Город светлячков, тем, кто не видит снов

[Черон >>>]

Процедура взятия импресарио под стражу тем временем приостановилась - люди из толпы сначала осторожно, готовые в любой момент отступить, подходили к оставшемуся в стороне спящему миму, прикасались к его безвольно повисшим рукам, трепали за плечо, пытались что-то сказать, привлечь его внимание - бесполезно. Он существовал в своем водном мире, каким-то образом поддерживающем его в вертикальном положении, не давая упасть - и все попытки дотянуться были для него столь же эфемерными, как попытки теней по ту сторону аквариумного стекла схватить плавающую внутри рыбу.
Для полицейских такой поворот событий оказался не менее неожиданным, чем для посетителей "Повешенного" - они растерянно переглядывались, пытаясь понять, как следует поступить с неожиданным новым фигурантом дела, и не следует ли его забрать с собой.
- ...как ты это делаешь, парень? - кто-то первым сложил два и два, настороженно повернувшись в сторону молчаливо наблюдавшего за происходящим фокусника. - Ты можешь его разбудить?
Он вздрогнул, подняв голову, и зачем-то долго отыскивая в полутемной мешанине людей того, кто задал вопрос - а затем, встретившись с ним взглядом, медленно кивнул.
- Могу, - еще раз повторил он в почти абсолютной тишине, не нарушавшейся даже шелестом затаенных дыханий. - И не только его, - добавил он со значением, демонстративно указав приподнятым подбородком в сторону загородившего его от окружающий лейтенанта. Тот, немедленно уловив направление мыслей пленника, вскинул пистолет, недвусмысленно очерчивая им грань между зрителями и артистом:
- Он идет с нами, - еще раз повторил он с нажимом, на мгновение отвлекшись, и бросил через плечо несколько свистящих слов остальным - после чего запястья пленника наконец сковали жадно блеснувшими стальными ободами и толкнули его в объятия конвоира - почти в той же позе, в какой все еще оставалась в руках Феба Аннеке, пытаясь утихомирить взбесившийся маятник дыхания. - Никаких опасных для жизни представлений и прочих несанкционированных процедур. Этого мы тоже заберем - или можете отвести его в ближайший госпиталь...
- Черта с два, - прорычал какой-то здоровяк, заступивший дорогу отступавшей группе законников и успевший наполовину вытянуть из кобуры у пояса увесистый "монтенегрин". - Хотите урвать лекарство себе, ублюдки?..
- Я видел, что этот парень здесь делал! - поддержал его кто-то из стоявших рядом. - Если человек способен на такое, может и в самом деле...
Ропот одобрения, поднявшийся было за этой фразой, прервали резким и наименее эстетичным способом - лейтенант вскинул руку с оружием, без предупреждения выстрелив в потолок. Оглушающий грохот ударил по ушам, ломая грубую гармонию продолжающейся пьесы; пуля задела одну из люстр, на головы посыпались осколки и штукатурка, вокруг сбившейся в кучу полицейской группы мгновенно образовалось пустое пространство - люди отпрянули, падая, пригибаясь, торопясь уйти с переднего края, вползти обратно в человеческую стену.
Когда первая волна паники улеглась, полиция двинулась ко входу - образовав неровный круг, они ощетинились во все стороны оружием, толкая скованного Гробовщика и заставляя его перебирать ногами. В тишине, сопровождавшейся угрожающими звуками шороха железа о кожу - многие, почувствовав запах пороха, тянулись за собственными стволами - они прошли почти весь путь до входной двери. Коротко оглянувшись, первые двое нырнули наружу, затем подвели пленного...
И в краткий момент, двое оставшихся служителей закона на мгновение отвлеклись, выталкивая сопротивляющегося импресарио, кто-то из гостей бара, сидевший у стойки и не принимавший до этого участия в происходящем, коротко переглянулся со своим соседом, и фигуры у дверей так и не успели обернуться, еще раз оценив обстановку в зале - потому что два коротких, злых выстрела, проследовавших почти без паузы, одновременно, легко, невесомо коснулись их шеи и затылка.
Феб и все остальные услышали грохот двух разрядившихся подряд револьверов, казалось, через вечность после того как оба тела успели повалиться марионетками, которых наконец отпустили с натянутых нитей.
И сразу за этим наступила мгновенная, застывшая вне времени тишина. Не было еще никаких мыслей, паника не взломала замешательство замерших фигур, даже дыхание, казалось, прервалось – чтобы ворваться через секунду бешеным вихрем. Вместе с пониманием – сейчас начнется. Уже началось, проклятье.
Темная волна гула прянула со всех сторон – оглушая, сбивая с толку, сминая испуганное безмолвие, как лист бумаги. Где-то в толпе, среди таких же ошарашенных, оглушенных револьверным лаем людей, метнулся Грегори, громыхнул опрокинутый кем-то стул, дымный зал вскипел движением. Подхваченный этой волной, не рассуждая, не успев еще даже подумать о том, что случится в следующую минуту, Феб, не выпуская из рук вздрагивающей фигурки Аннеке, шарахнулся в сторону. Прочь, в тень, подальше от входа, и от дымного разреза, будто протянутого сквозь воздух выстрелами.
Безжалостно понимая – ни один темный угол не будет сейчас дальше по-настоящему.
Новые выстрелы резкими, злыми змеями отозвались в ушах; их было пять - монотонных, методичных, один за другим - как будто кто-то целился по мишени, а не по противнику, способному ответить тем же. Один из стрелков - Феб краем глаза заметил у него и его компаньона песчано-рыжие оттенки неброских, рабочих курток - широкими, размеренными шагами шагал в сторону входа, как будто следуя размеченному невидимым дирижером ритму, разряжая послушный револьвер на каждом такте. Один из полицейских снаружи, замешкавшись, рванулся было обратно - он натолкнулся на подставленную пулю прямо в дверях, захлебнувшись неожиданно вязким глотком воздуха и падая на подломившиеся колени. Второму, должно быть, хватило сообразительности побежать - его преследователь исчез в проеме, оттолкнув ногой дверь, украшенную несколькими рваными ранами, выгрызенными в дереве - и на какой-то томительно-долгий момент пьеса застыла на последнем такте перед завершением.
Пока последний одинокий, выверенный выстрел, не приглушенно вспоровший тишину улицы, не оборвал ее.
...они поняли это не сразу - солоновато-металлический запах крови был слишком силен, перед глазами все еще стояли застывшие, сломанные куклы и почти черные в тусклом освещении потеки, выплескивающиеся толчками на быстро пропитывающийся грязно-бурым пол. Темная волна, разметавшая людей по углам, заставившая забираться в укрытия, приживаться к стенам, раствориться в ней, перестать быть - отпускала их медленно, поочередно, не убирая своих сухих, холодных рук. На какой-то момент это напоминало нелепую детскую игру, где каждый, замерев, старался расслышать, чем звучит внезапно наступившая тишина - пытался понять, все ли кончилось, или это только затянувшийся контрапункт перед новой, еще более яростной интерлюдией.
Дверь жалобно скрипит, пропуская внутрь стрелка; спокойное, сосредоточенное лицо, глаза, которые не смотрят ни на кого в отдельности. Верзила с монтенегрином, опомнившись одним из первых, взводит свое железо голодным зрачком ему между глаз - но тот медленно поднимает пустые руки, останавливаясь и демонстрируя всем и каждому, что все закончилось, и что он не намерен сопротивляться. Барли, хозяин, опустевшим взглядом снова и снова смотрит на три тела у дверей его бара - последнее уже перестало вздрагивать, и теперь все больше напоминает какой-то нелепый куль тряпья, заставляя, должно быть, принять на веру утешительную мысль, что ничего страшного не произошло, что все, что потребуется - небольшая уборка после очередного бурного вечера... "Песчаный плащ" кладет руку ему на плечо и что-то негромко произносит, но тот не слушает - в его голове не помещается ничего за пределами небольшого участка пола, на котором уродливой мозаикой уложены три манекена. Виновника происшествия, злополучного импресарио не видно - должно быть, остался снаружи, если не попал под выстрел...
Аннеке, придя в себя, вдруг рванулась из хватки железных пальцев, потянув за собой Феба - что-то влекло ее к оставшимся в одиночестве сопровождающим фокусника, которые единственные остались не затронуты волной страха. Проигнорировав медленно покачивавшегося на полусогнутых ногах сомнамбулу, она подбежала ко второму, все еще укрытому с ног до головы в плотно перемотанные складки плаща, и вцепившись в свободный край, рванула на себя. Ткань затрещала; не рассчитав сил, Аннеке оторвала кривых размеров лоскут и, приглушенно выругавшись, заскребла ногтями по поверхности этого савана, пытаясь сорвать или распороть его - но тщетно. После нескольких бесплодных попыток, она в отчаянии огляделась, схватила с подвернувшегося стола нож - и неуверенно замерла, занеся руку, но не решаясь опустить лезвие. Она бросила взгляд на Феба.
- Помоги?.. - худая, бледная рука с ножом дрогнула, опасно напоминая другую, такую знакомую руку, чувствовавшую себя в обращении с этим предметом значительно уверенней. - Пожалуйста, ты же видишь, ему больно...
Он не видел. Не видел, не слышал, не чувствовал - но почему-то поверил ей на слово, и молча опустился рядом, перехватывая нож из ее рук. Посеребренная безделушка, таким можно разрезать отбивную, но вряд ли – вспороть несколько слоев плотной ткани; Феб отбросил его, даже не услышав звона металла, кувыркнувшегося по выложенному плиткой полу.
- Сейчас... Сейчас, - бормотал он непонятно кому: то ли взъерошенной, измученной Аннеке, то ли оплетенной ветошью кукле, то ли самому себе, высматривающему слабое место в тряпичном коконе.
Покрытые ржавой пылью флейты поддели несколько слоев, дернули с силой; ткань с хрустом разошлась, обнажая следующие пласты.
Взгляд его непрерывно пытался скользнуть назад, за спину, туда, где сломанными игрушками, лежали тела в полицейской форме; Феб усилием воли возвращал его обратно – к наслоениям матерчатых складок и спеленатой жертве.
Ткань уже не сопротивлялась, Феб разматывал ее легко, как бинт, безжалостно разрывая куски, которые не желали поддаваться, пока не остался один, последний, сквозь который проступали контуры лица. Прикасаясь к ним, Феб испытывал странную дрожь, еще не понимая отчего.
Он снимал этот последний слой медленно, аккуратно, очень мягко, опасаясь оцарапать немое лицо железными пальцами – а потом одним рывком раскрыл, разодрал кокон до самого низа. И не смог сдержать резкого гортанного выдоха и инстинктивного движения - назад, прочь, прочь!
Лицо, освобожденное из наслоений ветоши, было серым, безжизненным лицом механической куклы. Вокруг глаз змеился еще один слой бинтов, не позволяющий кукле увидеть свет, голос перекрывал резиновый жесткий кляп; к ушам тянулись провода и медные кольца, уходящие в странные металлические коробки.
Руки существа были скованы за спиной и притянуты к тяжелой балке, бедра, лодыжки, запястья – все было опутано ремнями, придавая фигуре перетянутую, изломанную форму.
И при это оно было – живым. Поворачивало на звуки слепую голову, нелепо покачивалось, словно ощущая дуновение воздуха, не в силах противостоять даже такой невеликой силе.
Феб смотрел на него и не мог дышать. И говорить тоже не мог, только мотал головой, желая проснуться – как ни в одном из снов.
- Что... Кто оно? – Феб наконец нашел где-то в глубине себя слова – такие же скорченные, изломанные, как покачивающаяся перед ними фигура; пара судорожных глотков воздуха помогла вытолкнуть их наружу. Он посмотрел на Аннеке – и по распахнутым глазам, по застывшему гримасой испуганного удивления лицу понял, что слов и ответов у нее не больше, чем у него самого.

[Woozzle >>>]

- А, - делано-небрежно донеслось из-за их спин; уже знакомый голос, несмотря на попытку держаться непринужденно, едва заметно нервно подрагивал. - Сэр обладает талантом к разгадыванию фокусов...
Аннеке рывком обернулась, отступив еще на шаг от молчаливой фигуры гомункулуса. Гробовщика ввели, поддерживая под руки - он морщился, растирая запястья, на которых остались бледно-красные полосы наручников; следов крови, однако, на нем не было - каким-то образом он ухитрился выбраться из перестрелки невредимым.
Брошенная в сторону Феба реплика осталась почти незамеченной - новый персонаж, неожиданно проявившийся на сцене, где он находился с самого начала, в мгновение приковал к себе внимание всех без исключения. Пустое пространство вокруг него раздалось шире; те, кто во время драки попрятались по отдаленным углам зала, подбирались поближе, чтобы с безопасного расстояние рассмотреть существо в подробностях. Оно не сопротивлялось; вообще никак не реагировало на потерю своего одеяния, продолжая безлице стоять, повернувшись в никуда, и выдавая свою живую природу только медленно вздымавшимся куполом худой грудной клетки. Первоначальный страх, который внушал окружающим необычный ассистент, сменился медленно распространявшимся каким-то другим, болезненным чувством, напоминавшим жалость. Несмотря на странные, гротескно-выпуклые черты фигуры, голое, слепое лицо и грязно-серую кожу, к которой, казалось, месяцами не прикасалась вода, неизвестный выглядел человеком - при этом человеком, вырванным словно бы из камеры пыток. Аннеке несмело прикоснулась кончиками пальцев к темному, изъеденному пятнами ржавчины железу искусственного хребта - и отдернула пальцы, словно ужаленная разрядом тока.

- ...спокойно, пожалуйста, господа, - первым, нарушившим немое изумление, неожиданно оказался один из двух стрелков, выступивший вперед так, чтобы его было видно, и простерев вперед распростертые в успокаивающем жесте руки. - Уверен, мистер Айронс удовлетворит ваше любопытство, а пока - прошу всех сохранять спокойствие. Мы разберемся с этой... трагической случайностью.
- Вы знаете мое имя? - Гробовщик вздернул бровь, с трудом скрывая неприятное изумление: сдержанное поведение давалось ему с видимым трудом.
- Нет необходимости волноваться, - еще раз повторил говорящий, не удостоив прозвучавшую в его адрес реплику ответом. - В наших общих интересах сделать так, чтобы о судьбе этих четверых никто не узнал. Нам нужно несколько выносливых помощников, чтобы избавиться от тел...
- Какого черта вы творите?! - взорвался, наконец, Барли, который на протяжении всей этой мягкой, вкрадчивой речи медленно закипал, испытывая на прочность пределы крепости собственного терпения. - Это же конец, понимаете, конец - об этом тут же узнают, и я, вы, все окажемся за решеткой! Они бы забрали этого проходимца, и все пошло бы своим чередом - зачем, проклятье, зачем понадобилось стрелять?.. А теперь...
- Никто ничего не узнает, - размеренно, с нажимом повторил стрелок, перекрывая сбившийся на неразборчиво-истерические ругательства голос хозяина. - Несколько человек пропали в Верхнем городе; это бывает, господа. Даже если кто-то из вас решит донести в полицию по поводу обстоятельств их пропажи, это не будет иметь никакого значения, - колючий, холодный взгляд медленно, поочередно обошел каждого из слушавших его короткую речь, задав немой вопрос, на который сам же и подсказывал ответ. - Синдикат присмотрит за твоим заведением, Барли. Мы не можем позволить, чтобы власти развязывали войну на наших улицах?.. Итак. Добровольцы, господа. Достаточно трех человек...

Каким-то невероятным образом ему удалось за короткое время выцепить из толпы троих громил выразительной внешности, для которых, можно было бы предсказать с некоторой осторожностью, переноска трупов не являлась совершенно незнакомым занятием. Барли, который успел сделать несколько шагов по дороге к собственному рассудку, немедленно заорал на весь зал, вызывая прислугу из кухни - и скоро несколько хрупких, болезненного вида служанок принялись при помощи таза с водой и какой-то шипучей пены оттирать пятна крови, успевшие оставить на полу следы, напоминавшие какую-то картину абстрактного художника. Трех сломанных кукол погрузили на импровизированные носилки из собственных курток и уволокли наружу - посетителям оставалось только гадать, где они закончат свой путь сегодня.
...Гробовщик медленно подошел к Фебу и Аннеке, расступившимся перед ним, открывая дорогу к гомункулусу, отозвавшемуся на приближение мастера странным, неровным вздохом. Импресарио протянул в его сторону руку, не прикасаясь, однако, к тонкой, посеревшей коже. Тот не отреагировал.
- Я не знаю, кто это, - тихо произнес морфинист, оборачиваясь навстречу взглядам не расходившейся публики. - Или что это. Они пришли в нашу труппу несколько дней назад - так же, как приходят прочие уроды и брошенные. Мы зовем их Имморанте, Влюбленные. И... пожалуй, вы могли бы сказать, что это он, - Гробовщик снова протянул руку, указывая на закованную и связанную человеческую куклу, - автор представления, которое вы только что видели.
Феб все еще не мог оторвать взгляда от скованного манекена, и голос Гробовщика тек сквозь него, оседая словами, смысл которых становился понятен лишь спустя несколько вздохов – словно требовалось время, что улеглись в нужном порядке, сцепились привычным эхом, стали тем, чем должны были быть с самого начала.
- Почему он связан?.. - гулким, не своим голосом спросил он, будто сам был погружен в транс и откликался на движение ниточек слепого кукловода. – Что будет, если снять все эти... ремни?
Он даже качнулся вперед, ближе к немо вздрагивающему созданию, но не решился тронуть эту чудовищную бабочку, которую сам же вызволил из тряпичного кокона.
- Как вы общаетесь с ним? Он ведь понимает ваши... приказы? Иначе не было бы представления. Оно слышит? Чувствует?
Вопросы лопались в голове один за другим, порождая цепную реакцию, пока не взорвались одним, самым нелепым, самым страшным, и он наконец перевел взгляд на Гробовщика – медленно, тягуче, выдыхая неслышное – все эти сны?.. Все, повсюду – от него?
Он уже разочарованно понимал – нет. Это было бы слишком просто. Но прозвучавший вопрос хотел другого ответа – извне.
Вместо ответа Гробовщик подтащил к себе ближайший стул, и тяжело опустился, сцепив руки в замок и опустив голову. Когда он поднял взгляд, усталые серые глаза безошибочно нашли в толпе Феба - и на какое-то время во взгляде фокусника мелькнул слабый, призрачный миг узнавания.
Он отвел взгляд, ничем не обозначив факт своего знакомства с бывшим дублером Черного Джентльмена.
- У вас много вопросов, сэр, - он покачал головой, рассеяно глядя куда-то в пол сквозь переплетенные пальцы. - Мне известно о них исчезающе мало. Я могу только теряться в догадках, что произошло с ним, и откуда он появился в городе. Просто однажды утром их обоих нашли на ступенях театра, сидевших перед дверью, безразличных ко всему, кроме, должно быть, друг друга... Мы пытались снять эту... пыточную сбрую - но в некоторых местах она хирургическим образом вживлена прямо в тело, и мы оставили попытки, опасаясь повредить ему...
- И вы вот так приняли его к себе? - скрипнул откуда-то из вторых рядов недоверчивый голос. Гробовщик грустно улыбнулся, делаясь, каким-то образом, словно бы ниже и меньше ростом.
- Среди нас много... в некотором виде, уродов, сэр. Нам не привыкать. Сначала Имморанте приняли, надеясь сделать его одним из персонажей выставки-гиньоля, а потом... потом мы познакомились с другими его талантами.
- Как, - голос Аннеке дрожал, вибрируя, как натянутая на ветру проволока; она не спрашивала, а требовала ответа. - Каким образом вы... - она вдруг запнулась, и пораженная внезапной догадкой, резко вскинула голову, прищурившись, - вы ведь тоже его слышите?
Гробовщик медленно кивнул, не сводя глаз с высившегося перед ним силуэта. В его взгляде Фебу вдруг показался невесомый, горький угол боли - как будто импресарио разделял часть вины за то, что сделали с его подопечным.
- Иногда, - тихо произнес он, так, что его услышали только те, кто стоял рядом. - Это... сложно описать.
Его публика, еще недавно - завороженная, поглощенная представлением, внимающая каждому жесту и беззвучной команде, таяла на глазах. Как только выход из "Повешенного" совместными усилиями оказался освобожден, люди начали спешно расходиться - отворачиваясь, пряча глаза, не желая больше находиться рядом с местом, где все еще - стоило опустить веки - чувствовался пронзительно-железный запах. Барли метался по залу с видом человека, который вдруг, проснувшись, не узнал собственного дома, где провел последний десяток лет - он попытался было наброситься на Гробовщика и его немногочисленную оставшуюся аудиторию и заставить их выметаться, но, не завершив разгневанной тирады, в отчаянии махнул рукой и принялся бездумно бродить кругами, изредка срываясь на прислугу, которая, казалось, задалась целью вычистить изрядно потускневший интерьер бара до блеска, не оставив и следа ботинка неудачливых гостей. Бригада трупоносов успела завершить свой мрачный вояж: назад вернулись двое тех самых, неразговорчивых, которые начали стрелять первыми - их старались обходить подальше, награждая косыми взглядами; в воздухе несколько раз едва ли не прозвучало испуганно-шипящее "убийцы" - но те, казалось, не испытывали ни малейшей неловкости в связи с окружающим их мрачным ореолом. В дневном свете и стремительно пустеющем пространстве зала их можно было бы принять за самых обыкновенных работяг, коротающих перерыв между сменами за стойкой - вытертые, полинявшие куртки, короткие и неровно остриженные волосы, сухие, грубые лица, тронутые уже начинавшей расползаться сеткой морщин...
Один из них иногда поступал странным образом - перехватывая кого-то из уходящих посетителей, он отводил его чуть в сторону, перекидываясь одним-двумя словами: издалека короткая беседа, казалось, ничем не напоминала угрозу или давление, и велась о чем-то повседневном. Иногда они с собеседником расходились, обменявшись едва заметными кивками, иногда - нет; его ровное, спокойное выражение лица никак не менялось в зависимости от исхода.

- ...это чем-то похоже на разговор по передатчику, - Гробовщик, казалось, целиком и полностью погрузился в собственные ощущение, иногда окидывая поредевшую публику невидящим взглядом, чтобы снова вернуться в себя, - Ты слышишь слова у себя в голове - незнакомые, на каком-то другом языке; а может, их искажает линия, заставляя звучать задом наперед. Он говорит медленно, спокойное, словно читает поэму, а может, произносит свои позывные - он не обращается ни к кому конкретно, просто... звучит в эфир, - при этих словах Аннеке заметно побледнела, ничего, тем не менее, не произнеся. - Он не чувствует прикосновений. Иногда я вообще сомневаюсь, что он умеет... ощущать - и что эти устройства причиняют ему сколь-либо заметную боль. При определенных условиях мне... удается вставить слово в этот его поток слов. Слово, ощущение, просто какую-то попытку дотянуться до того, кто там, внутри - если там в самом деле кто-то есть...
- Позывные, - задумчиво протянул незнакомый Фебу человек, обосновавшийся за соседним столиком; один из немногих, оставшихся послушать рассказ антрепренера, он тоже думал вслух, не обращаясь ни к кому конкретно. - Может, это недалеко от истины? Эти провода вокруг головы и шеи...
- При определенных условиях, - с нажимом вдруг повторил Грегори, проигнорировав предыдущую реплику; голос звучал натянуто-подозрительно - он почему-то не решался подойти к Фебу и Аннеке, оставаясь за спинами остальных. - Что вы имеете в виду, а? И вы сказали, что можете разбудить... его. Хотелось бы на это взглянуть, мистер фокусник.
- Я солгал, - слабо улыбнулся Гробовщик, покачав головой. - Впрочем, вполне допускаю, что он и правда это может, но я не знаю, как. Я пытался выторговать себе хоть какую-то задержку; я до смерти перепугался - хотя учитывая, что эти ребята хотели забрать меня, и не обратили внимания на Имморанте, возможно, и зря. Возможно, им просто не сказали, что именно - или кого - нужно искать. А мои способы коммуникации... позвольте сохранить их в тайне, - его уголки губ снова дрогнули, почему-то напрягаясь, словно он произнес что-то в глубине болезненное. - В конце концов, тайна - мой хлеб, сэр. А сегодня мне и так пришлось выложить слишком много карт.

[Черон >>>]

Феб вслушивался в разговор, пропуская сквозь кажущуюся рассеянность иглы слов; какие-то проходили насквозь, не оставляя следа, за другими тянулись нити, складывающиеся в стежки, некоторые – застревали в сознании намертво. Маяком, меткой, острым стальным штрихом.
- Если это позывные, - он вытащил одну из игл, почти наугад – а может, ту, что засела крепче прочих и блестела ярче, - то кого, или что он... призывает?..
Вопрос в пространство, не имеющий смысла. Даже Гробовщик, знакомый с изломанным существом дольше всех остальных, не знает о нем ровным счетом ничего – кроме пары фокусов, которые Имморанте – осознанно? безотчетно? – демонстрирует публике.
Он чувствовал, как свивается кольцами тревога, не знающая, как увязать все происходящее в один узел – но уверенная, что все уже связано. Давно и прочно.
- А ты, Аннеке? – Феб слабо, ободряюще улыбнулся: ее и без того бледное лицо казалось сейчас алебастровой маской – но слишком подвижной, слишком живой, откликающейся на сны и страхи. - Как его слышишь ты?.. Кажется, как-то совсем иначе, да?
Он слишком хорошо помнил ее темные глаза, плеснувшие со-страданием, чужой-своей болью. Болью, которой Гробовщик, приютивший Имморанте и пытавшийся его разгадать вот уже несколько дней, очевидно не чувствовал.
Сам Феб по-прежнему не слышал ничего. Словно сигналы, странная речь, поток импульсов, которые генерировало существо, проходили по какой-то другой частоте. Не доступной для его восприятия. Он наконец пересилил себя и прикоснулся к тусклой серой коже. Пальцы ощутили шершавую прохладу – и только. Имморанте даже не повернул головы, словно для него не существовало ни этого бара, ни людей, собравшихся вокруг, разглядывающих его, обсуждающих его, трогающих его руками. Или – все это было не важным. Он звал – не их.
Она, замешкавшись, резко мотнула головой - достаточно поспешно, чтобы сторонний наблюдатель мог бы заподозрить ее в желании скрыть что-то.
- Немного... - Аннеке запнулась, прикрыв глаза, окунаясь в ощущения. - На самом деле даже похоже. Просто сначала это показалось таким... громким, отчетливым, совсем рядом - как будто у себя в голове. Это был не крик, не вспышка; скорее такое сильное, выверенное, холодное, не оставляющее сомнений... - она запнулась, пытаясь подобрать удачное слово, - как будто он не видит никого вокруг. Как будто он один, и здесь больше никого нет, кроме пустых домов...
Она замолчала, исчерпав, должно быть, пределы тех ощущений, которыми могла поделиться с окружающими, и какое-то время все, включая рассказчика, молчали, переваривая ожесточенность, звучавшую в ее словах. Быстро оглядевшись, присутствующие успели выяснить, что больше никто из присутствующих не слышал описываемых явлений; завязалась короткая дискуссия о природе этих странных звуков - кто-то всерьез и обстоятельно защищал идею о том, что они имеют дело с электроволновой передачей сигнала, который воспринимают только те, чье ухо устроено достаточно тонким образом, и что имей они в наличии простейший приемник и передатчик с антенной, то возможно, с Имморанте удалось бы наладить двустороннее сообщение...
Передатчика ни у кого не оказалось, и идею забросили.
- Послушайте, мистер, как-вас-там... - Грегори словно что-то не давало остановиться: он вцепился горящими глазами в усталое лицо импресарио, как будто надеялся выбить из него последние нерастраченные секреты. - Что вы собираетесь делать дальше - с ними? Вы не можете таскать этого парня за собой, как привязанного - это черт знает что, это какие-то пытки... А тот, второй, - он махнул рукой в сторону спящего, который, так и не сдвинувшись с места, удостоился за время разговора меньшего количества внимания, нежели его более внушительный кукловод, - он-то, во всяком случае, такая же жертва всего происходящего, как сотни людей по всему городу... Вы должны отвести его к медикам, проклятье, а не водить за собой на цепочке, заставляя плясать перед публикой!
- А вы уверены, что то место, откуда он сбежал - не там? - Гробовщик саркастически задрал бровь, выхватив лицо Грегори в дальнем ряду, и выдержав молчаливую дуэль на несколько секунд, первым отвел взгляд. - Впрочем, конечно, вы правы... Да, я так и поступлю. Если хотите, можете сами удостовериться, что им обоим будет предоставлен надлежащий уход - во всяком случае, на тех же правах, что и остальным... - он опустил голову, и голос упал до едва слышного шепота. - Но разве вам не кажется, что это что-то большое, что-то настоящее - разве вы не хотели бы узнать, кто он и о чем его песня...

- Вынужден заметить, это не так сложно. Не дергайтесь, мистер Айронс, пожалуйста... К тому же, вы не один здесь владеете должным искусством. Миледи с виолончелью тоже знает ваши способы - но не хочет признаваться. Я прав, госпожа?
Он вдруг оказался совсем рядом, как будто возникнув посреди их небольшого круга, стоя расслабленно, чуть сгорбившись, и положив руку на плечо Гробовщику, отчего он заметно занервничал и постарался отодвинуться в сторону, не решаясь, тем не менее, возмутиться в открытую. Револьвер - должно быть, еще теплый - покачивался в пристегнутой на бедро кобуре, притягивая взгляды сильнее, чем какая-либо оставшаяся черта его облика.
- Понятия не имею, о чем вы, - Гробовщик скривился, сбросив, все-таки, холодную ладонь с плеча, но все еще чувствуя себя неуверенно рядом с гостем, стоявшем практически за его спиной. - И вы так и не сказали, откуда знаете мое имя. Вы следите за мной?..
- Полно вам; имя режиссера написано на любой афише вашего театра, - "песчаный плащ" пренебрежительно махнул рукой; каким-то образом его лицо при этом старательно избегало любого выражения, похожего на усмешку, оставаясь терпеливо-ровным. - Наркотики, господа. Режиссер "Висцеры" и незнакомая мне госпожа - поклонники некоего экзотического яда, обостряющего восприятие... - он с легкостью удержал попытавшегося было вскочить возмутившегося Гробовщика, поймав его за плечи и заставив сесть обратно, - ...а также, возможно, пагубно влияющего на инстинкт самосохранения.
К горлу подступила ржавчина – этот господин с его револьвером, с его голосом, отдающим порохом, с его повадками сытого, вальяжного хищника вызывал у Феба оскомину.
- Нашли, чем удивить, - он стряхнул с губ железную стружку, по пригоршне на каждое слово. – Люкс настолько богат экзотическими ядами, что скорее удивительно, как они еще не стали частью ежедневного рациона каждого. Может, мсье снизойдет до объяснения, каким образом обостренное ядом восприятие транслируется окружающим?
Он думал о зале, окунувшемся в безмолвную музыку, о человеческих волнах, слитно перекатывающихся под ломкие движения Аннеке.
..кроме того, пришла запоздалая мысль, на инстинкт самосохранения пагубно влияет явно что-то другое. Распыляемое в воздухе – или подаваемое в водопровод. Револьвер на поясе неприятного господина раздражал – но не вызывал немого почтения.
Он вдруг надолго остановил свой застывший, неживой взгляд на лице Феба, вчитываясь, казалось, в каждую деталь, составляющую его облик.
- Господи Альери, - наконец произнес он, чуть наклоняя голову в сторону, как будто оценивающим движением. - Думаю, вам лучше поинтересоваться об этом у ваших компаньонов.
Он выпустил плечи Гробовщика, разжав пальцы и шагнул в сторону, разрывая их странный контакт, вторгаясь в неровное пространство их маленькой сцены.
- Вам следует быть осторожней, мистер Айронс. Круги на воде улягутся, но это происшествие не останется незамеченным - а вас здесь могли узнать слишком многие. У полиции неизменно возникнут к вам вопросы. Они знают, где вас найти. И в следующий раз, поверьте, они будут искать вашего Имморанте...
- И что вы предлагаете? - голос Гробовщика треснул насмешливо-горькой нотой, некстати напомнившей о том коротком разговоре у пределов Дна; он, должно быть, был слишком поглощен действом, чтобы по-настоящему бояться. - Я слышал, о чем вы говорили с хозяином. Какой у вас интерес помогать мне? Черт, откуда я вообще знаю, что вам можно доверять? После того, как вы у всех глазах стреляете человеку в спину... - он отвернулся, нервно переплетая пальцы и стискивая их в побелевший от напряжения замок - и в этот момент Имморанте настороженно вскинул слепую голову, словно услышав эту прозвучавшую где-то поблизости вспышку запоздалой горечи.
- Это было необходимо, - спокойно произнес его собеседник. Он подцепил носком ботинка оказавшийся поблизости стул. - В конечном счете - ради вашего же блага. Мы действительно хотим помочь, мистер Айронс. Но в отличие от ваших друзей в форме, мы редко бываем назойливы.
Он небрежным движением стащил со стола салфетку, и черкнул на ней несколько строчек, демонстративно оставив на столе.
- Пневмопочта. На случай, если вы передумаете, - он кивнул в сторону смятого клочка бумаги. - Или передайте весточку Барли на имя Александра Скорца. Торопитесь, сэр. Скоро здесь будет неспокойно, - он коротко, недобро улыбнулся, резко поднимаясь с места в коротком полупоклоне. - Удачи вам, джентльмены.
Обрывок плаща встрепенулся в воздухе, исчезая за послушно скрипнувшей дверью - и в этот момент все словно почувствовали, как воздух стал немного легче - словно какое-то давящее ощущение выпустило свою хватку, позволяя дышать полной грудью.

- ...черт знает что, - рассеяно пробормотал Гробовщик, комкая в пальцах записку. Он вдруг запнулся, и поднял взгляд на Феба:
- Вы его знаете? Он вас, похоже, знает... И что вы тогда имели в виду, - он поморщился, вызывая к жизни недавние воспоминания, - про трансляцию... окружающим?

[Woozzle >>>]

- Он и вас знает, - темным аккордом усмешки откликнулся Феб, - но это ведь не означает, что вы знакомы?.. Похоже, у мсье свои источники информации. И они определенно не ограничиваются театральными афишами.
Железные пальцы тронули воздух невесомым движением, будто пробуя ткань на разрыв. Осведомленность господина с револьвером задела Феба куда серьезнее, чем он хотел показать – и отдельной царапающей, ржавой нотой прозвучало упоминание о компаньонах. Словно в его отнюдь не случайном знакомстве было что-то... постыдное? То, что обычно предпочитают скрывать.
Он отогнал это колкое ощущение, спрятал в самый дальний угол – чтобы выволочь на свет что-то куда более острое. Не просто царапающее – режущее даже случайным скользящим движением.
- Что я имел в виду... - короткая пауза, дающая еще непроизнесенным словам возможность найти себя, складывающая осколки слепых ощущений в то, что можно назвать по имени. – Да все вокруг. Тех, кто слушает – и слышит! – переломанную последовательность молчаливых движений, и находит в этом какой-то особый смысл. Или – все, что происходит сейчас. Все эти чертовы сны, если задуматься. Разве это – не похоже на действие наркотика?
Сухие губы искали воздух, но находили только слова. Слова, о которых он не думал раньше, но теперь – они приходили сами, оставляя после себя высушенную ветром полынь.
- Трансляция. Как будто кто-то включил проектор – и крутит, крутит в голове видения, одно за другим, без перерыва на титры. И даже выключить их – удается далеко не всем.
- Да, но так... повсеместно, - Гробовщик устало усмехнулся, с каждой минутой, кажется, удаляясь все дальше из разговора куда-то в себя. - Иногда мне кажется, что в тот день, когда этот город научится распылять дурь в воздухе вместо того, чтобы травиться ей поодиночке, он наконец станет по-настоящему счастлив. Ему уже не нужны будут ни театры, ни музыка, ни даже политика, он перестанет голодать, бояться темноты и желать странного - останется только один общий сон, монструозная греза, разделенная поровну на всех и каждого... Может, мы зря паникуем, джентльмены и госпожа? Может, надо завидовать тем, кто сейчас там? - он сделал резкий, рваный жест, махнув рукой куда-то в сторону окна.
- Перестаньте, - Аннеке поморщилась, отводя взгляд от затуманившегося лица фокусника. Она выглядела неожиданно бледной, и дышала с каким-то непривычным трудом, втягивая затхловатый воздух с хриплым свистом.
- Я не всерьез, - он медленно покачал головой, потерявшись пустым взглядом где-то в переплетениях застывших молчаливых слушателей и грязно-серого цвета, раскрашивавшего неприметную обстановку зала и заполнявших его людей в одни и те же цвета. - Впрочем... не знаю. Часть меня, наверное, хочет увидеть тот же сон.

В этот момент мир вздрогнул - легко, невесомо, закачавшись под ногами так, что этого не заметил никто из сросшихся с обстановкой, переживающих тишину после бурных событий последнего часа людей - как будто какая-то часть даже не земли, но воздуха, облегающего тело, завибрировала, тронутая каким-то невообразимо далеким камертоном...

- Слишком много разговорах о снах, чародеях и магии, - с Грегори спала угрюмость, делавшая его жестким, как шершавый наждак; разжившись несколькими бокалами с недопитым вином, он вклинивался в разговор, переводя внимание публики, которой успели надоесть мистические откровения импресарио. Слова были холодными, отрезвляющими, резкими, пробуждающими от сонного оцепенения:
- Этот парень из Синдиката был прав, - медленно говорил он. - Скоро начнутся волнения. Если эта штука будет ползти дальше, правительство введет войска, чтобы сохранять контроль на улицах, - его прервали сразу двое, наперебой изложившие ему историю с блокировкой двух донных кварталов, и Грегори со значением кивнул, как будто ждал чего-то подобного. - Даже если все обойдется, город потерял за день - сколько? - десять, двадцать тысяч работников. Выработка падает; добавьте забастовку в шахтах, все те же крысы с Синдиката мгновенно поймут, что могут взять ситуацию в свои руки. И первым делом, конечно, нацелятся на Оранжереи...

Отзвук неуловимого движения все еще где-то здесь - как будто из воздуха сделали огромную басовую ноту, сквозь которую медленно текло мерное дыхание, издаваемое исполинским музыкантом - может быть, самим городом - едва заметно приглушая, искажая все прочие звуки, заставляя Грегори звучать преувеличенно грубо, а сухой голос Аннеке - смешно и простужено; и этого все еще почти никто не замечает, кроме, может быть, одного или двух случайно оглядывающихся...

- ...все та же светлячковая пыль, - шепчуще произнесла она, словно отвечая на вопрос, потерявшийся где-то позади; вытягивая тонкие руки на столе вперед, где они легли как две хрупкие, выбеленные ветки. Взгляды зрителей поворачиваются к ней, сдвинутые с места звучанием знакомого слова. - Новая смесь, которая появилась несколько дней назад и куда-то пропала, наделав много шума... Я сохранила немного - для себя, для своей музыки, - уголок рта болезненно дернулся, как будто Аннеке вспомнила о чем-то неприятном. - В любом случае, теперь, у меня, кажется, ничего не осталось. Могу только гадать, откуда и зачем ее достаете вы, сэр...
- У меня свои источники, - хмыкнула встрепенувшаяся из собственного сна тень, оказавшаяся Гробовщиком. - А зачем - исключительно любопытство... Познакомить вас?
- Не надо, - она скривилась, рефлекторным жестом обнимая голову руками и теряясь где-то там, отгородившись хрупкими, скорченными пальцами от тех, кто не слышал звуков в ее голове.

...он становится сильнее.
Громче, уверенней, злее - Феб чувствует, как звук просыпается в его диафрагме, включая все его тело в неторопливо длящиеся мгновения инфразвукового затакта, который медленно переваливает черту и ускоряется, повышая тон, делаясь ближе - нет, "ближе" - неправильное слово; он делается повсеместным, не исходящим из одного источника, но рождающимся в ушах каждого из присутствующих, и этот звук, в отличие от снов - реален; его слышат уже все, даже те, чей слух не приучен к четвертой октаве. Они недоуменно крутят головой, пытаясь понять причину его происхождения, они уже слышат, но еще не понимают, чем он станет, в кратчайшие мгновения ускоряясь и усиливаясь тысячекратно, заглушая голоса, крики боли тех, кто хватается за уши, не в силах вытерпеть оглушающей визжаще-рычащей ноты, болезненной, грубой, какофоничной, и все-таки отчего-то прекрасной...
Перед тем, как все происходит, ему удается почувствовать момент тишины - когда дикий звук обрывается, достигнув своей наивысшей точки, помедлив, словно бы в предвкушении.
А потом земля под его ногами сходит с ума.
Пол приходит в движение, трясется, пытаясь сбросить немногочисленных оставшихся посетителей "Повешенного", где-то посредине зала доски пересекает расползающаяся, тонкая, как волос, трещина; стулья, увлеченные грохотом, падают на месте и катятся куда-то, сталкиваясь друг с другом; люди падают в нелепом, слепом танце, загребая руками воздух и пытаясь удержаться, сохранить равновесие - некоторым удается схватиться за что-нибудь поблизости и сохранить вертикальное положение - и все это посреди звука, который наконец перерос самого себя и разрастался, как цветок, играя грохочущее, бурлящее где-то в отдалении крещендо, которое, тем не менее, даже здесь звучит так, что в первые несколько минут для Феба происходящее кажется немым театром теней - все возгласы, плач, крики, паника для него стерты одним этим грохотом, отзывавшимся растущей тупой болью в ушах, и он едва может почувствовать, как дрожь медленно, неуверенно, но все-таки - уходит, успокаивается, возвращается на привычные места, давая возможность упавшим подняться на четвереньки, схватиться за ножку стола, снова начать дышать, а некоторым - даже выглянуть наружу...

А потом два окна напротив все-таки разлетаются, не выдержав акустического удара, и волна грязно-серой, удушливой пыли, которая кажется горячей на ощупь, врывается внутрь.

Феб кашлял, пытаясь вытолкнуть из легких ощущение стеклянной крошки – но каждый следующий вдох вколачивал обратно эту горячую, колкую пыль, закручивая кашель в непрекращающийся спиральный приступ. Сквозь липкую, слезящуюся пелену он смутно различал силуэты таких же скрученных кашлем людей – без лиц, без голосов, лишь нечеткие контуры, пытающиеся бежать, брести, ползти к выходу. Он и сам дернулся к дверям, но освободившись от очередного скомканного кашлем выдоха, понял – не пройти. Сбившиеся в ком, опутанные пыльными сетями люди хотели воздуха – и каждый, бьющийся за место в очереди, оттягивал продвижение еще на несколько вдохов.
Спотыкаясь, пробираясь против течения между опрокинутых стульев, не слыша, как хрустят под подошвами осколки стекла, поминутно останавливаясь, чтобы откашляться и протереть глаза, почти ощупью, Феб отыскал окно. То самое, сметенное волной, зияющее потоком пыльной горечи – чтобы понять, что там нет воздуха. Тоже нет.
Еще несколько полуслепых шагов через зал, по памяти, вслушиваясь в отголоски стен подушечками пальцев – вот здесь кончается стойка, дальше подсобные помещения, кухня...
Он едва не опрокинул его, неуклюже зацепившись ржавой ладонью – но удержал зыбкое равновесие, обхватив, ощутив, как плеснуло по ногам прохладой.
Вода. Полной горстью - в лицо, уставшее от жгучей сажи.
Затем – оторвать клок от рубашки, намочить, обмотать вокруг головы, отсекая нос и рот от распыленного в воздухе хрипа. Дышать стало легче, кашель отступил, затаился саднящими искрами в трахеях, напоминая о себе резкими непродолжительными вспышками.
Теперь он ступал увереннее и даже мог различать лица в серой, разъедающей глаза дымке. Бармен, скорчившийся под стойкой, все еще сжимающий голову руками – словно та пронзительная нота до сих пор звучала в его висках. Гробовщик с серым лицом, покачивающийся словно в прострации. Имморанте, бьющийся на полу в припадке – при виде его Феб ощутил острый укол жалости и стыда, но все же прошел мимо. Ему трудно было воспринимать это как человека. Человека, которому он, Феб, может хоть чем-то помочь.
Ломкую фигурку Аннеке он увидел чуть дальше – отброшенную волной, скомканную, неподвижную. Торопливо склонился, приподнял голову, пытаясь различить дыхание – она откликнулась свистящим, задыхающимся кашлем.
- Давай, очнись... - кусок влажной ткани прильнул к бескровному лицу.
В ответ – новая судорога и слабое движение век.
Тогда Феб просто поднял ее, почти не ощущая веса, и снова шагнул к окну. Там, за пределами тесного помещения, переполненного взбудораженными людьми, пыль медленно оседала, становясь туманной разрозненной дымкой. Все еще приторно-теплой, все еще царапающей глаза – но в ней уже можно было различить контуры домов и кубики заводских цехов.
Осторожно опустив Аннеке на подоконник, он перелез наружу, оставив дымный, гудящий сумрак за спиной, и вытащил следом свою невесомую ношу.

[Черон >>>]

Он пробирался сквозь бурлящую дымную завесу, за которой прятался город, словно набросив поверх себя зыбкую газовую вуаль. Заброшенная фабрика, видневшаяся в стороне, превратилась в один темный силуэт - за ней уже ничего нельзя было разглядеть. Где-то совсем рядом мелькали скорченные, ломаные тени людей - что-то крича, заходясь в кашле, слепо мечась по улице, не зная, что делать. Бледно-серое полуденное небо пробивалось своим слабым светом сквозь туман. Здесь дышалось легче; Феб заметил, как то тут, то там, не выдерживая удушья, люди прижимались к земле, пытаясь глотнуть холодного воздуха. В какой-то момент ему вдруг бросилась в глаза странная, незнакомая красота струй пыли, поднимавшихся в вихре теплого воздуха, закручивающихся в зыбкие, причудливые спирали, остывающие и медленно угасающие совсем рядом с ним...
Аннеке вздрогнула у него на руках; с ней, казалось, произошло что-то вроде кратковременного шока, и придя в себя, она машинально сделала глубокий вдох, немедленно заходясь в резком, рваном кашле, хватая ртом воздух, словно задыхающаяся рыба, и порываясь высвободиться.
- Вы? - одна из теней, остановившаяся рядом с ними, оказалась Гробовщиком. Уродливые серые кляксы и разводы на покрасневшем лице; он тяжело и свистяще дышал, обходясь, тем не менее, без защитных средств, и что-то бормотал, в отчаянии оглядываясь по сторонам и то и дело выкрикивая какую-то фразу, которую притупленный после удара слух не различил. - Имморанте, - наконец прорезалось сквозь мешанину грохота и звона в ушах. - Нигде не могу его найти...
Договорить ему не дали - какое-то движение, оставшееся неразличимым в пелене тумана, бросило его грубым толчком в спину, так, что он едва не налетел на Феба и его ношу. Кто-то пробирался через толпу, не церемонясь и расталкивая подвернувшихся под руку - в какофонию голосов вмешались тычки, какой-то командный голос надсадно кричал, приказывая успокоиться и прижаться к земле. Пыль медленно оседала - в мутной дымке уже проявился уголок неба и часть улицы, заполненная людьми - гораздо большим количеством, чем немногочисленные оставшиеся посетители "Повешенного". Фабрика, мелькнула запоздалая мысль - бездомные обитатели сонной колонии, застигнутые врасплох, хлынули на улицу, как грязный поток.
- ...надо идти вверх! - кто-то незнакомый рванул его за рукав, но тут же выпустил, сбитый с ног толпой, подавшейся на голос, вынужденной существовать на ощупь. Импресарио что-то шипел сквозь зубы, поднимаясь с земли и вцепившись в ушибленное колено.
Феб вдруг услышал звук, который, казалось, был здесь все это время, но не мог добраться до дверей восприятия, заглушенный хором оставшихся инструментов. Надсадно, заунывно выла городская сирена - как огромная стонущая электрическая труба, повторяющая тревожную песню кита. Бежать. Прятаться. Покинуть дома, спуститься в убежище...
- Кто-нибудь понимает, какого черта происходит?..
Вопрос в никуда, без надежды услышать ответ, без надежды просто быть услышанным. Просто в горле плескалось ошалелое непонимание, требовало исторгнуть себя, выкашлять вместе с едкой пылью. Феб, увлекаемый прибывающей волной, куда-то шел, ускоряя шаг – и пока казалось невозможным даже подумать о том, чтобы повернуть в другую сторону. И страшно – подумать о том, что можно случайно оказаться на земле. Иногда он судорожно оборачивался, пытаясь не упустить из виду осколки знакомого мира, даже понимая, что не сможет дотянуться до них, не сможет удержать все – даже просто видеть казалось важным. Смутно знакомые лица где-то позади, Гробовщик, хромающий рядом, и Аннеке, которую Феб так и не опустил на землю. Единственный из осколков, который он крепко держал в руках – и это придавало хоть какой-то уверенности.
В визгливом вое сирены проступали нотки монотонной усталости, он словно становился тише – или это слух, прошитый звуками насквозь, пытался найти лазейку и не воспринимать трубного голоса.
- Если вся эта толпа втиснется в одно убежище, из него выйдет превосходный склеп, - голос застрял в наслоениях мокрой, пропитанной пылью ткани, и Феб не был уверен, услышал ли его хоть кто-нибудь. Но его самого вдруг словно прошило насквозь этим странным иррациональным ощущением. Сотни людей, запертых в тесной, надежно укрепленной подземной камере. Он представил, как время рисует пылью на их лицах – ожидающих сигнала, отворяющего двери, медленно сходящих с ума от неизвестности, от времени, пробравшегося тайком, от снов, подкрадывающихся из темноты... Представил – и снова нервно оглянулся – на этот раз в поисках выхода из этого моря, из волны, несущей его вперед.
Улица, ведущая от "Повешенного", насмешливо скалилась косыми отрезами тупиков и неровными рядами складов. Здесь, при желании, можно было надолго затеряться - прячась между безликими, как один, приземистыми опустевшими зданиями, грудами строительного мусора и немногочисленных разрозненных трущобных построек. Кто-то, поддавшись панике, успевал свернуть в сторону - некоторых, случайно оказавшихся в стороне, просто вытесняло толпой, жадно стремящейся к выходу из удушливого промышленного блока.
Через несколько поворотов их вынесло к развилке - пустырю, расходившемуся на несколько тонких нитей-дорог, где поток заметался, и бездумно, подчиняясь напору, хлынул было во все стороны. До ближайших укрепленных укрытий из тех, что смутно всплывали в памяти, было не меньше четверти часа, но никто, казалось, не искал правильного пути, не пытался собраться и выяснить направление - люди бежали, подстегиваемые паникой, искали потерявшихся в толпе, перекрикиваясь и хватаясь за выскальзывающие руки. Кто-то колотил в запертую дверь, крича, чтобы его впустили, кто-то - совсем рядом с Фебом - упал, не удержавшись, и скорчившись в пыли...
...в какой-то момент им навстречу подалось какое-то сопротивление, замедляя бег и выдавливая их обратно на площадь - Феб успел заметить плотно сбитую группу людей в форме, теснивших обезумевшие толпы бездомных; местами мелькали приклады, где-то совсем рядом он слышал хруст костей, встреченный возмущенным гулом - кто-то попытался надавить вперед, прорвать стремительно выстраивающуюся впереди живую цепь, но воздух вспороли несколько выстрелов, и толпа отшатнулась, почувствовав запах пороха и селитры.
В глазах замелькало темно-синим - полицейские выстраивались в оцепление, перекрывая две оставшиеся улицы, под непрекращающийся заунывный вой сирены вытесняя беглецов в сторону последнего оставшегося пути.
- ...спускаться вниз! Не препятствовать проходу сил самообороны! - металлический лязг мегафона разорвал туман, успевший почти рассеяться, и на какое-то время перекрыв рев сигнальных труб. - Не подниматься выше центрального уровня! Не... - хрип, треск помех, и электрический голос теряется в беспокойном шуме испуганного моря людей, - ...комендантского часа! Не пользоваться подъемниками!
Поток, наконец, перестроился, послушно направившись в выделенное русло, которое - Феб помнил - через квартал превращалось в одну из пешеходных лестниц на нижний уровень. Узкая спиральная лента, соединявшая два слоя растянутого в глубину города; слишком узкая, чтобы вместить всех...
По ту сторону оцепления тем временем тоже что-то происходило - площадь бегом пересекла группа военных, скрывшаяся за поворотом, за ней - несколько отстающих, вооруженные, сосредоточенные, двигающиеся куда-то вверх, в сторону нефтяного подъемника. В ноздри вдруг ударил резкий запах металла. Небо, наконец, просветлело почти целиком, открывая вид на верхнюю границу Люкса, где в матово-жемчужной дымке утопали казавшиеся отсюда игрушечным вышки вокзального нефтяного терминала. Где-то рядом с ними, там, вдалеке - или ему показалось - мелькнула блеклая, маленькая вспышка.
- П-понятия не... - Аннеке закашлялась, сделав еще одну попытку высвободиться; ее голос утонул в медленно нарастающем новом звуке - уже знакомый бас снова вынырнул из пустоты, нарастая, как набегающая волна, с легкостью перекрывая голоса, удаляющиеся крики репродуктора и тоскливую сирену. Когда он достиг высшей точки, небо, казалось, отозвалось в тон ему, стремительно темнея на несколько мгновений - как будто их всех накрыло огромной тенью, прятавшейся где-то за облаками - и так же быстро вернулось обратно вслед затихающей вибрации. Аннеке с приглушенным стоном зажала руками уши, прекратив сопротивляться; где-то рядом импресарию завороженно застыл, глядя в небо - так, что его едва не снесла поредевшая толпа.
От этого вибрирующего в барабанных перепонках звука Фебу тоже хотелось сжаться в комок, спрятаться, стиснуть голову, закрыв уши –не вижу, не слышу, знать ничего не желаю. Но руки были заняты, да и подходящей норы на пути не попалось – он позволил себе лишь зажмуриться ненадолго, словно мутный свет, почти победивший пыльную дымку, был накрепко спаян с тоскливо тянущейся нотой, и выключив его хоть на миг, можно было дать отдых не только слезящимся глазам, но и слуху.
Впрочем, идти так, вслепую, хоть сколько-то долго было невозможно: поредевшая толпа все еще оставалась неумолимым потоком, оступиться, упасть, оказаться на пути сотен ног – значило остаться бурой кляксой поверх брусчатки.
Двумя кляксами – учитывая Аннеке.
Подгоняющие окрики где-то в хвосте колонны, редкие выстрелы в воздух, напоминающие отстающим, что следует держать темп, сирена, чей голос казался теперь направляющей плетью – все это пульсировало в висках, рождая только одно желание: вырваться. Вырваться из сетей, волокущих его в косяке других трепыхающихся рыб по мелководью. Туда, где можно дышать и, может быть, думать. Принимать решения, самому выбирать путь – сейчас казалось роскошью, о которой даже мечта больно.

Вместе с очередным шагом вперед, он шагнул влево, прочь из центра жирной человеческой линии, прочерченной вдоль улицы. Оттеснил плечом Гробовщика, кивком указывая на змеящийся впереди проулок – идем, ну?!
Неплотный поток пропускал их нехотя, огрызаясь ругательствами и раздраженными тычками, но все же им удалось пересечь эту полосу прибоя и вынырнуть по другую сторону. А затем, так же продолжая идти вперед и вперед – куда велели ощерившиеся ружьями пастыри – метнулись в сторону, в тень широколобой нависающей арки и дальше, дворами, спеша по узким проходом меж домов. Не оглядываясь. Убеждая себя, что звук шагов, порой доносимый ветром – всего лишь эхо, катящееся по пятам. Спустя квартал Феб понял, что задыхается. Что просто упадет, если не остановится, не опустит онемевших рук. Странным образом он все еще не ощущал веса молчаливо замершей Аннеке, но мышцы гудели, перевитые мелкой звенящей дрожью.
Он прислонился спиной к ближайшей стене; приятная прохлада мазнула по лопаткам каменным крылом. Постоял так с минуту и сполз вниз, опустив Аннеке на землю. Избавился от надоевшей мокрой тряпки на лице.
И понял, что шаги, все это время отдающиеся в ушах – не отголосок собственного бега. Они приближались – осторожно, вкрадчиво, отчетливо отскакивая от стен – пока из-за угла не выскользнул мальчишка-подросток, ощетиненный волчонок, бродяга в изодранной куртке.
Остановился поодаль, настороженно глядя исподлобья, готовый в любую секунду сорваться прочь.
- Я видел, как вы сбежали, - угрюмо сообщил он. – Мне тоже не нравятся... эти. Я с вами пойду.
Напряжение, скрученное тугой пружиной, распрямилось со звоном, выплеснулось рваным, задыхающимся смехом. Безотчетным – и, наверное, обидным. Он медленно втянул в себя воздух, наполняя им душу, вдавливая отголоски нервного смеха обратно под ребра и выдохнул с безжалостным, безнадежным пониманием:
- Так ведь некуда идти. Чтобы перекрыть все лестницы на верхний уровень, хватит пары сотен полицейских. Скоро они начнут прочесывать кварталы, и путь останется только один: вниз.
- Все равно, - волчонок упрямо мотнул головой. – Куда я теперь?.. С вами пойду.
И посмотрел с колючим вызовом – попробуй, прогони.
- Если... будут, - хрипло отозвалась Аннеке, молчавшая все это время. Ноги, тронутые судорогой, подкосились, когда она неуверенно коснулась ими земли - и она, потеряв равновесие, прислонилась к холодному и шершавому камню стены.
- Если будут, - повторила она, настороженно оглядываясь - тишина опустевшего переулка, за которым где-то далеко звучал призрачный, приглушенный гул толпы, казалась непривычной. - Ты думаешь, это облава? Кого-то ищут? Это не слишком похоже на карантинные отряды... - ее глаза вдруг сузились, где-то в глубине проснулась смутная, незнакомая тревога. - Миллен не рассказывала всего. У тебя... неприятности с полицией?
- Нет, - Феб вполне искренне мотнул головой. – Уже нет. У них были ко мне... вопросы – но это все в прошлом. Во всяком случае, я на это надеюсь.
Он непроизвольно поморщился, вспоминая арест, каменные переходы тюремного подземелья, гулкую тишину камеры... И внимательный, холодный взгляд человека, который – единственный! – счел нужным его выслушать. По горлу прошла короткая судорога, отдающая ржавым железом. Не важно. Не сейчас.
- На облаву тоже не очень-то похоже, - продолжил он рассуждения Аннеке. - Какой смысл при этом сгонять всех к лестницам на нижние уровни? Проверить документы можно на месте. Выглядит так, как будто всех... лишних пытаются согнать в гетто. Чтобы не мешали великим свершениям, - усмешка с привкусом яда завершила фразу.

[Woozzle >>>]

Она какое-то время смотрела на него, не мигая, как будто надеясь найти в переплетении коротких, рваных слов что-то, за что можно уцепиться - и, наконец, кивнула, молча соглашаясь. Тусклый, замкнутый взгляд бесконечными штрихами мерял землю у ног, словно пойманный каким-то образом в ловушку пустой дороги, сдавленной двумя стенами домов.
Неожиданная тишина, затопившая эту часть города, звенела в ушах, все еще истерзанных грохотом - только где-то вдали еще слышалась монотонная мелодия сотен шагов, мерным ходом пересекающих улицы.
Непривычный звук вдруг вмешался в длящуюся паузу - Гробовщик смеялся. Он смотрел вверх, на отрезок неба, видный с этого уровня - и его потемневшее, испачканное пылью лицо было стянуто восковой маской, на которой смешалось отчаяние и дикая, кривая усмешка.
- Не о том... беспокоитесь... - ржавый, прерывистый кашель прорвался сквозь приступ. Он тяжело дышал, держась за грудь - но сейчас, кажется, не обращал на это внимания.
Мальчик вдруг, поймав его взгляд, осторожно шагнул ближе, неуверенно - в странный резонанс с его еще недавней резкостью - касаясь руки Феба, пытаясь обратить внимание взрослого на себя.
- Там кто-то есть, - тихо, но уверенно произнес он, поднимая руку. - Там, наверху.
...деталь такого знакомого пейзажа ускользала из области внимания, пока на нее не указывали прямо - но после этого не заметить ее было совершенно невозможно.
Далеко, с самой линии горизонта, которая для Люкса была тонущей в небесной дымке кромкой Поверхности, поднимались темные струи дыма, оставленные, казалось, тонкой акварельной кистью.
- Карантин, г-господа, - Гробовщика трясло, зубы от нервного напряжения стучали, но он не мог остановиться. - Всех, целиком... вместе с городом...
Взгляд медленным мазком протянулся от дымных столбов к лицу Гробовщика. Он казался безумным, но какое-то глубинное чувство, распознающее оттенки и полутона, не позволяло списать его панику на нервное расстройство.
- Что?.. – осторожно переспросил Феб, вновь вглядываясь в далекую линию горизонта, пепельно-серую, отмеченную черно-дымными росчерками. - Похоже, там что-то горит. Что в этом такого... ужасного? Пожар не сможет охватить город, ему просто не дадут спуститься, отрежут на подступах к обитаемой части.
Он снова и снова складывал в голове созвучия сегодняшних событий, пытаясь понять, что и когда упустил, пытаясь разгадать, что привело Гробовщика в такой ужас. Мелодия не складывалась, звучала обрывками септаккордов – незаконченных, бессвязных, ломких.
Мир фальшивил, сбиваясь с партитуры.
Импресарио обернулся в его сторону - глаза все еще нездорово блестели, но пугающая судорога медленно отпускала застывшие черты лица.
- Да, наверное... может, ничего и не значит... - он бормотал что-то неразборчивое, не столько отвечая Фебу, сколько представляя аргументы себе; и вдруг вскинул голову, словно только услышав заданный вопрос, и внезапно успокаиваясь, словно кто-то перерезал туго натянутые нити, на которых он был подвешен до того.
- Это был взрыв, - медленно, с расстановкой произнес он. - Удар, который мы слышали. Верно? Стекла выбило ударной волной. Пыль - в таких количествах ее могло принести только с Поверхности. Там что-то произошло, так? - Аннеке, остро следившая за его изложением, помедлив, кивнула. - А потом они очищают верхние уровни, загоняют жителей в укрытие и выводят солдат... поднимают, несмотря на то, что на Дне полным ходом идет операция и зачищают карантинные кварталы...
Феб откинулся назад, больно уткнувшись затылком в выпуклый стенной камень. Холодная боль помогала сосредоточиться, изгнать из головы липкий туман, в котором вязнут мысли. Задумчиво тронул флейтами бетонный фундамент, оставляя тонкие серые полосы.
- Получается, что бы там ни произошло, самым безопасным будет все-таки спуститься на нижний уровень и закрыться в их чертовом убежище? Государственный переворот, смена власти, захват всех артерий города террористами... Да хоть налет миротворческих войск несуществующего Государства-на-поверхности. Никому из них не будет выгодно уничтожать население. Зачем? Кто бы ни остался на вершине, власть имеет смысл только в том случае, когда есть, чем и кем управлять. Народ, заботливо согнанный в убежище, скорее всего спокойно дождется окончания всей этой.. чехарды – и будет жить как прежде? Не считая неизбежных в таких ситуациях потерь, - он скривился от последних слов и зло мотнул головой.
- Ты соображаешь, о чем говоришь? - очень тихо, отчетливо выговорил Гробовщик, делая шаг навстречу; его лицо, сосредоточенное в каком-то неуместном, отчетливом спокойствии, замерло прямо перед Фебом. - Не будет выгодно? Когда осколок упадет на крышу твоего дома, ты тоже будешь рассуждать о том, что жителей никто не тронет? Когда тебя пристрелит отряд своих же - просто потому, что заметили незнакомое движение, и потому, что никто из них никогда окажется за это за решеткой и им все сойдет с рук? Когда обитатели Чердака, напуганные пожарами и взрывами, хлынут в город - ты будешь рассказывать им, что это мирный государственный переворот? - злые, резкие слова хлестали наотмашь, взвиваясь нервным крещендо. - Это уже не маскарадное шествие с огнями, черт возьми!
- Айронс, прекрати, - Аннеке вдруг оказалась между ними, протягивая руку в останавливающем жесте и уперев ладонь в грудь импресарио. - Феб прав. Мы не знаем, что там происходит. То, о чем ты говоришь - всего лишь догадка, с тем же успехом они могут сгонять всех для карантина, или прививок, или еще Цикада знает зачем... Мы уже достаточно прыгали за брошенной палкой. Даже если угроза реальна - я не полезу никуда, не узнав, что происходит. - ее скулы обострились, заставляя ее вдруг казаться маленькой (даже рядом с тонким, как арлекин, Гробовщиком) и острой, как нож в человеческом обличье. - Я здесь живу, понимаешь? Я не собираюсь бросать это место просто потому, что нам махнули рукой... и не понимаю, почему ты так рвешься это сделать.
- "Висцера", - мрачно ответил тот, отступая; он смотрел мимо Феба, словно чувствуя вину за недавнюю вспышку гнева. - Мой театр, мои люди там, внизу... Хорошо. Я поступил опрометчиво. Феб - мои извинения, но... что вы теперь собираетесь делать - в пустом городе? Разойдетесь по домам?
У Феба не было ответа на этот вопрос. Ни до этого, когда он рвался прочь из потока, направленного в приготовленное кем-то русло - рвался просто так, без цели, ведомый упрямой музыкой, бьющейся внутри. Ни сейчас, когда музыка сменила тональность и заныла тревожной горечью.
- Это вряд ли, - уголок рта дернулся в изломанном подобии усмешки. – Для того, чтобы мне разойтись по домам, придется подняться на пару уровней вверх. Не уверен, что это одобрят дружелюбные господа в синем.
Он поднес к лицу железную руку, уткнулся лбом в ладонь, колкую от чешуек ржавчины. Не было никакого выхода. Никакого решения, даже мыслей – никаких, словно все их заменил вой сирены, скрытой переулками, но все еще звучащий вокруг и поселившийся в черепной коробке
- У нас не так уж много вариантов, да? - Он наконец отнял ладонь от лица, на лбу отпечаталась тонкая стека линий, отмеченная бурыми искрами. - Либо идти вниз, законопослушно и вежливо, - снова оттенок колючего смеха в глубине глаз, - либо идти вверх. Попытаться понять, что происходит, увидеть хотя бы часть происходящего своими глазами. Я бы выбрал второе, но не сомневаюсь, что все пути, которые известным мне – не менее известны полиции, а значит, перекрыты для плебса вроде нас. Если кто-нибудь знает... нестандартный способ подъема, желательно не слишком самоубийственный, я был бы крайне заинтересован.
Мгновение, заключающее в себе оставленный, повисший в пустоте вопрос, казалось, растянулось в несколько минут. Гробовщик угрюмо покачал головой, уставившись куда-то себе под ноги, избегая встречи взглядом с окружающими. Аннеке, помедлив, наклонила голову, словно взвешивая готовые произнести слова и не решаясь их произнести.
- Может быть, - неуверенно произнесла она, наконец, решившись. - У меня есть друг... он знаком с некоторыми из подземных. Я слышала, что у них есть свои ходы к Чердаку, которые тянутся параллельно старым боковым шахтам, но... я не уверена, Феб. Даже если все это правда, и я смогу найти его в этом хаосе, нас могут не впустить - и для этого в любом случае придется идти глубоко вниз. До самого Дна...
- Я знаю, - тонкий, металлически-звонкий голос вдруг ворвался в пространство их общего недоумения, заставив их рывком обернуться, как будто они на какое-то время забыли об их новом сопровождающем.
- Я знаю, как подняться, - еще раз повторил он, упрямо стиснув зубы, пытаясь противостоять нервной дрожи, сопровождавшей сосредоточившееся на нем внимание. - По крайней мере, до следующего уровня. Там есть старая оранжерея, наверху - и труба, по которой мы забирались внутрь. Но... - он запнулся, - это только один уровень.
Эхо голоса завибрировало под ложечкой тянущей тревогой. Это был способ – словно подброшенный судьбой, щедрой на странные сюрпризы. Феб с некоторых пор опасался своей судьбы и всех ее даров; он не мог ничего поделать с этим холодным чувством – все это не к добру. Но и отказаться, оттолкнуть протянутую руку – тоже не мог.
- Я все равно пойду.
В словах – оттенок усталой обреченности и все того же непонимания – что дальше. Там, уровнем выше, где наверняка такие же кордоны, оскалившие ружья, где нет продолжения пути, и нет никаких способов хоть что-то узнать. Все-таки это лучше, чем...
- Не знаю, стоит ли идти всем, - тень неуверенности пряталась где-то в голосе, делая его хрипловатым и сухим. Ему не хотелось быть там одному, даже если это было тысячу раз разумно. – Неизвестно, что они делают с теми, кто попадется на попытке нарушить карантин...
- Отправляют обратно пинком с лестницы, - Гробовщик скривился, дернув уголком рта. - Я иду вниз, - он на мгновение поколебался, затем решительно протянул ладонь музыканту. - Осторожнее... там. Аннеке права - мы не знаем, кому сейчас можно верить. Если увидите что-нибудь и благополучно вернетесь назад... Люди захотят услышать ваш рассказ. В любом случае - вас будут ждать внизу.
- Я с тобой, - сухо, отстраненно кивнула Фебу Аннеке, отступая на шаг и переходя незримую черту, отделяющую тех, кто уходил от тех, кто оставался. - И лучше поторопиться - пока они не успели перекрыть все выходы, мы можем проскочить. Удачи, мистер фокусник, - она махнула рукой, чуть задержав ее на сером, тусклом фоне потрескавшегося камня и черепицы. - Еще увидимся. Разыщите к тому времени вашу потерявшуюся приму...
- Может быть, ты тоже останешься? Объяснишь нам, где ход, и спустишь в убежище? – Феб встревожено тронул мальчишку за плечо. – Наверху может быть опасно.
Тот стряхнул его руку и презрительно, очень красноречиво фыркнул.
На какое-то время, стремительно утекавшее скользкой, редкой струйкой песка сквозь вселенские часы, выплавленные из оболочки самого города, они оказались почти одни посреди пустоты - гибкий силуэт человека-маски просочился в проход между домами и, сыграв несколько раз обманными переломами собственной тени на поверхностях декораций, перестал существовать.

Аннеке повернула голову, и узкое, сосредоточенное лицо неожиданно блеснуло слабой улыбкой.
- Хорошо, что не взяла с собой сямисэн, - пальцы встрепенулись в воздухе, очертив в ответ на непонимающий взгляд кривой силуэт ее многорукого инструмента. - Хотя бы с ним сегодня ничего не случится...
Феб ощутил острый, тоскливый укол под ключицей – в том месте, где жила его искалеченная, онемевшая музыка.
В дымном безумии “Повешенного” он оставил последнее, что связывало его, проржавевшего насквозь, с прежним – звонким, невесомым Фебом. Кто-то там, наверху, раздающий жребий, должно быть, смеялся своей штуке до слез: Феб забрал свой дремлющий саксофон из разоренного дома, чтобы спасти – и потерял. Теперь уже, наверное, навсегда.
И можно снова и снова убеждать себя, что все это ничего не значит, ты все равно не мог играть на нем, глупый железный музыкант, ты все равно сломан – зачем тебе голос; можно твердить, что сейчас есть проблемы посерьезнее – но чувство потери точит когти о ребра с резким скрипящим звуком, и хочется скулить, свернувшись беспомощным комком.
Он промолчал. Отвернулся, чтобы Аннеке не увидела сейчас его лица, лишь медленно кивнул головой – хорошо...
- Бежим? - последний вопрос неожиданно уколол их проводника, встрепенувшегося и ответившего энергичным кивком - и мальчишка нырнул в какой-то переулок, мгновенно теряясь в переходах и извилистых ходах серого города, только иногда останавливаясь, чтобы убедиться, что двое незнакомцев не теряют его след.

[Woozzle >>>]

...они бежали, подгоняемые холодным ветром, который пришел с Поверхности. Ветер проник в город легко, не скрываясь, не отвоевывая у его теплокровных обитателей кусочки драгоценного жизненного пространства - одно лишь легкое, дрожащее дыхание бурлящего пепельного неба наполнило окружающий воздух пробирающим холодом и горьким запахом ржавчины, смеясь над глупыми людьми, которые решили, что спрятавшись в укромную яму, они скроются от его присутствия.
Ветер был любопытен. Он прокрадывался в опустевшие комнаты, приглушенными шепотами играя гаммы на огромных, многосоставных инструментах, которыми для него являлись целые кварталы. Он взъерошивал волосы спящим - и настороженно замирал над теми, что видел незнакомые сны и не мог проснуться. Он гонялся за толпами, насмешливо дергая испуганных, сбившихся людей за края одежды, кружился вокруг угрюмых живых стен полиции, медленно выраставших у все новых и новых лестниц. Завороженно затихал, наблюдая, как механики останавливают подъемники, еще недавно сновавшие туда-сюда между уровнями, и как пассажиры, не вовремя решившие совершить поездку, оказываются подвешенными в пустоте, как птицы в клетке, не зная, что с ними происходит.
Ветер летел наперегонки с ними, то настигая, заглушая своим свистом далекую сирену и заставляя кончики пальцев медленно неметь, то оказываясь чуть впереди и поджидая отстающих - позволяя тишине медленно разрастись вокруг, подпуская поближе звуки тысяч шагов, выбивающих паническое стаккато где-то далеко и одновременно с тем - рядом.
Город бежал. Они то и дело натыкались на новые группы эвакуировавшихся - некоторые улицы находились в стороне и не слышали рева сирен, до других не сразу добиралась полиция. Их провожали взглядами из окон те, кто не собирался никуда уходить, привыкшие игнорировать любые правительственные распоряжения до тех пор, пока их не выволокут за руки из собственных комнат. Несколько раз они натыкались на кордоны и патрулирующие отряды полицейских - но тем, казалось, не было дела до сосредоточенной троицы, направляющейся не в ту сторону. Они успевали. Они оказывались чуть быстрее, чем слепой, разбуженный, напуганный город - может быть, потому что знали, что ищут.
Ветер не отставал. Ему было любопытно.

Когда улицы, свитые тугим узлом, вывели их к старой, замшелой, перекрытой решеткой трубе, ветер замер, осматривая ход со всех сторон, и со значением присвистнул. Уходящая вверх, она была достаточно пологой, чтобы по ней можно было ползти – и достаточно длинной, чтобы успеть проклясть все трубы на свете.
Но трое, бежавшие через город, уже сбили решетку и, лезли вверх: мальчишка по обезьяньи быстро ловко, двое других – медленно, с видимым трудом; ветер рванулся следом.
Запах ржавчины и застарелого ила, осевшего на стенках. Слишком мало воздуха – для людей, непривыкших к узким ходам червей, но не для ветра, поющего ночами в трубах куда уже этой. Он вился вокруг, подгоняя, подбадривая, мчался вверх – и обратно, неся с собой немного прохладной свежести.
И радостно заметался по заброшенному зданию, когда трое все-таки выбрались из темного зева трубы.

Измученные подъемом, они уже не могли бежать – впрочем здесь все равно приходилось идти украдкой. Уровнем ниже царила паника, позволяющая скрыться на самом виду. Здесь улицы были почти безлюдны, отстающие ручейки жителей, стекались к лестницам, подгоняемые полицейскими нарядами, и троица, торопливо шагающая в другую сторону, могла бы привлечь слишком много внимания.
Спешить приходилось крадучись. Выбирая проулки и задние дворы, вглядываясь в пресечение пустынных улиц, пережидая то и дело попадающиеся патрули.
Шли почти наобум: ближайшая лестница оказалась перекрыта, у следующей они едва не попались – но вовремя отпрянули в спасительную тень, и только у третьей, запертой в каком-то дальнем тупике, им повезло.
Ветер устал и волочился следом обворованным лоскутком – но не сдавался. Упрямо цеплялся за перила лестницы и считал щербатые ступени.
Иногда, обходя стороной случайные рваные раны пустых пространств города, они все чаще замечали группы солдат - молчаливые, наготове, они рассредоточивались по прилегающим улицам и просто ждали чего-то, не вытаскивая оружия и не проявляя излишней бдительности к редким беженцам, просачивавшимся мимо. Когда они добрались до следующей лестницы, и, уличив момент, бросились по ней вверх, чтобы как можно быстрее преодолеть промежуток пути, открытый любому любопытному взгляду, Феб заметил сверху несколько отрядов, занимавшихся установкой какого-то тускло поблескивающего в неровном свете жерла, напоминавшего орудийное, и зачем-то снабженное большими медными раструбами, похожими на великанские валторны. Аннеке, проследив за направлением его взгляда, растерянно пожала плечами, немым жестом отрекаясь от какой бы то ни было причастности к знанию о происходящем - и они быстро преодолели остаток ступеней по металлической нити, стягивавшей не-землю и не-небо.

...Феб едва узнал часть города, которую еще недавно он мог назвать домом. Город распахнул им навстречу опустевшие, безлюдные улицы, выглядевшие выщербленным скелетом самих себя, с которых в одночасье содрали все живое. Здесь тоскливый голос сирены был слышен едва-едва, пробиваясь сквозь толщу камня и железа, оставшегося под ногами - большинство кварталов уже успели эвакуировать, и системы тревоги постепенно отключались, дополняя неживое ощущение от опустошенных улиц непривычной, звонкой тишиной, в который каждый их шаг, казалось, был слышен далеко вокруг. Они прошли через Каменные Задворки - старые квартал, расползшийся по периферии уродливой кляксой, и состоявший из нагромождения маленьких домиков, большая часть которых была возведена самими жителями. Узкие, кривые улочки всегда были полны людей, как будто воспринимавших свой небольшой уголок мира одним многосоставным строением, подобным осиному гнезду. Сейчас он представлял из себя жутковатую пародию на дома, чьих жителей уводил Цикада - повсюду виднелись предметы и осколки дня, еще недавно бывшего самым обыкновенным. Белье, трепещущее под нетерпеливыми пальцами холодного ветра на веревках, соединяющих противоположные дома сложными паутинными узорами. Несколько кривоногих стульев вокруг столика с разложенной доской - черные и белые фигуры застыли в одиночестве, брошенные своими полководцами. Растерянная собака, прикованная к конуре, снова и снова выбирающаяся наружу, ожидая, должно быть, что хозяева, наконец, вернутся - заметив гостей, она подняла шум, оглушительно лая, и им пришлось быстро покидать место преступления - но никто, казалось, не пытался выяснить происхождение случайного шума в вымершем городе.
Даже военные им теперь попадались реже - с другой стороны, большая часть отрядов уже не рассредоточивалась по улицами, а целенаправленно куда-то шла, направляясь, должно быть, к центральным лестницам.
- Как ты думаешь, что это... сейчас? - они так долго шли в напряженной, настороженной тишине, что неожиданный вопрос Аннеке, распоровший пелену молчания, показался резким и громким, и непременно привлекшим к себе внимание всей полиции в округе. - Государственный переворот, налет войск... Ты правда так считаешь?
Феб все еще скользил неузнающим, неверящим взглядом вдоль линии осиротевших домов, цепляясь за осколки стекла и немо стонущие дыры дверей. Он искал ответ – на ее вопрос, и на свой собственный - в отголосках паники, забившихся в трещины, спрятанных под карнизами, выглядывающих из чердачных окон. Ответа не было. Город испуганным каменным зверем жался в земле – и тихо вздрагивал от пережитого.
- Не знаю, - он все еще не мог оторваться от пустоты, порезавшей улицу, и говорил словно в пространство. – Знаю только, что теперь мне все это нравится еще меньше, чем раньше. Я надеялся, что нам встретится хоть что-то, чем можно объяснить происходящее... Но везде одно и то же. Выглядит так, как будто город спешно решили очистить от населения. Совсем.
По позвоночнику, медленно перебирая холодными ржавыми лапами, ползло тревожное предчувствие. Феб подцепил забытый кем-то газетный листок, без цели, просто рукам было страшно в неподвижности, механически сложил самолет, пытаясь привести в порядок мысли.
- Ты заметила – конечно, заметила! – что всех гнали только вниз? Тогда как убежища есть и на этом уровне – я знаю одно совсем неподалеку. Учитывая это, трудно поверить, что нас оберегают от какой-то мифической угрозы.
Он криво усмехнулся и отпустил бумажную фигурку в воздух; самолет сделал вираж и ткнулся острым носом в землю, но Феб уже не следил за его судьбой.
- Ты успела разглядеть ту... машину? – он кивком указал назад и вниз – туда, откуда они бежали, перепрыгивая через ступени. – Похоже на пушку, к которой прикрутили пару граммофонных труб. Будут сопровождать стрельбу бравурными маршами для поднятия боевого духа, - усмешка мазнула по губам желчью. – Вопрос только, в кого собираются стрелять...
- Жаль, что здесь нет Миллен, - слабая улыбка, как блеснувшее гибкое лезвие, на миг мелькнула по ее лицу; мальчик-проводник зачем-то обернулся, как будто засомневался, что его сопровождающие следуют за ним. - У вас даже слова похожие. Она всегда была такой... бунтаркой, - променад пустой улицы вдруг прервался просторным перекрестком, и они, быстро оглядевшись, проскочили дорогу, уже привыкнув к почти естественному ощущению неловкости открытых пространств.
- Это действительно может быть карантин. - продолжила она после паузы, когда ряд безликих складов и контейнеров спрятал их в своей тени. - Кажется немного странным, но почему мы все время думаем, что болезнь... или чем бы это ни было - появилась снизу? Представь себе какие-нибудь семена, споры, цветы... подхваченные ветром, разбросанные по безжизненной пустыне - которые вдруг случайно попадают в теплую, укрытую от бурь впадину, где существует жизнь. Знаю, звучит бредово, но в конце концов, - ее голос вдруг окреп, избавившись от прежней болезненной хрупкости; было видно, что этот вопрос ее по-настоящему волнует, - что мы знаем о Поверхности? Черт, даже правительство, должно быть, не знает о ней достаточно, чтобы утверждать хоть какую-нибудь официальную версию...
Запнувшись, Аннеке вдруг вздрогнула от неожиданности - совсем рядом, на противоположной стороне улицы вдруг оглушительно громко лязгнул, приходя в движение, застывший механизм, в своем спящем состоянии совершенно неразличимый в грудах строительного мусора. Надсадно скрипя в такт свистящей, назойливой мелодии, принялась вращаться лебедка, выматывая толстые металлические тросы. Они быстро переглянулись между собой. Один из подъемников, которые еще недавно повсеместно останавливались, оживал у них на глазах.
- Лучше бы оказаться подальше отсюда, - нервно протянула Аннеке, не отводя взгляда от рокочущих сочленений. - Спорим, он тащит еще какое-нибудь... наступательно-маршевое устройство?
После короткого обмена мнениями они ускорили шаг, через несколько минут потеряв из виду подъемник - но скрипучий, неровный звук продолжал неотступно следовать за ними по пятам, отказываясь умолкать и существуя в этих пустых улицах на правах одинокого эха.
Следующая лестница оказалась перекрыта, и тогда они впервые поняли, что не знают, куда идти дальше - все известные поблизости пути, которые приходили в голову кому-нибудь, были заблокированы, и оставалась только малоприятная перспектива спуститься вниз, чтобы потом попытаться найти обходной путь наверх. Кроме того, вопрос о целях их блуждающего поиска по-прежнему оставался открытым - они поднимались все выше и так и не встретили ничего, что могло натолкнуть на мысль о причинах тревоги.
- Может, попробуем подняться на крышу какого-нибудь дома и взглянуть оттуда? - Аннеке обняла колени руками, устало сползая на мостовую - результаты их пробежки начинали давать о себе знать. - Все может происходить где-то рядом, и мы просто не видим, где именно...

Ее голос вдруг задрожал - неестественным, низким вибрато, расплываясь в угасающей тишине так, как будто остатки ее слов подхватил окруживший троицу невидимый хор. Гудение быстро усилилось, пробираясь под кожу и заставляя против воли дрожать, несмотря на отступивший холод - уже знакомая нота вселенского баса, тронутая невидимым музыкантом.
Но на этот раз она звучала легче, осторожнее - как будто после первых попыток это новое прикосновение к инструменту было легким, почти невесомым. Звук рос, с плавным изяществом прорастая своими обертонами в каждую клеточку послушно вибрирующего воздуха - и любопытный ветер замер в ужасе, чувствуя, как его сковывает незнакомая ему сила.
Небо потемнело. По пенистой, клубящейся ткани облаков скользнула едва уловимая, постоянно меняющаяся тень, понемногу становясь четче, обретая границы - и тут же их меняя, как будто играя с непрошенными зрителями в огромный монохромный калейдоскоп. Аннеке, забыв о ноющих коленях, выпрямилась во весь рост, заворожено глядя в небо и зачем-то вцепившись ладонями в холодную стену, словно боясь упасть...

[Черон >>>]

Какое-то время они стояли, оцепенев, растворяясь в величии надвигающегося призрака, пытаясь различить его контуры в переплетении вихревых потоков.
Первым опомнился мальчишка. Улица научила его, что все непонятное и незнакомое таит в себе опасность, и инстинкты у маленького бродяги проснулись раньше, чем способность рассуждать – у его взрослых спутников.
Он рванул под нависающий козырек ближайшего дома и оттуда – из темноты и придуманной льдисто-хрупкой безопасности подавал знаки тем, кто остался под хищным небом.
Феб и Аннеке переглянулись и, не сговариваясь, сорвались к нему.
Отсюда, из укрытия, видно было похуже, но зато и ощущение застрявшего поперек горла потрясения отступило, освободив узкий, ощетиненный колючками проход для слов. Пустых, бессмысленных слов, в которых не было никакой нужды.
- Жерло, что это еще за дрянь такая... – исцарапанный голос Феба вместил в себя угрюмое, тревожное молчание и мысли всех остальных.
Тень становилась отчетливее. Разрывала вспухшее небо огромным темным телом и выпускала острые руки-крылья.
- Может, и стоило убраться в это их убежище, - на этот раз мальчишка озвучил мысли, которые краем надвигающегося кошмара коснулись всех. – Сейчас как плюнет чем-нибудь сверху... – и втиснулся между Аннеке и Фебом, видимо, в поисках все той же зыбкой безопасности.
- Не бойся. Оно нас даже не заметит, - Феб ободряюще положил руку ему на плечо, хотя совсем не был уверен, что в пальцы не перетекает по невидимым проводам дрожь, прошивающая нутро.
Мерное гудение, распространяющееся в присутствии далекой тени, вдруг нарушилось, разбившись прерывистым сухим треском. Они не сразу поняли, откуда происходят эти новые звуки, но затем воздух над городом разорвало отчетливо лязгнувшим железным хлыстом, перечеркнувшим небо едва различимым огненным пунктиром. Выстрел, хоть и не смог заглушить монотонное, пробирающее profundo, прозвучал достаточно отчетливо, чтобы понять - стреляли не из ручного оружия.
За первым росчерком отозвался еще один, и еще - а потом неожиданно наступило молчание, как будто рассредоточенные по городу канониры осознали тщетность попыток хотя бы дотянуться до смутного, неразличимого создания, существовавшего где-то в невообразимых глубинах океана бурлящих облаков, недосягаемого для бессильных железных плевков их орудий.
Крылатая тень медленно, с неожиданной для таких размеров грациозностью совершила полуповорот и пропала.

Гул немедленно перешел в верхние регистры и еще некоторое время сопровождал потерянного из виду серого призрака, пока не исчез совсем где-то за границей четвертой октавы - и резкий, вспененный, напуганный ветер немедленно занял его место, вступая в свои права, обжигая непривычно теплыми прикосновениями растрепленных прозрачных лап.
Тишина казалась оглушительной. Все произошло настолько быстро, что казалось, все это им привиделось - изменчивая тень, заполнившая половину неба, лихорадочная пальба, клокочущие серые вихри, собиравшиеся в очередной шторм почти над самым городом - и тишина, отрезавшая несколько мгновений невозможного от истекшего времени.
Никто не хотел нарушать это звенящее молчание первым.
Постепенно бледнела, выдыхаясь, внутренняя дрожь – но так и не растаяв до конца, осела нервным, кисловато-вибрирущим налетом в горле.
- Только мне кажется, что если бы оно хотело – легко смяло бы пару жилых уровней? И все эти громогласные пушки точно так же выступили бы в роли безобидного приветственного фейерверка, - Феб придавил железной ладонью то место под кадыком, где застыл отчетливый комок тревоги, пытаясь раздавить, растереть его – тщетно. – Но теперь по крайней мере ясно, почему всех сгоняют вниз – и для чего эти пушки.
Да ничерта не ясно, тоскливо дернулся тревожный ком в горле. Если раньше можно было предположить, что это все еще противостояние местных... игроков, перетягивающих на себя одеяло, пока город охвачен сонной паникой, то сейчас... Сейчас остается только развести руками: бог весть, чья это машина, на что она способна и – главное – какие цели преследует ее владелец. Может быть, это первое появление – просто разведка, а в следующий раз она явится крушить и жечь. Или – десяток таких...
От мысли, что машина может быть не единственной, Фебу стало душно.
Впрочем, и одной хватит.
- Это из-за него там дым, да? – тихий мальчишеский голос вклинился в муторный поток размышлений, и Феб снова увидел темные кудлатые столбы на горизонте. – Оно подожгло дома?..
Мальчик напряженно ждал ответа, но ответов не было - снова.
- На верхних уровнях нет жилых домов, - пальцы-флейты отпустили комок, намертво впаянный в горло, и указали вверх. – Там, ближе к Маяку и после - уже одни развалины. И нефтяной терминал.
Сущая мелочь – колко отозвалось внутри.
Аннеке бросила в его сторону колкий беспокойный взгляд, и коротко кивнула в знак того, что эта мысль тоже пришла ей в голову. Резервуары с горючим земляным маслом были рассредоточены по городу, и занимали, в основном, нижние ярусы - несмотря на периодически вяло возобновляющиеся попытки замены подъемника на систему трубопроводов и насосов, большая часть нефтедобытчиков предпочитала пользоваться старыми хранилищами - небольшими и достаточно разнесенными по Дну, чтобы за последние пару десятков лет город ни разу не сталкивался с большими пожарами. Терминал на Поверхности предназначался для отправки цистерн по железной дороге - насколько полное отсутствие каких-либо сведений о его обустройстве позволяло предположить, нефть не должна была запасаться там в больших количествах. Но если это не так, и потоки черной желчи, легко воспламенявшейся от малейшей искры, польются вниз...
- Если удар был нанесен по вокзалу, значит, нас хотят отрезать от внешнего мира, - безжизненные, механические слова, которые она произнесла как во сне, переводя взгляд на опустевшее небо и потерянно следя за беснующимися струями тумана, которых рвала в клочья наверху невидимая буря. - В условиях Поверхности любой ремонт затянется на месяцы, поставки прекратятся...
Аннеке избегала любого прямого упоминания об увиденном, как будто балансируя на зыбкой грани, допускавшей существование крылатого призрака где-то между реальностью и сном, опасаясь, что стоит назвать его по имени - и реальность немедленно ответит, все сильнее убеждая ее в том, что все это - мара, обман, видение.
- Никто даже не знает, получает ли город что-то взамен на эти товарные поезда, - протянула она, переводя такой же пустой взгляд ниже, рассеяно измеряя острые грани пустой улицы. - Что-то не сходится, нет... - она вдруг тряхнула головой, расплескав тонкие, коротко обрезанные волосы, и нервно, слабо засмеялась, вдруг повернувшись к нему. - Слушайте, - в голосе вдруг прорезалось какое-то вызывающее отчаяние. - Вы тоже видели... это? Это все... на самом деле?
В этом ее прорвавшемся горьком всплеске звучала такая пылкая, наивно-детская надежда, что стоит только закрыть глаза, завернуться с головой в одеяло – и страшное обойдет стороной; Фебу захотелось спрятать ее, хрупкую, маленькую, укрыть, успокоить…
Он отвел взгляд, уже понимая, что сейчас разрушит эту туманную химеру в ее глазах.
- Все по-настоящему, - струящееся в голосе полынное сожаление резко, до несочетаемости контрастировало с сухой отрешенностью лица. – Мы – все мы – это видели.
Бесприютная тишина пустынной улицы обняла его слова, превращая их в игрушку, подбросила к тяжелому каменному козырьку, мягко вернула обратно – без отклика.
- Даже если это приступ… - хрипло продолжил Феб, выпуская в затишье внезапное подозрение. – Чей-то бесконечно похожий на жизнь сон – может быть мой, или твой, или даже – его, - короткий кивок на мальчика, жадно впитывающего этот странный разговор. - Знаешь, они удивительно похожи на правду, эти приступы; пока твое тело пребывает в блаженной, ничего не ведающей коме, сознание бродит в таких лабиринтах, что порой кажутся реальнее, чем только что прошедший день. Ты не успеешь заметить, когда кончилось настоящее, когда фальшивка подменила собой жизнь, в этом вся и подлость – ты не сможешь отличить наверняка. А значит, мы не можем, не имеем права думать, что это сон.
Он закрыл глаза, переводя дух, ощущая под веками жаркую сухую волну усталости. Постоял так, молча, медленно выдыхая безмолвные отголоски слов – и снова посмотрел в ворох туч, все еще хранящих, казалось, память о механическом, поющим вибрацией чудовище.
- Как бы узнать, откуда оно явилось. Не думаю, что кто-то здесь в состоянии создать подобное…
Она медленно, и, как показалось Фебу, устало сползла по услужливо подвернувшейся стене вниз, обхватывая руками колени и упираясь в них лицом - где плавало странное, потерянное выражение.
- Знаешь, я почему-то всегда думала... только не смейся - думала, что там, наверху, за пределами всего этого, - она сделала хлесткий, отчаянный жест, плеснувший куда-то в неопределенную сторону неба, - ничего нет. Что мир давно высох и истлел, что его развеяло ветром в песок, и остались одни мы, по случайности уцелевшие в подвернувшейся клоаке. Что по железным дорогам ходят поезда без машинистов. Ржавая, безжизненная автоматика передвигает стрелки, заставляя их двигаться по давно потерявшим смысл направлениям, везти эти цистерны, которые давно никому не нужны, и выбрасывать их посреди пустоши, где ядовитые бури разъедают их оболочки и выпускают украденную кровь земли обратно в ее чрево, как бы в насмешку над теми, кто днем и ночью высасывает ее из забоев и скважин, не зная, что в этой мертвой, зацикленной вечности его усилия не имеют никакого смысла, - слова лились мерным, сбивчивым речитативом, как будто Аннеке читала по памяти строчки с воображаемой ленты, разматывающейся перед глазами. - Что каких-нибудь несколько лет, и может быть, придет наша очередь, и дыхание ветра засыпет эту распахнутую глотку вместе с ее обитателями, не заметив, что там жили какие-то люди со своими нелепыми историями, страхами и снами...
Она вдруг подняла взгляд на Феба.
- А теперь... Я не знаю, что думать. Этот новый мир не помещается у меня в голове. Там... есть люди, машины, жизнь, может быть, города... Почему? - дрожащий вопрос вдруг сорвался в одинокий крик, напоминавший скрежет взвизгнувшего железа. - Почему они никогда не приходили сюда?! Кто - там? И проклятье, кто - мы здесь?..
Их маленький проводник, до этого с недетской серьезностью слушавший ее монолог, дернулся, как обжегшись, от этой вспышки, родившейся где-то гораздо глубже в Аннеке, чем все предыдущие слова, и поспешно замотал головой, прижимая палец к губам. Улицы вокруг были столь же пустынны, но с другой стороны, звук здесь распространялся хорошо, а еще недавние выстрелы с земли звучали, казалось, не столь далеко... Она запоздало кивнула в ответ, заставив себя выдавить кривую, виноватую улыбку - и отвернулась.
Мгновения сухо пересыпавшихся песчинок скользили мимо.
- Пойдем? - наконец глухо полуспросила она, все еще не поворачивая головы. - Не знаю, что мы еще можем здесь встретить... Или - ты хотел подобраться поближе?
- Не думаю, что есть смысл, - Феб с сомнением покачал головой. – Что-то мне подсказывает, что господа военные тоже знают не так уж много. Во всяком случае – не те, кого мы можем встретить здесь. Возможно, я знаю того, у кого больше информации.
Он прикусил губу, ощутив, как колыхнулась в ребрах жгучая соль, задержал дыхание на несколько бьющихся в истерике секунд, чтобы усмирить волну - и медленно выдохнул, опаляя губы. Морской ветер внутри свернулся колючим клубком, не позволяя забыть о себе.
- Возможно, - повторил через силу. – Но это не сейчас. Не здесь. Впрочем, теперь нам в любом случае вниз...
Обратно двигались медленно, молча, невидяще глядя перед собой, словно каждый скользил сквозь два слоя пространства: одинокий город, провожающий их молчаливой тоской, и паутина собственных миражей, липко дышащая в лицо.
Только мальчишка, казалось, шел напрямик, минуя второй, невидимый, маршрут, проходящий где-то в переплетении нервов.
Теперь они могли позволить себе не бежать, стараясь смять в комок открытое пространство, и не прятаться от патрулей – и усталость, словно почуяв, что скрываться больше нет нужды, протянула в мышцы тянущие, ватно-болезненные нити. Требовательно дергала за эти веревочки, предлагая остановиться, сесть прямо на землю, вытянуть измученные ноги; иногда они подчинялись, не выбирая места, вскоре их сгонял полицейский патруль, настойчиво, грубо, диктуя направление – вниз. Вниз.
Улицы, затем ступени, затем снова улицы и опять ступени перетекали тягучей непрерывной лентой, кое-как приближая их к точке, с которой все началось.
Здесь тоже было пусто – поток людей унесло прочь, оставив на дорожных камнях обрывки чьей-то одежды, растоптанный мусор, куклу с оторванной рукой: она смотрела в перед собой пустым страшным взглядом, и Феб, проходя мимо, почему-то старался отвести взгляд. Получалось плохо. Он оглянулся через шаг, и через два, ему казалось, что этот символ брошенности сверлит ему спину молчаливым укором.
- Я должен вернуться, - он оборвал шаг - резко, словно налетев на стеклянную стену. – Вернуться, в “Повешенного”. Я потерял там саксофон, понимаешь?
Он был уверен – она понимает. Любой музыкант понял бы. Потерять голос, часть души, часть тела, свой инструмент, все это звучит почти одинаково – для них.
Она бросила на него быстрый взгляд, увязший в неоконченном движении, как будто ее силуэт отделяла от него прозрачная, холодная толща воды. Затем в глазах мелькнуло постепенно подобравшееся понимание.
- Пойдешь один? - тихо спросила она, и кивнула, не дожидаясь ответа. - Здесь, кажется, уже остались только полицейские патрули, но все равно... будь осторожней.
Расстояние в несколько шагов между ними оставалось пустым, неперечеркнутым - и на какое-то мгновение эти несколько шагов словно превратились в мостик, отделяющий часть живого города, пусть и крошечную, от пересохшего, пыльного моря опустевших домов.
- Я попробую найти остальных - они, должно быть, собираются в "Алембике" или "Pas devant". Или... - едва заметная пауза в одну шестнадцатую такта, отозвавшаяся неуверенностью, - воспользуюсь предложением нашего импресарио. Театр "Висцера" - это минус два от Променада.
Аннеке осторожно шагнула назад, мягко взяв за руку мальчишку - вдруг неожиданно бросилось, что их ладони почти одного размера, хрупкая и ломкая, выточенная из фарфора, и пестро-серая, перепачканная в грязи, с обломанными ногтями. Она о чем-то спросила его, уже скрываясь за поворотом - но нахлынувшая со всех сторон голодная тишина поспешно скрыла детали, оставляя Феба одного.

[Woozzle >>>]

...город был пуст. Некоторые улицы из тех пестрели сотнями отпечатков ног на грязной мостовой, как будто по ней прогуливались причудливого вида многоногие животные. По дороге ему вдруг бросился в глаза тот самый "спящий дом", мимо которого он уже проходил утром - казалось, целую вечность назад. Еще недавно неприметное, ничем не отличавшееся от соседних строение было окружено рядами растянутых пестро-желтых полицейских лент и предостерегающе скалилось карантинными печатями на окнах и дверях, где, с которых поспешно соскоблили привычный оттиск ухмыляющейся чумной крысы. Стены были густо испещрены надписями, предостережениями, пророчествами, диковатого вида рисунками, в грубой, нарочито-детской манере изображавшими разложенных в ряд людей с повязками на глазах... Они были там - застигнутые сонным поветрием, обездвиженные, как восковые фигуры в своем молчаливом музее. Никто - судя по нетронутым лентам ограждений - не вспомнил о них, когда человеческие потоки, охваченные паникой, неслись вниз...
"Повешенный" показался в дальнем конце улицы через несколько минут. Выбитая дверь, в которой еще виднелось несколько пулевых отверстий, была косо впечатана в пыль; одно окно открыто, другое - высажено, рассыпавшись поблескивающими брызгами осколков. Становилось темно - наступающие сумерки, против обыкновения, не рассеивали зажигающиеся огни металлических солнц, и последние капли блеклого света слабо освещали зал, выхватывая разбросанные в беспорядке стулья, перевернутые столы, разбитый кувшин, превратившийся в груду черепков посреди подсыхающей сладковатой лужи...
Феб хорошо – слишком хорошо - помнил то место, где они сидели с Аннеке и Грегори, и где оставил под стойкой певчую птицу в темном чехле. Осторожно ступая по осколкам, он шел через разбитый, выпотрошенный зал – уверенно, даже сквозь вкрадчивую темноту. Шел и повторял, как заклинание, как молитву – пожалуйста, дождись меня. Пожалуйста, дождись. Резким рывком отодвинул опрокинутый стол и опустился на колени, заглядывая в тишину, укрывшуюся под барной стойкой.
Он был там. Все это время, перетекающее пылью, паникой, кашлем и рвущимися к воздуху людьми, а затем - пустотой и одиночеством. Он ждал.
Феб протянул руки, мягко, бережно доставая его из футляра – самое главное, самое важное сокровище, застывшее золотое сердце. Голос, который разучился петь. Прижал к себе и долго, бесконечно долго стоял так – немо застыв на коленях, обнимая саксофон, вдыхая пыльный воздух, как высшее счастье.
Его отвлек звук – тихий скрип в другом углу зала, и Феб, щуря усталые глаза, вгляделся в сумрак. Сбившиеся в баррикады стулья громоздились горбатыми контурами, распахнутые оконные рамы слабо дышали улицей, и что там было еще, среди всей этой перевернутой вверх дном жизни – было не разглядеть.
Саксофон мягко лег на свое ложе, погрузился в теплый бархатный мрак; Феб закинул его на плечо, встал – и шагнул на звук.
В углу, медленно, мерно покачиваясь на высокой барной табуретке, сидел Имморанте, различив его искривленный, изломанный силуэт, Феб не сразу узнал его, и дернулся в сторону, задохнувшись, и тут же – вспомнил.
- Эй... - окликнул он издалека.
Нет ответа. Странное, жутковатое существо, смотрело прямо перед собой забинтованными глазами, не откликалось на зов – словно для него не существовало нот в октаве человеческой речи. Феб приблизился и, преодолевая внутренне сопротивление, тронул его за плечо – одним пальцами, легким дуновением тепла.
Прикосновение к посеревшей от пыли и грязи коже было неожиданно теплым и шершавым, как будто он дотронулся до грубой поверхности мехов, которыми раздували пламя. Имморанте вздрогнул - незаметно для пристального взгляда со стороны, но достаточно, чтобы чуткие пальцы музыканта почувствовали движение.
Он дышал, глубоко и медленно, и воздух с легким, надсадным свистом вырывался из груди, примотанной к железной сбруе. Слепое лицо, перетянутое тканью, не шевельнулось, не повернулось в сторону незнакомого касания - и продолжало смотреть куда-то в пустоту, распахнутую где-то по ту сторону туго облегавшей голову повязки. Взгляд Феба, скользнув по обнаженному, голому черепу, вдоль переплетения проводов, свивших свое ржавое гнездо вокруг затылка, вдруг заметил, что уши Имморанте залиты воском - затвердевший мутно-белый потек оставил свой едва заметный след чуть у скулы.
Ему показалось, что монотонный, размеренный ритм его механического дыхания чуть сбился, переплетаясь с тревожной, беспокойной синкопой.
Он не услышит, с пугающей прозрачной ясностью понял Феб. Хоть кричи, срывая связки, пытаясь привлечь внимание – он не услышит ни звука.
Между горлом и выдохом застыла тревожная надломленная нота. Феб все еще ощущал скованное, как сам Имморанте, чувство внутри, когда пытался прикасаться к его искалеченному телу, но просто уйти, оставив его здесь...
..было нельзя. Просто нельзя, без всяких объяснений, обоснований, оправданий.
Внутренне сжавшись, он положил проржавелую ладонь на клубок скрученных проводов, каждый из которых, казалось, мог оскалить ядовитую пасть и змеино зашипеть.
- Пойдем, - позвал он, старясь говорить не голосом. Не только голосом, не словами, утекающими в воздух, а вибрацией ладони, песней железа, помнящего родство, эхом, отдающимся в флейтах. – Пойдем со мной. Я знаю, где тебя ждут. Слышишь?
Он выдыхал зов, излучал его кожей, каждой клеточкой себя, когда-то бывшего музыкой, он пытался проникнуть, прорваться за восковую печать. Флейты дрожали, наполненные этим зовом до краев.

Имморанте резким, змеиным движением обернулся.
На мгновение Фебу показалось, что тот своим безглазым взглядом безошибочно смотрел прямо на него - как будто все предыдущее его поведение было мастерски сыгранной ролью, и сейчас он, наконец, отбросил искусственное, показав настоящего себя. Но почти сразу он понял, что это не так - слепец беспокойно поводил головой, не в силах определить источник того, что пробудило его из кататонии, позвало за собой, словно принюхиваясь, вслушиваясь кожей в слабый не-звук, каплями рождающийся в воздухе.
И где-то в промежутке между двумя ускользающими песчинками-мгновениями он почувствовал что-то, прозвучавшее в ответ - коротко, быстро, едва уловимо, трепещуще, как бьющий жесткими крыльями сверчок. Россыпь размазанных кадров, с молниеносной быстротой расщепившая секунды. Там, в ответе была тишина - тонны и океаны густой, давящей тишины, отрезавшей того, кто внутри, от окружающего, сделавшей его единственным обитателем бесконечного мира.
Имморанте медленно поднялся - безжалостное железо немедленно надавило ему на спину, заставляя согнуться вперед и опуститься на полусогнутые, вывернув бессильно связанные руки за спиной. Он сделал короткий, ломаный шаг - и остановился, ожидая.
Он слушал.
Феб взял его за локоть, мягко сомкнув пальцы-флейты на серой коже. Шагнул, становясь проводником, пропуская сквозь себя ощущение пространства, времени, воздуха, ждущего за дверью, переплавляя его в ток, струящийся сквозь чешуйки металла – в нервы того, кто ждал. Помедлив, словно сигнал доходил с запозданием на четверть такта, Имморанте тоже сделал шаг.
Улица обняла их прохладой, мазнула по лицам памятью о паническом бегстве – и пустотой. Они шли сквозь тишину – медленно, связанные прикосновением железа и беззвучным, записанным в прерывистый код зовом. Шаг – пауза – отклик. Новый шаг – и снова пауза, и ответ, звучащий сгорбленным эхом.
Феб старался выбирать переулки, задние дворы, узкие проходы между домами – так было дольше, но на открытом месте он, невидимой цепью связанный с Имморанте, чувствовал себя беспомощным и уязвимым как никогда. Ничуть не легче, наверное, было бы пробираться к спуску на следующий уровень, будучи скованным по рукам и ногам.
И все-таки он, измученный, одаренный чугунным ядром, которое добровольно пристегнул к щиколотке и теперь волок за собой, каждым шагом излучая зов, был блаженно, упоительно умиротворен. Саксофон за спиной дремал в тихой, убаюканной неге, музыка рисовала тонкие арабески по венам – и выплескивалась неслышным ритмом в железо. Ржавое, мертвое железо, неожиданно ставшее живым.
Расстояние, перевитое молчанием, сокращалось толчками пульса. Ночь текла по пятам, размывая контуры ближайших домов, оставляя только две фигуры на переднем плане: высокую, острую, вычерченную карандашными линиями – и припаянную к ней касанием руки сгорбленную тень.
Незадолго до спуска Феб накинул на плечи Имморанте свой запыленный пиджак; пытаясь прикрыть его вызывающее, притягивающее взгляд уродство. Вышло так себе. Слепое серое лицо, затылок, опечатанный переплетением проводов, шаркающая механическая походка, копирующая шаги того, кто вел за собой – все это оставалось на виду, слишком заметное, чтобы можно было сгладить накинутой сверху деталью, но выбора не было.
Подходя к полицейскому кордону, пытаясь нарисовать на лице флегматичную независимость, Феб внутри был натянут до предела, до звона, вибрирующего в ушах; его нервозность текла сквозь железо, впиваясь в кожу Имморанте сотней вздрагивающих игл – и тот тревожно водил слепой головой, пытаясь выцедить из воздуха источник опасности.
Он боялся зря. Полицейский кордон, охраняющий лестницу, был озабочен только одним – не позволить никому просочиться наверх, и два, пусть и весьма странных, человека, следующие вниз, не вызвали у них сильного интереса. Кто-то с любопытством покосился вслед, кто-то отпустил несмешную шутку, но удерживать не пытались, лишь прожектор, освещающий спуск, проводил их липким пятном – до самых нижних ступеней и еще немного дальше – вдоль пустоты следующего уровня.
Когда они добрались до нижних уровней, гудящих, как пчелиный рой, усталость спаяла их ломкую походку в монотонный прихрамывающий танец, привычный до последнего па.
На них косились. В них тыкали пальцами. От них шарахались в стороны. Но и только – у всех хватало своих проблем, чтобы всерьез интересоваться незнакомцами, какими бы необычными они ни были.
“Висцеру” Феб нашел по афишам и указателям; ночь спотыкалась вместе с ним, и вместе с ним припала к тяжелой запертой двери, когда он гулко постучал в нее железной ладонью.
Им пришлось долго ждать, выжидая истечения длинных, тягучих моментов тишины, пока мрачноватого вида здание, отгородившееся от внешнего мира внушительными створками, наконец не подало признаков жизни. Дверь лязгнула, и медленно, ржаво приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить осколок острого, злого лица, смерившего визитеров подозрительным взглядом.
- Мест больше нет, сколько можно говорить! - каркнул недовольный голос; за ним последовал демонстративный всплеск ладони. - Топайте в лагерь, три квартала ниже, здесь все под завязку... - и тут неизвестный испуганно осекся, заметив высившийся за спиной Феба согбенный силуэт Имморанте, и невольно отшагнул назад - звякнула импровизированная цепь, не дававшая двери распахнуться.
- Ч-черт, - потрясенно донеслось из-за двери; затем последовала длинная, содержательная пауза, в ходе которой невидимый привратник, очевидно, провел переоценку намерений ночных гостей. - Подождите, сэр, я сейчас.

[Черон >>>]

...изнутри театр выглядел до невозможности странно. Угрюмый фасад вдруг проваливался куда-то в обширный купол, вырезанный в камне - как будто посреди улицы, где стояла "Висцера", вдруг вырос гигантский сталагмит, в котором за неимением лучшего вырубили сердцевину. Как успел наскоро объяснить Фебу привратник (оказавшийся, как выяснилось, одним из местных арлекинов), примерно так ситуация и обстояла. В результате круглый, утопающий под нависшим сводом зал если и напоминал театр, то исключительно анатомический - за исключением, единственно, того, что вместо окружения кольцом постепенно поднимающихся трибун зал был невзрачно-плоск. Во время представлений сцену, должно быть, окружали ряды составленных вместе скамей, стульев и кресел, но сейчас...
Сейчас театр представлял собой убежище.
Там, где раньше располагались зрительские ряды, пространство было расчерчено на неаккуратные сегменты, каждый из которых занимали люди - свернувшиеся в спальных мешках, разложенных прямо на каменном полу, собиравшиеся в разрозненные группы вокруг тусклых керосиновых ламп, приглушенным шепотом беспокойно переговаривающихся о чем-то; Фебу сразу бросились в глаза неестественные, восковые силуэты сомнамбул - некоторые были брошены в кажущемся одиночестве, как бесполезные куклы, за другими присматривали, время от времени вытирая испарину со лба и укрывая истрепанным одеялом, когда подступающая ночь протягивала к ним свои холодные пальцы. Несколько человек обходили ряды беженцев с комами тряпья и котелками еды, где-то мелькнула пара грязно-белых халатов, склонившихся над застывшим силуэтом, скорчившимся на полу. Издалека все это напоминало рой светлячков в темноте - зал освещался только десятками тусклых, трепещущих огоньков ламп, и остальное, куда не дотягивалось их бледно-желтые прикосновение, тонуло в голодной темноте. Здесь было, казалось, несколько сотен человек - но когда они с Имморанте вошли, на необычных посетителей почти никто не обратил внимания.
Остролицый арлекин повел Феба сложным, кружным маршрутом через зал - каждая клетка свободного пространства была занята беженцами, и приходилось быть осторожным, переступая через спящих и обходя бессонных - Имморанте это удавалось особенно плохо, и несколько неразборчивых проклятий успело отправиться им вслед - пока из рассеянной темноты вдруг совершенно неожиданно не вынырнул силуэт импресарио.
- Джейми, что, в конце концов... - он запнулся, немедленно переводя взгляд на изуродованную тень, вплывшую в область видимости, которую давали трепещущие бледные огоньки, и его взгляд вдруг вспыхнул странной смесью облегчения и настороженности. - Феб!.. Черт возьми, вы все-таки вернулись!
Гробовщик шагнул навстречу, позволяя свету вырисовать оставшиеся черты лица - тонкая, но крепкая ладонь сжала запястье, деликатно избежав прикосновения к металлическим пальцам. Позади режиссера, заинтересовавшись гостями, в их сторону подалась еще одна фигура - высокая, худая, бритый череп поблескивающий на свету, словно вырезанный из камня.
- Как вы его нашли? - улыбка Гробовщика была усталой и немного вымученной, но, без сомнения, искренней; он снова стиснул руку Феба благодарным жестом. - Я думал, что в такой неразберихе мы его окончательно потеряли...
- Я искал не его, - короткий полушаг в сторону, ближе к стене, позволяющий прислониться плечом; мышцы, перевитые ходьбой, бегом, подъемами и спусками по бесконечным лестницам, наливались ватным, тянущим бессилием. – Вернулся в “Повешенного” за саксофоном – а он там. Мы... довольно быстро нашли общий язык, - металлические пальцы дрогнули, отпуская ощущение связи, протянутое насквозь. - И дальше нам с ним повезло, конечно. Признаться, я опасался, что полиция будет более... заинтересована. Но такое ощущение, что им сейчас ни до чего нет дела – лишь бы наверх не лезли, а здесь – творите, что хотите.
Он еще раз осторожно коснулся Имморанте беззвучным эхом флейт, на этот раз без всякого содрогания, за время долгого пути его изувеченность стала восприниматься иначе: как что-то тяжелое, болезненное, отдающееся в горле мучительным спазмом – но почти привычное.
Вот ты и дома, да? Удачи, приятель. Кто бы ты ни был.
- Сюда не приходила Аннеке? – беспокойство, которое раньше дремало, не в силах прорваться сквозь напряжение пути, подняло тяжелую голову и дохнуло сыростью. - Мы расстались, возвращаясь обратно, и у меня еще не было возможности убедиться, что все в порядке...
- Насколько я знаю, нет, - импресарио нахмурился; беспокойство, звучавшее в голосе Феба, стерло с его лица кратковременное облегчение. - Впрочем, сами видите, что у нас теперь здесь, - он махнул рукой, обводя мерцающий зал жестом, в котором чувствовалось покровительственная нотка. - Какое-то время люди шли потоком, пока мы успевали их размещать, и может, ее просто не заметили...
Фигура, проступающая из теней, шагнула чуть ближе, и Гробовщик, словно забывшись, вздрогнул, только сейчас заметив ее неслышное присутствие.
- Ах да, - он кивнул в сторону незнакомца, который, в свою очередь, неторопливо изучал Феба немигающим, почти змеиным взглядом темных, глубоких глаз. - Позвольте вам представить... черт бы побрал эти церемонии - мейстера Агриппу. Он - основной вдохновитель и организатор нашего небольшого приюта; а я, в свою очередь, просто предоставляю помещение театра для общих нужд.
- Добро пожаловать, - Агриппа протянул сухую, костлявую руку, на ощупь казавшуюся совершенно безжизненной, сделанной из пергамента или слежавшейся бумаги. Его голос неожиданным контрастом звучал мягко, почти обволакивающе...
- Феб, - продолжить знакомство ему не дали: Гробовщик снова вклинился в разговор, встрепенувшись - его голос едва заметно дрожал, выдавая волнение. - Вам удалось что-нибудь увидеть наверху? До сих пор не было никакого официального заявления, все теряются в догадках - версии плодятся одна за другой...
Внутри колыхнулось сомнение – стоит ли рассказывать всем?.. То, чего толком не разглядел и не понял он сам, определенно пугающее, передаваясь по цепочке растревоженных сплетен, могло обрести еще более чудовищные очертания. Готов ли он, Феб, предсказать, к каким последствия приведет сейчас одно неосторожное слово? Или – готов скрывать те скудные крупицы знания, которые удалось добыть? Становясь тем самым в один ряд с теми, кто полагает, что люди вокруг – всего лишь стадо, нуждающееся в пастухе, который решает за них – что знать, куда идти и что делать.
Они не успели обсудить это с Аннеке, а теперь – не с кем было обсуждать. Феб мог бы выложить все Гробовщику, пусть почти не знал его – но они принадлежали одному миру. Их связывала музыка, текущая от Маяка до самого Дна, напряженный разговор, даже яростная вспышка Айронса, направленная на Феба, все это было знаком родства, клеймом, скрытым под кожей.
Мейстер Агриппа, организатор приюта со змеиным взглядом и птичьими руками, мог быть прекрасным человеком, но Феб не знал его, и не решался доверить своих сомнений.
Впрочем, усмехнулся он про себя, много ли там того, что можно доверить?
- Мы почти ничего не смогли разглядеть, - начал он после недолгой заминки – и ощутил, как вместо слов по горлу ползет сухой, колючий песок, лица напротив вздрагивают темной рябью, а ватная слабость в ногах становится непреодолимой, текучей, покачивающей стены вокруг.
- Дайте воды... пожалуйста, - иссохший песок кое-как сложился в голоc; Феб сполз по стене на пол и откинул голову, закрыв глаза.
Темнота, исколотая огоньками ламп, вдруг придвинулась, расплываясь в глазах и заставляя на какое-то мгновение поверить, что крошечные язычки голубовато-желтого пламени - это огромные костры, сложенные из обломков пылающих зданий где-то бесконечно далеко, посреди теряющейся за горизонтом пустоши, раскрашенной в цвета искусственной ночи. Чьи-то руки подхватили его под плечи - на мгновение сгустившийся мрак заслонило дрожащий, теряющий фокус рисунок обеспокоенного лица импресарио, беззвучно шевелящего губами; силуэт Агриппы тонул где-то чуть дальше. В его пальцы лег мягкий, холодный кожаный мешок с открытым горлышком, в котором плескалась вода - неожиданно ледяная, от которой немедленно заныли зубы, пахнущая железом и едва различимым сернистым амбре. Уверенные, осторожные руки подтолкнули вселенную, заставив ее, наконец, замереть в одном положении и прекратить бесконечную пляску далеких огоньков, толкаясь в спину жестковатым, но теплым прикосновением - его усадили на подвернувшуюся пустую циновку, подложив под голову какой-то мешок с тряпьем или соломой, чтобы оставить возможность пить...
- Вам нужно отдохнуть... - одна из теней опустилась рядом, тревожно вглядываясь в его лицо поблескивающими искрами глаз, цепко сжимая пальцами запястье, нащупывая сонно бьющийся в ритме модерато пульс. Помедлив, к ней присоединилась еще одна; слова терялись в вязкой тишине, не давая разобрать, кому они принадлежат. - Дышите глубоко, здесь затхлый воздух... Доктор Холден! - негромкий окрик, тем не менее, отозвался где-то по ту сторону висков неприятным уколом. - Сюда, прошу вас!..
Феб хотел сказать – не надо доктора, все уже в порядке, не надо - но слова расплывались мокрым пятном по рубашке, пролитые из меха с водой. Беззвучные. Безвкусные.
Потом – сквозь нарастающий звон в ушах – он ловил обрывки фраз, не вникая в суть, просто еще один источник раздражающего звука, который никак не получалось отключить.
...давление пониженное...
...мышечный тремор, общая слабость, бледность кожных покровов...
Звенящее эхо ширилось, впитывая в себя слова, пока наконец не взорвалось тишиной, спасением, гулким беззвездным сном – стремительным и коротким.

[Woozzle >>>]

Проснулся он на свернутом конвертом одеяле – казалось, спустя всего лишь минуту, но ярко освещенное нутро театра не оставляло сомнений: ночь, что привела Феба в «Висцеру», уже давно убралась отсюда, оставив вместо себя позднее, тягучее утро.
Он поднялся, все еще ощущая неприятно подрагивающую слабость в теле, но все же устоял на ногах.
Жизнь импровизированного приюта вовсю бурлила вокруг, отдаваясь разговорами, спорами, руганью или детскими криками. Странно, что этот нестройный хор не проник еще раньше сквозь завесу его сонной темноты – словно восстал из безмолвия только сейчас.
Феб брел между рядами разложенных спальных мешков, стараясь не тревожить спящих и бодрствующих, в тщетной надежде встретить знакомые лица.
Аннеке здесь не было. И Грегори, и Миллен, и мальчишки, чьего имени он так и не спросил... Тревожное чувство ворочалось под ложечкой, разворачивая крылья.
В очень маленькой – и потому, видимо, не занятой беженцами - гримерной Феб отыскал Гробовщика; весь какой-то серый, с покрасневшими ввалившимися глазами, тот выглядел взбудораженным и раздраженным.
- Кажется, я вчера несколько невежливо ушел от ответа, - воздух вздрогнул под Фебовым голосом, не принимая скованной улыбки, и застыл. Феб подошел ближе, вгляделся в лицо импресарио. – Что-то случилось?.. Точнее... что-то еще случилось?
Тот не ответил; сгорбившись за гримерным трюмо, он рассеянным, опустевшим взглядом смерял то одиноко стоявшую напротив слабо дымящуюся кружку, от которой тянуло острым, горьковатым ароматом, то собственное отражение в потрескавшемся зеркале, неизменно возвращавшее в ответ такое же потерянное выражение на лице, расколотое, вдобавок, трещиной поперек тусклой амальгамы.
Появление Феба, должно быть, заставило режиссера решиться - помедлив, он сцепил ладони вокруг кружки, подтянув ее поближе к себе - не столько чтобы отпить, сколько согревая высохшие, неживые пальцы.
- Появилось правительственное воззвание, - усмехнулся он, кивая Фебу и не отводя взгляда от невесомой маслянистой пленки своего напитка, едва заметно дрожащей в такт произносимым словам и дыханию. Утро выдалось непривычно холодным - Феб чувствовал непроизвольную дрожь в теле, все еще отвыкавшем от воспоминаний о вчерашнем броске через город и обратно. Из других необычных деталей в глаза бросалось постоянное присутствие искусственного света - даже гримерка была освещена парой слепяще-ярких, периодически заходящихся надсадным мерцанием газоразрядных ламп - похожие, только большего размера, висели под куполом театра. До "Висцеры" и окрестностей солнечный свет добирался только в виде растворенного в воздухе фона, остатков, которым удалось провалиться сквозь затянутый паутиной город, отражаясь от металлических поверхностей, крыш и стен домов...
- Говорят что-то про внешнюю агрессию, блокаду, опасность прямого наступления... - он устало покачал головой. - Верхние округа будут закрытой зоной на время угрозы; обещают расквартировать население, объявили о создании временных лагерей... Не знаю. Еще вчера я бы прыгал до потолка, узнав, что моя догадка подтвердилась. Сегодня я даже не уверен, стоит ли им верить. Люди шли всю ночь и приходят до сих пор... - импресарио скривился, и на несколько мгновений приник к остывающей чашке.
- Под утро даже случилась небольшая драка - десяток человек пытались выбить дверь. Их почти сразу отогнала полиция - пока они, кажется, удерживают ситуацию под контролем. Но долго все это не продержится, пусть даже это здание и в состоянии выдержать небольшую осаду. Ты был наверху, - Гробовщик поднял голову, в глазах неожиданно блеснула запоздалая искра. - Там действительно... все плохо? И насколько им можно верить? Черт, но ведь если бы действительно были бы столкновения - было бы слышно стрельбы, взрывы, работу машин...
Феб медленно прошелся по комнате – три размеренных, текучих шага, отсекающие лишние мысли и лишние слова
- Там... – он остановился напротив зеркала, за спиной Гробовщика, протягивая взгляд сквозь исцарапанное стекло, - странно. Ближе к поверхности что-то горит, но это ты и сам видел, а что именно – мы с Аннеке не разглядели. Просто не смогли подняться настолько высоко. Но мы видели...
Он со свистом втянул воздух и снова принялся чертить шагами гримерную. Резким пунктиром, отзывающимся дробью на тревожное дыхание.
- Я не знаю, что это за штука. Проклятье, ее мы тоже толком не разглядели, - Феб сумрачно дернул плечом. – Вот и получается, что весь наш... экзерсис не имел никакого смысла. Но я не думаю, что власти – в этом – врут. Скорее паникуют, не знают, что предпринять – и пытаются хоть как-то удержать ситуацию под контролем. Столкновений там как таковых нет – или мы их не застали. И потом, - недоверчивое движение головой вклинилось в короткую пазу, - как с этим сражаться? Оно где-то высоко над городом, дырявит собой тучи, огромное, жуткое. Недосягаемое. В него пытались стрелять из каких-то весьма внушительных пушек – но было совсем не похоже, что оно это хотя бы заметило.
Феб неосознанно передернулся, отчетливо вспомнив тень, уходящую в облака, и грохот выстрелов, не сумевший дотянуться до цели и бессильно падающий на пустынную улицу.
- И знаешь, что... Не хотел бы я увидеть, как эта штука возьмется за нас всерьез.
Вязкий, бессонный взгляд его собеседника медленно застыл, как будто беззвучно покрываясь льдом, вмерзая в пустое пространство и останавливаясь.
- О чем ты говоришь? - он поднял голову, нахмурившись и отставляя в сторону почти нетронутую кружку. - Над городом? Ты имеешь в виду... что-то искусственное? Вроде планера?
- Что-то очень большое, - по лицу прошла судорога, будто Феб прокатил под языком глоток уксусной кислоты. – Пойми, там невозможно было разглядеть детали. Искусственное или живое, легко размазывающее облака. Помнишь тот звук, вибрирующий в костях? Это – тоже он.
Память музыканта хранила эту разбивающуюся, дрожащую ноту, и Феб почти ощутил как нарастает гул в висках. Накрыл их ладонями, чтобы заглушить, спрятать звук внутри себя, неловко мотнул головой.
- Знаешь, чего я не понимаю? Оно не выглядело... агрессивным. Это ни о чем не говорит, конечно, может, истратило весь боезапас, может, уходило на новый круг, чтобы вернуться, и спалить все в жерло. А может - оно и не враг вовсе. Просто большая и оттого пугающая... машина, наверное.
Феб, перебирающий слова, как медленные звуки мелодии, отгородившийся от внешнего мира пальцами, прижатыми к вискам, казался полностью отрешенным – словно говорил сам с собой, а не тем, кто стоял рядом.
- Как... такое возможно? - Гробовщик пустым взглядом уставился куда-то сквозь него; губы беззвучно что-то пришептывали, как будто проговаривая возможные аргументы за и против. - Машина в воздухе?..
Он вдруг резко тряхнул головой, как будто хотел прогнать мысль, не помещающуюся в его голове - но та, не желая уходить без боя, все еще вилась где-то рядом, просачиваясь внутрь по капле, и на лице импресарио медленно проступало выражение какого-то немого, неверящего восхищения самой идеей.
- Я думал про то, что предлагал тот парень, Скорца - помнишь, в Повешенном? Никогда не думал, что буду просить помощи у Синдиката, но слухи о нашем убежище разносятся быстро, и мы уже не можем разместить всех, кто приходит сверху - и это не считая того, что из карантинных кварталов Дна начали подниматься местные обитатели. Выгляни наружу - вокруг нас уже растянулся небольшой палаточный городок; многие провели эту ночь в мешках, на улицах, как крысы... - он опустил голову. - Так долго продолжаться не может. Нужна чистая вода, свет, крыша над головой, продукты... Я отправил ему письмо. Если мне дадут один-два пустых здания с доступом к водопроводу, где можно будет разместить две сотни людей - то плевать, пусть это будет хоть сам подземный дьявол воочию.
- Ты, конечно, можешь остаться здесь, - легкая вспышка тихого отчаяния, прозвучавшего задавленным доминант-септаккордом, медленно угасала. - Если я правильно понял, твой дом остался в перекрытой зоне... - Айронс вдруг замолчал, подняв глаза на Феба, и неловко смяв окончание фразы; уголок рта нервно задергался.
- Послушай, - наконец, выдохнув, каким-то приглушенным голосом, произнес он. - Как ты заставил Имморанте идти за тобой? У меня не выходит это из головы. Он ведь не реагирует на силу - если только его не тянуть на веревке. В какой-то момент я думал, что он вообще не чувствует боли, и прикосновений внешнего мира...
- Но ведь он шел за тобой? Он может не чувствовать боли, не слышать звуков, не реагировать на свет и внезапную, оглушающую темноту. Но, видимо, он воспринимает какие-то другие... – Феб тронул воздух флейтами, подбирая подходящее слово, будто надеялся поймать его в железные силки, - сигналы. Я не знаю, как это вышло, правда. Я просто позвал его. Не задумываясь. Не словами, не так, как позвал бы тебя. Сердцем? - он усмехнулся, пряча неловкость в оттенке цинизма. - Пожалуй, это слишком пафосно. Какими-то волнами изнутри. Должно быть, случайно поймал ту волну, на которую он настроен.
Короткое движение плечами, словно извиняющееся за то, что ответ настолько невнятен, и в такт ему – новые шаги, кромсающие повисшую тишину. Разбивающие мысли на равные отрезки, которые проще высказать.
- Синдикат... Уверен, что хочешь связаться с ними? Учитывая, с какой легкостью эти ребята стреляют, я бы десять раз подумал. «Висцера» все-таки твое детище, твой дом. Твоя сцена. Пусть сейчас театр превратился в приют для тех, кто разом стал бездомным... зато сколько зрителей, это же просто аншлаг! - он позволил себе улыбнуться - на быстрое эхо, уносящее последний слог, и тут же стер улыбку, так легко, будто она была нарисована мелом. – Зачем тебе к ним? Не думаю, что Синдикат станет помогать беженцам. Они примут тебя – потому что ты чем-то привлек их, но... Что они попросят взамен?

[Черон >>>]

Гробовщик медленно кивнул, снова обернув в пальцы остывшую, слабо пахнущую пряным чашку.
- Знаешь, это странное занятие - держать театр почти над самым Дном, - он слабо улыбнулся своим мыслям, откидываясь на спинку скрипнувшего кресла. - Здешние люди постоянно балансируют на грани, цепляясь за последние капли света, просачивающегося сюда с шумных улиц Променада. Там, наверху, - он зачем-то взмахнул рукой, демонстративно ткнув пальцем в потолок гримерки, - рестораны, банки, библиотеки, концертные залы, там совершается политика, одним росчерком пера подписываются решения, которые переломят жизнь тысяч людей здесь... Останови кого-нибудь из них и спроси, что они знают про жителей нижнего уровня. Эта часть города как будто отодвинута куда-то на задворки сознания; люди, живущие там, не существуют в представлении верхних - они окружены мифами и недомолвками, они роют норы в земле и забираются в них на ночь, как куколки, они грызут породу в поисках рафии и питаются земляным маслом, продают своих детей за щепотку пыли и питаются мертвечиной... Сюда - в этот театр - приходят любопытные. Те, кто хочет пощекотать нервы, нагнувшись над провалом, и одним глазом заглянуть вниз. Богатые бездельники, любители экзотики, острых ощущений и запретного, бунтари, чужие, те, кто видит сны о темноте...
- Но стоит прожить там немного, - продолжил он, на мгновение прикрыв глаза и окунувшись в какое-то незнакомое воспоминание, - и ты начинаешь привыкать. Начинаешь следовать их монотонному, растянутому ритму, когда дни, полные рутинной работы в забоях и бараках, сливаются в один, когда разница между ночью и днем утрачивается, когда начинаешь больше доверять осязанию и обонянию, и не верить своим глазам, привыкать к терпкому вкусу "грязной" рафии... Понимаешь, что они - такие же люди. У которых, в свою очередь, есть свои страшные сказки - о безглазых, или, например, о Поверхности. Многие искренне верят, что те, кто живут наверху, рядом с Чердаком - там, где твой дом, Феб - немые, полулюди-полуптицы, отравленные ядовитым ветром и потерявшие способность летать... Здесь - не так. Это место все-таки немного еще... похоже на город. Но я иногда спускаюсь туда, вниз - когда ищу материалы для очередной пьесы...
- А Синдикат... Я, конечно, уже сталкивался с ними раньше. Любой владелец захудалого бара или прилавка, торгующего ветошью для факелов, знаком с неотъемлемой частью ведения дел. Ты платишь, за тобой приглядывают. Здесь почти нет полиции, за исключением нескольких захудалых участков - а еще ниже ее нет совсем, и в случае споров или столкновений они представляют единственный голос, к которому прислушаются все стороны конфликта. Конечно, у них... не самые цивилизованные методы, - Айронс поморщился, вспоминая хладнокровно разыгранную стрельбу, свидетелем которой они оба были, казалось, совсем недавно. - Черт возьми, то же самое можно сказать и про наших защитников порядка, так? В конце концов, не думаю, что я рискую - если бы от меня или "Висцеры" хотели избавиться, сделать это можно было бы куда проще...
Он рывком встал, и прошелся по комнате, рассеянно пробегая пальцами - как пианист, не касаясь покрывающей клавиши вуали - по полкам с гримом и реквизитом, и не решившись коснуться пыльного зеркала.
- Кроме того, если все это продлится еще несколько дней, это здание, может быть, придется по-настоящему оборонять. Толпа быстро теряет терпение - стоит ей узнать, что у нас здесь есть тепло и питьевая вода... - он коротко и зло усмехнулся, не закончив фразы.
- И что?.. - тихо и очень жестко, так, что голос казался чужим, откликнулся Феб, - ты готов оставить все, чтобы потом вернуться к руинам? Проклятье, Айронс, у тебя пока еще не отняли дом – как у всех тех, кто мается сейчас в каждом закоулке твоего театра, или тех, кто остался снаружи. Еще никто не пришел ломать твои двери, а ты уже придумал свой маленький апокалипсис - выбитые окна, разобранные стены, что еще, подкоп под сценой? А если всего этого можно избежать? Уйти и бросить все на произвол судьбы – не выход. Забаррикадироваться здесь, свалив у входа декорации – тем более не выход. «Висцера» не может принять всех – но может стать оазисом, местом вокруг которого есть жизнь. Ты же режиссер, Айронс! У тебя целый штат бездельников, которые отлично умеют говорить со сцены, это их талант, призвание, кусок хлеба и глоток воздуха. Так какого черта они молчат?!
Феб перевел дыхание, успокаивая искру пульса, взбешенно бьющуюся под подбородком, приглушая слишком уж рьяное фокозо, взвившееся в голосе.
- Нужно выйти, - продолжил он, спокойно, насколько мог. – Не отгораживаться от оставшихся стенами и видимостью превосходства. Раздавать воду, попытаться обеспечить хоть какой-то порядок, не допустить свалки – хотя бы здесь, – Феб задохнулся последними отзвуками своей вспышки, отчаянно понимая, что не знает, насколько все это реально на самом деле, и уже на выдохе, на последних углях, сжег остаток слов: - Ведь они... тоже все понимают? Они такие же люди, разве нет?
Гробовщик остановился, прекратив измерять шагами тесную клетку комнаты. Во взгляде, брошенном в сторону Феба, впервые просквозило что-то отличное от тяжелой, надсадной усталости - неразличимая нотка, в которой смешалась тщательно скрываемая надежда и опаска.
- Я не сразу тебя узнал, - слова, выпускаемые на свободу, звучали настороженно-вибрирующе, словно наконец получили так долго сдерживаемую возможность быть сказанными. - Там, в баре, не было возможности разглядеть лицо, и голос терялся среди остальных... Уже потом, после всего, что произошло - понял. Не знаю, помнишь ли ты меня под маской... - он быстро поднял глаза, внимательно вглядываясь в реакцию визави, и медленно, незаметно кивнув после, удовольствовавшись неслышным ответом, - ...господин Цикада.
Он произнес титул без тени насмешки, избегая каким-то образом при этом выспренности, сопутствующей большой букве впереди - голос на мгновение стал каким-то иссушено-шепчущим, как будто Айронс боялся быть услышанным.
- Если ты прав, то лучшего момента, чем сейчас, нет - большинство из них растеряно, они надеются, что все это пройдет сегодня-завтра, и не озлоблены достаточно, чтобы забрать силой то немного, что мы можем предложить... - Гробовщик как будто спорил сам с собой, продолжив беспокойный шаг часового от стены к стене. - В конце концов, быть может, мы преувеличиваем угрозу - кроме того, в интересах властей заняться этими людьми, если они не хотят превратить нижнюю половину города в кипящий котел. Потребуется еда и медикаменты - на какое-то время хватит того, что может предложить мейстер, но потом потребуется другие источники... - он вдруг остановился, прервавшись на середине фразы.
- Ты... пойдешь с нами? - на этот раз в его голосе звучала незнакомая тональность - язвительный, уверенный в себе, как будто в любой момент времени его окружала сцена, Айронс впервые просил. - Я не хотел втягивать тебя в это - но похоже, что никто из моих бездельников, подсчитывающих сейчас свои шансы на выживание, не произнесет лучших слов, чем ты. Кроме того, у тебя тоже... нет дома. Ты - один из них; мы - имперсонации, куклы, ненастоящие... Они поймут тебя. Услышат.
Воздух на мгновение стал хрупким, способным покрыться трещинами от любого слова; Феб, выплеснувший словами свою внезапную вспышку, тронул его дыханием – осторожно, как тонкий осенний лед. Он не колебался – там, внутри себя, где тлели багряным затихшие, но не угасшие угли. Он не колебался, просто неуверенная тревожная нота, ставшая почти привычной с тех пор, как в нем пересохла музыка, требовала оркестровой паузы, чтобы уступить место чему-то другому.
- Я пойду.
Даже если ничерта не получится.
- Увы, я никогда не был блестящим оратором, но, знаешь... Сквозь меня сейчас словно прорывается что-то. Или кто-то – кто не умеет говорить, но не может молчать... – он закатил глаза, иронизируя над собственной выспренностью, и срезал ее завершающим насмешливым аккордом: – Точнее, никак не желает заткнуться – и вдобавок совершенно глух к доводам разума.
Неуверенная нота, пропустив положенные пять тактов, заныла с гулкой обреченностью, но Феб не стал ее слушать.
- Возможно, нам потребуются волонтеры из числа беженцев, укрывшихся в «Висцере». Чтобы организовать раздачу воды, пищи, хотя бы минимальную медицинскую помощь, - он рассуждал вслух, отгоняя холодное эхо, выстраивая в цепочку простые шаги, скрывающие невозможную сложность задуманного. – На сколько хватит запасов мейстера Агриппы – и можно ли ожидать новых поставок?
- С первой помощью и лекарствами пока все неплохо - в основном, потому, что эвакуация в большинстве районов прошла мирно, - режиссер перешел на сосредоточенный, деловитый тон: ему словно передалось напряжение, распространяющееся в воздухе, и взывающее к необходимости действовать. - Несколько легких травм, не более - плюс десяток спящих, которым, похоже, не требуется постоянный уход... Гораздо хуже с продуктами - уже завтра нам понадобится еще. Лавки в округе какое-то время могут снабжать нас продовольствием, но учитывая, что мы не знаем, как долго все это продлится - стоит попробовать наладить связь с одной из оранжерей. Впрочем, там-то правительство окажется в первую очередь, - горько усмехнулся он.
- У нас уже есть с десяток добровольцев - послушники Агриппы, медики, оказавшиеся под нашей крышей, просто неравнодушные... Но ты прав - этого мало. Места под куполом не хватит для всех - мы можем впустить большую часть женщин и детей, а остальные займутся сооружением укрытий на улицах - поблизости найдется несколько пустырей, где можно устроить лагерь. Это значит, - уголок искривленного рта дернулся, - что прежде чем идти наружу, нам придется убедить половину тех, кто уже нашел здесь убежище, перебраться на улицы - и освободить место тем, кто ждет за стенами.
- Это будет сложнее всего. Я бы не рассчитывал, что согласится хотя бы несколько десятков – из всех, - сомнение свернулось клубком на плече Феба и вплело свой ломкий дискант в его слова. - Может, меньше. Но даже если так – пусть. Это только начало. Знак для тех, кто здесь, и тех, кто снаружи – мы все заодно. Мы выживем только если не позволим себе скатиться в грызню.
Он подошел к небольшому, затянутому пыльным муаром окну, и сбился: вокруг театра плескалось, изредка вскидывая волны, море. Пока еще ровное, не проснувшееся из усталого штиля, но уже играющее рябью человеческих судеб.
- Я очень тревожусь за Аннеке, - тихо признался Феб, не отрываясь от созерцания волн – или, может, пытаясь разглядеть лица. – За всех, кто где-то там, - поправился он, - но особенно за нее и... волчонка. Нельзя было оставлять их одних. Попробую отыскать их, как только здесь станет чуть спокойнее...
- С ними все будет в порядке, - эхом отозвался тихий голос, в котором не слышалось той уверенности, которую обладатель пытался придать произносимым словам. - Пока еще ничего не произошло. Люди встревожены, напуганы, загнаны в угол - но еще не начали по-настоящему бояться друг друга...
Оборванная фраза тяжело повисла в воздухе, окунаясь в застывающий момент неловкой тишины. Феб смотрел сквозь серо-зеленое стекло - там, где снаружи наступал тусклый, сумеречный день, расцвеченный редкими полосами света, которые бесстрастные прожектора бросали откуда-то сверху. Айронс замер по другую сторону комнаты, напротив другого, фальшивого окна - он смотрел в зеркало, словно пытаясь снова и снова разглядеть что-то в собственном отражении, взирающем в ответ с обреченностью в лице.
Вязкое, тягучее молчание наполняло медленный ход секунд - и никто не хотел нарушать его первым.
Дверь в гримерную скрипнула - в образовавшуюся щель просунулось встревоженное тонкое лицо уже знакомого арлекина Джейми. Режиссер кивнул ему, не поворачивая головы - и тот, на мгновение недоверчиво прислушиваясь к непрозвучавшему ответу, помедлив, исчез - оставляя за собой приоткрытую дверь. Мерцающий свет слепяще-белых ламп медленно утекал наружу, бросая мертвенно-восковой оттенок на фигуру Гробовщика в зеркале.
- Пойдем, - он вдруг резко хлопнул ладонью по поверхности стола; забытая чашка испуганно звякнула, подскочив от удара. - Время разбрасывать камни.

[Черон >>>]

..зрительный зал ждал.
Не их - никто, казалось, не заметил две фигуры, выскользнувшие откуда-то с дальней границы утопающего в темноте купола, и немногие обращали на них внимание, пока они пробирались к центру. Публика вслушивалась в тишину, негромко гудящую десятками и сотнями беспокойных шепотов, задающих в разных вариациях один и тот же немой вопрос. Каждого из них выдернули из собственного дома, конторы, цеха, из жизни - и собрали в этом зале перед пустой сценой - ожидать начала спектакля; каждый не решался думать о действительно страшных последствиях, и одновременно не позволял себе быть уверенным в том, что все это - небольшое недоразумение, которое в ближайшее время разрешится, превратится в легкий фарс, разбавивший монотонное течение их дней...
Зал ждал. Затаив дыхание, он вслушивался в тишину, надеясь уловить вступительные аккорды фанфар, какими бы они не оказались - предвещая комедию или драму.
Поэтому когда Гробовщик вскинул руку, оказавшись на небольшом возвышении в центре зрачка нависшего над ним купола - они услышали эхо его первых, непроизнесенных слов, жадно оборачиваясь в его сторону, повсеместно, повсюду - и слушая.
В какие-то несколько мгновений по залу разлилась ядовитая волна безмолвия, подступающего к горлу.
Феб стоял рядом с ним, как гротескное, нарисованное углем отражение, не очерченное контуром света, почти невидимое в тени; второй голос, звучащий невозможным, точным до оттенка унисоном. Ему казалось, что их губы шевелятся в такт; ни в тот замерший на подмостках миг, ни позже он так и не смог до конца отделить те слова, что рождались в его собственной груди – о тех, что пробуждал Айронс, вгоняя их острыми осколками под ребра.
Огромный купол театра, уставший от невнятного гула, уносил их вверх, множа отголоски, чтобы бросить оттуда – с размаху, в лица и души тех, кто оставался внизу. Феб принимал их, запрокинув голову, такой же беззащитный перед эхом партера, как любой, кто оказался здесь – сегодня и всегда.
- Братья и сестры! - театр смотрел в каждого, кто мог видеть, прямо в колодца зрачков, перебирая протянутые сквозь них струны. Театр не мог быть фальшив или патетичен, он был истина, и когда он ронял в глаза своих случайных зрителей – братья – каждый обездоленный ощущал родственное плечо, застывшее рядом. – Вчера мы потеряли свои судьбы, свои привычки, свои дома. Все мы. Вчера мы нашли новый дом – тот, что принял нас, согрел, вернул веру и силы. Тот, что не дал нам угаснуть на ветру.
Театр говорил о себе, искрами рассыпая то жгучее, что хранил в своих стенах. Театр говорил о себе, но не чувствовал себя смущенным – он не умел лгать, а правда не имеет права быть жеманной. Театр говорил о себе, отобрав голоса у тех двоих, что застыли на сцене, заставив тишину свернуться у ног.
Театр говорил о себе – чтобы сказать о других.
- Сегодня мы – все, кто может слышать и чувствовать – знаем, что как бы ни было тяжело и страшно, рядом всегда окажется кто-то, кто протянет руку, и это знание может греть не хуже огня.
Эхо рассыпало конфетти последних слов и смолкло, давая отзвучавшим бликам, кружась, опуститься на плечи. Театр молчал – и молчали те, кого он окружил собой.
- Сегодня там, на улицах, - он зазвучал вновь, мягко и всеобъемлюще, - ждут этого знания и этого тепла другие. Наши соседи, друзья, родственники. Наши братья и сестры. Среди них есть больные и слабые, есть маленькие дети, которые не выживут, если им не протянем руку – мы.
И снова – пауза. Голос театра уходил, оставляя двух людей, оглушенных сценой, наедине с полным залом.
- Я прошу у вас помощи, – покинутый эхом театра, голос Феба звучал иначе. В нем не было величия и мощи, лишь обычное человеческое тепло – и несколько тактов музыки, бьющейся в горле. – Нам очень нужны добровольцы. Медики, инженеры, волонтеры, которые будут раздавать пищу на улицах. Нам очень нужны те, кто сможет уступить свое место здесь тому, кому оно жизненно необходимо сегодня. Может быть, вы спасете чью-то жизнь. Может быть, именно вы удержите этот город от падения в бездну.
Он замолчал, поняв, что задыхается словами и клокочущей музыкой. Что не может произнести больше ни слова – и оставалось только надеяться, что сказанного будет достаточно.
Купол, обнимавший и заключавший в себя настороженное, беспокойное море горящих глаз, превратил его голос в тревожную, проникновенную последовательность нот, каждая из которых безошибочно находила своего слушателя в толпе - среди тех, кто молча слушал, не торопясь делать шаг вперед, отводил взгляд или отворачивался, делая вид, что происходящее относилось к кому угодно, только не к нему.
Этот голос не приносил долгожданного успокоения. Его тон - мягкий, просящий - чувствовался отзвуком холода по коже. Вместо того, чтобы объявить о начале спектакля, он приглашал на сцену.
Первым незримый круг нарушил смутно знакомый человек - в возрасте, усталый взгляд, истрепанный кожаный саквояж, вытертое пальто, наброшенное на плечи - лицо доктора Холдена выплыло из памяти вчерашнего вечера: сухое, сосредоточенное, склонившееся над ним и закрывающее слепящий прожектор где-то под потолком. Почти сразу вслед за ним из зала вышла группа, державшаяся отдельно - в глаза бросались выбритые головы, длинные серые одежды; один раз Фебу показалось, что он заметил крошечную отметину, нацарапанную у гипсового виска. Никто не произнес ни слова - они молча становились позади, образуя неровный строй за спинами Феба и Гробовщика - еще не актеры, но уже не зрители.
...Джейми, беззвучно шипя что-то неблагозвучное сквозь зубы и нарушая торжественность момента, растолкал ряды впереди стоящих, немедленно оказываясь за плечом своего режиссера - во взгляде, которым парень наградил Айронса, читалась невысказанная обида - на то, что не предупредили? не позвали первым? Или что-то еще, оставшееся скрытым от него, вторгшегося в этот маленький мир, где сцена существовала на одних правах с партером, и различие это стиралось все стремительней, после того, как за арлекином последовали другие - те, которым было не привыкать находиться на пересечении взглядов.
Случайный взгляд, бессильно скользящий по толпе, вдруг выхватил тонущий где-то в тени далекий силуэт Имморанте - и какая-то часть сознания вдруг представила в его воображении гротескную миниатюру, в которой сломанное существо выходило вперед на своих подгибающихся ногах, слыша его зов сквозь толщу пустого пространства - но он продолжал стоять, едва заметно покачиваясь, жутковатым памятником самому себе. Единственный, кто не был здесь зрителем.
А потом - как будто что-то стронуло с места заклинивший механизм толпы - она вдруг двинулась вперед, как вдруг показалось - сразу, все вместе, оказываясь неожиданно совсем рядом, отозвавшись на его брошенный в тишину зов. Почти сразу холодный рассудок внес корректировки - море обращенных к сцене лиц, как прежде, смотрело мимо, огибая просящую фигуру взглядом, предпочитая не слышать, оставаться в ожидании фанфар - и одновременно с этим из зала шли другие. Не так много, как казалось на первый взгляд - за первой волной последовала вторая, включавшая в себя колеблющихся и тех, кто не решился сразу - но включая тех, кто уже был с ними до этого воззвания, добровольцев набралось почти три десятка. Сменяющие друг друга быстрые наброски портретов, нарисованные светом и тенью - встревоженные, обеспокоенные, и все-таки - стиснутые губы, жесткие складки на лбу, заостренные скулы... Такие же люди, эхом отозвалась в памяти недавняя фраза, произнесенная с непонятной горечью.
- Спасибо, сэр.
Кто-то сжал его руку - не обращая внимания на холод металлических пальцев; крепко, признательно. Прикосновение ушло вслед за скользнувшей в сторону тенью.
- Вы все правильно сказали, мистер. Что нужно делать?..
Еще одна тень; Гробовщик, сгорбившийся рядом, неуклюже ответил на другое рукопожатие, вдруг растеряв всю ту артистичность, которая парила вокруг него незримой тенью в "Повешенном".
- Я могу достать еды и топлива, сэр, у меня поблизости знакомые... Немного, но кое-что, так?
Они все смотрели на него. Каким-то образом стоявший за его плечом силуэт неслышно ушел в тень, становясь незамеченным, и вызывая в памяти странно похожую картину - когда шествие, захлебываясь пьяным, мрачным весельем, вело свой карнавал по спящим улицам города, и маска с зеркальными провалами окуляров следовала след-в-след за тем, кого она звала Господином, скрупулезно выдерживая роль - суфлера, шепчущего нужные слова на ухо, или кукловода, поправляющего вагу...
Вслед за обжигающей речью, прокатившейся по зрительному залу и угасшей в опустошенную немоту, вслед за первой трепещущей радостью – мы не одни, не одни! – пришел отчаянный, почти панический ужас.
Я не умею, я не знаю как, я никогда не делал ничего подобного, я... справлюсь?
Но те, кто принял в себя призыв, как живое, набухшее зерно, уже прорастали ожиданием – и промедление, неуверенность, страх были бы для них губительны.
- Хорошо, - сказал он невпопад. – Приступаем. Джейми, - он отыскал глазами актера, вскинувшегося навстречу имени, - в «Висцере» есть шатры для уличных выступлений?
- Мы не какое-то вам шапито, - тот состроил обиженно-высокомерную гримасу, которая тут же сползла с лица, словно стертый маслом грим. – Впрочем, пара шатров валяются в подсобке среди прочего хлама. Достались в наследство от прежнего владельца, все руки не доходили выбросить.
- Очень кстати, что так и не дошли. Расчищай подсобку, заодно и от хлама избавитесь. Шатры поставим на пустыре. Все негодное, что горит – на костры для обогрева уличного лагеря, старое тряпье – на лежанки и одеяла. В подсобке можно будет разместить еще кого-то с улицы. Доктор Холден, составите мне компанию? Посмотрим, кому нужна немедленная медицинская помощь и еще – кто более всего нуждается в тепле. Кто займет те несколько десятков мест, что у нас освободились.

Мысли, запущенные злым толчком, теперь бежали сами, стремительно и звонко, мелькая, как спицы в колесе.
- Кстати, Джейми, ты натолкнул меня на одну идею. Не знаю, что из этого выйдет, но... Вы, сэр, - кивок и протянутая рука тому, кто предлагал помочь с продуктами, - не могли бы пригласить вашего здешнего знакомого на прогулку? Вместе с ним пройтись по ближайшим домам, с соседом жители станут разговаривать охотнее, чем с нами, бродягами. Спрашивайте, нет ли в домах ненужного старья – посуды, ветоши или отслужившей мебели, от которой не успели избавиться. Драное, сломанное – плевать, нам сгодится все. Заодно можно спросить, не согласится ли кто-нибудь приютить у себя одного-двух беженцев. Маловероятно, но чем Цикада не шутит. Даже если удастся пристроить хоть одного - это уже прекрасно. У нас будет на одного замерзающего меньше.
Феб перевел дух, позволяя горлу, утыканном словами и планами, глотнуть молчаливого воздуха.
- Есть кто-нибудь с опытом в строительстве? В возведении хоть каких-то конструкций? – медленно текущий по лицам взгляд, не останавливающийся ни на ком, просто запоминающий, кто они, какие они, беззвучные и не терпящие фальши голоса его далекого от музыки оркестра.
- Мы с братом проектировали подвесные мосты в шахтах, если это подойдет, сэр, - двое, отличимых лишь десятком лет, запрятанных в неглубоких морщинках, подались навстречу схожим, почти слитным движением. - Да и вообще, как говорится, руки у нас с той стороны растут...
- Тогда вам и карты в руки. Осмотрите все, что там есть в подсобке у Джейми, а также реквизит, который сочтет возможным пожертвовать господин... – он едва не сказал «Гробовщик», - Айронс. Нужно будет соорудить что-то вроде навеса. Совсем хорошо –если получатся палатки или дополнительные шатры, они будут защищать еще и от ветра.
- Остальные будут готовить и разносить еду, горячую воду. Вам будет сложнее всего. Возможно именно на вас, принесших самое необходимое, будет выплескиваться обида. Которой вы никак и ничем не заслужили – но от которой некуда укрыться. Пожалуйста, будьте великодушны. Не отвечайте грубостью на грубость. Надеюсь, обойдется без эксцессов. Пожалуй, все?
Растрескавшиеся губы шевельнулись беззвучно, словно пробуя забытые звуки, последнее недосказанное - и находя его неприятно сухим.
- Удачи нам всем.

[Woozzle >>>]

...он смотрел, как неловкие, сбивчивые слова приводят в действие медленно вращающийся механизм. Поначалу едва двигающийся с места, скрежещущий наросшей за долгие несколько часов ржавчиной, рывками старающийся преодолеть сопротивление металла, недоверия, прокрадывающегося в толпе страха. Огромная часть этого механизма осталась неподвижной - утопающее вдаль море лиц, для которых далекий силуэт одинокого актера терялся в шепчущей темноте, смыкающейся вокруг него - и звенящие медью слова не преодолевали этого расстояния, рассыпаясь шелестящей пылью на ветру, и они возвращались обратно - к своим участкам пространства, вырезанным в пустоте, ждать, надеяться, слушать...
Но другие детали машины пришли в движение.
Гробовщика, оказавшегося было в тени выведенной им на сцену примы, окружили люди - он что-то говорил, негромко, приглушенно, сопровождая речетатив хлесткими, указующими движениями пальцев - и один за другим, его слушатели ныряли в темноту, скрывающую кулисы и задворки театра, возвращаясь с подручным материалом, досками, инструментами. Рокот работающего механизма дополнился шипением воды - откуда-то выволокли несколько металлических бочек внушительных размеров, способных вместить целого человека дважды - их наполняли водой и оттаскивали ко входу. Рядом росла неаккуратная гора реквизита - толстые картонные пластины с грубо нарисованными контурами пещер, чудовищ и насекомых; железные прутья, обломок балки, блоки с крюками и лебедка, служившие для подъема декораций - при виде последних кто-то из актеров, изменившись в лице, быстро скрылся в задней части "Висцеры", и через какое-то время с ужасающим скрежетом из-под потолка спустились, едва не рухнув, заготовки декораций следующего - или уже отыгравшего - спектакля.

- ...вы быстро взяли все в свои руки, - заметил доктор Холден, когда они с Фебом направлялись к тяжелым двустворчатым дверям, отделявших "Висцеру" от окружающего мира. Неразговорчивый, хмурый, он, казалось, проникся к музыканту некоторой сдержанной симпатией после его выступления - прозвучавший вопрос в других обстоятельствах можно было бы принять за начало светской беседы. - Думаете, все это продлится долго? - он помедлил, отшагивая в сторону: рядом пронесли тяжелую, опасно накренившуюся бочку, расплескивая случайные капли.
Эбонитовые створки натужно скрипнули, выпуская их наружу. Феб не ощутил привычного дуновения ветра, который постоянно звучал там, наверху - только слабый, кисловатый запах плесени и химикатов щекотал нос, оказываясь единственным индикатором того, что они вышли из здания наружу.
- Основной проблемой остается еда, - продолжил доктор, когда они оказались у ступеней, спадающих к подножию театра. - Эвакуация прошла достаточно спокойно, травм немного и большая часть - случайные... Редкие случаи переутомления и нервного напряжения - вроде того, что произошел с вами. У нас есть водопровод, и в это время не составит проблем произвести достаточное количество тепла, особенно посреди нефтяного квартала; но накормить больше полутысячи человек... - он покачал головой, не окончив фразы.
- Я очень надеюсь, что не сегодня-завтра начнут поступать первые партии гуманитарной помощи, организованной правительством. К нашим высочайшим властям, - слабая ирония оттенила голос ровным голубоватым блеском, - можно относиться по-разному, но заподозрить их в неумении сложить два и два... Даже не самому дальновидному человеку понятно, что голод очень быстро доведет весь этот котел до кипения. Сначала разнесут мелкие лавочки – но что их запасы для многотысячной толпы? Весь город спрессован здесь, на нескольких уровнях, и вряд ли кто успел прихватить провианта на неделю-другую, уходили кто в чем был – себя бы не потерять. Что будет делать эта толпа, когда продукты разграбленных лавок подойдут к концу? Зададутся вопросом, какого, собственно, черта, их держат в загоне, как скот, без крыши над головой, без тепла, впроголодь. Полиция не сможет сдержать голодный бунт. Они, - Феб неопределенно кивнул головой куда-то вверх, - понимают это не хуже нас с вами. Значит, должны уже выйти из ступора и начать принимать меры. Поставки теплой одежды и продуктов – первое, хотя и не единственно необходимое условие того, что он сами продолжат пребывать в тепле и сытости. Я верю, что там есть разумные люди.

Я даже лично знаком с одним.
Почти привычно полоснул по ребрам соленый хлыст, на короткий миг заменяя собой все. Феб успокоил его воздухом, медленными толчками вколотым в сердце.

- Если же все там впали в летаргию, - продолжил он, когда кристаллы соли колким током ушли по венам, - и поставок не будет... Наверное, и впрямь попытаемся договориться с ближайшей оранжереей.

Хотя на самом деле это уже совсем не важно. Если поставок не будет – как бы здесь, в “Висцере”, мы все ни организовали - через несколько дней повсюду начнется хаос. Хаос, который сметет и растопчет все, что мы сейчас делаем.
Феб смог не сказать этого вслух. Но не думать об этом у него не получалось.

...потом он что-то говорил со ступеней, пытался достучаться, докричаться до каждого, то звеняще и клокочуще, то мелодично и мягко; здесь, без поддержки пропитанного актерством театрального эха, Фебу казалось, что звучит все это бессильно, бесцветно, неубедительно, что его не хотят не то что слышать – но даже просто слушать, и голос к концу выступления сбивался в беззвучный крик.
Лишь когда все закончилось, он понял, что все-таки – получилось. Здесь, вокруг их маленького ковчега, война не начнется. Во всяком случае – не сегодня.
В течение ближайшего часа работа ворочающегося механизма, разбуженого им, охватила прилегающую к театру площадь. Сонное, встревоженное море людей каким-то образом пришло в размеренное движение. Доктор, коротко кивнув в знак признательности, исчез в толпе, сразу же окруженный страждущими - вслед за ним последовали добровольцы. С площади выводили раненых и выносили немногочисленных спящих - из тех, кого не бросили на верхних уровнях; пара строительных бригад расчищала место под временный лагерь - после недолгой заминки из добровольных и не очень помощников организовали редкую цепь, по которой сгруженые в кучу у дверей театра доски, балки, тенты и останки декораций начали свое путешествие из рук в руки. Совсем мирно все же не обошлось - Феб в какое-то время почти кожей почувствовал проскочившую в толпе искру; кто-то, недовольный тем, что его пытались согнать с места, пытался сопротивляться, чуть было не пустив в ход кулаки, к нему присоединились несколько осмелевших соратников - но в это время из "Висцеры" вынесли бочки с водой, импровизированную печь и канистры с топливом - и ближайшие ряды устремились к ступеням театра, смяв зародившееся было противостояние в зародыше.
...на какой-то момент вдруг показалось, что все опасения Айронса, доктора и других, предрекавших грызню и общую свалку, рассыпаются, как труха на ветру. Люди выстраивались в очереди к раздаче воды, пропускали вперед тех, кому ожидание давалось тяжелее, охотно включались в живые цепи, передавая фляги и кувшины раненым и не передвигающимся самостоятельно. Какого-то старика, надсадно скрипящего колесами каталки, почти под руки проводили внутрь, одновременно с этим к добровольцам присоединилось еще несколько обитателей театра, выбравшихся на улицу...
Над площадью витал едва осязаемый призрак надежды. На то, что все обойдется, что вынужденные неприятности скоро кончатся, что они на какой-то короткий момент оказались объединены невесомой общностью, и переживут, выберутся из этого - вместе.
Он не сразу понял, что эхо сотен переговаривающихся голосов вдруг разрежено чем-то еще: электрический треск, шум статики вдруг напомнил о звуке капель дождя, которого здесь, в закрытом уровне, быть не могло. Старый динамик, висящий под одним из телеграфных столбов, вдруг ожил, расплескивая вокруг волны шипящего голоса, на который почти не обратили внимания - окружающие явно слышали эту речь не первый раз.

Отделив сознанием, привычным препарировать оркестровые партии, электрический тон от живых, он почти сразу узнал его. Это был голос господина Танненбаума - и сейчас, исходя из скрежещущего громкоговорителя, он впервые звучал естественно.
- ...одверглись неожиданному ...адению. Правительство держит ситуацию под контролем, призывает не предаваться панике и не препятствовать силам обеспечения правопорядка и боевым частям в выполнении выполнять свой долг и обеспечивать ...зопасность граждан. Доступ на уровни с шестнадцатого по девятый временно приостановлен. Повторяю, - в сухом голосе плеснуло единственной ноткой, похожей на живую; странным образом она звучала чуть ли не раздраженно. - Никаких причин ...паники. Беженцам, вынужденным покинуть свои дома, будет предоставлено убежище во временных эвакуационных лагерях. Сохраняйте спокойствие. Остерегайтесь пространств с открытым небом. При обнаружении подозрительных лиц ...дленно сообщите в органы полицейского надзора или представителю вооруженных сил.
Феб стоял, распятый в этом голосе, как в бесконечном, обжигающем аду. Даже когда динамик заглох, выплюнув последние железные звуки, он продолжал тонуть в его скрежещущих полутонах, не в силах выбраться из закольцованного ритма в своей голове.
Словно мир вокруг перестал существовать, воткнувшись острым лучом прожектора в тонкую девичью фигурку с неживым лицом – и неживым голосом. Феб слышал неприятный, ржаво-металлический голос, а видел ее – Ран, притянутую корнями-ниточками к механическому чудовищу. И снова, как тогда, в последнюю их встречу, захлебывался ненавистью. Второй настоящей ненавистью в своей жизни. Куда менее логичной, объяснимой и понятной, чем первая; чуть менее острой – но явственной, скручивающей дыхание в тугой узел.
Следовало радоваться, что доктор Холден был сейчас где-то в другом месте, слушал это обращение рядом с кем-то другим, и Феб, вытаскивая, выскребая себя когтями из хриплого звучания слов, мог позволить себе – быть собой. Не держать лицо, не делать вид, что слышит то же, что и все – сухое предупреждение о чрезвычайной ситуации, не более того. Не загонять клокочущий хриплый выдох обратно в глотку, чтобы издать какой-то более приличествующий случаю звук.
...ему чудился стук копыт и четыре всадника на оскаленных лошадиных скелетах, пришедшие пожрать Люкс.
Почему именно этот звук, именно это видение вплелось в речь Танненбаума , пропитало ее насквозь, он не мог понять даже потом – когда сидел, выпуская изодранное дыхание белыми клочками в холодный воздух. Когда отпустило, оставив лишь эхо, скачущее по камням.
Когда мысли – почему он делает это сам? – стали просто повторением бессмысленных звуков.
В самом деле – почему?.. Сотня подручных клерков с подходящими случаю интонациями в распоряжении; никакой особой известности у самого господина Танненбаума среди жителей – чтобы делать на это ставку... Почему – сам?

...и почему тебя это вообще волнует, как будто другие заботы разом закончились...
Почему-то казалось, что это именно так. Что за выступлением Танненбаума крылось что-то такое, что делало бессмысленными, нелепыми все их наивные попытки сохранить мир. Вернуть городу то лицо, которое он помнил.

[Woozzle >>>]

Когда Феб понял, куда, в какое покорное отчаяние, ведет его этот поводок железного голоса, протянутый сквозь динамик в измочаленную последними днями душу, он зло рванулся, выдирая голос с корнем – в глухоту, в неспособность воспринимать звуки, и так, оглушенный, пошел сквозь ряды расположившихся вокруг театра беженцев. Чтобы делать хоть что-то; и еще - он мог видеть. Он рассматривал лица: угрюмые и колючие, устало-равнодушные, бессмысленные и даже – странно, неуместно, невозможно светлые. Он шел сквозь этот калейдоскоп людей, отказываясь складывать их в безликую толпу – и ему становилось легче. Совсем немного, на вдох, чуть более свободно протискивающийся в горло, но – легче.
Где-то по дну его души бродила с тонкой свечой призрачная надежда - встретить среди лиц несколько знакомых. Но одни черты сменялись другими, на Феба смотрели сотни пар глаз – и он смотрел в ответ, отдавая каждому взгляду часть своего воздуха и веры, но ни в одним из них не было узнавания.
Иногда к нему обращались; Феб останавливался, готовый подолгу объяснять одно и то же, под конец пути ему казалось, что в горло вставлен механический скрипучий механизм, умеющий произносить звуки – вот только заводить его становилось все труднее.
Потом людское море, окутавшее «Висцеру» волнами, немного схлынуло; как-то само собой оказалось, что Феб прошел его насквозь, охрипший, опустошенный, но странным образом – умиротворенный.
Ему хотелось одиночества и музыки, хотя бы несколько ломких тактов, растворенных в воздухе – сущая малость. Увы, он не мог позволить себе даже этого: одиночество сегодня стало предметом роскоши, а улицы, напоенные гулом и страхом, знать не желали никакой другой гармонии.
На пустыре за театром выросли шатры – яркие, праздничные, вызывающе неуместные среди всего происходящего – они казались насмешкой; доктор Холден, присевший возле одного из них с кружкой кипятка в руках, казался похожим на старого, грустного, смертельно усталого клоуна. Феб опустился рядом с ним, давая отдых ногам, изрезавшим площадь вдоль и поперек.
- Как ваши пациенты, доктор? – он откинулся назад, опираясь на флейты; взгляд мельком тронул иссеченное морщинами лицо врача и отправился чертить узоры, нарисованные на пологе ближайшего шатра.
- Несколько ушибов, множество случаев нервного стресса и один острый приступ апноэ. Наглотался пыли, - пояснил он, делая торопливый, глубокий глоток из дымящейся кружки, и бросая, в свою очередь, вопросительный взгляд на Феба. - Хотите? Тут, прямо за навесом, поставили котел - применений у него пока немного, но люди собираются вокруг, обмениваются новостями, предположениями... Это хорошо, - неожиданно резко произнес он. - Вы правы: если наши власти смогут заглянуть чуть дальше собственного носа, когда-нибудь помощь сюда доберется. Как вам правительственное воззвание? - он кивнул в сторону угрожающе высившегося в отдалении столба с динамиком. - Думаете, все это - правда?
- Трудно сказать... - Феба передернуло, словно динамик, дремлющий неподалеку, вновь принялся извергать голос Танненбаума. – Что-то они определенно не договаривают, но знаете.. Я пытаюсь представить, понять, зачем бы им могла понадобиться мистификация такого масштаба, ради чего выгонять людей из домов – если никакой внешней угрозы на самом деле нет. Пытаюсь, и не могу. Нельзя же, в самом деле, предположить, что кто-то, обладающий запредельной властью и впавший в детство, решил поиграть в куклы? А вы? Вы не верите в угрозу извне? Признаться, я был бы рад сейчас услышать любые версии – хотя бы для того, чтобы сопоставить, попытаться выписать все в нотный ряд, и может быть – прочитать партитуру.
- Согласитесь, это выглядит некоторым образом... сказочно, - доктор усмехнулся, как показалось Фебу, с некоторой долей растерянности, и неопределенно пожал плечами. - Как история из докатастрофной эпохи. Представьте - собрать войска, каким-то образом провести их через агрессивную пустошь, и все ради того, чтобы напасть на город, с котором ты почти не поддерживаешь контактов - исключая годами налаженные торговые связи. Даже если бы что-то подобное произошло на самом деле - обороняющимся достаточно занять периметр и ждать, пока холод и ветер в считанные дни не развеет в пепел любую, сколь угодно большую армию... - он покачал головой. - Скорее наша Ассамблея пытается прикрыть собственный провал. Взрыв паров нефти или утечку рафии - последняя может быть крайне опасна, и в больших масштабах она с легкостью просачивается через несколько уровней. Это объяснило бы масштабы эвакуации. Но в ходе осмотров мне ни разу не встретились следы отравления - не считая разве что тех, что возникают от регулярного и добровольного приема...
- Получается, что информации для каких-либо обоснованных выводов у нас нет, и придется довольствоваться гипотезами. Той, что предлагает правительство, или своими собственными... Впрочем, - Феб оторвал ладонь от земли, медленно стряхнул раскрошенный камень с флейт, и только после этого взглянул на доктора – в упор, - все это... немного умозрительно, не находите? Что бы там ни было, наверху – вряд ли мы можем как-то повлиять на это. Разве что очень радикальными методами - и мне бы не хотелось, чтобы до них дошло. Вопрос в том, можем ли мы на что-то повлиять здесь, - он снова окинул взглядом площадь, по которой перемещались без видимой цели несколько сотен беженцев. – Положим, смерть от переохлаждения никому из нас не грозит. Допустим, что какие-то поставки продовольствия все-таки будут – и голода так же удастся избежать. Но... столько людей – на таком маленьком клочке, и никакой возможности соблюдать элементарные нормы гигиены. Крысы. Насекомые. Нам стоит готовиться к чему-нибудь... особенно неприятному? Брюшной тиф, холера, черная оспа?.. Признаться, я профан во всем этом, я привык считать эти названия фольклором – и был бы рад, если бы им они и остались.
- В первую очередь - чума, - в усталом голосе доктора вдруг показались неуместные нотки легкого, отчаянного веселья. - Инкубационный период в этих условиях может достигать нескольких часов, и в разносчиках, опять же, нет недостатка - в том числе человеческих... Большая часть остального, перечисленного вами, может стать серьезной угрозой только если карантин продлится, допустим, около недели - но вы правы, в перспективе все это представляет собой угрозу. Впрочем, спасибо "Висцере" - у нас теперь есть проточная вода, и где-нибудь поблизости наверняка окажется доступ к коллектору, куда можно сбрасывать мусор и нечистоты... Гораздо меньше повезет тем, кто ниже, - хмыкнул он. - Мы удачно оказались в относительно цивилизованном районе.
- Некоторые болезни, с другой стороны, опасны не столько сами по себе, сколько своими косвенными эффектами... вы об этом знаете лучше меня, - взгляд Холдена неровно, бегло скользнул по металлическим пальцам, как будто боялся пораниться о скошенные острия флейт. - Некоторые улицы Дна живут в постоянных миграциях от сезонных... приливов, и поднимаются выше, когда заражение распространяется. Все это достаточно далеко отсюда, но учитывая, что население города согнали сюда, у нас могут возникнуть проблемы - когда все эти люди пойдут наверх. Впрочем, - он медленно покачал головой, - не берусь делать никаких выводов о том, что происходит внизу. Иногда мне кажется, что во всех этих бесчисленных кавернах, норах, карстах и старых шахтах может свободно разместиться Люкс целиком...
Он боится об этом думать, с какой-то отчаянной тоскливой ясностью понял Феб. Потому и переводит разговор на Холод, на миграцию населения Дна, на бездонность шахт под городом. Что угодно – лишь бы не рисовать внутри себя тот ад, что будет здесь твориться, если вспыхнет эпидемия. Что угодно, лишь бы уберечь хрупкую веру, что мы все еще владеем ситуацией, а не она тащит нас на поводке - галопом. Фебу и самому была нужна эта вера, иначе все остальное теряло смысл. Любые действия, любые движения, любые чувства – ничего не значили рядом с безликим фатумом, и от этого чувства беспомощности, распластанности – хотелось бежать, ломая неумелой, суматошной деятельностью кокон предопределенности.
Феб не стал больше расспрашивать. Слишком хорошо читалось в усталых морщинах доктора Холдена – с этим мы не справимся. Нет никаких путей, никаких лазеек, оно либо минует нас – либо придет, растоптанное тысячами крысиных лапок среди наших шатров. Но в любом случае – не сегодня, не сейчас.
Сейчас – у него было несколько часов передышки, вырванные из хриплого горла разговорами и убеждениями. Несколько часов спокойствия для «Висцеры» - и тревоги для него самого.
- Я оставлю вас ненадолго, - он оттолкнулся от земли, упруго поднимаясь навстречу своему беспокойству. – В этой суматохе я потерял нескольких людей, и пока еще можно - хочу убедиться, что с ними все в порядке. Думаю, к вечеру, уже вернусь. А вы... отдохните, доктор, кто знает, что нас еще ждет. У вас трудная и важная работа. Самая трудная - и самая важная из всех.

[Черон >>>]

...когда площадь медленно скрылась за поворотом позади, его уши словно накрыли парой мягких лап, и шепчущее, встревоженное гудение города, в котором сплетались голоса, капание воды, хлопанье растянутых шатров, скрежет железа и электрический треск - ослабло, как отрезанное.
Если обернуться, можно было увидеть, как над маленькой площадью, напоминавшей отсюда медленно колышущееся, живое море, поднимается уродливый глиняный горб театра, обесцвеченного рыжими пятнами грязи и ржавчины - он был похож на застывший посреди толпы панцирь огромного членистоногого, где крошечные обитатели улиц хотели спрятаться от дождя и холода - и все-таки не решались коснуться теплой, шершавой поверхности стен.
Извилистый переулок повел его дальше, ныряя в лабиринт массивных каменных домов, выстроенных, казалось, друг на друге - так, что за каждым новым поворотом она то круто уходила вниз, меняя направление, то обрывалась скользкой грядой ступеней. Закрытые ставни, заколоченные окна, опущенные засовы и цепочки, настороженные взгляды, сквозящие в приоткрытых створках. Феб быстро потерял чувство уровня - все время казалось, что за очередным спуском дорога уводит его слишком далеко, и он уже перешагнул невидимую границу того самого мира троглодитов и червей, о котором так красочно рассказывал Айронс - но потом она же, или другая, подворачиваясь под ноги змеящимся ходом, проеденным сквозь камень, вдруг становилась широкой улицей, которую окружали здания, не уступающие размахом Променаду, и которая почти всегда оказывалась полна людей - угрюмо бредущих куда-то, без направления, смысла и цели, или собирающихся беспокойными колониями, вроде тех, что образовалась у "Висцеры". Встретив по дороге тесный многоугольник рыночной площади, он с трудом вгрызся в толпу, натыкаясь по пути на беспокойные, колючие взгляды - и везде встречая похожие элементы картины: кое-как собранные из подручных средств ряды укрытий, неровные цепочки беженцев, обступающие дымящиеся котлы, и вездесущие механические пасти господина Танненбаума, вживленные в плоть домов, питающиеся кровью вибрирующих телеграфных проводов, следующих за ним повсеместно.
Он ни разу не был в этой части Люкса, и не мог не отметить, что она разительно отличается как от лощеной Централи, так и от его дома, там, наверху. В его улицах чувствовалось остановившееся время - можно было с легкостью наткнуться на брошенный дом, или остановленный десятилетия назад завод, и обнаружить внутри все в том же виде, как оно было давным-давно (при условии, конечно, что оттуда осторожно изъяли все более-менее ценное) - тронутое легким, придающим всему призрачный оттенок слоем пыли, забальзамированное - не только из-за более сухого климата и ветренных прикосновений Поверхности, но и в счет какого-то странного, обходительно-осторожного отношения жителей. Здесь встретить пустой дом казалось чем-то совершенно невозможным - здания стояли вплотную, иногда пересекаясь заградительными чешуями бетонных плит и впиваясь друг в друга металлическими скобами - защищаясь от подвижек земли, от разрушительной влажности, подтачивающей фундамент и разъедающей стены обилием голодных лишайников и мхов, плодящихся в ней. Изредка встречающиеся промышленные объекты прятались за высокими заборами и стенами, оцепленными щетинящейся проволокой, скрывая за этой оболочкой чувствительные вздутия цинковых вакуолей, хранящих в себе галлоны химикатов и топлива. Несколько раз он видел полицейских - то патрулирующие наряды, то отдельно стоящих постовых, наблюдающих за порядком. Никто, казалось, не обращал на него внимания - просто еще один человек, потерявшийся в переполненном улье...

Места, о которых упоминала Аннеке, Феб помнил смутно - только то, что оба располагались где-то в центре. Злачные места в стороне Дна собирали, в основном, рабочие смены, и редко нуждались в музыкальном сопровождении - исключая некоторые мотивы, характерные для местных. Компания Миллен с момента его знакомства с ней предпочитала верхние уровни - своим мрачновато-поэтическим ореолом они собирали достаточно публики, чтобы существовать на подворачивающиеся заказы, и там всегда можно было найти подходящее место для репетиций, зачастую становившееся временной штаб-квартирой импровизированного оркестра. Тех из его знакомых, кто играл в Променаде, самих по себе набиралось немного - нужно было, помимо прочего, иметь некоторые знакомства в определенных кругах - как Джентри, уколола непрошеная мысль. Соответствующие заведения Централи представляли собой самый широкий спектр, затрагивающий обе стороны по шкале респектабельности - начиная с концертных залов и театров, и заканчивая настоящими тайными убежищами, прячущимися от полиции и правительства в подвалах и полостях между улицами, и предоставляющими собой притоны ограниченного круга пороков, подобранных на вкус посетителя.
...поэтому когда он наконец, после долгих расспросов встречных, смог составить из обрывочных ответов и жестов схему направления к "Алембику", он не слишком удивился, когда не увидел даже вывески. Неприметная металлическая дверь, прячущаяся у подножия серого четырехэтажного куба, которые в многообразии лепились поодаль от центральных улиц. Череда крутых ступенек, уводящих в подвал. По пристальному рассмотрению на двери удалось обнаружить небольшой рисунок эмалью - стилизованное изображение перегонного куба, который, должно быть, означал название.
Феб осторожно шагнул вниз, в эту щербатую вереницу ступеней, криво налепленных друг на друга; сумрачно-серый, хмурый свет впаянных в камень ламп никак не облегчал задачи, скорей наоборот - прикрывал размытыми тенями выбоины, и сколы, уродующие лестницу, делая спуск медленным и неловким, словно прихрамывающим. Длинный, похожий на тоннель, коридор, облицованный грязным кафелем, погруженный в мерцающую дрожь встретил его настороженной гулкой пустотой. Словно зовущей издали слабыми отзвуками голосов – которые, впрочем, казались тенями, призраками, созданными лишь для того, чтобы заманивать случайных гостей. Феб шел на зов – прищурив глаза от раздражающего демонстративно-прерывистого освещения, сквозь пустоту, странную, словно искусственную, непривычную после гудящей плотности нижних уровней.
Зал, напоенный сладковатой, вызывающе легкое головокружение дымкой, казался погруженным в дрему. Кто-то из посетителей сидел, откинувшись на высокую спинку стулу, застывшим пустым взглядом вскрывая потолок, кто-то вел неторопливую беседу, зажав пальцах длинную трубку, испускающую бледный дымок, кто-то вовсе спал, вольно раскидав руки по столу. На миг Фебу показалось, что он попал в какое-то другое место, неторопливое, запертое вне времени. Или все, что было вчера и сегодня, вся нервная суета в “Висцере” и весь путь через встревоженный, напряженно ожидающий город – ему приснились. Снова вышвырнув его из реальности в такой настоящий, осязаемый бред. Или – “Алембик” снится ему, отравив дурманным духом рафии, спрятав свое истинное лицо.
Угрюмый бармен в белом халате (грязно-белом, словно нестиранном ближайший десяток лет) встряхнул склянку с ядовито-желтым напитком и исподлобья взглянул на вошедшего, расчертив складками выпуклый лоб. Взгляд врача-убийцы, почему-то подумал Феб, осознавая, впрочем некую утрированную театральность каждого движения человека за стойкой.
Он остановился в нерешительности, рассматривая немногочисленных гостей “Алембика”. Знакомых лиц не было – по крайней мере среди тех, кого Феб мог видеть, не укутанных томным фосфоресцирующим туманом. Он вздохнул и шагнул к стойке, вклиниваясь своей уже слишком явно видимой бесприютностью в демонстративно-мрачное представление бармена.
- Добрый день, - изогнутая бровь и ломкая усмешка подчеркнула диссонанс, прошивающий приветствие. - Я ищу своих знакомых... музыкантов, они играли здесь раньше – и возможно, заходили вчера или сегодня?
Короткий, острый взгляд щекотнул его лицо лезвием скальпеля. Человек за стойкой отрешенно качнул головой несколько раз, размеренно, как механический болванчик, и пробормотал что-то неразборчивое под нос, возвращаясь к возне со своей колбой. Потом, помедлив, вяло махнул рукой куда-то в сторону выгрызенного в кафеле проема, куда уходил, утопая в полутьме, зал с посетителями - и потерял интерес к новоприбывшему.

[Woozzle >>>]

...жемчужно-серый дым затягивал пространство вокруг, делая просвечивающие сквозь него силуэты похожими на героев представления нелепого театра теней. Сладковато-затхлый, тяжелый запах давил на виски, тревожно пульсирующие монотонным набатом, и отвлекая от попыток сосредоточиться и разглядеть в череде одинаковых бледных фигур Аннеке. Комната, куда показал бармен, была заставлена беспорядочными рядами кроватей, напоминавших больничные койки, и поначалу казался полупустым - но стоило привыкнуть к бледному, мерцающему освещению искрящих ламп и необходимости смотреть сквозь липнущий к лицу туман, как начинало казаться, что внутренний зал буквально завален людьми. Они сидели на кроватях, подобрав под себя ноги, прямые и высохшие, как статуи, завернутые в свободно грязно-белесые халаты, замкнутые в небольшие группы, и изредка перебрасывались словами - он с трудом расшифровывал негромкие, гортанно-низкие ноты, и изредка улавливал какие-то отдельные слова. Другие спали, зарывшись в взъерошенные кучи пожелтевшего белья, или опускаясь на холодный пол, сворачиваясь клубком, как сберегающие тепло звери, изредка вздрагивая во сне. Многие курили - не отвлекаясь от меланхоличных разговоров, выдувая сизых, скользких воздушных червей из сухих белых скруток, и по несколько минут наблюдая, как те растворяются в окружающем дыхании и изредка мелькают в газоразрядных вспышках ламп. Иногда кто-то из сомнамбул поднимался с места и покидал свою группу, переходя к другой такой же, обмениваясь коротким ритуалом пристальных, сосредоточенных взглядов - и негромкая речь, перемежаемая длинными, сквозящими паузами, начинала свое течение снова.
Воображение играло с Фебом дурную шутку, настойчиво предлагая, что где-то именно здесь - где-нибудь под одной из куч тряпья, полузадохнувшийся и полупогруженный в собственные грезы, должен был проводить большую часть последних дней Сантьяго. Впрочем, его не было видно - как и Аннеке. Казалось сомнительным, что обитатели этого места вообще испытывали потребность в музыке...
Коридор уводил вверх, поднимаясь перед ним ломаными, выщербленными ступенями. Это место все больше напоминало ему нору - длинный, извилистый ход успел отвести его от двери дальше, чем можно было себе представить, исходя из размеров подобных заведений, и через несколько шагов он оказался в следующей похожей комнате, отличавшейся разве что меньшим количеством источников света - одна мерцающая лампа периодически загоралась и гасла, высвечивая неподвижные силуэты рафиоманов на канве некогда белых стен.
Это все больше казалось наваждением. Бессмысленным, жутковатым видением, где бесконечный коридор замкнут в мелькание пустых кукольных лиц, остекленевших глаз, неестественных, изломанных поз. Где каждый, кто попадается на пути, только выглядит живым, но стоит коснуться плеча – рассыплется, как иссохший кокон, пустая оболочка от человека. Даже пристальный взгляд казался слишком опасным, способным проткнуть насквозь; и Феб старался смотреть и не-смотреть одновременно. Он не верил, что здесь, среди нарисованных, ненастоящих лиц встретит Аннеке или Миллен – или еще кого-то, но все же скользил отрешенным, едва касающимся взглядом по рядам замерших кукол. Ощущая нарастающую головную боль и чувство тошноты, и желание поскорее убраться отсюда.
Духота обнимала грудь тонкими, прозрачными, пропитанными запахом рафии руками – и давила с неожиданной силой, проникая пальцами под ребра, изысканно-жестоко лаская легкие.
Он почти прошел мимо, промотав очередное восковое лицо: неровная линия темных волос, заострившийся контур, черные провалы глаз. Почти прошел – и резко обернулся, еще не веря узнаванию.
Аннеке. Отрешенно-нездешняя, она все же смотрела осмысленно, со странным заштрихованно-болезненным вниманием следя за его блужданиями.
Все-таки здесь. Все-таки добралась, живая – минутное облегчение приглушило боль в висках, чтобы откатиться и ударить с новой силой.
На нее было тяжело смотреть – может, чуть меньше, чем на некоторых других здешних изломанных кукол, но все-таки прямой взгляд дался ему не без труда – и увяз в темной мути зрачков.
- Эй... Привет... – он легко, одним полукасанием тепла тронул ее за плечо и замер, боясь, что она растает под пальцами. – Привет?.. Тебе... плохо?
Медленное, сосредоточенное покачивание головой. Она что-то сказала, но неразборчивая, птичья фраза каким-то образом проскользнула мимо его ушей, оставив смутное ощущение, как будто ее мысли опережали непослушные губы, неспособные выговорить нужные слова - смазанно, бегло, полусъеденно и приглушенно.
Аннеке смотрела на него из-под полуопущенных век. Казалось, что она находится где-то по ту сторону этой комнаты, отделенная от него стеклянной дверью, в другом пространстве, где ее язык может быть услышан.
Осторожно, соразмеряя движения, как будто проникая сквозь обступающую ее толщу воды, она несколько раз медленно коснулась жесткой, прямой ладонью поверхности кровати рядом с ней. Взгляд, подсвеченный непрошенным софитом мерцающей лампы, высветил посеребреное блюдо с рассыпанным десятком бледных сигарилл, стоявшее у изголовья.
Он присел на самый край; давящая духота стала совсем невыносимой и медленно раскрашивала мир зыбкими плывущими пятнами.
- Не понимаю, как ты здесь дышишь.
Он не был уверен, что она поймет его, там, за своим звуконепроницаемым стеклом, и поднес руку к горлу сжимающим тягучим движением – душно. Он не знал, что говорить, и что делать – не знал тоже. Уйти и оставить ее здесь? Может, это не такой уж плохой вариант. По крайней мере здесь у нее есть крыша над головой и постель.
И кое-что еще.
- Послушай... Зачем тебе все это? Не подумай, что я пытаюсь тебя воспитывать, но... Когда я смотрю на эти лица вокруг, мне становится страшно. Как будто за ними уже никого нет, их съели изнутри и смотрят пустотой сквозь глазницы.
Феб вздохнул, смутно осознавая, что говорит сам с собой.
- Все не так страшно, как кажется, - вдруг гулко, отстраненно, но вполне отчетливо произнесла она; веки чуть дрогнули, приподнимаясь вверх. Звук ее голоса вдруг показались странно искаженным, незнакомым, как будто доносился из соседней комнаты.
Гипсовые, бледные пальцы осторожно сжали тонкую, хрупкую трубку скрученной папиросной бумаги, как насекомое, которое могло вырваться - и невесомо вложили ее в ладонь Феба.
Какое-то время он держал сигариллу, рассеянно глядя сквозь нее, словно не понимая, что это и зачем. Потом качнул головой – и отложил в сторону.
- Не надо. Это не для меня. Знаешь, я целый год жил в каком-то другом мире – и только сейчас начинаю снова... чувствовать, что все вокруг настоящее. И не хочу терять это чувство, даже если настоящее – скалит зубы и норовит сожрать. Я, пожалуй, пойду. Ты останешься здесь?
Медленный, словно на шарнирах, кивок – и молчание.
Феб поднялся - неловко и скованно; он не ощущал облегчения, и беспокойство, которое заставило его искать знакомые черты среди беженцев Висцеры, а затем - здесь, бредя мимо картонных фигурок со стеклянными лицами, никуда не делось – лишь спрятало когти.
- А ... волчонок? – обернулся он, сделав шаг. – Ты знаешь, где он?
...я так и не спросил его имени.
Молчание.
Неподвижно застывший в густом, сладком воздухе силуэт - опустевшая рука так и осталась там, где еще недавно почти соприкасалась с пальцами Феба - медленно повернулся, искривляясь, скорчившись в скомканных простынях. Она механическим движением обняла колени, сцепив пальцы один за другим, как будто последовательное соединяла зубцы застежки, и опустила голову - и в этот момент Феб вдруг понял, что это не Аннеке. Перед глазами все плыло, на языке чувствовалась слабо пенящаяся горечь - какие-то компоненты дымного яда, должно быть, медленно добирались до него, жадно всасываясь крошечными порциями в кровь - но он отчетливо увидел стекающий водопад длинных, выцветших волос, редких и местами слипающихся вместе, как нити паутины - которых не было, не могло быть у нее. Ломкое лицо, втянутое в плечи, резко показалось не столь похожим, как выглядело еще несколько секунд назад - невольная игра умирающего света или последствия выпитого дыханием дурмана.
Сзади - совсем близко, почти за спиной - пробежала резкая гамма непривычных звуков, нарушающих мерный шелест опадающих слов, которым были наполнены эти стены - хруст растрескавшегося кафеля, удар чего-то глухого о дерево, быстрая дробь удаляющихся шагов. Феб обернулся, чуть не потеряв равновесие - мир плыл у него перед глазами, легко трогаясь с места и забывая остановиться, подступая к горлу тошнотворным ощущением, вкус которого напоминал ему о ядовитом цветке Ран.
Он не сразу нашел запинающимся взглядом выход - тот прятался в темноте, на несколько мгновений заставив его поверить, что кто-то невидимый запечатал эту комнату сразу за ним, заперев его вместе с десятком пациентов.
Это ощущение – мир, растворяющийся в темной тошноте – он помнил слишком хорошо, и краем ускользающего сознания понимал: будет еще хуже, если сейчас - сейчас, немедленно! – не глотнуть воздуха. Свежего воздуха, не отравленного сладковато-вязкой дымкой.
Передвигаясь почти на ощупь, хватаясь за спинки кроватей, то и дело встряхивая головой, чтобы прогнать муть, ползущую по горлу, Феб кое-как добрался до двери. Долго не мог поймать ручку – та уходила из-под пальцев, дразня двоящимся контуром, потом вдруг оказалась на шаг дальше, словно кто-то немного отодвинул дверь; Феб отчаялся победить собственное изменчивое зрение и просто навалился на нее все тяжестью – безрезультатно. Заперто – гулко вздрагивала в висках звенящая боль и рассыпалась мутным эхом. Потом он понял – нет же, нет, просто открывается в другую сторону, и кое-как совладав с собственным непослушными пальцами, потянул дверь на себя. Та поддалась легко и плавно, выпуская его в следующий блок туманной тошноты. Этот отрезок дистанции, протянутой в липкой дурноте, он преодолел быстрее; и когда наконец вырвался в зал, где воздух не казался сотканным из одной лишь зыбкой отравы, позволил себе остановиться и глубоко вдохнуть – и тут же закашлялся.
- Не понимаю, как ты здесь дышишь, - повторил он в пространство, словно продолжая свой разговор с не-Аннеке. – Как вы все здесь дышите...
Все так же пошатываясь, он побрел дальше - к выходу на улицу, к длинному серому коридору, погруженному в мерцающий свет, к ступеням, ведущим в способность дышать.

[Черон >>>]

Перед ним вдруг метнулась какая-то маленькая, худая тень, отколовшаяся от серого полотна стены. Она двигалась необычно быстро, целеустремленно пересекая тонущий в темноте коридор резкими шагами - как показалось ему, все еще наполненному изнутри мутной опиумной взвесью - смазанными рывками, возникая в одном месте и тут же пропадая под аккомпанемент неверной лампы. Тень поравнялась с ним - он почувствовал колебание всколыхнувшегося воздуха, успел увидеть чуть сутулый, тонкий силуэт, обритую голову, строгие росчерки бровей, подведенные сурьмой - которые вдруг удивленно приподнялись, задержавшись на его лице, и заставляя своего обладателя остановиться перед ним, поднимая руку и невесомо касаясь кончиками пальцев его невидимой стеклянной двери.
- Знала же, что кого-нибудь я в этой душегубке обязательно найду, - с горькой усмешкой прозвучал голос, нарушив монотонный шелест осыпающихся слов, который все еще звучал в ушах Феба. Живой, острый - в нем плавилась далекая, почти неслышная нотка, которую он почему-то вдруг услышал сквозь пелену тумана - а может, благодаря ей - в которой слышалось тщательно скрываемое облегчение. - Правда, думала, что это все-таки будет Сантьяго... Как ты-то здесь оказался, эй? - тень вдруг оказалась близко, осторожно коснувшись холодной ладонью его щеки. - Ты в порядке?
Феб только мотнул головой – отрицательным рваным жестом; ему все еще не хватало воздуха, слова застревали в горле, наполненном тошнотой. Он поймал тонкую руку – пытаясь удержать равновесие или увлечь за собой – и, качнувшись, шагнул дальше по коридору. Так они и шли, молчаливые, сцепленные в странном, шарнирном танце – за каждым резким, нетвердым шагом – плавная тень, следующая по пятам.
На улице он долго с наслаждением втягивал воздух, стараясь наполниться им до краев, и ощущая, как медленно отступает дурнота. Плывущие очертания перед глазами обретали четкость и устойчивость; горечь, налипшая на язык, стекала куда-то вниз – она все еще болталась в желудке комком черной желчи, но теперь Феб по крайней мере мог говорить.
- Чертов дым... чертовы самоубийцы... Там же дышать нечем, Миллен, совершенно нечем, как они... - он с отвращением передернул плечами, словно это могло помочь избавиться от ощущения тумана, налипшего на кожу. - Я тоже искал... кого-нибудь из наших, - короткие паузы в словах позволяли успокоить тошноту и вогнать в себя новую порцию воздуха. – Тебя или Грегори, или Сантьяго... И еще – Аннеке. Ты не видела ее?
- Говорят, ее забрали, - она опустила взгляд; скулы жесткими, упрямыми ребрами выступили вперед. - Полицейские. Меня там не было, передал кто-то из знакомых... может, спутал с кем-то еще.
Беспокойный, беглый взгляд темных глаз метался вокруг, изредка останавливаясь на усталом лице Феба и срываясь дальше - скользя по серой, выщербленной кладке, цепляя темный провал двери "Алембика", которая оставалась полуоткрытой.
- Попробуй сейчас пойми, что происходит, - Миллен резко тряхнула головой, и с силой сцепила в замок побелевшие пальцы, на мгновение прикрыв глаза и сосредотачиваясь. - Я пыталась заглянуть в ближайшие участки - внутрь меня просто не пустили. Передала весточку приятелю из полиции - он сказал, что в приемных листах такой не значится. Это может означать, что ничего не было, или что ее сразу куда-то перевели - в другое отделение, например, или куда-то наверх... Черт, я бы сейчас сама не отказалась от пары затяжек, - кривая ухмылка, призывающая улыбнуться вместе с ней, быстро пропала с ее лица. Руки едва заметно подрагивали от нервного напряжения.
- Итак, Грегори куда-то делся, - она расцепила ладони и демонстративно загнула палец. - Я нашла Монтгомери, теперь ты... Остаются Аннеке и Сантьяго, и он меня, пожалуй, беспокоит больше всех - я не видела его уже с неделю, и в последнее время он выглядел как-то странно...
- Много пил и жрал всякую дрянь, как тут не выглядеть странно, - Феб спрятал в колючем тоне тянущую ноту беспокойства, получилось неубедительно; голос оборвался сухим выдохом. – Когда я видел его в последний раз, он собирался заполучить роскошную работу в Променаде – кто же знал, что скоро станет настолько не до музыки.
Он потер переносицу, пытаясь собраться с мыслями, решить, что теперь делать. Было тревожно – за всех, за каждого, с кем он был связан хотя бы тонкой ниточкой. Но больше всего...
Я не должен был оставлять их одних.
- Ты заглядывала в "Pas devant"? Там – никого? – он готов был уцепиться за любую соломинку, за смутно знакомое название, одно из тех, что Аннеке упомянула, прощаясь. Слишком хотелось верить, что кто-то безымянный обознался, спутал имена и лица – как недавно ошибся сам Феб. Слишком тяжело было вспоминать тесную, зарешеченную тишиной камеру – и думать, что Аннеке теперь в одной из них. - Ты не помнишь, кто тебе сказал... про Аннеке? С ней был еще мальчишка, такой колючий, угловатый – о нем что-нибудь говорили?
Он нанизывал вопросы один на другой, торопливым сбивчивым речитативом, чтобы только не верить ответам, которые тут же рождались в висках.
- Там несколько сотен беженцев, спящих вповалку друг у друга на головах, - она мотнула головой, резко, не оставляя в жесте возможной неуверенности. - Ее там не было. Про мальчика я ничего не слышала; насчет того, кто именно передал... Не помню точно. Последние сутки я металась по всему городу, не разбирая лиц, и большая часть встречных - тоже. Кажется, Кори. Или Шпигель, - незнакомые имена царапнули слух, проскользнув по ту сторону восприятия и не отозвавшись в памяти. - После первой волны эвакуации они собрали несколько постов у главных спусков и высматривали всех подряд - но ты сам видел, наверное, там было целое море...
Миллен помолчала, собираясь с мыслями - и ступила вперед сквозь осторожную паузу.
- Знаешь, даже если это правда, то одно из самых безопасных мест, где сейчас можно быть - это за решеткой. Вне досягаемости испуганной толпы - и по крайней мере, есть крыша над головой, - уголок рта дернулся в такт какому-то недавнему воспоминанию. - В конце концов, вряд ли ее в чем-то обвиняют кроме обычного "нарушения общественного порядка" или "сопротивления сотрудникам"... - она, неуверенно запнувшись, снова подняла взгляд на Феба, прищурившись. - Ведь так? Или я чего-то не знаю? Это как-то связано с... - обрывок неоконченной фразы повис в воздухе, но выразительное движение глаз обрисовало коротким росчерком недосказанное: с тобой, с Джентри, с той полицейской историей, о которой шла речь в последнюю встречу.
- Нет, - он поморщился, как от зубной боли, вспышкой выхватывая из памяти ту самую ночь и пытаясь тут же заштриховать, затемнить ее снова. - Думаю, ту историю можно если не забыть – то хотя бы отложить на потом. И Аннеке точно никак не связана ни с чем таким – во всяком случае, я об этом ничего не знаю. Я беспокоюсь по другой причине. Мы слегка... – флейты дернули воздух, перебирая застывшие где-то в невесомости слова, - отошли от маршрута эвакуации. Сунулись на закрытый уровень – в общем довольно безобидно и на первый взгляд без последствий. Потом мы разделились – и... Я думал, они с мальчиком где-то здесь. Проклятье, в какой-то момент я был уверен, что нашел ее – там, в “Алембике”, среди полусонных мумий. Потом понял, что ошибся. Видимо, надышался этой их дряни.
Они стояли, погруженные в гул потревоженного города – не такой явный, не такой спрессованный, как уровнем ниже – но все равно ощутимо вибрирующий в ушах. Их собственные голоса проступали сквозь него нехотя, словно укутанные в ватное одеяло – и тихо таяли, едва сорвавшись с губ.
- Куда ты пойдешь теперь? – Феб понял, что почти беззвучен в множащемся эхе города, но почему-то был уверен, что она услышит. - Будешь искать остальных?
- Загляну еще в пару мест, - она коротко кивнула. - Потом соберемся вместе - те, кто не потерялся - и будем искать крышу над головой, на время, пока все это не закончится, - колкий взгляд каким-то неуловимо выразительным движением указал вокруг. - Вчера пришлось ночевать на улицах - периодически просыпаясь, когда по тебе пробегали крысы, - Миллен передернула плечами, скорчив гримасу непритворного отвращения, - и одного раза с меня хватит.
Где-то в стороне, приглушенным эхом, сквозившим между огромными телами многоэтажных домов, послышалось громыхание кованых сапог, идущих строем. Миллен встрепенулась, оглядывась по сторонам в попытке определить источник звука - но скоро они поняли, что отряд идет мимо и удаляется, медленно растворяясь в беспокойном голосе города.
- Начинают наводить порядок, - уголок рта саркастически дернулся, ломая и без того кривую, искусственно поддерживаемую улыбку. - Даже не знаю, радоваться ли этому теперь... А ты? Твой дом ведь тоже остался наверху? - она хотела добавить что-то еще, но осеклась, почувствовав, как между ними вдруг почувствовался отголосок другого, совсем недавнего разговора.
...я могу быть бомбой с часовым механизмом, и когда она рванет - известно одному дьяволу...
Феб вспомнил пол, истоптанный чужими ногами, дверь, снесенную с петель, и пустоту, поселившуюся в стенных проемах. Дом.
- Я еще не теряю надежды туда попасть, - он улыбнулся через силу - четко очерченной траурной линией, - в ближайшем будущем. Сейчас я в “Висцере” – там убежище в самом театре и спонтанно организованный лагерь на пустыре поблизости. Если будет некуда податься...
Неловкость ситуации заставила его сбиться и виновато поежиться. Он не мог предложить им место в теплой утробе “Висцеры”, он и себе-то его предложить не мог - после всего, сказанного со сцены.
- Там, конечно, все забито, и нет места под крышей. Но – хотя бы в шатрах. Если обещанные правительством убежища так и не заработают в полную силу.
...а они не заработают. Где там, на нескольких уровнях, найти достаточное число пригодных для жизни, отапливаемых и главное – больших помещений?
- И, пожалуйста, если услышишь что-то об Аннеке, - тихий, выжженный в голосе полувопрос, - дай мне знать? Если не застанешь в Висцере – можно просто оставить записку, мне передадут.
Прощание, звенящее и хрупкое – как последняя строка, как эхо отзвеневшей песни – не стали растягивать надолго. Молча соприкоснулись руками, молча кивнули, сжимая в губах самое страшное и самое светлое – и разошлись.
Феб возвращался в свой безумный ковчег – и уровни, утрамбованные людьми до невозможности одиночества, казались ему кругами ада.

[Woozzle >>>]

Между линиями. Человек, застегнутый на все пуговицы

Господин Ведергалльнинген стоял напротив огромного окна, распахнутого в залитый потоками искусственного света город, и смотрел вниз.
Он видел, как далеко под его ногами редкие фигурки, имевшие возможность сейчас передвигаться по Променаду, хаотично мечутся по произвольным траекториям, рассекая вытянувшееся в струну полотно центральной улицы, превращая ее в разбросанную мозаику, которую словно тщетно пыталось собрать сразу множество рук. Щекотный, холодный страх высоты подкатывал комком к горлу, когда он понимал, что стоит преодолеть хрупкое сопротивление стекла и несколько сантиметров - и он пополнит собой ворох рассыпанной под ногами смальты человеческих жизней.
Какая-то часть его сознания была отстраненно рада этому ощущению - потому что оно ненадолго затмевало собой другой страх, таившийся в пустых мгновениях и минутах ожидания.

Последние несколько дней Гильберт избегал оставаться один. Он уходил с головой в работу - ее, в конце концов, в это время хватало с избытком - заставляя себя постоянно перебирать в уме длинные, путаные вереницы документов, координируя подчиненные ведомства, подписывания распоряжения, организуя встречи и чрезвычайные совещания - чтобы не оставаться наедине с собственными мыслями. Чтобы лишить себя возможности снова невольно окунуться в те растянувшиеся вязкой патокой мгновения, выжженные в его памяти ледяным железом.
Дикий, безумный взгляд на лице, озаренном гаснущими сполохами камина. Он задыхается, глотая остатки воздуха, парализованный ужасом, бьющейся в каждую клетке безвольного тела, и не может заставить себя не слышать вкрадчивый, насмешливый голос, готовый в любой момент расплескаться океаном боли...
Гильберт вздрогнул; паническое оцепенение, сковавшее руки в скрипучем, застывшем жесте, отступило, оставляя после себя волну медленно подступающего облегчения: не здесь, не сейчас, нет. Он рефлекторно оглянулся - Годо, застывший поодаль, прислонившись к лестничному ограждению с какой-то книжицей в руках, поймал его взгляд, и коротко кивнул в ответ. Никаких причин для беспокойства - только заставить успокоиться все еще рефлекторно сжимающиеся пальцы...
Тяжелая двустворчатая дверь напротив, по ту сторону коридора, оставалась неподвижной.
Какая-то другая часть его сознания, прятавшаяся по ту сторону холодного рассудка, хотела снова ощутить притягательный вкус терпкого красного - и погрузиться в сопутствующий ему туман, который делал острые, болезненные осколки памяти похожими на дурной сон, случившийся с кем-то другим.

- ...Простите, что заставил ждать, Гильберт, - из стремительно затягивающего водоворота мыслей его вырвал протяжный скрип двери, в который вплелся голос низкий, уверенный голос. - Входите, прошу вас.
Пожимая сухую, крепкую ладонь хозяина апартаментов, он поймал себя на том, что снова вглядывается в это выражение лица, пытаясь определить меру искренности, вложенной в вежливую, располагающую улыбку - и против воли, неосознанно начинает доверять ей чуть больше, чем имел обыкновение до того. Маркус провел его в просторную, утопающую в полумраке приемную, широким жестом указав на кресло - и, заняв место за столом, какое-то время в упор разглядывал гостя, сцепив кончики пальцев и слегка постукивая ими друг о друга.
Должность спикера Ассамблеи во все времена считалась фигурой в большей степени фиктивной, не закреплявшей за собой полномочий, наделяющих реальной властью - в его ведении находилось ведение повестки дня, организация собраний и подсчет голосов. Маркус Кавендиш занимал этот пост последние несколько лет, и за это время успел выдвинуться вперед в качестве основного посредника при решении конфликтов в правительственной среде - во всяком случае, тех, которые решались без применения методов плаща и кинжала. Опытный дипломат, он обладал тонким чутьем на прогнозируемые смещения хрупкого равновесия складывающихся и разрушающихся альянсов, подыгрывая разным сторонам и способствуя сохранению паритета как голосов, так и деловых интересов: в последних он играл в высшей степени достоверную роль нейтрального участника споров, сохраняя за собой контроль над некоторыми узкоспецифичными сферами промышленностями, где у него практически не было конкурентов, заинтересованных в принятии правительственных решений...
- Спасибо что нашли время заглянуть, - Маркус коротко наклонил голову в знак признательности; хриплый голос звучал подчеркнуто неофициально, в тон приглушенному освещению комнаты. - Уверен, что за последние дни у вас образовалось достаточно дел, - он слабо улыбнулся, едва заметно понимающе кивнув, - но у меня для вас появилось... небольшая просьба. В последний раз, когда мы с вами виделись, вы высказали желание поучаствовать в работе с эпидемией и волнениями на нижних уровнях... С тех пор, конечно, произошло много всего, включая этот неожиданный конфликт с верхними, - короткий, оставшийся почти незамеченным жест, показавший одними бровями в сторону потолка, - но в конце концов, в военных и стратегах у Ассамблеи нет недостатка. С дипломатами, боюсь, ситуация обстоит гораздо хуже.
- С дипломатами какого рода, позвольте уточнить? – точно отмеренная доза вежливого интереса в вопросе – не обязывающая ни к чему, позволяющая оставаться гостем в этом заштрихованном полумраком кабинете. Просто гостем, поддерживающим светскую беседу. - Полагаю, сейчас дипломатические таланты и навыки пригодились бы во всех областях. Внешняя угроза – поправьте меня, если я ошибаюсь в силу недостаточной информированности – с этим вопросом даже не попытались разобраться без применения оружия?.. Это первое и самое напрашивающееся, - плавным, скользящим движением он поднял руку и загнул палец. - Второе: ситуация на нижних и средних уровнях уже сейчас грозит обернуться серьезными беспорядками, и дальнейший прогноз отнюдь не благоприятный, - короткий кивок собственным словам и еще один загнутый палец, а затем после короткой паузы – и еще один: - Не удивляюсь, если даже разногласия внутри Ассамблеи уже под силу разрешить только непревзойденным дипломатам.
Он улыбнулся краешком губ, отмечая шутку – которая, впрочем, вполне могла оказаться очень недалека от правды.
- Итак, какой из трех? Иными словами, в которое пекло из доступных вы предлагаете мне отправиться, Маркус? – улыбка оставалась все той же – безукоризненно точной, легкой, выжидающей.
- Откровенностью на откровенность, - уголки рта Маркуса слабо дрогнули, отзываясь эхом на протянутую ниточку взаимопонимания. - Официального доклада о оценке повреждений наверху еще не поступало, но подозреваю, что большая часть пострадавших зданий в итоге окажется на совести нашей собственной артиллерии, которой впервые за сотню лет выпал шанс размяться - и боюсь, отговорить ее встречать каждую случайную птицу заградительным огнем не под силу даже вам, Гильберт. Никогда бы не стал рисковать вами столь бессмысленным образом. Для того, чтобы заставить Ассамблею выступить консолидированным большинством по поводу чего бы то ни было, требуется - поверьте моему скромному опыту - не иначе как божественное вмешательство... Следовательно, - он изящным движением извлек из неаккуратной стопки бумаг, скопившихся на столе, тонкую картонную папку и подтолкнул ее к противоположной стороны стола, - остается второй вариант.
- Вы не хуже меня понимаете, что переполненное беженцами Дно и прилегающие к нему районы - предвестник больших проблем в наикратчайшие сроки, - продолжил он, откидываясь на спинку послушно скрипнувшего кресла и отстранено следя за взглядом Присяжного, скользящим по строчкам документа. - Силами вашего патрона в четыре наиболее пострадавших от эпидемии округа сейчас введены полиция и сопровождающие армейские отряды, и при всем своем скептическом отношении к подобным действиям, готов признать, что им пока удается не допускать беспорядков. К сожалению, кроме того, в этой ситуации есть элементы, которых невозможно контролировать силой - или же это способно привести в итоге к куда большему кровопролитию. Первое - перенаселение и сопряженные с ним проблемы: голод, болезни, мародерство - с этой проблемой становится чрезвычайно трудно разобраться, в основном, в виду личных интересов Ассамблеи в этом районе. Фабриканты концентрируют охрану вокруг собственных территорий; обустройство убежищ для беженцев их волнует в последнюю очередь. Редкий случай, - хмыкнул он, - когда правительству не помешала бы некоторая часть общественной собственности... Впрочем, у нас есть в запасе несколько дней, и мы проводим переговоры. Вторая проблема, Гильберт... имеет, в свою очередь, все шансы резко обостриться уже в самое ближайшее время.

Кавендиш на мгновение прервался, зашелестев трепещущими бумажными листьями - и в этот момент Присяжный вдруг краем глаза заметил в дальней части комнаты, какое-то едва уловимое движение. То, что он в полутьме сначала принял за покрывало, скрывавшее груду свертков или тубусов на одном из выстроившихся в ряд дальних кресел, оказалось человеческим силуэтом.
Это был Советник. Он понял это не сразу, прорвавшись через нахлынувшее потрясение, снова и снова скользя по белой фигуре недоверчивым взглядом: бесформенная, ниспадающая одежда, молочно-белый цвет, заретушированный полосами света, которые протянуло наискосок через комнату небольшое окно. Непрозрачная вуаль укрывала лицо, не давая рассмотреть его подробнее. Только кончики бледных пальцев, выглядывающие из широких рукавов, безжизненно лежали на коленях. Казалось, что там, в той стороне комнаты, сидит кукла - манекен, зачем-то обтянутый со всех сторон тканью.
- А, - Маркус проследил его взгляд, и медленно кивнул: на мгновение вежливая улыбка куда-то пропала с его лица, словно стертая. - Не беспокойтесь об этом, Гильберт. Наш гость не будет нам мешать.
- Итак, я говорил о главном очаге потенциальных беспорядков - карантин в зоне разработки Торфяного пласта, также известного как Гнилая ветка. Несколько сотен человек содержались в изоляции в течение всего времени с начала вспышки эпидемии, имели место столкновения с полицией, несколько жертв. Добыча нефти остановлена; рабочие сформировали стачечный комитет, только за сегодня к забастовке присоединилась ближайшая подстанция и цех вторичной обработки, и их движение набирает обороты. В других обстоятельствах это было бы проблемой владельца ветки, но... - он пожал плечами, словно в извиняющемся жесте, - сейчас мы не можем себе позволить терять контроль над энергоресурсами. Нет нефти и электричества - нет Оранжерей, насосов и водоснабжения, тепла - позвольте мне не продолжать. И они отлично осведомлены об этой нашей слабости. Я смог связаться с некоторыми представителями лейбористов, как эти рабочие себя называют... обговорить список кандидатов для переговоров. Ваше имя было упомянуто в списке - среди прочих.

Гильберт взял со стола папку, ощутив пальцами глянцевое тепло картона, нарочито медленно раскрыл ее, скользнул взглядом наискосок, бегло распутывая тонкую вязь букв.
Ничего особенного и ничего нового – отчеты, уже знакомые цифры, сухие сводки по разным районам. Он не спешил переворачивать лист. Эта короткая пауза, погруженная в строки, давала возможность смять удивление – чтобы не позволить ему просочиться в голос, в жесты, прорваться случайным взглядом – туда, где контуры человеческой фигуры, оплетенной пылью, недвижимо проступали из тени.
- У вас нет предположений, чем объясняется их выбор? Никогда не имел дела с этими господами и даже не подозреваю, чем мог заслужить их особое доверие... – Присяжный оторвал взгляд от листа; тонкая улыбка на его лице сменилась холодной сосредоточенностью, он уже работал, и мышцы сами каменели, становясь гримом, маской, скрывающей все лишнее.
И все-таки - зачем здесь Советник?..

[Черон >>>]

- Кого еще этот... профсоюз назвал в числе желаемых участников переговоров? Не уверен, что это важно, но мне хотелось бы... сопоставить, - он перевернул страницу, все еще глядя на собеседника, лишь краем глаза тронув новую череду строк.
Он угадал ответ за мгновение до того, как он прозвучал:
- Господина Танненбаума, - Кавендиш, развалившись в кресле, демонстративно расслабленно наблюдал за тем, как его визави изучает материалы дела, изредка выбивая пальцами по лакированной столешнице легкомысленную трель. - К сожалению, ваш мастер оставил моего посланника без ответа - впрочем, я и не надеялся, что он собственноручно отправится проводить переговоры. Кроме того, они требовали встречи с директором горнодобывающего комитета, но мистер Джаспер, увы, не проснулся вчера утром, и его состояние не внушает оптимистичных надежд до сих пор...

Окончание фразы растворилось в медленно подступавшем потоке цифр, фактов и текста, складывавшихся в вереницу разрозненных осколков, которые никак не хотели собраться в общую картину. Следующие страницы отчета были полны отрывочных комментариев очевидцев, в основном - штатных доносителей, которые имелись в составе любой рабочей бригады, оказавшихся поблизости полицейских, и в придачу к ним - к сожалению, наиболее бесполезные и сумбурные из всех - рапортов бригадира и начальника смены. Немногочисленные свидетели сходились на одном - в разгар дня один из разрабатывающихся тоннелей внезапно перестал откликаться на сигналы диспетчера, бурильные машины и насосы отключались, работа была полностью остановлена. Через час или чуть меньше тоннель - вместе с боковыми ответвлениями и примерно тремя десятками человек, которые работали на этом ярусе - был заблокирован шлюзовой системой по распоряжению офицера безопасности. Выяснить причину, побудившую его к столь решительным действиям, впоследствии оказалось невозможно - потому что к моменту, когда остальные рабочие, обеспокоенные судьбой запертых под землей, собрались в его кабинете, офицера на месте не оказалось - и дальнейшее его местонахождение до сих пор оставалось неизвестным. В течение нескольких часов вся добыча на ветке остановилась - большая часть рабочих осадила офисы управляющих и перекрытый штрек, требуя выпустить оставшихся по ту сторону. Какое-то время их натиск сдерживался силами службы безопасности. Вскоре ввели официальный режим чрезвычайной ситуации, так и не уточняя характера последней - одни очевидцы утверждали, что тоннель проколол Холодный слой, другие, подхватывая уже доносившиеся снаружи новости о сонной эпидемии, утверждали, что они наткнулись на источник распространения болезни.
Рабочие раскололись на несколько лагерей, пустившись в споры касательно того, стоит ли рисковать разгерметизацией шлюза в карантинный тоннель, но начавшиеся было разногласия быстро примирило появление вызванной по тревоге полицейской группы. Стражам порядка, должно быть, был отдан приказ действовать жестко - толпу рассекли на части, загоняя их в тоннели и перекрывая выходы, не гнушаясь применением силы - в таком состоянии карантин продержался почти всю ночь. Под утро среди осажденных просочились слухи о том, что одну из групп горняков, оказавших сопротивление, выдавили в тупиковый ход и сбросили в колодец - как считалось теперь, именно это заявление, правдивость которого была до сих пор не подтверждена, спровоцировало дальнейшую перегруппировку рабочих и ожесточенный ответный удар. Осажденные применяли шахтную технику, пуская ее против карантинных заслонов, использовали оказавшиеся на их стороне запасы взрывчатки - и после череды коротких стычек полиция, потеряв почти десяток человек, отступила сначала ко входам в шахты, а затем полностью покинула территорию участка, который незамедлительно перешел под контроль бунтовщиков. Ко времени этой волны отступления относилась большая часть свежих сведений о происходящем из отчета - за прошедший день стало дополнительно известно лишь то, что к бунтующим горнякам присоединились несколько близлежащих участков, превратив помещения компании в импровизированную боевую заставу. Пробную попытку полиции проникнуть на территорию отбили с применением оружия - после чего более основательных подходов не предпринималось.

- ...сразу хочу предупредить наверняка возникший у вас вопрос, - Маркус удовлетворенно хмыкнул, перехватив оторвавшийся от неровных строчек взгляд Присяжного. - Переговоры с разозленной и вооруженной толпой вполне могут привести... к непредсказуемым последствиям для вас. Разумеется, я настаиваю, чтобы вы взяли с собой охрану - однако предостерег бы от ее чрезмерных размеров; это может разубедить лейбористов в ваших мирных намерениях. Не придется заходить внутрь этого... форпоста - их представитель встретит вас на площади поблизости - но это не должно вас обманывать, большая часть прилегающего района открыто симпатизирует забастовке. Конечно, я был бы в первую очередь заинтересован в мирном решении вопроса, но если вы сочтете, что дипломатическое решение невозможно... - он, не отводя глаз, едва заметно кивнул, - от вас понадобится только дать сигнал - и мы пустим в ход боевую часть, которая как раз сейчас дислоцируется на этом уровне. Конечно, для этого вам придется сначала уйти оттуда живым - не уверен, что комитет обрадуется армии, стоящей за вашей спиной, - тихий смешок отозвался негромким эхом в пустоте окружающего пространства. - Не передумали, Гильберт?
- Армию нужно отвести, - Присяжный проигнорировал насмешливый вопрос, сразу переходя к деталям. – Ситуация и так серьезнее некуда, ни к чему обострять ее еще больше, размахивая оружием. Полагаю, бастующие прекрасно осознают, что мирное разрешение конфликта прежде всего в их интересах, ну а мы, в свою очередь, продемонстрируем открытые ладони и желание слушать. Очень внимательно слушать – и договариваться. Это не означает, разумеется, что мы не будем готовы к крайним мерам – но я должен быть уверен, что мера эта будет действительно крайней. Боевую часть лучше разместить уровнем выше – таким образом мы одновременно блокируем район, сочувствующий забастовщикам, и обеспечиваем порядок среди нейтрально настроенного населения. Отдельно позаботьтесь, пожалуйста, о том, чтобы дубоголовым воякам доходчиво объяснили, что еще одна Гнилая ветка нам совершенно ни к чему. Пусть они, в конце концов, изолируют идиотов – или хотя бы не допускают их в командование, - в голосе мелькнула тень раздражения, раскрашивая слова колкими искрами. - Всему подразделению – нет, всем подразделениям, не занятым внешней угрозой, а задействованным внутри города – раздать четкие инструкции: держаться вежливо и доброжелательно, на провокации не реагировать. Оружие применять только в случае прямой угрозы. Тем, кто не отличит от прямой угрозы косой взгляд, пообещать... - он пренебрежительно дернул плечом, - у меня отказывает фантазия; трибунал – это слишком расплывчато. Пусть придумают что-нибудь на свой вкус. Что-нибудь такое, что возымеет эффект.
Папка шелестяще легла на стол, какое-то время тонкие пальцы по инерции поглаживали картонную обложку, затем Присяжный оттолкнулся от стола и бесшумно встал.
- Со мной пойдет Годо, этого вполне достаточно. Он как никто другой умеет демонстрировать добрые намерения и открытые ладони, - усмешка ломаным продолжением шрама расчертила его лицо. – Да, еще. Скажите, инцидент со сброшенными в колодец рабочими действительно имел место? Меня интересуют не слухи, как вы прекрасно понимаете, а реальное положение вещей.
- Браво, Гильберт, - Маркус поднялся из глубин кресла и протянул руку, крепко сжав на несколько секунд тонкие пальцы Присяжного. В глазах господина председателя, на самом дне, поблескивали едва заметные искорки, но выражение лица было серьезным.
- Я был уверен, что вы выберете осторожный подход к этой проблеме - и рад, что не ошибся. Что касается инцидента... - его взгляд чуть дрогнул, скользнув в сторону, выдавая скорее досаду или неловкость, чем желание скрыть от собеседника нечто нежелательное, - хотел бы вам помочь, но вы сами видели, с каким материалом нам приходится работать. Никакой определенности. Командир карантинного отряда утверждает, что было несколько жертв среди шахтеров, все - в открытом противостоянии; полицейские находились в своем, увы, праве. Я не доверяю полностью этому рапорту, но показаний, которые могли бы поставить его под сомнение, у нас нет - только слухи. С другой стороны, учитывая... нравы и состав наших сил обеспечения порядка, особенно на нижних уровнях, - он поморщился, как будто раскусив что-то горькое, - могу с достаточной уверенностью предположить, что подобное возможно. Если в ходе переговоров вы получите убедительное свидетельство... пускайте его в ход. Можете пообещать комитету голову командира отряда - если этого будет достаточно для того, чтобы успокоить волнения... Черт возьми, если сочтете необходимым - отдайте его им на расправу даже без всяких доказательств. Сейчас, в конце концов, не время для показательного судопроизводства и игры в справедливость.

Маркус шагнул в сторону выхода, провожая посетителя. Уже повернув дверную ручку и отходя в сторону, чтобы пропустить Присяжного, хозяин кабинета вдруг запнулся, словно пойманный на неоконченном движении. Спокойный, уверенный взгляд Маркуса вдруг дрогнул, скользнув - случайно или намеренно - по зарубцевавшемуся следу на щеке и тут же отдергиваясь, как будто увиденное могло обжечь.
- Да, Гильберт... - в голосе проскользнула непривычная колеблющаяся нотка, как будто он до последнего сомневался в своем вопросе, - Как продвигается та... ситуация с нападениями? Насколько я понимаю, этого господина - кажется, Люциолу, - так и не поймали?

От этой странной, почти робкой фразы в голове немедленно зашевелился целый клубок непрошеных мыслей. Скользкие, холодные и неприятные на ощупь, они настойчиво змеились где-то по ту сторону сознания, назойливо напоминая о некоторых не до конца понятных фактах, так долго остававшихся выпавшими из мозаики. Например, о том, что одна из последних жертв - господин Санджуро Абэ, пострадавший в той истории с Фебьеном - был главой консорциума, долгое время соперничавшего с предприятиями самого Кавендиша, и одним из немногих по-настоящему опасных конкурентов. О том, что господин председатель оказался единственным из крупных игроков Ассамблеи, кого кризис последних дней практически не затронул - а его инициативы мирного урегулирования волнений успешно работали на укрепление его репутации по сравнению с резкими, агрессивными действиями Хозяина. О том, наконец, что башня Совета уже несколько дней находилась под круглосуточным наблюдением, и была запечатана изнутри собственными обитателями - и никто, как еще недавно казалось, не мог ни проникнуть внутрь, ни выйти наружу...
Все это ничего не доказывало, все это могло быть – и, скорее всего, было – чередой случайных совпадений, но об этом стоит подумать серьезнее.
- Не поймали, - сдержанно подтвердил Присяжный, перешагивая через порог и оборачиваясь, чтобы в последний раз кивнуть хозяину кабинета и обойти взглядом серые складки сумрака, скрывающие его странного гостя. – К моему глубочайшему сожалению.
- Так что будьте осторожны, выходя в город, - доброжелательно посоветовал он, уже спускаясь по лестнице, рассекая мягкость голоса дробью шагов.