Greensleevеs. В поисках приключений., Добро пожаловать в мир злых заек!

[Spectre28 >>>]

с Ричем и Леокатой

Гарольд Брайнс, торговец.

28 декабря 1534 г. Бермондси. Утро

Побрившись и позавтракав, Гарольд приступил к практике с огнём. Заниматься в помещении было опасно, так что он заранее приготовил деревянное ведро с водой. Заперев дубовую дверь, и сняв верхнюю одежду Гарольд уселся прямо на холодный пол, лицом к камину, вытянул правую руку вперёд. В ответ на произнесённое заклинание в руке расцвело алое пламя, оно медленно выросло до фута в высоту затем, повинуясь приказу, резко уменьшилось до размера шиллинга. От огня по всему телу волнами расходилось тепло. Гарольд попытался придать ему округлую форму. Завибрировав, огонь послушался, и уже через мгновение погас. Гарольд широко улыбнулся, всё действие заняло не более 10 секунд. Огонь ему был нужен, глупо было и думать об успехе без боевой магии - будь задание, которое дал ему орк, таким простым, за него не полагался бы бесценный гримуар. Относительно бесценности награды, приходилось верить орку и надеяться, что один из королей улиц не захочет подрывать свой авторитет. Гарольд начал отжиматься. Предстояло очень опасное предприятие. Он понимал, что в деле, которым он занялся, неспособность защититься может стоить жизни. Для того, чтобы изучать бытовую, полезную человеку магию, придётся создать базу, нужны деньги на снятие жилья и инструменты, камни, гримуары, да и кто знает, что ещё может понадобиться для экспериментов. Отжиматься становилось всё труднее. Что поделать, придётся отвлечься от навигации. Азиатки и орк опасны, но думать сейчас об этом бесполезно, он всё равно поедет на это задание. Сейчас можно было только подготовиться: проверить одежду и оружием, запастись едой, купить лошадь, она была просто необходима, хоть и стоила немало. Со лба Гарольда на деревянный пол закапал пот, он остановился. Гримуар, за прогулку до какой-то там церкви, ну да, кончено.

Бермондси. Платные конюшни. Утро.

Запахом прелого сена и теплом, ржанием и возней лошадей встретили Гарольда платные конюшни. Черный котенок скатился со стога сена в погоне за соломиной и, увидев купца, зашипел, выгнув спину. Сделав несколько неуклюжих, смешных скачков в сторону чужака, он запутался в лапах и упал на бок, но тут же отвлекся, принявшись играть кусочком яркой ткани. Рыжий, конопатый мальчишка с пустым ведром, бегущий из денника приветливо улыбнулся щербатым ртом торговцу. Внутри конюшен было шумно и светло. Невысокий орк неторопливо оглядывал каждое стойло, каждую лошадь и здороваться с Гарольдом не спешил, будучи то ли слишком занятым, то ли намеренно игнорируя посетителя.
В нос ударила стойкая вонь навоза. Гарольд, привычный к морской торговле недолюбливал лошадей, особенно за их запах. "Ну и мороки будет с этой скотиной," -,думал он про себя. Выждав немного, и видя, что орк так к нему и не повернулся, торговец тихо вздохнул и заговорил первым.
- Здравствуйте, извиняюсь за беспокойство, не могли бы вы уделить мне немного времени? - Говорил Гарольд спокойно, взгляд его ничего особо не выражал. Ему всё меньше интересна была вся эта затея. Если бы не истощение и необходимость покупки лошади, он бы с куда большим удовольствием провёл весь день, занимаясь магией. Мало того, что ему пришлось тащиться по морозу сюда, нюхать эту вонь, так ещё и конюший изволит выделываться, можно подумать у него нет прохода от покупателей.
Орк, в этот момент осматривавший копыта пегой лошади, вздрогнул, точно только что заметив посетителя. Он выпрямился, любовно потрепал лошадь за ушами, подул ей в теплый, бархатистый нос, огладил шею, и лишь потом, продолжая наглаживать кобылку, ответил:
- И вам доброго утречка, господин. Простите, не приметил. По конюшням-то много народа ходит, - конюший с подозрением оглядел Гарольда и лицо его выразило смятение и недоверие. - Чем помочь могу?
Гарольд просветлел, даже слегка улыбнулся. Конюший ему понравился, бывает так, что по первой фразе, по первому жесту видно, что с человеком, в данном случаи орком, можно иметь дело.
- Ещё раз извините за беспокойство, - уже куда более дружелюбно сказал торговец. - Правильно ли я понял, что к вам можно обратиться насчёт покупки лошадки?- Хотелось побыстрее закончить, а самым простым путём было понравиться продавцу.
- Лошадку-то можно купить, - посветлел лицом конюший, - вот, к примеру, Искрушка.
Орк бережно погладил кобылу по носу и горделиво провел ее мимо Гарольда, точно приглашая полюбоваться статями.
- Искрушку хозяин забыл у нас, да, моя хорошая? Но мы не расстроились, нет. Она ведь у нас послушная, умная девочка. Хороших норманнских кровей, господин. Не боевая лошадь, конечно, но и из-за пустяка не взбрыкнет. А если вы к ней ласковы будете, то и она вам благодарностью ответите. Лошади, они вообще на ласку отзывчивые. По мне, так лучше собаки, лучше кошки, господин. И преданные они, доверчивые. Их предают, бросают, а все равно ведь к человеку тянутся! - В голосе конюшего зазвучала неподдельная горечь.
Пока орк говорил, Гарольд, случайно взглянув в сторону, увидел давешнюю знакомую. Дженни До, если это было её настоящим именем, выглядела гораздо приличнее, чем позавчера, несмотря на залатанную и слишком большую куртку. Девочка остановилась у крайнего денника и с интересом разглядывала молодую рыжей масти кобылку, которая тянула к ней изящную голову и фыркала, словно общаясь. Дженни временами с явным интересом что-то говорила в ответ, но слишком тихо, чтобы можно было разобрать.
- Вижу, вы с душой подходите к делу, видать не мало здесь проработали. - Гарольд упёрся взглядом в девочку, надеясь, что орк сам расскажет о ней.
- Да уж, почитай всю жизнь, - согласился орк, глядя вслед за купцом на ребенка и явно не находя в ней ничего необычного. - Вам для чего лошадка, господин? Ежели перед дамами пофорсить, так тут таких если пару найдем, то хорошо.
- Мне бы боевую, смелую лошадку, если такая у вас найдётся. - Гарольд продолжал поглядывать на девушку. - А это кто у вас, помощница?
- Боевые дорого стоят, господин, выучках у них особая, - покачал головой конюший, - не держим, да и не оставляют их. Вот Искру и возьмите. И умница, и красавица.
Орк глянул на девочку, улыбнулся ей, как старой знакомой и с теплотой ответил:
- Дженни-то не помощница, так, с лошадками поговорить приходит. Балует их, а мы - ее, посильно.
- И во сколько мне встанет такая красавица? - Гарольд со знанием дела разглядывал лошадь: копыта, зубы, грива, хвост. В лошадях он был не специалист, но общие правила знал хорошо.
- Семьдесят фунтов, - с сожалением произнес конюший, обнимая Искру за морду, - ни пенни меньше, господин. И без того дешево отдаю, застоялась она, моя красавица. Гулять ей надо, тракт под копытами чуять.
Гарольд вздохнул.
- Жаль, скотинка-то действительно хорошая. Подешевле у вас не найдётся, не хватает мне на эту красавицу.
- Скотинок не держим, - поджал губы конюший, - подешевле у цыган ищите, господин. Там и скотинку какую найдете.
- Ну не сердитесь, не сердитесь. Понимаю, что назвать при вас лошадь скотиной, всё одно, что обозвать меч - ножом прямо в кузне. Больше не буду. И всё же, будь у вас лошадка хоть за шестьдесят, я бы взял тут же, деньги у меня с собой. Понимаю, что скряжничать тут глупо, она, чай, и жизнь спасти может, ну ежели не хватает. А что до цыган, знаю я их, морят коней голодом, в конюшнях раздрай, вот те и мрут. - Гарольд тяжело вздохнул, даже немного погрустнел. - А что им цену то набивать, раз и так помрёт, да только на такой потом и мили не съехать.
- Шестьдесят... - казалось, эта сумма причиняет орку боль. - Они ж, господин, как дети нам. Столько ухаживали, лелеяли, а вы - шестьдесят... - конюший, не переставая гладить лошадь, тяжело вздохнул. - От сердца отрывать приходится, вот что я скажу. Давайте так, господин. Шестьдесят фунтов - и вы ещё денёк в конюшне отработаете. Сколько того дня осталось. Эдак-то, понятное дело, по десять фунтов за день я помощникам не плачу, так что выгода вам большая, если рук испачкать не боитесь.
От самой идеи торчать в конюшне до вечера у Гарольда заболела голова. Казалось, вонять стало в два раза сильнее, но торговец прекрасно понимал, что упрямый орк, которого слово "скотинка" обидело, может и не уступить десять фунтов, а жить на что-то надо, раз шкурок больше нет. Через несколько минут Гарольд уже грел воду, потом носил сено, кормил и расчёсывал лошадей. Благо, конюший, видимо, всё-таки решил не заставлять гостя вычищать навоз, и оставил ему более-менее чистую работу, которая, тем не менее, к полудню окончательно вымотала Гарольда. Оторвало от дел его касание за плечо. Обернувшись, Гарольд увидел высокого тощего стражника с начинающими седеть волосами. Кажется, именно с этим человеком два дня назад на рынке спорил Логан-торговец.
- Господин? - в глазах стражника мелькнуло узнавание, словно он тоже вспомнил тот случай. - Я с поручением от констебля. Приглашает он, значит, вас в контору, и побыстрее. Работа, конечно, работой, но, думаю, хозяин не против будет?
Орк, который тревожно наблюдал за сценой, истово помотал головой и на всякий случай махнул рукой.
Гарольду показалось, что у него вскипит мозг, было ощущение, что под череп вылили котелок кипятка. Торговец был без понятия, что ответить, если спросят о квитке. Рик его может просто убить, а в тюрьме нынче не особо - то и топят. Надо было успокоится. Гарольд глубоко вдохнул и выдохнул, ни вонь, ни усталость его уже особо не волновали, сердце билось, как сумасшедшее. Ничего, ничего у них на него нет: налоги уплачены. Не их собачье дело, куда делся товар, не их дело, чем он тут занимается. Вообще не понятно, что они могут от него хотеть. Гарольд улыбнулся стражнику.
- Ну раз господин конюший меня отпускает, почему бы и не пойти.

[Хельга >>>]

(с Леокатой и Спектром)

Джеймс Клайвелл

28 декабря 1534 г. Бермондси.



Утро констебля началось еще затемно. Непривычно было просыпаться в своей постели, дома, в тишине и уюте. Первое время он просто лежал, наслаждаясь покоем. Затем в мысли, насмешливо улыбаясь пришла проныра Дженни Хейзелнат, волоча за собой воз размышлений и Клайвелл со вздохом сел. Вопреки всему, об убийствах не думалось. Первым с воза упал черноволосый и синеглазый с глупыми сервизиями. Логика этого торговца не укладывалась в понимании констебля. Зачем идти к грефье и платить налоги, а потом искать пути сбыта, которыми пользуются контрабандисты? Хотя, платил ли он налоги? Необходимо выяснить. И зачем ему древние книги по магии? Джеймс отбросил бы этого типа в сторону, но это не менее странное ограбление складов... Далее, как камешек из рукава, выскользнул михаилит, почему-то с послушницей поперек седла. Чертов Ричард Фицалан! Из-за каких-та ста фунтов, ничтожной, нищей оплаты пребывания в обители! Выслеживай теперь послушницу по всему графству, пиши в соседние, жди нахлобучки от шерифа. И ведь все сведется либо к расписке от девушки, либо к трупу в канаве. Был вариант еще и с кольцом на пальце, но Клайвелл отмел его, как заведомо нелепый. Но, черт побери, он был бы благодарен неведомому михаилиту, если бы тот догадался хотя бы на первое время купить простенькое, гладкое кольцо, которое сошло бы за обручальное. И соврать, что венчались тайно, у неизвестного священника, да еще и при открытой двери в часовне. Уличить его во лжи было бы невозможно, а жизнь значительно облегчило всем троим!
Мысли лениво текли даже тогда, когда Джеймс, поцеловав в теплую макушку сына, положил рядом со спящим мальчиком камешек проныры. Убийства занимали его сейчас гораздо больше неблагоразумных послушниц и синеглазых торговцев. Где-то глубоко внутри таилось ничем пока необоснованное подозрение, что мертвец в лесу напрямую связан с сестрой Эмилией. Там же, подспудно, казалось, что монахиню убили не просто так, а преследуя какую-то, еще не выясненную цель. Но явно не из мести, и не из желания таким способом испортить гобелен. По дороге в контору вспомнилась Мэри Берроуз. Клайвелл не хотел признаваться себе в том, что его волнует судьба дочери мельника, запрещал думать о том, внял ли его предупреждениям негодяй Джек. Странно, что лесные банды причиняли больше беспокойств, нежели городские. Короли улиц жестко держали в узде своих подчиненных, чем не могли похвастаться ватажные главари. Пока интересы двух миров не пересекались. Но столкновение было неизбежно и констебль представлять даже не хотел ту резню, что будет на окраинах. Как ни странно, в контору он прибыл раньше Скрайба. С удовольствием оглядел пустое помещение, разжег камин и уселся за стол. Необходимо было написать письма о поисках послушницы еще и в соседние графства.
Мистер Скрайб немало удивился, увидев пищущего Клайвелла - это можно было заметить по его лицу. Впрочем, он это никак не комментировал. Изредка на его непутевого констебля нападало желание поработать в тиши конторы. Клерк вежливо поздоровался и принялся разбирать корреспонденцию за своей конторкой. Среди привезенных курьером писем обнаружился плотный, запечатанный конверт, подписанный изящным женским почерком.
- Вам письмо, мистер Клайвелл, - сообщил он.
- Прочитайте, пожалуйста, мистер Скрайб, - не отрываясь от бумаг, отмахнулся констебль.
Клерк откашлялся и развернул конверт. Пробежал глазами строчки, грустно улыбнулся и начал.
- Дорогой мистер Клайвелл! - Прочувствованно произнес он. - Пишу Вам, чтобы выразить сердечную благодарность. Мой брат, Джек, как вы, вероятно, знаете, вернулся домой, и с тех пор ни разу не сказал мне ни слова, даже не посмотрел, как бывало, со злобой. Словно стала я мороком, и меня он вовсе не видит. Конечно, Джек ничего мне не рассказал ни о тюрьме, ни о чём ином, но после Ваших слов мне хочется верить, что в том - Ваша заслуга. И за этим, добрый мастер, Вам моя признательность.Искренне Ваша, Мэри Берроуз.
Изумление на лице Клайвелла, перетекшее в глупую улыбку, было достойной платой клерку за труды. Констебль вскочил, выхватил письмо мисс Мэри, чувствуя себя школяром и быстро пробежал его глазами. "Пишу вам", "благодарность" "не сказал ни слова", "добрый мастер". Состояние, в которое привела констебля эта записка, он никогда бы не смог описать. Впрочем, вспомни Клайвелл, что не далее как вчера, он называл себя загнанной гончей, то, вполне возможно, назвал бы его щенячьим восторгом. Внешне это проявилось тем, что констебль принялся нарезать круги по конторе, вперясь в письмецо и врезаясь в различные предметы обстановки, хотя раньше никогда подобным не грешил, как бы задумчив не был. Хотелось сорваться и лететь на мельницу. Но... Но дела не ждали, и Клайвелл, аккуратно сложив письмо, убрал его в конторку. Скрайб следил за его перемещениям с доброй, понимающей улыбкой.

Возможно, необходимо было написать в капитул ордена михаилитов, поинтересоваться, какого, собственно, дьявола, их подопечные девиц умыкают. Но, все же, Эмма Фиалан не была первоочередной задачей. По совести сказать, констеблю не хотелось думать и об убийстве тоже. Во-первых, он забыл спросить у настоятельницы, есть ли еще ходы в аббатство, кроме тех ворот. И пока этот вопрос оставался неясным, нельзя было исключать как версию случайно пробравшегося в гобеленную вора, так и случайного любовника Эмилии. Причем, и первый, и второй могли вполне быть одним и тем же лицом. Во-вторых, это дурманящее зелье... Первая мысль, которая возникала у Клайвелла - брат-лекарь. А что? Вечно в капюшоне, глаз не видно, кто его знает, что он там скрывает, этот францисканец? Умеет составлять и применять декокты. Не боится крови. Идеальный убийца. Правда, неясны причины.. И под это же подозрение попадала и сестра Адела. Еще не исключался и неведомый убийца из леса. Клайвелл улыбнулся. Идеальный вариант, но пока не доказуемый. По сути, ситуация напоминала мышиную ловлю слепой кошкой. Слышно, что мыши скребутся и топотят, а в каком углу - не понятно.

День шел своим чередом. Еще одно письмо из канцелярии шерифа, с нахлобучкой, потерявшей, впрочем, свою силу после записочки Мэри Берроуз. Еще одна просительница с жалобой по поводу кражи гуся. По чести сказать, констебль такие слезницы даже не читал. Сложно найти то, что давно сгинуло в бездонном желудке соседа. Или продано на рынке, поди отследи того гуся. Ближе к полудню заявилась Дженни, настолько благопристойно выглядящая, что даже не привлекла внимания Скрайба. Обменяла сообщение о том, что торговец "сервизиями" вновь появился, в этот раз на платной конюшне, на монету и просьбу купить себе шапку, сделала издевательский книксен клерку и ушла, оставив Джеймса в раздумьях. Неведомый этот купец нравился ему все меньше. Интересуется древними книгами - и идет к Стальному Рику, у которого можно достать все. А то, чего нельзя достать - в мире не существует. Возвращается от Гленголл - и идет в конюшню. А если учесть еще и странное ограбление складов, где исчезли и меха, и посуда... Клайвелл медленно и очень нехорошо улыбнулся. На конюшне, значит, мисс Хейзелнат? При управе дежурили неизменные Хантер и Харрис. Сам констебль не горел желанием гоняться по морозу за таинственным торговцем, а потому, попросив стражей доставить... хм, пригласить господина в управу, для знакомства с констеблем, уселся снова за стол, тяжело вздохнув.

Сообщение отредактировал Spectre28 - 16-02-2018, 19:30

[Ричард Коркин >>>]

Ожидание несколько затянулось. Утомившись им, Клайвелл принялся расхаживать по конторе, подворачивая рукава, как всегда неосознанно делал перед разговором с кем-то, кого считал не самым добропорядочным членом общества. В такие минуты ему подспудно казалось, будто саднят шрамы на руках – память о той резне. Рассмотреть тонкую, уже давно побелевшую паутину рубцов постороннему человеку можно было только летом, когда загар покрывал кожу. Или у окна, когда свет солнца вот так игрой теней через занавеску подсвечивал их. Но болели они каждый раз, будто свежие, еще только стягивающиеся корочкой, раны. Впрочем, лицо можно было прикрыть бородкой, руки – рукавами, а вот память оставалась обнаженной. Наконец, в дверь стукнули, и почти без паузы Хантер, который сегодня выглядел как-то особенно скучающим, ввёл в онтору... приглашённого торговца.
- Вот, привёл, как просили. От конюшен, как есть, - выдав эту исчерпывающую характеристику, стражник отступил к двери и привалился плечом к косяку.
Клайвелл чуть повернулся от окна, кивком благодаря стража и указал посетителю на шаткий, обшарпанный табурет в центре комнаты, который еще не выбросили только потому, что необходимо было куда-то сажать таких вот гостей. Одна ножка у него была нарочно подпилена и констебль сам, в свободные от беготни и писанины часы, тщательно зашлифовывал спил. Некоторое время он молчал, просто бегло разглядывая посетителя.
Здравствуйте - Гарольд осторожно сел на табурет, пытаясь распознать, развалится тот под ним или нет.
- Чем обязан такому вниманию, господин констебль?
Констебль недоуменно вздернул бровь. Процедура была, в общем-то, стандартной и даже знакомой всем торговым гостям: констеблям вменялось в обязанность вести беседы с приезжими торговцами о недопустимости нарушений правил торговли, дебошей подъячих, разбирать жалобы и споры. Но сейчас констебль хотел говорить не об этом. Он вообще не был уверен, хочет ли он говорить. «Торговец сервизиями» вызвал странное чувство, которое Джеймс пока не мог точно охарактеризовать.
- Моя имя - Джеймс Клайвелл, - наконец, представился он, - вы приглашены для беседы в рамках исполнения предписанных мне короной обязанностей. С кем имею честь?
- Гарольд Брайнс, приятно познакомится. - Констебль показался торговцу странным, не раз в немецких городах он встречал законников, чаще всего они были пухленькими бочонками, которые полагалось набивать деньгами, этот же, покрытый шрамами, больше походил на ветерана.
Джеймс кивнул мистеру Скрайбу, приглашая записывать, и отошел от окна. Сейчас он отчасти сожалел, что не успел посетить грефье и узнать, кто в последнее время оплачивал торговые сборы и оплачивал ли вообще. Но, право, с этими убийствами в монастыре это было простительно. Без всякой связи с ситуацией вспомнилось письмецо Мэри Берроуз и углы губ Джеймса дрогнули, готовясь расползтись в глупой улыбке.
- Позвольте осведомиться о цели вашего визита в Бермондси, мистер Брайнс?
- Вернулся к родителям, вышло так, что я много лет не был дома, торговал на Балтике, ну и попутно думаю продать кое-какие товары. - Может и обошлось, хотя, кто знает, может этот волк издалека заходит, или ещё что? Главное, было не терять бдительности и не взболтнуть чего лишнего.
- Товары? Не сочтите за любопытство - какие именно?
Клайвелл старательно изобразил на лице заинтересованность и прошел к своему столу, прихрамывая. Судя по взглядам Брайнса, шрамы на руках были замечены, хоть констебль и подворачивал рукава всего лишь для того, чтобы избавиться от мерзкого ощущения саднящей под тканью кожи. Но удержаться от соблазна усугубить впечатление он не мог.
- Сто шкурок, сервизов и обуви по мелочи. - С деловым видом произнёс Гарольд. Скрестив руки на груди, он спокойно смотрел констеблю прямо в глаза. - Привёз из Новгорода, кое-что докупил в Бремене.
- Замечательно, - совершенно искренне порадовался Клайвелл, откидываясь на спинку своего кресла, - правда, я не помню Брайнсов в Бермондси. И как давно вы прибыли сюда?
Слишком спокоен, даже нарочито спокоен. Не улыбается, не хмурится, даже особо не шевелится. Конечно, такой выдержке только позавидовать можно, но, все же, люди, которых привели со стражей к констеблю, так себя обычно не ведут. Джеймс с удивлением взял в руки невесть откуда взявшийся на столе изящный нож для разрезания бумаг и повертел его в руках.
- Позавчера. - Гарольд медленно встал. - Если позволите. Не обижайтесь, но табурет этот надёжным не выглядит. - Торговец слегка улыбнулся. - Я лучше постою, опять же, если вы не возражаете. - Сидя, трудно уклониться от атаки ножом, тем более, что табурет действительно шатался.
- Нет уж, присядьте, мистер Брайнс, будьте любезны. – Кривая улыбка. - Позавчера, говорите? А у мистера Гоата были уже?
Джеймс с размаху воткнул надоевший нож в столешницу, заслужив неодобрительный взгляд клерка, и потер ногу.
- Эээх - вздохнул Гарольд, садясь обратно. - У господина Гоата я был в первый же день, с утра. Можете послать к нему и убедиться, - он говорил совершенно спокойно, не отрывая глаз от констебля. Немалых усилий стоило при этом не упасть. - Бумаги мне выписали, всё уплатил, - чего от него хочет этот чинуш, торговец уверенно не понимал, на ум приходили только деньги, хотя, кто его знает. - Жаль я не торгую мебелью, видимо в казённых домах на неё есть определённый спрос, - Гарольд опять улыбнулся. - Надо будет иметь в виду.
- Послать? – Констебль искренне изумился, пропустив мимо ушей замечание о мебели. – Зачем же мне посылать кого-то к грефье, если у вас на руках всегда должен быть квиток об оплате торгового сбора? Будьте любезны, предъявите его мистеру Скрайбу, - легкий кивок в сторону быстро пишущего клерка, - не обессудьте, таков порядок.
Клайвелл улыбнулся. Не далее, как утром Хантер рассказал ему об этом же торговце, предлагающем меха скупщику пушины Логану, в обход грефье.
- Бумага у меня в комнате, в таверне у Гарри, если надо я сейчас же схожу. Вы уж поймите, последнее, что я стал бы брать с собой в конюшню - это квиток на тысячу фунтов, - Гарольд понюхал рукав, после чего, почти искренне нахмурился. - Угораздило же меня за скидку пол дня работать с лошадьми.

[Хельга >>>]

С Ричардом и Спектром

- Отлично! - Клайвелл обрадовался так искренне, будто бы купец сообщил ему действительно хорошую новость, - мистер Хантер, а гляньте, будьте любезны, здесь ли мистер Харрис?
- А куда он денется? - удивился стражник, но всё же открыл дверь, впустив клуб холодного воздуха и заорал. - Харрис! Тащи сюда свою раненую жопу!
Не прошло и полуминуты, как в комнату ввалился второй стражник. Судя по лёгкости движений, отметина от стрелы его уже не беспокоила.
- Рад видеть вас в добром здравии, мистер Харрис, - непривычно любезно обратился к нему констебль, - сейчас мистер Скрайб выпишет вам бумагу, и я вынужден буду попросить вас сходить на постоялый двор Гарри. Вот этот вот господин, - кивок в сторону торговца, - совершенно случайно забыл там квиток от грефье. Нужно помочь господину, как же он без такого ценного документа? Только поживее, мистер Харрис.
Клайвелл встал из-за стола и снова отошел к окну. Ситуация складывалась забавная. Если торговец по собственному недоразумению забыл бумаги в комнате, то впросак попадал сам констебль. А вот если… Джеймс тряхнул головой и улыбнулся, почесав щеку о плечо.
Скрайб принялся писать, а Харрис, переминаясь с ноги на ногу, о чём-то перешёптывался с Хантером. Судя по тону, дискуссия касалась обращений, принятых между друзьями и не очень, особенно в присутствии начальства.
Гарольд посмотрел в окно, как бы пытаясь понять, сколько времени он уже потратил, потом встал, вздохнув, перекрестил руки. Лениво посмотрел на секретаря.
- У меня будет пара вопросов, если вы не против. Во-первых, должны ли мне выписать какую-то бумагу о проверке? А во-вторых, придётся ли мне проходить такую же проверку в Лондоне? - торговец постучал средним и указательным пальцами по руке. - Не примите за оскорбление, просто налоги я уже уплатил, а ведь мне ещё и работать надо.
- Не беспокойтесь, - вздернул бровь констебль, с интересом проследив движения рук собеседника, и повернулся в профиль к окну. Солнце, выглянув из-за туч, ярко высветило белесую нитку шрама, спускавшегося от виска вниз по щеке, в щетину. – Сейчас мистер Харрис, я уверен, принесет бумагу, и вам выдадут все необходимые документы. В Лондоне вы уже будете освобождены от подобных проверок. И присядьте, пожалуйста. Мистер Хантер, проследите, чтобы господин Брайнс… чувствовал себя, как дома.
Клерк, наконец, закончил писать, и Харрис, кивнув на прощание констеблю и пробурчав что-то не слишком лицеприятное Хантеру, вышел. Оставшийся же стражник придвинулся к купцу, с намёком положил тяжёлую руку ему на плечо и надавил.
Гарольд сделал гримасу, будто удивился.
- Вы, наверное, имели в виду - сопроводит меня до таверны и обратно, потому что, уверяю вас, квиток, как и все мои ценные вещи, лежит не на самом видном месте.
- Мистер Брайнс, - сейчас констебль говорил обычным своим усталым, чуть раздраженным тоном, - я вынужден пояснить вам порядок проведения досмотра. Поскольку управа сомневается в правдивости ваших слов, корона наделяет управу полномочиями произвести розыск доказательств, необходимых для того, чтобы подтвердить истину. Данная процедура не подразумевает вашего присутствия, поскольку существует риск побега. Управа вправе наделить полномочиями солдата городской стражи. А сейчас – сядьте. Не вынуждайте бесконечно уважаемого мной мистера Хантера уговаривать вас более настойчиво.
"А ведь Дженни еще говорила, будто он интересуется древними книгами по магии..." Магов Джеймс не любил, хотя бы потому, что большинство из них были самоучками, не умеющими толком владеть своими силами и применяющими их бездумно. Наколдуются такие вот... умники, а потом дороги неспокойны из-за очередной твари. Клайвелл бросил взгляд на ножны с мечом, сиротливо валяющиеся на лавке рядом с кольчугой и плащом. Чертовы твари и силы, их породившие! В узких улочках города, в помещениях удобнее были кинжал и короткий нож. Даже многие стражи, выходя в рейд, не брали алебарды. Но чрезмерно расплодившаяся нежить диктовала свои условия и констеблю приходилось вспоминать навыки владения мечом. И вот этот еще теперь... Клайвелл сердито покосился на купца. Маг, мать его, гримуарами интересуется!
Гарольд незаметно пощупал, на месте ли клинок, встретился взглядом с констеблем: тот оказался чем то недоволен. В комнате было много людей, скрутить его хотят, что ли? Поддаваясь нажиму стражника, торговец сел. У него забегали мурашки по спине, опять заболела голова. Врать или не врать, вот в чём вопрос. Если сказать правду, даже упуская часть с гримуаром, можно оказаться между молотом в виде властей и наковальней в виде орка, с его полоумными азиатками в придачу. Сливать информацию о Рике крайне опасно, крайне, а если продолжать врать могут и посадить. То, что квиток он брал, можно доказать. Надо только убедить констебля, что документ был просто потерян. Главный вопрос - как себя вести? До этого Гарольд был уверен, почти нагл, сейчас можно выиграть на контрасте, выдать волнение. Можно ещё претвориться хитрым, вот мол хотел умолчать. Второй вариант не плох: он даст этому псу косточку, которой он так допытывается. Капля пота стекла по лбу торговца. Надо было срочно, что-то делать.
- Зря гоняете стражника, господин констебль. - Гарольд потупил взгляд в пол. - Я потерял квиток, и так и не смог его найти.
- Беда, - сочувственно покачал головой Клайвелл и даже поцокал языком, подчеркивая всю глубину своей скорби по поводу утери квитка. Странный торговец не понравился ему сразу, не нравился и сейчас. Нервничает, явно врет, зачем-то за рукоять оружия хватается. Обменявшись взглядами с Хантером, констебль в задумчивости побарабанил пальцами по стене и продолжил. – А вот, к примеру, мистер Хантер утверждает, что не далее, как позавчера присутствовал при разговоре с почтенным Логаном. И квитка при вас не было, на что скупщик пушнины вам и указал.
Джеймс медленно осмотрел рукоять меча торговца, еще раз окинул взглядом самого Брайнса, уселся в свое кресло и прикрыл глаза. Ситуация начала его утомлять. Если бы торговец не увиливал, не врал так явно, не путался в показаниях, он бы уже давно отпустил его. Но нечто глубинное, что констебль называл чутьем, вопило о неладном. Невольно вспоминалась Дженни, сказавшая про неправильное «чуйство» от задержанного.
- Мистер Хантер, - Клайвелл выпрямился в кресле, - кажется, господину Брайнсу его оружие мешает. Мы же гостеприимные хозяева, помогите ему.
Хантер, который всё это время стоял позади, обошёл торговца и протянул руку. Худое лицо его ничего не выражало, но глаза смотрели настороженно.
- Ваш меч, - стражник на секунду задумался, потом кивнул. - И кинжал тоже, пожалуй. А то ведь, господин, сидеть неудобно.
Гарольд вздохнул, медленно отцепил и передал стражнику меч, затем клинок. Хантер кивнул и отошёл к стене у дверей.
- Итак, я обратился к господину Логану с целью узнать, сколько стоят меха, думая, стоит ли вообще продавать их в Англии. Он, даже не сказав мне цены, потребовал квиток, пришлось идти к грефье, где я и получил документ, - казалось Гарольда жутко утомил этот разговор.
- И зачем же вы на первый мой вопрос о квитке, ответили, что он на постоялом дворе? - Клайвелл выдернул из столешницы нож для бумаг и с вновь проснувшимся интересом повертел его в руках. Чертов купец! Констеблю хотелось бы успеть до темноты навестить мисс Мэри, поблагодарить за письмо и, может быть, даже подарить ей …книгу? Да, пожалуй, хорошую книгу. В знак признательности за добрые слова и внимание. Теплая улыбка возникла на лице Джеймса и тут же пропала, сменившись хмуро опущенными уголками губ.
Гарольд всё пытался поудобнее устроиться на чёртовом табурете.
- В общем, я надеялся, что если не получиться восстановить квиток, можно будет продать все в тёмную. Уверяю вас, этот разговор меня переубедил. И ещё, скорее всего, упреждая ваш вопрос, потерю я заметил по дороге сюда. - Гарольд потёр правый глаз, и опять уставился в окно.
Клайвелл некоторое время посидел, пытаясь не улыбаться откровенно и, возможно, даже не смеяться.
- Да, - произнес он вслух, сопровождая слова улыбкой, - и как вам понравилось гостеприимство старины Рика? Не правда ли, его девочки очаровательны?
Услышав имя известного на всё графство орка, Хантер дёрнулся и бросил на констебля удивлённый взгляд, после чего задумчиво уставился на торговца. Было практически видно, как в его голове появляются новые варианты и теории о том, что происходит.
Гарольд нахмурился.
- Чьё гостеприимство? Какие девочки? - Ничего не понимающим взглядом посмотрел констеблю прямо в глаза.

[Spectre28 >>>]

(Хельга и Рич, чуть-чуть Спектра)

Ситуация начала походить на фарс. То ли торговец действительно и сам был настолько глуп, то ли считал Клайвелла идиотом, то ли просто хорошо притворялся. Но, простите, заплатить сначала таможенный, потом налоговый сбор – и попытаться сбыть на черном рынке товар, когда можно просто обратиться к грефье и тот выпишет копию квитка? Зачем так нагло, неприкрыто врать, если ложь эту легко проверить? Констебль потер начавший ныть висок, широко улыбнулся и начал говорить, дирижируя сам себе ножом для бумаг.
- Ну как же можно столь быстро забыть девочек Рика? - Плавный взмах рукой, точно ветка ивы колышется над водой, - и очаровательную Марико, и обворожительную Ю, и эту, которая все время молчит? Да и сам старина Рик, мягко говоря, не забываем. И что, успешно сделка прошла? Удалось гримуаров прикупить?
- Ладно, ладно. - Гарольд искренне улыбнулся. Врать тут было бесполезно, наверняка, эти сукины дети в сговоре. Откуда ещё констеблю знать о Рике, да и обо всём остальном. Убивать эти гады его вряд ли станут, скорее всего будут просто вымогать оставшиеся деньги. Делать нечего, остаётся только плыть по течению. - Девочки, действительно, незабываемые.
Клайвелл вздохнул и поднялся с кресла. Снова прихрамывая – в этот раз была причина тому, затекла нога, и теперь в ней будто бы поселился рой пчел - подошел к купцу. Потоптался, разминая ногу, подспудно подумав, что для торговца это, вероятно, выглядело так, будто бы констебль пнуть его хочет. Хотя, признаться, мысль была заманчивой и заслуживала пристального рассмотрения.
- Мистер Брайнс, - проникновенным голос заговорил он, опускаясь на корточки напротив и заглядывая в глаза собеседнику, - не могу просто описать, как вы надоели и мне, и мистеру Хантеру, и даже мистеру Скрайбу своей ложью. Мистер Харрис, тяжело раненый, между прочим, по морозу, пешком спешит с поручением. Я трачу на вас время, вместо того, чтобы провести его в приятной компании. Мистер Хантер заскучал. Совестно должно быть почтенному купцу, за которого вы себя выдаете, так мелко и неумело лгать.
Джеймс со вздохом встал и прошел к лавке. Привычным движением рук скрутил плащ в подушку и, забывшись, по привычке, чуть было не улегся. Компания и вправду обещала быть приятной, хоть и слегка наивной. Да и вечер, обещанный детям, похоже, летел к дьяволу. «Чертов торговец!» - В который раз за разговор промелькнула мысль. Тряхнув головой, он глянул на Хантера и продолжил:
- Мерзость пред Господом - уста лживые, а говорящие истину благоугодны Ему. Есть такие слова в Притчах. Знаете, что самое любопытное в вашей лжи? Это то, что вы сами себя в ловушку загоняете. У нас тут на днях склады выставили. - Клайвелл и сам не заметил, как перешел на жаргон. - Вот только вор ... странный. Набрал того, что реализовать иначе, как через Рика не смог бы. Пушину, посуду, обувь... Все то, что назвали вы. И по времени с вашим появлением совпадает.
К тому же, вполне возможно, вор, укравший такой странный набор товаров, с трудом реализуемый даже на черном рынке и не приносящий быстрого дохода, вполне мог попробовать продать его вбелую, а потому оплатил торговый сбор. Предположение было настолько нелепым, что Джеймс чуть не расхохотался в голос. Нелепая версия. Нелепая ситуация. Нелепый торговец.
- Плохо, если это моя пушнина. - Гарольд внимательно разглядывал свой рукав, оставаясь внешне вполне спокойным. - В общем, свиток я передал господину Рику, как гарантию. - Всё это уже походило на фарс, надо было заканчивать. - Купить я хочу магического барахла, ничего опасного или противозаконного. - Гарольд поднял голову. - Рассказывать вам ничего не хотел, опасаясь, что единственный разговор с Риком аукнется мне тюрьмой. - Гарольд размял пальцы. - Всё.
Стукнула дверь, и в контору, отряхивая снег с плеч, вошёл Харрис. Судя по злому и разочарованному выражению лица, в поисках ему повезло не слишком. Хантер встретил напарника довольной усмешкой, и тот в недоумении помедлил, прежде чем доложить:
- Них... ни хрена нету. Ни в комнате, ни в сумках. Разве что знаки вроде как по сторонам света на полу рисованы.
Джеймс с изумлением смотрел на купца, пока тот говорил. Изумленное выражение не пропало у него и потом, когда Харрис сообщал, что ничего не нашел. Зачем? Ну зачем нужна была эта гора лжи, если все решалось одним честным ответом? И никаких подозрений. Знаки на полу по сторонам света? Ну что же, это неудивительно, учитывая, что торговец интересуется магией. Как неудивительно и то, что Харрис ничего не нашел. Но теперь, volens nolens, придется снова бегать. Стражей к грефье не пошлешь. К Стальному Рику – тем паче. Иначе слова торговца не проверишь. Правда, мысль о том, что Рик теперь – честный орк и нуждается в документах от грефье, вызывала с трудом подавляемые приступы смеха. Клайвелл с тяжелым вздохом снова пересел за свой стол и принялся размашисто писать.
- Мистер Брайнс, - голос констебля потерял окраску, стал сух и канцелярен, - я вынужден задержать вас до выяснения правдивости ваших слов. Впрочем, не беспокойтесь, господа Хантер и Харрис сопроводят вас и передадут гостеприимству мистера Клоуза, а я обещаю вам разобраться с этим побыстрее. Если вы, все же, сейчас сказали правду, вас отпустят в течении двух дней. В обратном случае – мы будем беседовать уже несколько иначе.– Клайвелл в задумчивости покусал кончик пера. – Мистер Хантер, вот письмо к мистеру Клоузу. На словах передайте, что для мистера Брайнса нужна самая сухая и теплая камера, не угловая и с окном. Я не хочу потом возиться с чахоточным полусумасшедшим.
Гарольд встал с табурета, отряхнул штаны. Делать тут было нечего, оставалось только надеяться, что вся эта возня не помешает получить гримуар. Это, конечно, был полный провал. Очевидно, что можно было выйти совершенно сухим из воды, причём сегодня. Ну, подумать об этом время ещё будет. С обыском нехорошо вышло.
- Перед этим. - Он повернулся к стражнику.- Мистер Харрис, из-за меня вам пришлось тащиться в морозу, извините.
- А? - стражник который снова погрузился в тихую перепалку с Хантером, неловко кивнул. - Да... ладно. Чего уж.
После ухода стражей с торговцем, Клайвелл некоторое время просто сидел на лавке, опустошенно глядя в одну точку на дощатом полу. Вечер совершенно определенно был испорчен. На мельницу уже не успеть, а покуда он дойдет до дома, дети лягут спать. Чертов торговец! Придя к этому выводу в который уже раз, Джеймс потянулся и лениво запахнулся в плащ. Морозный воздух приятно пощипывал уши и щеки, бодрил. Признаться, было заманчиво приписать ограбление складов этому горе-торговцу. Но, в ассизах обвинение рассыпется сразу же, причем по ниткам, которыми его шили. Клайвеллу нельзя было сейчас допускать подобную оплошность, слишком пристально следил за ним шериф. Дьявол, ведь из-за этого Брайнса он совсем забыл об убийствах! Констебль ссутулился, передернул плечами и натянул капюшон. Казалось, будто неведомый убийца пристально наблюдает за ним, оценивает каждый шаг. Джеймс не боялся ни уличных, ни лесных. Он на равных со стражей вмешивался в беспорядки, не страшась, шел на ножи. Но эти убийства пугали его, вызывали стылый озноб. Было что-то особо жестокое в них, будто бы убийца делал это, изучая своих жертв. Не чувствовалось в этих преступлениях ни ярости, ни злобы. Только - холодный - и от того жуткий расчет.

Сообщение отредактировал Spectre28 - 16-02-2018, 19:32

[Ричард Коркин >>>]

Гарольд Брайнс, торговец.

28 декабря 1534 г.

Бермондси. Тюрьма. Ближе к вечеру.

Поездка в крытом возке управы до окраины Бермондси, где располагалась тюрьма, не заняла много времени. Стражи быстро проволокли Гарольда по тюремному дворе, не дав ни рассмотреть ворота и саму тюрьму, ни обмыслить положение. Хлопнула дверь конторы, и Брайнс только что не кубарем влетел в кабинет смотрителя, мистера Клоуза, добродушное лицо которого никак не наводило на мысли о том, какую он должность занимает, встреть его Гарольд на улице. Смотритель вежливо раскланялся со стражами и развернул конверт от Клайвелла.
- Констебль Клайвелл непривычно добр, - резюмировал прочтенное он скорее для Хантера, нежели обращаясь к Брайнсу. - Надо же, теплая камера, с окном... И руки вы ему не связали. Мда уж... Мистер Брайнс! - Клоуз встал. - Добро пожаловать в эти стены! Чтобы ваше пребывание было здесь приятным, вы не должны шуметь, дерзить страже и смотрителю, драться и дебоширить. Магия здесь не действует, также, как и в других заведениях - с того момента, как за вашей спиной захлопнулись ворота.
Он взял колокольчик и позвонил в него. Тут же, как из-под земли, в кабинете возникли двое дюжих охранника.
- Обыскать и отвести в десятую, - коротко распорядился смотритель.
Обыск был произведен столь молниеносно, что Гарольд даже возразить не успел. Лишенный плаща и куртки, влекомый по узкому, сырому коридору, он успевал только заметить факелы по стенам, да выщербленный каменный пол. Но вот массивная дверь с небольшим зарешеченным окошком захлопнулась за ним. Наступила тишина, разбавляемая лишь ногами стражи по коридору да едва слышными стонами где-то в отдалении. Камера действительно оказалась сухой и даже светлой. Пол был устлан чистой соломой, на топчане лежал тонкий матрас и тонкая же подушка. У шаткого на вид, но чистого стола у окна тлела жаровня. Нужной угол был прикрыт деревянным щитом. Стены сплошь были испрещены надписями, процарапанными прямо в камне. Вообще, камера выглядела так, будто ее готовили для кого-то другого, но досталась она Брайнсу.
Гарольду почти сразу стало скучно, совсем забыв, что магия в тюрьмах не работает, он ещё на допросе подумал о практике с огнём. Торговец лёг на кровать, сонно растянулся, разуваться не стал, в помещении было прохладно. Тратить тут два дня вообще не хотелось. Обидней всего, выходило с гримуаром, узнав обо всём, орк мог и передумать. Гарольд старательно отгонял мысли, о том насколько глупо он повёл себя на допросе, ну кто мог знать, что здешний констебль не ворон считает. Приятно было подумать о гримуаре, представлялась старая, полная древнейших заклинаний и обрядов, пыльная книга. Надо было чем-то заняться, безделье вызывало беспокойство. Гарольд подошел к двери, несколько раз постучал в неё кулаком.
- Извините!
- Чего надо? - лениво отозвались басом из-за двери спустя некоторое, довольно-таки продолжительное время.
- Извините, можно книгу? - Гарольд глубоко зевнул.
- Грамотный, что ли? - страж явно скучал на посту и с радостью воспользовался возможностью поговорить.
- Есть такое. - Гарольд упёрся спиной о дверь. - Ещё в детстве вымучили этой грамотой.
- Ладно, - стражник громко, с всхлипом, зевнул, - сейчас спрошу, может, мистер Клоуз чего и даст. Жди.
- Да... - Тюрьма показалась Гарольду не самым приятным местом. Конечно, это не немецкая камера на четверых, но и от этого удовольствия купец предпочел бы отказаться. Если бы не вся эта история, он сейчас уже купил бы лошадь, и готовился к дороге, попрактиковался бы с магией. Так и не сходил с утра в церковь, с другой стороны с Богом можно общаться и из камеры, а без лошади никак, да и магией нужно заниматься. Было жутко скучно. Гарольд задумался о том, что надо было всё-таки заказать девку у Гарри. Сиди теперь тут. Куда он вообще влез: орки, констебли, дурные азиатки. Дурь какая-то. Глупость на глупости: то принёс бумагу контрабандисту, то не принёс законнику. Что тут сказать - идиот. Когда уже можно будет закрыться в комнате и заняться магией? Ничего, когда он получит гримуар, сможет, наконец-то, делать дело, будет сидеть в комнате, пока деньги не кончатся. Интересно, кто будет проводником? "Лишь бы баба", - подумал Гарольд, женская компания всяко приятней мужской, хотя после китаянки ещё надо было подумать. Торговец подкинул ещё угля, не хотелось бы простыть перед дорогой. Он так и не зашел к родителям, зайдёшь тут. Воняло конюшней, чёртовы лошади. Первым делом, как выйдет, примет ванну и поест. Торговец уже не слабо проголодался. Одно радовало: его не отметелили, за лютое враньё. Гарольд улыбнулся. Несомненно, имевшее место. Брайнс начал разминаться. Торговать ему никогда не нравилось, ещё в первый год своего обучения он понял: торговля - это не его. Да, вот только, ребёнка не особо- то и спрашивают, к кому отдавать в подмастерья. А как вырастешь, ничего другого-то и не умеешь. Родители, понятное дело, думали о его благе: купец - не сапожник, а сапожник - не купец. Но он рано уехал из родного города, рано потерял знакомые улочки, знакомый говор в лавках и на перекрёстках, родителей и родню.
Замелькали портовые городки, зазвучала иностранная речь, сначала необычная и интересная, потом чужая и непонятная. Особенно, молодой помощник расстроился, узнав чем приторговывает его наставник. Эйдон Брэйк, помимо перепродажи снастей, материалов и вин, занимался работорговлей. Ещё тогда Гарольд решил, что такой дрянью заниматься не стоит. Через месяц, после того как ему стукнуло двадцать, корабль попал в шторм, напоролся на скалистый берег и разлетелся в щепки. Капитан и большая часть команды погибла, у закованных в кандалы рабов шансов и вовсе не было. Гарольда вынесло на берег. Собрав всё ценное, что осталось от корабля, он сам занялся торговлей - абсолютно честной. Через несколько лет, в одном из немецких городков всплыла история с работорговлей и его посадили. Через год Ганза добилась освобождения. Не желая больше иметь ничего общего ни с торговлей, ни с позорной историей, Гарольд отправился домой, на острова. Да..., а теперь опять сиди в камере, в этот раз за свою глупость.
Ключ со скрежетом провернулся в замке и вошли трое стражников. В руках одного из них была плошка с горячей кашей и книга. Все это он водрузил на стол и, не говоря ни слова, вышел, вместе с остальными. На затрепанной обложке виднелась едва читаемая надпись "Государь". Никколо Макиавелли...
- Спасибо. - Гарольд перекусил и принялся читать, периодически подкидывая уголь. Книга ему понравилась, в таком ключе он ещё не думал, хотя со многим и был не согласен. В конце концов, труд был написан для власть имущих, а его власть никогда не интересовала. Гарольду всегда казалось, что правитель заботится в первую очередь о себе, и мало когда - о людях, а книга убедила его в этом ещё больше. По своему личному опыту торговец знал, что каждый правитель, каждый князёк спешит поставить пошлины, награбив себе на дворец, он повышает цены на все товары. Пройдя несколько границ, те становятся дороже в два - три раза. Желание купца нажиться имеет место, но он рискует, организовывает и, в конце концов, работает. Правителей Гарольд всегда недолюбливал, и ещё больше его возмущала идея власти, данной Богом: какой-то жирный гад засел в своём дворце, а теперь изволит повелевать, да ещё и смеет оправдываться именем Господа. В итоге и папская церковь, и короли грабят народ, особенно купцов, надо заметить. Сама Англия была хорошим примером безумных пошлин, а на что они шли? На войны, за расширения владений, на дворцы, на богатые платья и двор, и лишь малая часть тратилась на правопорядок.
- Да, - Гарольд осмотрел камеру, - малая, но тратилась.
Он отложил книгу, усталость потихоньку взяла своё и торговец заснул.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Раймон де Три и Эмма Фицалан

28 декабря 1534 г. Тракт на Кентрбери. Утро.

Тоннер не обманул - соловый, почти золотой, жеребец по кличке Солнце действительно был умным. Свою всадницу он нес бережно, не взбрыкивая и не заставляя понукать или натягивать поводья, а подлаживаясь под аллюр лошади михаилита. Правда, и за хозяйку особо не признавал, проникнувшись нежным чувством к Раймону и при первом же удобном случае подставляя уши под почесывание. После ночевки в крестьянском доме, на неудобном топчане, не снимая корсета, у нее болела спина и бока, но чем дальше они удалялись от Билберри, тем веселее становилась бывшая послушница.
- Что там происходит? - Вопрос этот мучил девушку уже почти сутки, но подходящего момента задать его не находилось: вначале они торопились уехать из городка, а потом все силы уходили на то, чтобы найти убежище от надвигающейся ночи. В бедной же крестьянской хижине, где они, наконц, нашли приют, тоже было не до разговоров.
- Если не считать тварей, то в городе действует ковен чернокнижников, в котором состоят, насколько я понял, все значимые люди города. Из встреченных - трактирщик, лавочник и торговец с женой. Что до деталей, то нас вчера пригласили на посвящение ребёнка дьяволу, - объяснил Раймон, - и мы согласились. Как зловещий михаилит, который на каждом обряде в орденской капелле целует под хвост чёрного кота, и его, несомненно, ведьма. Прекрасная, таинственная и наверняка развратная - насколько способны поведать слухи - госпожа Берилл. Третьего числа, в церкви. Думаю, гости соберутся к полуночи.
- Мы согласились? - Деланно удивилась Эмма, напирая на "мы". - Забавно. Не помню, чтобы выражала согласие участвовать в подобных развлечениях.
- Думаю, может устроить и так, - легко согласился михаилит. - Возможно, тебе стоит тогда остаться с лошадьми. Просто на всякий случай. Вдруг у них что-то по какой-то непонятной причине пойдёт не так, и мне понадобится очень быстро убегать. Чернокнижники, что с них взять. Почти все - неумехи. Признаться... - Раймон внезапно посерьёзнел. - Я собираюсь сделать что-нибудь такое, после чего они навсегда запомнят и орден михаилитов, и то, что не стоит играть в такие игры. А если уж обманывать и использовать - то кого-то другого.
Девушка поморщилась, выражая неодобрение словам михаилита, и потрепала рукой в перчатке Солнце за гриву.
- Я с ума сойду от беспокойства, - призналась она, - но ты прав, в церкви мне делать нечего. Я буду только мешать.
- Я надеюсь, что в Кентенбери окажется кто-то из братьев. Нам всё равно нужно будет зайти к грефье, чтобы отдать орденский сбор, да и новости не помешают. Если там случится кто-нибудь из молодёжи, может, получится подговорить их на авантюру. А на ковен против даже пары подготовленных воинов я бы не ставил. Большая часть их силы идёт от ритуалов, которые готовятся заранее. То есть в случае ловушки, но о ней, думаю, мы узнаем заранее. Вот если придётся идти одному... я ещё подумаю, стоит ли.
- Ты уверен, что уместно будет, если я тоже зайду к грефье? - Оставалось надеяться, что авантюризм Фламберга не зайдет далеко, до решения спасти ребенка Симсов. Что делать с грудничком, не имея ни кормилицы, ни желания с ним возиться - Эмма не представляла. И тут же, не успев подумать об этом, бывшая послушница жарко залилась краской. - И еще... нужны травы.
- Уместно? - Раймон задумался, потирая подбородок, потом пожал плечами. - Не знаю. По правде, не слышал, чтобы хоть кто-то так делал. С другой стороны, я не слышал и о том, чтобы братья путешествовали с беглыми ведь... послушницами, да ещё так, чтобы те помогали в заработке. Я хочу сказать, если часть денег - твоя, то вроде как кажется правильным, если ты видишь и расчёт... к тому же, - оживился он, - представь лицо мистера Грея! А травы, думаю, мы там найдём.
- Я тоже не слышала, чтобы михаилиты путешествовали с беглыми послушницами, - согласилась Эмма, улыбнувшись, - но у остальных людей с этим обычно возникают закавыки, как выразился бы трактирщик. Констебли интересуются, особенно, если искать начали. Родственники против - и его, и ее. По крайней мере, - девушка пожала плечами и тут же ойкнула, вцепившись в поводья, - я сужу по обители. Местный констебль бывал у нас часто и счастья от этого не испытывал.
- Для констебля ваше аббатство, думаю, было сплошным клубком проблем. Я бы удивился, если бы он радовался, - проворчал Раймон. - Он ведь, наверное, ещё и с вашей матерью-настоятельницей разговаривает каждый раз. Мне и двух хватило. Но ты права. Моей семье до меня теперь дела нет. Твоей, если я верно помню, до тебя тоже. Аббатиса вряд ли подаст жалобу... но вот для остального мира - всё так. Не все вокруг служат чёрные мессы. А раз нет, то нужно что-то с этим сделать, - Раймон окинул Эмму изучающим взглядом, задержав глаза на пальцах, сжимавших поводья. И улыбнулся. - Тебе нравятся серебряные украшения? Или, скорее, золото?
- Я не знаю девушек, которым не нравятся украшения, - Эмма подозрительно посмотрела на михаилита. На лице того застыл неописуемый сплав из ребячливости и серьезности.
- Значит, решено, - Раймон тронул лошадь, переходя на рысь. Но улыбаться, насколько видела беглая послушница, не перестал.

[Leomhann >>>]

Кентрбери. Около полудня.

Кентрберри не зря называли "священным городом противоречий". Обнесенный оградой с крепкими воротами, внутри которой стояли самые разнообразные лачуги и хибары, побольше и поменьше, покрепче и совсем хлипкие, он с самого начала будто бы говорил о том, что мирское - суетно. Но стоило проехать чуть дальше и появлялись и строения из камня, а на верхушке крутого холма стояла крепость, окруженная отвесными камнями. На противоположной стороне города виднелся недавно построенный замок, а за стенами - высокие холмы и леса. От крепости до замка по почти отвесному склону спускалась широкая, мощенная камнем дорога, вдоль которой стояли лучшие дома торговцев и членов гильдий. За ними виднелись симпатичные дворики и темные переулки, ведущие к скрытым за ними домикам и садам. На улицах на каждом углу были выставлены изображения ангелов и святых.
Контора грефье ордена находилась в самом центре торговой площади, недалеко от лавки травника, в которую и отправилась Эмма.
Над дверью конторы развевался флаг Ордена, потрепанный, но еще вполне узнаваемый. Внутри царил полумрак и было прохладно, несмотря на пылающий камин. В углу у окна стояли два стола, заваленные бумагами, за одним из них сидел грефье - мужчина настолько обыкновенной и невзрачной внешности, что затеряться в толпе ему не представляло бы сложности. Имя его почти никто из братьев не помнил, но все называли его мистером Греем. На лавке, что стояла вдоль стены, вытянув ноги, сидел михаилит с раздраженным лицом. Его темно-серый плащ лежал неряшливым комом рядом, а кожаный чехол, надеваемый на кольчугу, был покрыт пятнами, по виду напоминающими засохшую кровь. Звали его братом Шафраном, то ли за ярко-рыжий, почти красный, цвет волос, то ли за исключительные способности к экзорцизму. В орден его привели года на три позже, чем Фламберга, но знали этого бойкого парня почти все. Второй брат, в щегольском ярко-синем плаще и синем же сюрко, спорил с грефье. Длинный хвост светлых, почти белых волос серебром стекал по плащу. Лицо, узкое и миловидное, почти девичье, портили презрительно поджатые губы и прищуренные глаза. Ровесник Раймона, брат Скрамасакс, был лучшим учеником среди равных и отзывался на прозвище Снежинка, прилипшее к нему еще до раздачи имен. Пожалуй, это был единственный случай, когда магистры ошиблись с именованием.
Вошедший Раймон заставил всех отвлечься от своих дел. Шафран просиял и подскочил на лавке, Снежинка еще более поджал губы и скривил настолько кислую мину, что рядом с ним мгновенно сквасилось бы молоко.
- И то верно, - подхватил Раймон, расслышав последние слова Снежинки. - Орденские сборы - просто грабёж верных михаилитов, которые добывают эти соверены потом и кровью. В основном чужой кровью, но... И тают из-за этого снежинк... простите, худеют кошели, словно там импы завелись. Уважаемый грефье... - он кивнул мистеру Грею. - Привет, Шафран! Кто это остался на чехле?
- Дахут, - радостно просветил его Шафран, - здоровенная, как самомнение Снежинки, зверюга. А ты, ничего, - он одобрительно оглядел новое сюрко Фламберга, - щеголем!
- Он всегда щеголем, - процедил Снежинка, отходя от стола грефье. - Кто на грабеж следующим?
- Как всегда мил и любезен. Что же, - Раймон сделал гостеприимный жест в сторону грефье. - Ты уже ждёшь, а я только пришёл. Красота уступит дорогу юности.
- Юности... - беловолосый михаилит почти вплотную подошел к Раймону. - Он всего ничего младше тебя... красавчик.
Шафран хмыкнул, отказываясь комментировать эту, в общем-то, привычную картину и отошел к столу.
- Не завидуй, брат, не завидуй, - укоризненно ответил Раймон. - У тебя тоже есть свои плюсы, так что я уверен, что и на твою долю хватит женщин... много пришлось отдать?
- Не твое дело, - упоминание о сумме окончательно вывело Снежинку из себя, - ты ж не брат-казначей, чтобы я отчет тебе давал.
- Эй, - между спорщиками вклинился освободившийся Шафран. - Хватит, братья. Фламберг, твой черед. - Он кивнул на заинтересовавшегося перепалкой мистера Грея.
Раймон ещё поразмыслил секунду, стоит ли продолжать, но всё же пожал плечами и положил перед мистером Греем мешочек с заранее отсчитанной суммой.
- Двадцать семь с половиной фунтов. Анку под аббатством Бермондси и изгнание демона в Билберри.
Грефье кивнул, подсовывая кипу бумаг, в которых надлежало расписаться. Раймон потянулся за пером, но тут хлопнула дверь.
- Это я удачно зашел. - Знакомый с детства голос заставил всех обернуться. - Дай, думаю, напоследок в контору зайду, деньги в орден забрать. Как подтолкнул кто. Неужели, это сам брат Фламберг?
Магистр Циркон прошествовал через помещение и остановился перед Раймоном, кивнув почтительно склонившим головы михаилитам.
- Здоров? - Первым делом спросил он, внимательно осматривая воина.
- Плечо порвало. Но вы знаете, магистр, на мне заживает, как на собаке. Да и уход был хорошим.
- Ну и слава Богу. - Циркон потер руки и обратил, наконец, внимание на грефье. - Выйди. У нас с братом Фламбергом разговор, касающийся дел ордена.
- Но, господин, - забормотал клерк, - а как же...
- Пшел вон, я сказал. И пока не позову - не входи. Ушибу. Дети мои, Шафран и Снежинка, будьте любезны подождать за дверью. - Магистр проводил взглядом поспешно ретировавшуюся за дверь разношерстную компанию, скинул плащ и сюрко, демонстрируя вороненую кольчугу, уцепил табурет и поставил его посередине комнаты. - Садись, Фламберг. Поговорим, коль уж ты мне попался.
- Выгнали грефье до того, как я подписал бумаги, - Раймон покачал головой, вытащил стул Грея и уселся напротив Циркона. - Он же теперь с ума сойдёт за дверью.
Магистр прошелся по маленькой комнате, огибая мебель с непринужденной грацией человека, привыкшего быстро и не задумываясь лавировать между препятствиями. Мягко, почти бесшумно, как большой кот, подошел к Раймону и остановился напротив. Привычным движением, как маленькому, взъерошил волосы молодому воину, показав извилистый, причудливый шрам, ползущий вверх по руке, под рукав рубашки.
- Знаешь, Раймон, - доверительно, даже грустно, сказал Циркон. - Я ожидал бы подобного проступка от юного новообращенного, впервые вышедшего на тракт. Я был готов отчитывать за подобное Ясеня ... или Вихря. Но никак не Фламберга. Сколь плохо я, бывший твоим восприемником в Ордене, оказывается, знаю тебя.
Раймон прищурился. Насколько он мог судить, магистр не злился на него по-настоящему. Правда, оставало гадать, что именно дошло до ордена. Драка и тюрьма, или Эмма? Скорее Эмма. В другой ситуации о том, что он - михаилит, знал только Кранмер, и Раймон не мог придумать ни одной причины, по которой архиепископ стал бы сообщать в орден. Аббатиса, с другой стороны... он развёл руками.
- Боюсь, магистр, вам придётся рассказать, за что именно отчитываете. Не за то ведь, что из аббатств бегут - даже не забрав взноса - послушницы. Следить за этим никак не входит в обязанности ордена.
Магистр отодвинул носком сапога табурет и уселся, немного ссутулившись.
- Зачем тебе эта девушка, сынок? - Спросил он. - И заметь, не хочу слышать очередную виртуозную трактовку Устава в твоем исполнении. Я хочу понять, что побудило тебя утащить послушницу из этой чертовой обители, где всем заправляет дьявольски склочная настоятельница?
- А устав здесь был бы очень... - поймав взгляд магистра, Раймон осёкся. Циркон, к сожалению, был настроен серьёзно. Беда в том, что убедительного объяснения, которое строилось бы на чём-то, кроме ощущений, у него не было. Он неохотно повёл плечами. - Потому что так было правильно. Если забыть про устав, шутки, не обращать внимания на то, что она, по сути, сбежала сама, всё просто: её место - не в аббатстве. Cначала я не был уверен, но теперь чувство это имеет... potentia magna.
- Раймон, - тяжелый вздох магистра, казалось, слышно было и в ордене сейчас, - ну что с тобой делать? Не сечь же тебя, право. Я даже не буду спрашивать от имени капитула, как близко девушка допущена к практикам ордена. К черту капитул. Она с тобой еще?
- Со мной, - вопрос, который магистр задал, не задавая, Раймон предпочёл проигнорировать. - Разумеется.
- И предлагать вернуть послушницу в обитель, видимо, бессмысленно? - Циркон сплел пальцы в замок и выпрямился.
- Совершенно, - Раймон, напротив, чуть наклонился к магистру. - Даже если бы я верил, что она там выживет.
- Errare humannum est. - Неопределенно откомментировал услышанное Циркон. - Капитулу скажу, что ты уже несешь заслуженное наказание за проступок, пятнающий репутацию ордена. Ибо женщина, путающаяся под рукой на тракте, ничем иным и не является. Хочешь ли еще в чем-то покаяться, прежде чем слава о подвигах дойдет до Капитула, сынок?
- Пожалуй, что и да. В городке Билберри действует ковен чернокнижников из самых зажиточных горожан... а может и не только из них. А третьего числа они собираются крестить новорожденного на чёрной мессе.
- И ты, конечно же, желаешь принять в этом торжестве самое деятельное участие? - Магистр с задумчиво-многозначительным видом уставился на уши Раймона.
- Какая странная догадка... но верная. Меня на него пригласили как члена ордена, который известен любовью к подобным вещам, и признаться, в таком деле я не отказался бы от помощи. Больше гостей - праздник веселее.
Магистр встал и отошел к окну. Некоторое время он просто барабанил пальцами по стене в задумчивости и по излишне расслабленным плечами и нарочито спокойному лицу было понятно, что Циркон сейчас размышляет над вариантами.
- Хорошо, - наконец, сказал он. - Ты где остановился? Пожалуй, задержусь еще на несколько дней. Хотя бы и до третьего.
- Пока ещё нигде. Никогда прежде здесь не задерживался. Слишком крупный город, слишком дорогой город, слишком далеко от дороги. Если есть хорошее место на примете - буду признателен.
- Здесь недалеко, на соседней улице, есть приличный постоялый двор, "Золотая Лилия". - магистр покосился на дверь, за которой слышалась возня. - Не слишком дешевый, конечно... Мы бы с тобой обошлись без комфорта, верно, но вот твое наказание... Я закончу дела здесь и к вечеру подойду. Там и поговорим.

[Spectre28 >>>]

Леоката

Лавка травника напомнила Эмме тот маленький, уютный закуток, что был отведен им с сестрой Аделой в монастыре. Также было жарко натоплено, сухой и пряный воздух щекотал в носу, понуждая чихать. Прилавков не было, травы, как и положено, висели под потолком, либо стояли по столам в плетеных, хорошо проветриваемых корзинах. Девушка огляделась и ностальгически вздохнула. С тех пор, как она последний раз была в подобном месте, прошло не так уж много времени, но как круто изменилась жизнь! Бывшая послушница никогда бы не подумала, что придет покупать травы, да еще и по такому поводу.
- Чем могу помочь, госпожа? - Травница, чистая и опрятная женщина средних лет, вышла из соседнего помещения, и улыбнулась Эмме.
- Вы позволите мне самой выбрать? - Ответная улыбка. Девушка предпочитала общупать, понюхать, даже попробовать каждую веточку, каждый листок, но зато быть уверенной в том, что травы подействуют. Мастерство травницы, кропотливо и любовно вкладываемое в нее сестрой Аделой, медленно поднималось в ней откуда-то из глубин, наполняя предвкушением работы каждую клеточку тела. Дождавшись согласия от хозяйки лавки, Эмма подошла к одной из корзин и погрузила туда руки.

Змеевик, он же горец зимний. Корневища выкапываются вместе с корнями осенью или ранней весной, отмывается от земли в холодной воде, разрезается на куски и высушивается в печи. Останавливает кровь, хорош в виде примочек на застарелые раны. Воистину - змеевик. Порой и не поймешь, когда забавляется, когда говорит серьезно. Вечно увиливает, изворачивается, пытается ужалить. А если ему это удается, пусть даже и неосознанно - оставляет глубокие раны, рваные, долго не заживающие. Воистину - фламберг. Фламберг и змеевик. Пожалуй, возьмем. С его занятием кровь придется останавливать слишком часто. Чаще, чем хотелось бы.

Душица. Сырьем является трава, лучше во время цветения. Сушится трава на воздухе, в тени. Успокаивает, обезболивает, убирает неприятные запахи изо рта и от тела. Нет, сама она не душица. Ни в коем случае, не душица. Она не может, не умеет успокоить, она сама рвется, мечется, путается, бьется. Совсем недавно, до того, как он так ворвался в ее жизнь, ей мечталось о сирени под окном и ласковой улыбке, нежном поцелуе и тихом садике у небольшого пруда. Улыбка оказалась скорее ироничной, поцелуй так и не случился, а сирень под окном вообще не была посажена. Да и окна не было. И к ужасу, понималось, что все это, в общем-то, и не нужно. Что есть определенная прелесть в этих вот разъездах, ощущении опасности, будоражащем кровь. Равно, как и в этом беспокойстве о нем, в заботе, в приязни, в невольном уважении. Во всем, что сплачивало их двоих.

Заманиха. Сбор корневищ проводят весной или осенью. Вырытые корневища отряхивают от земли, моют в холодной воде, режут на куски и сушат в тени. Стимулирует, снимает утомление и... препятствует зачатию. Ну что же, пожалуй, следует отдать себе отчет - за этим она сюда и пришла. И хоть и было страшно, чему немало способствовали россказни сестер в обители о грубости мужчин, но к нему влекло. До головокружения и слабости в ногах. До неясного томления, впервые возникшего тогда, в ванне. Заманиха - иначе и не скажешь. Объятия, крепчающие с каждым днем, обещающие что-то пока неведомое, иное. Легкий поцелуй, вернувший силы после работы с одержимой. Будто заманивает, не спеша, вдумчиво. Жар удушливой волной охватил тело и Эмма прерывисто вздохнула.

Клевер. "Клавер-р", как говорит неведомый магистр Циркон. Сырьем являются соцветия вместе с верхушечными листьями, собираемые во время цветения. Болеутоляющее и мягчительное, в виде припарок. Да, кому-то из них нужно стать мягче, научиться утолять боль другого, скрашивать жизнь. Точнее, это обязана делать она, Эмма. Но, боже мой и все святые, как хотелось бы, чтобы залечили ее собственные раны, утешили, разделили ту боль, что она несет в душе. Впрочем, она уже начала говорить с ним. Однажды, он узнает и, как знать, поймет.

Можжевельник обыкновенный. Сбор производится стряхиванием плодов на разостланную под куст рогожу. Собранные плоды очищают от листьев и сушат на воздухе, перелопачивая. Снимает боли в костях, приносит покой и умиротворение. Да, можжевельник теперь для нее - покой. Умиротворение, конечно, Раймон не приносит, о нет. Но - с ним было спокойно, и в этом Эмма не уставала отдавать себе отчет. Смешно подумать, она даже не знает, какого он рода. Что дворянин - несомненно. Не бывает у крестьян таких высоких скул и такой врожденной надменности. Не держит сын йомена так гордо голову. Но, все же, отчего она его не понимает? Является ли тому причиной его несогласие с самим собой? От запаха трав - ли от мыслей - закружилась голова, захотелось на улицу, на морозный воздух. Дав зарок себе подумать обо всем завтра, Эмма расплатилась и вышла на торговую площадь, окунувшись в гомон большого города. Раймона не было видно, но они условились встретиться у фонтана на этой же площади, куда девушка и направилась, ведя в поводу Солнце.

[Leomhann >>>]

Постоялый двор. Вечер.

В камине жарко пылал огонь, оживляя лица михаилитов, сидящих в креслах, причудливой игрой теней. Эмма свернулась уютным комочком на диванчике чуть поодаль, из-под опущенных ресниц наблюдая за мужчинами. Когда Раймон сообщил ей, что вечером их навестит магистр Циркон, девушка, признаться, слегка опешила. Человек из байки Фламберга неожиданно становился реальным и это немного пугало. Но, против ожидания, магистр приветливо поздоровался с ней и долго, заботливо, с некоторым даже оттенком отцовства, выспрашивал о самочувствии, аббатстве, семье. Сочувственно качал головой при сбивчивом рассказе о наказаниях в обители. И - одобрительно подмигнул Раймону, отпуская ее. Вскоре после этого михаилиты воссели у огня, вполголоса разговаривая и пригубливая вино из высоких кубков.
- Ты прав, признаю, - Циркон бросил взгляд на девушку и улыбнулся молодому воину, - ей действительно не место в этом чертовом монастыре. И в голове кой-чего есть, и спокойная - до жути. Прямо-таки михаилит в юбке. И держит себя с достоинством. Только вот...
Он не договорил, дернув уголком губ, отхлебнул вина, поправил манжет темной рубахи и посмотрел прямо на Раймона.
- Только вот ещё она помогла поймать того анку, - усмехнулся Раймон. Здесь, когда за дверями не было ни грефье, ни Снежинки, можно было, наконец, говорить открыто. - А так же с экзорцизмом и выявлением той секты. Что до поисков, возвратов и прочего - есть способы. Только дай день-два.
- Помогла? Эта девочка? - Изумился Роберт Бойд - не Циркон, оглядываясь на Эмму. - Каким образом?
Раймон улыбнулся шире и подлил себе вина.
- Ну, а как ты думаешь? Подождала, пока нежить мной займётся, зашла сзади. Сначала под колени подсекла, а потом только допалить осталось. С демоном и того проще...
- Сказки вон ей рассказывать будешь, - рассмеялся магистр, хлопая собеседника по колену, - на ночь. И все же, Раймон?
- Эмма чувствует чужие эмоции, - пояснил михаилит, ничуть не расстроенный тем, что абсурдную байку раскрыли так быстро. Роберт Бойд был слишком опытным воином, чтобы не оценить руки Эммы, на которых не было мозолей от оружия. - Почуяла анку заранее. Разглядела кое-что в одержимой, что помогло мне угадать имя. Без имени, сам знаешь, было бы куда как потруднее, и возни больше.
- Ты к ней привязался, - с ноткой грусти констатировал Циркон. - Что, может быть, и не плохо. Дети взрослеют, да...
Магистр вздохнул, помолчал, играя кистью, свисающей с подлокотника. Раймон терпеливо ждал.
- Что там с сектой в Билберри? - Спросил, наконец, Бойд.
- Не поверишь, узнал от демона, - Раймон даже поморщился от такого признания собственной невнимательности и глупости. - Хотя мог бы и раньше, стоило зайти в церковь. Следов там хватает... кстати, за пару недель до меня там проезжал Вихрь. Заскочил в церковь, да и унёсся галопом. Умнее меня, видать, но речь не о том. Демон - демоном, но я сперва его слова проверил на трактирщике, а потом купец чуть не с порога позвал нас на новые крестины. Рисковый человек. Впервые-то ребёнка крестили при Эмме, - он помедлил, бросил взгляд на бывшую послушницу. Та полулежала на диване, прислушиваясь к разговору, и Раймон в этот момент понял, насколько Циркон - Бойд - прав. Он действительно привязался, причём до степени, когда хотел бы, чтобы Эмма сейчас была ближе. Как обычно в случаях, когда они делили комнату. - По правде, неумехи там, Бойд. Ритуалы кривые, осторожности почти нет, чувства скрывать не умеют. Не понимаю, как священник ничего не замечает. Разве что он тоже участвует, но... - в его голосе прозвучало откровенное сомнение. - Не верю.
- Вихрь от того и имя такое получил, что все галопом, - Циркон поставил кубок на подлокотник и откинулся на спинку, - а вот оговорки о демонах и крестинах мне уже не нравятся. Но сначала - дело, уши драть буду потом. Что ты замыслил?
- Конкретного плана у меня пока что нет, - признал михаилит, пропустив замечание - мимо ушей. - Сам знаешь, заранее сказать, как поведут ритуал, не так просто, а эти, к тому же, ещё и дилетанты. Но в любом случае сначала будет обращение к духам, обещания, просьбы. И только после этого - крестины. Признаться, мне очень хочется сделать так, чтобы пообещать они успели, а вот отдать ребёнка - нет. Проблема в том, что я не знаю, что с ним делать. Рассчитывал на его мать, но они с торговцем, Симсом - два сапога пара.
- Для ордена он слишком маленький. К тому же обещанный... Впрочем, ключевое тут - кормилица, няньки, пеленки, - магистр поморщился и предложил, - можно оставить в соседней деревушке, дать денег и напустить тумана о том, что заберу лет эдак через шесть.
Тон Бойда не оставлял сомнений в том, что он согласен участвовать в авантюре.
Эмма вздохнула и посмотрела на Раймона. Похоже, что с некоторых пор роль настоящей леди давалась ей с трудом. Бывшая послушница явно тосковала на своем диванчике, не имея возможности ни подойти, ни вступить в разговор, понимая, что магистр не оценит подобного поведения.
- Пожалуй, так будет лучше всего, - задумчиво сказал Раймон, играя вином в бокале. - Наверняка там что-то было не так уж далеко. Можно расстаться с частью заработка, тогда получится, что ковен заплатил за всё практически из своего кармана. А орден получит нового рекрута. Что до обещаний, то до завершения ритуала это остаётся исключительно проблемой чернокнижников, а искать спустя годы михаилита, зная только имя...
- Э нет, - не согласился Циркон, выпрямляясь, - обещанный ребенок - это еще и ордену проблема. Не люблю я этих игр с демонами, древними богами и прочей братией... Ну да видно будет, шесть лет - срок немалый. Там, глядишь, ты мое место в Капитуле займешь...
Раймон закашлялся и вынужден был поставить бокал на стол.
- Я?! Помилуй, Бойд, шесть лет - не настолько уж малый срок. Скорее демоны и ковен забудут об обещании, чем я сгожусь в кресло магистра. Сам посуди: что за магистр, который крадёт послушниц, играет в загадки с глейстиг, общается с демонами и шляется по чёрным мессам? Впрочем, - он усмехнулся, - краж послушниц, думаю, больше не будет. А вот за прочее - не ручаюсь.
Циркон проследил взглядом за Эммой, вставшей закрыть ставни, и зевнул, прикрыв рот.
- Отличный магистр... Да и кто из нас безгрешен? - Философски и немного ностальгически заметил он, вставая, - никто как Бог... Пожалуй, я пока сделаю вид, что Роберт Бойд не слышал об играх Раймона де Три с глейстиг, иначе магистру Циркону придется снова отчитывать брата Фламберга. Ну что же, оставлю вас. Дело к ночи, да и отдохнуть с дороги вам не помешает. Эмма. - Почтительный поклон в сторону бывшей послушницы и кивок молодому воину. - Раймон.
Судя по быстрым, порывистым шагам, которыми Эмма пересекла комнату, она с большим трудом дождалась, когда магистр покинет комнату. Шурша шелком платья, девушка оперлась на спинку кресла михаилита, овеяв теплым, чуть горьковатым запахом ириса и каких-то трав. Нежно и легко провела по взъерошенным волосам воина, задержав руку у щеки чуть дольше, чем обычно позволяла себе. Раймон с улыбкой подхватил её и усадил к себе на колени. Но даже ощутив под руками привычное тепло, вдыхая привычный - хотя и чуточку иной - запах, он никак не мог отделаться от слов Бойда. Привязанность. Изменение. До сих пор ему не приходилось думать ни о ком, кроме себя. Конечно, что бы там ни говорил Циркон для грефье и капитула, Эмма не была помехой в дороге. Расходы? Ерунда. Никогда он так уж не ценил деньги свыше возможности переночевать в тепле и съесть горячую еду. И этот краткий поход с ней был, пожалуй, самым удачным за очень долгое время. За несколько лет. А в остальном - разве он изменился? Что бы он делал иначе? Раймон задумался.
Пожалуй ничего, и это было... странно. Что стоило делать иначе? На это ответить было проще, и ответ Раймону нравился не слишком. Если дело с ковеном не выгорит, что станет с "михаилитом в юбке", если она останется там с лошадьми? Скорее всего, ничего хорошего. И всё же он не задумался перед тем, как втянуть её в дело, которое не касалось ни её, ни, говоря откровенно, его самого. Не подумал и при разбирательстве с анку, и при игре с глейстиг. И всё же - он слишком привык к её обществу. И слишком привык поступать так, как... привык. Ответственность или нет. Эмму стоило и взять с собой, и оставить в Кентрбери. Одновременно. Бывшая послушница пошевелилась в объятиях, и Раймон с улыбкой коснулся губами её волос. К чёрту. Да и наверняка всё пройдёт достаточно гладко. И что за жизнь без риска?

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Некоторое время Эмма просто молчала, прижимаясь к груди Раймона. Просто молчала, просто наслаждалась его теплом, слушала мерный стук сердца и - осознавала, что ее собственное начинает биться учащенно и голова кружится только от этих объятий. Девушка поводила пальцем по тонкой вышивке на рубашке михаилита, пытаясь отвлечься, но отчего-то вышло еще хуже, сердце заколотилось бешено, будто собираясь выпрыгнуть из груди.
- Раймон, - несмело произнесла она, - позволишь спросить?
- Конечно, - голос михаилита звучал спокойно, с толикой ленцы, но и удовольствия. - Всегда. Об этом даже не нужно спрашивать.
- Магистр Циркон, он... - Эмма, пытаясь собраться с мыслями, обвела пальцами особо вычурно вышитую ветку падуба, прихотливо взбирающуюся по рубашке к плечу и шее, - когда ты сказал, что он желает навестить нас, я думала, что будет ... страшнее? Что он похож на наставниц в обители, наверное. Но он держит себя, будто и не наставник вовсе...- девушка окончательно смешалась. Близость воина затуманивала мысли и делала косноязычной. - Прости.
- И всё равно остаётся наставником, - задумчиво ответил Раймон. - Но мы знакомы... как бы сказать. Не только по обучению - хотя и там магистры никогда не доходили до такого, как в вашем аббатстве, - а и после. Циркон остаётся магистром, но Роберт Бойд, наверное, стал другом.
- Друг... - девушка вздохнула и уютнее устроилась в кольце рук. - Недостижимая мечта. Такая же, как и тишина от чужих чувств.
Раймон несколько секунд молчал, прежде чем ответить.
- Ты действительно считаешь, что иллюзии, в которых живут другие люди, лучше, чем твой дар? - он покачал головой. - Ты не чувствуешь меня... кстати, а как насчёт Бойда?
- Знаешь, это тяжело, - вздохнула Эмма, приникая к плечу воина, - когда не знаешь, где ты сама, а где... жизненные иллюзии соседки по келье. Когда живешь чужим счастьем, не зная своего. Когда смеешься не потому, что весело тебе, и плачешь - потому что плачет кто-то другой. Наверное, я не смогу объяснить, как хорошо, когда тихо. И каково это - впервые в жизни иметь свои чувства.
Она помолчала, уткнувшись в плечо, чувствуя, как начинают гореть стыдом уши.
- Магистра я тоже не чувствую. Если тебя хотя бы иногда можно описать запахом, то магистр - просто ровное пламя, как у дорогой восковой свечи.
Михаилит тихо рассмеялся.
- Да, он такой. Значит, все орденцы, так или иначе... - он выпрямился, отстраняя Эмму, и чуть помрачнел. - Значит, свои чувства, вот как... Но без чужих ты попадаешь в наш мир. Где почти нет дружбы, потому что легче закрыться. Где точно так же могут обманывать и использовать, потому что не ангелы.
- Не вижу разницы, - девушка несколько обиженно покосилась на михаилита, отнявшего уют, плечо и стук сердца, - обманывают и используют всегда, умеешь ты чувствовать людей или нет. Но ведь не только на этом мир держится. Есть и единство, и забота, и понимание. И человек, с которым... к которому ты это все испытываешь.
Секунду михаилит смотрел ей в глаза, потом улыбнулся и снова привлёк к себе.
- Это всё - есть. И доверие, которое то ли стоит испытывать, то ли нет?
- Если уж доверился кому, то доверяй во всем. - Эмма прильнула, вцепилась в рубашку пальцами, точно могла удержать - и удержаться самой. - И если уж начала говорить... Я не смогу научиться не беспокоиться каждый раз, как ты идешь сражаться... или к одержимому. И спокойно, молча смотреть на то, как ты в кольчуге без сюрко мерзнешь на морозе, рискуя заболеть. Но, если ты против, я научусь не говорить об этом. Возможно, не стоило вообще заводить этот разговор.
Девушка сжалась, окаменела, ожидая ответа, как приговора. Хотелось сказать еще, что готова подарить свое доверие, но не знает, как это сделать, ведь она не в ладу сама с собой.
- Мда-а, - голос Раймона звучал задумчиво. Ещё была в нём и толика почти искреннего сожаления. - Что уж тут. После раны от анку и провала с глейстиг я бы тоже не слишком верил, что способен не отморозить... скажем, нос, - здесь, судя по всему, михаилит уже не скрывал улыбки. - Поэтому, ты уж говори и спрашивай, пожалуйста. И побольше. Да, определённо, побольше. А я могу попробовать лучше заботиться о... нас.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Раймон де Три и Эмма Фицалан

29 декабря 1534 г. Постоялый двор. Ночь

Монастырь выглядел и так, и не так. Стены коридора расплывались перед глазами; камни перетекали один в другой так, что пять могли быть одним, а один - пятью. Выцветший, словно пережил не несколько дней, а сотни лет гобелен с архангелом казался плоским, мёртвым. И, казалось, чуть менялся, стоило посмотреть под другим углом. Сам воздух вокруг Эммы был... странным, пыльным и сухим. Тонким. Не имеющим запаха. И сыпался песком шёпот. Обрывки памяти, сменяющиеся, затухающие, стоило сделать шаг и тут же сменяющиеся новыми. Камни под босыми ногами были старыми. Они помнили гул волн далеко-далеко, вес земли и медленное неуклонное движение. На границе зрения мелькали странные тёмные силуэты, меняющие форму даже когда Эмма пыталась за ними следить. Скользили бесшумно по полу, исчезали в стенах, где - она точно помнила - не было даже маленьких нор. А существа - если они были живыми - порой достигали пояса. И над всем этим парил единственный настоящий звук: из открытой двери в кабинет аббатисы доносился незнакомый мужской голос. Он тоже звучал необычно: терялся в зыбкой нематериальности форм, пропадал, дробился на части. И всё же был живым.
Не стоило заводить этот разговор. И недосказанность никуда не ушла, и кошмары теперь снятся. И ведь все, как в жизни - даже гобелен такой же пыльный. Эмма погладила архангела Михаила, подивившись, что и во сне помнит каждый узелок гобелена, вышитого, впрочем, не в стиле арраци, а значит, совершенно не изысканного. В отличие от камней, гобелен не пытался ничего рассказать. Он просто был. Пальцы сами нащупали знакомый тройной узел в крыле архистратига. Послушницы верили, что он приносит счастье, хоть Михаил и регулярно разочаровывал их, видимо, сказывалось соседство с кабинетом аббатисы. Девушка вздохнула, чувствуя себя маленькой и беспомощной, подошла ближе и осторожно заглянула в знакомую до дрожи в коленках комнату.
Серая, как и коридор снаружи, размытая комната встретила её букетом запахов и цветов ещё прежде, чем глаза успели вобрать происходящее. Яростная надежда, разочарование, странная, вышелушенная - словно редкое кружево - боль. Последняя сочилась постоянно, но по чуть-чуть, по кусочкам. Так же звенела сочным запахом ненависть. И здесь ярче чем где бы то ни было ещё проступало ощущение камней стен и пола, что они не должны быть здесь. Смущение. Они не хотели быть здесь и даже не были уверены, что они - камни.
По сравнению с этим высокий сухопарый мужчина в чёрной рясе, стоявший над пентаграммой, казался почти обычным. Точнее, стоял он рядом с пентаграммами. Линии были начертаны на полу, но одновременно на высоте пояса словно шнурами из золотого света сияла ещё одна, развёрнутая на пол-оборота. И там же парило тело сестры Магдалены. Голое, тонкое, с сухими грудями, оно было покрыто таким количеством ран и ожогов, что становилось непонятно, как она ещё жива. Но закатившиеся глаза моргали, а пока Эмма смотрела, одна из ран на бедре монахини медленно затянулась. Девушка зажала обеими руками рот, чтобы не закричать, и попятилась. Как всегда, от наплыва чужих эмоций, закружилась голова, и снись ей подобное несколькими днями раньше, беглая послушница, не задумываясь, бросилась бы к страждущей, но... Вспомнились слова Раймона о том, что возмездие должно бы найти сестру Магдалену рано или поздно. И Эмма сжала кулаки так, что ногти больно впились в ладошки, глубоко вздохнула, отгоняя назойливо лезущие к ней чувства старой монахини, камней и мужчины. Проснуться отчего-то не получалось, девушка растерянно обернулась к Архистратигу, точно он чем-то мог помочь, но архангел молчал, лишь, когда гобелен колыхался от едва уловимого сквозняка, лицо Михаила принимало упрямо-отчаянное выражение. Беглая послушница снова вздохнула, на этот раз, кажется, громче, чем следовало. Ну отчего ей не снятся обычные сны? Какие снятся всем людям? О каких-нибудь забавных пушистых котятах, о счастье, заполняющем каждый уголок тела, о цветущих садах. Почему ей не приснится, наконец, это маленькое поместье где-нибудь далеко? Даже без сирени, будь она проклята. Почему - вот это все? Эмма с сожалением покосилась на силуэты, позавидовав их способностям проходить сквозь стену, и снова заглянула в кабинет.
Мужчина, не переставая бормотать, коснулся живота монахини рукой, и его пальцы без видимого усилия прошли сквозь кожу. Вокруг быстро расплывались чёрные пятна. Золотая пентаграмма вспыхнула, а Эмму захлестнула новая волна чужих чувств. Тело сестры Магдалены выгнулось, как от невыносимой боли. Она распахнула рот, но не издала ни звука. Зато глаза монахини, почти чёрные, уставились прямо на беглую послушницу. Во взгляде почти не было разума, только боль и почти безбрежная ненависть. Видимо, это и заставило мужчину оглянуться. У него оказалось худое, но приятное лицо, гладко выбритое, с тонкими губами. И в устремлённых на Эмму светло-карих с прозеленью глазах туманом абсолютная решимость сплавлялась со стынущим изумлением.

Сообщение отредактировал Леоката - 21-02-2018, 18:26

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Девушка испуганно охнула и отступила, пятясь. Спиной прижалась к гобелену - единственной вещи, казавшейся незыблемой среди колышущегося серого тумана, стеной окружавшего ее, в котором все чаще мелькали существа. Архангел Михаил вздрогнул, с крыльев посыпалась пыль. И было это так буднично, так обыденно, что девушка рассмеялась. Неудержимо и отчаянно. На звук смеха к границе тумана выдвинулась тень, отдаленно похожая на анку. Но Эмма не боялась. Уже не боялась. Выпрямилась, невысокая, стройная, откинула голову на нежной шее и рассыпала меж холодных каменных стен звонкое серебро голоса.
- Как ты сюда попала?
Мужчина стоял у дверей. Туман, казалось, не волнует его вовсе, хотя силуэты в нём зашевелились быстрее и словно пытались вылезти... наружу. Словно из-за бледного зеркала. Или глади пруда под свинцовым небом.
Девушка невольно вспомнила слова рогатого призрака на памятной поляне и невольно же улыбнулась. Наверное, не стоило сейчас повторять слова той женщины, хотя соблазн и был велик.
- Через сон, - просто ответила она и слегка надменно осведомилась, - а вы?
- Я? - мужчина отступил на шаг и жестом указал Эмме на дверь в кабинет аббатисы. Несмотря на то, что он только что делал с сестрой Магдаленой, пахло от него лишь любопытством и... рассчётом. Легко, пока что едва заметно, но это чувство крепло. - Я пришёл сюда в поисках двери. Но ты... сначала там, с мерзкими тварями, которым нет места на Земле. Теперь - здесь.
- Дверей здесь много, - буркнула бывшая послушница, плотнее прижимаясь к гобелену, - любую выбирайте. Твари действительно мерзкие были, соглашусь. Особенно собака.
- Много?! - мужчина сделал два крупных шага и навис над Эммой, пристально глядя в глаза. Казалось, что он вот вот схватит её за плечи и начнёт трясти, но вместо этого сложил руки на груди. - Ты и там ушла через врата... так же, как и те твари, верно? Как у тебя получилось?
- Конечно, много,- Эмма ткнула пальцем поочередно в разные стороны, - вон там - дверь в обитель, тут - на выход во двор, а та - на галерею. Если в обитель войти, то еще много разных дверей обнаружится. И, право, вы задаете мне странные вопросы. Знай я, как у меня это получается, мы бы с вами не беседовали. Я просто бы ушла.
Спокойнее, Эмма Фицалан, спокойнее. Нельзя выказывать свой страх, пронизывающий до мозга костей. Страх убивает разум, делает беспомощной, бессильной. беззащитной. Бояться нельзя - нужно думать. И искать эти чертовы двери...
- Дерзишь. Хотя уже за одно только общение с теми монстрами тебе стоило бы занять место этой старухи. Но, пока что, - мужчина улыбнулся, но до глаз эта улыбка не добралась, - это подождёт. Благословенная сестра Магдалена, которой я помогаю исполнить предназначение перед Господом нашим Иисусом Христом, ещё жива. Но и ты знаешь куда больше, чем говоришь. Чем сама подозреваешь. Так всегда бывает. Как думаешь, сколько боли ты... - он внезапно вскинул голову, словно прислушиваясь, хотя вокруг не было слышно ни звука. - Мой ритуал не ждёт, но и с тобой мы ещё не закончили. Пойдёшь в кабинет, - слово прозвучало с сарказмом, - сама, или тебя тащить?
- А что я там не видела? - Сердито возмутилась Эмма. - Ну, кроме сестры Магдалены в таком вот виде?
Раймон! Отчего тебя тут нет? Отчего ты не встряхнешь, не разбудишь сейчас, приводя в чувство, заставляя вернуться к тебе? Боже, ведь швы с плеча так и не сняла, нитки врастут, будет больно и кожу стянет до неровного рубца. Девушка будто воочию увидела рубец, плечо, где он находился и на котором так удобно было спать, ощутила запах тела михаилита, гладкую кожу под рукой. Совершенно неуместно, не вовремя, вспомнились прикосновения его рук и губ. Слезы подступили к горлу, обнажая страх и слабость. И Эмма закрыла глаза, пытаясь справиться с ними.
Следующим, что Эмма ощутила, действительно стало касание руки - чужой. Холодной и жёсткой. А потом, уже падая, почувствовала, как вокруг смыкается тьма.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Пробуждение отозвалось головной болью и онемением во всем теле. Девушка попробовала пошевелить рукой, но даже пальцы - чуткие пальцы лекарки! - отказывались слушаться. Холод камней не приносил облегчения, напротив, казалось, что она окоченела, подобно умершей. Беглая послушница дернулась еще раз и с трудом открыла глаза. Эмма лежала на полу - и не на полу одновременно. Камням, которые не камни, было страшно от неуверенности в себе, их смущали волны жёсткой, могучей силы, бившие он пентаграммы. Они тянулась за пределы комнаты, но там не было ничего, словно весь монастырь исчез. И попытки понять, быть понятыми, умирали в сером тумане.
О боже, не хватало теперь еще и камни понимать. Впрочем, вероятно, беспокоиться не стоит, чувствовать что-либо осталось недолго. Сейчас он закончит с сестрой Магдаленой и... Найдет беглая послушница Эмма из рода Фицалан свое последнее пристанище здесь, откуда с таким удовольствием сбежала. Нужно сосредоточиться, осознать, как вернуться туда, в темную и теплую комнату, под одеяло, в уют объятий и безопасность. Но... как это сделать, если мысли ворочаются вяло и неохотно, не послушны, как и тело?
- ...не то. Святость, но...
Кровь, стекая с тела, доходила до линий нижней пентаграммы и взлетала вверх, отчего лучи на миг вспыхивали ярче. Сестра Магдалена ещё дышала, но уже едва заметно. И её раны, которых стало ещё больше, не затягивались.
Угасает. Она уже угасает. Уже не испытывает ни боли, ни страха, ни ненависти. Лишь сияющее серебром умиротворение умирающей. Скоро все закончится и отправится Магдалена к тому, Кому обещалась при постриге. Впрочем, сейчас, когда от жизни сестры-вышивальщицы зависела жизнь самой Эммы, девушка могла только желать долгих и долгих лет монахине. Жадно следя за каждым вздохом страдалицы, девушка лихорадочно размышляла. Тело все еще не слушалось, но руки и пальцы уже чувствовались.
- ... что-то другое... так и не смог в те чёртовы врата. Камни и камни. Воздух. Нужно... - к счастью, мужчина, погружённый в собственные мысли, пока не заметил, что Эмма очнулась.
Размытый сапог ударил в пол, и от него кругами разошлись волны страха.
Нет, камни определенно не нужно слушать. Кто бы мог подумать, в монастыре - и такой трусливый пол. И это здесь, где каждый камень пропитан потом и кровью таких, как она, бывшая послушница Эмма. Госпожа Берилл, ведьма и лекарка, спутница михаилита...И, пожалуй, на этом сейчас и остановимся...
Прямо перед глазами Эммы лежала узловатая трость сестры Магдалены, кончик которой был испачкан в чём-то белом. За ней, у одного из лучей пентаграммы, на полу было тщательно выписано имя. Уриэль. Не раздумывая слишком долго, лишь убедившись, что мужчина отвернулся, девушка схватила клюку, знакомую до боли в спине и пальцах, и махнула ею, стараясь зацепить нагромождение свечей, карт и прочего, что составляло пентаграмму. Движение получилось неловким, но Эмме удалось сбить одну из карт и даже мазнуть концом трости по меловым линиям внешнего обвода пентаграммы. В сторону со звяканьем покатился какой-то пузырёк. Дальше всё случилось одновременно. Сестра Магдалена тяжело упала на пол. Коснувшись камней, она уже не дышала, но открытые глаза монахини смотрели прямо на Эмму. Мужчина, резко обернувшись, что-то крикнул, его слова утонули в давящем шелесте высвободившейся силы, которую пентаграмма уже не могла ни собирать, ни сдерживать. Смерть ударила в стены и потолок, расплескалась брызгами. Воздух пошёл рябью, как над водой в жаркий день, и мужчина, кинувшись к Эмме, натолкнулся на одну из таких волн и отлетел назад.
- Дура! Ты даже не понимаешь, что!..
В комнату через открытую дверь и стены волной хлынул белёсый туман.
Эмма с трудом, опираясь на трость, поднялась на ноги. Пошатываясь, отошла к столу аббатисы и оперлась на него. В прошлый раз ворота были заключены между двух камней. Но в кабинете матери-настоятельницы не было даже окна, не было вообще ничего, что могло бы напоминать врата. Кроме, пожалуй, дверей и пентаграммы. В пентаграмму лезть не хотелось до жути. Но... Что, если она сама - и врата, и ключ одновременно? Как в тех, старых сказках, что читала нянюшка на ночь? Где в жутком и заманчивом переплетении возникали то холмы фэйри, то вороны, то прекрасные принцессы. Жаль, она их почти не запомнила, слишком мала была, но... "Лишь стоит вспомнить, что забыл дома и пожелать вернуться к этому всей душой - и чары бессильны. Холм тотчас же откроется и вернешься домой". Дома у Эммы никогда не было. Ни поместье Фицаланов, ни монастырь она не могла назвать своим домом. Но вот на постоялом дворе она действительно кое-что забыла. Платье глейстиг. Его подарок. Его забота и его проклятие. Проклятие, кстати, тоже осталось там же. А еще оставался он... Девушка уставилась на туман, приближающийся к ней, вцепилась руками в трость и то ли мысленно, то ли вслух, закричала... Пространство и время не раскрылись как в сказках, только к крику добавился мерный речитатив на латыни, раздавшийся из-за пентаграммы. Туман медленно двигался вперёд, обтекая странные полотна воздуха, которые продолжали светиться даже в тусклой дымке. Клок серого тумана обернулся когтистой лапой и выбил трость у девушки из рук. Отшатнувшись, Эмма задела рукой чернильницу, и - провалилась вниз, прямо в камень, который больше не был камнем.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

В комнате было темно и тихо - совсем так, как грезилось в этом странном сне. Безмятежно посапывал Раймон, вольготно раскинувшись на кровати.
Девушка осторожно села и, стараясь не разбудить воина, выбралась из-под одеяла. Отвар заманихи, приготовленный с вечера, остывал на столе в глиняной кружке. Эмма залпом выпила его, скривившись от терпкой горечи, и потянула сумку. Заветный мешочек с травами перекочевал на стол, и в кржуку щедро посыпались пустырник, душица и валериана вперемешку. Что, во имя всех святых, с ней творится? Откуда эти странные, эти живые сны? После которых на пальцах возникают порезы, как сейчас? Никогда прежде она такого не испытывала, да и, признаться, испытывать больше не хотела. Если все это - последствия ее дара, то к чертям его, чтобы не говорили. Беглая послушница зябко поежилась, ее знобило. Комната казалась холодной, несмотря на вновь разожженный камин и быстро вскипевший от раскаленной кочерги отвар. Девушка поджала под себя ноги, затихла, сидя в кресле. Сестра Магдалена... Что, если она и в самом деле умерла,жестоко замученная этим страшным человеком, а Эмма всего лишь уловила отголосок ее страданий? Конечно,никто не заслуживал такой страшной кончины, даже мать-вышивальщица, но жаль ее не было. Не получалось жалеть, слишком страшно, слишком больно было от собственной беспомощности. Слишком близко она сегодня видела собственную смерть. Так близко, что могла потрогать рукой подол рясы. Девушка отхлебнула горького, вяжущего язык отвара, потерла ноющий ушибом бокre, снова глянула на кровоточащие порезы на пальцах и тихо заплакала. Все же, это был не сон...
Из-за её плеча протянулась рука и забрала чашку. Неслышно подошедший михаилит понюхал отвар, скривился и отставил его подальше. Поднял Эмму на ноги, прижимая к себе.
- Что случилось? - затем он опустил взгляд на руку девушки и нахмурился. Из глаз мгновенно исчезла сонливость. - И как? Кто-то из слуг посмел? Владелец?.. - последнее слово прозвучало с сомнением. Хозяин постоялого дворе никак не походил на человека, который станет обижать гостей.
- Мне снова приснился кошмар, - всхлипывая, начала говорить Эмма. - Но, кажется, это вовсе не сны! Кажется, это все на самом деле происходит!
Сейчас она казалась удивительно маленькой и жалкой. Не было ни беглой послушницы, ни госпожи Берилл, ни спокойной и хладнокровной Эммы. Была лишь обиженная, напуганная девчушка, кривящаяся от боли и прижимающаяся в поисках защиты к Раймону. Довольно-таки продолжительное время она так и стояла, вжавшись в михаилита, не пытаясь даже утереть слезы. Слушала его тишину и биение сердца, чувствовала его тепло и руки. И неожиданно осознала, что ей спокойно.
- Я снова была в монастыре, у гобелена с Архистратигом. - Девушка заговорила нервно, подрагивающим голосом, но уже без слез. - И вокруг меня стоял туман, такой густой, что было видно только на три шага, не больше. В нем копошились призрачные твари и в одной из них я совершенно точно узнала анку! И еще там был священник. Он мучил сестру Магдалену, висящую высоко над пентаграммой. Жестоко мучил, при этом она оставалась жива, а ее раны затягивались. Ох, Раймон, он такой страшный! С виду - самый обычный, с толпой смешается - и не найдешь. Но его чувства... Ни ненависти, ни злости. Только расчет и любознательность. И он будто притягивает тварей к себе!
Она замолчала, закусив губу, и внимательно осмотрела многострадальную руку. Порезы не были глубокими, но выглядели неприятно, рваные края неряшливо топорщились.
- Шрамы будут, - посетовала девушка скорее самой себе, чем михаилиту.
Переход от плачущего ребенка к лекарке, от лекарки - к заботящейся о своей внешности барышне оказался разительным даже для нее самой. Эмма утерла слезы и робко улыбнулась.
- Шрамы не беда, - отмахнулся михаилит с практичным безразличием человека, для которого повреждения на шкуре были нормой жизни. - А вот если оно настоящее, значит, происходит не само. Я бы с удовольствием перевидался с этим твоим страшилой... - он помедлил, но тут же поморщился. - Подумал было, что стоит вернуться в аббатство и проверить, но слишком далеко. Если ты видела то, что уже случилось - ни за что не успеть.
- И он говорил со мной... Спрашивал, почему я оказалась там и как мне это удается. Если бы я сама знала... - Эмма глубоко и с грустью вздохнула, не слыша и не желая слышать замечания об аббатстве, - а затем прикоснулся ко мне, и я лишилась чувств. А когда очнулась, то лежала на полу в кабинете аббатисы, совсем рядом со мной была пентаграмма и трость сестры Магдалены. А этот священник все бормотал и бормотал что-то о дверях и вратах. Мне показалось обидным умереть, ничем не досадив этому... злыдню. Но что я могла? Только прервать обряд. И тогда я взяла трость и нарушила пентаграмму... Ох, что тогда началось! - Девушка резко развела ладони, изображая взрыв. - Туман повалил клубами в кабинет, из него вырвалась тварь, выбила когтями у меняклюку из рук. А я все это время думала о тебе... И провалилась сквозь пол.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

Раймон, который в это время искал полотно и мазь, чтобы замотать пальцы, оглянулся и покачал головой.
- Ты разрушила пентаграмму во время ритуала на крови? Молодец. Опасная женщина. Буду приносить в жертву - напомни предварительно связать и положить подальше, - вернувшись к столу, он смочил ткань и начал протирать царапины, некоторые из которых до сих пор сочились кровью. - Говоришь, прикоснулся - и всё? Магия, да похоже на целительскую. Но второй раз, и началось с глейстиг же... И становится опаснее. С этим нужно что-то делать. Среди призраков твоих этого... священника не было?
Эмма задумалась, морщась от боли и шипя, когда ткань соприкасалась с порезами.
- Мне кажется, - тихо призналась она, - что та собака и была им. Сейчас понимаю, что глаза у них - одинаковые.
- Священник-собака? И выходит, что они - не друзья, но нам с этого толку нет, пока не получится... скажем, объясниться в других условиях, - на последних словах из голоса михаилита почти пропали эмоции. - Значит, задача прежняя - найти, только информации стало больше. У этого "самого обычного" хотя бы есть лицо. И, может, даже, орден, если только тот облик - не случай.
Наблюдая за точными и ловкими движениями Раймона, бинтующего ей руку, девушка невольно улыбнулась. Ну что ж, теперь они поменялись местами, хотя, видит Бог, не желала она этого. И змеевик понадобился раньше, чем предполагалось. Эмма коснулась здоровой рукой щеки воина, улыбаясь ласково и благодарно.
- Спасибо тебе, - тихо и смущенно начала она, но почти сразу изменила тон на серьезный, - но отвар ты, право, зря отнял. Если только сам не решил его употребить.
Раймон пожал плечами.
- А он не слишком крепкий? Я не травник, но по горечи доза великовата даже для меня.
- Зато быстро принесет забвение. - В голосе девушки прозвучали все оттенки горечи, приписываемой отвару. - И тебе не придется возиться с некой излишне впечатлительной девицей.
- А... - Раймон взял кружку и поболтал мутный настой, который успел уже остыть, но в запахе, казалось, только прибавил. - Значит, дело в этом? Чтобы мне не пришлось возиться?
Девушка опасливо кивнула, с недоверием следя за рукой михаилита. Несмотря на это, увернуться она не успела. Эмма с визгом закрыла лицо руками, оберегая от терпко пахнущего отвара и ошметьев травы, а когда отвела их, то взгляд, потемневший от злости, не обещал ничего хорошего Раймону. Она слепо нащупала пустой кубок, забытый на столе магистром, и молча швырнула его в михаилита. Следом полетела подушка из кресла. Успеха это не принесло. Кубок пролетел мимо, а подушку гадко улыбающийся михаилит поймал и положил рядом. Не обнаружив больше ничего подходящего под рукой, девушка принялась озираться в поисках снарядов. Мешочек с травами бросать было жалко, а до второго кубка она не дотягивалась. "Волосы теперь придется мыть долго", - обреченно подумалось ей.
- Вот теперь я вижу, что отвар действительно полезен, - в голосе Раймона звучало глубокое удовлетворение. - Твоя правда. Совсем другое дело.
Эмма молча глянула в ответ, покосилась на оставшийся кубок и, глубоко вздохнув, направилась к тазу с водой. В конце концов, михаилиту теперь дня три обонять от ее волос запах валерианы, столь милый сердцу котов. И страх, и обреченность, и ярость отступили, будто их и не было. И, как всегда бывает после сильного волнения, на смену им пришли облегчение и сонливость.
- Значит, считаем себя обузой, - Раймон встал, поднял брошенный кубок и поставил обратно на стол. - Самоуничижаемся так, что мать-настоятельница была бы в полном восторге. Мне же, определённо, злость нравится куда больше. Даже если ты по какой-то причине считаешь, что до тебя никому вокруг нет никакого дела, она помогает... ну вот хоть кидаться кубками. Хотя, видит Бог, я даже представить не могу, что в последние дни могло привести к такому выводу.
- Прости, - лица склонившейся над тазом девушки не было видно из-за копны волос, но в голосе звучало искреннее раскаяние. - Я не права, знаю. Но... - рассудив, что лучше не уточнять нечто вроде "я не знаю, как благодарить за то, что делаешь для меня", Эмма замолчала и некоторое время сосредоточенно выбирала листья и черешки из прядей. - Прости, если сможешь.
- Ага. Надо будет поговорить с Бойдом про эти врата или ещё что. Кому знать, как ни ему... - михаилит громко зевнул, а потом неожиданно фыркнул. - У всего есть плюсы. Теперь можно будет говорить, что одно присутствие лекарки и травницы - успокаивает.
- Поспать не получится, - мстительно заметила беглая послушница в ответ на зевок, - пока всю траву не уберу. Буду грохотать тазом, злобно ворчать, а если еще и волосы пятнами прокрасятся... Лучше помог бы. Заодно и... успокоишься.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

29 декабря. Кентрбери. Утро.

Назвать аббатство святого Августина впечатляющим мог только глупец. Оно было величественно-изысканным, изящным, точно мавританская шкатулка для благовоний. Высокие, стройные башни, пронзающие небо плавно и грациозно перетекали в мощное эхо нижних аркад. Своды поддерживались стрельчатыми арками, опирающимися узкие колонны, отчего возникало ощущение необыкновенной легкости аббатства, его воздушности и невесомости, усиливающееся светом, проникающим через множество огромных окон. Фасады трансептов, украшенные круглыми окнами с витражами, усиливали сходство монастыря с дорогим колье на шее королевы. Оно и выглядело королевским дворцом: настолько богато украшенное ажурными арками, гобеленами, статуями и резной мебелью, что деловито снующие повсюду приветливые бенедиктинцы казались лишними и неуместными.
Встречающий гостей монастыря брат Филипп, круглый, добродушный, весь какой-то мягкий и уютный, принял Раймона и Эмму радушно. Поклонился вежливо, но не роняя достоинства, и жестом пригласил следовать за ним.
- Мы всегда рады гостям, милорд, - просвещал он, плавно разводя руками, - красоты нашего монастыря нельзя прятать от мира! Скоро у нас обедня будет. Вы и миледи ведь ради нее приехали?
Эмма, остаток ночи распутывавшая волосы под язвительно-назидательные замечания Раймона, от этого вопроса вздрогнула, умоляюще взглянула на михаилита и нахмурила брови, демонстрируя явное нежелание слушать обедню.
- Как вы замечательно сказали, - подхватил Раймон, игнорируя последний вопрос. Обедня сегодня его привлекала не больше, чем Эмму. Не то чтобы они не нуждались в наставлениях, но михаилит подозревал, что Роберт Бойд справится с этим лучше. Как минимум, будет точнее. - Про красоты монастыря и про привлечение гостей, угодное Господу. Так вышло, святой отец, что мы с миледи интересуемся старинными гобеленами. В аббатстве Бермондси мы, с разрешения матери-настоятельницы, отыскали гобелен с вытканным на нём королём Альфредом и его братьями. Интересная работа, но неполная. И говорят, что вторая часть его хранится именно здесь. Мы были бы очень признательны за возможность оценить эту работу из вашего собрания.
- Конечно же, у нас хранится вторая часть этого триптиха, - монах радостно всплеснул руками и посеменил по светлой галерее, маня за собой гостей, - я покажу вам, его как раз подняли из хранилища, чтобы гости могли любоваться им, прошу вас, прошу сюда.
Огромная, светлая комната, где были бережно разложены гобелены, ничем не напоминала помещение в обители святой Марии Магдалины. Радостные, чистые тона прослеживались и в вымытых окнах, витражи которых изображали пасторальные сцены, и в светлых деревянных полах, и в тихом пении монахов, работающих в углу с картинами.
- Вот он, на станке лежит, - указал монах на одну из стоек в центре комнаты, - расправляется.
Ткань, действительно, расправлялась, и это оказалось гораздо проще, чем в аббатстве Бермондси. Расправив гобелен, Раймон отступил на шаг, чтобы легче было оглядеть картину целиком. В центре, без сомнения, был изображен Альфред Великий, поскольку в чертах светловолосого юноши угадывался мальчик из Бермондси. Одетый в светло-зеленую и голубую одежду, он одной рукой держал под уздцы светло-серую лошадь, другую - простирал к черноволосой деве, опустившейся на одно колено перед ним. Девушка, одетая в пышное красное платье, с венком из роз на голове, протягивала Альфреду корону. Над головой ее вились три ворона, держащие надпись "Немайн Фи". Под ногами персонажей гобелена раскинулся ковер ярко-зеленой, изумрудной травы, а сами они расположились на фоне зеленых же холмов, между которыми виднеются очертания Глостерского собора. На мгновение Раймону показалось, что дева на гобелене повернула к нему лицо, будто бы приподнялась над плоскостью ткани и... улыбнулась медленно и зазывно. Раймон улыбаться в ответ не стал. Слишком много и неприятно в жизни стало и воронов, и их госпожи. Изображение, впрочем, почти сразу замерло, но ни подходить к нему, ни трогать ткань ему не хотелось.
- Немайн... фи. Злая, отрава? - михаилит фыркнул. - С таким представлением на месте Альфреда я бы дважды подумал, стоит ли что-то брать. Хотя, наверное, в той ситуации вороны не были столь же любезны.
Эмма, явно не заметившая ничего необычного, аккуратно, кончиками пальцев, ласкающим движением провела по полотну, задержавшись на соборе, и недоуменно нахмурилась.
- Не пойму, - заговорила она, - гобелен полностью тканый, но вот этот собор... Он вышит прямо поверх тканого полотна. Именно вышит, тройным шотландским узлом. Рука на нем спотыкается. А женщина - это Morgan La Fay, - девушка ненароком выдала приличное французское произношение, - ее именно так изображают на гобеленах. Чаще всего - в сценах смерти короля Артура. Для чего она здесь, да еще и с такой подписью - не знаю. Но общие цвета - это возрождение и исцеление. И эти холмы - ирландские. Их надлежит вышивать именно так, не иначе. Это канон, понимаешь?
Травница еще раз погладила пальцем собор и озадаченно замолчала. Написанное на лице явное недоумение только подчеркивало то упорство, с которым она пыталась подцепить хоть нитку из изображения храма. Вороны на изображении начали медленно кружиться, будто гоняясь друг за другом. Круг их неторопливо, но неуклонно расширялся, чуть сдвигаясь в направлении руки увлеченной гобеленом Эммы. Раймон взял девушку за руку и отвёл подальше, не переставая наблюдать за изображением. Краски начали расплываться перед глазами, и только вороны становились всё чернее, всё более живыми, пока...

[Leomhann >>>]

С Спектром

Сапоги тонут в мягкой земле, сменившей каменные плиты монастырского пола. Душно. Очень душно. И нет больше ощущения локтя Эммы под пальцами. Солнце слепит так, будто бы лето - и не английское вовсе. Скорее напоминает рассказы о Палестине, хотя Раймон и не может сравнить - он не помнит не то что пустыни Востока, а даже тепло долин Луары. Горизонт скрыт за высокими, покрытыми лесом холмами, а вся долина и распадки между ними - в жесткой, блестящей траве, густо пронизанной фиолетовыми стрелами ирисов и странных, золотых лилий-звездочек на тонких стебельках. Озерцо невдалеке сплошь затянуто темными, большими, широко-округлыми, глянцевыми листьями и огромными розовыми цветами, колышущимися на высоких, похожих на канаты, стеблях. Горячий, влажный ветер, кажется, обдувает со всех сторон одновременно, ласково ворошит волосы, касается щек и уносится прочь, играть с цветами на озере, отчего те бело-розовым облаком склоняются прямо к черной воде. Заметив присутствие чужака, с глади воды вспархивает белоснежная цапля и лениво распластывается в безоблачной синеве резной, ажурной игрушкой, изысканным украшением.Раймон вскидывает голову ей вслед, невольно ожидая увидеть там же воронов, но небеса чисты.
Покачав головой, он думает о том, что без двойного кошмара Эммы Фицалан принять происходящее было бы куда сложнее. А так... михаилит проверяет меч: лезвие выходит из выложенных изнутри шерстью ножен ничуть не хуже, чем утром. Но вот призыв к магии, этот взгляд внутрь, в сердцевину огня, не приносит ничего, и он хмурится, в очередной раз жалея о тех иллюзиях для развлечения послушницы... нет. Не жалея. Просто придётся обойтись. К тому же, пока что он не видит никакой угрозы. Или цели, хоть чего-то, похожего на способ вернуться. На врата, о которых говорил священник во сне Эммы. Он пожимает плечами и ещё некоторое время терпеливо стоит там, прикрыв глаза от палящего солнца. До холмов далеко, и в долине, насколько видит глаз, нет ничего живого, кроме цапли. И нет воды, кроме как в чёрном, подобно воронову крылу, озере. Приняв решение, он медленно, заново привыкая к высокой траве после долгих месяцев зимы, идёт к озеру.
Затянутая ряской вода отдаёт болотом, и Раймон колеблется. Здесь жарко, но ему ещё не настолько хочется пить. К тому же - это привлекает внимание сразу, - зыбкая дымка полуденного марева рассеивается и где-то там, на границе поляны, у холмов становится виден большой дуб. Он далеко, дальше, чем может увидеть глаз михаилита, но различается отчетливо. Видны и резные, блестящие на солнце листья, и узловатые ветви, и морщины коры. И расщелина в стволе. И видно, что в расщелине этой затаилась прохлада, что в ней блаженно темно, уютно. Что в ней - покой. Виден даже блеск глаз ворона, сидящего на далеко отставленной, уродливо искривленной ветке. И всё же - далеко. Вспоминая о том, что вокруг - сон, Раймон с улыбкой пробует представить, как переносится к этому тенистому дубу, к прохладе его ветвей и листвы. Ничего не происходит. Михаилит без особенного сожаления пожимает плечами. Он ещё раз прикидывает, не стоит ли напиться впрок, но решает обойтись без этого. Слишком многие сказки предупреждают о том, что не стоит ничего есть в тех местах, что кажутся сном, но могут быть настоящими. И он не торопясь идёт к дереву. Неожиданная преграда возникает там, где ирисы образуют некое подобие кольца. Воздух над цветами кажется настолько плотным, что Раймон буквально наталкивается на него, с усилием проваливаясь в эту невидимую стену. И - оказывается снова у озера.
Вторая попытка заканчивается тем же, и скосить ирисы не удаётся тоже: лезвие на удивление вязнет в зелени, словно его и не точили. И, казалось, сами цветы и трава сопротивляются, цепляются за сталь. Раймон отступает и пробует соседний круг, составленный из жёлтых цветов. Этот переносит его ближе к цели, но тут же отбрасывает снова. Даже не пытаясь подавить нахлынувшее раздражение, михаилит пробует снова, следующее жёлтое кольцо. Потом следующее. Он даже не жалеет о том, что нельзя взглянуть на долину глазами цапли: цветы рисуют какой-то узор, но явно слишком отличный от того, что Раймону привычно. Без толку, понять решение это не помогло бы. И на третий раз он, наконец, после двух перемещений, оказывается рядом с дубом.
Здесь также душно, как и везде. Утоптанная красная почва пышет жаром, ее не остужает даже веселый, прозрачный ключ, бьющий у корней. Звенящую тишину разбавляет далекое похрюкивание свиньи, ей отвечают веселыми визгами поросята. Ветер играет с кожей, прибитой к дубу. Просушенной до звона, но вполне узнаваемой. Человеческой. Ворон косится со своей ветки, рассматривает Раймона то одним, то другим глазом, охорашивается, роняет черное, глянцевое перо. Его подхватывает ветер, кружит, относит к границе ирисов. Перо падает в одно из колец и, кажется, что остается там. Но стоит отвести взгляд на мгновение, как оно выбрасывает черные, длинные усы, подобно вьюну. Усы стремительно растут вверх, сплетаются плотно, ткут кокон. Еще мгновение, равное удару сердца. Ветер налетает, приносит запах ирисов, напоминающий об Эмме, касается кокона, и тот медленно начинает осыпаться, черным пеплом прикрывая зелень травы. Расселина оказывается пустой, но Раймон всё равно отходит чуть в сторону, чтобы не оставлять её за спиной, и продолжает наблюдать за вороньими играми - а что это игры, он уже не сомневается.
Фламберг видит самого себя - и одновременно чужака. Второй Раймон похож на него, как капля от капли, но неуловимо отличен. Он улыбается - широко и открыто, смотрит - ясно и доверчиво. Он светел так, как светел может быть истинный рыцарь. Ветер налетает снова, запутывается в плащах обоих воинов и в этот краткий миг взгляды встречаются. Двойник снова улыбается, но улыбка полна торжества. Поднимает руку и показывает запястье с браслетом из светло-русых, почти золотых волос, так похожих на волосы Эммы. Фламберг улыбается в ответ и машет двойнику, предлагая подойти ближе. Тот отрицательно качает головой в ответ, но выходит из почерневших теперь цветов. Желтые лилии вспыхивают и стремительно увядают. Теперь антипода светлым не назовешь. Тьма окутывает его, точно доспехом, трепещет за спиной плащом. Второй Раймон поднимает голову и толкает воздух знакомым движением руки, одновременно вытаскивая меч.

[Spectre28 >>>]

с Леокатой

Тело Раймона реагирует само, уходя от волны огня полным вольтом. Расстояние ещё слишком велико и для огня, и даже для того, чтобы доставать меч. Двойник слишком торопится, и это хорошо. Зато он и сам чувствует возвращение магии, но пока что сдерживается, хотя ему очень хочется сжечь и ворона, и кожу, и дуб. Но пока что прямая угроза - только одна, а до остального время ещё дойдёт. Клинок слабо шипит, выходя из ножен, и Раймон идёт вперёд, к двойнику, по небольшой дуге.
Противник улыбается ехидно и не спеша сокращает расстояние.
- Я - это ты. Все самое светлое, - финт-накидуха в плечо, - все самое темное. Тебе не победить самого себя.
На левой руке двойника мерцает щит. И это - еще одно отличие, в числе прочих. Течение времени ощутимо замедляется, воздух становится вязким, как масло. Времени - иронично - жалеть о том, что сам он никогда не любил это чёртово заклинание, не остаётся. Но, если двойник не врал, то оно не продержится и нескольких секунд. Даже при том, что отражение движется вдвое быстрее, Раймон успевает скруткой тела отклониться достаточно, чтобы клинок прошёл над плечом. Одновременно - медленно, слишком медленно - левая рука двинулась вверх, и вспыхнуло пламя. Антипод подсадом пытается уйти, но не успевает. Вспыхивает плащ, и огонь будто бы растапливает время. Противник с чертыханием рвет завязки, отбрасывая горящую тяжелую ткань и чуть отступает назад. Улыбается - снова открыто и ясно. И тут же наносит поземный удар справа. Раймон не уворачивается. Просто клинок - такой же, как у него самого, но и другой - отлетает в сторону перед подставленной раскрытой ладонью, а Фламберг в выпаде выбрасывает меч вперёд: в отличие от двойника, ему ничуть не хочется играть в непонятные игры. Сопротивление при ударе такое же, как если бы он ударил человека. И умирает двойник так же, выгибаясь и скребя каблуками землю. Во рту вскипает алая пена. Раймон на всякий случай откидывает меч подальше и срезает с руки двойника браслет. Он действительно выглядит так, словно сплетён из волос беглой послушницы. Фламберг некоторое время разглядывает его, а потом горящие пряди падают на землю. Он усмехается.
- Светлое, тёмное. Главное - у кого настоящая Эмма, а не эти поделки, - так себе эпитафия, но сойдёт.
Он глубоко вдыхает пряный горячий воздух и оборачивается к ворону:
- И что дальше? - голос звучит нетерпеливо. - Вам что-то нужно - так давайте, говорите.
Ветер, кажется, становится еще горячее. Он уже не ласкает, а обжигает, невнятно шепчет что-то низким женским голосом, обещает и угрожает одновременно. Убаюкивает и соблазняет. Фламберг ждёт.
На берегу озера, среди скопления ирисов и лилий, возникает, точно по хлопку в ладоши, высокая женская фигура в красном платье. Но даже отсюда Раймону видно, что незнакомка хороша собой, черноволоса и в руке держит ветвь омелы.
Женщина, улыбаясь карминовыми губами, приближается быстро и резко, иглой сквозь ткань проваливаясь в плотный от жара и духоты воздух. И чем ближе становится она, чем четче различаются ровные белые зубы, обнаженные улыбкой, и ярко-зеленые глаза на точеном высокоскулом лице, тем больше Раймон погружается в негу и леность, мешающие шевелиться и даже мыслить. Слишком похоже на глейстиг с их ядом. Но ветра здесь дуют так, что не встать спиной. Раймон с трудом прижимает пальцы к левой руке и вспышка боли от ожога прочищает голову, возвращая и ясность мысли, и злость.
Дева в красном возникает в трех шагах от Раймона. На изящной белой шее блестит ожерелье с полумесяцем. Она уже не улыбается и не говорит, просто зыбко, подобно полуденному мареву, колеблется в траве. Ворон слетает с ветки дерева и садится на протянутую руку, будто сокол.
- Госпожа, - в такой ситуации, после подобной прелюдии у Раймона нет настроения на куртуазности, но он всё же наклоняет голову.
Немайн - осознание имени приходит само, будто его вложили в голову - медленно кланяется в ответ и протягивает омелу.
Раймон вытирает лоб, но рукав остаётся сухим: вокруг так жарко, что пот тут же испаряется. Желания брать хоть что-то из рук красной женщины у него нет. Тем более - омелу. Он отступает на шаг, и качает головой.
- Фламберг! - Встревоженный голос Эммы зазвенел в высоте перепуганным жаворонком, овеял прохладным бризом. - Что с тобой?
Женщина, заслышав это, зашипела, ощерясь злым и голодным дахутом. Стройное тело распласталось в прыжке, но было ясно, что она не дотянется. Поляна и холмы начали таять перед глазами, а щеки и края губ коснулись несмело губы беглой послушницы. Раймона подхватило волной этого голоса, повлекло. Плотный воздух лопнул, тихо звеня, осыпался осколками. И за мгновение до того, как открыть глаза, михаилит увидел, будто с высоты, и комнату с гобеленами, и себя, сидящего спиной к стене, и встревоженную Эмму на коленях рядом.

[Leomhann >>>]

Со Спектром

- Фламберг! - девушка мягко, но настойчиво теребила кончики ушей михаилита, растирая их. - Что с тобой? Ты меня слышишь?
- Да, - собственный голос казался чужим, словно его и в самом деле драл пустынный ветер. - Чёрт. Надолго я?
- С полчаса. - Девушка с сочувствием погладила Раймона по плечу. - Признаться, я не сразу поняла, что происходит. Смотрела на гобелен, ты держал меня, не говорил ничего. Но ты всегда... невозмутимый. Дело случая, я просто повернулась к тебе и слегка опешила. Если бы ты не дышал и не моргал, можно было б подумать, что у тебя обморок. А потом ты начал падать. Даже не знаю, как я смогла оттащить тебя к стене. Съешь ложку меда?
На полу у коленей Эммы стояла плошка с белым, засахаренным медом, пахнущим цветами и летом. И большая глиняная кружка с водой.
- Спасибо. За всё. Но - нет, - от упоминания мёда Раймона передёрнуло, хотя он сам не понял, отчего. Возможно, от цветочного запаха, или... просто от чего-то. Но от сладкого он отказался. Тело слушалось, и он встал, оглядываясь вокруг. Гобелен выглядел просто гобеленом, узор не пытался шевелиться. Изменилось и ещё кое-что.
- А где монах?
- После обморока обязательно нужно съесть сладкое, - назидательно проворчала травница и тоже поднялась на ноги, - монахи все ушли. Кажется, король решил почтить обедню своим присутствием. Я не вникала. Не до того было.
Девушка вздохнула с облегчением и радостно улыбнулась. Удивительно было, как через столько веков и поколений в ней проявлялась саксонская кровь. В нежном румянце, подчеркивающем белоснежную кожу, ясных серо-голубых глазах, в величавой посадке головы легко угадывалась сейчас одна из тех дев, что сопровождали воинов и в битве, и в посмертии. Она вообще очень сильно изменилась с тех пор, как покинула обитель. Уже не была похожа на того серого воробышка, ежащегося от мороза и неизбежности наказания на монастырском дворе. И, определенно, стала смелее. Прежняя Эмма ни за что бы не позволила себе даже этот быстрый и легкий поцелуй, запечатленный на губах михаилита.
- Слишком много там было цветов, в этом... сне, - проворчал михаилит и, вспомнив браслет, на всякий случай внимательно осмотрел волосы Эммы. Те выглядели обычно. Впрочем, отсутствие пряди-другой в густых волосах он скорее всего и не заметил бы. Раймон повернулся обратно к гобелену. Тело, всё ещё не отошедшее от драки и ощущения угрозы, буквально ныло, требуя действия. - Обедня, значит, время есть. Ты говорила, что собор вышит позже? Его можно как-то спороть?
- Сон? - Девушка недоуменно взглянула на михаилита, явно одержимая роем вопросов. - Спороть можно, конечно. Нужно тонкое и острое лезвие, и я даже подклад гобелена отпорю, если нужно.
- Сны, обмороки... кажется, родня твоим кошмарам, - Раймон взялся было за пояс, но на месте кинжала нашёл только пустоту и даже прищёлкнул языком от разочарования. - А если выжечь? Аккуратно?
- Если только очень аккуратно, - рассеянно согласилась Эмма. - Нитки льняные, хорошо горят. Как ты вышел оттуда?
Вопрос, кажется, волновал травницу гораздо больше, нежели вышивка на гобелене.
- Да бес его знает. Сделал шаг, услышал твой голос - и вернулся. Получается, что ты и вытащила. И очень вовремя. - он усмехнулся. - Кажется, Немайн была очень расстроена, и я сомневаюсь, что смог бы её убить...
- Однажды кто-то из нас не сможет вернуться, - Эмма говорила тихо, но страха в голосе не было. Только упорство и какая-то отчаянная отвага, - вряд ли они, кто бы они не были, эти древние боги, отступятся. Жаль, что ты ее не убил.
- Мне тоже жаль, - признал Раймон. Под льющимся с пальцев оранжевым светом шитьё скручивалось чёрным и таяло, открывая первоначальный слой толстой ткани. - Хотя я не думаю, что меня там хотели убить, скорее, напомнить ещё раз. Словно того идиотского импа было мало. Но одного... кого-то я там убил, - он поморщился. - Не то чтобы это что-то решало, да и, может, оживёт... - за выжжеными нитями проступал образ святого Патрика, поднявшего руку на Морриган в повелительном жесте. - Но было приятно, ничего не скажу. Твою пентаграмму, думаю, тоже нескоро забудут. И всё же ты права - не отступятся. Но кроме твоих призраков все прочие, кажется, действуют и в нашем мире.