Город светлячков, тем, кто не видит снов

[Woozzle >>>]

Ожидание затягивалось.
Присяжный нервно повел плечами, ежась от налетевшего порыва ветра - сейчас они находились в одном из немногих мест Люкса, где можно было почувствовать настоящий ветер, сплетавшим свои прозрачные потоки в сердце пустоты, огромном пузыре, выгрызенном в перекрытиях и уровнях города. Площадь - неровный круг отполированной брусчатки, облицовывавшей шпиль башни Совета, незыблемого и неприкасаемого обелиска, казавшегося неестественно-белым по сравнению с окружающим пространством. Здесь заканчивался Променад - прямо за башней, монументальным строением, не имевшим видимых входов и выходов, мощеная поверхность обрывалась пустотой, стыдливо прикрытой разве что скромным каменным парапетом. Если бы кто-то из случайных прохожих решил подойти поближе и заглянуть вниз, несколько низлежащих уровней открылись бы как на ладони - но желающих не находилась. Площадь, не имевшая собственного названия, всегда была полна людей, которые пытались убраться с нее как можно быстрее, не задерживаясь ни мгновением дольше необходимого.
Может быть, их пугала Башня - отрешенная, призрачная, всем своим видом демонстрировавшая свою чужеродность. Даже не здание - кусок какой-то машинерии, своим белоснежным цветом неприятно напоминавшей о больничной палате.
А может быть, им просто не нравился ветер.

...гонец, отправленный к таинственному связному Ангуса, вернулся под вечер. Господин Светлячок был согласен на рандеву - утро следующего дня, у подножия Башни, с собой можно взять двоих телохранителей, но не сверх того. Встреча состоится на таких условиях - или не состоится совсем. Мрачнеющий на глазах и замыкающийся в себе Присяжный, несмотря на предварительный успех его дипломатии, только кивнул в ответ, отпуская посланца, и вызвал к себе Найтингейл, выполнявшую обязанности старшей за отсутствием Годо.
Который так и не появился. Полное отсутствие новостей казалось красноречивей, чем любые возможные пугающие намеки.

Гильберт снова повернулся, потянувший змеистым, извивающимся взглядом через толпу - мимолетно касаясь случайных лиц, узнавая и отбрасывая, вычеркивая одна за другой торопливые фигуры, пересекавшие площадь, уже зная заранее, что это не поможет. Они вчетвером при всех попытках Найтингейл смешаться с толпой, выделялись здесь ничуть не хуже пресловутого шествия Гробовщика - неподвижный обломок постоянства посреди человеческого потока. Перед стрелком, расположившимся на ближайшей крыше, они были беззащитны - примерно это осторожно попыталась объяснить Присяжному преемница Годо, но тот, казалось, игнорировал даже саму возможность опасности, в каком-то фаталистическом упрямстве оставаясь уверенным в том, что им "ничего не грозит".
- Это его оружие - страх и чрезмерная фантазия, - как будто между прочим, рассеянно бросил он после короткой дискуссии о том, стоит ли им с Фебом дождаться появления визави в безопасном месте, предоставив Найтингейл возможность ждать на открытом пространстве. - Заставить постоянно сомневаться, подозревать каждую тень, пытаться расслышать щелчок затвора в шуме шагов... Он непременно опоздает на встречу - просто чтобы заставить нас понервничать.

И конечно, он опаздывал.
Феб впитывал течение шагов, пересекающих площадь, силясь услышать среди них, угадать – те самые. Шаги человека, расколовшего его мир на до и после, оставившего несколько багряных росчерков в его зрачках и навязчивый привкус карминово-терпкой ржавчины на остриях флейт. Ему казалось, что он узнает голос его поступи, даже если вокруг будет грохотать оркестр, но сейчас равномерное биение пульса городских улиц заглушало эту уверенность, делая его зыбким фантомом: ты все придумал. Он может быть уже здесь – вон та спина в серой куртке, или тот полускрытый капюшоном профиль, или… кто угодно. В какой-то момент он снова начинал сомневаться в собственном рассудке, и в собственной памяти, в каждом лице он видел смазанно-знакомые черты, и встряхивал головой, прогоняя это ощущение, возвращая взгляду четкость. Как ни странно, именно это нервное, взведенное до предела ожидание, помогало ему держаться. Не ходить взад-вперед по площади, натыкаясь на прохожих, бегущих по своим делам, не озираться, встречая каждое новое лицо судорожным расплавом страха и надежды: Люциола мог быть везде, и это заставляло каменеть мышцы лица и шеи, застыть в неподвижном, кажущемся равнодушии, только слухом прощупывая каждый клочок окружающего пространства. Да?.. Нет?..
Нет.
- Что если он вообще не явится? – тихое, почти беззвучное движение губ, он не хотел сбить звучание города даже собственными словами.
Бессмысленный вопрос – Гильберт вряд ли мог бы на него ответить чем-либо кроме пожатия плечами, но даже этому жесту Феб был бы рад. Как чем-то живому, способному разбавить собой окаменевшее, затянутое ожидание.
Гильберт ответил не сразу - прячась от очередного порыва ветра или от колкого холода предчувствия, он поднял воротник, и быстро полоснул вокруг очередным испытующим взглядом.
- Значит, придется вернуться и обдумать все заново, - голос, оттеняемый фоновым эхом толпы, звучал сосредоточенно, но где-то в глубине Феб без труда нащупал слабую нотку медленно растущего отчаяния. Гильберт едва заметно покачал головой:
- Это не шахматы, Феб. Нет поступательного шествия к столкновению - есть только бесконечное, безнадежное копание в грязи, бумагах, компромате, чужих грязных делах и собственных слабостях. Это вообще не игра - просто непрекращающаяся грызня за выживание...
Он вдруг осекся, не успев договорить - и замер, медленно сжимаясь выражением лица, всем телом в настороженную пружину, увидев что-то за плечом собеседника.

С дальнего края площади - там, откуда ей некуда было появиться, иначе как вынырнуть из пустоты обрыва - казавшаяся почти кукольной отсюда фигурка помахала им рукой, и двинулась навстречу.
Неторопливо. Почти небрежно.
Одна.

Словно в насмешку над успевшему изглодать их обоих призраку подспудного страха, он казался отсюда ничем не отличающимся от остальных прохожих. Спокойные шаги, рассеянный взгляд все еще с трудом различимого отсюда лица, наброшенная на плечи куртка, чьи рукава лениво трепал ветер... и где-то там, под несколькими слоями шелухи-оболочки - кто-то совершенно другой. Посторонний.
Найтингейл молча выдвинулась чуть вперед и влево - под предполагаемое направление удара; второй охранник, чьего имени Феб не знал, остался за спинами - на случай если демонстративное явление гостя было обманкой, отвлекающим маневром для кого-то еще. Присяжный молча наблюдал за приближающимся силуэтом - кратковременное состояние напряжения растворилось в набежавшем спокойствии. Казалось, что он дышит очень медленно - как змея, опасающаяся излишне громким звуком спугнуть добычу.

- Господин Присяжный!.. - знакомая, болезненно-широкая улыбка; только на этот раз она почти сразу ослабла, превращаясь в тонкую полосу металла, врезанную в кожу. Рваная манера речи, демонстративные экскламации; и при этом никакой угрозы, ни малейшего ощущения опасности, которое обычно чувствуешь кожей, проходясь по неблагополучным районам в темное время суток - он даже, казалось, не был вооружен. - И господин Альери тоже здесь, вот как. Прекрасно.
…и сразу распахнулась бездна, принимая оборвавшееся сердце – в черноту, в жар, в переплетение страха и ярости. Феб чувствовал, как наполняются звенящей дрожью флейты, отзываясь на пыльный, насмешливый голос, который он помнил так, словно все это время слышал его внутри себя, продолжая бесконечный диалог. Он не знал, на что сейчас похоже его лицо, но та же лихорадка, что обнимала изнутри, подступала к щекам, к губам, делая их сухими и горячими, к векам, застилая их памятью: змеиное, гибкое движение руки и тонкая-тонкая алая струна, проступающая под подбородком Джентри.
Он помнил – пока еще помнил – как важно сейчас сохранить самообладание, что в каждом его жесте, в каждом взгляде этот человек видит слабость, и улыбается снисходительными нотами в голосе, и каждую болезненную точку видит пульсирующим сгустком – насквозь.
Он заставил себя медленно – подчеркнуто медленно - отвести взгляд в сторону. На несколько затянутых в петлю секунд , чтобы зацепиться за безупречную маску Присяжного: белый гипс, хранящий ровно ту долю заинтересованности, которую ее обладатель счел уместной. Феб знал что это маска, и Люциола тоже знал, наверняка, но это было не важно – и странным образом отрезвляло. Чувство обескоженности, прозрачности – отступало, и спустя минуту он снова смог посмотреть в это странное, разрезанное улыбкой лицо. На это раз – прямо.
- Господин Доннели.
Голос Присяжного звучал чуть более огрубевшим, натянутым, как пережатая струна, выдавая плещущуюся в крови нервозность, но выражение лица оставалось непроницаемым. Люциола, казалось, оставил прозвучавшее имя без внимания, по очереди оглядев своим бледно-улыбающимся взглядом их четверых и надвигая повыше воротник куртки.
- К вашим услугам, - он ухмыльнулся и церемонно поклонился, не сводя сощуренных глаз с обоих парламентеров. - Итак, Длинный Дэнни передавал, что некоему большому господину нужны усуги особого рода, но не совсем те, что я привык оказывать в последнее время...
- Я хочу узнать, что случилось с Годо, - Гильберт говорил тихо, едва различимо, не повышая голоса. Люциола демонстративно вздернул бровь и склонил голову набок, задумавшись:
- Никогда о таком не слышал.
- Человек, который пытался следить за вами двумя днями раньше, - терпеливо повторил Гильберт. - Перестаньте ломать комедию, Доннели. Что вы хотите за его жизнь?
...если она все еще в цене, почти прозвучало призрачным продолжением фразы.
- Меня не интересуют чужие лакеи и наемники, - его собеседник отмахнулся, небрежно поворачиваясь, словно в насмешку прохаживаясь по тесному пространству, отгороженному их беседой от остальной площади. - Мои друзья поймали какого-то соглядатая, который ошивался поблизости и вынюхивал информацию, и после нескольких вежливых вопросов признался, что работает на одного скромного большого господина. Понятия не имею, что с ним сделали потом. Может, его кости уже грызут подземные жители. Что касается того, что я хочу...

Он вдруг посерьезнел, снова повернувшись на месте - беспечно, не выказывая никаких признаков подозрения - Феб видел, как рука Найтингейл каждый раз тянулась к револьверу в расстегнутой кобуре и пояса, подстегивая соблазном одним движением заставить замолчать этого шута с улыбкой безумца. Люциола, запрокинув голову, прочертил взглядом длинную кривую вдоль поднимающейся над ними стены Башни - и резким, птичьим рывком вернул взгляд обратно.
- Вы знаете, что вы все умрете? - совершенно другим, серьезным тоном спросил он; так могло бы звучать деловое предложение на званом вечере. - Не когда-нибудь в будущем. Очень скоро. Этому городу осталось жить немногим меньше года - за это время вы сожрете все, что можете выдавить из собственных кладовых, и начнете умирать от голода. У вас больше нет сообщения с внешним миром. Новых поездов не будет. Ваш конечный пункт назначения уже замаячил на горизонте - и вы, господин Альери, скоро будете благодарить меня за то, что я провел вашего приятеля короткой дорогой.
Только сейчас Феб впервые смог разомкнуть слипшиеся в молчании губы:
- Не буду.
Он рвано мотнул головой, словно чужая рука дернула за нервы, продетые сквозь тело, скрещивающиеся где-то за его пределами, в ваге искусного кукловода. Ветер испытывал натяжение этих нитей, наполняя их собой, проникая острыми пальцами в стянутые до боли и узлы, путая их еще сильнее.
- Я не буду благодарить за это, - повторил он, не принимая вежливой, отстраненной манеры речи, сбиваясь на резкий, пересушенный, пропитанный отвращением тон, - ни тебя, ни кого-то еще. Короткая дорога?.. Оглянись вокруг, или ты не способен видеть ничего, кроме своих собственных разукрашенных картинок? Это длинную дорогу сегодня еще придется поискать, а таких коротких – на каждом повороте, и нет нужды прибегать к услугам подонка вроде тебя.
…ему казалось, что ветер смеется в переплетении нервов, заставляя их плясать. Или – дрожь, клокочущая внутри, вырывалась судорожными толчками, заставляя плясать ветер.
- Ты ведь лжешь, верно?.. Ты всегда лжешь, каждое твое слово, каждый твой выдох – ложь, - он рисовал вокруг себя непроницаемый кокон, в котором сейчас умещались только трое. Сам Феб, его ненависть – и Люциола напротив. Даже Гильберт отступил куда-то с сторону, оставаясь зыбкой теплой тенью на грани сознания. – Тогда, сейчас. Про город. Про Годо. Каждый выдох.
Каким-то непостижимым образом ему больше не было страшно. Жарко. Больно. Бешено. Но – не страшно.

[Черон >>>]

Он почти видел призрак неслучившегося движения - как Гильберт предостерегающе поднимает руку, беззвучно шепчет что-то, просит успокоиться, не поддаваться, сохранять хладнокровие, предоставить переговоры ему...
Но Гильберт молчал.
А Люциола, казалось, наблюдал за вспыхнувшем пламенем с некоторым оттенком удовлетворения.
- Конечно, лгу, - просто согласился он, переходя на примирительный тон. - Люцифер, отец лжи - вы не видите здесь любопытного, так сказать, лингвистического совпадения? Светоносец, спустившийся в отгороженный райский сад, где дети создателя плодятся и растут под крылом его - вот только сад сгнил и населен одними заводными игрушками, а на выжженных небесах черепами ангелов ветер гоняет перекати-поле. Пожалуй, не слишком удачное совпадение, не правда ли, господин Альери? Впрочем, вы ведь даже не понимаете, о чем я говорю...
Он снова отвернулся, уставившись на Башню каким-то тягучим, почти тревожным взглядом - как будто та притягивала его одним своим видом, заставляла возвращаться к ней снова и снова. Не оборачиваясь, скривив губы в сжатой гримасе, он бросил через плечо:
- Увидите в свое время сами. Вас продали, в очередной раз взвесили, измерили и сторговали по выгодной цене... и какая теперь разница, что случится с очередным безымянным слугой, или назойливым приятелем-на-словах? За ними последуют остальные, кто раньше, кто позже. Вас ждет дьявольски интересное время, господа...
- Это сделали вы, верно? - Гильберт медленно шагнул вперед, но почти сразу же запнулся, увидев, как хищно дрогнули пальцы рук его визави, до последнего мгновения расслабленно сложенных на груди. - Взрыв вокзала - ваших рук дело? Не было никакой армии вторжения, никакого воздушного удара - был один человек, знавший в деталях расписание пограничной службы, имена и пароли. Но зачем?..
Люциола посмотрел на него почти с жалостью.
- Бедный маленький господин Присяжный. Уверенный, что играет в увлекательную и опасную игру, передвигая фигурки по доске. Совсем крошечный, выточенный из кости, передвигающийся по клеточкам господин Присяжный... Впрочем, в одном вы действительно правы.

Он раскинул руки, театрально вскидывая голову - туда, где из расширяющегося к небесам колодца, затянутого темно-серым, смотрело неразличимо далекое небо. Кто-то из проходивших мимо зевак отшатнулся, почему-то испугавшись плавного, почти расслабленного движения.
- Я и есть армия вторжения.
Почему-то именно сейчас, говоря совершенно невозможные, сумасшедшие вещи, Люциола казался безумным меньше, чем когда-либо. И меньше, чем когда-либо – лживым.
Или ты сам настолько безумен, чтобы верить в это, верить - ему?..
За миг до того, как эта мысль захлестнула Феба, лишила его воздуха, он закрыл глаза, уходя в темноту и биение пульса, в тиканье ржавых песчинок под железной кожей и осколков музыки в крови. А потом вынырнул на поверхность – с абсолютной, непробиваемой, кипящей уверенностью: это не важно.
Не важно, лжет ли Люциола сейчас или нет. Не важно, кто из них безумен, и что представляет собой армия вторжения – на самом деле.
- Чего ты хочешь?.. – он говорил так, словно пропустил, просто вырезал из своей памяти последнюю реплику, бросив ее под ноги смятым комком бумаги. – Тебе ведь что-то нужно, нужно настолько, что ты готов стоять здесь, читая унылые проповеди. Так переходи к делу, пока этот город, - злая усмешка, прочерченная острым грифелем, - еще дышит.
- Чего хочу я? - вкрадчиво повторило вспыхнувшее в его глазницах безумие, бешеная пляска далеких тлеющих огоньков в провале зрачка. - Как любезно с вашей стороны поинтересоваться. Может быть, я не хочу ничего. Может быть, мне просто нравится смотреть, как ломаются заводные куклы - и как будет корчиться их фабрикатор, когда, наконец, поймет, что ручки игрушки тянутся к его горлу... Может быть, я хочу увидеть, как этот город горит - как в пепел превратятся его истлевшие саваны, как выкипит бальзамический состав, заменяющий ему кровь! - Люциола оскалился, рывком шагнув вперед; безоружные ладони вдруг показались заострившимися лезвиями ножей, рефлекторно дернувшись в сторону Феба, но замерли, почувствовав в воздухе хищный щелчок взводимого курка со стороны телохранителя.
- Вам нужна Башня, - медленно произнес Присяжный, и Люциола, мгновенно сменив выражение лица, эхом повторил:
- Мне нужна Башня. Но не только.
- Кто еще? Танненбаум? - в голосе Гильберта все еще звучало мертвое железо, так и не успевшее перестроиться в мягкую, пружинистую сталь, укутанную шелком, какой он обычно вел свои допросы-поединки - осторожно, искусно, лавируя между прямыми вопросами и намеками. Он вообще казался сейчас не похожим на самого себя - сжатый, напряженный, еще более бледное, чем обычно, лицо, губы едва двигаются, выпуская шелестящие слова...
- Максимилиан? Старый добрый цепной пес, - Люциола беззвучно рассмеялся, небрежно взмахнув рукой. - Да, но это... другое. С удовольствием посмотрю, как господин Присяжный выгрызет и съест его железное сердце, о котором он давно мечтает. Все его жалкие, холодные тайны и секреты... вы ведь хотите их, не правда ли?
Казалось, еще мгновение, и он демонстративно облизнется - но в очередной непредсказуемый момент расплывшиеся черты лица сковала показавшаяся почти неуместной серьезность.
- Прислушайтесь, господин Присяжный. Слышите, как плещется непривычная тишина на нижних уровнях, где сонная болезнь одного за другим забирает надсмотрщиков и управляющих, а работники разбивают буры и останавливают машины? Слышите, как ворочаются под самым дном те, кто не видит снов? Слышите это необычное молчание на заседаниях Ассамблеи, ставшей единогласной как никогда, и не осмеливающейся больше смотреть в глаза своему бессменному спикеру? Знаете, о чем они перешептываются по вечерам друг с другом - такие, как ваш знакомый господин Ангус, и более трусливые, но все, как один, мечтающие о свободе, власти, и о том, чтобы сообщение с миром возобновилось? Скоро, совсем скоро все это придет в движение, как камнепад, который сорвет с места крошечный вес насекомого, усевшегося на верхний камушек, - он широко улыбнулся, и отвесил очередной демонстративный полупоклон, принимая непрозвучавшие аплодисменты. - От вас зависит, столкнется ли вся эта сила с металлической машиной вашего хозяина, неусыпного стража башни из слоновой кости... или кто-то более осмотрительный, предчувствующий дух перемен, вгонит в его шестеренки заточенный болт. Освободив дорогу загодя.
- Значит, вот чего вы хотите от меня? - переспросил Гильберт; речь как будто прорывалась сквозь него рваными поворотами тех же ржавых шестеренок. - Сместить Танненбаума, занять его место? И что потом?
- Увидим, - улыбнулся Люциола. - Может быть, чуть позднее окажется, что с новой властью гораздо приятнее иметь дело... может быть, ей даже помогут восстановить железнодорожные пути. Как вам такая награда, господин Присяжный? Править Люксом с поддержкой могущественных союзников извне, м-мм? Или может, сама возможность превзойти своего мастера интригует вас больше? А вы, господин Архитектор? - он перевел взгляд, в котором плескалась искренняя безмятежность, на Феба. - Вы, который может ускользнуть отсюда в любое мгновение? Или поводок уже крепко сидит на вашей шее?
Следовало отдать ему должное: каждый виток его полубезумного монолога, каждое его слово и каждый жест были полны такой энергией, таким напором и завораживающим ритмом, что прервать его речь – до того, как он сам делал эту выжидающую, театральную паузу, позволяя ответить, - было совершенно невозможно. Перебить, заставить потерять нить, располосовать собственным эхом голос, полный шутовского самолюбования – даже мысль об этом об этом просыпалась лишь спустя несколько секунд насмешливой тишины. Господин Светлячок был не только непревзойденным убийцей – но и блестящим режиссером своего собственного маленького спектакля.
И именно в этот момент, рассчитанный до последнего отголоска, Феб ощутил вязкое бессилие отведенной ему роли. Ржавые железные рамки – еще более безжалостные, чем те, что заключили в себе его музыку.
Он не мог просто развернуться и уйти – слишком много во всем этом был намешано того, что оставляют только с кусками самого себя, вырванными наживо.
Он не мог швырнуть в ненавистное лицо всю свою ярость, ударить наотмашь, сминая смеющуюся маску – и даже не потому, что шансы противника в рукопашной были неизмеримо выше. Он не понимал той игры, что ведется здесь и сейчас – но чувствовал, знал, что это самая важная игра из всех не-игр, которые только могут существовать.
Он не мог даже вспыхнуть, потребовать объяснений – какого черта, что это за бред, ты снова заблудился в своей голове... Объяснений не будет – и бессмысленность этого действия сдерживала куда лучше, чем возможность показаться обескураженным, растерянным, нелепым.
Ему оставалось только принять эту роль: он продолжал смотреть прямо, все с той же нескрываемой ненавистью, не отступая ни на шаг, не отводя взгляда, превращая в пустоту слова, с которыми не мог справиться. В конце концов, вряд ли Люциола ожидал ответа на свой вопрос.
- Почему вы не передали мне свое предложение сразу? - Присяжный перехватил непроизнесенный ответ, переводя фокус внимания на себя. Он не выглядел убежденным. - Зачем было устраивать все эти... игры плаща и кинжала? Зачем вы охотились на наших людей, не причастных к политике - ученых, администраторов? Вы недоговариваете, господин Светлячок. Если вы хотите сотрудничества - мне нужна откровенность.
- Может быть, это был акт моей скромной самодеятельности, - скользящая, плотоядная успешка; Люциола наблюдал за ходом переговоров с какой-то отстраненной насмешкой, как будто в глубине совершенно не был заинтересован в их успешном завершении. - Не допускаете такой возможности? Может быть, я трезво оценивал ваши способности к регициду, и создавал для вас подходящее полотно, где вы - или кто-нибудь другой - сможет рисовать свободно. Бескровных революций не бывает, господин Присяжный. А может быть, - он сощурился, - кто-то просто хотел наказать заигравшихся кукольников. Посмотреть, как закачаются под ними троны...

Он еще не успел договорить, как вдруг замер, подобравшись, как почувствовавшая угрозу змея, готовая к броску. Феб не видел ничего; их телохранители не двигались с места, держа руки на рукоятках, Присяжный нахмурился, не понимая, что происходит - и только когда Люциола медленно-медленно, замерзшим в воздухе движением начал оборачиваться, бросая обрывок фразы на середине - только тогда их взглядам открылся силуэт позади, стоявший по отношению к их визави несколько менее случайным образом, чем обходившие их остальные прохожие.
Никто на заметил, как он там оказался - не иначе, подхваченный текущим через площадь человеческим потоком, прячущийся под бесформенным плащом, надвинутый капюшон укрывает тенью лицо, делано-беззащитная походка, слегка подволакивая ногу... вот только почти успев пройти мимо, незнакомец развернулся и вскинул руку, в которой словно из ниоткуда выросла тонкая длинная трубка дуэльного пистолета.

Люциола спружинился, готовый к прыжку - и тогда два сухих, почти беззвучных выстрела распороли образовавшийся было момент тишины.