Enchou-1947, Победителей нет.

[Далара >>>]

Те, кто считает, что демоны и привидения водились только в старые дни, глубоко заблуждается. С развитием науки люди стали меньше обращать на них внимания, но это не отменяет их существования. Как и не отменяет их способности приходить в наш мир, особенно во время больших потрясений.

1947 год. Военные действия закончились, но что теперь делать тем, на ком они оставили следы, которые не стереть, и шрамы, которые не залечить?

Действие прикла происходит в частной больнице в том, что осталось от Токио. Город отстраивается заново, люди заселяют окрестности, но не все так просто с больницей - потому что в ней водятся привидения и бродят демоны.

Обсуждение находится здесь.

Итак, начинаем. РПГ:

Трехэтажное кирпичное здание и раньше казалось чужеродным посреди деревянных строений с обязательными крохотными палисадниками и черепичными крышами. Но если раньше оно декларировало смену времен, то сейчас поднималось над почти уже расчищенными развалинами и заново отсроченными домишками монументом стойкости и упрямства, присущим этому городу... Тому городу, который через пару десятков лет вберет в свои границы не только предместье Шинагава, но и более дальние заставы.
Центральная узкая башня, увенчанная двускатной крышей с небольшим шпилем, напоминала западные деревенские церкви; два крыла загибались, образовывая задний двор, так что в плане строение напоминало перевернутую букву П. Окна были забраны решетками (по всем этажам с внешней стороны, по третьему – с внутренней).
Между крыльями напоминанием о почти забытой довоенной жизни, словно перенесенный во времени кусок ее, раскинулся довольно большой цветущий сад. И мало кто, впервые попав сюда, замечал, что настоящий сад занимает всего несколько метров, а остальное пространство используется под огород. Несколько человек, перемазанные в земле, всегда возились на грядках и поднимали головы, едва кто-нибудь появлялся на узкой дорожке между невысокими еще деревьями. Старший из них – ему было далеко за шестьдесят – успевал и работать и следить за остальными. Он жил здесь и идея садика, как и ее воплощение, принадлежали ему.
Кроме этого островка зелени, двор, огороженный бамбуковым частоколом выше человеческого роста, был голым – ни травы, ни цветов, лишь чахнущий, сколько ни поливай, куст перед входом. В одном углу двора высились палки с натянутыми между ними веревками, и белье хлопало под ветром, что гулял сейчас по городу беспрепятственно. Поговаривали, ночью там ходят призраки, и если посветить фонарем, можно увидеть их согнутые тени между простыней.

Сообщение отредактировал SonGoku - 9-04-2009, 13:55

[SonGoku >>>]

Серые тучи над городом осветила вспышка, затем другая, как будто в мрачном доме зажигали и гасили свет в разных комнатах. Первые горсти дождевой воды сыпанули щедро, капли горошинами застучали по крыше и камням во дворе. Смешливые санитарки, не дождавшись распоряжений, побежали, сверкая толстыми голыми икрами, снимать развешенные с утра простыни - их не успевали стирать и кипятили в больших баках на заднем дворе, и со временем ткань приобрела ровный серый оттенок. Госпожа Юи, которая наблюдала за подчиненными из раскрытого окна, торопливо убрала руку от живота, мысленно посмеявшись над собой: вот ведь дурочка, прикрыла ладонью пупок, чтобы не украли, будто деревенская простушка! Что за нелепость...
Сознавала она или нет свою значимость для клиники, сказать трудно. Никто не осмеливался задать вопрос напрямую, а в ответ на намеки, она лишь мягко и застенчиво улыбалась, точно так же, как когда в шутку или всерьез ее спрашивали, так все-таки Югэ-сенсей объявит, наконец, о помолвке или нет? И тогда на щеках госпожи Юи появлялись симпатичные ямочки. И сама она была мягкая, чудом сохраним детскую пухлость и безмятежность. Впрочем, кое-кто из среды болтливых кухарок и медсестер постарше поговаривал, что госпожа Юи попросту глуповата.
Но все сходились на том, что именно луноликая молчаливая уроженка Кумамото оставалась хранительницей их клиники. Без нее тут все попросту развалилось бы.

[Bishop >>>]

...Авианосец разворачивался против ветра. Пилот отодвинул колпак кабины, его машина только встала на дозаправку, время еще есть. Из облака вынырнули бомбардировщики и в крутом пике завалились в атаку. Запоздало гавкнули зенитки. В воздух полетели горящие человеческие останки. Кабина соседнего "зеро" наполнилась пламенем, внутри скорчилась черная фигура. Пилот дернул онемевшими пальцами ремень безопасности; замки заклинило. За ослепительной вспышкой последовал еще один взрыв, и волной горячего воздуха его выбросило из кабины - прямо под оборванный шланг. Обжигающая жидкость хлынула в легкие, он зашелся в жестоком кашле, зажимая рот ладонями - и проснулся. Какое-то время лежал, ошалевший, и пытался сообразить, на каком свете. Вокруг было темно, приступ кашля догнал его на самом деле, все остальное - приснилось.
Сегодня опять не спалось; только лежал с закрытыми глазами, слушал дыхание остальных и негромкое всхрапывание на соседней койке. Тонкое одеяло не согревало. Поворочавшись, заработал сонное «да затихни ты!». Ньёро – кто первым прозвал его так, никто бы не вспомнил сейчас, но за неимением имени, прозвище сходило, - спустил ноги с кровати, тапки искать долго, да и опасался. Они вечно слетали, если споткнется в темноте, вот будет шум и гам.
Это было не с ним; ему действительно повезло, то ли успел сообразить и прыгнуть за борт, то ли кто поумнее выпихнул его туда. Воспоминаний не осталось. Но его не было на палубе, когда та за несколько секунд превратилась в огненный ад. Ничего серьезнее контузии и вывихнутой при ударе о воду руки с ним не приключилось... тогда почему? Почему ему опять и опять снятся этот проклятый воспламенившийся бензин, взрывающиеся самолеты и охваченная пламенем надстройка мостика?
Он на ватных ногах вышел под дождь, опустился на землю спиной к тонкой дощатой стене.
- Пламя, что, вытягивая огненные языки, обвивало кузов и полыхало до небес, - как его описать? Казалось, точно упало солнце, и на землю хлынул небесный огонь, - произнес он вполголоса.
До июня он любил, не смотря на робкие протесты - кого? матери? - поддразнивать цитатами. После - в памяти всплывал только рассказ о сожженной карете со связанной внутри девушкой.

[Grey >>>]

Бормоча что-то не слишком лицеприятное, почему-то в адрес Рэйдана, по двору в сторону дверей неторопливо шел, прикрывшись газетой, один из недавно прибывших пациентов. Из Хиросимы сюда перевезли немногих, только тех кто в целом так и не получил ощутим внешних последствий от работы по спасению жителей, оказавшихся одним обычным утром в самом пекле ада. О трагедии до сих пор предпочитали не говорить открыто, и даже первые печатные издания, начавшие выходить после подписания перемирия, были очень скупы на информацию. Число жертв не уточнялось, но по самым скромным оценкам только количество убитых перевалило за полмиллиона. А с другими пострадавшими было еще хуже – на самом деле никто попросту не знал, как и от чего их лечить. В случае же с этим уже не молодым, но все еще не старым мужчиной ситуация была точно такой же.
К тому же была в этом пациенте еще одна, бросающаяся в глаза, особенность. Микава Куморо никогда не выставлял это на всеобщее обозрение, никогда не говорил об этом с другими пациентами или персоналом, но все знали, что под серой больничной рубашкой и брюками тело уроженца Киото покрыто сложным и многозначным узором.

Сообщение отредактировал Grey - 22-03-2009, 22:58

[Далара >>>]

5 мая 1947 года

Токио по возвращении встретил его дикой влажностью. В воздухе можно было купаться не хуже, чем в реке. Низкие хмурые тучи готовы были пролиться дождем. И он был рад им. Отсутствие солнца над Токио куда лучше, чем два светила над Хиросимой!
Прошел всего двадцать один месяц (взгляд мельком на настенный календарь подтвердил – без одного дня двадцать один), а казалось, что несколько десятков лет. До сих пор он видел во сне эту ослепительную вспышку, а затем - наяву это случилось куда позже, но во сне сразу, - смотрел пораженно и, не веря глазам, трогал искореженный камень, покрытый пузырями, ощетинившиеся, будто дикобраз, вбитые в землю куски черепицы и дико изогнутое стекло бутылок. Смотрел на сплавленные с остатками домашней утвари останки людских тел. Видел застывшие обугленные лица, черепа и кости. Физически ему досталось всего ничего: два осколка вылетевших от ударной волны стекол. Физически... Мозг отличается от прочего организма. Его учили, как обращаться с мозгом. Он почти сумел убедить себя, что память уже не причиняет боли. Но до сих пор неожиданные вещи могли вызвать болезненные воспоминания, которые он предпочел бы погрести под могильной плитой и оставить там навсегда.
Опершись руками на раму окна в маленьком кабинете на третьем этаже, словно она была единственной преградой на пути к свободе – а может, к хаосу или забытью, - Югэ Морихиро поглядел на темно серое небо и сплошную пелену дождя. Такая погода подходила ему лучше всего. Ни одного солнца всегда лучше, чем два...
Приезд в больницу после трехдневной поездки казался возвращением домой. Здесь он был на месте, востребован. И пора уже было вспомнить о работе. За время его отсутствия на столе скопилась небольшая стопка папок с историями болезни – медсестры скрупулезно вносили туда все изменения. Ножки стула неприятно скребли по дощатому полу каждый раз, стоило отодвинуть стул. Югэ поморщился и сел. Раскрыл первую папку.
Всего один листок? Врач посмотрел под ним, но больше в папке ничего не было. Мелким знакомым аккуратным почерком на бумажке было записано: «Имя неизвестно. Приведен соседом четвертого мая. Жалобы на неадекватное поведение. Оставлен до постановки диагноза. Помещен в палату 304».
- Замечательно, - прокомментировал Югэ вслух.
Ирония и довольство сплелись в его голосе. Новый пациент – новая возможность помочь кому-то. И возможно, необычный и тем интересный случай.
Остальные папки он просмотрел быстро. В одних ставил пометки для медсестер, другие просто откладывал для более детального изучения. Гроза все бушевала, заливая Токио небесным водопадом. Молнии взрезали небо сетью горящих нитей. Доктор оперся руками на узкий подоконник, где стояли два скромных цветка в горшках – о них больше заботились медсестры и уборщики, чем он сам.

[SonGoku >>>]

Юи словно магнитом притянула его взгляд. Она стояла у окна первого этажа темным, едва различимым отсюда силуэтом, скорее, тенью. Молнии на миг делали ее лицо белоснежной маской и тут же погружали в безликую темноту. Немой спектакль. Она с ее круглыми щечками и вечной сердитостью, под которой кроется искренняя доброта, всегда вызывала улыбку, даже если не было других причин для радости. Она рассеивала сумрак.
И сейчас уголки губ дернулись почти непроизвольно. Он прошел по коридору, толкнул недавно перекрашенную тяжелую дверь и оказался на крыльце. Встряхнул пачку сигарет, выбил одну. Усилием заставил себя не отшатнуться от короткой, но слишком близкой вспышки спички.
Все-таки он здесь врач. Его пациенты здесь на особенном положении, и хозяин больницы ценит его работу. Морихиро поднял лицо к открытому окну и женскому силуэту в нем.
- Госпожа Киккава не любит грозу, верно?
Круглое и мягкое личико старшей медсестры зарделось в румянце.
- Что это за новый пациент в моем отделении? – продолжил Югэ.
В ней как будто жило два человека, и одна ипостась сменяла другую так стремительно, что порой собеседники немного терялись. Щеки госпожи Юи еще цвели нежно-розовым цветом (к зависти своих подчиненных, старшая медсестра обладала безупречно-снежной белизной лица), а голос уже приобрел официальные ноты.
- Мы не знали, как его записать. Своё имя он не назвал... и мне показалось, что он вообще не разговаривает. Хотя все сознает.
Сильный порыв ветра загасил сигарету. Врач пробормотал тихое ругательство и принялся раскуривать ее заново. Дождь не утихал, но ближе к горизонту начали появляться светлые прорехи в тучах.
- Он сразу понимал ваши инструкции, когда вы ему говорили что делать и куда идти? – Югэ с наслаждением выпустил облачко дыма в сторону от окна и снова повернулся к собеседнице, не терять же возможность полюбоваться. – Движения, аппетит нормальные? Как отнесся к новой обстановке?
- Кажется, ему все равно, - старшая медсестра едва заметно поёжилась при грозовом раскате; вспышка молнии превратила коридор в негатив.

(трио)

[Далара >>>]

Объект их беседы сидел во дворе, запрокинув голову и подставив лицо дождю. К нему подбежала собака, ткнулась носом в раскрытую ладонь. С достоинством махнула хвостом – один раз. Позабыв про грозу, госпожа Юи высунулась из окна.
- Прогоните собаку! – крикнула она медсестрам, которые бежали под крышу, нагруженные корзинами с бельем.
Девицы едва не сбили с ног пациента с газетой. Тот посмотрел им вслед так, словно мимо него только что прошла цунами.
Врач поставил локти на чугунные перила, с интересом разглядывая своего нового подопечного. Струи с шумом падали в сантиметре от тлеющего кончика сигареты.
- Так это он? Занятно.
Юноша под дождем казался призраком человека, умершего от голода, настолько он выглядел отощавшим и бледным.
- Подождите гнать собаку, - остановил Югэ медсестер, которые, скинув корзины с бельем в неаккуратные кучи, лишь бы на сухое, спешили выполнить команду старшей.
- Но сенсей! – воскликнула самая бойкая из них. – Животное может принести заразу. Кто знает, где оно бегало?
- Вымоете потом и пациента, и собаку. А сейчас она останется там.
Прохлада, которую принес тайфун, выманила из палат и других пациентов, хотя во двор они не спешили выскакивать, зато столпились у открытых окон. Позвали и тихого безобидного Ямаморо, долгожителя клиники, но он вздрагивал при каждом раскате грома, а молнии заставляли его забиваться подальше в угол, так что после нескольких шуток несчастного оставили в покое. Он сидел, с головой накрывшись тоненьким одеялом, и что-то подсчитывал на пальцах, шевеля губами. Госпожа Юи проследила его взгляд и пожала плечами – на потолке ничего интересного не было.

(втроем)

[SonGoku >>>]

Расплескивая воду (как будто нарочно выбирая лужи поглубже) и накрыв голову курткой, через двор пробежал долговязый и тощий молодой человек лет девятнадцати. Медсестры побойчее распихали локтями пациентов и украсили собой оконный проем.
- А, явился, - весело хмыкнул Югэ, бросил в урну потушенный окурок и полез за пачкой в карман халата.
В коридоре второго этажа появились двое врачей инфекционного отделения, и сразу стало оживленнее. Они принялись отгонять со сквозняка больных пневмонией. Те огрызались в ответ. Сагучи, сморщенный и очень смуглый старик непонятного возраста, вцепился костлявыми руками в оконную раму, и его пришлось уводить насильно.
- Помру скоро, ничего не увижу больше, - бубнил он, вырываясь методично, но без особой страсти. – Дайте посмотреть напоследок.
Он говорил так уже полгода, и все уже привыкли. Утром первым делом проверяли его, не отошел ли ночью, но старик неизменно оказывался жив и даже с удовольствием съедал положенную на завтрак кашу.
- Может быть, позвать Ньёро под крышу? – обеспокоено спросила госпожа Юи, глядя на забытого всеми безучастного «потеряшку» с собакой. – Он промокнет насквозь.
- «Ньёро»? – изумился Югэ, проследив за взглядом Киккавы. – Почему «Ньёро»?
Госпожа Юи удивилась. Пока она, скосив глаза куда-то в сторону, с видом прилежной ученицы припоминала, откуда взялось это прозвище, ей на помощь пришел больной с третьего этажа; в отличие от многих здешних обитателей, он попал сюда еще до войны, и на этих правах считался за старшего.
- Потому что он сумасшедший.
- Сделали б беседку, как я предлагал, сидел бы он там себе спокойно, - беззлобно проворчал садовник, сдергивая с рук бурые от земли рабочие перчатки и бросая их рядом с корзинами с бельем.
- Он и так уже промок. Согрейте воды, найдите сухое, во что его переодеть и только тогда зовите внутрь, - сказал Морихиро.

(они же)

[бабка Гульда >>>]

Дождь даже не лил с неба, а словно висел в воздухе. Запахи от этого стали размытыми, словно сливались воедино, сплетались один с другим...
С мокрой серой шерсти на боку стерлась цифра "шесть", заменившая кличку.
Шестая давно не была под дождем. Очень давно. В Центре ее выводили на прогулку лишь в хорошую погоду, а в дождь оставляли в клетке. И она принюхивалась к затекающим с клетку ручейкам, жадно ловя запахи иного мира, запахи свободы.
И теперь ощущение воды на шкуре вдруг вызвало в памяти то, что Центр заставил прочно забыть. Картонную коробку, горячие бока братьев - и мать, которая своим телом укрывала их от дождя...
Это было давно. В первой жизни. А сейчас - четвертая...
Собака умела считать. В Центре ее обучили не только этому. Она понимала многое из того, что говорили люди. За это приходилось расплачиваться болью в изрезанной шкуре.
Три операции на мозге. Это она понимала. Повышение интеллекта. Это она тоже понимала. Это означало, что она стала умнее, чем стая дикарей, которая едва на сожрала Шестую вчера на окраине.
"Почему я - Шестая?" - спросила она однажды Деда, который кормил ее и выводил гулять.
И Дед, который никогда ей не лгал, ответил:
"Потому что пятеро умерли на операциях..."
Деда больше нет. И Центра больше нет. И что хуже всего - нет Ошейника.
Нет еще очень многого - например, еды. Но с едой можно немножко подождать, а вот Ошейник найти необходимо. Иначе как разговаривать с людьми? Именно Ошейник превращает тихое дрожание, что рождается у нее в горле, в звуки человеческой речи...
Именно поиски Ошейника и привели ее сюда и даже заставили ткнуться носом в ладонь сидящему человеку. Показалось, что пахнет Центром... И лишь после того, как Шестая дерзко дотронулась носом до руки, которая могла ударить, пришло понимание ошибки. Пахло не Центром, а тем, что Дед называл "дезинфекция". Шестая не любила длинных слов, но умела распознавать некоторые из них.
За дерзость тут же последовало наказание: прибежали, нашумели, замахали руками...
Шестая хотела оскалить клыки, но передумала: это была чужая территория. Весь мир сейчас был чужой территорией. И где-то здесь затерялся Ошейник...

Сообщение отредактировал бабка Гульда - 24-03-2009, 8:59

[Grey >>>]

Поднявшись на крыльцо, Куморо встал под небольшой козырек, чтобы спрятаться от дождевых струй. Уходить со свежего воздуха не хотелось, но и мокнуть под холодным пронизывающим ветром тоже не было особенной радости. Газета, разбухшая от воды, медленно, одну за другой, роняла капли со своего согнутого края. И без того не слишком четкий графический оттиск фотографии под заголовком «Прибытие советской гуманитарной миссии» превратился в размазанную черную кляксу.
Глядя на пляску молний, уроженец старой столицы невольно прищурил глаза, словно хотел разглядеть что-то за всполохами, перечеркивающими свинцовое небо. На какое-то время Куморо даже потерял связь с происходящим вокруг него. Суета больницы итак порою угнетала его, и единственным, что еще держало здесь якудза по-настоящему, была неизвестность. Он в любой момент мог уйти, забрать документы, не спросив разрешения, найти транспорт до Киото или даже пройти эту дорогу пешком, а заодно увидеть своими глазами, что теперь стало со страной. Но Куморо не делал этого, потому что не знал, что с ним, и насколько это может быть серьезно, а врачи по-прежнему отделывались двусмысленными диагнозами и невнятными предположениями. Кансаец не был на них в обиде за это, он прекрасно понимал, что медики, скорее всего, и сами не знают того, что так хочется узнать ему. А значит, приходилось ждать и терпеть, хотя сегодня вечер обещал стать чуточку разнообразнее.
Сегодня Куморо ждал курьера от Серого Капрала, который руководил в этом районе от имени молодого, но амбициозного оябуна из клана Нирено. Капрал держал в руках не только контроль за порядком, но и главный источник материальных ценностей в эти дни – черный рынок района, где достать можно было что угодно, а цены приэтом продолжали расти день ото дня. Особенно "кусались" последние полгода медикаменты и продукты питания.
Отведя глаза от небесного купола, Куморо невольно в очередной раз почувствовал короткий приступ радости. Ему не нужно было платить за то, что принесут. Хоть он и не служил в действующих войсках, но все равно подпадал под действие "акта адмирала Кодама". И пусть местные якудза не радовались тому, что им приходится помогать пришлому, спорить никто не собирался. А Куморо, в свою очередь, был достаточно благоразумен, чтобы не злоупотреблять своим положением.
"Надо убрать парня, а то и правда околеет еще", - подумал кансаец, прислушиваясь к разговору персонала, и привалился спиной к холодной стене у двери.

[Кысь >>>]

- Он жил при дворе Хорикава, и не было в то время равных ему. За глаза его называли "черт" и "Сарухидэ"...
- Обезьянобородый?
- Хидэ, не Хиге...

Дома уже строились заново, но горизонты города были по-прежнему необъятны. Никто не строил выше, чем на этаж, никто не восстанавливал из трухи остовы старых высоких зданий. На угол дома постройки прошлого века трудно было залезть, но сверху открывался чудесный вид на грозу. И, наверное, отличная возможность прожариться насквозь. Мэнди подняла лицо вверх и посмотрела на небо, щурясь от летящих в глаза капель.
- Продолжай.
- Это конец.
Ее маленькая собеседница прижалась к тому, что когда-то было оконным проемом, и тоже смотрела на дождь. Мэнди открыла рот, набрала дождевой воды и громко сплюнула с крыши вниз.
- Таких не бывает.
Девушка не ответила. Аманда беззлобно пнула расшатанный камень кладки и тяжело села на другой, прочный.
- Зачем я с тобой только вожусь?..
Ответа не было, но австралийка его не ждала, ни от "японской военнопленной", ни от себя. Зачем подобрала девчонку, зачем помогает пастору... еще и баптисту.Наверное, просто для того, чтобы было дело. Без дела дочь занятого фермерского семейства сидеть не привыкла. А уж чинить военные самолеты, нести конвой или опекать наивную малышню... Это пока и не было важным.
- Будешь мокнуть - сдохнешь. От пневмонии. Пошли, - Мэнди намеренно-громко шлепнулась в лужу ботинками. - Ну?
Японка нехотя оторвалась от камня - плечи под парой толстых рубашек успели прогреться, и теперь мокрую кожу обожгло холодом.
- Расскажи что-нибудь еще, - австралийка недовольно нахохлилась, когда дождь еще усилился, но на бег не перешла. "Тоже душ.. в своей мере. Бочки наполнит".
- Твоя очередь.
- Окей. На севере, знаешь, то засуха, то вот дождей опять бедра, так вот, в этот год дождя было много. Свагман гостил-то у фермера, проснулся утром, смотрит - вместо земли-то залило все до горизонта. Кашей. А в каше хвост торчит. То вправо ведет, то влево, то снова вправо, да еще и вихляется вроде. Свагман и спрашивает у фермера, "Что с собакой-то? Тонет шибко-то долго". "Да прыжиков загоняет", осклабился старикан, "я ее вчера послал привести, и чтобы хоть ад, хоть потоп, но все были здесь. Вот она и ведет".
Смеха над незатейливыми провинциальными сказками Мэнди давно не ждала, но на этот раз японка улыбнулась сквозь дождь. Австралийка едва удержалась от того, чтобы перекреститься - просто на всякий случай.

Сообщение отредактировал Кысь - 14-05-2011, 13:25

[SonGoku >>>]

Сын доктора Кацуки – главного врача и по стечению обстоятельств владельца клиники, - не умел, не хотел и не собирался появляться незаметно. Некоторые шутили, будто даже на его похоронах будет играть симфонический оркестр. Причем, исключительно плясовые мелодии. Правда, некоторые тут же добавляли, что причина кроется в бурной радости от перехода шумного Рики в мир иной.
Хотя почти все сходились во мнении, что когда долгожданный многими день придет, в этом мире станет намного темнее.
Рики мчался по жизни с беззаботной и безудержной мощью пресловутого девятого вала, высокий, в брызгах солнечного золота, полный юной беззаботной энергии. Такая приливная волна способна, разбившись о мол, окатить с ног до головы всех, кто был недостаточно предусмотрителен и подошел слишком близко, и ради забавы перевернуть океанический лайнер. В растрепанных волосах блестели бисеринки дождевой влаги.
- Отец у себя? – Рики запустил длинные пальцы в пачку чужих сигарет.
Югэ без агрессии, но чувствительно хлопнул по загребущей руке. Две белые палочки упали в лужу под крыльцом и остались мокнуть там, пожелтев от разбухшего табака.
- В кабинете, - ровно сообщил врач. – И с утра не в лучшем расположении духа.
Что было преуменьшением, поскольку доктор Кацуки полчаса подряд кричал и клялся выпороть сына за очередную выходку. Медсестры до сих пор старались обойти его кабинет стороной или прошмыгнуть мимо как можно быстрее.
Сидя на корточках, Рики выудил раскисшее богатство и с отвращением вытер пальцы, испачканные в коричнево-вонючей кашице.
- Не повезло, - констатировал беззлобный юнец и кивнул неразговорчивому кансайцу.

(с Даларой, конечно же)

[Далара >>>]

На нешироком крыльце и вдвоем-то было бы тесно, а уж с Кацуки-младшим можно было гарантировать переполох.
- Мог бы попросить, - хмыкнул Югэ.
Он не принадлежал к числу поклонников Рики, но признавал его острый живой ум (иногда чересчур живой), и несколько раз предлагал доктору Кацуки отослать мальчишку учиться в университет. Но тот не соглашался, то ли боялся за учебное заведение, которых осталось не слишком много, то ли за собственную репутацию в научных кругах. Так или иначе, персоналу клиники приходилось мириться с этим уже не маленьким (на большинство окружающих он смотрел сверху вниз, а киотца рядом с ним и вовсе теряли из виду) живым ураганом.
Дождь начал стихать, ближе к горизонту воронками в тучах открылись прорехи светлого неба. Должно быть, поэтому госпожа Юи осмелилась выглянуть в дверь (хотя вероятнее всего, она отправилась за пациентом); легкий поцелуй на грани невинности и порока в ее мягкую щечку вызвал запланированную реакцию. Старшая медсестра, потупившись и быстро отстранившись, порозовела, ее подчиненные, урвав время от перешептывания и вздохов, в который раз образовали коалицию, а Югэ-сенсей поднял и без того высоко расположенные брови и обнажил зубы в улыбке, которая могла бы быть веселой, если бы в глазах нашлось хоть немного тепла.
- Кацуки-кун очень наивный человек. Он считает, что ему дозволено все.
На втором этаже началась возня: двое больных передавали довольному старичку то, что поставили на пощечину, которую сейчас схлопочет молодой сын хозяина.
- Говорю вам, слишком маленький повод, - поучительно шептал старик. – Вот если бы поцеловал всерьез...
Кто-то вышел на центральную лестницу. Рики тут же навострил уши.
- Я знаю эту походку... – пробормотал он.

(ага, мы опять ходим парой)

[сержант Ботари >>>]

Как болит голова... Мори открыл глаза и уставился в потолок, ожидая звонка будильника. Будильник не звонил.
Мори не глядя протянул руку, чтобы взять часы с тумбочки, но рука провалилась в пустоту.
- Что за... - Шиничи подскочил впостели, ошалело вертя головой. Вместо его небогатой комнатушки в одном из районов города он находился в комнате, больше всего похожей на палату госпиталя: белые стены, тумбочка, койка с панцирной сеткой и белая же дверь.
- Да что это такое... - забормотал Мори, слезая с койки, - Эй, кто нибудь! Где мои вещи? - он с возмущением констатировал тот факт, что облачен в пижаму самого что ни на есть казенного вида, - Что за шутки?
Шиничи подошел к двери, подергал, убедился, что заперт и из всех сил заколошматил по ней кулаками.

[SonGoku >>>]

- Кацуки-сенсей идет!
Молоденькая медсестричка, до безумия влюбленная в хозяйского сына, и боявшаяся подойти к нему ближе трех метров, чуть не выпрыгивала из окна третьего этажа, размахивая руками.
- Госпожа Киккава, уведите, пожалуйста, Ньёро в дом, иначе его придется перевести из моего отделения в общее.
Просьба служила двум целям: не дать простудиться больному и освободить немного места на крыльце, если избиение одного конкретного младенца будет происходить прямо здесь.
- Югэ-доно... – когда приходилось туго, наследник главврача умел сбавить обороты если не до лести, то где-то до грани с нею точно.
О чем все прекрасно знали, но некоторые то и дело покупались все равно.
- Слушаю, Кацуки-кун, - таким тоном, доброжелательным и в меру настойчивым, доктор обычно разговаривал с пациентами.
На соседней улице проехала машина, и ветер донес сквозь шум дождя звуки двигателя.
- Одолжите десятку... – Рики облизнул губы. – Завтра утром отдам с процентами.
Почему-то никто не стал уточнять, о каких деньгах идет речь.
- Хм, - Югэ затушил сигарету о чугунные перила и бросил в не совсем чистую урну в углу.
В том, что сын главы клиники отдаст долг, он не сомневался – Рики отдавал всегда. Но не всегда вовремя. Морихиро мысленно прикинул свой запас до следующей зарплаты, если парня постигнет неудача, и достал из кармана пачку разноцветных банкнот. Разложил их веером в одной руке, второй выудил две бело-зеленые бумажки, более плотные, чем остальные. Протянул мальчишке.
Деньги будто лиса языком слизнула, они исчезли стремительнее, чем еда в больничной столовой. Рики кубарем скатился с крыльца под дождь, на ходу натягивая куртку. Он свистнул отбежавшей в сторонку бродячей собаке и показал ей галету. Сын доктора Кацуки был не так прост, как любил демонстрировать окружающим.

(с Даларой, ун!)

[Bishop >>>]

Наконец хлынул настоящий дождь, взлетная полоса превратилась в реку, машины блестели влажными боками. Механики, растопырив на вытянутых руках куртки над головами, бегали и таскали все, что не успели спрятать, под крышу. «Хиен» опять стоял в стороне от всех, под охраной; часовой узнал пилота, откозырял, снова застыл неподвижно.
Если подойти, ткнуться лбом в холодный металлический бок машины - может, получится убедить себя, что все еще может закончиться хорошо?
«Сорю» унес с собой больше семисот человек, его командир Янагимото остался на охваченном пламенем мостике и, по слухам, был еще жив, когда авианосец ушел на дно. Их «Кага» забрал еще больше жизней, пылающий неподвижный остов – два финальных взрыва, и ничего не осталось. Это - цена сплоченных действий?
Он зажмурился, закрыв лицо локтем...

Человек без имени никогда не любил дождь, но сейчас был рад ему. Все смазано, расплывчато, ничего не надо объяснять... Зато можно - протянуть руку к будто сотканному из теплой воды существу, чья шкура будто продолжение струй, а глаза блестят, точно отражение фонарей в лужах. Подожди, не убегай... Кто ты? Остроухий зверь метнулся в сторону, оставив после себя резкий запах собачьей шерсти и ощущение теплоты в ладони.

[бабка Гульда >>>]

Сколько можно шарахаться от людей?
Шестая - не бродячая псина. Она должна жить с людьми. Так говорил Дед, а Дед никогда ей не лгал. Правда, он грустно добавлял: "Что же они с тобой делают, люди-то..."
Шестая знала, что люди могут сделать с собакой. Они могут ее резать, а потом зашивать. Могут вынуть один глаз, а на его место вставить стеклянный. А могут убить - это Шестая сама видела на окраине, издали. Несколько человек странного вида забросали камнями маленького пятнистого песика...
Но Шестая не может жить одна. И не может жить со стаей дикарей. Они чувствуют, что она не такая, как они. И приходят в ярость. Чуть не разорвали...
Только что один человек показал ей еду. А другой просто приветливым жестом протянул руку. Ни к тому, ни к другому Шестая не подошла. Было страшно. Она ведь даже не может поговорить с ними - без Ошейника...
Но Деда больше нет. И Центра больше нет. И надо что-то делать со своей ненужной, неправильной жизнью...
Большая серая псина сделала осторожный круг вокруг стоящего под дождем человека...

Сообщение отредактировал бабка Гульда - 2-04-2009, 21:31

[SonGoku >>>]

Большая серая псина сделала осторожный круг вокруг стоящего под дождем человека...

А тот, не убирая вожделенного, хоть и малого угощения, сделал шаг к воротам. Дождь перешел в стадию ровно-умеренного, которая могла оборваться, а могла так же внезапно вернуться к прежней "проливной", и его капли попадали и за поднятый воротник кожаной куртки. Человек смешно ежился, когда струйки дождевой воды щекотали ему спину между лопаток. От него пахло странно: сигаретным дымом, смесью разных табаков, в основном дешевых и крепких, но как будто чужих, еще - мелом и сукном почему-то зеленого цвета.
Человек заговорщийки приложил указательный палец к полным губам.
- Если меня здесь поймают, будет трепка, - доверительно сообщил он. - И собак отец тоже не любит. Идем.
Он по-прежнему отступал к улице.

[бабка Гульда >>>]

Ответом было тихое горловое ворчание.
Шестую куда-то заманивали.
Человек, который показывал незнакомую еду, говорил непонятные вещи. Если его поймают, будет трепка? Знакомое слово. Дед объяснил его Шестой: непослушным собакам могут задать трепку. Побить.
Этого человека ловят и хотят побить? Причем ловит кто-то, кто впридачу еще и собак не любит?
Нет, Шестая не хочет разделить его трепку. Она потерпит, хотя есть хочется все больше...
Рычание стало громче. Серая псина отступила от человека, протягивавшего ей галету.

[SonGoku >>>]

- Глупышка!
Молодой человек начал терять терпение. Из окна второго этажа им улыбались девушки в одинаковых белых платьях, и он помахал им, как будто не хотел разочаровывать.
- Ты что, не любишь хлеба?
Он разломил размокшую от воды галету надвое и кинул половинку собаке.
Это уже было выше всяких собачьих сил. Прошедшая три операции собака на миг потеряла способность размышлять и, метнувшись к лежащему в луже куску галеты, проглотила его, словно неразумная дворняжка.
- Вот видишь! – тот, кто ее угостил, почему-то обрадовался.
Он несколько раз хлопнул ладонью по штанине, как будто приглашал пойти рядом с ним. И почему-то именно с этой стороны. На мгновение Шестую словно боль скрутила: это ведь жест Деда! Это он так хлопал себя ладонью по ноге: "Гулять!"
Но после опасной выходки с проглоченным куском осторожность вернулась к Шестой. Этого человека ловят и будут бить! Пусть уходит один!
Она отступила, всем своим видом выражая непреклонность и недоверие.
- Тацунори! – раздался с крыльца зычный голос.
- Извини, - молодой человек бросил Шестой вторую половину галеты. – Но мне пора, иначе...
- Тацунори!!
- ...меня порвут!
Он метнулся к воротам... и к свободе.

(с уважаемой гульдой - как приятно, после долгого перерыва)