Город светлячков, тем, кто не видит снов

[Uceus >>>]

Совместно с Мастером

Он настороженно взирал на колбу, где замерла реакция. Чего ей не хватает? Аркадиус приподнял очки, протер уставшие глаза. Ладно, а если на проблему посмотреть иначе? Зайти, как говориться, с фланга или тыла? Что, если допустить, что анатомы правы, что рафии необходима органика? Идея, пришедшая затем, казалась неправдоподобной, дерзкой и нелепой. Но ведь гениев от иных ученых отличает то, что они в силах перешагнуть условностей границы. Аркадиус стянул перчатку и будто под гипнозом, взял скальпель. Лезвие инструмента было столь колко холодно и столь остро, что он не сразу ощутил боль в порезанном пальце. Подобно драгоценным кабашонам, кровь проступила на подушечке пальца, грозясь скатиться и сорваться вниз, на стол. Алхимик капнул своей крови в колбу...
Вещество ответило - смутно, неясно, не торопясь раскрыться перед своим служителем, словно бы дразнясь или играя. Колба окрасилась мутно-коричневым, растворяя часть скапливающегося на стенках осадка, и не давая разглядеть происходящего внутри. Первая проба - удачная или нет; загадка, которая долго могла требовать внимания и скурпулезного изучения - рассказывали, что рафия в земле выдерживается десятками, даже сотнями лет, и реакции, воспринимаемые человеческим разумом, могли оказаться незначительной игрой крупиц вещества природы рядом с этими поистине хтоническими процессами. Кто поручится, что правила, по которым играют подземные силы, чей возраст несоизмерим с коротким человеческим веком - те же самые, что и здесь и сейчас в руках Аркадиуса?
Увлеченный наблюдением за реагентом и собственными ощущениями, он почти не заметил легкого прикосновения сухих пальцев к своему плечу - которое сопровождал шепот его подмастерья.
- Свет, - он произнес это слово на своем, глубинном языке; Флейшнер слышал его несколько раз до того. - Госпожа не любит свет. Она будет прятаться, если звать ее.
Шелестящий голос, казалось, ввинчивался в самое ухо - это было совершенно не похоже на Йокла, который обычно сторонился его опытов, и предпочитал уходить, как только дело будет сделано. Давление кончиков пальцев у его плеча исчезло, и алхимик понял, что безглазый ушел - его незримое присутствие словно спадало, опустошая пространство комнаты и забирая за собой повисшее невидимое напряжение.
А может прав Безглазый? И свет препятствует тому, чтобы раскрыть секреты рафии? Быть может лишь во тьме она является собой? А здесь подобно околдованой царевне, она в глубоком сне? Но, какие ей условия создать помимо непроглядной тьмы? Тепло иль холод? Или вовсе Холод, что заползает в человеческие души и тела и оставляет лишь металл и ржавчину. Флейшнер разделяет полученное вещество в две разные емкости. Одну он помещает в одной из дальних комнат, той что ведет в подземные тоннели, без источника тепла и света. Другая тоже защищена от света контейнером из стылого металла, но продолжает нагреваться на мензурке. Старик проверит их потом, пока же разберется с осадком, полученным в начале эксперимента. Проверит его реакции на реактивы и постарается определить - что вышло у него. Имеет ли оно какие-либо примечательные свойства, иль получившееся вещество ненужный шлак, последствия ошибки. Алхмик вновь склоняется над колбами. Его не трогают ни голод, ни усталость. Он даже холода сейчас не замечает - согретый внутренним огнем и мыслями о славе.
И о прошлом. О том как он двно покинул Университет, где лекции читал. О том, что заведение учебное на разных личностей по разному влияет. Кого-то направляет к знаниям и благополучию, к уверенности в том, что изучил. Кого-то повергает в ужас, холодной логикой науки. А для кого-то это поводок, что постоянно в натяженьи, и останавливает, душит, не дает свершить прорыв. Тогда приходит время сорваться с привязи, начав исследования независимо от общества и от коллег. Уходишь прочь от идиотов, обвиняющих в безумии иль лицимерных негодяев, что жаждут славу получить за счет тебя. Да, Флейшнер сильно удивился, когда понял, как быстро приспособился жить новой жизнью. Скрывая имя, есть не досыта, к смене мест лабораторий и проживания. Лишь холод донимал его и заставлял плотнее кутаться в пальто, в которм некогда он прогуливался по центру Люкса. Не важно, теперь алхимик стал относительно свободным, живя там, где нормы морали, вопросы происхождения и связи темные не вызывали нареканий. В конце концов, у него есть цель. И Йокл, что к цели путь облегчит...
Остаток дня прошел спокойно, почти ничем не отличаясь от других таких же, когда алхимик был погружен в исследования. Несколько проб вещества, в которых медленно ворочалась затихающая реакция, снабженные различными перечнями реагентов, ждали своего часа на стойке верстака - и в контейнерах, отсеченные от солнечного света. Несколько раз в его дверь стучались - все той же, полной робости и трепета манерой, которую он научился узнавать - просители и покупатели, искавшие лекарства от лихорадки, усмирителя судорог, болеутоляющего и, конечно, ежедневной порции земляной крови. В мыслях он клял просителей и покупателей на разные лады, за то, что отвлекали раз за разом. Однако, теперь финансовый вопрос навис над ним подобно топору. Ведь надо было не только деньги для реагентов припасти, но и для дани, не говоря уж про жилье и просто на жизнь. Конечно, нашлись и недовольные тем, что Аркадиус повысил цены. Алхимик на претензии лишь сухо огрызался: "Не нравится - ищите где дешевле". Напоминания о том, что он теперь был вынужден плясать под дудку Синдиката, были болезненны и раздражали. Среди клиентов Флейшнер отметил несколько новых лиц - хладнокровно, со спокойствием ученого, соотнеся это с тем, что Джейн, должно быть, уже распространил новость о том, что его дом включился в паутину торговцев, растянувшуюся по всему Дну. Надоедливые гости мешали, отвлекая от возможности наблюдать за поведением образцов, и каждый раз, расплатившись с очередным, он торопился вернуться в рабочий кабинет, чтобы поразмышлять над тем, какую смесь драгоценному ребису предстоит воспринять в следующей колбе.
В последний раз, однако, проводив в сгущающийся вечер очередного гостя и запирая за ним дверь - чтобы остаться наконец-то наедине с капризной госпожой - он вдруг остановился, как будто тронутый за руку кем-то предупредительным, перед самым входом в рабочую комнату. То ли тому была виной игра света и тени, но Аркадиусу издалека показалось, что в углу комнаты, по ту сторону его стола, кто-то стоит.

[Черон >>>]

Флейшнер приподнял очки и протер глаза - за день устав, они вполне могли и обмануть. Да и к тому же в темноте он видел не так что б хорошо. Быть может Йокл? Старик сощурился и сделал несколько шагов вперед, надеясь разглядеть нежданного-негаданного гостя.
- Йокл, это ты?
Навряд ли, с чего бы вдруг безглазому таиться от него? Алхимик закусил губу - сегодняшний визит уже ему наглядно доказал, что стены его пристанища защита не от всех напастей. И все же, может показалось?
Нет ответа. Тень в углу шевельнулась - уже отсюда можно было разглядеть, она имела смутно-человеческие очертания, но ростом не дотягивала даже до стола - даже низкорослый и вечно согбенный Йокл превосходил бы ее на целую голову. Может быть, кто-нибудь из окрестных детей?..
Снова движение - и на этот раз его уже нельзя было списать на шутки разыгравшегося воображения. Незнакомец коротко повернул голову, бросив взгляд к двери и обратно - и его руки медленно поползли по столу, шаря среди мензурок, колб и спиртовок, перебирая инструменты и реагенты, двигаясь к одному ему ведомой цели.
Разгневать алхимика? Проще простого, достаточно лишь вторгнуться в его обиталище, посмотреть на сферу его исследований, бесцеремонно переворошить инструменты, задеть пару колб. В ушах у Флейшнера зашумело, щеки и уши пылали, как если бы он застал этого недомерка за чем-то неприличным, неприглядным. Непристойным. Рука сама собой нырнула в карман, где столь привычно коснулась стали скальпеля. Пара шагов широких, сопровождаемых словами, что он не выговаривал, цедил сквозь зубы.
- Ах, ты, ублюдок! Не смей касаться инструментов, дрянь! А ну-ка прочь отсюда, недомерок! Вон!
Уж не слова и даже не шипенье - рык. Аркадиус забыл и страх и горечь, столь был разгневан, полон ярости и злобы. Алхимик рядом со столом и кажется, вот-вот он схватит мелкого воришку.
Силуэт, прятавшийся в темном углу, оставался неподвижным, не реагируя на вспышку ярости хозяина дома. Флейшнер до сих пор не мог разглядеть его лица - тусклый вечерний свет падал из окна косым отрезом, обрывавшимся чуть дальше, чем стоял незванный гость. Пальцы алхимика сомкнулись на запястье руки, лежавшей на столе, и он вздрогнул от неожиданности - прикосновение было холодным, как будто он схватился за ледяной металл.
Какое-то время, показавшееся вдруг бесконечным, они стояли, замерев, пропитанные повисшим в воздухе напряжением - а потом незнакомец медленно подался вперед, немного повернув голову. Аркадиус видел, как медленно, словно двигаясь в застывшем сладком сиропе, из темноты вылепляется гладкий, безволосый череп, лишенный каких-либо признаков лица - голая поверхность, обтянутая кожей, без рельефа глазных впадин, выступа носа или рта.
- Ты что еще такое?
Старик не то, чтобы напуган, но неприятно поражен. Он щурится, густые хмурит брови и наклоняется к попавшемуся ближе, стараясь рассмотреть непрошенного гостя как следует, но света не включает. По крайней мере, он уже не хочет в ход пустить хирургическую сталь скальпеля, что лихорадочно сжимал в кармане. Гнев остывает и начинает мешаться с любопытством. Аркадиус заинтригован - не каждый день такое встретишь. Впрочем, здесь, на Дне, можно встретить многое. И далеко не все встречи тебя порадуют. Пальцы руки, что сомкнулись на запястье пленника, чуть перемещаются, как если бы сквозь ткань старались определить, на что они наткнулись, за что схватилися. Быть может это жертва Холода? Флейшнер продвигается вперед, стараясь оттеснить своего малорослого гостя от стола, обезопасив свои реторты от любопытных и пытливых пальцев.
- Ну, и кого же занесло к нам? Быть может ты представишься и скажешь, зачем зашел в мой дом? Прием закончен и тебе не рады, но время я тебе, пожалуй, уделю. Зачем пожаловал? Иль может кто послал?
Лицо алхимика напряжено и голос строг, но ярости в нем нет. Скорее любопытство.
Существо, за неимением видимых средств, располагавших к общению, молчало - нельзя было даже сказать, наблюдает оно за Аркадиусом или же вовсе не замечает его присутствия. Маленькие, закутанные в рваную ткань руки безвольно застыли, не сопротивляясь хватке и прервав свое червеобразное движение по столу - казалось, гость чего-то ждет, вслушиваясь всем телом не столько в слова, которые бросал в его сторону хозяин дома, сколько в промежутки тишины между.
Алхимик вдруг почувствовал легкое, почти невесомое прикосновение где-то чуть выше уха - коснувшись кожи, оно побежало по шее вниз, вызывая беспокойные щекочущие ощущения - как будто большое насекомое вроде жука или слепня решило обосноваться под складками его рабочего одеяния. Почти одновременно похожее чувство кольнуло пальцы - и он увидел, как по его руке, сжимавшей запястье незнакомца, ползут темные пятна, ощетинившиеся многосуставчатыми ножками и ощупывавшие усиками кожу, взбираясь выше и ныряя в широкие рукава. Мгновением позже он почти отстраненно заметил, что почти весь его стол наводнен незванными гостями - копощащиеся создания, напоминавшие непривычно больших муравьев, роились повсюду, заползая в открытые сосуды, тыкаясь в смеси реагентов, оставляя за собой липкие прозрачные дорожки и капли сладкого вещества...
А вот теперь был повод для испуга и он пришел, но будто бы издалека. Страх был, но смутный и расплывчатый, не смешанный ни с отвращеньем, ужасом или иными отрицательными чувствами. Лишь любопытство, отстраненность и удивление сопутствовали страху. Рассеяно и нервно алхимик постарался стряхнуть этих сущест и отпустил своего неожиданного и таинсвенного визитера, как и скальпель, что остался лежать в кармане. Он, право, даже не представлял, что делать, с чем он столкнулся, с чем имеет дело. Возможно, тут помочь был в силах Йокл, но он ушел, не так ли? Все эти насекомые и это... создание... он чуял связь, он ощущал ее почти физически, но осознать не мог. Как и не мог с ним ничего поделать. Как ни странно, раздавить этот мельтешащий муравьиный рой Аркадиус и не пытался. С одной стороны, он был уверен, причинив вред этим насекомым, хоть одному - тем самым спровоцирует их всех. Он постарался вытряхнуть их из одежды, а затем, склонился над столом, рассматривая этот странный рой. Таких он, кажется, еще не видел. Не то, что б энтомолгия его всерьез интересовала... Откуда они взялись?
- Ты... ты их позвал, да? Что ж ты ищешь?
Флейшнер задумался. Опять идея, не подтвержденная ничем кроме догадок и интуиции. Алхимик помнил, как приветственно касался его Йорл. И пусть всерьез язык безглазых он не изучал, но это жест был столько раз повторен... И он коснулся так же гостя, надеясь на ответ иной, чем копошенье муравьев. Впрочем, для роя свой имелся опыт - крупица рафии перед одним из них.

[Черон >>>]

и Вуззль

Из его новых апартаментов было видно солнце.
Внешняя стена, отделявшая комнату от шумного моря Променада, была превращена в огромное прозрачное окно, к которому было страшно прислоняться из опаски проломить собственным грубым, угловатым телом тонкую стеклянную пленку, и упасть вниз. Феб остерегался подходить к ней - но чем ближе подкрадывался блекло-серый вечер, тем солнце сильнее притягивало, шепча что-то неразличимо-греющее по ту сторону непроницаемой преграды, подзывая к себе, зачаровывая взгляд своей рассеяной сетью лучей, игравшей на медленно кружащихся в воздухе пылинках.
У солнца была мощность в пятьдесят тысяч свечей, десятки глаз, собранных в соцветие и закрытых сеткой, и механическая рука, которая поддерживала его, как горный цветок, растущий из обрыва. Оно раскрывалось утром, нагреваясь и издавая медленное гудение, заполняя звуком и светом сплетающиеся внизу улицы, пробираясь своим безжалостным взглядом в каждую щель, в окна и двери, заштриховывая небо так, что оно казалось почти белым - а башня Совета на фоне его терялась из виду, и казалось, что в такие моменты она перестает быть, пересекая границу между миром города и миром, где живет солнце.
Вечером оно гасло - остывая, складываясь и пряча темнеющее многоглазое лицо, излучая безмолвные волны усталости и окрашивая город сначала бледно-розовым, потом пульсирующим оранжевым, а потом - в матовый, чуть с переливами оттенок ядовитой рафии, приносящий с собой тяжелые, дурманные сны. Во сне он видел железное солнце - и чувствуя его боль, отчаяние и безнадежность, он понимал, что механический стебель, поднимающий его утром - это чужеродное создание, вросшее в само его тело орудие пыток, которое должно не давать свету заснуть.
Феб иногда терялся в комнатах, превосходивших по размеру его предыдущий скромный дом в несколько раз - длинные коридоры, непривычно дорогие интерьеры, красное дерево, пурпур, позолота и непривычно большие пространства создавали ощущение сосущей пустоты, немо требовавшей заполнить себя чем-то - и он не мог ответить ей, будучи предоставлен сам себе. Иногда его навещали - один раз это был Присяжный, который, кажется, просто интересовался, как его подопечный чувствует себя на новом месте, в другой раз к нему заглянула Ран - за все время короткого визита она едва произнесла хоть слово, и оставила на прощание один из своих цветов, заставив его теряться в догадках по поводу того, расценивать ли этот жест как попытку примирения или просто как один из ее непредсказуемых поступков, не означавших ничего конкретного. Чуть чаще заглядывали соседи и другие люди из Адвайты; в первый день его пригласили на вечернюю игру в вист, многие излишне непринужденно пытались сделать вид, что заинтересованы в знакомстве с ним, жали руку и называли имена, полустертые теперь из памяти - Бёрч, финансист; Джаспер, управляющий аудиторской коллегией; Сепаратор - кажется, кто-то из директоров... В каждом движении, фразе и неосторожном движении глаз ему казался страх, пропитавший весь огромный, отделенный от остального мира дом; страх, крадущийся по его пустым комнатам. Страх оставаться наедине с ночью; потому что, как он начал подозревать довольно скоро, все они видели одинаковые сны - все просыпались в холодном поту от удушья, глотая воздух ртом, и едва закрывали глаза, как проваливались в темный колодец, на дне которого ворочалось, дышало и покоилось что-то огромное, темное и неразличимое, прорастающее своим существом в бессильное тело, скованое сном.
Кто-то шепотом говорил, что все они видят сны господина Танненбаума; и что хозяин с недавних пор становится беспокоен и предчувствует наступление чего-то неминуемого. Из всех сплетников один Феб, должно быть, знал имя их общего ночного кошмара.
Его допрашивали бесчисленное количество раз - безымянные вежливые, спокойные люди, обстоятельно выспрашивавшие каждую деталь той памятной сцены, не стесняясь переспрашивать самые странные подробности. В первый день эти встречи повторялись едва ли не каждые несколько часов - и служили напоминанием ему о том, что несмотря на дорогую обстановку, подобострастное отношение со стороны высокопоставленных чиновников и бар, способный удовлетворить любой каприз изощренного ценителя, он все еще оставался пленником.
Феб пил. Первый вечер, второй, третий – словно пытаясь смыть все, произошедшее с ним, и все, продолжающее происходить. Он спускался в бар, как в чистилище, и рассматривал свои грехи на просвет – то в тонком фужере-флейте, наполненном пузырьками, то в грубом стакане с мутной взвесью, то в стопке, декорированной солью по ободку. Грехи становились прозрачными к полуночи и таяли в гаснущих бликах железного солнца – чтобы вернуться к утру, навалиться мутной свинцовой тяжестью, и снова давить на грудь до самого вечера.
Сначала он напивался молча. Разговоры, попытки вытрясти душу, вывернуть ее наизнанку, разобрать на ниточки и сплести заново, ему успевали осточертеть за день. После каждого вежливого - подчеркнуто, демонстративно, до отвращения вежливого -допроса, он чувствовал себя выпотрошенным, и все, в чем нуждалось его нутро – это порция хорошего консерванта. Феб заливал в себя спирт в любых вариациях, мрачно думая, что формалин подошел бы лучше.
Он все чаще чувствовал себя немым. Повторяя в тысячный раз никчемные детали того полустертого вечера, он ощущал, как звуки, живущие в нем, обретают механическую, бессмысленную угловатость. Музыка города, звучащая в его глазах, засыпала – и Феб боялся, отчаянно боялся, что это навсегда.
Он носил под рубашкой цветок, оставленный Ран, как тот, первый, сумевший отогнать рвущийся изнутри Холод, но не ощущал кожей тепла – лишь щекотное касание лепестков. Ему нужно было что-то... Другое. Что-то живое посреди этого блистающего, фальшивого великолепия.
Он больше не хотел молчать – и отвечать на вопросы тоже устал. Он хотел задавать свои.
- ...да, просто воды, пожалуйста, - коротким кивком Феб подтвердил едва ли не самый экстравагантный заказ за все время существования этого бара.
Стакан, заполненный почти наполовину крошевом фигурно вылепленных льдинок, с запотевшими стенкам и легко дымящийся от холода, с характерным звуком скользнул по стойке в его направлении. Вдогонку ему был отправлен непроницаемый взгляд бармена, демонстрировавший, что подобные пристрастия, особенно в столь ранний час открытия бара за свою жизнь он наблюдал у многих. Сегодня обслуживал управляющий заведения - Джейк, не пользуясь начальственными привилегиями, выглядел до отвращения безупречно: слепяще-белая батистовая рубашка, делано-небрежно закатаные рукава, идеально уложенный пробор, разделяющий приглаженные рыжие волосы, и выражение полной невозмутимости и отрешенности на лице.
Стакан был увенчан сложным декоративным букетом из лимонной травы, листика мяты, базилика и еще каких-то незнакомых Фебу растений, и выглядел так, словно всем своим видом насмехался над словом "просто". В воде чувствовался незнакомый слабый терпкий и кисловатый привкус, щиплющий язык.
- Тяжелый день, сэр? - Феб удостоился взгляда с легкой ноткой сочувствия и наигранного участия; Джейк облокотился на стойку рядом с ним, обозревая покровительственным взглядом пустеющие столики. Вечер только начинался, и посетителей было от силы пара человек.
Феб не был расположен откровенничать, слишком острыми, слишком жгучими выдались последние дни, каждое лишнее слово – как огонь в глотке. Но и грубым быть не хотелось. В конце концов, он сбежал сюда из своей немоты не ради угрюмого молчания.
Он неопределенно повел плечом, жест с равным успехом мог сойти за любой ответ; после недолгой паузы Феб подкрепил его доброжелательной ухмылкой.
- Случались и хуже, - и это было чистой, кристальной правдой.
Он отпил еще глоток, смывая с губ иней незначащих слов, затирая его горьковато-лимонным привкусом, неожиданно свежим.
- Сегодня здесь не слишком людно, - он качнул головой в сторону редких скучающих гостей. – А я уже почти поверил, что люди разучились спать ночами – неудивительно, с таким-то снами.
Расслабленно покачивая стакан в руке, не отрывая взгляда от льдистой крошки, скользящей по стеклу, он почти не смотрел на собеседника – и все-таки цепко ловил жесты и случайные отблески на лице.
- А, - бармен кивнул в ответ, чуть прикрыв глаза, демонстрируя, что понял, о чем шла речь. - Проклятье Господина. Знаете, в свое время мне довелось услышать любопытную теорию этого слуха или культурного феномена - как вам будет угодно. Предположение это решительно отрицало мистические мотивы, массовые отравления думарнным газом или эпидемию - и заключалось в том, что любой, кто забрался вверх по стенам этого города настолько, чтобы иметь возможность засыпать в стенах Променада, оставил за собой достаточно длинный след определенного багрового оттенка, чтобы его мучали кошмары за содеянное. Таким образом, общей причины не существует - если не считать обстоятельств, собравших всех этих людей здесь... Заметьте, сэр, - короткая вежливая улыбка, возвращающая отрывочной беседе потерянный было градус светскости, - я озвучиваю эту гипотезу исключительно потому, что не имею возможности оскорбить предположением наших постоянных клиентов и знаю, что вы наш... особенный гость.

[Woozzle >>>]

- Разрешите предложить вам несколько капель аконита, чтобы смягчить ночное бдение? Или может, - бледные, аккуратные пальцы со значением изогнулись в воздухе, демонстрируя скручивание невидимого листа бумаги в продолговатую форму сигары, - вы предпочитаете проводить время, путешествуя по мирам с другой стороны?..
- Нет-нет, - правая рука все еще покачивала стакан, будто наполненный осколками хрусталя, поэтому он выставил перед собой левую ладонь, отгораживаясь от предложения железом. - Благодарю. Мне хотелось бы сохранить ясность мыслей.
Осознав нелепость движения, он мягко, почти неслышно опустил ладонь на стойку – только пальцы мазнули тихим шепотом осыпающейся стружки.
- Что касается озвученной вами гипотезы, - скептическая улыбка тронула изгибом губы, но удержалась в рамках вежливости, подтверждая, что Феб принял игру и согласился с правилами, - она, вне всякого сомнения, эффектна и не лишена стиля. Но я видел здесь совсем юное создание, цветочную леди. Сомневаюсь, что она вписывается в рамки этой теории. Не станете же вы утверждать, что она тоже.. оставляет за собой след?
По лицу его собеседника скользнуло странное выражение - что-то вроде мгновенной окаменелости, приковавшей его взгляд к чему-то на противоположной стене - и пропало, скрытое за привычным изяществом движения и последующих слов.
- О, вы, должно быть, говорите о Ран, - Джейк позволил рукам на какое-то время отвлечься, проходясь филигранными движениями по прозрачным рядам бокалов и почти невесомо стирая пыль прикосновениями замши. - Не рискну усомниться в вашей правоте насчет нее; тем не менее, теория сохраняет свою весомость - госпожа живет не здесь. Она лишь изредка нас навещает - впрочем, осмелюсь предположить, что подобная формулировка в ее отношении применима к любому месту в этом городе. Кроме того, сэр, имели ли вы возможность узнать, разделяет ли она симптомы вашего недуга? Насколько мне известно, госпожа редко разговаривает с другими... - еще одно короткое, неуловимое движение рукой в воздухе, как будто случайно сопроводившее пузатый бутылочный ряд, отливавший всевозможными оттенками зеленого и темно-красного за стойкой. - Повторить, сэр?
- Пожалуй, - Феб залпом осушил стакан и нечетким, размытым движением отправил его Джейку. – Воистину, вы иллюзионист и алхимик, познавший тайны материи. Даже вода в вашем исполнении звучит чарующе.
Он прикрыл глаза, вслушиваясь, перебирая звуки искристым бисером: шорох шейкера, звонкое падение первых капель в раскрошенный лед, шелест пряной травы...
- А как же вы сами...– он вплел в пульсацию звуков свой собственный голос и еще – почти бессознательное ломкое стаккато. Пальцы-трубки, пальцы-флейты отстукивали по стойке странный завораживающий ритм. – Не подвержены сновидениям? Или симптомы здешнего недуга и вас не обошли стороной?
- Я никогда не сплю, сэр, - Джейк умел сочетать в одной фразе ледяную любезность и демонстративную улыбку, сквозившую среди пересыпавшихся слов, холодных, как падающие в воду прозрачные кубики. - Иначе бы мне не хватало времени, чтобы управляться со всем этим.
В движении, ловко отправившем стакан по испытанной траектории, Фебу показалась неожиданная заминка, ломкость - тот словно замер, на мгновение прислушиваясь к чему-то, вплетавшемуся в канву звона бокалов, негромкого смеха и шепота официантов - и холодное стекло прошло чуть дальше, смазанно прикасаясь к пальцам и опасно приблизившись к краю стойки.
- О, прошу прощения, - на какой-то момент выражение чопорной невозмутимости на его лице треснуло, обнажив маску мгновенного испуга, но обошлось - до падения и дождя разбитых стекол оставалось еще почти полдюйма.
- Никогда не спите? Это очень полезное умение, - странное сочетание иронии и горечи; усталость; отчетливое понимание – никогда и ни за что здесь не добиться искренности. Ни от кого. Да и чего ожидать, если сам укрылся за щитом из зеркальных улыбок, скептических фраз, делано равнодушных жестов...
Наполненный стакан дрожал бликами, запертыми в льдистых гранях. Феб тронул его ржавыми пальцами, обводя по краю невесомым касанием. Металл и стекло, воплощенный диссонанс – они зашептали в унисон, рождая странную, невозможную гармонию. Звук, расплавленный между ними, был колючим и нервным, но удивительным образом – мелодичным.
- Понимаете, Джейк, - Феб впервые обратился к нему по имени, позаимствовав голос у своих железных пальцев, дополнив аккорд недостающей нотой, - в этом городе тысячи людей оставляют за собой след. Тот самый след, варьируется лишь насыщенность оттенка. Так почему же эти сны поселились именно здесь?...
...и какого мха они живут в моей голове, домолчал он.
По лицу Джейка пробежала волна дрожи; нечто среднее между судорогой и моментным сокращением расслабившихся мимических мышц - собранность и подтянутость сменилась медленно вкрадывающейся в движения мягкостью, словно сгущавшийся воздух, состоящий из странных, непривычных полумузыкальных звуков, поддерживал человека в своей плотной взвеси, облегая со всех сторон и прикасаясь к его дыханию.
- Не... не знаю, - тихо прошептал он, медленно опираясь локтями на стойку; со стороны никто, казалось, не замечал ничего необычного. - Суеверие, предрассудок... или случайность. Некоторые считают, что их приносит ваша знакомая и ее ядовитые растения. Не знаю. Я принимаю снотворное... иначе я не засыпаю; может быть смертельно, если несколько дней. Я никогда не видел того, о чем говорят. Никогда не вижу ничего.
В медленную, текучую струю речи вдруг вторгся еле слышный звук, напоминавший похрустывание - ассонансным, колким касанием испытывая на прочность слабую связь возникшего транса. Пальцы Феба - пальцы правой, живой руки - вдруг рефлекторно сжались, двигаясь словно по своей воле, впиваясь в лакированное дерево стойки, и каким бы это не казалось невероятным - мягкая плоть впивалась в отполированную поверхность, медленно продавливая разбегающиеся трещины, погружаясь внутрь с тихим, почти животным хрустом. Он не чувствовал боли - не чувствовал вообще ничего, рука словно отказывалась подчиняться, действуя отдельно от тела.
Цепкая, ощетиненная иглами духота обняла за горло. Секундного взгляда на пальцы, крошащие дерево с той же легкостью и плавностью, с какой они когда-то жали на кнопки саксофона, хватило, чтобы страх мутной пеной окатил нутро. Феб не дал ему подняться. Запер там, глубоко-глубоко, позволяя плескаться и омывать сердце холодными приливами. Он не смел отступить – не сейчас, когда в перепутанных обрывках событий появился хоть какой-то смысл, нить, за которую нужно, обязательного нужно потянуть. Он не смел отступить, но правая, непослушная теперь рука разрушала аккорд, вскрывая хрупкое согласие звуков, и Феб не мог приказать ей молчать. Половину такта он подарил хаосу: нотам, спорящим между собой, панике, бьющейся в ребрах, иглам, пронзившим голосовые связки. Вслушивался в противоречие, погружаясь в тончайшие колебания воздуха.
Потом осторожно отнял левую руку от поющего стекла – и россыпью сухих, почти неслышимых градин опустил ее на стойку.
- Кто она? – в тон движениям рук – слова, шелест рвущейся под пером бумаги. – Ран, кто она? Где ее найти?
Он не успел. Хрупкая белесая нить, протянувшаяся между двумя застывшими друг напротив друга лицами, соединявшая не взгляды, но слух, свитая из молчания и звука - оборвалась, выскользнув из пределов досягаемости. Человек по ту сторону стойки почти не отреагировал на потерю этого прикосновения - его лицо медленно разгладилось, окружающий мир, представленный его звучащей гранью, медленно вкрадывался в уши, как будто не было этого короткого разговора, длившегося всего несколько мгновений.
И одновременно с этим Феб почувствовал, как оживают пальцы в его правой руке, как тонкими нитями в них прорастает боль - не такая, какую ожидалось бы почувствовать, выдавив руками вмятину в столешнице, а легкая, щекочущая - как та, что бывает, если сжать запястье, лишив его на некоторое время притока крови.
Когда выражение лица Джейка вернуло себе отточенную осмысленность и он увидел выгрызенный обломок дерева, невозмутимые темные глаза расширились в изумлении, переводя мечущийся взгляд с Феба на пострадавшую стойку, и наконец, на руку - левую, окаменевшую - делая, должно быть, неверный вывод.
- Г-господин Альери... - голос дрогнул, сбившись с неверно начатого такта, - Мне позвать врача, сэр? Вы в порядке?
- Нет, - устало откликнулся Феб и, помолчав немного, уточнил: - Не надо врача. Я в полном порядке.
Онемение утекало из руки электрическими искрами, кусачими и злыми. Феб поднял стакан, невольно отметив тремор побелевших пальцев, залпом выпил воду, не ощущая больше никакого вкуса, и, коротко поблагодарив Джейка, поднялся и пошел прочь.

Сообщение отредактировал Woozzle - 8-12-2013, 0:53

[Uceus >>>]

С Чероном совместно.

Прикосновение было почти невесомым - сначала показалось, что пальцы Аркадиуса продавили полупрозрачную кожу незнакомца, встретив на своем пути едва заметное сопротивление чего-то мягкого, холодного и желеобразного - но потом он понял, что там, где только что стоял гость, на столе обосновалась растущая груда червей, медленно высовывавших во все стороны слепые головки, тыкаясь в стеклянные стенки и коробки с реагентами. Они вдруг показались алхимику безумно красивыми - упругие, поблескивающие тельца были опоясаны разноцветыми кольчатыми чешуйками, который испускали радужно-опаловый блеск, играя в тусклых лучах освещения. Как будто струйки, сотканные из расплетенного светового спектра, они растекались по столу, образуя единое живое волнующееся пятно - и к ним присоединялись прочие насекомые, от прикосновения с этой сложной фигурой перенимающие ее постоянно меняющийся искристый цвет и занимая свои места в этом живом пентакле, который растягивался дальше и дальше, пытаясь своей сетью накрыть всю комнату...
Их хозяин, казалось, исчез - почти сразу же Флейшнер заметил низкий сгорбленный силуэт у его книжного шкафа, как будто что-то искавшего среди пыльных полок. Он передвигался смазанными рывками, как будто растворяясь в затхлом воздухе, рассыпаясь бесчисленным крошевом своих многоногих последователей, а затем возникая из всколыхнувшегося пространства. Алхимик заметил мелькавшие в дверном проеме силуэты других таких же существ - их было около трех или чуть более. Практически без удивления он обнаружил, что одним из них был Йокл - неузнаваемо изменившийся (впрочем, он ни разу не видел безглазого без ритуальной хламиды, закрывавшей всю поверхность тела), как будто сплющенный и скорченный, так, что его тонкое паукообразное тело приняло карликовую форму незванных гостей. Может быть, так безглазые выглядят под воздействием света?..
- Прости, - неживым шепотом прозвучал его голос где-то совсем рядом, как будто слова шепотом произносились ему на ухо. - Мы не можем позволить, чтобы ты это сделал.
Аркадиус молчал, как будто очарованный свершающимся действом. Он в безмолвии взирал на эти цветовые переливы, на тайну, что ему открылась на мгновенье. На совершенство форм сплетающихся из множества созданий, на коих прежде он едва ли обратил бы взгляд. Но голос Йокла, его тон и смысл слов, похоже вывели его из ступора.
- Что? Чтобы сделал что? Йокл... я же доверял тебе! А... а за другими вы присматриваете тоже? Да что ж вы ищете?
Он вопрошал, хотя ответ подозревал и так. Безглазые хотели остановить его исследования, остановить их до того как... до чего? К чему он подобрался настолько, что они сочли что надобно вмешаться? Его разрывали побуждения, противоречащие друг другу - он жаждал остановить Безглазых, защитить свой дом, а более свои исследования, лабораторию и знания, полученные опытным путем. Не менее того ему хотелось обрушиться на Йокла, что предал то доверие, что Флейшнер оказал ему. Однако, еще ему хотелось досмотреть и погрузиться чуть глубже в мир приоткрывшийся ему сегодня.
- Йокл, почему? Ведь... ведь ты же сам подсказывал мне путь. Ты помогал мне, разве нет. Не забирай у меня то, что я достиг. Ты знаешь, для меня это важно как жизнь...
Голос Аркадиуса дрогнул и сорвался, оставив шелест насекомых, что копошились в его доме.
- Госпожа любит безуспешных, - голос то звучал глубже, отдаваясь внутри черепа и вибрируя в костях, то отдалялся, и тогда казалось, что его комната вырастала до размеров улицы, а шипяще-свистящая речь безглазого прилетает издалека сквозь сворачивающийся темный тоннель. - Она покровительствует фанатикам, безнадежно очарованным ей, пытающихся взобраться на горы мертвых, чтобы дотянуться до кончиков ее пальцев - и срывающихся вниз. Она одаривает своей благосклонностью случайных своих детей и играючи забирает ее обратно вместе с жизнью, с еще бьющимся сердцем. Ты не веришь в нее, но она - истинна.
- Госпожа пожирает, - эхом донесся отраженный голос; тот же? Другой? Темные фигуры обступали его, смыкая кольцо - Аркадиус не видел их лиц, они сливались в кружащийся хоровод темноты, в котором звучали эти пронизывающие каждую клеточку тела слова. - Для нее ничтожен размер отдельного тела; одной жизни. Госпожа поглощает города и народы - она переваривает их в своем ядовитом теле, стирая различия и уничтожая основы; все становится подчиненным только ее воле и ее жажде. Ты называешь ее веществом, но она - живое создание, срок которого измеряется тысячелетиями. Вечно голодная, она спит в глубинах земли, переживая периоды пустоты и просыпаясь, когда вокруг вновь расцветает ее человеческая пища - сознания, мечты и грезы. В своем анабиозе она зреет, накапливая ядовитые сны, которые проникают в кровь через тысячи ее жал и растворяют твое существо, оставляя питательную оболочку...
- Она застала Старый Мир, который был на поверхности. Она бродила среди планет голодным диким призраком, собирая свою жатву, и войско безумцев следовало за ней. Ты видишь, как она поглотила нас - скоро она придет за тобой, маленький человек. Бойся; прячься, беги, закрой глаза, чтобы она не учуяла запаха твоих мыслей...

Он перестал различать детали обстановки - сомкнувшийся круг перенес его куда-то за пределы дома, где не было ничего, кроме сплетающихся бесплотных силуэтов. Последним он снова услышал Йокла: что-то короткое, едва различимое, похожее на еще одно "прости".
А потом была темнота.

- Онджи, очнись... - чей-то беспокойный голос звал его, пытаясь прорваться через оркестр боли, который устроила его раскалывающаяся голова; казалось, Джейн передумал, и вернулся за повторной экзекуцией, на этот раз гораздо сильнее. - Ты слышишь?.. Ты не здесь, он-джии, просыпайся; их больше нет. Арка-дээ...
Незнакомое словечко вдруг вынырнуло откуда-то из глубин памяти - так звал его Йокл на том жаргоне, которые подземные использовали, чтобы общаться с людьми города. С трудом разлепив глаза - голова отзывалась на каждое движение маленькими радужными взрывами, вспыхывающими по внутренней стороне век - он увидел склонившегося над ним безглазого в своей привычной форме, не искаженных пропорций - и судя по голосу, изрядно перепуганного.
Флейшнер лежал на полу своего кабинета - темный квадратный силуэт над головой оказался столом, до которого он, должно быть, не дошел. Было светло (насколько могло быть на этом уровне Дна) - значит, прошел уже день, а может быть, и следующий.
Увидев, что алхимик очнулся, безглазый произнес что-то неразоборчиво-облегченное - перемежаемый тяжелым дыханием речетатив. Тонкие паукообразные руки неожиданно сильной и крепкой хваткой поддерживали Аркадиуса за плечи и голову.
Почувствовав эту хватку, это прикосновение тонких насекомоподобных конечностей, алхимик содрогнулся всем телом, а затем попытался вырваться, вывернуться из этих объятий. Отползти, отталкиваясь локтями и пятками от пола. Старик смотрел на Йокла широко раскрыв глаза и тяжело дыша от боли и испуга. Видения, что к нему пришли, были столь живы в его сознаньи, что он не мог противиться кошмару, не мог освободиться из его тенет. Он видел Йокла и не знал что делать - столь ярким было ощущенье от его предательства. Флейшнер слишком долго взирал на своего безглазого помошника с оттенком превосходства, снисходительности и цинизма. Но после сна (ах, если б это сон был, только сон!) Безглазый виделся ему совсем иначе. Он был единственным союзником и вот теперь старик утратил веру и в него.
- Ты... отойди, не прикасайся!
Он оттолкнул бы Йокла, но, похоже, его сил на это не хватало. Рука, дрожа, приподнялась и ухватилась за накидку, то ли в поисках поддержки, а то ли отодвинуть стараясь хрупкое закутанное тело. Аркадиус попытался мотнуть головой, но боль как вспышка обожгла сознанье. Он прикрыл глаза и сосчитал до девяти. Потом открыл их снова и, стараясь совершать минимум движений, окинул взглядом кабинет, стараясь найти хоть что-нибудь, чтобы свидетельствовало в пользу реальности виденья, или супротив нее. Осознав, что в данное время он едва ли будет в силах оказать сопротивление не только Йоклу, но даже и подвальной крысе, старик затих, прислушиваясь к собственному сбивчивому дыханью.
- Что... что это было... и... кого здесь больше нет?
- Я пришел несколько минут назад, - его бессменный помощник звучал неожиданно отчетливо и серьезно, не в пример его обычной полусвязной речи, состоящей больше из знаков, чем из слов. - Ты был в комнате один. Говорил с кем-то, взмахивал руками. Я пытался позвать тебя - ты не слышал...
Аркадиус научился безошибочно определять даже под повязками, куда повернуто лицо безглазого - и сейчас его слепой взгляд тревожно изучал лицо алхимика, в то время, как пальцы мягкими, ультразвуковыми прикосновениями пробегались по коже, изредка надавливая и невесомо царапая поверхность.
- Ты ел пыль, - прошептал Йокл, склоняясь над телом алхимика, принюхиваясь к невесомому, одному ему различимому запаху. - Нет... не чувствую...
- Что, пыль? Я не сошел с ума!... а может быть сошел...
Вернувшаяся с первых фраз самоуверенная резкость к концу опять пропала, сменившись потерянностью, от которой тянуло слабостью, не столь уж характерной для него. "Помоги подняться", - Аркадиус без радости вслух признавал свою беспомощность. "Так... значит я провел вот так всю ночь? Я помню вечер и клиентов, я записал все сделки как обычно - а потому могу проверить. Но... но потом мне показалось, что ко мне пришли... я... я был уверен это ты. И ты был не один. И выглядел не так. А пыль... ну что ты, я же для экспериментов всегда защиту одеваю, что б ненароком не вдохнуть. Но... мы же разговаривали с тобой тогда, когда я ставил опыт. Ведь правда?"
В голосе алхимика звучали надежда и отчаянье. Ему хотелось снова верить и не бояться, что он потерял единственного... друга? Он уже и сам не знал, каким из воспоминаний доверять. Однако, сперва ему бы подняться с пола и проверить свою лабораторию. Тогда, он сможет вздохнуть спокойней, или, наоборот найти причины для испуга.
Йокл, поддерживая алхимика под локоть, помог ему встать и подойти к столу. Он выглядел почти так же, как тогда вечером - за исключением двух опрокинутых колб - и в целом не создавал впечатления, будто по нему только что ползала живая волна неведомо откуда взявшихся насекомых.
Ползучее прикосновение его ассистента, не отпускавшего руки Аркадиуса, вдруг отдернулось: безглазый зашипел, как будто обжегся. Медленно, осторожно сжав его ладонь двумя жесткими пальцами, он приподнял ее, поворачивая тыльной стороной вниз. Взгляду алхимика предстали несколько коричневых пятен на кончиках пальцев защитной перчатки неизвестного происхождения - как будто ожог кислотой, проевшей резиновый материал и добравшейся до кожи. Боли не чувствовалось - чем бы впитавшееся вещество не было, контакт его с человеческой плотью прошел не агрессивно... если не считать того, что оно вызвало, добравшись до его головы.
- Вот здесь, - безглазый тронул своим пальцем, замотанным в грубую ткань, одно из пятен. - Это... что?
- Похоже результата вчерашнего эксперимента. И причина моих видений.
Аркадиус поспешно снял перчатку и поднес к глазам, рассматривая ее пристально и пытливо. Как так могло случиться, что данное вещество проело резину, но не тронуло кожу, вместо этого впитавшись внутрь организма? И когда это было? Он судорожно пытался вспомнить, но не мог. Скорей всего он даже не заметил инцидента. Алхимик потянулся было к колбе, однако Йокл настойчиво, но мягко, забрал перчатку, положил на стол, а Флейшнера препроводил до ванной комнаты, пробормотав чуть слышно: "Будет время. Ты на ногах едва стоишь". И Флейшнер подчинился, начав приводить себя в порядок, а затем пройдя на маленькую кухню. чтобы позавтракать. После недолгих водных процедур и небогатого, по меркам Люкса, завтрака (однако, по меркам Дна, он был почти роскошным. Не каждый обитатель мог себе позволить рыбу из подземных рек) старик и впрямь почувствовал себя неплохо, но в его движениях сквозило лихорадочное нетерпение. Как если бы перчатка и колбы могли сбежать еще до того, как Флейшнер сможет выяснить в чем дело. Вновь облачившись в свою защиту и заменив перчатки, старик склонился над столом - он пробу взял с перчатки и с обеих колб и начал сравнивать реакции веществ. На самом деле, потребовалось не так уж много времени, чтобы понять, откуда вещество, что вызвало столь сильные виденья. Да, это вышло из сочетанья анестетика и соли. Вот уж не ожидал - вначале оба вещества не слишком бурно реагировали друг на друга. Алхимик осмотрел налет. образовавшийся на стенках колбы. Да... похоже он коснулся как раз его. Соблюдая все меры предосторожности, он счистил этот белесый порошок со стенок колбы и поместил его в отдельную склянку. Держа ее на просвет и взирая на этот неожиданный судьбы подарок, Аркадиус пробормотал: "Да, Йокл, сдается мне, что мы приотворили дверь. Но в Рай иль Преисподню, вот вопрос... По крайней мере я не слышал, чтобы мои коллеги говорили о создании чего-либо подобного... Придется доложить об этом Джейну, но позже - вещество пока сырое. И не скрою, в его создании немалая твоя
заслуга", - под респиратором алхимик улыбнулся. Где-то в глубине души проснулась гордость за свершенное открытие. И это было то, что отобрать не в силах ни ограниченные остолопы из Университета, ни молодчики из Синдиката.
А, кстати, надобно проверить, как поживают те два средства, что он оставил в темноте. Одно в тепле, другое в холоде. Но! Прежде, для очистки совести, он просмотрит свои записи о всех вчерашних сделках. Быть може он поймет, в какой момент попал под действие наркотика. Да, это Вам не рафия. Как говорил Безглазый, что он слышит шепот рафии? О, это средство не шепчет, оно кричит и заглушает даже мир реальный.

Сообщение отредактировал Uceus - 11-12-2013, 4:14

[bluffer >>>]

и таинственный Черон

- ...почему всегда я? - обреченно поинтересовался Крысенок, обессиленно падая на ближайшую стену всем телом и переводя дыхание: его лицо в полумраке медленно теряло зеленоватый оттенок, возвращаясь к более привычной алебастрово-белой коже жителя Дна. - Канализация, трубы, какие-то бойни со сливными канавами, после которых неделю отмываться приходится... Теперь вот еще и это. Когда Хроматическому Лукасу нужно достать очередную пыльную книгу из собрания редкостей, босс почему-то отправляет кого угодно, только не меня, но стоит в деле появиться лабораториям, заполненным по щиколотку чьей-то блевотиной...
- Терпи, - посоветовал Бах; в отличие от разведчика, выбравшего минутку, чтобы излить все накопившиеся претензии к собственной жизни, он не терял время и обшаривал кабинет, выдвигая ящики столов и открывая дверцы. - Сам виноват - надо было аккуратнее с дверью.
- Откуда мне было знать?! - приглушенным шепотом возопил оскорбленный в лучших чувствах Рэтти, компенсируя невозможность издавать громкие звуки отчаянной жестикуляцией. - Я только потянул - эта штука сама потекла навстречу. Мерзость какая, - он поморщился, отцепляясь от стены и присоединяясь к обыску. - Как думаешь, отмоется?
Верхний этаж встретил их небольшим лабиринтом состыкованных между собой маленьких комнаток, среди которых чередовались рабочие кабинеты и стерильные ячейки, напоминающие операционные - периодически они натыкались на странные химические агрегаты, где что-то булькало, столы с хирургическими инструментами и уже встречавшиеся им металлические стойки с прикрученными скобами - Бахамут, поморщившись, предположил, что к ним прикручивают людей, фиксируя в состоянии с разведенными конечностями.
Приходилось нырять из одной комнаты в другую и возвращаться обратно, чтобы проверить остальные входы. Чтобы ускорить процесс, они разделились - этаж выглядел безлюдным и достаточно безопасным - и первая же дверь, которую открыл Рэтти, извергла озеро дурнопахнущей густой субстанции зеленовато-коричневого оттенка, в которую от неожиданности он чудом не свалился. Отделался промокшими ногами - но самочувствия вору это не прибавило.
Их напарнице повезло больше: лишь одна из комнат потрепала ей нервы странным запахом - словно только что в ней кто-то пил крепкий кофе и докуривал сигарету; Вира даже чуть не захлопнула обратно дверь, думая, что прервала чью-то непринужденную беседу, но удержалась. Через несколько секунд беглого осмотра, девушка поняла, что несмотря на сильнейшие запахи кофейного аромата и сигаретного дыма, комната все же пуста, если не считать все тех же странных приспособлений, о применении которых она, в отличии от Дракона, даже и не пыталась догадаться. Вторая дверь вела в очередную лабораторию непонятного назначения, а вот третья оказалась, по-видимому, искомой, к тому же, единственной запертой из пока исследуемых.
Вире пришлось повозиться около пяти долгих минут с замком и смазать массивные петли. В результате она оказалась в небольшой комнате, заполненной стройными рядами высоких многостворчатых шкафов.
"Похоже это их документохранилище," - решила воровка, бесшумно пробираясь по лабиринту, образованному стеллажами. Слабый свет "Пальца мертвеца" жадно выхватывал из мрака железные углы несгораемых шкафов, пока, наконец, Вира не уперлась в массивное бюро.

Да, это был он - тот самый контейнер, что описал ей отец. Небольшой, обвитый стальными скобами, по-видимому, намертво крепящими его к столу. Сверху лежали несколько листов бумаги, показавшихся девушке сначала вырезками из старой газеты, но, поднеся "Палец" поближе, она разглядела, что это просто очень ровный почерк - перед ней была чья-то записка.
Очерченное толстой рваной линией, сверху большими буквами было выведено предупреждение, эхом отозвавшееся еще с того вечера, когда о нем напоминал Лукас - "Опасно, не вскрывать", и несколько жирных восклицательных знаков. Дальше изящные буквы складывались, на первый взгляд, в какую-то бессмыслицу: "14 шт. Оранжевый, умбра, сиенна, серый, желтый, кадмиевый". Несколько имен - "д-р. Дж. Кс. Квалиа", "д-р. Фрэнк Саллюви", короткое указание - "получатель: Присяжный (Г. В.)" - и что-то еще, неразборчивое. Еще одна резкая надпись - "не охлаждать ниже минус десяти градусов" - и какие-то строчки незнакомых Вире формул.
На вес контейнер казался скорее массивным, чем тяжелым - по ощущениям, большая часть приходилась на керамические толстые стенки и стальную оковку, чем на содержимое. Внутри не чувствовалось ни шума, ни перемещения - как будто контейнер был пустой.

- Эй, босс! - из-за стены донесся приглушенный и словно бы растерянный голос Крысенка. - Я, кажется, что-то нашел...
"Босс" вздрогнула от неожиданности - она и не подозревала, сколь хрупки для звука стены этого странного здания - и только потом расплылась в довольной ухмылке: Рэтт назвал ее боссом, ради одного только этого момента стоило вляпаться в сие дельце.
"Назад должна вернуться ты - и коробка. Остальными... пренебречь, если не будет другого выхода" - слова Паука, словно выжженные в памяти каленым железом, били в виски, трясли ставшие непослушными руки и вздымали грудь, которой все больше не хватало воздуха. Крысенком Вира пренебрегла бы не раздумывая, но с ним был Бах, а еще где-то здесь бродит Альб... "Ты и коробка" - несколько раз эхом отозвалось в сознании девушки.

[Woozzle >>>]

с Чероном, который прекрасен

Потолок был белый и ровный, сияющий, безупречный – не за что зацепиться взгляду. Феб битый час лежал на спине, закину руки за голову, пытаясь придать взъерошенным мыслям подобие стройности. Ныла рука, оцарапанная случайной занозой, ныли виски, изжаленные изнутри, ныло сердце, пойманное когда-то в переплетение нот – и застрявшее там навсегда.
Этот случайный всплеск музыки, почти настоящей, почти живой, сотканной из ничего, отступил, оставив Феба наедине с его искалеченностью. Сейчас ему казалось, что ржавчина отняла у него больше, много больше, чем руку – она подточила что-то внутри, и теперь он обречен вот так мучительно, подолгу приходить в себя, поймав слабый отголосок того, что раньше было его жизнью. Стержнем, хребтом, осью. Сутью, позволяющей слышать мир – и заставляющей мир слышать себя.
После пьянящего восторга и легкости, с какой он рисовал когда-то звуками по душам, сегодняшняя удача казалась насмешкой. Пародией, жестокой шуткой, сыгранной для того, чтобы заставить его ощутить свое увечье еще острее. Хотя, казалось бы, куда уж..
Он поморщился и сел. Пожалуй, худшее из всего, что сейчас можно было сделать – уходить в эту тоску, в эту память. Отворачиваясь от самого себя, он перебирал ниточки разговора, связывая их так и эдак, разглядывая узелки и разлохмаченные концы.
Значит, ядовитые растения?
Цветок под рубашкой не казался опасным – привычная щекотка, капля тепла. Феб извлек его, открывая лучам тысячеглазого солнца, пристально наблюдающего через окно.
Печальный, повесивший токую голову стебель, чуть увядший бархатно-зеленый лист, ослепительно белый венчик, утративший в ярком свете и прозрачность, и свечение – но пульсирующий алым, стоит накинуть сверху кусок плотной ткани.
Феб закрыл глаза и приблизил цветок к лицу, вдыхая полной грудью тяжелый аромат. Медвяный, тягостно-сладкий он проникал в ноздри тысячей тонких усиков и словно прорастал – насквозь, и Фебу вдруг показалось, что он ощущает этот запах глубоко внутри, прочно впаянным в черепную коробку. Он закашлялся и подался назад, испытав тошноту.
С минуту Феб боролся с собой, с желанием бросить все, отложить цветок, и снова напиться, сделав мир хоть чуточку более простым, прозрачным и близким. Затем снова – на этот раз осторожно и медленно - склонился над раскрытым бутоном и тронул лепесток кончиком языка.
Горечь. Никогда раньше он не чувствовал такой бездонной, такой непроглядной горечи. И словно от ледяного поцелуя разом омертвели губы, язык, нёбо. Выдыхая клочки горького воздуха, Феб метнулся к крану. Раз за разом он набирал и сплевывал воду, пытаясь избавиться от немоты, от горечи, перекатывающейся по гортани, от ощущения стеклянной крошки, растертой под языком. Стекло растворялось плохо.
Когда Феб наконец вернулся к брошенному на кровати цветку, ему отчего-то было страшно. И все таки поднял его – с опаской, как ядовитую змею. А потом, задержав дыхание, оторвал один из невесомых лепестков.
Тот отделился от стебля без малейших признаков сопротивления - и упал на пол, медленно кружась и планируя в воздухе, словно полупрозрачное оторванное крыло. Лепесток, лишившийся родителя, издавал то же едва различимое мерцающее свечение.
Странно было ожидать чего-то другого, но все же Феб ощутил, как облегчение перемешивается с разочарованием – он все-таки ждал. Неизвестно чего, но точно – другого. Он поднял упавший лепесток – тот все еще выглядел живым, но слабая пульсация затихала, становилась неслышной, неощутимой, все более блеклой. Феб растер лепесток в ладонях, плотно сдавливая металл и живую плоть.
Пальцы немедленно окрасились коричнево-ржавым; влажное вещество, бывшее недавно стройным и изящным элементом живой конструкции, стало грязным сочащимся комком. Феб почувствовал легкий, быстро растворившийся укол холодной иголки в том месте, где краска дотянулась до случайной занозы в пальце.
Сок цветка высыхал, оставляя на пальцах причудливые разводы, напоминавшие ржавчину или высохшую пыль.
Все это бред. Отзвук холодного безразличия тронул мысли. Все это бред, зачем я это делаю? Это просто цветок. Подарок, между прочим. Феб покачал цветок за стебель, заставив жалобно дернуть изувеченной головкой. Теперь ты такой же как я, приятель. Калека.
Слабый оттенок вины, слабый оттенок родства. Он криво усмехнулся и снова положил цветок за пазуху – лишь на мгновение обмерев.
Укуса, естественно, не последовало.
Феб вышел из комнаты – вечер казался длинным и душным, и сидеть взаперти, ожидая, когда явится немилосердный сон, было невыносимо. Лестничные площадки переглядывались десятками дверей, перекликались редкими шагами по этажам, Феб вплел в эту перекличку и свою гулкую поступь. Он спускался, неторопливо перещелкивая подошвами ступени, размышляя, хочет ли он выйти на улицу, чтобы глотнуть ослепительного солнца Променада, или попросить портье отыскать Присяжного, или просто побродить по этажам, разглядывая попадающиеся навстречу лица.
Он не успел решить.
Воздух на губах стал плесенью, им больше не получалось дышать. Сердце угрюмыми толчками перекачивало кипящую кровь, ударялось о ребра, пытаясь вырваться. Феба мотнуло в сторону, к стене, и он благодарно уткнулся в нее лбом.
Что это? Что... я... все?
Мысли путались. Нет. Мыслей – не было.
Холодный окрашенный камень. Чьи-то голоса наверху. Пульс, тикающий загнанными часами.
Но все-таки воздух начинал просачиваться в легкие, и черная рябь перед глазами неохотно таяла.
Медленно, пошатываясь, беспрестанно нащупывая ладонью опору – единственную связь с миром, стену, ведущую его, как слепца, Феб продолжал спускаться.
Вереница ступней не заканчивалась целую вечность.
Холодная ртутная волна поднималась где-то внутри его тела, подступая к горлу и откатываясь назад. Голова кружилась: ощущение было мутным, тошнотворным, и казалось, что вкус выпитой воды оседал на губах едкой белесой пленкой. Иногда мир перед глазами опасно накренивался, грозясь перевалиться через перила и податься вниз, в причудливый колодец лестничных пролетов, где двигались крошечные фигурки, изредка напоминающие людей.
- Сэр, вам плохо?.. - обеспокоенный голос где-то рядом; не дождавшись ответа, портье остается в стороне, превращаясь в размытую фигуру. Какие-то люди, заполняющие пространство - лица стираются в одну бледную полосу; они сталкиваются, расходятся, освобождая проход. Массивные двустворчатые двери, выводящие наружу, кажутся оскаленной пастью чудовища - оттуда тянет холодом, запахом вечера и волнами погасшего металлического солнца.
- Кажется... уже... лучше, - Феб выталкивает слова комками вязкой слизи, осязая неповоротливым языком их затхлый, отвратительно кислый вкус.
Такой же вкус у воздуха, текущего вокруг, у воды, которую ему подносят так навязчиво, что зубы дрожью ударяют о край стакана.
Он не хочет пить, он пытается отвернуть лицо прежде, чем еще один глоток вольется в горло. В голове, словно наполненной болотным илом, бессвязно, бессмысленно всплывает воспоминание – другой стакан, в завитушках зелени и лимонных долек, который тает, оставляя после себя запах медовых цветов, толченое стекло под языком, обрывки каких-то фраз, хаотичных звуков.
Зачем-то он нащупывает сквозь рубашку то место, где кожа ощущает касание чего-то шершавого, колкого, и плотнее прижимает ткань к груди.
Перед глазами сменяются фигуры - как бредущие куклы, которых тянет слепое течение, появляющиеся из наружности, окрашенные в цвета вечера. Они отворачиваются, проходят мимо - восковые силуэты, отводящие глаза, не желающие встречаться взглядом с его болью и его ядом - или их отпугивает цветок под одеждой, распространяющий невидимый запах опасности, пустивший корни в его кровь, прорастающий там, где-то внутри, и с каждым шагом отвоевывающий себе все больше его тела...
- Сюда, сэр. Осторожнее... Вам нужно сесть...
Чьи-то уверенные, сильные пальцы ловят его запястье, увлекают за собой - навязчивый стакан с водой отстраняется в сторону, хаотичное течение приобретает форму, переплавляясь в спокойный голос, вторящий пульсации крови в ушах.
Он не видит лица - аккуратный строгий костюм, который здесь едва ли не у каждого, только детали, поочередно попадающиеся на глаза - потрепанный уголок галстука качается, как маятник, странное украшение на рубашке - черный железный вензель, туго сплетенный в узел, темный ворот рубашки, две ровные гладкие капсулы, белеющие на открытой ладони.

[Черон >>>]

Феб почти не заметил, как его вывели из дома - снаружи нахлынул сухой холод, прильнув к коже и забираясь внутрь щекочущими пальцами. Маленький парк, очерчивающий пределы здания и отсекающий его от улицы. Свет Променада, далекие голоса, текущие толпы...
- Выпейте это, сэр. - протянутая рука с капсулами оказывается ближе, все внимание почему-то сосредотачивается на них - аккуратно очерченные гладкие формы, слишком идеальные в сравнении с человеческой плотью, в которую они обернуты. Другая рука поддерживает его за плечо - крепко, не давая вырваться, если бы у него возникло такое желание, продиктованное голосом ртутного цвета в крови. Туманный взгляд фокусируется на фляжке, откуда-то взявшейся у пояса его неожиданного помощника - Феб мог бы поклясться, что еще несколько секунд назад ее, так странно контрастирующей со строгой деловой одеждой, там не было.
- Нет, - цедит он из себя беззвучную горечь, еще больше раня пересохшие губы. – Нет, спасибо, я уже в порядке.
В желудке вибрирует мутное кислотное пламя, но холод, обнимающий за плечи, проникающий внутрь, медленно гасит его, возвращая способность мыслить. Рвано, размыто – но все-таки мыслить, и Феб, отравленный подозрениями, не хочет больше никаких даров из чужих рук. Ни лекарств, ни воды, ни цветов. Ни, особенно, чудес – они всегда оборачиваются кошмаром.
..и фляжка ему тоже не нравится.
- Спасибо, мне не нужна помощь, - повторяет он, и на этот раз в слова протекает голос, наделяя их звуком. - Мне нужно вернуться... домой.
Вспышка памяти, застывший снимок – маленький дом и лоскут далекого, вечно сонного неба над ним. И саксофон, покинутый, бесконечно одинокий, медленно покрывающийся пылью.
Пока длится память, Феб презирает себя за то, что назвал домом другое место.
Но воспоминание тает, а слабость незаметно подменяет волокна мышц дрожащим желе, и желание лечь, забыться – сильнее всего на свете.
- К сожалению, сейчас это невозможно. - уверенный, строгий голос все еще здесь; теперь, сквозь облегчение, принесенное холодным воздухом, он кажется немного знакомым, но это не беспокоит Феба - в конце концов, за время пребывания здесь он успел встретиться с таким количеством людей, что их лица и имена начали стираться из памяти. Снова отдельные элементы движений, рассыпанная мозаика, кусочки которой мелькают перед глазами - запахнутая пола тренча, белые капсулы ненавязчиво исчезают в нагрудном кармане, тяжесть руки ложится на его плечо и чуть приподнимает голову навстречу голосу.
- У вас нет больше дома, сэр, - шепчут вкрадчивые звуки, и в их шелесте чувствуется невесомое стаккато красных пятен. - Сейчас мне нужно, чтобы вы отправились со мной...
Феб, как во сне, видит рисуемое полустертыми контурами лицо - то самое, которое он видел в обрывках снов в камере, нарисованное невесомо-красным - очерченная безумно-смеющимся росчерком улыбка, глубокие запавшие глаза, в которых бьется пойманное в сеть серой паутины радужки беспокойное движение, птичий нос, подчеркнутый парой морщин...
Воздух, только-только наполнивший легкие, взрывается, сжигая нутро. Ужас плавит мысли в багряное месиво и пенится, опаляя виски. Феб рвется из чужих жестких рук, сражаясь одновременно с собственной слабостью, страхом, болью – и удивительно, неправдоподобно цепкой хваткой.
- Я не пойду, - голос вспарывает молчаливую борьбу ржавым лезвием, - не пойду с вами. Никуда! – он срывается на кричащий, истерический шепот.
Взгляд лихорадочно обшаривает парк, врезается в струящийся поодаль поток людей.
- Кто-нибудь, - пытается крикнуть он и не слышит себя, - кто-нибудь, позовите охрану! Он убийца, он опасен, помогите мне!
Когда на зов оборачиваются и даже бегут к ним, Феб вскидывается, и на этот раз отчаяние крика долго бьется в его ушах:
- Нет, охрану! – он слишком хорошо помнит полутень, скользящую между бликами ресторанного зала, и людей, падающих распоротыми куклами. – Вы же ничего не знаете... – слова тают обреченным шелестом.
В воздухе повисает отголосок неоконченной реплики, оборванной где-то между изумлением и гневным восклицанием; он не разберет, кому она принадлежит - вокруг застывают немногочисленные силуэты поспешивших на зов и не решающихся сделать последний шаг, Феб видит оружие в кобурах - и недоумение в глазах людей-кукол, поспешно отворачивающихся и делающих вид, что происходящее их не касается, возвращающихся к своим делам...
Фигура Люциолы замирает, как окованная ползучим железом, как тем, что поселилось в его руке, не делая попыток догнать его или ухватиться - и в следующее мгновение оказывается вплотную, сжимая в цепкой хватке его плечи и встряхивая - так, что голова, словно кукольная, откидывается вперед и назад, заставляя мир сделать резкий кульбит.
- Фебьен, да что с вами?! - кто-то надсадно кричит ему прямо в ухо; еще один рывок, и вселенная неожиданно застывает, превращаясь в лицо, замершее напротив его - такое четкое и детальное, что можно различить каждую морщинку и каждую черточку.
Присяжный смотрит на него; в глазах плещется угасающий гнев и непонимание, руки все еще сжимают его за плечи, иногда рефлекторно вздрагивая - видно, что напряжение дается ему нелегко. Взгляд Феба скользит по карандашным штрихам, изображающим глаза, нос, тонкую линию сжатых губ - и не видит ничего общего, даже отдаленно похожего на лицо убийцы из его сна.
- Вы что, пьяны? - нехорошо морщится визави, втягивая носом воздух и качая головой. - Перебрали? Придите в себя, наконец!
По инерции Феб делает еще рывок и замирает, беспомощно оседая на землю, не в силах оторвать взгляда от лица напротив.
Феб хочет, до дрожи, до рези в глазах, хочет поверить, что именно эта маска – истинная. Пусть – галлюцинации, бред, он справится с этим потом, но Люциола – то, чего он не хочет видеть ни в настоящем, ни в будущем. Он бы выстриг, выгрыз его из прошлого, если бы смог, но память надежно хранит карминовые бусины его снов.
- Вы не... – он мотает головой, пытаясь вытрясти все видения, всю шелуху, в которой уже не найти ничего настоящего. – Не вы? Или – не он?
Бессмыслица, отрешенно думает Феб. Я несу бессмыслицу. Нужно собраться, кем бы он ни был.
- Я не пил, - голос мертвый и бесцветный, как высохший мох. - Во всяком случае, спиртного. Я не знаю, что со мной.
Я жалок – эта мысль такая же блеклая, как предыдущая. Если сейчас он снова станет Люциолой – что я смогу сделать? Внутри рождается серый, дождливый смех, рвется наружу – неуместный, пугающий даже его самого.

- Дайте взглянуть, - уже более мягким тоном попросил Присяжный, высвобождая его из своей хватки, осторожно наклоняя голову назад и вглядываясь куда-то в область зрачков. Увиденное, должно быть, укрепило его в некотором мнении - каким бы оно ни было - и в темно-стальных глазах мелькнула тень понимания, переплетенного с молчаливым неодобрением. Он едва заметно поморщился:
- Первый раз пробуете? Я бы не советовал, пока у вас не стерлись ваши впечатления - ничего хорошего из этого не выйдет. К тому же, с непривычки легко перебрать с дозой...
- Пробую что?.. – отечное, болезненное безучастие наконец отпустило, и Феб вскинулся, не в силах сдержать хлынувшего потока эмоций. – Я не чертов рафиоман, дьявол, я пил только воду в баре, не курил, не вкалывал ничего, не вдыхал, не... – он запнулся, снова вспомнив тягуче-сладкий аромат цветка, его обжигающую горечь на языке и вязкий комок, растертый в ладонях. – Цветок... – губы шевельнулись, складываясь в имя.
- Какой цветок? - Присяжный с ощутимой опаской снова скосил взгляд куда-то в область глаз, словно беспокоясь о том, что к его подопечному вновь подступил дурманный приступ. - Я не врач, разумеется, но у вас достаточно различимые симптомы - расширенные зрачки, покраснение, расфокусировка... Вы хотите сказать, что не знали, что принимали рафию?
Феб устало мотнул головой, молча; казалось, что недавняя вспышка вытянула из него последние силы, последние звуки, и голос застыл в горле серебряной пылью. Он поднялся, с удивлением осознав, что ноги, хоть и дрожат в коленях, все же подчиняются – и сделал первый неуверенный шаг.
Не дождавшись ответа, его собеседник торопливым движением вытянул из кармана тусклые часы на цепочке и смерил взглядом ход стрелок.
- Нам придется посетить одно совещание, но время еще есть. Я отведу вас в ваши комнаты - приведете себе в порядок, и надеюсь, не будете вторично отказываться от сомы, - коротким жестом он показал, что имеет в виду спрятанные в кармане капсулы.
- Ваш знакомый объявился снова - и на этот раз происходящее не укладывается в рисунок его обычных действий, - пояснил он, пока они шли по парковой дорожке в направлении дома. - Две жертвы в Нижнем городе, по документам - совершенно случайные люди... и здесь, возможно, нам понадобится ваша консультация.

Сообщение отредактировал Черон - 11-12-2013, 23:36

[Черон >>>]

вместе с other

- Ты что там книжки вздумала читать? - удивленные глазенки Рэтти еще больше расширились, когда "босс" поставила на стол огромный сверток из ткани: сверху, где располагался узел, торчали уголки книг.
Дракон, стоявший у двери на стреме, лишь криво усмехнулся.
- Если помнишь, отец велел мне остаться, - сейчас Крысенок сильно походил на зверька, из-за которого получил свое прозвище: глазки бегали от нетерпения, нос подрагивал и жадно втягивал воздух, а сам он весь обратился в слух. Конечно, он помнил. - Так вот, он просил меня захватить несколько научных книг, если они мне попадутся. А вы молодцы,- щедро заправляя голос лестью, похвалила девушка своих напарников, - все-таки нашли то, что надо.
На столе лежало несколько точно таких же контейнеров, который Вира обнаружила в соседней комнате. Только эти были свалены кучей на столе, без всяких записок, предупреждающих надписей и крепящих скоб.
Крысенок и Дракон довольно переглянулись.
- Какой берем?
- Или все сразу? - добавил Бах, неожиданно расхохотавшись.
- Придется все, мы же не знаем, в котором то, что надо боссу, - воровка ответила серьезно и смех затих.
Навьюченный двумя баулами Крысенок не уставал бурчать: мол, еще неизвестно, что лучше - свободные кулаки Дракона или его непревзойденное чутье и способность заранее обходить опасность. Вира легонько подталкивала его в спину, не переставая оглядываться по сторонам - ей везде мерещилась засада. Они провозились более пятнадцати минут, тот слепой явно уже очухался и сообщил своим - это заставляло девушку вздрагивать от каждого шороха.
Бах неутомимо шел впереди, то ли не замечая, то ли не обращая внимание на трескотню Крысенка и страхи Виры. Когда, никем так и не замеченные, они благополучно спустились в последнее помещение, дававшее выход на улицу, он резко остановился и процедил, не поворачиваясь к спутникам:
- Не нравится мне это. Думал, с нас тут живьем кожу сдерут, а вышло... как будто на пикник сходили.
- Тихо ты, накличешь еще, - цыцкнул на него Крысенок, сваливая ненавистные узлы с контейнерами на пол.
- Давайте сгрузим барахло в том пустом конвеерном цехе и подождем остальных. Или пойдем по следам, где мы с ними разминулись... - здоровяк поминутно оглядывался и замирал стараясь прислушиваться к любым потенциальным звукам, которые бы могли означать присутствие отделившейся от них тройки, но тщетно. Они выбрались наружу, окунаясь в кажущуюся непривычно холодной ночь - лабораторный комплекс значительно потускнел, и светился от силы одним-двумя одинокими окнами.
Здание, соединявшееся с коллекторами, встретило их обитаемым - с приглушенным нечленораздельным вздохом облегчения из теней выбрался один из подручных Альба, который, судя по беспокойному выражению лица, пребывал здесь уже значительное время. Рыжий, худой парень с нездорового цвета рябым лицом - он определенно нечасто присутствовал на подобных вылазках и заметно нервничал. Вира с трудом вспоминала имя - кажется, Берк или Бернс...
- Куда все делись? - яростным шепотом поинтересовался он, как только груз контейнеров был успешно переправлен через окно. - Я потерял Альба из виду еще внизу, потом наш тоннель выводил в какой-то люк на поверхности... Я вылез наружу, покрутился вокруг и решил вернуться к вам. По пути не было ни ответвлений, ни боковых ходов - они как сквозь землю провалились!
- Куда они могли оттуда деться? - озадаченно поинтересовался Крысенок, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности. - Там наверху было только одно это здание в прямой близости, до любых остальных пришлось бы добираться через освещенный двор. А если бы Альба прижала охрана, мы бы услышали шум... или нет?
Девушка молчала, задумчиво поглядывая на Бахамута.
- Шум, может, и не подняли бы, но нас бы точно застукали и уж, тем более, не дали бы вынести добычу, - Дракон чуть скосил взгляд на рыжего и снова посмотрел прямо на Виру.
Та еле заметно кивнула в ответ - объяснения рябого тоже показались ей подозрительными, к тому же заставили сильно нервничать: куда пропал самый умный и осторожный человек из их команды?
- Поймали его или нет, у нас нет ни времени, ни возможности это разведать. Я предлагаю оставить тут его человека, - она посмотрела на рыжего: - До утра подождешь, если они так и не вернутся, или начнется паника и кипиш - сразу делаешь ноги.
Девушка развернулась к своим напарникам:
- Мы все-таки в первую очередь должны выполнить заказ. Впрочем, если кто-то из вас захочет остаться и помочь хоть как-то Альбу - я возражать не буду, но один пойдет со мной и поможет тащить эти коробки, чтоб им.

[bluffer >>>]

И Мастер

- Черта с два, - парень, которому с легкой руки Виры выпало остаться на страже, оскалился в ее сторону и чуть не сорвался на шипение: видно было, что оставшийся член команды Альба не на шутку перепуган. - Если кому-нибудь придет в голову сюда заглянуть - они меня живо выловят! И я не найду дорогу обратно в тоннелях...
- Тебя не спрашивают, приятель, - Бахамут, сохраняя невозмутимое выражение, чуть подался вперед, нависая над строптивым рыжим так, что их разница в росте стала еще заметней. - Если босс сказала, что ты сидишь здесь и ждешь, значит, забивайся в самую незаметную щель и оттачивай умение маскироваться под кирпичную стену, понятно?
- Эй, здоровяк, - Рэтти попытался вклиниться между ними, приняв самый миролюбивый тон из ему доступных, - Малыш в чем-то ведь прав - он и Альбу не помощник, и выбраться отсюда без нас не сможет... А если его выловят, то что-то мне подсказывает, что уже через несколько часов наши лица будут расклеены по всем уголкам Нижнего города с припиской "предпочтительно живым" - и знаешь, это "предпочтительно" меня всегда немного настораживало.
- Я не самоубийца, - угрюмо бросил рябой, отступая под давлением Дракона и дико озираясь по сторонам, переводя взгляд с угрюмого лица бойца на Виру и обратно. - Вы меня здесь не удержите - сдерну прямо за вами, ни минутой позже.
- Не лезь, Крысеныш. Надо будет - удержим, - спокойное лицо Бахамута не сулило рыжему ничего хорошего. - Видишь крючья в углу? - сейчас прибьем к этому конвееру прямо за руки. И рот зашьем, чтобы не болтал лишнего. Я за Альба и десяток таких не дам...
- Так, ребята, брейк, - голос Виры, холодный и сухой, искрил разрядами высокого напряжения. – Давайте еще раз обрисуем ситуацию: Альб и сотоварищи пропали. Тут два варианта: первый – их поймали, и тогда известность и популярность, правда недолгая, в "Нижнем" нам гарантированы, особенно, если подручные Альбу достались все такие, как этот, - она презрительно смерила взглядом застывшего в объятьях Бахамута рыжего. – И второй: Альб тихо, баз палева, обыскал помещения, просто разминулся с нами. Тогда он скоро уже вернется и, не застав нас здесь, надумает еще пойти выручать из беды. Тут-то его точно схватят и за нами пустят погоню. Итак, никому помогать не надо, надо просто подождать час, максимум два и, - тут голос «босса» все-таки чуть дрогнул, - если никто так и не вернется – быстро сваливать.
Она повернулась к Крысенку.
- Раз ты так переживаешь, чтоб этот истерящий трус не заблудился, то останешься с ним. Бахамут, бери контейнеры и за мной.
- Ах, да, - уже повернувшись в сторону канализационного выхода, добавила Вира, - помните, что здесь всего лишь кучка охранников, которых вам не впервой дурить, а там… в общем, если не выполните приказ, Паук вас везде достанет, и портретов не останется.
Рэтти, похоже, приказ обрадовал ничуть не меньше, чем его невольного напарника, но у него хватило ума и самообладания не устраивать споров.
- Ничего, приятель, - он все-таки вклинился между отступившим Драконом и его жертвой, с извиняющейся улыбочкой похлопав того по плечу. - Подождем, никуда наш вампир не денется. Вдруг он просто нагреб слишком много и никак не дотащит все барахло до места сбора? Тогда, глядишь, и нам что-нибудь перепадет, - он подмигнул парню, отводя его в сторону и одновременно ухитрился наградить Виру косым странным взглядом.

Стопку контейнеров перевязали наскоро разорванным на ленты лабораторным халатом, который так и не пригодился внутри. Получившийся узел осторожно погрузили в захваченный с собой мешок, который затем приторочили за спину бойцу - в подземельях свободные руки могли пригодиться. За короткое время приготовлений Рэтти успел повторно обползти все помещение, чуть ли не обнюхав каждую установку и стол - периодически из дальних углов доносились приглушенные удивленные восклицания, и очередной странный предмет, представлявший собой помесь мясницкого инструмента и хирургической пилы, выволакивался на свет с последующим коротким обсуждением по поводу того, сколько за такую штуку могут отдать в Кавернах.

...Шли быстро - сопровождающий Виры, казалось, вовсе не чувствовал оттягощавшей массы тюка с добычей. Тускло освещенные коридоры очистных сооружений быстро промелькнули перед глазами (Бахамут старательно обошел стороной колодец, в котором все еще виднелось шевеление и доносились хлюпающие звуки). Картинка с освещенным проемом двери наверх и Рэтти, издевательски махавшем им ладонью напоследок, периодически вставала перед глазами - до ближайшего выхода на поверхность им оставалось несколько часов, а до этого момента приходилось привыкать к сырости, ползучим обитателям коллекторов и прочим прелестям подземного царства.
- Скользкие ублюдки, - хмыкнул Дракон, вспоминая, очевидно, оставшихся наверху членов Компании. - Правильно ты их припугнула. Стоит один раз дать этой мелочи слабину, и они заложат нас вместе взятых всем, кого смогут вынюхать - от полиции до воротил Синдиката. - Вире некстати вспомнилось, что до того, как занять обязанности человекоохранителя Паука, обманчиво-неповоротливый здоровяк был главарем какой-то уличной шайки, не брезговавшей в свое время торговлей пылью и проведением различного рода агрессивных переговоров. - Куда мы теперь с этим мешком? Прятать его в тайник или сразу к месту встречи?
- Не до тайников уже, - буркнула Вира, - пробираемся сразу к боссу.
Девушка шла первой, мучительно соображая, не пропустили ли они какой-нибудь поворот или очередную лестницу в этом вонючем склизком хитросплетении городской клоаки. Связку с "книгами для Паука", заботливая дочь, естественно, из рук не выпускала. Ноги скользили, смрад застилал глаза, не давая вздохнуть полной грудью. Где-то в боку уже ощущалось слабое покалывание, а желудок упорно ворчал, требуя хоть немного подкрепления. Но они шли вперед. Упорно и довольно быстро.

[Черон >>>]

и железнорукий музыкант

После нескольких дней, проведенных среди света, огня, хрустальных люстр и цветных витражей, темнота казалась ему непривычно пугающей.
Зал утопал в ней - так, что определить, где оканчивается промежуточная пустота и начинаются стены, становилось возможным только выцепляя из густого чернильного тумана огоньки свечей, отмечавших столики. Крохотные трепещущие огоньки - один из них рос из оплавленного воскового ствола совсем рядом с рукой Присяжного, лежавшей поверх стола в каком-то неестественном вывернутом жесте - обеспечивали яркость достаточную, чтобы различать силуэты, оставляя лица незавершенными, пустыми масками - слово за вырисовывание гостей принялся неумелый подмастерье художника, оставив завершение набросков на долю мастера. Темнота создавала необходимый эффект бесконечности пространства, съедая фигуры, оказавшиеся слишком далеко, и создавая впечатление, что если подняться с места и долгое время брести между островков света с сидящими вокруг манекенами, они никогда не закончатся - все новые и новые куклы будут замолкать при его появлении, провожая одинаково пустыми лицами его шаг, и синхронными движениями возвращаясь к своим полушепотам и тайнам.
Зал постепенно наполнялся - они успели появиться достаточно рано, чтобы застать его полупустым. Феб до сих пор чувствовал, как окружающий мир периодически искажается, словно пропущенный через линзу - в такие моменты остатки яда в крови начинали движение, вызывая муть, тошноту и вспышки головокружения - но он уже чувствовал, как ощущение спадает, становясь слабее и реже подступая к горлу едкими приливами - то ли из-за таблеток сомы, то ли просто с течением времени.
Он не пытался рассматривать все эти недолица – и старался не вглядываться в то, которое было прямо напротив. Присяжный. Он вызывал у Феба смешанные, тревожные чувства. Способность всякий раз появляться в момент, когда в глотку цепко впиваются когти обстоятельств, не могла не внушать благодарности и трепета. Умение аккуратно подрезать эти когти, оставляя ровно ту длину, которая будет удобна самому господину Присяжному, не могло не вызывать неприязни – и снова трепета. Благодарность растворялась в неприязни – и растворяла ее в себе; трепет, возведенный в степень, бился птицей в горле, убеждая – беги, беги. Степень, возведенная в трепет, обреченно откликалась – куда?..
И что-то еще беспокоило его, кололо под сердце неясной солью, незаметно воруя воздух. Осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, Феб достал из-под одежды цветок, помятый и жалкий, с оборванным лепестком и заломами по всему стеблю; положил на столик, прикрыв железной ладонью. Он не хотел бы оставить цветок здесь, но держать его сейчас так близко, позволять прикасаться к коже, было невыносимо. Душно.
...он почти пропустил момент, когда откуда-то из глубины зала почти бесшумно появилась, приобретая форму и вылепляясь из невесомых нитей черного бархата, угловатая механическая конструкция, напоминавшая огромных размеров коляску калеки - два медленно вращающихся колеса, переплетение ломаных линий, в которых смутно угадывались торчащие рычаги, скобы, скомканные горбы и вздутия наброшенной ткани и какие-то ступенчатые выступы. Чуть позже Феб понял, что то, что поначалу показалось ему укрытым полотном блоком механизмов, было человеком, двигавшим эту коляску - руки его были словно вплетены в множество рукоятей и рычагов. С другой стороны он заметил еще одного, а чуть поодаль, положив хрупкую ладонь на выступающую рукоять, шла Ран - не поднимая головы, со взглядом, застывшем где-то в промежутке пустоты чуть перед ней.
Конструкция замерла - Феб по-прежнему не мог разглядеть среди нагромождения ее составных элементов хоть что-нибудь, намекающее на присутствие там внутри хозяина - чуть скрипнули остановившиеся колеса, толкающие коляску слуги застыли, не отличаясь в этом отношении от остальных механических частей устройства. Никто не произнес ни слова, но каким-то образом появление этого участника собрания было воспринято завершающим элементом - в зале смолкали шепоты и начиналось движение. Кто-то невидимый установил чуть поодаль свободный стол и через некоторое время появился с пленочным проектором, который был осторожно водружен поверх и зажжен, рассекая молчаливую темноту широким слепящим пятном, образовавшимся, казалось, прямо посреди сгустившегося воздуха где-то над их головами. Чьи-то руки мелькали в полумраке, заправляя кассетную ленту со слайдами, тишину нарушило звонкое щелкание роторной катушки и гудение фонаря, кто-то из манекенов подался вперед, оказываясь на свету и вдруг обретая лицо, казавшееся в контрастном свете неестественно-белым, почти восковым. Изображения в проекторе замелькали, отзываясь на торопливые фразы стоящего впереди докладчика - один за другим сменялись чертежи, схемы, что-то, напоминающее разрез ствола шахты, строчки формул...
- Что это?.. – Феб не задал вопроса, он только покосился на визави, делившего с ним столик; внимание Присяжного было приковано к экрану, и Феб, преодолевая сопротивление век, будто натертых песком, всматривался в происходящее, выцеживая крупицы смысла.
Формулы казались каббалистикой, игрой для посвященных, куда Феба пригласили – но забыли объяснить правила.
Присяжный, какое-то время пристально наблюдавший за докладом, отвлекся и, заметив цветок, выглядывавший из-под пальцев Феба, переменился в лице.
- Откуда вы это взяли? - громким шепотом поинтересовался он, наклоняясь к уху музыканта; темный силуэт навис над огоньком свечи, заставляя резко очерченную тень дрогнуть и расплыться, превращаясь в хаотическое пятно.
Почему-то Феб вздрогнул, ему вдруг стало неуютно и зябко. Словно носить с собой подаренные цветы было преступлением – худшим из всех, в которых его подозревали за последнее время. Инстинктивно он отстранился, совсем немного, чтобы свеча и накрытый ржавой рукой цветок оказались между ним и Присяжным.
- Мне его... подарили, - короткая заминка могла бы сойти за последствия недавнего приступа. Неожиданно для себя он добавил: - Не знаю, кто. Бросили в вентиляционную шахту, пока я был в камере.
Произнесенная ложь полыхнула жаром по щекам; Феб был благодарен темноте – по крайней мере, этот жар не имел цвета, ведь никто не смог бы разглядеть его лица.
Присяжный коротко хмыкнул, сделав неразборчивый жест сродни покачиванию головой - и на этом, казалось, потерял интерес к неожиданному предмету, переключаясь обратно на докладчика, который за время этой короткой интермедии успел смениться - и теперь на экране мелькали колцьеобразно-гексагональные фигуры, в которых Феб не без труда разобрал какие-то химические формулы.
- ...первая группа получала хлорпромазин в установленном порядке три раза в день, общее поведение отмечено как пассивно-расслабленное, снижается разнообразие когнитивных проявлений, узнавание, агрессивные показатели падают. Общий фон сочтен удовлетворенным, положительный эффект в пределах двадцати процентов, однако постоянство не выражено - объекты меняют сопротивляемость в случайном порядке в промежутках между сессиями. На второй группе тестировалось влияние нейромедиаторов: вазопрессин, глутаминовая кислота. Зарегистрирован целый спектр различных реакций в зависимости от класса вещества - в целом отмечено позитивное влияние препаратов на активность, увеличение количества игр, в том числе коллективных, но общий эффект распространен в пределах порядка пятнадцати процентов с соответствующей нестабильностью сохранения контакта. Третья группа - контрольная, зарегистрированный показатель отличается от первой и второй группы на плюс-минус три процента, сохраняя пределы статистической погрешности... - формулы в освещенном квадрате проектора сменялись ровными рядами закрашенных столбиков, таблицами и диаграммами. - К сожалению, отмечено снижение эффективности среди активных резонаторов - трое вышли из строя, вплоть до пяти проявляют признаки нестабильности, отказывая в работе непосредственно при проведении сессии, также предпринимаются попытки агрессивного влияния на экспериментаторов, из которых ни одна не увенчалась успехом. В связи со сложностями в пополнении количества резонаторов предлагается рассмотреть предположительную опасность ежедневных инъекции и при необходимости сократить их число до значения, признанного оптимальным для возникновения резонирующей активности...
Рассказчик вдруг осекся, сбившись с монотонного течения речи за мгновение до того, как его перебил вопрос, словно почувствовав его рождение в инфразвуковом молчаливом гудении собрания.
- Почему количество резонаторов... не пополняется?
Голос звучал ржаво, скрежещуще, как будто его выговаривала электронная машина. Или человек, не присутствовавший на совещании и вынужденный по некоторым причинам воспользоваться проводной коммуникацией - поспешила неожиданная догадка. Он родился откуда-то из многоглазой темноты, не демонстрируя отчетливых признаков направления или источника звука.
- Кхм... - докладчик нервно откашлялся. Феб разглядел его подробнее в бледных лучах проектора и увидел, что тот, в отличие от остальных собравшихся манекенов, был обернут в белый халат, создававший впечатление не то врача, не то лабораторного работника. - Соответствующие особенности встречаются в целом достаточно редко, сэр. И до сих пор не существует... однозначного теста на их выявление, включая биохимический комплекс анализов. Приходится тратить много времени на поиск и подбор...
- Займитесь, - отрезал механический голос, словно лязгнув исполинских размеров стальной челюстью. - Аналитической группе - выделить людей для исследования возможности разработки... такого теста.
- Да, сэр, - Присяжный неожиданно встал, коротко кланяясь в сторону обратившейся в его сторону темноты. - Я сейчас же распоряжусь.

[Woozzle >>>]

На короткий момент в зале повисла неуверенная тишина, балансирующая на острие момента, когда никто не понимал, дано ли разрешение докладчику продолжить, или последуют другие вопросы - но затем, восприняв, очевидно, молчание, как знак к возобновлению рассказа, доктор у проектора снова защелкал слайдами, перемежая калейдоскоп цифр сухими выдержками результатов тестов, статистическими сводками и прогнозами результатов.
Мелькание кадров сначала гипнотизировало, потом наскучило. Феб искренне старался вслушиваться, процеживал слова; знакомых было больше, но другие, непонятные, врывались в звучание злым сфорцато – и хрупкое стекло понимания покрывалось трещинами.
В какой-то момент он отвлекся, вслушиваясь в мелодию речи, но не пытаясь больше уловить смысл. Он слышал неуверенность и сбивчивое дыхание тревоги, он слышал стремление к высоким нотам – и фальшь, источником которой был страх. Страх ошибиться и страх оказаться правым.
Когда доклад закончился осторожным, вздрагивающим диминуэндо, Феб некоторое время еще ловил его отголоски – в тихих, полупрозрачных вопросах и ломких ответах, в шорохе движений, шагов и обсуждений на ходу, и наконец – в почти полной тишине.
Свечи тревожили воздух, вылизывая рыжими языками последние шорохи.
Феб поднял глаза и столкнулся взглядом с Присяжным.
- Формальности, - вполголоса произнес он, поводя плечами в извиняющемся жесте. - Сейчас перейдем ближе к делу.
Зал опустел более чем на половину - Феб видел, как темные силуэты поднимаются с мест, направляясь синхронными потоками к выходу, и вместе с тем комната без стен каким-то образом не становилась меньше - казалось, что многоликая темнота с легкостью расширялась, занимая опустевшие места и продолжая наблюдать в сотни невидимых глаз за очередной выступившей вперед жертвой проекторного луча.
На этот раз на стене мелькнули увеличенные дагерротипы - снимки женщины, лежавшей на полу с рассеченным горлом; вспоротая плоть словно расцветает длинным хвостом кровавого следа, оканчивающимся изящными завитками и каплями. Три ракурса - сверху, перспектива, и в уровень пола. Голова коротко обрита, руки подвернуты неестественными движениями, как у упавшей куклы. Рядом - еще один смазанный снимок: мужчина, сидевший у стены с запрокинутый назад головой, уставившийся в потолок слепыми полушариями пустых белков. Раны не видно, но кровь щедро пропитывает рубашку, вырываясь откуда-то из пятна под горлом. Дагерротипы сделаны в тусклом оттенке сепии, и оттого поначалу кажется, что происходящее нереально, и демонстрирует какую-то иллюстрацию из книг по судебной медицине.
А потом Феб узнает их - сначала ее, а затем и его.
- ...начинала плотно сотрудничать с Проектом; посещала консультации специалистов и находилась под медицинским наблюдением, - докладчиком на этот раз выступал сухой человек, похожий на птицу с длинным загнутым клювом и повадками хищника - начальник охраны? полицейский? - Миллен Джемини, тридцать семь лет. Побочная жертва - Арктурус Грегори Белойн, сорок четыре года, возможно, коллега или приятель. Убийство произошло во время визита наблюдающего врача; доктор Дилл уверен, что узнал нападавшего, и портрет совпадает с имеющимися описаниями господина Люциолы. Объект проник через окно - первый удар был, по-видимому, нанесен мужчине - он не успел среагировать и подняться со своего места. На женщину нападавший потратил несколько больше времени - обнаружены следы сопротивления и борьбы; у нее, тем не менее, не было при себе оружия. Не получает объяснения тот факт, что нападавший полностью проигнорировал доктора Дилла и не делал попыток устранить свидетеля...
- Благодарю, Ховард, - Присяжный снова поднялся с места, но на этот раз выступил вперед, сменяя послушно наклонившего голову человека-птицу. - Данное происшествие бросает тень на сложившуюся гипотезу о том, что целью цепочки устранений является обезглавливание руководящих структур Адвайты, господа. Я вынужден заключить, что тем, кто стоит за этими случаями, стало известно о Проекте. Как вы имеете возможность заметить, обе жертвы входят в класс активных резонаторов, и одна из них даже находилась в контакте с нашими представителями. Это позволяет по-другому оценить событие трехдневной давности - в ходе его также пострадал человек, обладавший соответствующими... способностями, а другой... - его взгляд скользит в зал, безошибочно находя среди множества безликих фигур Феба - а за ним поворачиваются остальные лица, фокусируясь, как огромная линза, в одной точки. - Другой, предположительно, избежал своей участи лишь по воле случая.
..а он все смотрел на мертвые, словно вычерченные заостренным карандашом лица – и в голове звучали не имена, не строки из биографии, а всхлипывающий голос флейты, сбивающей крылья на высоких нотах, и хриплый, равнодушный контрабас. Они пели странным, спорящим дуэтом, и тень этой музыки втекала в вены, и звучала, звучала внутри. Почему-то это было важнее, чем все разговоры, когда-то случавшиеся у них, чем ощущение пропасти, оборвавшей все нити, когда ржавчина отняла у Феба способность играть. Не просто память – чистая, кристальная эссенция звука, прощальное эхо, ускользнувшее с лезвия ножа и наконец нашедшее пристанище.
- Значит, чисто политическое убийство, господин Ведергалльнинген?
В этот раз Феб не запнулся, произнося имя. И почти не удивился мерцающему оттенку холодного, неживого сарказма, разомкнувшего его губы. Почти – потому что он вовсе не собирался говорить этого вслух, вспоминая подробности первой беседы с Присяжным. Просто встряхнулось внутри зябкое смятение, осыпаясь горчащим пеплом слов.
- ...чисто политическое убийство, а Джентри – всего лишь прикрытие? – не глядя ни на кого, он занес левую ладонь над свечкой, заставляя маленькое пламя вгрызаться в железо, точно пытался согреть озябшие трубки пальцев. – Теперь это выглядит... совсем иначе. Так, словно кто-то пытается уничтожить... – он криво усмехнулся тому нелепому, безумному, страшному, что собирался сказать, и закончил резким выдохом: - Музыку.
Свеча оплывала парафиновой мякотью, вытягивала тонкое огненное жало и злилась, не в силах обжечь.
- Я правильно понимаю, что значит «активный резонатор»? – он оторвался от созерцания собственной ладони и в упор посмотрел на Присяжного.
Он медленно кивнул - как показалось Фебу, во взгляде мелькнула сочувственная нотка; голос едва заметно дрогнул, теряя свое вечное спокойствие текущей воды.
- Поймите, никто из нас не мог и предположить... Во время нашей встречи я сам был уверен, что мотивы, стоящие за этими нападениями, имеют корни в противоречиях властных структур. Все прошлые случаи появления этого господина подтверждали такой сценарий - разгром офиса северной ветки, похищение директора Акутагавы, который позднее был найден мертвым, исчезновение нескольких замещающих лиц в высшем руководстве... Но эти новые обстоятельства вынуждают взглянуть на дело по-другому.
Короткое движение рукой - и экран проектора опустел, залитый мерцающим белым, пряча застывшие на нем искаженные, обезображенные лица, и заставляя верить, что все это - ложь, фантазия, дурной сон, случайно протянувший красную нить от случайного снимка к настоящему человеку, проходящему сквозь его жизнь, который совсем недавно - может быть, в тот самый момент, когда они небрежно перекидывались словами с барменом - перестал дышать.
- ...правильно, - Феба настиг голос Присяжного, вытаскивая его из мягких, податливых глубин памяти ближе к внимательной темноте. - Мы проводим научный проект, посвященный изучению истоков способностей людей - таких, как вы, Фебьен. Я бы солгал, если бы сказал, что нами движет исключительно интерес естествоиспытателя - для Проекта запланировано множество применений в различных сферах, и он безусловно, ценен для компании...
Темнота заволновалась, покрываясь рябью шепотов, беспокойных возмущений, рождая множество звуков, длящихся в самых разных диапазонов тревожности.
- Вы забываетесь, Гильберт! - выкрикнул кто-то; сбившаяся на бок маска куклы, из-под которой пробивается гнев, растерянность и уязвленное превосходство. - Протокол неразглашения...
- Это ваши домыслы, Присяжный!
- Довольно, - холодный электрический голос на этот раз казался еще более контрастирующим с выкриками - он возникал, казалось, сразу со всех сторон, рождаясь не в колебаниях воздуха, а в головах слушателей. Тяжело брошенной репликой, как ножом, отрезало все очаги недовольства - тишина, воцарившаяся после того, как утихли последние металлические обертоны, казалась еще более мертвой, чем была вначале.
- Мы не можем считать подобные совпадения случайностями, - с нажимом повторил человек, стоящий в центре освещенного конуса пространства. - Я выношу на обсуждение вопрос о полном пересмотре мер предосторожности Проекта, правил конфиденциальности и, предположительно - полной инкапсуляции исследовательского комплекса. Кроме этого необходимо обеспечить полную безопасность присутствующего здесь господина Альери и приготовиться к сценарию, при котором он может стать следующей... целью. Это меньшее, что мы можем для него сделать.

[Черон >>>]

и Uceus

Остаток дня вышел бурным - погруженный в работу, алхимик ставил опыт за опытом, погружая искомую смесь двух реагентов в самые различные условия - едкие среды, кислые, анаэробные и насыщенные кислородом, открывая доступу солнечных лучей и пряча в полнейшей темноте в замкнутых контейнерах. Он обнаружил, что искомое вещество вырабатывается при контакте с воздухом, медленно соединяясь с нитрогеном, содержавшемся в нем, и в естественных условиях процесс шел чрезвычайно медленно - требовалось полдня, чтобы на стенках пробирки скапливалась тонкая пленка вещества. Процесс синтеза постепенно обрастал десятками тонких условностей - вдруг неожиданно пришелся к делу совет безглазого, рекомендующих прятать реакцию от присутствия солнца; вещество в момент образования оказывалось чрезвычайно летучим (оказываясь способным проникать сквозь марлевые и угольные фильтры и плотную тряпичную ткань перчаток), и большая его часть испарялась из пробирки, если оставлять ее открытой. Примечательным оказывалось то, что по-прежнему не удавалось извлечь активный агент из сырого вещества рафии - обработке поддавался только анестетик, запасы которого сильно уступали запасам скопившейся твердой киновари - а с другой стороны это значило, что любой другой исследователь не мог бы добраться до открытия Флейшнера, не пройдя предварительно шаг, который по достоинству считался его профессиональным секретом...
Уличный мальчишка, отправленный к Джейну - как оказалось, одноногого дьявола здесь знали все и каждый - вернулся к полудню, передав короткую записку, в которой квартальный смотритель Синдиката в присущей ему язвительно-вежливой форме порекомендовал начать продавать вещество маленькими пробными порциями по двойной цене, обещав явиться позднее для приватной беседы. Тонкая струйка страждущих, выстраивающихся у двери его черного хода, значительно удлиннилась, и начала обращать на себя внимание прохожих - впрочем, достаточно отчаянных, чтобы попробовать незнакомую новую "белую пыль" (или достаточно богатых, чтобы они могли себе ее позволить) поначалу было немного. Но эти немногие возвращались - и слухи, распространяемые ими, ползли по окрестным кварталам, как ядовитые змейки, прокрадываясь в уши любопытных, которые шли на зов, привлеченные рассказами тех, кто на мгновение окунулся в другой мир, пройдя через дверь, приоткрытую им несколькими крупицами белого порошка.
Очень скоро Флейшнер обнаружил, что список сделок на сегодня превысил объемы вчерашнего дня едва ли не в полтора раза.
Да, спрос на белый порошок был велик, как было и велико неудовольствие и раздражение Аркадиуса, вынужденного по указанию Джейна продавать "сырой продукт", не выяснив ни точной дозировки, ни особенностей влияния на человеческий организм как рафиомана, так и "чистого". Пока он продавал вещество мизерными дозами и когда несколько человек вернулись за добавкой, он пригласил их в дом, распрашивая подробно и дотошно о симптомах и виденьях, записывя наблюдения в тетрадь. В этой тетради уже было записано, бесстрастно и отстраненно, и то, что довелось ученому познать на шкуре собственной. Нет, ему определенно следовало получить хотя бы пару подопытных, - вот об этом у него и состоится с Джейном разговор, когда к нему заявится "куратор". На улице полно бродяг, которых вряд ли кто-то хватится. К тому же, наверняка потом могут открыться последствия принятия сего препарата, побочные эффекты и противопоказания. Но Синдикат учуял прибыль, а потому, торопит его, гонит.
Но Флейшнер старался не спешить, ни в производстве зелья, ни в его продаже, подходя с ответственной дотошностью к своей задаче. Ведь спешка - мать ошибок. А в его работе все ошибки дорого обходятся. Ему или его клиентам. За день он многое открыл и понял, вывел череду закономерностей о производстве вещества. Да, скорость производства была пока невысока, однако, лишь несколько крупиц его открытия, которому алхимик дал именование Оракул, были способны даровать виденья яркости и силы необычайной. Там где рафиоману потребовалась бы полная доза, хватало порошка на кончике ножа. На самом кончике. А то и меньше. И глядя в глаза клиентов, в которых тлело лихорадочное нетерпение, алхимик вновь задался вопросом - в какую бездну он нашел лазейку? И, да, он назвал свое творение Оракулом (уж это право у него никто не мог забрать), за те неотличимые от яви сны, а так же будучи уверен, что именование с мистическим оттенком может способствовать привлечению клиентов из тех безумцев, что возводят свой порок в религию. Что уверяют, что рафия дарует им пророчества, видения грядущего и прошлого. Шарлатаны! Старик их не любил, однако признавал, они стать могут еще одной строкой дохода.
После полудня заглянул Йокл - его появление пришлось как нельзя кстати, позволив алхимику пополнить запасы соли, которая почти вся ушла на эксперименты. Насколько удалось выяснить, действующей частью реагента являлся красный фосфор. Самородные гранулы соли, по словам безглазого, встречались достаточно редко, но в подкорных зонах Дна давно велась разработка фосфороносных стеклистых руд - получавшийся из них минерал использовали для взрывчатых смесей, как оружейных, так и горнопроходческих. Достать порошок на открытом рынке было непросто - требовался соответствующий производственный патент - и похоже, для дальнейшей работы Аркадиусу могла потребоваться помощь либо военных, либо Синдиката с его входом на черный рынок. Пока, впрочем, имевшегося в запасе при осторожном использовании хватило бы на несколько дней - и Йокл обещал раздобыть еще.
Безглазый, в отличие от его двойника, вызванного дурманным видением Оракула, казалось, совершенно не осознавал масштабов открытия Флейшнера - для него новое вещество было еще одним фальшивым претендентом на роль властительницы душ, которой он, наверняка, считал рафию в своей "чистой" форме. К доводам в поддержку того, что Оракул как раз и являлся более совершенной версией препарата, своего рода концентратом снов, он оставался глух - было ли причиной того упрямство или какие-то более глубокие, скрытые мотивы. Аркадиус не стал настаивать. С одной стороны, экономически это было не целесообразно, учитывая, что рафия обходилась дешевле и ее проще было произвести. К тому же, как знать, как организм безглазого отреагирует на новый наркотик. А Йокла он ценил. К тому же, алхимик никогда не навязывал своему подручному ни своего мнения, ни своих взглядов. Это значительно им упрощало жизнь. Им обоим. Иногда в жестах безглазого, тоне шепота и паузах, вкраплявшихся в движения, можно было прочитать остатки беспокойства за мастера - подобное непривычное проявление чувств придавало ему странные, почти человеческие черты. И его беспокойство не осталось незамеченным. Но Флейшнер был слишком занят, чтобы отвлечься на полноценное общение и успокоить Йокла. Потом, потом он обязательно поговорит, уверит в том, что все в порядке, хотя алхимик в это сам не верил - напряжение его не отпускало. Ему казалось, что после визита Синдиката и своего открытия, он начал гонку в которой нет конца.
Джейн явился под вечер, когда поток клиентов успел поредеть - оставшиеся упрямцы мигом рассыпались по окрестностям, едва завидев ковыляющую походку и поднятый ворот воронокрылого пальто. На этот раз квартальный был один, без сопровождения громил-телохранителей - что заставило бы непривычного к методам Синдиката человека поразиться тому, как он рискует появляться беззащитным на улицах, где столь многие, должно быть, знали его имя достаточно, чтобы питать к нему ненависть.
Как бы то ни было, манера поведения его ничуть не изменилась - легкая заинтересованность, даже если таковая и имело место, искусно пряталась за той же маской нагловато-покровительственной ухмылки, явственно указывавшей собеседнику на разницу в положении и масштаб невидимых сил, стоящих за спиной у невзрачного одноногого калеки.
- Ну, доктор, - не здороваясь, Джейн прошел внутрь, цепко обдирая взглядом комнаты и на этот раз не делая попыток расположиться в кресле. - Вижу, наше с вами сотрудничество пошло вам на пользу, а? Не прошло и трех дней, как мне сообщают, что достопочтенный профессор Флейшнер стремится порадовать хозяев новым рецептом...

[Uceus >>>]

И Мастер

Аркадиуса передернуло от термина "хозяев". Старик ответил сухо, почти что с вызовом: "Я все равно бы произвел сей эксперимент, с вашим вмешательством иль без. Так что подобный результат закономерен. Но если Вы желаете, то следующий препарат, что будет обладать необычайными особенностями, я назову в честь вас. К тому же, хоть вы и указали на необходимость продавать новый препарат, он еще "сырой", последствия нам могут в скором времени аукнуться. Причем, не столько вам, сколь мне". Ирония таилась в смысле слов, но в тоне алхимика отсутствовала. Однако, сочтя, что дело куда важнее, нежели отстаивание собственной независимости, с весьма сомнительным результатом, Флейшнер перешел на более деловой тон в разговоре с "куратором". Он обозначил проблему в вопросе приобретения активного и главного ингридиента Оракула - красного фосфора. Ведь его собственные возможности по данному вопросу ограничивались Йоклом. Правда о безглазом он упоминать не стал. А так же сообщил о необходимости проведения дополнительных опытов и исследований на тему выявления побочных эффектов вещества. Причем, желательно имея возможность наблюдать то как воздействует Оракул на поклонников рафии и на людей к наркотику не причащенных. Проще говоря, была необходимость в подопытных. О том, что опыты сии могут не кончиться добром, похоже мысль алхимика не посещала. А если посещала, то не тревожила. Наука для него была как божество, голодное и требующее жертв. И если нескольким бродягам суждено исчезнуть (мало ли пропавших в трущобах Дна?), то пусть они хотя бы пользу принесут. Как знать, быть может знания, что он получит, спасут десятки жизней или сотни.
Джейн задумчиво внимал речи алхимика, и на его холодном лице, застывшем, как гладь темной воды в каверне, не отражалось ничего, кроме легкой туманной заинтересованности, но словно не в предмете разговора, а в самом Аркадиусе, как живом существе. Он медленно обводил его силуэт изучающим взглядом, словно наблюдая за некоторым любопытным образцом незнакомого насекомого, и еще не решив, как к нему относиться - с опаской или с заслуженным пренебрежнением.
- Знаете, доктор, - с ленцой протянул он, не обращая внимания на попытки Флейшнера закончить прерванную фразу, - Ваша ученая братия мне чрезвычайно любопытна. Вы слишком... назойливы. О, не принимайте это на свой счет - такова большая часть людей, занимающихся тщетным препарированием плоти естественной натуры. Не проходит и дня, чтобы очередной труженник реторты и ступки не несся ко мне с криками о том, что он совершил открытие, которое перевернет мир - а результате оно не годится и на корм уличным псам. Как я уже говорил, доктор, я питаю определенную слабость к людям вашего склада, и потому терпелив по отношению к таким маленьким моментам. Иной бы, менее чувствительный к изысканиям природных сил, за одну только вашу неосмотрительную просьбу организовать снабжение, как вы выразились... "подопытными" - срезал бы вашу долю на треть. К нашему обоюдному счастью, я не таков. И все же, доктор... при всем моем бесконечном доверии к вам и убежденности, что вы стараетесь исключительного на наше общее благо - я предпочту подождать, пока в деле не зазвучит еще один весомый голос. - он демонстративно потер друг о друга два желтоватых, высохших пальца.
- Голос денег, доктор. Только медь и серебро никогда не заблуждаются и никогда не лгут. Когда я увижу эквивалент вашего вещества, измеренный в благородном металле - тогда, если это выражение окажется к вам благосклонным, вы получите все мое внимание, каким только сможете распорядиться. Настоящую лабораторию со штатом учеников, которые будут бояться пропустить одно ваше слово; любые препараты, которые только придут вам в голову, технику и технологию, которых вы, смею надеяться, не видели даже в Университете... - его улыбка, становившаяся с каждым мгновением все более сладко-ядовитой, вдруг окаменела, превращаясь в металлическую прорезь оскала, ощетинившегося кривыми клыками. - Но если окажется, что вы побеспокоили меня понапрасну, доктор - придется принять соответствующие меры. Мы ведь не можем позволить циркулировать безответственным слухам в нашем маленьком научном сообществе?
Старик молчал, выслушивая Джейна. Его недолгий опыт в общеньи с этим человеком требовал осторожности и это требованием он пренебрег в начале разговора. Что ж, теперь он постарается быть осторожней в подборе слов и фраз. Последнее предложение, соскользнувшее с губ его "куратора" холодным скользким червем, зарылось в его мозг. Аркадиус с усилием раздвинул в улыбке губы: "Да, понимаю, не сомневайтесь. Чего не понимаю, так это причины спешки в реализации продукта, что не опробован и не проверен. Если его отшлифовать и доработать, то он подняться может выше Дна. Куда как выше. Вам предлагать его я не рискну, Вы не похожи на того. кто склонен затуманивать свой мозг. Но, думаю, Оракул имеет некий... потенциал. Даже в его состоянии на данный момент, Культы могли бы оценить его, а денег у них водится побольше, нежели средь местных обитателей. Впрочем, я, кажется, и сам готов поторопить события. И... если разговор зашел об Университете, коль обо мне Вы столько знаете, то знаете и то, что я ушел на Дно не ради денег... и уж тем более не одобряю гласность в своих экспериментах". Да, он и впрямь не одобрял. Не одобрял как и многое другое. Как фразы "Нет, я рафию не принимаю!", "Профессор, за его смерть несете вы ответственность!", "Мы вынуждены изъять результаты ваших исследований!", "Это для Вашего же блага!" Наука не терпит лжи и зачастую лжецов наказывает. Аркадиус забросил воспоминания о прошлом в дальний пыльный угол - там им и место! Сейчас у него иные были цели.
- Да, я надеюсь, что сотрудничество будет плодотворным. Просто вы обмолвились при первой встрече о закупках, вот я и осмелился... похоже рано... да, понимаю, вопрос финансовый. Вы ведь, наверное, в первую голову... бизнесмен, а уж потом... меценат (как же хотелось ему ввернуть здесь иное слово, но он не стал). Что ж, как скажете, попробую Оракула "отшлифовать" своими силами, быть может что и выйдет.
- Культы, - задумчиво протянул его визави. Очередной взгляд, которым измерили Аркадиуса, мог быть оценен как несколько более заинтересованный: насекомое под лупой признавали если не полезным, то во всяком случае, необычным - и возможно, способным укусить.
- Вы что-то знаете об этих скользких мошенниках, а, доктор? - прозрачные глаза недобро полыхнули желтым, но спустя мгновение смягчились. - Что ж, пожалуй... пожалуй, у меня найдется человек, который проводит вашу драгоценную особу к одной знакомой рыбине. Видите ли, - поймав удивленный взгляд Флейшнера, пояснил Джейн (тон его смягчился до почти светского). - те из них, кто не относится к категориям окончательных шарлатанов, большую часть времени плещутся в своих ваннах... Не уверен, что вам удастся поговорить с ним напрямую, но передать послание и подарок кому-нибудь из помощников сможете наверняка. На этом все, - он раздраженно повернулся, дернув костистым, перекошенным плечом, и заковылял к выходу из комнаты, изредка скрежеща неосторожными движениями искусственной ноги.
- Мой человек навестит вас завтра к утру, - на пороге Джейн обернулся, сверкнув подозрительным взглядом сощуренных глаз. - И помните, мейстер Аркадиус, финансовые отчеты - вот ваш лучший поручитель... Кстати, - он вдруг неожиданно вскинул голову, словно почувствовал какой-то запах. - Кстати, доктор... не одолжите ли мне немного вашего вещества с собой? Так сказать, для коллекции...
Алхимик лишь кивнул на предложение своего собеседника. Да, Культы он не жаловал, со всей их религиозной болтовней (у самого Аркадиуса в доме не было даже домашнего алтаря), но, почему бы не попробовать? Если удастся сделка, то продажи выйдут на новый уровень. Правда, кое-что его тревожило. Как знать, быть может эти фанатики подобно Йоклу посчитают Оракула лишь суррогатом "Госпожи". Еще решат, что это оскверненье рафии, - эти безумцы способны и не на такое. Ладно, он рискнет. Будем считать, что это тоже опыт. Услышав же слова о том, что Джейн хотел бы получить немного нового порошка с собой, Флейшнер подавил холодную усмешку - нет. он не верил, что "куратор" опробует его изобретение сам. Но, несомненно, у него имеется "любимец", который сможет сей порошок опробовать и оценить. А это может дать иное отношение к нему и созданному наркотику. Он отдал Джейну небольшой конверт с Оракулом и прежде чем куратор вопросительно приподнял бровь по поводу столь малого количества продукта, поспешно произнес: "Его не требуется много. Тут вещества на три дозы. Да, он несколько экономичней, нежели кровь земли". Нотки самодовольства он сдержать не смог, хоть и пытался.
- Да, я постараюсь Вас по пустякам не беспокоить и не тратить ваше время.
Джейн медленно наклонил голову, не сводя немигающего, застывшего взгляда с лица Аркадиуса. Потом он надорвал конверт, поднес его к возбужденно затрепетавшим ноздрям, закрыл глаза, нетерпеливо вдохнул - а затем, прежде чем алхимик успел как-то отреагировать, запрокинул голову и высыпал почти все содержимое конверта себе в рот.
На какое-то время повисла обескураженная тишина. Джейн, не глядя, скомкал остатки порошка в обертке и сунул в карман, продолжая изучающе смерять алхимика взглядом на предмет его реакции на происходящее. Затем, так же не говоря ни слова, заговорщицки подмигнул ему и вышел, на этот раз потрудившись открыть дверь не пинком.

[Черон >>>]

и Антар

...когда он возвращался, было уже за полночь. Время здесь угадывалось с трудом - низкое серое небо лишь незначительно меняло оттенки, меняясь от бледно-пепельного днем до густого свинцового - ночью. Там, внутри и внизу, он привык определять время по пульсации городских коммуникаций, а в период работы в лабораториях - по распорядку дня; утренние процессии шахтеров, отзывавшиеся эхом многоногого стука шагов, тележки уличных торговцев, гулко грохотавшие по мостовым, груженые доверху свежей зеленью и овощами из Дендрария, рыбой и моллюсками из Черных озер, плесенью, акридами и грибами, которые выращивали в пещерных садах. Безумные проповедники, затевавшие молитвы трижды в день, следуя ходу солнца; шуты и фокусники, развлекавшие публику шествиями по самым оживленным улицам, вечные нищие, молящие о паре монет, и не менее вечные полицейские, прогонявшие их с насиженных мест для острастки, чтобы затем, поделившись толикой добытого, те возвращались обратно - в некоторых особенно оживленных районах можно было ориентироваться даже по тому, сколько раз на площади раздастся дребезжащая песня Томми О'Бедлама, зазывавшего прохожих посмотреть его трюки. Город как будто оказался чуть ближе, проступив живыми красками в памяти - то ли из-за незнакомца, который принес его частичку с собой, то ли оттого, что он не хотел отпускать своих детей надолго.
Морок исчез без следа, едва Квинтус вошел в дом: гость все еще был без сознания. Глаза, полуприкрытые под мутным стеклом маски, не подавали признаков жизни - но грудная клетка по-прежнему поднималась и опускалась, медленно и словно рывками. Причину последнего Квинтус, впрочем, обнаружил достаточно быстро - под наспех перемотанной повязкой из-под оборванных остатков плаща виднелся все еще свежий, набухший кровью след резаной раны; и еще один - на боку. Оба пореза выглядели неглубокими, но очевидно, причиняли владельцу боль, и их срочно нужно было обработать. По-хорошему, необходимо было вообще раздеть его и полностью осмотреть на предмет повреждений, но, к сожалению, это было невозможно: вездесущий едкий туман при контакте с открытой кожей быстро вызывал воспаление, поэтому все манипуляции пришлось делать быстро, открывая кожу лишь на максимально малый промежуток времени. К счастью, как и у всего прочего, у здешней атмосферы были и положительные свойства: болезнетворные микроорганизмы в ней не выживали. Раны поразил "лишь" сильный химический ожог. Также, как и зараженные, они не могли зажить сами, но кислота хотя бы не проникала вглубь организма. Однако, все это означало, что спасенному требовалась операция.
Обезболивающее Шиное отбил когда-то у "каравана" (так называли правительственные поезда с ресурсами и гуманитарными грузами), чтобы помочь ему оправиться от тяжелого ожога дыхательных путей. Настоящих хирургических инструментов не было, но был лабораторный скальпель. Еще была игла и синтетическая нить... В принципе, все, что необходимо. Требовалось зашить раны, постепенно удаляя обожженные ткани по мере накладывания швов. Квинтус не был врачом, но из-за специфики своей области он как ученый постоянно ставил опыты на живых организмах, и со скальпелем обращаться умел.
Итак, приступим... (И не забыть его привязать)
Закончил он уже глубокой ночью. По-хорошему, нужно было лечь и постараться отдохнуть, но Квинтус не был врачом и теперь слишком боялся пропустить какое-нибудь изменение в состоянии пациента, из-за которого тот умрет. Поэтому он остался сидеть у постели больного, напряженно вглядываясь в дрожание его век, вслушиваясь тяжелое, неглубокое дыхание...
Боль... Боль во рту, неослабевающая, уже независящая от вдохов и выдохов... Боль в глазах, которые уже почти ничего не видят, и даже слезы она превратила в жгучий гной... Боль, вошедшая глубоко в тело, пропитавшая его, и теперь оно может воспринимать только одно... Кажется, что она воспринимается даже на слух, что даже вечное подвывание ветра является лишь очередным выражением боли... А вот и еще одно - уродливый, тощий силуэт перед глазами, затянутыми мутной пеленой, и к подвыванию ветра добавляется кровожадное дыхание. Силуэт рванулся к нему, все смазалось... Удар! И вой ветра неожиданно превращается в громкий, жалобный стон...
Квинтус вздрогнул и открыл глаза. Его встретил слабый, несфокусированный взгляд серых глаз, и стало понятно, что именно его разбудило.
"О, черт!" - руки суматошно заметались по столу, пытаясь вспомнить, что им нужно делать: грибной отвар, снотворное, короткая маска... Ах, да!
- Так. Ты проснулся. Это хорошо. Лежи, не шевелись, ты очень слаб, а твой организм отравлен. Тебе придется выпить вот это, - он поднял ковш, так, чтобы лежащий мог его увидеть, не поднимая головы. - как можно меньше хватая воздух ртом. Чтобы ты мог дышать, я поменяю тебе эту маску на короткую. Ты меня понял? - начав быстро и взволнованно, через пару секунд Квинтус вспомнил, в каком состоянии находится больной, и постарался снизить темп. Завершающий вопрос он произносил очень медленно, четко и выразительно.
Тот попытался разлепить губы, чтобы ответить, но смог произвести только какой-то полузвериный нечленораздельный хрип - и затем, морщась от боли, несколько раз коротко кивнул, оставив, должно быть, бесплодные попытки.
Маска отошла от кожи с едва слышным чмокающим звуком - за время сна ее края оставили на коже неглубокие вдавленные отметины; впрочем, по сравнению с общим состоянием гостя это казалось мелочью. Он обхватил ладонями ковш - ломко гнущиеся пальцы подрагивали от напряжения, и от этого казалось, что металлические стенки сжимают два серых пятилапых паука, прислуживающих хозяину.
Незнакомец пил ровно - не пытаясь выхлебать все сразу и не морщась - как будто механически заливал внутрь необходимые для функционирования вещества. Только размеренно дергался кадык, выпячивающийся из-под тонкой кожи и довершающий сходство с деталью механизма. Все еще затуманенный взгляд медленно двигался вокруг комнаты, изредка фокусируясь на лице своего спасителя.
- К-как... - снова рваный кашель; должно быть, импровизированная маска не слишком защищала его от кислых паров, и он успел наглотаться. - Как я здесь?..
- Погоди, - Квинтус деловито отобрал у больного ковш, поставил на тумбочку. - Задержи дыхание, я поменяю маску обратно.
Теперь можно было немного расслабиться. Отшельник устало откинулся на спинку стула и вытер пот со лба... "Черт, когда же я отвыкну от этого движения?" Затем он снова посмотрел на лежащего.
- Я подобрал тебя на двенадцатом витке. Ты напоминал ходячий труп... Недолго, впрочем. Учитывая это, непонятно, как тебя не съели задолго до нашей встречи: автоматов здешние хищники не очень-то боятся. Ты упал на моих глазах. Я думал - умер, но оказалось, что нет, поэтому я принес тебя сюда. У тебя довольно неприятные раны, но я их зашил и закрыл повязками. В общем, тебе крупно повезло... Теперь главное, чтобы выдержала твоя печенка. Лекарство ты уже выпил, все станет понятно через несколько часов, - долгий, внимательный взгляд в глаза пациента. Казалось, что серыми они стали от усталости. - Хватит пока разговоров. Сейчас я вколю тебе снотворное, и ты поспишь. Тогда и поговорим ("если проснешься").
Когда пациент уснул, Квинтус пересел за стол, положил подбородок на сцепленные руки и погрузился в себя...
Перед глазами вставал Город. Переплетение улиц, переплетение зданий... Лестницы, соединявшие уровни: на площадях - огромные, в один пролет; в концах улиц - поменьше, с четырьмя, пятью или даже шестью пролетами; и где попало - маленькие, вертикальные, с перекладинами. Эти можно было обнаружить где угодно, они оплетали Люкс, как паутина оплетает кокон. Следуя ими, можно было попасть в самые неожиданные места. Джесси знала эти лестницы так, будто сама их все установила... Она любила хвастаться этим, любила делиться с ним неожиданными и интересными местами, а он любил гулять с ней по этому запутанному трехмерному лабиринту, хотя без нее заблудился бы через сто метров. Эти прогулки были тем немногим, ради чего он соглашался покинуть свою крохотную каморку-лабораторию. Это было так прекрасно, что Квинтус впервые со времени детства позволил себе усомниться в том, что жизнь жестока и темна, и единственное, на что можно надеяться - выжить. Наверное, Город заметил это... Как живое существо, заметившее у себя на коже прыщ, Город поморщился, заметив где-то у себя на окраинах, почти на Дне, комок тепла, прячущийся в маленькой лачуге, и протянул свое щупальце - выдавить.
Тюрьма, допросы, беседа с Уилфредом Холлоу, лаборатории, Чердак. "И правда, выдавил", - горько усмехнулся Квинтус. Со стороны кровати послышалась возня, и он повернул голову.

Сообщение отредактировал Черон - 17-12-2013, 20:46

[АнтаР >>>]

Гость с трудом сидел, скорчившись и обняв левой рукой грудь, рефлекторным жестом впиваясь пальцами в плотную повязку, закрывающую швы - обезболивающее, должно быть, еще действовало, но каждое движение отзывалось вспышками боли, прорастающими под кое-как стянутыми краями ран. Внимательный прищуренный взгляд оббегал комнату, периодически возвращаясь к центральной фигуре.
Обнаружив, что его приход в создание не остался незамеченным, он попытался что-то сказать, но снова зашелся в приступе надсадного кашля - пропитавшая легкие взвесь растворялась долго, отходя со значительными примесями крови, и нередко последствия неосторожной прогулки по улицам Чердака могли остаться на значительный период времени.
- Спасибо, - наконец, хриплым шепотом произнес он, справившись с очередным приступом. - Не знаю, кто ты и зачем... сделал то, что сделал, но - спасибо. Я... - он поморщился, но не от боли, а словно от неприятных воспоминаний, вернувшихся к нему позже, чем способность к контролю тела, - пожалуй, переоценил некоторые свои силы...
- Да, похоже на то, - Квинтус посмотрел на часы. Было уже утро. Глаза сильно резало, открывались и закрывались он с некоторым усилием - не только от усталости. Пора было сменить маску. - Тебе пока лучше лежать, не трать сил понапрасну.
Он подошел к кровати и помог больному лечь:
- Твои раны неглубокие, но все же лучше не напрягай пока мышцы с передней части торса. Я не врач и не могу поручиться за прочность своих швов. Печень сильно болит?
- Не уверен, - на лице гостя мелькнуло подобие кривой ухмылки, но последовавшее за ней нервное сокращение заставило его снова поморщиться от боли. - О, проклятье...
- Я почти... добрался, - отдышавшись и поддавшись мягким, но настойчивым движениям Квинтуса, он снова лег, в качестве компромисса повернувшись на бок и опираясь на локоть. - Какие-то ублюдки попытались меня загнать на улице. Не уверен даже, что это были люди, а не какие-то здешние животные... разве что они как-то научились пользовались этим, - он выразительно покосился на оружие, прислоненное к стене в противоположном углу. - Один все-таки достал меня несколько раз. Дальше полз на адреналине, должно быть, недолго. Повезло... что ты на меня наткнулся.
- Повезло... - эхом откликнулся Квинтус, возясь с фильтром второй маски и не глядя на собеседника. - Да, везение - важная штука.
Закончив с приготовлениями, он быстрыми, привычными движениями сменил маску и продышал ее.
- Впрочем, везение - штука случайная, а я больше верю в судьбу. Как тебя зовут? - спросил он, подойдя к кровати и садясь на стул. Весь его вид говорил о том, что он начал важный и, возможно, довольно долгий разговор.
- Меня... - гость надолго замолчал, уставившись в сторону Квинтуса слепым рассеяным взглядом, как будто забыл то, о чем его спрашивали. - В судьбу, говоришь? - молчание разбило слабым, нехорошим смешком. - Меня зовут Люциола, друг. Могу я поинтересоваться, как ты здесь оказался? По пути я видел достаточное количество мертвых, мумифицированных ветром до... несъедобного состояния, но ты выглядишь отъявленно живым для этого безлюдного места.
- Как я здесь оказался? Хм... Может, и расскажу... Но не сейчас. Сначала я хочу послушать твою историю. В этом месте редко кто-то появляется просто так, а еще реже попадаются доверчивые люди. Я тебя спас, и тебе нет смысла опасаться меня, но я о тебе не знаю ничего. Итак: кто ты? И откуда явился?
- Я? - тонкая бровь изогнулась вопросительным знаком. - Сверху, приятель. Я шел по железной дороге... кажется, функционирующей - я видел поезда, - его лицо сохраняло выражение совершенной невинности, пока он нес весь этот бред, морща лоб и пытаясь припомнить детали. - Еще там, кажется, был заброшенный вокзал. Большое, полуосыпавшееся здание с провалившейся крышей...
- Сверху?! - брови Квинтуса взметнулись так высоко, что пропали из иллюминаторов маски. Впрочем, внимательный человек заметил бы, что это удивление мгновенно смыло с глаз выражение напряженности, как прибрежная волна смывает следы с песка. - Вот, значит, как... Что-ж, тогда ты и правда почти дошел. Но зачем тебе туда?.. А, впрочем, это уже не мое дело. То есть ты хочешь попасть в Люкс? - тон Квинтуса сильно изменился. Если в начале расспроса он был твердым и давящим, как струбцина, то теперь голос звучал осторожно, а речь обходила острые углы, как вода протекает сквозь камни, стремясь проникнуть как можно глубже и вытащить как можно больше информации, не встречая сопротивления.
- Да, - Квинтус заметил, что в первый раз за время разговора небрежный тон исчез из речи собеседника, и произносимые им слова ощутимо отяжелели, наливаясь еле заметной тенью свинцовой серьезности. - Мне нужно в город. Ты ведь оттуда, верно? Это... бросается в глаза. Послушай, друг, - он снова попытался приподняться: на этот раз ему это удалось со значительно меньшими усилиями, и где-то в неоконченном движении Квинтус вдруг заметил слабый металлический отблеск там, где два витка повязки чуть расходились в сторону, открывая раненую плоть. - Послушай, наверное, у тебя есть причины скрываться... Что бы ты ни думал, я не с правительством. Совсем нет. Мне просто нужно в город, вот и все. Ты ведь... знаешь туда дорогу?
"Он не послан за мной? Вообще не связан с Представителями? Похоже на то... Что там за блеск под повязкой? Я точно не оставлял там ничего металлического. Он ведь схватился за нее всего на одну секунду..." Квинтус почувствовал мимолетный страх, осознав, насколько опасен его собеседник. Впрочем, похоже, что об этом стоило беспокоиться другим.
- Я... Да, я знаю туда дорогу. Наверное, я могу тебя туда провести. По крайней мере, до города. Но что дальше? Я ведь не просто так оказался здесь. Это случилось, потому что я больше не мог жить там. Впрочем, здесь я тоже больше не могу жить... - он вдруг замолчал, откинулся на спинку и уставился перед собой невидящим взглядом. В этот момент никаких осознанных мыслей не крутилось в его голове: он лишь с легким изумлением наблюдал, как перестыковывались связи в казалось бы безнадежно запутанном коме вопросов, постепенно складываясь в изящный и непротиворечивый узор...
- Ты называешь меня другом... Я не знаю, насколько ценно для тебя это слово, но для меня оно значит очень многое. Ты можешь... сделать для меня кое-что?
- Ты ведь вытащил меня оттуда, правда? - короткий смешок, показавшийся было неуместно несерьезным рядом с тем, как тонкие линии совпадений и случайностей складывались в нечто под хрупким названием судьбы. - Значит, ты и называешь цену.
- Цену? Что-ж, как хочешь. Я хочу, чтобы там, в Городе, ты помог мне найти одного человека. Джесси, - на этом имени голос Квинтуса непроизвольно дрогнул. Он так давно не произносил этого имени вслух... - Я хочу, чтобы ты нас спас. Понимаешь, о чем я говорю? Может быть, это покажется тебе нечестной ценой, но наши судьбы связаны, и отдельно нас спасти нельзя. Во времени я тебя не ограничиваю, ты можешь сделать это, когда закончишь свои дела. - Квинтус сделал небольшую паузу, проверяя, все ли он сказал, что следовало. - Что скажешь?
- Конечно, - он не моргнул и глазом, легко покивав в ответ, как будто озвученное предложение было сущим пустяком. - Знаешь, у меня... есть друзья в городе. Некоторые бы сказали, что они наделены определенной степенью влияния... своего рода, - снова едва заметный смеющийся звук, вплетающийся в произносимые слова, и кажущийся еще более нехарактерным для человека, который еще недавно демонстрировал все признаки умирающего.
- Когда доберемся до места, я представлю тебя одному человеку. Уверен, у него не возникнет проблем с отысканием твоей знакомой... даже учитывая, что ты не до конца откровенен со мной, - он сделал странный, словно извиняющийся жест, простирая вперед открытые ладони, все еще кое-как перемотанные тряпками. Чем больше Квинтус смотрел на него, тем сильнее боялся. Невозможно было понять, что он чувствует и насколько серьезен. Между тем, неуловимая плавность движений даже в таком состоянии наводила оторопь. Ученый еле удержался, чтобы не отшатнуться, когда тот протянул к нему руки. Становилось ясно, что Люциола - мягко говоря, необычный человек. Обычные шаблоны поведения, на которые Квинтус привык опираться при общении с людьми, в случае с ним отказывали: "В любой момент он может сделать что угодно...". Эта мысль вызывала страх. Демонстрируемая же им пластика движений этот страх только усиливала. Но деваться было некуда... Квинтус не видел никаких других вариантов, но даже не это было главным: он просто не осмелился бы отказать этому человеку.
- Х-хорошо... Тогда, я проведу тебя к городу. Но прямо сейчас ты идти не можешь. Тебе нужно хотя бы дня три на восстановление. Выздоравливай, - он встал и отошел от постели, радуясь возможности отдалиться от незнакомца и вспоминая, что такое ровное дыхание.
"Надо, однако, как-то привыкать к его присутствию..."

[bluffer >>>]

не без участия Мастера

Здесь было настолько тихо, что казалось, это все еще продолжение бесконечных канализационных туннелей, и только свежий воздух давал знать сладким опьянением чистого дыхания - они пришли.
Неприметный захудалый домишко, совершенно темный, довольно давно не чувствующий заботливую хозяйскую руку, понуро прижимался к ветхой ограде.
Вира издала легкий свист, похожий на тихий скрип несмазанных петель, и услышав в ответ такой же, кивнула Баху - следуй за мной.

...изнутри одна из тихих и незаметных нор Паука производила совершенно противоположное впечатление - дом был полон людей, большинство из которых Вира видела в первый раз. От блеска металла и лязга оружием с непривычки слегка звенело в ушах - их с сопровождающим проводили десятком прищуренных взглядов, мгновенно взвесив обоих, измерив и оценив потенциальное сопротивление, прикинув, сколько можно выручить за одежду, ножи у пояса, украшения и при необходимости, тела. Бугрящиеся каменноподобными наростами мышцы, кожаные безрукавки, огромные револьверы, которые в ладонь Виры даже и не поместились бы, резные винтовки, мортиры и карабины, прячущиеся за спинами и у бедер... Наемники, быстро поняла она. Паук иногда платил бойцам со стороны - чаще для подстраховки, если рискованное дело грозило пойти не так - но столько живой силы вокруг него она видела впервые.
Пара телохранителей, выделявшихся среди прочего пестрого сборища еще более внушительными габаритам и тускло поблескивающими металлическими вставками в одежде, неслышно следовали за ним второй двуликой тенью, когда Паук нетерпеливо принимался измерять шагами пол комнаты или усаживался за единственный письменный стол.
- Мы добыли, что ты просил, - воровка мотнула головой в сторону Дракона, уже ставящего свою ношу на пыльный пол. - А это, - многозначительный взгляд Виры цепко ввинтился в глаза отца, - книги. Ты просил меня лично... прихватить, если попадутся.
Он изменился в лице - сначала во взгляде мелькнуло что-то, похожее на вспышку гнева, ярости, казалось, сейчас наступившая на мгновение тишина разорвется от громкого удара кулака по столу - но почти сразу непроснувшийся огонь угас, сменившись затаившимся внутри пониманием.
- Превосходно, - медленно произнес Паук, принимая сверток и опуская его на лакированую столешницу. - Ты справилась как нельзя лучше...
Обрывок неоконченной фразы замер, повиснув в воздухе и никак не желая исчезнуть насовсем. Внимание остальных постепенно сосредотачивалось вокруг них троих, собираясь в небольшой обступивший круг из любопытных лиц - все смотрели на высившуюся посредине колонну из покосившихся контейнеров - все, кроме Паука, чьи глаза словно расфокусировались, перестав на котороткое время различать людей как отдельных целых. По мере того, как Бахамут слой за столем осторожно сдирал с мешка ткань, освобождая хрупкий фарфор, кольцо любопытных увеличивалось и расширялось, то и дело пуская по кругу очередной шепоток, предлагавший новую версию того, что за товар притащили хозяину.
И тут момент всеобщего транса исчез: Паук протянул руку и крепко сжал ее пальцы - жест, которого она раньше никогда раньше у него не видела, и который мог в равной степени означать как облегчение от того, что Вира вернулась невредимой, так и удовлетворение от успешно доставленного ценного груза. Вокруг плескались разговоры, вопросы, реплики - большая часть из них обращалась к Бахамуту, как к своего рода равному, удаляя Паука и его дочь в область недосягаемых высших иерархий боссов - тот неторопливо разгружал колонну контейнеров, обстоятельно рассказывая подробности их вылазки и объясняя, куда делись остальные участники.
- Ящики разобрать, оттащить в заднюю комнату, - распорядился Паук, так и не выпуская из рук свертка. - Сейчас будет транспорт, часть отправится в пещеры, часть поблизости, третья доля уходит в старый дом... Бах, ты командуешь; Ленни и Моррисон - отправьте еще своих ребят к наблюдателям на улицы. Вира, ты со мной, - он махнул рукой, подзывая ее за собой, и направиляясь по маленькой скрипучей лестнице на второй этаж домика.

Наверху располагалось что-то вроде временного кабинета - все, кроме пачки небрежно разбросанных бумаг, чернильницы и скатаных записок, напоминало о том, что здесь никто не жил; кровать, зеркало, тяжелые занавески, закрывающие окна от любопытных взглядов были всего лишь своего рода подделкой, призванной отвлекать внимание чрезмерно любопытствующих и создавать видимость того, что этот дом ничем не отличается от ровных безликих рядов его соседей и сотен других таких же домов в трущобах Дна.
- Как кстати... - бормотал он, пробегаясь беспокойными пальцами по поверхности свертка; он был напряжен, словно ожидая кого-то или чего-то, периодически выглядывал в окно, вытаскивал из кучи записок какую-то одну, быстро просматривал и отбрасывал в сторону. - Теперь мне нужна всего лишь одна встреча... Этот недоумок собрался продать контейнер алхимикам! - Паук вдруг оторвался от перебора бумаг, резко взглянув на дочь; ей снова показался странный, незнакомый желтый отблеск в глазах. - Я опасался, что ты не справишься. Думал, Альб за тобой приглядит; но вот ты здесь, а он... Что с ним случилось, кстати? Впрочем, потом. Прекрасная работа, Вира, прекрасная... - осторожно подцепив пальцами туго перемотанную ткань, он развернул сверток, обнажая костисто-коричневую повехность контейнера, стянутого железными оковами.
- Ты знаешь, что это? - не отрывая взгляда, тихо спросил он. - Это Синдикат, Вира. Весь, со всеми его баронами, тенями, подземными городами, шайками мошенников, фальшивомонетчиков и уличных нищих. Весь. За эту вещь Королева, не задумываясь, отдаст любое из своих двух сердец. Только протяни руку и возьми...
Девушка молчала, боясь даже дыханием прервать речь босса. Она была вымотана, обессилена почти до предела: сказывалось не только физическое измождение, но и переживание из-за того, что часть людей так и не вернулась… Сейчас ей не хватало (кто бы мог подумать!) даже Крысенка, с его вечно глумливой физиономией и глупыми похабными ухмылочками, а уж как она переживала об Альбе… Старик всегда был добр к ней, один из немногих приближенных отца, который не завидовал, не ревновал, а просто понимал, что ей не дали выбора как жить…
Она сделала глубокий вздох, пока Паук изучал пыльные шторы, шурша ненужными бумагами, и заставила себя слушать, наплевав на все. О Синдикате босс откровенничал с ней впервые. Начать распрашивать - значит, вызвать подозрения; Вира давно изучила отца - лучше просто дать ему выговориться.
Тот, казалось, совершенно забыл о дочери, погружаясь в изучение оказавшегося перед ним предмета - проглаживая пальцами едва заметные трещинки в керамике, прикасаясь к холодному железу скоб, расправляя прикрепленную к крышке записку и раз за разом изучая аккуратные очертания букв. Даже голос его звучал так, словно он обращался то ли к себе самому, то ли к какому-то другому, не присутствующему здесь невидимому собеседнику. Когда Паук снова повернулся к Вире, ей показалось, что он каждый раз делает над собой усилие, словно противодействуя какому-то почти материальному влиянию, которое оказывала на него эта коробка.
- Впрочем, об этом позже. Все дела, которые были на этой неделе, отменяются - вы это заслужили, - Паук небрежно махнул рукой в сторону лестницы. - Как только эта толпа сыграет свою роль - здесь все закончится. Денег получите каждый достаточно, чтобы не вылезать из самых дорогих кабаков Люкса неделю, а ты - тройную долю. Что теперь деньги... - короткая, чуть диковатая усмешка полоснула по его губам, резко сместившись вспыхнувшим запрятанным беспокойством. - И все-таки, что с Альбом? И куда подевался Крысенок? Расскажи, в конце концов, как прошло...

Он не успел договорить - откуда-то снаружи раздался надрывный крик, и почти сразу за ним разорвался выстрел, гулко хлопнув по ушам мягкой звуковой волной и заставив непрочное оконное стекло треснуть, проваливаясь внутрь крупными, медленно отделявшимися осколками. За выстрелом послышался топот и приглушенные возгласы. Паук замер, оборвав неоконченную фразу, и смерив Виру странным взглядом, медленно и осторожно подошел к окну, отводя в сторону занавеску и выглядывая наружу.

[Woozzle >>>]

с Чероном

Каким-то непостижимым образом Феб не испытал страха. Словно весь глубинный, первобытный ужас вытек из его души парой часов раньше, когда Люциола с паучьей цепкостью держал его за плечо, и пустота на этом месте затягивалась новой тканью, сотканной из ржавчины, усталости, нарастающего холодного упрямства и еще – хрупкого дуэта флейты и контрабаса, поющего в его венах. Феб знал, что это только пока, что страх вернется - и тени, бредущие в его снах, будут окрашены в кармин, все, как одна; будут носить на шее удушающее ожерелье рубиновых капель, будут падать изломанными пятнами и биться в агонии; вместе с ними будет задыхаться он сам. Но сейчас ему было холодно – и отчаянно.
- Если бы он хотел, - голос прозвучал тихо, но перерезал гудящий зал наискосок, заставляя всех вслушиваться в разбивающиеся глухие слова, - он бы убил меня там. У него была возможность, поверьте. Во всем этом есть что-то еще, какой-то признак, который вы упускаете – как изначально упустили музыку.
Феб замолчал – и вместе с ним молчал зал; все, даже Присяжный, даже странный металлический голос, казалось, обдумывали его слова.
- Впрочем, я догадываюсь, почему, - лицо болезненно искривилось, будто свеча, облизывающая ладонь, наконец нашла болевую точку. – Если его интерес сосредоточен главным образом на активных резонаторах, то какой смысл убивать меня – сейчас? Я ему просто неинтересен, господа. Год назад – да, несомненно, но не теперь.
- Позвольте... - из тусклой безгласой массы вперед выбрался человек - невысокий, седой, принадлежавший, судя по одеянию, скорее к ученым, чем к управляющим. - Доктор Саллюви. Со всем уважением, сэр... упомянутый эффект представляет собой чрезвычайно сложный комплекс нейрофизиологических явлений. Насколько исследования дают понять на данный момент, даже при утрате физической способности к активным... действиям, сохраняются характерная пульсация альфа-ритмов, по-прежнему активны "зоны молчания" в группах, эмпатические проявления... не буду утомлять вас подробностями. Любой экземпляр вроде вас по-прежнему представляет значительную ценность для исследований - возможно, даже более высокую, учитывая потенциальные возможности для сравнительного анализа и выявления принципиальных компонент...
- Возможно, к тому времени он еще не знал о вас, Феб, - Присяжный мягко прервал доктора, поднимая предостерегающую ладонь. - Насколько известно на данный момент, нет точного способа, позволяющего диагностировать ваш дар. Господину Люциоле и тем, кто за ним стоит, приходится ориентироваться по слухам, расспросам и разрозненным свидетельствам. Возможно, их интересовали только те люди, которые непосредственно контактировали с Проектом, и на тот момент вы были для них посторонним лицом. Возможно, их вовсе не интересуют ваши способности, а выбор жертв построен именно таким образом, чтобы привлечь внимание общественности и полиции к проходящим исследованиям, затормозить их или потребовать раскрытия. Можно строить предположения...
И тут все вдруг снова замолчали - за мгновение перед тем, как заговорил другой голос, заполнявший собой все доступное ему пространство.
- Гильберт намеревается устроить охоту на охотника, - проскрежетал он. Фебу вдруг показалось, что в неживом тоне сквозит нотка не особенно скрываемого ехидства, как будто далекий обладатель его смеется про себя. - Господин Альери провел несколько дней в его непосредственном обществе, был освобожден из тюрьмы, допущен на малое внутреннее собрание... Настораживает, не так ли? Даже если теории о выслеживании музыкантов не стоят и гроша, а господин Альери ломает перед нами комедию, от свидетелей принято избавляться. Присяжный собирается окружить своего подопечного охраной, отпустить его и ждать, пока любопытный светлячок не удержится и сам заползет в банку. Не так ли, мой друг?
Повисла кратковременная тишина.
- В общих чертах - да, сэр, - тот несколько раз переменился в лице, заметно бледнея при словах невидимого говорящего, но в целом держался уверенно.
- Принимается, - прошелестел голос. - Встреча окончена, господа. Предложения, представленные на повестке, одобрены. Приступайте.
С последними опадавшими звуками темнота начала шевелиться - неестественное слитное молчание разбивалось на островки перешептываний, скрип отодвигаемых стульев, кашель, и прочую симфонию любого человеческого скопления. Присяжный покинул место докладчика, на ходу вытирая пот со лба и направляясь к их столу. Механическое устройство на колесах лязгнуло, перемещаемое подручными обратно, куда-то вглубь здания, и Ран, застывшая на время встречи живой статуей, шевельнулась, сделав шаг рядом с ним.
И где-то в застывшем мгновении между этой пробуждающейся суматохой и еще звучавших в ушах отголосках странного, железного голоса, Феб вдруг понял, кто произносил эти слова.
Это была она. Девочка. Ее тонкие, бесцветные губы едва заметно шевелились, производя на свет голос, который просыпался внутри головы, где-то в костях, стенах и камнях самого дома.
Это было уже слишком – настолько, что все прежние вопросы, все возмущение и отрицание, копившее до этого, поднимавшееся из глубины обжигающей лавой, вдруг осело. Остыло, окаменело на дне души, перестав быть важным – по крайней мере, на время. Феб смотрел, как восковое лицо Ран скользит в полутьме, почему-то отчетливо видимое, словно подсвеченное чем-то – ни одного огня, ни одной свечи поблизости, только угловатая механическая тварь рядом с ней, темная, но тоже различимая до деталей.
В груди нарастало ощущение духоты, липкого комка, запаха ее цветов, сквозь который больно дышать и не долетают звуки – словно весь он, от ушей до пяток, заполнен ватой.
- Что это? – шепот, обращенный в никуда. Даже в этой немыслимой, бездыханной и беззвучной духоте, Феб понимал, что Присяжный ему не ответит, но слова пробивались сами, вырываясь хлопьями и оставляя прорехи в груди. – Что с ней, она подключена к этой... к этому?... – он так и не смог подобрать последнего, определяющего слова.
Он непроизвольно сжал ладонь, и в их осколке зала сразу стало темнее.Раздавленная свеча протекала сквозь пальцы липкой парафиновой массой, не дающей ни тепла, ни света - только пятная на белоснежной скатерти.
- О чем вы? - нахмурился его сопровождающий, увлекая Феба за собой к выходу; затем он проследил красноречивый взгляд через плечо, и в его глазах мелькнуло понимание. - А, Ран... Пойдемте, этот зал сейчас закрывается. Я все объясню вам по дороге.
Массивные двери сомкнулись у них за спинами, выпуская на свободу небольшие группы приглушенно переговаривающихся людей. Свежий, холодный воздух ночи обжег легкие, привыкшие к затхловатому запаху пыли с примесью целлулоида. Они потянулись вслед остальным, вливаясь в поредевшую, но все еще текущую струю Променада, который не опустевал даже в полночь, как огромная река, несущая слабо ворочающиеся в потоке щепки. Мимо проплывали огромные, пятиметрового роста фонари, напоминавшие крошечные луны, зажженные терпеливой рукой небесного божества и подвешенные где-то совсем близко.
- На собрании шла речь о Проекте... Ран - его первый и самый успешный результат, - Присяжный втягивал шею, поеживаясь от холода, и держа руки в карманах туго стянутого пальто. - В каком-то смысле она и есть Проект - широкомасштабные исследования начались после того, как ее случай был описан и доказательно зафиксирован. Ее особенности... возможно, вам это будет легче понять - своего рода похожи на ваши. Только если вы называете себя музыкантом, то Ран, скорее, придерживаясь терминологии... инструмент, - Фебу вдруг показалось, что последнее слово заставило собеседника нервно скривиться, словно он почувствовал что-то кислое на вкус.
- Она слышит определенным образом усиленные электрические ритмы - подробностей, увы, не знаю, за этим придется обращаться к нашим ученым - и таким образом человек, находящийся, предположим, в коме или лишенный подвижности, может воспринимать окружающий мир через нее. Не каждый - процесс подготовки достаточно индивидуален, требует детальной подстройки и долго закрепляется. На самом деле можно с достаточной степенью точности сказать, что для каждого человека потребовался бы один, индивидуальный подобный инструмент.
Лавируя во встречном потоке, огибая текущих людей, Феб вдруг резко остановился, пропустив несколько шагов; Присяжный шел вперед – не оглядываясь, не проверяя, следует ли за ним подопечный, даже не заботясь о том, чтобы он не отстал, не захлебнулся в этой реке, перекатывающей людские волны.
- И она... - Феб стоял на месте и говорил в удаляющуюся спину, говорил негромко, и голос падал в окружающий гул мелкими камешками, оставляя на воде круги, голос тонул – но Феб был уверен, что его услышат. - Она инструмент Танненбаума?
Он сотни раз слышал это имя за то недолгое время, что провел в апартаментах Променада. Оно звучало повсюду, с ним было связано все; и сны, эти страшные, выматывающие, выпивающие душу сны – шептались вокруг – принадлежали ему. Он сотни раз слышал имя – но ни разу не слышал голоса. Если только этим голосом не была Ран.
- Да, - тот кивнул, и недоуменно замер на полшаге, оценив, должно быть, ослабевание угасающего в тихом шуме улицы голоса и обернувшись назад. - Хозяин давно испытывал проблемы с контролем тела, с определенного момента ставшие критическими... В чем дело, Феб?
Город скользил между ними: несколько метров, заполненных вечным, неугасающим движением, дрожащей сцепкой шагов и разговоров, лицами, текущими, как вода. Город скользил и огибал их, позволяя оставаться недвижимыми.
- Кем она была раньше, до Проекта? – Феб машинально приложил руку к груди, и только тогда вспомнил, что цветок, маленький странный подарок маленькой странной девочки, остался там, на столе, вместе с застывшими обмылками раздавленной свечи. – Почему именно она, ребенок? Вы же...искалечили ее, сделали придатком к... – он запнулся, подыскивая слово и выдыхая напряжение, бьющееся между ключицами: - к мухоловке, хищному растению, которое все еще пытается контролировать жизнь.
Выражение лица Присяжного раздраженно дрогнуло. Он сделал было неоконченное, скомканное движение рукой, небрежно отмахиваясь - но осекся, оборвав себя на полуслове.
- Я не знаю подробностей, поймите, - он все-таки прекрасно владел собой: голос оставался ровным, в нем даже пробивались нотки, похожие на участие. - Большая часть материала для Проекта приходит из психиатрических лечебниц, некоторые из них не могут говорить, узнавать окружающих, или все время спят... Я не знаю, что было именно с ней. Черт, послушайте, мне самому совершенно не симпатична эта... деятельность, - последнее слово Присяжный почти выплюнул. Если он и притворялся, то игра его была высшей пробы. - Ее сознание сильно переплетено с личностью Хозяина - она носит частички его памяти, его мысли, предсказывает решения до того, как они бывают озвучены. Возможно, что эта связь распространяется и в обратную сторону. Вы же видели ее - отдельно от этих... сеансов она - обычный человек, с собственной личностью. Может быть, не совсем обычный. Ее боятся и почитают, хотя немногие представляют, кем она является на самом деле. В своей обычной жизни она была бы ничем не примечательной нищенкой, и уже в этом возрасте бы торговала собой за щепотку пыли, а здесь ей принадлежит все, что она захочет, понимаете - потому что никто не знает, кто смотрит из этих глаз - десятилетняя девочка или Хозяин!
Присяжный почти сорвался на крик. Он тяжело дышал - видно было, что откровенность давалась ему нелегко и задела за живое. Течение Променада замедлялось вокруг них, застывая любопытными водоворотами, прислушивавшимся к обрывкам разговора, из которых они вряд ли понимали хоть слово - и, постояв рядом с двумя гневными, застывшими в молчаливом поединке фигурами, медленно двигалось дальше.

[Черон >>>]

Феб, оглушенный, ослепленный этой вспышкой, молчал. Негодование истекало из него, как воздух из проткнутого шара, и он становился неприятно легким, вакуумно-пустым, словно это возмущение, эта мгновенная ярость успела заменить собой все – и всего больше не было. Он качнулся навстречу, зачем отшатнулся назад, немой, ненавидящий себя за отсутствие слов – и за любое из тех, которые сумел бы отыскать внутри, в покинутом гневом сердце.
- Простите, - неслышно, много тише любого из звуков города, шныряющего вокруг. Много тише судорожного дыхания Присяжного или движения губ самого Феба.
Он надавил ржавыми пальцами на горло - силой, чтобы испытать боль. Чтобы вытащить дрожащий, прячущийся в связках голос, заставить его произнести это снова. Произнести – вслух.
- Простите... Гильберт. Я... - ржавая хватка ослабла, и голос, сорвавшись, забился в самый дальний угол. Продолжить его не заставили бы не только собственные железные пальцы – даже каленые щипцы.
Несколькими шагами он стер разделяющее их пространство – почему-то стыдясь поднять взгляд.
Какое-то время фигура напротив, скрываемая непрозрачными складками ночи, казалась неподвижной, словно выточенной из антрацитового камня - одной из скульптур, обрамлявших улицу. Потом Феб услышал короткий смешок - как ему показалось, с едва уловимым оттенком горечи.
- Не стоит, - Присяжный сухо откашлялся, поворачиваясь обратно - шаги поспешили вслед за их обладателями, стремясь восстановить хрупкую картинку вынужденного перемирия, делая вид, что неестественная вспышка привиделась им обоим. - Я ожидал от вас несколько другой реакции, впрочем... Вы уже должны были понять, что мое предложение о сотрудничестве - там, когда вы еще находились в числе заключенных - было... я не сказал вам всего тогда.
На несколько томительно-долгих, растянутых секунд повисло молчание, нарушаемое только глухим звуком шагов.
- Если бы вы тогда отказались - возможно, господин Люциола бы оставался в блаженном неведении относительно вашей роли. Вы были бы случайной жертвой обстоятельств. Но теперь, когда вы оказались вовлечены в организацию... вряд ли любой сторонний наблюдатель решит, что все это - совпадение. По-прежнему - предположительно. Но если наша теория верна, я собственными руками поставил вас под удар, - он тонко и по-змеиному улыбнулся, как будто не в его голосе совсем недавно звучал вырвавшийся на свободу расплавленный металл. - Не знаю, утешит ли это вас, но во всяком случае, теперь ваша безопасность становится моим приоритетом.
Феб равнодушно пожал плечами. После того взрыва, эпицентром которого они – оба – только что стали, все это казалось каким-то мелким и очень далеким. Все, что могло гореть - сгорело, не осталось ни досады, ни злости, лишь промозглое понимание.
Я знал, на что соглашаюсь.
- Вряд ли в тюрьме было бы лучше, - скрипучая усмешка, связывающая слова с шепотом струящейся огнями улицы, вплетающая их в воздух неуловимым оттенком отрешенности. – Торжество правосудия – не самая приятная процедура, как я успел убедиться.
Ночь скрадывала шаги, бросая под ноги густые тени. Фонари плакали светом – красноватым, тоскующим, бессонным.
Молчание переступило грань самого себя и больше не казалось тяжелым, тревожным или враждебным – просто глубина, в которой тонут одни звуки и всплывают, обернувшись в эхо, другие.
- А если Люциола не придет? – Феб снова разорвал эту призрачную пелену вопросом; в нем не слышалось ни страха, ни упрека, ни даже – иронии. – Если снова посмеется над всеми вашими прогнозами, отыщет себе другую жертву, которую не впишешь ни в одну из теорий... Что тогда? От свидетелей принято избавляться, слышал я где-то. Когда-то. Кажется, даже сегодня.
- Тогда будем считать, что вам повезло. А мне - не слишком, - собеседник неопределенно повел плечами, прислушиваясь к какому-то резкому звуку, прозвучавшему эхом в темноте. - Не считайте нас бандой кровожадных параноиков - во всяком случае, делайте для некоторых исключения. Вы не успели узнать ничего, что превышало бы набор впечатлений от первого дня принятого на службу клерка средней руки. Из большей части докладов - прошу простить меня за бестактность - вы, вероятно, не уловили и мельчайшей доли смысла, и я сам охотно разделяю это впечатление. Находились некоторые, которые считали, что вы могли бы стать хорошим кандидатом для работы в Улье, когда уляжется эта история с покушениями - но в любом случае, решение остается на ваших плечах. Я... - он поморщился, запнувшись о неловкую паузу, - не большой сторонник Проекта, и не стану вас уговаривать. Что до того, если ваш знакомый не появится - нам тоже свойственно ошибаться. А сейчас, когда мы имеем дело с чем-то совершенно хаотическим и непредсказуемым... Этот ваш преследователь иррационален. Иногда мне начинает казаться, что он действует и вовсе без мотивов, повинуясь какому-то внутреннему животному чутью. Он определенно профессионал в своем деле - опытный, подготовленный оперативник - и тем не менее оказался на поле игры совершенно внезапно. О нем никто ничего не слышал не далее как несколько дней назад - и только сейчас до меня добираются слухи из более отдаленных районов города, где успели заметить его след...
Присяжный замедлил шаг - перед ними вырастала из оседающего тумана громада уже знакомого дома, светящегося остатками тусклых квадратных глаз.
- Сегодня переночуете здесь, - а завтра вас встретит человек, который займется вашей охраной. Ему даны инструкции не стеснять вашей свободы, но все-таки хочу предупредить, что некоторые ограничивающие обстоятельства... возможны. Надеюсь, это продлится недолго.
Дом – навязанное пристанище последних дней, тысячеглазый, недвижимый, пристально наблюдал за ними всеми своими окнами. Под каменной шкурой его стен пробуждались сны, дом жаждал поделиться ими с Фебом, манил теплом из распахнутой двери парадного, разбрасывал конфетти голосов, источал уютный, ласковый свет. Феб не спешил откликнуться на зов, медлил, затягивая последние шаги, последние слова, последние мысли. Ему не хотелось в дом, который не дом.
- Скажите... - он поколебался, не зная, какое обращение выбрать. Присяжный – казалось издевательской кличкой. Господин Ведергалльнинген – холодным официозом, способным заморозить робкий, едва заметный намек на искренность, проскользнувший в их разговоре. Гильберт – заставляло язык деревенеть и противиться, как в тот, первый, раз. Место имени стало тягучей, неловкой паузой. – Этот Проект... Чего вы хотите добиться? Я и правда не многое понял, но и этого немного достаточно. Вы зачем-то изучаете... нас. В отрыве от самой музыки, хотя это даже звучит нелепо. Чего вы хотите – собственную армию резонаторов? Но это же... – он пожал плечами, снова испытав трудности со словами, выражающими суть. – Невозможно. Бред.
- Это была инициатива господина Танненбаума, - слова появлялись на свет медленно, нехотя, словно по какой-то причине Присяжному была неприятна сама тема разговора. - Вы должны представлять себе, что его мотивы... достаточно туманны даже для многих непосредственно близких к нему людей. Сейчас это широконаправленный фронт исследований, который не ограничивается способностями вроде ваших - в лабораториях изучают эпидемии "вспышек разумности", механизмы сновидений, воздействия наркотических препаратов и нейробиологию в целом - это обширная сфера, которая до сих пор была затронута только краем. Конечно, ни о какой армии речи не идет. Мне кажется... - он снова запнулся, подбирая слова, - мне кажется, большая часть кураторов Проекта представляет его цель по-разному, и никто не понимает настоящей. Ховард и служба безопасности ищут способ сохранять сознание независимым от... воздействия - своего рода пилюлю чистого разума, которая бы предостерегала бы охранников от попадания под влияние. Саллюви работает над усовершенствованием сомнамбулического препарата. Некоторые предполагают, что вся цель Проекта непосредственно связана с обеспечением дальнейшей жизнедеятельности Хозяина... и учитывая некоторые имеющиеся результаты, с которыми вы уже знакомы, нельзя сказать, что они неправы. И все-таки, - короткая усмешка располосовала его лицо рваным бликом, сыгравшим в бледном свете фонаря. - они все заблуждаются. Они не понимают его мотивов. Никто не понимает. В этом Хозяин в чем-то схож с вашим Люциолой - оба своего рода... чужие. Посторонние.
Очередная неловкая пауза повисла, цепляясь за лакуны в утихающем шуме улицы - по мере того, как время перебиралось за полночь, симфония шорохов и шепотов стихала, выпуская на свободу звуки более скрытые, спрятанные внутри. Фебу даже показалось, что он слышит, как гудит остывающее механическое солнце, и чувствует кожей лица едва уловимые инфракрасные волны, доносящиеся от бесконечно далекого, казавшегося сейчас почти игрушечным, тяжелого диска.
- Мне пора, - разорвал молчание Гильберт; он слабо усмехнулся, протягивая руку. - Если моя откровенность показалась вам чрезмерной... не обращайте внимания. В моем круге привыкаешь к уловкам и умолчанием, как ко второй коже, лишение которой быстро приводит к плачевным последствиям. Ваше кратковременное присутствие - это возможность ненадолго ее сбросить, которой я пользуюсь.
- Последний вопрос.
Феб задержал короткое рукопожатие судорожным, отчаянным движением, словно пытаясь остановить собеседника, не дать ему раствориться в тенях прежде, чем прозвучит ответ.
– Все эти люди, участники экспериментов... - он ржаво усмехнулся, отбрасывая лживую общность; все люди его интересовали не так уж сильно. – Миллен. Она пришла к вам сама, добровольно? Зачем? Или, может, для нее тоже существовали свои собственные рычаги, которыми так легко управлять...
Прямой взгляд глаза в глаза. Не просвечивающий насквозь, не снимающий кожу с костей и мыслей, не заставляющий выворачиваться наизнанку против собственной воли. Просто – ожидающий правды.
Темный воздух застыл, становясь плотным, как мармелад. Каждое движение – надрез, и время дергается рывками, застревая между вдохами.
- А вы бы отказались? - Присяжный поднял бровь, как показалось, с несколько наигранным недоумением. - Хорошие деньги. Толпа... поклонников, которая внимает вашей игре с таким пристрастием, какого вы не увидите ни на одной сцене. Пусть, возможно, несколько с другими мотивами, нежели восхищение чистым искусством, но все же. Вы бы отказались?
Феб честно заглянул в себя, во все самые потаенные, самые темные, самые неприглядные отнорки своей души, отыскал там с десяток не самых чистых пятен, не самых светлых помыслов, не самых смелых поступков.
– Да, - кивнул он, совершенно искренне перебирая и откладывая найденные внутри крючки; каждый их них мог бы стать непреодолимым соблазном, но Присяжный называл совсем другие. – Да, я бы отказался. Мне даже странно, что вы еще не поняли этого сами. Я продаюсь... наверное, как и все. Но не за эту валюту.
- Тогда, возможно, вы представляете собой отдельно примечательный случай, - визави вежливо улыбнулся, делаясь словно немного дальше и наполовину растворяясь в сгущающихся вокруг темно-серых тенях. - Я ответил на ваш вопрос?
Словно хрупкое стекло окатило морозным ветром, пробрало насквозь, затянуло паутиной холодных трещин. Тронешь пальцем – осядет грудой фальшивых, режущих льдинок, какая уж тут, к черту, искренность.
Феб не стал разбивать того, что осталось. Молча пожал плечами – уходя от ответа, отказываясь от вопроса.
- Спокойной ночи, господин Ведергалльнинген.
Если Присяжного ожидали те же сны, что и самого Феба, пожелание могло бы показаться злой иронией.

[Woozzle >>>]

С саламандрой Мастером

За окнами плавилась ночь. Неугасающий свет фонарей, особенно яркий здесь, в Променаде, теплым дыханием подтачивал ее плоть, вымывая в темноте проталины, заливая пустоту желтыми бликами, штопая поверх косыми стежками теней. Ночь шептала сотнями голосов и далеких отзвуков, ночь жалась к стеклам, как к единственному спасению: там, в домах, уже не горели злые электрические лампы, и можно было укрыться от разъедающего огня – в углах комнат, за шкафами, под креслами и кроватями... В сознании спящих, беззащитных к ее чарам людей.
Ночь тянула тонкие щупальца, и темнота становилась проклятием.
Феб вздрагивал, вскрикивал и метался в постели.
Черное, бескрайнее, непостижимое нависало сверху, обнимало сатиновыми крыльями, молчаливо и страшно, и еще – желанно – желанно, до мучительного и сладкого озноба. Феб запрокидывал голову навстречу крыльям, и пил ветер, бьющий в лицо наотмашь, и жмурил глаза, чтобы тут же распахнуть их снова. В глаза вгрызались сотни, тысячи холодных искр, до рези под веками, таких, что больно смотреть - а не смотреть еще больнее.
Кто ты, шептал Феб, и голос становился ветром, уносимым крыльями. Что ты? Зачем... ты?
Ты знаешь, отвечала крылатая тьма, впиваясь в зрачки искрящимися иглами.
Он рвался навстречу, все выше и выше, и иглы становились ярче, жалили в лицо, отравляя ужасом – и восторгом. Иглы были музыкой, и крылатая тьма была музыкой, сам воздух был ей - незнакомой, пугающей, сжимающей сердце темной мягкой рукой. Кошмарной - и все равно прекрасной.
Отпусти меня, молил он. Или лучше не отпускай, никогда не отпускай. Он и сам не знал, чего страшится больше – завязнуть навсегда в этом безбрежном, черном, искрящемся шелке, или упасть обратно в белые простыни, чтобы никогда, никогда больше...
Он очнулся с именем на губах, соленым и свежим. Имя было знакомо – кусок серой ткани над городом, его может увидеть каждый, кто не поленится отыскать нужную точку. Имя было знакомым, но совсем чужим.
Небо?.. Вот такое оно бывает, небо?!
Нет.
Это просто сон. В этот раз его собственный, принадлежащий только ему, отогнавший сны господина Танненбаума, и подаривший этот страшный, упоительный восторг.
...утро улыбалось в стекло хрустальным оскалом искусственного солнца.
В переливчатом свете, рассыпающемся на отдельные золотистые волокна, все воспоминания вчерашней ночи казались обрывком дурного сна, заставляя сомневаться - было ли все это на самом деле? Зал с расплескавшейся темнотой, уходящий в бесконечность, люди-манекены, долгая ночная прогулка, разговор... Все это выглядело нереальным, полустертым подобием действительности, оставшемся где-то по ту сторону нового дня, от прикосновения которого ночные призраки рассыпались, как дым.
Пол приятно холодил ноги. Просторные комнаты, казавшиеся раньше угнетающе-огромными, преобразились в свете, наполняясь ветром и звуками просыпающегося города, доносящимися из приоткрытого окна. Бьющая из крана ледяная вода обжигала кожу, своим прикосновением сгоняя остатки сна, который не хотелось отпускать.
Последняя ниточка, связывавшая Феба с событиями последних дней - цветок, который раньше занимал одинокое место в тонкохрустальной вазе посреди стола - исчез, оставшись где-то во вчера.
Когда он вышел, в коридоре его уже ждали - у лестницы, где на каждом этаже размещались курительные комнаты и столики для чтения газет, расположилась пара джентльменов, синхронно поднявших на него глаза при его появлении.
- Сэр, - один из них отложил газету, сложенную пополам, и небрежным движением поправил тонкую оправу окуляров, поднимаясь из кресла и не протягивая, тем не менее, руки. Тонкие линии не слишком красивого лица, отстраненно-задумчивый взгляд блекло-голубых глаз, сбившееся на нос пенсне - новый знакомый меньше всего походил на человекоохранителя.
- Господин Присяжный, - он выразился именно так, словно это было не прозвище, а официальный титул или должность, - должен был предупредить вас о... сопровождении.
Если до этого вчерашний вечер и казался размытым пятном в памяти, засоленным черными крыльями, и потерявшим всякую материальность, сейчас он предстал перед Фебом во плоти. Мощной, обманчиво-медлительной и опасной – это ощущалось в плавной небрежности движений, в рассеянном взгляде, даже в голосе, пропущенном сквозь слова.
- Господин Присяжный предупреждал,- подтвердил Феб, испытывая смутное чувство неловкости.
Он представил, как возвращается домой, сопровождаемый этим конвоем, как пытается жить под постоянным, неусыпным надзором, как покой и одиночество становятся чем-то недостижимым и далеким, как тьма из его чарующего кошмара.
С другой стороны – нить рубиновых капель на горле... Есть из чего выбирать.
- Мы будем сопровождать вас при перемещениях по городу и присматривать за входами, когда вы дома, - по лицу телохранителя скользнула едва заметная, толщиной с лезвие ножа, улыбка, словно тот угадал мгновение вспыхнувшего отчаяния, промелькнувшее в мыслях Феба. - Меня зовут Годо, сэр, моего партнера - Найтингейл...
Второй из сопровождающих гибко поднялся в такт прозвучавшему имени, и только тогда Феб заметил, что это женщина - бледная, высокая, с коротко остриженными прядями волос и жестким, сосредоточенным взглядом. Эти двое казались чем-то неразличимо похожи, несмотря на значительные отличия во внешности - словно неведомый художник, рисовавший их лица, безотчетливо заимствовал какие-то схожие детали рисунка, перенося их с одной работы на другую - чуть ломаные линии бровей, смотрящий все куда-то в сторону взгляд, изредка замедляющиееся движение, оттененная кистью горбинка на переносице...
- Надеюсь, сэр, - улыбка Годо стала чуть шире, каким-то образом оставаясь при этом в рамках границ сухой официальности, - что наше сотрудничество окажется бесплодным, а наши услуги вам никогда не понадобятся.
- Я тоже надеюсь. Пойдемте, - вздохнул Феб, перебрав десяток вариантов ответа, пытающихся выглядеть уверенно и сильно. Получилось – скомкано и нервно.
Город, залитый светом, стер это ощущение – насколько смог. Гомон просыпающихся улиц звучал легкомысленным скерцо, увлекая Феба за собой, и он поневоле ускорял шаг. Каждый из витков застроенной домами спирали, каждый подъемник, влекущий вверх, дрожал тревогой и предвкушением.
Домой, пели булыжники мостовых под ногами Феба. Домой – в унисон откликались шаги тех, кто шел позади.
Город отзывался его прикосновениям, словно огромный орган на осторожные прикосновения пальцев к клавишам - еще не производящие на свет звука, мягко вдавливающиеся в побелевшую кость и извлекающие в ответ слышное только ему одному дыхание меди и мехов. Отдельные места просыпались в памяти - он узнавал когда-то знакомые тесные улочки или маленькие пятиугольные площади, окруженные столпившимися, нависающими друг над другом домами, различал знакомые крики коробейников и перезвон колокольчиков торговых тележек. Его провожали знакомыми взглядами строгие окна гигантов-фабрик и подслеповатые глаза глиняных домиков из старых кварталов. Стайки детей-попрошаек увязывались за Фебом хвостом, отталкивая две следующие позади неотлучные тени, окружая его рассыпающейся цепью и нестройным хором прося откупиться мелкой монеткой или показать фокус.
Они шли мимо свивающихся спиралями улиц, превращавшихся в винтовые лестницы, разбегавшихся в стороны тоннелей, врезавшихся в стены города голодными червоточинами - город вел его какой-то своей дорогой, словно желая самостоятельно приложить прикосновение пианиста к одному ему известной гамме.

Сообщение отредактировал Woozzle - 26-12-2013, 11:04