расставив ноги, - палач говорил. Думаешь, Джек - дурак, который не понимает? Так не хотел ты меня отпускать вчера. Бумаги порвал. И сегодня нечего рвать-то? Так вот. А сеструха... морда хороша, спору нет, как ни правь. Понимаю. Да только мне ведь благословлять, получается, желания никакого нету.
- Так ведь, мастер Джек, выпускают-то тебя исключительно из-за доброты моей. - Клайвелл уселся на дыбу. - Свидетелей-то я так и не привез, недосуг было. А палач... Ну хочешь, кликну? И бумаги напишу потом, зачем, почему, в чем признался? А, впрочем, черт с тобой, на кой мне твое согласие сдалось? Сейчас повторно задержу за бродяжничество, а там и до виселицы тебе, как упорному, не далеко. И мне хорошо, и казне - прибыль.
В этот раз Джек Берроуз замолчал на добрые десять секунд, после чего скалил зубы в подобии улыбки.
- Прижал, значит. Добрый. И Мэри, значит, порадуется, когда сгноишь, и... ладно. Хер с тобой. Нужно благословение, хочешь визиты - пускай. Лишь бы потом из дома вон. Приданое сполна будет. Не обижу. По отцовскому счёту.
- Ага, - согласился констебль, легко спрыгивая с дыбы, - а когда меня рядом не будет, ты мисс Мэри новых синяков подсветишь. Давай уж так, шурин, ты ее не трогаешь, я - тебя.
- Пальцем - не трону, - глаза Джека Берроуза потемнели. - Пусть играется в свои игры, пока не заберёшь. Свояк.
Клайвелл ненадолго задумался. Отпустить - и не отпустить - Берроуза было чревато неприятностями. Причем, как со стороны "шурина", так и от шерифа и ассизов. Констебль был более чем уверен, что мельник слово свое держать не будет, но выбора особо не было. Конечно, можно было, подобно многим своим коллегам, наплевать на законы и уложения. Но... Это в Лондоне двадцать два констебля, поди уследи за каждым. В Бермондси Клайвелл - один, и глаза шерифу он уже успел намозолить. Мэри Берроуз, как ни странно, было жаль, как и всех этих несчастных, бегущих из монастырей, из семей, из приютов. Он тяжело вздохнул, ненароком выдавая свое смятение, сжал и разжал кулаки и, наконец, сказал:
- Ну что же, мастер Джек, на этом и сойдемся. - Констебль с сомнением посмотрел на свои перчатки светлой кожи, на которых отчетливо виднелась кровь мертвеца из леса. - По рукам бить не будем, не обессудь.
"Если по морде только. И то - не здесь"
Мельник тоже осмотрел перчатки, едва заметно опустил плечи и тяжело, нехотя кивнул.

[Ричард Коркин >>>]

с Леокатой и Спектром

Гарольд Брайнс, торговец.
26 декабря 1534 г. Бермондси. Рынок.

Рынок Бермондси пестрил всеми мыслимыми цветами, торговцы наперебой предлагали товары со всех концов христианского мира. От заснеженных палаток и лавок к небу вздымался пар. Где-то ближе к реке хор пел церковные гимны. Жизнь в столице короля Генриха кипела. Рынок был не плох, в особом разнообразии был представлен текстиль, то, что тут стоило три шиллинга в Любеке бы пошло за пять, а в Новгороде и Пскове за все десять. Гарольд, немного поплутав, нашел-таки лавку своего старого знакомого Генри, который был мясником. За все эти годы Гарольд был дома лишь дважды: в двадцать один и двадцать три года. Мясная лавка Генри находилась на краю рынка; старая и гнилая, она была оттёрта до блеска, ветхое сооружение даже было украшено к празднику. У входа, уперевшись о стену, стоял здоровенный мужчина с розовым от крови полотенцем в руке. Завидев друга детства, Генри ну просто засиял. Поговорив минут двадцать, Гарольд узнал, где выгоднее можно продать шкурки и обувь. Как Генри ни уговаривал, зайти к нему Гарольд не мог, хотелось побыстрее продать товар, лежащий у него мёртвым грузом в складах. Пройдясь по рядам, Гарольд нашел упомянутого Генри торговца мехами и текстилем Логана. Тот, невысокий мужчина со смолистой рыжей бородой, о чём -то спорил с одним из стражников. Гарольд поздоровался и поинтересовался, почём он может продать шкурки.
- Дык, - оторвался от спора со стражем, которого упорно именовал Томом Хантером, Логан, - сначала грефье должен квиток на торговлю вам дать, мистер. А уж потом о цене потолкуем. Эвон его контора, в начале площади.
-Квиток я возьму, когда узнаю цены в Лондоне, может, ещё и в Йорк везти прийдётся. И всё же, не взглянете? - Гарольд достал из сумки заранее отобранную шкурку и протянул Логану. - Генри Шифер, мой хороший друг, сказал, что у вас самая справедливая цена на мех и текстиль во всём Лондоне. А зверь, между прочим, действительно хорош, добыт в охотничий сезон, обезжирен, высушен, снят толковыми новгородскими мастерами, они-то толк в этом знают.
- Дык. - Логан покрутил шкурку в руках и вернул владельцу. - У грефье цены и узнаете, мистер. Кто, как не он, их знает-то? Цены, они у всех разные, а грефье для того и поставлен, чтоб за ними следить.



Джон Гоат, грефье рынка в Бермондси, скучающе оглядел Гарольда.
- Собольи шкуры, сто штук. Четыре медных сервиза. Шестнадцать пар сапог. - Зачитал он опись, поданную ему торговцем и некоторое время щелкал костяшками счетов, бормоча себе под нос что-то. - Двести двадцать пять фунтов налогов с вас, мистер Брайнс. - Огласил он. - И тринадцать шиллингов за место на складе. Налог вы оплачиваете единовременно и сейчас, по расценкам Торговой палаты, получаете квиток на руки и можете смело торговать.
- Как только у вас все купцы ещё не разорились с такими налогами? Вот деньги.
- Не нами налоги установлены, - Гоат быстро писал на бумаге, - не нам их и отменять. Вот, пожалуйте, ваш квиток об уплате налогов.
Грефье снова уткнулся в бумаги, потеряв интерес к купцу.
- Позволите. - Гарольд взял крепко сколоченный стул, стоящий у стены, перчаткой смёл с него пыль, сел напротив грефье. - Я недавно прибыл из Голландии и не совсем понимаю, что тут происходит, цена валюты падает, все что-то бурно обсуждают.
- Это - рынок. Здесь всегда все галдят. - Грефье развел руками. - Позвольте спросить. Даже предупредить... Где вы храните кошелек?
-Не беспокойтесь, не думаю, что публика в Лондоне вороватей, чем в Бремене, Новгороде или Париже, но за беспокойство благодарю, нечасто в наше время люди заботятся о ближнем своём. Раз уж вы решили проявить ко мне милость, не подскажете, как много пушнины завозили в город в последние недели?
- Много. - Перо было заточено плохо и цепляло бумагу, оставляя кляксы. Гоат поморщившись, выбрал из пучка новое, придирчиво осмотрел его в свете окна. - Зима суровая нынче, на меха спрос. Хоть рынок и переполнен ими, цена достаточно высока. Не смею вас больше задерживать, мистер... Мистер Брайнс. Хорошей торговли и да хранит вас Бог.
- И вам, того же, добрый человек. - Гарольд взял все бумаги, мельком просмотрел, сунул за пазуху и вышел.
Снаружи, почти у самого дома грефье Гарольду упала в ноги измождённая женщина лет тридцати. Подол её платья, хоть и пошитого некогда из неплохой ткани, зиял дырами, да и накидка была не в лучшем состоянии. От резкого движения платок, который закрывал не только волосы, но и половину лица, приоткрылся, и Гарольд заметил, что всю правую щёку закрывает ужасный шрам, какие остаются от старых ожогов. Впрочем, женщина тут же опустила лицо.
- Простите... мистер. Прошу вас, помогите. Всего несколько шиллингов!.. мой муж - он моряк был, ходил на "Рыжей ласточке", да вот "Ласточка"-то не вернулась, и теперь...
Гарольд отошел от женщины, осмотрелся, нет ли рядом её подельников: не раз таким образом у него пытались украсть кошелёк. Вот сейчас он достанет его, что бы пожертвовать несчастной, и уже через мгновение с ним убегает прыткий молодой человек, как правило любовник оной. Nicht, nicht, nicht, eine Schlaue Füchsin!
- Ну что ж, милочка, позвольте я помогу вам подняться. Я провожу вас в ближайший храм, там вам помогут, я замолвлю за вас словечко и пожертвую на благо церкви.
Женщина отшатнулась как от прокажённого.
- В храм?! Чтобы они забрали моих детей и отправили в приют? А меня - в монастырь, забрав даже вдовью долю?! Нет, мистер. Если жалеете шиллинг на дрова, пусть так и будет, а такой помощи мне не надо.
- Может, помочь найти работу? В городе я, конечно, давно не был, но кое-какие связи у меня остались. Может быть, вы умеете шить, готовить, ухаживать за больными?
- В управе помочь не помогли, а вы справитесь? - попрошайка сбросила платок. Один глаз из-за повреждений практически закрылся. - Шить-то могла, кто без того. Да теперь уж вряд ли. Видеть худо стала. А готовка-т... все умеют, да покрасивше ещё. Если и впрямь найдёте место - спасибо скажу, как есть. Только, - она опустила плечи, - веры в это мало. А топить-то нужно. Ночи сейчас... но как знаете, мистер. Если что, меня-то завсегда здеся найти можно.
Гарольда пробил стыд, взращённое годами недоверие к любым незнакомцам уступило место жалости к когда-то очень даже симпатичной женщине. Он достал из-за пазухи три шиллинга и протянул попрошайке.
Женщина секунду недоверчиво смотрела, потом медленно, словно боясь, что монеты исчезнут, взяла деньги и поклонилась Гарольду.
- Спасибо, господин добрый. Век помнить буду. Благословит Господь за доброту вашу, это уж как есть.
- Да-а, - вступил новый голос. Девочка лет десяти вывернулась из толпы и смотрела на сцену, покачиваясь на пятках. Разномастной одежды на ней было столько, что ребёнок выглядел в полтора раза толще, чем позволяло предположить худое лицо. - Добрый дяденька. Пётр и не задумается. Как увидит, так сразу за ключём от врат полезет. А со мной не поделишься? Тоже холодно, ей-ей!
- А вы, молодая леди, что же не в приюте, там и накормят и согреют? Гарольд достал один шиллинг и протянул малютке. Девочка ему понравилась, очень уж смышлёная
- А то в приюте я бы знакомилась с такими интересными, щедрыми сэрами? - монета исчезла так, словно её и не было. Гарольд даже не ощутил прикосновения к руке. - Которые не удавятся, кошель-то открывая. А ты, дяденька, здесь по делам? Может, тебе проводник нужен? Беру недорого, вожу там, куда приезжий не всегда и дойдёт.
- Может, когда-то я и прибегну, к вашим услугам, уважаемая, но сейчас я занят.
- Точно? - девочка чуть нахмурилась, но тут же просветлела. - Ну и ладно. Да только, дела-дела, а настоящих денег здесь тебе не добыть. Уж не знаю, об чём вы там со старым козлом трепались, но скучный он. Только установления свои и знает, да по бумагам бородой водит.
- Ну, что ж, может, вы тогда в курсе, где я могу продать выгоднее шкурки, медные сервизы или сапоги? - Гарольд ехидно улыбнулся.
- Божечки, - девочка поморщилась и подошла ближе. - Сервизии, сапоги... ну ты прямо как настоящий скучный торговец. Но слушай, за то, что добрый. Шкуры - они завсегда лучше у реки. В Лондоне, понимаешь? К Горбуну тебе, дяденька, соваться нечего, а вот Стальной Рик - твой орк. Скажешь, что Дженни До послала, чтобы, глядишь, ненароком чего не вышло. Найдёшь таверну, у Гленголлы. Тама кружка надо входом болтается, не вывеской, а всамделишная. Спросишь Рика, на побазарить. Авось чего тебе и прилетит позолоченное. А, может, и нет, смотря как дело ставить.
Гарольд искренне удивился.
- Что ж, в таком случаи, у меня к вам ещё две просьбы, юная леди. - Он достал ещё один шиллинг. - Во-первых, не подскажите ли мне, где лучше остановиться доброму путнику, так, чтобы его не пришили в тот же день. Во-вторых... - Гарольд, осмотрелся если женщина со шрамом ещё не ушла, наклонился к девушке, и прошептал. - Ещё меня интересуют труды по магии, чем древнее, тем лучше.
- Впервях, значит, про ночлег, - вторая монета исчезла так же быстро, как первая. - Если добрый, да весело, то это к Гарри, на Ивовую. Там и дом с женщинами рядом, сэры любят, - девочка сморщилась. - А если добрый и скучный, вот как с сервизиями - это в аббатство. Гостепре... приимный дом там. Конечно, не совсем близко, зато не всякий полезет, монастырь-то грабить. И на дороге, как рыцарь проехал, да констебль следом, чисто. Ну, я так слышала. Сама-то, знай, в аббатство не ходок. А во вторях - это, дяденька, тебе снова к Рику. Если где что такое, о чём токмо шепотом говорят - то уж он знает. А не знает, так слышал. А не слышал - значит, и нету такого.
- Благодарю. - Гарольд осмотрел пустеющую площадь. В первую очередь, надо было найти ночлег, после заката по городу лучше не шататься. За пятнадцать лет Бермондси не сильно изменился, те же улицы, те же лавки; разве что новые лица, да и то не много. В детстве он не раз бывал тут с отцом. Хотелось зайти домой, узнать, как там родители, сестра, но добираться до Лондона долго, а остаться на ночь он всё равно не мог: размер крохотной комнатки не позволял. Вспомнились: запах свежего, испечённого матерью, хлеба, уютное место у очага, сестра с соломенной куклой.
В домах уже топили, дым лениво вздымался к серому небу. В глаза ему бросилась маленькая лавка с кучей мелочей, в основном разноцветных ниток. Гарольд купил там четыре фута красной нити и зашагал к Гарри.



Таверна встретила его шумом и кислым запахом дешевого пойла. Столы все были заняты, в углу под лестницей вообще находилась настолько разношерстная компания, что становилось удивительно, как эльф, орк и краснолюд уживаются (читай - выпивают) вместе, да еще и играют в кости. Гарри-трактирщик, полный и рослый, величаво восседал возле стойки, лениво поглядывая в зал, где суетилась впечатляюще округлая в нужных местах подавальщица. На Гарольда хозяин заведения бросил сначала беглый взгляд, затем, заинтересовавшись новым лицом, рассмотрел пристально и широко улыбнулся.
- Заходите, господин хороший! - Гулким басом прогудел он. - У Гарри и выпить, и закусить есть!
- Здравствуйте добрый хозяин. - Гарольд размашистыми шагами прошел к стойке. - Я хотел бы снять комнату, нет ли у вас свободных?
- Есть, как же не быть. - Трактирщик махнул рукой в сторону лестницы. - Почитай, весь второй этаж свободен. Вам подешевле, подороже? Можем, - Гарри понизил голос, - девочку от мадам Аглаи пригласить.
- Мне бы, подешевле, да потише. Девочек пока не надо.
- Можно и подешевше, можно, - Гарри покивал, потом наклонился к Гарольду. - А, может, передумаете, господин? Подешевше - это ж и места мало, и ветер, значит, может в щели того-этого. Каминов нет, а ночи нынче холодные. И селятся там по двое, а то и больше. А вот в западном самом углу, комната есть - пальчики оближешь. Туда и ванну принести можно, и кровать одна, и камин хороший, недавно чистили. В иные-то и не занесёшь. Стоит дороже, но подумайте, господин, там, - он пригнулся ещё ближе, - когда-то сына баронского зарезали. Когда он, понимаете, бабу, которую не след, тронул, его туточки и выследели. Мы даже пятно кровавое не вытирали. Прямо под кроватью, как и было. Простыни-то, конечно, новые...
- Ну, и во сколько мне обойдётся это сокровище?
- Пятьдесят шиллингов, мистер. Но оно того стоит, как бог свят, - трактирщик каким-то лихим движением перекрестился и цыкнул.
- Снимаю на неделю, вот деньги. - Гарольд достал из кармана семнадцать фунтов и десять шиллингов и протянул хозяину. - Меня не беспокоить, в комнату никому не входить, по окончанию срока напомните, я продлю. - А теперь... - Гарольд снял перчатки, положил их в сумку. - думаю в таком замечательном заведении можно и перекусить. Что у вас есть, милостивый государь?
Гарри задумался с таким видом, будто ему задали самый сложный в его жизни вопрос.
- Да все, почитай, есть, - признался он, - рыба - есть. Овощи - есть. Колбасы найдем. Вино-эль тоже имеются. Столов свободных нет токмо, но вы уж подсядьте к кому-нибудь, не обессудьте.
- Тогда колбасы и эля, еду возьму с собой в комнату. Людно тут у вас, однако, не в каждой таверне так.
- Эт чего, - громко возмутился краснолюд из приметной компании под лестницей, выбрасывая кости, - эт он компанией нашей брезговает, что ль?
- Ещё небось и в кости не играет, - поддержал его орк. - Твою мать, ну кто так кидает, морда бородатая?! Без исподнего оставишь.
- Да нет, что вы, господа, просто места нет, а стеснять я вас не смею.
- Ничего, - мелодичным голосом пропел эльф, откидывая назад завитые волосы, - мы потеснимся. Ну ты, грязный орк, подвинься. Дай милому господину присесть.
Орк, которого явно больше занимал проигрыш, послушно сдвинулся по лавке. Места намного больше не стало, но Гарольд бы поместился.
- Эт чего, - краснолюд потряс стаканчиком с костями, - он грязный, ежели вот тока неделю назад мыться ходили? Да ты садись, мистер, не чинись.
- Действительно, к чему ложное смущение? - Эльф изящно взмахнул рукой, - все мы - божьи создания.
- Я объехал многие страны, - Гарольд уселся на предложенное место. - но такой компании, видит Бог, не видал. Господин Гарри, подайте еду к этому столу, пожалуйста. И во, что же, уважаемые, вы так энергично играете?
- Во сказанул. - Ожесточенно почесал бороду краснолюд. - В нергично мы не играем. Мы в кости играем, изволь видеть. Хошь? Хучь по мелочи, но на свои.
-Почему бы и не сыграть, какая ставка? Не расстраивайтесь, господин орк, азартные игры - это не моё, глядишь, и выиграете.
- Выиграешь тута, с этим... божьим созданием, - пробурчал орк, красноречиво глянув на краснолюда. Но стаканчик с костями взял. - По шиллингу, чтоль?
- Чего б и не по шиллингу,- согласился краснолюд, бросая взгляд на эльфа.



Стукнули кости, и орк расплылся в улыбке.
- А накося! Пятнадцать, как сестрёхе лет было, когда она в подпол к мышам провалилась!
-Гарольд, взял кости. - Шиллинг, так шиллинг. А ну-ка. Эх, одиннадцать, одиннадцать.
- Двенадцать, проклятие! - Эльф стукнул кулаком по столу.
Все взоры обратились к краснолюду.
- Эх, порастрясем косточки! - Бородач уцепил стаканчик и долго, будто танцуя некий танец, тряс им то за головой, то под ухом у орка и, напоследок стукнув кулаком по дну, выбросил кости. - Восемнадцать, господа мои!
Орк немедля вскочил, чуть не опрокинув лавку.
- А ить говорил же! Небось кости подмётные, как пить дать!
- Не боись, - краснолюд дружелюбно похлопал ладонью по столу, - в любви повезет. Эвон, на тебя Мардж - подавальщица как глядит! Ну что, еще разок, а?
Гарольд скинул шиллинг на стол, взял стакан и кости, потряс ими: у ушей, над головой, над столом.
- Двенадцать, ну такое.
- Не подведите, милые! - Краснолюд снова выполнил тот же ритуал, в этот раз еще и поцеловав стакан. - Семнадцать!
- Снова двенадцать! - Эльф пригорюнился и толкнул кости орку.
Тот молча взял стакан, мотнул пару раз и хлопнул о стол так, что пошло эхо. На костях выпало шесть, и вид у него сделался совсем мрачным.
- Эй, Гарри! Колбасы подай, а? И побольше! - он кинул монету, уселся обратно и повернулся к Гарольду. - Тебя, мил-сударь, мы раньше-то не видели. По делам тут, али как?
- Можно сказать, вернулся домой из многолетнего путешествия. - Гарольд выкинул на стол ещё один шиллинг, взял стакан, повертел его и так и этак. - Девять, да, чтоб тебя, не ну бывает же такое!
- И у меня девять. Ах, милостивый государь, мы с вами равно несчастны.
- Тринадцать, - орк чуть повеселел и подозрительно вперился в руки краснолюда. - Домой - эт хорошо. Семья, да жральня нормальная. Ещё и бабёнка, небось, под боком?
- Пятнадцать. - В этот раз краснолюд обошелся без ритуальных танцев. - А чей-то, господа, можа на выигрыш всем эля поставить?
- Можно заиметь совесть, господин краснолюд. Нет, ну ей-богу, бывает же такое! - Гарольд скинул ещё шиллинг. Схватил стакан, стукнул им по столу. - Пять!!!! Да, что ж такое-то!
- Вот и господинчику странно, - орк не обратил внимания на предложение краснолюда и цапнул стакан. Когда он поднял стаканчик, три костяшки уставились на него тремя глазами.
- Семнадцать, - краснолюд с грохотом прихлопнул стаканчиком по столу.
- Ну что же это такое! - Возмутился эльф и осекся, уставившись на костяшки. - О, пятнадцать.
- Так, последний раз, терпения у меня уже не хватает. - Гарольд взял стакан. - Двенадцать, да...
- Семь, - буркнул орк и положил руки на стол.
- Четырнадцать, - бородач в порыве чувств даже расцеловал кости.
- Восемь, - свосем скис эльф, - может, лучше о бабах поговорим?
- Ну, мать, всё, - буднично сказал орк. - Неча тут говорить. Впервой, чтоль? - он взмахнул кулаком, целясь краснолюду в подбородок. От удара бородач ушел неожиданно ловким нырком, откатился в сторону и что есть мочи заорал:
- Вышибала!
Орк последовал за ним, пытаясь достать краснолюда пинками.
Гарольд вскочил из-за стола.
- Да, вот и нет дружбы народов! Ну, что, господин эльф, вмешаемся?
- Вышибала! Клё-он! - добавился к крику краснолюда прознительный визг девушки, которая несла к столику заказ Гарольда. - Они опя-ать!
- Они опять, - грустно подтвердил эльф, - каждый божий день эдак. И я, имеющий благородное происхождение, вынужден пить ... с этими.
Драка не успела даже толком начаться. Вышибала со странным именем, который вышел из комнатушки за стойкой, был крупнее чем краснолюд и орк вместе взятые. Орку, чтобы отлететь к стене рядом с лавкой, хватило одной затрещины. Краснолюда же Клён без видимых усилий поднял обеими руками за кафтан и долго, не отрываясь, смотрел в лицо, после чего кивнул и аккуратно усадил на лавку.
- Да вникли уж, вникли, - бородач оправил на себе кафтан, сполз с лавки и направился к орку, - вставай уж, братец, сам знаешь, любят меня кости. Чего делить-то, коль все равно деньги вместе пропьем?
- Ну... орк, кряхтя, поднялся и ощупал челюсть. Покачал пальцем клык, проверяя, не шатается ли. Потом вздохнул. - Ну, это-то конечно. Завсегда. Но кости я завтра свои принесу, не серчай.
- Дык, хоть у остроухого возьми, все едино, - пожал плечами краснолюд, - давай выпьем ужо, да вот хоть за здоровье господинчика. Как тя звать-то, гость заезжий?
- Гарольд Брайнс, рад знакомству. У вас, я вижу, что ни день, то сварка. Весело живёте, господа, весело живёте. С радостью бы выпил с вами ещё, но завтра мне вставать к утренней молебне. - Гарольд положил на стол шиллинг. - Рад буду посидеть с вами ещё, конечно, если вы не против.
- Ну вот, даже пить уже с тобой не хотят, шулер мелкий, - без злобы пробурчал орк краснолюду, и махнул Гарольду рукой: - Да что ж, не против, так-то. Компания хорошая лишней не бывает. И в кости проигрывать толпой веселее.
- Увидимся. - Гарольд взял поднос с едой из рук девушки, поднялся на второй этаж.


Тяжёлая, дубовая дверь в комнату со скрипом открылась. Поддельной улыбки на его лице уже не было. Шумных компаний он просто не переносил, от них моментальна начинало болеть голова, но лучше так, чем получить в нос. Любому завсегдатаю таверн известно, что одно неудачно брошенное, в сторону пьяной своры слово, может привести к крайне плачевным последствиям. Комната была действительно неплохой: тёплый дубовый пол, добротная низкая кровать, стол, табурет, но главное, конечно, на одного, иначе ни о каких экспериментах не могло бы идти и речи. Было прохладно, камин давно остыл. Гарольд положил деревянный, не особо искусной работы поднос на стол, запер за собой дверь. С трудом сняв сапоги, плюхнулся на кровать, с наслаждением вытягивая занемевшие ноги. Просидев так минут пять, Гарольд, замёрз, кряхтя поднялся и развёл огонь. Немного посидел на корточках у камина, грея руки. Потом взял сумку, вытряхнул её содержимое на стол, нашел клубок красной нити, сильно помятую ветку ели, мел. Проверил, заперта ли дверь, затем начертил мелом круг на полу.
Это заклинание он пробовал использовать уже третий раз, предыдущие попытки ни к чему не привели. Осмотрев ветку, он аккуратно оторвал две более-менее целые палочки, каждая длинной с палец, ножом отрезал кусок нитки длинной с два локтя. Представил положение комнаты к сторонам света, написал по периметру круга N, E, S, W. Ветку сорвал к востоку от города, туда и должна указать магия. Первый раз не было никакой реакции, второй раз он использовал собачью кровь и верёвка на мгновение зашевелилась. Перевязав палочки ниткой, он привязал другой конец к среднему пальцу правой руки, встал за пределами круга, протянул руку с амулетом вперёд, в другую взял нож. Черкнул им по предплечью - на пол капнула кровь. Гарольд аккуратно поднёс нож к палочкам, несколько капелек сбежало вниз по острию.
- Веди!
Грузик дёрнулся сильно, но не в ту сторону, куда ожидал Гарольд. Палочки шевелились, словно пытаясь выбраться из привязи, но указывали не на восток. Натянутая под углом нить смотрела почти точно на ту ветку, с которой купец оторвал материал для своего эксперимента.
- Так, интересно. - Кровь продолжала капать на пол. Гарольд подошел к столу, оторвал ещё две палочки и положил их на стол, а ветку бросил в огонь. Вернулся к кругу, выставил руку с амулетом вперёд.
- Веди!
На этот раз маятник несколько секунд качался в разные стороны, но в конце концов вытянулся по направлению к букве, обозначающей восток. Направление Гарольд прикинул верно: палочки лишь самую малость отклонились к северу. И дёргали за нить ощутимо сильнее.
Гарольд улыбнулся. - Хорошо, очень хорошо. - Он выбросил старый амулет в камин и сделал новый, ещё более аккуратный, чем прежний. Пальцем собрал кровь с руки и нанёс её на нитку. Вернулся к кругу.
- Веди!
В этот раз направление получилось верным сразу, но нитка отклонилась едва ли на треть.
- Замечательно! - У Гарольда заболела голова, очертания комнаты на мгновения размылись, он выронил амулет. - Мелочи, просто мелочи. Так, где моё вино, надо отпраздновать.
Он, шатаясь, взял со стола бутылку отличного миланского вина, выигранную в кости у одном еврея, зубами откупорил её и залпом выпил треть.
- Так, всё-таки кровь, а не просто нить красного цвета.
"Видимо, чем проще и древнее заклинание, тем вероятней в нём будет фигурировать кровь, а это очень простое, всего одно слово. Может быть кровь несёт энергию, или волю хозяина? Пока, можно только гадать", - Гарольд продолжал хлебать вино, закусывая хлебом с подноса.
"Хм, а рана уже сама перестала кровоточить, ну и хорошо. Так, а теперь, надо подумать об экстракте яшмы, в первую очередь, мне понадобиться несколько камней, неплохо бы отыскать безлюдное место. Завтра куплю. Поеду в Лондон, загляну к торговцу, которого посоветовала бродяжка, может продам шкуры, надо будет заглянуть к родителям, - Гарольд опустился на кровать. - Да..., такой лёгкий способ навигации, а каждый год, сбившись с курса, погибают сотни моряков. Надо будет поскорее его распространить, но до этого проверить, работает ли он в море."
Глаза сами собой закрылись, пустая бутылка плюхнулась на пол.
- Да... немало парней вернутся домой благодаря этим палочкам, немало.
"Появись они раньше, кто знает, может и Энди с Криком вернулись бы".
Вино и усталость взяли своё - Гарольд сам не заметил, как провалился в сон.

Сообщение отредактировал Spectre28 - 23-01-2018, 11:31

[Хельга >>>]

Здесь и далее - со Спектром и Лео
Джеймс Клайвелл

27 декабря 1534 г. Бермондси. Управа констебля. Утро.

Сон - лучшее лекарство. И Клайвелл насладился им сполна, проспав заутреню. Когда он со всех ног летел в управу (точнее - рысил, поскольку казенная кольчуга, надетая по сюрко, значительно ограничивала подвижность), в церкви уже отбили часы и горожане постепенно заполняли улицы. В управе всеведущий Скрайб уже разложил бумаги и всевозможно приготовился к сложному дню - приемному. Пробормотав невнятные оправдания, констебль разоблачился до рубашки темного полотна и серого жилета. Пригладил волосы. Впрочем, мысли его сейчас занимали не горожане, которые с жалобами начнут осаждать контору, а мертвец из леса. И - Джек Берроуз. И Джеймс предпочел бы, чтобы эти двое поменялись местами. "Что за странное убийство? - Клайвелл вытащил из стопки на столе лист бумаги и начертил круг - Зачем раздевать жертву и снимать кожу с лица?"
К кругу добавились две линии, соединяющие его с кружками поменьше. Жертва... Случайно вспомнившееся слово наталкивало на мысль о том, что, возможно, всплыло оно и не зря. Что, если убийца проводил какой-то ритуал? Хотя... Вряд ли, девушка говорила, что делал он это обыденно. Ритуал, насколько его представлял себе констебль, подразумевал произнесение слов, определенные жесты и наличие магии. Убийство из мести? Зачем тогда обнажать? Освежеванное лицо не ложилось в картину мести, как ты его не упихивай. Мстящий импульсивен, подвержен сиюминутным эмоциям. Изрезать лицо - да. Освежевать, так, чтобы все мышцы просматривались - нет. Но прежде чем строить догадки, сначала нужно было дождаться мнение лекаря. Клайвелл вздохнул и пририсовал к своей схеме еще два боковых луча, превратив кружок в человечка, наподобие которого рисуют дети.

От художеств констебля отвлек стук в дверь конторы и женщина, что вошла не дожидаясь приглашения. Представляла собой она тот тип молодки, о которых говорят, что проще вывести леди из деревни, нежели деревню - из леди. Румяная, дородная, рослая, пыщущая здоровьем, она ввалилась в контору, внеся с собой морозную свежесть и втащив за руки, уши, вихры и шарфы шесть детей.
- И что же это творится, мастер констебль, - не здороваясь начала она, подперев пышные бока кулаками, - что творится, я вас спрашиваю? Встаю я утром вчерась, аккурат опосля Рождества. Знамо дело, пока ребятишкам спроворила покушать, шесть их у меня, извольте видеть... Джон! Не вертись, поклонись мастеру констеблю! Так вот, говорю, пока покушать спроворила, пока носы всем поутирала, гляжу уже - полдень. Так и жизнь, думаю, пролетит незаметно. А тут еще и соседка моя, Джинни-шотландка приходит. Хорошая она, хоть и из дикарей этих. Ну, за нашего замуж вышла, так почитай уже и не шотландка вовсе, а англичанка выходит, значит. И вот села я, значит, с Джинни-то за чашку поссета, а старшенький-то мой, Том, и говорит, что намедни видел, как Боб-плотник на речку шел...
- Кхм. - Откашлялся Клайвелл, окончательно запутавшийся в хитросплетениях того, кто чей муж и куда кто присел. - Чего случилось-то?
- Так я ж и говорю, - женщина попыталась всплеснуть руками, но была вынуждена отвлечься от этого увлекательного занятия на другое, не менее забавное - отловить двух шустрых, совершенно одинаковых сорванцов и усадить на лавку, - я ж и говорю, мастер констебль, ить вы не догадливый-то. Как, значит, Боб-плотник-то на реку пошел, хоть и далековато, конечно, но кто его знает, бешеному плотнику-то, он же напрочь сбрендил, мастер констебль, все про каких-то красавиц из реки бает. А сынок мой и говорит, что, мол, надо, покуда Боб на речку пошел, дочку его навестить, слюбились они, а я против. Потому как яблочко от ябло...
Констебль раздражённо постучал кулаком по столу.
- А ну тихо! - Рявкнул он на разбуянившихся детей и сердито посмотрел на женщину. - Ты, милая, либо толком говори, либо ступай себе. Не видишь, дел много?
С этими словами он принялся перекладывать бумаги на столе, что было сложно: Клайвелл давно не разбирал корреспонденцию.
- Дык, - на лице посетительнице отразилось раздражение, - я ж о чем вам уже сколько времени толкую? Детей вон из дома потащила, по морозу. Это ж как вам не стыдно, контору так далеко делать, что честным людям приходится через весь Бермондси, по снегу да морозу идти! Третий раз уже говорю вам, собака, значит, соседа моего, Джона Ри, овцу загрызла. Сам-то он говорит, что это и не овца вовсе, а совсем наоборот, но как же не овца, ежели я ее с ягненочка, ясочку мою, растила? Самая что и не на есть овца. А Джинни-то и говорит, что это волки, ну какие ж это волки, ежели оно - собака?
- Действительно, - Клайвелл тяжело вздохнул, опёрся локтями на стол и взял перо, которое, впрочем, принялся ломать на мелкие части, безуспешно пытаясь погасить злость. - В чем суть ваших претензий к короне?
Женщина тяжело вздохнула, оправила на самом маленьком из ребятишек шапку и с заметной усталостью продолжила:
- Хочу, значить, чтобы вот Джона Ри этого, мастер констебль, вы к ответу призвали. Отчего и почему он собаке своей беззаконной овец моих грызть позволяет единственных. И почему, значить, он говорит, что овца - не овца. И денег пусть возместит за овцу мою, ить породы она редкой была, хучь Джинни-шотландка и говорит, что самая абнакнавенная овца это. Но даже и так, чего ж это я деньги терять должна, из-за Джона Ри какого-то?

Сообщение отредактировал Хельга - 1-02-2018, 10:47

[Spectre28 >>>]

с Хельгой и Леокатой

Ответить констебль не успел. В этот раз дверь открылась без стука, чуть не придавив одного из отпрысков нелюбительницы шотландок. И высокий широкоплечий мужчина, который вошёл, пригнув голову, в кабинет констебля, был птицей совершенно другого полёта. Немногим менее тридцати лет на вид, он носил дорогой отороченный мехом плащ поверх дублета чёрного бархата. На прицепленном к поясу кошельке матово мерцал жемчуг, а гульфик был весь покрыт изящной вышивкой. Окинув ледяным взглядом сцену, мужчина скривился и выпрямился в полный рост, положив правую руку на пояс.
Клайвелл оценил и богато украшенную вышивкой одежду, и горделивую осанку вошедшего. А потому оторвал седалище от стула и обозначил поклон.
- Мистер Скрайб, будьте любезны, примите жалобу у женщины. - Клерк кивнул и поманил к себе посетительнцу, жестом указав, чтобы выпроводила детей за дверь. - Чем могу помочь, господин?
Мужчина склонил голову - заметно менее глубоко, чем констебль, - и ответил, не обращая никакого внимания на женщину с семейством, словно их здесь и не было.
- Меня зовут Ричард Фицалан, - он сделал паузу, придавая имени значительности. Голос оказался звучным и низким. - И я разыскиваю младшую сестру, отданную в местное аббатство. Кажется, мать-настоятельница плохо следит за своей паствой. Говорит, что Эмма сбежала. Ха. Стоило ждать, но разве не затем у аббатств стены, а, мастер?..
- Клайвелл, - машинально представился констебль, жестом приглашая собеседника сесть на один из табуретов. Ну что же, это действительно было ожидаемо. Когда-нибудь беглую послушницу, о которой ему все уши прожжужала сестра-травница, должны были начать искать. - Господин Фицалан, должен уведомить вас, что после того, как семья отдала ее в обитель, девушка поступила на попечение матери-настоятельницы. И, боюсь, что все, чем вам сейчас может помочь корона и я, как ее представитель - это возвращение доли денег, внесенной за обучение и послушание. Сестру вашу довольно-таки трудно отыскать и если она подтвердит, что ушла доброй волей, либо опасаясь за свою жизнь, то, боюсь, вернуть ее в лоно семьи будет сложно. Даже невозможно.
Фицалан осмотрел стул с некоторой подозрительностью, но всё же сел, хоть и недовольно скривил при этом губы. Поднял на констебля холодный взгляд.
- Значит, представитель короны хочет, чтобы Эмма Фицалан, одна из Говардов, оказалась где-то на обочине, выпрашивая шиллинги у мужчин?
Констебль удержался от того, чтобы ответить, что ему, в общем-то, все равно. В конце концов, от хорошей жизни послушницы из обители этой не бежали. Всем была известна суровость настоятельницы, доходящая до крайности. Да и слухи о распущенных нравах, что царили в монастыре, доходили.
- Господин Фицалан, - Клайвелл изобразил любезную улыбку, - короне равно дороги все подданные. А мне, как ее представителю, они дороги вдвойне. Быть может, вы сначала расскажете мне то, что поведали вам в обители? О причинах побега вашей сестры: одна ли она бежала или с кем-то? Говорили ли вы с матерью-настоятельницей?
Ричард фыркнул.
- Говорил. Прелюбодейку похитил михаилит. Никогда их не любил. Издевательство над настоящим рыцарством, - он ронял короткие фразы, как будто забивал гвозди в кровлю. - Обряды, якшание с мерзейшими тварями - всё это недостойно истинных христиан. И вспомнить ещё, что говорят о ритуалах в их замках!.. Я подумал бы, что Эмма могла сбежать сама - от неё всегда были одни неприятности. Но, если замешан один из этого богопротивного ордена - кто знает?
- Похитил или ушла сама? - История, в общем-то, не отличалась от рассказанной в монастыре. Констебль достал лист бумаги, ткнул пером в чернильницу, испачкав кончик пальца и приготовился писать. - И много ли было внесено за мисс Фицалан?
- Леди Фицалан, - с нажимом поправил его Ричард и наклонился вперёд. - Сто фунтов. Но я так скажу, мастер Клайвелл, что происхождение наше таково, что вернуть леди Эмму домой - важнее всего. Как глава рода я готов поступиться половиной этой суммы в вашу пользу.
- Лорд Фицалан, - Клайвелл сурово постучал пальцем по столу, - во-первых, такая сумма недостаточна для того, чтобы поиски леди Эммы окупились. Искать придется по всему графству, а то и за пределами. А у меня, - констебль очертил широкий полукруг рукой с пером, - работа. Во-вторых, в частном порядке сыском я могу заниматься лишь, когда корона предоставляет отпуск.
Джеймсу нужны были деньги, но за подобную сумму Ричард Фицалан мог гоняться за своей сестрой сам.
- Хорошо, - Ричард резко поднялся, взмахнув плащом. - Значит, займусь самостоятельно. Если такая сумма и благодарность Фицаланов ничего не стоят, то, надеюсь, хотя бы деньги вы вернёте? Желательно, без задержек. С аббатисой об этом говорить невозможно, как и о чём прочем. У них там такой кавадрак, даже помолиться не пустили... божьи люди, а носятся как куры с отрезанными головами.
- Будет ли задержка - зависит только от скупости аббатисы, - констебль быстро и размашисто писал, - я поясню вам порядок отзыва доли вашей сестры. Вот с этим письмом, лорд Фицалан, вам придётся обратиться в обитель. Копия остаётся у нас в канцелярии. В случае, если монастырь отказывается выплачивать, необходимо будет обратиться в суд. Где я засвидетельствую ваше обращение. В любом случае, по вашей жалобе будет проведено расследование обстоятельств исчезновения леди Эммы. Должен же я в суде что-то сказать.
- Значит, снова унижаться. Если меня опять не пустят на порог и до разговора о выплате даже дело не дойдёт, - Ричард криво усмехнулся, - тоже в суд? И когда будет проведено это... расследование?
- Не волнуйтесь, лорд Фицалан, - Клайвелл потянулся так, что косточки хрустнули, - в ближайшее время. Вам будет направлен отчет.
На самом деле, Клайвелла больше заинтересовала суматоха в обители, свидетельствующая о том, что там снова что-то произошло. И, вероятно, лучше было добраться туда раньше, чем об этом узнает шериф.
Ричард Фицалан сложил письмо и коротко кивнул констеблю. Прощаться он не стал.
Приемный день шел своим чередом. После Ричарда Фицалана контору посетили несколько торговцев, сетующих на на воришек, да пара кумушек из окрестных сел. У одной украли белье, у другой свели со двора корову. Приняв жалобы и пообещав каждому разобраться, Клайвелл подумывал уже закрыть контору, как в дверь практически одновременно вошли два гонца. Один - знакомый ужеконстеблю парнишка из монастырских крестьян, другой - юноша в плаще с эмблемами шерифа. Письмо из монастыря, которое констебль вскрыл первым, имело такое содержание, что Джеймс некоторое время просто смотрел на него в изумлении. Перечитав его три раза и два раза посмотрев на обороты, чтобы убедиться, что оно именно от матери-настоятельницы, Клайвелл в голос выругался. В монастыре убили сестру Эмилию. Красивую монахиню констебль помнил, ее трудно было забыть - слишком уж она навязывала свое общество. На фоне этого послания записка от шерифа, содержащая приказ найти леди Эмму Фицалан, "дочь благородного семейства" и принять меры к ее возвращению домой, казалась ничего не значащей мелочью.
Констебль прошел по опустевшей конторе (Скрайб давно уже ушел домой), пнул табуретку и сел на лавку, охватив голову руками. Два убийства на участок, кража в складах, Джек Берроуз и разбойники, Эмма Фицалан... Не слишком ли много на него свалилось в последние три дня? Впору бы и отчаяться. В Бермондси становилось слишком неспокойно, а ведь когда-то он радовался тому, что его назначили в этот городок, где он родился и вырос, на его землю. Мысли эти одолевали и всю дорогу до аббатства, в которой его сопровождал немногословный Хантер. Лишь завидев те самые выгоревшие кусты - дело рук михаилита - Клайвелл вспомнил об отчете лекаря. Вытащив бумагу, засунутую за обшлаг сюрко перед приемом, констебль принялся расшифровывать каракули медика. Впрочем, ничего нового лекарь ему не сообщал. Форма ран совпадает с лезвием ножа, мужчина пятидесяти лет, глаза вырезаны, умер между первой и третьей стражей, родинка у пупка. Работа легче и приятнее не стала, но хотя бы появилась пища для размышления.

[Leomhann >>>]

Аббатство. День

На стук в дверях монастыря открылось окошечко, из которого через решётку на Клайвелла уставились огромные и полные ужаса глаза сестры Клементины.
- П-простите, аббатство не при... мистер констебль! - это казалось невозможным, но серо-голубые глаза стали ещё больше. Монахиня загремела одним запором, затем другим. Наконец, подняла последнюю защёлку и распахнула дверцу. - Господи, счастье какое... ой, что я. Несчастье, но счастье, что вы здесь, мистер Клайвелл! Хвала Господу!
Клайвелл спешился, с лёгким изумлением слушая девушку.
- Что случилось у вас, сестра? - Поинтересовался он, входя в ворота и ведя в поводу лошадь. - Отчего вы так напуганы?
- Так... - бледная монахиня недоверчиво глянула на констебля. - Спаси-Господи, ведь сестра Элеа... Эмилия, сестру Эмилию ведь... и прямо здесь! Вы... не поэтому?.. но я думала...
- Я об этом и спрашиваю, - терпеливо пояснил констебль, - что произошло в обители? Драка, может быть?
По совести сказать, Клайвелл плохо представлял драку в женском монастыре, которая могла бы привести к смерти.
- Драка?! - сестра Клементина оступилась, случайно наткнулась на Хантера, громко взвизгнула и отскочила на несколько шагов, прижав руки к груди. - Помилуй, Господи, драка? Страх-то какой... в обители...
- Хорошо, - сам не зная, с чем, согласился констебль, мысленно выругавшись, - сестра, не волнуйтесь так. Преподобная мать ждет меня?
- Ждёт! - радостно закивала монахиня, явно испытав облегчение от вопроса, на который могла ответить. - Господи Боже мой, конечно, ждёт, как иначе? Ведь сестра Эмилия!.. спаси, Господи, душу её!..
- Аминь, - в тон ей ответил Клайвелл. - Так я войду? Дорогу знаю, сколько лет к вам езжу. А мистер Хантер с вами побудет. Чтобы не так боязно было. Правда, мистер Хантер?
Стражник кивнул. Сестра Клементина выглядела так, словно предпочла бы обойтись без присутствия Хантера - по крайней мере, по эту сторону решётки. Но тоже кивнула:
- Да. Она... у себя. Наверное.
Раскланяться с сестрой-привратницей Клайвелл не успел.
- Мистер Клайвелл! - Аббатиса суетливо, вприпрыжку, отчего издалека походила на тощую сороку, рысила к воротам. - Мистер Клайвелл!
- Преподобная мать? - Как бы ни относился констебль к аббатисе, в голосе звучало почтение. Хотя бы потому, что пожилая монашка уже много лет обеспечивала констебля работой. Беглянки, мертвые младенцы на снегу. Теперь ещё и убийство. Не обитель - а холм фэйри.
- Ох, мистер Клайвелл, - настоятельница, может быть, впервые в жизни говорила без надменности и злости, - горе-то какое! Сестру Эмилию убили! Идем, идем скорее, в обитель!
- В обитель? - Удивление в голосе Клайвелл скрыть не смог. - Где ее нашли?
- В гобеленной. Ох, да идем же скорее!

Обнаженная сестра Эмилия раскинулась на гобелене в центре комнаты. Первое, что бросалось в глаза, ещё от двери - вспоротый живот. В нос бил запах крови, тяжёлый, оставляющий на языке вкус ржавых гвоздей. Клайвелл с тоской посмотрел на новые сапоги, которые неизбежно напитаются кровью, на светлые перчатки, тяжело вздохнул и принялся разоблачаться. Плащ и перчатки он всучил настоятельнице. Кольчуга повисла на станке для вышивания у двери. Констебль глубоко вдохнул влажный и терпкий воздух и шагнул в комнату.
Спустя некоторое время осмотра гобеленной, в течении которого Джеймс только что по-пластунски не ползал, выяснилось, что сестру Эмилию убили жестоко и странно, перерезав горло так, чтобы она была еще жива, пока убийца вспарывал ей живот и прижигал тело в различных местах. Так, чтобы не могла кричать, когда ворочал ее из стороны в сторону, заливая кровью гобелен, на котором она лежала. На щеке монахини остались потеки густой зеленой жидкости, пахнущей резко и неприятно. Облачение женщины, чистое, не порванное и аккуратно сложенное лежало рядом с одним из вышивальных станков, рядом валялась чисто вытертая глиняная кружка.
- Кто нашел тело, преподобная мать? - Клайвелл поискал глазами, чем бы вытереть окровавленные руки и, ничего не найдя, отер их о шторы на окне.
- Мать-вышивальщица, сестра Магдалена, - настоятельница неодобрительно посмотрела сначала на констебля, потом на испачканные шторы.
- Пригласите ее, - Джеймс проигнорировал взгляд аббатисы. В конце концов, что те шторы, когда речь шла о человеческой жизни? Ну, и ощущение стягивания рук, когда кровь начинала засыхать, констеблю не нравилось.
Аббатиса кивнула и отправилась вглубь обители.

[Хельга >>>]

Через некоторое время в гобеленную вошла пожилая тощая монахиня. При ходьбе она опиралась на трость, но даже так шаги выдавали властность и непреклонность. Подтверждали впечатление и плотно сжатые губы, и то, как она едва удостоила взглядом тело сестры Эмилии, и то, как не боялась вступить в кровавые пятна. Из-под рукава рясы блеснуло тёмным: на руку монахили были намотаны чётки из чёрного янтаря. Войдя, она смерила констебля острым взглядом и ещё больше поджала губы.
- Мистер Клайвелл, - голос её оказался, несмотря на возраст, чистым и не дрожал.
- Сестра... эээ, Магдалена? - Констебль с интересом обсмотрел вошедшую и пришел к выводу, что эта женщина с властным лицом гораздо более похожа на настоятельницу, нежели сама аббатиса. - Преподобная мать сказала, что это вы нашли тело, то есть сестру Эмилию?
Монахиня спокойно сложила руки на груди. Качнулся янтарный крестик.
- Я нашла сосуд, наполненный мерзостями и нечистотою, претерпевший от Господа за беззаконие и за блудодейство своё.
Клайвелл сморгнул. Некоторое время он просто в изумлении смотрел на монашку, выдавшую такое в ответ на простой вопрос, затем собрался с мыслями и осторожно спросил:
- И когда вы нашли сей.. сосуд греха? В котором часу, то есть?
- Перед заутреней. Испытания ради Господь в мудрости своей возложил на меня заботу о гобеленной и надзор за трудами глупцов. Ибо сказано, что глупца работа утомляет, и нужен ему начальник.
- У вас принято, чтобы монахини работали ночью? - Клайвелл наклонился к телу и продемонстрировал исколотые пальцы убитой. - Сестра Эмилия явно вышивала недавно.
- Смирения ради, во имя спасения, славы и жизни вечной, - монахиня еле заметно склонила голову. - Такое бывает. Часто нужно покаяние грешным сим, слишком часто, но ночное бдение искореняет и наглость, и гордыню.
- Я вас правильно понял, сестра Магдалена, - констебль попытался разогнать кровь, чтобы рассмотреть гобелен, - сестра Эмилия вышивала ночью, исполняя покаяние? Нет-нет, не отвечайте, думаю, правильно. Скажите, а что изображено на этом гобелене?
Монахиня подошла ближе.
- Этом? Шлюха должна была работать над полотном с изображением свя... - сестра Магдалена пригляделась, замерла, и ей лицо побелело. - Это не он! Это старый, старый гобелен, гордость нашего собрания! Господи, за что караешь?! Эта прелюбодейка всё испортила! - только теперь стало понятно, что в голосе настоятельницы звучал не ужас, а гнев. - Гобелен с королём Альфредом и его братьями!
- Это - очень ценный гобелен? - Уточнил констебль, брезглива отряхивая руки и оглядываясь на окно.
- Бесценный! А теперь на нём ничего не разобрать! Кровь пропитала нить, и... Восстань, Господи, во гневе Твоем! Это он! Безбожный еретик!
- Еретик? Да еще и безбожный? - Кровь засыхала на руках, но это уже не имело значение. - Это вы о ком, сестра Магдалена?
- О пособнике Сатаны, - прошипела монахиня, у которой тряслись руки. - Из ордена Вельзевула. Михаилит, которого грехи наши привели в обитель, сначала гобелен этот весь носом изрыл, а потом трахал эту шлюху прямо поверх. Наверняка вернулся попущением Господним!
- Которую..хм..шлюху? - Учитывая то, что рассказывали констеблю сестра Адела и Ричард Фицалан, речь могла идти еще и о беглой послушнице. - И почему вы считаете, что это именно он?
- Эту, - ткнула рукой в тело сестры Эмилии монахиня. - А Эмма, которая с ним сбежала, ох как Эмилию ненавидела. Господи, как гобелен жаль... теперь и не восстановить. Пусть раз в несколько лет спрашивали, но собрание аббатства теперь менее полное, чем... впрочем, констебль, это уже неважно.
Клайвелл со вздохом сел на стульчик возле одного из станков. Право, это было, наверное, самое богатое на события аббатство во всей Англии.
- Значит, говорите Эмма ненавидела сестру Эмилию? За что?
- И то сказать, - монахиня, судя по виду, успокоилась, но на тело сестры Эмилии всё ещё поглядывала с неприкрытой ненавистью. - Шлюху эту мало кто любил. Но Эмма... она ведь училась у травницы, Аделы. Для гобеленов слишком безрукая, - сестра Магдалена неожиданно улыбнулась плотно сжатыми губами, словно вспомнив что-то приятное. - Эмилия по гордыне своей слов-то не выбирала. Видать, сильно обидно было. А потом, говорят, Эмма для кого из её ухажёров не то лекарство сварила, ой не то, - казалось, что последнюю часть Магдалена вполне одобряет. - А затем Эмилия, значит, михаилита-то соблазнила, вперёд Эммы.
Клайвелл тряхнул головой, пытаясь избавиться от ощущения, будто ее распирает. В то, что убийцей может быть михаилит или беглая послушница он не верил. Слишком много нелепиц нагромождено. Слишком очевидно предвзята эта монашка, сестра Магдалена. Но, все же, проверить эту версию стоило. Хотя бы из-за письма шерифа.
- Спасибо, сестра Магдалена, - произнес он, приветливо улыбаясь, - если вас не затруднит, пригласите сюда брата-лекаря и сестру Аделу.

[Leomhann >>>]

Брат-лекарь, редкий гость в аббатстве, одет был как обычно: в запахнутую рясу францисканца, перепоясанную верёвкой, с надвинутым на глаза капюшоном, из под которого виднелись только неряшливая бородка и впалыё щёки. Поговаривали, что последние - след аскезы и святости, от уморения себя голодом и истязаний плоти. Крючковатый нос нависал над тонкими бледными от болезни губами. И голос лекаря сипел подобно расстроенной трубе: видно было по дёргающемуся кадыку, что говорить ему неприятно и больно. Прошептав констеблю натужное благословение, он, как всегда, склонил голову. Сестра Адела, запыхавшись, влетела следом за лекарем. С порога она, всплеснув руками, попыталась заголосить, но осеклась под взглядом констебля и только спрятала дрожащие руки под передником.
- Скажите, господин лекарь и госпожа травница, - не здороваясь начал Клайвелл, - что это за зеленая гадость на щеке сестры Эмилии?
Адела неодобрительно покачала головой и наклонилась к телу. Подцепила пальцем остатки зелья с лица мертвой монашки, понюхала и прищурилась.
- По запаху будто дурманящее, - после долгого раздумья ответила она. - Белена, беладонна, может быть, даже вытяжка из мака.
Брат-лекарь повторил её движения, только ещё растёр зелень между пальцами. И кивнул.
- Это от бессонницы или именно для того, чтобы одурманить кого-то?
Клайвеллу отчаянно хотелось домой. Есть и спать. Вместо этого приходилось сидеть на шатком и неудобном стульчике, в комнате, залитой кровью и выслушивать бредовые откровения, вроде тех, что ему сообщила сестра Магдалена.
- Всё одно, - еле слышно просипел францисканец. Хотел добавить что-то ещё, но сдался и кивнул Аделе.
- Брат-лекарь сказать хочет, что оно и снотворное, и дурманящее, - пояснила травница, - смотря сколько принять. Еще и послабляющим может быть.
- Сестра Эмилия страдала бессонницей? - От усталости голос констебля звучал раздраженно.
- Ко мне она не обращалась за снотворным, - Адела тщательно вытерла пальцы о передник, - может, к вам, брат-лекарь?
Лекарь просто мотнул капюшоном.
- Брат-лекарь, а что у вас с голосом? - Заинтересовался молчанием священника Клайвелл.
- А горло застудил он, - Адела сочувствующе покивала головой, - говорит еле слышно. Да и нельзя ему, страсть как все простужено. И онеметь может.
- Сочувствую. - Без тени сочувствия ответил Клайвелл. - Сестра Адела, как, вы говорите, ваша Эмма выглядела? И михаилита кто видел и сможет описать?
- Обычно выглядела, - задумалась травница, - худенькая такая. Но крепкая, знаете, мастер Клайвелл, бывают такие. Ростом с меня. Светленькая, глаза серо-голубые, нежная вся такая, чистая. А михаилита я сама шила, после твари. Михаилит - рослый, черноволосый. Лицо наглое. У него на плече, до груди, рубец свежий будет, мастер констебль. Одет хорошо был, даже очень. Ну а больше ничего и не вспомню. Неужели вы Эмму отыскать решили?
- Как его звали хоть? - Обреченно спросил констебль, понимая, что с такими описаниями он может наловить послушниц и михаилитов прямо на рыночной площади Бермондси. - Он представлялся?
- Брат Фламберг, кажется, - прищурилась травница. - Да, Фламберг.
- Хорошо. Сестра Адела, распорядитесь убрать тело на ледник, я за ним, то есть - за ней, завтра телегу пришлю.
Клайвелл коротко кивнул и, не дожидаясь ответа, чуть ли не бегом припустил к выходу, неся в охапке кольчугу, плащ и перчатки. Налетев на аббатису, констебль смешался, но все же, остановился и кивнул.
- Скажите, преподобная мать, - вспомнил он вопрос, который хотел задать еще при входе, сестре Клементине, - а в обитель приезжал еще кто-нибудь, кроме того михаилита?
- В обитель приезжают слишком часто в последнее время, мистер Клайвелл, - поджала губы аббатиса, - всех и не упомнишь. Вот, к примеру, сегодня брат был этой Эммы Фицалан, от которой у нас одни проблемы!
- Брат и у меня был, - кивнул Клайвелл, - а в день убийства? Или накануне?
- Михаилит, кажется, был еще один, - медленно припомнила настоятельница, - но не тот, совсем юный. Его мы даже в за ворота не пустили.
- Ага, - также медленно протянул констебль, - а что ему нужно было вы, конечно же, не спросили?
- Мне некогда беседовать с безбожниками, - аббатиса окрысилась, - вы уже покидаете нас, мистер Клайвелл?
- Да, преподобная мать.

Во дворе констебль долго мыл руки снегом, отбрасывая окровавленные комки в сторону. Стражник посматривал сочувственно, но молчал. Сестра Клементина, слегка порозовевшая за время отсутствия констебля во дворе, молчала тоже. Но боялась, кажется, уже меньше. Джеймс надел кольчугу с помощью Хантера и с неописуемым облегчением покинул двор обители.

Если бы Клайвелл был животным, то непременно собакой. Гончей. Загнанной, безуспешно пытающейся отдышаться и оглянуться, сообразить, где сейчас добыча и отчего так больно хлещет кнут по тяжело вздымающимся бокам. Работа заменила ему саму жизнь, когда умерла Дейзи. Тяжело было находиться в доме, который он покупал для них двоих. Видеть, как внезапно повзрослела Бесси, оставшись без матери. Смотреть на растущего Артура - и знать, что жена никогда не увидит первых шагов сына, не услышит первого слова. Бермондси рос вместе с детьми, и поглотил его. Констебль знал здесь каждый закоулок, артерии улиц были его артериями, рынок - сердцем, а контора - телом. Он впитывал в себя гомон улиц, шепотки в церкви, вопли в тавернах. Он был этим городком, живя его эмоциями и лишившись своих. Но в последнее время что-то пошло не так. Бермондси будто отторгал его, разражаясь то драками в тавернах, то кражами, то убийствами - теперь. Быть может, мстил за жестокие - иногда излишне - расправы над уличными и их притонами. После одной из таких Клайвелл сам едва выжил, изрезанный ножами. На смену прежним пришли другие короли улиц, умные и осторожные, не позволявшие себе зарываться - и стало тихо. Быть может, городок намекал на то, что пора уступить место другому, более сговорчивому. А еще вполне могло быть, что констебль просто устал.
Усталость эта, особенно остро ощущаемая после аббатства, сковывала сознание. Не хотелось ни думать о работе, ни находиться в конторе. Все же, Клайвелл заставил себя написать запросы своим коллегам в городках и селах графства, дабы найти михаилита и беглянку. Оставив Белку в конюшне стражи, Джеймс медленно поплелся домой.