Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Leomhann >>>]

- За что ж вас так, господин мой, - сочувственно вздохнул трактирщик, подсовывая горячее вино. - Живого места ведь нет. Неужели за праведность?
- Если бы, - Кристин скривился, когда рыжая пухлая Пегги - "Единство. Нож, которым... вероятно, луна", - демонстрируя изобильное декольте, приложила к особенно жуткому кровоподтёку кусочек мяса. - Спрашивали ерунду какую-то, как обычного преступника! Ориентировки у них... где был двадцать пятого мая? Кто может подтвердить? А если подумать? А если на дыбу? И табурет из-под ног, сволочи, походя так, привычно. Потому и колченогий небось. А что я им скажу, кроме истины? В пути был, к обители святого Дуротана...
- Дуротан, да, - покивал трактирщик, - вы изволили говорить на рынке. Да уж и слухи долетели, как там комиссары лютуют. Ой лютуют! Несчастный настоятель, говорят, похудел - одни глаза остались. Что ж там было, знаете ли? Уцелела ли святыня?
- Бедненький, - Пегги ласково погладила по плечу и прижалась поплотнее всей выдающейся собой.
К женщинам комиссарам предписывалось проявлять благородство, учтивость, внимание и такт. Секс с похотливой, но обманутой - дважды - женщиной уставу противоречил.
"И, разумеется, есть ещё предупреждение Клайвелла. Не говоря о том, что Пегги эта - тоже культистка в рамках единства, и, получается, речь уже идёт о свальном грехе. И мужеложестве".
- Слухи, - сухо заметил Кристин, болтая вино в кружке и размышляя о том, что к счастью, если слухи и сообщали о некоем конкретном комиссаре, то сейчас его не узнал бы даже лорд-канцлер, - увы, мне не требуются, ибо многое видел сам. Как смертным боем били брата-ключника, не желающего отдавать обитель на разграбление. Как замертво падали святые братья, не выдержав осквернения святынь. Как лишали искупления трудом тех, кого теперь ждёт петля. Как под народные стоны выезжали со двора не пять, не десять, а двадцать телег с реликвиями и добром, потому что вычистили это дьяволы всё, на что взгляд упал, а смотреть они могли словно сквозь сам камень. Статую богородицы лицом вниз на телегу кинули, а она чудотворная была, счастье несла. Остался только голый камень от святой обители, а ведь святее её только Иоанниты-рыцари были. А заправляют там сейчас всем наёмники диаволовы... вроде бы и осталась обитель, а нет её больше. Не помолиться там истинно верующему, как бывало. А вот... - он бросил нерешительный взгляд на Пегги, смотревшую на него, раскрыв ротик, вздохнул. - Скажите, друг мой, я же вижу, вы разделяете горе, пусть и далёкое оно... но как же вы здесь, в реформацию, молитесь, не оскверняя души?..
- Я вам притчу расскажу, господин, - трактирщик тоже вздохнул. – Жил неподалеку человек святой жизни, Августином именуемый. Зрил за паствой своей, аки добрый пастырь, от волков оберегал. Да сам не уберёгся. Сгорел у креста, мученическую смерть приняв. Потому что доверился, думал – овцы заблудшие. А оказалось – дьяволы. Сожгли они Августина святого, и агнцев его пожрали.
- Всякий молится со всяким, ибо там где и три, и четыре, и больше соберутся на молитву, там и Я, - истово перекрестилась Пегги - справа-налево, наоборот.
Деревянный дом на углу улиц. Цветущая вишня.
- Притчу о святом Августине, друг мой, знают всё, кого волнует судьба страны, - хмурясь, Кристин поднёс к губам кружку и, не глотнув, отставил, словно передумав. - Равно как всем известно, что трактир - первое место, куда дьявол идёт трепать языком, потому что у трактирщиков они трепливы. Хочу надеяться, что здесь оно не так, но - я всё рассказываю, доверяю, а вы - всё слушаете, и хотите ещё слов. А то, может, и имён, зачем-нибудь?
- Так, господине, может, за вами сэр Джеймс наблюдение поставил, - заметил трактирщик, - а я и не знаю. У нас тут с порядком строго всё обстоит, муха порой разрешение спрашивает, чтоб пролететь. Вот про Гарольда Брайнса слыхали? Доложу вам, тот ещё был – работорговец, чернокнижник. У меня комнату снимал, так весь пол непотребствами исчертил. Можете поглядеть, коль хотите. А и того мастер Джеймс вздёрнул. Аккуратственно надо. А помолиться – так чего б не помолиться-то? После вечерни вот, ежели желаете.
Тут о пряно пахнущем - слишком пряно - вине помогло забыть изумление.
- После вечерни, говорите?.. Как же - прямо в церкви? И констебль, который выписывает разрешения мухам, не знает?.. Я желаю, воистину, но...
- Зачем же в церкви, - в свою очередь изумился Гарри, - она осквернена комиссаром и реформацией. Я уж вас отведу, не бойтесь. Пегги, милая, принеси уж господину отобедать, хватит мясо по лицу-то размазывать, его внутрь надо. А вы, господин, почитайте покуда вот это. Да переписать надо будет к вечеру двенадцать раз, по числу апостолов. И не показывайте никому, а переписывая - молитесь.
"Двенадцать раз?"
В стопке, которую, таясь, сунул в руки трактирщик, на вид было с сотню листов. До вечерни оставалось всего несколько часов. Арифметика складывалась так, что задание выдали невозможное, не рассчитывая на выполнение. Рассчитывая на чувство вины.
Кристин кивнул, бережно принимая бумаги, которыми хотелось надавать трактирщику по морде. Увы. Таких вот Гарри Кристин ненавидел даже больше, чем отцов-основателей, которые, ступая по следам копыт что дьявола, что Папы - впрочем, одно и то же, - искажали, калечили истину, но больше ничего. Гарри приносили им рассудительность, места для вербовки и, главное, деньги. Без денег все эти пророки и сущности спокойно умирали бы в безвестности, не успев навредить никому, кроме себя. Не отвлекали бы ресурсы короны и Комиссии от действительно важного.
Но бить было нельзя. Когда-то там, за вечерней, ждал целый косяк рыбки, которую можно было обвинить в чем-то большем, чем домыслы мистика.
Поэтому - и только поэтому, - Кристин прижал бумаги к груди и побрёл в комнату, которая, как он знал, выходила окном на задний двор.

[Spectre28 >>>]

Накрыло его почти сразу, стоило усесться за столом, мрачно глядя на стопку толстой грубой бумаги. Кристин взял перо и выронил, пачкая пальцы: из ниоткуда наплыла морда хорька на всё небо за крышей, пламенеющий меч, а потом полились словообразы - чёткие, понятные, ясные.
"Чёртовы михаилиты. Чёртовы, но завидно".
Слова, впрочем, получались забавные, даже при условии, что понимать их было некогда, только слушать и смотреть. Древний культ. Круговорот священников. Дом их - на перекрёстке улиц, у вишни. Кровавая чаша, адамитство и прочие нарушения нового порядка. Трупы в Темзе. Папа-демон. Знамение, как крестилась Пегги. Узкий круг.
"Стоп. Папа-демон?"
Слова послушно остановились, хотя, кажется, просто потому, что закончились, оставив его сидеть с чёрными пальцами, тупо глядя в стол. Точнее, в культистские записки, которые переписать было ну никак не...
Хмыкнув, Кристин не без труда поднялся, выглянул в окно, выходящее во двор и кивнул себе и хорьку. Бумаги вылетали из окна, подбирались, уносились и писались - без молитв, зато с руганью про культистов, комиссаров и затёкшие уже на двадцатой странице пальцы. Не предвидение, просто образ, но он знал - хорёк поймает и унесёт.
Если культистам нельзя было бить морды, то стоило как минимум удивить.
Потом оставалось только ждать, время от времени посылая надушенную дамасской розой Пегги за новыми пачками бумаги. Ждать - и размышлять о теологии, истории и исторических течениях. И, разумеется, о серьгах.

Потом, уже закончив жечь пустые листы в камине - к дьяволу излишний пепел, чистые листы должны были сгореть уже потому, что на них не было посланий Учителя, - он снова открыл окно. Пачки исписанных разными руками бумаг медленно вползали в комнату, подчиняясь железному разуму Комиссии, по воле которого вещи должны занимать только строго отведённое им место. Под пачками скрылся стол, затем кровать - видимо, Клайвелл действительно усадил писать всю управу. И, возможно, всю семью.
"К слову, о семье".
В переданные михаилитом слова о том, что в культ входил только узкий круг Кристин не поверил бы, даже не пригласи в группу его самого, даже не видя там Норриса. Маленькая группа, даже не выродись она, едва ли могла обеспечивать себя деньгами и влиянием, которые позволяли столько времени оставаться незамеченными. Значит, как минимум в такой мелочи мать Клайвелла лгала. Возможно, не только в этой.
"Что ж, тем интереснее будет молитва".
Кинжал за спиной. Нож за голенищем - в надежде, что будет даже веселее, чем кажется. Никогда Кристин не любил эти игры, хоть и входили они в работу комиссара. Куда приятнее было бы выбить дверь ногой, схватить священника за гриву...
"Только вот дверь будет заперта на засов, в подполе ждут бочонки с маслом, а сущность просто поменяет тело".
Предвидение медлило, расплываясь по единству, и Кристин раздражённо хмыкнул. Проверил нож ещё раз.
Ждать, пока где-то там закончится фальшивая - за это с сущности стоило спросить отдельно, - вечерня, было тяжело. Никогда он не любил эти игры. Комиссар не должен прятаться, не должен притворяться. Он должен руководить и направлять - открыто, не из тени. К сожалению, мир был не идеален. Пока.

Трактирщик, и только он, постучал очень деликатно, словно боялся разбудить.
Кристин бросил перо, которым писал на листе бессмыслицу и пачкал пальцы, бросил бумагу в огонь. Со скрипом отодвинул стул, тяжело прошагал к двери и открыл.
- Пойдёмте же, - Гарри выглядел одухотворенно, горел улыбкой так, словно приглашал на пир в качестве главного блюда, - пойдёмте! И без того задержались на вечерне. Сэр Джеймс по сей час в управе, свет там горит. Ну да это ничего. Видать, снова над чем-то корпит. Идёмте же, мой господин. Пора.
Белые балахоны на голое тело, пальмовая ветвь...
"Где только взяли".
Кровь.
Странно. Вряд ли неофитов сразу, без вопросов и выяснений допускали до тайных ритуалов, до узкого круга. Луна? Нет. Скорее, была вечерня, вечерня и ещё вечерня. Или?..
- Иду, друг мой. Заждался. Только вот... - Кристин обвёл рукой кипы бумаг и вздохнул. - Увязать слово не успел, но это быстро, это сейчас, вот, в простынь...
Не дожидаясь ответа, не глядя, как одухотворённость и жадность на лице Гарри сменяются неприкрытым изумлением, Кристин бережно собрал кипы в одну, прижал и завязал углы простыни узлом. Охнул, вскидывая на плечо и решительно двинулся к выходу мимо Гарри.
- Вы, господин... Эта... Как так-то?.. Истинное - и всё постигнуть?!
- Как? - Кристин покачал головой, не останавливаясь. - Волей Господа. Дух святой снизошёл на меня и полились слова святые на листы.
Гарри догнал его у лестницы - точнее, Кристин позволил себя догнать, смущённо остановившись, словно только поняв, что не знает, куда идти.
- Ведите, Гарри. Такой восторг у вас на лице, что сам не могу дождаться, когда же сам прикоснусь к святости.

[Leomhann >>>]

Трактирщик спешил. Торопился к благодати рысью, вприпрыжку, тряся толстым брюхом и задыхаясь. Довёл до домика - деревянного, на пересечении улиц, - и сгинул, бросил одного в гостиной, среди пыли и пальм.
Кристин сгрузил переписанное у ближайшего дивана, хлопнул по нему ладонью, подняв облачко пыли. Блеклый образ: изнасилование. Нет. Да. Давно. Неофиты сюда приходили явно не каждый день.
"Впору чувствовать себя избранным. Горжусь".
Растущие в ящиках пальмы согласно зеленели листьями, и не думая вянуть и хиреть под английским солнцем, заглядывающим в гостиную через оконца. За ними явно хорошо ухаживали - священник? Раз за разом... - собирали урожай ветвей и листьев.
"Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять. Пришёл и прошёл?".
Впрочем, пока что было это опять же ни Богу, ни чёрту. Кристин коснулся зелёного листа, протянувшегося над головой - на удачу.
Скрипнула дверь, и он оглянулся. Увидел мужчину в белом балахоне - мягкого, пышного, с нежными воздушными ручками, похожего на клецку в том трактире, что держала чешка Милада в...
"Старческие руки оттягивают серебряной ложечкой надрез на спине девицы".
- Здравствуй, избранный сосуд, - вошедший говорил так же мягко, как и выглядел. - Златой сосуд, одарённый благодатью великой!
Пряча изумление, Кристин склонился в низком поклоне, пытаясь собрать в голове образ - яркий, слитный, такой, чтобы михаилит увидел, понял и передал. Или отец Кристофер со времени того ритуала успел переродиться вот в это, или единство умело замечательно работать через сателлитов.
- Святой отец?..
- Кормщик я, - скромно отрекомендовался святой отец, - корабля этого. Во мне давно уж нет своей воли, она вся попалена небесным огнем, совсем уничтожена. Во мне одна только святая воля духа. Что б он ни приказал, чего б ни захотел, все исполнять следует, как Божье повеленье. Что б ни сказал он, во всяком слове его премудрость Божия. Слепым, что живут языческой жизнью в плене вавилонском, тем, что валяются в смрадной тине грехов, слова мои, конечно, покажутся безумием. Читал ли ты преподобного отца Макария Египетского?
Кристин скорбно покачал головой, хотя имя и отзывалось знакомо.
- А почему пальмы вот не желтеют, ваше духосвятейшество? Тоже по воле святой? Через руки любящие она в землю входит, и радуются деревья?
- Так вот, - назидательно поднял палец кормщик, напрочь игнорируя пальмы.
Кристин едва удержался от того, чтобы кивнуть одобрительно: сам бы лучше не сделал. Не дать сбить себя дурацкими вопросами, продолжать ритмично, утверждениями, нанизывая ложь на обоснование. Профессионально говорил кормчий, почти не фальшивя.
- Макарий говорит: "Душа, которую дух, уготовляющий себе в престол и жилище, удостоит приобщиться его света, осияет неизреченною красотой его славы. Она сама вся становится светом, в ней не остается ни одной части, которая бы не была исполнена духовных очей". А со многими очами, многоочитые кто? Херувимы! Такие люди, соединенные с духом божиим, делаются подобными самому Христу, сохраняя в себе постоянно силы духа и являя для всех духовные плоды, потому что когда они духом соделаны чистыми и непорочными - то невозможно, чтобы вне себя приносили они плоды злые. Всегда и во всем являются у них добрые плоды духа. Брат Гарри говорит, будто ты, не будучи приведенным в корабль, уже осиян благодатью? Вижу, вижу. Да вот только, может быть, собрание - то, когда побываешь в нем, соблазнит тебя. Может быть, ты станешь избегать его, как греховного.
"Будь я настоящим неофитом, верь хоть на капельку в этот вредный - вреднейший! - бред!.. И всё же, это странно. Даже вдвойне".
"Побываешь" от кормчего-ересиарха звучало так, словно балахон на неофита готовы были напялить прямо сейчас, и тут же потащить туда, где ждут торопыга-Гарри и прочие... матросы. Ждут, зная, что у кормчего всё получилось. Но они же ничего о нём не знают. И даже не спрашивают.
- Да как же?! - Возмутился Кристин, касаясь завязанной простыни. - Дух святой эти слова через себя пропустил, мною записал - разве может в таком грех быть? Смущение?
- Не говори так, не говори с такой уверенностью.
"А что, только тебе можно?"
- Сказал я тебе, что божие безумное премудрей человеческой мудрости, но ведь обыкновенные люди, язычники, в проявлениях духа видят либо глупость, либо юродство...
"Одержимость. Или душевную болезнь. И с первым, и со вторым Комиссия разберётся, дайте время".
- ...либо даже кощунство и богохульство...
"Это уж обязательно, рулевой ты наш. Позабочусь, чтобы стал наш, откуда бы ни вещал".
- ...кликушами божьих людей называют, икотниками да икотницами, даже бесноватыми.
"А вот за настоящих божьих людей - обидно".
- Когда явишься ты в среде малого стада, в сонме племени нового израиля, и божьи люди станут молиться на твоих глазах истинной молитвой, не подумаешь ли ты по-язычески, не скажешь ли в сердце своем: "Зачем они хлопают так неистово в ладоши, зачем громко кричат странными голосами?.."
"В тюрьму хотят. Или на экзорцизм. Или... не забыть: подать лорду-канцлеру мысль открыть лечебницу для больных духом".
- А когда услышишь вдохновенные, непонятные тебе речи, не скажешь ли: "Безумие это, сумасбродство"?.. Мало того — не скажешь ли ты самому себе: "Это кощунство".
"Обязательно. Ещё и не так скажу".
- Так всегда говорит про божьих людей слепой и глухой языческий мир, так, пожалуй, скажешь и ты, потому что ты еще язычник.
"Комиссар, который не считает себя язычником, недостоин нового мира. Мы - племя, которое стоит над общинами, строит общины нового образца, создаёт новые коммуны во имя страны и высшего блага. Quo Vadis, ты, что стоишь за кормчим?"
- Может, и так, может, я и язычник несмышлёный, - нахмурился Кристин, вскидывая голову. - Да только обижаете вы меня зря, господин кормчий. Обещали молитву истинную, а что же вместо неё - обвинения да обида. Не обессудьте, господин, но такое мне не по нраву. А только не было такого отношения ни в одной обители, коим бессчётно помогал, спасая... а, да что тут.
- Многогрешный, - мягко упрекнул его кормчий. - Присядь. Расскажи о себе, а уж потом, если дух святой накатит, допущу тебя до корабля.
- Да что рассказывать, - буркнул Кристин, нехотя опускаясь на пыльный диван рядом с узлом из простыни. - Может, и многогрешен, а всё такой, как прочие люди, две руки, две ноги, голова, душа бессмертная. Деем Даннингом родился, в Суррее, а сейчас - с торговлей по стране езжу и, без ложной скромности скажу - прибыльно, весьма, так, что и семье хватает, и на благое дело остаётся. А на него много надо, потому что... - он наклонился ближе к кормчему, приглашая посекретничать, но тот, как и положено посреднику, даже не шевельнулся. - Потому что торговля эта вся - тлен, и деньги - тоже тлен, лишь для спасения монастырских святынь от дьяволов Комиссии. Сами знаете, господин мой, как саранча эта, не иначе как на грехи посланная, обжирает лучшие поля Господни. Как тяжело спастись святым обителям, как сложно уберечь самое дорогое.
Помедлив, он покачал головой.
- Увезти, передать, а то и спрятать и сохранить - вот чем я занимаюсь, господин мой кормчий. Опасное это дело, дорогое, но не оставляет Господь: один соверен потрачу, два новых в руки прилетают.
- Ну что же, Дей Даннинг, - вздохнул кормчий, - завтра я тебя допущу в корабль. А пока - ступай, о благости думай. Да вот это наизусть заучи. Сие слова пастыря нашего, Господа триединого.
Кристин бережно и благоговейно принял густо исписанные листы, радуясь, что хотя бы их не надо переписывать. Второй раз управа наверняка взбунтовалась бы.

[Spectre28 >>>]

2 июня 1535 г. Бермондси. День второй, корабельный. Утро

- Стань моими глазами, Господи, ибо блуждаю во тьме и не вижу выхода.
Серьга с каплей крови на игле танцует между пальцами, напоминая о земной тьме.
- Стань ногами моими, Господи, чтобы пройти мне спокойно меж зверями хищными.
За окнами с раннего утра, ещё до открытия рынка возмущаются торговцы - Клайвелл со своими поднялись задолго до зари и подняли всех остальных.
- Дай мудрости мне, Господи, чтобы отличить друзей от врагов, правильное от неправильного, доброе от злого.
Проповедь лежит на столе, тяжёлая, как приговор. Кажется, дерево под ней корчится от отвращения - но лишь кажется.
- Веди меня, Господи, к врагам твоим.
Солнце золотит подоконник, на котором кто-то из стражи оставил корзинку с завтраком.
- Укажи мне, Господи, врагов твоих.
Хлопает дверь трактира, рассыпаются сухим горохом голоса кумушек, пищит Пегги.
- Облеки меня, Господи, верой в Тебя, как щитом.
Скрип ступеней, всё ближе. Танцует серьга - на удачу.
- Преврати меня в меч твой, Господи, и сокрушу я врагов твоих так, что не останется следа их как на земле, так и на небе.
Шаги замирают у двери. Прыгает серьга, прячется в кошель.
- Волей твоей, Господи, во веки веков. Ради высшего блага. Аминь.
Дверь открывается.

Кристин поднялся навстречу гостям, отмечая про себя, что стучать в рамках единства, вероятно, было не принято. Склонил голову.
- Ох, мистер Даннинг, - миссис Альцгеймер протянула корзинку, от которой пахло свежим хлебом и чем-то ещё, пряным и вкусным. - Доброе утро. Мы принесли вам пищу духовную и пищу телесную.
- Здесь пирог со шпинатом, вино на полыни и новое поучение от Господа, - пояснила миссис Паркинсон, одетая -кажется, по случаю утра - в розовое.
- Благодарствую, госпожи, - расплылся в улыбке Кристин, принимая подношения и ставя на стол рядом с ересиарховой отравой. - Но право, стоило ли? Едва рынок открылся, и разве друг Гарри не накормит меня, не предложит духовного утешения?
"А Пегги всегда готова предложить утешение плотское. Надеюсь, вы не считаете, что обязаны заменить и её, раз не справляется".
- Гарри - человек хороший, добрый, - еще в единстве, видимо, не было принято дожидаться приглашения сесть, потому что миссис Альцгеймер плюхнулась прямо на кровать. - Но может скоромным накормить, забывшись. Вам же отныне плотскую пищу вкушать нельзя, только ту, что от злаков земных взята. Даже в тесто яички не положила.
- Да в дальний корабль бы, что в скиту, уйти, порадеть, - добавила миссис Паркинсон.
Хвойный лес, землянка... воистину дальний.
- Скит? - Радостно удивился Кристин. - Ох, хорошо бы, госпожа. Здесь вон как сарнадапалы лютуют, весь город на уши поставили, крик до небес стоит, и всё о земном, тварном.
Выглянув невзначай в окно, он кивнул за забор, на улицу, видеть которые госпожи не могли.
- Вон, главный их пробежал. Утро едва настало, а уже торопится честных людей тревожить.
- В скит, - встревоженно кивнула миссис Альцгеймер. - Неподалёку от Грантема. Истинно место ангельское! Тишина да дух святой!
- Смущаете, госпожа, - вздохнул Кристин, отворачиваясь от окна, словно главный сарданапал скрылся за углом. - Рассказываете про благодать эту, как хорошо там, да только ведь до Грантема - неделю добираться. Никак не успеть, меня ведь кормчий сегодня до корабля допустить собирался... или... или передумал?!
- Так после корабля, как верный-праведный, - удивилась миссис Паркинсон. - И вот еще что. Вчера мы у миссис Элизабет были... Ну той, что матерь констебля нашего, мастера Джеймса. Подумать только, еще мальчонкой его помню! Миссис Элизабет говорит, будто сын весь в крови домой пришёл, аж воду красную выливали, как мыться начал. Не вас ли он так? Лекаря позвать, может быть?
Руки миссис Паркинсон, усевшейся на кровать рядом с миссис Альцгеймер, добавляли в пирог травки - не шпинат. Горели фанатизмом и возбуждением глаза юной девушки...
Кристин покачал головой.
- Не меня. Какого-то ещё несчастного. Мне вот, - он шевельнул ногой, где под повязкой прятался нож, - только кочергой ногу прижгли, но хвала Господу, без рвения. Спасибо за заботу вашу, сам замотал - в дороге и не такое случалось. Будет воля Господня - заживёт. Но... не голос ли это констебля на улице? Если он снова проверку учинит, хорошо ли будет, госпожи мои, если он вас тут застанет?
- Ох, это плохо для репутации, - миссис Альцгеймер с кряхтением поднялась. - До вечера, брат мой. Христос воскресе.
- Воистину воскресе, - кивнул Кристин, закрывая за ними дверь. - И до вечера, сёстры.
Апостольская радость звучала не ко времени, но для культистов, возможно, каждый день был как праздник.
"Впрочем, странно, что не поприветствовали так же, а всего лишь добрым утром. Что-то не так с дисциплиной на этом корабле. Один скоромным накормить может, вторая слова путает, эти - приветствия".
И всё же... все дороги вели в Линкольншир. Не только стихийные - или нет? - восстания и бунты, но и этот скит. Скит, полный духа святого. Как там в этих чёртовых бумагах было? Умереть и воскреснуть раньше гроба?
Кристин задумчиво развернул пирог, отломил половину и начал крошить во двор, на радость курам, возглавляемым красивым, чёрным с прозеленью петухом, и прочей живности. Надо же было сделать вид, что ел. Половину он отложил - на случай, если алхимик в управе - или михаилит, которые, казалось, бегают по Бермондси стаями - потом скажет что-нибудь интересное и обвинительно-протокольное.
Курам пирог нравился, петуху тоже. Задумчиво глядя на начинающуюся во дворе оргию, Кристин жалел только об одном: если накрывать культ этой ночью, то хранители скита скорее всего об этом узнают. И куда-нибудь денутся.
Жаль.
С ними очень, очень хотелось бы поговорить о деле Реформации и ожиданиях Комиссии от английского народа.

[Leomhann >>>]

2 июня 1535 г. Бермондси. День второй, корабельный. Вакханалия

Чистая комнатка налево от пыльной гостиной напоминала публичную баню, только обгаженную ересью, от котором сияли лица и тела под белыми тогами и пальмовыми вениками. Переодеваться пришлось при всех. Кристина все не смущали - комиссарское тело принадлежало Реформации, а Реформация быть на виду не стыдилась.
Впрочем, собравшиеся не смотрели - были привычны.
- Много ль на соборе-то божьих людей чаете?
"Ни одного".
- Человек двадцать будет, а может, и больше.
"Надеюсь, у Клайвелла хватит камер".
- Малится божие стадо, малится. Много больше бывало в прежние годы.
"Замечательно. Надеюсь, это не значит, что стадо разбрелось и теперь трахается где-то в других хлевах. Хм, а вон те девицы на вид очень даже ничего. Жаль, что только на вид".
Впрочем, остальные женщины убивали желание так надёжно, что едва ли помог бы и тот пирог.
От девиц, женщин и бабок отвлёк Гарри, переодевавшийся рядом. Трактирщик шумно пыхтел, потому что нагибаться было тяжело, но говорить ему это почему-то не мешало.
- Ох, порадеем сегодня. Вот увидишь, брат Даннинг, непременно сегодня вострубишь в трубу живогласную!
- И я, друг Гарри, и я тоже надеюсь, - улыбнулся Кристин, одёргивая робу. - Что же, идём? Вон, госпожи уже потянулись, и кормчий.

Трубить предлагалось в залитой светом горнице под росписью в виде голубя, ненавязчиво символизирующего прилёт святого духа. Культисты выстроились в круг, обозначая посадочную площадку, и начали ритуал призыва.
Кристин кланялся и токовал со всеми, стараясь ничего не предвидеть - от неофита едва ли ждали точного следования ритуальным движениям. Только после этого к собравшимся допустили старца - величавого, словно тот петух, в белой рубахе с широкими полами, подпоясанной малиновым шнурком.
"Как назывался тот культ душителей в Индии?.. Дьявол, не помню. Дьявол. Надеюсь, тут нет чёртовых телепатов".
Шпионские игры не нравились категорически. Да, они были необходимы. Да, иначе не получилось бы вычистить этот хлев так, как надо. Да, всё так... нравиться оно от этого не начинало. Скорее портило настроение - а надо было улыбаться, кланяться, что-то говорить. К счастью, говорить осмысленно тут не требовалось, и Кристин восторженно глядел на старца, восхищаясь видениями о том, как католики убивают отца Ричарда, как сущность медленно переползает в кормчую клёцку, как сгущаются вероятности переселения дальше, в более удобное тело...
"Уж не в моё ли?"
Улыбка, серьга, брошь констебля.
"Однако, везуч констебль в Бермондси".
Старец меж тем достал из-под стола толстенную книгу - "тоже пригодится, если не пустая", - возложил на неё руки, закрыл глаза и принялся вещать. Кристин слушал не всё - только маркеры, которые потом пригодятся для обвинения. Ну и - по привычке, - на безбожности слуг врага, отца лжи и всякого зла. То есть, на комиссарах.
"Спасибо тебе, Господи, ибо блуждал я во тьме, но привёл ты меня к врагам Твоим".
Время истекало псалмами и восторгами, чесался нож под повязкой, а потом колокол на церковной башне пробил полночь, и начались хороводы. Быстрее, быстрее, размахивая пальмовыми ветвями, под громкое пение.
"В гробу я таких херувимов видел".
На втором круге Кристин с тоской понял, что предупреждения о глупости уже сбылись, и оставалось дождаться только беснования и юродства. Что-то - не предвидение, скорее, красное лицо Гарри и румяные - девушек - подсказывало, что ждать осталось недолго. Хорошо, потому что чем дальше, тем сильнее приходилось давить стыд.

- Накатил! Накатил!
Голос переливался таким сплавом ужаса и восторга, что Кристин невольно вздрогнул. По счастью, этого никто не заметил: культисты радостно окружили девицу с длинной толстой косой, которую била крупная дрожь. Он подскочил тоже, изображая трепет и что там ещё полагалось. Ожидания еретиков, слитые в одно, сами по себе формировали предвидения, которые, казалось, ещё чуть, и начнут пролезать в реальность. Кружась вокруг воющей девы, Кристин мимоходом коснулся стола пальцами - на удачу.
Изображать восторг было так отвратно, что он даже не заметил, как девица подскочила ближе, забормотала, глядя в лицо, и не видя.
- Здравствуй, верный, дорогой изообранный воин мой. Со врагом храбрей воюй, ни о чем ты не горюй! Я тебя, сынок любезный, за твою за верну службу благодатью награжу - во царствие определю, с ангелами поселю. Дам тебе ризу светлу, серафимские крылья, семигранный венец, и тут еще милости моей не конец. Я, бог, никогда тебя не...
Красные, распаренные лица вокруг, жаждущие, преисполненные чего угодно, кроме agape. Раскрытые рты, мечущиеся пальмовые ветви и кружащие над всем полотенца. Запах пота и чего-то звериного, хищного.
Эта дьяволова мистерия позорила не только Господа и веру, но и Англию, и Комиссию так, что хотелось выжечь её просто от отвращения к ней и к себе - за то, что пришлось участвовать. Выскочить, подпереть двери, позволить им перерезать друг друга, взорваться, да что угодно, лишь бы не продолжать это, это...
"И тогда сущность переродится снова. Оболванит ещё десяток людей, виноватых лишь в тупоумии, безмыслии и непонимании, погрязших в прошлом. Хм. Слишком уж часто я это повторяю. Начинает теряться смысл".
Кристин улыбнулся девушке, устами которой говорило нечто, парящее вокруг, как пар в бане. Вероятно, девушка была не виновата. Возможно даже, её можно было вылечить, вернуть к истинной вере. Может быть. Он в этом сомневался.
И внезапно всё кончилось, как Кристин и предвидел.
Время чаши. Время, когда эти несчастные больные еретики хотели крови, а старец собирался её предоставить. Разрезать спину. Поддеть кожу длинной ложечкой, аккуратно, чтобы не запачкать одеяние. Поить каждого по-отдельности, пока остальные жадно смотрят.
Похотливые руки ласково и нежно потянули за его робу, стягивая с плеч, шагнул от стола старец, роняя нож из широкого рукава в ладонь. Кристин скинул робу сам, собрал в руке, разворачиваясь к старцу с улыбкой понимания, смирения и благости, но главное - облегчения.
Швырнуть робу в старца, сорвать шаг, впечатывая колено между ног, добавляя ребром ладони по глазам.
Старец рухнул, и Кристин, под крики стражи и огненную дугу светильника, летевшего в стену, упал сверху - надо было отбирать нож, чтобы не зарезался грешным делом. Ну а если в процессе хрустнет кисть - это бывает. До виселицы заживёт.

[Spectre28 >>>]

3 июня 1535 г. Хемптон-корт.

- Милорд, - сквозь зевок поздоровался Кристин, пытаясь выгнать из мыслей образ корчащейся на костре новой принцессы.
Леди Кларисса Ламли явно перенесла развод не слишком хорошо. Осуждать её было трудно, но и благодарить за полную голову католических крестов, кардинальских шапок, избитых принцев и свергнутых королей он никакого желания не испытывал.
"Интересно, входят ли мысли в компетенцию Комиссии? Вера - входит, но в виде проявлений. Наверное. Хотя лучше бы в виде веры, тогда и проявления тоже будут правильными".
Думалось после забега по Лондону туго, сквозь вату. Сад, переполненный по случаю хорошей погоды придворными господами и леди - тоже не помог. Как они вообще живут в этом дворце?
"Как тут вообще можно работать?"
Лорд-канцлер, впрочем, одним своим видом доказывал, что можно. Кабинет в офисном крыле полнился картами, бумагами и книгами, не оставляя места черепам и прочим атрибутам скоротечности жизни и знания.
- Рид, - кивнул Кромвель. - Весьма рад. Рассказывай.
- Леди Ламли очень яро мечтает о том, чтобы посадить на престол принцессу Марию, - послушно рассказал Кристин и зевнул снова. - А, про другое? Головная боль сэра Клайвелла в Бермондси увеличена на пятнадцать задержанных. Управа там действует очень эффективно, и, думаю, это число вскоре вырастет. И не ограничится Бермондси.
Кромвель снова кивнул.
- А сам сэр Джеймс? Что думаешь?
"Это просто".
- Странный загар, который отзывается палящим солнцем, словно кто-то перепутал страны. Серьгу он снял, но на всякий случай всё равно нужно закон о подобающих констебулату украшениях. И, возможно, регулирование бород и причёсок, но это не точно. Главное - баланс, контроль и добывание ответов словно просто из воздуха. Чёртовы интуиты.
Канцлер удивился. Настолько, что отложил в сторону свиток, который со вниманием читал, и подошел к окну - большому, чуть не от пола до потолка. Окна во дворце Кристин одобрял - всем хороша страна Англия, но палящего солнца Господь ей не дал.
- Ты вынудил его снять серьгу? Ничего себе. Не уверен, что это поможет продвижению по делу колизеев, но - весьма, Рид, весьма. Из Бермондси поступают первые отчёты. Секта почти нищая, всего три личных дома, остальные домовладения и так принадлежат короне. Весьма примечательна икона Христофора Ликийского. Тонкое письмо руки нездешнего мастера. Впрочем... Ты же не об иконах пришел поговорить. Излагай, желательно по существу. Что католичка Рисса Ламли обижена на бывшего мужа, я и без тебя знаю.
За отброшенные иконы стало обидно, словно Риссе за развод. Тем более что отзывались иконы и дальними скитами, и ещё не прожитой вакханалией - на бегу в этот бешеный день избавиться от неё так и не получилось. Кристин сцепил руки за спиной и зашагал по кабинету, хотя шагать было почти негде.
- Что по сути своей есть террор, милорд?
- Террор - это акт насилия, целью которого является навести страх на определенную группу людей или на отдельного человека, - рассеянно ответил Кромвель, глядя на то, как дождь расчерчивает окно полосами. - Помню, во Фландрии... Ты меня экзаменовать решил?
- Организованный террор, ваша милость - это деньги, - ответил, не отвечая, Кристин и на всякой случай запомнил про Фландрию. На удачу. - Деньги на схроны, на оружие, на подкупы, на организаторов и агитаторов, на приюты. То, что происходит в Линкольншире не похоже на стихийные бунты доведённых от отчаяния крестьян или горожан. Кто-то их прикрывает, кто-то спонсирует - а где есть деньги и возможности? Монастыри - да, но есть и другие, кому такое удобнее и проще. Торговля - возможно. Замки - наверняка. Кроме того, есть идиоты Саффолка, и с ним тоже придётся говорить, и желательно так, чтобы он - слушал. Мне нужны полномочия, милорд, которые позволили бы всё это делать. Власть как административная, так и светская и - хотя бы определённой степени - военная.
- Резонно, - одобрил Кромвель. - Но если я тебя сделаю лордом, они так и будут говорить, что ставленника сына трактирщика и владельца пивоварни, человека наёмника и авантюриста слушать зазорно. Это север, Рид. Каждый из них считает себя потомком если не какого-нибудь древнего короля, то хотя бы правнуком божества. Потому... Знаешь ли, в Суррее много свободных баронств. Тот же Годалминг. А вон там, в беседке, под дождём, принц, он же граф Суррей, изволит фехтовать с тенью. Хорош, засранец. Если кто и может сейчас дать тебе власть над Севером, то это он. А я - всё подпишу и заверю. Хочешь быть лордом Годалмингом?
"Не хочу".
Владение и лордство неизбежно путали бы общественное, государственное благо с личным. "Потом отберём", сказал бы лорд-канцлер, но так, увы, оно не работало. Отказ от ответственности, пусть и данной только для исполнения долга... ответственности, которая работала бы на общественное благо эффективнее и лучше? Что это за комиссар такой, если от такого откажется?
"Умный комиссар. То есть, не я. Дьявол".
Висок снова заломило, правда, уже не леди Ламли.
- А невесты там не прилагается, милорд? - Подозрительно осведомился Кристин. - Анемичной такой? Склонной вести ночной образ жизни?
- Не наглей, Рид, - канцлер с укоризной взглянул. - С невестами уж сам как-нибудь. Прилагалась. Две недели назад отошла в лучший из миров, а земли отошли графству.
"Да?"
- Граф Суррей ещё может отказать, - не без надежды заметил Кристин, выглядывая в окно, чтобы тоже посмотреть на засранца. - Зачем ему комиссар... да. Зачем бы ему комиссар...
Эшафот. Дубовый трон. Эшафот.
- Граф Суррей может отказать. Но - не откажет. Ты же суррейский, его. Для него проблемы вассалов - святы. С ним лучше поладить, впрочем. Но кроме титула, тебе нужны будут деньги. Получишь в казне. А все прочие полномочия - к отъезду бумаги будут готовы.
"Это уже к завтра? Оперативно. И не его, а - Комиссии".
Кристин поклонился, принимая уверенность, деньги и груз ответственности. Не каждый день становишься одновременно лордом и практически воплощением воли Комиссии в одном несчастном Линкольншире.
"Впрочем, уверенность лорда-канцлера или нет, а принц ещё может отказать. Но тогда долг становится невозможным. Дьявол!"

[Leomhann >>>]

Принц выглядел... настоящим принцем. Звездой турниров, сильным, опасным. Встань такой и правда во главе северного бунта, подними знамя Йорков - и как знать, по какому пути пошла бы история. Как знать, не пойдёт ли ещё? Кристин придавил вспыхнувшую было цепочку.
"Сэр Ричард. Добрый вечер. Комиссар Рид. Милорд-канцлер предуведомил..."
Принц заговорить не дал, начал первым.
- Добрый вечер, мистер Рид, - кивнул он, откладывая шпагу. - Милорд Кромвель пишет, что вы не прочь стать лордом Годалмингом?
"Дождаться не могу. Стремлюсь, теряя сапоги".
- Что ж. Я, вероятно, не возражаю. Надеюсь, вы города под землю не проваливаете?
"О, спасибо за призрак Харпера, который реет над головой. Хм, какие интересные татуировки. Принцев каприз, мой принц? Что у нас тут? Дети Эпоны и защита? Очень любопытные капризы".
- Сэр Ричард, - голос звучал сухо, дерзко, но иначе не позволяли Харпер и капризы. Отчего-то этот принц выбивал в работу. Почему?
"Забег по Лондону и луна. Иначе в сторону лорда Грейстока и головы не повернул бы, а тут в коридоре словно обухом приложило."
- Проваливать города пока что не доводилось, но если этого потребует благо государства - сделаю. Впрочем, Комиссия и лорд-канцлер к такому относится неодобрительно. Исчезнувший, а не реформированный город... или монастырь - это провал Реформации. Но вы говорите - вероятно?
- Вероятно. Годалминг – это небольшой город, торгующий молоком и маслом.
"Ага, дальше".
- Доходность небольшая, но стабильная, порядка тысяча пятисот фунтов в четвертину.
"Ага, дальше".
- Лорду Годалмингу принадлежат выпасы и плодородные земли, а также весьма приличный замок в Каттесхолле.
"Дьявольщина, да сколько можно? Как любимого ребёнка отдаёт".
Линкольншир горел, ярко, и всё ярче с каждым днём, время утекало сквозь пальцы прямо на аккуратно подстриженную парковую травку, а принц тянул передачу титула - нужного! - и земель - да к дьяволу! - так, словно расставался с любимым чадом.
- Две недели назад полагалась еще и невеста, - "Наслышан, но без деталей", - но, увы, леди Фелисити умерла. Что поделать, почтенный возраст. Не всякая сохраняет себя в девстве до восьмидесяти лет.
"И правда".
Спальня - большая, холодная. Восьмидесятилетняя женщина подставляет сморщенные губы. Кристин вздрогнул, но мысленно. Комиссарский долг порой требовал разного. Например, вакханалий. Или таких вот брачных ночей. Вакханалии, наверное, были хуже - они пытались тянуть лапы не только к телу, но и к душе.
"Дай мудрости мне, Господи"...
- Потому титул свободен, и вы можете его взять.
"Слава тебе, Господи. Возможно, с Линкольнширом и правда получится разобраться. Так. Получить бумаги, и..."
- Но с двумя непременными условиями.
"Да вашу ж принцеву мать!"
- Первое - вы женитесь на родовитой леди, чтобы продолжить в своём потомстве череду лордов Годалмингов.
"Если сами выбирать будете - то иначе, чем для Харпера, который так и витает вокруг - вашими, между прочим, стараниями, мой принц. Но всё же, с этим не поспорить. Продолжение линий - стабильность, благо для..."
- Второе – пообещаете мне, что будете обходиться со своими людьми справедливо и снисходительно к их слабостям. Многие из крестьян по сей день католики, а священник… По нему давно арапник плачет.
"Московитский такой?"
Принц облокотился на балюстраду, и Кристина окутали видения райские, какими земли и выпасы наверняка никогда не были, но - виделись. Пришлось придавливать мысленным сапогом ещё и их. Тем более, про священника и крестьян получалось интересно. На грани. И, кажется, снова про Харпера. Жаль головная боль так и не отпускала. Как там Клайвелл говорил, вино и секс?..
От мысленного затаптывания ноги гудели, и он прислонился к столбику беседки - витому, неудобному, но крепкому.
- Как не повезло с невестой. Устав обязует обходиться с крестьянами доброжелательно и внимательно, вызывая уважение к Реформации. Ничего иного я обещать не вправе, сэр Ричард. А если бы обещал, то солгал. Если священник противится Реформации не по незнанию или непониманию, а по умыслу, убеждая и других - то он противится короне. Такого Комиссия игнорировать не может и не станет.
"Может быть, крестьянам не повезёт, и меня убьют в Линкольншире".
Принц поморщился, и тень Харпера на миг выросла, накрыла беседку.
- Дерзите.
"Правда".
- Не стоит.
"Тоже правда".
- Не люблю.
"А кто любит?"
- Крестьяне – люди подневольные. Они идут, куда их ведут.
"Верно. И ведёт их Комиссия по пути Реформации. Если же они не идут, или идут не туда..."
- Вы – или священник.
"Священник - это мы. Или такого священника быть не должно".
- Если решите что-то сделать с этим... замечательным человеком, я вас только поддержу.
Паузу заполнили юные мальчики и любовь к пению вовсе не платоническая и чистая. Священником обязательно надо было заняться. Бесспорно. И всё же...
"И всё же, ставить условия, что здесь Реформация работает, а здесь - не очень, что здесь воля Комиссии - а здесь не очень?"
- Невесту я вам подыщу, но позже, - продолжил принц.
"И снова - лишь бы не так, как Харперу. Но - аминь. Спасибо тебе, Господи, кажется, разговор близится к завершению. Линкольншир!"
- Вам нужно время, чтобы устроить свои дела в поместье, и для Реформации.
"Что?.. Какие дела?.."
- Мне - для посещения Нортумберленда. Возможно, там и пригляжусь к девицам на выданье. Но, думаю, вы приглядитесь раньше. Возражать также не стану. Это ваша жизнь. И последнее – вы не Харпер, не сравнивайте.
"А-а. Он не приглядывался, да? Постоянные сравнения с Харпером, признаться, начинают всерьёз бесить".
Гоняться за родовитыми невестами хотелось не больше, чем заниматься землями, которые только отвлекали бы от настоящей, большой работы. Устроить поместье Годалмингов в духе Реформации - да, бесспорно, это было важно. Это - пример, стабильность, новый мир. Но если принц видел так всю Комиссию, то как он видел новый мир? Видел ли вообще? Или был слишком занят любимыми пашнями, чтобы видеть шире?
- Моя голова, сэр Ричард, - Кристин отлепился от столбика и встал прямо, заложив руки за спину, - занята террором в Линкольншире. Поэтому какое-то время мне будет не до поместья и не до разглядывания невест, хотя этот титул и открывает двери замков, которые мне нужно вывернуть наизнанку. Приглядываться там придётся к другому. Но и до этого священника руки со временем дойдут, это я обещать могу. Нового пастыря, если придётся, подберу сам. Но - потом.
Высказаться вот так, прямо, было приятно. За такое прямое высказывание Кристин пнул самого себя. Расхвастался, как последний... комиссар. За Реформацию отвечали дела, а не слова, так какого дьявола он распинается перед сэром Ричардом, выставляя себя напыщенным идиотом?
"Сам же тяну время. Нет, это определённо всё луна. Найду пастыря, даже если придётся лично поехать в университет и поговорить с каждым кандидатом лично. Но можно ли уже?..".
- Ваша голова, барон, - слуга, явившись словно из воздуха, принёс бумаги, которые принц торопливо подписал. По крайней мере, этот разговор раздражал не только Кристина. Было ли это хорошо? Нет? – сейчас занята тем, чтобы надерзить синьору.
"Не только. Хотя... ладно".
- Впрочем… Поздравляю вас, лорд Годалминг. Принимаю вас под свою руку. За преданность обещаю вознаградить сторицей, за предательство – покарать. Ступайте.
"Наконец-то. Линкольншир".
Приняв бумаги, Кристин с изумлением принял ещё и принцеву шпагу - приметную, с вычурным эфесом. Тяжёлую.
"Хм. А вот это действительно полезно. Возможно, он всё-таки не думает обо всей Комиссии одинаково".
Шпага пригодилась бы на севере, это бесспорно. Шпага будет полезна в работе. Работа... Кристин кивнул, снова взглянул на татуировки и мысленно вздохнул. Работа. К тому же, если уж соблюдать формальности, то все. Бумаги - бумагами, а слова, сказанные вслух тоже имеют силу. Традиция - это либо то, что надо менять, либо то, что надо сохранять.
- А вассальная клятва, мой принц? - Поинтересовался он. - К слову, об этих татуировках. Конечно, Комиссия приняла решение, что они не греховны, но как принц, мой принц, вы подаёте пример всему королевству. И демонстрация таких... интересных узоров может смущать умы необразованного и отсталого населения. Население может не понять чистой любви к лошадям и красоте рябины, вспоминая вместо этого старые ритуалы. Демонов.
"А если население не поймёт - ему объяснят. Любой ересиарх, которому расскажет любой эмиссар откуда-нибудь с континента. А если это ещё и в моду войдёт!.. Куда там констеблевым серьгам".
- Ага.
Принц тоже кивнул, застегнул ворот рубашки доверху и надел колет. Почему-то такие простые и привычные движения настораживали.
- Мой меч, пожалуйста, - обратился сэр Ричард к слуге, который явно умел перемещаться в пространстве. – Побыс… Как, уже? Благодарю. Итак, барон. Ваши советы – бесценны. Непременно учту, когда захочу узнать мнение по поводу старых ритуалов и демонов. Вы, кажется, ценитель. Пока же – прошу на колено.
"Вот вы гад, ваше высочество".
Скованный традицией, Кристин опустился на колено, и принц поднял меч. Коснулся им правого плеча. Левого. Не торопясь, словно растягивая удовольствие.
- Нарекаю тебя рыцарем, Кристин Холден-Рид, барон Годалминг. Избегай всякого нечестия, и да будет этот удар...
Рука у сэра Ричарда была тяжела, как у настоящего принца. Как у звезды турниров. Оплеуха мотнула голову, выбивая из неё и Харпера, и луну, и - почти - татуировки, которые, всё же, стоило запомнить. На удачу.
- Последним, какой ты стерпишь. Встань, сэр Кристин. Эй, кто там? Подготовьте рыцарский патент, я подпишу. А вассальную клятву мы подписали на бумаге, мой дорогой рыцарь. Не испытываю желания целовать вас.
"О. Что тут у нас... ага, с леди Фелисити тоже... не испытывал, а целовал. Всё же, мне определённо повезло".
Молча кланяясь, выходя из беседки, направляясь к конюшням, Кристин взвешивал итог и находил его - и себя - неудовлетворительным. Да, принц сравнивал, раздражал, но это был не повод вести себя, как мальчишка. И всё же, всё же... бумаги отдавали ему Линкольншир. Это - главное. Нужное как собаке второй хвост рыцарство, уподобляющее сэру Уилфреду Харперу и - немножко - лорду-канцлеру... пусть. Несущественно.
"А принц хорош. Дал всё, что на самом деле нужно, завернул в недовольство".
Принимая повод из рук мальчишки-конюшего, Кристин кивнул сам себе. Такого принца, луна или нет, требовалось уважать. Пусть даже через мальчишеское раздражение и неохоту. Такого принца следовало и запомнить. Возможно. Возможно...
"К дьяволу. Линкольншир! И что там всё же Клайвелл говорил про телепата? Точно. Вино и секс. Надо попробовать. Но позже. Сначала надо заглянуть кое-куда ещё. Хотя, видит Господь - лучше бы вино и секс".

[Spectre28 >>>]

3 июня 1535 г. Лондог, Гленголл, вечер

Хороша страна Англия, но есть в ней дыра на Гленголл.
Жуя губу, Кристин стоял на грязнющей подворотне у дыры, смотрел на побитую дверь таверны, за которой предстояло найти "чудо какую хорошенькую китаяночку, одетую в мужское". Хорошенькое чудо, неразрывно сплавленное с дырой, не нравилось ему - заочно - трижды. И если обычно Троица была угодна Господу, то на этот раз собирал её не иначе как папенька Клайва.
Во-первых, гленгольское чудо не нравилось фамильярством с законом. "Скажешь, что послал нефритовый сокол - поржёт, проще будет не хамить".
Во-вторых - тем, что именно сюда через перекупщиков стекалось всё, что сбывали с рук грабители, маскирующиеся под комиссаров. Пару таких Кристин с удовольствием отдал на виселицу, кости ещё парочки растащили волки - ну или еноты, но сволочи всё не переводились. Добро стекалось сюда, а потом - уходило обратно в Англию, через вот такие бермондскийские лотки, которые даже вида не делали, что торгуют честно. То есть, Гленголл жадничали, не оглядывались не только на закон, но и на Комиссию. Со временем Комиссия им это зачтёт, но пока что таверна с вывеской в виде пивной кружки на веревке - явно где-то спёрли, - благоухала не тюрьмой. Хуже.
В-третьих, пока Комиссия терпела, пока закон сосуществовал - пока население не переросло отсталость и не отринуло ретроградство, - с Гленголл приходилось считаться. Иначе он, Кристин, не стоял бы тут, жуя губу. В-третьих чудо не нравилось ему тем, что заставляло сотрудничать. Пачкало его самого, и через него - Комиссию и Дело. Лучше было бы выжечь это гнездо с концами, но... но нельзя. Рано. А без дна долг становился тяжелее - это ничего, - дольше - а вот это хуже, - и менее эффективным - совсем плохо. А Гленголл - и это горчило тоже, отдельно, - получались почти союзниками, потому что имели свой интерес. Наверное.
Вряд ли королям дна нравилось происходящее в Линкольншире, и, раз уж их терпели - пока - надо было пользоваться. С паршивой овцы...
Конечно, Клайвелл предупреждал, что с этой... Ю хамить не стоит. Правая рука того самого Рика, о котором Кристин слышал разве шепотки, и те оборванные. Может многое, в том числе - быстро сворачивать шеи хамам.
Пожав плечами, он коснулся пальцами полы чёрного колета - на удачу - и толкнул дверь.

[Leomhann >>>]

Внутри, не отходя от двери, подождал, пока дар привыкнет к мешанине образов, к оценивающему молчанию. Дал себя рассмотреть, потому что комиссар не прячется. Пусть смотрят и видят. Сам глянул на барменшу, к которой посылал лорд-канцлер. Взвесил, нашёл полной яда. Зная, куда идти, шагнул в густой запахами дыма, пота и дешёвого эля полумрак, кивнул раскосой женщине в мужской рубашке.
"И правда, хороша. Эти губы!.. Нет, решено. Выйду отсюда - и найду бордель поприличнее".
- Госпожа Осень? Комиссар Рид - через сэра Клайвелла. Нужно поговорить - о Линкольншире.
Возможно, нефритовые соколы и правда могли облегчить жизнь - но не его. Слишком чуждое, слишком фамильярное там, где фамильярности не место.
Удивления женщина не выказала. Повела бёдрами, откачнулась назад, к одинокому столику в углу.
"Интересно, её Клайв тоже?.. - лениво подумал Кристин, вставая так, чтобы стена оказалась за спиной. Вонь, к которой он уже почти привык, внезапно прорезал сладкий цветочный аромат. - А, впрочем, нет, тут только какой-то орк... и..."
Плакучие ивы над мутной речонкой. Лодочка. Юная принцесса с длинными, тяжелыми косами. Тяжёлые гусли красного дерева.
- Джеймс писал, - голосок у неё тоже оказался нежным, как журчание воды в тёплый день. – Жда́ла те́бя, милый. Заде́ржался. Что хоче́шь? В Линкольншире́ – бе́да. Пло́хая бе́да. Зря деду́шку Джона́ Рейнса́ у́били, хоро́ший был чело́век. Строги́й.
Слушать её было приятно. Любоваться золотистой кожей, губами - тоже. Вот прямо тут, опуститься на грязный стул, взять тонкие пальцы. Да что там, почти хотелось тихонько напевать гимны, под гусли, во славу...
"Стоп. Это уже где-то было".
Безмятежность вместе с умиротворением смело унижением, как оплеухой, оставив только старательно не обращающих внимания завсегдатаев, подходившего поближе приятного парня, вокруг которого вились клинки.
Кулон, полученный у Лейтона, мирно холодил грудь под рубашкой, и Кристин постепенно понимал, что его провели даже без магии. Просто движениями, дыханием, чёртовыми персиками. Как юнца, которому член важнее дела.
Медленно выдохнув, он заложил руки за спину, стараясь не коснуться склизского, закопчёного камня стен. Вскинул голову.
- Не делайте так больше, госпожа Осень. Не играйте с Комиссией. Иначе разговора не будет. Да?
- Но ведь это́ ты ко́ мне пришё́л, а не я к те́бе, - Осень улыбнулась, движением пальцев отсылая подальше приятного парня. - Да? Что нужно́ в Линкольншире́, милый?
Кристин только пожал плечами. В обитель Дуротана он тоже пришёл сам, а статуя в итоге переселилась на склад Комиссии. Дойдут руки и до этой женщины, как бы занятно она ни говорила. Ломаный ритм, который заставляет вслушиваться, сбитые ударения, создающие особый рисунок - всё это было просчитано, выверено. Кристин сам был не чужд риторике, пусть работал иначе, и эта Осень явно знала, что делает. И наверняка могла говорить чисто, когда хотела.
- А стоило бы, - он улыбнулся сжатыми губами, - вам ко мне прийти. Потому что в Линкольншире мне нужны успех Реформации и гражданский покой - а разве не этого хочет каждый ратующий за страну гражданин?
Граждане вокруг, судя по гулу и смеху, радели больше за эль, кровь и наживу, но это ничего. В каждом из ниих наверняка крылся потенциал для патриотизма, просто они об этом ещё не знали. Кристин подумал было о том, чтобы коснуться стены - на удачу, - но решил, что обойдётся.
- И, разумеется, каждый гражданин готов оказать всемерную помощь Комиссии, которая суть светоч, порядок и покой - пусть в Линкольшире об этом пока что не знают. Комиссии же нужны информация, люди... нет, один человек. Да, один, неприметный и очень не любящий всё спрятанное и запертое. Ещё - рекомендации. Или последнее невозможно из-за вашей беды? Не имеет смысла?
- О, комиссар Рид, - женщина и в самом деле могла говорить чисто. – Ты мне нравишься. Не знаю уж, где ты тут вознамерился найти этих самых граждан, но – ты мне нравишься. Рекомендации… дай подумать. А человека – найдём. Хорошего. Умелого. Вот только он не совсем человек. Ниче́го?
"Какая разница, кто или что будет служить стране?"
Кристин кивнул.
- Если годится для работы, то пусть будет хоть сказочный единорог - приму с распростёртыми объятиями.
Женщина кивнула приятному парню, и тот сгинул в полумраке.
- Инфо́рмация о́ттуда… Плоха́я. Комиссары́ захва́тили не только́ землю́, но и це́рковную утва́рь, драгоценно́сти, золотые кресты и колокола. Серебряные чаши́ были заменены на оловянные. Все эти вещи подарили местным лордам, чтоб молчали. Доктор Джон Рейнс, канцлер, знаешь? Он объя́вил, что будет взыскивать королевские сборы́ с каждого землевла́дения. Цены выросли на всё, местная бедно́та пошли к монасты́рю, а его – нет. Рядо́м были Аск с Мелтоном, они кашу́ и заварили. Дума́ю, - Осень покрутила в воздухе пальцем, - не поддержи их лорд Дарси, они не решили́сь бы. Но Дарси с ними, он вешает честных шнифферов, и работать там никак нельзя. Ни́как, смекаешь?
"Вот ведь адова каша. Это сколько оно там уже варится, пока спохватились?.. Ну, спасибочки, милорд".
- Только шнифферов? - Кристин поднял бровь. - Не любит, когда сейфы трогают?
- А кто любит? Особенно, если прячешь много. Там хозяева - итальянцы. Гарпари. Опиум, арены, драгоценности. Один даже мэр был, - Осень снова покрутила пальцем. - Смекаешь? Сложно. Буду говорить с Риком.
"Кажется, мне за такое недостаточно платят. Ибо всякий труд должен вознаграждаться справедливо, сполна и..."
Кристин поднял руку, останавливая и выигрывая время подумать. Китаянка - одно, итальянцы с опиумом и аренами... хм, с аренами... - другое. И наверняка - католики. Убеждённые. Хм-м.
- Смекаю, госпожа Осень. Не нужно беспокоить Рика ради такой мелочи. Но если вдруг что-нибудь возникнет ближе к земле - глядишь, и пригодится. Так? А этот господин?..
Подошедший господин был высок, русоволос и смазлив как два Харпера. Из уголка его рта стекала струйка крови, и пришлось сморгнуть, чтобы она исчезла.
- Влад, - коротко отрекомендовала Осень. - Самый неприметный и умелый из всех. И спину закрыть, и спрятанное достать. И твоим убийцей отобедать.
- Главное, не спрашивайте, сколько мне лет, - вампир улыбнулся, демонстрируя клыки. - Владимир, но можете называть просто - Привет. Хотите в Линкольншире порядок навести, поговаривают?
"Да, эти, в отличие от единорогов, существуют на самом деле. Обнимать, пожалуй, не стоит".
Кристин кивнул Осени.
- Благодарю. Проведу по бумагам как специфический инвентарь, не подлежащий учету и налогообложению. Господин Владимир, надеюсь, обеденные привычки контролируемы? Комиссия не примет ответственность за выпитых, даже если это - враги реформации.
Вампир беспечно пожал плечами.
- Я питаюсь редко, незаметно и в борделях. Если вы не будете сдавать меня михаилитам, то я не буду доставлять Комиссии проблемы. Еще хочется понимания - что нужно делать? Я - очень специфический инвентарь, мой господин.
Кристин хмыкнул, мысленно отмахиваясь от мельтешащих призрачных турок вместе с чьими-то господами.
- На первое время мне понадобится телохранитель, потом - будет видно по ситуации. Постараюсь ставить задачи так, чтобы не сломать и не потерять. Иначе придётся заполнять слишком много бумаг.
- Да, - подтвердила Осень, - бумаги. Кистью по шёлку. Влад – хороший телохранитель, комиссар Рид, верный. Он – хороший вор, умный и быстрый. Он не любит католические причуды и северных лордов. Из уважения к Джеймсу, я его отдаю тебе. Джеймс не станет просить без нужды. А это, - по столу прокатилась золотая монета с драконом на обеих сторонах, - покажешь шестёркам, если будут нужны.
- Не страшно, что испачкается? Чего только на этот стол не проливали, - заметил Кристин, подхватывая монету вместе со смутно знакомым лицом чернявого михаилита. Это тоже стоило запомнить. - Благодарю, госпожа Осень. Только - как мне узнать этих шестёрок, которым стоит показать дракона? А то ведь может оказаться интересно.
- Влад узнает. Но если нет, то на любом рынке подле нищего скажешь, будто ругаешься: "Nǐ de yǐngzi". Если спросит, не потерял ли ты лошадь - наш. Выведет на шестёрок и кого повыше. Нищему отдашь шиллинг, за услугу, - женщина наклонилась над столом, показав в распахнутом вороте рубахи маленькие, крепкие груди. - Но все, кто под Риком, завтра будут знать, кто ты. И узнают сами.
Кристин кивнул снова, перебирая в пальцах монету, истекающую теплом Осени и уже едва различимыми образами. Кристин их уже и не замечал. Думал. Что-то в этом разговоре было не так, пряталось под золотистой кожей и злостью. Точно. В самом начале. Нищие. Монеты. Беднота, ищущая монастырь.
- Замечательно. Спасибо ещё раз, госпожа. И ещё одно. Вот вы говорили: Джон Рейнс. Говорили - хороший человек. Говорили - зря. Говорили так, словно он кашу и заварил. Получается - хороший, но плохой?
Осень вздохнула.
- Конфуций учит: «Боритесь со злом внутри вас, а не со злом внутри других». Джон Рейнс – ста́рик, не́льзя ста́рика заби́вать камнями и рвать на части. Люд́и – не звери. Но Джон Рейнс – вор, который не люби́т во́ров. Можно́ ли одной ру́кой прода́вать Гарпа́ри рубины из чела святыни, а другой – древни́е фолианты мне? Можно́. Прибы́ль. Можно́ ли потом повеси́ть советника Гарпари? Тоже можно́, если власть и стража есть. Вот и выходи́т, что и плох, и хо́рош.
"Если так, то добро и зло как этические категории заменяются на конкретные юридические. Впрочем, действительно, зря - побивание камнями и незаконно, и ограничивает следствие. То есть - неэффективно. Но - что за Конфуций? Звучит как перефразированный догмат, а перефразированный догмат легко может оказаться новой ересью, словно старых мало".
Таверна вокруг взбурлила шумом: чуть ли не половина бандитов, сутенёров и прочего отребья разом поднялась и двинулась к двери. Выйти сразу не смогли - столкнулись с рвущейся в тепло толпой шлюх, устроивших визгливое столпотворение. Осень, впрочем, никуда не торопилась, и Кристин наклонился к ней, чтобы не кричать.
От того, что надо было сказать, его воротило, и оттого слова лицемерной сухостью чуть не драли горло. Но всё же... даже такое вот, когда приходилось поступаться принципами, могло принести пользу делу.
- Комиссия не одобряет самосуд. Комиссия не одобряет и продажу святынь. Не одобряет она и посредников. Возможно, госпожа знает, кто ещё противозаконно перепродаёт то, что украдено из монастырей? Кроме Рейнса?
- Рыжий и Чернявый, - просто, будто люди ничего не стоили, ответила Осень. – Знаешь, наверное. Еще ваш… Двойка, как его? Который брайнсово отродье.
- Харпер, - подсказал приятный парень.
- Ваш Харпер нанимал колоду, чтобы украсть у стражи ведьму. Который уж раз зарекаюсь с Брайнсами работать, - задумчиво закончила китаянка.
"Жаль, что не назвали кого покрупнее. Но дареным комиссарам..."
- С Брайнсами?.. - Вежливо переспросил Кристин.
Рыжего и Чернявого, они же Ларри Браун и Томас Блэк, он действительно знал. О Харпере - знал тоже, хотя новость о краже ведьмы была поистине новостью - такого от мальчишки Кристин не ждал. Приворожила, что ли? Как бы там ни было, Харпер нынче был далеко - и кем-то другим, и порочил Комиссию заочно и из прошлого, что требовало наказания. Впрочем, ведьма - ведьмой, а святыни Харпер, кажется, не перепродавал. И даже не находил. А вот Браун и Блэк... с ними определённо надо было свидеться. Наклонностей они особо не скрывали, но за руку их пока никто не ловил. Пока.
Осень фыркнула, отмахиваясь от Брайнсов.
- Забудь, милый. И никогда не спрашивай у низушка из Ламбетского дворца, для кого он покупает святыни Альфреда Великого. Смекаешь?
Что Кристин смекал, так это то, что подобные намёки не нравились ему вовсе. Даже если были правдой. Особенно если были правдой. Архиепископ - а кто ещё мог работать через Ламбет? - был идеологом реформации. Трогать его было нельзя. Но если этот идеолог противоречит идее, которую создал? Почему он её создал? А если идея... следующий шаг, диктуемый логикой, не нравился Кристину вовсе. Категорически.
"Стоп. Не гони".
Кристин широко улыбнулся Осени, пряча монету.
- Не стану спрашивать, госпожа. А то вдруг взорвётся. К слову, вы не торопитесь? Что? Торопиться - не женское дело? Замечательно. Не расскажете об этом Конфуции? Та цитата прозвучала очень интересно, словно... да, пожалуй, близко к стоицизму. Или к киникам.
Осень не возражала, и рассказ оказался хорошим, долгим. О самом Конфуции, его роде, изгнании, философии, предполагающей создание гармоничного общества на основе преданности и лояльности...
Кристин кивал в нужных местах, запоминал, откладывал в сознании, чтобы обдумать после, но сейчас его разум был занят другим.
Всё это про низушка и Ламбет было делом Комиссии и Реформации. Его, Кристина делом. А чем Реформация мешает вот этой женщине с раскосыми глазами, её единственному Рику? Насколько он видел - ничем. А чем мешает архиепископ, пусть даже он действительно скупает артефакты, которые даже звучали и как ересь, и как измена одновременно?
"Не знаю. Но - выясню. Потому что это - работа Комиссии и моя. Потому что не важно, кто и зачем придумал идею, если она - правильна и истинна. Не важно, кто именно от неё отошёл - если отошёл".

[Spectre28 >>>]

РОБЕРТ БОЙД

24 мая 1535 г., Резиденция.

От кружения ворон в небе мутило - богини по тревоге подняли всех доступных птиц, и теперь за привилегии генерала Роб расплачивался зверской тошнотой.
Утром с трактов пришли вести - наёмники из Бирмингема взбунтовались, захватили Бирмингем и окрестности, удерживают и грабят город. Часть из них ушла на Глостер. Одновременно с этим в соседском с Форрест-хилл городке загрохотали шаги доспешных воинов, и Роб понял, что пора. Пора поднимать этих чёртовых ворон в воздух.
Именно поэтому, с раннего утра Роб болтался на перекладине тренировочной площадки и подтягивался. Иначе с тошнотой справиться не получалось. Рядом сидела Бадб и создавала вид генеральского штаба.
- Так вот, моя Бадб, тут на днях писала жена одного из михаилитов. Толстое такое письмо, с почтовым обозом отправила. Вроде бы приличный мальчик - умный, рубака хороший, а на самом деле - недоносок. Не может никак семя до дома донести, не расплескав по дороге.
Вороны показывали, что отряд, шедший к Форрест-хилл, разделился. Примерно полсотни шли вместе с нежитью - ха, на Филина-то! - к резиденции. Примерно сотня - в обход Лондона, по суррейскому тракту. И Роб был готов отдать руку на отсечение, что шли они в Брентвуд, как и положено приличному ополчению.
- Жуть какая, - согласилась Бадб, опрокидываясь на спину. Вокруг тут же выросла сочная зелёная травка. - Бедные михаилиты. Идёшь такой по тракту, красота, птички поют, а потом р-раз, лесавка штаны стаскивает, а с дерева молодуха падает. А я уже говорила, что ты неправильно видишь воронами? Надо просто расслабиться, словно тебя тоже сотня или две. Отпустить. Чихаешь вот наоборот, мысленно, через третье плечо, и сразу - сотня ворон одновременно. Просто же.
Роб попробовал отпустить, но третье плечо не обнаружил, а от сотни ворон затошнило так, что пришло осознание – если тактика не выстроится в ближайшие час-два, то погнётся перекладина. Или руки отсохнут. Погано было, что он решительно не понимал, зачем и почему некто – а может быть и несколько разных нектов - идёт в Брентвуд, Глостер и на резиденцию одновременно. Если Глостер, Бирмингем и Форрест-хилл были раздёргиванием, в Брентвуде хотели вырезать ополчение, то что дальше? Ответы не появлялись, мельтешение картинок от ворон мешало, зато Роб мог рассмотреть, как выглядит карта с высоты птичьего полёта, и даже выше. Выходило интересно. Леса, долины между холмами, холмы, тракты, города и деревни складывались в картинку. Красивую, но пока непонятную.
- Надо бы Дика с сотней-другой серых в Брентвуд перекинуть, - отстраненно заметил он, прислушиваясь к шуму, воплям и визгам, постепенно наполнявшим резиденцию: наставники решили поиграть в осаду. – Лишним не будет. Пусть расскажет ополчению, как надо любить короля и принца, биться за родину и прочие вдохновляющие вещи. Думаю, к полудню там будет жарковато.
К полудню стало жарковато в резиденции. К Форрест-хилл подошли враги и нежить, ненавидящий сам себя Филин немедленно перехватил управление нежитью, и долго уговаривался отпустить вожжи. Потому что как иначе учить молодняк? И без того четверть гибнет на трактах, потому что наставники им задницы подтирают. За стены Роб не пошёл, там хватило юношей, наставников боевой магии и тридцати хорановцев для подстраховки. Хорановцы, впрочем, ни разу не выстрелили. И лишь к вечеру, когда он рассказывал малышне сказку перед ужином, Роба осенило. Озарение наступило не сразу.
- Давным-давно жили-были в королевстве Файф старик и старуха. Старик был человек смирный, кроткий, а старуха – ветреная, пустая бабенка. Так что иные их соседи даже косились на нее и говорили, будто она ведьма. Да и сам ее муж этого побаивался, потому что она, как ни странно, повадилась убегать из дому. Как только, бывало, на дворе станет темнеть, старуха словно сгинет, да так за всю ночь и не вернется домой. А утром придет бледная, усталая, будто ходила куда-то далеко или на тяжелой работе надрывалась. Муж попытался было проследить, куда она ходит и что делает, да не смог. Она всякий раз ухитрялась выскочить за дверь, когда он в другую сторону смотрел. А как выскочит, так ее и след простыл. Никак не мог старик за ней уследить.
Поди уследи, когда надо и туда, и сюда, вон туда. Роб снова представил многократно хоженые дороги, почти паучью сеть их вокруг Лондона. На Брентвуд вели четыре тракта, сплетенных между собой и бесконечное количество мелких, вьющихся внутри как жилки на лепестке розы.
- Наконец стало ему невтерпеж, и однажды он спросил ее напрямик: «Скажи, ведьма ты или нет?» А как услышал ответ, так у него вся кровь застыла. Ведь жена-то его, недолго думая, ответила, что да, она и вправду ведьма, и если он обещает никому про это не говорить, она расскажет ему, где пропадала. Ну, старик обещал, что никому ничего не разболтает. Очень уж ему хотелось узнать, где шляется его старуха. Ждать ему пришлось недолго. Через неделю родился молодой месяц, а всем известно, что в новолуние-то ведьмы как раз и любят блуждать невесть где. И вот в первую же ночь новолуния старуха пропала. Вернулась она на рассвете.
Старик спросил у нее, где она была. А старуха залилась смехом и тут же рассказала ему про все, что с ней приключилось. Оказывается, она встретилась со своими четырьмя подругами у старой церкви, что на пустоши стоит. Там они сели верхом кто на лавровые ветки, кто на пучки болиголова, и те тотчас превратились в коней. Ведьмы помчались по горам и долам быстрее ветра и стали там гоняться за лисицами, ласками и совами. Потом переплыли реку Форт и поднялись на гору Бен-Ломонд. Там они спешились и принялись пить пиво, что варилось не в человеческой пивоварне.
А в какой? То есть, где? Роб вздохнул, понимая, что все эти годы рассказывал детям сказки о том, что его волновало. Сейчас его волновали доставучая Розали и то, что варилось в голове неведомого пока гения. В том, что на Брентвуд, Глостер и Форрест-хилл пришел один и тот же человек, Роб не сомневался. Тактический почерк так же уникален, как рисунок ладоней. Этот полководец тяготел к нежити, сложным решениями и был похож на стратегов времен Генриха Седьмого. Не Джаспер Тюдор, но близко, рядом.
- Пили они это пиво из роговых чаш, тоже не людьми сделанных. А потом из-под громадного обомшелого камня выскочил малюсенький человечек с крошечной волынкой под мышкой и принялся играть, да так весело, что даже форели и те выплеснулись из озера под горой, а горностаи выбежали из своих норок. Откуда-то слетелись вороны и цапли, расселись в темноте на деревьях и тоже стали слушать. А ведьмы – те в пляс пустились и до того доплясались, что от усталости едва могли усидеть на своих конях, когда пришла им пора возвращаться. Уехать пришлось рановато, чтобы попасть домой до первых петухов. Старик слушал старуху молча, только головой покачивал. А когда она кончила рассказывать, промолвил: "На что тебе нужны все эти танцы-плясы? Сидела бы лучше дома! Дома-то поспокойней будет". Но вот снова настало новолуние, и старуха опять пропала на всю ночь. А когда наутро вернулась, рассказала мужу, что на сей раз ее подруги, – и она с ними, – уселись в раковины и поплыли в них, как в лодках, по бурному морю. Плыли они, пока не пристали к берегам Норвегии. Там они сели верхом на невидимых коней, детищ ветра, помчались на них по горам, и ущельям, и ледникам и наконец прибыли в Лапландию. Она была вся покрыта снегом. Там эльфы, и феи, и морские девы Севера пировали с колдунами, домовыми, духами, и на пир этот явились даже сами охотники-призраки, а их ни один смертный не видел.
Не Джаспер Тюдор. Да и битва не при Босворте. И даже не при Брентвуде, кажется. Тем не менее, аналогии Роб искал именно там, упорно цепляясь за что-то, что не менее упорно ускользало из рук. Король Ричард тогда разделил армию на три баталии, к чему вынуждали сейчас Роба, и что он игнорировал. Авантюрное предприятие, которое довольно толково организовывали Оксфорд с одной стороны, Норфолк - с другой.
- Ведьмы из Файфа тоже пировали со всеми прочими. Они ели, пили, плясали, пели и – самое главное – узнали от тамошней нечистой силы некие волшебные слова, или, по-другому сказать, наговор. Стоит только прошептать эти слова, как сразу взовьешься в воздух, а потом перед тобой отомкнутся все замки и запоры, так что куда хочешь, туда и входи. Затем ведьмы из Файфа вернулись домой очень довольные. Старик на это только проворчал: "На что тебе нужно шляться в такие места? Лежала бы лучше дома, в своей постели, теплей было бы". Но после того как старуха в третий раз пропала на всю ночь, ее россказни задели старика за живое.
На этот раз она встретилась с подругами в доме одной ведьмы, что жила по соседству. Они прослышали, что у карлайлского епископа есть винный погреб, а в том погребе хранится отменное вино. Ну, ведьмам и захотелось отведать этого вина, и вот как они до него добрались: ступит ведьма на крюк в камине – тот крюк, на какой котел вешают, когда похлебку варят, – прошепчет наговор, какому научилась от эльфов в Лапландии, и… вот чудеса! Вылетит в трубу, точь-в-точь как дым вылетает. Ну, потом они все полетели по воздуху, словно клочья облаков, и вмиг домчались до дворца епископа в Карлайле. Там все замки и запоры отомкнулись перед ними сами собой. Ведьмы проникли в винный погреб, отведали епископского винца и до первых петухов вернулись в Файф – совсем трезвые, степенные старушки – хмеля ни в одном глазу. Как услышал про это старик, даже со стула вскочил, – ведь он больше всего на свете любил хорошее вино, а такое ему не часто доводилось пить. "Ну, такой женой, как ты, гордиться можно, право слово! – вскричал старик. – Скажи-ка мне этот наговор, старуха, и я тоже туда слетаю – хочется мне попробовать епископского винца". Но старуха только головой покачала. "Нет, нет! Не могу, – говорит. – Тебе скажи, ты другим перескажешь, а тогда весь свет вверх тормашками полетит. Все свою работу побросают и полетят по миру шляться, в чужие дела нос совать да к чужим лакомствам подбираться. Так что ты уж лучше сиди смирно, старик. Хватит с тебя того, что ты уже знаешь.
Как ни уламывал старик жену, как ни улещал, не захотела она открыть ему свою тайну. Но он был старик хитрый, а вино епископа не давало ему покою. И вот он ночь за ночью стал прятаться в доме той старухи, где его жена с подругами своими встречалась. Долго ему пришлось их караулить, но наконец он дождался-таки своего часа. Твою мать!
Окончания сказки дети не дождались. Роба, наконец, накрыло озарением. Дороги вокруг Лондона вырисовывали контур розы. Что само по себе было довольно красиво, но с бумажной картой и циркулем в руках приводило к неутешительным выводам. В розу прекрасно вписывался контур креста розенкрейцеров, который сам по себе был довольно мощным символом, призванным накапливать в себе божественную благодать. Причем, хитрые еретики не указывали, какое именно божество должно было накапливать, а крест использовали даже египтяне. Углы растянутого донельзя креста упирались в Лэнгли, Хорли, Хилденборо, где были старые монастыри. И в некоторые другие города, в которых имелись, как Роб помнил, старые могильники. А в центре лежало аббатство Бермондси, которое само по себе было головной болью, а уж накапливающее неизвестно что...
А ещё Роб опаздывал. Точнее - опоздал. Если схема активировалась с началом этого шествия мертвяков, то в монастырь, из которого Раймон украл Эмму, уже сутки накачивались силы. И на этот монастырь стоило поглядеть поближе.
- Mo leannan, хочешь побыть монашкой?

[Leomhann >>>]

В тысяча восемьдесят втором году прибывшие из Франции монахи построили здесь монастырь, принадлежавший клюнийской конгрегации – ветви Ордена бенедиктинцев с центром в бургундском Клюни. Как и все монастыри этой ветви, он имел большую территорию, великолепные здания и немалое влияние. В огромных залах аббатства Бермондси короли проводили государственные советы. В этих стенах умерли королева-консорт Екатерина Валуа и вдова Эдуарда Четвертого Елизавета Вудвилл. Здесь были похоронены многие аристократы. Теперь здесь жили несколько бенедектинок, выгнать которых ни у кого не поднимались руки, множество крикс, и привидения.
Роб, за эти суматошные дни не брившийся ни разу, почесал уже прилично обросшую щёку. Лезть внутрь монастыря не хотелось до ругани. Во-первых, потому что пришлось бы здороваться с настоятельницей, излагая что-то вроде: "Благословение, сестра моя, а не свалить ли тебе отсюда подальше? Кажется, тут скоро ёбнет". Во-вторых, отпускать настоятельницу и жалкие остатки монахинь было нельзя - вдруг они уже не совсем люди, а вроде тех, от которых отбивался сейчас Фицалан в Брентвуде? В-третьих, Робу вовсе не хотелось, чтоб оно ёбнуло, когда он внутри. На всех известных точках сейчас либо работали, либо начинали работать михаилиты - самые опытные. И рвануть могло в любой момент.
- Представляешь, моя Бадб, захожу я туда, а по двору Бесс Вудвилл разгуливает и монашек распекает, что засрались по самые уши.
Про Елизавету Вудвилл Роб подумал в тот самый момент, когда обнаружил, что колодец в обители Марии Магдалины находится за двором. Её называли самой красивой женщиной королевства, подозревали в колдовстве и презирали за низкое происхождение. А еще она была дальним потомком феи Мелюзины, духа чистой воды. Говорили, что мать королевы Елизаветы, да и она сама, обладали даром слышать голос Мелюзины, когда кто-то из родни умирает, а также управлять водой и предвидеть будущее. Кроме могилы этой королевы больше ничего не связывало аббатство Бермондси с водой, разве что регулярные потопы.
- Не бродит, - лениво уточнила Бадб. - Смотрится в зеркало и восхищается платьем и украшениями. Гордится двумя сыновьями и дочкой, потому что благочестивые удались, и красивые тоже, как на подбор. Власяницы, покаяние с расцарапыванием лиц и битьём головами об пол - всё, как положено. Ещё сын с дочкой усираются, и одновременно флагеллируют.
- Что, прости?
Жёнушка умела осчастливить. Мгновение Роб тупо смотрел на аббатство, лежащее в долине между холмами, и перед глазами проплывали картинки счастливо воскресшего семейства: Вудвилл и двенадцать её детей - два Грея и десять Йорков. Для Дика Фицалана, который теперь воплощал в себе и Греев, и Йорков, и даже принца, это было нехорошо. Прямо сказать - дерьмово. Потом до Роба дошло, что дети королевы похоронены не здесь, а некоторые из них и вовсе неведомо где, и он начал соображать. По-видимому, за детей воскресшая Елизавета принимала монахинь. Но её воскрешение в любом случае не сулило ничего хорошего. Во-первых, мадам была известной интриганкой. Однажды, Елизавета Вудвилл, находясь в небольшом поместье отца, прогуливалась вместе со своими детьми. Мимо проезжал молодой король Эдуард Четвёртый, заметивший Елизавету. Между ними завязался разговор, и следующие две их встречи происходили на этом же самом месте – возле старого дуба. Это была любовь с первого взгляда, и вскоре они поженились. На их свадьбе присутствовала лишь мать Елизаветы и несколько служанок. Ко двору король Эдуард вернулся вместе с новоиспеченной женой. Королевская семья и некоторые придворные были возмущены, ведь Елизавета не подходила на роль королевы. Любовь с первого взгляда все посчитали ворожбой, колдовством – не мог же король так спешно жениться, явно его приворожили. Справедливости ради стоило отметить – Елизавета была необычайно красива. Она выглядела настолько хорошо, что годами позже, после всех событий войны двух роз и несчастий в жизни Елизаветы, ее звал замуж шотландский король, а ей уже было под пятьдесят. У Бесс и Неда родились двенадцать детей, двое из которых умерли во младенчестве. Среди выживших потомков был Ричард Шрусбери, впоследствии заключённый в Тауэр вместе с братом Эдуардом. А потом король скоропостижно скончался от пневмонии. Наследником престола должен был стать Эдуард Пятый, которому на тот момент было двендацать лет. Елизавета начала приготовления к коронации сына. Лордом-протектором при
юном короле становился Ричард, герцог Глостерский, родной брат Эдуарда Четвертого. Опасаясь захвата власти Вудвиллами , Ричард сразу же попытался изолировать племянника от этой ветви родни. Брат Елизаветы и её сын от первого брака были арестованы и вскоре казнены по обвинению в измене. В ожидании коронации юного принца отправили в Тауэр якобы для его же безопасности. На самом деле Ричард уже готовился захватить власть, однако публично об этом намерении не заявлял. Елизавета с остальными детьми в это время укрывались в Вестминстерском аббатстве. Вскоре герцог Глостерский убедил женщину отправить под его защиту в Тауэр и второго сына, Ричарда. Елизавета, вероятно, осознавая бесперспективность отказа, либо же из доверия к Ричарду согласилась на то, чтобы оба её сына от покойного короля находились под присмотром их дяди. Мальчиков держали в Тауэре, на протяжении первых месяцев их регулярно видели играющими в саду, однако вскоре дети всё реже стали покидать свои покои. В июне тысяча четыреста восемьдесят третьего года Ричард объявил брак Эдуарда Четвертого и Елизаветы незаконным на основании того, что его брат якобы уже был обещан иной женщине до свадьбы с Вудвилл. Известия о принцах в Тауэре перестали поступать уже в середине лета этого же года. О судьбе сыновей Елизавета узнала, скорее всего, тем же летом. Услышав весть о предполагаемом убийстве Эдуарда и Ричарда, она своими стенаниями огласила весь дом, била себя в грудь, рвала и резала волосы. Подогреваемая яростью и ненавистью к Ричарду Третьему, она пошла на союз с Маргарет Бофорт, матерью Генриха Тюдора. Сам Генрих имел весьма слабые притязания на трон Англии, однако с поддержкой белой королевы и через заключение брачного союза с ее старшей дочерью Елизаветой Йоркской его позиция становилась куда более устойчивой. Ричарду стало известно о заговоре против него, и Елизавета вынуждена была скрываться вместе с дочерьми, при этом её лишили всех земель, оставшихся после смерти мужа. От стремления вернуть престол Йоркам её не удержало даже то, что её старшая дочь стала женой Генриха Седьмого и тем самым примирила страну. Внук на троне и Йорк в качестве наследника её устроили бы мало, тем более, что только Вудвилл знала, был ли казнённый Генрихом Седьмым Перкин Уорбек в самом деле принцем Ричардом, а также, где его сын от брака с Китти Гордон. Признай она Уорбека сыном, претензии на престол и Генриха Восьмого Тюдора, и Ричарда Фицалана обращались в ничто, поскольку законным правителем страны становился другой её внук. В общем, ожившая Вудвилл была очень неудобна для дела ренессанса.
- Она самолично воскресла, - осторожно поинтересовался Роб, - или её в кого-то запихали? С некромагами никогда не знаешь, чего они отчебучат.
- Кажется, тело принадлежало сестре Екатерине, - поведала Бадб, глядя куда-то в сторону обители. - Полная такая, рябая... а, ещё косоглазая, судя по тому, как смотрит в зеркало.
Первым побуждением Роба было развернуться и уйти. В самом деле, что может сделать безумная некрасивая монахиня, считающая себя королевой? Но в мире, где магия была доступна за деньги любая рябая монашка могла стать красавицей, а любая мертвая королева была способна доказать, что она воскресла. Вторым побуждением стало желание смыть аббатство к чертям собачьим. Но Роб припомнил, что аббатство было обещано михаилитам, вздохнул, и отпустил эту мысль. Смывать собственное имущество - бесхозяйственно. Выходило, что нужно идти внутрь. И что-то делать с покойной королевой и её псведосемейством.
- Maith.

[Spectre28 >>>]

Во дворе обители воняло дерьмом. В прямом смысле - жидким дерьмом и рвотой, которыми несколько монашек умудрились так густо уделать двор, что казалось, будто тут болеет холерой целая рота.
- Mo leannan, - Бадб с собой Роб не потащил. Но слышала она его всегда, и с этим он смирился и даже находил определенное удовольствие. - Передай в резиденцию и Клайвеллу, чтобы ставили санитарные посты. Холера, и возможно что-то ещё.
Холера была острой инфекцией с поражением кишечника. В отсутствии лекарей - смертельной, поскольку самым главным в её лечении был быстрый доступ к врачу. А еще - кипячение воды, мытьё рук и приём в больших количествах той плесени, что растёт на сырах.
Пытаясь не наступить в склизкие нечистоты, Роб протанцевал в обитель. Сестра Екатерина обнаружилась в покоях настоятельницы - только там было зеркало.
- Ваша милость, - Роб учтиво поклонился, размышляя, что делать и говорить дальше. - Доброе утро. Хорошо ли вы почивали?
"Почему не спалось? Зачем воскресли? Как оно там, на том свете?"
- Утро? - вопросила рябая королева, поворачиваясь к нему. - Ах, сэр, вы из шотландских рыцарей Нэда? Какая стать, но, увы, какое отсутствие манер. Недавно с гор? Похвально стремление к культуре и просвещению ваше, но прошу заметить: утро - это когда восходит или вскоре взойдёт солнце. Ут-ро. Вот так произносится. А сейчас - ночь. Ночь - это в английском языке время между заходом и восходом. Но что же я, у вас, верно, срочные вести? Впрочем, позвольте...
"Поглядел бы я на тебя, доведись сначала сутки не спать, раздумывая над планами противника, а потом чертить схемы на карте".
Роб просиял улыбкой, кланяясь еще раз. Ошибка была досадной, но вполне объяснимой. Главное, что сам себя помнил.
- Боюсь, ваша милость, слуги не придут, - сообщил он в ответ на звон колокольчика. - И охрана тоже. Перепились по случаю холеры. Осмелюсь заметить, что и утром, и днём, и ночью вы восхитительны. Но вести и впрямь срочные. Его Величество велел сопроводить вас, наследников и принцесс в Форрест-хилл. Здесь опасно.
- Разумеется, - приятно улыбнулась королева, оправив рукав грязного облачения. - Наследникам и принцессам будет полезно совершить прогулку в Форрест-хилл. Но я боюсь, что они уже спят, а от прерывания сна может приключиться болезнь тела или духа, или и то, и другое. Жаль, что слуги тоже праздновали, иначе я предложила бы вам вино, или чай. Впрочем, поскольку они спят, а вы - столь любезны...
Она плеснула в посеребряный кубок воды из высокого кувшина и с улыбкой протянула Робу.
- Кумандария.
Вино в кубке было колодезным, отдающим речным илом, тиной и лёгким привкусом железа. Роб задумчиво посмаковал глоток, вслушиваясь в речь стихии, а потом намотал остаток на палец. Вода, в которую вплетались эманации болезней без самих инфекций, в хозяйстве водника лишней не была. Разве что этот глоток пришлось спешно запивать содержимым фляжки - карличьим самогоном. Болеть не хотелось.
- Благодарю, ваша милость. Однако, король Нед велел, чтоб непременно, срочно и сегодня. Промедление допустил лишь для молитвы. Позволите проводить вас к алтарю?
Прозвучало так, будто Роб жениться предлагал. Но дикому шотландцу только что с гор было позволительно говорить с акцентом, а возле алтаря проще изгонять несговорчивых привидений, даже если святыня осквернена некромантами и собирает в себе всю эту гадость.
- Проводить?.. - королева изумлённо хлопнула ресницами и прошествовала к гардеробу. Открыла дверь и повела рукой: - Вот же он. Но, милый мой Перкин, к алтарю? Со мной? Сын мой, вам нужно отдохнуть. Вы путаете не только свет и тьму, а вообще всё, но - ах, наша кровь! Сколько же раз я говорила вам не тащить всякую гадость на пальцы! Но нет, вам каждая лужа была интересна, каждый прудик и колодец. Забыли, всё забыли, милый сын.
"Ну вот, mo leannan, теперь ты принцесса. Правда, ненадолго".
- Да, матушка, конечно.
Королева явно пребывала одновременно в нескольких временах, но только не в настоящем. А Роб, к сожалению, не умел разговаривать с сумасшедшими. Лиз Вудвилл взвигнула, когда он перевалил её через плечо, подрыгала ногами, но почти сразу успокоилась, обозвав Недом-шалунишкой. Видимо, алтарь для неё был чем-то вроде брачного ложа, а монастырская капелла - опочивальней.
- Leig leam a dhèanamh a-rithist... A-riamh nam bheatha! Chan eil boireannaich Shasannach!
Мадам пришлось сгрузить на одну из скамеек подле алтаря, в процессе аккуратно стукнув виском об угол. Сжигаться на алтаре всегда лучше в обеспамятевшем состоянии. Роб голодным волком покружил вокруг алтаря, на котором лежал Анубис. Не самолично - статуэтка, но от этого всё тот же крест розенкрейцеров вокруг привлекательнее не стал. И лезть в него не хотелось. Но делать с ним что-то надо было. Желательно - выжечь внутри контура, не роняя туда ничего. Вероятно, стоило выжечь весь монастырь изнутри, но для этого у Роба было слишком мало самогона. Имеющийся пришлось развести вполовину, благо, что карлы гнали его почти убойной крепости. Когда Роб, тихо матерясь под нос, переводил добро в пары, миледи бабушка короля восстала из обморока. И немедленно попыталась задушить завороженной водой. Роб такое обращение со стихией не одобрял, и завороженное стало замороженным. А потом и разбитым.
Тело сестры Екатерины вспыхнуло сухим, самогонным огнём, подстёгиваемым ветром. Королева еще пыталась тушить себя, притягивать влагу, но сделать это было тяжело - в капелле начался град. Статуэтка Анубиса зазвенела по полу, но Робу уже стало наплевать. Полузабытое чувство собственного могущества пьянило не хуже виски, заставляло выкручивать стихии во всю силу.
Остановился он, когда от сестры Екатерины остался лишь остов, а в капелле занялись портьеры.
- Ты бы меня одёргивала, что ли, Викка, - вздохнул он, опуская руку, которую зачем-то протягивал к останкам королевы. - Это никуда не годится. И дело не сделал, и совесть теперь измучает.
- С ума сошёл на старости лет, - резюмировала Викка. - Всё же, архимаг, а не слезливая фрейлина на кладбище.
- С ума сходить – это твоя привилегия, - обиделся Роб. – Я б даже сказал – обязанность. А я просто tolla-thone.
Причем, если не убраться отсюда побыстрее, засранцем он рисковал стать в самом прямом смысле. И всё же, было горько, что не довелось нормально поговорить с Елизаветой Вудвилл, женщиной, которая создала династию Тюдоров одним лишь росчерком пера. Подписью на брачном контракте своей дочери. И стыдно, что вот так, по щелчку пальцев, забирались чужие жизни.
Архимаг – это не столько мощь, сколько размышления о том, как случайно не сломать мир. И никакие доводы о могучих мерлинах, швыряющих двери через три континента, Роба не переубедили бы. С этой мыслью он и отправился назад, в резиденцию. Отмываться от заразы и читать письма с трактов.
«Теперь меня можно называть Цареубийцей».

[Leomhann >>>]

РИЧАРД ФИЦАЛАН

24 мая 1535 г., Брентвуд.

Кровь текла из рассеченной брови, заливала глаза, затекала в ухо, и шум битвы Дик слышал приглушённо, будто его она не касалась. Сложно было поверить, что еще два часа назад он метался между людьми и палатками, вразумляя, втолковывая и организовывая. Но люди оставались людьми. Они смеялись, жрали, пили – и не верили в грозящую опасность ровно до того момента, как заснули. А проснувшись – обнаружили, что шатры пылают. Враги пришли в сумерках, под стягами де Манвиля. Дик сорвал горло, крича до хрипоты, убеждая, что нельзя открывать ворота небольшого острога под Брентвудом, и его послушали. Вот только посты охранения не выставили, и легли спать. Беспечные, наивные люди, не верящие в войну, потому что в неё вообще никто не верил. Даже он сам, хоть и побывал уже в паре битв.
Когда запели луки, роняя огонь на лагерь ополчения, люди забегали. Их командиры пытались придать разрозненным, паникующим, отчаянно орущим ополченцам какое-то подобие строя, но безуспешно. Пока Дик, добрые пять минут созерцающий это, не рявкнул в хорановой манере, распределяя часть на тушение пожаров, часть – на стены, часть – к воротам. Благо, из женщин и детей в лагере были только шлюхи, и думать об их спасении не приходилось.
Нелюди де Манвиля – а вблизи было видно, что в атаку бегут не люди, упокойники, - наступали по всем правилам военной науки, рассыпаясь небольшими группами, прикрывая стрелками лестницы и мечников. В отличие от людей Дика, они не знали ни страха, ни сомнений, ни боли. Не ведали смерти, продолжая биться даже без головы. Они споро залезали на стены, сбрасывая бойцов вниз, и Дик готов был душу отдать за пару михаилитов. Толка от прозорливой тактики Роберта Бойда здесь не было, потому что королевское ополчение состояло сплошь из самовлюбленных болванов, привыкших воевать только в постели. Старшее поколение, бравшее Бордо и навалявшее шотландцам, ушло. Молодое – старательно гибло сейчас.
Совладать с паникой Дик не мог – не хватало опыта. Когда каким-то невероятным, божественным чудом, удалось откинуть от стен первую волну нападавших, он выпрямился во весь рост на зубце, спиной чуя, как его выцеливают лучники.
- Англичане! – Заорал он, поднимая меч. – Братья! Нам некуда деваться, волей или неволей надо стоять! Не осрамимся трусами, но ляжем костьми! Мёртвые сраму имееют. Не отступим, станем крепко! Я буду с вами, и если моя голова падёт, тогда делайте, что хотите, но сейчас, с храбростью предков наших сразимся мужественно! Я поставил вас в круг, пляшите, как умеете!
Не сказать, что эта пламенная речь помогла. Но люди посмеялись, собрались и вспомнили, что воевать умеют. А Дик развернулся лицом к врагу, сожалея, что не надел килт, улыбнулся – и получил стрелой в шлем. Мир закружился веселой кутерьмой, яркими пятнами огней, а потом прилетела вторая стрела, чиркнувшая по брови. Воистину, Бадб берегла своих илотов, потому как ничем другим такую поганую стрельбу и такое воистину божественное везение Дик объяснить не мог. Он крутанулся, делая вид, будто его убили, и упал с зубца на стену.
- Везучий. Настолько не хочется быть принцем? - поинтересовался Брох, подавая руку. - Понимаю. Вкусная еда, красивые девки вокруг, золото, почести, владения на полстраны - кому такое понравится.
Кровь текла из рассеченной брови, заливала глаза, затекала в ухо, и шум битвы Дик слышал приглушённо, будто его она не касалась. Сложно было поверить, что еще два часа назад он метался между людьми и палатками, вразумляя, втолковывая и организовывая.
- Да, - коротко согласился он, пытаясь утереть кровь окольчуженной перчаткой. – Не хочется. Двор, чёртовы тупые интриганки-фрейлины, лизоблюды и послы, мать их. А владения… Толку с них, если нельзя коснуться земли. Ты знаешь, чем пахнет вспаханная почва по весне? Женщиной. Самой желанной и самой красивой. Вот за это стоит биться, Брох.
Меж тем, нелюди пошли на приступ второй волной. Они натекали на стены, карабкались без помощи лестниц, рубили, рвали, кололи. Острог полыхал со всех сторон, а на подкрепление не следовало рассчитывать. Дик мог бы призвать своих серых, но почему-то не хотел. Быть принцем – это значит быть победителем ценой героизма.
- Оно и понятно, - спокойно ответил Брох. - Стрела, другая - и как раз коснёшься. А про землю, конечно, помню. Отлично пахнет, пока какой-нибудь порубежный барон не прискачет. Или кромвелевский сборщик. Или вот некромаг какой решит, что слишком хорошо пахнет, и надо нагадить. Эх, хорошо тогда сражаться, и земли касаться тоже. Даже ложиться в неё. Многие и ложатся, с каждым годом всё больше. От потомка Хереварда Уэйка скорее ждёшь не того, что он пашню нюхать будет, а того, что устроит всё и с баронами, и с некромагами, и со сборщиками. Король ваш - психопат чёртов, а и то понимает. Не нравится двор - сделаешь новый. Хочется нагишом по пашне кататься, хоть одному, хоть с леди Хизер, хоть с интриганками или послами - да кто же принцу запретит? Будущему королю?
- Правила, принятые при европейских дворах, - вздохнул Дик, пинком спихивая вниз вполне человеческого вида нелюдя, который влез между зубцами. – Международная дипломатия, чтоб её. Почему-то, - вниз полетел еще один нелюдь, - никто не думает, - и еще один, - что потомок Уэйка хочет просто жить!
Сумерки густели. Врагов было немного – полусотня, не больше. Но казалось, что – сотня, тысяча, сотни тысяч. Казалось, они не закончатся никогда, и наступит ночь, бесконечная, полная ужасов. Но последняя волна накатила – и рассыпалась о стены. И наступила тишина. Пронзительная, нарушаемая лишь стонами раненых. А когда Дик стянул шлем, чтобы утереть кровь краем плаща, эта тишина взорвалась ликующими криками. Люди, только что прогнавшие своими мечами смерть, радовались жизни.
И славили принца.

[Spectre28 >>>]

25 мая 1535 г. Хемптон-корт.

Когда-то простого человека занимали в жизни два основных вопроса: где найти теплый ночлег и как раздобыть что-нибудь из еды? В такой ситуации лучшего пристанища, чем главный зал дома, не придумаешь: дымно, многолюдно и смрадно, зато безопасно. Пусть пол земляной, но кому до этого дело, если тут можно согреться, поесть и провести время в теплой компании? Многие охотно оставались переночевать, так что огромный зал ночью превращался в общую спальню.
Дик задумчиво глядел на свою кровать в покоях принца и понимал - эта кровать не влезет ни в один дом. На ней можно было проводить парады. конные смотры и даже потерять полк-другой. А о свидании с женой следовало договариваться, чтобы не разминуться в подушках. Неожиданно привалившее счастье в виде титула дополнялось вот этим монстром, свитой из джентльменов, собственным камердинером и отдельными покоями для принцессы. Как будет Хизер справляться со своими фрейлинами и джентльменами, Дик старался не думать.
- Никаких церемоний, - холодно уронил он камердинеру, - ни одеваний, ни умываний. Сам справлюсь. Пригласите ко мне Броха, а после - её милость принцессу.
Камердинер поклонился так, будто его лишили смысла жизни, но промолчал. А Дик выпроводил толпу из покоев, захлопнул дверь и рухнул ничком на кровать, утонув в перинах. Ему, привыкшему к одиночеству дорог, молчаливому единению с пашней, при дворе было слишком много людей. Для Хизер - тоже. Бедняжке за какие-то четыре месяца пришлось пройти путь от шлюхи до принцессы, причем с остановкой в аду. Ей предстояло познакомиться с утренним туалетом принцессы, при котором полагалось присутствовать куаферу, флейтисту, певцу, священнику, фрейлинам, пажам и ювелиру-хранителю. Без малого тридцать человек.
А еще ей полагались украшения из государственной сокровищницы, свой выезд, три замка в Валлийской марке и пять тысяч фунтов в месяц на личные нужды.
- Её милость, королева, - громко, но грустно, сообщил камердинер от двери, впуская целую толпу народа и отвлекая от мыслей. Толпу, впрочем, выгнал за дверь ласковым матерком Брох, этот шотландский ангел-хранитель, громко протопавший вслед за лёгкими шажками Анны Болейн.
- Кузен, - прощебетала её милость, королева. - То есть, милый сын! Я так рада, но радость омрачается тем, что ваша супруга недостойна вас. Представьте себе, она выгнала из покоев черного карлика, которого я ей подарила! Вам необходимо развестись и жениться на французской принцессе.
Дик с трудом сполз с пуховиков, одёрнул колет - красивый, чёрный, с чёрной вышивкой. После вчерашнего побоища за Бренвуд и героического отбивания стрел собственной головой хотелось поспать. Ночью это получилось плохо, слишком уж обрадовалась его возвращению Хизер. Королева в покоях была лишней.
- Да, матушка, - кротко согласился он. - Уже бегу разводиться, теряя сапоги. Чем обязан?
- Принц женится для государства, - назидательно сообщила Болейн. - А не это вот всё. Не хотите француженку, возьмите Марго Дуглас. Ох, эта шалунья Марго!.. Не чета вашей мышонке, как её? Хизер. Нелепое имя для принцессы, замечу.
Марго Дуглас была дочерью родной сестры короля, вдовствующей королевы Шотландии, и её второго мужа, Арчибальда Дугласа, шестого графа Ангуса. Она считалась красавицей, но ни лицом, ни статью не походила на действительно красивую мать. Да и в отца не пошла. К тому же, Роберты Бойды, что страший, что младший, не одобрили бы этот брак. Вражду к Дугласам они изжить не могли, хоть маленького Ранульфа и обручили с малышкой Джанет Дуглас.
Дик устало кивнул этим мыслям, отошёл к окну. И вздохнул.
- Я не намерен разводиться, матушка. А имя Хизер сменит. Потом. На коронационное. Скажем, будет именоваться Дезидерией - желанной.
Анна надула губы.
- Капризный. Что за комиссия, Создатель, быть взрослого сына матерью! Боже мой, пусть она возьмёт традиционное имя. Анна, скажем. И берёт с меня пример, если столь же упряма, и милорд архиепископ не уговорит её на развод. Но о чём же я хотела поговорить?.. О бале? Наверное, нет, хотя вам требуется костюм. Хороший, иного мы не потерпим, потому что иначе муж наш король не порадуется. А о чём?..
- Вы дверью ошиблись, матушка, - надменно уронил Дик, тоскливо глядя на Броха. - Должно быть, вы шли к мужу вашему королю. А зашли ко мне. Не желаете продолжить путь?
Было любопытно, сколько продержится Кранмер, который даже не подозревал, что ради этого брака Хизер травила, самоубивалась, жрала мозг большой ложкой и терпела занудство. Уговорить её развестись сейчас не смогло бы даже всё небесное воинство.
- О нет, я шла к вам. Меня потрясает беспечность милорда канцлера. Ведь даже негодяй Уолси построил университет для таких же негодяев! Сколько юристов он воспитал! Тот же мерзавец Клайвелл, - Болейн нахмурилась. - А милорд Кромвель все деньги складывает в казну. Давайте так, ваше королевское высочество, наследный принц. Вы будете строить университет, а покровительствовать ему буду я!
"О, боги".
Дик понимал - и госпожа Бадб, и лэрд довольны тем, как разворачивались события. Принц-илот - это залог развития дела возрождения веры. Но если он хотел удержаться в принцах - а этого он совсем не хотел - строить университеты вместе с опальной королевой не следовало.
- Я посоветуюсь с Его Величеством, - Дик тоже нахмурился. - И если он одобрит, сообщу вам. Равно, как и вам не следует посещать мужчин в их покоях без ведома мужа. Матушка.
- Но мой Гарри отчего-то так доверяет лорду Кромвелю! - Жалобно вздохнула королева. - Лучше не советоваться, а просто обрадовать. Потом. Когда бывшая прецептория иоаннитов станет университетом.
"Надоела!"
- Ага.
От такого "ага" Рисса съеживалась и искала, где спрятаться. Анна Болейн интонации Дика не знала, а потому не ожидала, что её ухватят за длинный рукав и выволокут за порог.
- Приёмный день в пятницу, - любезно оповестил её Дик. - Начинается в полдень и тут же заканчивается. Об университетах напишите прошение, в трех итерациях. Почитаю на досуге. Впредь без уведомления не являйтесь, матушка.
- Королю пожалуется, - со вздохом заметил Брох от дверей. - Когда он обосранцев на улицах Лондона исцелит. Да, чуть не забыл: его величество требовал принца. Присоединиться и выйти к народу.
- Ага.
Дик холодно кивнул, подумав, что к своим дверям надо вернуть Эспаду. Бывший гладиатор нежеланных гостей и не впустит, и заболтает до смерти. Но к народу и королю пришлось идти.
На улицах Лондона и впрямь бушевала болезнь. Зловоние испражнений, за короткое время заполнивших город, разносилось ветром с моря. Где-то в Хакни, среди всего этого безумия, жила женщина, породившая на свет непутёвого Харпера, который сгинул, забыв о матери. Позаботиться о ней было долгом сюзерена. Отправить в поместье, обустроить уютный дом и назначить пенсию, достаточную, чтобы несчастная могла жить, не нуждаясь. Мысли о поместье напомнили об Алетте, бесстыдно пристающей к лэрду на турнире. Быстро добраться из Суррея беглянка не могла, а значит, в её визите был замешан кто-то третий.
"Госпожа, что хотела Алетта от лэрда?"
"Алетта? Алетта хочет своё тело, - отстранённо отозвалась богиня. - А! На турнире? Это была Розали, и хотела она к лэрду на ручки. Не только, конечно, но в основном на ручки".
Получалось, что в суррейском особняке завелось привидение. Лет через сто этот особняк будет стоить, как Тауэр, но до тех пор в нём лучше не жить. Дик помялся между ценой и совестью, же привычно выбрал совесть и решил написать Раймону де Три. Тому как-то надо было содержать Эмму и зарабатывать деньги.
Король обнаружился в цекрви святого Мартина Туронского, где проводил обряд королевского исцеления, возлагая руки и вручая золотую монету. Дик поклонился, почтительно занимая место за его спиной.
- Милорд отец?
- Если, сын наш, - неторопливо проговорил его величество, возлагая пальцы на лоб крупному, заросшему густым чёрным волосом засранцу, - вам желателен развод, то не стесняйтесь, говорите папе. Папа в таких делах опытный, всё устроит лучше, чем в домах Европы, а то зря, что ли, это всё было? Зачем меч в постель тащить, если можно просто жениться, потом развестись, и заново? Лучше сразу в брак вступить, чем разжигаться. Да и детишек надо побольше. Греечка твоя мало родила. Что плохо старался - не верю.
- Но, милорд отец, я не хочу разводиться, - смиренно заметил Дик, благостно улыбаясь исцеляемому. - И тем более - жениться на француженке, как предлагает её милость. К слову, её милость требует от меня университет на месте прецептории иоаннитов.
- Что её милость бегает по покоям и говорит без меня - это плохо. - разумно заметил король. - Вот только для ябедничанья есть Кромвель, и его порой как-то многовато, милый сын. Университет одобряю, строй. Учителей лорд-канцлер найдёт. И насчёт детей крепко подумай. Крепко, слышишь? Каждую минуту думай, как я.
О детях Дик думал пожалуй даже чаще, чем король. Один сын - беда для рода, а маленький Ричард теперь был еще и наследником наследника. Но Хизер говорила, что в борделе её лишили способности зачинать, и Дик хоть и просил госпожу о таком свадебном подарке, признаков скорой беременности у Хи пока не видел. По совести сказать, она только недавно начала отъедаться.
- Я работаю над детьми, милорд отец, - всё также смиренно сообщил он королю. - Вы позволите вернуться к жене?
- Иди уж. Лентяй. Даже народу толком не показался, - ворчание король умудрялся вплетать в молитву и благословения.
"Не такой уж я и лентяй".
Дик почтительно поклонился, и ушёл. Только полы плаща щелкнули. Не сказать, что он начал проникаться сыновьей любовью к королю. Но - уважением. Пусть сумасшедший, пусть - взбалмошный, но Генрих, восьмой своего имени пытался быть отцом народа. Он искренне верил в это, и реформы, предпринятые им, смогут оценить разве что грядущие поколения. Тем не менее, разрыв с Римом позволил Генриху стать одновременно проводником закона как светского, так и религиозного, разорение католических монастырей и аббатств обогатило казну, что позволило расширить и укрепить флот. А это, в свою очередь, уже выводило Англию вперёд Испании по освоению морей и открытиям новых земель. Король покровительствовал искусствам, привечал и талантливых художников, музыкантов, поэтов и архитекторов. Дику он должен был оставить сильный флот, полную казну, блестящий двор и абсолютную власть. Сделать армию сильной Дик рассчитывал сам - с божественной помощью. А значит, с внезапным усыновлением стоило смириться, принять и полюбить. Всё к лучшему.

[Leomhann >>>]

3 июня 1535 г. Лондон, Хемптон-корт.


За ливнем лучше всего наблюдать из окна. А еще лучше - из постели, где нежишься с молодой женой. Дик любовался ливнем в саду. Здесь, в беседке, среди могучих античных колон, было достаточно места, чтобы побыть одному под предлогом занятий фехтованием. Следовало ехать в Нортумберленд, знакомиться с людьми и землями, но Дик никак не мог решиться. Несмотря на смирение, принятие нового статуса, ему жутко хотелось в Фэйрли, поглядеть, как поднимают стены дома, погладить ладную щетину ржи, подышать свободным морским воздухом. Внешне он был приветлив, улыбчив и любезен - при дворе нельзя показывать слабость, сожрут. Но во сне видел то охотничий домик в Суррее, то Портенкросс.
Что же это делается в мире, если Ричард Фицалан присмирел, затосковал, будто больше не существует ни отваги, ни любви?
"Эдак я совсем царедворцем стану. Еще и любовниц, в подражание батюшке, заведу".
От мыслей и шпаги его отвлёк посланец Кромвеля. Лорд-канцлер изволил уведомить, что необходимо дать аудиенцию очередному комиссару, нуждающемуся в титуле. Комиссара звали Холденом-Ридом, и Дик только пожал плечами, гадая, из которых Ридов этот. Из тех, которые жили рядом с Норт Доунс, или же из тех, что поселились под Лейт Гилль. Комиссаром больше, комиссаром меньше - значения не имело. Баронства пустовали, старое дворянство умирало, оставляло земли графству, и так или иначе для каждой пашни нужен был хозяин. И лучше, если земля достанется суррейцу. По крайней мере, человеку, выросшему среди этих холмов, судьба надела не будет безразлична.
Поэтому, когда всё тот же слуга привёл в беседку этого самого комиссара, Дик отложил шпагу. Присесть он не приглашал, поскольку неведомый архитектор не предполагал, что в беседках будут сидеть и беседовать. И не предусмотрел принести хотя бы скамьи.
- Добрый вечер, мистер Рид, - кивнул он. - Милорд Кромвель пишет, что вы не прочь стать лордом Годалмингом? Что ж. Я, вероятно, не возражаю. Надеюсь, вы города под землю не проваливаете?
- Сэр Ричард, - сухо отозвался комиссар, кланяясь. - Проваливать города пока что не доводилось, но если этого потребует благо государства - сделаю. Впрочем, Комиссия и лорд-канцлер к такому относится неодобрительно. Исчезнувший, а не реформированный город... или монастырь - это провал Реформации. Но вы говорите - вероятно?
"А еще меня называют занудным".
- Вероятно. Годалминг – это небольшой город, торгующий молоком и маслом. Доходность небольшая, но стабильная, порядка тысяча пятисот фунтов в четвертину. Лорду Годалмингу принадлежат выпасы и плодородные земли, а также весьма приличный замок в Каттесхолле. Две недели назад полагалась еще и невеста, но, увы, леди Фелисити умерла. Что поделать, почтенный возраст. Не всякая сохраняет себя в девстве до восьмидесяти лет. Потому титул свободен, и вы можете его взять. Но с двумя непременными условиями: первое - вы женитесь на родовитой леди, чтобы продолжить в своём потомстве череду лордов Годалмингов; второе – пообещаете мне, что будете обходиться со своими людьми справедливо и снисходительно к их слабостям. Многие из крестьян по сей день католики, а священник… По нему давно арапник плачет.
Дик улыбнулся, облокотившись на балюстраду. Когда он говорил о графстве, ему казалось – он в раю. Наверное, не по чину было помнить имена мелких дворян и старост деревень, но, говоря о Годалминге, он поневоле припомнил, что старосту в Таесли звали Добом Сайнсберри, а в Фарнкобе – Эрмом Брамли.
- Как не повезло с невестой, - комиссар прислонился к столбику беседки и устало потёр висок. - Устав обязует обходиться с крестьянами доброжелательно и внимательно, вызывая уважение к Реформации. Ничего иного я обещать не вправе, сэр Ричард. А если бы обещал, то солгал. Если священник противится Реформации не по незнанию или непониманию, а по умыслу, убеждая и других - то он противится короне. Такого Комиссия игнорировать не может и не станет.
Дик поморщился. Дерзость комиссара не вызывала желания отвесить ему оплеуху. Разве что зудела назойливо, как комар в ночи, перемежаясь настойчивым постукиванием чужих эмоций. Казалось, тень другого комиссара, Харпера, витает над беседкой и пытается влезть в разговор.
- Дерзите. Не стоит. Не люблю. Крестьяне – люди подневольные. Они идут, куда их ведут. Вы – или священник. Если решите что-то сделать с этим, - Дик замялся, подыскивая приличные слова для пастыря душ, - замечательным человеком, я вас только поддержу.
После того, как Дику довелось выгнать отца Генриха из поместья, где он морочил голову Риссе, тот осел в Фарнкобе. И игрища с юными певчими не прекратил.
- Невесту я вам подыщу, но позже, - продолжил он. - Вам нужно время, чтобы устроить свои дела в поместье, и для Реформации. Мне - для посещения Нортумберленда. Возможно, там и пригляжусь к девицам на выданье. Но, думаю, вы приглядитесь раньше. Возражать также не стану. Это ваша жизнь. И последнее – вы не Харпер, не сравнивайте.
- Моя голова, сэр Ричард, - комиссар отлепился от столбика и встал прямо, заложив руки за спину, - занята террором в Линкольншире. Поэтому какое-то время мне будет не до поместья и не до разглядывания невест, хотя этот титул и открывает двери замков, которые мне нужно вывернуть наизнанку. Приглядываться там придётся к другому. Но и до этого священника руки со временем дойдут, это я обещать могу. Нового пастыря, если придётся, подберу сам. Но - потом.
- Ваша голова, барон, - слуга, тем временем, принёс бумаги, которые надлежало подписать. Кромвель работал шустро и не оставлял ни малейшего шанса передумать, – сейчас занята тем, чтобы надерзить синьору. Впрочем… Поздравляю вас, лорд Годалминг. Принимаю вас под свою руку. За преданность обещаю вознаградить сторицей, за предательство – покарать. Ступайте.
Дик всучил комиссару наскоро подписанные и заверенные перстнем бумаги. Мгновение подумал – и всучил еще и свою шпагу. Отказаться от подарка вассал не имел права, а утомлённый вид, упрямство и дерзость новоиспеченного лорда раздражали. Но шпага могла пригодиться в деле открытия дверей замков - приметная вычурным эфесом, её узнал бы любой северный лорд. Шпага принца - ключ ко всему.
- А вассальная клятва, мой принц? - Поинтересовался комиссар, взвесив шпагу и кивнув сам себе. - К слову, об этих татуировках. Конечно, Комиссия приняла решение, что они не греховны, но как принц, мой принц, вы подаёте пример всему королевству. И демонстрация таких... интересных узоров может смущать умы необразованного и отсталого населения. Население может не понять чистой любви к лошадям и красоте рябины, вспоминая вместо этого старые ритуалы. Демонов.
- Ага.
Дик тоже кивнул, застегнул ворот рубашки доверху и надел колет. Почему-то такие простые и привычные движения успокаивали.
- Мой меч, пожалуйста, - обратился он к вездесущему слуге. – Побыс… Как, уже? Благодарю. Итак, барон. Ваши советы – бесценны. Непременно учту, когда захочу узнать мнение по поводу старых ритуалов и демонов. Вы, кажется, ценитель. Пока же – прошу на колено.
Комиссар опустился, и Дик поднял меч. Коснулся им правого плеча Рида. Левого.
- Нарекаю тебя рыцарем, Кристин Холден-Рид, барон Годалминг. Избегай всякого нечестия, и да будет этот удар, - удовольствие, которое испытал Дик от этой пощёчины, описать не смог бы никто, - последним, какой ты стерпишь. Встань, сэр Кристин. Эй, кто там? Подготовьте рыцарский патент, я подпишу. А вассальную клятву мы подписали на бумаге, мой дорогой рыцарь. Не испытываю желания целовать вас.
К счастью, комиссар сообразил, что необходимо удалиться. Иначе от трёпки его бы не спасла даже Хизер.
Дик проводил его взглядом, думая, что этот - хотя бы не кретин. И не недозрелая тыква.
Немного было жаль шпагу - привык.
Дик прижался щекой к колонне, жадно подставляя лицо холодным брызгам первой летней грозы. Он всегда ставил долг и честь превыше всего, выше самого себя. Это был его долг - дать вассалу всё, чтобы тот смог выполнить уже свой долг. Причем, с честью. Но отчего-то казалось - не оценят.
"A’ Bhan-dia Badb, mòr anns a h-uile càil, thoir dhomh do sgiath agus do neart ..."

[Spectre28 >>>]

УИЛЛ ХАРПЕР

25 мая 1535 г., Ланарк, Нортумберленд. Полдень.

Морриган переместила Уилла на широкую зелёную травой площадку, перед въездом в замок Ланарка. Уилл прищурился от яркого полуденного солнца. Небо было светло голубым с парой белых облачков, а на его фоне раскинулся обветшалый замок. Вдали виднелся лес. Над давно заброшенными стенами пронеслась стая каких-то мелких птиц. Судя по всему, замку было лет четыреста, не меньше. Его, вместе с ближайшим городком и двумя деревушками Уилл выменял у Кромвеля на мешок иоаннитского золота. Он отпустил Василиска пастись, а сам сел на холодную каменную ограду моста. Настроение было хреновое. Уилл устало зевнул и ещё раз глянул на слегка измятый лист бумаги, где канцлеровским почерком было выцарапано его новое имя.
"Джеймс Джонатан Фрейзер-Рэндалл мак Лесли... Хорошо, что не аль-Шайтан. Но нормального человека, Джеймсом, конечно, не назовут".
Уилл вздохнул, сложив лист в четверо и убрав его за пазуху. Он смог выкрасить себе волосы в светлый цвет, и отрастить бороду. Но никого, кого он знал, это бы не обмануло. Не говоря уже про перебинтованные татуировки на руках. Так, что в Лондоне ему было лучше не появляться, и вообще стоило избегать законников.
"Тварь ли я дрожащая или меня имеет право?.."
Уилл потёр глаза. Голова гудела, после бессонной и очень суматошной ночи. Сначала они заявились в его баронство, потребовав выдать всё золото, потом нашли Кромвеля. Потом, по его поручению притащили какие-то волшебные витражи. Витражам полагалось отражать грехи прихожан. Кроме имени и земли, Уилл договорился с канцлером, насчёт матери и его дома в Лондоне.
И только под утро он попросил Морриган переправить его на север. Рос осталась отыгрывать вдову-Алетту. Если бы Уилл знал, что так затрахается, то просто пошел бы на турнир и кинулся бы на пики. Он поднял взгляд на высокую, сырую башню замка. Тут и там вверх по ней взбиралась какая-то зелень. Казалось, что за столетия замок врос в землю, уже почти став с ней одним целым.
"Интересно, как скоро я откажусь и от этого дома?... Может, Дик и был прав, рискуя жизнью за свою землю. Это как-то даже проще. С другой стороны, если мне жить вечно, путешествуя по ветвям древа, то баронство - это не первая земля, от которую я потеряю. Это же не значит, что теперь не нужно приводить в порядок место, где живу".
Уилл с трудом заставил себя подняться, отряхивая штаны. Нужно было наскоро осмотреть замок и навестить местные деревушки. Потом городок.

Уилл сидел дома у старосты одной из двух деревушек. Звали старосту Грегор Дафф. Он был на удивление молод, носил длинные русые волосы и имел очень располагающее к себе лицо. В целом выглядел толковым. Жена его была молодой и красивой, с ухоженными рыжими волосами. Большой живот выдавал, что она была беременна и уже скоро должна была родить. Староста согласился поговорить с Уиллом, и вот теперь они сидел за столом в его ухоженном, уютном домике. Было чувство, что он был здесь чужим, и только всё портил, нарушая семейную идиллию. Уилл поставил кружку на стол.
- Если начинать с самого начала, то зовут меня Джеймс Джонатан Фрейзер-Рэндалл мак Лесли. Можно просто, сэр Джонатан. Я недавно купил Ланарк и хотел бы узнать, кто был прошлым владельцем и что с ним сталось. Буду благодарен, если вы расскажете.
- У нас тут владельцев, как вшей, - растягивая звуки, поведал староста. - Как ветер с Шотландии подует, так шотландский барон. Как с Англии - английский. Только успевай, сэр Джейми, ворочаться и подати платить. А вы как править намерены, по-старому, или иначе?
Уилл откинулся на спинку стула. А Грегор был не из робких, так разговаривать с дворянами. Появление нового хозяина земли ожидаемо никого не радовало. Но он не хотел начинать с податей. Кое-какие деньги при себе ещё были, а перед тем, как что-то требовать с местных, нужно было предложить что-то взамен.
- Да, должно быть, непросто, когда земля постоянно меняет владельца и каждый пытается по-быстрому вытащить её стоимость. Я таким заниматься не собираюсь и сменяться по дуновению ветра тоже не охота. Но так, наверное, все говорят. - Уилл пожал плечами. - Мне бы для начала узнать, как тут "по-старому". Пока что я был только в замке.
Староста придвинул к нему блюдо с пирогом, от которого вкусно пахло мясом.
- Если совсем по-старому, то, наверное, так, что мир поделен на три части, каждая из которых стоит на другой, но и не стоит без другой. Силы горние превыше всего, дают благословение лэрду, леди и детям их, а через них - пашням, людям, лесам, зверю и птице лесным. Затем - лэрд, для которого подданные - что чада любимые, леди, кому подданные - что любимые дети. Наконец, просто люди, для которых лэрд - защита и опора. А по-новому, кого защитит перелётный владелец? Разве заботит его, если земля не родит, если люди болеют и мрут? Беспокоит его благоволение сил горних? Так вот земля и разваливается, а как прежде - стояла. Диво ли, что и замок в таком небрежении? Вот у соседей, у скоттов, всё правильно. Живут большими семьями - кланами по-ихнему, за каждым глаз есть, у каждого кусок хлеба имеется. Дети, сколько б их не было, не обижены.
Уилл пожал плечами. Грегор очень уж идеализировал шотландцев. Сам он такого пиетета к горцам не испытывал. Высокие, беловолосые все как один. Они даже немного раздражали. Но если у них в хозяйстве было что-то полезное, то это конечно, стоило перенять.
Когда он попытался вспомнить, что знает об управлении, то в памяти в первую очередь всплывали учётные книги сэра Рольфа. Да, в будущем, нужно было всё записать и хорошо понимать, что происходит на его земле. Но учёт, наверное, был последним о чём стоило думать. Важнее всего сейчас было заручиться хоть каким-то доверием местных. Вторым по важности, наверное, было привести дела в порядок, если что-то шло совсем бестолково.
- Тогда попробуем по-старому. Раз уж об этом зашла речь, в деревне есть больные? Или, может, ещё какие-нибудь серьёзные проблемы? - Уилл взял предложенный кусок пирога. В целом, сложно было представить лучшего кандидата для того, чтобы просить благословения высших сил, чем мерлин. Жаль, что мерлином он был бестолковым.
"Шотландцы обычно либо рыжие, либо русые, - заметила богиня задумчиво. - Беловолосых мало".
- Серьезные проблемы - это что? - почти тем же тоном осведомился Грегори. - Войны с соседями, кажется, нет. Бунтовщики все на юг двинулись. Даже эти, б'н'б, притихли чего-то. Разве что Бойды армию не пойми где взяли, но и это не проблема. А может, вы про то, что король Яков еще малышок, а, сэр Джейми?
Уилл хмыкнул. Он совсем забыл про восстание. Вместе с помешательством короля выходила полная неразбериха. Так что, лучше было поскорее восстановить хотя бы манор.
- Вы крупно взяли. Нет, я имею в виду, не мрёт ли скот, нет ли проблемы с колодцами и так далее. На королей я, вряд ли, могу повлиять. Б'н'б это, кстати, кто?
- Всё благополучно, сэр Джейми. Разве что коровок бы прикупить десятка три, - благодушно заметил староста. - Или даже пять. Лучше сразу десять. Десятков. Сыром бы торговали. И колодцы, вроде, нормальные. А эти, нечленораздельные, это побережники. Они так по-скоттски говорят, что сами скотты не понимают. Зато грабят знатно.
- Были случаи, когда грабили вас? - Было бы некстати, если бы эти непроизносимые жили совсем близко. Что до коров, то Уилл был бы не против купить хоть сто десятков, если бы у него на это были деньги.
"Да, с деньгами нужно что-то делать... и монастырь никакой не проревизируешь. Тут и так бунт. Хотя, может если осторожно...".
Грегори задумчиво кивнул.
- Вы навроде по фамилии - горец, а по вопросам - ну чисто сасенах. Конечно, грабили. И мы грабили, бывало. Жизнь такая. То они овцу у нас, то мы две у них. А вы с женой прибудете? Или так, бобылём?
- Через пару дней женюсь в местной церкви. Невеста прибудет чуть попозже. Спасибо за гостеприимство. Позже нужно будет обсудить ещё пару моментов, а сейчас мне нужно в город и во вторую деревню. - Уилл поднялся из-за стола, улыбнувшись жене Грегора. - Очень вкусный пирог.