Город светлячков, тем, кто не видит снов

[Черон >>>]

Он шел среди полуразрушенных улиц, обходя рассыпавшиеся на ветру и разъеденные воздухом дома, похожие на обглоданные скелеты. Тишина непривычно прилегала к ушам мягкими лапами — только иногда ленивый вихрь приносил откуда-то лязг железа и обрывки разговоров, и уносился вдоль мертвых променадов за новой добычей. Иногда вдалеке он видел несколько беззвучных полупрозрачных теней, то проявляющихся из тумана, то прячущихся обратно, скалящиеся крысиными носами газовых масок. Тени кружили вокруг, то отставая, то забегая вперед, словно играли в какую-то свою бессловесную игру, но ближе не подходили.
Он попытался выбросить их из головы. В одном из провалов, перекрывших улицу, он увидел город, и какое-то время стоял, зачарованный открывшейся картиной и пытаясь заглянуть в глаза этому спящему Аргусу, прикрывшему самые яркие из своих глаз и делавшего вид, что спит — и все-таки, если надолго замереть, слившись с полуосыпавшимся остовом здания, можно было заметить, как там, внизу, двигаются огоньки, и даже доносятся едва различимые призрачные звуки. От высоты кружилась голова. Один неосторожный шаг — и коротким, стремительным росчерком окажутся перечеркнуты тысячи шагов бесконечной дороги, безрассудно обменяные на несколько секунд полета.

Крысиные тени, точно почувствовав, что ему наскучила игра, подступили ближе, выплавляясь из клубов тумана в виде грязно-серых худых фигур, прятавшихся под капюшонами. Переглядываясь и кивая друг другу, они осторожно рассыпались в стороны, отрезая свою жертву от дороги и оставляя ее наедине с обрывом. Он заметил их слишком поздно — только когда услышал приглушенное механическое дыхание, прорывавшееся сквозь фильтры.
Тот, кто стоял ближе, что-то спросил, издав череду с трудом различимых посвистываний и прищелкиваний.
— Не уверен, что понимаю тебя, приятель, — осторожно произнес он, очень медленно поворачиваясь вокруг и стараясь держать руки на виду. Мысль о прыжке вдруг вернулась, предложив рассмотреть альтернативу заново с учетом вновь вскрывшихся обстоятельств. Кто-то из падальщиков скрежещуще щелкнул металлическим звуком; из-под их саванов проступали угловатые отростки стволов. Они еще раз переглянулись, не спуская его с прицела — казалось, каким-то образом они понимали друг друга мысленно, не нуждаясь в обременительном обмене речью.
— Мне нужно попасть в город, — как можно более примирительным тоном продолжил он; никакой реакции. Маски неподвижно смотрят в его сторону, вслушиваясь в звуки голоса, а взгляд тем временем лихорадочно ощупывает землю под ногами, выхватывая на первый взгляд бесполезные вещи — оборванный хвост электрического кабеля, россыпь стеклянных осколков, угловатый камень.
— Город, — снова тишина. — Тот, что внизу, там, — очень плавный взмах рукой куда-то за спину. — У меня нет с собой ничего ценного, но если вы поможете мне пройти, возможно, я смогу оказаться вам полезен...
Он ждал, когда тени отреагируют на повисшую в воздухе паузу и снова переглянутся, на короткое мгновение выпустив его из сферы внимания.
И дождался.

...топ-топ-топ. Где-то за окном скользят тени игрушечных человечков — это идет шествие Крысолова, шелестя бумажными цимбалами и распевая безмолвные песни летучих мышей. С ними убийцы, мошенники, алхимики, считатели звезд, рафиоманы и мертвые поэты — вся его верная свита и сопровождающий их хор цикад. Тех, кто не запер дверь, вытаскивают наружу и заставляют плясать под звуки тишины, отпуская только на рассвете, если несчастный пройдет все шестнадцать кругов города. Детей, кто не слушался родителей и оставлял открытым окно, достают холодными руками и втирают им в глаза красную пыль, превращая в немых и бессловесных подземных людей. Спрячься, замри, перестань дышать — и заткни все щели в окнах, чтобы не слышать их песни...

Эвелин проснулась, задыхась и хватая ртом воздух, не понимая, где находится. Первым инстинктивным движением было протянуть руки, найти, сжать в объятиях, привычным способом проверить пульс — и только потом беззвучно заглянуть в глаза сестре. Она тоже не спала — в широко расширившихся зрачках трепетало потрясение.
Им обоим снился сон, в котором они стояли над обрывом и смотрели вниз.

[bluffer >>>]

Совместно с Мастером

Линия первая: ящик Пандоры

В комнате было душно - пепельно-сизые струи дыма поднимались под потолок, образуя причудливые фигуры, напоминающие клубки слепых змеек. Периодически они, напитываясь холодом, опускались чуть ниже, любопытствующе заглядывая через плечи собравшихся вокруг стола людей - тогда кто-нибудь раздраженно отмахивался, отгоняя рассыпающуюся химеру в сторону. Рэтти вполголоса пожаловался, что эта дрянь лезет в глаза и из-за нее он сейчас что-нибудь не так нарисует, но поймал несколько предупреждающих взглядов с разных сторон комнаты и осекся. "Сходи прогуляйся", недовольно бросил Паук, склонившись над чертежом и чересчур внимательно пытающийся соотнести какие-то линии при помощи транспортира. Кто-то приглушенно хихикнул. Откуда-то из дымной темноты вынырнул Альб, сверкающий лысым черепом, с охапкой карт в руках - их немедленно отобрали и начали стелить на столе и стенах, прикрепляя булавками.
- Этот коллектор идет от станции и выходит куда-то вдоль северной ветки, - Рэтти прочертил свинцовым карандашом жирную линию, и добавил к ней пару штрихов. - Вот здесь развязка: департамент заделал там переход несколько месяцев назад, но кладку успели разобрать и пролезть можно. И - вот она лестница.
- Ну? - Паук исподлобья покосился в его сторону, пододвигая ближе какой-то набросок и пытаясь совместить его с изображенным на карте, - Ты поднимался наверх?
- Недалеко. Выглядит вполне надежно...

У их компании было несколько мест в этой части Дна - где-то можно было переждать облаву, где-то обговаривались крупные дела, в каком-то из домов, что поприличней, Паук проводил переговоры. Обычно они собирались где придется - иногда прямо на улицах или в полупустых барах. Иногда очередную нору накрывало полицейским рейдом, и приходилось спешно перебираться - Вира успела увидеть несколько таких побегов за то время, пока шло ее ученичество.
Это место было ей незнакомо - в записке, переданной утром, указывался верхний этаж наполовину покинутого шахтерского термитника. В темноте многоглазое здание щерилось оскалами разбитых окон; кое-где горел свет, были слышны обрывки речи. При входе ей пришлось перешагнуть через чье-то слегка подрагивающее тело, завернутое в несколько слоев одежды - тот, если все-таки еще относился к живым существам, ничего не заметил.
Внутри было сыро - особенность, с которой успели свыкнуться все жители Дна - и пахло чем-то кисловатым. Если замереть и прислушаться, то можно было расслышать голоса немногочисленных жителей, гулким эхом пульсирующие под поверхностью стен.
На лестнице ее окликнули в первый раз - кто-то из многочисленных безымянных парней, поставленный здесь в качестве часового и успешно изображающего сомнамбулического рафиомана. В ответ на условный знак он молча ткнул пальцем куда-то наверх и снова откинулся назад, запрокидывая голову столь убедительным жестом, что поневоле накатывало сомнение - не балуется ли он препаратом на самом деле.

Наверху ее встретил Бахамут, в ответ на вопросительный взгляд многозначительно поднявший глаза к небу и одними губами прошептав "заказчик". Ее впустили внутрь - дымные змейки жадно рванулись навстречу потоку холодного воздуха, оплетая гостью со всех сторон. "О, Вира, наконец-то!" - восторженно завопил Рэтти, бросаясь навстречу - его дернули обратно и ненавязчиво попросили заткнуться. Она удостоилась сухого кивка от Паука, сдержанного "привет" Альба, а сидевший в дальнем углу и почти утопающий в потрепанном кресле Хроматический Лукас заулыбался и глубокомысленно изрек, что общество прекрасной леди как нельзя скрашивает это сборище, в котором он к третьему часу участия уже начинает разочаровываться.
Вира ответила сухой тактичной улыбкой гостю, остальным и вовсе достался едва заметный кивок и только Пауку сверлящий раздраженный взгляд: "Почему не предупредил, не объяснил?" Впрочем, карие глаза задержались на боссе лишь на мгновенье.
Если все остальные были обычным составом для подобных встреч, то присутствие Лукаса настораживало. Он был кем-то из старых "партнеров" Паука, о которых он предпочитал не распространяться сверх меры. Пестрый костюм, который был ему велик, витеватая манера выражаться и щеголеватая трость делала его похожим на сутенера - сначала Компания считала, что он откуда-то из окружения Мамаши Дрю, но после нескольких полупрозрачных намеков убедилась как в ошибочности этого предположения, так и в крайней нежелательности дальнейших расспросов и догадок. Маленький, худощавый, с резкими неприятными чертами лица, неестествено-желтая кожа курильщика, напоминающая высохшую бумагу, неуместный фрак, словно цирковой - испещеренный разноцветными лоскутками и бисеринами, давшими происхождение его прозвищу...

- У нас новое дело. На этот раз большое, - от дальнейшего разглядывания ее отвлек голос хозяина, - И понадобится твое непосредственное участие.
Девушка снова посмотрела в глаза Паука и кивнула. Решительно и безотказно. Своему, теперь уже названному, отцу она доверяла беспрекословно. А кому, если не ему?
Она подошла ближе к столу и бесцеремонно толкнула Рэтти:
- А ну, уступи даме место.
Тот поперхнулся и, с демонстративно-возмущенным видом удалился куда-то в заднюю часть комнаты, откуда через некоторое время зазвучало звенящее стекло и плеск воды. Рэтти редко звали на общие собрания, за исключением особенных случаев, в ходе которых нужно было разведать какой-нибудь отдельный объект - и он наслаждался моментами внимания, пока мог.
- Отрадно видеть такую безоговорочную преданность, друг мой, - Лукас фыркнул, пуская в воздух очередной бурлящий клуб и быстрыми движениями мундштука рассекая его на сектора. - И дело, в сущности, пустяковое - войти, найти нужную комнату, забрать оттуда вещь. Внутри никого, охраны нет...
- Только наш друг забывает уточнить, что нужное здание находится за периметром Больцмановских лабораторий, - Рэтти успел вернуться, гремя стаканами и расставляя их на столе. - Это закрытый сектор, в двухста метрах от дома - оцепление, блочный забор и все прилагающееся. Я пытался пролезть по канализациям, и подобрался... вот примерно сюда, - он ткнул пальцем куда-то в переплетение линий на рисунке.

Вира поежилась - канализации. Нет, она никогда не была неженкой или брезгливой - от этого Дно отучало быстро и навсегда, но канализации были опасны не только грязью и возможностью подцепить какую-нибудь заразу, было там и кое-что похуже. Уж лучше прорываться сквозь оцепление и прочие наземные преграды. Только кто же станет делать как ей лучше? Девушка нахмурилась и принялась изучать лабиринт схемы.
- Тамошние химики куда-то сбрасывают отходы производств, - Паук подобрал карандаш и очертил на карте овал, перекрывавший треть предполагаемого периметра. - Насколько мы сейчас знаем, это резервуар, сообщающийся с парой коллекторов, куда можно пролезть из местной системы. Придется выбраться оттуда наверх, в технические помещения, потом пройти к нужному дому, найти там вещь и вернуться назад тем же путем. Наш друг утверждает, что охраны внутри нет, но, само собой, всякое может быть, - он бросил быстрый взгляд на Лукаса и повернулся к девушке, испытуюуще глядя в упор. - Что думаешь?
- Думаю, не слишком ли мы полагаемся на утверждения "нашего друга"? - Вира чуть растянула два последних слова, ощущая поддержку громким покашливанием Альба. Ему тоже придется шкурой своей рисковать, а собственная жизнь всяко дороже недовольства какого-то "друга", пусть даже и Паука. - Надо бы запасной вариант. Отход, обход, да мало ли что, все сгодится.
- Какая прелесть, - восхитился Лукас, уставившись на Виру: его глаза, показалось, вдруг шевельнулись отдельно от тела, напоминая насекомых, живущих сами по себе. - Мой дорогой Арахнид, надеюсь, ты все еще держишь под контролем своих диких детей, и в состоянии объяснить им, что чрезмерное беспокойство о собственной шкуре - не тот навык, за который я готов платить. Место, о котором идет речь, входит в перечень самых надежно защищенных нор этого несчастного города, и на вашем месте я был бы благодарен Молчаливому, что туда нашелся хотя бы один вход - а знали бы вы, сколько трудов мне стоило о нем узнать, о...
- Она в чем-то права, - хмуро кивнул Альб, переглянувшись с хозяином. - Если что-нибудь провалится, мы останемся там, как крысы в мышеловке.
- Неизбежный риск профессии, - гость театрально развел руками, подпустив сожаления в голос. - Впрочем, я не возражаю, что вы. Наоборот, буду даже рад, если вы проведете тщательнейшее изучение альтернативных подходов, какое только возможно. Повторюсь, как вы попадете внутрь, меня не волнует. Главное - то, что в здании.

Девушка задумалась. Кого посетила светлая мысль о запасном варианте? Ее. Значит, кого пошлют разведывать и узнавать? Да еще и с недоумком Рэтти, которого она терпела только потому, что отцу нужна была его всепролазность. Лишний раз лезть в канализацию, искать другие выходы... Ну уж нет.
- Ладно, обойдемся как-нибудь. Прижмет - так и выход станем другой искать, не впервой ведь, Альб, - она повернулась к одному из немногих, кого уважала в отцовской свите. - Только карты, планы домов, схему канализации придется тщательно изучить и еще. Время. Когда лучше начать и сколько у нас будет в запасе? Ну и эта ваша вещь, сколько она хоть весит? Имеет ли запах? Вдруг нам собак по следу пустят?
- Фарфоровый контейнер, размером примерно... такой, - Паук отмерил на столе четырехугольник, соответствующий средних размеров книге. - Точно мы не знаем. Другой такой вещи там быть не должно, так что спутать ее с чем-нибудь вряд ли получится.
- Про запах я бы на твоем месте не беспокоился, милая, - ввернул Рэтти, нетерпеливо подтягивая к себе уже успевшую наполовину опустеть бутыль. - Скажи спасибо, что ты не видела меня, когда я оттуда вылез! Стая ищеек немедленно бы скончалась на месте от этой вони, и я не ручаюсь за их поводыря...
- Нет-нет, он герметично запечатан, - помотал головой Хроматический. - Кстати, я бы напомнил, что заглядывать внутрь, разумеется, категорически запрещено, но к счастью, (надеюсь) сделать этого вы попросту не сможете. Не вздумайте его разбить!
- Насчет "начать"... здесь сложнее, - снова подал голос Паук. - У вас будет от дня до двух в запасе, но не больше - скорее всего, к концу недели этой штуки там уже не будет. Доставить, само собой, ко мне - место я сообщу потом, - очередной красноречивый взгляд в сторону гостя ясно дал понять, что босс не хотел делиться лишним при посторонних.
При слове "милая" взгляд Виры ножом полоснул по Рэтти, дав понять - она точно сказала бы спасибо Молчаливому, чтоб больше никогда его не видеть. "А отец-то тоже не доверяет своему другу", - пронеслось в голове у девушки.
- Все понятно, сделаем, - за ее спиной согласно кивнули Альб и другие ребята, даже Рэтти махнул свободной от бутылки рукой. - Тогда мы приступим, как только добудем необходимое обмундирование.
- Хорошо. Подготовьтесь, возьмите все, что пригодится, исходя из того, что шума понадобится минимум. За старшего - Альб, - он бросил взгляд на Виру, ожидая, не возникнет ли возражений, и коротко кивнул. - Крысеныш вас проведет, и если захотите, возьмите Бахамута на случай, если кто-нибудь из охраны окажется не в том месте и не в то время. Все вон, - Паук нетерпеливо махнул рукой, задержавшись на одной фигуре, - Ви, останься.
- Слушаюсь, босс, - на людях Вира никогда не называла его отцом и держалась как все - почтительно и холодно. Она заметила недовольную ухмылку Лукаса, завистливый взгляд Рэтти и одобрительный кивок Альба, но ничем не выдала внутреннего ликования: ей нравились редкие моменты, когда Паук выделял ее из всей прочей челяди.

...он редко называл ее этим коротким именем - как и "дочерью", впрочем. Она всякий раз не могла понять, означает ли это проявление близких чувств, или короткое словечко просто напоминало ему о чем-то, связанном с ней. Альб и Рэтти ушли, захватив несколько карт и вполголоса обсуждая предстоящие приготовления, Лукас церемониально откланялся, пообещав наведаться через два дня, и они остались вдвоем.
- У тебя наверняка много вопросов, - наедине Паук немного расслабился, сбросив напускные жесткость и немногословность, и даже потянулся к вину, плеснув немного себе и Вире. - На все, что смогу, отвечу - но это потом. Пока тебе придется запомнить одну вещь, которую я обычно не говорю другим своим людям... - он немного помолчал, покатав терпкий напиток на языке, перед тем как проглотить.
- Эта... вещь, - последнее слово он почти выплюнул, - которую Лукас хочет достать - очень ценна. Парень наверняка сам не знает, насколько - услышал где-нибудь обрывок сплетни, и побежал поскорее искать исполнителей. Забудь то, что я говорил про два дня - вы отправляетесь завтра ночью. Назад должна вернуться ты - и коробка. Остальными... - он снова скривился, как будто пытался оттянуть неприятный момент, - можно пренебречь, если не будет другого выхода. Если за вами будет след и не получится оторваться, - длинный палец, заканчивающийся неприятного вида когтем, уткнулся в нее, - ты бросаешь их и бежишь. Понятно?
Нет, ей было не понятно. Столько лет этот человек заменял для нее все, был ее миром. Вира не боялась своего грозного отца, хотя знала: придет время, и он спокойно перешагнет даже через нее. Ну, может, задумается на секунду-другую, а потом перешагнет. Она уважала и любила его за хитрый, изворотливый ум, спокойную уверенность и силу, за непонятную привязанность к ней. Но вот эта способность перешагнуть через того, кто дорог - нет, этого она не понимала. Допустим, на многих подопечных Паука ей было плевать, Рэтти она и сама бы скинула в провал, но Бахамут, с которым не раз выходили из передряг, всегда надежно прикрывавший ее спину, но Альб? Вира была еще совсем девчонкой, но смогла удержать предательские слезы.
- Понятно, - спорить с отцом бесполезно, а там как оно еще сложится - кто знает.

[Woozzle >>>]

С Чероном

Линия вторая: Посторонний

...разговор не клеился. Несмотря на успокаивающую обстановку полумрака, разрезанного в точно определенных местах приглушенными лампами и каскадами хрустальных люстр, Джентри не ощущал привычного ощущения безмятежности, позволявшего ему растворяться в переплетении приглушенных голосов, негромкого смеха, звона бокалов и еле слышной музыки.
Ему нравилось это место. Во многом именно из-за того, как оно звучало, и еще - потому, что здесь на него почти не обращали внимания. Он постоянно забывал выяснить, случайно ли такое поле рассеянного нелюбопытства на постоянных правах существует именно здесь, или это заведение целенаправленно предназначалось для деловых встреч, тайных переговоров и произнесения слов не для лишних ушей.
Его пальцы нервно дрогнули, реагируя на полунепроизнесенную, просквозившую в воздухе нотку металла, резким звуком прорезавшую одному ему слышный монотонный белый шум. Разговор не клеился. Постоянно хотелось протянуть руку и прикоснуться к собеседнику, убедившись, что он все еще напротив, не ускользнул, аккуратно вплетя свои тихие шаги в симфонию вечера, и оставив вместо себя болезненную, стремящую заполниться пустоту.
Джентри откашлялся и пригубил вино - надеясь на то, что сидящий напротив инстинктивно подхватит жест в свою очередь. Вкус был незнакомым - терпкий, маслянистый, и отдающий, казалось (он запнулся, покатав странное ощущение на языке) полынной горечью.
Он редко жалел, что не видит лица того, кто напротив.
- Тебя редко видно в последнее время, - после недолгой паузы произнес он; сухой, шуршащий змеиный голос. - Миллен и остальные снова собираются в «Повешенном» по вечерам, и несколько раз спрашивали, что с тобой. Они опять пробуют играть - как по мне, получается не очень. Это их увлечение тишиной...
Феб скептически дернул бровью, на миг забыв, что собеседник не оценит выразительной гримасы.
Он не знал об этом новом поветрии, но звучало – дико. Было в этом сочетании слов что-то противоестественное, холодно-склизкое, заставляющее внутренности сжиматься в противный комок. Увлечение тишиной, надо же.
Он помнил их смутно, будто сквозь дрожащее марево недо-снов, пролитое во времени.
Миллен – и странный, нездешний взгляд, и вечный табачный дым из длинной трубки, и флейта, захлебывающаяся порой на верхней “ми”. Неумелая, но звонкая, певчая, цепляющаяся за музыку острыми коготками нот.
Грегори – и сухое, пергаментно-желтое лицо, и усталый, простуженный контрабас, гулко выводящий свою партию – без особого, впрочем, старания.
Сантьяго – и набрякшие мешки под глазами, и тяжелое, частое дыхание, и клавиши, дребезжащие по вечерам, когда от грибного вина пальцы становятся неуверенными и вялыми, как вареные сардельки.
Ему не нравилась волна раздражения, омывающая горло, и Феб молчал, заставляя Джентри нервничать еще больше. Не желая наговорить лишнего – чего-то, за что потом будет неловко.
Я хочу назад свою руку.
Они все могут играть. Им это не нужно – так болезненно, как это нужно ему, до пульса, складывающего в мелодию и ломающего виски, до нот, готовых сорваться с языка вместо слов, сухих, мертвых нот. Он – нем, а они могут играть, но выбрали тишину. Что это еще за дрянь такая?
- Тишиной? - Фебьен негромко хмыкнул, не отводя напряженного взгляда от слепого лица напротив. - Вот уж не знал, что этим можно специально... увлекаться.
Рассказывай, молчал он. Рассказывай, ты же не просто так завел эту песню?
Немой вопрос застывал тонкими царапинами под железными пальцами.
Джентри подался вперед, как будто уловив долгожданное, тщательно скрытое нетерпение в голосе. По его лицу - гладкой, ровной поверхности, словно заготовка, вышедшая из-под рук неумелого гончара - невозможно было понять, что он чувствует, и вместо этого его приходилось решать, как головоломку - подмечая чуть подавшиеся в стороны ноздри, чуть более долгий глоток, почти опустошивший бокал... Джентри слеп не в результате несчастного случая или насильственного метода - под его надбровными дугами пусто, ничего нет, гладкая кожа.
- О, в последнее время это периодически происходит то тут, то там, - протянул он, поддерживая выбранный Фебом делано-безразличный тон. - Говорили сначала о провокациях и намеренных срывах выступлений, но потом выяснилось, что это разновидность нового авангарда - их можно понять, конечно, разнообразие форм и остальное... Мне это кажется странным, выходить и играть, не касаясь инструментов, не говоря уже о том, что их собственные требования к обстановке при этом далеко не выполняется - публика, как ты понимаешь, заполняет образующийся вакуум по своему разумению. Из тех, кто не уходит сразу. Но дело не в том, - он понизил голос, наклоняясь ближе. - Мне рассказывали, что так можно играть и по-другому. Само собой, слухи, сплетни и ложь, но впечатление со стороны зрителей возникает... неоднозначное.
- Что за чушь, - начал Феб, нервно оставив бокал с вином.
Начал и осекся: в конце концов, это он задал вопрос. Это он, ушедший в свою безъязыкую тоску, утопил в ней без малого год, и кто теперь знает, что здесь возможно, а что – нет. А если допустить... Хотя какая разница. Это ведь все что угодно – забава, власть, маленький секрет, дающий чуть больше возможностей. Все, что угодно, но музыка – не это.
- Ты хочешь сказать, - он снова обнял бокал, на этот раз левой рукой; непослушные металлические пальцы прошлись по стеклу с колючим тревожным шелестом, - что они просто сидят, не прикасаясь к инструментам, вообще ничего не делая – но тем не менее, получая эффект? И есть идиоты, которые согласны слушать эту их тишину?

- Вы позволите?
Джентри не успел ответить: лицо, нервно скривившееся при скрежете железа о стекло, вдруг застыло восковой маской, медленно поворачиваясь к человеку, который возник из темноты, небрежно скрипнув оказавшимся поблизости незанятым стулом и оказался за столом прежде чем кто-нибудь успел возразить.
- Совершенно случайно услышал обрывок вашего разговора, - незнакомец слабо улыбнулся, поводя плечами словно в извиняющемся жесте. - Чрезвычайно интересный предмет, к которому я, как имею некоторым образом непосредственное отношение... - он коротко усмехнулся какой-то своей мысли, вдруг разительно меняясь в лице и пряча куда-то приклеенную улыбку, которая, впрочем, через мгновение снова возвращается обратно.

Сообщение отредактировал Woozzle - 20-11-2013, 21:12

[Черон >>>]

Его внешность кажется совершенно непримечательной и единственное, что бросается в глаза - одежда, непривычная для Променада. Вытертая, пыльная куртка - как будто ее владелец только что выбрался прямиком из шахты. Взгляд, выхватывающий на мгновение панораму стола и разложенных на нем рук, замечает особенный контраст по сравнению с обликом Джентри - меценат одет в костюм, неброский, но говорящий все необходимое о собственном статусе любому, знающему, куда смотреть. Длинные, иногда чуть вздрагивающие пальцы, остерегающиеся прикоснуться к лакированной поверхности. Короткие, неровно остриженные темные волосы, лицо, прячущееся в собственных рельефных изломах теней - неопределенного возраста, но с уже проявляющимися морщинами.
- ...к сожалению, я невозможно далек от искусства, - обрывок фразы разрывает застывший момент, и вдруг оказывается, что незнакомец говорит уже долго, периодически споря о чем-то с Джентри и сопровождая фразы короткими, рваными жестами. - Рискую показаться назойливым, но мне хотелось бы знать ваше отношение к данному... предмету.
- Я не в силах судить то, чего не состоянии понять, - Джентри пожал плечами, переводя «взгляд» слепого лица от одного собеседника к другому. - Могу я узнать, с кем имею...
- О, прошу прощения, - снова ломкая, извиняющаяся улыбка, - Меня зовут Люциола. - он выставил ладонь вперед, предупреждая последующие вопросы, и повернулся к Фебу. - А что вы думаете?
Феб помедлил с ответом. Острая шестеренка в его запястье, вращая время толчками, успела намотать на зубцы минуту, затем еще одну и еще.
Чтобы сгладить затянутость паузы, и выбрать среди неуклюжих, ржавых мыслей в голове что-то, подходящее случаю, он нарочито медленно пригубил вино. Покатал на языке, не чувствуя вкуса. Ощутил приступ раздражения: на себя, за свою поломанность, на гостя, сего манерами уличного проповедника, на разбитый хрустальными отблесками полумрак, придающий разговору оттенок театральности.
На адов Холод. (Я хочу назад свою руку)
Он заглушил неприязнь еще одним глотком.
- Признаться, я не следил за современными тенденциями и впервые слышу об этом... направлении в искусстве, - Феб позволил железной стружке колыхнуться в голосе, придавая словам оттенок пренебрежения. – Мне сложно вообразить механизм, позволяющий добиться подобных результатов. Впрочем, - он криво усмехнулся, - это в той же мере относится к музыке. И – к Музыке.
Из центральной части зала, будто откликаясь на зов, на произнесенное мягким полушепотом имя, пришли звуки.
Тягучий, с нотами горечи, блюз, минор, переплетенный с воздухом и натянутыми нервами рояля, и пока он тек, опаляя собой искалеченную ладонь, Феб не мог говорить. Молчал, опустив веки и впитывая мелодию кожей.
Когда она откатилась, обнажив, ободрав до сочащихся сукровицей ран его чувство утраты, он поднял взгляд - совсем другой, жестче, но искреннее. И так же звучал голос:
- Впрочем, к чему лукавить. Музыкант, избравший тишину – это даже звучит противоестественно. Разве вы не слышите фальши?
- Помилуйте, - Люциола с некоторой театральностью пожал плечами, - что есть ощущение звука, как не реакция грубого механистического существа внутри вас на скрежет, лязг и грохот, издаваемый наружним миром? Проникая в вас, он воздействует на впрыскиватели радости в вашей голове, вот и все... Мне бы показалось, что подобный подход отдает чем-то ремесленническим, как если бы вы нажимали на кнопки, расположенные на поверхности... людей, заставляя отзываться их определенным чувством.
Джентри откашлялся, с растущим любопытством прислушиваясь к этому странному панегирику.
- Любопытные утверждения, - вежливо заметил он. - Мне не приходилось слышать о подобных подходах.
Феб ощутил, как хромированная скорлупа вновь разрастается вокруг. Момент обнаженности нервов и мыслей слишком хрупок, слишком призрачен, чтобы длиться долго - и подчеркнутая театральность жестов, пауз, слов названного собеседника нисколько этому не способствовала. Случайно прорвавшаяся горлом искренность тихо укрылась внутри, оставляя подмостки циничной риторике и скептицизму. Феб не желал больше говорить о музыке – не сейчас, не здесь. Не с ним.
- Чем же, позвольте спросить, жмет на кнопки ваше новое искусство? – точно отмеренная доза металла в улыбке делала ее острой, как скальпель. – Разве у него есть для этого подходящие манипуляторы? Скрежет, лязг и грохот, как вы изволили выразиться. Разве производимая музыкантом тишина содержит хоть один из этих элементов?
- О, как я говорил, я далек от искусства, - с преувеличенным сожалением произнес тот. - Но вопрос извлечения тонких струн взаимодействий и влияний из мыслящего существа волнует меня чрезвычайно, и было в высшей степени любопытно узнать мнение имеющих к этому непосредственное отношение... Благодарю, господа, - он коротко привстал, кланяясь, и вдруг снова оказался за столом, с явственным любопытством оборачиваясь в сторону Феба. - А впрочем, пожалуй, я заблуждаюсь. Не уверен, что смогу рассказать так, чтобы вы поняли, но возможно, я окажусь в силах продемонстрировать.
Первым порывом - высокомерным, упрямым, неприязненным - было отрицание. И Феб, все так же отточено улыбаясь, уже почти произнес – благодарю, мне это неинтересно. Почти – и тут поймал себя на мысли: интересно, ржавчина их всех забери. Интересно, как те, кто тоже был частью звука, отрекаются от него добровольно, но оставляют себе культю, обрубок способности – куцая, фальшивая кода, не имеющая смысла сама по себе.
Он сам удивился этому неожиданному интересу, смутно напомнившему того, прошлого, Феба, еще не отмеченного Холодом и ржавчиной, пробирающейся от руки к сердцу. Цепляясь за эту память, он кивнул:
- Извольте.
С лица апологета авангардных искусств вдруг пропадает нервнозность - оно становится ровным, спокойным и умиротворенным, чем-то напоминая гладкий череп Джентри.
- Благодарю, - коротко кивает он, и на мгновение прикрывает глаза. А потом происходит все.

Неторопливое течение времени вдруг несколько раз ломается, мир перед глазами трескается, теряя связность и превращаясь в резко сменяющие друг друга обрывки - вот Джентри недоуменно держится за горло, гулкое булькание отдается в ушах биением собственной крови и пародией на вступление к первому такту, вот в тусклом свете блестит лезвие ножа, и Люциола каким-то образом уже стоит за спиной слепого музыканта, осторожно обнимая запрокинувшуюся голову - и брызг капель, разбивающихся о стол, звучит еще одним незнакомым инструментом, и никто ничего не замечает, и все продолжает идти своим чередом...
Застывший мир еще раз разбивается, когда где-то звучит крик - и еще один, грохот падающих стульев и звон разбитого стекла. Взгляд, мечущийся среди теней, углов и силуэтов, выхватывает тот же силуэт уже в другом месте, и два оседающих тела у его ног, и что-то черное - это кровь так выглядит в тусклом свете, догадывается сознание - толчками выплескивается наружу, разбегаясь тонкими ручейками по полу.
Феб успел увидеть его лицо, сохранявшее все тоже спокойное, почти отрешенное выражение.
Потом свет исчезает, и струям черного цвета наконец удается прильнуть к его рукавам, окрашивая батист в самих себя. И весь мир сосредотачивается в этом холодном ощущении, неуместно похожим на то, которое когда-то поглотило его левую руку.

Сообщение отредактировал Черон - 20-11-2013, 20:57

[Uceus >>>]

Совместно с Мастером.

Линия третья: голоса в темноте

В тот день в дверь Аркадиуса постучался дьявол.
У дьявола было холодное, жесткое лицо, выплавленное из ртути и серебра, наглухо застегнутый кожаный тренч с поднятым воротником, и искусственная нога, окованная железными когтями и скрежещущая по полу, когда он входил в дом. Он вел себя по-хозяйски, заглянув в каждую комнату, кроме двери, ведущей в тоннели - способные было последовать возражения хозяина встречали за собой угрюмые взгляды двух его помощников, комплекцией и размером кулаков превышающих своего хозяина раза в полтора. Он восхищенно присвистнул и коротко поцокал языком, заметив стол с перегонными кубом, уставленный ретортами и пробирками, и небрежным жестом махнул своим подопечным, словно приглашая подойти поближе и разделить восхищение.
Дьявола звали Джейн. "Дилли-Джейн", добавляли те, кто был уверен, что их не слышат.
- Уютное гнездышко, - хрипло протянул он, неторопливо извлекая из нагрудного кармана кисет и трубку. По сигналу один из его помощников скрылся в глубине дома, через некоторое время возвращаясь с креслом из рабочего кабинета алхимика, в которое с предосторожностями, поддерживая искусственную ногу, уселся визитер. - Могу поклясться, в университете такого не найдешь, а? Знаешь, Дарко, что в этом месте мне нравится больше всего? - он подчеркнуто игнорировал Аркадиуса, адресуя слова то в пространство, то кому-то из бесстрастно внимающих подопечных.
- Дождевой сток у черного хода, - хихикнул он, не дождавшись ответа, и демонстративно ткнув пальцем в сторону упомянутой двери. - Возможно, данное приспособление покажется тебе не слишком имеющим отношение к химической промышленности, Дарко. Это потому, что ты так и не сподобился обзавестись образованием. А между тем, нет более удобного и быстрого способа избавиться от последствий эксперимента, который пошел не так. В коллекторах тело растворяется почти целиком за пару дней, - Джейн криво ухмыльнулся, подняв, наконец, взгляд на хозяина дома. - Я интересовался. Видишь ли, я тоже в некотором роде ученый.
Алхимика вновь била дрожь и в этот раз был холод не причем. Страх, возмущение, гнев и осознание бессилия теперь мешались будто реагенты в колбе в одном из многочисленных его декоктов. Сперва он метался за вторгшимися в его убежище, всплескивая руками будто бессильными крылышками мотылька, отшатываясь от предостерегающих взглядов, открывая рот, закрывая рот, будто выброшенная на берег подземной реки рыба, не решаясь как сказать им, что им здесь не место. Нет. Нет, таким людям такого не скажешь, ибо последняя фраза про время разложения трупа в коллекторе... а, нет, не трупа... тела! В общем, двойной намек был принят и понятен. Ведь мало ли, слово не то иль жест не тот, и вот уже спровоцирован интерес, чисто академический, конечно, а сколько в коллекторе будет растворяться тело некоего безвестного ученого. А потому алхимику оставалось лишь плотнее кутаться в свое пальто и сжав челюсти наблюдать за бесцеремонностью незванных гостей. Ему давно было пора хоть что-нибудь сказать, но просто проглотить все происходящее, кивнуть и поддержать разговор, как ни в чем не бывало, было выше его сил. Аркадиус был не из робкого десятка. Алхимики, что потрусливей и по покорней были, уже давно нашли себе защиту под крылышком у Синдиката или того же Паука. Он же менял свое местпребывание с завидной регулярностью, правда, не позволяя обманываться на этот счет. Если бы он был нужен кому-то по-настоящему, его бы уже давно нашли. И вот... нашли-таки, чему ж тут удивляться?. Но понимание и принимание столь разные вещи. И эта манера его гостя, столь пренебрежительная и небрежная. До боли сжались челюсти. Но... все же что-то надобно сказать.
- Я... чем-то Вам полезен быть могу?
- Ты слышал, Дарко? - гость оскалился, продемонстрировав в улыбке нестройный ряд пожелтевших зубов. - Господин ученый желает быть полезным. Мне кажется, он боится тебя, друг мой, - громила никак не реагировал на обращенные к нему слова, продолжая мутным взглядом смотреть перед собой. - Постойте с приятелем снаружи, не смущайте хозяина. Если кого-нибудь встретите - скажите, что сегодня приема не будет... - он смерил алхимика демонстративно-участливым взглядом. - Правда?
Подопечные отреагировали молча, не демонстрируя ни малейших признаков одобрения или возмущения - их покорность невольно заставляла искать взглядом расширившиеся зрачки, легкий тремор в пальцах и общую расслабленность движений - симптомы, характерные для первой "сонной" стадии препарата. Обычным эффектом в таких случаях служила сонливость и резкое снижение порога агрессивности - но почему-то сейчас проверять это не хотелось.
- Доктор Аркадиус, - протянул Джейн, проводив взглядом удалившихся за дверь помощников. - А знаете, вы успели прославиться в этой части Дна. Местные детишки, когда устраивают игру на улицах, говорят, что в этом доме живет злой колдун, который оживляет мертвых. Маленькие бестии, правда? Шахтерам, беднякам и ремесленникам нет до вас дела до тех пор, пока они получают свою порцию - мало ли кто здесь торгует киноварью? Но эти - о нет, они пролезут в каждую щель и непременно выяснят, что красную пыль старому колдуну таскают не мои скромные трудолюбивые мальчики, а настоящие подземные демоны. Это же так увлекательно, доктор - выследить живого безглазого, да еще и посреди города. Не хотите поделиться секретом - чем это вы их приручили?
Так... так вот в чем дело... Флейшнер почувствовал, как по затылку и далее, вниз по хребту, спустились леденящие коготки понимания. Вот как. Ум старика заметался в поисках выхода, так крыса, обнаружив себя в клетке, пробует то тот угол. то этот, зубами скрежеща по прутьям клети. Йокл... Конечно, у безглазого иное было имя, но и на данное ему алхимиком охотно отзывался. Сдать Йокла и потерять единственную нить связующую с Нижним Миром? Как выкрутиться и избежать ненужного внимания, увы, уже привлеченного.
- Не приручал... не всех. Всего с одним имею дело - он с остальными. Да и не киноварь он мне таскает. Я покупаю как и все, а если кто-то Вам не сообщил (старик развел руками сокрушенно). Так, мелочь всякую, для опытов... что можно из Глубин достать...
Он так старался, чтобы действительно казалось, что приносимое безглазым из глубин земных казалось мелочью без смысла и значенья.
- А то, что "кровь земли" беру, так у меня и записи все есть.
Алхимик все старался увести беседу от безглазых.
Его собеседник участливо кивал в такт его фразам, попутно опустошая кисет. Быстрые, движущиеся почти механическим образом пальцы извлекли изнутри несколько туго скрученных вместе табачных листов и принялись быстро рвать и измельчать их ногтями, утрамбовывая получившуюся смесь в трубку. По комнате пополз сладковато-гнилостный запах, похожий на плесневый.
- Попробуйте, доктор, - заметив нервозный взгляд Флейшнера, Джейн привстал, протягивая тому приспособление. - "Пенициллиновый голубой". Я предпочитаю свежий табак прочему. Не хотите? Знаете, в деловых кругах принято скреплять соглашения небольшим дружеским ритуалом вроде этого... А мне бы хотелось, чтобы вы считали меня своим другом, доктор.
Джейн улыбнулся, немигающе уставившись куда-то поверх плеча алхимика.
- В моем сердце всегда была слабость к ученым, искателям истины и прорицателям, - продолжил он. - И, конечно, к одержимым. Вам, несомненно, известно, доктор, что та самая кровь земли, которую вы используете в экспериментах, несмотря на свое поэтичное название - страшный и жадный яд, выпивающий своих так называемых последователей насухо. Ужасно видеть мучения человека, который испытывает крайню степень потребности в ней. Нёбо его чернеет, язык пересыхает, он почти теряет возможность говорить и двигать членами - и становится похожим на безгласого червя, который всем своим немым существом кричит о милосердной капле яда, - он прищурился, цепко поймав своими прозрачными глазами взгляд Аркадиуса. - Вы бы сжалились над подобным несчастным, если бы он из последних сил постучался в вашу дверь - а, доктор?
Алхимик растянул в улыбке немеющие от страха губы: "Я извиняюсь... я не курю. Привычки нет такой, Да и здоровье, знаете ли. Возраст". Он страшился последствий своего отказа, но одинаково страшился и принять сей дар. То так напоминало в каком-то культе подпись кровью, где после этого не вырваться не скрыться. Вот так и здесь. Не то что б это можно было счесть за вызов...
Он вслушивался в речь гостя, про киноварь, про яд, про одержимость. К чему он клонит? И как ответить? Прозрачные глаза дельца и обесцветившиеся глаза алхимика столкнулись, задержались друг на друге. В улыбке Флейшнера мелькнула сталь цинизма.
- Я без причины не даю отказа.
- И вас можно понять, - покивал Джейн. Он, казалось, и не заметил, что его жест остался непринятым, и тем же механическим движением прикоснулся к трубке губами, втягивая дымную смесь и по-кошачьи прикрывая глаза. - Не ваша вина в том, что эти отравленные существа сделали со своей жизнью. Вы лишь стараетесь смягчить их тяжелую судьбу, и это достойно восхищения.
- В знак укрепления нашего взаимопонимания я лишь попрошу от вас выполнения нескольких необременительных условий, - и снова этот незаметный переход от мягкой, почти обволакивающей, расслабленой речи к железной собранности, когда собеседник почти впивался в Аркадиуса взглядом. - Первое: мне кажется, вы слишком дешево продаете те крохи вещества, которые вам с таким трудом удается сберечь в экспериментах. Вам не помешало бы поднять цену до уровня, предлагаемого Синдикатом, доктор, - короткий смешок, - Поверьте, это в ваших же интересах. Второе: мы снабдим вас всеми недостающими реактивами, а если понадобится - то и оборудованием. Взамен от вас потребуется скромный взнос в нашу сторону - один раз в месяц - который позволит вам пользоваться всеми благами нашего сотрудничества и не отвлекатся от утомительного ведения расходов и закупок. Как человек науки, вы будете заниматься исключительно вашим магистериумом, доктор. И, конечно, смягчением доли страждущих. И третье: любые ваши эксперименты, которые пойдут на пользу нашему с вами общему делу будут пристально рассмотрены и щедро вознаграждены. Как вы успеете увидеть, развитие науки является одним из наших активнейших интересов...
Так мягко стлал, что спать будет определенно жестко. Еще бы это хоть кого ввело бы в заблужденье. Что ж, вот и все, добегался. Признаться, Аркадиус и впрямь столь долго избегал ненужного вниманья, что уж пора бы было кончиться везенью. И вот теперь, ярмо на шею, как дар от Синдиката. Что ж, все могло быть много хуже. Ведь те молодчики могли бы применить иные методы, коль не считать беседы. Флейшнер не знал. в чем заключались бы они, но знание сие его не привлекало ни на сколько. А потому, плечи алхимика опустились - коль тебя нашли один раз, бежать и прятаться по новой смысла нет. Найдут опять и будут рады новой встрече, в отличии от него. Все эти прятки, "кошки-мышки" вызовут лишь озлобленье и ухудшение его же состояния. Как выраженного в финансах, так и физического. И все же... как же не хотелось склонять пред кем-то голову, давать отчет. Еще чего начнут ему указывать, что делать. К чему скрывать, уж начали. Быть может обратиться к Йоклу и попробовать уйти туда, в глубины? Нет! Что за чушь, едва ли он продержится там долго, да и где искать желающих травиться красным змеем? Что ж, он подумает, пока же...
- Не думаю что варианты есть иные. Из тех что было бы приятно рассмотреть.
Улыбка, все та же. нервная. Пожатие покатых плеч под тяжестью пальто.
- Да, видимо, придется согласиться. Ведь все звучит не так уж плохо.
- Замечательно! - энтузиазм на лице его гостя был почти неподдельным, если не принимать в расчет застывший в одной точке взгляд. - Я рад, что нашел в вашем лице понимающего человека, доктор. Позвольте на этом откланяться, - он поднялся, с немалым трудом удержав искусственную ногу и вцепившись пальцами в подлокотник, приглушенно шипя сквозь зубы в тех местах, где неловкое движение причиняло ему боль. Словно почувствовав намерения хозяина изнутри, его молчаливые сопровождающие вернулись в дом, встав - случайно или намеренно - по краям входной двери, словно часовые.
- Ах да, - у самого порога Дилли-Джейн обернулся, поморщившись, словно собирался сообщить тщательно утаиваемую до конца неприятную новость. - Видите ли, доктор, одним из непременных условий нашей дружбы является тот факт, что между нами не должно быть умолчаний. Любое действие, играющее на пользу или во вред этим взаимовыгодным отношениям, получает соразмеримый ответ. А особенно - тот факт, что вы на протяжении трех недель перебивали наших клиентов своей ценой, и постыдным образом попытались уклониться от сотрудничества. Кроме того, я предпочитаю, когда партнер знает, чем он рискует, - он лениво махнул рукой, делая знак Дарко и его безымянному брату. - Не бейте его сильно, мальчики. Проявите уважение к возрасту. И ради всех богов, не разбейте что-нибудь из оборудования - оно ему еще понадобится.
И он вышел, небрежно пнув входную дверь.

[bluffer >>>]

Совместно с Чероном

Червоточины канализации пронизывали Город, словно старый трухлявый пень, уходя своими концами глубоко в корни заброшенных выработок. Никто не знал, что там происходило после того, как люди их покидали, иссушая словно пауки жирных мух. Для нечистот обрубки канализационных труб были выходом, а для чего-то (а вернее кого-то), облюбовавшего заброшенные людьми пещеры – входом. В целях безопасности канализационные сосуды были унизаны толстенными решетками, но со времени их строительства прошло много лет. Раз Рэтти беспрепятственно прошел целый кусок, кто мог гарантировать, что на нижних уровнях этого ответвления решетки целы? Никто. Поэтому, разглядывая гладкую голову Альба, склонившегося над схемой проходов к «месту», Вира задумалась об оружии, нервно барабаня пальцами по столу: ножи, само собой; хлороформ для собак… брать ли огнестрел? Она вопросительно взглянула на неустанно отжимающего гири Бахамута – тот отрицательно мотнул головой в ответ. "И правда, обойдемся ножами", - Вира улыбнулась, довольная, что они думают об одном и том же. Грозного верзилу всегда недооценивали, считая тугодумом, и, кажется, только Вира и Паук знали, что эта груда мышц не уступит прозорливостью даже Альбу.
- А еще нам понадобится сменная верхняя одежда, - уже вслух размышляла Вира. – Раз Рэтти пропитался смрадом, то и от нас будет разить за версту. В доме могут почуять люди и охранники, я уж молчу про собак. Придется перед заходом в канализацию одеть что-то плотное сверху. На выходе снимем и вперед.
С различной степенью энтузиазма мысль одобрили все, и Крысеныша отправили на Медный рынок, снабдив горстью монет и указаниями вернуться с чем-нибудь свободным и надежно скрывающим тело. Ожидание коротали, собирая мешки и сверяясь с картой пытаясь решить, где может понадобиться тот или иной инструмент. От факелов, поразмыслив, отказались - тепло и дым могут привлечь кого-нибудь из обитателей сточных тоннелей, не говоря уже о том, что в случае неожиданной потасовки их приходилось бросать и оставаться, фактически, один на один с темнотой. Вместо них каждому раздали по "пальцу мертвеца" - стеклянной палочке, наполненной люминолом, который светился бледно-голубым призрачным светом. Их можно было как легко прятать от посторонних глаз, так и укрепить в петле куртки, оставляя свободными руки.
Альб застыл над коробкой своих принадлежностей - двигались только пальцы, с неестественной грацией пианиста перепроверяющие натяжность проволочек, смазанность отмычек и остроту зубил. Когда-то его основным занятием в Компании был взлом замков и различных могущих встретиться на пути механических устройств - и с тех пор, заняв, фактически, роль правой руки босса, изредка возвращался к старым привычкам. Вира поневоле залюбовалась быстрым, отточеными движениями, и сосредоточенным взглядом немигающих антрацитово-черных глаз. В Компании смеялись, называя его за глаза вампиром - за примечательную внешность, бледную кожу и отсутствие какой-либо растительности на теле. Альб веселья не поддерживал, но и не возражал.

Рэтти вернулся с охапкой грязно-белых врачебных халатов и с порога сообщил, что у него есть гениальная идея. Идея заключалась в том, как выяснилось после сбивчивых расспросов, чтобы выбравшись из-под земли, прикинуться работниками лабораторий, открыто зайти в нужное здание, взять вещь, после чего спокойно удалиться, и вызвала шквал мнений как в свою поддержку, так и против.
- Никто ничего и не заметит! - Рэтти возбужденно размахивал руками, ухитряясь не выпускать злополучные халаты. - Во-первых, охрана проверяет только тех, кто пытается попасть внутрь - а мы выберемся уже посреди комплекса. Во-вторых, я выяснял, там работает человек пятьсот точно, и никто не знает всех в лицо! Можем даже выйти обратно через главный вход - скажем, что задержались на работе, наверняка у них это бывает...
- Во-первых, - передразнил его энтузиазм взломщик, демонстративно загибая пальцы, - мы не знаем, лежит ли нужный нам контейнер открыто, или хранится в сейфе, к которому пускают не всех подряд. Во-вторых, что ты будешь делать, если кто-нибудь решит остановить тебя и поинтересоваться ходом эксперимента? И в-третьих, кто его знает - может, ночью там режим полной секретности, всех ученых выгоняют, и охрана стреляет на поражение, не разбираясь...
- Тогда пошли прямо сейчас!
- Что-то в этом все-таки есть, - рассудительно предположил прислушивавшийся к спору Бахамут. - Можно выбраться, оценить обстановку. Если заметим, что работы еще идут - попытаемся смешаться с толпой.
Вира внимательно прислушивалась ко всем аргументам, доводам и мнениям, даже довольные и недовольные возгласы не пролетали мимо ее ушей. Сейчас она напоминала себе Паука в моменты совещаний: с каменным ничего не выражающим лицом, сосредоточенно-молчаливо наблюдающего за остальными из-под полуприкрытых век. Было боязно и непривычно - обычно она присутствовала там лишь в качестве бессловесной мебели. Слова Бахамута показались ей самыми разумными. В халатах на них явно обратят меньше внимания, чем без них.
- Пойдем ночью. За час до гашения - спускаемся в канализацию. Не забудьте верхнюю одежду. Халаты, только вычистить прежде, берем с собой. Из оружия - ножи. Никому, - тут она презрительно посмотрела на Крысеныша, - даже девкам в пабе ни слова. С вас станется расхвалиться.
Тот пробормотал в ответ что-то нелицеприятное, не желая, видимо, связываться. Они все как будто чувствовали, что участие дочери босса в ничем, в общем, не примечательной вылазке значит что-то особенное - только еще не знали, что. Как, впрочем, и она сама...
Рэтти наотрез отказался расставаться со своим двухзарядным "велодогом", который он прятал в потайном кармане в рукаве - объясняя это тем, что в подземельях бывает проще припугнуть нежелательных встречных выстрелом, и вообще, хороши они будут, если по дороге к Стокам встретят какую-нибудь банду из местных и будут отмахиваться "этими зубочистками". В конце концов его оставили в покое и разошлись, пообещав вернуться в назначенное время.


Редкие лужицы мутной жижи хлюпали под ногами: эта часть городской клоаки была выложена камнем и относительно суха. Вира с содроганием вспоминала уже пройденную часть пути и с тоской думала о том, что еще ведь придется возвращаться. «Пальцы мертвеца» давали ровно столько света, чтоб не натолкнуться на спину впередиидущего, и все же зоркие глаза девушки успевали выхватить под ногами копошащихся червей, редкие следы крысиных ходок и вездесущих насекомых... На холодные сырые стены она и вовсе предпочитала не смотреть. Вира брезгливо морщила аккуратный носик, но хуже окружающей мерзости был запах. Крысеныш оказался прав – такими ароматами ей еще не приходилось наслаждаться.
Их небольшая группа уже поднялась на третий уровень; пока все шло на удивление гладко. Первым с непревзойденной важностью вышагивал Рэтти, за ним пара ловких подручных Паука (имен которых Вира даже не знала), затем шла она, еле слыша позади шорох спокойных шагов Альба. Замыкал Бахамут. Вира, к своему недовольству и стыду так и не успевшая точно заучить карты и схемы, сильно нервничала, поворачиваясь к Альбу чуть ли не каждые десять метров с немым вопросом в глазах: "Правильно идем?" Правая рука Паука неизменно кивал и даже иногда подбадривающе улыбался. Неожиданно мерно покачивающаяся перед девушкой спина развернулась, и Вира услышала шепот:
- Последний подъем.
- Стоп! - Крысенок махнул рукой, подзывая остальных. Они собрались тесным полукругом, стоя под очередной совершенно непримечательной металлической лестницей, конец которой терялся где-то в темноте. "Пальцы", собравшиеся вместе, давали чуть больше света - хватало рассмотреть лица, которые с разной степенью обеспокоенности то и дело поглядывали вверх.
- Там, наверху, будет пролом в стене, - для убедительности Рэтти ткнул пальцем в сторону лестницы, - Лезем по одному - эта штука довольно хлипкая. Дальше надо будет протиснуть через дыру и пройти по лазу, и там будет химический бак. Дальше я не забирался, поэтому остаемся там и ждем, пока все соберутся. Идет? Тогда вперед - сначала я, потом Вира, Дракон последним.
- Почему последним? - хмыкнул кто-то из толпы; в тусклом свете было не различить.
- Потому что если его веса ступени не выдержат, остальные успеют оказаться на месте, - мстительно добавил Рэтти. Бахамут флегматично пожал плечами, словно сказанное относилось не к нему.

Крепление лестницы было частично разрушено из-за пролома в стене. Хлипкая конструкция дрожала, так и норовя выскользнуть из рук в перчатках, грязные сапоги соскальзывали, а подтягиваемый вверх подбородок чудом избегал столкновения с очередной холодной трубой, но они справились. Последним взобрался довольный Бахамут - лестница сдюжила даже под его весом. Вира осторожно стягивала верхнее убранство и передавала одному из ребят - упаковать; Альб уже раздавал чистейшие халаты. Спустя пару минут переодетая команда стояла у двери, ведущей в коридор из странной комнаты, правильной округлой формы с совершенно гладкими белыми стенами (собственно они и дверь-то нашли лишь по тонкому лучу света из замочной скважины). Грязную одежду сбросили в разлом канализации - при уходе времени на переодевание у них уже не будет.
Вира понимала, что если они так и пойдут толпой, то точно привлекут к себе внимание, если разделиться - то контейнер может найти кто-то другой, а Паук велел ей лично...
- Альб, я думаю, лучше разделиться: ты бери эту парочку, и обследуйте все, что по левую сторону коридора, а я с Рэтти и Бахамутом - по правую.
Он смерил ее каким-то странным, неопределенным взглядом, как будто собирался что-то возразить, но в последний момент передумал и коротко кивнул.
- Выход наружу из здания, наверное, все равно один... - протянул он, оглядываясь и пытаясь при помощи тусклого света, сочащегося сквозь пальцы, разглядеть, куда уходит коридор. - Ладно, идите. Если разделимся, то через полчаса встречаемся здесь же - пока не вижу причин не возвращаться тем же путем, что и пришли.

- ...наверху здесь что-то вроде конвеера, - возбужденным шепотом объяснял Рэтти, когда те трое растворились в клубящейся полутьме, иногда проступая неслышно скользящими серыми силуэтами у самой границы зрения. Они добрались до места, где коридор разделялся надвое, углубляясь в центральной части во что-то вроде сливной канавы, сейчас пустовавшей - можно было разглядеть только толстую засохшую пленку чего-то маслянистого и бурого, оседавшую на стенках. - Видели трубы, которые торчат со дна этой канавы? Они идут из боковых отделений, - вдоль правой стены в самом деле периодически встречалось что-то вроде пустых округлых ниш, измазанных на уровне пола чем-то схожим по фактуре и запаху. - Они сбрасывают реагент в эти отстойники, там он какое-то время копится, пока не загустевает, а потом стекает в основную трубу и прямо в коллектор. Наверное, вещество само по себе едкое и кислотное, и они не рискуют сливать его сразу - со временем такой поток бы разъедал трубы, и когда-нибудь вся фабрика провалилась бы прямиком в клоаку, вот веселье бы было... Вира, ты как думаешь, что за ящик мы ищем? По описанию похож на какой-то опытный образец, только зачем он Лукасу понадобился...
- Тихо, - молчавший все это время Бахамут вдруг запнулся, поймав за плечи их обоих и сильно сжав. - Смотрите, там, в одной из сточных камер... там кто-то есть. Большой.
Рэтти напрягся, взглядываясь в темноту, и вдруг слабым голосом выругался, отступив на шаг и безотчетливо щелкнув выскользнувшим из рукава пистолетом.
Вира тоже выругалась только мысленно и не из-за внезапной опасности, а потому что недоумок Крысеныш все-таки протащил огнестрел.
- Ретт, - еле слышно прошипела девушка над самым его ухом, - никакой пальбы! Неизвестно какова горючесть этой дряни, - она ткнула рукой, в которой уже был зажат кинжал, на стены с полузасохшей липкой массой. - Да и лишний шум нам не нужен. Бахамут - за мной, Рэтти - замыкаешь.
Она бесцеремонно отодвинула Крысеныша, бесшумно ступая вперед и пытаясь учуять, кто же мог тут находиться.
Как она ни старалась ступать аккуратно, но один из шагов все-таки угодил в присохшую, но все еще мягкую массу. Ощущение оказалось не из приятных - вещество напоминало загустевший животный жир, и сопровождалось схожим запахом - и кроме того, какая-то часть времени и внимания ушла на то, чтобы удержать равновесие и не поскользнуться.

...когда они подошли ближе, достаточно, чтобы разлядеть медленно ворочающееся на полу существо, ей вдруг вспомнилась неуместная, казалось бы, картинка из памяти - когда в ходе одной из своих вылазок за свежей растительностью ей случилось наткнуться на целый ящик стручков - кажется, фасоли или чего-то вроде. Сладкие, мясистые плоды, с ощутимо крахмальным привкусом. Это... существо, кем бы оно ни было - напоминало по своей форме именно их. Оно выглядело так, как если бы человека зашили в мешок из собственной раздувшейся кожи, плотно облегавшей его со всех стороны - сквозь складки плоти вперемешку с грязью и реагентом можно было различить конечности, слабо проступающие руки и голову, которой оно пыталось медленно вращать по кругу. Оно, казалось, не замечало визитеров и не пыталось предпринять активных действий по отношению к ним - движения его казались расслабленно-отрешенными, почти вегетативными - естественная реакция на раздражение света и звука...
- П-проклятье, - Вира не могла видеть выражение лица следующего за ней Крысенка, но вытаращенные глаза и нахлынувшая бледность представлялась очень выразительно. - Что это такое?
- Мутант, - спокойно констатировала девушка. Ей не было страшно. Противно - да, но вот страх, от которого холодели руки и путались мысли, остался далеко позади, во времени предшествующем тому, когда она сделала первый шаг внутрь канализационных лабиринтов и тем самым приняла решение: идти до конца, во что бы то ни стало. - Ты же сам нам расписывал, что тут химикаты, ученые, лаборатория... Бах, что будем делать? Обойти попробуем или, - она недвусмысленно провела рукой с кинжалом около шеи.
Ответа не последовало. Рэтти забеспокоился первым, оторвавшись, наконец, от созерцания предстоящего перед ними комка плоти, и потряс бойца за плечо. Тот не отреагировал, отупело смотря куда-то в пустоту - ввалившиеся глаза, слабо подрагивающие пальцы, и губы, двигающиеся, как если бы он читал молитву или песнь. Еще один толчок в спину, на этот раз сильнее, заставил его сбиться с невидимого такта, захлебнувшись потоком непроизнесенных слов - и он вздрогнул, дико озираясь по сторонам и словно не узнавая тех, кто стоял рядом.
Оно поет, твердил Бахамут, наконец, вернувшись в себя и успокоив норовившие рефлекторно сжиматься и расжиматься пальцы. Они прошли злополучный колодец, оставив его позади - в других, изредка встречавшихся в изъеденных стенах, не встречалось ничего подобного. Он не понимал, как остальные могли не услышать тот зов, который ему показался звучавшим в голове, костях, отзывавшийся приливными толчками крови. Нет, оно не было голодно и не старалось приманить неожиданных гостей поближе. Это был не плач боли, и не попытка что-то сказать. Он вообще не был уверен, стоило ли относить странное явление к проявлению разумных качеств, или к природным эффектам.
- ...в общем, пусть продолжает там лежать, - подвел итог Рэтт, опасливо оглядываясь назад. - Но ты бы посмотрел, какова наша предводительница, Би - и бровью не повела. Я вырос под землей, несколько лет прожил в настоящей норе - и то вижу подобную тварь в первый раз. Вира, ты знаешь что-то об этом месте, чего не знаем мы?..
Девушка молчала. Как и ее спутники, она не ожидала увидеть тут что-то подобное, более того, даже появлению уродца, соприкоснувшегося с Холодом, здесь наверху стоило бы удивиться. Но если бы каждый раз, идя на задания отца, она трусила, сталкиваясь с возникающими трудностями, а такое было отнюдь не редкостью - она просто не выжила бы или давно потеряла рассудок. Посторонний, разбирающийся в человеческой натуре, человек мог бы даже добавить, что Вира находилась еще в том юношеском возрасте, когда людям свойственна безрассудно-бравадная смелость и беспечное отношение к собственной жизни. Паук приучил ее ничего и никого не бояться, но зачем растолковывать что-то глупому Крысенышу, трясущемуся за свою шкуру?
Вот она и молчала, поднимаясь по лестнице, успевая внимательно обшарить глазами обстановку: огромная комната, забитая странными механизмами, о предназначении которых оставалось лишь гадать; ни следа Альба и его помощников. Вире очень хотелось подойти и разглядеть эти странные поблескивающие шестеренками и рычажками творения, но она здесь не за тем; им и так фартило - гладко, слишком гладко.

[Woozzle >>>]

C Чероном

Ночь улыбалась беззубым ртом и что-то шептала, путая звуки и шорохи. Феб закашлялся, рваными толчками выплевывая из себя ошметки вчерашнего вечера.
Или – не вчерашнего?
Он не помнил. Сознание милосердно выскоблило лишние краски, оставив в памяти лишь цвета сепии: коричневатый полумрак ресторанного зала, белые пятна лиц, бесцветные голоса... Темные капли, падающие с лезвия. И кричаще-черная полоса на шее Джентри.
Феба мутило – даже так, в этой вылинявшей версии, лишенной самого страшного из цветов, снова видеть эту полосу было жутко. Жутко было вспоминать о Джентри, и еще хуже – думать о том, другом.
Извольте, пульсировало в голове делано-равнодушное слово. Я сказал ему – извольте, и он слетел с катушек. Слал бы проклятого ублюдка к Цикаде...
Феб сжал голову руками, пытаясь заглушить шепот ночи – или хотя бы свои собственные мысли; железные пальцы больно впились в кожу, и это ненадолго отрезвило его, возвращая из закольцованных картинок в реальный мир.
Смутно знакомые дома, какой-то из нижних кварталов; Феб попытался вспомнить, как дошел сюда – одежда рваная, подсохшие пятна грязи и въевшаяся кровь (красный, красный повсюду).
После того, как мир, распоротый лезвием, осыпался брызгами – наступила пустота. Провал, черный, как открывшаяся рана под подбородком Джентри. Феб потряс головой, снова вытряхивая навязчивые кадры. Потом, все потом.
Сейчас нужно добраться до дома.
Город вел его сквозь себя и темноту, как слепца, за руку. Нетвердо, неловко, оступаясь и поминутно проваливаясь в свое черно-белое немое кино, Феб пробирался через трущобы, мимо сонных домов и мерцающих фонарей; обвисая всей тяжестью на перилах, карабкался – полз – по лестницам; бессильно оседал в кабине подъемника – и снова бессознательно шел, виток за витком преодолевая ночь.
Завидев вдали сияющую вывеску "La carpa Koi" (хрустальные блики, горчащее вино, плачущий рояль, красное, красное, красное), он шарахнулся в сторону, и случайный прохожий покосился на него с испугом. Феб обошел ресторан по широкой дуге, словно его отталкивала неодолимая сила, потерял лишние полчаса, разыскивая другую дорогу.
Дом дождался его почти к утру – изнеможенного, едва стоящего на ногах; дождался, но словно обиженный пес, не хотел впускать. Ключ, зажатый дрожащими пальцами, никак не попадал в замочную скважину.
Впустив его внутрь, дом не хотел засыпать - в воздухе висело что-то напряженное, недосказанное - может, всего лишь обрывки неприятных воспоминаний, не желавших уходить и прорывавшихся там, где их не ждали - тускло-алый блик на лакированной вишневой подставке, беспокойное металлическое гудение электрических фонарей.
Отпечатки событий, выхваченные памятью из тех полустертых минут, не хотели уходить. Стоило закрыть глаза, и посреди темного фона снова проступала грубая, нарисованная неаккуратными штрихами, странно изогнувшаяся фигура, одетая в расплесканный багровый бархат. Темное, дымное утро никак не хотело светлеть, цепляясь утекающими минутами за уползающую все глубже темноту...
Из очередного витка воспоминаний Феба вырвал стук в дверь - неожиданно громкий, раскатившийся по всему дому и наверняка поднявший на ноги кого-нибудь из наиболее чутких соседей. Стучали кулаком - или чем-то деревянным; и судя по самоуверенности звука, покой случайно потревоженных беспокоил гостей в последнюю очередь.
Спустя короткую паузу в дверь заколотили снова.
- Фебьен Альери! Мы знаем, что вы здесь!
Дурное предчувствие прокатилось по горлу вязким комком хинина и застряло, перекрыв кислород. Не вздохнуть, не сглотнуть, не вытолкать из себя; хотелось расцарапать шею ржавой рукой, чтобы открыть доступ воздуху.
Нелепо. Шаг к двери – через силу, через холод, через страх. Откуда это ощущение надвигающейся, нависающей как тяжелая волна, катастрофы?
Все самое страшное уже произошло.
Он распахнул дверь злым рывком – и только тогда смог вздохнуть.
В лицо ему уставился темный прищуренный зрачок револьверного дула, и две пары не уступающих ему по недоброжелательности глаз. Темная, неброская одежда, прикрывающие лицо узкие шляпы - ничего похожего на форму или полицейские знаки различия.
- Отойдите от двери, - резко бросил первый; в руке он держал маленький "дерринджер", рукояткой которого, по-видимому, и стучали. - Поднять руки, медленно повернуться.
Наверное, он ждал чего-то подобного – с той секунды, как резкий стук вышвырнул его из калейдоскопа воспоминаний. Ждал – и потому не удивился, даже страх отступил, осел мутным осадком на дно, вот только язык онемел, и рвущиеся слова оставались внутри - затхлым привкусом, жгучими колючками, переполняющими рот.
Феб повернулся. Медленно. Молча.
Руки с силой завели за спину, сцепив их вместе за локти лязгнувшими браслетами - туго сведенные лопатки заныли непривычной болью, и ладонь, тронутая ржавчиной, немедленно отозвалась игольчато-острой вспышкой на пережатые артерии. Его быстро обыскали, убедившись в отсутствии оружия - затем один из непрошенных визитеров оглядел комнаты, проверил окно, выходящее во внутренний двор, и вернулся обратно.
- Пошли, - первый, так и оставшийся позади, чувствительно толкнул его к выходу.
- Дай ему пальто, - раздался голос второго; этот был хриплым и каким-то вибрирующим. - Чертов холод же, пока доберемся...
- Так дойдет, - беззлобно донеслось в ответ, затем последовал еще один тычок в спину, и Феб едва не упал, споткнувшись о порог.
Дом, так и не успевший привыкнуть к вернувшемся хозяину, печально скрипнул им вслед входной дверью.
Где-то наверху, насаженное на изломанное пересечение лестниц, маячило туманно-серое, блеклое пятно: это утро пыталось заглянуть в Люкс. Феб отыскал его глазами – чудная прихоть, когда-то заставившая его долго выбирать дом, отыскивая точку, откуда видно лоскуток чего-то далекого, почти несуществующего. Небо?..
Он прощался. Там, где он скоро окажется, уж точно не будет подходящего ракурса.
Надежда, что это ненадолго, что все уладится легко и быстро, мелькнула и растворилась, как щепоть соли в стакане воды. Нет. Кем бы ни были эти двое, с их повадками пещерных кобр, вряд ли они просто хотели побеседовать об искусстве.
Ноги все еще ныли, вспоминая ночной променад по спиральному городу; Феб то и дело сбивался с шага и получал очередной толчок в спину. Беззлобный и не слишком болезненный – просто напоминание. Как будто можно забыть о наручниках, стянувших локти.
- Куда…. – слова-колючки наконец пробили себе путь, разодрав запекшуюся корку на губах, - куда мы идем?
…как будто это важно – куда. Гораздо важнее – для чего.
Вместо ответа он снова ощутил тычок между лопаток.

Сообщение отредактировал Woozzle - 23-11-2013, 22:48

[Черон >>>]

...шли долго. На десятом повороте он потерял счет; начинало казаться, что под ногами мелькают знакомые камни мостовой, и они по какой-то странной причине идут кругами. Стянутые за спиной руки начинали терять чувствительность, если их не разминать, осторожно сжимая и расслабляя мышцы - с другой стороны, подобная снисходительность со стороны собственного тела спасала от прокрадывающегося под одежду холода. Где-то почти в самом начале пути к его двоим конвоирам присоединился третий, которого Феб так и не успел разглядеть. Они почти не разговаривали, лишь иногда перебрасываясь односложными репликами.
Монотонное лязгание цепи - какой-то двор, уставленный громоздящимися друг на друга металлическими клетками. Его провели в здание - перед глазами замелькали сливающиеся в бесконечную цепочку серые каменные плиты - и в следующий момент сопровождающие куда-то делись, и он остался один в небольшой пустой комнате со столом и грубой деревянной скамьей, запертый со всех сторон в камень.
Во всяком случае, здесь было тепло. Через несколько растянувшихся в бесконечность минут у него появилась компания - сопровождаемый двумя полицейскими клерк с охапкой бумаг и чернильницей, смерявший Феба пустым, скользнувшим мимо взглядом, и уселся за стол, принявшись ожесточенно исписывать лист за листом. Охрана вытянулась у входа: никто не произносил ни слова, и происходящее оживляло только монотонное скрипение пера, изредка прерывавшееся плеском капель, когда его окунали в чернила.
Наконец он поднял голову и снова посмотрел на пленника, на этот раз чуть более осмысленно, чем в первый.
- Альери; обвиняется в убийстве, соучастии, организации и укрывательстве, - его голос оказался как нельзя более соответствующим облику: монотонный и невыразительный, словно пережевывавший слова, звучавшие из его уст пресно и бессмысленно. - ...держать под стражей до судебного разбирательства. Снимите кандалы, - кто-то из стороживших вход служителей порядка склонился над ним и расцепил тугой замок: кровь прильнула к рукам, прорастая внутри сотнями мелких иголочек.
- Подпишите здесь, - секретарь протянул ему стопку листов и перо.
Листы скалились почерневшими зубами букв – острых, цепких, истекающих чернильным ядом. Феб, одержимый каким-то наркотическим, сонным отупением, протянул руку. Сдвинул страницу, быстро пробежал глазами (лицо искривилось; ядовитые зубы работали стремительно и верно), перевернул, прочитал следующую – и отложил, не взяв протянутого пера.
- Я, - слово хрипло и незнакомо ухнуло вниз, рассыпаясь по полу вздрагивающими горошинами, - Я никого не убивал. Я, - тягучая пауза, поршнем загоняющая воздух в легкие, будто про запас, в неколебимой уверенности, что больше воздуха не будет, не будет никогда, - не стану…Это подписывать.
Клерк, совершенно не меняя выражения лица, забрал бумаги и коротко черкнул в нескольких местах.
- Двадцать четвертая камера, одиночка, усиленный режим, - так же монотонно распорядился он, меланхолично складывая вместе листы. Охрана обступила Феба - наручники на этот раз одевать не стали - и его вывели наружу.
На этот раз шли по лестнице, которая искривленным винтом завивалась куда-то под землю - судя по количеству ступенек, здание тюрьмы либо охватывало несколько городских ярусов, либо уходило куда-то в боковое тоннельное ответвление. Лестничный ход, все время норовивший изогнуться червем в сторону, подтверждал вторую догадку. Мимо мелькали уходившие в скалу длинные коридоры, в которых из-за недостатка света не получалось разглядеть ничего, кроме уходящих вдаль одинаковых комнат. Чем глубже они спускались, тем сильнее в легкие забиралась сырость и затхлый запах застоявшейся воды. Невовремя вспомнились городские легенды о камерах для приговоренных к длительным пыткам, которые вырезались в колодцах на границе приливов Холода, так, чтобы субстанция заполняла комнату почти целиком, оставляя лишь небольшой клочок пространства, едва достаточный для того, чтобы в нем поместился узник. Непредсказуемые волны, подступающие из глубины, лишали узника сна, заставляя забиваться в дальний угол и напряженно вслушиваться в тишину, стараясь угадать подступающее дыхание до того, как оно коснется тела.
Стук решетки; гремит отодвигаемый в сторону засов. Его камера - одна среди целого ряда одиночных клеток. Кажется, все они пусты. Здесь темно, но в потолке прорезано что-то вроде узкой шахты, ведущей вверх, где можно различить слабый серый свет наступающего дня. Охрана заводит его внутрь и запирает дверь - слышно, как ключ рваными движениями поворачивается в замке, как в ране. Они так и не произносят ни слова, и проверив напоследок решетку, уходят - шаги затихают вдалеке, гулко разносясь по коридору.
А потом наступает тишина.
Невыносимая.
Давящая.
Пропитанная ядом чернильных зубов.
Феб рвет ее шагами, отгоняя своих призраков; тщетно.
Предоставленные сами себе, его мысли снова возвращаются в стремительное колесо, мелькают покореженными спицами: алая улыбка, разверзшаяся на шее Джентри, умиротворенное, почти отрешенное лицо, склонившееся над ним, череда вспышек, разбивающих мир на ветхие черепки, россыпь букв (Альери, убийство, укрывательство) – и снова Джентри.
Феб трясет решетку, лупит железной ладонью по прутьям – те глухи и неподатливы, и рука отзывается гнойной болью там, где ржавая чешуя кривыми стежками врастает в живую кожу.
- Это не я, - кричит он, срывая горло, кричит, но понимает, что шепчет, и голос едва способен тронуть воздух дыханием, - не я, какое, в жерло, укрывательство, я бы этого ублюдка сам...
Он замолкает, словно кончился заряд батарейки. Он не знает, что именно – сам.
Жалкий, бессильный перед тишиной, вгрызающейся все больнее, Феб садится на пол и осторожно подносит к губам руку. Левую, сожранную Холодом, заросшую железной дрянью. Он дует в пальцы, и обточенные трубки издают странный, совсем не похожий на музыку свист. Но все же он – не тишина, и сейчас Феб благодарен ему хотя бы за это.

[Uceus >>>]

Совместно с Мастером.

Старик лежал на полу прикрыв глаза и ожидая, что в бок вновь лениво ткнется ботинок одного из громил. Но нет, шаги удалялись, услышав же протяжный скрип входной двери, он позволил себе облегченно вздохнуть. Вряд ли это их хитрость, они на это были едва способны. Впрочем, признаться следовало, что били далеко не полную силу. Более того, все с тем же отсутствующим выражением на лицах, без азарта били. Но облегченья эта мысль не принесла. Вновь тихий скрип приотворяемой двери и невесомые прикосновения тонких пальцев, затянутых в объятья ткани. Алхимик приоткрыл глаза, хоть мог не глядя сообщить, что рядом Йокл. Безглазый тревожно ощупывал его, подобно пауку, что проверяет - что ему попалось. Аркадиус привстал на локте и поморщился. Он слишком стар для приключений. что он накликал на себя. А пальцы Йокла продолжали теребить, как будто что-то рассказать пытались, касаясь и взмывая вновь. Но сей язык был людям не подвластен.
Не без труда, но Флейшнер встал, поддерживаемый безглазым другом. Хотел на кресло сесть, но передумал. Он ощущал брезгливость к этому предмету, после того, как он принял вес Джейна, как будто кресло имело выбор. Доковылял до ванной, уже без помощи, один. Холодная вода дала пусть небольшое, но облегченье. Салфеткой промокнул разбитую губу и вновь поморщился. Физический урон был не велик, но гордость пострадала сильно. И похоже, взывала к компенсации, но не через месть. Почти физически он ощущал как к нему взывали колбы и реторты, как шепчут порошки и жидкости клокочут, грозясь раскрыть свои все тайны. И эта песнь звала и заглушала боль и страх. И он откликнулся, стремясь хотя б на время позабыть об униженьи, боли, страхе.
Аркадиус облачился в одеяние, что он для опытов носил - накинул фартук, надел перчатки, гоглы с линзами для увеличения объектов и маску респиратора для защиты от паров, что исторгала красная змея. Как полководец перед битвой он окинул взглядом стол, где как войска построились реторты, колбы, банки и пробирки. Рефлекторно, старик потер руки, разминая пальцы, готовя их к работе и радуясь, что у громил хватило того, что у иных созданий именовалось мозгом, не наступить ему на пальцы. Алхимик осторожно достал пакет, в котором пребывала последняя добыча Йокла - бесцветные кристалы соли, рожденной в беспросветной тьме и глубине. Нет, не обычная, используемая в пищу. Уж это он проверил почти сразу. Вещество довольно бурно реагировало с водой, выделяя запах резкий и острый. Как знать, если ее добавить к его экспериментам ранним. К примеру, к анестетику. А пару крупиц на тот образчик ткани с человеческой руки, на коем будто ржавчина, краснела "киноварь".
- Знаешь, Йокл? Порой я задаюсь вопросом, какие тайны раскрывает вам змея, когда струится в ваших жилах? Что за секреты шепчет она Вам? Видите ли вы ее красоту? Когда она кристализуется, то ее форма совершенна. Быть может вы способны видеть что-то, что скрыто от меня? О, я не столь глуп, чтоб самому испробовать сей яд...
Аркадиус все говорил, а руки независимо от речи, порхали над столом, то добавляя некие ингридиенты, то ставя на мензурку нагреваться. Переливая, смешивая, охлаждя. Ему не важно было, поймет ли все что он сказал безглазый. И все же чувствовалось, что некое понимание присутствовало меж ними, и дело было не в словах.
Тот молчал, оставаясь невидимой тенью где-то за спиной, но не уходил. Казалось, он с пристальным вниманием наблюдал за ходом реакции - если бы был способен видеть.
Процесс очистки рафии занимал несколько этапов. Из твердой минеральной формы первым делом удалялась ртуть, осаждаясь на стенках реторты - стадия, на которой отсеивались первые неумелые экспериментаторы, использовавшие в качестве демеркуризирующего реагента бесполезный аллюминиевый порошок или сернистый гидроген. Оставшееся вещество, однако, все еще было непригодным к употреблению - его требовалось разделять на фракции, удаляя ядовитые эфиры и углеводородные агенты, и только тогда в конечном итоге получая искомую смесь алкалоидов, в соединении которых пряталась дурманная суть земляной крови.
На нижних уровнях часто можно было встретить плохо очищенную, "металлическую" или "лунную" рафию, с примесями ртути - такая считалось самой дешевой, и служила пищей нищим и рабочим. Вызывающая металлическое отравление, тяжелая, неприятная на вкус, она, как ни парадоксально, была более безопасна, чем вещество, не прошедшее вторую стадию - агрессивные яды, не отделенные от основного состава, вызывали у принимавших его эрготические приступы "внутреннго огня", сопровождавщиеся конвульсиями и иссушением тканей.
...центральный интерес большинства исследователей вызывал ключевой элемент очищенной смеси; гипотетическое "вещество снов", содержащееся в алкалоиде и вызывавшее к жизни эффекты, связанные с потерей сознания и путешествиями в другие миры. Выделить его безуспешно пытались многие - кроме того, в числе прочего многочисленные опыты анатомов были обязаны собой именно представлениям о том, что подобные элементы должны содержаться в человеческих тканях, способствуя естественному ходу сновидений.
- Она говорит с тобой, - вдруг низким шепотом произнес безглазый; Аркадиус не сразу понял, что это был ответ на его рассеянный вопрос. - Она звучит в твоей голове, и заглушает другие голоса - больше не слышно темноты, не слышно тех, кто рядом... Только она.
Алхимик замер, услышав отклик Йокла. Затем, очнулся и продолжил труд. Он так привык, что его спутник хранит молчанье, что порой считал его не только безглазым, но и безгласым. А потому не сомневаясь делился планами и размышлениями с ним, когда тот за спиной маячил тенью. И вот ответ. Ему хотелось бы продолжить разговор, узнать, о чем нашептывает рафия своим рабам, но почему-то он завел другую тему.
- Ты знаешь, мы попались Синдикату. Как мухи в паутину, право слово. Теперь другими будут дозы и наценки. Закупочные цены, правда, тоже. Но ты не бойся - уж тебе я дозу припасу всегда. Но... я предпочел бы с ними не встречаться.
Аркадиус поморщился, когда неловко повернувшись, почувствовал последствия общения с гостями. Как ни странно, но мысль о том, чтобы для Йокла припасти немного левого продукта, не информируя об этом Синдикат, согрела душу Флейшнеру. Пусть всего лишь малость, но все же и она была бы как акт неповиновения. Естественно, акт тайный, ибо ему наглядно показали, что будет, если он ослушается указаний и на этом будет пойман.
- Жаль, что история не знает сослагатательного наклонения. И, кстати, в этом есть и толика твоей вины (голос Флейшнера на этой фразе приобрел ворчливый тон). Попался на глаза детишкам местным, что б их Цикада прибрала! А те и рады растрепать все, растрезвонить! И всюду уши!
Не голос, а почти змеи шипенье. Он и до этого не жаловал детей, что как звереныши сновали по трущобам, теперь же их и вовсе ненавидел. Рука чуть дрогнула от сдерживаемой злости. Алхимик снова замер, зная - в его работе гнев плохой помощник. Вздохнул и выдохнул. Под маской закусил губу. Нет, вроде бы прошлось. Конечно, можно было бы распрос продолжить, про рафию и сны, что навеваются ее парами. Но, кажется, момент прошел и был упущен им. Ну, может позже...
Йокл снова молчал, не реагируя на гневную реплику. Другой бы на его месте пожал плечами, но у подземных не было понятия жестов - исключая те, кто можно передать прикосновением - и он просто застыл нелепой восковой фигурой, окаменев и став безжизненной деталью обстановки.
Обе пробирки, куда была добавлена соль, начали нагреваться. Та из них, что содержала антестетик, до сих пор оставалась неизменной - вторая, с чистой рафией, демонстрировала неожиданный эффект - стеклянные стенки начинали покрываться пятнами бурого порошка, напоминавшего фосфор. Реакция, вспыхнув было, начала замедляться, и порошок осаждался в нижней части - похоже, что-то препятствовало дальнейшему выделению вещества.
- Зачем тебе... это? - тихий голос Йокла снова прокрался извивающейся змеей в ухо ученого. - Что ты делаешь из нее?
- Зачем? Зачем?!
Аркадиус не мог оторваться от процесса, следя за переменой в веществе, но в голосе его звучало изумленье. Задать ткой вопрос? Да разве он поймет? А впрочем... Едва ли не впервые у них был с Йоклом столь глубокий диалог, не ограниченный лишь монологами алхимика и односложными ответами его обычно молчаливого союзника. Теперь же он интересовался... и пусть навряд ли сможет он понять всю глубину исследований, но и этот интерес подобен был катализатору, что активизировал нечто в самом Флейшнере, заставляя говорить не только ради слов пустых.
- Что ж, зов ее услышал не только ты. Но для меня ее посулы звучат иначе... Она скрывает свои тайны и секреты, но как маньяк, свершивший преступленье, желает быть раскрытой. Что б кто-то отыскал разгадки и ключи. Она не просто яд или наркотик, как видят некоторые! Соедини ее с иными веществами и будет дан иной эффект. Ведь обезболивающее это все она же, но курс переработки открыл ее иные свойства. О, она действительно подобна крови иль змее, а может быть кристаллу драгоценному. Нам надо только грани разглядеть! Узнать, раскрыть...
Да, Флейшнер был влюблен. Пусть под очками не виден был огонь, зажегшийся в его глазах, обычно блекло-серых. Румянец, что коснулся его щек, невидим был для Йокла, Но тот мог ощутить и жар в словах, и влагу, что сквозь поры проступила. Старик был очарован рафией и более того, уверен в том, что сможет разгадать ее, как женщину, как тайну... Однако пыл в его словах не помешал ему внимательно следить за реагентами, что начали вести свою иную жизнь, жизнь потаенную для большинства. Он осторожно, собрал налета часть и поместил его в пустую колбу - с ним еще придется разобраться. Но... что же сдерживало дальнейшие метаморфозы? Возможно нужен был катализатор, но что послужит им? И что получит он в конце...

Сообщение отредактировал Uceus - 26-11-2013, 18:26

[bluffer >>>]

С Мастером

Помещение, в котором они оказались, больше всего напоминало конвеерный цех. Несколько металлических лент под потолком, ощетинившихся как странного вида механизмами, так и вполне обычными подвесными крючьями; длинные ряды стоек и столов, и несколько углублений, напоминавших бассейны и выложенных керамической плиткой - не иначе, отсюда начинались те самые стоки.
Тускло горели основные линии ламп - привыкшие к сочащемуся свету химических фонарей глаза пришлось какое-то время постоянно протирать. Осмотревшись, они пришли к выводу, что в здании пусто, и долгое время никого не было - налицо было полное отсутствие признаков жизнедеятельности. Пустые столы, успевшие покрыться пылью. Ни лабораторных журналов с записями, ни письменных принадлежностей или рабочей одежды. Похоже, им в очередной раз повезло - несколько настораживало разве что то, куда успел деться Альб с его подопечными.

Энтузиазм несколько упал, когда обнаружили, что массивные входные двери заперты, и похоже, снаружи - но через некоторое время раздался приглушенный радостный возглас Крысенка, обнаружившего одно из окон открытым. Заглянув во все по очереди, он доложил, что вдалеке можно разглядеть вход на территорию комплекса, освещенный прожекторами, а нужное им здание находится совсем рядом - в расстоянии одной перебежки, и во-первых, оказалось значительно массивней и выше, чем казалось на карте, а во-вторых...
- Там свет горит. Не везде, но в нескольких окнах точно. И кажется, я видел чей-то силуэт, - растерянно протянул он, покинув наблюдательный пост и повернувшись к сопровождающим. - Вира, мы на это не рассчитывали...
- Зато входная дверь точно окажется открытой, - хмыкнул третий участник их группы, неприятно хрустнув костяшками пальцев.
Тьма была им хорошим прикрытием, к тому же комплекс, так тщательно охраняемый снаружи по периметру, здесь, внутри по-видимому был совсем беззащитен: ни одного человека охраны девушка пока не заметила. А может они просто слишком хорошо спрятаны от стороннего глаза?
Вира пожалела, что все-таки решила разделить их маленькую группу. Как ей сейчас не хватало мудрого совета Альба! Да и идти без них в другое здание было страшновато, но выбора не было, времени - тоже, значит, надо что-то придумать самой. Нет, ломиться в открытую она, конечно, не рискнет, даже с Бахом. Прокрасться вдоль фасада и поискать запасной выход, может повезет даже найти пожарные лестницы, если они тут есть, и сразу на второй или третий этаж… А если комната с вещью на первом? Нет, вряд ли такой ценный предмет оставят близко ко входу. Во время размышлений она смотрела в окно – собак так и не было видно, впрочем, охранников тоже. Плохо.
- Давайте-ка пока снимем и спрячем халаты и прокрадемся к зданию. Поищем там запасной или пожарный выход, он не должен сложно запираться. Попадем внутрь – решим, что делать дальше.
Рэтт, подумав, согласился; Дракон, привыкший выполнять, что скажут, тем более не возражал. Дочь босса подтолкнула к окну Крысенка, и тот, оскалившись ей на секунду довольной ухмылкой, ловко и привычно протиснул гибкое тело в проем. За ним бесшумно скользнула Вира, переживая, справится ли Бах.

Короткими перебежками, замирая в тенях, когда им казалось чье-то присутствие поблизости, они добрались до дома: отсюда он казался совершенно опустевшим, не издавающим ни звука созданием с множеством ослепленных окон-глаз. Быстрые попытки обнаружить лестницу успехом не увенчались, но когда они проходили под карнизом одной из пристроек, Бахамут тихо толкнул Виру в плечо и прошептал, сопровождая сбивчивую речь жестами, что забравшись на его плечи, она сможет оказаться наверху. Они ненадолго остановились, пытаясь оценить отсюда, обладает ли подобная стратегия каким-нибудь преимуществом, но в следующий момент их отвлек высунувшийся из-за угла и успевший забежать чуть дальше Рэтти. Он устроил настоящую пантомиму - размахивая руками, прикладывая ладонь к уху и ожесточенно подзывающий их ближе.
С задней стороны дома обнаружилась дверь черного хода, выглядевшая не менее скромно, чем входная, но ведущая, должно быть, в какие-то служебные помещения. Попытка осторожно потянуть ручку на себя, однако, успехом не увенчалась - заперто.
"Проклятье", одними губами выругался Рэтти, и вдруг застыл на месте, медленно-медленно перетекая вплотную к стене, прижимаясь к ней и чуть не сливаясь в одно целое, вцепившись руками в обоих сопровождающих. Где-то наверху скрипнуло открывающееся окно, и наружу перегнулся силуэт, едва выхваченный из темноты тусклым огоньком сигары.
- ...ригидный материал, - донеслось сверху; говорил, должно быть, не ночной курильщик, а кто-то внутри здания. - Слишком сопротивляется...
- Я же говорил, дело в токсичности, - флегматично заметил тот, кто смотрел в темноту. Его собеседник приглушенно выругался. - Пойдем лучше спустимся, тут дышать невозможно.
Юной воровке казалось, что сердце колотится слишком громко, и она очень удивилась, как это переговаривающиеся наверху не услышали гулких ударов.
Как только окно с легким стуком затворилось, девушка выдохнула и легонько ощупала скважину замка быстрыми пальцами.
- Думаю, я смогу ее открыть, - тихо произнесла она своим напарникам, примеряя отмычку. - Дайте мне секунд тридцать.
- А если эти двое решат выйти именно через эту дверь?.. - осторожно поинтересовался Крысенок, многозначительно поглядывая на нож у пояса предводительницы.
- Стали бы ее так усердно запирать. По-моему, не больно-то они боятся взлома и проникновения сюда, за периметр охраны, - чуть покряхтывая прошипела Вира. Легкий приглушенный щелчок, и ручка двери поддалась нажатию девушки, уже достающей "Палец мертвеца". - Одевайте халаты. Если что - ныряем в ближайшую открытую подсобку; ищите на стене план эвакуации - не хочу бродить тут вслепую.

Просочившись внутрь, они оказались в небольшом коридоре, уводившим вперед - там виднелась лестница, подсвеченная бледным белым фонарем - и одновременно соприкасавшимся с какой-то небольшой комнатой, напоминавшей склад и заставленной разнообразным хламом - быстрый взгляд различил какие-то металлические растяжки, жестяные бочки и скелет старого препарационного стола, доверху заставленный стопками книг. Подробнее осмотреться не получилось - где-то наверху протяжно взвизгнула железная дверь, продолжив неожиданное вступление аккомпанементом из медленно спускающихся шагов.
Все трое вошедших, не сговариваясь, быстро спрятали «Пальцы мертвеца». У Виры он чуть не выскользнул из вмиг вспотевших рук: «Вот и все, вляпалась, даже не дойдя до цели», – пульсировало у нее в висках, заставляя руки покрываться липкой влагой. Она живо представила усмешки и подначки всей Пауковской шайки – ей давно завидовали и желали провала, считая недостойной быть преемницей босса.
Шаги словно застыли в вязком воздухе. Вира успела немного прийти в себя и схватить нож, хоть и понимала, что воспользуется им в самом крайнем случае.
- Прячьтесь, живо!
Девушка первой метнулась под лестницу.
Спускающиеся вряд ли заметят их там, а если повезет, то и незапертую дверь – тоже…

Первым по лестнице спустился, щекоча ноздри, пряный запах дыма - он просачивался сквозь трескучее дерево, забираясь в щель, где распластались все трое, забираясь под одежду и словно говоря "я вас вижу".
Вира почувствовала, как скрипнула ступенька над самой ее головой, прогнувшись вниз. А потом еще раз.
- Через два дня Бруно привезет вазопрессиновые ингибиторы, - одна из теней проплыла мимо, окутанная облаком дыма. Невысокий, седеющий мужчина, одетый во что-то вроде кожаного фартука; его сопровождающего не получалось разглядеть подробнее. - Нужно подготовить пятую и двенадцатую, обработка идет, кажется, около двух дней...
- Обязательно туда лезть самим? - лица второго было не видно, но явственно чувствовалось, как он поморщился. - Пусть их персонал обрабатывает, им не привыкать.
- Эти сволочи повадились красть препараты, представляешь?.. - фыркнул первый, подходя к двери. Ответ его собеседника прозвучал уже снаружи, превратившись в неразбивчивое гудение.
Снова скрипнуло железо, и Вира вдруг услышала во внезапной тишине громкое, словно звучавшее всем телом сердцебиение Дракона, которое показалось ей таким оглушительным, что удивительно, как на него не сбежался весь комплекс.
"Пора пробираться наверх," - решила девушка и толкнула Крысеныша в костлявый бок: - "Минуты три они точно будут дымить, попробуем сработать на опережение. Рэтти, ты первый, за тобой Бах, я замыкаю."

[Woozzle >>>]

и Черон, конечно

Минуты, сцепленные в бесконечную резиново тянущуюся цепь, оплетали его виток за витком. Феб не пытался считать эти бессмысленные звенья; он бродил по камере, затем, устав, садился на узкие нары и принимался насвистывать, пытаясь извлечь мелодию из своей непослушной, никчемной руки. Проваливался в тревожную дремоту, пенящуюся мусором, тоской и страхом, - и так же резко выныривал из нее, взбивая судорожным дыханием тишину.
Когда ему принесли еды, Феб, иссыхающий в безмолвии, стоял у решетки, припав лицом к холодящим прутьям.
Он знал, это нелепо, никто не станет его слушать – ни здесь, ни, скорее всего, позже, но все же заговорил. Торопливым ломким речитативом, стараясь, чтобы голос не звучал совсем уж жалко, пытаясь сохранить хотя бы крохи достоинства. Ему было нужно – необходимо! – услышать ответ, любой, несколько слов, осколок человеческой речи, принесенной из жизни в это безмолвное несуществование.
Он все говорил, нес какую-то бессмыслицу, а тюремщик странно-неторопливо снял с подноса жестяную миску с бурым варевом, кружку, наполненную водой едва ли на треть, поставил на пол, просунув между нижними прутьями. Молча, все молча, не поднимая головы, - и так же неторопливо двинулся назад.
Феб сорвался на окрик – но ему не ответило даже эхо, лишь тюремщик на миг повернулся, и в неверном свете, рассыпающем тусклые пылинки сквозь дыру в потолке, показалось, что рот у него зашит грубыми стежками крест на крест.
Отшатнувшись, Феб замолк.
Вода отдавала тухлой рыбой, о еде даже думать было тошно.
Гуттаперчевые кольца времени продолжали наслаиваться вокруг.
Тюремщик приходил еще трижды, забирая нетронутую пищу, и оставляя новую порцию воды; Феб не пытался больше с ним заговаривать, просто лежал, вперившись взглядом в никуда.
Период бездумной, тупой апатии отступил, сменяясь лихорадочной жаждой деятельности – и он принялся обстукивать стены, приникнув к ним ухом, пытаясь услышать товарищей по несчастью.
Ничего.
Пол.
Ничего.
Взобрался на нары и осторожно потянулся рукой к небольшому отверстию, служившему и вентиляцией и единственным источником скудного света.

С другой стороны тянуло холодом - обычным, не тем, другим - но руку все равно обожгло неприятно-знакомым ощущением. Прорезь в камне уводила куда-то за пределы тюрьмы, открываясь наружу где-нибудь в стенах Люкса, незаметная рядом с переплетением труб, проводов и прожекторов. Наверное, здесь их было много - десятки тонких трубок-воздуховодов, каждая тянущаяся в свой каменный мешок, словно питательный сосуд, снабжающий желудок исполинского существа-здания всем необходимым для того, чтобы продлевать в нем жизнь.
Вдруг где-то там, на бесконечно отдаленном от него конце шахты, что-то мигнуло, перекрывая живительный поток света. Вернулось обратно. И еще раз - рвано, трепетно, забившись где-то в узком проходе, как будто бабочка, случайно проглоченная хищным отростком, обезумевшая от страха. Через несколько минут он, наконец, увидел это - подхваченное теплом его дыхания, ему на ладонь медленно спланировало хрупкое белое соцветие.
Удивительное, игольчато-ломкое, словно подброшенное из сна - из чужого сна, ибо сам Феб таких снов не видел уже давно.
Поворачивая ладонь, он завороженно разглядывал цветок со всех сторон; казалось, под его взглядом он раскрывается, и полупрозрачные лепестки вздрагивают, пульсируют слабым светом - чуть заметным оттенком... Красного.
Феб едва не выронил цветок, опаленный этим светом и кармином своих воспоминаний. Рука дернулась, рефлекторно стряхивая горячее, жгучее – красное, но так же рефлекторно другая рука, слепленная из железа и ржавой чешуи, дернулась навстречу. Он не дал цветку упасть – почему-то это показалось важным. Словно тот мог разбиться, рассыпаться в снежную искрящуюся пыль, снова оставив Феба одного.
- Откуда ты такой?.. – прошептал он, стараясь не потревожить цветок даже дыханием. А потом, задрав голову вверх, повторил, крикнул, отыскав в себе голос: - Откуда?
Нет ответа. Казалось, что маленькая вещь попала сюда случайно, заброшенная слепым порывом ветра - да, маловероятно, но даже редкие вещи случаются. Или цветок рос где-нибудь наверху, вцепившись корнями в скалу и питаясь теплом, исходящим от пленников, и изредка забираясь любопытным щупом внутрь...
Но он никогда не видел таких цветов. В червоточинах под городом встречались разные виды причудливых растений, некоторые из которых изредка цвели, источая сладкую медвяную росу и привлекая к себе жадных многоногих обитателей пещер - а другие, обучившись использовать этот природный рефлекс, в свою очередь охотились на насекомых, выпивая их соки. Но этот был не таким. Его хрупкие, бледные лепестки, казалось, распускались под лучами солнца.
От дальнейших догадок Феба отвлек звук шагов по коридору - размеренных, чеканных, отозвавшихся в памяти тем днем, когда его привели сюда (тем? или все-таки этим?). Только на этот раз их не сопровождала запинающаяся поступь заключенного, что наводило на определенные подозрения.
Словно кто-то толкнул под локоть, таким осязаемым и безотчетным был порыв: спрятать, укрыть, спасти! Повинуясь импульсу, он опустил цветок за ворот рубашки и только потом подумал – зачем? Все равно ведь обыщут, отнимут.
Но странное тепло щекотало грудь там, где скользили тонкие лепестки-крылья, и Феб, окольцованный этим теплом, этим шепотом, проникающим под кожу, не собирался отдавать его добровольно.

Сообщение отредактировал Woozzle - 28-11-2013, 21:31

[Черон >>>]

Тюремщики - двое, на этот раз другие, и не те, кто приносил еду - остановились напротив его камеры; приглушенный свет переносного фонаря ослепил привыкшие к полумраку глаза Феба и очертил обе фигуры резкими контурами, зачернив все, что внутри. Одна из наклонившихся над ним теней заскрипела замком, отпирая решетку; второй оставался на страже.
- На допрос, - зачем-то сказала первая тень, отступая на шаг. - Руки поднять, повернуться спиной, выйти в коридор.
Человеческая речь, распоровшая ненавистную тишину, оказалась неожиданно резкой, лающей, и все же Феб упивался ее звучанием, как и принесенным ей светом, от которого слезились глаза. И еще больше – возможностью сделать шаг за пределы каменного мешка, исчерченного шагами до последнего дюйма.
Он выполнил указания, немного сутулясь, давая больше простора затаившемуся под рубашкой цветку. Сердце вспыхивало где-то в горле и гасло, медленными толчками возвращаясь под ребра - чтобы снова рвануться вверх.
Уже знакомый коридор, раскрашенный немногочисленными пятнами фонарей, извилистая лестница - только на этот раз они не поднимались, а шли вниз, так глубоко, что Феб утратил счет ступеням. Сковывать его на этот раз не стали. Потолок словно становился ниже по мере того, как они спускались - и скоро с долгожданным ощущением выпрямленности пришлось распроститься. Запахло сыростью и чем-то плесневым, и воображение с готовностью нарисовало в качестве допросной подвал, заполненный по колено ледяной водой, и поросшие растительностью цепи...
- А, господин Альери, - короткий, внимательный взгляд глубоких темных глаз, странное выражение лица: не то полуулыбка, не то насмешливое приветствие. Комната, в которую его привели, разительно отличалась от успевшего было сложиться представления - небольшая, уютная, отделанная деревом. Вместо каменной скамьи Фебу предложили кресло; в противоположной стене он заметил аккуратный очаг погасшего камина - вся обстановка, казалось, говорила, что бесконечная лестница прогрызла тюрьму насквозь, приведя их в какое-то совершенно другое, не предназначенное для узников здание - если бы такое было возможно.
- ...меня зовут Гильберт Ведергалльнинген, - взмахом руки хозяин отослал охрану; дверь тихо, почти неслышно сомкнулась, отрезая их от остального мира. - Большинство находят это слишком сложным для запоминания, и называют меня Присяжным. Не уверен, что понимаю, что они имеют в виду, - он слабо улыбнулся, поймав взгляд гостя, и сразу же посерьезнел. - Вы знаете, почему вы здесь оказались?
Поколебавшись, Феб кивнул. Этот простой, короткий жест дался ему нелегко – словно, соглашаясь с одним утверждением, он принимал на себя вину за все случившееся. Ощущение сдавливало виски, и Фебьен тут же резко мотнул головой, противореча самому себе.
- Я знаю, почему, - где-то под налетом хриплого отчаяния прятался его истинный голос, и Феб старался вытащить, вызволить его на свободу; получалось плохо. - Я читал протокол. Послушайте, господин... – он запнулся, опасаясь допустить ошибку, но все-таки рискнул и назвал собеседника не безликим прозвищем, а родовым именем, - Вендергалльниген. Я просто был там. Разговаривал с этим... Я музыкант, а не убийца, понимаете вы?!
Горло, пропитанное долгим молчанием, подвело, и Феб закашлялся, судорожно выдохнув последние слова.
- У меня другие сведения, - его собеседник демонстративно помахал пачкой листов, в котором Феб узнал тот самый протокол, изрядно растолстевший за время его заключения. - Здесь показания двух свидетелей, которые видели вас наносящим смертельный удар - ножом в горло - человеку, с которым вы сидели за столом. И еще нескольких человек, которые видели вас выбегавшим из здания практически до того, как поднялась паника. - Присяжный выразительно поднял бровь, изучая сменяющие друг друга гневные маски на лице Феба со спокойным интересом натуралиста.
- Мне хотелось бы, - мягко продолжил он, - чтобы вы со всем возможным усердием отнеслись к интерпретации этих фактов, так удачно укладывающихся в образ Фебьена Альери, убийцы. И если это немного успокоит вас - вам предстоит убедить не меня, а скорее самого себя - вкупе с Дознавательным комитетом и судьей. Я не имею отношения к полиции и индустрии правосудия... исключая мой данный интерес к вам.
- Мы разговаривали, - с тоской повторил он, неотвратимо проваливаясь в не-сейчас; взгляд, устремленный на хозяина кабинета, приобрел полупрозрачную зеркальность, словно скользя по лицу напротив, видел одновременно - сквозь - еще и другие лица, другие блики, другое время. – О чем-то бессмысленном и глупом, пытающемся заменить собой Музыку. Он был... вызывающе самовлюблен, навязчив и приторен. Лю-ци-ола, - наполовину пребывающий по ту сторону жизни, Феб не заметил, что произнес имя с певучей, звенящей ненавистью, - так он назвался.
Теплый, напоенный смолистым запахом воздух мешался со стылыми осколками памяти, и Феб чувствовал, как коченеют ноги, как ртутный иней ползет от ржавой ладони вверх, продергивая в вены льдистые корни. Не сейчас, с ужасом подумал он. Не сейчас, мне нужно продолжить, мне нужно рассказать, мне нужно, чтобы он – поверил.
Мерзлая оторопь текла по языку.
Когда прозвучало имя, мягкое лицо Присяжного, показалось, слегка дрогнуло - но сейчас он не мог быть ни в чем уверенным.
- Расскажите мне все, - вкрадчиво попросил он, подаваясь вперед, как хищное животное; даже зрачки как будто заострились, вытянувшись вверх. - От первого до последнего слова.

[АнтаР >>>]

С Мастером
Линия четвертая: Звезды под ногами

Этот день начался так же, как и предыдущие два: свежий ожог гортани, быстрый завтрак (для еды использовались укороченные маски, закрывающие только нос, и с каждым куском пищи в организм попадало немного отравленного кислотного воздуха, поэтому у всех здешних обитателей быстро вырабатывалась привычка закидывать в себя еду несколькими большими кусками), а затем - мучительные раздумья, как жить дальше. С тех пор, как умер Шиное, прошло уже три дня, а выхода все так же не видно.
"Понятно, что здесь оставаться нельзя. Без Шиное я здесь просто не выживу. Я и сейчас-то жив только потому, что он в свое время крепко отвадил от этого места всю местную шпану, а еще потому, что его смерть каким-то чудом осталась для них незамеченной.", - Квинтус принялся нарезать уже наверное сотый круг вокруг этой ситуации. Последние два дня он только этим и занимался. Сознание, словно муха на ниточке, кружилось вокруг большого кома мыслей, центром которого был вопрос "Что делать?", и то тут, то там пытаясь врезаться в него, прогрызть, разобрать по кусочкам, чтобы из них составить ответ - но все безрезультатно. Улететь же он был не в силах.
"И сидеть здесь вечно тоже нельзя, ведь жидкость для фильтров скоро закончится, и тогда мне конец", - следующий круг. Жидкость для фильтров (которые являлись эндемической разновидностью мха) невозможно было получить дома, она производилась в естественных углублениях пещер какими-то простейшими, состоящими с фильтровым мхом в симбиотической связи. Ближайший такой колодец находился далеко, шансы добраться туда, а затем обратно, стремились к нулю. - "Остаться здесь я не могу, а уйти некуда. Это тупик... Полный тупик... Из тупика есть только один путь - назад. Но назад нельзя". Назад - в Люкс - значит попасть в лапы либо Департаменту Прикладного Естествознания, либо Синдикату. Либо просто быть убитым... Либо загнуться в нищете, где-нибудь на Дне. Там, где Холод... Квинтус вздрогнул, уже второй раз за это утро. О Поверхности он боялся даже думать. Там нечего и надеяться выжить. "Еще можно уйти к безглазым... Теоретически", - Квинтус улыбнулся бредовости этой мысли. Посмотрел на часы. Оказывается, прошло уже полдня... Грибы - хорошая еда, необходимая, чтобы выводить из организма постоянно попадающие туда токсины, но чтобы согреться, нужно мясо. Нужно попытаться добыть что-нибудь на ужин...
Верхний Город встретил его холодом - пронизывающим, рвущимсяся навстречу, заключающим в свои колючие объятия. Холод был главным врагом - наряду с ядовитым воздухом и одиночеством, а Квинтус не ел мяса уже почти двое суток, и теперь отчетливо ощущал свою уязвимость перед ним. Здесь, вдали от теплых тел металлических зданий, приходилось спасаться одеждой - и это было опасно тем, что холод все время поджидал, окружая его со всех сторон, пытаясь уловить момент слабости или отвлечения, чтобы пробраться ртутными пальцами под кожу и заставить вздрогнуть, сломаться, выбиться из длинного молчаливого звука тишины, который заполнял здесь собой все. Не сбиться, не выпасть из всеобъемлющей мелодии - было важно. От этого зависело выживание на улицах; те из хищников, кто бродил в туманных завесах, умели чувствовать нервное напряжение всем своим телом, как летучая мышь, и быстро возникали рядом, предчувствуя слабость, надломленность и боль.

Одним из достаточно надежных и наименее безопасных источников белка были свалки, остававшиеся после пиршеств падальщиков, когда им удавалось раздобыть достаточно, чтобы насытиться, и слишком много, чтобы забрать все с собой. Местные обитатели, кажется, не обладали чрезмерно развитыми когнитивными способностями, и часто оставляли груды объедков и костей вперемешку с другими останками трапезы прямо на улицах, периодически возвращаясь к ним в периоды, когда нижний город не был благосклонен на добычу. Квинтусу не раз приходилось видеть, как некоторые из останков еще шевелились, пытаясь выговорить разорванными ртами заполняющую их боль, или позвать на помощь. В лучшем случае их ждало появление более слабых членов пищевой цепи Чердака - тех, кто предпочитал красть пищу у охотников.

Осторожно пробираясь по завалам, не рискуя выбираться на открытые пространства улиц и площадей, остерегаясь каждой чрезмерно хищной тени, он вдруг застыл, прильнув к оскаленному обломку здания, заметив вдалеке что-то сбивчиво движущееся. Сердце предательски участило пульс, и Квинтус быстро отвел взгляд, сконцентрировавшись на своем дыхании. С трудом удалось избежать "эффекта лавины", когда страх порождает еще больший страх быть обнаруженным, и стимулирует новый всплеск адреналина. Успокоившись, Квинтус снова осторожно вгляделся в желтовато-серый туман...
...человек. Ковылявший, как сломаная кукла, из последних сил передвигая ноги - силуэт топорщился в стороны разорванными покровами одежды и тряпья, в которое он был перевязан, и не поднимал головы, болтавшейся столь безвольно, что создавалось впечатление спящего - как если бы сомнамбулу поднял дурной сон, отправив на самоубийственную прогулку по Крысиным Аллеям. Он выглядел слишком лакомой добычей для любого из падальщиков - казалось невероятным, что ему удалось уйти так далеко от города... пока Квинус не заметил за его спиной нелепо привязанный к поясу короткий армейский автомат с обгрызенным дулом.
Шаг. Еще шаг. Острая каменная крошка предательски скользит под ногами человека-куклы, и тот падает на колено - так, что почти слышно немой крик боли, но он все-таки молчит - и снова медленно поднимается, продолжая движение.
"Что делать?" - опять этот вопрос, но здесь все проще. "Он не похож на здешних. Похоже, пришел снизу, и еле жив. Как я когда-то. Надо попытаться его спасти." Лишь мимолетное движение выдало в нем это решение - житель поверхности не заметил бы ничего - но здесь даже оно было проявлением неосторожности, недостаточного опыта. "Он сейчас на открытом пространстве, мне нельзя туда выходить. Так мы просто оба умрем. Он вроде идет в мою сторону, и никто его не трогает. Что ж, положимся на его удачу. Она его уже далеко завела, подождем, пока она приведет его ко мне."
С безопасного расстояния и оставаясь незамеченным, он наблюдал, как неизвестный замедляет шаги, становящиеся все более рваными, словно виридоновая дымка, вязким ковром стелившаяся по земле, обволакивала его ноги и тянула вниз. Наконец, тот упал - коротко, не издав ни звука, как тряпичная игрушка, распластавшись среди обломков и островков тумана. Нелепым осколком железа виднелся автомат, напоминавший торчавшую вверх лишнюю конечность.
Проходили минуты - неизвестный не шевелился. Налетавший ветер всякий раз обрывал возможность застыть и прислушаться к его дыханию, рассекая воздух свистящими всплесками. Но вокруг вроде никого не было. Квинтус застыл, закрыв глаза, вслушиваясь в музыку тишины, стремясь услышать едва различимые обертоны, выдавшие бы затаившегося хищника. Никого... Шаг.. Второй, третий... И с каждым пройденным метром за спиной все сильнее натягивается канат страха, стремясь отбросить его назад, к тем безопасным руинам, с которыми можно слиться, переняв у них каменную неподвижность, а с ней - неуязвимость.
...Но вот он у тела. Бесформенная груда тряпья, в которой едва угадываются человеческие очертания, и торчащий из нее железный росток дула автомата. Он едва заметно покачивается в такт движениям ребер, скрытых где-то под лохмотьями.
"Жив."
Возвращение к спасительным обломкам когда-то огромного здания было мучительно тяжелым, тело незнакомца постоянно норовило выскользнуть из рук, словно ему было совестно подвергать такой опасности невинного человека... Какая чушь! Квинтуса передернуло от осознания того, как сильно страх за собственную шкуру может искажать восприятие. Дальше пошло проще - знакомая тропка, все время дающая защиту руин, камней либо стен пещеры - до самого дома. Там он уложил спасенного на свою кровать, быстро сменил фильтр в противогазе, автомат отвязал от пояса, разрядил и поставил у кровати, и заодно обыскал незнакомца на предмет другого оружия. Из такового нашелся только нож. Немного подумав, он положил нож в ногах кровати и вышел из дома - нужно было срезать свежих грибов. Вполне вероятно, что спасенному понадобится детоксикация организма.

Сообщение отредактировал АнтаР - 27-11-2013, 22:22

[Черон >>>]

и Вуззль

Глыба. Ледяная глыба, застывшая, не в силах сдвинуться с места. Феб хорошо знал это ощущение – когда Холод подступает изнутри, перебирая нервы стылыми пальцами, и тело становится чужим, непослушным, закованным в незримый металлический панцирь. Где-то под коркой онемевшей кожи беснуется кровь, пытаясь отогреть, растопить, оживить; безуспешно. Волна схлынет сама - как бывало уже десятки раз, схлынет, оставив после себя ощущение озноба и лишний кусок железа в теле. А до тех пор вялые, неповоротливые мысли могут биться в висках до боли, до осколков, вгрызающихся в кость – тщетно. Он недвижим и нем, это привычно и уже не так страшно, как казалось поначалу.
Но сейчас...
Феб ощущал во рту ржавый вкус крови – кажется, пытаясь что-то сказать, он прикусил язык, да так и не смог разомкнуть зубы. На застывшем лице жили только глаза, и Феб пытался говорить, кричать ими. Получалось из рук вон плохо, на лице Присяжного все отчетливее проступало нетерпение, разочарование, раздражение. Вот сейчас он встанет, устав ждать, встанет и уйдет, и Феба снова отволокут в камеру, и кто знает, пожелает ли еще хоть кто-то слушать его объяснения.
Лед опутывал тело. Лед казался безбрежным, всесильным, вечным, но в миг, тягучий, пугающе долгий миг, когда Присяжный положил ладони на стол, чтобы подняться, Феб ощутил, как раскаленный уголь впивается в грудь.
Там, под рубашкой, где прятался безымянный цветок, кожу невыносимо жгло – и Холод отсупал талой горечью. Быстро, как никогда раньше.
И слова, которые он подбирал, копил все это время, не в силах выплеснуть, прорвались селевым потоком. Распухший язык сминал звуки, пересыпал их солью, но вечер в "La carpa Koi" (хрустальный полумрак, звуки рояля, чудовищная улыбка Люциолы) обретал в них новую плоть.
Полумрак комнаты вздрагивал и волновался в ответ на его слова, звучавшие рваными, сбивчивыми прикосновениями пальцев к инструменту - они словно не рождали к жизни воспоминания, а заставляли темноту извлекать их из себя, как мелодию. Торопливую, тревожную и пугающую.
Где-то напротив, погруженный в тот же темный, дрожащий воздух, его слушал единственный зритель - спокойный, уверенный, гипнотнизирующий своим ровным внимательным взглядом и словно вытягивающий из него следующие слова, заставляя вспоминать те моменты, которые врезались в него острее, чем просыпающийся Холод.
...Феб не заметил момент, когда беззвучно открывшаяся дверь впустила внутрь еще одного гостя. Ребенок - тонкая фигурка, укутанная в чье-то взрослое пальто, в котором она пряталась почти целиком, оставляя снаружи несколько прядей непослушных волос и странный, прозрачный и застывший взгляд, рассеяно смотревший куда-то сквозь них обоих. Девочка. Он не сразу заметил еще одну деталь образа, которая почему-то пыталась ускользнуть от восприятия - в маленький тонких пальцах она сжимала охапку смятых, изломанных, призрачно-белых цветов.
Господин Ведергалльнинген, не отрываясь от рассказчика, что-то произнес в ее сторону, извлекая из воздуха череду птичьих, шелестяще-щелкающих звуков, прозвучавших с успокаивающей интонацией. Она не отреагировала - так и продолжала стоять у входа, не пытаясь подойти ближе или остановить взгляд на ком-то из них.
- Продолжайте, прошу вас, - мягкий голос собеседника снова требовательно коснулся ушей Феба. - Вы своими глазами видели, как произошел этот... инцидент? Сколько было жертв?
- Я... не помню точно. Три или, может быть, больше.
Пересохшие губы, пересохшие мысли.
Феб пытался вновь сфокусировать внимание на собеседнике, но взгляд его снова и снова возвращался к маленькой гостье. К букету в ее руках, который казался знаком, связующей нитью с чем-то, чего он пока не понимал, но ощущал напряженными, оголенными нервами. Цветок под рубашкой слабо пульсировал теплом, словно тянулся к охапке своих собратьев.
- Мне трудно вспомнить все, что было дальше, - краем глаза он все еще ловил отголоски ее ломких, едва видимых движений, но одновременно продолжал говорить, глядя в лицо Присяжному. - Все как будто... сломалось. Понимаете, это было очень... страшно. Не смерть сама по себе, а то, как все это происходило. Словно он был одновременно повсюду, и дергал за сотни ниточек, заставляя всех смотреть.

[Woozzle >>>]

- Да, да, - тот нетерпеливо кивнул в ответ; в жесте проскользнула раздраженная нотка, как будто его отход от фактического описания отвлекал его, - Послушайте, Феб... я понимаю, это произвело на вас впечатление. Эксцентричная манера поведения этого джентльмена, его разговоры об искусстве, явно продемонстрированный интерес к вам - это одна из тем, которые в конечном итоге привела сюда меня и моего патрона, и к ней мы непременно вернемся. Но сейчас я хочу, чтобы вы поняли, что произошло в тот вечер. Это не было поступком безумца или фанатика. Вы присутствовали при тщательно спланированном, хладнокровном политическом убийстве, и сыграли роль, которая была целенаправленно предназначена именно вам. Ваш спутник, Джентри - он был нужен только чтобы замести следы и перевести внимание полиции на вас. Двумя другими жертвами был директор "Джива Индастриал", Санджуро Абэ, влиятельный член круга Представителей, и его телохранитель. Они присутствовали на деловом ужине, где обсуждалось слияние нескольких компаний... впрочем, не буду утомлять вас подробностями. - Присяжный осторожно отложил в сторону дело, которое рассеянно держал в руках, и его пальцы безотчетно выбили мягкую трель о поверхность стола.
- Насколько мне представляется, весь ваш разговор был затеян для того, чтобы дождаться, пока господин Абэ встанет из-за стола, - медленно произнес он, не отводя взгляда от лица музыканта и наблюдая за реакцией с оттенком чего-то хищнического в глазах. - Выбранная вами тема, однако, достаточно любопытна...
Политика. Она всегда вызывала в Фебе лишь одно чувство – брезгливое отторжение. Сколько бы ни существовало в мире вещей, от которых он предпочел бы держаться дальше, как можно дальше, вся эта подковерная грызня возглавляла список, оставив конкурентов далеко позади. Впрочем, сейчас он воспринял новую грань произошедшего с усталым безразличием. Это не слишком много меняло для самого Феба – и уж точно ничего не меняло для Джентри.
Только мельком тронуло секундное облегчение – значит, это не моя вина? И ничего бы не изменилось, ответь я тогда иначе? Мысль показалась склизкой, гадкой, и Феб передернулся, сминая ее в невнятный комок.
- То есть вы верите... знаете, что я не убивал? – он с болезненным вниманием следил за Присяжным. – Полиция знает? Но зачем тогда... все это? Наручники. Камера. Допросы, - каждое слово казалось вдавленным в воздух, отмеченным жирной чертой. - Протокол. Зачем?
- Полиция - нет, - выражение лица Присяжного можно было бы назвать обходительным, почти извиняющимся, но голос был твердым. - Против вас есть несколько свидетельств - все разрозненные, никому не удалось что-нибудь подробно рассмотреть - но обвинителям этого будет достаточно. Настоящего убийцу видели, но никто не смог описать ни его внешности, ни действий, тогда как вы и Джентри... бросаетесь в глаза. Я и мои помощники, - невольное движение глаз скользнуло куда-то над плечом Феба, в сторону немо застывшей у входа девочки, - осведомлены о происходящем исключительно из-за того, что некоторое время наблюдаемым за вашим новым знакомым, который за последние дни успел стать едва ли не самым деятельным участником Игры. В вашем лице я вижу возможность подобраться к нему поближе. Вы же можете рассматривать наше сотрудничество как способ обрести свободу, - по его губам скользнула едва различимая змеистая улыбка, - и отомстить.
Против воли его взгляд еще раз метнулся к двери, ощупав неподвижный силуэт, спрятанный в складках ткани. Гостья стояла неподвижно, словно вмерзшая в прохладный воздух - ни шевельнувшихся кончиков пальцев, ни видимых признаков дыхания. Воображение вздрагивало, не выдерживая такой игры с собой, и тогда казалось, что там стоит не живой человек, а кукла, по неведомой причине задвинутая внутрь кем-то с другой стороны двери.
- Итак, - Присяжный наклонился, сцепив кончики пальцев, - Из этой комнаты у вас есть два выхода. Первый - вы соглашаетесь помочь нам с поисками господина Люциолы и тех, кто за ним стоит. Вы - бесценный источник фактов; начать хотя бы с того, что от вас мы впервые узнали его имя. Моему покровителю не составит труда избавить вас от преследования законодательной машины... при условии, что вы будете сотрудничать. Второй выход - вы остаетесь в камере и предстаете перед судом. На свой страх и риск.
Хриплый звук, рожденный его горлом, был похож на смех. А еще – на стон, на рык, на рваное тоскливое карканье.
Он уже понимал, что не посмеет отказать, и понимал, что с каждым словом – произнесенным или проглоченным - вязнет все глубже в чужой грязной игре. Смешная пешка, безликая фигурка на расчерченной доске.
Правая ладонь против воли отыскала то место, где под рубашкой прятался цветок – помоги мне? Я все знаю, я уже решил, но как же тошно, помоги мне еще раз, просто откликнись? Немного воздуха, глоток нездешнего сна... Цветок, сухой и мертвый, как прошлогодний гербарий, царапал кожу; в нем не было ни крохи тепла, и Феб почувствовал себя преданным.
- Конечно, я согласен сотрудничать, - он был слишком измотан, чтобы пытаться скрыть нахлынувшую неприязнь. Она не касалась лично Присяжного, но не могла обойти его, как деталь ненавистной машины. Машины, винтиком которой теперь станет и сам Феб. – Надеюсь, я смогу быть вам полезен.
В последнем он был вполне искренен – воображение очень живо рисовало ситуации и места, в которых могут оказаться бесполезные пешки.
Ответом ему была улыбка, почти искренняя - если бы сквозь нее не проглядывала холодная, расчетливая уверенность, дававшая понять, что его решение не явилось неожиданным ни для кого.
- Прекрасно. Ран вас проводит, - хозяин комнаты кивнул в сторону выхода, его руки потянулись к бумагам, пробираясь между страниц почти самостоятельно, - Идите и ничего не бойтесь.
Третья участница их маленького спектакля вздрогнула, услышав произнесенное имя, и словно разбив кокон неподвижности, застывший вокруг нее. Она оказалась рядом - стала вдруг еще раз заметна ее болезненная хрупкость и тонкие запястья, настолько напоминавшие кукольные шарниры, что против воли ожидалось, что они хрустнут и сломаются при движении.
Маленькие пальцы осторожно сжали его руку - левую, омертвленную.
- Пойдем, - тихо шепнула она.

Сообщение отредактировал Woozzle - 29-11-2013, 11:15

[bluffer >>>]

С Мастером

Непривычное тепло окутывало, обволакивая притворным спокойствием, словно песни сирен. Вира знала, что это обман. Будь ее воля – она унесла бы отсюда ноги как можно быстрее, но нельзя поддаваться панике. Страх, подавленный и, казалось, надежно запрятанный глубоко под кожу, не смирялся и упорно просачивался, выискивая слабинки в своем заточении. «Что делать, если нас заметят? Оглушить? Но куда спрятать... долго ли их не хватятся…» - девушка боялась, что придется пойти на самое крайнее: она еще никого не убивала, и от одной мысли об этом тело утрачивало гибкость, хотя ноги не переставали машинально выполнять беззвучные шаги.
Коридор казался бесконечным. «Пальцы мертвеца» были зажаты в руках, но ими пользовались лишь когда заглядывали в очередной темный проем дверей. Комнат тут было много, все были не заперты. Свет горел лишь в одной – туда должны были вернуться курильщики, группа Виры уже ее миновала. Казалось, они попали в пряничный домик ведьмы: только вместо сладостей были механизмы, вместо лимонада – изогнутые сосуды с непонятными жидкостями… Виру так и подмывало потрогать и рассмотреть, но она глушила любопытство – надо идти дальше.
Поворот. Коридор снова уводил наверх, превратившись в лестницу - на этот раз узкую, едва пропускающего одного человека в ряд - было похоже, что они оказались в каких-то обслуживающих помещениях, использующихся техническим персоналом. Молча переглянувшись решили подниматься - в осмотренных комнатах искомого контейнера замечено не было, а долго оставаться на этом этаже было опасно. Лестница беспокойно скрипела под массивным Драконом, и этот звук постоянно казался каким-то чрезмерно резонирующим среди перестуков и полушепотов этого дома.

Следующий этаж оказался совершенно другим - проскользнув через маленькую дверь наверху, Вира и остальные оказались в целом зале - большом, с высоким потолком, теряющимся в полумраке. Повсюду в комнате были стулья - то составленные кругами в подобиях групп, то беспорядочно разбросанные. И никого.
- Что за черт? - озадаченно поинтересовался Рэтти, озираясь вокруг и осторожно пытаясь дотронуться носком ботинка до одного из предметов мебели. В отличие от складской комнаты на первом этаже, это место определенно посещалось - не было серой пыльной пленки на гладких лакированных поверхностях, кое-где были видны свежие щепки или царапины на полу - там, где с интерьером зала обошлись особенно строго. - Похоже на какой-то класс...
Он едва успел договорить, как одна из дверей в противоположной стене почти бесшумно приоткрылась, впуская внутрь человека.
Ворья, а вернее тех, кто считал себя любителями легкой наживы, на Дне было много. Люкс представлялся им жирной, трещащей по швам сокровищницей – грех не воспользоваться, но далеко не каждому это удавалось. В банду Паука попадали лишь сильнейшие, прошедшие жестокий отбор улицами, охраной, собаками и потасовками внутри группировок. Троица, застигнутая врасплох неожиданным вошедшим, была не только одними из Паучьей шайки, это были его лучшие люди. Инстинкт убирать оружие и прятаться, сливаясь с окружением, сработал гораздо раньше, чем Вира успела подумать: что делать? Краем глаза она заметила быстрое движение слева – Крысеныш нырнул за нагромождение стульев, пожалуй, даже раньше нее, а вот Бахамуту повезло меньше. В этот раз он был замыкающим, и оглядеться, куда они попали, просто не успел. Он, конечно, заметил странные действия своих спутников и повторил их, но вышло у него не так гладко: в последний момент один из стульев предательски качнулся, но все же устоял, хотя и успел стукнуть ножкой об пол.
Даже без этого стука Вира поняла, что прятаться бесполезно - вошедший все равно включит свет, и жалкие укрытия выдадут их с головой. Девушка зажала нож в похолодевшей руке: с такого расстояния она точно не промажет.

Незнакомец, казалось, не обратил на действия троицы ни малейшего внимания. В полутьме был виден почти только силуэт, не раскрывающий деталей одежды и черт лица - мужчина, высокий, коротко остриженый или выбритый наголо... Он двигался медленно и размеренно, словно плыл в воздухе - за время, которое понадобилось им, чтобы слиться с обстановкой, ему удалось едва ли отойти от двери.
Шаги - неторопливые и на удивление тихие. Наконец он остановился посреди комнаты, и замер, чуть приподняв голову - прислушивается? заметил что-нибудь? Этот момент неподвижности длился несколько томительно долгих секунд - после этого фигура повернулась и снова двинулась куда-то сквозь невидимую толщу пространства, словно замедлявшую ее передвижение. Снова замерла - на этот раз ощутимо дольше - и снова двинулась с места. В этих перемещениях на первый взгляд не было никакой логики - он то начинал обходить зал по кругу, то сбивался, углубляясь куда-то в ряды беспорядочно стоящей мебели - как будто искал что-то, по неясным причинам не желая воспользоваться светом.
Крысенок наблюдал за этой нелепой пантомимой с растущим недоумением - и, поймав вопросительный взгляд Виры, неуверенно пожал плечами - потом подумал, и красноречиво повертел пальцем у виска.
"Умалишенный здесь? Нет, это маловероятно," - размышляла девушка, скептически качая головой на догадку Рэтти. Зачем он тут? Среди этих приборов, в которых даже знакомый анатомах Паука запутается. Странное поведение вошедшего скорее напомнило Вире метание слепца по комнате. Может, он хочет что-то учуять по запаху? Что-то или кого-то... Где же Альб! Молчаливый его побери! Воровка посмотрела на Баха, вдруг он более догадлив, но тот лишь недоуменно повел плечами.

Сбивчивая монотонная мелодия, отмечающая тихие шаги, длилась еще несколько минут - а потом вдруг смолкла. Осторожно выглянув из укрытия, Вира заметила, как темная фигура наткнулась на один из разбросанных в беспорядке стульев - и замерла, ощупывая его руками со всех сторон, действительно создавая впечатление движений слепого. Наконец, закончив свой молчаливый осмотр, человек медленно сел, застывая в темноте каким-то странным четвероногим существом, слившись с предметом обстановки почти воедино.
Бахамут недвусмысленно сжал руки около своего горла и кивнул в сторону незнакомца. На что Вира отрицательно мотнула головой и жестами попыталась дать знак: обходим. Видеть Рэтти, находящегося за ее спиной, девушка не могла, но движение ощутила и панически быстро развернулась в сторону Крысеныша. Поздно: одному Молчаливому известно, как Рэтт умудрился так быстро подойти к сидящей фигуре. Вира увидела занесенную руку с хлороформом и еле сдержала вскрик.
Незнакомец дернулся - впрочем, как показалось на первый взгляд, скорее от неожиданности, чем сопротивляясь. Несколько секунд - и он обмяк, бессильно повалившись вперед, мягко уткнувшись головой в колени и в последний момент упавший в предусмотрительно подставленные объятия.
- Стоило так долго возиться, а? - Рэтти едва ли не сиял, откровенно любуясь проделанной работой, но, поймав взгляд Виры, осекся на полуслове и спал с лица, предчувствуя возмездие. - Босс, в чем дело? Все чисто ведь получилось, он меня даже не заметил...
- А что нам делать с теми, кто заметит его? - шипение Виры окатило Крысенка ледяной волной, мигом сбив довольную ухмылку. - Ты всех здесь усыпить собрался? Сколько он будет в отключке?
- Мож все-таки пойдем дальше, Ви? - Бахамут равнодушно смотрел на поникшее тело. Есть цель - надо выполнять, остальное - мелочи.
- М-м-минут пятнадцать, думаю... - Крысенок осторожно повернул лицо своей жертвы и поднес поближе световую трубку: парень как парень, глаза сомкнуты, может и слепой. Свет "Пальца" не давал определить оттенок кожи, поэтому откуда этот пришелец тоже осталось загадкой. Хотя, судя по дешевому тряпью, все же он был, как и они, не из Люкса.
- Теперь он думать изволил, - процедила сквозь зубы воровка. - Надо убрать его подальше от входа - Бах, займись, а ты за мной, к двери. Проверим, откуда он пришел - может там еще таких толпа...
Боец коротко кивнул, и беззвучно взвалил обмякшее тело на плечо. Если оттащить его куда-нибудь в дальний угол и заставить имевшейся в изобилии мебелью - то найти жертву сможет только тот, кто целенаправленно будет ее искать.

Дверь, из которой появился незнакомец, оказалась приоткрыта. Бросив короткий вопросительный взгляд на Виру и получив молчаливое разрешение, Рэтти осторожно обследовал ее поверхность, пробегаясь по пыльному дереву невесомыми прикосновениями пальцев, заглянул в замочную скважину и даже попытался сунуть нос в щель проема, застыв напротив некоторое время и принюхиваясь.
- Там что-то есть, - Рэтти озадаченно повернул голову и кивком предложил Вире занять его место. - Только я не пойму, что это такое...
Приложив ухо к проему, она быстро убедилась в правоте подручного - если прислушаться, с той стороны двери доносилась идущая откуда-то издалека композиция странных звуков, напоминающих шипение, ворчание и легкое поскребывание по дереву или чему-то похожему.
От этих звуков по спине девушки пробежал холодок - идти туда сразу расхотелось.
- Давай проверим вторую, - она кивнула на проем находящийся несколькими метрами левее.

Вторую дверь сообща нашли более привлекательной - Рэтти, прильнувший к ней, не дыша, на протяжении почти минуты, в конце концов заявил, что с той стороны он ничего не слышит. Необычная обстановка начинала играть на нервах - поэтому к проникновению в следующую комнату отнеслись со всеми предосторожностями, сбрызнув тугие петли маслом и медленно, одними кончиками пальцев вдавливая поверхность двери внутрь, так, что та отворилась без единого скрипа. За ней оказался еще один зал, похожий на тот, что остался позади - такой же пустой, огромный и тихий, только этот, в отличие от предыдущего, был заполнен...
...игрушками. Десятки, едва ли не сотни были разбросаны по полу в беспорядке, как будто здесь только что побывала целая стая детей - каким бы диким не выглядело это предположение, будучи озвученным посреди комплекса химических лабораторий. Грубые, вырезанные из дерева, и яркие, цветные - плюшевые подземные киты и змеи, одушевленные грибы с лицами и гротескные безглазые, согнутые из проволоки, колючих обрезков и железных трубок; маленькие фигурки, изображавшие солдат, расставленные по краям игрушечных бастионов в совершенном беспорядке, без соблюдения полагающихся боевых формаций; куклы со злыми лицами, изображавшие людей, подвешенных на ниточках Черного Джентльмена...
Почему-то все это создавало странно печальную картину - брошенные, оставленные, покинутые вещи, к которым никогда никто не вернется. Сзади донеслось приглушенно произнесенное под нос ругательство - даже Бахамута, судя по всему, пробрало.
- Не туда смотрите, - Рэтти с его темным зрением первым заметил лестничный проем в ближайшей стене и нетерпеливо подергал Виру за рукав, привлекая внимание. - Похоже, эти большие комнаты все сообщаются между собой, и если я правильно представляю себе дом, их должно быть четыре... Пошли наверх, а? Если ты, конечно, не хочешь провести тут всю ночь, пытаясь отыскать эту чертову коробку среди игрушечных лошадок.
- Она лучше тебя на это дело оставит, - донеслось из темноты; Крысенок, не оборачиваясь, продемонстрировал Дракону неприличный жест.
Игрушками маленькой воровке служили ножи, отмычки, карты и гильзы патронов. Пару минут она с интересом заядлого посетителя музея рассматривала окружающие предметы, особенно странные подземные существа и лица кукол; затем, словно очнувшись, тряхнула головой и равнодушно пошла к лестнице, не обращая внимание на подковырки парней. Время поджимало.

[Черон >>>]

и SergK

Линия пятая: тот, кто бродит вокруг

Аркус Тойнби ненавидел это место.
Оно напоминало ему исполинский муравейник, населенный механическими термитами, неведомым образом объединенными в один многосуставчатый организм, который чувствовал его вторжение в свое тело и то ли сопротивлялся, пытаясь угрюмыми взглядами, перешептываниями и смехом за спиной довести его до белого каления и заставить сбежать на первом подвернувшемся подъемнике — то ли наоборот, видел в нем добычу, и медленно окружал липкой сочащейся тканью, чтобы в нужный момент распахнуть хищную вакуоль и заглотнуть незадачливое двуногое.
Он ненавидел эти скопления одинаковых домов, громоздящихся друг на друга, испещеренных отметинами, граффити и детскими рисунками, которые пугающим образом повторялись, словно кожа мимикрирующего растения, создавая впечатление, что он ходит кругами. Неестественно молчаливых детей, собиравшихся вокруг него дикими стайками, следовавших в отдалении, прячущихся за выступами стен, ржавыми силуэтами колодцев и грудами мусора. Аркус не рисковал себе в этом признаться, но они наводили на него безотчетный страх и постоянное желание оглянуться — эти странные немигающие глаза, змеиные, беззвучные движения, так же легко включавшие в себя передвижение на четырех конечностях, как и на двух...
Попытки выяснить дорогу к нужному дому наталкивались на полное непонимание со стороны местных — на него немо смотрели, словно не понимали языка, на котором он говорил, и одинаковыми механическими движениями качая головой. Ни указателей, ни названий улиц — что укрепляло уверенность в том, что определение путей у них происходило при помощи коллективного насекомого разума. Постоянная пропитанность электрическим светом, создававшая впечатление вечной ночи, грохот забойных молотов и буровых установок, который сначала оглушал, а уже спустя час растерянных блужданий переставал быть заметным, проникая в кожу, кровь и кости, заставляя его самого вибрировать изнутри.
Хорошо, пусть даже и здесь действительно пропадали люди. Лично он им совершенно не сочувствовал — проклятье, они сами, казалось, не замечали этого, делая смерть частью своего маленького уродливого внутреннего мира, которая существовала в нем на тех же правах, что и другие ежедневные рутины. Он сам успел увидеть небольшую сценку на одном из перекрестков — как один из прохожих, казалось, столь же бесцельно и пряча взгляд, бредущий через улицу, ткнул ножом угрюмого худого парня, стоявшего с полуприкрытым лотком склянок — уличный торговец красной пылью, должно быть, нарушивший что-то из собственных неписанных правил ведения дел. Убийца даже не побежал — той же монотонной, рваной походкой он двинулся дальше, словно и не прерывая собственного маршрута, оставив жертву прямо на дороге, скорчившегося и впивающегося судорожными пальцами в собственную рану вперемешку с грязью. Никто не обратил внимания. Аркус долгое время стоял, не решаясь подойти и помочь — он догадывался, что даже если тот еще жив, его вмешательство только осложнит ситуацию — но скоро убедился, что сомнения больше не имели смысла. Он покачал головой, вспомнив еще раз эту отпечатавшуюся в памяти картину. Проклятье. Я не знаю, что я здесь делаю.
И сейчас он сидел, почти утонув в отчаяно скрипящем кресле того, что в этих трущобах по недоразумению называлось "приемной констебля" и, пытаясь окончательно не сорваться от медленно заполняющего его до кончиков пальцев гнева, ждал, когда секретарша закончит придирчиво изучать его удостоверение, не иначе как под лупой исследуя все полагающиеся вензели и водяные знаки. Стрелка часов скрежещущим звуком отщелкнула пять минут. Еще минута, понял Грач, и он не выдержит, выхватит револьвер и прострелит въедливой дряни висок. А потом — прикончит выбежавшего на шум хозяина дома. А потом ему останется податься в бега и поселиться на этих улицах, где он, должно быть, вскорости сойдет с ума, станет питаться отощавшими бродячими собаками и пугать детей, завывая по ночами...
Короткий, полный недоверия и крайней степени подозрительности взгляд, которым его в очередной раз наградили, вдруг по неизвестной причине потеплел на долю градуса. Длинные лакированые ногти царапнули поверхность акустической трубы (телеграфом местное отделение, должно быть, не оборудовали).
— Сэр? К вам посетитель, — долгая, выразительная пауза, во время которой Аркуса еще раз измерили, взвесили и исчислили парой темных острых глаз. — Из детективного, сэр.
— Пусть проходит прямо ко мне, Сара, — хрипловато продребезжал раструб. Видимо, констебль Бигби, в отличие от своей секретарши, знал цену времени людей вроде Аркуса.
Кабинет, в котором встретил его Бигби, не смог приятно удивить Аркуса: грубо окрашенные стены, неровный дощатый пол и чертовски старая мебель: огромный угловатый письменный стол из металла с деревянной столешницей, придвинутый поближе к стене с раструбом, пара облупившихся стульев с резными спинками и кресло для посетителей — такое же, как в приемной. Детектив готов был поспорить, что оно даже скрипеть под ним будет тем же противным жалобным звуком.
Констебль что-то бойко набирал на печатной машинке, но когда Аркус зашел в комнату, быстро вынул лист бросовой бумаги из каретки и отставил её в сторону, после чего встал из-за стола и сделал шаг навстречу детективу, протягивая руку в массивной черной перчатке:
— Джек Бигби, констебль Восточного Пограничья.
— Да неужели, — буркнул Грач, вяло отвечая на рукопожатие и одновременно пытаясь найти, куда здесь можно сесть. Он вдруг почувствовал под пальцами шероховатую, неровную поверхность и вздрогнул — откуда-то из более темной части памяти снова вернулось это ужасное ощущение города-машины, непрекращающегося скрежета железных людей, и в прикосновении ему почему-то показалось маслянистое холодное ощущение вращающейся шестерни. Коротко и зло он мотнул головой, отгоняя наползающие волны бреда, и медленно опустился в кресло, настороженно прислушиваясь к скрипучим звукам, которые оно издавало.

Детектив выглядел не слишком представительно — невысокий, слегка сутулившийся, нелепо обвисшее серое пальто, придававшее ему сходство с мокрой вороной, и рассеянный взгляд, без особого любопытства пытавшийся обежать интерьер комнаты, изредка останавливаясь на ее хозяине.
— Аркус Тойнби, — наконец, сказал он, вытаскивая из кармана пальто изрядно помятую полицейскую книжку, протягивая ее Джеку. — Третье сыскное управление. Я расследую здесь дело номер сто один... — он сделал паузу, подозрительно смерив собеседника взглядом в ожидании насмешки, улыбки, чего-нибудь — но, похоже, "чертово сто первое" каким-то образом сюда не добралось — или, во что верилось скорее, местные отделения вообще не вели архивов, опасаясь погребения под грудами папок.
— Состав дела включает похищение одного установленного лица и широкого круга неустановленных. Большая часть пострадавших до сих пор официально считается пропавшими без вести... — визитер прикрыл глаза, как будто читал по памяти официальное заключение, — за исключением, опять-таки, одного.

Сообщение отредактировал Черон - 3-12-2013, 23:20

[SergK >>>]

(совместно с интригующим Чероном)

От Джека не укрылось ощущение неприязни, которое посетитель испытывал по отношению... ко всему происходящему, пожалуй. Видеть подобных типов сверху ему уже приходилось — и ведь жили, сукины дети, у себя там ненамного роскошнее, и методы работы использовали практически те же самые. Этот серый, похоже, пришел, чтобы отдавить Бигби одну из его многочисленных мозолей, напомнив, насколько слабо он контроллирует ситуацию в своем районе. Констебль, однако, постарался сохранять вежливый тон и, отдав детективу книжку, которую едва посмотрел, поддержал манеру разговора собеседника:
— Случаи пропажи людей не являются в Пограничье чем-то из ряда вон выходящим, детектив. Авантюристы, исследующие дальние туннели, поклонники рафии, жертвы Холода — сами понимаете, здесь таких немало, неугодные преступным группировкам. Список можно продолжить.

Тойнби прищурился, пристально вглядываясь в невозмутимое лицо напротив. Издевается или всерьез?
— Продолжить, говорите? — протянул он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. — Давайте продолжим, констебль. Как насчет, к примеру, целых домов? Без стен и перекрытий, само собой — исчезают жители, за период, нередко не превышающей одной ночи, не оставляя ни следов борьбы, ни каких-либо указаний на то, куда они делись. Соседи замечают, что из мебелированых комнат по соседству тянет странным запахом — вскрывают дверь, и обнаруживают, что хозяев нет уже несколько недель, все оставлено нетронутым, кладовая наполовину прогнила, а на другую — представляет собой изряднейших размеров крысятник. Бригада бурильщиков не является в забой; спустя какое-то время выясняется, что они в полном составе пропали из рабочего барака, прихватив с собой бригадира и кухарку. Понимаете, Джек, рабочая кость в наше время стоит едва ли гнутый медяк, но кухарка — это серьезно, и прокладка ветки тормозится на неделю, пока в окрестностях не подыщут новую кандидатуру — которые все как на подбор и так почему-то смертельно боятся лезть под землю, а печальная судьба предшественницы тем более ничуть не облегчает ситуацию. Наконец — об этом случае, наверное, вы даже слышали — в нескольких блоках от вашего участка организуется засада на каких-то фальшивомонетчиков; их дом окружают, внимательно наблюдают со всех сторон, убеждаются, что ребята беспечны, как Сомнамбула в ванне из дьяволовой слюны — курят, режутся в карты, выходят наружу проветриться и потрепаться. Наконец вламываются внутрь — и не находят никого. Сбежали в какую-нибудь змеиную нору, скажете, констебль, и я первым делом с вами соглашусь — только, видите ли, по всему дому оставлены чеканные станки, схемы, рецепты амальгам, не говоря уже о деньгах и оружии. После чего банду как языком слизывает с города — информаторы пожимают плечами, нигде ни слуха, как в воду канули...

— Конечно, я знаю о случае со Старателями. Оставили всё — а что еще им было делать, если их дом обложили фараоны? Залегли на дно или сгинули где-нибудь в заброшенных туннелях. Это, в любом случае, больше похоже на правду, чем те байки, что гуляют по Дну. Ваши опечатали здание, детектив — местным полицейским туда хода нет.
Констебль пожал плечами, показывая, что собеседнику, в любом случае, должно быть известно о произошедшем больше, чем самому Бигби. По всему так оно выходило, а о том, что наплел ему по поводу загадочных исчезновений Трэвел, серому знать было вовсе не обязательно. Тот рассеянно покивал в ответ, периодически отпуская неожиданно цепкий взгляд маленьких колючих глаз бродить по кабинету, останавливаясь на разного рода необычных деталях обстановки: настенных часах с гравировкой «За доблестную службу», небольшом шахматном наборе, лежавшем на краю стола, резных стульях, которые, похоже, были гораздо старше хозяина кабинета и использовались еще на Поверхности — технологии и масштабы производства тогда позволяли делать такие вещи из дешевого материала. Подобную резьбу на новой мебели теперь можно было увидеть разве что в домах квартала Представителей — в Люксе мебель из качественного дерева вообще считалась роскошью. Руки констебля лежали на дубовой лакированной столешнице, частично закрывая листок, который он вынул из печатной машинки — Тоинби успел различить напечатанные на нем слова «сопротивление при аресте», «тяжкие» и «заключить», после чего встретился глазами с Джеком. По виду детектива можно было догадаться, что продемонстрированные на столе карты не исчерпывали имеющихся в запасе, и самое ценное Грач приберегал напоследок.

— Подозреваемый, проходящий по сто первому делу, известен под прозвищами Джентльмен Милосердия, Крысиный дудочник или Господин потерянных снов, — его тон ощутимо поменялся, превращаясь в официально-холодный и почти выплевывая слова. — Среди несколько менее поэтических слоев общества он также известен как Цикада или Молчаливый. Представляется, что некий человек, или действующая под этим именем организация, причастны к множеству случаев исчезновений, происходящих в вашем округе и еще нескольких близлежайших на протяжении нескольких лет. Вы понадобитесь мне, констебль, для выяснения обстановки, а также для участия в одной небольшой операции, провести которую я, увы, не в состоянии сам. Видите ли, у этого дела есть свидетель. Единственный, насколько мне известно, который контактировал с искомыми лицами, и все еще находится в пределах нашей досягаемости, а не растворился в нигде. И вам, констебль, — длинный палец вытянулся в его сторону, демонстрируя, на всякий случай, кому адресовывалось обращение, — придется допросить этого человека.

— Выслеживать Цикаду?! — детективу, похоже, все-таки удалось пробить брешь в обороне Бигби, и тот отбросил всяческий официоз. — А Красную змею приручить не требуется? Или наладить дипломатические отношения с безглазыми?
— Раз уж вы об этом упомянули... - Аркус хихикнул, представив, видимо, себе перспективы как первого, так и второго варианта. - Ладно вам, Джек, мы все здесь взрослые люди. Смею заверить, что меня в последнюю очередь интересуют сказки. Но происходят факты: множественные, не укладывающиеся в существующие более простые трактовки, и Сыскное управление считает, что на них необходимо реагировать. Допустим, какая-нибудь чрезмерно умная голова в Синдикате решает, что миф о похитителе людей — это чрезвычайно удобная штука, чтобы списывать на нее любые необходимые устранения. Те, кто верят в Цикаду, не будут искать пропавшего, а те, кто не верят — сочтут слухами и не воспримут всерьез. Ради такой индульгенции от полицейских расследований легенду можно и подкрепить несколькими случайными жертвами, утопив десяток шахтеров в коллекторе, а?
Бигби размышлял над услышанным секунд десять, после чего разрушил установившееся зловещее молчание:
— Значит, ваш департамент хочет получить новые сведения и, одновременно, не желает официально выделять ресурсы на подобные расследования? — констебль ухмыльнулся и продолжил, не требуя ответа на этот вопрос. — Проблема как раз в том, детектив, что в таких делах различить полезную информацию среди шелухи слухов, сплетен и наркотического бреда практически невозможно — да вы и без меня это прекрасно знаете! Взять хоть вашего свидетеля: кто он такой — тронувшийся умом сектант, участник мистических ритуалов с рафией? Или осужденный преступник, готовый отгрузить вам вагонетку вранья, чтобы выторговать себе помилование?
— Гораздо хуже, — Грач хмыкнул, откинувшись в кресле и на мгновение прикрыв глаза. — Этот свидетель — я.

Сообщение отредактировал SergK - 3-12-2013, 23:20

[Woozzle >>>]

с Чероном

Детские пальцы, сжимающие ржавую ладонь, выглядели не просто тонкими: по-птичьи хрупкие, они казались неправдоподобно прозрачными, и сквозь них почти проглядывали облупившиеся чешуйки его металлической кожи. Феб покорно шел рядом, взглядом то и дело цепляясь за букет, который девочка теперь держала одной рукой, небрежно, как что-то незначительное, почти случайное.
Вся она, ее облик, ее молчаливое спокойствие, пульсирующая жилка на ломком запястье, была настолько странной, настолько неуместной в этих лабиринтах лестниц, коридоров, перегороженных железными решетками, глухих дверей, что Фебу никак не удавалось поверить в происходящее. Все, что было до – убийство, арест, допрос, господин Присяжный с его кажущимся участием – все это было страшно и неправильно, но ложилось в канву, нанизывалось на единую нить щербатыми бусинами: багровая, черная, серая... Девочка была лишней. Девочка казалась призраком, заблудившимся в его поломанной жизни. Или это Феб заблудился - в ее?
И еще – его все больше тяготило молчание.
- Что это за цветы?.. – ведущие вверх ступени пересыпали вопрос эхом, тихим, как пепел. – Я не видел таких....раньше. – Он почти не солгал, просто не стал уточнять, раньше чего.
Ее тихие шаги преодолевали лестницу, двигаясь размеренно, словно управляемые заведенным пружинным автоматом. Они миновали несколько пролетов, и Феб успел краем глаза снова увидеть ряды пустых клеток, уводивших в темноту. Она не отвечала.
За следующим поворотом они наткнулись на двоих тюремщиков, спускавшихся им навстречу. Их настороженные, колючие взгляды метнулись было навстречу, но, наткнувшись на застывшее выражение лица его спутницы, скользнули в сторону, пустея и теряя интерес к неожиданной встрече. Никто не сказал ни слова - как будто прогуливающеся на свободе узники были здесь обычным делом.
Поворот. Когда они начинали подниматься ближе к поверхности, лестничная шахта постепенно заполнялась слабым, остаточным светом, проникавшим через щели и затекающим сюда из жилых коридоров.
- Это кукольные цветы, - неожиданно произнесла она. Ее речь была похожа на дыхание: то погружающаяся в шепот, то восстающая из него. - Они растут у меня дома.
Короткий обмен репликами на этом был, казалось, завершен - когда через несколько ступеней она спросила:
- Почему... - голос дрогнул, словно наткнулся на что-то болезненное, - ...почему ты железный?
Как будто стеклянная стена грохнулась на пути с размаху, Феб споткнулся и пропустил несколько шагов. Он решил бы, что это штука, если бы не горчащая нота в ее вопросе, в напряженной позе, в беглом, быстро отдернутом взгляде.
Ощущение ее невозможности стало навязчивым настолько, что он протянул правую, живую руку и осторожно коснулся девичьих пальцев, сжимающих металл.
Настоящие. Теплые. Тонкие, почти просвечивающие, но осязаемые. И слышно, как пульс бьется под кожей.
- Ты не встречала раньше таких, как я? – полушепот в тон ее прозрачности. Почему-то не хотелось дарить здешнему эху больше звуков, чем это было необходимо – он и так оставил здесь слишком много. – Или других, тех, что почти целиком из железа и ржавчины?
Она медленно разжала пальцы, выпуская ладонь Феба - и сразу же обрывая кажущуюся связь между ними, делая нелепым и неуместным сам образ - ребенок, ведущий за руку взрослого.
- Нет, - снова небольшая заминка, чуть выбивающаяся из общей бесстрастности.
Ступени молчаливо ждали новых шагов, а они стояли молча друг против друга, и Феб не знал, что ответить. Вязкая, тягучая неловкость заполняла паузу во времени и растекалась в пространстве. Он мог бы рассказать про Холод, про чуждое дыхание, обнимающее стылым покрывалом, про то, как подступают ночами приступы ржавой одержимости, и льдистые металлические когти оказывается уже не снаружи – внутри. Мог бы, но не стал. Не хватило слов.
- Это такая болезнь, - ладонь, отравленная Холодом, показалась вдруг особенно тяжелой и неуклюжей, словно чужой, пристреленной стальными скобами; Феб убрал ее за спину. – У людей, которые этим...больны, происходит что-то вроде замещения.
Пустой, непонимающий взгляд в ответ. Она медленно подняла руку, указывая пальцем - случайно или намеренно - на его грудь в том месте, где под одеждой был спрятан цветок:
- У тебя, наверное, внутри шестеренки и сочленения, - кончик пальца дрогнул, следуя невидимой линии, проходящей через ключицу и плечо. - Иначе бы ты не мог ходить. Железо ведь не гнется.
- Не смог бы, - серьезный кивок в ответ, – если бы был железным целиком. Но все-таки внутри у меня обычные мышцы и кости. И даже сердце бьется, - Феб приложил ладонь к груди, словно желая доказать или убедиться; что-то внутри откликнулось ровными толчками. – Впрочем, может быть, это и правда шестеренки.
Разрывая запекшуюся корку на губах, он с трудом улыбнулся, смущенно и виновато, будто извиняясь за неловкую шутку.
- Кстати, - пальцы, все еще касающиеся груди нащупали под рубашкой ломкие очертания, - это ведь твое, да?..
Он извлек цветок на свет; тонкие лепестки слегка помялись, но все еще хранили слабое свечение, и Феб облегченно вздохнул.

[Черон >>>]

В ее глазах мелькнула смесь потрясения и страха; зрачки расширились, как будто она увидела не безобидный цветок, а скорпиона на ладони. Она безотчетливо сделала шаг назад и чуть не споткнулась, натолкнувшись на стену.
- К-как... - непроизнесенный вопрос захлебнулся воздухом, оборвавшись в самом начале. Дрогнувший палец ткнулся куда-то напротив сердца, и это прикосновение, казалось, немного успокоило ее.
- Откуда... - она долго не могла ничего сказать, пытаясь справиться с каким-то скрежещущим, сухим кашлем, застрявшим в горле. - Откуда он у тебя?
Потрясенный, Феб дернулся следом, еще не зная, чем помочь, как остановить этот приступ удушья, пенящийся у нее в груди.
- Что? Что с тобой? – прокатилось по этажам, тревожное, резкое, многократно взвинченное эхом. – Это из-за него?.. – и мысленно обругал себя за глупость.
Бесцветный, остекленевший взгляд девочки все так же был прикован к полупрозрачному венчику, слабо пульсирующему в пальцах Феба. И каждому вздоху цветка хриплым отражением вторил всплеск кашля.
Не глядя, он отшвырнул цветок прочь - как можно дальше. Рывком опустился на колени, поймал ее лицо в ладони (живая, теплая - на левый висок, холодная поверхность металла – на правый), не позволяя прикипевшему взгляду скользнуть следом.
- Вот так. Смотри на меня. Теперь лучше? – он вглядывался в черные воронки зрачков, вслушивался в рваное дыхание, опасаясь новых приступов кашля. Под пальцами правой руки, словно мотылек, сжатый в горсти, билась беспокойная жилка.
Она вырвалась - с силой, казавшейся неожиданной для ее внешности; отстранилась, прижавшись спиной к стене и переводя дыхание. С лица исчез казавшийся чужим страх - осталось только какое-то затерянное в глубине взгляда изумление, с которым она смотрела на него. Казалось, ее взгляд был прикован именно к тому месту, где под одеждой прятался цветок.
- Откуда, - повторила она, уже спокойнее и уверенней; это прозвучало почти не вопросом.
Феб все еще смотрел на нее с тревогой, не зная, чего ждать от следующего мгновения. Слишком внезапной была эта перемена в ней: от спокойного, почти равнодушного любопытства к ужасу, пожирающему дыхание – и обратно.
- Трудно сказать, - неопределенное движение плечом, не-ответ на не-вопрос. – Думаю, мне его подарили,вряд ли он смог бы попасть в мою камеру без... посторонней помощи. Знать бы только, кто.
Мгновение - и полутень в глубине взгляда, удивленное непонимание исчезло, довершив метаморфозу и сменившись спокойным, почти расслабленным выражением механического существа. Она молча кивнула, как будто предыдущие несколько секунд они обменивались вежливыми репликами, посвященными решению малозначащего вопроса, который, наконец, оказался закрыт.
- Пойдем, - голос был ровным, таким же невыразительным, как и до этой неожиданной вспышки, - Тебе пока нельзя домой. Господин Танненбаум сказал отвести тебя к нему.
- Постой... – Феб удержал бы ее за руку, но побоялся, что она снова рванется, как пойманный в ловушку зверек. Поэтому он просто продолжал стоять на месте, не спеша снова вплести себя в ленту струящихся вверх ступеней. – Почему ты испугалась? Что это за цветы?
Замыкая себя и ее в круг, он повторил вопрос, которым впервые нарушил молчание. Отсчитывая утекающие секунды (долго, почему-то тягостно, мучительно долго) он всматривался попеременно в ее отрешенное лицо, в букет, сжатый цепкими пальцами, и изредка – назад, нащупывая взглядом свой собственный, подаренный кем-то неизвестным – и выброшенный – цветок.
В ответ прозвучала тишина, рассеченная мерными звуками шагов. На этот раз его спутница не остановилась - и невесомый серый силуэт исчез за поворотом лестницы.
На какой-то короткий миг - исчезающий промежуток между двумя прикосновениями к ступеням - Фебу показалось, что он остался один.
Это было не страшно, это даже не было неприятно – после темного, гнетущего, исчерпывающего одиночества подземелий лестница, не прерываемая решетками и цепями, казалась почти бесконечным воплощением свободы. Но Феб не знал, что с ней делать сейчас. Эти ступени, утекающие в спиральную неизбежность, рано или поздно кончатся – и что тогда?
Он не строил иллюзий. Он понимал: сбежавшая пешка – это еще более нелепо и печально, чем пешка бесполезная.
Феб криво усмехнулся и пошел следом – нарочито медленно, стараясь не допустить в ритм своих шагов даже оттенок торопливости, даже ноту беспокойства. И тщетно пытаясь изгнать из своих мыслей сожаление о цветке, так и оставшемся лежать у стены переломанной бабочкой.
Он догнал Ран у выхода наверх - то ли тщательно выверенный счет шагов дал сбой, стремясь сократить расстояние между ними, то ли она останавливалась, прислушиваясь к тонущим в каменном колодце звукам и дыханию оставшегося внизу. Или может - и то, и другое вместе. Никто не произнес ни слова: сделали вид, что недавняя размолвка была забыта и оставлена позади - впрочем, глядя на спокойное, непрозрачное лицо спутницы, Феб не рискнул бы утверждать, что ее память действительно не избавлялась от случайных неудобных воспоминаний, оставив его нарисованным с чистого листа.
Больше она не задавала вопросов про руку.
В помещениях тюрьмы их часто провожали странными взглядами - украдкой, из-за плеча, почему-то стараясь не пересекаться с ними в коридорах и проходных комнатах, понижая голос и прекращая разговоры при их появлении. Ран, казалось, не замечала никого, включая самого Феба - если бы кто-нибудь не успел освободить ей дорогу, она бы так и прошла сквозь него - невесомая, слишком ненастоящая здесь, среди каменных взглядов полицейских и крысинолицых клерков. Когда им нужно было пройти через входные ворота, охрана, делавшая вид, что не замечает двух случайных гостей, сорвалась с места и бросилась открывать, пряча глаза и придержав напоследок за ними тяжелые створки.
Вокруг снова был город. Он звучал переплетением тысячи шепотов, свиваясь вокруг многоголосыми невидимками, садясь на плечи и прикасаясь к коже - голоса прохожих, звон далеких колокольчиков, чьи-то крики, скрип колес тележек, гнусавый нищий, просящий подаяния, и шаги, повсюду - шаги. После голодной тишины камеры эта какофония звуков казалась глотком свежего воздуха.
Феб подался ему навстречу, оттаивая, раскрываясь, впуская его в себя. Внутри него зарождалось терпкое, томительное крещендо, вырывалось из груди, становясь сердцебиением города. И Феб, звучащий этими улицами, чувствовал, как изменяется шаг, как натягивается в позвоночнике стальная струна, выправляя сутулые плечи.
Он все еще был пешкой – но пешкой, готовой идти через поле, через все круги черно-белого клетчатого ада, чтобы стать музыкой.