Зеркало, что крадет твою тень., Kagetori-no kagami

[Bishop >>>]

- Я бы не стал винить зеркало.
Низкий голос напоминал басовитое гудение зимнего ветра в соснах, он заполнил комнату, перекрыв все прочие звуки. Даже заядлые спорщики в углу замолчали и повернули головы.
- Вот так так... - негромко произнес Санума Кихэй после того, как бросил короткий взгляд на того, кто стал причиной неожиданной тишины. - А ведь я видел этого одноглазого красавчика раньше.
- Да ведь это тот трус – играть играл, а в драке стоял у стенки, будто дамочка. Он что, шел сюда за нами? – разгоряченный выпивкой йоджимбо не слишком трудился не быть услышанным, а глазами сверкал так, будто подозревал рассказчика в самом злом умысле.
- Но пришел раньше нас, - заметил его юный приятель, дышать мальчишка старался пореже и поглубже, но был по-прежнему бледен.
- Тоже верно, - согласился с обоими Санума, который как раз размышлял над вопросом, с каких пор крестьянские дети (имя, как ни крути, верзила назвал не знатное) начали так ловко владеть мечами; да и голову он брил не так уж давно.
Рядом с рассказчиком расположился молодой мужчина. На столе, возле его ладоней сидело крупное насекомое, смахивающее на необычной расцветки цикаду и слегка шевелило крыльями, не пытаясь, впрочем, взлететь. Мужчина ухмылялся и поглядывал вокруг с самым доброжелательным видом.
- Если его берет человек, в котором есть что-то злое, то зеркало в его руках не станет разоблачать зло, но поможет создать его, - продолжал как ни в чем не бывало одноглазый. - Но не это самое страшное.
Волосы он не подвязывал, как требовали приличия, а носил распущенными, точно дикарь с севера или беглый преступник. Непривычная одежда, странные металлические украшения на пальцах - чужака сторонились бы, но пока он согласен был платить за выпивку, собутыльники были не прочь и послушать. Сознавал ли рассказчик тот факт? Волновал ли он его, если да? Неизвестно.

[Далара >>>]

Заинтригованные слушатели навострили уши, кто-то особенно нетерпеливый выкрикнул местное ругательство, призванное поторопить развязку истории. На него замахали и зашипели, мол, не лезь.
По-видимому, из чувства противоречия, Кьёскэ делал вид, что ему глубоко наплевать и на диковинного – явно залетная птица – оратора, и на его рассказ. Он так яростно искал что-то в своих трех небогатых слоях одежды, будто потерял там самого себя.
То, что он, наконец, нашел, вызывало только недоумение – а стоило ли так суетиться? Из крошечного мешочка плотной ткани, чуть-чуть побольше храмовых омамори*, йоджимбо вытряхнул три бумажных конвертика. И один из них подвинул Каназаве; остальные затолкал обратно. Мальчишка насупился, хотя казалось бы, куда уж дальше, и без того он напоминал обиженную на весь мир полевую мышь, и хотел было заспорить, но передумал и, прикрываясь ладонью, высыпал порошок в рот.
- Некогда в давние времена некий мастер из Камакуры создал невероятной красоты зеркало.
Слушатели загомонили вполголоса с неизменными "о-оо!" и "слышь, Камакура!"; одноглазый тем временем налил себе еще.
- Оно было сделано из темного металла и, казалось, тускло светилась в темноте. Невозможно было отвести от него взгляд.
- Что ж тут страшного? - удивился Санума, который поймал себя на том, что заслушался наравне с остальными.
Одноглазый улыбнулся ему:
- Кто несет больше зла, вещь или ее владелец?
---------
*omamori - 御守 – буквально «оберег, талисман», амулет, посвященный определенному синтоистскому или буддийскому божеству, в виде тканевого мешочка, в котором хранится кусочек бумаги или дерева с письменами. Призван охранять от зла или приносить своему владельцу удачу в определенных делах: здоровье, любви, учебе, путешествии, работе и так далее. Мешочек с омамори нельзя открывать, иначе амулет потеряет защитные свойства. Так же омамори следует менять каждый год, чтобы уберечь себя от зла, которое амулет вобрал в себя.

[SonGoku >>>]

Молодой Каназава внимал, удивленно приоткрыв рот. Должно быть, привык слушать на ночь страшные сказки.
- Чем дольше разглядываешь свое отражение в искусно отполированной поверхности, тем больше жизни высасывает из тебя зеркало, - продолжал необычный рассказчик. - Пока не заберет твою тень целиком.
По заведению пролетел настороженный шепоток, а тот улыбчивый мужичок, сидевший за одним столом с одноглазым, покивал согласно, мол, "так все и есть, подтверждаю".
- А моя-то зазноба страх как обожает поглядеть на себя в зеркало, - вытаращил глаза крепкий, будто пень, мужичок. – Я как ни приду, все расчесывает волосьё да вертится.
Соседи по левую руку тут же предложили ему исцарапать, а то и переплавить все, что есть отполированного в доме. Справа подали голос, мол, лучше бы вернулся пораньше, глядишь, нашел бы на футоне не только жену. Чуть не завязалась драка. Кто-то вспомнил историю про отражение в глиняной чаше, но ему подлили сакэ и сунули в рот дайкон, чтоб не лез с посторонними байками.
- Дурак был тот мастер, не помогла ему жизнь в Камакуре, - йоджимбо и не подумал умерить голос или насмешку в нем. – Трудился-трудился, а вышла бесполезная штука, да еще с подвохом. Лучше б сразу прыгнул с моста.
Слушателей возмутило подобное неуважение, но два меча за поясом у насмешника и привычка сидеть с прямой спиной, расправив плечи, охладила всем пыл. Санума Кихэй спрятал смешок в ладонь: «Кьёскэ, значит?». Юный Хошио дернул старшего за рукав, умоляя не вмешиваться.
- Всему можно найти применение, если хватит мозгов, - улыбнулся рассказчик. – Обладающий знаниями колдун способен извлечь из зеркала украденные души, ну а человек без фантазии...
Каназава дернул телохранителя за рукав еще раз.
- ...сумеет узнать, насколько глупа и тщеславна женщина, к которой он ходит по вечерам.

[Bishop >>>]

В горах неподалеку от Камакуры

Для троих хижина была тесновата, но обычно спорили не поэтому. Битвы (не такие масштабные, как задумывались человеком, прославившим эти места, но похожие по накалу и страсти) начинались, когда приходило время укладываться на ночлег.
Верный Або не собирался оставлять юного господина наедине с настоящим исчадием ада – Тапана-нараки*, как правило, в зависимости от масштаба дневных и вечерних проделок исчадия, - но побаивался протестовать слишком громко. Затем Хошио со всей прямотой своих лет принимался требовать к себе равного отношения. Он не маленький мальчик, не калека и... Тут два заклятых врага, к своему изумлению, в очередной раз объединяли усилия, лишая дальнейшее сопротивление какого бы то ни было смысла.
Хошио отводили для сна лучший угол - обычно тот, на который не обрушивались потоки воды во время ночного дождя. Туда братья натаскали травы и соломы; одеяло у них было все равно одно на двоих, поэтому Садатоши доставалось немного комфорта. Або спал у двери, сторожа их покой. Уточнение: покой младшего, ну а старшего - просто так, за компанию.
Иногда спор устраивали из-за прохудившейся век назад крыши, которую давно следовало починить, но все как-то не доходили руки.
Сегодня, впрочем, обошлось без раздоров и нотаций; обитатели горной хижины дружно клевали носами и зевали в рукав. Тем не менее, слуга нашел в себе силы развести в ирори* огонь и подвесить над ним котелок; им они разжились только месяц назад. Або клянчил и ныл, что молодому хозяину требуется горячее питье, до тех пор, пока Садатоши, у которого все-таки лопнуло терпение, не принес вожделенный предмет. Слуга заподозрил, что вещь краденная, Хошио - что старший брат по душам поговорил с торговцем, намекнув, что если кто не согласен, то лучше не нарываться на меч. Ну а сам Садатоши - что младший брат втихаря заплатил потом за котелок.
----
*Tapana-naraka – шестой из восьми жарких нарак (буддийских адов), где слуги Эмма протыкают жертвы раскаленными копьями, пока изо рта и носа у тех не пойдет пламя.
*irori - 囲炉裏 – буквально «внутри огороженного очага», традиционный очаг, по сути квадратная яма в полу, в которой разводят огонь, а сверху на крюке внутри пустой бамбуковой трубы, которая служит для отвода дыма, подвешивается чайник или котелок.

Сообщение отредактировал Bishop - 23-04-2012, 11:42

[Далара >>>]

«Исчадие ада», несмотря на усталость, был доволен и улыбчив, как всеми обласканный кот. По его мнению, день прошел очень удачно: и денег раздобыли, и подрались всласть, и поели-выпили в приятной компании, да еще послушали рассказ. Его веселье и шутки, особенно про жабье болото, вызвали у Або (которого негодяй и в глаза не раз называл земноводным) приступ возмущенного бормотания себе под нос. Громче было страшно. Пока верный слуга варил в котелке снадобье для облегчения сна юного господина, старший брат развалился у очага, словно они в просторном доме, а не тесной хибаре. Сразу же стало негде повернуться.
- Хоши-кун, как думаешь, когда хочется сделать кому-то подарок, так и надо поступить, э?
Младший с видом придворного в изгнании (скорбно, но с достоинством и пониманием, что земные радости преходящи) сидел у кривоватого, в лохмах сухой коры соснового стволика, которым они подпирали стропила. Он уже задремал и клевал бы носом, если бы не упрямство.
- А?.. Ну да, разумеется.
В одном углу, где крыша больше всего напоминала рыбацкую сеть, меж рассохшимися досками блестела еще влажная после вчерашнего ливня земля. В щели в стенах пробирался ветер, еще теплый по началу осени, а дальше придется затыкать их мхом.
- И если есть под рукой немного денег, то тем более нужно совершить дарение, э? – не унимался Садатоши.
Его смерили строгим взором полуприкрытых глаз.
- Не проси.
- Жадина. – Старший почесал в затылке и выудил из кое-как подвязанных волос сосновую щепку, кинул ее в братишку. – Ты много выиграл, хватило бы нам с тобой на сухую теплую комнату – переночевать. И на подарок осталось бы.
Або заворчал громче.

[SonGoku >>>]

- Нам нужна еда, - терпеливо пояснил закутанный в слишком широкую и длинную для него добуку* Хошио. – Аники* нужна другая одежда. И мы поселились в горах, чтобы нас поменьше видели вместе. Не проси.
Садатоши мельком оглядел себя.
- Тряпки как тряпки, незачем их менять. Если надо похуже, можно вымазать в глине.
Он собирался продолжить спор, но посмотрел на бледное лицо, с чересчур ярким румянцем на щеках и передумал. Встал. Слуга покосился на него, будто ждал, что «исчадие» сейчас разнесет на щепки их шаткое прибежище одним движением могутных плеч.
- Все, пей свою отраву и спати-спати.
Садатоши нырнул в угол и переворошил там солому и ветки. Поверх расстелил длинный кусок плотной ткани. Раскатал заботливо свернутое утром слугой одеяло. Або перелил варево из котелка в дешевую глиняную плошку и поднес молодому господину. Хошио не капризничал, только по-детски недовольно надул губы, но послушно выпил лекарство с обреченностью человека, который знает, что с ним происходит, но поделать (из вежливости или по какой иной причине) ничего не может. Засыпал он всегда быстро; ему стоило примостить голову на валике твердой подушки, локте или даже брошенном на траву седле и закрыть глаза, как уже через мгновение принимался сопеть, распустив губы, точно малый ребенок. Сегодняшняя ночь не стала исключением из правил.
- Из слов шубу не сошьешь, - пробормотал Хошио, опуская ресницы.
Возражать можно было только на утро.


-----------
*dobuku - 胴服 - буквально «то, что надевают на торс», не следует путать с монашеским одеянием, название которого звучит точно так же, записывается иначе (道服, «одежда для пути»). Добуку (иногда – дофуку) напоминает короткую, открытую спереди куртку без застежки. Первоначально ее носили купцы, но затем самураи тоже выяснили для себя удобство такой одежды. Добуку предназначалась для защиты от грязи и холода, предшественница хаори. Ее шили с рукавами и без рукавов, воротник мог быть скроен из контрастной или другой ткани.
*aniki - 兄貴- буквально «достопочтенный старший брат».

[Далара >>>]

Хошио заснул мгновенно, похожий на сосредоточенного зверька. Слуга еще возился некоторое время, старчески покряхтывая - скорее из странной привычки, чем из-за возраста. Он подметал пол, чистил речным песком и протирал тряпочкой посуду, раскладывал все по местам. И бормотал себе под нос, как подло со стороны "исчадия ада" увести юного господина в горы и заставлять терпеть лишения. Со смешанными чувствами он поглядывал в угол: и хотел, чтобы услышали, и боялся – что-то тогда будет. В богатом доме господина Нагатанэ не было недостатка в пище, хорошей одежде и всех нужных и приятных удобствах. Особенно Або волновал тот факт, что господин Хошио теперь лишен был сладостей. В его-то возрасте, когда человек только-только начинает понимать вкус жизни, но не расстался еще с детством! Еду и чистоту крепкий умелый слуга мог, хоть и скромно, обеспечить господину, но сладости... Здесь он был бессилен. Оставалось только бросать полные ненависти взгляды на едва освещенный углями длинный силуэт.
Або вдруг похолодел - показалось, "исчадие ада" следит за ним, приоткрыв один глаз. Он подобрался поближе, но сколько ни всматривался в едва различимое в густой тени лицо, так и не смог разобрать, правда, или почудилось. Наконец, боясь разбудить младшего брата, он отступил и свернулся около порога, как сторожевая собака.

Когда слуга засопел, густо, с присвистом, Садатоши поднял голову. Все спокойно. Он сел – удалось почти не потревожить одеяло. Впрочем, Хошио почти все его перетянул на себя и стал похожим на плотный сверток, в какие заворачивают онигири*, чтобы отнести домой. Следующий трюк был достоин ловкости бродячего фокусника. Затаив дыхание, медленно двумя пальцами Садатоши вытащил из-под головы брата тряпочку, в которую были завернуты деньги. Замер. Все спокойно. Не глядя - да и что увидишь в кромешной тьме? - вынул несколько монет, тех, что побольше. Остальные, всё так же в тряпочке, медленно задвинул обратно. Добычу сунул за пазуху и перевел, наконец, дух.
Сон не шел, и Садатоши сверлил взглядом безликую черноту над собой. А когда сквозь дыры в крыше проник столб лунного света, ночной воришка повернулся на бок и представил в полупрозрачном белом свете милую нежную О-Имако.

---------
*onigiri – お御握り - рисовые колобки с начинкой, завернутые в лист сушеной водоросли; название происходит от глагола nigiru («сжимать»). Их брали с собой в дорогу или на войну, чтобы перекусить на скорую руку.

[Bishop >>>]

Храм Дзениараи Бендзаитен Угафуку
Какеру-сато, Камакура,
16 день 7 месяца 3-го года Кан'эи, утро

В маленьком гроте журчит ручей; вода сочится из горы, точно кровь из ее каменного сердца - только сладкая, не солоноватая на вкус. Генкуро выгреб все, что осталось после вчерашнего; получилось негусто. То ли он вчера был не слишком усерден, то ли полоскал в холодной, обжигающей пальцы воде несколько медных монет без должного смирения... что ж, последнего ему всегда недоставало.
Он присел на корточки возле желоба.

- Думаешь, это он?
- Тот человек сказал, что найти его можно в этом храме.
Две малышки-камуро* неуверенно переглянулись; та, которая держала письмо, зябко поежилась, хотя жарко было с самого утра. При воспоминании о странном одноглазом посетителе, который заявился посреди ночи, но вместо женщины потребовал бумагу и письменные принадлежности.
- Должно быть, он.
- Больше некому.
- О-самурай-сама?..
Генкуро не повернул голову - кто же станет так называть вонючего оборванца?

---------------
*kamuro - 禿 – девочка, проданная в бордель и набирающаяся опыта на службе у одной из куртизанок.

Сообщение отредактировал Далара - 25-06-2012, 11:22

[SonGoku >>>]

- О-самурай-сама...
Издевается, что ли?
- Миура Генкуро-доно?
- Что?!
Рука потянулась к мечу, но не более. Толстощекая кроха в ярко-алой одежке - волосы распущены по плечам, только челку стягивает шнурок, - важно надув губы, разглядывала его без стеснения и без страха. Такую попробуй тронь, неприятностей не оберешься.
- Смотри, девочка, - Миура ссыпал влажные медяки из соломенной плетенки в ладонь. - Этого едва хватит на хороший обед и крышу над головой на одну ночь, даже если дочь дракона* все ж таки выполнит обещание. А ойран* мне не...
Он зажмурился, пережидая, когда уйдет вяжущая горечь, от которой свело губы – точно надкусил желтый плод боке*.
- Чего ты хотела?
Нет, не девочка, маленькая онна*, нахмурила куцые бровки - кажется, не одобряет! - и протянула сложенный в несколько раз лист бумаги.
- Велено передать, - строго провозгласила она, повернулась и, старательно загребая ногами, потопала к темидзуя*, где ждала ее подруга.

---------
*Benzaiten - 弁才天 – иногда Бентен, японское название богини Сарасвати, культ которой пришел в Японию через Китай; в основном, вместе с переводами Сутры золотого света и Сутры Лотоса. Бендзаитен – третья дочь повелителя драконов.
*oiran - 花魁 – буквально «лучшая из всех цветов», куртизанка.
*boke - 木瓜 – хеномелес японский, более известный как японская айва.
*onna - 女 - женщина (яп.)
*temizuya - 手水舎 – буквально «павильон для мытья рук», как правило, небольшой навес, под которым находится каменная чаша для ритуального очищения.

[Далара >>>]

Камакура
16 день 7 месяца 3-го года Кан'эи, утро

- Так дорого? – не поверил своим ушам Садатоши и мысленно пересчитал нечестным трудом добытые монеты.
- Молодой человек, это очень эффективное лекарство, - назидательно возразил престарелый, с венчиком седых волос на почти лысой голове фармацевт. – Оно привезено из Китая, где уже тысячу лет им лечат подобные болезни. Сейчас, когда запрещены морские путешествия и торговля с внешними странами, привезти его стоит большого труда и риска.
- А оно действительно исцеляет?
Сомнения старшего брата были обоснованы: долгое время, что бы ни делали лекари, какие бы средства ни принимал младший, все они в лучшем случае поддерживали его жизнь и подобие здоровья. Но не делали его действительно здоровым.
- Не сомневайтесь.
Многочисленные полочки и шкафчики с мисочками, мешочками и тяжелыми на вид стеклянными бутылями словно вторили ему: «Не сомневайтесь».
Будь здесь Хошио, сразу определил бы, врет аптекарь ради торговой выгоды или говорит правду. Младший знает толк в таких вещах, родился с этим знанием. Наверное, оно досталось ему от матери – отец-то у них один. Но попробуй приди с Хошио к фармацевту: упрется, как своевольный конь, и с места не двинется, будет смотреть в пол и твердить, что ради него не надо.

Сообщение отредактировал Далара - 25-06-2012, 11:22

[SonGoku >>>]

Эта смиренная скромность у него тоже врожденная. Садатоши до сих пор помнил, как ему, уже выдворенному с женской половины – восемь лет, совсем взрослый, – показали этот маленькой шарик в хакама и косодэ, похожий на пышно наряженную куклу, которая двигается неведомым образом. И даже что-то говорит, хоть и не очень внятно. «Шарик» непроницаемо смотрел снизу вверх черными глазками и охотно участвовал во всех играх, какие придумывал тогда еще Кьёскэ. Хошио безропотно изображал дичь в лесу и крестьянина перед управителем, и даже главу поверженного государства. Видимо, что бы ни изобретал старший брат, с ним этому кульку нравилось больше, чем с мамками-тетками. Кьёскэ потом тайком пробирался на женскую половину проведать младшего. Один раз был пойман... но об этом думать не хотелось.
А когда Хошио исполнилось десять – началась болезнь. В первый день он как огнем горел и постоянно кашлял. На второй стало полегче, но выглядел он так, словно ему набелили лицо; к вечеру лоб был горячим, будто под жарким солнцем. А потом это сделалось обычным делом.
- Хорошо, я возьму это лекарство. Вот деньги.
Нынешний порошок сильно отличался по цвету и запаху от предыдущего, Садатоши проверил, выйдя от аптекаря и притаившись за углом, чтобы никто не видел. Как ни странно, пах он даже приятнее.
Вот только денег осталось разве что на никуман. Но не на подарок О-Имако.

[Bishop >>>]

Если сесть на самом краю, можно болтать ногами, скидывать камешки и наблюдать за их полетом, пока не шлепнутся в пышный и плотный на вид ковер древесных крон внизу. Вдали поблескивает серебряной полосой океан. Над головой бездонное небо: царство стрекоз, чаек и огромных, рыжих, как выгоревшая на солнце трава, соколов. За спиной едва заметная тропка в лесу, она заканчивается здесь. Если хочется дальше в горы, нужно спуститься, дойти в обход до храма и уже оттуда подниматься к вершине.
- Я думал, меня больше на порог не пустят, а обрадовались, что я вернулся... Странно, как думаешь? И место осталось за мной. Правда, будут забирать из платы половину на ремонт. Хорошо мы тогда все разгромили.
Садатоши улыбнулся с гордым довольством, сорвал пожелтевший колосок и сунул травинку в рот. Этот секретный уступ – ты видишь всё, а тебя никто, - молодой сорвиголова показал только брату. И теперь О-Имако. В траве старательно выводил трели хор цикад.
Девушка рядом с ним напоминала оранжевую нахохлившуюся птичку, случайно присевшую на ветку, так аккуратно она подбирала под себя ноги в соломенных новых сандалиях. Она так и не согласилась опустить с головы на плечи широкую накидку-учики, чтобы дать полюбоваться белизной тонкой шеи; алый пояс какэ-оби стягивал одеяние на груди, лишая Садатоши предпоследней надежды. Островерхую ичимэ-гаса* О-Имако пристроила у валуна, туда же прислонила и короткий посох.
- Мужчинам только бы подраться, - кротко вздохнула она.

-----------------
*ichime-gasa - 市女笠 – буквально «шляпа городской женщины», островерхая шляпа из соломы.

[Далара >>>]

- Зато в драках, даже таких ничтожных, становится ясно, чего стоит каждый, и кто достоин прекрасных дам, вроде той, что сидит сейчас рядом со мной, похожая на распустившийся навстречу солнцу лотос.
Распаленный воспоминанием и пылким чувством к девушке, которую хотел бы ощущать каждой клеткой своего тела, Садатоши вскочил и бросился рвать полевые цветы – коротко, у самых головок, - а потом осыпал невесомым пестрым шквалом девушку. Он ожидал изумленного с частичкой восхищения возгласа и получил его. Уселся, довольный, рядом и взялся нетерпеливыми пальцами перебирать лепестки, представляя вместо них ее бархатистую кожу.
- Потом мы втроем пошли в таверну, - продолжил вдруг свой рассказ юный спутник дочери управителя Камакуры. – Там был один человек... если бы он пришел к нам домой, я выгнал бы его взашей, честное слово! Такое плел...
Она трогательно робела, пряча взгляд за ресницами всякий раз, когда чувствовала прикосновение - не руки к руке, лишь желание ощутить тепло чужой кожи и чужого дыхания. Не садовая хризантема, поражающая точеным изяществом лепестков, а луговая маргаритка, но взлелеянная и всхоленная под заботливым присмотром все четырнадцать лет от рождения.
- Господин Садатоши очень сильный, - может быть, не логично, зато искренне едва слышно пролепетала она.
Тревожная мысль, что о своем таинственном воздыхателе она почти ничего не знает, только имя, он даже не сказал, из какого он клана и из какой провинции, таяла под жарким солнцем. Воспитанная на классической литературе Имако с неразборчивостью невинности предполагала, что так гораздо волнующе и интереснее.

[SonGoku >>>]

- Рассказывал этот человек про зеркало, - вернулся к потерянной было нити рассуждений Садатоши. – Настолько оно красивое, что каждый видит в нем великолепного себя, как на картине льстивого художника. И забывает искать в образе недостатки. Тщеславные люди не могли оторваться от своего отражения в этом зеркале, и оно забирало их души, - пересказал своими словами легенду юноша и тут же добавил от себя: - Как же надо таращиться, чтобы потерять душу и жизнь?! Разве так бывает? Думаю, это все досужие сплетни! По-настоящему красивая женщина не станет искать в зеркале изъянов в себе, лишь уделит короткое внимание отражению, чтобы поправить прядку или неровно лежащий ворот.
Ему удалось вызвать улыбку на ее лице, не получилось лишь распознать причин – то ли юную деву повеселило, что и столичные ухажеры (а в Садатоши она сразу же распознала птицу более высокого полета, чем местные ухари) не всегда разбираются в тонкостях принадлежностей женщины, то ли вместе с ним она посмеялась над незадачливыми красотками.
- Как хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на него, - мечтательно выдохнула дочь управителя.
Во взгляде на нее, в несмелой улыбке юноши проявилась нежность, сравнимая лишь с трепетными лепестками только что раскрывших бутоны лилий. Если бы под рукой были тушь с кистью и бумага, он, наверное, написал бы стихотворение, но их не было. И Садатоши схватил веточку, принялся чертить ею что-то в траве, еще более недолговечное, чем знаки на воде – ветер мгновенно сдувал все следы, перемешивал травинки. Над пышным клевером зависла мохнатая пчелка.
- Если... Ведь... – Тон получился почти торжественным: - Примет ли прекрасная О-Имако подарок из моих рук?

[Bishop >>>]

Всякой девушке хочется, чтобы ею любовались, всякой девушке хочется, чтобы ради нее герой ее снов отправился на подвиг и, конечно же, совершил его, и лучше бы не один. Даже если она всего лишь дочь управителя маленького городка, может, и богатого храмами и историей, но чья слава заметно тускнеет со временем, как старинные зеркала. Разумеется, Имако согласилась. Нет, она не потребовала и не стала упрашивать, она просто смяла в маленьком кулачке плотный шелк широкой накидки. И робко опустила ресницы.

Садатоши едва сумел дождаться, когда хозяин объявит, наконец, завершение, и все разойдутся, а йоджимбо отпустят восвояси. Ну, отберут половину заработанных денег за вечер на ремонт, пусть их. Все лучше, чем отцовский дом, где за тобой каждую минуту следят домочадцы и слуги, не скроешь даже промелькнувший ненароком мысли. Здесь у хозяев простой шкурный интерес, мало чем отличный от интереса дикого зверья. Лесные обитатели, по крайней мере, честны.
Сегодня наш рослый детина, оглядев для порядка помещение перед открытием и даже заглянув в стойло к единственной хозяйской лошадке – мохнатой своенравной коротконожке, опять разлегся ко всем спиной. Так удобнее слушать, не назревает ли драка. Но, против обыкновения, не дремал, а размышлял и старался унять нетерпение. Он так яростно выщипывал траву из циновки, что размахрил весь край. "Там, где есть дух, но нет тела", – сказал вчера одноглазый рассказчик в окончание речи негромко, будто по секрету. Вот еще китайские загадки...

[Далара >>>]

Этого чудака не было на сегодняшней игре. Младший оставлен дома под присмотром жабьего старика; руки свободны. Лишь бы не сбежал втихаря – кто ж его защитит, если опять нарвется на неприятности? Зато присутствовал Санума: его добродушный спокойный басок ни с чем не спутаешь, он не вплетается в азартные выкрики игроков, а течет себе, будто река среди колышимых ветром в долине трав. Пожилой самурай ставил уверенно, а когда проигрывал, кажется, не огорчался вовсе. Хранитель игорного спокойствия не раз чувствовал на себе его взгляд, но оборачиваться не спешил – то ли опасался, что Санума удержит от задуманного, то ли было стыдно, что не поблагодарили толком вчера за помощь.
Зеркало все не шло из головы. И хрупкая, вся шелковистая и мягкая – хочется трогать и гладить! - О-Имако, ее опущенные ресницы... Зеркало должно принадлежать ей, во всем мире самой достойной владелице.
К тому времени, когда подняли в последний раз глубокую глиняную чашу и объявили результат, Садатоши был уверен – в Камакуре есть только одно такое место, где можно найти дух, но не отыщешь тела.
Вооружившись мечом и фонарем, он отправился в горы. По левую руку остался храм с его двумя заросшими лотосами «вражьими» прудами и широкой каменной лестницей. На том пространстве, что беззастенчиво отдали Бишамонтену, можно было бы выстроить целую деревню. Наверное, нужно было подняться и обратиться к нему, главе Четырех небесных правителей, но, уже занеся ногу над первой ступенью, ночной гость вдруг передумал.

[SonGoku >>>]

Ночная осенняя прохлада не спешила накатывать, а мощное дыхание океана здесь превращалось в едва различимый солоноватый привкус на губах. В низине крохотными призраками повседневной жизни мерцали огни веселых домов - все прочие обитатели городка легли спать с закатом.
Нужная лестница оказалась узкой и крутой. Запущенные, местами пришедшие в негодность каменные ступени были усыпаны прошлогодними листьями и заросли мхом, на них выползали корни растений, кое-где в щели пробивалась трава. Кроны деревьев смыкались над головой. Если кто-то и наблюдал из города, вряд ли увидел ползущий по склону, словно гигантский светляк, фонарь. Наверху тоже царило запустение. Каменная огородка поросла вьюнком, а широкий камень-сотоба позеленел от времени, едва можно прочесть высеченную на нем надпись. Молодой расхититель могил поставил фонарь на ограду, опустился на колени и сложил молитвенно руки.
- Демон стратегии*, позволь мне взять вещь, которая тебе не нужна.
Прочитав молитву об усопшем, юный детина сунул руку в полость за алтарем. Отмел в сторону землю и листья. Рука ушла почти по локоть прежде, чем удалось нащупать что-то похожее на коробку. Сидя на коленях, Садатоши раскрыл бамбуковый ящичек и извлек на свет совсем не потускневшее от времени медное зеркало. Оно блестело, словно его отполировали только вчера. На оборотной стороне среди цветов змея затеяла игру с фениксом.
Вот это роскошный подарок О-Имако на день ее рождения!

------------
* «Демон стратегии» – у Минамото-но Ёритомо, на чью могилу пришел Садатоши, было прозвище Onimusha – «демонический воин». Но поскольку тактиком Ёритомо был плохим, зато был гениальным стратегом, Садатоши в молитве заменил его прозвище на другое обращение.

[Fennec Zerda >>>]

В темноте леса кто-то громко шмыгал носом через равные промежутки времени.
- Сопля, - раздраженно прошептал кто-то рядом. - Как умудрился ты простудиться перед таким важным делом? И если уж ты болен, так и сиди дома. Не порти здоровым жизнь!
- Холодно уже ночами, - пожаловался сопливый. - Я ведь не виноват.
- Ну так терпи! Шум от тебя один и никакой пользы, - раздался голос с другой стороны.
- От вас сейчас больше шума! - воскликнул сопливый и тут же сдавленно замычал, словно ему зажали рот ладонью.
- Тихо сиди, - посоветовал первый голос. - Выдашь нас - голову откручу. Без головы домой пойдешь.
Третий голос захихикал, затем воцарилась тишина.
- А он точно здесь пойдет? - спросил сопливый, и шмыгнул носом, закончив фразу.
- А где ж ему еще идти? Дорога одна. Сиди молчи.
- А как мы его увидим? Темно ведь.
- Я так думаю, он с фонарем пойдет. В темноте ноги переломать - стараться не надо.
- Значит, мы его издалека увидим? - уточнил приболевший грабитель. - Значит, первее, чем он нас. Тогда зачем так уж прямо тихо сидеть? Дорога одна, он нас врасплох не застанет, а мы его застанем!..
- Да помолчи же ты, - оборвал его речь второй голос. - Никакого покоя.
Сопливый обиженно шмыгнул носом и вновь стало тихо.
В небольшом храме – в одном из многих в Камакуре – горел огонь. Не фонарь и не факел; должно быть, какой-то паломник, устраиваясь на ночлег, плеснул масла в глиняную плошку, чтобы почитать сутры на сон грядущий.

[SonGoku >>>]

- Идет кто-то, - подал голос сопливый и шмыгнул носом.
Судя по всему, говорил он только ради того, чтобы его сопливость не была так уж заметна.
- Дай ему в живот, а? - попросил один из голосов, и сразу раздался мягкий удар, а затем тихий стон.
- Да нет, - сказал третий грабитель, - он прав, слушайте. И, правда, вроде как шаги.
Грабители прислушались.
- Фонаря-то не видно, - прошептал второй голос. – Может, тануки?
Порыв ветра пригладил и опять встопорщил кусты, раскачал кроны сосен у них над головами. Длинный, будто метательный нож, узкий лист чиркнул краем одного из полуночников по скуле, потекла кровь. Грабитель зашипел и прижал ладонь к щеке.
- Что за чертовщина!
Вниз по склону, свиваясь в клубок, скатился рой сухих листьев, заклубился морской пеной над притихшей засадой. Звук чужих шагов на мгновение стих, а затем ночной гость вновь почти что вприпрыжку продолжил спуск. В одной из четырех (а вероятно, и в двух) голов промелькнула мысль, что и делать-то ничего не придется, сам свернет себе шею.
- Вы слышали когда-нибудь о хорьках-косцах? – спросил пятый голос.
Тишина была ему ответом. Может, путник любит поговорить сам с собой, или подал голос, чтобы разогнать темноту? Нечего с такими говорить. Не для разговоров четверо сидят по кустам.
- Говорят, что это три брата...
Пауза, во время которой рассказчик вслушивался в ночной мрак.
- Говорят, они катаются на ветре...
Голос у него был низкий, завораживающий; не хочешь – а невольно обратишь внимание.
- Говорят, что первый из них сбивает жертву с ног...
Еще один зеленый лист со свистом разрезал густой черный воздух.

[Fennec Zerda >>>]

В кустах зашевелилось, зашуршало что-то массивное, затем затрещали сучья, а зачем нечто округлое покатилось вниз, бормоча сутры и перемежая их восклицаниями "Чур меня!" и довольно громким оханьем - корни деревьев, кочки и камни больно вонзались в бока и спину, но движения не притормаживали. Кто-то слева часто, словно нервно, зашмыгал носом.
- Иди-ка ты своей дорогой, незнакомец, - проговорили из кустов нарочито суровым тоном, за каким обыкновенно скрывается неуверенность и страх.
- А второй кама-итачи* наносит серпом порезы...
На дорожке между зарослей молодого бамбука уже можно было разглядеть силуэт – длинные, распущенные, словно конская грива, волосы рассыпались по плечам. Человек поднял руку, и, повинуясь его жесту, на грабителей обрушился целый рой листьев. Они жалили, точно пчелы, кололи глаза, лезли во рты и носы.
- Ну а третий...
- Эй! Эй, прекращай! Эй! Ой! Ты...
Дальнейших криков было уже не разобрать. Кто-то кашлял, отплевывался и катался по земле, кто-то пытался забиться в кусты поглубже и тем избежать неожиданной и невероятной атаки. Размышлять о природе происходящего было некому.
Выглянувшая на переполох (что же это там, внизу, затеяли?) луна с удивлением осмотрела поле несостоявшейся битвы; на пушистых шапках сосен серебристым инеем лег ее отсвет. Лес вокруг настороженно молчал, только хлопало на ветру узкое бело-черное полотнище.
- Что? – стоящий на лестнице человек наклонил голову к плечу, левый глаз его скрывала кожаная повязка. – Никто не хочет узнать продолжения?

---------------
*kama-itachi – на самом деле камаэ-тачи (構え太刀), буквально «позиция для атаки большим мечом», йокаи с острыми, как серпы, когтями, они катаются верхом на сильном ветре. Первый сбивает ничего не подозревающего путника с ног, второй наносит порезы, а третий накладывает лекарство на раны, так что к тому времени, когда жертва камаэ-тачи сообразит, что произошло, она останется с болезненными, но не кровоточащими ранами. Говорят, камаэ-тачи братья-тройняшки. В виде хорьков их первым изобразил Торияма Секиен, который воспользовался сходством названий: kama-itachi (鎌鼬) – «хорек-косец» и kamae-tachi (構え太刀) «позиция для атаки большим мечом». После чего этих йокаев стали называть кама-итачи.