Аптека "Ландыш", для души

Девушка тепло улыбнулась женщине, поднесла ей кружку с горячим чаем, пахнущим корицей и небольшую пиалку с медом.
- Уверена, для вас найдется лекарство, просто с этой суматохой все сами не свои, - она неопределенно махнула рукой.

А в Аптеке тоже чувствовался праздник. На каждом столике стояли венки из сосновых веточек с зажженными свечами, тут и там виднелись бокалы из-под глинтвейна, а у горящего камина были разбросаны подушки, на которых можно было уютно устроиться. Настоящей елки в помещении не было, однако, на полках поблескивали елочные игрушки, да и густой запах трав был ничуть не хуже аромата хвои. А сама помощница аптекаря была в нарядном праздничном платье с накрахмаленным белым передником и красными чулками, с хлопушками и серпантином в каждом кармашке.
- Дорогие посетители, - бегающая между столиками девушка на секунду замерла в центре зала. – Я сейчас, конечно, повешу табличку, но все же не премину напомнить, что Аптека работает и в праздничные дни! К тому же, в течение некоторого времени здесь можно будет оставлять подарки для своих знакомых и близких. Вы ведь знаете как с этими праздниками: кто-то обязательно прибежит за порошком от головной боли, или за микстурой от переедания – тут то мы и передадим ему подарок.
Помощница указала рукой на небольшую коробочку на подоконнике, где витиеватым почерком было написано «Для подарков».
- Но это совсем ненадолго, так что поторопитесь! – девушка лукаво подмигнула.


*Также подарки можно посылать анонимно (сюрпризами), отправив их перед этим мне в личку.

Сообщение отредактировал Vela - 31-12-2009, 17:53

Аптекарь благодарно улыбнулся Вель, тайком кивнул с одобрением. На нем был дорожный кэса цвета дождя в сосновом лесу.
- У меня совсем не осталось порошков, придется отлучиться на несколько дней - фармацевт и алхимик живут по ту сторону гор. Но, я думаю, без меня вы справитесь. Вот, - он вытащил из кармана сверток, зашуршавший, как высушеные листья финиковой пальмы, протянул Bes/smertnik, - попробуйте заварить, только осторожно с дозой, иногда, - без улыбки посмотрел он, - это может быть и яд.


Оазис

Сирокко взревел, и демоны-джинны сильнее натянули цепи, сдерживавшие его. Хлестнул огненный бич, еще два, песчаный пес с грохочущим рыком огрызнулся, плеснул широким черным хвостом. Темно.
Пустыня плакала, бессильна помочь сыну, сухие слезы ее застывали зеркалом солончака, колючими звездами соли, пустыня плакала, джинны хлестали, сирокко ревел и рыл когтями рыхлый песок, свистел песок, скрипел на зубах, ты спи… Спи, но не засыпай, тебе завтра надо проснуться….

Айсылу поднялась, пошатываясь, оперлась о жесткий бок верблюда. Темно в глазах, шайтановы огни пляшут. Улеглась же буря? Но как сухо во рту…
Она отряхнула платок, потянула за поводья верблюда – что из зыбучих песков черный камень Каабы вытаскивать. Издох. Отдохнуть бы. Губы шершавые, и песок, песок всюду. Голова гудит медным котлом.
- Айсылу-ханым! Поторопись! Надо прийти в Эль-Уэбб до заката!
Два тюка из полосатой дерюги, седло, бурдюк, с павших верблюдов на живых, люди двигаются плавно, словно тени на ладонях солнца, в белом безмолвии жара.
- Айсылу-ханым!
Нет-нет, голова закружилась, все уже хорошо. Всего половина дневного перехода до Эль-Уэбб, а там зеленая мякоть листьев и та, о которой даже думать нельзя.
Всего.
Половина.
Дневного….

О Аллах, и Муххамед, пророк Твой, не дойду. Падает горизонт, как из рук падает стрекало, высушена, словно инжир, словно ветви анчара, сдамся. Караван плывет, как до него тысячи, как тысячи после него, а я упаду здесь, и мои кости станут песком. Я стану шерстью в хвосте сирокко-пса, стану родной матери-пустыне, не дойду. Иссохло сердце, выхолощена вера.

- Айсылу-ханым..

Нетерпеливо-грубоватая коснулась губ, сорвала песчаную маску забытья. Она протянула к небесам руки, и на лицо ее снова брызнули благие капли, сначала призраками влаги, затем крупными чистыми слезами, и ожили, поднялись из богатого чернозема души первые робкие побеги веры.
Небо синее. И ветер не режет осколками звезд, и смех хрустальных струй фонтана слаще песен райских гурий, дошли? До Эль-Уэбба дошли? Слава Аллаху, слава!

- Айсылу-ханым..
- Оставь, Шахрият. Пойдем, надо успеть до заката…

Сирокко сложил устало голову на мохнатые лапы, шевельнул хвостом. Золотистую шерсть гладило солнце, опускаясь вниз, к горизонту, за которым прятался благословенный оазис.

Сообщение отредактировал Сигрид - 6-01-2010, 23:48

Дождь, дождь, что может быть романтичней и, одновременно, противней. Особенно, если хочется вам больше сидеть в тепле, обняв ладонями чашку с чаем, а не бегать по скользким и серым улицам, где лужи собираются захватить мировое господство и то и дело норовят ухватить вас за лодыжки.
В узкую щель приоткрывшейся двери норовит проскользнуть стылый уличный холод, мокрые капли, хулиганский ветер. Но их нахально пододвигают локтем и захлопывают дверь перед носом этих вредных и, поверьте, совсем не дружелюбных созданий природы.
- Уф! - под промокшей насквозь газетой, над которой только поплакать теперь можно, обнаруживается нечто не менее промокшее, кошкоухое и улыбающееся.
Да-да, аптека - это ведь именно то, что нужно. В аптеках пахнет всегда так таинственно, чуточку загадочно - травы и микстуры, горькие пилюли и сладкие сиропы, зверобой, ромашка, валериана....о, может, даже корни мандрагоры есть, упрятанные далеко-далеко, чтобы их скрипящие голоса не распугали посетителей. Кошкоухое качает головой в такт своим причудливым мыслям, аккуратно складывает газету возле порога и деловито потирает ладони, пытаясь все же придумать, что нужно в этом чудесном и теплом месте. А, может, предложить что-то свое. Это ведь чертовски неожиданно, да и, пожалуй, в таком чудесном месте не обидятся на такой поворот сюжета.
Ах, где же, где же эти строчки, уютные, кажется, и простые. Как ромашковый чай с каплей меда. Ведь можно будет, правда-правда? - при мысли о чае кошачьи уши радостно приподнимаются - попросить потом, после истории, кружечку... Можно даже не чая и не меда, а просто горячей воды.

- Ты пахнешь болотом, - Кристин смешно наморщила острый, лисий носик.
- Листьями, - Джиен качнул головой, и на его широкие плечи из волос посыпалась древесная труха.
- Болотом, - упрямо повторила девочка, - и если ты будешь спорить, я не приглашу тебя во свой дворец.
Джиен вновь покачал головой, и темное, словно покрытое древесной корой, лицо, прорезала улыбка. Узкие, зеленовато-карие глаза смеялись.
Кристин скрестила руки на груди; она стояла, и Джиен - сидел, и все же их глаза были на одном уровне.
- Как тебя зовут? - требовательно спросила девочка.
- Меня называют Другом.
- Кто?
На раскрытую, широкую и узловатую, ладонь, опустилась ярко-оранжевая, с каплями алого, бабочка.
- Они.
- Бабочки - не говорят! Все ты врешь, врешь! И болотом пахнешь!
- Болотом пахнет Яилэна, - покачал лохматой головой Джиен.
- Кто такая Яилэна? - Кристин огляделась.
- Она живет на болоте; как я - в лесу. И пахнет топкой водой, тростником и утонувшими историями.
- Ты говоришь глупости. Истории не могут пахнуть.
- А бабочки - могут говорить?
Кристин нахмурилась. Над её головой тихо покачивались ветви деревьев, шелестела свежая, весенняя листва. Откуда-то из далека доносилась голоса. Взрослые. Они все-таки нашли её. Девочка вздохнула.
- А ты мне еще расскажешь про Яилэну? - хитро посмотрев на Джиена, спросила она. Тот пожал плечами, слегка поерзал на месте - качнулась усыпанная заплатками накидка, потянуло почему-то чуть горьковатым запахом травяного дыма.
- Если прийдешь...
- Прийду!
- Принцесса Кристин? Принцесса!?
Девочка вздохнула и, отвернувшись от Джиена, обиженно посмотрела на пол десятка взрослых, высыпавших из кустов.
- Вы мне помешали! Я разговаривала с новым другом!
Леди Альена, тетя принцессы, оглядела небольшую, покрытую травой и мелкими, золотисто-красными цветами, полянку в окружении старых, сучковатых деревьев. Кроме маленькой, светловолосой девочки на ней никого не было.
- С кем, дорогая?
- С Джиеном, - Кристин повернулась туда, где сидел - еще совсем недавно - её новый знакомый. Леди Альена покачала головой, глядя на широкий, сучковатый пенек, усыпанный трухой и прошлогодними листьями; девочка читает слишком много сказок, подумала она.
Глупые взрослые, подумала Кристин. Не хотят видеть Джиена, не верят, что он тут есть.
А Джиен - улыбался и подставлял сучья-ладони оранжево-алым бабочкам.

История такая наивная, да? Ну, вот ромашковый чай тоже наивен, зато пахнет летом, и, кажется, что когда заглядываешь в его золотистую глубину, видишь поляны с бело-желтыми цветами.
По крайней мере, кошкоухое так думает.

На один из столиков с тяжелым стуком завернутого в кожу металла упал вышитый цветными ремешками мешочек.
- Это травяной сбор для Черона, - больше Аптекарь не оглядывался и вышел в дождь.

Она распахнула платье. Я увидел то, что скрывал синий шелк: по ее гладким ключицам тек песок, сыпался вниз, в туфельки, на чистый линолеум с паркетным узором. Она смотрела на меня, мне хотелось отвернуться, и еще – нестерпимо – курить. Но золотистый прах драгоценной плоти притягивал взгляд, он бежал непрерывно, и как будто брался ниоткуда. Она свободно опустила руки, платье соскользнуло вниз.
Прекрасна.
Я не отрывал от нее взгляда, ни на долю секунды, и на моих глазах она оседала на пол мельчайшими золотыми песчинками – ее округлые плечи, ее изящные руки, ее тонкий нос, ее глаза… в этом не было ничего безобразного, и ужас безвозвратности терялся где-то между «вот-вот сейчас» и « только что». Я смотрел на пологую кучу песка и полузарытый в ней синий шелк. Курить хотелось до тошноты, но я поймал себя на мысли, что пальцы сами будто избегают зажигалки в кармане. Кощунство.
Надо убрать тут.
Кощунство.
Я не мог сдвинуться с места, стоял и смотрел на нее. Надо убрать.
Выкинуть?
Ее?

А куда? Смести в урну и сентиментально хранить, изредка поливая искусственными слезами памяти?

Речь идет о ней, встряхнул я головой и заставил себя сжать зажигалку. Курить.
Потом. Как-нибудь. Само.

У этой истории нет конца. Но с тех пор я ни разу так и не закурил.

Сказка для Серины

Серебристый месяц. Хэйру ткут покрывала.
Два лиса, рыжий и белый, в шелковых халатах цвета земли. Бесшумно работают над станком лапы. Звенят бубенцы, которыми обшиты рукава – тоненько так звенят. Хэйру ловят ими ветер и вплетают в ткань.
Слева лес, густо-темная полоса. Медленно плывет желтый светляк - бумажный фонарь. Хэйру цвета ночи носит его на ореховой палке, к другому концу которой привязана темно-синяя лента с черной каймой. Лента задевает метелки тимофеевки.
У ночи бьется сердце – это в лесу глухо и задумчиво махава-Агары Трейр стучит ладонями в свой кожаный тамтам с тремя перьями и беличьими хвостами. Трейр камлает сон тем, кто может спать. Когда она уснет, в самый темный час, перед рассветом, хэйру зажгут над ней сон, махава – Агары тоже хочет видеть сны о птицах с огромными белыми крыльями, обнимающих небо.
Серебристая лапа касается воды – по воде идут круги. Кицунэ реки Тарим услышат и придут. Завтра будет совет, и они отнесут решение в горы, госпоже Лазоревых Облаков. Но принять решение должны лисы.
Недавно в заводи Утраченной Жемчужины нашли обломки живого тела, дышащего предсмертным огнем боя. Сломанные крылья его не двигались, из пробитого бока змеилась горючая жидкость, лениво расползаясь по стоячим водам. Хэйру поймали запутавшийся в бамбуке ветер и от него узнали, как падало, крича, крылатое чудовище, как горело фениксом и не могло взлететь, как стлался за ним большой черный хвост дыма. Ветер рассказал, что нырял под крылья, что упирался чудищу спиной в нос – но только ярче развевались красные одежды.
Потом чудище упало, поднятые им воды накрыли ветер, и он не смог улететь, так и болтался между бамбуковых стеблей забытой лентой.
Иллис завтра достанут чудовище из мутных вод, очистят от гари и копоти, и лисы станут судить. Завтра.

Сон травы (говор для кыси)
стеклянный шарик, закатившийся в травы, легко отблескивал на солнце, а медленно движущийся рядом олень тяжело переваливал с травинки на травинку. тяжело лишь на первый взгляд - остроногое создание ступало, неспешно собирая невесомую пыльцу бахромой ног и ощущая тепло справа, а прохладу слева, ткало вязь следов, отмечающих путь, сообразно; бережно относясь к постепенно собирающемуся в движении радовании.
шарику было чуть проще и - чуть тяжелее - его сборы не зависели более от стремительного первоначально движения, в сборе не было запахов, привычных оленю, колыхания трав и особенно - волны тепла и прохлады улавливало стеклянное творение. а однажды упавшая к нему капля росы вызвала звонкую дрожь, всколыхнувшую и смешавшую искры воспоминаний...
шел день.
время смеялось, смещаясь к полудню, когда отдаленный говор идущих (невидной отсюда тропою) людей незаметно вплелся в неумолчный, слышимый стоящему в стороне от стекла и оленя орешнику, как бы назвать это, пряди бесед, притчи природы, назовем это гомон песчинок в траве. вчера просто был дождь.
шел день...

(ничего, что без спроса? *робко)

Дарина зашла в аптеку и осторожно прикрыла за собой дверь. грустно вздохнула и тихонько шмыгнула носом... Опустив голову, села в уголочке.
- Добрый... день? Вечер? Не знаю, я сама уже запуталась... Извините, что вот так, без приглашения. Хотелось бы что-нибудь рассказать, но грустные истории под Новый год - это как-то слишком.
Она подняла голову и грустно посмотрела на аптекаря.
- Если можно, расскажите, пожалуйста о любви. А может быть, о дружбе? Или о чудесах? Ох, я сама не знаю, что мне нужно... Расскажите что-нибудь, ладно? - она чуть-чуть приподняла уголки губ.

Немного погодя звякнул колокольчик на входной двери. Мизери вошла низко опустив голову. Присела рядом с последней гостей, осторожно отодвигая полы набрякшего плаща. От усталости закрывались глаза. Она сбросила капюшон, откинула мокрые пряди со лба и бесцветно спросила:
- Есть ли у вас что-нибудь обезболивающее? Мне для души...

недели три назад я проспорил Некропехоте руку, печень и почки рассказ. Вот, кажется, я его написал.
Сюжетка мне не нравится, но мир чем-то таким блеснул. Впрочем, это только мое впечатление)

тема - "Опустевший дом". Но она очень неявная

- Майор, письмо.
Сквозь толстую ткань перчаток не чувствуется, какое оно тонкое и прохладное, в грязи и штемпелях, это письмо. Как трепещет нетерпеливой голубкой.
Майор равнодушно рвет, не вскрывая, аккуратно складывает треугольнички с пушистыми краями и поджигает. Лейтенант Шай бы сказал, что слова непроизнесенные воспарили с дымом.
- Ну вот ты и получишь свое письмо, Шай, - майор бросает остатки догорать в пепельницу.

Вчера из соседней деревни приковыляли две дурочки, из местных «партизан», мало не в лаптях и с ржавым пулеметом. Говорят, что еле поймешь, но глазами стреляют.
- Вот и стреляйте глазками по своим парням. А железо – металл мужской.
Девчонки обиделись. Сама, шепчутся, в погонах ходит, а других гоняет. Соперниц боится!
Майор закуривает плохую сигарету, давится горьким дымом, похожим на дым сожженных писем. Железо мужской металл, женщина должна сидеть дома.

Она получила погоны не за какие-то выдающиеся способности или невероятные подвиги перед отечеством, и родственников особо богатых и влиятельных у нее нет. Закончила академию, как и все, выпустилась лейтенантом, была отправлена на фронт. Попали в окружение, приняла командование – повышение до капитана. Потом – майор, за ту операцию для седьмой мотострелковой в Ивлице. Ну, седые волосы, морщины, невроз, остеохондроз и трещины в зубах – это как водится, без этого никуда; таких, как она, было немного, но они были и не гордились своей исключительностью.


- Товарищ майор, птицы Рух ВПП просят.
- Посадите их.
- Есть!
Адъютант, будущий капитан инженерных войск и красавец, убежал, коротко отдав честь. Инга неспеша сложила в пепельницу окурок. Птиц любили и уважали все, не смотря на то, что они редко приносили хорошие вести. Да и ссориться с невольными почтальонами никому в голову не приходило.

Три огромные птицы с железным шумом приземлились на вытоптанную площадку перед лесом, пробежали несколько шагов и остановились, сложив крылья. Из седел на землю спрыгнули три подтянутых юных офицера. Клином, старший впереди, двое остальных за его плечами, они направились к вышедшей им на встречу Инге.
- Здравия желаю, товарищ майор. Капитан Ланц ван Арэль, третий летучий полк воздушной связи, с посланием от генерала Нарвица. Едва нашли вас!
- Да, наши шаманы знают цену своему хлебу. Пройдем в штаб, капитан? О ваших птицах позаботятся.

Ван Арэль и два лейтенанта воздушной связи, принимая приглашение Инги, устроились в жестких высоких креслах вокруг стола.
- Чашку чая?
- Благодарю, не откажусь. И могу я ознакомиться с картой левого берега Втлары в районе Лууньи?
- Конечно.
Синеглазый адъютант принес поднос с чашками, чайником, белыми салфетками и небольшой фарфоровой тарелкой изящных бутербродов с маслом и рыбой. Пока голодные летчики справлялись с блеском в глазах и неумеренным слюноотделением, Инга достала свиток карты. Ван Арэль бросил алчный взгляд на хлеб, очевидно, убедился в отсутствии у него крыльев и желания немедленно исчезнуть и отодвинул поднос, освобождая место.
- Вот здесь, - длинный палец с обломанным ногтем обвел область, - в двух километрах от вас вниз по течению резервный батальон пехоты будет совершать форсирование водной преграды. Они идут на помощь Карвансу. Вам нужно сделать им хорошо и сухо
- Понимаю.
- Они на другом от вас берегу
- Догадываюсь
- Расчетное время прибытия – послезавтра, в три пополудни.
- Позагорают… - Инга поднялась, нависла над картой. – Выпейте чаю, капитан. Я осмелюсь предположить, довольно продолжительное время вы не могли себе позволить роскоши трапезы.
Инга не чувствовала ни материнской заботы к мальчишкам – летчикам, ни купеческого женского гостеприимства. С птицами Рух не ссорились, для них держали в ледниках масло и рыбу – на них, как на deus ex machina надеялись и молились в самом отчаянном бою – и редко когда напрасно.
А задачка была серьезная. Два километра вниз, до реки дойти, дотащить оснастку, плюс болото. Там рубить лес придется, и много леса, чтобы мосты, понтоны, настилы… а леса мало, лес загнивает и чернеет в этой бесконечной войне. И птиц мало, так мало, тяжеловозов и вовсе единицы, ни одной – в Земгале. Опять-таки, сколько он сказал там людей? Батальон? Чудесная шутка.
- Вот что, господа офицеры, - Инга выпрямилась. – Не смею вас задерживать, но сегодня ночью обещали сильный дождь с шквальным ветром.
- Майор?
- У нас найдется ангар для трех Рух, если синоптики в кои-то веки вдруг окажутся правы. А сейчас прошу меня простить, - коснувшись виска, она вышла, скатывая шершавый лист карты.


В каждом полку был специальный запасной техник – птицевод, специально обученный смертельно опасному и жизненно необходимому искусству: снимать электрическое напряжение с железных перьев Рух. Поэтому звено ван Арэля издали с удовлетворением понаблюдали за тем, как под навесом ангара чернявый худой юноша прыгает вокруг птиц, и вернулись в штаб: синоптики не ошиблись.
Шквальный ветер и ливень обрушились стеной ровно в 19.03 – аккуратно в тот момент, когда робкая надежда летчиков заночевать в тепле и внимательной заботе почти потухла.
- Втлару разнесет, - признес ван Арэль, стоя у мутного полиэтиленового окна палатки.
- Разумеется, - Инга дорисовывала основной план. Птиц из-под дождя убрали, палатки окопали, в часть летчикам телеграфировали, лейтенантам с карандашами задание выдано. Ничего не забыли?
- И как вы.. успеете, за полдня?
- Руками.
Инга чувствовала, что капитан настроен на романтическую философию, каждым вздыбленным волоском на теле она ощущала его лирическое настроении, и понимала, что невольно ему поддается. Но если летчикам сейчас, в дождь и после фактически выполненного задания могут хоть водку пьянствовать, хоть в преферанс играть на единственную симпатичную санитарку части, у нее, майора инженерного полка, голова только начинала болеть.
- Я отвлекаю Вас?
- Нисколько.
Она подняла голову от чертежа. Капитан смотрел на нее смущенно, полуобернувшись. Инга заставила длдщ.себя улыбнуться с забытой женской грацией.
- Право же, капитан, если бы Вы мешали мне, я нашла бы предлог, чтобы остаться одна.
Он просиял, совсем по-мальчишески. Она вернулась к плану, удивляясь про себя, зачем оставила рядом с собой незнакомого, постороннего? Зачем подчиняется странной очищающей магии дождя? Почему дождь – это магия?
- Бред какой-то, - пробормотала Инга вслух.
- Вы никогда не задумывались, что будет, когда война закончится, майор?
- Простите?
- Когда мы победим. Что будет?
- Нну…- план закончен, свернут и убран в прозрачный тубус. Она поднялась, позвонила в колокольчик. Адъютант прибежал почти сразу и молча, как будто осознавал свою лишнесть и стремился остаться на полях, скрылся за пологом палатки. Инга вернулась в свое кресло. – Будет большая пустота, прикрытая маской ликования, а потом долгие годы серьезной работы.
Он кивнул.
- Я тоже так думаю. Об этом думаю. До войны в нашем замке, в верховьях Шушевицы, было несколько этажей, на каждом – комнаты, залы, ковры, мебель из дорогого дерева, портьеры… каждый предмет создавался годами бессонных ночей. Три этажа снесены при артобстреле, ковры пошли на попоны, мебель на дрова… Нас было пять братьев – осталось двое. Насколько я знаю, двое.
Инга не знала, чего от нее хочет юный капитан, но не перебивала.
- И так – по всей стране. Дома пустеют. Сердца пустеют. Разрушить быстро, но сколько потребуется, чтобы заново наполнить?...
- Вы рассуждаете, как праздный филосов прошлого века
- Вам смешно?
- Нет, что Вы! Я Вас понимаю, наверное. В какой-то мере. Но сейчас мы должны думать о том, как прогнать захватчиков и прекратить разрушать, разве нет?
- _Сейчас_ мы должны только жить.
Глаза у капитана были черные, блестящие, как будто таящие несказанный вопрос. А вокруг глаз – морщинки, много.
- Года два назад, - он снова отвернулся к дождю, - мы защищали Коцкоу, маленький такой городок недалеко от столицы. Я знал там женщину… аристократку из древнего, но до крайности обнищавшего рода. У нее только и было, что стены родового имения, голые, как… - он не нашел сходу нужной метафоры и бросил фразу незаконченной, - Она приютила наш полк в своем замке, там есть очень высокие залы, их использовали для птиц. Она….
- А я думала, это просто присказка такая, когда говорят, что все летчики – поэты.
Он улыбнулся через плечо. Ее реплика дала ему необходимую паузу, чтобы собраться с мыслями.
- Она была настоящей дочерью Кааталы, той спелой, солнечной Каатавы, которую изображают на патриотических плакатах как символ нашей несчастной страны. Она совершенно не умела жить в бедности, не умела опускать глаза и просить милостыню. И еще она говорила, что стены Кааталы – это смелость ее мужчин. А сердце Кааталы – красота ее женщин. Что все беды наши от того, что никто огня не поддерживает в очаге…, – он оборвал себя прежде, чем Инга успела возразить, и с виноватым смехом добавил – она так говорила, а сама не умела даже спичку зажечь. И погибла нелепо, замерзла прямо на полу собственного дома. Глупости я говорю, простите.
Он вытер скулу ребром ладони. Инга молчала.
- Последний раз, когда мы виделись, она попросила нас – каждого - во что бы то ни стало сохранить нетронутой часовенку на краю. Мол, непростая это часовенка, когда все закончится, с этой часовенки начнется возрождение Коцкоу, и дальше – всей страны. Мы дали ей слово. Мы положили двух птиц, мы стояли двое суток под огненным ливнем, от Коцкоу не осталось ничего – только эта, робкая закопченная часовенка. Как звездочку, как снежинку в кулаке, держали мы ее, и она нас вела, давала нам какие-то невероятные силы стоять, как стояла сама.
Неприятеля мы отбросили. Вам известно, почти год столица в нашем глубоком тылу, там не идут бои, там.. мы с товарищам, теми, кто уцелел с той битвы, воспользовавшись затишьем, взяли свой законный отпуск и слетали туда.
- Что же Вы там нашли?
- Ничего.
Инга сама не заметила, как закурила.
- Ничего, - повторил ван Арэль. – Местные жители, те, кто выжил и спрятался, превратили часовенку в таверну. Вот и все.

Раннее утро, Инга проснулась прежде солнца. Готовые к маршброску, выстроились ее люди. Чертежи проверены и подписаны, данные разведки занесены на карту. Офицеры воздушной связи стояли рядом со своими отдохнувшими громовыми птицами.
- Прощайте, майор.
- Прощайте, капитан. Чистого Вам неба. Разрешите мне больше ничего не говорить?
- Конечно, майор. Я все Вам скажу, когда мы победим.
Три птицы Рух взлетели над лесом, в их начищенных перьях отразились первые лучи восходящего солнца.

Дождь на улице все не утихал, будто дракон и впрямь уронил опору небесного полога, обрушив на город Императора все воды прошлые и будущие, всех рек, озер и океанов. Снаружи кто-то постучал деревянными подошвами о доски пола, сбивая грязь; несколько раз прошуршал встряхиваемый зонт, и в сухое помещение вошел мокрый, но довольный путешествием Аптекарь.
Он кивнул присутствующим в знак приветствия, пристроил зеленый бамбуковый зонт в подставку, натянул рукава вниз, чтобы осушить кисти, и весело произнес:
- А вот и я. Смотрю, вы совсем без меня тут все запустили, паутиной обросли, пылью, - Аптекарь пересек приемный зал, на ходу едва не запнувшись о пару скелетов неудачливых больных. – Ну ничего, сейчас я что-нибудь вам заварю, а там будем разбираться с каждым.
И беловолосый хозяин аптеки «Ландыш», мокрый чуть более, чем вынырнувший из глубин океана лис-утопленник, скрылся за занавеской из душистых деревянных бусин.
Через некоторое время послышался шум закипающего чайника, потом потянуло тонким ароматом жасмина. Аптекарь снова показался в зале, бережно держа через рукава большой заварочный чайник, который был со всей торжественностью устроен на подставке.
- Мой чай – ваши чашки, - Аптекарь сиял непривычным для себя весельем, - так, ну а теперь, пока я готовлю лекарство, я бы попросил кого-нибудь хотя бы вытереть здесь пыль.

Сообщение отредактировал Сигрид - 4-08-2011, 5:57

Дверь аптеки приоткрылась, впуская протяжный шелест дождя и блестящий черный нос. Нос принюхался, недовольно фыркнул и исчез. Из-за двери послышалось многократное выразительное чихание. Дверь приоткрылась вновь и, немного помедлив, распахнулась, в грубой деревянной раме проема явив изящный белый звериный силуэт. Силуэт, выразительно очерченный на темном полотне дождя, выказывал явные лисьи черты: небольшие остроконечные ушки и пушистый хвост. Хвост взметнулся, задержался на долю мгновения в крайней точке и с силой опустился на пол. Пол в аптеке едва заметно вздрогнул, оттолкнул от себя пыль и, послушный неслышному приказу, передал вибрацию полкам, столам и стульям - всей прочей аптечной утвари. Утварь, не в пример светской даме, не заставила себя долго ждать - отряхнулась, освобождаясь от одежд пыли. Пыль густым туманом стекла к центру залы и, повинуясь манящим взмахам лисьего хвоста, серой рекой поплыла к выходу. Дверь захлопнулась за последней каплей.
Пара щелчков отряхиваемого плаща.
В аптеку "Ландыш" вошла посетительница - молодая темноволосая и светлоглазая девушка, в дорожном платье, высоких сапогах, с сумкой на плече и плащом на согнутой в локте руке.
- Доброго времени, - тепло улыбнулась пришедшая. - Простите за вторжение. Я надеюсь, вы примете меня на время... Да хотя бы на время этого дождя.
Девушка легкими танцующими шагами двигалась через зал.
- Я люблю дождь, но даже его бывает много. А когда дождя много, ничего не бывает лучше, чем закутаться в плед с чашкой ароматного чая и слушать его шелестящие сказки. Вы не находите?
Проворные пальчики выудили из недр сумки большую, похожую на пиалу, чашку и протянули аптекарю.
- Прошу...